Патриция Кэмбаль, Линн-Линтон Элиза, Год: 1875 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 378 минут(ы)

ПАТРИЦІЯ КЭМБАЛЬ.

РОМАНЪ
Э. ЛИННЪ-ЛИНТОНЪ.

ВЪ ТРЕХЪ ЧАСТЯХЪ.

ОТЪ ПЕРЕВОДЧИЦЫ.

Патриція Кэмбаль — третье произведеніе Э. Линнъ-Линтонъ, женщины писательницы, обратившей вниманіе критики своимъ талантомъ, родственнымъ таланту Джорджа Элліота, какъ по тонкой наблюдательности, анализу характеровъ, такъ и по мысли. Первый романъ ея ‘Лиззи Лортонъ изъ Грейрина’ не былъ замченъ: въ немъ преобладаетъ излишнее желаніе автора морализировать, хотя не во вкус отмнно длинныхъ, нравоучительныхъ и чинныхъ романовъ, это морализированіе, исканіе идеала — плоды еще не совсмъ вызрвшей мысли, которая ищетъ себ форму. Вторымъ произведеніемъ былъ романъ подъ оригинальнымъ заглавіемъ: ‘Истинная исторія Джонса Дэвидсона’, въ которой авторъ описываетъ исторію человка, который выросъ въ идеалахъ ученія Христа и, вступивъ въ жизнь, на каждомъ шагу видитъ какою ложью передъ этимъ ученіемъ оказывается цивилизація, носящая имя христіанской. Онъ за свое стремленіе воскресить смыслъ ученія Христа преслдуется какъ ‘врагъ общественнаго спокойствія, какъ разрушитель всхъ основъ’, хотя онъ чуждъ всякихъ разрушительныхъ идей и требуетъ у жизни одного — справедливости. При шестомъ изданіи второго романа авторъ открылъ свое имя и Westminster Review говоритъ по этому поводу: Авторъ — женщина, она открываетъ свое имя, готовая принять вс послдствія того, что говорила подъ именемъ Джона, друга Дэвидсона. Послдствія эти относительно сочувствія общества могутъ быть серьезны. Англійская публика не любитъ когда подчиняютъ догматизмъ практической сторон религіи, и сочувствіе къ голоднымъ и гонимымъ не придется особенно по вкусу англійскимъ зауряднымъ читателямъ, да и вообще искренность, пламенный энтузіазмъ, постоянная привычка слдовать только голосу совсти — не такого рода вещи, которыя охотно выслушиваются англійскимъ политикомъ или человкомъ науки’. ‘Патриція Кэмбаль’, послднее произведеніе ея, еще не оконченное въ журнал Temple Bar, вышло недавно отдльныхъ изданіемъ.

Въ немъ авторъ значительно съузилъ задачи, которыя онъ поставилъ въ Джонс Дэвидсон. Патриція Кэмбаль — картина одного изъ мирныхъ уголковъ Англіи, поросшихъ вковой плесенью, въ которомъ вс интересы жизни образованныхъ классовъ сводятся на то, чтобы поддержать блескъ аристократическаго имени золотомъ проходимцевъ и подъ маской, такъ безпощадно осмяннаго Байрономъ cant’а, жить для своихъ мелкихъ выгодъ. Въ такой уголокъ попадается свжая нетронутая натура молодой двушки, полная энтузіазма, кипучихъ силъ и жажды добра. Она ищетъ пути, тратится на нравственные подвиги безплоднаго самозакланія, которымъ авторъ придаетъ боле важности, чмъ бы слдовало, вмсто того чтобы видть въ нихъ только врность въ маломъ, ручательство за врность и во многомъ. Исходъ ей указываютъ люди изъ ненавистной масс англичанъ партіи, поставившей своимъ девизомъ общую подачу голосовъ, равноправность женщины и рабочаго.

Въ этихъ людяхъ наши читатели не должны ожидать найти ни героевъ, вправляющихъ сорвавшійся съ петель міръ, ни новыхъ людей, скроенныхъ по мрк нашихъ романистовъ гражданскихъ мотивовъ. Эти люди — простые смертные, съ живою плотью и кровью, они просто живутъ по указаніямъ своей совсти, по своимъ принципамъ и тмъ возбуждаютъ общую вражду. Романы Э. Линнъ-Линтонъ не сочиненія на заданную тему, но въ тоже время это произведенія, проникнутыя идеей, а не созданія искусства ради искусства. Эту идею авторъ облекаетъ въ художественную форму, въ которой, если и не видна рука первокласснаго художника, то видны признаки несомнннаго и сильнаго таланта, который много общаетъ. Это высказывается въ характер героини, молодой двушки, а такія героини вообще выходятъ очень блдны у большинства романистовъ. Патриція — не эманципированная двушка, она не говоритъ ни одного слова ни о правахъ женщины, ни о стремленіяхъ ея въ послдніе годы: она просто по инстинкту своей здоровой натуры отстаиваетъ себ право независимо думать и поступать но совсти. Въ поступк ея, когда она молчитъ при несправедливомъ обвиненіи и не выдаетъ настоящую преступницу, которая подвела ее, потому что дала слово молчать — донъ-кихотство, но оно естественно въ ранней молодости, нужно много тонкости кисти, большое умнье владть красками, чтобы создать такой живой образъ, какъ Патриція Кэмбаль. Типы въ род проходимца мистера Гэмли, промотавшихся аристократовъ rous какъ Лоу отецъ и сынъ, несравненно легче схватываются, рзкія попадающіяся въ глаза черты производятъ всегда боле сильное впечатлніе и возбуждаютъ скоре интересъ. Автору насчетъ Патриціи Кэмбаль быть можетъ захотятъ сдлать одинъ упрекъ: почему, назвавъ ее двушкой типа Іоапны д’Аркъ, онъ не представилъ ея посвятившей всю жизнь свою длу, достойному силъ, которыя это имя заставляетъ предполагать, но авторъ не выдумываетъ жизнь — онъ врный живописецъ ея, и въ Патриціи Кэмбаль Э. Линнъ-Линтонъ представила только зарожденіе такого типа. Большаго она не могла создать, потому что нашъ переходный вкъ не даетъ матеріаловъ для созданія боле развившагося типа. Можно пожалть о томъ, что она для проявленія этихъ силъ и въ зачаточномъ состояніи ихъ выбрала только семью Гэмли, а не заставила свою героиню пробивать себ дорогу въ жизни, внося повсюду свой идеалъ, и пригрвши ее подъ крылышко добрыхъ друзей тмъ лишила читателя возможности имть боле крупную мру силъ ея.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

О эта жизнь!
Невжества, борьбы и заблужденіи жизнь!
Гд правды нтъ, а блескъ одинъ есть лживый!

I.
Старый домъ.

Никто въ свт не говорилъ о красот Барсэндза, потому что очень немногіе знали, какъ прекрасна эта мстность и только т, которые жили тамъ, любили ее. Быть можетъ рыбаки желали, чтобы берегъ, защищенный темными скалами, былъ мене живописенъ и потому мене опасенъ, чтобы мощные утесы и длинныя гряды камней, выбгавшія далеко въ море и съуживавшія входъ въ бухту, чуть ли не до ширины нити, если смотрть на него съ вершины скалъ, могли бы внезапно превратиться въ тихія, гладкія бухты, окаймленныя низкой ровной полосой земли, гд море походитъ на озеро, гд рыба спокойно идетъ въ сти и, разъ попавъ въ нихъ, остается. Еще быть можетъ фермеры столько же восторгались торжественнымъ величіемъ пространнаго и усяннаго скалами высокаго берега, съ вковыми памятниками гранита, замкомъ, часовней и кружкомъ обращенныхъ въ камень ‘веселыхъ двушекъ’, которыя придавали подернутому пурпуромъ болоту такой своеобразный характеръ, сколько бурями, проносившимися по ихъ полямъ, какъ отрядъ кавалеріи прибивавшими траву и хлбъ и уничтожавшими работу цлаго мсяца. Но рыбаки прощали великолпныя разрушенія, которыя наносилъ имъ этотъ изорванный, изрытый пещерами берегъ, за богатые запасы трески и сарделей. Если скалы не приносили ничего, кром вереска, золотаго дрока и скромныхъ цвтовъ морскаго берега, за то на нихъ было такъ удобно для рыбаковъ наблюдать за ходомъ рыбы, и рыболовство неводомъ процвтало, если земледліе знало тяжелыя времена. Рыболовство значило богатство, привольная жизнь для цлой общины, когда уловъ былъ хорошъ: и бдность, и нищету и даже голоданье, когда рыба не шла.

Кром того, считая только блага, приносимыя морскимъ берегомъ, а это, быть можетъ, самый мудрый родъ счетовъ жизни, дти и женщины были здоровы и никакой докторъ не могъ получить и половину содержанія своего въ Барсэндз, что было экономіей для кармана общины, еще были большія полосы общинной земли, населенной кроликами, и жители имли право выгонять на нихъ скотъ и рзать торфъ, что отчасти вознаграждало ихъ за недостатокъ лса и огородовъ.

Это была здоровая, нетронутая мстность, тамъ не было крупныхъ фермеровъ, ни джентри, и не было лорда владльца замка, ни на лицо, ни въ отсутствіи, а если и былъ, то такой, который не думалъ о своихъ привилегіяхъ владльца земли и оставлялъ все общин и природ. Въ Барсэндз было безчисленное количество проселковъ и тропинокъ, но не много дорогъ, и ни одной, которую бы можно было назвать порядочной. Замчательно малое число изгородей, ворота, на которые невозможно было положиться, и изломанные заборы придавали какой-то безпорядочный видъ раздлу полей и фермъ, какъ будто тутъ все принадлежало всмъ равно. Въ цлой деревн не было задвинуто ни одного засова, не было ни одной запертой на замокъ двери ни днемъ, ни ночью, когда жители оставались беззащитными во время сна, или были на рынк или на проповди въ веслеянской часовн.

Народъ въ Барсэндз былъ несомннно бденъ, неграмотенъ, грубъ, если хотите: но то былъ простодушный народъ, работящій, гордый и честный до того, что честность его вошла въ пословицу. Однако это не длало его сговорчивымъ въ отношеніи закона ради закона, и тотъ человкъ, который захотлъ бы лишить жителей Барсэндза того, что они считали своимъ правомъ на бухту и на общинную землю, или принудить ихъ къ порядкамъ, непривычнымъ и несроднымъ для нихъ, былъ бы принужденъ употребить насиліе. То былъ упрямый, сохранившій преданія клановъ народъ, и такъ какъ господа давно оставляли его въ поко, то общественное мнніе Барсэндза желало одного, чтобы они и впредь поступали такимъ же образомъ.

То была очень небольшая община, простая рыбацкая деревушка на сверномъ Корнуэльскомъ берегу, гд горсть дюжихъ мущинъ ежедневно билась на жизнь и смерть съ моремъ за дневное пропитаніе и откладывала деньги на черный день, когда уловъ былъ особенно удаченъ. Священникъ, бравшій учениковъ на домъ, чтобы увеличить жалкій доходъ свой, жившій за три мили за холмомъ и прізжавшій въ Барсэндзъ черезъ воскресенье отправлять службу передъ пустыми скамьями, потому что здсь, какъ и во всемъ Корнуэл, большая часть жителей были веслеянцы, капитанъ Кэмбаль, старый морской офицеръ, жившій со своей племянницей Патриціей въ Гольфастъ-Коттэдж у поворота долины, и миссъ Причардъ, которая съ двумя сестрами своими содержала пансіонъ для молодыхъ двицъ — были единственными представителями богатства, знатности и образованія. Остальная часть общины состояла изъ рыбаковъ, скучившихся въ маленькомъ гнзд хижинъ и коморокъ у подножія скалы при вход въ бухту, гд стояли рыбацкіе сараи, изъ береговой стражи, жившей въ блестящихъ черныхъ коттэджахъ, окруженныхъ ослпительно блыми стнами откосовъ Пент-Гильскаго холма, изъ горсти поденщиковъ, работавшихъ всякую работу на фермахъ, лодкахъ или бухт, и изъ мелкихъ деревенскихъ торговцевъ, которые соединяли подъ этимъ именемъ самыя разнородныя профессіи почтарей, аптекарей, продавали марки, ветчину, свчи, лекарства на пенни, сахаръ и т. п.

Въ цлой деревн былъ одинъ домъ, имвшій, притязаніе на названіе трактира, то былъ трактиръ ‘Хромая Утка’, который содержала нкая мистрисъ Джозъ, или какъ ее обыкновенно звали матушку Джозъ, въ рукахъ которой сосредоточивалась вся внутренняя торговля Барсэндза. Оставшись вдовой съ пятью сыновьями, тридцать лтъ тому назадъ, она на своемъ вку бодро боролась съ жизнью и теперь наслаждалась наградой, состоявшей если не въ беззаботной жизни, то въ житейскомъ опыт и власти. Она была силой въ маленькой деревушк и говорили, что у ней было денетъ безъ счета. Она держала ‘Хромую утку’ и держала ее хорошо, она разъзжала на лошадяхъ, бгала и самолично правила омнибусомъ, который отправлялся два раза въ недлю лтомъ въ городъ. То былъ Пенрозъ, лежавшій за цлыя пятнадцать миль, дорога шла по дикой и пустынной мстности, рынокъ былъ не особенно важенъ, но не было другого и барсэндцы думали, что это дло непоправимое.

Пятеро сыновей, оставшіеся на плечахъ матушки Джозъ, тридцать лтъ тому назадъ, теперь были частями искуснаго механизма ея жизни, но матушка Джозъ, сверхъ того, заботилась о томъ, чтобы они были и хорошо оплачивающими частями. Ни одинъ изъ нихъ не былъ самъ себ господиномъ, не былъ женатъ и не жилъ своимъ домомъ. Двое работали на ферм и получали жалованье поденщика, не боле, одинъ помогалъ дома, варилъ пиво, велъ счеты и держалъ языкъ за зубами, когда было нужно, одинъ здилъ съ омнибусомъ и смотрлъ за лошадьми, а послдній былъ чмъ-то въ род общаго агента дома въ Пенроз, продавалъ избытокъ производства дома, записывалъ путешественниковъ и товары, отсылаемые съ барсэндзкой каретой, какъ звали старый кузовъ, оснащенный на подобіе омнибуса. Это была очень сильная комбинація и матушка Джозъ, крпкая женщина шестидесяти трехъ лтъ, пяти футовъ и восьми дюймовъ роста въ однихъ чулкахъ, столь же щедрая пускать въ ходъ кулаки, какъ была, скупа раскошеливаться, пользовалась большимъ почетомъ въ мстечк, нежели духовенство и сама королева.

Лтомъ, маленькая деревня оживлялась невзыскательными прізжими, которые могли выносить первобытный образъ жизни ея и находили боле удовольствія въ живописной мстности, нежели въ хорошемъ обд. Иногда общество фэшнебельныхъ лондонскихъ туристовъ, какъ стая павлиновъ, усвшихся на насетъ простой домашней птицы, останавливалось у матушки Джозъ. Но эти господа рдко оставались долго. Барсэндзскіе състные припасы, когда выходилъ запасъ мяса, когда рыбы нельзя было получить за бурнымъ временемъ, а овощи и зелень были недоступны, хлбъ же становился твердъ, какъ камень, не доставляли особенно заманчивой пищи для господъ, привыкшихъ къ изобилію и утонченности стола метрополіи. Купанье въ открытомъ мор, гд туалетной комнатой были острыя скалы, почернвшія отъ налипшихъ на нихъ раковинъ, усянныя морскими анемонами, сіявшими какъ рубины и изумруды на солнц, если только купальщики не предпочитали пробжать сто ярдовъ по неровнымъ камнямъ, чтобы пріютитьсяивъ пещер, выстланной Asplnium marinum, или причудливой листвой двичьяго волоса, и необходимость однимъ бороться съ длинными катившимися рядами зеленыхъ атлантическихъ волнъ,— все это было ужасно и неприлично для джентльменовъ и леди, которые сносятъ и бальные наряды лондонскаго сезона и опасности давки и зды по улицамъ Лондона. Фэшіонебельные господа прізжали, на другой день осматривались, и узжали на третій, голодные, усталые, сонные, не находя возможности усладить свою жизнь удобствами, какія могла доставить имъ ‘Хромая утка’. Въ странно одтыхъ артистахъ и женщинахъ, въ уродливыхъ шляпахъ съ широкими полями, было боле стойкости, можно было видть, какъ они старались уловить формы этихъ суровыхъ гранитныхъ утесовъ, косматыхъ отъ блдно-зеленаго моха, какъ они старались передать жизнь, движеніе и чистоту волнообразныхъ линій жидкаго аквамарина, которыя неслись съ такой гордой силой и блескомъ красокъ, чтобы разбиться о камни съ еще большимъ величіемъ и красотой. Иногда серьезная пожилая женщина съ молодой спутницей прізжала на нсколько недль и проводила все время собирая цвты въ поляхъ и морскіе анемоны. Рыбаки удивлялись, на что ей нужны были травы и всякая ‘тварь’, которая дюжинами ползала въ горшкахъ, гд они держали краббовъ и считалась негодной ни на что, ни для людей, ни для боговъ, потому что не годилась ни на пищу, ни на приманку, но когда рыбаки говорили: ‘Господи, вотъ-то смшное дурачество лондонцевъ’, то они считали это объясненіе вполн достаточнымъ и забывали этотъ предметъ, какъ нестоющій дальнйшаго вниманія.

Барсэндзъ не разсчитывалъ на этихъ случайныхъ гостей и перебивался, какъ могъ, своими постоянными жителями, которые были очень немногочисленны. Пансіонъ для двицъ, содержимый миссъ Причардъ, насчитывалъ восемь пансіонерокъ, дочерей зажиточныхъ купцовъ Пенроза. Жившія въ немъ гувернантки были дв младшія миссъ Причардъ, получившія спеціальное образованіе для этой цли, одна изъ нихъ прожила шесть мсяцевъ въ Париж, а другая столько же времени въ Германіи, вслдствіе чего об считались чуть ли не уроженками той или другой страны. Къ этимъ восьми полнымъ пансіонеркамъ слдовало прибавить еще одну приходящую, которая тоже жила у источника Причардской науки: то была Патриція Кэмбаль, племянница стараго капитана съ деревянной ногой, о которомъ мы уже упоминали, ученица, которая, какъ говорили вс три учащія леди, была въ высшей степени неудовлетворительна, и не приносила чести никому. Въ прошломъ году Патриціи минуло семнадцать лтъ и воспитаніе ея было признано оконченнымъ, а именно: отрывочное ученье, которое носило это названіе, впродолженіе двнадцати лтъ, было уже исчерпано до дна, и не было уже боле надобности учиться для двушки, которая не знала ршительно ничего изъ того, что другихъ двушекъ учатъ цнить, какъ самое драгоцнное знаніе, какое только можетъ пріобрсти женщина.

Но это была вина капитана, а не трехъ леди. Онъ не любилъ старыхъ двъ, какъ онъ звалъ ихъ, иногда разнообразя это названіе другимъ: старыя кошки, и он не любили его. Он воображали, что онъ долженъ былъ жениться на миссъ Матильд пятнадцать лтъ тому назадъ, и что не женившись онъ поступилъ безчестно, а онъ не хотлъ имть никакого дла съ ними, и всего мене съ миссъ Матильдой. Между обоими домами кипла война, и было великимъ доказательствомъ великодушія со стороны капитана, что онъ послалъ Патрицію извлекать пользу изъ мозговъ своихъ враговъ и этимъ далъ лишнія деньги въ карманы ихъ.

Слдуетъ сознаться, что система его воспитанія была труднымъ испытаніемъ. Онъ училъ ее говорить правду, честно держать слово, ненавидть подозрніе, жертвовать собой, когда это было нужно, жертвовать весело и безъ сожалній. Девизомъ нравственнаго воспитанія его было: на чистоту! За то умственное воспитаніе все состояло изъ заплатъ, и ученица его училась какъ онъ самъ когда-то учился. Онъ училъ ее географіи береговой линіи, астрономіи и навигаціи. Она знала названіе, и назначеніе каждой снасти и паруса на модели стараго корабля его ‘Гольдфаста’, которую онъ поставилъ на лужайк, флаги всхъ націй и значеніе всхъ корабельныхъ сигналовъ, она могла распознать разницу очертаній военнаго корабля и купеческаго, и питала самое серьезное презрніе къ броненоснымъ судамъ и къ пару. Но она не умла ни длать работъ изъ лоскутьевъ, ни вязать крючкомъ, а миссъ Причардъ поставили оба эти искуства въ первомъ ряду въ своей программ необходимыхъ талантовъ для женщины. Сверхъ того, она умла кататься на конькахъ съ быстротой птицы, влзать на деревья, какъ блка: но больше всего въ мір она любила мчаться въ галопъ по болотамъ, и кататься на лодк въ свжій втерокъ, когда ‘Сирена’ была въ исправности.

Миссъ Причардъ говорили, что она погибнетъ, если такого рода поведеніе будетъ продолжаться. Когда он видли, какъ она носилась по полямъ, причемъ соломенная шляпа ея съ размахивавшимися полями болталась у ней за спиной, а длинные каштановые волосы разввались какъ грива, он говорили, что капитанъ — упрямый старикъ, если позволяетъ ей такъ вести себя, это было позоромъ и онъ доживетъ до того, что раскается въ этомъ. Он говорили это такъ часто, что эхо словъ дошло до капитана и онъ началъ сомнваться въ мудрости своей системы. Тогдъ онъ посылалъ Пэтъ, какъ онъ звалъ ее, ‘отстоять другую вахту’, онъ приступалъ къ длу съ строжайшими намреніями, держалъ ее дома четыре дня изъ шести, въ честномъ убжденіи, что это все-таки лучшее, что можно придумать, и и что его собственные уроки вмст съ прогулками на свжемъ порскомъ воздух ведутъ боле къ цли, нежели все, чему она можетъ выучиться въ ‘кошачьемъ дом’, какъ онъ неуважительно звалъ пансіонъ.

Потомъ имъ снова овладвало сомнніе, когда миссъ Причардъ опять говорила что нибудь рзкое,— а онъ зналъ все, что он говорили. Но когда онъ смотрлъ на Пэтъ и видлъ, какъ она выросла подъ его надзоромъ, съ этимъ избыткомъ жизни, въ такой сил двическаго здоровья и красоты, выше которыхъ онъ ничего не видалъ, даже въ южномъ океан, гд онъ оставилъ романъ своей юности, который и теперь порой носился въ его воспоминаніяхъ, то онъ подавлялъ свои сомннія, закрывалъ глаза на все, кром факта, что Пэтъ была совершенствомъ но здоровью, характеру и правиламъ, и что въ продолженіе двнадцати лтъ, она не дала ему ни одного тревожнаго дня. Но онъ не могъ не сознавать, что въ восемнадцать лтъ Пэтъ нужно было другое общество, кром стараго моряка, хотя онъ и могъ разсказывать ей о войн съ китайцами, въ которой потерялъ ногу.

Теперь вопросъ состоялъ въ томъ: что нужно Пэтъ и какъ доставить ей это нужное, когда онъ откроетъ его? Средства его были очень ограничены, и знаніе свта — подъ стать его средствамъ, но все равно онъ долженъ сдлать что нибудь. Онъ глубоко принялъ вопросъ этотъ къ сердцу и терзалъ свой мозгъ день и ночь, чтобы узнать, что нужно Патриціи для усовершенствованія ея воспитанія. ‘Кошки’ боле не годились ни на что, а разъ убдившись въ чемъ нибудь, онъ уже высказывалъ свое убжденіе твердо, чмъ бы ни пришлось поплатиться за то.

Между тмъ Патриція жила беззаботно какъ птица въ рощ, не сознавая, что въ жизни ея было какое-то лишеніе, не зная страданій, не предчувствуя печали. Молодость, здоровье, совсть, чистая какъ небо, и любовь жаркая, какъ солнце — вотъ что было содержаніемъ ея счастливыхъ дней, она не знала зла и не боялась его. Долгъ ея былъ ясенъ, передъ нею не было неизвстныхъ путей. Никогда никакая ложь не переходила черезъ уста ея ни тни хитрости, ни одна женская уловка не пятнала чистоты ея. Прямая и свободная, честная и любящая, она была счастлива, море и скалы, цвты и птицы были товарищами ея игръ, Гордонъ былъ ея другомъ, дядя — отцомъ. Чего же ей было еще нужно? Еслибы ее спросили о томъ, она отвтила бы: ничего.

II.
Подъ лучами солнца.

Капитанъ сидлъ подъ навсомъ крыльца своего коттэджа, выходившаго на море. Втеръ поднималъ его сдые вьющіеся кудри, обрамлявшіе обвянное непогодами лицо, и раздувалъ складки союзнаго флага, висвшаго на флагшток передъ домомъ. Золотистые листья осеннихъ деревьевъ шелестили подъ лучами солнца, нсколько геройскихъ пчелъ высасывали сокъ изъ послднихъ цвтовъ, птицы пли, какъ будто весна снова вернулась. Стоялъ теплый октябрьскій день, свтлое прощанье золотистой осени: онъ былъ въ полной гармоніи съ свтлымъ настроеніемъ семидесятилтняго старика, сидвшаго подъ навсомъ и думавшаго: какъ хороша жизнь.

Если бы онъ только могъ знать, что нужно для Патриціи! Когда онъ ршитъ эту задачу, у него не будетъ никакой заботы. А милое дитя, да благословитъ ее Богъ, даже не понимало, какой крестъ онъ несъ въ эту минуту. Въ жизни, такъ бдной событіями, какъ его, и при характер, склонномъ скоре преувеличивать, чмъ уменьшать, каждый вопросъ принималъ громадные размры. И вотъ одну изъ минутъ, когда онъ пробгалъ разстилавшійся горизонтъ съ помощью своей зрительной трубы, и потиралъ щетинистый подбородокъ, какъ будто совтъ могъ притаиться подъ корнями его бороды — его оснила мысль: Патриціи нужна леди компаньонка. Да, это именно нужно. Она научитъ ее женской граціи, которой онъ не могъ научить, она дастъ послднюю шлифовку этому драгоцнному камню!

Онъ услышалъ надъ головой свжій голосъ Патриціи.

— Гей, милая Пэтъ, сюда! закричалъ онъ.

— Да, дядя! и голова Патриціи появилась въ окн, обвитомъ, какъ рамой, пурпуровыми листьями виргинскаго ползучаго растенія. Это была картина Іорданса, только лучше написанная.

— Сойди сюда, мн надо говорить съ тобой. Патриція, бросивъ работу на полъ, сбжала, шагая черезъ дв ступеньки и очутилась на крыльц, промчавшись прыжками по передней.

— Да, дядя! прозвучалъ ея ясный голосъ, боле громкій, чмъ другіе двичьи голоса, потому что капитанъ былъ немного глухъ.— Что вамъ угодно?

— А хочу поговорить съ тобой, моя милая, сказалъ серьезно капитанъ Кэмбаль.

Она съ удивленіемъ взглянула на него, изумленная торжественностью его тона, и сла на скамью противъ него, превратившись въ олицетворенное вниманіе. Онъ съ любовью остановилъ на ней свой взглядъ, онъ всего боле любилъ въ ней эту готовность повиноваться, прямо, радостно, безъ затаенной неохоты. Чтобы она ни длала, она все бросала по его знаку, всегда съ тою же свтлой улыбкой на губахъ, тмъ же открытымъ взглядомъ темно срыхъ глазъ и выраженіемъ почти солдатскаго повиновенія во всей ея стройной и гибкой фигур. И тломъ, и сердцемъ и мозгомъ она была живымъ существомъ, и даже въ молчаніи ея было боле жизни, нежели въ словахъ другихъ двушекъ.

— Патриція, сказалъ капитанъ Кэмбаль:— я нашелъ наконецъ!

— Да, дядя, отвтила она въ третій разъ:— что вы нашли?

— То что теб нужно.

— О! мн ничего не нужно! И на лиц ея выразилось милое недоумніе.

— Да, отвчалъ онъ положительно.

— Хорошо, улыбнулась она:— если вы говорите, то такъ должно быть. Но что же такое?

— Леди компаньонку.

— Леди, что?

— Леди компаньонку, повторилъ капитанъ, думая: неужели Патриція теперь въ первый разъ въ жизни окажется гадкой и заупрямится?

— Что могло вложить вамъ эту мысль въ голову? спросила Патриція въ изумленіи:— на что мн леди компаньонка? Она будетъ намъ страшно мшать, вамъ столько же, какъ и мн.

— Что касается до меня, отвчалъ онъ съ покорностью судьб:— то я перенесу все, что нужно для твоего добра.

Въ этихъ словахъ не было притворства. Онъ зналъ, что компаньонка будетъ страшно мшать ему, но онъ готовъ былъ нести этотъ крестъ такъ же бодро, какъ несъ свои сомннія до этой минуты.

— Но къ чему же компаньонка? повторила Патриція.— Я уврена мы лучше проживемъ безъ нея. Представьте, что между нами будетъ постоянно чужой. Это ужасно. Дядя, что могло вложить вамъ въ голову эту смшную мысль?

— Провидніе, отвчалъ торжественно капитанъ, но Патриція даже не улыбнулась.

— Хорошо, отвчала она посл недолгаго молчанія:— если вы думаете, что леди компаньонка нужна мн, мы отыщемъ ее, но я надюсь, вы все расчитали. Домъ малъ, въ запасной спальной нтъ мебели, намъ нужно купить чашекъ съ блюдечками и припасти кухонной посуды, а обденная посуда на половину перебита. И конца не будетъ, если считать все, что надо: а леди компаньонка очень дорога, и все должно быть для нея въ исправности, какъ на корабл. Но вы должны знать лучше моего, милый дядя, и будьте уврены, я скажу: да на все, что вы хотите, повторила она весело, положивъ свою руку въ его руку.

— Да благословитъ тебя Богъ, отвчалъ горячо капитанъ.— Я посмотрю въ свою расходную книжку и подумаю.

— А я пойду чинить платье.

Шитье было для нея самымъ отрезвляющимъ занятіемъ, располагавшимъ къ серьезнымъ мыслямъ.

— Хорошо. Но, Пэтъ, мн не нравится, что ты находишь, что у насъ дома недостаетъ многихъ вещей. Моя двочка должна жить такъ же хорошо, какъ бы и при леди компаньонк. Эге, какъ же это мы такъ спустили все по теченію!

— Вамъ боле ничего не нужно, милый дядя?

— Нтъ, отвчалъ капитанъ, слдя съ трубой за плывущимъ кораблемъ.— Славный прусскій корабль, Пэтъ, вскричалъ онъ:— надлаетъ онъ хлопотъ этимъ бднымъ мусье, когда встртится съ ними. Плохіе моряки эти мусье. Господи, что за славный корабль!

Патриція поцаловала его въ лысое темя и ушла чинить платье, но ліъ сердц ея уже порвалась одна струна. Дядя позвалъ ее въ другой разъ. Онъ стоялъ на усыпанной пескомъ дорожк, откуда могъ видть ея наклоненную надъ шитьемъ голову.

— Я нашелъ, моя двочка, сказалъ онъ веселымъ голосомъ.

— Да, дядя, отвчала она, поднявъ голову, и сіяющее лицо ея слегка покраснло.

— Я напишу твоей тет Гэмли и спрошу ея совта. Патриція отвчала:— пишите, милый дядя, вы знаете, что лучше.

— Я зналъ, что ты такъ скажешь! вскричалъ торжествующимъ тономъ капитанъ.— Благослови Богъ твое чистое сердце. Я читаю въ немъ, какъ въ книг. Все таже дисциплина, какъ на корабл, тоже повиновеніе безъ ропота старому дяд. Если бы ты знала, какъ мы старики цнимъ повиновеніе.

— Я была бы неблагодарна, еслибы не повиновалась, отвчала просто Патриція.

— Я напишу тет Гэмли, сказалъ капитанъ.— Она лучше моего пойметъ, что нужно длать.

Тетя Гэмли была единственнымъ и постояннымъ предметомъ страха Патриціи: она была единственной сестрой ея дяди и умершаго отца, но съ самаго дня замужества ея съ Джэбезомъ Гэмли, богатымъ пивоваромъ Мильтоуна и владльцемъ Эбби Хольмза, она имла очень мало сношеній съ капитаномъ. Оба брата были для нея, каждый въ своемъ род, очень предосудительными людьми. Одинъ былъ длинноволосымъ артистомъ, который отказался поступить въ священники на основаніи сомнній совсти, которыя она звала безсовстными, другой былъ морякомъ самыхъ демократическихъ привычекъ, не имвшій никакихъ манеръ и потерявшій надежду на повышеніе. Если бы еще Реджинальдъ, отецъ Патриціи, имлъ успхъ въ своей сомнительной карьер и занялся портретами королевской фамиліи и аристократіи, вмсто того, чтобы быть жалкимъ мечтателемъ, который тратилъ свое время на разныя идеи — въ самомъ дл! какъ будто можно было жить идеями!— или если бы капитанъ Робертъ не былъ раненъ и дослужился бы до адмирала, какъ отецъ его, то она не особенно возставала бы противъ этихъ идей, но неудачный живописецъ и отставной капитанъ — оба были сосуды, если не скудельные, то изъ очень неопредленнаго сорта глины, и она могла касаться ихъ только очень издалека.

Когда Реджинальдъ умеръ, двнадцать лтъ тому назадъ, она предложила взять маленькую бдную двочку въ свой бездтный домъ и воспитать ее въ привычкахъ леди и со всею утонченною женственностью. Она бы исполнила свой долгъ въ отношеніи сироты и любила бы ее тмъ боле, чмъ полне была бы зависимость двочки отъ нея, но капитанъ вызвался взять ребенка, и ття Гэмли не простила ему этого. Этотъ планъ обманулъ ея ожиданія и разогорчилъ ее. Мужчины, и самые лучшіе, были, по мннію ея, существами, на которыхъ нельзя положиться. Въ отношеніи мужа она въ теоріи исповдывала ученіе повиновенія жены, какъ длаютъ часто женщины, когда жезлъ, которымъ он владютъ, сдланъ изъ остраго желза. Но за исключеніемъ теоретической верховности, за исключеніемъ обязанности брать на себя всю тяжелую работу жизни, чтобы женщины могли жить въ свое удовольствіе и наслаждаться богатствомъ, чтобы ихъ не затолкали въ толп, сдавая багажъ и покупая билеты на станціяхъ желзныхъ дорогъ, она не видла, какую пользу могли приносить мужчины. Когда же дло дошло до стараго капитана съ деревянной ногой и половинной пенсіей, который захотлъ взять на свое попеченіе шестилтнюю двочку, когда въ дом не было леди, которая бы могла смотрть за тмъ, чтобы волосы ея были всегда причесаны и ботинки завязаны, то это возмутило ее боле всего.

Отказъ отдать ей Патрицію не только разсорилъ ее съ братомъ, но внушилъ отвращеніе и къ самой двочк. Хотя она не видала ее ни разу, но была убждена, что двочка выросла очень непріятной, и не хотла, чтобы Дора Дрммондъ, мололодая кузина мужа ея, которую она взяла вмсто дочери, когда ей отказали дать Патрицію, имла такую сомнительную подругу.

— Она должна быть ужасна, повторяла она, когда разсуждала на семейномъ конклав о своей незнакомой племянниц, и мистеръ Гэмли и Дора, оба эхомъ отвчали: ‘она должна быть ужасна’.

Никто не хотлъ, чтобы мистрисъ Гэмли приняла участіе въ своей племянниц. Для мистера Гэмли усыновленіе его кузины было предметомъ безконечной гордости и самоуслажденія. И какой кузины!— она родилась быть королевой, думалъ онъ. А милая Дора, хотя и не была повидимому завистлива, но желала сохранить свое мсто и не хотла имть соперницы.

Страхъ Патриціи, когда дядя сказалъ: я напишу тт Гэмли, не былъ неоснователенъ. Она знала, что какой бы совтъ онъ ни получилъ, это будетъ жесткій и неутшительный совтъ, какъ скоро дло касалось ея, а кто знаетъ: можетъ быть, дядя приметъ его. У дяди были по временамъ свои капризы, и когда онъ въ такія минуты забиралъ себ въ голову сдлать что-нибудь, то онъ длалъ это, хоть бы то и принесло прямой вредъ ему самому.

III.
Сирена.

Эта сцена была первымъ пробужденіемъ сознанія жизни для Патриціи, въ первый разъ передъ нею приподнялась завса будущаго. Она была всегда любимицей дяди Роберта, она стала дочерью его съ того самаго дня, какъ онъ поцаловалъ ее и ея куклу, которую она держала въ рукахъ, и сказалъ хриплымъ голосомъ, что теперь она его дочь, и должна быть доброй двочкой и не длать ничего изподтишка. Съ этого дня она росла счастливой. Жизнь у дяди Роберта была именно тмъ родомъ жизни, который былъ всего боле сроденъ природ ея Она не была ни мечтательницей, ни казуисткой, принимала жизнь, какъ она давалась ей, не стараясь проникнуть до корня вещей, не спрашивая о вчныхъ причинахъ. Она хотла знать, поступаетъ ли она честно, а не понимать, въ чемъ состоитъ правда жизни и какъ часто она переходитъ въ ложь. Образованіе ея было невелико, но она и не жалла о большемъ, умъ ея спалъ. Она не особенно любила чтеніе, кром исторіи, потому что тамъ говорилось о дйствительности и вслдствіе этого она имла для нея обаяніе истины. Дядя заставлялъ ее читать только библію и Шекспира, котораго онъ самъ для себя баудлеризовалъ {Шекспиръ былъ изданъ Баудлеромъ, исправившимъ текстъ его отъ грубостей невольностей, свойственныхъ писателямъ того вка.} толстымъ перомъ и очень густыми чернилами. Кром того, она знала очень многое по естественной исторіи, а то, что она знала о дйствительной жизни,— было почерпнуто не изъ теорій, а изъ драмъ деревенской жизни, разыгрываемыхъ передъ глазами ея.

До этого дня, она не знала ни печали, ни раздумья. Но, не смотря на всю полноту настоящаго счастья, будущность ея была неврна. По смерти дяди, она, какъ племянница, не могла ожидать ничего. Еслибы что-нибудь случилось, что можетъ сдлать она, чтобы заработывать хлбъ? Ничего, если физическая сила ея не пригодится на что-нибудь. Женщины нужны за искусные пальцы, не за мускулы, за умные головы, не за сильныя руки. Эта мысль поразила ее, какъ ударъ. Она вздохнула, увидвъ свое положеніе, она почувствовала себя почти уничтоженной своимъ невжествомъ, своей зависимостью. Работа выпала у ней изъ рукъ. Свтлый міръ дтской беззаботности, согртый одною любовью, былъ разрушенъ. Ей мало теперь одной любви. Ей нужна самостоятельность, ей нужно образованіе, ей нужны средства добывать хлбъ. Вотъ почему дядя ея говорилъ о компаньонк. Онъ думалъ о томъ, что станется съ его милой Нэтъ, когда его не будетъ на свт. А она была такъ неблагодарна, что роптала на то. И передъ нею внезапно, какъ страшная картина, пронеслась смерть дяди. Съ крикомъ испуга, она закрыла руками лино и заплакала.

Но она скоро отерла слезы. Слезы не были для нея наслажденіемъ, какъ для многихъ молодыхъ двушекъ.

‘Слезы не принесутъ пользы, подумала она.— Лучше не огорчать дядю и не спорить объ этой леди-компаньонк, чмъ плакать о его смерти, которая будетъ, когда я буду старухой. Еслибы только леди-компаньонка не походила на миссъ Причардъ, у которой всегда такой видъ, какъ будто она пола кислаго крыжовника. Все равно, я постараюсь полюбить ее, даже если тетя Гэмли выберетъ ее’.

Она откинула волосы, выпрямилась и стала прежней бодрой, веселой Патриціей. Въ саду послышались быстрые, твердые мужскіе шаги и въ тотъ же мигъ, голова Патриціи появилась въ рамк пурпуровыхъ листьевъ, освщенная, какъ ореоломъ, лучами солнца, и она изъ окна смялась молодому человку, въ матроской шляп и куртк, остановившемуся подъ окномъ.

— Гордонъ, я думала, что вы убжите, не простившись.

А Гордонъ Фриръ, смясь, отвчалъ съ легкимъ ирландскимъ акцентомъ:

— Неужели вы такъ дурно думаете обо мн, Патриція?

— Это было бы не похоже на васъ, но люди иногда длаютъ странныя вещи.

— Ну, ужь я-то никогда не сдлаю такой странной вещи.

Капитанъ вышелъ на крыльцо.

— Галло! Гордонъ, гд вы пропадали все время?

— Я только что спрашиваю объ этомъ, сказала Патриція. Она спрашивала не словами, но мыслями.

— Въ Лондон, сэръ. По очень неинтересному семейному длу. Я теперь совершеннолтній, и конца не было бумагамъ, совтамъ адвокатовъ, и вознагражденіямъ.

— Адвокаты — акулы, сказалъ капитанъ Кэмбаль.

У капитана были крпко засвшія предубжденія.

— Можетъ быть, отвчалъ нершительно молодой человкъ.— Но за то удобно, что есть подъ рукой человкъ, который знаетъ все въ такомъ дл, гд самъ ничего не знаешь. Флетчеръ старинный повренный нашего семейства.

— Флетчеры уроженцы Мильтоуна, гд я выросъ и былъ воспитанъ. Я радъ, что вы у нихъ въ рукахъ. Въ Мильтоун живетъ Катерина Флетчеръ… И онъ какъ-то странно взглянулъ на Патрицію.— Она была въ молодости красавица. Весь Мильтоунъ сходилъ по ней съ ума. Братъ ея Генри тоже живетъ въ Мильтоун. Онъ былъ докторомъ, но оставилъ эту профессію. Онъ славный человкъ.

— И мистеръ Флетчеръ, въ Лондон, тоже отличный человкъ. И какъ уменъ! Онъ такъ математически доказывалъ мн все, что мн казалось, будто онъ предсказываетъ мн будущее. Онъ заставилъ меня чувствовать себя такимъ дуракомъ, какъ никогда.

— Эге, значить онъ знаетъ свою азбуку, пошутилъ капитанъ, и Гордонъ покраснлъ какъ молодая двушка.

— Да, продолжалъ онъ:— то, что казалось мн яснымъ, какъ дважды два, посл объясненій его приняло такой смыслъ, какой мн не приходилъ въ голову, мои дважды два оказались и пять, и шесть и даже нуль. Я очутился какъ въ чужой земл.

— И пусть эта земля всегда останется для васъ чужой, сказалъ капитанъ.— Адвокаты акулы.

— Между адвокатами и моряками антипатія, замтила Патриція.

— Акулы земли и акулы моря, отвчалъ серьезно капитанъ:— первыя хуже.

— Но эта акула, мистеръ Флетчеръ, честный человкъ? спросила она серьезно.

— Да, онъ лучше другихъ. Онъ лучшій адвокатъ, какого можно найти. Онъ не наживется раззореніемъ другихъ.

Патриція повеселла. Она рада была, что повренный Гордона честный человкъ. Она и Гордонъ были друзьями съ дтства. Когда Патриція говорила о немъ, что, впрочемъ, случалось очень рдко, то считала нужнымъ объяснить дружескія отношенія, въ какихъ они находились: ‘Мы выросли, какъ братъ и сестра, говорила она’. Гордонъ воспитывался у мистера Рэмзея, священника, бравшаго пансіонеровъ, а мать и сестры Гордона въ это время въ Германіи вели неутомимую борьбу между маленькими средствами и большими претензіями. Гордонъ очень рдко видлся съ семьей. Большой, здоровый мальчикъ, готовившійся быть морякомъ, дикій какъ жеребенокъ, не былъ особенно желаннымъ гостемъ для нервной женщины, тснившейся въ небольшой квартир заграницей, съ двумя эффектными дочерьми, которыхъ надо было выдавать замужъ. Вотъ почему капитанъ завладлъ Гордономъ и Патриція привыкла видть въ немъ брата.

Когда онъ въ первый разъ ухалъ на ‘Британіи’, учебномъ корабл, ей показалось, что отъ нея оторвалась часть ея самой. Она была тогда маленькой двочкой, но она не забыла, какъ горько плакала, когда проводила его по Пенрозской дорог и шляпа, которою онъ махалъ, исчезла изъ глазъ. Теперь ее ждала новая разлука. Но она не роптала. Первая разлука принесла такіе плоды, которыми она гордилась. Новая принесетъ еще другіе, лучшіе. Она ни за что не хотла, чтобы Гордонъ остался плесневть во всю свою молодость въ Барсэндз. Разумется было весело мчаться съ нимъ рядомъ по полямъ, на косматомъ, нечесанномъ пони, или плыть въ свжій втеръ на ‘Сирен’, но она знала, что жизнь праздности безчестна. Пусть онъ удетъ. Она останется врной ему, она никого не возьметъ въ братья вмсто него.

Она любила его, какъ любятъ въ ея лта, безъ страха, безъ заглядыванья въ будущее. Въ прошедшемъ не было минуты, когда бы Гордонъ не былъ частью ея жизни. Это былъ фактъ, о которомъ нечего было думать, такой же, какъ и дочерняя любовь ея къ дяд. Гордонъ былъ для нея Гордонъ, и когда она сказала это, то она сказала все. И однако она начала замчать, что въ послднее время въ отношенія ихъ вкралась натянутость, то не была холодность, но смутное сознаніе, что между ними появилось что-то новое, о чемъ они боялись говорить, и оба чувствовали, что теперь они должны быть осторожне въ отношеніяхъ другъ къ другу. Но перемна эта была такъ незначительна, что Патриція приняла ее весело, и Гордонъ съ своей стороны изо всхъ силъ боролся противъ новаго ощущенія, бросавшаго тнь на прежнія свтлыя отношенія.

— Когда вы дете? спросилъ капитанъ Кэмбаль.

Гордонъ посмотрлъ на Патрицію, Патриція на Гордона.

— Черезъ три дня, отвчалъ онъ, смотря на море.

— О Гордонъ! какъ жаль! Намъ такъ недостаетъ васъ, когда вы узжаете. И каждый разъ все хуже, сказала Патриція.

Глаза молодаго человка засіяли.— Я радъ, что вы будете скучать по мн, Патриція.

— Вы рады? Это ужасныя слова, и совсмъ ужь по ирландски, засмялась Патриція.

— Разв легче узжать и знать, что ни одна живая душа не пожалетъ о васъ ни на мдную пуговицу. Пожалуйста, жалйте меня, Патриція.

— Да, я буду жалть, сказала Патриція, опираясь на плечо дяди.— Жизнь будетъ уже не та безъ васъ. Но то, чему должно быть — то должно быть, со вздохомъ прибавила она.

— Ты изъ него сдлаешь бабу, Пэтъ, сказалъ капитанъ, уходя домой.

— Я радъ тому, что вы будете жалть, когда меня не будетъ, повторите Гордонъ.

Патриція почувствовала, что блднетъ, сама не понимая почему, и странная дрожь пробжала у нея но тлу.

— Сара принесла чайный приборъ, сказала она вдругъ, желая уйти.

— Вы споете мн: Что сдлаешь ты, любовь моя? Я хочу слышать эту псню, и когда буду качаться на волнахъ, буду вспоминать о ней и о васъ… и объ этомъ вечер.

Онъ говорилъ, какъ будто нордвестъ дулъ ему прямо въ ротъ.

— Почему же именно этотъ вечеръ?

Но и она, хотя старалась говорить своимъ привычнымъ, искреннимъ голосомъ, говорила какъ будто ей въ горло попала шерсть, до того измнился голосъ ея даже для ея собственнаго уха. Она не могла смотрть на Гордона, какъ бывало. Глаза ея не могли остановиться на немъ, какъ прежде. Она хотла убжать и спрятаться куда нибудь, гд бы онъ не могъ сыскать ее. И онъ былъ не тотъ. Смутное, тяжелое чувство встало между ними, но чувство это не было враждой.

— Почему? я не скажу вамъ теперь, Патриція, я скажу когда нибудь, отвчалъ Гордонъ, смотря на золотую тесьму шляпы, какъ будто она была никогда не виданная имъ вещь, и понижая голосъ, который дрожалъ.

— Тайна? Я ненавижу тайны! вскричала она, сдлавъ внезапное усиліе совладать съ неизвданнымъ ощущеніемъ, и, засмявшись неестественнымъ смхомъ, убжала разливать чай.

Она испортила чай, обварилась, что привело ее въ себя. Странное чувство не возвращалось боле. Вечеромъ, когда она пропла: ‘Что сдлаешь ты, любовь моя?’ и Гордонъ спросилъ ее, смотря своими честными голубыми глазами въ ея глаза:— И вы сдлали бы тоже самое, Патриція, еслибы тому, кто любилъ васъ, не посчастливилось? она отвчала отъ всего сердца: — Да, я бы сдлала это, Гордонъ.

— И вы не поврите ни одному дурному слову противъ него, не испугаетесь его несчастія? спросилъ онъ.

— Я? Нтъ! Ничто въ мір не заставитъ меня отвернуться отъ того, кого бы я любила.

— Я врю вамъ, Патриція, сказалъ Гордонъ и лицо его засвтилось чувствомъ боле глубокимъ, нежели простое удовольствіе.— Вы самая честная двушка, которая ходитъ по земл. И мужчина и женщина могутъ положиться на васъ!

— Гордонъ, что за глупости вы говорите? сказала Патриція, но щеки ея пылали отъ счастія, что онъ считалъ ее такой честной.

Черезъ нсколько дней, друзья отправились кататься на лодк. Катанье въ лодк было однимъ изъ главныхъ удовольствій для каждаго жителя, владвшаго какой нибудь скорлупой, которая могла плавать, но только одинъ капитанъ держалъ лодку для удовольствія. Онъ всегда бралъ Патрицію съ собой. По идеямъ капитана о женскомъ воспитаніи, оно должно было длать женщинъ столь же храбрыми, какъ и мужчины, геройски равнодушными къ опасностямъ, и находчивыми, чтобы избгать ихъ. Мужество и присутствіе духа были качествами, которыя онъ всего боле цнилъ посл правды и честности. Патриція была хорошимъ морякомъ. Она управляла рулемъ, какъ будто была лоцманомъ, и знала каждую отмель, и скалу и теченіе, какъ будто была мстнымъ гидрографомъ.

Они отправились въ ясный день, ровный втеръ весело понесъ лодку, она скользила съ волны на волну ‘какъ леди’, такъ сказалъ Гордонъ, и накренивалась подъ втромъ до того, что парусъ ея купался въ вод. ‘Блыя лошади’ уже неслись, но это придавало только большее оживленіе катанью, то были не лошади, а пони, сказалъ капитанъ, добрыя, смирныя животныя, посланныя Нептуномъ осмотрть міръ и сказать, что тамъ длается. Но видъ, какъ эти пони поднимались и прыгали подъ втромъ, и какъ Сирена то поднималась, то ныряла, когда она встрчалась съ ними, заставилъ бы каждаго не моряка вздрогнуть.

Сегодня въ горл Патриціи не было шерсти, и глаза ея не застилалъ туманъ. Сильный зюдвестъ казалось унесъ то смутное, тревожное ощущеніе, которое встало между нею и Гордономъ. Долго потомъ Патриція и Гордонъ вспоминали это катанье. То было послднее катанье ихъ втроемъ. Капитанъ командовалъ, Гордонъ исполнялъ всю тяжелую работу, которая не была тяжела, Патриція правила рулемъ, а Сирена неслась по волнамъ. Блый парусъ ‘Сирены’ надувался волнистой линіей, столь же прекрасной, какъ изгибъ лебединой шеи. И какъ красиво раздувалъ втеръ платье двушки, будто волнистое пунцовое облако, и разметывалъ свтло-каштановыя косы ея!

Патриція всегда была хороша собой, въ томъ сознались бы и враги ея, еслибы она ихъ имла, но сегодня она была хороша, какъ никогда. Даже дядя, который никогда не зналъ болзненной сентиментальности, вздыхающей и тающей при вид женской красоты, даже и онъ былъ полонъ восхищенія при вид этого свжаго, молодого созданія, стоявшаго передъ нимъ во всемъ блеск счастливой жизни. Гордонъ Фриръ сдлалъ украдкой эскизъ въ своей записной книг, чего, впрочемъ, она, занятая огромнымъ бутербродомъ, не замтила. Она едва не поймала его, поднимая глаза отъ своего завтрака, чтобы взглянуть на маленькій міръ, заключенный въ этой лодк, но онъ ловко спряталъ книжку во время и Патриція увидла только два голубыхъ, плутовски смотрвшихъ на нее глаза.

Необъяснимое чувство заставляло ихъ продлить крейсировку, чтобы дольше остаться вмст. Бываютъ дни. когда природа иметъ для насъ свои откровенія, и мы никогда не забываемъ, какъ мы видли ее тогда. Патриціи чудилось, будто вселенная создана только сегодня, будто жизнь и красота ея родились съ этого дня. Въ голов Гордона неожиданно промелькнулъ слышанный отъ мистера Рэмзея текстъ о сынахъ человческихъ и дочеряхъ Бога, сошедшихъ на землю, а капитанъ перенесся за сорокъ лтъ и съ любовью смотрлъ то на Сирену, то на Патрицію.

И они плыли, то смясь и болтая, то долго молча, подъ обаяніемъ этого дня. ‘Сирена’ неслась по волнамъ, и когда блые пони сильно подхватывали и встряхивали ее, они направляли ее на прямой путь, искусство и наука побждали, какъ и во вс вка, стихіи природы. Стало смеркаться и они повернули къ Барсэндзу.

Съ наступленіемъ вечера мнялась погода. Ясное, кое-гд испещренное облачками небо, стало сро и тяжело нависло надъ ними. Солнце зашло за тяжелой завсой пурпуровыхъ тучъ. Втеръ засвжлъ и полилъ дождь. Буря шла на нихъ съ приливомъ, и приливъ несся, быстро вздымаясь. Берегъ былъ опасенъ, усянъ острыми подводными скалами, при сильныхъ встрчныхъ теченіяхъ нужна была опытная рука и ясная погода, чтобы безопасно пристать къ нему. И потому для нашихъ моряковъ было всегда небольшимъ торжествомъ, когда они безопасно приводили ‘Сирену’ въ гавань, и когда еще лишній разъ постоянное пророчество матушки Джозъ, что они непремнно утонутъ въ одинъ прекрасный день, оказывалось ложью. Куда же они тогда пойдутъ? заканчивала матушка Джозъ свое пророчество.

Но на этотъ разъ казалось, что пророчество это близко къ исполненію. Наши моряки не замчали этого, хотя свжвшій втеръ заставилъ ихъ взять рифы. Только когда имъ пришлось спустить паруса, они начали тревожно смотрть впередъ. Сирена не могла нести даже свои легкіе паруса. Теперь имъ осталось одно, держать къ берегу, лавируя между волнами.

Съ минуты на минуту росла опасность. Вечеръ темнлъ и втеръ крпчалъ съ каждой четвертью часа. Втеръ повернулъ круто отъ зюдъ-оста къ норд-весту, и, усилившись до шторма, несъ Сирену прямо на берегъ, около котораго приливъ и теченіе сталкивались съ страшной силой. Жаровня, страшная гряда рифовъ, казалась сплошной массой кипвшей пны, приливъ поднялся до половины и утесы, какъ туманомъ, были скрыты взлетевшими брызгами пны. Но пока Сирена, управляемая опытной рукой, слушалась руля, гибель еще не грозила, хотя въ иныя минуты, когда она глубоко зарывалась въ волны, или вскидывалась на хребетъ гигантской волны, можно было подумать, что нтъ возможности спастись на такомъ мор.

Они плыли къ берегу, и лица ихъ становились все серьзне, а въ сердцахъ росла тревога, но крпкая лодка шла еще бойко впередъ, какъ вдругъ обрушившаяся волна оторвала руль, и Сирена не могла уже направлять свой путь. Она откинулась на бокъ отъ удара волны, но выпрямилась во время и снова поднялась на хребетъ волны, и потомъ, трясясь всмъ составомъ, понеслась съ волны на волну, какъ лошадь на скачкахъ несется черезъ изгороди, когда ей дадутъ шпоры и хлыста. Гордонъ пытался приладить весло вмсто руля, но волненіе было слишкомъ сильно и, посл многихъ попытокъ, они отказались отъ надежды управлять лодкой: имъ осталось только мужество ихъ и надежда. Сирена неслась впередъ подъ голыми мачтами, и втеръ несъ ее, какъ листъ, сорвавшійся съ дерева. Они были безсильны направить галсъ Сирены. До этой минуты человкъ и наука были властелинами, теперь властелинами были стихіи, человкъ былъ рабомъ и вроятной жертвой.

Лодка быстро неслась по теченію и драгоцнныя минуты были потеряны. Еслибы они могли только обогнуть Пентгильскій Уголъ, гд остовъ не одного добраго корабля лежалъ, сгнивая на дн, то втеръ донесъ бы ихъ прямо въ Барсэндзскую гавань. Жаровня останется назади. Но обогнутъ ли они его? Да, еслибы втеръ отошелъ хоть на полъ-румба, нтъ, если онъ будетъ дуть такъ, какъ дуетъ теперь, прямо къ берегу, и нтъ, если онъ отойдетъ боле, чмъ на полъ-румба, потому что они тогда попадутъ на Жаровню. Но втеръ не измнялся, онъ несъ ихъ прямо на гибель. Каждая волна несла ихъ ближе, каждая минута приближала ихъ къ смерти. Положеніе ихъ было дурно и они знали это.

Ни слова не было произнесено. Оба мужчины и двушка между ними сидли у кормы, держась за бортъ, то была спокойная, мужественная, безмолвная тріада, каждый изъ нихъ равно безстрашно встрчалъ смерть, и каждый думалъ о другихъ: ‘еслибы только ихъ можно было спасти, тогда я могу умереть’. Морскія птицы съ крикомъ кружились надъ головами ихъ и мочили свои длинныя крылья въ пн, вершины волнъ какъ ножемъ срзывались порывомъ вихря и разсыпались полосами и брызгами пны. Втеръ вылъ подъ почернвшимъ небомъ и рзко свистлъ между снастями, а громадныя волны съ громомъ обрушивались вслдъ за Сиреной и обдавали ее потоками воды. Все быстре и быстре неслась она на отвсную стну береговыхъ скалъ, казалось, что то было бгство отъ смерти, что втеръ и волны гнались за ними. Внезапно во тьм поднялся передъ ними огромный черный утесъ, и брызги плескавшей отъ него воды обдали ихъ слпившимъ глаза ливнемъ.

— Держись! скомандовалъ капитанъ.

Вмст съ этимъ словомъ страшный толчокъ откинулъ ихъ впередъ, а скрипъ и трескъ сказали имъ, что это такое было.

— Держись крпче, двочка! повторилъ капитанъ, обхватывая сильной рукой станъ Патриціи, когда лодка отпрянула назадъ, вся сотрясаясь отъ удара.

Отгадавъ то, что онъ говорилъ, потому что словъ невозможно было разслышать за ревомъ бури, Патриція обняла одной рукой дядю, потомъ она обернулась къ Гордону, улыбнулась печальной, но мужественной и доброй улыбкой, и протянула ему другую руку. Онъ взялъ ее и сжалъ въ обихъ своихъ, но онъ не могъ отвтить на улыбку ея. Прекрасное молодое лицо его было судорожно сжато и блдно, брови сдвинуты, губы крпко стиснуты. Онъ, который не зналъ никогда физическаго страха, теперь почти чувствовалъ себя дурно отъ ужаса. Одинъ,— онъ готовъ былъ неустрашимо умереть, но все мужество его исчезало, когда онъ думалъ, что она погибнетъ на глазахъ его, что онъ безсиленъ спасти ее ни силой своей, ни жертвой жизни. Спасенія не было. Самый сильный и искусный пловецъ не выплылъ бы изъ прибоя волнъ, кипвшаго подъ Пентгильскимъ Угломъ. На скал не было ни одного выступа, на который бы волны могли выбросить ихъ, да и спасительной лодки, еслибы въ Барсэндз и была спасительная лодка — не было ни малйшей возможности спустить.

Время мученій неизвстности прошло. Они ждали смерти. Еще разъ Сирена была поднята волнами и брошена, какъ игрушка объ утесъ. Жаль было видть, какъ она теперь покорялась своей участи. Пазы ея раскрылись, обшивка была оторвана и разбита въ щепки объ утесъ. Хорошо была сработана Сирена, если могла выдержать и до этихъ поръ. Не смотря на торжественныя мысли о смерти и загробной жизни, капитанъ поймалъ себя въ оцнк, съ трогательнымъ умиленіемъ, всхъ достоинствъ Сирены, такъ же какъ онъ недавно перечислялъ съ нжностью вс качества своей Патриціи. Но теперь никакое совершенное издліе рукъ человческихъ не могло спасти ни Патрицію, ни его съ Гордономъ. Теперь это былъ вопросъ нсколькихъ минутъ. Сирена не выдержитъ доле пяти минутъ такого напора волнъ.

Пять минутъ — и эти три честныя любящія сердца исчезнутъ, и ни одинъ изъ нихъ не останется оплакивать другихъ! Это еще милость судьбы! Старая жизнь честно кончающаяся, молодая полная надеждъ — міръ будетъ безъ нихъ только бдне честными душами. Они невольно прижались другъ къ другу. Ни слезъ, ни ропота, только боле крпкое пожатіе руки, боле жаркое объятіе, и нжное и спокойное прощанье во взгляд. До этой минуты одинъ капитанъ страдалъ, повидимому, боле всхъ, потому что онъ считалъ себя боле виновнымъ. Онъ долженъ бы быть осторожне, ради нея, молодой и прекрасной, и ради этого честнаго, славнаго юноши. Печальный конецъ двухъ жизней, общавшихъ такъ много! Онъ вынесъ боле, нежели горечь смерти, думая о нихъ. Теперь все прошло. Теперь на всхъ сошло странное спокойствіе. Это было прощанье со всмъ, что дорого, покорность судьб и любовь.

И снова Сирена ударилась о скалу и снова отпрянула, и въ эту минуту, когда они ждали новаго удара, когда смерть встала передъ ними, яркая огненная полоса прорзала воздухъ, шипнье ракеты раздалось надъ головами ихъ и веревка упала въ лодку. Береговая стража, стоявшая на часахъ увидла ихъ и то, что грозило имъ гибелью, послужило къ ихъ спасенію. Они были подъ самымъ утесомъ и легко было поднять ихъ, если еще время спасти ихъ.

Гордонъ кинулся на веревку и подалъ ее, Патриція отступила назадъ, толкая дядю впередъ, но старикъ схватилъ ее какъ ребенка на руки и поставилъ впереди. Спорить въ эту минуту, значило погубить всхъ, уступить было самой тяжелой жертвой для Патриціи. Она уступила. Она стояла спокойно и помогла Гордону обвязать вокругъ нея веревку, въ нсколько секундъ она была обвязана и подали сигналъ поднять ее. Они слдили въ мерцающемъ полусвт, какъ ее поднимали люди, стоявшіе на верху, она отпихивалась одной рукой отъ острыхъ выступовъ скалы, а другою держалась за веревку, и, не сводя глазъ съ моря, въ которомъ плыли рядомъ со смертью т, кого она любила. Спасеніе ея было шагомъ къ ихъ спасенію.

Потомъ надъ втромъ и шумомъ волнъ пронесся радостный крикъ, когда двушка была безопасно поставлена на землю. Вторая ракета спустилась на спасеніе капитана. И его Гордонъ обвязалъ веревкой и смотрлъ потомъ, какъ его поднимали на берегъ. Бдный юноша остался одинъ капитаномъ, командой и лоцманомъ развалины Сирены. Теперь онъ былъ сравнительно равнодушенъ. Если Сирена разобьется, прежде чмъ его успютъ спасти,— онъ зналъ, что она сохраняла только форму лодки, но на самомъ дл была не крпче игрушечной лодки, сдланной изъ бумаги,— то, по крайней мр, та, которую онъ любилъ спасена, и капитанъ спасенъ, она не останется безъ опоры.

Поднявъ глаза къ утесу, онъ явственно увидлъ лицо Патриціи, наклонившейся съ выси къ нему и ободрявшей его своею любовью! Онъ видлъ длинные, темные, мокрые волоса, ниспадавшіе какъ покрывало, онъ видлъ взглядъ ея, искренній, любящій, звавшій его, губы, раскрытыя тою же нжной улыбкой, ту же нмую рчь каждой черты лица ея, которую онъ видлъ въ продолженіе нсколькихъ часовъ сегодня, и которая такъ много говорила въ своемъ безмолвіи. Въ т минуты, ему казалось, что это только мечта, или что онъ видлъ это во сн, но теперь онъ понялъ, что это дйствительность, и это придало ему бодрости.

Съ вершины скалы раздался другой заглушенный кликъ, и снова въ третій разъ упала веревка: Гордонъ Фриръ подхватилъ ее и былъ спасенъ. Только-что нога его оторвалась отъ Сирены, мачта упала за бортъ, въ одну секунду лодка исчезла будто волшебствомъ — и только масса расщепленнаго дерева билась въ кипвшихъ волнахъ. Это походило на убійство, такъ что когда лодка разбилась въ дребезги, всмъ показалось, что погибъ товарищъ дтскихъ игръ и другъ.

Гибель миновала, но могъ ли Гордонъ забыть крикъ восторга, съ какимъ Патриція обвила обими руками его руку и прижалась къ нему въ минуту самозабвенія, могъ ли забыть звукъ ея голоса, когда она сказала: ‘Милый Гордонъ, о мой храбрый, милый мальчикъ!’ У него едва не сорвалось признаніе, но тутъ стояли два человка изъ береговой стражи, а капитанъ Кэмбаль трясъ и ломалъ ему другую руку — и онъ только прижалъ руки ея къ груди и сказалъ голосомъ, дрогнувшимъ невольно: ‘Вы сами храбрая двушка, Патриція, вы помогли намъ всмъ спастись’.

— Одна Сирена погибла, другая осталась, сказалъ капитанъ Кэмбаль.

Вдругъ старикъ поблднлъ и покачнулся. Съ нимъ сдлался обморокъ въ первый разъ въ жизни. Его снесли въ сторожку и употребили вс средства, какія были подъ рукой, чтобы привести въ чувство. Когда онъ пришелъ, наконецъ, въ себя, то упорно настоялъ на томъ, чтобы идти домой пшкомъ. Покачиваясь, и оглядываясь кругомъ нсколько растеряннымъ взглядомъ, капитанъ опорожнилъ свой кошелекъ, по обычаю моряковъ, и весело началъ спускаться съ крутого холма. Спускъ былъ крутъ, неровенъ и для деревянной поги капитана труденъ и въ хорошую погоду, теперь дорога была скользка и капитанъ тяжело упалъ раза два.

— Ахъ, я становлюсь старикомъ, Патриція, говорилъ онъ дома, полувесело, полупечально, когда бросился, измученный, на диванъ.— Придется въ будущемъ отказаться отъ такихъ крейсировокъ. Да объ чемъ же я думаю: вдь и лодка моя пропала.

— Мы накопимъ денегъ и купимъ другую Сирену, дядя. Въ другой лодк мы давно бы погибли.

— Нтъ, намъ придется довольствоваться только одной представительницей этой породы, Пэтъ. Ге, что скажете. Гордонъ?

— И другой намъ не надо, отвчалъ Гордонъ, вспыхнувъ и взглянувъ на двушку взглядомъ полнымъ любви.

Старикъ замтилъ и краску и взглядъ.

— Дайте мн руку, молодой человкъ, сказалъ онъ съ странной нжностью:— и помогите идти на верхъ. Ты не будешь ревновать за то, Патриція?

— Я, къ Гордону? И она засмялась.

— Хорошо, двочка. Изо всхъ злыхъ духовъ, разбивающихъ счастье и достоинство человка — ревность самый злой. Не пускай ея въ сердце. Гони ревность и держи врность, и помни, что другъ есть другъ, и, разъ давъ слово, ты должна идти на костеръ, чтобы не нарушить его. Поцалуй меня и прощай.

Патриція поцаловала его и наклонилась надъ нимъ. Онъ взялъ ея руку, положилъ рядомъ съ рукою Гордона, будто мряя величину ихъ.

— Славная лапка, сказалъ онъ, улыбаясь, молодому человку.— Не то, что безполезный кулачекъ модной леди, но добрая, способная на дло женская рука, которая будетъ тянуть веревку и няньчить ребенка, какъ слдуетъ. Я думаю, что она будетъ сокровищемъ для того, кто получитъ ее.

— Дядя! остановила она его съ пылающимъ лицомъ, а Гордонъ, сильно и молча, пожалъ ея руку.

— Да, сэръ, и я надюсь она достанется тому, кто всего боле цнитъ ее.

— Прощай, двочка, сказалъ капитанъ улыбаясь довольной и трогательной улыбкой.— Все въ порядк, когда меня не станетъ, онъ будетъ заботиться о теб.

— Прощайте, милый, любимый дядя, вскричала Патриція, обвивая руками шею дяди и горячо цалуя его. Онъ прижалъ ее къ сердцу, горячо и торжественно, какъ никогда еще не прижималъ.

— Гордонъ, поцалуйте ее, вы заслужили сегодня поцалуй, сказалъ капитанъ, стоя между ними и держа ихъ руки.— Поцалуй твоего друга, Пэтъ, который былъ такъ близокъ къ смерти и помогъ спасти всхъ насъ.

Дрожа такъ же, какъ и Патриція, Гордонъ тихо привлекъ ее къ себ. Слезы выступили на глазахъ Патриціи и медленно тяжелыми каплями покатились по щекамъ, а подъ ними свтилась улыбка и краска смущенія, и желаніе, чтобы милый дядя не сказалъ этихъ словъ. Она приблизила лицо, мокрое отъ слезъ, и Гордонъ, съ робостью, равной робости Патриціи, дрожащій, гордый, счастливый, въ смущеніи склонился и поцаловалъ ея губы, съ благоговйной нжностью и искренней любовью, которая была замчена капитаномъ.

— Благодарю за все, что вы сдлали, Гордонъ, сказала она просто, и ушла въ свою комнату.

Но въ эту ночь, не смотря на утомленіе, она долго не могла заснуть. День былъ слишкомъ полонъ ощущеніями, она заснула наконецъ далеко за полночь и проснулась очень поздно.

IV.
MORS JANUA.

Патриція вскочила, испуганная, что такъ долго проспала, и заставила дядю ждать завтрака — то было преступленіемъ, которое онъ не легко прощалъ. Не смотря на добрйшее сердце, у капитана была твердая рука для дисциплины, и онъ считалъ себя капитаномъ карабля. Испугъ ея былъ напрасенъ, дядя еще не вставалъ. Она приготовила завтракъ съ Сарой, дядя не сошелъ внизъ, онъ, такой пунктуальный, еще не шевелился. Наверху все было тихо.

Она пошла и постучалась, отвта не было. Тишина испугала ее. Она начала стучать съ силой страха, все нтъ отвта. Патриція, затаивъ дыханіе, отворила дверь и вошла.

На кровати лежалъ капитанъ, одтый, какъ онъ вчера бросился на кровать. Патриція наклонилась надъ нимъ. Блдное лицо его было неподвижно. Спалъ ли онъ? Патриція поцловала его: оно было холодно, стеклянные глаза не были закрыты, ротъ былъ открытъ. То была смерть, и Патриція поняла это.

Черезъ десять минутъ въ дом толпились барсэндзцы. Докторъ, проходившій мимо, принесъ въ деревню печальную всть, и она облетла деревню, какъ птица. То было общественное потрясеніе, и даже дюжіе рыбаки со страхомъ смотрли, какъ флагъ у коттэджа вислъ на половин флагштока, береговой сторожъ, узнавъ, что храбрый капитанъ, бывшій отцомъ всей деревни, былъ найденъ мертвымъ на постел, тотчасъ прибжалъ спустить флагъ, жаля о томъ, что такъ внезапно кончилась жизнь, которая была такъ нужна. Участь бдной сироты двушки, выросшей посреди нихъ, какъ членъ ихъ семьи, трогала глубоко всхъ барсэндзцевъ, и даже глаза многихъ мужчинъ были влажны, и сердца многихъ женщинъ болли материнской скорбью, потому что ласковая и славная двушка всегда первая помогада во всякой бд, которая стряслась надъ сосдями. Но теперь ей самой нужна была рука помощи, боле сильная, а такой руки не было въ Барсэндз.

Но жалли ли ее или покидали — Патриція не могла знать. Ей было все равно. Она не выходила изъ комнаты дяди, не выпускала его руки. Она не говорила, не шевелилась, но смотрла на него растеряннымъ взглядомъ. Разъ всего, когда ей показалось, что докторъ слишкомъ грубо дернулъ его, она обхватила дядю руками, будто защищая его, и сказала: ‘О, не надо!’ Она не могла понять, что дядя ея лежалъ мертвымъ трупомъ. Ей казалось, что все темно кругомъ, все ея тло ныло тупою болью, смшанной съ какой-то раздражающей зоркостью зрнія, которое казалось ей въ эту минуту святотатствомъ. Она поймала себя за счетомъ вытертыхъ пуговицъ его камзола и полосъ срой фланелевой рубашки.

Докторъ говорилъ съ нею, убждалъ ее, но хотя она слышала ясно голосъ его, она не понимала словъ. Она удивлялась, объ чемъ онъ можетъ говорить съ нею, и хотла, чтобъ онъ замолчалъ, но она терпливо слушала его. Доктора встревожилъ этотъ полурастерянный, полуокаменвшій взглядъ безъ слезъ. Еслибы она кричала и плакала, длала бы безумныя вещи, онъ былъ бы боле доволенъ.

Гордонъ Фриръ, блдный, задыхаясь, вбжалъ въ комнату, гд Патриція стояла, сторожа мертвеца.

— Патриція, сказалъ онъ, слегка прикоснувшись къ плечу ея.

Голосъ его пробудилъ ея сознаніе. Она быстро обернулась къ нему, протягивая руки:

— О, Гордонъ! вы одни остались у меня. Гордонъ, Гордонъ! посмотрите, онъ умеръ.

И она отвернула голову, залилась слезами и зарыдала.

Докторъ, посмотрвъ на нее критическимъ взглядомъ, сказалъ самъ себ со вздохомъ облегченія:— теперь она спасена.

— Милая, что могу я сдлать для тебя? сказалъ Гордонъ, обнимая ее съ смшаннымъ чувствомъ робости, покровительства и любви: — не плачьте такъ, Патриція, это разобьетъ мое сердце.

— Онъ любилъ васъ, Гордонъ, сказала Патриція, смотря въ лицо его.

— А какъ я любилъ его! онъ былъ для меня тмъ же, что и для васъ! И онъ провелъ рукою по глазамъ.

— Да, онъ любилъ васъ, повторила Патриція.

— И я люблю васъ, сказалъ онъ твердымъ голосомъ.

— Да, я знаю, отвчала она просто.— Вы одинъ теперь у меня.

— И я всегда буду вашимъ, всегда буду частью васъ, милая, если вы возьмете меня, и мы никогда не покинемъ другъ друга, никогда, никогда!

— Никогда, повторила Патриція, и въ голос ея были слезы.— И бдные молодые люди устроивали свои любовныя дла въ присутствіи доктора и мертваго тла.— Но мы не должны думать о себ, будемъ думать о немъ, прибавила она въ порыв раскаянія и бросилась на колни передъ кроватью, взяла холодную руку и благоговйно поцаловала ее.

Онъ стоялъ возл нея, и они простояли бы такъ долго, если бы не явилась женщина, за которой послали, одна изъ тхъ таинственныхъ женщинъ, появляющихся въ дом смерти, оказать послднія услуги. Она сдлала Гордону знакъ увести Патрицію.

Часы шли. Много разъ въ продолженіе дня приходили миссъ Причардъ и матушка Джозъ, первая, наконецъ, осталась, думая, что для Патриціи теперь нужна санкція присутствія женщины, усердно вязала и разсчитывала вмст съ узоромъ вязанья, какъ хорошо, что сестра Матильда не вышла замужъ за капитана, что однако если бы это случилось, Матильда получала бы пенсію, а Патриція бы тогда ухала къ роднымъ. Миссъ Причардъ не была злой женщиной, но это была человческая слабость, она жила въ маленькомъ мстечк и поле, гд ей приходилось выработывать свою жизнь, было очень тсно.

— Пора, я долженъ идти, сказалъ Гордонъ.

Онъ былъ блденъ, какъ смерть и страшно взволнованъ: но онъ былъ несравненно спокойне Патриціи.

— Который часъ? спросила она, будто пробуждаясь отъ сна.

— Десять, скромно отвчала миссъ Причардъ.

— Уходите. Дядя любилъ, чтобы домъ былъ запертъ въ десять часовъ.

— Вы будете писать мн, Патриція? спросилъ онъ, вставая и держа ее за руки.— Вы знаете, что вамъ нельзя жить здсь одной.

— Не бойтесь, мистеръ Фриръ, сказала миссъ Причардъ, своимъ мрнымъ голосомъ.— Я буду заботиться о ней, пока она не найдетъ лучшихъ покровителей.

Слова были добрыя, но они упали ударомъ на любящихъ. Они забыли вс, а съ голосомъ миссъ Причардъ въ ихъ міръ ворвались условныя приличія свта, и заботы обыденной жизни, и тревоги будущаго.

— Пойдемъ на верхъ со мною, сказалъ Гордонъ.— Я хочу проститься съ нимъ.

Они пошли и стали на колни у тла, держась за руки. Оба почувствовали, что ихъ связала святая связь. Потомъ они встали, все держась за руки.

— И вы не забудете меня? спросилъ Гордонъ хриплымъ голосомъ.— И вы не полюбите другого?

— Что это значитъ, милый? Какъ могу я полюбить другого и кого?

— Вы чувствуете, что вы моя обрученная невста, Патриція? что вы общали быть моей женой, и въ счастьи и въ гор, и въ бдности?

— Такъ вы объ этомъ спрашивали въ тотъ вечеръ? спросила Патриція просто.— Я тогда не поняла вполн. Если это такъ, я рада. Да, я буду вашей женой, Гордонъ, и не буду никого любить, кром васъ.

— Я не могъ уйти, не спрося васъ объ этомъ, Патриція.

— Было бы жестоко, еслибы вы сдлали это, отвчала она просто.

— И вы рады, что общали быть моей женой, что связаны на всю жизнь?

Она прямо взглянула ему въ глаза и сказала:— это мое единственное утшеніе.

Въ другое время она была бы смущена, и смялась бы и плакала, но теперь время было слишкомъ торжественно для милаго безумія и волненій любви. Оба давали клятву: то не было обычное ухаживанье мужчины и отвтъ женщины.

— Патриція, помните, что я вашъ, какъ будто мы уже мужъ и жена, продолжалъ Гордонъ.— Если мое имя будетъ нужно вамъ, или мои деньги, напишите мистеру Флетчеру, скажите, кто вы и что я прислалъ васъ. Еслибы не было безчестно оставаться, я бы не ухалъ.

— Мн останется любовь ваша и его, сказала Патриція, подавивъ слезы.— Я буду радостно ждать васъ, Гордонъ. Я буду достойна васъ обоихъ.

— Я врю, Патриція. Сохранимъ на всегда эту вру другъ въ друга.

— На всегда, Гордонъ. Я не знаю, какъ я буду жить, если перестану врить въ васъ. А вы всегда будете врить мн?

— Буду ли я врить въ солнце? Патриція, если вы придете во мн въ лохмотьяхъ, презираемая цлымъ міромъ, я не поврю цлому міру и поврю вамъ!

— Прощайте, Гордонъ!

— Патриція, дайте мн еще поцалуй, вы моя будущая жена.

— Я отдала мою любовь, я дамъ и поцалуй, сказала она, и безъ смущенія протянула ему объятія.

Онъ прижалъ ее къ сердцу одной рукой, другою гладилъ любовно волосы ея, отклоняя нсколько назадъ лицо ея, чтобы видть милыя черты, и нжно глядлъ ей въ глаза.

— Моя Патриція! сказалъ онъ и поцаловалъ ее.

Съ громкимъ рыданьемъ она вырвалась отъ него и убжала. Она услышала, какъ хлопнула калитка сада и потомъ не слыхала уже ничего. Миссъ Причардъ, услыхавъ, что что-то упало, прибжала и подняла безчувственную Патрицію. Силы ея сломились наконецъ.

V.
Новая жизнь.

На слдующій день пришло письмо отъ тти Гэмли къ брату. Письмо было не особенно длинно, но много говорило. Оно было написано тонкимъ почеркомъ, съ длинными хвостами у буквъ, которые далеко бгали въ слдующія строки и придавали изящной страниц видъ паутины. Въ самомъ начал было заявленіе о женскомъ удовольствіи писавшей, что онъ, Робертъ Кэмбаль, увидлъ, наконецъ, роковую ошибку, которую сдлалъ. Ни кому, кром его, капитана Кэмбаля не пришло бы въ голову воспитать самому молодую двушку, не пригласивъ пожилую леди руководить воспитаніемъ, какое бы зло ни произошло отъ того, онъ Робертъ, долженъ помнить, что она, Розанна Гэмли, подавала, свой голосъ противъ того съ самаго начала, хотя напрасно. Какъ бы то ни было, она рада, что онъ, наконецъ, созналъ настоящее положеніе дла, она совтовала пригласить леди компаньонку и рекомендовала двухъ приличныхъ пожилыхъ леди, хорошо воспитанныхъ, которыя научатъ невоспитанную молодую двушку приличному обращенію и манерамъ леди, требуемымъ обществомъ. Она не иначе упоминала о Патриціи, какъ ‘ваша племянница’ и оканчивала приглашеніемъ пріхать на недлю въ Эбби Хольмзъ. Письмо оканчивалось еще постъ-скриптумомъ: ‘Милая Дора Дрммондъ, кузина мистера Гэмли и моя пріемная дочь, вмсто Патриціи, лучшее доказательство моей компетентности давать совты двушкамъ. Когда вы увидите Дору, вы сознаетесь, что она идеалъ граціи, хорошаго воспитанія и полнаго самообладанія, внушить которыя я всю жизнь трудилась. Примръ ея будетъ полезенъ для Патриціи и принципы ея, я горжусь сказать это, такъ тверды, что для нея нечего бояться общества, котораго бы я не желала для нея’.

Патриція прочитала письмо. Оно призывало ее къ заботамъ жизни. Какимъ ребячествомъ показались ей опасенія ея на счетъ леди компаньонки. Теперь надо было писать тт Гэмли о смерти дяди, нужно было начать сцену приготовленій къ завтрешнему ‘послднему дню’. Эти хлопоты о траур, разсчеты похоронъ казались ей святотатствомъ. Ття Гэмли отвчала телеграфической депешей, которую матушка Джозъ принесла сама, чтобъ избавить Патрицію отъ расхода на посыльнаго. Весь Барсэндзъ узналъ, что въ депеш было сказано: ‘Мистеръ Гэмли отправляется сегодня въ Барсэндзъ. Онъ привезетъ васъ ко мн’. Черезъ могилу дяди она должна переступить въ новый домъ. Ее обдало холодомъ. Но она не поддается глупой фантазіи. Ття Гэмли была сестрой дяди и отца и, какъ сестра такихъ людей, не могла быть дурной женщиной. Молодость помогла ей осилить тяжелое чувство.

На другой день, при наступленіи вечера, почтовая карета промчалась съ грохотомъ по деревн. Лучшая почтовая карета, какую можно было имть въ Пенроз. Она остановилась у ‘Хромой Утки’, полный черноволосый мужчина спросилъ, гд Хольдфастскій коттэджь? съ полдюжины Барсэндзцевъ разомъ кинулись показывать дорогу, онъ крикнулъ: пошелъ! повелительнымъ тономъ, и карета докатилась до коттэджа, со свитой всхъ барсэндзскихъ ребятишекъ, кричавшихъ: йо, йо! изо всей силы окрпшихъ въ морскомъ воздух легкихъ.

Патриція сидла на верху въ комнат дяди, когда служанка, запыхавшись, вбжала и закричала:

— Хозяинъ вашей ттки! И какой красавецъ, джентльменъ!

— Мистеръ Гэмли! повторила Патриція, и у ней сжалось сердце. Потомъ, не пріодвшись и не причесавъ волосы, хотя она длала все это совершенно безсознательно для Гордона, она пошла къ гостю.

Мистеръ Гэмли, въ ожиданіи прихода ея, разсматривалъ маленькую гостиную, если такъ можно было назвать эту комнату, онъ насмшливо щурился на коллекцію рдкостей, гд были дйствительно цнныя вещи — втви коралла, перемшанныя съ фаянсовыми собачками въ шесть пенсовъ, изящно высченная ваза изъ агата имла подножіемъ простой плоскій известнякъ, отполированный водой, олеографіи, приложенныя при иныхъ еженедльныхъ журналахъ, были наколоты булавками на стну, но Патриція сдлала къ нимъ рамки изъ дубовыхъ листьевъ и пупковъ морской травы, зеленой, блестящей, ярко-красной и тускло-пурпуровой. Это убранство говорило объ изящномъ вкус, но тоже и о бдности. Мистеръ Гэмли не цнилъ вкуса, если онъ былъ соединенъ съ бдностью. Онъ любилъ тяжелыя золотыя рамы кругомъ яркихъ масляныхъ красокъ.

— Все это вмст не стоитъ и пенни, говорилъ онъ себ когда Патриція отворила дверь.

Патриція увидла рослаго, плечистаго мужчину, гладко выбритое лицо, за исключеніемъ густыхъ бакенбардовъ, сходившихся подъ подбородкомъ, маленькіе, глубоко сидвшіе въ впадинахъ глаза, блестящіе, черные и проницательные, большой и неуклюжій носъ, тяжелыя, аляповатыя губы, которыя раздвигались какъ-то четыреугольникомъ и показывали рядъ острыхъ зубовъ и всю верхнюю десну, когда онъ смялся. Онъ былъ стройный мужчина и во всей фигур его сказывалась привычка хорошо пожить. Въ округлявшихся линіяхъ его стройной фигуры, наклонной къ полнот, въ эффектныхъ позахъ его и загадочныхъ жестахъ, въ сдержанныхъ звукахъ его искусственно-мрнаго голоса, въ блеск его массивной золотой цпи на его объемистой груди, въ сверканьи огромныхъ брилліантовъ на его массивныхъ пальцахъ, во всей фигур его, начиная отъ ровно проведеннаго пробора волосъ на голов до носковъ его блестящихъ сапоговъ, въ лоск сукна и ослпительной близн его блья, можно было прочесть самодовольство человка, упоеннаго своимъ успхомъ въ жизни. Онъ былъ мистеръ Гэмли изъ Эбби-Хольма, и онъ любилъ, чтобы весь міръ это зналъ. Онъ не стыдился прибавить къ этому, что онъ началъ жизнь мальчикомъ-разсыльнымъ, получавшимъ шесть пенсовъ въ день, что онъ былъ сыномъ извозчика одной пивоварни, родился въ жалкой нор и выросъ въ конюшн, но что за то онъ трудолюбіемъ, хорошимъ поведеніемъ, тактомъ и способностями достигъ того, что сдлался богатйшимъ пивоваромъ Мильтоуна и мужемъ дочери адмирала сэра Роберта Кэмбаля. Онъ былъ человкъ, проложившій самъ себ дорогу, онъ гордился собой и требовалъ, чтобы и весь міръ гордился имъ.

Онъ рано ршилъ въ своей жизненной тактик, что останется въ томъ мст, гд испыталъ голодъ и составилъ себ колоссальное богатство,— останется, чтобы заставить общество признать его своимъ. Запертыя передъ нимъ двери рая его прошедшаго были единственными дверями, которыя онъ хотлъ открыть, и онъ желалъ скоре быть принятымъ, какъ ровня, бднйшимъ мильтоунскимъ джентльменомъ, лошадь котораго онъ прежде такъ былъ счастливъ подержать за нсколько пенсовъ, чмъ быть предметомъ заискиванья и поклоненія людей, которыхъ онъ не зналъ и которые не знали его въ т дни, когда онъ бгалъ босикомъ. Мильтоунъ былъ его міромъ, и онъ поставилъ себ цлью завоевать этотъ міръ. И онъ усплъ.

Онъ придалъ лицу приличное выраженіе сочувствія, но, не смотря на привычку его владть игрой своей физіономіи, она выразила удивленіе, и притворное сочувствіе спало какъ маска. Онъ не ожидалъ встртить такое прелестное созданіе, и удивленіе его показывало это. Онъ не любилъ родъ красоты ея, онъ любилъ очень свтлыхъ блондинокъ, нжныхъ, ласковыхъ, вкрадчивыхъ женщинъ, робкихъ женщинъ, которыя кричали по поводу каждой бездлицы, женщинъ, которымъ онъ могъ покровительствовать, которыми могъ повелвать, и которыя признавали его владычество даже тогда, когда принимали кокетливый видъ царицъ общества:, онъ охотно уступалъ имъ этотъ скипетръ съ тмъ, чтобы он оставили ему вс остальные, женщинъ, которыя любили теплыя комнаты, роскошную мебель, наряды и драгоцнныя вещи, женщинъ, которыхъ онъ могъ купить нарядами и подчинить себ такъ же, какъ могъ заставить мурлыкать кошекъ, гладя ихъ. Онъ ненавидлъ въ женщинахъ энтузіазмъ, за исключеніемъ того, который возбуждали свтскія увеселенія, онъ ненавидлъ въ нихъ мысль, ршительныя мннія, знаніе, а ученіе о правахъ ихъ нисколько не понималъ. Онъ милостиво прощалъ въ нихъ обманъ, особенно въ свою пользу, лживость и хитрость были естественной стихіей женщинъ-леди, и онъ утверждалъ, что природа создала ихъ на то, чтобы лгать. Онъ звалъ ихъ маленькими плутовками, когда открывалъ обманъ ихъ и смялся, какъ надъ хорошей штукой. У него былъ свой идеалъ леди: он должны были ходить мелкими шажками, склонивъ голову и взглядывая робко изъ-подъ опущенныхъ рсницъ, онъ любилъ, чтобы он были хорошо зашнурованы, чтобы въ туалет ихъ было видно искусство корсетницы и модистки, и чтобы он были фэшіонэбельны.

Патриція не отвчала ни одному изъ его требованій. Она высоко держала голову и прямо смотрла большими ясными глазами, она ходила быстрой, твердой, свободной походкой. Она не была особенно аккуратна по части туалета, манеры ея были замчательно смлы, и во всей ея фигур и выраженіи лица высказывалась независимость и самостоятельность, которыя сразу не расположили къ ней мужа тети. Волосы ея лежали свободными тяжелыми прядями, блестли каштановымъ отливомъ, и крупныя волны ихъ восхитили бы глазъ художника, но для его глаза, привыкшаго къ гладкому и шелковистому шиньону Доры и къ аккуратно круто завитымъ буколькамъ мистрисъ Гэмли, он казались непричесанными. Она была стройна, какъ стрлка, и гибка, какъ прибрежная ива, вс линіи фигуры ея были изящны, но на ней не было корсета, ни кушака съ пряжкой, платье ея было изъ простенькой матеріи и покрой не обличалъ руку искусной модистки, поэтому она показалась ему неконченной. Именно ‘неконченною’. Она была еще вчерн и ждала окончательной отдлки, то былъ хорошій матеріалъ, неимвшій никакой цны, все равно, что глыба мрамора или горсть хмля, прежде чмъ ее положатъ въ солодъ, подумалъ мистеръ Гэмли.

Все это придетъ, мистеръ Гэмли зналъ это, примръ Доры былъ порукой. Теперь ему нужно было выказать сочувствіе и показать невоспитанной двушк, какимъ пріятнымъ человкомъ былъ мужъ ея тетки, и какъ она должна быть счастлива, что попала въ такія руки.

— Милая Патриція, воскликнулъ онъ съ несовсмъ фэшіонэбельнымъ произношеніемъ: — я не нахожу словъ выразить, какъ мистрисъ Гэмли жалетъ о вашей потер. Какой внезапный ударъ! И не было времени приготовиться?

— Онъ былъ готовъ, отвчала Патриція, прямо смотря ему въ глаза:— онъ былъ добрый человкъ, и ничего боле не нужно.

Мистеръ Гэмли терпть не могъ, чтобы ему прямо смотрли въ глаза, въ особенности женщины.

— Библія требуетъ большаго, я думаю, отвчалъ онъ рзко.

Первое свиданіе началось неудачно.

— О, не говорите такъ, сказала она, глубоко огорченная:— не было въ мір человка лучше дяди Роберта! Я должна знать. Онъ одинъ… и голосъ ея порвался.

— Не будемъ боле говорить объ этомъ, сказалъ мистеръ Гэмли, взявъ ея руку своей мясистой и влажной рукой:— слезы не вернутъ его, даже если вы выплачете свои прекрасные глазки. Нужно быть благоразумной и въ траур, неправда ли?

— Да, отвчала она, сдерживая слезы:— но трудно въ такое время разсуждать.

— И это не дло леди, сказалъ мистеръ Гэмли: — леди чувствуютъ, а не разсуждаютъ.

Двушка взглянула на него съ самымъ откровеннымъ изумленіемъ. Онъ говорилъ ей яснымъ англійскимъ языкомъ, но что значили слова эти? Значеніе этихъ словъ было также чуждо ей, какъ будто онъ говорилъ ей на незнакомомъ язык. Недоумвающій взглядъ ея понравился ему, онъ доказывалъ, что мистеръ Гэмли могъ научить ее чему-нибудь, а мистеръ Гэмли любилъ выступать въ роли учителя.

— Но вы будете разсудительны, моя милая, убждалъ онъ ее странною смсью изысканныхъ и самыхъ тривіальныхъ выраженій, составлявшихъ его слогъ: — я могу васъ заврить, и вы увидите, что сдлали не такую дурную аферу, какою она вамъ кажется теперь, и, принявъ все во вниманіе, я увренъ, что жизнь въ Эбби-Хольм понравится вамъ.

Онъ сказалъ это съ легкимъ поклономъ, будто благодарилъ за поданную чашку чая.

— Благодарю васъ, отвчала Патриція: — я надюсь, что я буду такою, какою ття захочетъ видть меня.

— Безъ сомннія, моя милая, когда мистрисъ Гэмли дастъ вамъ послднюю шлифовку, и Дора покажетъ вамъ примръ, чмъ должна быть настоящая леди. Тетка ваша приберетъ васъ къ рукамъ, и вы будете скоро первый сортъ.

— Да, сказала Патриція неопредленно.

— Нужно сгладить угловатости, заключилъ онъ.

— Да, отвчала въ томъ же недоумніи Патриція.

— Мистрисъ Гэмли любитъ дисциплину, моя милая,— у нея ежевая рука, но она добрая душа и настоящая леди, но…— и онъ прикоснулся къ ея неуклюже скроенному рукаву и лифу: — она не терпитъ подобныхъ вещей. Она любитъ, чтобы все было подтянуто и пригнано, какъ сказалъ бы капитанъ. Но мы успемъ еще поговорить объ этомъ, теперь другое дло, о которомъ вамъ нужно позаботиться — подкрпить мои силы. Уметъ ли ваша кухарка изжарить котлетку? Я простой человкъ, и хорошо изжаренная сочная котлета съ хорошо изготовленнымъ на пар, но несвареннымъ картофелемъ — вотъ все, что мн нужно.

— У насъ нтъ котлеты, говорила Патриція въ огорченіи: — у насъ только холодная баранина.

— Филе, я надюсь? И лицо мистера Гэмли омрачилось.

— Нтъ, я никогда не видала филе. У насъ только грудина.

— Но вы знали, что я пріду? сказалъ онъ.

Онъ былъ серьзно недоволенъ. Люди пошиба мистера Гэмли очень много думаютъ объ откормленныхъ тельцахъ, столько же въ честь свою, сколько и для удобства своихъ зубовъ, и холодная грудина для пріема его была преступленіемъ поважне тысячи мелочныхъ низостей свта.

Разогорченная Патриція предложила послать къ мистрисъ Джозъ, но оскорбленный мистеръ Гэмли предпочелъ самъ уйти поужинать въ ‘Хромой утк’. Никакими словами нельзя дать врное понятіе о вид достоинства и напыщенности, съ какимъ онъ прошелъ по бдной, тсной гостинной, которую онъ, казалось, одинъ наполнилъ своей особой, и какъ онъ наклонилъ голову въ дверяхъ, хотя не было никакой необходимости сдлать это. Когда онъ ушелъ, Патриція вздохнула долгимъ вздохомъ облегченія, какъ будто съ груди ея свалился камень, такъ вздыхаютъ люди ночью, избавившись отъ душившаго ихъ кошемара.

Мистеръ Гэмли вступилъ въ права распорядителя. Онъ занялся длами съ привычкой длового человка, былъ очень ласковъ и внимателенъ къ Патриціи, и тмъ не мене устранилъ ее совершенно. Если она высказывала какое-нибудь мнніе, онъ говорилъ, что это его дло, а не ея, для чего же созданы они, сильные, усатые мужчины, какъ не для того, чтобы избавить леди отъ заботъ?

Что могла отвчать Патриція? Она считала себя обязанной быть благодарной, но она желала принять участіе въ послднемъ устройств старой жизни — въ послднемъ сбор листковъ увядшихъ розъ. Мистеръ Гэмли, расточая увренія въ преданности, сдлалъ ее совершеннымъ нулемъ, и Патриція посл жизни, полной дятельности и заботъ о тхъ, кого она любила, очутилась въ праздности, гд она слышала только эхо собственныхъ мыслей и воспоминаній.

Въ одномъ она не уступила. Она пошла на похороны. Это было нарушеніе обычая. Мистеръ Гэмли считалъ неприличнымъ для леди даже желать идти на похороны, гд были одни мужчины, это было первое столкновеніе, въ которомъ его воля уступила ея вол, и онъ никогда не простилъ ей этого. Къ счастью, вся деревня пошла, рыбаки съ женами и вс миссъ Причардъ, такъ что отсутствіе Патриціи повредило бы ей. Мистеръ Гэмли былъ доволенъ, что зять его былъ такъ популяренъ, и, сверхъ того, это доставило ему случай показать себя. Женщины перешептывались, глядя на него, а мужчины одобрительными взглядами мряли его ростъ и ширину плечь.

Онъ былъ героемъ дня, и въ лицахъ разыгрывалъ басню о мертвомъ льв и живой собак.

Капитанъ не оставилъ духовной. Люди его характера никогда не оставляютъ духовной, кром клочка бумаги, на которомъ они помчаютъ свои послднія распоряженія безъ всякихъ свидтелей, можетъ быть, отчасти и потому, что имъ нечего завщать. Бдный капитанъ не оставилъ никакихъ вещей, и мужу тти Гэмли пришлось заплатить по счету гробовщика и кое-какіе мелкіе долги, оставленные капитаномъ. Потомъ, мистеръ Гэмли распорядился продать мебель. Это было всего тяжеле для Патриціи. Она напрасно умоляла его не продавать, но позволить ей раздать вс вещи.

— Раздать? сказалъ онъ.— Милая молодая леди, вы врно говорите въ бреду? Зачмъ раздавать?

— Я знаю весь народъ здсь. Онъ такъ бденъ, упрашивала Патриція.

— Если онъ такъ бденъ, что не можетъ покупать, то и не купитъ, отвчалъ мистеръ Гэмли:— не безпокойтесь о нихъ, вы можете быть уврены, что у каждаго есть запрятанный въ камин старый чулокъ съ прикопленными деньгами. Я знаю этотъ классъ, какъ знаю азбуку, всегда плачется, а откладываетъ деньги въ банкъ… мошенники! Не заботьтесь о нихъ и прикапливайте себ пенни.

— Но такъ безчестно продавать эти вещи.

Она выросла въ школ практической демократіи, она была хорошей демократкой и по природ, и по воспитанію, ей казалось безчестнымъ для людей, сравнительно богатыхъ, брать деньги бдняковъ, лучше было отдать имъ, нежели выгадывать себ фунты и шиллинги изъ ихъ жалкихъ пенсовъ, которые имъ пригодились бы на другое.

Когда она говорила, мистеръ Гэмли, заложивъ руки въ карманы, громко смялся. Онъ едва могъ удержаться отъ хохота, говорилъ онъ:— такая дикая идея! Отдать свою собственность, когда можно на нее зашибить деньгу! Заботиться хоть на волосъ о томъ, богаче или бдне васъ люди, какъ скоро вы можете выторговать у нихъ что нибудь! Милую молодую леди нужно поставить на выставку! Господи! Какое счастье для нея, что онъ явился спасти ее отъ себя самой! Что же касается подарковъ береговой страж, или старымъ бабамъ, или какому бы то ни было матросу, то онъ не такой человкъ, чтобы дать хоть фартингъ. Они и безъ того славно наживались отъ стараго капитана, въ этомъ можно быть увреннымъ, а теперь онъ, мистеръ Гэмли, какъ опекунъ,— и онъ эффектно взмахнулъ рукой,— спасетъ небольшое наслдство, насколько возможно при настоящихъ обстоятельствахъ.

И не смотря на убжденія Патриціи, все было продано, за исключеніемъ двухъ трехъ вещицъ, дйствительно цнныхъ, какъ рдкости, которыя мистеръ Гэмли отобралъ какъ пріятную память для тти о ея бдномъ брат. Когда счеты были сведены, Патриція получила девятнадцать фунтовъ — единственное наслдство отъ дяди.

— Оставьте ихъ у себя, моя милая, сказалъ онъ, когда Патриція и по обязанности и по отвращенію своему къ источнику денегъ, хотла отдать ихъ ему:— берегите ихъ, помните, что это ваша единственная собственность. Когда вы истратите ихъ, вы должны придти ко мн за деньгами. Я желаю, чтобы вы помнили это. Я не бдный человкъ, даже очень не бдный, но я не поощряю расточительности. Я знаю, что значитъ заработать шесть пенсовъ въ день и жить на нихъ, но я пошелъ въ гору и зажилъ хорошо своимъ трудомъ, совтую и всмъ длать тоже самое.

— Мистеръ Гэмли, я готова длать все, что я могу, сказала Патриція съ колебаніемъ, которое объяснило все.

— Безъ сомннія! И онъ заложилъ большіе пальцы за проймы жилета:— но загвоздка въ томъ, что можете вы длать?

Патриція поблднла.— Ничего, отвчала она, опустивъ глаза.

— Разумется, нтъ! Я это зналъ. Я только хотлъ, чтобы вы въ томъ сознались. Такое воспитаніе, какъ ваше — лазить по скаламъ и бгать по полямъ, какъ дочь какого нибудь котельщика, тонуть въ лодк или быть поднятой, какъ тюкъ хлопка, угощать джентльмена холодной грудиной баранины, посл долгаго путешествія — но гд же вы могли выучиться другому? Вы не знаете даже вашего ремесла — ремесла леди! Но все равно. Я сознаюсь, что не желалъ бы видть милую Дору, заработывающую себ хлбъ, мы должны работать для леди! вставилъ онъ съ особенной любезностью, выпрямляясь во весь свой ростъ шести футовъ и одного дюйма и во всю ширину могучихъ плечь:— въ Эбби Хольм найдется мсто для васъ и…— онъ зазвенлъ деньгами въ карман:— фонды Гэмли могутъ вынести еще новое бремя. Проститесь съ старой жизнью и сдлайте книксенъ новой. Нтъ, нтъ, безъ слезъ. Я не могу видть плачущую леди, это и меня пронимаетъ. А себ самому онъ сказалъ почти въ слухъ: ‘вотъ дура-то, Господи, плачетъ отъ того, что мняетъ эту ужасную яму на Эбби-Хольмъ’.

VI.
Новый домъ.

Дорога отъ Борсэндза до Мильтоуна была очень скучна. Мистеръ Гэмли, укутавъ Патрицію и купивъ для нея какой-то дрянной романъ, считалъ, что сдлалъ все, чего требовала вжливость. Патриція не могла читать. Образованіе ея было страшно запущено въ отношеніи современныхъ эффектныхъ романовъ, и, за исключеніемъ Вальтеръ-Скотта и Диккенса, она не прочла ни одного романа и не желала читать. Романъ, купленный мистеромъ Гэмли, показался ей жалкой выдумкой, тмъ же, чмъ кажется опера молодой двушк съ чутьемъ жизненной правды, когда она въ первый разъ видитъ, какъ героиня умираетъ въ конц аріи, или герой сходитъ съума въ речитатив. День былъ сумрачный, свинцовое небо, казалось, никогда боле не освтится солнцемъ, ни одна птица не чирикала на обнажавшихся деревьяхъ, это уныніе и мракъ природы казались совершенно сродными Патриціи. Ее болзненно поразило бы, если бы солнце сіяло, птицы пли и земля пестрла цвтами.

Вечеромъ, они дохали до станціи, служившей для Мильтоуна средствомъ сообщенія съ міромъ. Въ былое время, когда желзныя дороги считались вульгарными и безнравственными, Мильтоунъ упорно не допускалъ осквернить себя паромъ и желзомъ. Священникъ говорилъ проповди объ опасностяхъ наплыва моряковъ, отзываясь о нихъ, какъ будто они были разбойниками или мошенниками, леди боялись, что лошади будутъ пугаться свиста локомотива и предвидли страшныя катастрофы, джентльмены съ неудовольствіемъ говорили о ‘чужой крови’, которую открытіе линіи привлечетъ въ Мильтоунъ. Вліяніе высшихъ классовъ всегда сильно въ мстечкахъ, въ род Мильтоуна, оно до сихъ поръ съумло сохранить неприкосновенной исключительность, которая была характеристической чертой этой маленькой аристократической царицы южнаго берега. Станція за девять миль была достаточна близка для консервативныхъ и почетныхъ лицъ, владычествовавшихъ въ Мильтоун, и хотя въ немъ и жило нсколько человкъ, жалвшихъ о такой отдаленности, но то были люди, не имвшіе каретъ, большинство же твердо стояло у своего знамени и думало, что отцы его прекрасно ршили это дло. То были люди, державшіе лошадей и кареты, люди, которые могли во всякое время ухать изъ дома и видть за границей то разнообразіе жизни, котораго лишены были дома. Для нихъ было бы страшно непріятно видть нашествіе на хорошо содержанную и вычищенную какъ садъ долину Мильтоуна орды туристовъ изъ сосднихъ городковъ, а мысль о купцахъ, оставившихъ дла, чтобы жить въ свое удовольствіе, корча аристократію, которые не только сняли бы въ аренду дома, но купили бы земли и построили себ собственные дома посреди ихъ священныхъ замковъ,— была мыслью, которой нельзя было снести доле одной минуты. Что желзная дорога, открывая рынки, оживила бы торговлю и улучшила бы положеніе фермеровъ и мелкихъ торговцевъ,— это было мелочью, не входившей въ итогъ разсчетовъ сильныхъ мильтоунскаго міра.

Карета ждала мистера Гэмли, лакеи ждали мистера Гэмли. Пріздъ его произвелъ суету, какую обыкновенно производитъ пріздъ богача въ такихъ мстечкахъ. Начальникъ станціи и два носильщика хлопотали изо всхъ силъ и бгали взадъ и впередъ, чтобы услужить съ пламеннымъ рвеніемъ владльцу Эбби-Хольма. Какъ мухи около горшка съ медомъ они не скупились на жужжанье, полное ожиданія будущихъ благъ, и, нужно отдать ему справедливость, великій человкъ щедро заплатилъ за это жужжанье. Хотя далеко не щедрый отъ природы, мистеръ Гэмли изъ тщеславія любилъ казаться щедрымъ въ глазахъ общества, и онъ понималъ, что за такую репутацію нужно платить, какъ и за вещественные предметы. О немъ всегда говорили, какъ о самомъ великодушномъ джентльмен въ околодк, были люди, съ которыми онъ имлъ дла и которые потому имли основаніе говорить (но говорили только про себя), что онъ можетъ содрать кожу съ кремня, и сдлать себ похлебку изъ остального. Какъ ни было мелко это торжество, онъ былъ радъ, что Патриція видла его.

Но она замтила только, что люди эти были раболпны до тошноты и ей хотлось, чтобы они не кланялись такъ низко и не повторяли такъ безпрестанно: сэръ. Онъ сегодня былъ удивительно благосклоненъ, какъ существо высшаго разряда, снисходящее до низшихъ, и медъ текъ черезъ край горшка во вс стороны, къ величайшей радости этихъ мухъ съ гибкими спинами.

Патриція, которую подобострастно подсадили въ карету, ступила не той ногой, запуталась въ плать и ей пришлось выпутать ноги, она вертлась, какъ собака, которая вертится у ршетки камина, передъ тмъ какъ улечься.

— Васъ надо выучить садиться въ карету, моя милая, сказалъ мистеръ Гэмли милостиво.

— Да? Разв есть на это особенная манера?

— Есть ли? и онъ презрительно усмхнулся.— Спросите Дору, прибавилъ онъ тономъ человка, возвщающаго неопровержимую истину.

— Я думаю, Дора отлично знаетъ вс эти мелочи, сказала Патриція, желая сказать что нибудь пріятное.

— Мелочи? Это вовсе не мелочи, позвольте вамъ сказать, отвчалъ съ досадой мистеръ Гэмли. Патриція прикоснулась къ его богамъ и осквернила его святыни. Онъ не даромъ былъ пятнадцать лтъ мужемъ мистрисъ Гэмли, и выучился знать цну граціозныхъ мелочей.— Это вещи, которыя вс леди должны знать, и которыя вы должны безоотлагательно выучить.

— Я назвала ихъ мелочами въ сравненіи съ другими дйствительно великими вещами въ жизни. Я не спорю, что он могутъ быть нужны, но он не такъ важны какъ другія, сказала Патриція, съ тмъ же прямымъ, открытымъ взглядомъ, который такъ не терплъ мистеръ Гэмли и который онъ увидлъ при свт мелькнувшаго фонаря.— Дядя всегда говорилъ, что если мы добьемся главнаго въ жизни, то остальное придетъ само собой.

— Я не понимаю, что вы называете главнымъ въ жизни и на сколько кто поможетъ вамъ выучиться прилично входить въ карету правой ногой, сверхъ того я не могу позволить вамъ разсуждать со мной, сказалъ мистеръ Гэмли твердымъ, громкимъ голосомъ:— для меня нтъ ничего непріятне леди, которая разсуждаетъ и споритъ. Вы вспомните это для будущаго, я надюсь.

— Но выражать свое мнніе не значитъ спорить.

— Вотъ вы опять за тоже! Милая молодая леди, вы положительно ужасны! Я говорю ужасны, и я хочу сказать это. Что скажетъ мистрисъ Гэмли, увидвъ васъ, или Дора, самое кроткое существо своего пола? Дора никогда не разсуждаетъ, никогда не возражаетъ. Когда Дора услышитъ ваше дерзкое замчаніе, она будетъ поражена. Я знаю, что будетъ. Бездлица можетъ поразить мистрисъ Гэмли.

— Я постараюсь не поразить ее, сказала Патриція терпливо и въ изумленіи. Новыя страницы жизни ея были напечатаны тяжелымъ и неразборчивымъ шрифтомъ.

— Вы не должны быть такой. Прежде всего вамъ нужно не быть такой радикальной молодой леди. Вы съ головы до ногъ самая радикальная, независимая молодая леди, какую я только видлъ. Это совершенно изумительно. И гд могли еы набраться этого духа, когда дядя вашъ былъ сыномъ кавалера ордена Бани и братомъ такой женщины, какъ мистрисъ Гэмли?

— Но я вовсе не знаю, что такое радикализмъ, мистеръ Гэмли, сказала Патриція, широко раскрывъ глаза и самымъ искреннимъ тономъ.— Я ничего не понимаю въ политик, я не могу быть ни радикальной, ни тори, я даже не понимаю разницы между тмъ и другимъ.

— А я говорю, что вы радикальная молодая лэди, сказалъ мистеръ Гэмли, употребившій это слово въ мстномъ, а не политическомъ значеніи его:— и потому прошу не спорить. Вашъ долгъ быть кроткой и покорной и подчиняться вашимъ пастырямъ и начальникамъ и тмъ, кому дана власть надъ вами, прибавилъ онъ, припомнивъ нсколько строцъ катехизиса, и проговорилъ ихъ съ раскатомъ голоса, который, по мннію его, долженъ былъ произвести всего боле впечатлнія на эту странную двушку.

Патриція молчала. Она спрашивала себя, почему уроки милаго дяди всегда вызывали такой полный отвтъ въ совсти ея, такое горячее желаніе жить такъ, какъ онъ говорилъ, сглаживали вс маленькія нравственныя затрудненія, въ которыхъ она находилась, а слова мистера Гэмли только раздражали и огорчали ее. Онъ говорилъ правду на словахъ, но что-то въ сердц смутно говорило ей, что она должна возстать противъ нихъ, а не согласиться съ ними.

— Вы не согласны со мною? спросилъ мистеръ Гэмли съ непріятной улыбкой. Онъ слдилъ за выраженіемъ лица ея, большіе глаза ея были устремлены на чернвшую линію изгородей и заборовъ, и губы были такъ крпко сжаты, какъ никогда.

— Вы не понимаете истину того, что я сказалъ о покорности и смиреніи?

— Я понимаю, отвчала Патриція, но глядя въ окно.

— Но вы сердитесь за то, что я сказалъ вамъ это?

Она молчала съ минуту, потомъ обернулась къ нему и искренно сказала: нтъ, и взяла его руку обими руками.

— Прекрасно, сказалъ мистеръ Гэмли съ видомъ превосходства. Онъ сознавалъ, что побдилъ.— Но вы не должны брать джентльменовъ за руки, когда говорите, леди не длаютъ такихъ вещей въ хорошемъ обществ, прибавилъ онъ съ улыбкой покровительства,— улыбкой человка, сознающаго, что исполняетъ свою обязанность чего бы то ему ни стоило, даже неудовольствія сдерживать порывъ молодаго чувства.

Ни слова боле не было сказано. Карета катилась по великолпной каштановой алле парка. У воротъ сада изъ сторожки вышла женщина и отперла ворота съ низкимъ книксеномъ, карета покатилась дале, мимо богатой оранжереи, и остановилась у широкаго фронтона подъзда. Въ тотъ же мигъ распахнулись двери и, какъ показалась Патриціи, толпа людей въ красныхъ ливреяхъ и лосинахъ появилась въ ярко освщенной передней. Лакеи вышли подъ предводительствомъ пожилого торжественнаго вида мужчины въ черномъ, котораго Патриція сочла за джентльмена, дядю или гостя мистера Гэмли, то былъ дворецкій, который помогъ мистеру Гэмли выйти изъ кареты, и потомъ подалъ руку Патриціи. Бдная двушка вышла съ еще большею неловкостью, сшибла шляпу съ головы, ударившись о дверцу и, запнувшись, чуть не упала, такъ что схватилась за поданную ей руку какъ за спасительную веревку. Мистеръ Гэмли съ досады далъ собак здоровый пинокъ. Еслибы она сконфузилась, ему было бы легче, но это ‘чертовское хладнокровіе’, обличавшее невдніе преступленія, бсило его боле неловкости ея. Онъ надялся, что прислуга не замтитъ, и напрасно. Она сразу поняла, что племянница мистрисъ Гэмли никогда не здила въ каретахъ, и это было горькимъ униженіемъ для ныншняго владльца Эбби-Хольма, который босоногимъ мальчишкой держалъ на улиц подъ уздцы лошадей за мдныя деньги.

Скрывъ свою досаду, мистеръ Гэмли, предшествуемый дворецкимъ, повелъ Патрицію подъ руку черезъ анфилады комнатъ до небольшой гостиной, гд онъ долженъ былъ представить ее тетк. Маленькая гостиная въ Эбби-Хольм имла тридцать футъ въ длину и соотвтственную ширину. Мебель была тяжелая, комната была слабо освщена двумя серебряными лампами, бросавшими небольшой кругъ свта на два маленькихъ бархатныхъ столика у камина, за однимъ сидла мистрисъ Гэмли, за другимъ Дора.

Первая была по мод одтая женщина, державшаяся замчательно прямо, съ узенькой тальей, туго затянутой поясомъ, волосы ея не были крашены, но поправлены, какъ она говорила друзьямъ, небольшія косы, утолщенныя искусствомъ, были пышно убраны блымъ кружевомъ и черными, блестящими цвтами, шумящее шелковое платье ея было украшено разными бахромами и привсками изъ чернаго стекляруса, которыя звенли при каждомъ движеніи. Ея исхудалое и блдно-желтое лицо носило слды болзни и дурного расположенія духа. Поднявъ холодные срые глаза и крпко сжавъ блдныя и тонкія губы, эта женщина, которая была на цлыя двадцать лтъ старше своего виднаго и красиваго мужа, встала медленно съ кресла, когда мистеръ Гэмли объ руку съ Патриціей подошли къ ней.

— Какъ ваше здоровье, мистеръ Гэмли? спросила она тоненькимъ голосомъ, холодно протягивая холодную руку мужу. Супружество Гэмли не отличалось нжностью.— А рада видть, что вы дохали благополучно. А! это моя племянница, Патриція Кэмбаль! Какъ ваше здоровье, Патриція? Какъ вы высоки ростомъ! Вы похожи на бднаго Реджинальда, и тоже на мою бдную мама.

— Здравствуйте, тетя Гэмли. Я очень благодарна вамъ за то, что вы были такъ добры и пригласили меня къ себ, сказала Патриція, голосомъ нсколько сдержаннымъ отъ робости, но боле громкимъ и чистымъ, нежели регистръ, къ которому привыкли въ Эбби-Хольм. Онъ прозвенлъ, какъ звукъ серебряной трубы посл тоненькаго писка мистрисъ Гэмли, и потому прозвучалъ дисгармоніей. Мистрисъ Гэмли и Дора переглянулись, и об поняли другъ друга.

— Здравствуйте, Патриція, сказала Дора самыми сладостными тонами тоненькой флейты, она слегка и особенно мило пришепетывала, и потому говорила тихо и медленно.

Патриція обернулась къ ней и увидла молодую двушку лтъ двадцати четырехъ, средняго роста, нсколько полную и необыкновенно граціозную, она увидла лицо блондинки, маленькую голову, около которой вилось несчетное количество косъ золотистыхъ волосъ, гладкихъ и лоснящихся какъ нити стекла, голубые глаза съ свтлыми рсницами, глаза, которые не умли смотрть прямо и открыто, но подмчали все съ самымъ очаровательнымъ взглядомъ, скользящимъ и полуиспуганнымъ, когда его ловили. Такіе взгляды любилъ мистеръ Гэмли, любилъ до того, что проговорился своему адвокату Стисону, когда длалъ свое завщаніе, что они донимали его, какъ ничто еще не донимало во всю его жизнь. Другіе находили, что не дурно было бы, еслибы взглядъ былъ боле открытъ и мене лукавъ. Патриція увидла еще крошечный, влажный, розовый ротикъ, маленькій круглый подбородокъ съ ямочкой, талію, которую можно было обхватить пальцами — всего восемнадцать дюймовъ, крошечныя ручки съ ямочками, розовыя и ни на что не годныя. Эта изящная маленькая особа была одта въ прелестнйшій нарядъ персиковаго цвта, украшенный изобиліемъ черныхъ кружевъ и лентъ — знакъ сочувствія ея семейному трауру, нарядъ, вс плойки, оборки и кружева котораго были такъ кокетливо расположены, чтобы придать еще боле граціи ея граціозной фигур, контрастомъ между волнистыми буфами, скрывавшими нкоторыя линіи и выставлявшими на видъ другія. Никогда еще Патриціи не приходилось видть такое прелестное созданіе, и однако первое впечатлніе было отталкивающее. Но второе, когда Дора нжно взглянула на нее и съ жаромъ пожала ей руку, была теплая благодарность за ласку, а за восхищеніемъ и благодарностью должна была придти и любовь. Грація и изящныя манеры обихъ леди поразили ее, и он показались ей существами особенной породы. Все, что миссъ Причардъ твердила ей въ своихъ урокахъ о женственности, оказалось неизмримо ниже идеала очаровательной граціи Доры и самообладанія, полнаго женскаго достоинства, мистрисъ Гэмли. И она смотрла на Дору съ такимъ восхищеніемъ, что сіяющее лицо ея показалось безконечно смшно Дор. ‘Теперь я знаю, зачмъ бдный дядя хотлъ взять для меня леди компаньонку’, думала она.

Дора привыкла, что ею восхищались, но только не молодыя двушки, наивность восхищенія Патриціи забавляла ее и дала ей полное понятіе о натур новой родственницы. ‘Она не будетъ моей соперницей, она будетъ моей рабой’, подумала Дора, смотря съ нжной лаской въ свтлые глаза, такъ честно смотрвшіе на нее.

Тетя Гэмли позвонила и явившаяся горничная повела Патрицію нескончаемой анфиладой комнатъ и корридоровъ до приготовленной для нея комнаты. Первымъ дломъ Патриціи было откинуть тяжелые занавсы оконъ, открыть ставни, потомъ окно и указать съ испугомъ на огонь. ‘О, прошу васъ, загасите огонь!’ вскричала она, и этими словами показала чопорной и приличной горничной тети всю дикую простоту своего воспитанія, такъ же ясно, какъ будто разсказала ей всю свою жизнь, и доказала той, что дядя Робертъ не былъ ‘джентльменомъ’, и что сама Патриція не была леди.

Между тмъ, какъ она скандализовала фэшіонебэльную горничную простотой своихъ манеръ и мшковатымъ покроемъ платья, трое судей внизу произносили свой приговоръ.

— У ней милое лицо, но она страшно не воспитана, сказала тетя Гэмли.

— Это неотдланный брилліантъ, какъ я говорилъ, леди, сказалъ мистеръ Гэмли, вытягивая ноги.

— Она будетъ лучше, когда однется, она измята съ дороги, сказала Дора примирительнымъ тономъ.

— И ошиблись, Дора. Она не будетъ лучше завтра. Я скажу вамъ, леди, у васъ будутъ полныя руки хлопотъ съ этой двушкой.

— Я могу сдлать изъ нее все, что захочу, сказала холодно мистрисъ Гэмли:— она моя племянница.

— Безъ сомннія, безъ сомннія, поспшно согласился мистеръ Гэмли, гря руки у огня.— Во всякомъ случа,— и онъ принялъ величественный видъ, какой принималъ, когда хотлъ дать женщинамъ понятіе о своемъ значеніи:— это теперь ея домъ. И мы сдлаемъ для нея тоже, что длаемъ для Доры. Я не поскуплюсь на расходы. Но выйдетъ ли она тмъ же, что Дора — дло другое. Во всякомъ случа, мы попробуемъ, леди. Робкое сердце никогда не завоевывало прекрасную даму, и если мы остановимся у подошвы холма, то никогда не дойдемъ до вершины.

VII.
Патриція въ заперти.

Мильтоунъ былъ городкомъ резиденцій. Туристы встрчались здсь неблагосклонно, а на предпріимчивыхъ и небогатыхъ домовладльцевъ, дерзавшихъ выставить въ окнахъ билетъ: отдаются квартиры, джентри смотрла косо и считала такое заявленіе личнымъ себ оскорбленіемъ и непростительной вольностью, за которую домовладльцы заслуживали строгое порицаніе.

Вслдствіе этой замкнутости, въ Мильтоун не было сдлано ничего, что бы могло привлекать общество. Ни парада, ни музыки по вечерамъ, ни пристани, на которой хорошенькія ножки могли бы показать себя въ втреные дни, ни воксала, ни ваннъ. Мильтоунцы считали купанье неприличнымъ, было всего дв купальни на колесахъ: одна для дамъ, другая для джентльменовъ, и владлецъ ихъ говорилъ, что онъ содержалъ ихъ въ убытокъ себ для общественной пользы.

Хотя Мильтоунъ былъ приморскимъ мстечкомъ, море играло въ немъ пассивную роль. Запертая со всхъ сторонъ отлогими и безплодными берегами, тихая бухта имла значеніе для художника по переливамъ свта и тни прибрежныхъ утесовъ, но не стоила ничего для рыбаковъ и для любителей катанья въ лодк. Только одинъ домъ въ Мильтоун владлъ яхтой, то была ‘Водяная лилія’, принадлежавшая фамиліи Лоу, молодой Сидней Лоу и отецъ его полковникъ, хотя люди небогатые, всегда удовлетворяли всмъ своимъ прихотямъ, полковникъ Лоу и сынъ его Сидней были людьми, жившими въ свое удовольствіе. Мильтоунъ былъ густо населенъ джентри, каждый футъ земли имлъ владльца и свою естественную и искуственную цнность. Даже самыя скалы были обнесены изгородью, отъ нарушителей неприкосновенности ихъ, въ Мильтоун джентри постоянно длала попытки уничтожить вковое право на проздъ по землямъ ея, нкоторыя попытки удавались, другія нтъ, если предполагаемое уничтоженіе прозда стснило бы лично кого нибудь изъ жителей Мильтоуна, одареннаго особеннымъ гражданскимъ мужествомъ. Тропинки черезъ поля, которыя невозможно было запереть, были скупо отмрены и огорожены колючимъ кустарникомъ, надъ которымъ высились надписи, грозившія судебнымъ преслдованіемъ и карой закона, если переступятъ узкую черту тропинки, вс калитки были заперты замками, и ворота были необыкновенно высоки и неприступны. Во всемъ высказывалось ревнивое и алчное ‘это мое и ты не имешь на это права’.

Мильтуонскія окрестности славились тмъ, что походили на чисто содержанный садъ. На цлыя мили въ окружности каждая живая изгородь, каждая лужайка была выравнена и подстрижена, какъ лужайка для крикета. По сторонамъ большимъ дорогъ Мильтоуна не дозволялось рости дикимъ цвтамъ, тамъ нельзя было найти вьющихся растеній, роскошныхъ и живописныхъ, которыя привели бы въ восторгъ живописца и въ отчаяніе комитетъ общественныхъ дорогъ, вися гирляндами на ровно подстриженныхъ изгородяхъ терновника и бирючника. Если бы вы хотли ботанизировать, вы были бы принуждены отправиться за пять миль или боле отъ берега, гд необработанная полоса земли производила дикія растенія и въ то же время служила мстомъ, гд нсколько, несчастныхъ, на половину заморенныхъ голодомъ, на которыхъ жители Мильтоуна смотрли съ смшаннымъ страхомъ и презрніемъ, поставили свои жалкія лачуги и землянки. Жители Мильтоуна не питали благоговнія къ природ въ ея грубомъ состояніи, и на лучшій конецъ считали ее только грубымъ матеріаломъ, не имвшимъ никакой цны, пока человкъ не пришелъ со своими орудіями, чтобы обстричь роскошь растительности ея и подчинить ее себ.

Если земля въ Мильтоун была заперта изгородями, подчищена, подстрижена до того, что на ней не оставалось и слда дикой красоты и природной прелести, то и общество Мильтоуна было въ полной гармоніи съ нею. Трудно было гд бы то ни было найти боле сурово приличное или боле неумолимо хранившее условія свта общество, нежели общество, устроившее свою жизнь въ этой красивой тюрьм подъ открытымъ небомъ. Вс мильтоунцы были или адмиралами и полковниками въ отставк и владвшіе помстьями джентри, вс до одного были столбовыми джентльменами. Графъ Девдэль, владлецъ Куэста, былъ мстнымъ соціальнымъ святымъ патрономъ мильтоунцевъ, когда онъ прізжалъ въ свой замокъ, и до послднихъ годовъ даже ни одинъ милліонеръ, нажившій свои милльоны торговлей, не былъ допущенъ въ общество мильтоунцевъ. Мильтоунъ былъ городкомъ, гд преобладающимъ общественнымъ чувствомъ было благоговніе къ каст. Джентльмены были одной породы, а прочіе члены общины — другой, одни были овцы и избранные, другіе козлища и отверженные. Джентри классифицировала ихъ всхъ въ одну породу, и мысль о томъ, что и они, въ свою очередь, могутъ быть подраздлены на многія мелкія разновидности, въ которыхъ булочникъ и лодочникъ, фермеръ и батракъ занимали различныя степени, показалась бы джентри такъ же смтной, какъ войны лиллипутовъ, или общественныя отличія дикихъ. Но и прочіе члены общества слдовали за своими вождями, и нисшіе общественные кружки свято подражали примру исключительности сословій,поданному высшими.

Мильтоунцы были порядочными людьми, порядочность была высшимъ принципомъ жизни. Никто явно не долженъ, никто явно не длалъ ничего предосудительнаго, и какіе бы грхи ни творились, они творились за глазами и были хорошо покрыты. Большинство тоже шло правымъ путемъ въ политик. Ни одинъ новаторъ не возмущалъ свтлый потокъ мильтоунскаго консерватизма. Самые худшіе изъ зачумленныхъ членовъ общины подавали голоса за синій цвтъ вмсто желтаго на выборахъ, и были отнюдь не либеральные очень умренныхъ виговъ. Но даже и этотъ умренный виггизмъ былъ ненавистенъ мильтоунской порядочности и считался позорнымъ и вульгарнымъ. Отъявленный республиканецъ и свободный мыслитель былъ бы сочтенъ человкомъ, способнымъ обчистить карманы и перерзать горло, если бы онъ дерзнулъ заявить свои мннія. ‘Онъ не аккуратно бываетъ въ церкви’, или ‘идеи его не здоровы’ — было самымъ страшнымъ осужденіемъ, какое только могло быть произнесено въ Мильтоун, гд слово ‘часовники’ было ругательной кличкой, и гд джентльменъ скоре бы надлъ передникъ и сталъ продавать фиги, нежели пошелъ бы въ часовню радикальныхъ веслеянцевъ или баптистовъ.

Мильтоунъ гордился тмъ, что онъ англійскій городокъ, англійскій до мозга костей, Англія была для него Делосомъ религіознаго, соціальнаго и политическаго міра, и уклоненіе мысли хоть на волосъ отъ того, что было узаконено въ этихъ отношеніяхъ парламентскими актами, считалось ересью и государственной измной. Каждое воскресенье мистеръ Барродэль, ректоръ, читалъ заране изготовленную проповдь, въ которой увщевалъ бдныхъ быть довольными своимъ положеніемъ, трудолюбивыми и честными, или обличалъ грхи и искушенія, въ которые всего чаще впадали нисшіе классы, онъ умалчивалъ о грхахъ и искушеніяхъ высшихъ, и потомъ шелъ домой, выпить кружку добраго портера и пость ногу дартмоутской баранины, съ отличнйшимъ аппетитомъ и безмятежной совстью. Прихожане, прослушавъ его съ большимъ или меньшимъ вниманіемъ, шли наслаждаться отдыхомъ и обдомъ, боле или мене комфортабэльнымъ и роскошнымъ, смотря по ихъ доходамъ, жалованью, или заработку. Мистеръ Барродель, кром паствы душъ, имлъ и другія обязанности. Онъ былъ инспекторомъ школъ и строго слдилъ за тмъ, чтобы у учениковъ не было другой книги для чтенія, кром библіи, былъ предсдателемъ комитета попечителей о бдныхъ и не былъ гршенъ избыткомъ милосердія, онъ каждую среду засдалъ въ суд, какъ и другіе джентльмены и съ удивительнымъ искуствомъ діалектики мшалъ приговоры суда съ ученіемъ, которое проповдывалъ съ каедры. Когда нкоторые безпокойные умы требовали устройства читальни для рабочихъ или ремесленнаго института и, наконецъ, устроили и то и другое, онъ сначала хотлъ подавить движеніе, а потомъ сталъ во глав его, чтобы держать въ рукахъ управленіе его и сдлать его совершенно ‘безвреднымъ’. Вообще онъ жилъ ровной, беззаботной жизнью, получалъ тысячу двсти фунтовъ въ годъ, и былъ небрежнымъ пастыремъ для заблудшихся овецъ и довольно безобиднымъ для тхъ, которые хотятъ мирно идти избитымъ путемъ, не смущаясь сомнніями, не запятнанные гражданскими чувствами.

Сверхъ того, въ Мильтоун былъ обычный контингентъ вдовъ и чающихъ замужества дочерей, старыхъ холостяковъ, которые могли бы жениться, но не хотли, и старыхъ двъ, отъ которыхъ давно бжала послдняя надежда. Послднія длились на два разряда, хорошо знакомые всмъ, кто хорошо знаетъ англійскую провинціальную жизнь: одн строгія и неумолимыя, для которыхъ права личности и природы были ничто передъ условіями общества, для которыхъ большая часть вещей въ жизни казалась неприлична, и самыя злостныя толкованія легки, какъ нельзя боле, другія умли читать по французски, побывали въ Лондон, имли легкую наклонность говорить просто, сносили сигары и не терпли сплетенъ, и потому считались женщинами нетвердыхъ правилъ со стороны матерей, а эманципированными со стороны мущинъ Мильтоуна. Дале, рзко выдляясь изъ мильтоунскаго міра, жили въ немъ докторъ Флетчеръ, и сестра его Катерина, но о нихъ позже.

Ни одинъ изъ вопросовъ, волновавшихъ міръ, не находилъ отголоска въ этомъ спящемъ углу филистерства. Права женщины были безнравственностью, нечестіемъ и неприличіемъ, стачки и теоріи правъ труда были преступленіемъ и государственной измной, образованіе бдныхъ классовъ — смертнымъ ударомъ благоденствію Англіи, демократическій духъ заграницей грозилъ разрушеніемъ обществу. Но если повсюду царило зло, одно мсто на земл оставалось чистымъ — Мильтоунъ остался чистъ отъ торжествовавшаго зла, онъ былъ ковчегомъ англійскаго общественнаго порядка и политической праведности.

Лавочники были подъ пару джентри. Они отличались смиреннымъ и почтительнымъ обращеніемъ, они не думали объ общественныхъ вопросахъ, предоставляя ихъ тмъ, кто долженъ былъ понимать дло это лучше ихъ, брали высокія цны и предпочитали годовые счеты продаж на чистыя деньги. Мильтоунская жизнь опредлялась въ немногихъ словахъ: джентри стояла во глав, а ‘простонародье’ всхъ степеней должно было понимать, что существуетъ во первыхъ для удобствъ джентри, а во вторыхъ для своего собственнаго.

При такомъ порядк, со стороны мистера Гэмли было смлымъ шагомъ пробить себ дорогу въ такое кастовое общество, какъ общество Мильтоуна, но идеалъ мужской добродтели мистера Гэмли была твердая воля, и онъ жилъ по своему идеалу. Онъ мало врилъ въ случай и еще мене въ Провидніе, и не признавалъ никакой силы, которая не созидала благоденствіе человка. Онъ смялся надъ идеей счастья и часто читалъ посл обда проповди на текстъ: поведеніе человка есть его судьба. Самъ того не зная, мистеръ Гэмли по своему формулировалъ аксіому, что каждый французскій солдатъ носитъ въ ранц маршальскій жезлъ, если хватитъ ума найти этотъ жезлъ, и энергически утверждалъ не допускавшимъ сомннія тономъ, что успхъ находится въ рукахъ каждаго человка и не зависитъ отъ точки отправленія, что онъ не боле какъ вопросъ энергіи и воли, все равно, носитъ ли человкъ тонкое сукно или бумазею, живетъ ли во дворц или въ лачуг.

‘Посмотрите на меня’, говорилъ онъ постоянно, похлопывая остальными раздвинутыми пальцами по широкой груди и заложивъ большіе пальцы въ проймы жилета: ‘Что создало меня? Энергія и воля. Что погубило сотни другихъ людей? Недостатокъ энергіи и воли. Стисните зубы, стойте крпко на ногахъ и идите такъ, какъ будто за вами гнался по пятамъ дьяволъ. Вотъ что я сдлалъ, джентльмены, и вотъ куда я пришелъ. Въ Эбби Хольмъ изъ Лэдбюри, гд я сторожилъ лошадей джентльменовъ и заработывалъ шесть пенсовъ въ день. А т, которые не стояли крпко на ногахъ, не шли твердо, но спотыкались и свертывали въ сторону и хотли, чтобы имъ тамъ подсобили, тутъ поддержали,— и теперь остались на томъ же мст, откуда шли’.

Эти проповди, восхваленіе собственной практической жизни, разростались до такой чудовищной длины, что слушатели его не разъ желали, чтобы онъ снова былъ въ Лэдбюри и они могли бы приказать ему молчать или дать тукманку, еслибы онъ не послушался. Но человкъ, которому повезло, всегда встрчаетъ терпливыхъ слушателей, и т, которымъ приходится подавлять всего боле звковъ, чаще другихъ кричатъ: слушайте, слушайте, и всего усердне пожимаютъ ему руку, когда онъ окончитъ рчь. Мильтоунъ былъ свтомъ въ миніатюр и его блоручки фарисеи не доводили свое блоручничество до того, чтобы повредить своимъ интересамъ.

Мистеръ Гэмли, поставивъ себ цлью покорить это парализованное кастами общество, и усплъ. Онъ ловко и проворно пролзалъ съ одной ступени на другую: изъ мальчиковъ при контор вылзъ въ конторщики, изъ конторщика въ младшаго компаньона, потомъ сталъ главнымъ компаньономъ и, наконецъ, единственнымъ владльцемъ пивоварни, которая съ незапамятныхъ временъ длала богачами всхъ единственныхъ владльцевъ своихъ. Когда онъ сталъ въ пивоварн твердой ногой, онъ сдлалъ предложеніе миссъ Кэмбаль, очень бдной и высокоблагородной дочери адмирала, сэра Роберта Кэмбаля, кавалера ордена Бани, связи которой съ высшимъ мильтоунскимъ обществомъ довершили его успхъ на поприщ свта. Миссъ Кэмбаль, которой было тогда за пятьдесятъ, жила на счетъ братьевъ, почти столь же бдныхъ, какъ и она сама, а Джэбезъ Гэмли былъ видный молодой человкъ, стоившій много тысячъ фунтовъ. По этому, она подавила свое отвращеніе къ его низкому происхожденію, его врожденной вульгарности, его выдающимся зубамъ, его косматымъ чернымъ бакенбардамъ и плохому синтаксису, и вышла за него замужъ, вышла съ недобрымъ предчувствіемъ, но съ ршимостью никогда не показать свту, что раскаявается въ этомъ шаг. Онъ съ своей стороны, женился съ тою же ршимостью. Вслдствіе этого, супружество ихъ удивительно сохраняло видъ гармоніи и вполн достигло цли, для которой оба продали себя. Вслдствіе этого, такъ какъ результатъ освятилъ это событіе, оно за служило почетъ въ глазахъ мильтоунцевъ, и такъ какъ мистрисъ Гэмли безспорно была лэди, а мистеръ Гэмли, хотя и вышелъ изъ ничего, былъ человкомъ безупречной репутаціи, и въ добавокъ человкъ самыхъ правоврныхъ политическихъ цвтовъ, то общество сдлало для него послабленіе своего правила исключительности, съ тмъ что это было исключеніе не въ примръ прочимъ. Постепенно, одинъ домъ за другимъ открывалъ ему двери, и богатый пивоваръ сидлъ какъ равный за столомъ людей, которые, въ былые дни, давали ему пенсы и отсылали его на кухню спросить себ ломоть хлба у кухарки.

Единственнымъ домомъ, куда онъ не получилъ еще приглашенія, былъ замокъ Куэстъ, но по полученнымъ имъ свдніямъ онъ имлъ полное основаніе думать, что его не обойдутъ приглашеніемъ въ этотъ сезонъ, и что его смиренное искательство и услуги многихъ лтъ будутъ, наконецъ, вознаграждены. Мистеръ Гэмли былъ всегда дальновиднымъ человкомъ. Онъ заблаговременно размрилъ рай, въ которомъ надялся занять мсто и приготовилъ себя и пути свои сообразно своему измренію. Поставивъ себ цлью завоевать мсто въ мильтоунскомъ обществ, онъ съ величайшей щепетильностью избгалъ всякаго повода оскорбить его. Никто не могъ припомнить какого нибудь сказаннаго имъ оскорбительнаго слова противъ людей, стоявшихъ выше его въ обществ, или противъ учрежденій отечества. Онъ всегда былъ хорошимъ консерваторомъ и жаркимъ защитникомъ аристократіи, онъ заявлялъ самую романтическую преданность королев и королевской фамиліи и везд, гд только можно было, упоминалъ съ особеннымъ эффектомъ о трон и алтар. Поступать иначе было бы самоубійствомъ, это значило бы разрушать собственное гнздо, которое когда-нибудь — ктожь это знаетъ,— можетъ-быть тоже гнздомъ орловъ.

Но никто еще не видлъ мистера Гэмли въ полной сил, поставившимъ ногу на головы тхъ джентльменовъ, которые швыряли ему мдныя деньги въ былое время, не хотли знать его во время его первыхъ шаговъ и признали его только теперь, когда онъ купилъ владніе Эбби Хольмомъ. И когда придетъ этотъ день, то человкъ, чью голову онъ раздавитъ каблукомъ своимъ, будетъ достоинъ жалости.

Ученіе его о прекрасномъ пол уже извстно читателю. Любимымъ сравненіемъ его было, что мужчина дубъ, обреченный на борьбу съ жизнью, а женщина — обвивающій его плющъ. Ученіе это, впрочемъ, относилась къ однмъ леди, женщины народа, служанки, крестьянки носили для него одно опредленіе — вульгарныя.

Старая служанка, жившая у него во время холостой жизни его, услыхала это поэтическое сравненіе.— Да, дубъ и плющъ! Это все очень хорошо на людяхъ, говорила она, крпко сжимая губы: — а когда некому смотрть, такъ это жаба, попавшая въ колючку… очень пріятное положеніе для жабы!

Мистрисъ Гэмли одобряла ученіе мужа, даже если иногда манера высказывать его заслуживала порицанія. Она исповдывала ученіе домашней дисциплины и въ теоріи — повиновеніе женщины. Она врила въ эластичность человческой натуры, если натура эта съ дтства отдана въ ея руки. Подчиненіе законамъ свта было для нея равно важно соблюденію десяти заповдей. Въ ней не было ни малйшаго снисхожденія къ увлеченіямъ, ложнымъ идеямъ и ошибкамъ молодости. Она была изъ тхъ женщинъ, которыя не способны видть ничего, ни позади, ни впереди себя, и для которыхъ родина, время, образъ жизни, мысли ихъ, собственныя привычки, друзья и знакомые — фокусъ истины. Она не терпла ни людей, ни порядковъ, не похожихъ на нее и ея порядки, иностранцы, диссентеры и свободные мыслители находились подъ ея остракизмомъ: она не терпла даже сторонниковъ, если они на волосъ шли дальше нея. Ей нужно было только врное эхо собственной особы ея. Она была не глупа, но не способна разсуждать, и малйшее разсужденіе выводило ее изъ себя. Въ свт есть все, что нужно, говорила она, и современное англійское общество есть идеалъ всего лучшаго. По темпераменту, она была меланхолична, по характеру раздражительна. Хотя она поучала женскому подчиненію, но себя исключала изъ числа женщинъ рабынь, она была самодержавной царицей въ Эбби Хольм. Мистеръ Гэмли, какъ онъ ни закладывалъ большіе пальцы за проймы жилета и ни выбивалъ остальными торжественныхъ маршей на груди, въ присутствіи ея не смлъ отдать ни одного приказанія лакею или служанк, ни высказать свое мнніе, ни поднять свой флагъ. Онъ всегда звалъ ее почтительно: леди и шелъ на ея буксир.

Въ нкоторыхъ отношеніяхъ она имла право руководить имъ, она получила лучшее воспитаніе, и, забывая долгъ жены, съ удовольствіемъ указывала ему, въ чемъ онъ промахнулся и обличилъ свое невжество. А когда женщина длаетъ это очень часто, всегда спокойно и съ тономъ превосходства, то она непремнно подчинитъ мужа, сколько бы футовъ и дюймовъ ни было въ немъ. Она пользовалась репутаціей примрной женщины, аккуратно ходила два раза въ церковь въ воскресенье и устроила дома утреннія и вечернія молитвы, потому что это было прилично и полезно для прислуги, это давало ей возможность видть вс ли слуги дома и трезвы.

Между ученіемъ превосходства мужчинъ и подчиненности женщинъ Дора вела задавленную жизнь. Оба ученія вытравили послднюю частицу мужества въ натур, которую природа и безъ того небогато одарила этимъ качествомъ. Дора хотла одного — избжать столкновеній и жить въ мир съ своимъ начальствомъ, она нашла, что покоряться несравненно легче, нежели бороться за свободу, и надла ярмо безропотно и съ пріятной улыбкой.

Вотъ какова была среда, въ которую Патриція попала посл свободы и счастья Барсэндза. Ни одна черта не напоминала ей старый домъ. Даже море, это тихое, сдавленное берегомъ море не было моремъ, товарищемъ ея дтскихъ игръ, моремъ ея любви. Безмятежное, какъ прудъ мельницы, оно утратило ту дикую, полную обаянія жизнь, которая пнилась у камней, или плескала могучими волнами на утесистый берегъ. Окна въ Эбби Хольм выходили только на плоскія клумбы подстриженныхъ и посаженныхъ узорами цвтовъ, надъ которыми поднималась стна, скрывавшая клумбы. Теперь, въ позднюю осень, когда не было цвтовъ, опуствшія гряды были окаймлены рядомъ разноцвтныхъ камней.

Если мстность была несродна ей, то жизнь въ Эбби Хольм была еще несродне. Въ этой неумолимо фэшіонэбельной жизни, тихой и размренной, молодая сила, закаленная морскимъ воздухомъ, казалась бурной силой, пугавшей Дору, приводившей въ ужасъ ттю Гэмли, и внушала отвращеніе мужу тти Гэмли. Голосъ, шаги, манера, движенія все носило на себ печать урагана для этихъ спокойныхъ, хорошо выдрессированныхъ натуръ. Мистрисъ Гэмли смотрла ей вслдъ, крпко сжимая губы и ожидая, что по слдамъ ея останутся только одни обломки и лохмотья. Своею рзкостью она походила скоре на мальчика, чмъ на двочку, была такъ не фэшіонебельно здорова полна, и какъ тупа! Не было возможности дать ей понять что нибудь не объяснивъ все прямыми словами, а что касается намековъ, то скоре, слпецъ увидлъ бы что ему машутъ рукой, нежели, Патриція поняла-бы намкъ. Какая разница съ тонкостью пониманія милой Доры, съ ея изумительнымъ тактомъ, который почти составлялъ особенное чувство.

Мистрисъ Гэмли имла полное основаніе жаловаться на Патрицію. Когда она съ глубокимъ вздохомъ и самой подавляющей вжливостью отвчала на какой-нибудь откровенный вопросъ Патриціи, глупая двушка думала, что у тети болитъ голова и съ такимъ состраданіемъ смотрла на нее, что тетя Гэмли выходила изъ себя и поучала ее что невжливо такъ смотрть прямо въ глаза. Когда тетя Гэмли бывала больна, Патриція кидалась во вс стороны, принося тет скамейки подъ ноги и подушки подъ спину, предназначавшіяся для украшенія комнаты и считавшіяся потому неприкосновенной святыней, Дора приходила въ ужасъ при вид обнаженныхъ дивановъ и угловъ, а тетя содрогалась отъ этой суеты и не говорила ни слова о томъ, что ей нужно одно спокойствіе. Патриція не догадывалась и, желая помочь, усугубляла свои промахи.

Всего трудне приходилось при этомъ Дор — она должна была служить эхомъ тайныхъ жалобъ мистрисъ Гэмли, но держаться въ строгихъ границахъ, иначе мистрисъ Гэмли вступилась бы за Патрицію. Патриція была нужна ей, наедин она расточала Патриціи увренія въ дружб, и была холодна съ ней при супругахъ Гэмли. Это удивляло Патрицію, которой теперешняя жизнь ея все боле и боле казалась калейдоскопомъ, гд все сталкивалось, мшалось и мняло краски неизвстно почему.

Мистеръ Гэмли видлъ все это и посмивался про себя. Это было новымъ торжествомъ для него. Самолюбіе его пріятно щекотала мысль, что кузина посыльнаго мальчика конторы Лэдбюри достигла такого успха, а внучка адмирала Кэмбаля, кавалера ордена Бани такъ позорно упала.— Онъ не принималъ никакого участія въ женской войн, кипвшей въ гостиной, и только не замчалъ существованія Патриціи, за что не разъ получалъ рзкіе выговоры отъ мистрисъ Гэмли подъ видомъ холоднаго вопроса: неужели племянница ея не заслуживаетъ боле вниманія. Но онъ слишкомъ хорошо зналъ, какъ не тверда почва по которой ему приходилось ежедневно ходить, еслибы онъ выказалъ участіе Патриціи, то получилъ бы требованіе измнить свое обхожденіе и не поощрять непокорную. И онъ счелъ невмшательство самымъ благоразумнымъ образомъ дйствія.

VIII.
Дора поучаетъ.

Патриція прожила мсяцъ въ Эбби-Хольм, а положеніе ея не улучшилось, но она мужественно выносила вс невзгоды новой жизни и не хотла сознаться какъ она чувствовала себя одинокой и несчастной. Запертая въ душныя нетопленныя комнаты, лишенная движенія на вольномъ воздух, обреченная цлый день на шитье разныхъ изящныхъ бездлушекъ и чтеніе глупйшихъ романовъ, она задыхалась. По вечерамъ играли въ безикъ, для разнообразія втроемъ въ вистъ, а она не могла отличать туза отъ короля. Прибавьте къ этому роскошный столъ, къ которому она не привыкла и который не имлъ ничего соблазнительнаго для двушки, выросшей на простой пищ и отъ природы вовсе не лакомки все это взятое вмст подйствовало на здоровье ея. Прибавьте къ этому жизнь мелкой нравственной пытки, жизнь безъ любви и ласки и сознаніе, что ею вчно недовольны — легко понять, что если новый міръ былъ недоволенъ ею, то не могъ дать ей счастія.

Разъ, когда она боле обыкновеннаго нашумла, суетясь около больной тети Гэмли, она ушла подавленная чувствомъ одиночества и страннымъ ощущеніемъ лжи ея жизни.

Когда она ушла, мистрисъ Гэмли положила работу съ жестомъ злобнаго отчаянія. Дора подняла на нее взглядъ сочувствія и гоже положила работу.

— Дора, сказала строго мистрисъ Гэмли: — Я надялась, что вы поможете въ этомъ испытаніи, я такъ могу назвать это горе. Хотя она моя родная племянница, она мое горе, несчастной дитя! Я обманулась въ васъ Дора. Вы показали мене такта, чмъ обыкновенно, и я не нашла въ васъ той любезности, какую ожидала.

— Мн жаль, если я ошиблась въ чемъ нибудь, милая мистрисъ Гэмли, отвчала нжно Дора: — что могу я сдлать чтобы помочь вамъ? Я готова все сдлать.

Мистрисъ Гэмли нашла облегченіе своимъ взволнованнымъ чувствамъ, въ рзкости съ такимъ кроткимъ и покорнымъ существомъ. Къ тому же она поддерживала принципъ власти старшихъ.

— Къ чему вы спрашиваете меня, что вамъ длать? Разв вашъ здравый смыслъ не говоритъ вамъ ничего? Разв у васъ нтъ совсти, которая указала бы вамъ на вашъ долгъ? Вы должны поговорить съ ней Дора, чтобы она не шумла такъ, не была такъ услужлива и не говорила, пока ее не спросятъ. Ей будетъ легче услышать это отъ васъ, и вы можете имть боле вліянія, нежели я.

— Я скажу ей, если вы хотите, милая мистрисъ Гэмли, отвчала Дора, сильно и непріятно смущенная этой просьбой, хотя того нельзя было узнать по нжной улыбк ея. Она не смла отказать просьб, и не хотла обидть Патрицію. ‘Ужасная трусливая дура’, думала про себя Дора.

— Вы об молодыя двушки и вы Дора, лучше можете заставить ее почувствовать свое положеніе, продолжала, волнуясь лэди. Подите съ нею гулять сегодня, говорить удобне гуляя пшкомъ нежели въ карет, да и прогулка принесетъ вамъ пользу, Дора, вы поблднли и похудли въ послднее время. Но не ходите за городъ и не дайте ей понять, что я поручила вамъ поговорить съ нею. Я хочу, чтобъ это имло видъ, какъ будто вы сами отъ себя захотли поговорить съ нею.

— Хорошо, милая мистрисъ Гэмли, я поговорю съ нею, казала Дора съ самой милой покорностью, но она почему то слегка покраснла и глаза ея засвтились подъ длинными ресницами, когда она, наклонясь надъ работой, тихо складывала и убирала ее.

Она поцловала мистрисъ Гэмли въ лобъ, увидла, что готовность ея повиноваться разсяла облако на лбу почтенной лэди, потомъ пошла въ свою комнату поспшно написала записку и потомъ по устланному толстыми коврами корридору прошла въ комнату Патриціи, она застала ее тоже за письмомъ къ Гордону Фриру, Патриція, писала не для того, чтобы жаловаться на свое несчастіе, но своими усиліями скрыть горе, еще боле обнаруживала его.

— Вы заняты? А я зашла узнать, хотите ли вы идти гулять? спросила Дора, остановясь у полуоткрытой двери.

— Я пойду, отвчала Патриція съ радостью.— Мн такъ нужно подышать воздухомъ. Если бы вы знали, Дора, какъ часто я хочу снова услышать нашъ сильный здоровый барсэндзскій втеръ. Какъ можете вы съ тетей Гэмли выносить этотъ удушливый воздухъ?

— Такъ вамъ не хорошо здсь? спросила Дора, положивъ ей руку на плечо.

— О не считайте меня неблагодарной, отвчала Патриція поспшно.— Но мн такъ нуженъ воздухъ и свобода. Мн кажется, что я въ темниц и въ тюрьм здсь. Она вздохнула долгимъ вздохомъ на ряды цвтныхъ каменьевъ и срую стну, въ глазахъ ея было томленіе, доброе, веселое лицо было печально.

— Вы привыкли къ иной жизни. Наша должна быть очень странна вамъ, говорила Дора, скользя вокругъ главной цли, но не ршаясь открыто приступить къ ней.— Я бы хотла, чтобы вы были счастливы.

— Я счастлива съ вами. Врно это моя вина, если я не могу быть счастлива съ тетей и мистеромъ Гэмли, я не понимаю ихъ. Но съ вами я счастлива. Я такъ люблю васъ. Дора съ граціозной улыбкой поцловала ее, хотя это объясненіе въ любви между двушками и оказалось ей до нельзя забавнымъ.— Во мн нтъ ничего, за чтобы меня стоило любить, сказала она, приглаживая прическу, нсколько пострадавшую отъ поцлуя Патриціи.

— О! вскричала Патриція, и какъ много чувства было въ этомъ: О!

— Милая Патриція, прошептала Дора.— Если вы такъ любите меня, то я могу быть вашимъ менторомъ, я гораздо старше васъ и могу сказать вамъ многое, чего вы не знаете.

Предисловіе было сказано и за нимъ самымъ милымъ и нжнымъ пришепетываньемъ былъ высказанъ совтъ, не ухаживать за тетей Гэмли такъ шумно, не говорить такъ громко, не нарушать святыню домашняго порядка.

— Но когда она больна, мн кажется безчеловчнымъ оставить ее безъ помощи, сказала Патриція.

— Но вы видите, что я никогда не хлопочу такъ около нея сказала Дора.

— Но вы не племянница ей, а тетя сестра бдняго дядисказала Патриція наивно.

Дора кинула на нее изъ подъ опущенныхъ рсницъ взглядъ, который не походилъ на взглядъ голубицы.

— Я жила съ нею столько лтъ, я была какъ родная дочь для нея, сказала она спокойно. Вы не сердитесь, что я говорю вамъ это?

— Нтъ, я вижу вы правы, отвчала Патриція.— Я хотла бы походить на васъ, милая Дора, тогда все было бы хорошо. Нтъ, прибавила она, внезапно передумавъ:— мн лучше оставаться такой, я этому обязана жизнью. Если бы я была такою, какъ вы, то мы вс бы потонули, когда Сирена разбилась. Вы бы не выдержали. Вы упали бы въ обморокъ, когда бы васъ поднимали на веревк, и тогда не осталось бы времени спасти милаго дядю и Гордона. О Дора! какъ ужасно было смотрть на этотъ страшный утесъ, бдная Сирена билась объ него, а милый дядя и Гордонъ каждую минуту ждали, что они пойдутъ по дну. Я никогда не забуду этой минуты. Я часто вижу все это во сн. Это было настоящее несчастіе.

И при этомъ воспоминаніи: мелкія дрязги, капризы, и мелочи теперешней жизни показались ей такими лживыми. Вся жизнь ея теперь была ложью.

— Не думайте больше объ этомъ, сказала Дора, она не любила ничего печальнаго.— Одвайтесь, пойдемъ гулять.

— Я буду готова черезъ минуту.

— А я еще не буду готова и въ десять. Но я за то люблю быть одтой какъ слдуетъ, сказала Дора.

Это было новымъ намекомъ, но онъ пропалъ для Патриціи.

Прогулка была пріятна, но въ продолженіе ея не случилось ничего особеннаго. Он прошли по саду, парку до переулка, обсаженнаго двумя высокими, ровно подстриженными изгородями, до большой дороги, по сторонамъ которой шли дорожки для пшеходовъ. Патриція была однако довольна, ее охватило чувство свободы: за нею не шелъ лакей. Тетя Гэмли хотла искоренить въ Патриціи привычку къ далекимъ прогулкамъ, которыя казались ей неприличными, она не хотла прямо отказать прогулокъ, но нашла средство уничтожить все удовольствіе Патриціи. Средство удалось. Лакей по пятамъ былъ для Патриціи нестерпиме сиднья въ четырехъ стнахъ. Теперь она была счастлива прогулкой съ милой Дорой, которая, чтобы загладить свою мораль, такъ и сіяла нжными улыбками.

Если бы Патриція была нсколько подозрительне, она замтила бы, что хорошенькое личико Доры покрывалось все боле и боле густымъ румянцемъ, чмъ ближе он подходили къ Мильтоуну, и что голубые глаза ея смотрли украдкой по сторонамъ, какъ будто ожидая увидть кого-нибудь, кром рабочихъ, шедшихъ по дорог, или мелкихъ торговцевъ, стоявшихъ у дверей своихъ лавокъ, она замтила бы, какъ рука Доры скользнула въ карманъ, чтобъ нервно сжать маленькую записочку, которую она такъ поспшно написала дома, и замтивъ все это, она связала бы это съ встрчей молодаго человка, который неожиданно вышелъ изъ банка и поздоровался съ Дорой съ страннымъ выраженіемъ радости и короткости.

— Здравствуйте мистеръ Лоу, сказала Дора, протягивая ему руку, и когда руки ихъ разнялись, въ рук молодаго человка была записка.— Миссъ Кэмбаль, прибавила она, указавъ на Патрицію.

Молодой человкъ оглядлъ Патрицію быстрымъ, смлымъ взглядомъ, то былъ критическій осмотръ во всхъ подробностяхъ, который женщины считаютъ дерзостью и имютъ на это полное право. Потомъ, съ такимъ видомъ, будто онъ не нашелъ ничего достойнаго вниманія, онъ обратился къ Дор съ тмъ же радостнымъ и фамильярнымъ взглядомъ и заговорилъ съ нею по французски. Онъ пошелъ съ ними, но такъ какъ тротуаръ былъ слишкомъ узокъ, то Патриціи пришлось идти сзади. Даже когда важныя порученія мистрисъ Гэмли были исполнены: былъ подобранъ мотокъ шелку подъ тнь въ одной лавк, заказана жестянку консервовъ крабба въ другой, и куплено на почт марокъ на четырнадцать пенсовъ, молодой человкъ, съ черными дерзкими глазами, тонкимъ носомъ и полуоткрытыми губами, по прежнему шелъ рядомъ съ ними, смотрлъ съ тмъ же выраженіемъ власти и фамильярности въ глаза Доры, и говорилъ съ нею по французски.

Когда онъ дошелъ съ ними до воротъ Эбби-Хольма, онъ простился наконецъ, но, прощаясь они стояли такъ долго на дорог, лицомъ къ лицу, обмниваясь быстрыми рчами, что даже Патриція озябла. Когда они разстались, въ глазахъ Доры стояли слезы, а глаза молодаго человка сверкали огнемъ гнва и нетерпнія.

Дора, оставшись одна съ Патриціей, украдкой взглянула на нее и сказала самымъ ласковымъ тономъ: — Патриція, милая, если мистрисъ Гэмли спроситъ, не встртили ли мы кого нибудь, то не зачмъ говорить, что мистеръ Лоу гулялъ съ нами. Я, разумется, скажу, что видла его, если она спроситъ, но если не спроситъ, вамъ не зачмъ говорить ей.

Патриція въ удивленіи подняла глаза на прелестное личико, которому всми силами придавали равнодушно-небрежное выраженіе, и съ изумительнымъ успхомъ.

— Но что же тутъ дурного?

— Ничего нтъ дурного, но мистрисъ Гэмли, хоть она и милйшее существо въ мір, немного взыскательна, и это ей, можетъ быть, не понравится.

— Тогда зачмъ же вы позволили это себ?

— Хотла бы я знать, какъ я могла не позволить, если онъ непремнно хотлъ идти съ нами, раздражительно вскричала Дора.

Патриція смутно почуяла, что тутъ что-нибудь не такъ. Разумется не было ничего дурного, что молодыя двушки встртились съ молодымъ человкомъ и онъ проводилъ ихъ. Гордонъ Фриръ провожалъ ее сотни разъ, но Патриція знала, что еслибы она не захотла, чтобы Гордонъ шелъ съ нею, то она съумла бы очень ясно дать ему это понять, а не говорила бы съ нимъ такъ много и не стала бы жаловаться, что онъ самъ хотлъ идти съ нею. Но Дора была такъ мила, она не способна была обидть никого и Патриція упрекнула себя за дурную мысль о Дор.

Къ счастью, ття Гэмли не спросила ни о чемъ, а только раздражительно выговаривала Дор за то, что об такъ опоздали, а Дора, съ видомъ самаго трогательнаго раскаянія и ангельскаго терпнія, оправдывалась тмъ, что не могла отказать просьб Патриціи показать ей городъ.

— Эта двочка вчно хочетъ того, чего не должно, брезгливо замтила ття Гэмли.

— Да лучше, когда двушка заране привыкаетъ видть что нибудь, разсудительно замтила Дора.

— О, я терпть не могу этихъ двушекъ blases, которыя все знаютъ, вскричала мистрисъ Гэмли, на что Дора съ невозмутимой ясностью отвчала:— и я тоже.

И такъ, мистрисъ Гэмли не узнала ничего ни о Сидне Лоу, ни о его нжныхъ взглядахъ и долгомъ прощань, ни о слезахъ на глазахъ Доры. Очевидно съ этимъ молодымъ человкомъ связана была какая-то тайна, и притомъ тайна, нсколько тревожившая Дору. Потому что въ эту ночь Дора легши въ постель, всплакнула немного, она слишкомъ заботилась о своихъ глазахъ, чтобы наплакаться вволю, и потомъ, раздражительно кинувъ свою хорошенькую головку на подушку, она сказала почти вслухъ:— ‘О какъ бы я хотла, чтобъ мы никогда не встрчались! О какъ бы я хотла, чтобы ничего не было! О зачмъ я не отказала ему и сдлала это!’

IX.
Дилеммы мильтоунской жизни.

Почти въ каждомъ мстечк есть, по крайней мр, хоть одинъ молодой человкъ, который тайно или явно пользуется въ глазахъ свта дурною репутаціей. Быть можетъ, противъ него нельзя привести никакого положительнаго обвиненія, но тмъ не мене дурная слава, какъ ржавчина пристала къ его имени. Почтенные люди относятся къ нему съ холодностью, заботливыя маменьки оберегаютъ отъ него дочерей, благоразумные отцы предостерегаютъ своихъ сыновей отъ дружбы съ нимъ, онъ оглашенная черная овца въ обществ, и его терпятъ только ради семейства его и имени.

Такою черною овцей въ Мильтоун былъ мистеръ Сидней Лоу. Никто не могъ сказать о немъ, чтобы за нимъ водилось что нибудь похуже обыкновенныхъ шалостей молодости, онъ не ограбилъ церкви и не зарзалъ никого на большой дорог. Онъ былъ сыномъ полковника Лоу изъ Крэгфута, женатаго на дочери лэди Анны Грэгэмъ, наслдниц и важной особ въ Мильтоун, Лоу были всегда первыми святыми въ раю мильтоунской аристократіи. И несмотря на то, мильтоунцы не особенно искали общества Сиднея Лоу, и всего мене т, которые хорошо знали его.

Онъ былъ хорошъ собой и уменъ, слишкомъ уменъ, говорили въ город, гд его знали двадцать пять лтъ, со дня его рожденія, и не могли сказать о немъ ни слова добраго. Насчетъ красоты его одни говорили, что въ немъ нтъ ничего хорошаго, даже безъ малйшаго отношенія къ пословиц, что красивъ тотъ, кто хорошо поступаетъ, другіе говорили, что на него такъ же пріятно смотрть, какъ непріятно имть съ нимъ дло, что онъ красавецъ, но негодяй, одни были молодые люди, другіе — женщины.

Онъ былъ изъ числа легковсныхъ молодыхъ людей, ростомъ въ пять футовъ девять дюймовъ, гибкій, проворный, хорошо сложенный, съ маленькими руками и ногами, широкими плечами и таліей, какъ у французскаго офицера, одвался щегольски, носилъ свтлыя перчатки, безукоризненные сапоги и платье, вчно будто тотчасъ съ иголочки, всегда застегивался на вс пуговицы, когда на немъ былъ сюртукъ съ таліей въ обтяжку, а такой сюртукъ всегда былъ на немъ, чтобы выказать всю красоту своего стана мильтоунскимъ женщинамъ. При всемъ томъ, онъ смотрлъ джентльменомъ, а не пошлымъ франтомъ. Черты лица его были тонки и рзки, кожа тонка и смугла. Черные волосы вились шелковистыми блестящими и безчисленными кольцами надъ низкимъ, широкимъ лбомъ оливковаго цвта, длинныя, тонкія брови дугой поднимались надъ черными блестящими глазами, которые никогда не глядли прямо въ глаза мужчинамъ, но за то приводили въ смущеніе женщинъ дерзкими взглядами въ упоръ. Ротъ его былъ нсколько великъ, но изящно очерченъ, тонкія губы были всегда полуоткрыты, и лицо гладко выбрито, за исключеніемъ выхоленныхъ усовъ.

Во всемъ этомъ не было ничего рзко отличавшаго его отъ другихъ людей, ничего такого, что бы могло объяснить дурную славу, приставшую къ имени его. Правда, онъ жилъ въ праздности, но ему не нужно было работать. По смерти отца ему предстояло сдлаться наслдникомъ Крегфутъ и капитала, принесеннаго ей матерью, и праздность его была понятна и законна. Къ чему было ему тратить лучшіе годы, копя фунтъ за фунтомъ, изнашивая молодость трудомъ, вмсто того, чтобъ наслаждаться ею, какъ прилично джентльмену. Онъ одинъ задалъ себ этотъ вопросъ и одинъ отвтилъ на него, посявъ много мръ тхъ зловредныхъ плевелъ, изъ которыхъ не выростаетъ хлба жизни. Отецъ не имлъ надъ нимъ почти никакого вліянія, да и то, которое имлъ, уходило на зло. Полковникъ Лоу, тиранъ жены, былъ рабомъ сына, и хотя порой, когда печень его разстроивалась, или онъ терялъ крупную сумму на скачкахъ, онъ принималъ грозный тонъ въ отношеніи сына, но Сидней почти всегда выходилъ побдителемъ изо всхъ стычекъ съ отцомъ.

Полковникъ Лоу былъ гордый и вспыльчивый человкъ, и въ то же время безхарактерный, эгоистъ по природ, мотъ по привычк, неспособный отказать себ ни въ малйшей прихоти. Хотя Сиднею необходимо было получить воспитаніе въ школ, хотя бы для того только, чтобы приготовиться къ назначенію мильтоунскаго джентльмена, отецъ держалъ его при себ съ той минуты, какъ мальчикъ вышелъ изъ дтской, потому что живость мальчика забавляла его. У полковника была молчаливая, вчно больная и хнычущая жена, и она осталась бы единственнымъ товарищемъ его, когда Сидней ухалъ бы въ школу. Полковникъ предпочелъ вмсто того, чтобы воспитать сына для какой-нибудь карьеры, держать его при себ въ качеств домашняго потшника, чтобъ было съ кмъ кататься въ лодк, удить, охотиться и играть въ бильярдъ. Сидней былъ игрушкой отца дома и товарищемъ развлеченій на сторон.

Смутные и некрасивые слухи начали ходить о молодомъ человк. Неудивительно, что при такомъ воспитаніи, вся порядочность мильтоунскихъ нравовъ не могла удержать его на правомъ пути. Добрые друзья длали намки на счетъ сына полковнику, но полковникъ не хотлъ никого слушать. Молодежь должна быть молода, говорилъ онъ, и если сынъ его, какъ пылкій и гордый юноша, иногда вставалъ на дыбы и выбивался изъ колеи мильтоунской порядочности, то выбивался, какъ прилично джентльмену, и онъ лучше хотлъ видть его такимъ, нежели святошей, лицемромъ, который ничуть не лучше былъ-бы гршныхъ братій, только ловче умлъ-бы хоронить концы въ воду. Полковникъ умалчивалъ о томъ, что онъ зналъ о плевелахъ Сиднея, какъ умолчалъ, когда Сидъ его въ дтств убилъ кролика за то, что тотъ не выучился служить, какъ собачонка, и укравъ кролика у Тома Гарта, выдалъ за своего.

Въ одномъ полковникъ Лоу былъ непреклоненъ. Сидней долженъ сдлать выгодную партію. Одинъ полковникъ зналъ, какъ она необходима для спасенія Крэгфута, одинъ онъ зналъ, какая доля изъ капитала жены его ушла въ карманы бухгалтеровъ Донъ Кастера и Ньюмаркета. И онъ поршилъ въ ум, что Джулія Мэнли, дочь старой леди Мэнли, наслдница Уотерфильда, внучатная племянница герцога, будетъ женою Сиднея, у Джуліи было пять тысячъ фунтовъ собственнаго дохода, а пять тысячъ фунтовъ могли позолотить вс недостатки: непомрно высокій ростъ, костлявость, волоса песочнаго цвта и веснушки. Не все ли равно на комъ жениться? говорилъ полковникъ Лоу. Черезъ годъ — другой вс женщины одинаковы, а пять тысячъ фунтовъ дохода останутся.

Вечеромъ того дня, когда Сидней встртилъ молодыхъ лэди изъ Эбби-Хольма, полковникъ Лоу съ сыномъ сидлъ въ столовой за виномъ и орхами.

— Кто была эта молодая двушка, которая шла съ этой двчонкой Гэмли? спросилъ неожиданно полковникъ.

Темные глаза Сиднея опустились.

— Племянница мистрисъ Гэмли, кажется, право незнаю, небрежно отвчалъ Сидней.

— Эта двчонка Гэмли не дурна, тономъ пренебреженія говорилъ полковникъ, какъ будто говорилъ о собакъ или коров: онъ былъ любезенъ съ лэди, но не уважалъ женщинъ.

Сидней не отвчалъ на вопросъ, поглощенный обчищеніемъ кожицы съ орха, который только раскололъ.

— У нея нтъ стиля, продолжалъ отецъ:— это естественно. Это врная, хотя и грубая пословица: не выткать шелковаго кошеля изъ щетины свинаго уха, а семья Гэмли не шелкъ. Кровь скажется, мальчикъ мой, синяя ли она или черная: и эта двчонка Гэмли, хоть она и недурна въ своемъ род, все таки вульгарна.

— Она дальняя родственница мистера Гэмли, замтилъ Сидней.

И онъ тоже терпть не могъ уха съ свиной щетиной, но не хотлъ видть его въ Дор.

— Это ея счастье. Но все таки я признаюсь, что не хотлъ бы имть родней человка, который держалъ прежде мою лошадь за два пенни, хоть теперь онъ и владлецъ Эбби-Хольма, это несчастіе для Мильтоуна! Но съ какой стороны ни взглянуть на нее, Сидъ, она все-таки parvenue. Я сознаюсь, что она довольно миленькая parvenue, и изъ нея можетъ выйти что нибудь, если она попадетъ въ хорошія руки, но я сильно сомнваюсь, чтобы она когда нибудь могла быть настоящей лэди, она можетъ только пообтереться снаружи.

— Она однако хорошо воспитана, сказалъ Сидней, видя что отецъ ждалъ отвта.

— Право? Я ее такъ мало знаю. Она однако что-то долго не находитъ мужа, а ей пора бы спшить, ей уже лтъ двадцать пять.

— Нтъ. Она только совершеннолтняя, поспшно сказалъ Сидней.

Полковникъ поднялъ брови.— Ты врно пользуешься особеннымъ довріемъ этой барышни, Сидъ, если знаешь ея лта, сказалъ онъ насмшливо разсмявшись.

— Я узналъ это случайно, отвчалъ Сидней надувшись.

— А я помню, что когда она, десять лтъ тому назадъ, пріхала въ Мильтоунъ, ей было пятнадцать лтъ, и я присягну, что ей двадцать пять лтъ. А ты присягнешь ли, Сидъ, что она не надула тебя года на три на четыре?

Сидней разсмялся натянутымъ смхомъ.

— Признаюсь, я не длалъ изъ лтъ миссъ Дрммондъ предмета такого глубокаго изученія, сказалъ онъ дерзкимъ тономъ:— Пусть будетъ двадцать два, три, четыре, мн то что за дло?

Полковникъ посмотрлъ на него и улыбка неудовольствія мелькнула на лиц его.

— И прекрасно, сказалъ онъ:— я вовсе не желаю, чтобы ты былъ въ короткихъ отношеніяхъ съ этими Гэмли. Не мшаетъ быть вжливымъ съ ними. Старый выскочка ставитъ хорошее вино, а жена его даетъ порядочные обды, къ тому же она лэди, хоть и упала такъ низко. Но они не должны быть для насъ ничмъ инымъ, какъ далекими знакомыми, ты знаешь, Сидъ, мы съ тобой не ихъ полета, имъ высоко до насъ.

— Но трудно сторониться отъ людей, которыхъ постоянно встрчаешь въ обществ, тмъ боле въ такомъ небольшомъ, сказалъ Сидней, закидывая намекъ.

Отецъ понялъ его, но не такъ, какъ хотлось сыну.

— Постоянно встрчаешь? повторилъ онъ съ притворнымъ удивленіемъ.— Милый мальчикъ, ты бредишь. Гд же, во имя всего въ мір, мы постоянно встрчаемъ Гэмли? Ихъ только что начинаютъ принимать, и едва терпятъ. Встрчаться разъ шесть въ годъ на обдахъ не значитъ постоянно встрчаться. Стараго выскочку не допустятъ дале этого, да и это слишкомъ много для него.

— Конечно, обды разъ шесть въ годъ не большая короткость, отвчалъ Сидней, допивая вино и уходя изъ за стола, съ видомъ человка утомленнаго разговоромъ.— Долго вы еще будете пить, родитель,— я иду курить, и онъ ушелъ притворно звая.

Полковникъ, наливая себ стаканъ вина, думалъ про себя: ‘мн не нравится его тонъ, я прозакладую голову, что тутъ что-нибудь да кроется. Какъ онъ взглянулъ на меня, когда я заговорилъ о ней. Но онъ ловко вывернулся, онъ — умная собака. Я присягну, что онъ назвалъ ее: chrie, когда они проходили мимо Чернаго льва, и не видли меня на крыльц, и тонъ его говорилъ боле, нежели слова. Чтобъ кузина Гэмли сдлалась женою моего сына? Ни за что, даже если бы она принесла милліоны въ подол! Какъ мн ни приходится плохо, но я умру такимъ же, какъ родился и жилъ, но сынъ мой не унизится съ моего согласія’.

Но нсколько минутъ размышленія- измнили его ршеніе. ‘Нужно пригласить ихъ сюда, чтобы я могъ видть и судить объ этомъ дл. Если онъ любитъ эту двушку и старый подлецъ дастъ хорошее приданое? Но будетъ ли оно равно приданому Джуліи Мэнли. Только ужъ если Сидъ поршилъ жениться и у меня не будетъ хорошаго предлога отказать, то онъ женится на нерекоръ всему, а потомъ чортъ возьметъ свою плату’.

Онъ выпилъ еще стаканъ вина и пошелъ въ гостиную, гд мистрисъ Лоу лежала укутанная въ шали и крпко спала.

— Милая моя! крикнулъ онъ громкимъ голосомъ.

— А? полковникъ, пугливо отозвалась она въ просоньи.

— Мн кажется вы опять спали, Матильда, сказалъ онъ съ злой насмшкой.

— Я? вздоръ какой! Вы знаете, я никогда не сплю, недовольнымъ и плаксивымъ тономъ отвчала жена.

Вопросъ о сн былъ вчнымъ полемъ битвы между супругами и они не давали оружію заржавть.

— Мы дадимъ обдъ, Матильда, сказалъ полковникъ, поправляя огонь.

— Обдъ? отозвалась она эхомъ.

— Когда я говорю обдъ, то значитъ обдъ, и звонъ щипцовъ съ шумомъ падавшихъ углей былъ воинственнымъ аккомпаниментомъ воинственному тону его словъ.

— Да, полковникъ, непремнно. Кто у насъ будетъ? отвчала мистрисъ Лоу съ видомъ запуганнаго повиновенія, который всегда раздражалъ мужа. Впрочемъ справедливость требуетъ сказать, что всякій видъ мистрисъ Лоу раздражилъ бы ея супруга и повелителя.

— Нужно подумать. Ректоръ и мистрисъ Барродэль, Флетчеръ съ сестрой, Кимменсоны, докторъ Уикгэмъ и эти Гэмли. Къ нимъ пріхала новая племянница, дочь Реджинальда. Мы посмотримъ, что она такое.

Мистрисъ Лоу пересчитала имена и сказала:— будетъ одиннадцать человкъ.

— Съ нами четырнадцать. Семь человкъ одного разряда,— ни одинъ не схватитъ другого за горло,— и дв молодыя двушки, чтобы намъ не такъ скучно было съ вами, старухами. Напишите пригласительныя записки, Джонъ развезетъ. Обдъ черезъ дв недли, если вы не заснете.

— Какъ вы всегда любите говорить непріятныя вещи, полковникъ, сказала мистрисъ Лоу тономъ жертвы, медленно раскутываясь изъ своихъ шалей и выбираясь изъ теплаго гнзда подушекъ, и затмъ, дрожа отъ холода, пошла къ письменному столу.

Она не смла возразить ни слова. Полковникъ Лоу былъ такимъ человкомъ, вс планы котораго должны были немедленно исполняться, какъ будто планы и мысли его были Минервами, выходящими изъ мозгу его во всеоружіи и въ полномъ развитіи зрлости. Записки были написаны и, не смотря на холодный, сырой декабрьскій вечеръ, слуга долженъ былъ развести ихъ немедля, какъ будто невозможно было сдлать это завтра поутру. Но для людей закала полковника Лоу слуги только одушевленныя машины, которыя не должны быть подвержены слабости — простужаться въ дурную погоду или утомляться въ конц дня тяжелой работы. Онъ привезъ изъ арміи одну привычку повелвать, и во всемъ Крэгфут не было живого существа, которое не признавало бы руки господина, когда онъ поднималъ ее, кром Сиднея. Но и для Сиднея были положены границы, которыя онъ не смлъ переступать, ихъ было не много, но он были неприступны, и одной изъ нихъ была — женитьба на деньгахъ или лишеніе наслдства.

Приглашеніе на обдъ въ Крэгфутъ пришло въ Эбби-Хольмъ въ ту минуту, когда Дора садилась съ мистеромъ Гэмли за безикъ, а мистрисъ Гэмли, вмсто безика, углублялась въ чтеніе послдней статьи о скандальныхъ хроникахъ, въ которой были извлечены самые пряные отрывки, приправленные добродтельнымъ негодованіемъ издателя, и достигалась цль такъ дорогая для англійскаго порядочнаго общества — наслажденія запретнымъ плодомъ скандаловъ подъ предлогомъ нравственнаго осужденія ихъ.

— Приглашеніе въ Крэгфутъ? сказала мистрисъ Гэмли съ презрительной усмшкой:— какъ странно забываются даже благовоспитанные люди. Какъ будто Патриція и я можемъ вызжать въ траур? И вы получили особенное приглашеніе, Патриція, хотя вамъ еще не сдлано визита. Странная манера со стороны дочери лэди Грэгэмъ, чтобы не сказать боле.

— Я не хочу, чтобы мн длали визиты и не хочу хать на этотъ обдъ, сказала поспшно Патриція.

— Не говорите глупостей, рзко отвчала тетя Гэмли:— и не будьте такой афектированной. Разумется, вы будете вызжать, какъ вс двушки, когда кончится трауръ. Я ненавижу, когда люди хотятъ показать, что не похожи на другихъ. А вы, Патриція, любите выставлять себя какой-то особенной оригиналкой, и, мн кажется, выставлять себя выше толпы.

— Я не думала оригинальничать и выставлять себя чмъ бы то ни было, сказала Патриція.

— Вы думали. Не спорьте со мной, огрызнулась тетя Гэмли:— и я бы заставила васъ хать, если бы не было неприлично хать въ креп. Она должна была бы это вспомнить, эта глупая маленькая женщина. Вчный катарръ ея врно размягчилъ ей мозгъ.

— Объ чемъ у васъ споръ, лэди? спросилъ мистеръ Гэмли, елейнымъ торжественно раскатывавшемся голосомъ, оканчивая каждое слово придыханіемъ въ род х, что представляло смсь важности и вульгарности, напаевавшую ядомъ сердце, мистрисъ Гэмли.

Она холодно съ неудовольствіемъ взглянула на него. Когда она была недовольна кмъ нибудь, то вс были виноваты, и мистеръ Гэмли боле всхъ. Потомъ, помолчавъ, передала о приглашеніи на обдъ въ Крэгфутъ и прибавила:

— Разумется, мы не можемъ принять.

— Нтъ? и онъ небрежно сдалъ карты.— Разв мы съ Дорой не можемъ хать, какъ ваши представители — очень недостойные, правда только для того, что бы поднять флагъ Эбби-Хольма, и показать сосдямъ, что мы живы.

— Если вы хотите показать такое раздленіе въ Эбби-Хольм, мистеръ Гэмли, то можете сдлать это, холодно сказала мистрисъ Гэмли.

— Я не хотлъ сдлать вамъ непріятное, лэди.

— Нтъ, ни за что въ мір, эхомъ отозвалась Дора, которой партнеръ ногой подалъ сигналъ, чтобы она поддерживала его.

— Я самъ интересуюсь этимъ обдомъ, какъ нюхомъ табаку. Я только хотлъ хать для чести дома, сказалъ мистеръ Гэмли.— Дора, у меня марьяжъ королей.

— И я не хочу хать, милая, говорила Дора, нжно глядя на мистрисъ Гэмли.— Теперь ужасно холодно, и хать вечеромъ за цлую милю. И она съ дрожью пожала плечами.

— хать цлую милю, сердито передразнила ее мистрисъ Гэмли.— Что-жъ тутъ такого. Когда мы были молодыми двушками, мы пшкомъ ходили въ Крэгфутъ. Я не знаю, право, на что похожи ныншнія двушки, съ ихъ лностью и неспособностью сдлать малйшее усиліе. И вы, Дора, хуже всхъ.

Патриція слушала, въ изумленіи уставясь большими глазами на ттю Гэмли. Она хорошо помнила постоянныя поученія, которыя она навлекала на свою голову отъ тти Гэмли своею неженственной силой, выносливостью и неустрашимостью, и теперь въ изумленіи спрашивала себя, гд же должна быть проведена черта, какая степень силы, энергіи дозволительны, и на какой степени эти качества становятся вульгарными, гд оканчивается женственная нжность и начинается предосудительная изнженность и лность?

— Дора такая нжная, ття, и простудится въ холодную ночь, сказала она:— она не можетъ много выходить и днемъ.

— Моя милая племянница, отвчала мистрисъ Гэмли самымъ леденящимъ тономъ и съ самой изысканной вжливостью:— вы очень меня обяжете, если не будете вмшиваться въ дла, которыя васъ не касаются. Мы съ Миссъ Дрммондъ можемъ покончить это дло безъ вашей помощи. Теперь, Дора, если вы захотите удлить мн минуту вниманія, и забыть эти глупыя карты, можетъ быть, вы будете такъ добры, скажете, хотите ли хать на этотъ обдъ, или нтъ?

Мистеръ Гэмли, снова наступилъ на ногу Доры.

— Я хочу того, чего хотите вы съ мистеромъ Гэмли, милая, весело отвчала Дора.

— Это не отвтъ: да или нтъ? прошу васъ.

— Если мистеръ Гэмли хочетъ хать… и она остановилась въ нершимости. Мистеръ Гэмли, не сводя глазъ съ картъ, подавалъ ей сигналы подъ столомъ.

— Мистеръ Гэмли можетъ отвчать самъ за себя, говорила мистрисъ Гэмли поджимая губы.— Мы дойдемъ въ свою очередь и до мистера Гэмли. Теперь я говорю только о васъ. Хотите ли вы хать черезъ дв недли на обдъ въ Крэгфутъ. Скоре, посланный ждетъ.

— Еслибы вы хали, милая, я похала бы съ удовольствіемъ, прошептала Дора, заикаясь.

— Но я не ду? и мистрисъ Гэмли замолчала, ожидая отвта.

— Мн бы хотлось хать, сказала Дора, опустивъ глаза. Она хорошо знала, что власти, равно угождать которымъ было дломъ жизни ея, находились въ оппозиціи, и что теперь она, угодивъ одной, должна раздражить другую. Вообще въ подобныхъ дилеммахъ она, какъ умная двушка, знавшая, чья власть силне и чье вліяніе чувствительне, всегда принимала сторону жены. Но теперь искушеніе было слишкомъ сильно. Провести вечеръ съ Сиднеемъ, воспользоваться случаемъ понравиться его родителямъ — для этого можно было вынести въ продолженіи нсколькихъ дней леденящее обращеніе мистрисъ Гэмли. Дора быстро свела итогъ въ ум. Сверхъ того, тяжелая нога мистера Гэмли давила ея ногу и она знала, что это значило.

— Ваше желаніе будетъ исполнено, сказала чопорно мистрисъ Гэмли.— Я не желаю насильно навязывать мой трауръ вамъ или мистеру Гэмли. Сочувствіе, которое не исходитъ изъ свободнаго порыва сердца, не иметъ никакой цны въ моихъ глазахъ. Я рада, что вы съ такой полной искренностью высказали ваше ршеніе. Правда всегда иметъ цну для меня, какъ бы она ни была не лестна для меня.

Дора покраснла, но не сказала ни слова, мистеръ Гэмли спокойно продолжалъ играть. Они знали, что молчаніе есть мудрость при такихъ обстоятельствахъ. Но Патриція не выдержала и вскричала въ огорченіи:

— О ття, вы ошибаетесь! Дора любитъ васъ, она понимаетъ ваше горе. Она говорила мн, что любитъ васъ обоихъ какъ дочь.

Глаза мистера Гэмли злобно сверкнули то на Дору, то на Патрицію. Дора казалась необъяснимо почему-то смущенной до нельзя. Мистрисъ Гэмли не замтила. Она до половины закрыла глаза, что придало имъ сходство съ глазами кошки и, писала Доу отвтъ. Когда она запечатала его, Патриція позвонила.

— Милая моя, сказала она, и въ глазахъ ея, по прежнему полузакрытыхъ, сверкнула полоска холоднаго блеска: — могу ли я васъ попросить никогда не звонить безъ моего приказанія. Я никому не дозволяю это длать.

— Простите меня, ття, сказала Патриція: — я думала, что такъ будетъ скоре, теперь такъ поздно, и бдному посланному. Это бы онъ ни былъ, надо хать далеко въ темную ночь.

— А вы попечительница этого посланнаго? Благодарю васъ за этотъ урокъ человколюбія, хотя я и не нуждаюсь въ немъ. Я вообще пользуюсь репутаціей женщины, заботящейся о другихъ, но видно, мы, старые люди, не знаемъ ничего, а вы молодые, одни обладаете всею мудростью и всми добродтелями міра.

Патриція встала и, подойдя къ ттк, обняла своими стройными руками туго зашнурованный и перетянутый кушакомъ, станъ ттки и положила свою цвтущую здоровьемъ и молодостью щеку на ея увядшую щеку, покрытую багровыми пятнами поздней осени.

— Милая ття, будьте снисходительны ко мн. Я хочу угождать вамъ и длать то, что должно, но всегда ошибаюсь. Я была воспитана по другому, и невольно длаю вамъ непріятное. Но, поврьте, что это невольно, милая ття.

Глаза ея съ мольбой были подняты на черствое лицо, отвернувшееся отъ нея.

— Хорошо, хорошо, раздражительно замтила мистрисъ Гэмли, ненавидвшая сцены и думавшая, что Патриція начинаетъ сцену.— Я врю, что вы современемъ исправитесь, дитя, но теперь, я должна сознаться, вы тяжелое испытаніе для меня. Бдный братъ самымъ плачевнымъ образомъ не исполнилъ свей долгъ въ отношеніи васъ. Довольно, вы смяли мой чепчикъ и косынку.

Она сердито оттолкнула Патрицію и та печально ушла къ себ.

Вечеромъ Дора проскользнула въ комнату Патриціи и нашла ее полуодтой и сидвшей у окна. Занавсы были откинуты и она смотрла на уголокъ неба, который можно было видть изъ-за срой стны. Патриція не плакала, но мучительно думала о томъ, что все это значитъ. Она не понимала, чмъ она могла оскорбить ттю, вступаясь за Дору, сказавъ слово о бдномъ посланномъ, и почему Дора не смла прямо сказать, чего ей хотлось, и зачмъ было столько преній объ этомъ обд? Что все это значило? Была ли Патриція права, а вс ошибались? Въ Барсэндз она узнала бы это.

Дора вошла въ изящномъ неглиже съ изобиліемъ голубыхъ бантовъ, волосы ея вились распущенными прядями по плечамъ. Какъ ихъ немного, невольно подумала Патриція, и какъ устроиваетъ она изъ нихъ такія великолпныя прически пышными косами? Дора, легко скользя, приблизилась къ Патриціи и обняла ее, сказавъ:— милая, я хочу помочь вамъ.

— Вы мой добрый ангелъ! вскричала Патриція и любовь самая искренняя засвтилась въ ея глазахъ.— Безъ васъ я не могу жить здсь, Дора!

— Я научу васъ жить здсь мирно и счастливо со мною или безъ меня, сказала Дора и прочла ей лекцію о необходимости безпрекословнаго повиновенія и молчанія.— Какая польза въ противорчіи? Мистрисъ Гэмли хозяйка въ дом, она глава и останется главой до конца жизни, и никто, начиная съ мистера Гэмли, не сметъ противорчить ей.

— Помните, заключила она свое поученіе:— никогда не оправдывайтесь сами и не вступайтесь ни за кого, какъ бы несправедлива ни была мистрисъ Гэмли, это капризъ и пройдетъ, она не злая женщина, только у нея такой характеръ. Не длайте ничего безъ приказанія, хотя бы дло касалось только того, чтобы спустить стору, или посовтывать подложить уголья въ огонь. Васъ разбранятъ, зачмъ вы не догадались сдлать ни того ни другого, но вы должны сдлать видъ, что заслужили выговоръ. Она сердится, если кто сметъ сдлать шагъ безъ ея позволенія. Къ чему же сердить ее? Если она скажетъ, что блое черно, говорите тоже, что блое черно. Что за важность? Если вы скажете, что блое бло, вы разсердите ее и выйдетъ исторія. Вы должны держаться въ тни, моя милая, что бы вы ни думали, не говорите ни слова о томъ, но будьте по наружности отголоскомъ ея.

— Дора! вскричала Патриція въ ужас:— какая жизнь! Лучше умереть! Я буду стараться угождать тт, это мой долгъ, но я не буду молчать, когда она несправедлива, не буду лгать въ угоду ей.

— Тогда вы не уживетесь въ Эбби-Хольм.

— Никогда, если можно ужиться только этимъ путемъ. Лучше пусть ття не любитъ меня, нежели я стану презирать себя.

— Длайте, какъ знаете, говорите, что думаете и сердите мистрисъ Гэмли. Но я надюсь, вы не будете ссориться со мною за то, что я такая трусливая и хочу жить въ мир.

— Я? Дора! Я не люблю ни съ кмъ ссориться. Я не ссорилась даже съ миссъ Причардъ! Милая Дора, я сегодня разсердила тетю, заступаясь за васъ. Я люблю миръ.

— А ваша защита навлекла на меня еще больше непріятностей. Брань не виснетъ на вороту. Не обращайте вниманія.

— Какъ я несчастна! вскричала Патриція.

— Вы не несчастны, вы эгоистка, сказала Дора, съ видомъ полнйшаго невднія, что сказала вещь оскорбительную для самыхъ необидчивыхъ людей.

— Нтъ, я не эгоистка, вскричала Патриція.— Я хочу только жить, какъ меня училъ дядя.

— Называйте, какъ хотите. Вамъ совтуютъ, какъ должно вести себя, чтобы въ дом былъ миръ, а вы упрямо хотите длать и себя и всхъ несчастными. Если это не эгоизмъ, то что это такое? Я не скажу больше ни слова. Я сказала все, что нужно, ваше дло помнить, и прошу васъ помните это. Она поцловала Патрицію, назвала ее милочкой, погладила по голов и скользнула къ двери. Взявшись за ручку, она остановилась, какъ будто вспомнила какую нибудь бездлицу, и сказала:

— Если завтра придетъ записка на ваше имя, милочка, вы отдадите ее мн, не читая.

— Записка на мое имя для васъ? спросила Патриція своимъ наивно изумленнымъ тономъ.

Хорошенькое личико Доры вспыхнуло отъ досады.

‘Она просто сводитъ съума своей глупостью’, сказала она про себя.

— Но отчего же эта записка придетъ не на ваше имя?

Дора проскользнула снова къ окну.

— Не спрашивайте, милочка, ласково пришепетывала она:— это моя маленькая тайна. Одно я могу сказать, что если вы не поможете мн, то я попаду въ большую непріятность. Вы поможете мн, милочка, и она очаровательно молящимъ взглядомъ смотрла въ глаза Патриціи.

— Разумется, я отдамъ вамъ вашу записку. Но если увидятъ и спросятъ? Я жду писемъ только отъ Гордона, и то не ране, какъ черезъ два мсяца.

— Такъ вы выдадите меня? спросила Дора, блдня.

— Нтъ, но я не съумю солгать.

— Такъ предоставьте мн выпутаться, несносная двочка, сказала Дора, такимъ сердитымъ тономъ, какимъ Патриція считала ее неспособной говорить.— Въ другой разъ я не положусь уже на вашу дружбу. Но теперь я доврилась ей и вы не должны измнить мн.

— Нтъ, не измню, отвчала Патриція, такъ же торжественно, какъ будто давала присягу.

Дора разсмялась и весело выбжала изъ комнаты, едва не сбивъ съ ногъ Бигнольдъ, горничную и наперсницу мистрисъ Гэмли. Еслибы она сбила, то завтра поутру ття Гэмли знала бы это и прочла бы ей о томъ наставленіе, въ которомъ было бы боле словъ, чмъ смысла.

И на этотъ вечеръ, запершись въ своей комнат, Дора всплакнула и со злостью сказала: ‘О, какъ бы я рада была, еслибы отказала ему! О! это было такъ дурно съ его стороны, зная сколько я рискую, заставить меня согласиться’.

XI.
Другъ отца.

— Два письма для меня, одно для васъ, лэди, ни одного для васъ, Дора, и одно для Патриціи, сказалъ мистеръ Гэмли на другое утро, разбирая письма.

Патриція вспыхнула, принимая письмо съ адресомъ, написаннымъ мужскимъ почеркомъ, и съ мильтоунской почтовой маркой. Она не сказала ни слова и, спокойно положивъ возл себя, принялась за завтракъ.

Ття Гэмли подозрительно посмотрла на нее. Отъ кого могло быть письмо и почему Патриція не читаетъ его? Мистрисъ Гэмли, какъ вс деспотическія натуры такъ же ненавидла тайны, какъ и сопротивленіе своей вол. Вотъ почему она такъ любила милую Дору. У Доры не было отъ нея ни одного сокровеннаго помысла съ тхъ поръ, какъ Дора поселилась подъ ея кровлей. Когда Дора здила въ Лондонъ, или гостила недлю у Барродэлей, и мистрисъ Гэмли не могла хать съ нею, потому что ознобила ноги, какъ она говорила, потому что у нея была подагра, какъ говорилъ докторъ, то Дора вела дневникъ, который предоставлялъ тет Гэмли развлеченіе на цлую недлю. Въ немъ Дора давала отчетъ о каждомъ час своей жизни. У нея не было тайнъ, исключая случаевъ, могла бы прибавить мистрисъ Гэмли, когда сама тетя желала скрыть что нибудь отъ мужа, и тогда какъ умно, съ какимъ тактомъ помогала ей милая Дора. Если Патриція, эта странная двушка прибавитъ ко всмъ своимъ проступкамъ еще тайны, то чаша терпнія тети Гэмли переполнится.

— Что же вы не читаете письма? спросила она рзко.

— Нтъ, ття, отвчала Патриція, не поднимая главъ.

— Кто пишетъ вамъ?

— Не знаю, ття.

— Не знаете? Молодая двица, моя племянница получаетъ письмо и не знаетъ отъ кого? Это необыкновенно, и несогласно съ моими понятіями о томъ, чмъ должна быть хорошо воспитанная двушка.

— Это врно отъ модистки, сказала Дора тономъ ангела-примирителя.— Дайте мн письмо, Патриція, если вы боитесь раскрыть его.

Патриція кинула ей письмо неловкимъ, робкимъ движеніемъ.

Дора пробжала его глазами съ видомъ полнйшаго спокойствія.

— Да, сказала она, опустивъ записку на колни и показывая печатное объявленіе, приложенное къ нему. ‘Миссъ Бигзъ иметъ тесть извстить мильтоунскую и пр.’.— Я знаю стиль Бигзъ, засмялась она.— Я говорила вамъ, Патриція, что вы получите отъ нея письмо.

— Что вы за непонятная двушка, сказала съ неудовольствіемъ мистрисъ Гэмли:— вы длаете горы изъ кротовыхъ кучекъ.

Мистеръ Гэмли прибавилъ съ мужской точки зрнія: — милая молодая лэди, никогда не тратьте пороху на пустяки. Когда вы захотите скрыть что нибудь отъ мистрисъ Гэмли или отъ меня, то, ради Бога, скрывайте лучше и не играйте въ игру: ‘я прячу, я прячу’, когда нечего прятать.

— Я не играю ни въ какую игру и мн нечего прятать, отвчала Патриція, задтая тономъ мистера Гэмли.

— Фью-ю, продолжительно просвисталъ этотъ джентльменъ:— мы можемъ и воевать, когда наша кровь закипитъ.

— О, мистеръ Гэмли, сказала Дора, сіяя сладостной улыбкой:— разскажите пожалуйста вашу прелестную исторію о томъ, какъ дерутся ирландскіе извозчики.

Мистеръ Гэмли шумно разсмялся, онъ видлъ эту драку на набережной Лондона и мастерски разсказывалъ о ней, и этотъ разсказъ былъ его любимымъ средствомъ забавлять общество. Разставивъ ноги, онъ принялся разсказывать, и непріятность была замята, но она сильно поколебала довріе супруговъ Гэмли къ Патриціи.

— Изъ-за чего же вы поднимали такую исторію, Патриція? спросила, смясь Дора, когда он остались одн.— Вы смшная дурочка.

Патриція не успла отвтить, потому что лакей доложилъ:

— Докторъ Флетчеръ.

По мильтоунскому обычаю такіе ранніе визиты не считались нарушеніемъ приличій, но Дора съ досадой пожала плечами — докторъ Флетчеръ не былъ изъ ея любимцевъ.

Высокій, худой, угловатый мужчина съ замтной просдью и впалыми щеками, лнивой и неловкой походкой вошелъ въ комнату. Большіе блестящіе глаза его были глазами мыслителя, а не наблюдателя, лицо было серьзно и даже печально, какъ лицо человка, который много размышлялъ о трудностяхъ и бдствіяхъ жизни, улыбка его была пріятна, но не радостна, но въ ней было такъ много терпливой доброты. Онъ казался старше своихъ лтъ и болзненнымъ человкомъ, выраженіе лица его говорило, что это человкъ, для котораго жизнь — трагическая дйствительность, а не лтній праздникъ и который ршилъ жить, какъ должно мужу среди этой дйствительности, предоставивъ лтніе праздники дтямъ.

Онъ былъ не бденъ, но далеко и не богатъ. Старый мистеръ Флетчеръ, умирая, оставилъ сыну и дочери только средства жить безъ скаредной экономіи и безъ прихотей. По смерти отца, докторъ Флетчеръ оставилъ профессію, которая утомляла его, и вернулся въ Мильтоунъ, чтобы учиться безъ помхи. Онъ былъ изъ числа натуръ тихихъ и мыслящихъ, а не изъ бойцовъ, которые идутъ въ міръ поднять кличъ борьбы со зломъ. Онъ поставилъ цлью ршить нкоторыя изъ запутанныхъ задачъ, приводящихъ въ недоумніе разумъ человческій, и выработать себ, по крайней мр, правдоподобную гипотезу, тамъ, гд все было темно и смутно для другихъ. И чтобы достичь этой цли онъ взялъ свточъ науки. Разумется, онъ считался страшно вреднымъ человкомъ въ Мильтоун. Его звали атеистомъ, а страшне этой клички не было въ Мильтоун. Научныя изслдованія его были предметомъ глубочайшаго презрнія, осужденія и отрицапія. Люди, наимене понимавшіе ихъ, всего пренебрежительне отзывались о нихъ и донимали его требованіями объяснить, какъ и почему дерево ростетъ, и соединить въ живой организмъ т элементы, которые онъ возмечталъ взвсить, измрить и опредлитъ въ мертвомъ организм.

Люди, признававшіе его талантливымъ человкомъ, безпощадно осуждали его за недостатокъ честолюбія и за то, что онъ зарывалъ свой талантъ въ землю. Вс мильтоунцы, впрочемъ, были согласны въ одномъ — что ему давно бы слдовало позаботиться о карьер, они считали его ничтожествомъ, потому что слава не протрубила его имени. Безвстное труженичество честной жизни было хуже, чмъ ничего для дтей вка, благоговющаго только передъ блескомъ мишуры. Когда ему говорили, что онъ долженъ бы былъ составить себ состояніе, онъ отвчалъ обыкновенно, что, по его мннію, люди, имющіе довольство, должны быть довольны, и что онъ считалъ безчестнымъ для обезпеченныхъ людей увеличивать толпу рабочихъ рукъ на рынк труда и понижать рабочую плату работниковъ. Это, быть можетъ, плохая политическая экономія, прибавлялъ онъ съ улыбкой. Многіе изъ друзей его говорили тоже, но прибавляли, что это человчная справедливость. Для другихъ политическая экономія шла прежде всего. Онъ презиралъ погоню за золотомъ, волненія и шумъ нашей общественной жизни, роскошь и чувственность домашней жизни, и то, что осуждалъ въ другихъ — того не допускалъ въ своей жизни. Но Мильтоунъ не принялъ его ученія. Хорошо откормленные и непробудно спавшіе умомъ мильтоунцы не могли имть ничего общаго съ хулителемъ ихъ боговъ. Старая пословица еще разъ оправдалась, пророкъ не былъ пророкомъ въ родномъ город, и самый христіанскій отзывъ о Генри Флетчер былъ: онъ съумасшедшій. Многіе прибавляли: и сестра его Катерина тоже.

Докторъ Флетчеръ рдко бывалъ въ обществ Мильтоуна, а въ Эбби-Хольм всего рже. Онъ не любилъ мистера Гэмли. Хотя онъ и былъ бы расположенъ сочувствовать иному человку изъ народа, пробившему себ дорогу, но мистеръ Гэмли, вульгарный и напыщенный выскочка, былъ ему противенъ. Онъ не могъ тоже преодолть и отвращенія къ мистрисъ Гэмли. Женщина съ ея претензіями на возвышенность чувствъ и неподкупную добродтель, женщина, которая не щадила ни сестры въ несчастіи, ни упавшаго брата, продалась за деньги мистеру Гэмли — была поруганіемъ идей доктора Флетчера о чистот и достоинств женщинъ и онъ, не смотря на долгую дружбу ихъ семей, не могъ не видть въ ней падшей женщины. Онъ жаллъ ее. Ее могла загнать въ такой бракъ только гнетущая нищета и безпомощность. Она сама была жертвой.

Докторъ Флетчеръ съ любопытствомъ взглянулъ на Патрицію. Она съ перваго взгляда понравилась ему. Смлость была оригинальнымъ явленіемъ для Мильтоуна, и чистота, выражавшаяся въ ея взгляд, составляла разительный контрастъ съ робостью и искусственной наивностью Доры. Если прежній блескъ свжести нсколько погасъ и избытокъ кипвшихъ молодыхъ силъ смнился слегка печальнымъ выраженіемъ, за то мысль начинала свтиться въ этихъ глазахъ. Об двушки составляли прелестную картину, которою залюбовался докторъ Флетчеръ — красота и для сдыхъ волосъ иметъ обаяніе. Одна была типомъ первой свжей молодости, каштановые волосы, отливавшіе золотомъ, роскошными косами оттняли блую кожу, волнистыя очертанія фигуры показывали еще не вполн сложившіяся формы молодости, другая была изящнымъ миніатюрнымъ созданіемъ, блымъ и розовымъ, съ голубыми глазами и золотыми волосами, правда краски были немного рзки, за то каждая линія была вполн округлена, пластична. Выраженіе ихъ лицъ даже для поверхностнаго наблюдателя представляло тотъ же контрастъ. Одна, въ строгомъ траур, казалась идеаломъ героини во многихъ отношеніяхъ: Іоанной д’Аркъ, св. Терезой, сестрой милосердія въ госпитал или честной подругой жизни бдняка, другая, въ кокетливомъ полутраур, была лэди гостиныхъ, созданная для баловства жизни, для которой было бы мученичествомъ пробыть двадцать четыре часа безъ горничной и единственной цлью которой было избгать непріятностей, доставлять себ вс удовольствія свта и обманывать карающую Немезиду — время.

Эти мысли смутно мелькнули въ голов доктора Флетчера, когда онъ, обмнявшись немногими словами съ Дорой, обратился къ молчаливой двушк, вышивавшей крестики по канв такъ же дурно, какъ дитя, въ первый разъ взявшее иголку въ руки.

— Вы — прізжая? сказалъ докторъ Флетчеръ, безъ формальности представленія.

— Да, отвчала Патриція, поднимая на него свтлые глаза.

— Вы долго останетесь здсь?

— Навсегда, я думаю, отвчала Патриція нсколько печально, и взглянула на Дору.

Дора была занята какимъ-то труднымъ моднымъ швомъ, шовъ всегда бывалъ для нея труденъ, когда возникало какое нибудь затруднительное обстоятельство въ жизни Гэмли.

— А? Кто же вы? спросилъ докторъ Флетчеръ, не сознавая преступленія противъ законовъ свта и святыни Гэмли.

— Миссъ Кэмбаль, племянница мистрисъ Гэмли, сказала Дора, въ безпокойств смотря на дверь.

— А, повторилъ онъ, припоминая.— Вы дочь Роберта?

— Нтъ. Дядя Робертъ былъ мн отцомъ, но родной отецъ мой — Реджинальдъ, я не помню его.

— Я думаю. Вы были малюткой, когда умеръ Реджинальдъ, я помню его хорошо. Мы были товарищами въ школ и потомъ въ коллегіи. Онъ былъ моложе Роберта годовъ на двадцать и мы звали Роберта капитаномъ, когда онъ былъ только лейтенантомъ. Неужели ваша тетушка не говорила вамъ ничего о старыхъ друзьяхъ вашего отца?

— Я помню теперь. Я рада видть васъ! вскричала Патриція, и передъ глазами ея, освщенная лучами солнца встала картина прошлой жизни ея: море, пурпуровые листья виргинской ползучки у окна ея, сдая голова дяди и цвтущее мужественное лицо Гордона.

Вспыхнувъ и дрожа отъ радости, она встала и протянула об руки доктору Флетчеру. Онъ былъ другомъ дяди, и родственникъ его былъ такъ добръ къ Гордону.

Докторъ Флетчеръ питалъ самое здоровое отвращеніе къ сентиментальнымъ восторгамъ молодости, но порывъ Патриціи тронулъ его. Онъ взялъ ея руки и пожалъ ихъ. Они такъ стояли, когда вышла тетя Гэмли.

— Я вижу, что мн не зачмъ представлять мою племянницу доктору Флетчеру, сказала владтельница Эбби-Хольма ледянымъ голосомъ.

— Миссъ Кэмбаль и я братски протянули другъ другу руки во имя прошедшаго, сказалъ докторъ Флетчеръ.— Она не знала, что я былъ товарищемъ ея отца.

— И за то она готова видть въ васъ своего дядю, faute de mieux, отвчала мистрисъ Гэмли съ саркастической улыбкой.

— О, тетя, вы не знаете какое счастье встртить въ чужомъ, дом кого нибудь кто знаетъ все о родномъ дом! вскричала Патриція.

— Я не сомнваюсь, моя милая, отвчала сухо мистрисъ Гэмли.— Разумется, я ничего не знаю о вашемъ родномъ дом и семейств.

— Дядя вспоминалъ мистера Флетчера еще наканун того дня, когда мы тонули.

— Мой бдный братъ врно начиналъ забывать многое, если вспоминалъ о мистер Флетчер, какъ объ единственномъ друг изъ старыхъ мильтоунскихъ друзей, отвчала тмъ же сухимъ и непріятнымъ тономъ тетя Гэмли.

— Все равно, для меня такое счастье слышать, какъ говорятъ съ любовью о тхъ, кого я люблю, вскричала горячо Патриція.

— Этотъ намекъ и несправедливъ и нелестенъ для меня, отвчала тетя Гэмли, формально наклонивъ голову:— оставимъ этотъ споръ, прошу васъ. Онъ нисколько не интересенъ для доктора Флетчера, и я надюсь, что онъ не истолкуетъ его въ томъ смысл, какой вы хотли придать ему.

И она остановила отвтъ, готовый сорваться съ губъ Патриціи, величественнымъ движеніемъ руки, которому никто не могъ противустоятъ. Этотъ величественный видъ былъ цпью рабства для супруга ея, этотъ величественный видъ поддерживалъ ея почетное положеніе въ Мильтоун, когда она, нищая лэди, играла роль львицы съ отрзанными когтями, теперь когда она стала женой ничтожества съ мшкомъ денегъ, и сдлалась львицей съ хорошо отросшими когтями, этотъ видъ покрывалъ всю вульгарность и грубость извощичьей клячи, съ которою она была впряжена въ одну упряжь. Мильтоунъ принялъ аксіому, что большее содержитъ въ себ меньшее, и царственный видъ львицы поглощалъ вульгарность и грубость извощичьей клячи.

Но этотъ величественный видъ не произвелъ ни малйшаго впечатлнія на доктора Флетчера. Онъ зналъ Розанну Кэмбаль коротко боле полустолтія и сильно сомнвался въ ея зоологическихъ аттрибутахъ. Онъ продолжалъ говорить съ Патриціей, и она разсказала ему о Барсэндз и Сирен.

— Милый Барсэндзъ! Жизнь хороша была тогда! вскричала она, и лицо ея засіяло такимъ счастьемъ и красотой, что даже тетя Гэмли была поражена и долго не сводила глазъ съ нея.

— Вы непремнно должны пріхать къ намъ и познакомиться съ сестрой моей Катериной, сказалъ улыбаясь докторъ Флетчеръ и прикоснулся къ рук Патриціи, чтобы пробудить ее изъ забытья.

— Я буду очень рада, отвчала она съ свтлой улыбкой.— Когда я могу пріхать?

Тонкія губы мистрисъ Гэмли сжались, а губки Доры слегка надулись въ зпакъ сочувствія.

— Уврены ли вы, докторъ Флетчеръ, что вашей сестр будетъ пріятно общество такой молодой двушки?

— Вы знаете Катерину, отвчалъ онъ: — и такая двушка, какъ… какъ васъ зовутъ, дитя? Патриція? какъ Патриція, понравится ей.

Когда докторъ Флетчеръ ухалъ, начались непріятности. Тетя Гэмли была не въ дух и тогда жизнь въ Эбби-Хольм была тяжелымъ крестомъ. Сначала тетя Гэмли выговаривала Патриціи за ‘отвратительную нескромность’, и когда Патриція начала оправдываться, тетя Гэмли обратилась къ Дор и ледянымъ тономъ, съ выставкой необычайной вжливости сказала, что Дора не имла никакого права представлять кого либо въ ея отсутствіи. Почему могла Дора знать намренія мистрисъ Гэмли относительно знакомства Патриціи съ Флетчерами. Положимъ, они были старыми знакомыми, но они были такими странными людьми, а Патриція была и безъ того довольно эксцентрична и ей не зачмъ сдлаться еще эксцентричне, благодаря чужому вліянію. Тетя Гэмли много распространялась о вред идей доктора Флетчера, хотя никогда не провряла ихъ и едва ли понимала, и заключила длиннымъ разсужденіемъ о безуміи и нечестіи свободнаго мышленія относительно предметовъ, утвержденныхъ авторитетами. Она серьзно упрекала Дору за послдствія этого знакомства и нарисовала яркую картину будущей гибели Патриціи — неотвратимаго послдствія сегодняшнаго знакомства. Яркость собственныхъ красокъ и паосъ собственнаго краснорчія до того очаровали тетю Гэмли, что она забыла свою досаду. Когда она кончила, милая Дора подняла глаза и сказала съ ангельской кротостью:

— Я знаю, все, что вы говорите — совершенная правда, милая, но что же я могла сдлать? Онъ сказалъ, что сейчасъ догадался, что Патриція изъ рода Кэмбалей, потому что она такъ похожа на васъ, и просилъ представить его.

— Въ такомъ случа, вы едва ли могли отказать, отвчала мистрисъ Гэмли, въ глазахъ которой еще носился образъ сіяющей красоты Патриціи, такъ внезапно открывшейся передъ нею, и она нашла лесть Доры пріятной.

— Докторъ Флетчеръ просто очарованъ Патриціей, можетъ быть это подогртое чувство той необыкновенно нжной дружбы, которую онъ, кажется, питалъ къ вамъ, продолжала значительно разсмявшись Дора.

— Глупости, дитя, отвчала мистрисъ Гэмли, но улыбнулась.

По лтамъ она могла быть матерью доктора Флетчера, ровесника ея мужа. Но не смотря на лта, у мистрисъ Гэмли была слабость — многочисленность поклонниковъ. Ни одинъ мужчина не могъ поговорить съ нею и выказать нкоторое оживленіе въ разговор, не бывъ занесенъ въ дневникъ ея подъ названіемъ: новая жертва. Согласно ея ненаписанной автобіографіи, главной чертой жизни ея было то, что каждый изъ мильтоунскихъ джентльменовъ, считавшихся въ числ жениховъ, жаждалъ назвать ее своею, и хотя она не могла сказать, чтобы каждый джентльменъ признавался ей въ этомъ, за то она всегда могла объяснить его молчаніе признаками, обнаруживающими разбитое состояніе его сердца. Въ молодости она была красивой, стройной, эффектной двушкой, ненасытно тщеславной и ненасытно честолюбивой. Правда, что одинъ честный, простоватый юноша, котораго она водила за носъ, буквально пустилъ себ пулю въ лобъ, когда она отказала ему. Эта жертва до того глубоко потрясла ее, что она стала съ тхъ поръ считать себя неотразимой и роковой красотой.

— Не глупости вовсе, моя милая, смло противорчила ей Дора.— Какъ можете вы говорить это, когда весь Мильтоунъ знаетъ, почему мистеръ Флетчеръ не женился.

— Дора, глупое дитя. Я не позволяю говорить такой вздоръ, сказала тетя Гэмли смясь, потомъ обратилась къ Патриціи и ласково сказала:— Я врю, что свиданіе съ старымъ другомъ семейства могло взволновать васъ, моя милая. Но вы должны выучиться владть вашими чувствами, дитя, и боле походить на другихъ людей, иначе я не знаю, какъ мы будемъ жить вмст, но и это было сказано ласково.— Примите въ хорошую сторону то, что я сказала вамъ, и помните, что я лучшій вашъ другъ въ мір. Но я понимаю свой долгъ въ отношеніи васъ и не буду баловать васъ.

Патриція поцловала ее, а Дора, зная, что похвалы всего пріятне тет Гэмли, сказала самымъ ласковымъ тономъ:

— Другъ! Да, вы другъ всмъ, милая, дорогая мистрисъ Гэмли. Что бы мы вс длали безъ васъ?

— Да, отвчала мистрисъ Гэмли и вздохнула. Въ эту минуту она видла въ себ мать всхъ скорбящихъ, несшую на рукахъ своихъ скорби и немощи цлаго Мильтоуна.

— Дора, я не слыхала, чтобы докторъ Флетчеръ просилъ представить его мн, потому что я похожа на ттю Гэмли, сказала Патриція, когда он остались одн. Она уже на столько преуспла въ наук свта, что сдлала этотъ вопросъ, когда ушла тетя Гэмли.

— И я не слыхала, отвчала холодно Дора.

— О, Дора!

— О, Дора! Что-жь тутъ такого? вы маленькая святоша. Имйте, наконецъ, здравый смыслъ, дитя. Еслибы я не сказала этого, мистрисъ Гэмли ворчала бы безъ конца. А я сказала, что старый дуракъ нашелъ сходство между ею и вами, и этотъ комплиментъ далъ другое направленіе ея мыслямъ. Она врно была хороша собой въ молодости, продолжала Дора, льстя Патриціи, но та была слишкомъ глупа, чтобы понять комплиментъ, заключавшійся въ этихъ словахъ.

— Но ложь — зло, сказала Патриція.

— Душа моя, вамъ надо забыть эти глупости, живя въ Эбби-Хольм. Мы живемъ въ свт и невинная ложь — законна, она избавитъ отъ непріятностей, и вы тоже будете длать черезъ нсколько мсяцевъ.

— Никогда, Дора! въ негодованіи вскричала Патриція.— Я лучше буду милостыней выпрашивать себ кусокъ хлба.

— А я лучше хочу имть готовый кусокъ хлба, да и много масла къ нему, засмялась Дора, но тотчасъ перемнивъ тонъ, сказала:— Я люблю хлбъ домашняго печенья, онъ вкусне булочнаго. Она заслышала шаги мистрисъ Гэмли, и знала, что тетя имла привычку останавливаться на нсколько секундъ у двери. Имъ подали къ обду домашній хлбъ.

До дня званаго обда въ Крэгфут у Гэмли не случилось ничего особеннаго. Дора старалась загладить непріятное впечатлніе своей морали на Патрицію ангельской добротой. Она учила ее женскимъ рукодльямъ, безику, къ которому бывшій отважный рулевой Сирены выказывалъ полнйшую неспособность, устроила Патриціи роскошный шиньонъ, отъ котораго разболлась у той голова, и умла выставить самыя ужаснйшія преступленія ея противъ кодекса Гэмли, какъ лучезарныя проявленія прекраснйшихъ намреній, и на самый худшій конецъ какъ ошибки неопытности, словомъ, Дора была ангеломъ хранителемъ Патриціи. Эти дв недли протекли счастливо, мистрисъ Гэмли была мене раздражительна, мистеръ Гэмли боле чмъ когда-либо окружалъ ее самымъ лестнымъ вниманіемъ.

Самъ онъ сіялъ, и боле чмъ когда-либо смотрлъ человкомъ, которому повезло. Онъ нсколько разъ говорилъ особенно любезно съ Патриціей, и никогда такъ не говорилъ при другихъ съ Дорой. И всему причиной было приглашеніе на обдъ въ Крэгфутъ. Жизнь до того съузилась въ этомъ многолюдномъ дом, что простой званый обдъ, за полмилю отъ дома, былъ событіемъ, которое отмчалось въ хроник дома измненіемъ расположенія духа и большимъ оживленіемъ. Это могло быть понятно въ отношеніи Доры: Сидней Лоу былъ красавецъ и они переписывались между собой, но почему мистеръ Гэмли былъ такъ пріятно оживленъ? Цпи его, видно, были очень тяжелы, если ожиданіе провести полдня вдали отъ своей лэди и вмст съ милой Дорой могло быть причиной такой радости. Такъ и было: полковникъ Лоу сдлалъ доброе дло и ему обитатели Эбби-Хольма были обязаны двумя недлями сравнительной ясности погоды.

XII.
Canis in praesepi.

Мистрисъ Лоу въ продолженіе этихъ двухъ недль не переставала ежедневно выражать свое удивленіе на счетъ неожиданнаго предложенія супруга, вопервыхъ, къ чему имъ было давать обдъ, когда по счету мильтоунскихъ приличій, за ними не считалось обда, когда такъ трудно было выпросить денегъ у полковника на хозяйство, и еще звать этихъ Гэмли, которыхъ онъ терпть не могъ, не онъ ли всми силами возставалъ претивъ принятія богатаго пивовара въ высшее мильтоунское общество? Онъ посл всхъ открылъ свои двери мистеру Гэмли и никогда не называлъ мистрисъ Гэмли иначе, какъ: старая вдьма и продажная двка. Самъ онъ женился на дочери лэди Грэгэмъ изъ-за денегъ, но что-жь въ этомъ? Онъ могъ это сдлать, то, что сдлала мистрисъ Гэмли было совершенно другимъ дломъ.

Сидней еще боле матери удивился этому обду, хитрый и подозрительный, и потому почти всегда проницательный въ мелочахъ, на этотъ разъ онъ былъ совершенно сбитъ съ толку. Онъ врилъ въ свое вліяніе на отца и любовь ослпляла его. Онъ не зналъ, что видть въ этомъ обд? Была ли то ловушка или счастливый случай? Подозрвалъ ли его отецъ что нибудь и потому хотлъ видть въ какихъ отношеніяхъ находятся молодые люди другъ къ другу, или въ порыв отцовской нжности хотлъ видть, на сколько прилична Дора Дрммондъ, чтобы быть будущей владтельницей Крэгфута.

По взаимному безмолвному соглашенію имя Гэмли не упоминалось ни отцемъ, ни сыномъ въ продолженіе двухъ недль. Когда насталъ день обда и полковникъ ршалъ вопросъ о томъ, кому дать первыя мста, онъ сказалъ, пріятно улыбаясь:

— А ты поведешь хорошенькую наслдницу, Сидъ. Я полагаю, она будетъ наслдницей стараго вора.

— Въ этомъ нтъ сомннія, я думаю, отвчалъ Сидней съ неосторожной поспшностью.

— И я думаю, ей достанется хорошій кусочекъ, когда дьяволъ возьметъ свое.

— Можетъ быть, но я не думаю, чтобъ онъ былъ чертовски богатъ, отвчалъ Сидней тономъ невинности.

— Ты не знаешь, какъ велико его состояніе? И ты говорилъ это о твоихъ друзьяхъ Эбби-Хольма: можетъ ли это быть? вскричалъ полковникъ, съ самымъ досаждающимъ удивленіемъ.

— Я? почему же я долженъ знать дла мистера Гэмли? спросилъ Сидней, неловко задвигавшись на стул, подъ подозрительнымъ взглядомъ отца.

— Вотъ безкорыстіе, достойное аркадскаго вка! вскричалъ полковникъ, засвиставъ.

Сидней вспыхнулъ, но не поднялъ брошенную перчатку.

— Эта новая племянница тоже получитъ что-нибудь, говорила мистрисъ Лоу, въ счастливомъ невдніи того, что читалось между строками.

— Это, какъ и всегда доказываетъ вашу дальновидность, дко усмхнулся полковникъ:— какъ можете вы говорить такой вздоръ, Матильда? Старый чистильщикъ сапоговъ крпко держится за деньги и не раздлитъ свое имніе, чтобы дать равную долго женинной племянниц. Онъ хочетъ быть родоначальникомъ цлой династіи знаменитыхъ Гэмли. Эти люди изъ грязи и денегъ всегда мечтаютъ быть родоначальниками фамиліи, несчастные сумасшедшіе.

Сидней все молчалъ и полковникъ вонзилъ въ него новое копье.

— Счастье, что маленькая сандрильона не дурна собой, продолжалъ онъ:— она довольно прилична, если принять все во вниманіе. Еслибы она была здоровой двушкой съ грубой, смуглой кожей и руками коровницы, какъ свойственно ея пород, то шансы ея были бы плохи, хоть она и выиграла бы въ здоровья, но такъ какъ она золотушна, то и должна заплатить за эти шансы обычной цной золотушныхъ двицъ.

— Золотушна? Какъ можете вы говорить такія вещи? вскричалъ Сидней, затронутый за-живо.— Она совершенно здорова и кровь ея такъ же чиста, какъ моя.

Въ глазахъ полковника Лоу мелькнула лукавая искорка. ‘Попалъ’, подумалъ онъ.— Ну, сказалъ онъ:— эти блыя и розовыя голубоглазыя двушки съ золотистыми волосами всегда золотушны, миссъ Дрммондъ не уйдетъ отъ неизбжнаго. Она платитъ пеню за полузаморенныхъ голодомъ предковъ, за отравленный воздухъ, которымъ раса ея дышала цлыя столтія въ своихъ норахъ, а ты, мой милый, былъ джентльменомъ еще въ лиц твоего прадда и его пращура. Теорія о единой плоти и крови годится только для выборныхъ митинговъ, но не говорите никогда мн о томъ, что одинъ человкъ стоитъ другого, ни о природномъ равенств и ни о какой проклятой радикальной чепух. Джентльменъ есть джентльменъ, а чернь есть чернь, и самъ всемогущій Богъ не можетъ пересоздать ихъ.

— Напрасно горячитесь, тятенька, я вовсе не думаю выступить за теорію единства плоти и крови, сказалъ Сидней, а мистрисъ Лоу смиренно остановила супруга за нечестивую рчь тономъ ужаса:— полковникъ, и передъ мальчикомъ.

— Я и не говорю этого. Ты не былъ бы моимъ сыномъ, еслибы выступилъ за радикализмъ, отвчалъ полковникъ:— но меня бситъ, когда я слышу, что ты водишься съ этимъ нищенскимъ отродьемъ. Негодяй, котораго я полосовалъ хлыстомъ на улиц столько разъ, сколько дней въ году, и теперь онъ стъ за моимъ столомъ, какъ ровня, и сынъ мой говоритъ объ его отродь: какъ будто оно было одной крови съ нами. Меня это бситъ, Сидъ, хоть у него и есть туго набитая мошна, и онъ можетъ купить насъ, Лоу, и все наше, начиная съ чердака до фундамента. Пусть она хорошенькая двчонка, но ты не долженъ заглядываться на нее. Лоу долженъ имть боле гордости.

— Къ чорту гордость, когда дло идетъ о хорошенькой двочк, сказалъ Сидней съ натянутымъ смхомъ: — у всхъ Лоу на этотъ счетъ мткіе глаза, и до сихъ поръ я не слыхалъ, чтобы какой-нибудь Лоу спрашивалъ: шелковая или выбойчатая юбка, если она прикрываетъ хорошенькія ножки.

— Мой мальчикъ! возопила мистрисъ Лоу и слезы выступили на безцвтныхъ глазахъ ея.

Она была бы на своемъ мст, оставшись старой двой, выгадывающей мелочную экономію и раздающей еще боле мелочныя милостыни, или оставшись вдовой, и далеко неутшной, съ милой двочкой, которая сняла бы съ ея плечь вс заботы о хозяйств и не причинила бы ей никакихъ заботъ на счетъ нравственности и манеръ, но судьба сдлала ее матерью и женой промотавшихся кутилъ и потому участь ея была очень горька. Нечего удивляться, что она постоянно бранила брачную жизнь и постоянно отзывалась съ самымъ болзненнымъ ужасомъ объ отвтственности дать жизнь другому существу.

— Извините, mater, если я оскорбилъ васъ, сказалъ Сидней, который считалъ за лучшее держаться теперь политики сыновней почтительности.— Я думалъ, что вы ушли. Буду впередъ умне. Пойду очищу свое беззаконіе дымомъ зелья, и онъ поспшилъ уйти изъ огня.

— Ты ловкая собака, да теб не провести меня, мастеръ Сидъ, если я найду другой выходъ изъ этой проклятой ямы, послалъ ему вполголоса отецъ послдній выстрлъ.— Теперь, Матильда, ядовито сказалъ онъ: — я совтую вамъ идти и поручить себя талантамъ вашей копуньи, быть можетъ ей удастся сдлать васъ самымъ страшнымъ пугаломъ изъ всхъ мильтоунскихъ лэди, а времени немного.

— Вы всегда говорите самыя непріятныя вещи, полковникъ, вскричала бдная мистрисъ Лоу, безцльно заметавшись по комнат.

Насмшки мужа дйствовали на нервную систему ея, какъ втеръ на кучу мякины, и мысли ея, никогда не отличавшіяся ни опредленностью, ни ясностью, крутились хаосомъ въ голов ея, когда онъ начиналъ поддразнивать и язвить ее, и это было именно причиной, побуждавшей его язвить и поддразнивать ее.

Затмъ полковникъ Лоу ушелъ совершенно довольный въ библіотеку, но когда онъ досталъ свои счетныя книги и набросалъ итоги на листк бумаги, довольное выраженіе исчезло съ лица его. Онъ часто хмурился и грызъ свои обточенные ногти во время этого процесса. ‘Мн нужны деньги, сказалъ онъ себ: — но эта проклятая грязь’. И ни малйшаго сомннія не возникло въ ум его на счетъ того, что и ‘грязь’ можетъ имть другіе планы, онъ думалъ, что ему стоило только нагнуться и поднять лежавшее въ ней у ногъ его золото.

Не такую будущность готовилъ мистеръ Гэмли для Доры. Не такую будущность приготовила бы себ и Дора, еслибы знала, что Крэгфутъ заложенъ съ кухни до чердака. Знай она это, то она не поставила бы себ въ необходимость, рядя себя въ атласъ и жемчугъ, думать о томъ, какъ очаровать отца и мать Сиднея. Въ обд не было ничего замчательнаго. Онъ походилъ на вс обды, на которые хозяинъ сзываетъ третьестепенныхъ гостей и потому позволяетъ себ принимать не въ мру снисходительный и черезъ-чуръ фамильярный тонъ. Джентльмены позволяютъ себ иногда подобнаго рода штуки — это джентльмены, которымъ случайности рожденія, доставили первое мсто въ свт, потомки даровитой расы, занимающіе высшія мста и владющіе тою прозрачною сущностью, которая даетъ поводъ называть ихъ людьми, у которыхъ есть чмъ рисковать, люди, побывавшіе въ общественныхъ школахъ, и дошедшіе до Оксфорда, которые умютъ входить въ комнату съ граціей и вывертываться съ тактомъ изъ затруднительныхъ положеній въ обществ, говорить съ чистйшимъ акцентомъ и грамматической правильностью, свободно читать французскихъ писателей классиковъ, Бальзака и Горація, стрлять на лету, фехтовать и играть на бильярд,— словомъ длать все то, что длаютъ джентльмены, въ которыхъ гордость расы подавила человчность.

Полковникъ Лоу былъ джентльменомъ такого рода, тиранъ слабыхъ, наглый съ людьми низшихъ сословій, презиравшій все, что не считалъ равнымъ себ. Онъ не считалъ за нужное выставить ни своихъ изящныхъ манеръ, ни лучшаго вина для гостей, которыхъ собралъ: богатаго выскочку плебея, съ которымъ готовился породниться, ректора, почтеннаго джентльмена, съ крохой мозга, доктора, незначительной личности, по оцнк полковника, потому что онъ жилъ профессіей, двухъ посредственностей, какъ Коллинсоны, двухъ странныхъ энтузіастовъ-радикаловъ, свободныхъ мыслителей, защитниковъ женскихъ правъ, и Богъ знаетъ еще какихъ нелпостей, въ род доктора Флетчера и его сестры.

Но никто изъ гостей не обращалъ вниманія на боле тонкіе оттнки манеръ полковника. Знакомые маленькаго мстечка до того хорошо знаютъ другъ друга, что если у кого-нибудь изъ нихъ есть скверная привычка бывать въ дурномъ расположеніи духа, то когда онъ выказываетъ эту привычку боле обыкновеннаго, говорятъ, что на него нашелъ его припадокъ. Дора была счастлива потому, что сіяла звздой между пожилыми дамами, миссъ Флетчеръ, хотя поражала царственной осанкой и благородной наружностью, была сорокалтней двой и не умла одваться. Мистеръ Гэмли былъ счастливъ, потому что Дора сіяла и мистрисъ Гэмли не было съ ними. Барродэли были рады провести вечеръ не. дома и хорошо пость.

Только семейство полковника понимало хорошо значеніе его манеръ, и это пониманіе привело въ такое нервное состояніе жену его, что обычная холодная манера ея перешла въ тревожную, и мистрисъ Лоу имла такой видъ, будто была оскорблена всми гостями, кром мистера Барродэля, съ которымъ она занялась исключительно, потому что у него были здоровыя легкія и онъ могъ говорить цлые часы, не ожидая отвта. Сидней, зная, что отецъ слдитъ за каждымъ шагомъ его, былъ очень сдержанъ въ отношеніи Доры, такъ что она выказала ему неудовольствіе холодностью, которая была для мистера Лоу явнымъ доказательствомъ короткости, такъ что ему вовсе не было надобности поймать тайное пожатіе руки, посл котораго прелестная улыбка засіяла на лиц Доры.

Когда дамы ушли и джентльмены сли поближе другъ къ другу, полковникъ Лоу, пившій очень много вина, обратился къ мистеру Гэмли, который пилъ не мене, и сказалъ со смхомъ, выражавшимъ очень многое, начиная съ честнаго восхищенія до самой наглой дерзости:

— Ваша двочка хорошетъ день это дня, Гэмли. Глаза мистера Гэмли сверкнули и онъ, откинувъ борты фрака, улыбнулся съ горделивой скромностью владльца, принимающаго похвалу своей собственности.

— Она не дурна, на нее не покажутъ пальцемъ въ толп за безобразіе, отвчалъ онъ съ эффектнымъ движеніемъ руки, сверкавшей брильянтами:— но что лучше красоты, она добрая двушка.

— Добрая двушка? эхомъ отозвался полковникъ.— Кому какое дло до того, добра ли женщина? Лишь бы только она была хороша собой и любила насъ, когда мы о томъ попросимъ ее — вотъ все, что намъ нужно отъ женщинъ. Ни одна изъ вашихъ добрыхъ женщинъ не стоитъ соли, которую съдаетъ.

— Я прошу позволенія не согласиться съ вами, сказалъ поучительнымъ тономъ мистеръ Гэмли:— я думаю, что лэди должны непремнно быть добрыми, для того, чтобы быть въ состояніи выносить маленькія искушенія своей жизни и нести свои маленькіе кресты, лэди, когда он слабы, длаютъ много зла.

— Въ этомъ я согласенъ съ вами, сказалъ полковникъ Лоу со смхомъ:— женщины слабыя и безмозглыя просто чортъ знаетъ что такое, но ваша племянница не такая, сколько я понимаю.

— Она мн не племянница. Миссъ Дрммондъ только кузина моя, сказалъ мистеръ Гэмли.— Я понять не могу, почему съ самаго начала ее всегда везд считали моей племянницей. Племянница, да племянница, чортъ возьми, несмотря на вс мои увренія въ противномъ.

— Такъ! Она ваша кузина. Мистрисъ Гэмли очень доврчива, сказалъ сухо полковникъ.

— Миссъ Дрммондъ иметъ ту же цну для мистрисъ Гэмли, какъ и для меня, она правая рука мистрисъ Гэмли, какъ и моя, отвчалъ онъ отчетливымъ голосомъ.— Мистрисъ Гэмли, какъ вы знаете, очень слабаго здоровья, и миссъ Дрммондъ ангелъ нашего дома, я могу сказать это, не возмутивъ мистера Барродэля.

— Ага! Это прекрасно! Такою именно и должна быть пріемная дочь, сказалъ полковникъ.

Мистеръ Гэмли нахмурился, но не отвчалъ ни слова.

— И, однако, продолжалъ полковникъ:— чмъ боле вы цните не, тмъ трудне вамъ будетъ разставаться съ нею, когда она оставитъ васъ.

— Я не подозрвалъ, что миссъ Дрммондъ иметъ намреніе оставить насъ, сказалъ чопорно мистеръ Гэмли.

— Нтъ? Неужели же вы надетесь держать всю жизнь при матери такое прелестное созданіе? засмялся полковникъ:— явится принцъ красавчикъ и вамъ придется разстаться съ нею.

Мгтеръ Гэмли вспыхнулъ, Сидней поблднлъ.

— Я не слыхалъ ни о какомъ принц красавчик, но я знаю одно что я не встрчалъ еще человка, котораго бы выбралъ для нея. Да и если сказать правду, я вовсе не думаю выдавать ее замужъ. Ей незачмъ выходить замужъ, пока надъ Эбби-Холмомъ есть крыша, а въ кухн огонь. Кто будетъ такъ добръ къ ней, какъ мы? Кто будетъ содержать ее какъ лэди, какъ мы содержали? Она счастливе съ нами, да и впереди много времени.

Онъ говорилъ горячо, а полковникъ смотрлъ на него съ любопытствомъ, стараясь прочесть его скрытыя мысли.

— Это все прекрасно, когда мы такъ разсуждаемъ теперь, сказалъ онъ:— но вы не будете же препятствовать замужеству ея, если представится хорошая партія? Джентльменъ хорошей крови?

— Хорошей крови? хорошій вздоръ! грубо перебилъ мистеръ Гэмли.— Хорошая кровь можетъ такъ же скверно устроить себ жизнь, какъ и худая кровь, а иногда еще гораздо хуже. Я бы отказалъ первому лорду Англіи, если бы не счелъ его хорошей партіей для нея.

— Я бы думалъ, что лордъ, и даже не первый, ровня миссъ Дрммондъ, спокойно замтилъ полковникъ.

— Слушайте, полковникъ: я человкъ, который самъ проложилъ себ дорогу, сказалъ мистеръ Гэмли, повернутъ стулъ бокомъ къ столу и вытянувъ ноги.— Я привыкъ цнить вещи по настоящей цн ихъ, а не по имени. Я знаю цифру миссъ Дрммондъ, и лордъ или не лордъ, я говорю вамъ, что тотъ долженъ самъ стоить хорошей цны, кто хочетъ получить мое согласіе.

— Но если человкъ понравится вамъ? настаивалъ полковникъ:— вы тогда выровняете дорогу для молодежи? вы не отпустите мужа ея съ пустыми руками?

Мистеръ Гэмли понялъ все. Онъ выпрямился, оперся твердо ногами въ полъ, откинулъ борты фрака и въ упоръ посмотрлъ сначала на полковника, потомъ на Сиднея, посл минутнаго молчанія онъ сказалъ вскимъ голосомъ, будто произнося приговоръ на судейской скамь:— я желаю, чтобы вс знали, знали какъ нельзя ясне, что я не дамъ миссъ Дрммондъ и мднаго фартинга, когда она выйдетъ замужъ. Что я сдлаю для нея, если она не выйдетъ замужъ и будетъ такъ же поступать въ отношеніи мистрисъ Гэмли и меня — другой вопросъ. Но человкъ, который захочетъ быть мужемъ ея, долженъ дожидаться моей смерти, чтобы надть мои башмаки, да и тогда сомнительно, придутся ли они ему по ног. Пока я живъ, онъ не увидитъ ни фартинга моихъ денегъ.

— Это ясно, сказалъ полковникъ съ усмшкой.

— Да, это ясно, эхомъ отозвался мистеръ Гэмли:— я не хочу, чтобы около меня шныряли искатели богатства, полковникъ, вы въ томъ можете быть уврены.

Онъ сказалъ это такъ громко, что слова его обратили на себя вниманіе доктора Флетчера, разговаривавшаго съ докторомъ Уингэмомъ о затруднительномъ положеніи одного фермера, Джемса Гарта, землю котораго хотлъ купить мистеръ Гэмли.

— Кто говоритъ объ искателяхъ богатства? спросилъ лниво докторъ Флетчеръ.— Разв они водятся въ Мильтоун?

— Можетъ быть, вы сами можете отвтить на этотъ вопросъ, засмялся полковникъ Лоу: — вы поклонникъ красоты миссъ Дрммондъ, мы вс это знаемъ.

— Она прехорошенькая, и нельзя не интересоваться двушкой, которая выросла на нашихъ глазахъ.

— Ради самого неба, Флетчеръ, хоть вы не вмшивайтесь. Я ненавижу слышать, какъ разбираютъ по ниточкамъ мидьтоунскихъ лэди, какъ простыхъ служанокъ, закричалъ свирпо Сидней:— это такая подлая неприличность, и я удивляюсь, какъ вы, джентльмены, позволяете себ это.

— Я согласенъ, что такое отношеніе къ женщин неприлично, сказалъ докторъ Флетчеръ:— и это не въ моихъ привычкахъ.

— Я очень обязанъ мистеру Сиднею Лоу за его заботливость, усмхнулся дко мистеръ Гэмли:— но нкоторыя дла не мшаетъ обсуждать публично, чтобъ не было ложныхъ толкованій, когда придетъ время. И я желаю, чтобъ весь міръ зналъ о томъ, что миссъ Дрммондъ не получитъ ни гроша, если выйдетъ замужъ при жизни мистрисъ Гэмли, которой она такъ нужна.

— Пусть птицы небесныя и зври земные разнесутъ всть объ этомъ тмъ, кому слдуетъ. Флетчеръ, Уикгэмъ, слышите ли вы? Вы не должны влюблятся въ миссъ Дрммондъ. Она, плнная фея Эбби-Хольма, а девизъ мистера Гэмли: Canis in praesepi.

Полковникъ Лоу сказалъ это громкимъ голосомъ, съ самой изящной вжливостью, но улыбка и взглядъ его были такъ непріятны, что докторъ Уикгэмъ сказалъ вполголоса Генри Флетчеру:— Мефистофель, клянусь Юпитеромъ.

Сидней поблднлъ отъ ярости и только все уваженіе къ свтскимъ приличіямъ удержало его отъ вспышки животной злобы:— узда не крпкая и дйствительная только въ гостиной, но, когда нтъ чистаго золота, мы должны довольствоваться мдью и одобрить Сиднея за то, что онъ ради этихъ побужденій не далъ оелеухи отцу и не кинулся душить мистера Гэмли.

— Я не понимаю, что вы хотите сказать на вашихъ иностранныхъ языкахъ, сказалъ богатый пивоваръ, потягивая вино и смакуя его съ причмокиваньемъ.— Я не много учился, зналъ всего одинъ девизъ, и когда я женился на миссъ Кэмбаль и завелъ карету съ гербомъ, то выбралъ девизомъ: Victrix fartun sapientia, что означаетъ, какъ мн сказали: мудрость побждаетъ фортуну. И я говорю: это такъ, и я всегда испытывалъ, что оно такъ и есть, заключилъ онъ съ самымъ задорнымъ раскатомъ голоса и вызывающей манерой.

— Этотъ девизъ можетъ годиться и для другого, сказалъ дерзко Сидней.

— Безъ сомннія, безъ сомннія, отвчалъ мистеръ Гэмли, засовывая большіе пальцы въ проймы жилета и наигрывая остальными маршъ побды на выпяченной груди.— Но когда вамъ удастся поймать сонную лисицу въ нор, мистеръ Сидней, тогда девизъ этотъ можетъ пригодиться для другого. Эге! Когда греки сходились вмст, то поднимался кличъ войны. Кто-то сказалъ это, я думаю, это напечатано въ какой-то книг.

— Справедливо, замтилъ полковникъ Лоу:— но въ Мильтоун нтъ грековъ, и онъ лукаво взглянулъ на сына.— Джентльмены, вы не пьете боле. Не идти ли намъ къ дамамъ?

— И просить извиненія у миссъ Дрммондъ за то, что мы такъ непростительно сдлали ее предметомъ спора, сказалъ Сидней съ мрачнымъ взглядомъ.

— Да, правда, подтвердилъ докторъ Флетчеръ.

— Приберегите вашъ духъ на то, чтобы студить свою похлебку, джентльмены, сказалъ мистеръ Гэмли съ нескрываемой боле дерзостью:— миссъ Дрммондъ не нуждается въ защитник, пока я живъ.

— Вамъ бы слдовало лучше исполнять вашу обязанность, дко усмхнулся Сидней, на^— что мистеръ Гэмли, котораго нельзя было переговорить, обернулъ назадъ голову, остановившись въ дверяхъ столовой, и сказалъ:— скажите это вашему отцу, и, раскачиваясь, прошелъ черезъ залу въ гостиную.

Въ гостиной Сидней, разгоряченный виномъ и злобой, оказывалъ Дор самое явное вниманіе, онъ ршился идти на перекоръ всему — отцу, мистеру Гэмли и обстоятельствамъ. Это было плохой политикой. Полковникъ Лоу, тоже взбшенный тмъ, какъ смлъ выскочка пивоваръ не принять съ восторгомъ перваго намека джентльмена о родств, осыпалъ Дору любезностями самыми отеческими, чтобъ показать, какъ мало онъ обращаетъ вниманія на нежеланіе пивовара. Дора была восхищена и смущена, она не знала, что все это значило. Мистеръ Гэмли, мрачный и свирпый, придвинулъ стулъ къ стулу Доры и никакія военныя хитрости не могли заставить его оставить это мсто. Онъ часто говорилъ съ нею грубымъ и повелительнымъ тономъ властелина, приводившимъ Сиднея въ ярость, тономъ, такъ не походившимъ на искусственно приличный тонъ, какимъ онъ всегда говорилъ съ нею, и ясно показывавшимъ, что она дорого поплатится, если будетъ отвчать на любезности отца и сына.

Дора не выказала смущенія и отвчала всмъ и на все съ милыми улыбками наивности, стараясь завязать общій разговоръ, не замчая ни свирпыхъ взглядовъ мистера Гэмли, ни дкаго смха полковника и будто не чувствуя, какъ злобно давилъ ей ногу Сидней. Самолюбію ея льстило, что она сидла, какъ царица красоты этого поэтическаго турнира, и что другія дамы или добродтельно негодовали, или злились за нее. Бдная мистрисъ Лоу, не понимавшая ничего, растерялась совершенно и въ ум ея крутился хаосъ неясныхъ мыслей о томъ, что полковникъ непріятный человкъ и введетъ Сида въ бду.

Дора сла въ карету съ печальной мыслью. Vie transit могла, бы она сказать, еслибы изучала классиковъ.

Она знала, что для нея наступаетъ расплата за торжество. Дора еще маленькой двочкой была образцомъ мудрой двы современнаго поколнія. Она знала, что насъ любятъ за умнье нравиться и угождать, а не за какія особенныя достоинства. Она поняла, что жизнь ея въ Эбби-Хольм зависла отъ пользы и удовольствія, какія она доставитъ своимъ хозяевамъ? Разв они не хозяева мои? спрашивала она себя съ циническимъ презрніемъ къ той лживой служб, которую она несла въ Эбби-Хольм. Да, были минуты, когда и Дора Дрммондъ бывала искренна съ собой.

Подавивъ въ сердц радость и надежды любви, пробужденныя сегодня, она граціозно склоняла теперь голову подъ свое ярмо и съ нжной улыбкой, заглянувъ въ лицо кузена, спросила: пріятно ли онъ провелъ вечеръ.

— Нисколько, свирпо отрзалъ онъ.

— Мн жаль, очень жаль, милый, сказала Дора. Она никогда не звала его милымъ при мистрисъ Гэмли и у нея на то были свои причины, и всегда очень далеко держалась отъ него.— Я не замтила, что вы непріятно провели вечеръ.

— Разумется! Вы ничего не видли, кром этого щенка Сиднея и этой скотины — отца его, прогремлъ мистеръ Гэмли: — онъ вскружилъ вамъ голову, Дора. Только не врьте имъ. Я сказалъ въ столовой, что не дамъ вамъ ни фартинга мднаго, если вы выйдете замужъ. И я въ лицо имъ показалъ, что понимаю ихъ грязную погоню за деньгами, и если они разсчитываютъ на то, чтобъ я сдлалъ изъ васъ лэди, то они сводятъ счеты безъ хозяина.

— Я уврена, что они вовсе не разсчитываютъ на меня, и ручка Доры скользнула въ руку мистера Гэнди.— Никто не думаетъ жениться на мн.

— А если бы кто думалъ, Дора, что сдлаете вы? Вы пойдете? спросилъ онъ грубо.

Она засмялась.— Нтъ, если вы не прогоните меня.

— Вы общаете мн дождаться этого дня, Дора? и мистеръ Гэмли крпко стиснулъ ей руки.

— Да, отвчала Дора, поднявъ на него робкій, наивный и нжный взглядъ, которымъ заслуживала столько милостей.

— Тогда вы никогда не разстанетесь съ нами, отвчалъ мистеръ Гэмли.

— Я такъ счастлива у васъ, прошептала Дора, подавляя слезы и нжно пожимая широкую руку Гэмли своими пальчиками, нжными какъ лепестки розы. ‘О! какъ я ненавижу его, думала она про себя, о! какъ я желаю, чтобы сегодня ночью ударъ прибралъ его’, думала она, когда онъ, принявъ свой величественный видъ, покровительственнымъ и милостивымъ тономъ и въ тоже время будто боясь дать волю своему чувству, сказалъ: — Вы должны быть счастливы. Я все длалъ для того, чтобы вы жили, какъ лэди, и если бы вы не были счастливы, вы бы были очень неблагодарны.

— Я не неблагодарная, сказала Дора.

— Я и не считаю васъ неблагодарной и мы докажемъ это когда нибудь тмъ двумъ собакамъ, сказалъ мистеръ Гэмли.

— Какъ вы поздно пріхали, кислымъ тономъ сказала имъ мистрисъ Гэмли.. Она провела самыя непріятный вечеръ съ Патриціей.— Вы врно пріятно провели время, дко усмхнулась она.

— Нтъ, лэди, очень непріятно, отвчалъ мистеръ Гэмли.

— Лучше бы послушались моего совта и остались дома, отвчала она съ полукислой, полудовольной улыбкой.— Мы провели преглупый вечеръ съ Патриціей. Не правда ли, Патриція?

— Да. Мы все не ладили съ тетей Гэмли, отвчала она откровенно, ни мало не смущаясь взглядомъ тети Гэмли, который заставилъ бы задрожать Дору.

— Я не могу сказать, что жалю васъ, Дора, обратилась къ ней тетя Гэмли:— вы понесли заслуженное наказаніе за вашу страсть къ удовольствіямъ, провели непріятный вечеръ и устроили мн еще боле непріятный.

— Ваши предсказанія всегда сбываются, милая, отвчала Дора, и хотя ей страстно хотлось уйти къ себ, перебрать въ ум вс происшествія этого вечера, чтобы понять ихъ, она осталась разсказывать о неловкости доктора Флетчера, о безобразномъ красномъ плать мистрисъ Барродэль, о крашеныхъ усахъ мистера Коллинсона, о фамильярности миссъ Флетчеръ съ горничной хозяйки, и разсказывала такъ мило и съ такимъ юморомъ до тхъ поръ, пока хмурыя лица обоихъ ‘хозяевъ ея’ не повеселли.

Патриція, блдная, взяла свчу и ушла къ себ, переполняя тмъ чашу беззаконій своихъ за этотъ вечеръ. Никогда еще пошлость, окружавшая ее, не возмущала ее такъ болзненно, какъ сегодня, и въ дтскомъ сердц ея возникалъ вопросъ, который томилъ ее: какъ согласить любовь и уваженіе къ тет Гэмли, совта которой просилъ ея милый покойный дядя, съ своимъ стремленіемъ остаться чистой отъ этой пошлости? Она сидла у окна и напрасно спрашивала отвта у кусочка неба, тускло свтившаго изъ за срой стны. Въ дтской жизни Патриціи, какъ въ микроскопической капл, разыгрывалась драма, которая повторялась и повторяется въ океан жизни. Всегда люди, поднявшіе высоко знамя правды и честности, обречены гоненію. Не одинъ Аристидъ подвергся остракизму за справедливость, не одинъ Сократъ былъ стертъ съ лица земли за то, что училъ высшему идеалу добра. Патриція въ своемъ тсномъ кругу испытывала нчто сродное съ тмъ, что выносятъ люди такого закала, и это были первые ея опыты такого закала.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

I.
Катерина Флетчеръ.

Въ жизни почти каждаго изъ насъ, въ молодости приходитъ пора, когда умъ нашъ внезапно пробуждается и мы вступаемъ въ новый фазисъ жизни. Мы не всегда можемъ сказать, какъ и почему мы вступили въ него, но иногда мы можемъ опредлить ту минуту, въ которую наши глаза впервые раскрылись для истины и можемъ объяснить, какъ измнилъ свое русло потокъ нашей внутренней жизни.

Для Патриціи настала такая минута жизни. У дяди она жила здоровой, безсознательной жизнью, не знала ни сомнній, ни колебаній. Въ Эбби-Хольм она терялась въ хаос противорчащихъ идей и жаждала найти путеводную нить. Время тянулось для нея невыносимо долго. Она не могла наполнять его безцльными работами, наполнявшими жизнь Доры и мистрисъ Гэмли, челноки и иголки не двигались быстро въ рукахъ ея, еще жесткихъ отъ веревокъ и дегтя Сирены, и не выплетали разныхъ узоровъ таинственнымъ скрещиваніемъ и поворотами. Отъ природы она не была артисткой, а воспитаніе не надлило ея талантами для украшенія жизни, и самое большее, что она могла сдлать по части ‘исполненія на фортепіано’, какъ говорилъ мистеръ Гэмли, было пніе подъ свой аккомпаниментъ балладъ голосомъ свжимъ и необработаннымъ, какъ голосъ швейцарской крестьянки. Рисунки ея были копіями пансіонерки и самая слпая любовь не могла бы видть въ нихъ задатковъ лучшаго. Мистрисъ Гэмли считала себя въ полномъ прав упрекать ее за праздность и ставить ей въ примръ прилежаніе милой Доры.

Патриція понимала, какъ многаго недоставало ей, и начала читать съ жадностью и безсистемностью юности. Первый выборъ ея былъ очень страненъ для молодой двушки, хотя естественъ въ нравственномъ кризис, переживаемомъ Патриціей. Она принялась за исторію церквей Мосгейма. Тетя Гэмли замтила, что это длаетъ честь ея религіозному настроенію, по что лучше выбрать мене серьезное чтеніе, которое сдлало бы ее способной поддерживать разговоръ въ гостиной, напримръ Теннисена и Лонгфеллоу, или даже Макколея и Фруда. Но исторія церквей Мосгейма — это неженственно, строго сказала тетя Гэмли и чуть ли не считала это неприличнымъ.

Несчастная тетя Гэмли. Едва исчезалъ одинъ поводъ къ жалобамъ, какъ являлся новый. Еслибы Патриція попросила совта и помощи у тети Гэмли, и тмъ отдала бы должную дань ея высшему образованію,— а тетя Гэмли гордилась своимъ умомъ и знаніемъ — то тетя Гэмли принялась бы педантично и придирчиво учить Патрицію, но была бы очень довольна ею въ душ. Тетя Гэмли посадила бы ее на элементарный курсъ, какъ маленькое дитя, задала бы ей страничку разбора, или задачу сложенія, и осталась бы довольна повиновеніемъ Патриціи. Патриція умла повиноваться, когда видла цль и дло. Страсть тети Гэмли къ господству была бы удовлетворена и искренняя привязанность родилась бы надъ Мррейемъ и Юмомъ. Но тетя Гэмли оттолкнула Патрицію. Молодая двушка, не привыкшая къ капризамъ сытыхъ и праздныхъ людей, приняла капризы тети за отвращеніе и по своему поняла совтъ Доры не выказывать своей личности. Неспособная сдлаться тнью и эхомъ Гэмли, она сочла за лучшее удаляться отъ жизни, давившей ее, и начала все дольше и дольше сидть въ своей комнат на верху, и становилась все молчаливе и молчаливе когда сходила внизъ. Тетя Гэмли за то объявила, что эта двочка будетъ ея смертью.

Патриція одна начала свое самовоспитаніе. Отъ Мосгейма перешла къ ‘сухимъ книгамъ’, дйствительно сухимъ историческимъ сочиненіямъ, и неустрашимо поглощала массу фактовъ. Судьба послала ей друга-путеводителя.

Черезъ недлю посл памятнаго обда, Дора захворала легкой простудой, но мистеръ Гэмли настоялъ, чтобы она осталась дома: она покорилась съ сладостной улыбкой, въ душ проклиная нжную заботливость кузена. Ей нужно было переслать записку Сиднею, и надежнаго Меркурія не было.

Судьба помогла и ей: докторъ Флетчеръ съ сестрою пришли неожиданно, и Катерина Флетчеръ пришла познакомиться съ новой племянницей Гэмли, которая заинтересовала ее по разсказамъ брата.

Катерина Флетчеръ не походила на брата. Онъ смотрлъ аскетомъ и въ средніе вка былъ бы идеаломъ монаха. Катерина была полна, и, не смотря на свои сорокъ лтъ, замчательно хороша собой, то была царственная, дышащая здоровьемъ и силой красота. Мильтоунцы не могли надивиться, почему Катерина не вышла замужъ, мильтоунскія матери не могли надивиться тому, какъ могла старая два такъ понимать дтей и молодежь, потребности ихъ и стремленія. Он говорили, что Катерина походила на мать и спрашивали съ изумленіемъ, какъ она дошла до этого? Нтъ заблужденія боле общаго, какъ вра, что материнство даетъ это прозрніе въ природу дтства и юности, но рядомъ существуетъ и другой предразсудокъ, что инстинктъ матери врожденъ каждой женщин.

Міръ остался въ выигрыш отъ того, что Катерина осталась старой двой. Вся энергія ея теперь нераздльно уходила на служеніе человчеству. Она была благодтельнымъ геніемъ Мильтоуна. Все существо ея дышало глубокой симпатіей, не той сентиментальной симпатіей, которая проливаетъ слезы, слыша о нищет и скорбяхъ братьевъ, по дятельной симпатіей, которая даетъ силы на трудъ, на борьбу, и встрчается часто враждой да клеветой, тогда какъ сочувствіе, проливающее слезы и отдлывающееся ничтожно денежной подпиской, цнится высоко.

— Я рада познакомиться съ вами, миссъ Кэмбаль, сказала Катерина такимъ искреннимъ тономъ, что лицо Патриціи просіяло: на нее пахнуло свжимъ морскимъ воздухомъ и воспоминаніями любви.

Катерина улыбнулась восторженному отвту Патриціи на ея привтствіе и пригласила ее къ себ.

— Я рада идти къ вамъ, если… если тетя позволитъ, сказала она нсколько нершительно и миссъ Флетчеръ почувствовала какой страшной тираніей было лишеніе свободы для молодой двушки, выросшей какъ вольная птица. Миссъ Флетчеръ ненавидла деспотизмъ, и потому никогда не любила тети Гэмли.

— Мы устроимъ, что она отпуститъ васъ, не бойтесь, сказала она.

Патриція радостно смотрла ей въ лицо, какъ будто нашла въ немъ что-то давно знакомое, родное.

— Вы очень добры, Катерина, отвчала чопорно мистрисъ Гэмли: — но я боюсь, что должна отказать вамъ. Миссъ Дрммондъ больна, Дора, милая, вы сидите у двери, сквозитъ, перейдите къ огню. И Дора, задыхавшаяся подъ шалями, укуталась еще плотне и перенесла свою хорошенькую особу, со всми мотками, челноками и узорами, въ жаркій уголъ у камина.

— Мн очень жаль Дору, но Патриція можетъ идти съ нами?

Мистрисъ Гэмли обернулась къ Патриціи. Къ счастью, глаза Патриціи были опущены. Еслибы тетя Гэмли прочла въ нихъ желаніе идти, то она отказала бы на отрзъ, но она подумала, что Патриція соскучится до смерти съ двумя учеными и потомъ будетъ боле цнить домъ Гэмли, и она согласилась, не смотря на то, что Флетчеры еретики и атеисты и могутъ погубить душу Патриціи. Такія мелочи имли ршающее вліяніе на жизнь Патриціи.

Восторгъ Патриціи, когда тетя Гэмли сказала: да, заставилъ тетю заподозрить ее въ лукавств, а Катерину Флетчеръ подумать, что молодая двушка или до смерти скучаетъ или необыкновенно впечатлительна. Въ томъ и другомъ случа я могу быть ей полезной, думала Катерина, которая считала себя слугою всхъ.

— Вы пройдете мимо лавки Мартина? спросила Дора, пришепетывая сильне обыкновеннаго.

— Да. Но надо ли вамъ чего купить? спросила миссъ Флетчеръ.

Дор необходимо было купить ярдъ ленты и она увела Патрицію къ себ, дать ей обращикъ. Лента оказалась предлогомъ. Лавка Мартина находилась возл почтовой конторы и Дора попросила Патрицію опустить для нея письмо въ ящикъ.

— Разв почтальонъ уже былъ? спросила Патриція въ изумленіи, потому что ящикъ съ письмами отбирался не ране шести часовъ.

— Нтъ, я думаю. Но я не хочу, чтобы это письмо было отправлено съ другими. У меня есть на то свои причины. Опустите письмо въ почтовый ящикъ, и не смотрите на адресъ, и не показывайте никому. Видите, какъ я ввряюсь вамъ, сказала Дора съ отлично сыграннымъ паосомъ.

— О, Дора! Какъ я ненавижу вс эти тайны, вс эти хитрости! вскричала бдная Патриція, колеблясь между идеаломъ дисциплины, внушеннымъ милымъ дядей, и долгомъ честной подруги.

— Но, Патриція, что дурнаго въ томъ, что опустишь письмо въ ящикъ? Не будьте такой дурочкой, съ ласковой насмшкой сказала она.— Я бы не длала этого и еслибы не страшная,— она чуть-было не сказала: тиранія,— заботливость мистера и мистрисъ Гэмли, милые люди, я ни за что не длала бы ничего тайно.

— Но я бы не сдлала этого, Дора. Я или честно повиновалась бы, или открыто бы сопротивлялась имъ. Нужно боле мужества и уваженія къ себ.

— Все это прекрасно, миссъ Патриція, и у васъ будутъ свои маленькія тайны.

— Никогда!

Дора усмхнулась и сказала:

— А письмо отъ миссъ Бигзъ.

— О, Дора.

— Это неблагодарно, не правда ли. Но не все ли равно тотъ или другой поводъ. Патриція, я прошу васъ!

Видя непреклонность Патриціи, Дора, наконецъ, прибгла къ послднему средству, заплакала.

— Патриція, вы все думаете только о себ, о спасеніи своей души, а до души друга вамъ дла нтъ. Она можетъ погибнуть! И еще вы говорите, что любите меня.

Патриція не выдержала слезъ Доры, перешедшихъ въ рыданіе и уступила.

— Вотъ милочка! вскричала Дора.— Только не показывайте Флетчерамъ.

Мистрисъ Гэмли напутствовала уходившую Патрицію приказаніемъ вернуться въ половин девятаго, а доли часовъ тети Гэмли означали строго опредленныя количества, а не колеблющіяся границы времени.

— Я буду ждать васъ къ этому времени, сказала она смотря на часы, съ видомъ судьи, приводящаго къ присяг свидтеля.— Вы должны быть готовы, когда карета прідетъ. Жестоко заставлять ждать лошадей въ такой холодъ.

— Я лучше приду домой пшкомъ, тетя, предложила, Патриція.

— Вы вчно говорите глупости, отвчала тетя.

— Не забудьте мое порученіе, прошу васъ, сказала Дора, ласковымъ тономъ.

— Нтъ, отвчала Патриція въ смущеніи, которое было замчено миссъ Флетчеръ.

Тетя Гэмли сухо простилась съ гостями и они отправились. Купивъ ленту, Патриція попросила зайти на почту. Докторъ Флетчеръ вызвался отдать письмо.

— Благодарю васъ, я лучше сама опущу, отвчала она.

— Я не потеряю, не бойтесь.

— Я сама общала опустить его, отвчала растерявшись Патриція, и миссъ Флетчеръ убдилась, что Патриція орудіе Доры.

Катерина Флетчеръ была наблюдательна, не смотря на любовь ея къ молодости, Дора не была изъ числа любимицъ ея. Она дала себ слово вліять на Патрицію, и они еще не успли дойти до Холлизъ, какъ Патриція думала: ‘Еслибы я знала мою мать, то чувствовала бы къ ней тоже, что чувствую къ миссъ Флетчеръ’.

— Тетя такъ непохожа на милаго дядю, говорила Патриція:— и я чувствую себя часто какъ въ чужомъ дом. Я не знаю что длать? Мн не у кого спросить совта. Я хочу жить по правд.

— Я понимаю, дитя, отвчала Катерина, прижимая продтую подъ руку ея руку Патриціи:— что при всей вашей привязанности и уваженіи къ вашей тетушк, вы о многомъ не можете спрашивать совта ея. Считайте нашу семью родной. Вы не чужая, Генри и я давно готовы были встртить васъ съ любовью. А любовь всегда приноситъ добро и тому, кто даетъ, и тому, кто принимаетъ ее.

И Патриція, входя въ Холлизъ, почувствовала, будто входитъ въ родной домъ.

II.
Жизнь по принципу.

Флетчеры были людьми принципа, то-есть они не только говорили о принцип, но и жили по принципу. Для нихъ мало было жить какъ мильтоунская джентри: сть, пить, прилично увеселять себя, платить налоги, идти по торному пути общественной морали, совершать микроскопическія дла милосердія изъ накопившихся барышей и процентовъ, не жертвуя ничігъ, и въ полной увренности, что тмъ отказали себ во всевозможныхъ покупкахъ и принесли жертву въ сокровищницу Господа. Они поставили себ другой идеалъ и считали долгомъ лгать по этому идеалу.

Прежде всего они считали, что цна принципу не въ удобств его и выгодахъ. Они не врили, что вещи должно поддерживать потому только, что он существуюти, и не боялись правды, хотя бы весь міръ кричалъ, что правда эта ‘разрушительная’. Они знали хорошо, что всегда безпокойно, а иногда и гибельно для личности стоять за идею добра среди общества, жившаго зломъ, но они тоже знали, что жизнь, въ той или другой форм — тревога и борьба, и даже люди, поставившіе себ цлью сть лотосъ, не избгаютъ ихъ.

Они поклонялись человчеству, безъ различія общественныхъ отношеній, и признавали святыню долга сильныхъ помогать слабымъ. Вотъ почему жизнь ихъ была устроена по образцу простоты почти патріархальной, и они отдавали боле предписанной закономъ десятины нуждающейся братіи и отдавали не одной милостыней. Надъ ними смялись, это само собой разумется, и часто не останавливались на однхъ насмшкахъ. Мильтоунъ не былъ такою мстностью, гд бы они могли встртить сочувствующихъ людей, но они шли своимъ путемъ не смущаясь, съ тмъ же яснымъ спокойствіемъ, какъ будто общество внчала ихъ не терніями, а розами.

Не смотря на полное единство взглядовъ жизни въ брат и сестр сказалась вками взрощенная рознь между мужчиной и женщиной. Какъ женщина, она подчинялась неумолимой логик чувства проводила свои взгляды до той крайности, гд онъ видлъ дйствіе другого закона. Она вносила страстность и въ любовь, и въ ненависть. Онъ, строгій умъ, не знавшій слабости плоти и крови, чувствовалъ нчто въ род философскаго состраданія къ слабостямъ и недостаткамъ всякаго рода, которое никогда не переходило въ гнвное негодованіе, за исключеніемъ тхъ случаевъ, когда онъ видлъ угнетеніе, и тогда онъ былъ неумолимъ противъ угнетателей. Но вообще онъ спокойне принималъ жизнь, нежели она, старался доходить до корня человческихъ дйствій, отыскивать физіологическія причины, повліявшія обстоятельства тамъ, гд другіе и въ томъ числ сестра его видли только фактъ. Вотъ почему онъ былъ въ высшей степени справедливъ. То не была справедливость, обозначающая легальность, возмездіе наказаній и тому подобное, но способность разсмотрть со всхъ сторонъ вопросъ и произнести надъ нимъ приговоръ, соображаясь съ причинами и средой. Никто не могъ видть въ немъ сторонника, готоваго пожертвовать справедливостью, и вотъ почему онъ всегда оскорблялъ вс стороны, потому что не хотлъ быть несправедливымъ ни къ одной. Мильтоунскій приговоръ надъ братомъ и сестрой былъ: онъ зловредне ея, а она безумне его.

Оба много учились и знали многое, не входившее въ норму обычнаго образованія. Единственная роскошь, которую они оба позволяли — были книги и научные инструменты. У нихъ былъ сильный микроскопъ и превосходный телескопъ, который они поставили въ грубо сколоченной, но прекрасно устроенной обсерваторіи, которая возбудила боле насмшекъ, чмъ удивленія за сноровку ихъ устроить ее съ необыкновенной дешевизной. Мильтоунцы говорили съ усмшкой, что врно ученый докторъ выдумываетъ новую астрономическую систему, которая опровергнетъ систему Ньютона, а когда онъ производилъ нкоторые біологическіе опыты, кипятилъ что-то въ закупоренныхъ банкахъ, длалъ настои изъ сна и въ результат получался рой движущихся твореній, они спрашивали его, разв старая аксіома: ‘ех nihilo nihil fit’ ошибка и мертвая матерія — Богъ.

Вс эти науки были продерзостью противъ Провиднія, и когда докторъ Флетчеръ, увлекаемый желаніемъ внести хоть немного свта въ эти темные умы, позволялъ себ упомянуть о какомъ нибудь научномъ факт, относящемся къ великимъ вопросамъ дня, то обычнымъ комментаріемъ было: докторъ — атеистъ и слова его богохульство. Прибавьте къ этому радикальныя политическія доктрины, которыя мильтоунцы толковали, какъ красный республиканизмъ, самаго кроваваго оттнка. Понятно, что братъ и сестра переживали довольно трудныхъ минутъ.

Странно сказать, но это такъ было, братъ и сестра не пользовались полной популярностью и въ класс, который поддерживали. Въ мстечкахъ въ род Мильтоуна крестьянство и мщанство любятъ видть джентри выше себя, они не мечтаютъ о мст въ Эмпире общаго равенства, по наслаждаются поэзіей поклоненія олимпійцамъ и въ простот души врятъ, что люди, стоящіе выше ихъ и на дл лучше ихъ. Мильтоунскій народъ думалъ, что люди, относившіеся къ нему съ уваженіемъ, унижали себя, и желалъ, чтобы боги его снисходили къ нему, метая молніи, увнчанные ореоломъ, а не въ образ людей-братьевъ, безоружныхъ и любящихъ. Мильтоунцы любили хорошія вещи, которыя получали отъ боговъ изъ Холлизъ, и мильтоунскія женщины въ гор, болзни или горькой нищет обращались къ Катерин, какъ генію, обладавшему всмъ знаніемъ земнымъ и длительной силой. Но въ обыденной жизни он были бы очень рады. О, еслибы она не заставляла ихъ садиться при себ, совты ея, какъ держать дтей, надодали имъ, рецепты ея простой и здоровой стряпни приводили ихъ въ недоумніе, и когда она, ходя за больными, отворяла окна и двери для очищенія воздуха, то это казалось имъ варварствомъ совершенно языческимъ и убійствомъ. Настойчивыя требованія чистоты и свжаго воздуха совершенно изглаживали въ глазахъ фермеровъ низкую арендную плату, за которую Флетчеры отдавали землю и коттэджи, и превосходство этихъ коттэджей въ санитарномъ отношеніи совершенно уничтожалось большимъ пространствомъ, которое нужно было мыть и чистить, и разными глупыми выдумками, которыя звали улучшеніями и въ которыхъ мильтоунцы вовсе не нуждались.

Все это знали, какъ нельзя лучше, братъ и сестра. Но когда ихъ дразнили старой притчей о метаніи бисера передъ свиньями, то Флетчеры спокойно отвчали: ‘Чмъ мене вещи, которыя мы привыкли считать первою необходимостью порядочной жизни, поняты нашими бдными братьями, тмъ настоятельне нашъ долгъ воспитать ихъ и сдлать способными понимать’.

Но это ученіе не прививалось въ Мильтоун.

Флетчеровъ бичевали со всхъ сторонъ. Если кто нибудь изъ мильтоунцевъ обднлъ и ему нечмъ было платить за ученье дтей въ школ и Флетчеры платили за него, то сосди его, которые могли, утягивая каждый грошъ, платить за ученье своихъ дтей, преслдовали его насмшками за умніе провести баръ и ползать у ногъ ихъ, и надъ простотой баръ, которые давали обойти себя, а мильтоунская джентри, до послдняго представителя своего, ненавидвшая каждую мру, образованія бдныхъ, обличала дураковъ Флетчеровъ за то, что они для зловредныхъ цлей заботились о польз низшихъ классовъ и брали на себя отвтственность родителей. Если, говорили мильтоунцы: — человкъ народитъ дтей, которыхъ онъ не въ состояніи обезпечить, то онъ долженъ быть наказанъ черезъ нихъ, и помогать ему, помогая его дтямъ, значило идти противъ законовъ самого Бога.

Когда наступила зима и запасы топлива и теплой одежды приходили изъ Холлизъ такъ неизмнно, какъ снга и морозы, то люди, альфа политической экономіи которыхъ было, что слабые должны быть раздавлены для того, чтобы сильнымъ лучше жилось, а омегой была грховность помощи тунеядцамъ, громко кричали, что Мильтоунъ становится гнздомъ революціи по злодйству брата и разсадникомъ пауперизма по безумію сестры, и что теперь каждый джентльменъ будетъ принужденъ сдлаться нищимъ для того, чтобы нищіе могли сдлаться джентльменами. Когда Флетчеры покупали мелкія фермы и понижали арендную плату, люди, въ род полковника Лоу, разваливавшіяся лачуги которыхъ сдавались по страшно высокой аренд, кричали, что Флетчеровъ нужно преслдовать судомъ за то, что они колебали рыночныя цны, а когда Флетчеры давали въ долгъ деньги мелкимъ землевладльцамъ, чтобы спасти ихъ отъ необходимости продавать свои маленькія фермы и поля, мистеръ Гэмли, пожираемый алчностью къ земл, кричалъ съ проклятіями, что должно сдлать отвтственнымъ передъ закономъ, какъ пониженіе ренты, такъ и этотъ отводъ естественнаго теченія капитала, и что придетъ день, когда это будетъ и тогда: ‘Эта собака Флетчеръ попадетъ въ теплое мстечко, и дай Богъ, чтобъ ему было тамъ пожарче’.

Ни одна изъ мильтоунскихъ лэди не брала служанокъ изъ Холлизъ. Правда, не часто уходили служанки изъ Холлизъ, потому что мсто было хорошее и иногда служанки были мудрыми двами, но когда он не были мудрыми и предпочитали перемну мста ради перемны, то шансы ихъ получить мсто въ Мильтоун были очень плохи. Лэди говорили, что служанки испорчены нелпйшимъ баловствомъ и никуда не годились, пройдя черезъ руки миссъ Флетчеръ. Даже работники, которые работали у нихъ иногда по найму, въ экстренное время, съ трудомъ находили работу, посл работы у Флетчеровъ, наемщики не любили сравненія между рабочей платой Холлизъ и платой, предписываемой на рынк труда, и негодовали на излишекъ первой передъ второй, какъ на оскорбленіе всмъ не желавшимъ платить боле. И это тоже ставилось на счетъ зловредности Флетчеровъ. Они считались врагами богатыхъ за то, что были друзьями бдныхъ, и надъ ними было произнесено безпощадное осужденіе за то, что они подрывали права капитала въ той степени, въ какой признавали нрава труда.

Флетчеры не обращали вниманія на ругательныя клички, которыми преслдовали ихъ. Они жили не для похвалъ и благодарности, но для человчества. Вотъ каковы были новые друзья Патриціи Кэмбаль.

Когда отворилась дверь и Патриція вошла въ домъ, она была поражена, увидвъ домъ, такъ непохожій на все, что она видла. Старый домъ ея въ Барсэндз былъ грубо выстроенъ, стны были голы, всюду была простота и чистота, достойныя самого стараго Хольдфаста. Эбби-Хольмъ сверкалъ пурпуромъ и золотомъ, тяжелыми украшеніями, огромными зеркалами, громадными вазами моднаго французскаго фарфора, стульями и столами изъ папье-маше, обиліемъ свтлой стали, граненаго стекла и яркими картинами, то былъ домъ, набитый мебелью перваго сорта, блествшій блескомъ своего рода, а родъ этотъ былъ тмъ, который выше искусства и красоты считаетъ издержки, домъ этотъ казался не домомъ, а мстомъ выставки разныхъ вещей, и несмотря на монотонность свою, былъ лишенъ того вида осдлости, который даетъ ощущеніе комфорта и спокойствія. Холлизъ былъ простымъ домомъ, но оригинальной красоты,— красота была однимъ изъ догматовъ религіи Флетчеровъ,— только красота Холлизъ не стоила большихъ издержекъ. Матеріалъ былъ везд дешевый, но за то цвта были чисты и гармонировали между собой. Украшеній было немного, но они были хорошаго рисунка и работы, книги закрывали большую часть стнъ, и не смотря на зиму всюду были цвты въ горшкахъ и висячихъ корзинахъ у оконъ. Въ устройств дома, въ расположеніи комнатъ высказывалась идея, не совмстныя вещи не были свалены въ пеструю массу, безъ разбора эпохи, стиля и цли, какъ вообще длается везд, но каждая вещь, казалось, сама собой заняла принадлежавшее ей мсто, и еслибы ее унесли прочь, то впечатлніе цлаго было бы разрушено. И, не смотря на этотъ артистическій порядокъ, везд былъ виднъ духъ комфорта. Столы служили для употребленія, а не для вида, и въ комнатахъ, которыя были въ половину меньше комнатъ Эбби-Хольма, было вдвое боле простора.

Домъ Флетчеровъ производилъ впечатлніе старомоднаго и не англійскаго дома. Надъ каминами возвышались деревянныя рзныя доски съ маленькими полками и нишами для вещицъ стараго фарфора, надъ которыми зеркало, необходимая принадлежность камина, было вставлено въ большую и глубокую раму, гд оно было въ тни, такъ что оно бросало свтъ только тамъ, гд безъ него осталось бы темное пространство, а не рзало глаза, какъ общій рефракторъ, внутри камины были выложены черепицей. На навощенныхъ дубовыхъ полахъ мстами лежали небольшіе коврики, вмсто неизбжныхъ брюссельскихъ ковровъ, закрывающихъ весь полъ. Въ одной комнат была темная, простая рзьба на дерев, въ другой досчатая мебель, разрисованная квадратами самой миссъ Флетчеръ, въ третьей находилась простая фаянсовая посуда. Фономъ служилъ чистый срый цвтъ, разныхъ оттнковъ и узоровъ, на которомъ и яркіе цвта и немного, что было, позолоты виднлось въ смягченномъ цвт. Словомъ, то былъ домъ, въ которомъ все носило печать людей, жившихъ не жизнью толпы.

Образъ жизни въ Холлиз не походилъ на образъ жизни мильтоунскаго общества. Когда служанка отперла дверь,— Флетчеры держали мужчинъ только для тяжелыхъ работъ въ дом и въ саду,:— миссъ Флетчеръ улыбнулась дружески на привтствіе ея и двушка отвчала улыбкой. Двушка была хорошенькая и молоденькая, одтая очень мило, но безъ обыкновеннаго юркаго шика хорошенькихъ горничныхъ, она смотрла совершенной лэди, потому что смотрла счастливой: видно было, что она смнила подобострастіе служанки человческой привязанностью, и угодливость — чувствомъ собственнаго достоинства при исполненіи своей обязанности. Это была двушка, которую никто въ Мильтоун не взялъ бы въ услуженіе, кром Катерины Флетчеръ, она была матерью, не бывши женой, ее ждала гибель, когда Катерина встртила ее и протянула ей руку.

— Милая моя, сказала миссъ Флетчеръ: — поставьте приборъ для миссъ Патриціи Кэмбаль, когда будете накрывать на столъ.

Двушка съ пріятной улыбкой взглянула на гостью.

— Да, миссъ Флетчеръ, отвчала она, снимая калоши ея, какъ сняла бы ихъ дочь.

— Благодарю васъ, моя милая, отвчала миссъ Флетчеръ, а двушка, собирая ея вещи спросила:

— Я надюсь, что вы не простудились въ такой холодъ? Не сдлать ли вамъ чаю? И для молодой лэди?

— Сдлайте, Мери Анна. Чай согретъ.

— Чай будетъ готовъ внизу, когда вы разднетесь, а въ гостиной будетъ затопленъ каминъ.

— Благодарю васъ. Мы придемъ, отвчала миссъ Флетчеръ. Патриція широко раскрыла глаза. Въ старой жизни у дяди, она была добра къ слугамъ въ коттэдж, но въ тоже время держала себя хозяйкой. Она взросла въ идеяхъ капитана о дисциплин и долг, и считала своею обязанностью взыскивать съ нихъ, какъ хозяйка, строго смотрть за тмъ, чтобы они не тратили и не портили хозяйскаго добра и не длали никакихъ упущеній. И Патриція имла свою долю черствой неумолимости, отличающей примрную молодежь, взрощенную въ идеяхъ дисциплины и строгаго долга, правда доля эта была невелика. Въ Эбби-Хольм со слугами обращались, какъ съ умными собаками, умвшими понимать то, что имъ говорили, но на чувство достоинства которыхъ нечего обращать вниманія, или какъ съ людьми вчно виноватыми, когда хозяинъ или хозяйка были не въ дух. Обращеніе мистера Гэмли, всегда диктаторское, было часто возмутительно грубо, обращеніе мистрисъ Гэмли леденяще-холодно, какъ будто ее только что-нибудь сейчасъ разсердило, никто не просилъ, вс приказывали и требовали услугъ, за которыя никогда не благодарили. Катерина Флетчеръ просила, а не приказывала и говорила ‘моя милая’ служанк, какъ молодой двушк равной себ.

Она замтила удивленный взглядъ Патриціи и разсмялась.

— Вы удивлены, что я зову Мери Анну милой?

— Да, отвчала откровенно Патриція: — я никогда не слыхала, чтобъ хозяйка звала служанку: милая. Это такъ странно. Но мн нравится это, прибавила она.

— Да? Это одна изъ моихъ привычекъ, какъ здсь говорятъ, и я всегда вижу, какъ это удивляетъ всхъ.

— Но разв слуги не пользуются этимъ и не бываютъ дерзкими?

— Иногда, но не часто. А если и будутъ дерзки, такъ чтоже? Патриція посмотрла прямо въ лицо миссъ Флетчеръ.

— И вы тогда, разумется, прогоните ихъ?

— Нтъ. Я держу ихъ и учу ихъ быть вжливыми.

Патриція въ недоумнія перевела глаза на огонь. Держать прислугу, которая была дерзка. Это было странное правило.

— Почему же мн не держать ихъ въ надежд исправленія, продолжала миссъ Флетчеръ.— Подумайте, какая разница между ними и мною? Я женщина пожилая, могу по лтамъ быть матерью молодыхъ, я получила лучшее воспитаніе, нежели они, я боле опытна, боле думала, и слдовательно, должна имть боле разсудительности и самообладанія. Неужели вы не находите, что было бы для меня стыдомъ терять терпніе съ этими молодыми созданіями, которыя невжественны и невоспитанны

— Да, если взглянуть съ этой стороны, вы правы, но…

— Но, хотите вы сказать, они слуги, рожденные на то, чтобы повиноваться и сносить все отъ своихъ господъ, и вниманіе къ положенію ихъ противно законамъ общества. Я допускаю и это. Но я съ своей стороны, говорю, что манера, съ какою хозяйки, сами по себ добрыя женщины, позволяютъ себ обращаться съ прислугой — преступленіе, узаконенное обществомъ, и, милая моя, между узаконеннымъ преступленіемъ и собственной совстью — я выбираю послднюю.

— Но что же будетъ, когда прислуга будетъ равна намъ? спросила Патриція: — намъ придется самимъ длать все.

— Что не было бы такимъ страшнымъ несчастіемъ, вскричала миссъ Флетчеръ: — но намъ, по крайней мр, этого незачмъ бояться. На нашъ вкъ хватитъ слугъ, то-есть, по моему помощниковъ, но мы должны образовать изъ нихъ высшій классъ — не рабынь, а помощницъ, сестеръ равныхъ себ, къ которымъ мы обязаны относиться съ уваженіемъ и вниманіемъ и которыя будутъ работать изъ иныхъ, лучшихъ побужденій. Привычка презрительнаго обхожденія съ слугами приноситъ и намъ столькоже зла, какъ имъ самимъ. Величайшее проклятіе рабства лежитъ на рабовладльц, а не на раб.

— Какъ бы я хотла походить на васъ, сказала въ искреннемъ порыв Патриція.

— Я надюсь, что вы будете лучше меня, отвчала миссъ Флетчеръ, ласково погладивъ Патрицію по плечу.— Но пойдемте пить чай, не то я сдлаю изъ васъ такую же скучную демократку, какъ я, а чай простынетъ и Мери Анна разогорчится, что трудъ ея пропалъ даромъ.

Вечеромъ разговоръ пошелъ и, не безъ намренія, о жизни Патриціи въ Эбби-Хольм, и Флетчеры узнали жизнь Патриціи вполн, хотя она не разсказывала почти ничего. Она скрыла даже великую печаль своей жизни — трудность соглашенія любви къ сестр дяди съ неуваженіемъ къ ней. Но Флетчеры поняли, какъ печальна жизнь Патриціи и какъ трудно помочь ей. Въ этомъ дом величественнаго деспотизма и гнета задыхалась молодая, пылкая, честная натура безъ руководителя, посреди опасностей духовнаго одиночества. Энергія ея, сдавленная съ одной стороны, тратилась даромъ на мелочи, пробуждающаяся мысль блуждала безъ цли, самовоспитаніе ея будетъ отрывочно и не полно, если никто не протянетъ ей руки. Еслибы они могли помочь этой богато одаренной, честной двушк, одинокой и кинутой въ несродную ей пошлую среду! Но какъ? Они знали, какъ ревниво охраняла мистрисъ Гэмли собственную власть, она не уступитъ никому своего вліянія на Патрицію, а они, запятнанные въ глазахъ ея всевозможными ересями, изъ числа которыхъ ересь въ вопрос о прислуг была не изъ наимене важныхъ, они — враги общества мене, чмъ кто либо, могли надяться, что имъ доврятъ Патрицію.

Еслибы тетя Гэмли согласилась отпустить Патрицію, то Флетчеры могли бы сдлать для нея многое, они открыли бы ей чудеса науки, сокровища литературы, они научили бы ее находить радость въ природ, а религію въ человчеств. Любовь, знаніе, добрый трудъ и жизнь на благо другихъ — вотъ чему научили бы Флетчеры дочь Реджинальда Кэмбаля и они съ печалью думали, какъ эта молодая пылкая душа засохнетъ въ песчаной пустын, узаконенной обществомъ праздности или задохнется въ теплицахъ роскоши и свтской жизни, когда т, которые могли бы вести ее къ жизни, не имли права протянуть ей руку,

Однако они сдлали попытку. Черезъ нсколько дней миссъ Флетчеръ написала мистрисъ Гэмли, прося позволенія читать по нмецки съ Патриціей. Миссъ Флетчеръ политично присовокупила къ просьб много лестныхъ выраженій для тти Гэмли, которыя были оцнены вполн. Впрочемъ мистрисъ Гэмли согласилась, потому что была сердита на Патрицію и своимъ согласіемъ хотла показать ей, что отрекается отъ нея и предоставляетъ ее собственной вол ея и судьб.

Патриція начала читать нмецкихъ писателей и по получасу заниматься съ микроскопомъ подъ наблюденіемъ мистера Флетчера, по окончаніи уроковъ, она ходила съ миссъ Флетчеръ по коттэджамъ бдныхъ, гд Патриція видла жизнь, безъ блеска и лоска, ту же, какую видла въ Барсэндз.

Это мужественное соприкосновеніе съ дйствительной жизнью благодтельно повліяло на Патрицію. Оно придало ей силы бодре нести свой крестъ мелочныхъ житейскихъ дрязгъ, когда она увидла тяжелый крестъ, который несъ народъ съ такимъ трогательнымъ терпніемъ, она начала думать о томъ, какъ помочь ему, и за этими мыслями забывала терзать себя отыскиваніемъ причины неудовольствія тти Гэмли и собственной, неизвстной ей, виновности. Но когда ття Гэмли узнала, что племянница ея ‘ходила по Мильтоуну съ Катериной Флетчеръ’, какъ она выразилась, то наложила строгое запрещеніе на ‘подобныя вещи’. Патриція непремнно принесетъ домой какую-нибудь страшную заразительную болзнь, говорила ття, и нчто еще похуже всякой заразы, она сдлается такой же ‘вульгарной’, какъ Катерина Флетчеръ, а Патриція и безъ того уже была слишкомъ склонна быть вульгарной, демократкой, и всмъ чего пожелала ття Гэмли. Если Патриція желала ходить въ Холлизъ,— а почему она желала ходить туда, было тайной, необъяснимой для людей съ здравымъ смысломъ,— то она должна дать слово никогда не ходить по коттэджамъ. Что за нелпость! Какую пользу это можетъ принести ей? Что увидитъ она тамъ, кром грязныхъ женщинъ и дтей, и что могло у ней быть общаго съ ними? Гораздо лучше оставаться дома съ лэди и джентльменами. Итакъ дале, безъ конца. Это былъ неизмнный текстъ поученій тти Гэмли, когда Патриція посщала друзей отца.

Мало по малу ття Гэмли отравила для Патриціи всю радость посщенія Холлиза. Уроки нмецкаго языка подверглись остракизму, какъ и посщеніе коттэджей, и хотя Флетчеры часто просили ттю Гэмли отпускать къ нимъ Патрицію, позволеніе давалось все рже и рже и навлекало на Патрицію все больше и больше непріятностей отъ тти Гэмли.

Но Патриція нашла уже указаніе, какъ жить. Она должна была терпливо сносить, что можно и избгать поводовъ оскорблять ттю Гэмли и мужа ея, но когда дло шло о выбор между правдой и ложью жизни, между рабскимъ повиновеніемъ и гордымъ сопротивленіемъ, она должна повиноваться только высшему закону, и если ей придется страдать за свой выборъ,— пусть такъ! она мужественно вынесетъ страданіе ради принципа. Въ служеніи ему Флетчеры не знали ни сдлокъ, ни уступокъ. Сверхъ того, Флетчеры научили Патрицію мудрости терпимости и уступчивости въ мелочахъ, но съ другой точки зрнія, нежели Дора, Патриція поняла всю мудрость прощенія, и угловатость ея юной честности и правдивости нсколько сгладилась, когда она поняла ничтожность мелочной борьбы. Она стала равнодушно относиться ко многому.

Мистрисъ Гэмли жаловалась, что она становится холодной и неласковой, но она предпочитала это прежнимъ бурнымъ проявленіямъ нжности Патриціи и безпокойной заботливости ея, хотя предпочтеніе не значило одобреніе, но что бы ни длала Патриція, она никогда не заслужила бы одобренія тти Гэмли, у тти Гэмли не было ни одной струны, сродной съ основнымъ тономъ натуры Патриціи.

III.
Лонгъ-фильдская ферма.

Округъ Мильтоуна былъ извстенъ многочисленностью мелкихъ участковъ еще въ т дни, когда оплотомъ силы и свободы Англіи считались крестьяне-землевладльцы. Въ эти дни мелкіе фермеры владли большею частью земли,— то была земля, принадлежавшая аббатству, которая по уничтоженіи монастырей была пожалована Генрихомъ VIII лорду Бэрекру и потомъ по частямъ была распродана потомками знаменитаго аристократа, поле за полемъ и ферма за фермой, такъ что, наконецъ, большая часть земли была раздроблена но рукамъ мелкихъ собственниковъ. Ядро, однако, не распадалось, хранимое судьбой для цли — стать собственностью Джэбеза Гэмли, преуспвшаго въ жизни мальчика при лэдбюрійской контор.

Теченіе времени мало по малу измнило характеръ мильтоунскаго землевладнія и джентльмены-собственники новаго порядка смнили собственниковъ стараго. Перемна эта началась около девяноста лтъ тому назадъ, когда континентальныя войны обогатили многихъ подрядчиковъ арміи и когда стоило только потрясти дерево пагодъ въ Индіи, чтобы съ него посыпались золотые плоды. Съ тхъ поръ новый порядокъ все росъ и укрплялся, такъ что къ нашему времени въ Мильтоун остались только двое изъ рода прежнихъ землевладльцевъ крестьянъ. Они упорно держались за свои участки, и никакія искушенія высокой платы отъ первыхъ богачей, и въ особенности отъ мистера Гэмли, не могли соблазнить ихъ продать свои участки.

Никто не давалъ такой высокой цны за ничтожные клочки земли, какъ владлецъ Эбби-Хольма. Алчность его къ землевладнію перешла въ пожирающую страсть, которую ничто не могло утолить. Для него было кровной обидой, когда кто-нибудь другой, а не онъ покупалъ хоть одну руту {Рута — мра земля.} земли, и онъ считалъ это понесенной имъ самимъ потерей. Но онъ никогда не сознавался, что самъ разсчитывалъ на эту покупку, и о его досад можно было судить только по тому ожесточенію, съ какимъ онъ понижалъ цнность фермы, которой ему не удалось купить и по шумнымъ увреніямъ его, что покупщикъ далъ за нее втрое боле того, что она стоила, и что самъ онъ не взялъ, бы ее за половину цны. Планъ его скупать сосднія земли былъ всегда въ ходу. У него были скуплены клочья земли за цлыя пятнадцать миль, то были клинья, которые онъ начиналъ вбивать въ имнія сосдей, въ надежд, расширяя эти, клочья, отхватить всю землю сосдей, клочекъ за клочкомъ расползались владнія Гэмли по карт мильтоунскаго округа, и она такъ часто окрашивалась пурпуромъ — цвтомъ Гэмли, что даже около самаго Нуэста не было такихъ обширныхъ земель, какъ около Эбби-Хольма. Пивоваръ противъ графа, и положеніе пивовара было выгодне положенія графа.

Еще боле, чмъ неудача присоединенія къ своимъ владніямъ поля или фермы, огорчалъ мистера Гэмли тотъ фактъ, что у него не было дтей для поддержанія имени для наслдія Эбби-Хольма. Его услаждала мысль быть родоначальникомъ знатной фамиліи, и теперь, когда онъ достигъ всего другого, чего хотлъ, желанія его еще сильне устремились къ этой цли. Иногда онъ думалъ для утшенія себя, что ему только сорокъ девять лтъ отъ роду, а мистрисъ Гэмли была старе его двадцатью годами, и что Провидніе часто бываетъ очень милосердно и призываетъ въ лучшій міръ старыхъ, которые становятся помхой въ этомъ мір. Какія дальнйшія цли имлъ онъ, если судьба оказалась бы такъ милостива къ нему, что убила бы мистрисъ Гэмли, о томъ онъ не говорилъ ни одной живой душ. Довольно было и того, что онъ думалъ о нихъ наедин съ собой, и намазывалъ клеемъ втки будущаго куста, на которыя онъ надялся поймать свою птичку. Мистрисъ Гэмли исполнила ту работу, для которой онъ купилъ ее. Она дала ему мсто среди мильтоунской джентри и научила его азбук хорошихъ манеръ. Исполнивъ это, она, какъ существо, свершившее свою миссію на земл, могла возвратиться на свое мсто, когда ей заблагоразсудится, очистивъ мсто для другой.

Въ ожиданіи этого дня, онъ удовлетворялъ только одной страсти къ землевладнію, поле за полемъ, ферма за фермой, клочекъ лса и луга за клочкомъ скупались такъ же жадно, какъ будто каждый кривой вязъ былъ вковымъ дубомъ и вс нестоющія ничего ольхи были наслдственными тисами. Конкурренціи не было тамъ, гд появлялся мистеръ Гэмли, потому что послдняя цна его всегда перебивала рыночную цну. Это было выгодно для продавца, но тоже влекло за собой зло: искушеніе бшеныхъ денегъ, которыя пивоваръ давалъ за землю, было такъ сильно, что заставляло продавать землю и людей, которые никогда не подумали бы о продаж, и превращало въ бездомныхъ скитальцевъ, а иногда въ раззоренныхъ спекуляторовъ людей, которые шли бы врной старой дорогой независимости и землевладнія.

Мистеръ Гэмли гордился и тмъ, что былъ благодтелемъ міра вообще, потому что хорошо зналъ земледльческую химію, но для маленькаго окружавшаго его міра онъ далеко не былъ благодтелемъ. Онъ былъ безпощаднымъ ландлордомъ, и когда нанималъ рабочихъ, то давалъ жалкое жалованье. Онъ притснялъ рабочихъ со всхъ сторонъ и пользовался каждымъ обстоятельствомъ, понижавшимъ цну на рынк труда. Онъ давалъ своимъ рабочимъ только средства поддержать кое-какъ существованіе и считалъ комфортъ, удовольствіе, образованіе, утонченность для ‘простого народа’ не только нелпостью, но и преступленіемъ. Онъ всми силами отрицалъ ученіе, что бдные имютъ тоже свои права. Для него они были ступенью, руками и силой для богатыхъ, и капиталъ стоялъ выше человчества. Права? Нтъ! ‘Что мое, то мое’, было его любимой аксіомой, и онъ поступалъ сообразно съ нею.

Однимъ изъ завтныхъ желаній мистера Гэмли было имть свой оленій паркъ. Много лтъ тому назадъ при Эбби-Хольм былъ оленій паркъ, когда веселые старые монахи поучали бдности и покаянію безбожныхъ мірянъ, но очень предусмотрительно обили свои кресты шерстью и шелкомъ и, питаясь туками земли, восхваляли хлбъ и воду. Мистеръ Гэмли далъ себ слово снова возстановить этотъ паркъ. Для этой цли онъ срылъ небольшой поселокъ, построенный по одной сторон оленьяго парка, и выгналъ крестьянъ съ той же безпощадностью и полнйшимъ равнодушіемъ, съ какимъ выкуриваютъ крысъ изъ ихъ норъ. Это насильственное изгнаніе стоило жизни нсколькимъ дтямъ и старикамъ. Но что это значило? Бдныхъ и безъ того слишкомъ много, и когда ряды ихъ рдютъ, это ихъ же выгода.

Онъ былъ извстенъ тмъ, что срывалъ вс коттэджи въ своемъ имніи и заставлялъ своихъ рабочихъ ходить на полевыя работы за пять или шесть миль. Строенія только истощаютъ капиталъ, говорилъ онъ, высочайшей цлью жизни человка для него было хорошее помщеніе капитала, долгъ къ тмъ, кто стоялъ ниже его, не былъ въ числ членовъ символа его жизни. Долгъ — почти всегда дорого стоющая роскошь жизни, а мистеръ Гэмли не любилъ дорого стоющихъ излишествъ, если они не кидались въ глаза, не услаждали чувственности и не приносили извстности.

Нечего удивляться, если мистеръ Гэмли былъ въ одно и то же время и самымъ вліятельнымъ, и самымъ ненавидимымъ человкомъ въ мильтоунскомъ округ. Его ненавидли даже боле полковника Лоу. Если полковникъ и держалъ своихъ фермеровъ, какъ скотовъ въ ямахъ и лачугахъ, гд даже не могъ жить хорошій скотъ, и бралъ за то безбожную аренду, то полковникъ имлъ свое оправданіе: съ одной стороны дла его были очень плохи, съ другой — онъ былъ джентльменъ и наслдовалъ право обращаться съ народомъ, какъ со скотомъ. Но когда дло шло о человк, обладавшемъ, какъ утверждала мильтоунская молва, милліонами,— о человк, который, бывши босымъ оборвышемъ, часто не зналъ, какъ пообдать, котораго часто бивали за то, что онъ воровалъ рпу, чтобы чмъ-нибудь заткнуть пустой желудокъ, котораго часто изъ жалости кормили отцы тхъ самыхъ людей, которыхъ онъ такъ безчеловчно сгонялъ съ земли, то нечему удивляться, если его ненавидли. И нужно отдать справедливость мильтоунскимъ крестьянамъ, они здорово ненавидли его.

На сверной границ владній мистера Гэмли была одна ферма, бывшая для него виноградникомъ Наана. Она была врзавшись въ самую середину земель Эбби-Хольма и была терніемъ въ внц розъ, каплей дегтю въ чаш меда владльца его. Лонгъ-фильдская ферма мозолила глаза мистера Гэмли. Она была нарушеніемъ округлости кольца границъ, и онъ съ похотью смотрлъ на нее. Ему не приходило на умъ, что Джемсъ Гартъ наслдовалъ эту землю отъ отца и передковъ даже со времени короля Генриха и что онъ, мистеръ Гэмли, срылъ старые межевые знаки своей золотой лопатой, а не Джемсъ Гартъ со своими актами на владніе этой землей всталъ помхой на пути владльца Эбби-Хольма. Когда люди желаютъ чего нибудь, то вообще не думаютъ о томъ, что они сами часто создаютъ себ препятствія, мистеръ Гэмли исповдывалъ правило: ‘Ote toi de l que je m’y mette’, и отказъ исполнить это требованіе считалъ дерзостью и несправедливостью.

Для Джемса Гарта пришли плохія времена. Отецъ его любилъ хорошо пожить, любилъ собакъ и вино, и потому не могъ собирать хорошей жатвы съ фермы. Когда онъ умеръ, требованія уплаты долговъ градомъ посыпались на сына и побили много будущихъ жатвъ. Джемсъ былъ человкъ гордый, и онъ былъ гордъ фамильной гордостью, хоть и не былъ джентльменомъ. Онъ гордился незапятнанной чистотой честнаго имени, низость, мошенничество были для него невозможностью. Джемсъ Гартъ былъ энергическій сангвиникъ и твердо врилъ въ свою удачу. Онъ понесъ упавшее на плечи его тяжелое бремя съ геройскимъ мужествомъ. У него въ жизни были дв цли: уплатить долги отца и очистить честь семейства. Для нихъ онъ жилъ, и если неудача ждала его — то неудача была бы его гибелью.

Борьба была тяжела. У него была добрая жена и большая семья. Жена его честно несла свою долю труда, выгадывала каждую бездлицу, каждые два года дарила ему по ребенку и дала дтямъ хорошее здоровье, хорошую пищу и хорошій примръ. Мальцы Гарта со временемъ тоже могли быть ему помощниками, но теперь они были крошками, кром трехъ старшихъ. Томасъ, первенецъ, остался при отц, тоже и Робертъ второй сынъ, но Алис, старшей дочери, пришлось идти въ услуженіе и она нанялась горничной къ миссъ Дрммондъ.

Сначала отъ этого пришлось горько Гарту, по отношеніямъ къ мистеру Гэмли. Еслибы не это, то ему было бы все равно. Онъ былъ крестьянинъ-землевладлецъ и не стремился къ высшей ступени общественной лстницы. Онъ не видлъ въ ней никакой необходимости. Я не хочу выростить дтей своихъ на земляник и сливкахъ, какъ важныхъ барынь, говорилъ онъ, пусть они съизмала пріучаются къ трудовой жизни, а не къ сладостямъ. Онъ не видлъ никакого стыда въ томъ, что Алиса пошла въ чужой домъ, не смотря на то, что акты его на владніе землей, хранившіеся въ завтной шкатулк, были помчены 1540 г. Ему было горько отпустить ее къ Джэбезу Гэмли, но здравый смыслъ осилилъ предубжденіе.

Кром бремени долговъ отца и большой семьи, Джемсъ Гартъ повсилъ себ на шею еще жерновъ. Одинъ спекуляторъ изъ Лондона убдилъ его, что у него на земл есть желзнякъ, и что ему стоитъ только немного поработать ломомъ и взорвать нсколько зарядовъ пороха для того, чтобы такъ же разжиться, какъ разжился Гэмли отъ своихъ пивныхъ чановъ. Гартъ взрылъ свою землю и, потративъ полгода труда и много денегъ, увидлъ, что повсилъ себ только новый жерновъ на шею, а ему нужно было платить долги отца, кормить, поить, обувать, одвать дюжину дтей и обработывать землю въ уровень съ современными улучшеніями земледлія, иначе онъ не выдержалъ бы конкуренціи другихъ фермеровъ. Годъ-другой неурожая доканали бднаго Джемса Гарта и онъ не видлъ выхода изъ тернистаго пути, по которому шелъ такъ мужественно. Исхода не предвидлась, въ томъ не было сомннія. Сжатая кругомъ хорошо очищенными, обработываемыми паромъ, роскошными акрами мистера Гэмли, лонгъ-фильдская ферма имла запущенный, нищенскій видъ, разрушавшій гармонію ландшафта, одуванчики и репейникъ ея казались мистеру Гэмли мерзостью запустнія. Кредиторы Джемса Гарта тснили его. День, когда онъ надялся очистить память отца отъ пятна, отдалялся все боле и боле, земля была испорчена раскопками для желзняка. Джемсу Гарту теперь не оставалось другого исхода, кром займа подъ залогъ земли.

Все это мистеръ Гэмли зналъ, какъ азбуку. Алиса была горничной Доры, и глаза Алисы были часто заплаканы. Сверхъ того, алчность мистера Гэмли къ земл, какъ и всякій инстинктъ, имла свое чутье, и всегда наврняка выслживала себ пищу. Мистеръ Гэмли зналъ какъ нельзя лучше, какія поля и фермы ждутъ перваго покупщика и какія позже поступятъ на рынокъ и достанутся ему посл терпливаго ожиданія. Чутье его было остро и безошибочно.

— Да, жена придется напослдокъ и на это пойти, сказалъ Джемсъ Гартъ, поднимая голову, когда окончилъ чтеніе грязнаго лоскутка бумаги, исполнявшаго должность письма, и только что принесеннаго его старшимъ сыномъ отъ Купера, колесника, который недавно далъ ему триста фунтовъ, а теперь требовалъ немедленной уплаты. А кром Купера были еще Джонсъ, и Мартинъ, и Грэй, которыхъ нужно было удовлетворить, и которые не замедлятъ поднять крикъ, какъ птицы въ одномъ гнзд, если онъ уплатитъ одному Куперу.

— Что такое, Джемсъ, мужъ мой? спросила жена. Оба сидли на кухн, а мальчики собирали обдъ. У ногъ мистрисъ Гартъ была колыбель съ однимъ ребенкомъ, другой лежалъ на колняхъ, она вязала грубый шерстяной чулокъ, мужъ ея курилъ трубку, и котелокъ, шипя, закипалъ на огн. День былъ холодный, сырой и теплота кухни пріятно согрвала.

— Что же теб придется длать? спросила она.

— Дать закладную на землю, отвчалъ Джемсъ Гартъ, уставившись глазами въ усыпанный пескомъ полъ, какъ будто онъ видлъ тамъ вс обрушившіяся на него затрудненія.

— Да? это маленько страшно слышать, сказала мистрисъ Гартъ.

— Хуже этого ничего и придумать нельзя, отвчалъ мужъ.— Это начало бды. Теперь все будетъ вырвано вонъ съ корнемъ.

— Что съ тобой, Джемсъ? Это такъ не похоже на тебя. Ты теперь первымъ дломъ видишь худой конецъ и кричишь, когда бда еще не пришла, говорила ободряющимъ голосомъ мистрисъ Гартъ.

— Не похоже, правда, отвчалъ онъ: — но я самъ не знаю, почему я такъ упалъ духомъ. Мн кажется, что бд нтъ конца, и что тмъ или другимъ путемъ, а земля уходитъ изъ моихъ рукъ.

Онъ вздохнулъ, какъ рдко вздыхалъ, и оглядлъ съ теплой любовью такъ хорошо знакомыя ему стны и вещи, полныя дорогихъ воспоминаній, вышивки его матери и бабки, шерстью и шелкомъ, узорчато изображавшія павлиновъ и какія-то необычайныя пирамидальныя деревья, подъ однимъ готическими буквами было подписано: Анна Флетчеръ, подъ другимъ Алиса Джонсъ, вещи эти онъ всегда считалъ величайшимъ чудомъ творчества искусства, превосходными по исполненію, безполезными по цли. Но теперь ему горько было бы разстаться и съ ними и он внезапно получили въ глазахъ его цну, которую никогда не имли. Еще былъ старый фарфоровый чайникъ, простая синяя фаянсовая посуда, привезенная изъ-за моря дядей морякомъ, были морскія раковины на доск камина между плоскими подсвчниками и чайной шкатулкой, и одна изящная ваза венеціанскаго хрусталя, основаніе котораго обвивалъ изогнутый стебель съ мелкими листками, внушавшими почти суеврное обожаніе семьи. Были и голландскіе стнные часы, тикавшіе, какъ они тикали еще, когда онъ былъ мальчикомъ, когда кукушка, выходившая изъ маленькой дверцы при бо часовъ куковала, будто живая птица. Какъ часто дивился онъ, крохотнымъ мальчикомъ, на эту кукушку, и какъ любилъ онъ смотрть, когда мать его поднимала тяжелыя гири съ звономъ, отъ котораго у него пробгали по тлу мурашки благоговйнаго ужаса, такого же ужаса, съ какимъ мальцы его теперь выглядывали изъ-за подола матери, когда она поднимала цпи и огромный маятникъ раскачивался со стороны на сторону, какъ будто въ немъ была жизнь и голосъ. Рзные дубовые стулья съ высокими спинками и рзное бюро, за которое одинъ джентльменъ, гостившій въ Эбби-Хольм, давалъ ему двадцать фунтовъ — теперь онъ жаллъ о томъ, что не разстался съ этимъ шкапомъ и не положилъ денегъ въ карманъ,— усыпанный пескомъ полъ, гд онъ часто рылъ ямки съ братьями, за что отецъ звалъ ихъ червями, глубокій огромный каминъ, съ скамейками по обимъ сторонамъ, гд вислъ котелокъ съ похлебкой, стойка, гд были подобраны красиво ружья и бичи, полки между балками, гд жена его прятала разные припасы отъ своихъ мародеровъ, тысячи мелочей, дополняющихъ домъ, теперь кидались ему въ глаза съ особой жизненностью, казалось, онъ увидлъ въ нихъ новые цпкіе корни, обвившіеся вокругъ всего существа его и длавшіе положеніе его еще боле горькимъ.

Въ эти минуты подъхалъ верхомъ къ ферм мистеръ Гэмли изъ Эбби-Хольма. Онъ объзжалъ свои поля и ему вздумалось, возвращаясь домой, заглянуть на Лонгъ-фильдскую ферму. Онъ вчера здилъ къ колеснику Куперу и безпечно, между прочими новостями, сказалъ ему, что Гартъ былъ несостоятельнымъ должникомъ, и что кредиторы его не получатъ и шести пенсовъ за фунтъ, если не будутъ глядть въ оба. Держать ферму въ убытокъ себ — плохое средство ликвидировать долги, и самъ онъ, мистеръ Гэмли, очень радъ, что его деньги не лежатъ въ репейник Лонгъ-фильда, потому что скоре можно загрести лопатами прошлогодній снгъ, чмъ получить деньги, какъ скоро он попали въ руки Джемса Гарта.

Ни малйшее терзаніе совсти не возмутило отличнйшее расположеніе духа мистера Гэмли, когда онъ говорилъ это. Гартъ теперь будетъ принужденъ продать землю, а это необходимо для округленія Эбби-Хольма, а если это вредитъ Гарту, то кому какое дло до Гарта? ‘Міръ состоитъ изъ людей, которые гибнутъ, и людей, которые успваютъ, говорилъ мистеръ Гэмли, откидывая борты сюртука:— и во власти каждаго человка выбрать то, чмъ онъ будетъ. Я выбралъ второе, Джемсъ Гартъ первое, вслдствіе этого я купилъ Эбби-Хольмъ, а онъ продастъ Лонгъ-фильдскую ферму’.

Это былъ любимый афоризмъ его для объясненія излюбленнаго имъ ученія. Куперъ подумалъ, что человкъ, который говоритъ такимъ рзкимъ тономъ, долженъ основательно знать, въ чемъ дло, и бдный Джемсъ Гартъ, вернувшись домой съ работы, въ письм его испыталъ результатъ словъ мистера Гэмли.

Мистеръ Гэмли слзъ съ лошади, отдалъ ее щегольскому груму и вошелъ въ коттэджъ, низко нагибаясь, хотя это было совершенно излишне.

Онъ смотрлъ щеголемъ въ темно-синемъ верхнемъ сюртук съ широкимъ бархатнымъ воротникомъ, и, начиная отъ чисто выбритаго лица до блествшихъ сапогъ, былъ воплощеніемъ довольства и нисколько не походилъ на оборвыша, который много разъ держалъ лошадь Гарта за пенни, и много разъ былъ накормленъ въ голодный день на ферм.

— Послушайте, любезный, вамъ надо бы содержать землю получше, говорилъ мистеръ Гэмли: — ваши поля не годятся и для пастбища свиней. Они покрыты камнями и сорными травами, просто срамъ посмотрть. Это фактъ.

— Я не вижу въ нихъ никакого упущенія, отвчалъ Джемсъ Гартъ слегка недовольнымъ тономъ. Манера свысока этого богача всегда раздражала его.

— Вамъ нужно класть въ землю побольше капитала, говорилъ важно мистеръ Гэмли равнодушнымъ тономъ человка, для котораго капиталъ ничего не значитъ, онъ сказалъ это такъ, какъ сказалъ бы, что Гарту нужно боле мякины, соломы или песку.

— Легче сказать это, чмъ сдлать, отвчалъ Гартъ, и лицо его загорлось огнемъ.

Гартъ былъ румяный блондинъ сорока двухъ лтъ, въ самой пор, симпатичный, добродушный человкъ, съ открытымъ честнымъ лицомъ, но и горячій, человкъ, кровь котораго быстро кипла, но который былъ боле вспыльчивъ, чмъ злобенъ, въ характер его недоставало одной струны и несчастіе могло подавить его.

— Я слышалъ въ город, что Куперъ требуетъ съ васъ деньги, продолжалъ мистеръ Гэмли.

— Да? это странно. Такъ вдругъ, сказалъ Гартъ.

— Вамъ трудно будетъ заплатить ему, сказалъ мистеръ Гэмли.

— Да, вы правду сказали, отозвался Гартъ.

— Я понять не могу, почему вы не продадите землю за то, что дадутъ, сказалъ мистеръ Гэмли.— Она все хуже и хуже ро дитъ годъ отъ году, и вы пропадете съ такой землей.

— Я не продамъ, я буду держаться за землю, отвчалъ медленно Джемсъ Гартъ.

— Вы сами себ хозяинъ, понятно, и можете длать, что хотите, но я далъ бы вамъ хорошую цну, еслибы вы продали, сказалъ мистеръ Гэмли, тономъ боле фамильярнымъ и акцентомъ боле вульгарнымъ, чмъ тонъ и акцентъ, какіе позволяла ему употреблять мистрисъ Гэмли.— Мы старые знакомые, Гартъ, и я помню время, когда вашъ отецъ былъ важнымъ человкомъ для меня. Вамъ легче будетъ видть землю въ моихъ рукахъ, чмъ въ рукахъ совсмъ чужого человка, я не обижу ни васъ, ни ее.

— Я буду держаться за землю, сказалъ Джемсъ.

— Вы будете держаться? А за что? За охабку плевелъ и гряды репейника. Что пользы держать землю, когда вы не можете обработывать ее толкомъ? Экой вы человкъ! Я бы продалъ на вашемъ мст и взялъ хорошія деньги.

— Нтъ, вы не продали бы на моемъ мст, даже еслибы вамъ дали хорошую цну, возразилъ Джемсъ:— вы бы захотли оставить вашему сыну то, что вамъ оставилъ отецъ, какъ и слдуетъ каждому англичанину, если онъ можетъ. Да, я бы лучше согласился владть одной рутой {Мра земли 222,250 сажень.} англійской земли, чмъ дюжинами акровъ чужой.

— Вздоръ, отвчалъ мистеръ Гэмли: — вы не носите отечества за спиной. Отечество человка тамъ, гд онъ можетъ купить лучшее платье и добыть лучшій обдъ. Да то земля не чужая, гд говорятъ нашимъ же языкомъ. Американцы — т же англичане, прибавилъ онъ въ порыв великодушія — и Америка такая страна, гд смышленный человкъ, какъ вы, можетъ составить себ состояніе.

— Мистеръ Гэмли, оборвалъ его Гартъ: — вы сдлали свое предложеніе, я сказалъ свой отвтъ: я не продамъ, пока пристава не сгонятъ меня съ земли, я не закричу: поймали, пока не попадусь въ руки. Теперь, жена, если ты подашь похлебку, можетъ мистеръ Гэмли и постъ съ нами, и это будетъ не первый обдъ, что онъ лъ въ Лонгъ-Фильд.

— Благодарю васъ, я позавтракаю въ Эбби-Хольм, сказалъ мистеръ Гэмли, внезапно принимая свой изящный тонъ, и глаза его злобно засверкали.— Я думаю, что вы глупы, Джемсъ, но насъ учатъ умные люди не вмшиваться въ дла дураковъ. И я оставляю васъ вашей судьб. Добрый день, добрый день, мистрисъ Гартъ.

— Добрый день, сэръ, сказала мистрисъ Гартъ съ книксеномъ.— Какъ довольны вы Алисой?

— О, я думаю, ею довольны. По крайней мр, я не слыхалъ никакихъ жалобъ, а миссъ Дрммондъ очень добра, отвчалъ мистеръ Гэмли снисходительнымъ тономъ.

— Я рада, что она поправилась, отвчала мать радостнымъ тономъ, какъ будто нравиться богачамъ было капиталомъ, который принесетъ проценты ея дочери.— Мое почтеніе, сэръ, вашей супруг и миссъ Дрммондъ.

— Добрый день, мистеръ Гэмли, сказалъ отрывисто Джемсъ,— Теперь, жена, давай обдать.

— Проклятый наглецъ! ворчалъ богачъ, отъзжая отъ дома бдняка.

Джемсъ Гартъ повторилъ т же слова, садясь за обдъ, голова его пылала, на сердц было тяжело и въ немъ кипло самое страстное желаніе разбить голову Джэбезу Гэмли.

Но что же сдлалъ мистеръ Гэмли? Онъ хотлъ въ буквальномъ смысл сдлать доброе дло, какъ онъ говорилъ себ. Онъ предлагалъ лишнюю тысячу фунтовъ сверхъ рыночной цны за дурно обработанную землю,— это было бы подаркомъ,— чтобъ заставить несостоятельнаго землевладльца продать то, что онъ не въ состояніи былъ держать. Гартъ по злоб забралъ себ въ голову, что нищій мальчишка, которому отецъ его такъ часто подавалъ милостыню, хотлъ воспользоваться его положеніемъ и подкупить его хорошей цной, чтобъ онъ отступился отъ дорогого наслдія. То былъ здравый смыслъ и логика богатства противъ нелогичности и чувства бдности, то былъ хладнокровный разсчетъ, опредляющій все по рыночной цн, даже человческія ощущенія, противъ страстнаго отчаянія несчастнаго человка, возмущающагося противъ фактовъ и логики и просящаго помощи и сочувствія.

Вмсто того, чтобъ повернуть къ Эбби-Хольму, Мистеръ Гэмли, нарушая святость домашняго закона — быть во время ко второму завтраку, рысцой похалъ въ Мильтоунъ. Онъ нашелъ, что лучше ему во время замолвить словечко мистеру Симпсону, мстному стряпчему, прежде чмъ Гартъ отправится къ нему. Онъ привелъ въ страшное смущеніе этого джентльмена несвоевременнымъ посщеніемъ, а супругу его въ величайшее огорченіе тмъ, что помшалъ подавать обдъ, который былъ обреченъ теперь перестоять на огн, и испортилъ не только пищу, но и пищевареніе ея супруга, потому что дла съ мистеромъ Гэмли всегда производили такое дйствіе на мистера Симпсона.

Мистеръ Гэмли приступилъ къ длу прямо. Ему не зачмъ было сохранять приличіе передъ мистеромъ Симпсономъ. Гэмли давно уже купилъ и душу, и тло Симпсона и держалъ его въ рукахъ угрозой каждую минуту раздавить его. У стряпчаго ничего не осталось, кром гибкаго хребта и равно гибкой совсти, и топтать все, что бы ни стояло на дорог его, для того, чтобъ остаться въ хорошихъ отношеніяхъ съ своимъ властелиномъ и кредитомъ, было единственнымъ спасеніемъ для него. Мильтоунъ не могъ надивиться, почему мистеръ Гэмли, который былъ такъ величественъ и пышенъ во всемъ, который никогда не дотронулся бы до глины, когда могъ брать въ руки золото, ршился нанимать Симпсона. Симпсонъ былъ стряпчимъ низшаго разряда, и было въ высшей степени странно, что такой почтенный человкъ, самъ пробившій себ дорогу, какъ владлецъ Эбби-Хольма, взялъ его, а не мистера Перкинса, который стоялъ во глав людей этой профессіи въ Мильтоун и былъ, въ самомъ дл, достойнымъ и порядочнымъ джентльменомъ. Но мистеръ Гэмли объяснялъ это тмъ, что Симпсонъ оказалъ ему услуги въ то время, когда онъ, мистеръ Гэмли, нуждался въ друзьяхъ, ‘я никогда не забываю услуги и никогда не забываю друга’, говорилъ онъ съ торжественной похвальбой, выставляя свою благодарность на показъ всему свту.

— Симпсонъ, круто началъ мистеръ Гэмли, когда стряпчій, скользкій человчекъ, съ красными глазами и волосами песочнаго цвта, бочкомъ прокрался въ комнату:— вы въ одинъ прекрасный день услышите о Джемс Гарт изъ Лонгъ-Фильда.

— Да, сэръ, я такъ предусматриваю, сказалъ мистеръ Симпсонъ:— судя по всмъ отзывамъ, ему приходится плохо.

— Какъ нельзя плоше, сказалъ мистеръ Гэмли, и помолчавъ, прибавилъ:— Куперъ требуетъ съ него деньги, а дуракъ отказывается продать землю.

— Куперъ требуетъ съ него деньги, а дуракъ отказывается продать! эхомъ повторилъ мистеръ Симпсонъ.

— Я сейчасъ предлагалъ ему дв тысячи за ферму, и онъ сказалъ: нтъ, продолжалъ мистеръ Гэмли обиженнымъ тономъ.

— Дв тысячи! и онъ говоритъ: нтъ! Онъ не понимаетъ своей выгоды, подтвердилъ мистеръ Симпсонъ.

— Я тоже самое говорилъ ему полчаса назадъ, но все равно что говорить стн. Онъ слпъ, и глухъ, и глупъ, онъ не видитъ куска хлба, когда ему суютъ его подъ носъ и еще стороной, жирно намазанной масломъ. Это самая упрямая свинья, какую я только встрчалъ на своемъ вку, но онъ и поплатится за свою глупость. Такіе люди всегда платятся.

— Безъ сомннія, сэръ, безъ сомннія. Такіе люди всегда платятся, какъ вы говорите. Я жалю его, но если онъ хочетъ перерзать себ горло, то… и мистеръ Симпсонъ развелъ руками и пожалъ плечами, давая понять, что предоставлялъ Джемса Гарта его участи и что если онъ совершитъ эту интересную операцію надъ собой, то онъ, мистеръ Симпсонъ, умываетъ себ руки относительно другой операціи — оттачиванія бритвы.

— Жалете его, свирпо и грубо возразилъ мистеръ Гэмли.— Какъ можете вы быть такимъ глупцомъ, Симпсонъ! Жалть о природномъ осл, который не хочетъ слушать добраго совта и положить въ карманъ лишнюю тысячу, когда ему дарятъ ее.

— Я не точно выразился, но желательно было бы, чтобъ онъ былъ умне, оправдывался стряпчій съ низкимъ поклономъ.

Мистеръ Гэмли нахмурился.— Симпсонъ, вы можете желать, чтобъ кротъ былъ соколомъ, а гусь не гоготалъ.

Стряпчій засмялся и пригладилъ волосы.

— Хе, хе, хе! извините меня, мистеръ Гэмли, но вы такой весельчакъ, сэръ. Я всегда говорю, что если кто хочетъ услышать заправскую веселую штуку, то ни отъ кого не услышитъ кром мистера Гэмли изъ Эбби-Хольма! Это настоящій товаръ, а не поддлка.

— Да, меня всегда считали веселымъ малымъ, отвчалъ съ самодовольной улыбкой мистеръ Гэмли, вытягивая ноги и запуская пальцы въ густые бакенбарды.— Не разъ, когда я былъ младшимъ конторщикомъ у Дэдбюри, я заставилъ всхъ кататься со смха, а тогда мн не чмъ было поддерживать свое хорошее расположеніе духа, какъ теперь. Я былъ королемъ цлой компаніи и могъ шутить шутки и пть псни, какъ никто.

— Это говоритъ весь Мильтоунъ, сэръ! вскричалъ съ энтузіазмомъ мистеръ Симпсонъ.

— Да, Мильтоунъ не часто такъ попадалъ въ цль и длалъ догадки поошибочне, сказалъ мистеръ Гэмли. И оба засмялись громко. Это была одна изъ любимыхъ остротъ великаго человка.— Но я пришелъ сюда не для того, чтобъ отпускать остроты, я пришелъ по длу, круто повернулъ онъ разговоръ.

— И да будетъ дло, отвчалъ мистеръ Симпсонъ, мгновенно надвая свою дловую маску.

— Гартъ придетъ сюда закладывать свою ферму, сказалъ онъ, загибая палецъ при заявленіи перваго пункта.

— Такъ.

— Вы должны дать ему деньги, и онъ такимъ же образомъ отмтилъ второй пунктъ пальцемъ.

Мистеръ Симпсонъ провелъ дв черты на протечной бумаг.

— Вы должны дать ему деньги отъ себя, и дадите ему конецъ веревки — тысячу двсти фунтовъ, если онъ спроситъ, по пяти на сто. Это будетъ хорошій кусокъ, и когда онъ схватитъ его — онъ попался на крючокъ.

— Онъ попался на крючокъ, сказалъ мистеръ Симпсонъ.

— Тогда одно изъ безобразій мильтоунскаго округа будетъ уничтожено, сказалъ мистеръ Гэмли, принимая величественную манеру:— и Лонгъ-фильдская ферма будетъ обработываться, какъ слдуетъ.

— Что будетъ общественнымъ благодяніемъ, мистеръ Гэмли, сказалъ стряпчій.

— Я такъ же думаю, Симпсонъ, я такъ же думаю, отвчалъ величественно пивоваръ: — я могу смло сказать, что послужилъ Мильтоуну тмъ, что такъ улучшилъ землю. Большая часть земли была покрыта всякой дрянью и плевелами, когда я купилъ ее у шайки нищихъ банкротовъ — вотъ чмъ были прежніе владльцы,— а я превратилъ ее въ улыбающійся садъ.

— Да, вы сдлали это, сэръ, и это превосходное уподобленіе.

— А эта упрямая свинья не хочетъ продать, заключилъ мистеръ Гэмли обиженнымъ тономъ.

— Невроятно! Въ высшей степени странно, отозвался стряпчій.

— Да, но это такъ. Изготовьте росписку и деньги, когда зайдетъ Гартъ, и подайте ему конецъ веревки.

— Исполню все, сэръ, дамъ такой конецъ, котораго хватитъ ему, чтобъ повситься, сказалъ мистеръ Симпсонъ съ непріятнымъ смхомъ.

Мистеръ Гэмли нахмурился снова, но на этотъ разъ изъ сострадательнаго побужденія.— Я не люблю такихъ жестокихъ выраженій, Симпсонъ, строго сказалъ онъ: — это не по христіански.

— Я жалю, сэръ, что оскорбилъ васъ, отвчалъ мистеръ Симпсонъ съ видомъ раскаянія:— но человкъ подверженъ увлеченію своихъ чувствъ, даже когда онъ занимается дломъ, и я не могу очень нжно относиться къ человку, который не другъ тому, кто, я могу сказать это, сдлалъ меня человкомъ и кмъ держится моя семья, нтъ, я не могу нжно относиться къ нему.

— Все это очень понятно, сказалъ мистеръ Гэмли: — но вы не должны допускать, чтобъ рвеніе ваше нарушало приличіе, вотъ и все.

И стряпчій отвчалъ смиренно:— сэръ, этого не будетъ.

Какую пользу видли оба эти человка въ этомъ очень прозрачномъ фарс, который они разыгрывали, ни тотъ, ни другой не съумли бы объяснить, но они считали необходимымъ разыгрывать его другъ передъ другомъ и каждый имлъ видъ, будто провелъ другого.

— Кстати, Симпсонъ, спросилъ вдругъ мистеръ Гэмли: — что проценты за послднюю четверть съ Крэгфута еще не уплачены?

— Нтъ, сэръ. Каждый срокъ все туже и туже приходится получать съ полковника.

— Сколько просрочено?

— Недля и два дня.

— Дайте ему дв недли срока и тогда… и мистеръ Гэмли представилъ маленькую выразительную пантомиму поворачиванья винта.

— Я понимаю, сэръ, сказалъ мистеръ Симпсонъ, проводя новый іероглифъ на протечной бумаг:— дв недли срока, а потомъ прижать его?

— Да, но не очень сильно сначала, вы понимаете? Прижимайте осторожно, но держите крпко.

— Будетъ исполнено, сэръ, я знаю.

— Теперь я думаю, мн нечего боле сказать, вамъ и мистеръ Гэмли снисходительно кивнулъ своему орудію, которое такъ же низко преклонилось передъ нимъ, какъ будто владлецъ Эбби-Хольма, бывшій мальчикъ разсыльный лэдбюрійской конторы, былъ Далай-Лама, а орудіе, однимъ изъ избранныхъ поклонниковъ его.

— Что могло васъ такъ долго задержать, мистеръ С…? Этимъ ворчливымъ восклицаніемъ встртила мистрисъ Симпсонъ своего супруга, когда онъ вошелъ въ столовую, гд ждала его холодная котлета и слабое пиво.

— Эта скотина Гэмли, былъ отвтъ.— Какъ бы я хотлъ, чтобы дьяволъ свернулъ ему шею.

— Господи, Симпсонъ! Какъ можешь ты такъ говорить, остановила его супруга: — но я не удивляюсь, что ты вышелъ изъ себя, досадно, когда сть хочется, а обдъ портится.

— Еще досадне справлять грязную работу этой скотины, сказалъ мистеръ Симпсонъ:— торгуясь со своею совстью, какъ торгуются трусы и рабы, сваливая съ себя и стыдъ, и отвтственность за сдланное ими зло, на плечи человка, который купилъ ихъ, чтобы длать это зло.

— Но онъ спасъ насъ, когда намъ нужна была помощь, сказала мистрисъ Симпсонъ съ самой досадной благодарностью за благодяніе, отравлявшее жизнь мужа:— совершенно естественно, что онъ хочетъ выручить свои деньги не тмъ, такъ другимъ путемъ. Если ты не хотлъ попасться ему въ руки, то долженъ бы былъ тогда держаться подальше отъ нихъ.

— Не будь дурой, баба, и держи языкъ за зубами о томъ, чего не смыслишь, грубо отвчалъ мистеръ Симпсонъ.

На это мистрисъ Симпсонъ вскинула голову и фыркнула: — вотъ еще! и затмъ во весь день продолжала дуться на супруга, хотя сама боле пострадала отъ своего дутья, потому что горла желаніемъ сообщить своему господину только-что услышанную новую мильтонскую сплетню о томъ, что эти язычники Флетчеры такъ и бгаютъ, какъ воры около миссъ Кэмбаль, а миссъ Билзъ надется скоро получить заказъ на приданое и уврена, что оно будетъ хорошее.

Когда Джемсъ Гартъ въ этотъ вечеръ пришелъ къ мистеру Симпсону, онъ удивился, увидя, что дло пошло какъ по маслу. У стряпчаго какъ нарочно оказалась тысяча двсти фунтовъ собственныхъ денегъ и просьба Джемса Гарта оказалась такъ же пріятной, мистеру Симпсону, какъ майскіе цвты. Мистеръ Симпсонъ сейчасъ отсчитаетъ деньги и возьметъ росписку, а Джемсъ Гартъ разомъ расплатится со всми кредиторами и еще у него останется кругленькая сумма на то, чтобы осенью собрать лучшую жатву. Тысяча двсти фунтовъ. Это развяжетъ руки Гарту и поставитъ его на ноги, не только теперь, но и навсегда, а Гартъ можетъ самъ назначить срокъ уплаты.

— Нтъ, я не поставлю это въ закладную, сказалъ мистеръ Симпсонъ, когда Гартъ съ чувствомъ, врожденнымъ крестьянину, когда дло идетъ о земл его, требовалъ непремнно, чтобы было показано за подписью и печатью, что деньги не будутъ потребованы обратно ране опредленнаго срока, и что въ такомъ случа, нужно заране предупредить его.— Между людьми нужно довріе, а сверхъ того, это не водится въ нашей профессіи. Все, что я могу — дать деньги по пяти на сто и словесно общать, что если не встртится никакихъ непредвиднныхъ обстоятельствъ, за которыя я не могу отвчать, то я не буду требовать денегъ, пока проценты будутъ исправно уплачиваться я закладная будетъ надежна.

Нужда приступала и Джемсу Гарту пришлось занять деньги на этихъ условіяхъ и мужественно подавлять тревожное чувство неизвстности, которое вставало въ немъ.

IV.
Визиты.

Мистеръ Гэмли, возвращаясь домой отъ Симпсона, много разъ повторялъ себ, какъ замчательно легко добиться успха въ жизни и какъ пріятна жизнь для человка, который уметъ убирать сно, когда солнце свтитъ, держать и время, и мистера Симпсона на чеку. Онъ не чувствовалъ ни малйшей симпатіи къ тмъ малодушнымъ людямъ съ дурнымъ пищевареніемъ, которые проходятъ жизнь въ стоптанныхъ сапогахъ и продранныхъ локтяхъ, вчно добиваясь успха и вчно несчастные. Посмотрли бы на него, какъ она устраиваетъ свои дла! Люди — движущіяся куклы въ его рукахъ, а онъ властелинъ, который дергаетъ за веревочку и заставляетъ ихъ плясать по своей дудочк. Вотъ полковникъ Лоу. Онъ воображаетъ врно, что онъ хозяинъ въ своемъ Крэгфут. Ага! Онъ и не воображаетъ, что онъ тоже собака въ канур, и что его можно каждую минуту выгнать изъ Крэгфута. Онъ бахвалится и задаетъ тонъ. Пусть бахвалится и задаетъ тонъ. Если онъ осмлится коснуться одного запретнаго предмета, то не пройдетъ и недли, какъ онъ увидитъ, кто господинъ. Если онъ будетъ вести себя прилично и щенокъ его женится на какой-нибудь богатой наслдниц, то онъ можетъ, пожалуй, подольше протянуть въ Крэгфут. Все зависло отъ тайной воли его, мистера Гэмли, что онъ захочетъ сдлать съ Крэгфутомъ. И эта мысль о своей власти зажгла огнемъ самодовольства лицо его. Можетъ быть, онъ еще не зналъ наврно, но можетъ быть, если Патриція выйдетъ замужъ такъ, какъ онъ хочетъ, то онъ дастъ ей въ приданое домъ полковника. Для гордости его будетъ лестно, когда свтъ станетъ говорить, какъ щедро онъ одлилъ племянницу жены, тоже не будетъ непріятно отмстить полковнику за нкоторыя хорошо памятныя оскорбленія стараго времени, когда щеголь, владлецъ Крэгфута билъ хлыстомъ оборвыша, поджидавшаго работы у дверей лэдбюрійской конторы и обращался съ нимъ такъ, какъ прежній оборвышъ будетъ теперь въ свой чередъ обращаться съ прежнимъ щеголемъ, если только есть справедливость на земл и на неб.

Когда мистеръ Гэмли говорилъ въ обществ о своемъ прошломъ, онъ говорилъ тономъ великодушнаго и честнаго человка: когда онъ говорилъ о томъ же съ самимъ собой, онъ утрачивалъ этотъ тонъ. И т, которые помогали оборвышу и т, которые оскорбляли его, вс были отмчены въ будущемъ, какъ достойные равной кары. Полковникъ Лоу рзалъ ему лицо бичемъ. Джемсъ Гартъ кормилъ его, и оба должны были испытать всю тяжесть его руки. Онъ поймалъ и крупную, и мелкую рыбу въ одну сть и испытывалъ тоже наслажденіе, какое испытываетъ честный человкъ, совершившій дло своей жизни. Какъ жадно хотлъ онъ овладть Лонгъ-фильдской фермой! Неимніе этой фермы отравляло всю сладость владнія пространными землями Эбби-Хольма, а теперь… И онъ вздохнулъ долгимъ вздохомъ, въхавъ на холмъ, съ котораго могъ видть Эбби-Хольмъ, величественно возвышавшійся посреди великолпныхъ дубовъ, далеко, куда ни кинуть взоръ, лежали земли Эбби-Хольма, и трубы Лонгъ-Фильда скоро будутъ стоять на эбби-хольмской земл.

Но когда онъ подъхалъ къ дому, сознаніе того, что ожидало его тамъ, имло отрезвляющее дйствіе. Онъ опоздалъ къ завтраку и передъ глазами его съ фотографической ясностью предстала картина ожидающаго его наказанія. Леденящее выраженіе лица, сжатыя губы и сдержанно грозный видъ мистрисъ Гэмли, если настроеніе ея было воинственно, или патетическій видъ жертвы, если она хотла тонко язвить его. Онъ зналъ, что придется высидть въ гробовомъ молчаніи всю трапезу, и что т блюда, которыя должно подавать холодными, подадутся согртыми, а горячія холодными, и ему подвело заране желудокъ, потому что мистеръ Гэмли любилъ хорошо пость. Все это сбылось. Мистрисъ Гэмли была женщиной-королевой въ своемъ род, и какъ вс королевы, не терпла нарушенія своихъ плановъ. Она приказала, чтобы карета была подана въ извстный часъ, а теперь вс планы ея были разрушены на цлые полчаса. Дни были коротки и визиты, которые она хотла сдлать, приняли теперь въ глазахъ ея размръ длъ государственной важности, и хотя ихъ откладывали цлыя недли, отложить ихъ сегодня было бы общественнымъ преступленіемъ.

— Очень жаль, лэди, сказалъ мистеръ Гэмли, выходя изъ своей комнаты, весь красный отъ поспшнаго туалета: — меня задержали дла.

Мистрисъ Гэмли не сла бы съ нимъ за столъ, еслибы онъ не былъ разодтъ ‘въ пухъ и прахъ’, какъ онъ выражался, а она: ‘одтъ какъ джентльменъ’.

— Идемъ ли мы завтракать, или сядемъ здсь слушать ваши объясненія, мистеръ Гэмли, сказала супруга леденящимъ тономъ и принимая свою руку изъ поданной руки супруга. Мистеръ Гэмли съ неловкой улыбкой снова положилъ длинные, худые пальцы на свой рукавъ и повелъ свою супругу. Дора скромно смотрла въ сторону, а Патриція въ огорченіи глядла на тетю. Потомъ, вмсто того, чтобы слдовать чинной парой вслдъ за тетей и мужемъ ея, она взяла Дору на руки и пронесла ее нсколько ступень, съ такой вульгарной силой, что еслибы ття Гэмли обернулась, то Патриціи плохо пришлось бы на нсколько дней. Къ счастью милая Дора не смялась и не сердилась, и преступленіе было незамчено.

Впродолженіе самаго непріятнаго завтрака была подана карета. Приказано было ледянымъ тономъ подождать, и посл завтрака, вс вмст отправились длать визиты. Мистрисъ Гэмли любила по королевски здить со свитой. Если она куда-нибудь здила одна съ Дорой, то это нужно было цнить, какъ доказательство необыкновенной короткости. Мистеръ Гэмли долженъ былъ всегда исполнять должность маршала. Теперь Патриція была, присоединена къ ея королевскому штату.

Сегодня въ особенности она желала, чтобы визиты были совершены съ необычайной торжественностью и пышностью. Она хала въ Крэгфутъ и къ ректору, и что всего важне, она хала въ первый разъ въ Куэстъ, гд подняли флагъ, потому что фамилія графа Девдэля пріхала. Молодой лордъ Мерріанъ, сынъ графа, былъ блистательной особой и, кто знаетъ? думала мистрисъ Гэмли, критически оглядывая обихъ молодыхъ двушекъ, скромно и въ молчаніи сидвшихъ противъ нея. Каждая была хороша въ своемъ род, и которой бы ни достался призъ она не пожалетъ. Если Дор, Дора была ея созданіемъ, ея любимицей, и тетя Гэмли скажетъ съ гордостью: ‘смотрите, вотъ результатъ моего воспитанія: графская корона награда за изученіе манеръ, приличныхъ лэди, и умнье держать себя’. А если Патриція? Патриція была ея кровью, и тетя Гэмли будетъ съ гордостью повторять: ‘моя племянница, лэди Мерріанъ’, а когда небу угодно будетъ воззвать къ себ дорогого стараго графа изъ этого гршнаго міра, то она скажетъ: ‘моя племянница, лэди Девдэль’. Боле сильные умы, нежели мистрисъ Гэмли, сплетали такіе же правдоподобные романы изъ такихъ же ненадежныхъ матеріаловъ и съ тою же врою въ успхъ, если только другіе не заберутъ ихъ нити и не спутаютъ узора.

Слдуетъ замтить, что хотя мистрисъ Гэмли избирала въ маршалы своей королевской свиты своего супруга, она не была слпа къ погршностямъ его противъ науки и искуства общежитія. Никто не видлъ съ такимъ ясновидніемъ какъ она, на сколько тонокъ слой лака, покрывавшій природную грубость матеріала, изъ котораго былъ созданъ супругъ ея. Но мистрисъ Гэмли, какъ умная женщина, хорошо понимала общество. Она знала, что упорное мужество было единственнымъ средствомъ, заставить уважать даже нарушеніе общественныхъ предразсудковъ, и что когда женщина унизится до неприличной партіи, то ей остается одно — мужественно нести знамя супружества и сохранять видъ полнйшаго невднія всхъ прорхъ и дыръ на знамени. Выдвинуть себя первымъ лицомъ въ супружеств было ошибкой, а мистрисъ Гэмли была слишкомъ умна, чтобы сдлать подобную ошибку. Она продалась за деньги, и умне другихъ играла свою роль, никогда не отступая ни передъ какими обязательствами, наложенными ею. Мужъ ея былъ грубый, франтившій выскочка, она знала это и знала, что и свтъ это зналъ, но одной изъ ненаписанныхъ статей брачнаго контракта ихъ была обязанность ея поддерживать его въ обществ за его деньги и супружеское повиновеніе. И весь свтъ врилъ, что она любила своего черноволосаго румянаго Плутона съ толстыми кулаками, который не былъ джентльменомъ, несмотря на вс его акры земли, и что онъ любилъ свою старую ультраизящную жену, и вра эта выбила обоимъ супругамъ почетную золотую медаль. Если бы они поссорились въ обществ, или дали ему понять, что недовольны своимъ союзомъ, они безнадежно пали бы въ глазахъ его. Союзъ давалъ силу и супружеское счастіе внушало уваженіе.

Вотъ почему, отправляясь сегодня въ Куэстъ — Мильтоунскій Виндзоръ, мистрисъ Гэмли повезла съ собою маршала, хотя это былъ тяжелый искусъ, и она должна была призвать вс силы свои, чтобы вынести его съ достоинствомъ.

Великолпная карета остановилась прежде всего у Крэгфута. Мистрисъ Лоу, мрачная и молчаливая, была одна дома, измятая, растрепанная, завернутая въ шаль и удрученная вчнымъ катарромъ и мрачными взглядами на жизнь вообще и жизнь сегодняшняго дня въ особенности, мистрисъ Лоу была слабая духомъ лэди, нчто въ род Ніобеи среднихъ лтъ, матери слезъ, и наслдницы неисчислимыхъ бдствій.

Несчастная всегда, мистрисъ Лоу стала бы еще несчастне, если бы ее попросили опредлить свои несчастія. Все было для нея несчастіемъ: начиная отъ упадка Англіи и кончая втреными ухватками горничныхъ, отъ ужасной атмосферы Мильтоуна, хуже которой не было въ цлой Англіи, до высокаго забора около дома одного сосда и низкаго около дома другого. Она ненавидла деревню и обожала Лондонъ, но когда полковникъ свезъ ее разъ въ Лондонъ, то она плакала цлый день оттого, что она не въ Крэгфут. Когда Сидней родился, она не хотла утшиться, потому что онъ мальчикъ, а не двочка, еслибы родилась двочка, она сочла бы себя проклятой, потому что природа отказала ей въ сын. Все горе заключалось въ ея супруг, хроническомъ разстройств пищеваренія и отсутствія энергіи, доведенной и тмъ и другимъ до нуля.

Дамы сидли молча, Патриція удивлялась ея несчастному виду и жалла ее отъ души, а Дора, сіяя улыбками и скромно опустивъ глазки, употребляла вс усилія, чтобы очаровать мать Сиднея — и не успла. Мистрисъ Лоу была все таки умне, нежели казалась. Дверь неожиданно отворилась и вошелъ полковникъ съ сыномъ. Блдное, изнуренное лицо перваго носило выраженіе добродушной наглости, прикрытой изящными манерами и языкомъ, второй былъ тоже блденъ, линія около тонкихъ губъ его и огонь темныхъ глазъ обличали для тхъ, кто хорошо зналъ его, злобную ршимость.

Едва поклонясь остальнымъ гостямъ, онъ подошелъ къ Дор и пожалъ ей руку съ видомъ полунжнымъ, полувызывающимъ, который электрическимъ ударомъ поразилъ всхъ. Не только мистрисъ и мистеръ Гэмли, и супруги Лоу были поражены, но даже Патриція и та въ удивленіи и тревог взглянула на Дору, какъ она будетъ держать себя при такомъ дерзкомъ обращеніи.

Дора держала себя съ обычнымъ тактомъ. Она покраснла, опустила глаза, и съумла не раздражить ни Сиднея своей холодностью, ни своихъ ‘хозяевъ’ нжностью отвта на такое фамильярное привтствіе. Въ душ она была зла на Сиднея, зачмъ онъ такъ выдалъ ее, и желала, чтобы онъ одинъ шелъ въ борьбу, не впутывая ее.

‘Умная штука’, сказалъ себ полковникъ, съ тою врностью пониманія женщины, которою обладаютъ только мущины извстнаго типа, изучившіе извстный типъ жинщинъ. ‘Не смотря на нжность, въ этой двушк чортъ. А эта двочка, что она такое?’ И онъ взглянулъ на наивное лицо Патриціи, съ тревогой самой пламенной дружбы слдившей за Дорой, и съ этой минуты об двушки отпечатались въ памяти его, какъ Брэнвилье и Іоанна д’Аркъ.

— Вы видли наши папоротники? спросилъ рзко Сидней, не называя Дору ни по имени, ни миссъ.

— Нтъ, отвчала Дора, съ ангельски невиннымъ видомъ.

— Пойдемте я покажу вамъ мой женскій волосъ, сказалъ онъ, пристально смотря на маленькія кудри, которые вились около висковъ ея, какъ побги виноградной лозы, освщенной солнцемъ.

Обращеніе его къ ней безъ всякаго имени не пропало для мистера Гэмли, и лицо послдняго было полно значенія для того, жго съумлъ бы прочесть выраженіе его.

— У насъ дома есть такая прелесть, сказала Дора.

— Я знаю, отвчалъ онъ, усмхаясь и все такъ же упорно глядя на кудри ея:— но я не отдамъ свою ни за чью другую. Пойдемте посмотрть, и онъ подалъ ей руку.

Съ умоляющимъ взглядомъ на мистрисъ Гэмли, который мимоходомъ обнялъ и мистера Гэмли, Дора положила свою обтянутую изящной перчаткой ручку въ руку Сиднея, онъ повелъ ее черезъ гостиную, близко прижавъ къ себ ея руку, и, наклонясь къ ней, говорилъ съ ней шопотомъ, что совершенно не входило въ понятія тети Гэмли о томъ, какъ должны молодые джентльмены проходить съ молодыми лэди подъ руку въ гостиной. Но во всемъ было боле вызова, нежели нжности.

— О Сидъ, будь осторожне, говорила ему Дора въ оранжере испуганнымъ шопотомъ, наклоняясь надъ женскимъ волосомъ.

— Нтъ, Дора. Я доведу все до кризиса. Я клянусь, что добьюсь того или другого.

Онъ говорилъ дико и страстно.

— Одно уже есть, милый, сказала Дора съ самымъ чарующимъ взглядомъ.

— Ты доведешь меня до безумія, если будешь такъ смотрть на меня, вскричалъ Сидней.

— Глупый мальчикъ, пришепетывала Дора, опуская глаза и смотря на него изъ подъ рсницъ съ самой кокетливой скромностью.— Тогда я вовсе не буду смотрть на тебя.

— Нтъ, Дора, тогда я совсмъ сойду съ ума, сказалъ Сидней, взявъ ее за руку.

— Бдняжка! засмялась Дора.— Чего-же теб отъ меня хочется?

— Не твоихъ насмшекъ, Дора, отвчалъ онъ яростно. Характеръ его имлъ свойство трута, а въ искрахъ не было недостатка для него, то былъ мелочно раздражительный характеръ эгоиста, который воображаетъ, что міръ созданъ для его удовольствія, и не хочетъ принять ни малйшей доли въ непріятностяхъ его.

— Шутка — не насмшка, милый, отвчала нжно Дора:— ты знаешь, Сидъ, что я не сдлаю ничего въ мір, что бы могло разсердить тебя.

Но не смотря на очаровательную кротость, съ какою она говорила, въ душ ея поднялось тоже самое презрительное чувство, какое она испытывала и къ своимъ ‘хозяевамъ’, когда повиновалась имъ, задобривала, потшала и проводила ихъ. Для нея, на видъ такой уступчивой, въ душ такой сильной, люди были дтьми, которыми она распоряжалась, обманывая ихъ для ихъ же пользы, заставляя ихъ врить, что они полные властелины.

— И не сдлаешь ничего, что нравится мн, отвчалъ Сидней, и лицо его стало мрачно.— Ждать, ждать, ждать и не длать ничего. Это — твоя политика, Дора, но мн она тошна.

— Ты погубишь насъ обоихъ, Сидъ, если не будешь держаться ея, убждала Дора.— Разв ты не понимаешь, что намъ нужно согласіе твоего отца, прежде чмъ ршиться на какой нибудь шагъ? Что будетъ съ нами, если онъ откажетъ, какъ и мистеръ Гэмли? Я знаю, что мистеръ Гэмли откажетъ, но если полковникъ Лоу дастъ согласіе — мы обезпечены.

— А на кой чортъ откажетъ мистеръ Гэмли? закричалъ Сидней въ ярости.

Дора кротко взглянула на него.

— Я не знаю, врно ему жаль разстаться съ деньгами.

— Хорошо, Дора. Что бы ни случилось, я ршился. Я переговорю вечеромъ съ отцомъ, а завтра съ мистеромъ Гэмли.

— Не говори съ мистеромъ Гэмли, если отецъ твой откажетъ, умоляла она: — мы будемъ тогда еще дальше отъ цли.

— Такъ что-жь ты совтуешь, Дора? спросилъ онъ дерзкимъ тономъ.

— Терпніе, милый, отвчала Дора, поднимая на него прелестные глазки: — только терпніе можетъ доставить намъ кусокъ хлба, поспшность-же ничего намъ не дастъ, кром голода.

— Если вы, молодые люди, окончили разсматривать цвты, мы пойдемъ дале, сказалъ мистеръ Гэмли съ самой изящной манерой и громкимъ голосомъ.

Дора вздрогнула, какъ отъ залпа артиллеріи. Мистеръ Гэмли неслышно подкрался къ нимъ.

— Мы уже кончили, сказала Дора.— Посмотрите, что за прелесть этотъ папоротникъ, мистеръ Гэмли, и она указала на жалкое растеніе, которое даже для мистера Гэмли, не знавшаго толка въ цвтахъ, не стоило горшка.

— Такъ вы этимъ-то восхищались? это плохо рекомендуетъ вашъ вкусъ. Сколько времени потрачено на кучку травы, грубо и со злобою сказалъ мистеръ Гэмли.

— Вы не должны удивляться, если забываютъ время въ обществ миссъ Дрммондъ, отвчалъ Сидъ любезнымъ тономъ, но который въ то же время былъ дерзостью въ отношеніи мистера Гэмли.

Хотя для него было важно остаться въ хорошихъ отношеніяхъ къ пивовару, но на него нашелъ порывъ злобы, а для Сиднея всего важне было удовлетворять своимъ порывамъ. Онъ ненавидлъ мистера Гэмли и никогда не скрывалъ этого. Ненавидлъ его за дурныя манеры и богатство, всего же боле за то, что онъ имлъ право на Дору, и Дора жила въ его дом.

— Извините, сказалъ владлецъ Эбби-Хольма и таинственный кліентъ мистера Симпсона, Джонсъ, давшій деньги подъ закладную Крэгфута:— но я думаю, что ни одинъ джентльменъ не долженъ смть говорить комплименты лэди, находящейся подъ покровительствомъ другого джентльмена.

— Я не зналъ, что миссъ Дрммондъ находится подъ покровительствомъ другого джентльмена, кром меня, сказалъ Сидней, смотря ему прямо въ глаза.

— Такъ я знаю, и мистеръ Гэмли взялъ руку Доры и грубо продлъ ее въ свою.— Я — покровитель этой лэди, сэръ.

— Миссъ Дрммондъ должна ршить сама за себя, сказалъ Сидней съ наглымъ смхомъ, встряхнувъ курчавой головой.— Который изъ насъ, Дора?

— Который изъ насъ? что? и мистеръ Гэмли злобно нахмурился:— врить ли мн моимъ ушамъ?

— То же самое говорилъ Мидасъ, усмхнулся Сидней.

Мистеръ Гэмли издалъ громоподобное проклятіе.

— Такъ у васъ дошло до этого? Дора — вамъ? Скажите мн, что это значитъ, или я…

— Мистеръ Лоу сейчасъ извинится въ своей ошибк, сказала поспшно Дора:— я уврена, что вы не хотли оскорбить ни меня, ни мистера Гэмли, говорила она, какъ ангелъ примиритель, нжно пожимая руку мистера Гэмли, и въ то же время очень энергически наступая каблучкомъ на ногу Сиднея.

— Я не хотлъ оскорбить васъ, миссъ Дрммондъ, полуугрюмо, полуфамильярно отвчалъ Сидней.

— Ни мистера Гэмли, и каблучекъ снова энергически дйствовалъ.— Мистеръ Гэмли былъ отцомъ для меня, и я обязана любить его и повиноваться ему, какъ дочь.

— Что за дочь? Дора, вы знаете, я ненавижу вздоръ, сказалъ мистеръ Гэмли.

— Я увренъ, вы не хотите сказать, что видите въ миссъ Дрммондъ не дочь? вспыхнулъ Сидней.

— Мистеръ Лоу, примите мой совтъ, и мистеръ Гэмли смрилъ Сиднея съ головы до ногъ злобнымъ взглядомъ, и въ душ свернулъ ему шею такъ же, какъ свернулъ бы молодому птушку на своей ферм.— Знайте свое добро и свой скарбъ и не заботьтесь о добр и скарб другихъ.

Лицо и глаза Сиднея запылали.

— Я полагаю, что вы одни можете объяснить смыслъ этихъ, словъ. Такъ какъ миссъ Дрммондъ — не ваша жена, и если она ваше ‘добро или…’

— То, что она для меня, не касается васъ, перебилъ мистеръ Гэмли.— Идите своей дорогой, мистеръ Лоу, я пойду, или быть бд, а я скованъ покрпче вашего.

Умоляющій взглядъ Доры остановилъ злобный отвтъ Сиднея. Въ душ она торжествовала, видя, что оба мужчины готовы схватить другъ друга за горло изъ-за нея. Она была изъ женщинъ того разряда, для которыхъ, хотя сами он не способны сдлать жестокость, высочайшее наслажденіе видть мужчинъ, которые дерутся за улыбки ихъ. То, что они выстрадаютъ въ эти минуты, тревожило ее столько же, какъ тревожитъ львицу, которая, мурлыча и облизывая губы, лежитъ, ожидая окровавленнаго побдителя, исходъ кровавой схватки изъ-за нея, равнодушная къ тому, черный или рыжій левъ ляжетъ мертвый подъ деревьями лса. Но теперь ставка была слишкомъ велика, и эта цна была слишкомъ дешева, и Дора, вмсто того, чтобы смотрть на схватку, поспшила положить ей конецъ.

Сидней скрипнулъ зубами, сдержалъ кипвшій въ немъ потокъ словъ, скорчилъ гримасу, извстную подъ именемъ ‘сардонической усмшки’, и, обратясь къ Дор, сказалъ:

— Ce soir, chrie.

— Это что? сердито вскричалъ мистеръ Гэмли.— Кто говоритъ здсь на чужихъ языкахъ?

Сидней разсмялся непріятнымъ смхомъ.

— Это — по-французски, съ своей улыбкой говорила Дора.— Soit, и она выразительно посмотрла на Сиднея:— значитъ только: пусть такъ будетъ.

— Я считаю чертовски невжливымъ, говорилъ, все хмурясь, мистеръ Гэмли: — говорить въ обществ на чужомъ язык, но теперь джентльмены длаютъ странныя вещи, и всего рже найдешь хорошія манеры тамъ, гд ихъ слдуетъ искать. Пойдемъ, Дора, не сидть же намъ здсь цлый день, по моему, мы и то слишкомъ долго оставались здсь.

— Soit, повторилъ Сидней, понявъ намкъ.

Разставивъ об руки и загнувъ два пальца, онъ оправилъ свое пальто, которое вовсе не нужно было оправлять, но шляпу Доры нужно было оправлять, и она приколола ее одной шпилькой. Свиданіе было назначено въ часъ ночи.

V.
Объясненія.

Когда Гэмли ухали, полковникъ сказалъ ласково сыну:

— Сидъ, мой мальчикъ, мн нужно серьзно поговорить съ тобой. Пойдемъ въ библіотеку. Запри дверь, садись и скажи мн: что все это значитъ? спросилъ имъ, усвшись въ библіотек.

— Что это значитъ, сэръ? спросилъ уклончиво Сидней.

— Сидней, мы понимаемъ другъ друга хорошо. Но я не понимаю одного — твоихъ дальнйшихъ намреній. Чего ты хочешь и на что разсчитываешь?

— Вы говорите загадками, сэръ. Если вы назовете мн какой-нибудь фактъ, я отвчу вамъ.

Отецъ улыбнулся.

— Изъ тебя бы вышелъ первоклассный дипломатъ.

— О, какъ я желалъ бы, чтобы вы меня опредлили на службу, а не оставили болтаться здсь, вскричалъ съ досадой Сидъ.

— Ты неблагодаренъ, отвчалъ холодно полковникъ:— праздность твоя — дло твоихъ рукъ, а не моихъ. Если всхъ родителей придется осуждать за глупость сыновей, то итогъ винъ ихъ будетъ очень великъ въ наши дни равенства и свободы.

— Кто слушается всхъ фантазій мальчика? сказалъ Сидней.— Мальчики не понимаютъ ни самихъ себя, ни своихъ выгодъ. На что же существуютъ отцы и матери, какъ не на то, чтобы направлять сыновей? Вамъ бы не слдовало слушать меня, сэръ.

— Можетъ быть, нтъ, отвчалъ полковникъ Лоу, небрежно играя цпочкой часовъ: — но если я не долженъ былъ слушать тебя, то не теб говорить мн это.

— А почему же и не мн, спрошу васъ? Я полагаю, что это — скоре мое дло, чмъ кого-либо другого, когда вся моя жизнь погублена для того, чтобы вы имли при себ свою игрушку.

— Оставимъ это, сэръ, вскричалъ полковникъ, обернувшись къ сыну въ внезапномъ порыв злобы.— Вы должны знать, что я могу снести и чего не могу даже отъ васъ. Однако, я привелъ васъ сюда не для того, чтобы ссориться и ссориться вульгарно, продолжалъ онъ боле спокойнымъ тономъ. Скажите мн, какъ вы намрены поступить въ отношеніи миссъ Дрммондъ?

— Я не зналъ, что я намренъ какъ бы то ни было поступать въ отношеніи миссъ Дрммондъ, отвчалъ ворчливо Сидней.

— Такъ вы дурачите ее. Это прекрасно, хотя немного жестоко. Вроятно, она не заслуживаетъ ничего лучшаго отъ джентльмена, какъ и всякая parvenue.

— Parvenue или нтъ, она стоитъ боле всхъ титулованныхъ лэди, взятыхъ вмст. Каждый мужчина можетъ гордиться миссъ Дрммондъ! разразился Сидней, попадая съ головой въ разставленную ловушку.

— И это прекрасно съ другой стороны, сказалъ полковникъ: — такъ ты не дурачишь ее?

— Нтъ, отвчалъ сынъ.

— Въ такомъ случа ты думаешь сдлать ей предложеніе?

— Я не сказалъ этого.

— Можетъ быть, ты уже сдлалъ?

— Я не сказалъ и этого.

— Я радъ, что ты такъ говоришь, потому что честныя намренія съ твоей стороны относительно миссъ Дрммондъ были бы совершенно mal—propos.

— Любезный батюшка, сказалъ Сидней съ наглой улыбкой: — можетъ быть мы лучше поймемъ другъ друга, если вы будете держаться однихъ фактовъ и не принимать ничего на вру. Только женщины выводятъ заключенія изъ недостоврныхъ данныхъ.

— Благодарю за урокъ діалектики. Я и буду держаться фактовъ, и начну съ того, отъ котораго желалъ бы избавить тебя. Мы раззорены.

Подлая натура Сиднея сказалась. Онъ поблднлъ, какъ поблднла бы Дора, даже губы поблли.

— Раззорены! вы шутите, сэръ, проговорилъ онъ, задыхаясь.

— Хотлъ бы я шутить, отвчалъ спокойно полковникъ.

— Что будетъ со мной! вскричалъ Сидней, и, подумавъ немного, милостиво прибавилъ:— что будетъ съ нами!

— Теб придется жениться на деньгахъ и это выручитъ насъ всхъ, сказалъ отецъ.

— Легко сказать — жениться на деньгахъ, отвчалъ сынъ, разглядывая ногти.

— И сдлать легко. Джулія Мэнли ждетъ твоего знака, чтобъ кинуться къ теб на шею.

— Женщина какъ верблюдъ, волоса какъ песокъ и вся въ веснушкахъ! съ отвращеніемъ вскричалъ Сидней.

— Золотые волосы, мальчикъ. Пять тысячъ фунтовъ все позолотятъ. И посл года брачной жизни вс женщины одинаковы — выгода еще на сторон дурныхъ. Он меньше измняются и за ними не нужно смотрть. Хорошій домъ, много денегъ и верблюжье лицо покажется теб пріятнымъ еще прежде, чмъ успетъ родиться твой наслдникъ. Хорошій характеръ и привычка сдлаютъ остальное.

— Это все хорошо, если вступить въ это дло совершенно свободнымъ, но я сознаюсь, я влюбленъ въ Дору, вырвалось у Сиднея.

— Это ничего не значитъ. Не теб первому придется, любя одну женщину, жениться на другой. Я не имю ничего противъ хорошенькой двчонки Гэмли, но я запрещаю теб жениться на ней. Или, и полковникъ презрительно пожалъ плечами:— ты готовъ жить самъ собой, не получивъ отъ меня и полпенни, ни теперь, ни въ будущемъ.

— Но за что такое табу на миссъ Дрммоидъ? Она хороша собой, она — лэди, и я люблю ее.

— Это — не табу. Дастъ ей Гэмли дв тысячи фунтовъ въ годъ — женись на ней. Ты видишь, я цню ее на три тысячи фунтовъ годоваго дохода дороже Джуліи Мэнли. Но если Дора не получитъ ни пенни, въ чемъ я увренъ, я говорю: нтъ.

— Позвольте мн, по крайней мр, сдлать попытку, сказалъ уныло Сидней.

— А если не будетъ успха?

Сидней молчалъ.

— Тогда ты женишься на Джуліи Мэнли. Крэгфутъ заложенъ отъ подвала до крыши. Я говорю теб, Сидъ, одно спасеніе наше — Джулія Мэнли.

— Я поговорю съ Гэмли, сказалъ Сидней, мняясъ въ лиц.

— Говори, только теб откажутъ. У Гэмли свои планы, почему онъ не выдаетъ ее замужъ.

— Что вы хотите этимъ сказать, сэръ? гнвно сказалъ Сидней.— Еслибъ я это думалъ, то разможжилъ бы ему голову.

— Лучше не пачкай руки. Можетъ быть онъ ждетъ титула. Лордъ Мерріанъ пріхалъ. Старый выскочка хочетъ попасть въ Куэстъ, а можетъ, онъ ждетъ смерти мистрисъ Гэмли. Она — крпкая старуха, но двадцатью годами старше его.

— Не говорите этого, отецъ! вскричалъ въ бшенств Сидней.— Если бы я думалъ, что у него планы на Дору, то клянусь, я сейчасъ бы увезъ ее.

— И увезъ бы на нищенство. Я тебя тогда не пущу сюда. Объяснимся совершенно. Намъ давно пора понять другъ друга. Я былъ снисходительнымъ отцомъ, но все должно имть свои границы. Моя граница — не дать теб жениться на parvenue безъ, гроша. Если ты это сдлаешь, то клянусь теб, если бы ты умиралъ съ голода подъ моими окнами, я бы не далъ теб и корки, если бы я наслдовалъ милліоны, я не оставилъ бы теб и шести пенсовъ. Ты знаешь, Сидъ, я не выхожу никогда изъ себя, но я ршителенъ. Теперь мы понимаемъ другъ друга?

— Ваши слова безжалостны, сэръ, и Сидней опустилъ голову.

Въ немъ было много задора, но не стойкости настоящаго борца. Тиранъ надъ зависвшими отъ него людьми, онъ оказывался жалкимъ трусомъ, когда встрчался съ сильной волей, и отецъ могъ всегда запугать его до покорности, принявъ такой тонъ, хотя должно отдать справедливость полковнику, онъ терпть не могъ такого тона въ отношеніи сына.

— Если слова мои безжалостны, то дйствія мои будутъ еще безжалостне, сказалъ полковникъ.

— Но вы дали мн позволеніе поговорить съ этой скотиной, сказалъ Сидней, и, несмотря на свою красоту, онъ удивительно походилъ въ эту минуту на крысу, попавшую въ ловушку.

— Разумется. Приди сказать мн о результат.

— Но если онъ откажетъ? Отецъ! Я люблю ее!

— Тогда я пожалю тебя, но ты женишься на миссъ Мэнли,

— Но если онъ согласится дать хоть что нибудь, а на будущее выдать обязательство, вы согласитесь?

Полковникъ улыбнулся полупечальной улыбкой. Онъ надялся, что сынъ его выкажетъ боле энергіи, и онъ съ полужалостью, полупрезрніемъ смотрлъ на его трусливыя увертки,

— Я скажу аминь на все, что дастъ теб доходъ, приличный джентльмену, и уплатитъ пятьдесятъ тысячъ фунтовъ. Добейся тысячи фунтовъ съ рукою хорошенькой Доры — и я согласенъ: ты видишь, я великодушенъ.

— Я завтра поду въ Эбби-Хольмъ, говорилъ Сидней, но въ тон его не слышалось надежды.

— И прекрасно. А теперь пойдемъ съиграть партію на бильярд. Ахъ, еслибъ ты все умлъ такъ хорошо длать, какъ карамболи, ты бы скоро составилъ себ состояніе.

— Жаль, что вы не научили меня чему нибудь повыгодне бильярдной игры, возразилъ Сидней, закуривая сигару, и оба, куря, отправились въ бильярдную.

Въ продолженіи этого разговора въ Крэгфут, карета Гэмли, съ четырьмя молчаливыми членами семьи, катилась къ Куэсту. Поздка не была пріятна. Вообще жизнь непріятна, когда съ одной стороны сидитъ страхъ, съ другой Немезида.

Въ Куэст они застали только графиню съ сыномъ. Графъ осматривалъ землю съ своимъ агентомъ, и они, на обратномъ пути, встртили его въ пол. То былъ толстоногій, краснолицый мужчина въ толстой охотничьей куртк и кожаныхъ штиблетахъ, смотрвшій скоре зажиточнымъ торговцемъ скота, нежели человкомъ, родившимся законодателемъ страны и обреченнымъ на служеніе ей. Патриція была безмрно изумлена его пошлой наружностью. Она воображала, что лорды и лэди, какъ люди, стоявшіе во глав общества, должны быть изъяты природой отъ печати посредственности и одарены высшими дарами ея, дававшими имъ право на такое мсто.

Но если графъ смотрлъ простякомъ, за то графиня была величественной женщиной, она была типомъ графини и по роскоши наряда, и по гордой красот, и по царственной осанк, на видъ ей было не боле тридцати лтъ, хотя ей было сорокъ пять. Лордъ Мерріанъ тоже былъ очарователенъ. Онъ былъ молодой человкъ, высокій, стройный, красивый, изящный, превосходно воспитанный, слегка аффектированный, но умный и честолюбивый. Въ настоящее время онъ переживалъ кризисъ самосознанія, честно желалъ узнать истину жизни и жить по закону ея, но въ немъ не было нравственной силы осуществить желаніе. Онъ былъ человкъ воображенія, принималъ впечатлнія за убжденія и мечты за доказательства, слабый характеромъ, онъ легко поддавался вліянію окружавшей его среды, и это придавало его дйствіямъ видъ неискренности. Онъ говорилъ, что держится мрачнаго взгляда на жизнь и проникнутъ сознаніемъ пустоты ея: онъ былъ умреннымъ скептикомъ, но оплакивалъ недостатокъ вры въ массахъ, консерваторъ, признававшій права привилегированныхъ классовъ, онъ оплакивалъ упадокъ ихъ, богатый абсолютно, хотя относительно онъ былъ бденъ для сына пэра, любимецъ общества, поклонявшагося ему, онъ жаждалъ крестовыхъ походовъ, когда, говорилъ онъ, люди пойдутъ биться за великое вдохновляющее дло, сбросивъ мертвящія цпи общества и шелковыя узы современной роскоши.

Онъ говорилъ очень красиво и патетично, понижая нжный голосъ, поднимая глаза, юное, нжное лицо его принимало подобающее выраженіе, дорогой букетъ въ петлиц распространялъ сладостный ароматъ, и онъ казался благодтельнымъ геніемъ, у ногъ котораго былъ земной шаръ, а въ рукахъ вс блага, какія могутъ осчастливить человчество. Женщины превозносили его за искренность, называли очаровательнымъ молодымъ человкомъ съ прекрасными чувствами и возвышенными идеями, мужчины смялись надъ нимъ за его аффектацію и звали хвастуномъ и молокососомъ. Но онъ не былъ хвастуномъ. Въ теоріи онъ былъ совершенно искрененъ, только на практик у него не хватало силы бросить вызовъ міру и на дл показать то высшее ученіе, которое онъ исповдывалъ, и онъ не показывалъ страха ради передъ тмъ обществомъ, которое такъ презиралъ на словахъ. Онъ не былъ человкомъ того металла, изъ котораго отливаютъ мучениковъ, и, обращая глаза на небо, ежедневно приносилъ жертвы мамону. Но слова успокоивали его совсть и онъ не видлъ разлада между словомъ и дломъ.

Манера и разговоръ его очень понравились молодымъ двушкамъ. Онъ слъ съ ними въ сторон, въ небольшой ниш гостиной, и говорилъ все время. Лордъ Мерріанъ любилъ декламировать въ гостиныхъ, въ особенности въ отдаленномъ углу хорошенькимъ лэди. Онъ, разумется, очаровалъ Дору. Разв онъ не былъ лордомъ, красавцемъ и любезнымъ кавалеромъ. Сверхъ того, глаза его часто останавливались на ней съ выраженіемъ восхищенія, доказывавшаго его изящный вкусъ. Патриціи, находившейся въ період юношеской вры, онъ показался идеаломъ св. Іоанна девятнадцатаго столтія. Мысли его, философія Эмерсана, почерпнутая изъ вторыхъ рукъ, и краснорчивыя фразы затронули въ сердц ея струну, зазвучавшую въ пламенныхъ эхо. Лицо ея просвтлло, когда лордъ Мерріанъ говорилъ о ничтожности личной жизни, о величіи истины и необходимости самопожертвованія для искупленія бдствій человчества. Она готова была протянуть ему руку и назвать его своимъ братомъ. Еслибы она была мущиной, она бы тутъ же предложила ему союзъ, которымъ бы они обязались, какъ древніе рыцари, бороться со свтомъ и со зломъ и посвятить себя служенію благу человчества и слав Божіей. Но какъ молодая двушка, она могла только поднять на него свои темные, нжные, блиставшіе глаза съ расширившимися зрачками, и соглашаться съ его словами — съ такимъ порывомъ энтузіазма, который отчасти взволновалъ, отчасти позабавилъ его. Онъ думалъ: какое великолпное созданіе она, это именно такая женщина, которая высоко подниметъ мущину и сдлаетъ изъ него героя или проповдника, смотря но направленію его ума и развитію его нервовъ и мускуловъ. Она немного невоспитана, но это — пятно, которое незамтно въ ореол совершенствъ ея. Онъ была, очарованъ ею. Она была такъ свжа, говорилъ онъ потомъ матери, такъ очаровательно проста и оригинальна, эта двушка напоминала ему первыхъ мученицъ христіанства, или Гипатію, или Витторію Колонну, или Іоанну д’Аркъ, прибавилъ онъ тоже, что сказалъ полковникъ Лоу.

Дору онъ оцнилъ такъ же врно. Умная, вполн владвшая собой женщина, жившая искуственной жизнью и носившая маску, женщина, съ которой можно было вести дуэль на словахъ, шутить, любоваться, но которой должно остерегаться, женщина кошачьей породы, нжная, гибкая, вкрадчивая. Лордъ Мерріанъ не даромъ дожилъ до двадцати трехъ лтъ, онъ уже испыталъ, что значатъ женщины типа Доры.

Патриція была для него новымъ предметомъ изученія, и любопытство молодого человка было возбуждено, какъ и любопытство доктора Флетчера. Онъ ршился поскорй снова увидть это благородное созданіе, быть героемъ въ глазахъ ея и внушить тотъ восторгъ, который она способна была чувствовать. Затмъ онъ не думалъ боле ни о чемъ, быть можетъ, въ самомъ дальномъ углу души его скользнула мысль, что у мистера Гэмли милліоны, и что Патриція племянница его жены.

Визитъ этотъ былъ вполн успшенъ. Графиня была очень любезна, лордъ Мерріанъ былъ признанъ мистрисъ Гэмли джентльменомъ вполн distingu, а мистеромъ Гэмли почти тмъ же. Мистрисъ Гэмли почуяла, что сдланъ послдній ршительный шагъ, который, наконецъ, поставилъ ее въ высшую сферу, куда стремились желанія ея. Она была убждена, что теперь ихъ пригласятъ въ Куэстъ, а разъ приглашеніе получено, падетъ и послдняя неприступная твердыня, стоявшая между ними и аристократическимъ кругомъ.

Они хали въ веселомъ и даже шутливомъ настроеніи, даже Патриція получила свою долю холодныхъ улыбокъ мистрисъ Гэмли. Оба супруга замтили, что лордъ Мерріанъ оказывалъ Патриціи особенное вниманіе, теперь она была восходящей звздой и затмила Дору. Казалось, положеніе молодыхъ двушекъ мгновенно измнилось. Мистеръ Гэмли мрачно глядлъ на Дору, а отечески шутилъ съ Патриціей. Онъ дразнилъ ее новой побдой, звалъ: моя лэди, до того, что Патриція вспыхнула и негодованіе едва не задушило ее. Онъ подмигивалъ ей, качалъ головой, причмокивалъ губами, повторяя: ‘О я видлъ, миссъ тихоня, какъ вы вели вашу игру’, или: ‘прекрасно, лэди Мерріанъ, когда же мы закажемъ свадебный пирогъ, эге?’ и еще: ‘когда одна молодая лэди будетъ царить въ Куэст, она будетъ слишкомъ важна для насъ, лэди’, и во всю обратную поздку въ Эбби-Хольмъ мистеръ Гэмли ни разу не смягчилъ ни на линію своего лица въ отвтъ на нжные взгляды Доры, на т неуловимыя и хорошо знакомыя ему ласки, которыя всегда разсевали дурное расположеніе его духа и длали жизнь его такой отрадной.

Сегодня онъ былъ недоступенъ и твердъ, какъ гранитная скала. Онъ не могъ переварить сцену въ Крэгфут, сверхъ того, хотя лордъ Мерріанъ показалъ Патриціи особенное вниманіе, но часто съ восхищеніемъ смотрлъ на Дору.

Подъзжая къ Эбби-Хольму, онъ сказалъ:— я надюсь, что я — не прихвостень аристократіи, а онъ былъ имъ, хотя никогда въ томъ не сознавался:— но я не могъ не замтить разницы между лордомъ Мерріаномъ и тмъ щенкомъ — Лоу. Я жилъ довольно долго въ кругу джентльменовъ, но никогда еще не встрчалъ такой наглой обезьяны. Какъ могли вы позволить ему обращаться такъ съ вами, Дора. Я этого понять не могу. Назвать васъ Дорой при мн. Я едва не свернулъ ему шеи.

— Это было очень грубо, очень странно, тихо прошептала Дора.— Я сама этого не могу понять. Онъ никогда не позволялъ себ этого прежде. Онъ былъ врно не въ своемъ ум.

— Я позабочусь о томъ, чтобы онъ никогда боле не позволилъ себ это. Онъ врно былъ пьянъ, грубо сказалъ мистеръ Гэмли.

Дора смотрла въ этого время въ окно, и можно было разслышать невольно вырвавшееся у нея восклицаніе: ‘Жалкій человкъ!’

— Да, мн показалось, что манера его была слишкомъ вольна, сказала мистрисъ Гэмли, нжно смотря на свою любимцу.— Но я не вижу, чмъ тутъ Дора виновата, я не думаю, чтобы она выказала ему хоть малйшее одобреніе.

— О! нтъ, въ самомъ дл, нтъ, милая, защищалась Дора:— я была такъ же удивлена, какъ вы. Я никогда не выказывала ни малйшаго одобренія мистеру Лоу, никогда!

Патриція закрыла рукою глаза. Что было негодованіе ея на шутки мистера Гэмли въ сравненіи съ негодованіемъ ея на такую обдуманную и явную ложь. Какъ могла Дора сказать ее не красня?

— Я видла, какъ это было вамъ непріятно, продолжала Дора, кротко поднимая глаза на своего ‘хозяина’: — и я отдала бы все въ мір, чтобы остановить его. Но что могла я сдлать?

Теперь было совсмъ темно и Дора, наклонясь впередъ, положила свою ручку въ руку мистера Гэмли, и онъ, крпко сжимая ее, простилъ все.

— Мн кажется, вы были слишкомъ строги сегодня съ Дорой, говорила мужу мистрисъ Гэмли въ своей туалетной.— Мы должны были ожидать этого. Она — хорошенькая, и молодежь будетъ ухаживать за ней. Молодежь всегда будетъ молодежью, и, хотя я не одобряю кокетства и ничего неприличнаго, но мы должны ожидать, что за нею будутъ ухаживать.

— Я не хочу, чтобы молодежь бгала за миссъ Дрммондъ, отвчалъ мистеръ Гэмли.— Я выростилъ и воспиталъ ее съ большими издержками, и мн не слишкомъ пріятна мысль, что я потратился для другого. Мы становимся стариками, моя милая,— когда мистеръ Гэмли хотлъ поддлаться къ своей супруг, онъ и себя включалъ въ число стариковъ: — и Дора такъ полезна намъ. Она оживляетъ нашъ домъ, у нея такая милая манера, ну и все такое.

— Помилуйте, мистеръ Гэмли, у насъ есть Патриція, рзко отвчала супруга:— она моложе Доры.

— И на половину не такъ занимательна, какъ Дора. Ваша племянница — добрая двушка, я не отрицаю этого, но у ней ужасно тяжелый характеръ. Она не можетъ длать то, что длаетъ Дора, она — очень жалкая исполнительница на фортепіано, и у нея нтъ никакихъ манеръ.

— Она не иметъ преимуществъ Доры, разумется. Двушка, воспитанная, какъ бдная Патриція, можетъ ли сравняться съ получившей такое воспитаніе, какъ Дора. Но я, смотря по тому, какъ она усовершенствовалась, считаю ее замчательной двушкой, и, во всякомъ случа, она — Кэмбаль, а это чего нибудь да стоитъ.

— Она должна бы стоить чего нибудь сама по себ, и какъ ни цните ее высоко, она не годится въ подметки Дор!

— Я ненавижу такія вульгарныя выраженія, сердито сказала мистрисъ Гэмли.

— Можетъ быть, я сказалъ не совсмъ то, что слдуетъ, извинился супругъ:— но вы поняли мою мысль.

— Возвратимся къ длу. Вы говорите, что не хотите выдать Дору замужъ? У мистрисъ Гэмли была своя затаенная мысль, и она хотла выяснить ее до обда.

— Конечно, нтъ. Когда я умру, я оставлю ее обезпеченной.

— Но я полагаю, что вы не откажете, если представится хорошая партія, напримръ, лордъ Мерріанъ. Мистрисъ Гэмли сказала свысока, лорды стали теперь для нея обыденными знакомыми.

— Откажу все равно, какъ и тому грубіяну Лоу, или нашему конюху, отвчалъ мистеръ Гэмли, тономъ нсколько грубымъ для обычнаго тона разговора его съ лэди:— я не позволю никому соваться къ этой двушк, я заплатилъ за ея воспитаніе и считаю себя въ полномъ прав удержать то, за что платилъ. Я слышалъ о пеликанахъ, но я не чувствую желанія подражать имъ.

— Это — новый взглядъ на воспитаніе, и я должна сказать, очень скаредный, сказала мистрисъ Гэмли: — я не думала, что, воспитывая ребенка, вы покупаете рабу?

— Вы не думали? отвчалъ онъ хладнокровно:— жаль, что мы въ этомъ дл не согласны. Но, во всякомъ случа, въ этомъ дл я долженъ быть руководителемъ, и, такъ какъ я оставляю васъ полной хозяйкой распоряжаться тмъ, что ваше, то вы не имете повода жаловаться. Если вы такъ хотите, чтобы одна изъ молодыхъ лэди вышла замужъ за человка съ титуломъ, то найдете такого мужа миссъ Кэмбаль. Я дамъ ей хорошее приданое и закрплю за ней хорошее имніе, если она выйдетъ замужъ въ угоду намъ. Я увренъ, что большаго сдлать нельзя для двушки, которая не родня мн и которой я не особенно восхищаюсь.

— Вы — самая странная смсь великодушія и тиранства, мистеръ Гэмли, сказала жена его полукапризнымъ, полунжнымъ тономъ. И у нихъ бывало супружеское любезничанье, когда они оставались одни. Сначала изъ политики, потомъ по привычк, чмъ дале уходило время, чмъ боле мистрисъ Гэмли забывала недостатки супруга и тмъ снисходительне относилась къ тмъ, которыхъ не могла забыть. Сила и энергія его поддерживали ея угасающія силы, и она все боле и боле привязывалась къ нему, какъ къ своей опор, тогда какъ онъ все боле и боле замчалъ разницу двадцати лтъ между ними, и ему все трудне и трудне становилось скрывать, что онъ замчалъ ее.

— Ахъ, моя милая, и его толстыя губы раздвинулись улыбкой, которую онъ считалъ пріятной и маленькіе каріе глазки остановились на жен, съ такою нжностью, какую онъ могъ придать имъ:— я готовъ сдлать для васъ гораздо боле, нежели принять, какъ родную, дочь вашу племянницу. Хотя я — и необдланный брильянтъ, лэди, я никогда не забуду, кто вы и что вы для меня сдлали. Вы придали мн блескъ, и я не скуплюсь на благодарность.

— Вы очень добры, нжно отвчала она и нжно погладила его толстую руку своими холодными, костлявыми пальцами.

Бдняжка, она не знала, что у него морозъ прошелъ по кож отъ этого прикосновенія. Онъ любезно наклонился и поцловалъ напудренную впалую щеку, думая: ‘Ну теперь я умиротворилъ хоть на время старуху’. Зазвонилъ колоколъ къ туалету передъ обдомъ, онъ пошелъ въ свою комнату, остановился передъ зеркаломъ и, самодовольно поглаживая бакенбарды, сказалъ улыбаясь отраженію высокаго, румянаго, черноволосаго и виднаго мужчины: ‘Славный мужчина, когда все будетъ сдлано’, сказалъ онъ себ.

VI.
Потаенная дверь.

Не только мистеръ и мистрисъ Тэмли, но и Патриція была счастливе посл визитовъ. Патриція, посл вниманія лорда Мерріана, высоко поднялась во мнніи супруговъ. Ей прощали ея упорное непониманіе безика и нарушеніе законовъ Эбби-Хольма. Она была счастлива тмъ, что сестра дяди начинаетъ любить ее, счастлива мыслью, что человкъ въ положеніи лорда Мерріана, съ его богатствомъ и властью иметъ такія возвышенныя идеи и великія цли, счастлива воспоминаніемъ о нсколькихъ бднякахъ, которымъ она дала черезъ Катерину Флетчеръ денегъ изъ своего маленькаго капитала и которыхъ эта помощь выручила совершенно изъ бды, счастлива, потому что прочла въ Таймс телеграмму о томъ, что корабль Гордона ‘Стрла’ благополучно достигъ первой стоянки, и что теперь она должна скоро ждать отъ Гордона письма.

Но скоро счастье ея было возмущено.

Эбби-Хольмъ былъ большой домъ, выстланный толстыми коврами, замки и петли были хорошо смазаны масломъ, двери и ставни заложены крпкими болтами, и въ цломъ дом царила мертвая тишина, составлявшая необходимость жизни Гэмли. Шаги замирали въ толстыхъ коврахъ, ни одинъ замокъ, ни одна петля, ни одинъ засовъ скрипомъ не выдавали движенія живыхъ существъ. Только одна дверь не была задвинута засовомъ. То была низкая дверь аркой, обитая рзными желзными полосами въ средневковомъ стил, которая имла видъ двери неприступной крпости и не служила ни къ чему. Ее пробили только для красы: она вела въ питомникъ въ саду, но никогда никто не ходилъ черезъ нее. Года три тому назадъ, ключъ отъ этой двери пропалъ изъ стола мистера Гэмли, и онъ не замтилъ этого, ключъ былъ только аллегоріей, какъ и дверь.

Но въ Эбби-Хольм была особа, для которой и то, и другое было не аллегоріей, но весьма нужными предметами. Дора три года тому назадъ унесла ключъ, чтобы свободой по ночамъ искупать свое рабство днемъ. Въ послдній годъ она наслаждалась свободой съ Сиднеемъ Лоу. Разъ въ недлю, когда все въ Эбби-Хольм спало мирнымъ сномъ, небольшая фигура, укутанная въ непромокаемый плащъ, выходила изъ корридора, скользя какъ привидніе, спускалась по лстниц, и маленькіе розовые пальчики неслышно отворяли дверь, которая беззвучно двигалась на хорошо смазанныхъ петляхъ, потомъ фигура запирала дверь и останавливалась на ступеньк прислушаться къ крику совы, въ которомъ только ея ухо признало бы человческій голосъ, потомъ она шла на встрчу Сиднею Лоу, и никто въ мір не зналъ объ этихъ встрчахъ.

Правда, Алиса Гартъ, горничная Доры, удивлялась иногда на другое утро тому, что плащъ барышни такъ смокъ, когда она не выходила наканун, но она, долго не раздумывая, несла сушить его. Раза два-три другіе слуги, которыхъ заинтересовала сушка пальто, сторожили ночью въ корридор у дверей Доры, но такъ какъ это случалось на другой и третій день посл свиданія, то они напрасно лишали себя сна.

Въ эту ночь все шло, какъ всегда. Дора вышла изъ двери, укутанная въ срый плащъ, съ опущеннымъ густымъ вуалемъ и въ толстыхъ шерстяныхъ штиблетахъ, вмсто изящныхъ сапожковъ съ каблуками. Луна ярко свтила, но не отъ того Дора была такъ нервна въ эту ночь. Она, всегда хладнокровная, разсчетливая, вполн владвшая собой, не знала ни нервныхъ фантазій, ни страстныхъ увлеченій, но сегодня она чувствовала, что кризисъ близокъ, она боялась, что онъ принесетъ ей гибель, а не спасеніе.

Дор надола ея роль. Не любовь, которая идетъ наперекоръ всмъ законамъ и побждаетъ вс препятствія, а мертвящая скука жизни, разсчетъ и месть за тотъ деспотизмъ, который она сносила съ такою нжною покорностью, заставили ее вступить въ тайную связь съ Сиднеемъ Лоу. Она была неразрывно связана съ нимъ и теперь начинала жаждать свободы. Лордъ Мерріанъ сегодня такъ восхищался ею. Сдлаться мистрисъ Сидней Лоу съ согласія властей предержащихъ прежде казалось ей завидной участью, теперь же титулъ леди Мерріанъ, а потомъ графини Двдэль, звенли въ ушахъ ея, какъ колокольцы погремушки шута. И она сознавала, что, не смотря на все, что случилось, она не такъ безумно любила Сиднея Лоу, чтобы не прожить преблагополучно всю свою жизнь безъ него. Встрча вышла неловкая. Онъ зналъ о раззореніи отца, она объ отказ Гэмли.

— Дора, я ждалъ цлый часъ, сказалъ Сидней сердито и обиженно, а не нжно, когда она, пробжавъ по алле, кинулась въ его объятія.

— Бдняжка, мн жаль, нжно отвчала она. Она никогда не снимала маски кротости и нжности, которая давала ей столько силы.— Что ты скажешь?

— Дора, у меня съ отцомъ была перепалка.

— О, ужасный человкъ!— Какое слово!

— Ну, Доди, оставь мою граматику въ поко, вскричалъ раздражительно Сидней.— Отецъ говорилъ со мной, и все кончено.

— Что, Сидъ? Онъ узналъ? и Дора въ ужас прижалась къ нему.

— Нтъ. Онъ не иметъ понятія о настоящемъ положеніи дла, но игра проиграна. Отецъ натворилъ что-то,— ужь я не знаю что, и мы раззорены.

— Сидней! хорошенькая головка безпомощно упала на его плечо, и Дора, испуганная бдностью, залилась слезами.

— Не плачь, милочка, утшалъ онъ ее.— Что сдлано, того не воротишь. Но еще можно поправить дло.

— Какъ поправить? рыдала она.

— Право не знаю. Разв старикъ Гэмли раскошелится. Я завтра пріду просить твоей руки.

— О, Сидней! Не проси. Ты испортишь все дло.

— Но чмъ же испорчу, Дора. Я не могу жить, какъ мы живемъ. Это сводить меня съ ума, мы не можемъ жить безъ денегъ.

— И ты думаешь, что онъ дастъ намъ хоть фартингъ, еслибы мы умирали съ голоду, говорила Дора, поднимая голову, и луна освтила искаженное злобой лицо, не похожее на Дору.

— Отецъ говоритъ! тоже самое, если я привезу тебя безъ приданаго. Если Гэмли дастъ денегъ, онъ приметъ тебя съ распростертыми объятіями. Отецъ не виноватъ, ему самому нечмъ жить. Все зависитъ отъ Гэмли.

— Скоре камень сжалится, нежели мистеръ Гэмли. Онъ не хочетъ, чтобы я шла замужъ.

— Отчего? и Сидней, оторвавши руки Доры, обвившіяся около него, оттолкнулъ ее отъ. себя.

Сидней не былъ храбрымъ человкомъ, но за эту женщину онъ готовъ былъ биться какъ тигръ, онъ ревновалъ.

— Я не знаю, пришепетывала Дора.— Я нужна имъ дома, и ему жаль денегъ.

— Еслибы была другая причина, я переломалъ бы ему вс кости, свирпо закричалъ Сидней.

— Какой ты глупый мальчикъ, Сидъ! Разв нельзя быть привязаннымъ ко мн, не бывъ влюбленнымъ. Мистеръ Гэмли можетъ быть мн отцомъ.

— А жена его бабушкой.

— Бдняжка, да, расхохоталась Дора.

— Ну вотъ видишь. Ты глупа, Дора.

— Если ты вызвалъ меня въ такую морозную ночь для того, чтобы ссориться со мной, я уйду, сказала Дора, внезапно и серьзно разсердившись.

Онъ въ удивленіи взглянулъ на нее. Это было новое откровеніе ея особы. Его ‘маленькій хлопокъ лебяжьяго пуха’, какъ онъ звалъ ее, его нжная, мурлычащая felis feminae неожиданно перестала мурлыкать и показала когти. Это былъ новый порядокъ, и Сидней Лоу не былъ расположенъ подчиниться ему.

— Можетъ быть, это — лучшее, холодно отвчалъ онъ.— И можетъ быть мн лучше не говорить съ мистеромъ Гэмли.

— Какъ ты жестокъ, Сидней! ты поставилъ меня въ ужасное положеніе и теперь говоришь такъ.

— Но ты сама сказала, что это безполезно, замтилъ онъ обиженнымъ тономъ.

— Я не сказала, что не нужно попытаться. Если онъ откажетъ, положеніе наше можетъ быть хуже.

— Да, можетъ, сказалъ значительно Сидней.

— Но что же намъ длать, Сидней, если мистеръ Гэмли не дастъ своего согласія, то-есть денегъ?

— Право не знаю. Жить, какъ живемъ теперь, и онъ принялся грызть ногти.

— Это ужасно, милый, сказала Дора:— но длать нечего. Мы не можемъ жить любовью и поцлуями, Сидъ. Мы не можемъ заработывать денегъ. Нужно, чтобы кто нибудь далъ намъ денегъ.

— Такъ я пріду завтра, сказалъ Сидней, обнимая ее, и слды ссоры были изглажены.

— И будешь очень милъ и любезенъ. Ты — очень милый мальчикъ, но сегодня держалъ себя съ нимъ медвдемъ, и она шутя подергала кольца его волосъ.

— Я не могъ совладать съ собой, Дора. Онъ довелъ меня до бшенства своей вульгарностью и тмъ, что зоветъ тебя Дора и говоритъ о теб, какъ о вещи, принадлежащей ему,— хвастливая обезьяна!

— У него въ рукахъ ключъ нашей позиціи, милый, и мы не должны сердить его. Мы должны угождать ему, милый, былъ мудрый совтъ.

— Умная головка. Когда ты постоянно будешь со мной, я буду чудомъ совершенства.

Сидней сказалъ это полунасмшливо, полунжно,— какъ говорятъ тщеславные мужчины, когда любимая женщина читаетъ имъ нравоученія. Онъ не любилъ нравоученій, но любилъ ее. Она сочла за лучшее принять его слова за чистую монету.

— Да, сказала она, положивъ ему руки на плечи: — когда я всегда буду съ тобой, ты будешь не тмъ, чмъ теперь.

— Кой ч… Что это значитъ? вскричалъ Сидней.

— То, что я хочу сказать, милый. Пари, вино, куренье и о! многое другое, еще худшее, и въ томъ числ ругательства и проклятія должны быть оставлены, когда я буду въ Крэгфут.

— Ты хочешь, чтобъ мужъ твой былъ святошей? спросилъ онъ.

— Нтъ, ни сколько… только джентльменомъ.

— Я долженъ или серьзно разсердиться, или поцловать тебя за эту дерзость, сказалъ онъ.

— И ты не знаешь что длать? пришепетывала Дора съ кокетливымъ упрекомъ.

Когда Дора вернулась домой, она увидла, что произошло нчто необычайное. На верху бгали со свчами, заглушенный гулъ голосовъ далъ ей знать, что прислуга проснулась и отправляла свои обязанности. Что могло случиться? Неужели искали ее? Съ быстротою мысли, она сняла калоши и штиблеты, сунула все въ карманъ и прокралась въ библіотеку, потомъ выбжала оттуда, потирая глаза, будто внезапно пробужденная отъ сна. Она никого не встртила въ корридор и только на порог своей комнаты увидла Патрицію, блдную и грозную, какъ ангелъ мститель.

— Ття Гэмли очень занемогла. Дора, гд вы были?

— Я была въ библіотек, читала нмецкія книги: тамъ такъ холодно, я заснула и прозябла, мои руки закоченли, и Дора положила холодную руку на руку Патриціи.

— Но какъ же это? Я была въ библіотек. Я везд искала васъ? О, Дора, я видла, какъ вы шли по алле къ питомнику и этотъ противный мистеръ Лоу былъ съ вами. Мн тяжело сказать вамъ это, Дора,— а Дора поблднла и затряслась всмъ зломъ, готовая упасть въ обморокъ.— Я такъ люблю васъ, Дора! Мн легче умереть, чмъ знать, что вы длаете дурное, и слезы выступили у Патриціи на глазахъ, а губы задрожали.

Дора задумалась, но только на одно мгновеніе.

— Не плачьте, дло не такъ дурно, какъ кажется. Я замужемъ за Сиднеемъ.

— Замужемъ, Дора? Неужели это правда! вскричала Патриція.

Для наивной двушки эта мысль казалась чудовищной, преступной, святотатственной. Замужняя женщина была для нея существомъ совершенно непохожимъ на подругу, даже ту, которая старше ея семью годами. Замужняя женщина — существо, получившее помазаніе жизни, мысли, стремленія и цли жизни ея совершенно не походятъ на мысли, стремленія и цли двичества, это было существо, къ которому слдовало подходить съ уваженіемъ, можетъ быть жалть его, можетъ быть завидовать ему, но уже никакъ не обращаться съ нимъ съ такой товарищеской фамильярностью, съ какого она обращалась съ Дорой. И Патриція отступила назадъ, оскорбленная, обманутая, отвергнутая. Она такъ любила Дору и Дора обманула ее.

— Не пугайтесь, моя милая, и Дора скользнула къ ней.— Я знаю, что это дурно и глупо, но онъ заставилъ меня сдлать это, когда я была въ Лондон прошедшую осень.

— Дора! никто въ мір не долженъ насъ заставить сдлать преступленіе, сказала Патриція, все еще отворотивъ лицо отъ Доры.

— Но разв тайное замужество — преступленіе? Сидней — мой мужъ, выразительно и кротко сказала Дора.

— Не замужество, но тайна и обманъ, Дора. Какъ можете вы быть счастливы съ мистеромъ Лоу?

— Положеніе наше ужасно, но что же длать? У насъ обоихъ нтъ и шести пенсовъ.

— Но, Дора, это должно кончиться какъ нибудь? Что вы думаете длать?

Дора пожала плечами.— Что можемъ мы сдлать?

— Сказать мистеру и мистрисъ Гэмли, и если вы не ршаетесь, то я готова…

— Вы хотите сказать. Патриція? Нтъ вы не скажете, Дора обняла ее и умоляющимъ взглядомъ смотрла ей въ глаза. Вы не погубите меня, вы не измните моей тайн. Говорите, милая моя.

— Нтъ, нтъ, я не измню вамъ, рыдала Патриція:— но это ужасно. Дора, Дора! Сердце Патриціи разрывалось, она соглашалась лгать для своего друга и считала себя проклятой за этотъ грхъ, но она не могла не спасти Доры.

Легкій стукъ у двери прервалъ изліянія молодыхъ двушекъ, и Бигнальсъ постучалась у двери, говоря Дор, что мистрисъ Гэмли зоветъ ее.

— Что случилось, Господи помилуй? спросила Дора, не отпирая двери, срывая съ себя шиньонъ и накидывая шаль.

— Спазмы, миссъ. Тетенька очень плоха, сказала Бигнальсъ, когда Дора, съ полусоннымъ видомъ и будто сейчасъ вскочила съ постели, выскользнула изъ комнаты.

— Я послала за вами, милая, чтобы успокоить васъ, говорила мистрисъ Гэмли.— Не будите Патрицію.

— Нтъ, милая, и Дора нжно поцаловала ее въ лобъ.— Довольно и того, что я несчастна, видя какъ вы страдаете.

Мистрисъ Гэмли хотла нжно улыбнуться, но то была ужасающая улыбка мертвеца. Мистеръ Гэмли, лежавшій возл мистрисъ Гэмли, подумалъ это.

— Милое дитя. Еслибы Патриція походила на васъ.

— Она исправится, милая мистрисъ Гэмли.

— Я надюсь. Я исполняю свой долгъ въ отношеніи ея.

Затмъ Дору отпустили и поблагодарили за вниманіе, и хотя мистрисъ Гэмли сама приказала не будить Патриціи, но тмъ не мене у нея осталось противъ племянницы горькое чувство, зачмъ она не проснулась, тайное чувство должно бы было шепнуть ей, что съ тетей ея что-то случилось, и нарушить ея сонъ.

— Какъ это вульгарно и безсердечно спать такъ крпко, сказала она брюзгливо мистеру Гэмли, и тотъ, проснувшись отъ сладкаго сна и подавивъ храпнье, отвчалъ:— да, ваша правда, моя милая, но она такъ вульгарна съ головы до ногъ.

Мистеръ Гэмли получилъ выговоръ за неуваженіе къ роду Кэмбаль и услышалъ длинныя доказательства того, что Патриція превосходно воспитана, хотя и не всегда достигаетъ желаемаго совершенства.

Открытіе тайны Доры сдлало Патрицію еще боле несчастной, нежели Дору. Ее подавляло сознаніе, что она помогаетъ обманывать тетю Гэмли и своего опекуна, тайна брака Доры казалась ей святотатствомъ. Патриція чувствовала, что какой-то необъяснимый порывъ заставляетъ ее кричать всмъ прохожимъ: Дора замужемъ, Дора замужемъ, и что она будетъ несчастна, пока весь міръ не узнаетъ этого факта.

Дора тоже была несчастна и раскаивалась, всего боле въ своей необдуманности и поспшности, въ виду поклоненія лорда Мерріана и раззоренія полковника Лоу. Не видя исхода, она ршилась молчать, она рада была, что Патриція знаетъ тайну, Патриція могла быть ей полезной, но кром Патриціи никто въ мір не долженъ былъ знать, пока у Сиднея не будетъ денегъ, чтобы жить прилично. Бдность относительная была вещью не во вкус Доры Дрммондъ. Любовь въ ситцевомъ плать, сытно обдающая холодной бараниной, была для нея страшне ненависти и презрнія въ бархат и брильянтахъ, и она твердо ршилась остаться голубкой въ ковчег Эбби-Хольма, хоть всю жизнь, если иначе невозможно. Какъ женщина, она любила любовь Сиднея Лоу, но еще боле любила тайныя свиданія за сознаніе свободы и мщенія своимъ хозяевамъ. Но если ее ждетъ бдность, то она готова была отказаться это всего, отречься отъ своего мужа и быть второй лэди Одли или Авророй Флойдъ. Она знала, что Сидней такъ же боялся бдности и потому не боялась его.

Она заснула безмятежнымъ сномъ дтства и встала розовая, съ свтлыми глазами. Патриція не спала всю ночь, то прислушиваясь къ каждому шороху, чтобы быть готовой бжать на помощь тети, то волнуясь за Дору, то терзаясь раскаяніемъ и ужасомъ грозившей и Дор, и ей самой душевной гибели, и заснула только на разсвт. Ее насилу добудились, и она кое-какъ одлась и опоздала къ завтраку. А тетя Гэмли уже сидла на главномъ мст за столомъ, прямая, приличная какъ лэди, хорошо напудренная, со всми привсками и украшеніями, также тщательно пришпиленными, даже ‘возстановитель волосъ который не былъ краской’ придалъ темный цвтъ ея аккуратнымъ крутымъ кольчикамъ, словомъ, скрывшая вс слды разрушеній этой ночи.

Патриціи досталось во первыхъ за то, что опоздала, во вторыхъ за то, что спросила о здоровья тети у двери, откуда тетя, начинавшая глохнуть и тщательно скрывавшая это, не могла разслышать вопроса, въ третьихъ за то, что, подойдя къ тет, она повторила вопросъ слишкомъ громко, въ четвертыхъ, за ея неприлично крпкій сонъ, какъ сонъ ‘коровницы’.

— Къ чему вы спрашиваете? Вы были совершенно равнодушны къ состоянію, въ которомъ я была вчера вечеромъ. Я могла умереть, а вы спали бы такъ же крпко.

— Я все слышала и не спала.

— Отчего же вы не удостоили придти? рзко спросила тетя.

— Бигнальсъ не пустила.

— И Бигнальсъ была права, еще рзче отвчала тетя Гэмли.— Вы могли спросилъ у Доры, не нужны ли вы?

— Дора… начала Патриція, но Дора перебила:

— Я не хотла будить васъ, моя милая, я не хотла пугать васъ, когда не было ничего серьезнаго. Если я ошиблась, проcтите меня. Вы видите, и она въ порыв великодушія обратилась къ мистрисъ Гэмли:— если кто виноватъ, то я одна. Я думала все сдлать къ лучшему.

— Вы всегда такъ длаете, милая Дора, ласково сказала мистрисъ Гэмли, а мистеръ Гэмли одобрительно покачалъ головой.

Положеніе Патриціи становилось невыносимо, и она ухудшила его тмъ, что обняла тетю Гэмли, завряя ее въ своей любви, тревог о болзни ея, и радости видть ее снова на своемъ мст сегодня. Тетя раздражительно освободилась отъ объятій ея, а мистеръ Гэмли принялся подвигать къ Патриціи вс блюда, стоявшія на стол съ такою поспшностью, какъ будто вс члены семейства были дтьми Израиля, съ препоясанными, чреслами и посохами въ рукахъ, вшими пасхальнаго агнца передъ исходомъ изъ Египта,— это была его манера упрекать, ее за то, что она опоздала къ завтраку. Патриція спшила сть, не смя поднять глазъ на него, она хранила тайну отъ него, помогала обманывать его.

Все это были мелочи, но жизнь молодыхъ двушекъ и женщинъ сложена изъ такихъ мелочей, и канитель ихъ опутываетъ и перерзываетъ жизнь столь многихъ двушекъ и женщинъ. Патриція въ продолженіе утра не разъ спрашивала себя съ ужасомъ, неужели все это будетъ долго продолжаться, какъ она вынесетъ все это, пока не вернется Гордонъ Фриръ и она не заживетъ съ нимъ жизнью любви и свободы, жизнью, полной интереса и пользы, какъ жизнь Катерины Флетчеръ. О! если бы она могла до этого времени прожить въ Холлиз!

VII.
Совтъ нечестивыхъ.

Посл завтрака доложили о прізд мистера Сиднея Лоу. Его ввели въ библіотеку, гд владлецъ Эбби-Хольма сидлъ посреди шкаповъ роскошно переплетенныхъ книгъ, которыхъ онъ никогда не читалъ, да и не понялъ бы, если бы и сталъ читать, впрочемъ въ перемежку между рядами книгъ были ряды искусныхъ поддлокъ подъ ряды корешковъ съ раззолоченными буквами — мастерское произведеніе столяра, которое имло для мистера Гэмли цну настоящихъ книгъ.

Свиданіе было коротко и бурно. Сидней просилъ позволеніи переговорить съ миссъ Дрммондъ. Мистеръ Гэмли весело отвчалъ, что очень радъ, если только мистеръ Лоу можетъ дать ему удовлетворительный отчетъ о своихъ средствахъ. Его теперешній доходъ? его будущее состояніе? Все это — очень прозаическія вещи, но и влюбленный молодой человкъ долженъ знать, что мясникъ требуетъ уплаты, по крайней мр разъ въ годъ.

Сидней отвчалъ, что съ этой стороны нтъ затрудненій, хвастливо назвалъ Крэгфутъ, а себя единственнымъ наслдникомъ имнія отца и неприкосновеннаго капитала матери по ея смерти. Мать его — лэди Анна Грэгэмъ, а имя отца говоритъ само за себя.

— Все это прекрасно, отвчалъ медленно мистеръ Гомли:— но Крэгфутъ заложенъ, а неприкосновенный капиталъ вашей матери приноситъ двсти фунтовъ дохода. Куда ушли шестьдесятъ тысячъ, которыя она принесла мужу въ приданое, я это узналъ случайно. Пока вы не можете дать мн боле удовлетворительный отвтъ, я не могу сказать вамъ ничего.

Сидней стиснулъ зубы. Оба мущины понимали, что боролись за женщину, но оба сохраняли еще маску вжливости.

— Я знаю, что отецъ теперь нсколько запутался въ длахъ, но это — временное затрудненіе и скоро будетъ устранено.

— Когда будетъ устранено, я буду счастливъ снова поговоритъ съ вами, вжливо отвчалъ мистеръ Гэмли.— Но до тхъ поръ между вами и миссъ Дрммондъ не можетъ быть никакихъ отношеній: она привыкла жить какъ лэди и, выходя замужъ, не должна утратить своего положенія.

— Я надюсь, вы не думаете, что она утратитъ его, выйдя за меня, и злоба сверкнула въ глазахъ Сиднея.

— О, нисколько, сэръ. Но у васъ нтъ средствъ содержать ее на лон роскоши, какъ я выражаюсь, къ которой она привыкла. Я не отдамъ ея руку человку, который не можетъ представить фунтъ за каждый фунтъ приданаго ея.

— А склонность самой лэди не считается ни во что?

— Она можетъ имть свою цну, мистеръ Лоу. Я не имю законныхъ нравъ на миссъ Дрммондъ. Если она захочетъ, то можетъ уйти изъ моего дома хоть съ моимъ грумомъ, но тогда ни она, ни мужъ ея не получатъ отъ меня ни фартинга моихъ денегъ, впрочемъ, я хорошо знаю ее и этого нечего бояться.

— Если вы называете это заботливостью о двушк, которую любите какъ дочь, какъ вы увряете, то я не назову этого такъ, сказалъ злобно Сидней.

Мистеръ Гэмли въ упоръ посмотрлъ на него.

— Я не зналъ, что мои отношенія къ этой двушк входятъ въ вашъ разсчетъ, и сверхъ того, я не дамъ и понюшки табака, за то, что вы обо мн думаете. Дло въ томъ, есть ли у васъ чмъ содержать жену? Вы говорите: есть, я говорю: мало.

— А я говорю, будетъ довольно, когда вы дадите приличный доходъ двушк, которую приняли вмсто дочери.

Мистеръ Гэмли расхохотался грубымъ жесткимъ хохотомъ.

— Теперь мы разгрызли орхъ и добрались до зерна, сказалъ онъ нахально.— Учите свою бабушку, мистеръ Лоу. Я не дамъ ни полпенни. Хотите брать Дору — берите ее въ рубашк и сами прикройте рубашку шелковымъ платьемъ. Я буду считаться съ вами фунтъ за фунтъ, и не выдамъ ее безъ равной ставки съ вашей стороны.

— А любовь джентльмена не считается у васъ ни во что, сказалъ Сидней съ пренебреженіемъ.

Мистеръ Гэмли расхохотался еще съ большимъ пренебреженіемъ.

— Не на моемъ корабл. Я самъ пробилъ себ дорогу. И я скоре отдамъ ее за человка, пробившаго себ дорогу, чмъ за джентльмена безъ гроша.

— Вы говорите, какъ будто я нищій, возразилъ Сидней въ ярости.

— Право? отвчалъ съ неподражаемымъ хладнокровіемъ мистеръ Гэмли.— Средство доказать противное въ вашихъ рукахъ. Покажите мн Крэгфутъ, чистый отъ долговъ, и добрыя тридцать тысячъ, чтобы поддерживать его, и я къ вашимъ услугамъ. Но. прибавилъ онъ, мгновенно мняя хладнокровіе на дерзость:— я не дамъ моихъ денегъ, чтобы поставить васъ на ноги съ вашимъ отцомъ, и не позволю миссъ Дрммондъ играть роль приманки. Свивайте себ гнздо честнымъ трудомъ, молодой джентльменъ, какъ я свилъ свое, и тогда просите у джентльмена руки его родственницы, какъ слдуетъ джентльмену, а не какъ искателю богатства и аферисту. Нръ, сэръ, я не позволю, крикнулъ онъ, удержавъ руку Сиднея, схватившую тяжелую линейку чернаго дерева.

— Проклятый подлецъ! кричалъ Сидней, въ ярости вырываясь изъ его рукъ.

Крпко держа его одной рукой, мистеръ Гэмли сильно дернулъ за колокольчикъ другой. Явился лакей.

— Выведите мистера Лоу за дверь, Джонъ, сказалъ владлецъ Эбби-Хольма, выпуская руку Сиднея.— И если онъ осмлится показать носъ, спустите собакъ. Да, говорилъ онъ себ, потирая руки, когда Сидней съ страшными проклятіями уходилъ въ сопровожденіи лакея.— Это самая лучшая работа, какую мн доводилось сдлать въ жизни. Я выплатилъ старые долги и съ хорошими процентами. Теперь я вдвойн чувствую себя человкомъ. Отдать ему Дору? Нтъ, еслибы онъ лизалъ мои ноги! Я раздавлю цлое гнздо ихъ!

Давъ себ нсколько времени поостыть и принять приличный видъ, мистеръ Гэмли вошелъ въ гостиную, съ видомъ господина и повелителя, боле хвастливымъ и кидавшимся въ глаза, чмъ, когда-либо. Дамы сидли на своихъ мстахъ, занятыя обычными занятіями, мистрисъ Гэмли и Дора, каждая за своимъ бархатнымъ столикомъ, вышивали или вязали какія-то украшенія, а Патриція сидла въ ниш окна и, держа передъ собой книгу печально размышляла о жизни. Господинъ оглядлъ милостиво женщинъ, онъ чувствовалъ себя великимъ падишахомъ.

— Я сейчасъ былъ удостоенъ посщенія, которое заинтересуетъ васъ такъ же, какъ любой романъ въ зеленомъ переплет, началъ онъ.

Вс подняли глаза и Дора мило улыбнулась.

— Это тоже исторія любви, продолжалъ онъ, понемногу выдавая имъ новость.

— Въ самомъ дл! Восклицаніе это принадлежало одной Дор.

— Въ самомъ дл? Да, и я былъ такъ же изумленъ, какъ вы. Одинъ молодой джентльменъ просилъ сейчасъ у меня позволенія сдлать предложеніе одной изъ молодыхъ лэди.

— Но которой изъ насъ? весело спросила Дора.

— Отгадайте.

— Патриціи. Она моложе.

Патриція вздрогнула отъ этихъ словъ, какъ отъ прикосновенія раскаленнаго желза. Они были святотатствомъ и оскорбленіемъ ей.

— Какой стыдъ! вскричала она пылко.

— Успокойтесь, моя милая, успокойтесь, прошу васъ, говорилъ ей мистеръ Гэмли самымъ раздражающимъ спокойнымъ тономъ: — вы волнуетесь изъ-за ничего. Дло шло не о васъ, а о миссъ Дрммондъ.

— Обо мн? и Дора подняла брови.— Что за мысль?

— Я такъ и сказалъ ему, но былъ вжливъ съ нимъ, какъ съ принцемъ. Я спросилъ: ваши средства? Онъ сказалъ: Крэгфутъ. Теперь вы знаете кто.

— Сидней Лоу, сказала Дора, будго разгадывая загадку.

— Крэгфутъ прелестная мстность и мистеръ Лоу хорошей фамиліи, говорила сердито ття Гэмли.

Она не имла ни малйшаго желанія, чтобы Дора вышла за Сиднея, но не хотла, чтобы дло ршалось безъ подачи ея мннія на семейномъ совт.

— Допускаю это, лэди, торжественно произнесъ мистеръ Гэмли.— Я не имю ничего противъ молодого человка, хотя онъ не то, чмъ по моему долженъ быть молодой человкъ, и Крэгфутъ былъ бы не дурнымъ домомъ даже для лэди изъ Эбби-Хольма, но Крэгфутъ заложенъ и полковникъ Лоу банкротъ. Я имю хорошія причины утверждать это. Дурно ли я сдлалъ, отказавъ мистеру Сиднею Лоу?

— Какъ можете вы длать такой глупый вопросъ, брюзгливо отвчала мистрисъ Гэмли.— Разв дитя можетъ выйти за человка, которому нечмъ жить.

— Дурно ли я сдлалъ, Дора? обратился онъ къ Дор, пристально слдя за нею.

— Разумется, нтъ, отвчала она спокойно.— Я не могу жить безъ средствъ, какъ говоритъ мистрисъ Гэмли.

— И это ваша единственная причина отказа?

— Да, отвчала она равнодушно.

— А еслибы онъ принесъ мн чистые счеты, вы и тогда не приняли бы его предложенія? Вы не влюблены въ него, какъ говорится?

Сердце Патриціи замерло. По лицу ея можно было подумать, что ршается участь ея собственной любви. Дора спокойно подняла глаза:

— Влюблена ли я въ него? нтъ, и она слегка пожала плечами.

— И вы отталкивали его, когда онъ старался вамъ нравиться? допрашивалъ мистеръ Гэмли, пытливо смотря въ глаза Дор.

— Да, отвчала Дора, какъ воплощеніе женской искренности и скромности.— Я никогда не подавала ему никакихъ надеждъ и онъ знаетъ это.

У Патриціи вырвался судорожный заглушенный стонъ и она бурнымъ вихремъ пронеслась черезъ гостиную и корридоръ, вверхъ но лстниц въ свою комнату. Сносить доле эту ложь значило идти на совтъ нечестивыхъ. Ложь душила ее. Она дрожала какъ въ лихорадк. Она заперлась въ своей комнат, вымыла лицо холодной водой, и ей казалось, что она смывала съ него паутину. Она бодро снесла бы голодъ, холодъ и нищету, но не могла сносить доле эту ложь, эту борьбу чувствъ и обязанностей, любовь безъ уваженія и жалость безъ симпатіи. Ей казалось, что ее уносилъ бурный потокъ. Она бросилась на колни и излила свои печали въ пламенной молитв, но къ ней не сошелъ уже боле ангелъ, который незримо прошепталъ бы ей, что длать.

Потомъ все еще дрожа, она наскоро одлась. Ей нужно было уйти изъ дома, ей нужно было уйти въ Холлизъ. Тамъ только она найдетъ себ миръ.

— Мн дурно, ття, позвольте мн пойти пройтиться, просила она въ отвтъ на взглядъ тти Гэмли, полный удивленія и упрека.

Ття Гэмли была разсержена этой просьбой. Ття Гэмли не любила, чтобы много суетились, когда она была больна, но любила быть центромъ общаго вниманія, маленькій дворъ ея долженъ былъ оставаться при ней въ почтительномъ ожиданіи ея повелній и той минуты, когда Провиднію и собственной вол тти Гэмли угодно будетъ прекратить болзнь. Просьба Патриціи была самымъ позорнымъ, самымъ безчеловчнымъ поступкомъ, но ття Гэмли съ чувствомъ мученицы, жертвующей своими правами для удовольствія другихъ, сказала: вы можете идти.

— Могу ли я спросить, куда вы идете? Или, сдлавъ этотъ вопросъ, я употребляю во зло мои права, какъ вата попечительница и какъ хозяйка дома? прибавила она холодно-формальнымъ тономъ.

— Я иду въ Холлизъ. Мн нужно видть Катерину Флетчеръ.

— Могу ли я замтить, Патриція, что это постоянное посщеніе Холлиза неделикатно, продолжала мистрисъ Гэмли тмъ же тономъ.

— Почему же неделикатно? Миссъ Флетчеръ всегда зоветъ меня. Я не стала бы навязываться.

Мистрисъ Гэмли съ презрніемъ посмотрла на Патрицію и хотла сказать: ‘Докторъ Флетчеръ холостой мужчина’, но увидвъ дтски наивное лицо, смотрвшее на нее съ такимъ чистосердечно вопрошающимъ выраженіемъ, она сдержала оскорбительныя слова. Патриція дура, но невинная, и не мн просвщать ее, подумала ття Гэмли.

— Ступайте, сказала она злобно: — хоть я не понимаю о чемъ вы разговариваете съ Катериной Флетчеръ. Вы такая скучная и молчаливая дама. Я полагаю, что вы, какъ и многія, бережете вашу живость и любезность для чужихъ, а домашнимъ оставляете дурное расположеніе духа.

Въ эту минуту доложили о прізд лорда Мерріана и доктора Флетчера. Кислое лицо мистрисъ Гэмли какъ волшебствомъ превратилось въ спокойное, сдержанное лицо хорошо воспитанной лэди. и все это сдлалъ пріздъ молодаго лорда и поспшность его отдать визитъ. Лордъ Мерріанъ извинился за свое безцеремонное нашествіе тмъ, что привозъ вещицу, принадлежащую туалету молодыхъ лэди. Это былъ бантикъ, отпоровшійся отъ платья Патриціи, но на этотъ разъ ття Гэмли съ милой улыбкой передала его Патриціи, которая сконфуженно приняла, ожидая упрековъ.

Патриція не была въ состояніи говорить и сла съ докторомъ Флетчеромъ къ окну, Дор пришлось одной занимать лорда Мерріана, а ему пришлось отказаться отъ вчерашнихъ героическихъ декламацій и довольствоваться обыкновенными гостинными разговорами, которые боле приходились ей по вкусу. Лордъ Мерріанъ напалъ оживленный монологъ о музык будущаго, о которой и онъ, и слушатели его знали, что верховнымъ жрецомъ ея былъ Ричардъ Вагнеръ. Патриція переговорила съ докторомъ Флетчеромъ о своемъ намреніи идти къ нимъ, онъ пришелъ звать ее, и лицо его показалось совсмъ молодымъ отъ удовольствія, когда Патриція вскричала:

— Какъ вы добры. Я буду готова идти, когда вы скажете.

‘Какимъ старикомъ отцомъ она считаетъ меня’, со вздохомъ подумалъ докторъ Флетчеръ, отправляясь къ тет Гэмли, передать просьбу Катерины отпустить Патрицію.

Тетя Гэмли согласилась, какъ ей ни было досадно, что племянница ея уходила, когда пріхалъ лордъ Мерріанъ, но странно сказать, Флетчеры имли власть надъ ттей Гэмли, она могла бранить ихъ за глаза и звать нечестивцами, сколько душ угодно, но въ глаза невольно уступала имъ, гордясь своею праведностью и считая ихъ дтьми погибели, она въ душ не могла не уважать ихъ. Патриція ушла съ своимъ другомъ, къ величайшему огорченію лорда Мерріана, который, сознавая, что пріхалъ даромъ, продолжалъ краснорчиво сравнивать достоинства Верди и Катера, которыхъ плохо зналъ. А милая Дора расточала чарующія улыбки, какъ будто не была женой другого, и какъ будто поклоненіе лорда Мерріана могло хоть на волосъ улучшить ея положеніе. Но милая Дора расточала улыбки не ради одного женскаго кокетства, она всегда отличалась мастерствомъ завязывать и развязывать узлы, какъ въ вещественномъ, такъ и въ невещественномъ смысл. Ее забавляло усложненіе обстоятельствъ, которое вызывало упражненіе ея таланта,— жизнь ея была такъ скучна.

— О, какъ я рада быть съ вами и съ миссъ Флетчеръ, говорила Патриція, протяжно вздохнувъ вздохомъ облегченія, когда она скоро шла съ докторомъ Флетчеромъ по великолпной дубовой алле. Одна близость честныхъ людей облегчила гнетъ, давившій сердце ея.

— И не скучаете съ двумя скучными стариками?

— О, не говорите этого, докторъ Флетчеръ. Если вы стары, то вы тмъ боле напоминаете милаго дядю, и она смотрла ему въ глаза съ искренней нжностью, почти такой-же теплой, какъ и та, съ какого, бывало, смотрла она на дядю.

Онъ улыбнулся.— Я считаю это лучшимъ комплиментомъ, какой вы можете мн сказать. Потомъ онъ отвернулся и улыбка исчезла съ лица его.

Миссъ Флетчеръ обрадовалась, увидя свою любимицу, и обрадовалась боле обыкновеннаго. Она сразу догадалась, что у Патриціи горе. Патриція, обдумавъ заране, что сказать, чтобы не выдать Доры, начала съ ловкостью дипломата, какъ она думала, не подозрвая, что ловкость эта очень наивна въ глазахъ Флетчеровъ:

— Еслибы вы знали, что въ дож, гд вы живете, совершается зло, то вы сочли бы себя обязанной сказать о томъ глав дома?

— Если это грозитъ прямымъ вредомъ глав дома, то вы должны предупредить его, если же зло это вредитъ только тому, кто длаетъ его, вы же не участница въ немъ, и узнали его случайно, то вы не отвчаете за чужую совсть, отвчала Катерина Флетчеръ.

Патриція нсколько успокоилась.

Ни докторъ Флетчеръ, ни сестра его не улыбнулись наивности нравственной пытки молодой двушки. Они понимали вліяніе гнетущей праздной жизни Гэмли, и видли въ пытк Патриціи все тоже смутное и мучительное стремленіе къ правд жизни.

— Ревность молодости часто переходитъ границы разума, сказалъ докторъ Флетчеръ сестр, когда Патриція вышла изъ комнаты.— Какое благородное созданіе эта двочка!

— Да, такую натуру рдко встртишь, отвчала сестра.— Присутствіе ея дйствуетъ какъ то, что Монталамберъ зоветъ баней жизни. Она напоминаетъ мн классическую нимфу древности, или царицу дикихъ островитянъ, хотя и одтую по приличіямъ нашей жизни, но не чуждую ихъ.

Докторъ Флетчеръ улыбнулся, но не сказалъ ни слова боле, а Катерина съ минуту посмотрла на гравюру, копію Альбрехта Дюрера, изображавшую молодого рыцаря, и въ кроткихъ карихъ глазахъ ея мелькнуло печальное воспоминаніе. Это была старая гравюра, случайно купленная въ лавк закладчика, она поразила Катерину сходствомъ съ Реджинальдомъ Кэмбалемъ. Между Катериной и Реджипальдомъ начинался романъ любви, оборвавшійся на первой глав. Полковникъ Лоу, блестящій офицеръ, съ свжими крымскими лаврами явился зажечь сердца всхъ мильтоунскихъ лэди, и въ особенности сердце Катерины Флетчеръ, и не зажегъ его. Реджинальдъ бдный, честолюбивый и гордый художникъ, принялъ побдоносную манеру полковника за успхъ и удалился, весь Мильтоунъ говорилъ уже о свадебномъ пирог и букет невст. Катерина была слишкомъ горда, чтобы объясниться съ Реджинальдомъ. Реджинальдъ съ отчаянія женился на хорошенькой и страстно влюбленной въ него двушк. Катерин не пришлось отказать полковнику Лоу, потому что онъ былъ по горло въ долгахъ и думалъ только жениться на деньгахъ. Катерина отказала всмъ женихамъ.

Полковникъ Лоу не замедлилъ показать своей жен, что онъ женился на деньгахъ и большую часть жизни оплакивалъ несчастныя обстоятельства, не позволявшія ему жениться на Катерин Флетчеръ. Съ нею онъ былъ бы другимъ человкомъ, съ нею онъ не пьянствовалъ бы и не игралъ въ карты, а продолжалъ бы служить и теперь былъ бы генераломъ, съ нею онъ составилъ бы себ громкое имя. Вс зародыши лучшаго, которые ‘слабая, безмозглая’ Матильда Грэгэмъ подавила въ немъ, пышно расцвли бы и принесли плодъ сторицей, еслибы онъ проходилъ жизнь объ руку съ Катериной Флетчеръ. Такъ оправдывалъ себя полковникъ Лоу, сваливая все бремя своихъ грховъ на плеча женщины, жизнь которой онъ разбилъ. Сыны Адама такъ созданы природой и Ева всегда причина всхъ золъ. Полковникъ Лоу и не подозрвалъ, что Катерина Флетчеръ хранила какъ драгоцнность гравюру молодого рыцаря и что сердце ея билось любовью матери къ Патриціи, не только потому, что любовью встрчало все молодое, чистое, но и потому, что Патриція была дочерью Реджинальда Кэмбаля.

VIII.
Между двумя огнями.

Невозможно было ожидать, чтобы такое оскорбленіе, нанесенное мистеромъ Гэмли наслднику дома Лоу, было оставлено, безъ вниманія, хотя Сидней очень благоразумно представилъ его въ самомъ смягченномъ свт и не много говорилъ о немъ. Вопросъ былъ въ томъ: что слдуетъ сдлать? Полковникъ Лоу въ бшенств говорилъ, что подлецъ не будетъ драться, если его вызовутъ, а для жалобы въ судъ не было основанія. Домъ англійскаго гражданина — его замокъ, и если онъ захочетъ запереть дверь передъ кмъ бы то ни было, законъ поддержитъ его право изгонять тхъ, кого онъ не хочетъ видть. Полковникъ Лоу не зналъ что длать. Онъ сознавалъ только, что унизился, принявши мистера Гэмли какъ гостя, на равной ног, человка, который началъ съ заработка съ шести пенсовъ и котораго онъ часто полосовалъ хлыстомъ, пусть мистеръ Гэмли владлецъ Эбби-Хольма, а Крэгфутъ заложенъ съ трубъ до фундамента, и все-таки человкъ этотъ не можетъ быть ровней Лоу. Сверхъ того, Сидней не на шутку влюбился въ эту восковую куклу, Дору Дрммондъ, полковникъ не ожидалъ, чтобы сынъ его могъ быть такъ безкорыстенъ, и почувствовалъ нкоторое уваженіе къ Сиду. Но вс эти мысли не разршали вопроса: что длать? Синяя кровь полковника кипла, между тмъ какъ стснительныя обстоятельства замораживали ее. Желаніе отца видть сына счастливымъ толкало его на примиреніе, презрніе аристократа къ грязи, какъ бы богата золотомъ ни была она, удерживало его, и колебаніе его освщалось вспышками пламенной жажды схватить врага за горло.

Въ этомъ затруднительномъ положеніи полковникъ Лoy вспомнилъ о Генри Флетчер и отправился просить совта его какъ ‘самаго умнаго человка въ приход’. Въ затруднительныя минуты мильтоунцы всегда такъ отзывались о ‘безумц Флетчер’. Когда оба мужчины сидли другъ противъ друга въ библіотек и подвижное, проницательно-хитрое лицо одного представляло такой рзкій контрастъ съ яснымъ, мыслящимъ лицомъ другого, оказалось, что незачмъ было приходить за совтомъ. Мысль о томъ, что мистеръ Гэмли согласится на дуэль съ Сиднеемъ Лoy была такъ же нелпа, какъ и мысль о томъ, что онъ исполнитъ роль арлекина въ пантомим. Если ему пришлютъ вызовъ, онъ представитъ его джентльменамъ судейской скамьи, своимъ собратьямъ судьямъ, показавъ, что мистеръ Сидней Лоу жаждетъ его крови, потому что не можетъ обезпечить его пріемную дочь, что и было причиной отказа его. Скамья одобритъ его и выскажетъ строгое порицаніе мистеру Сиднею Лоу, а за порицаніемъ послдуетъ общественное посмяніе. Объ этомъ и думать нечего.

Конечно, мистеръ Гэмли могъ бы высказать это вжливе, что допустилъ и докторъ Флетчеръ, но ‘чего же вы можете ожидать отъ этой выскочки? отъ нищаго, свшаго верхомъ? отъ дворняжки, пробившей себ дорогу?’ Этотъ презрительный отзывъ полковника былъ нравственнымъ заушеніемъ своему старому пріятелю и хозяину, который былъ въ нкоторомъ смысл отвтственъ за наглость мистера Гэмли. Разв Флетчеръ не былъ ‘проклятымъ радикаломъ’ и не считалъ, что выскочки стоятъ джентльменовъ? И разв вс люди, поддерживающіе права бдныхъ и проповдующіе о братств всхъ людей, не должны отвчать за вс грхи плебеевъ?

Докторъ Флетчеръ давно уже привыкъ къ нравственнымъ заушеніямъ, никогда не отвчалъ на нихъ, и даже часто не замчалъ ихъ. Онъ перешелъ къ второму пункту разговора — любви молодыхъ людей, о которой полковникъ Лоу говорилъ очень патетически, выставляя чувства нжнаго отца. Молодые люди были оба совершеннолтніе, если любовь ихъ такъ сильна, то разв невозможно дать Сиднею средство честно заработывать себ хлбъ? Любовь къ бдной двушк будетъ Сиднею стимуломъ для честной трудовой жизни. Она быть можетъ окажется спасеніемъ Сиднея отъ праздности и разныхъ увлеченій.

— Бога ради, Генри, не говорите такого вздора, сердито перебилъ полковникъ Лоу, и отеческое сочувствіе его къ любви сына было унесено втромъ.— Жениться на миссъ Дрммондъ, это несчастіе, это самое дьявольское несчастіе изо всхъ.

Съ какой стороны ни смотрть на дло, мистеръ Гэмли держалъ все въ своихъ рукахъ, не даромъ онъ издавна готовился къ этой минут, пробиваясь изъ ничтожества, снося голодъ, нищету, и полосованье хлыстомъ. Полковникъ чувствовалъ себя въ ‘положеніи скаковой породистой лошади, которую держалъ мужланъ за узду’, и онъ приправилъ это сравненіе ругательствами и проклятіями, имвшими тоже дйствіе, какъ и храпъ лошади на крпкую руку, держащую узду. Но какъ ругательства и проклятія не способствуютъ уясненію мыслей, то Генри Флетчеръ привелъ гостя къ заключенію, что длать нечего.

— Я могъ бы избавить себя отъ труда просить вашего совта, сказалъ раздражительно полковникъ.

— Я думаю, что обсужденіе какого бы то ни было предмета съ другимъ уясняетъ его, отвчалъ докторъ Флетчеръ:— и всегда пріятно убдиться, что и другой человкъ видитъ предметъ этотъ въ томъ же свт, что и мы, два человка, изъ которыхъ одинъ безпристрастный свидтель, не могутъ быть одинаково ослплены или предубждены.

— Вы неспособны ни къ ослпленію, ни къ предубжденію, если подъ этими словами вы понимаете дружескую защиту, сказалъ раздражительно полковника Лоу.

Адвокатъ Флетчеръ не въ первый разъ въ жизни своей подумалъ, что не одн женщины бываютъ нелогичны и капризны въ минуту раздраженія, что бы ни говорили о томъ мужчины.

Три слова: оставьте это дло, исчерпали все затрудненіе, и оба мужчины пошли въ гостиную къ миссъ Флетчеръ и Патриціи. Полковникъ Лоу находился въ томъ настроеніи духа, когда, мужчина ищетъ сочувствующее существо съ нжными глазами и полной врой, которому онъ можетъ передать только фактъ своего огорченія, умолчавъ о форм и сущности его. И онъ началъ шопотомъ говорить съ Катериной.

Полковникъ Лоу всегда шелъ къ Катерин, когда дла его шли плохо. Убжденіе, что онъ дурно поступилъ въ отношеніи ея, едва не разбилъ ея сердца и что она ради измны его не вышла замужъ, нисколько не смущало его совсти и не останавливало его. Катерина была его прибжищемъ, когда онъ сильно проигрывался на скачкахъ, или боле обыкновеннаго былъ недоволенъ женой. Катерина не была чужда женской слабости нжнаго чувства къ человку, который былъ нкогда влюбленъ въ нее, и увренности, что въ такомъ человк непремнно есть задатки лучшаго. Онъ былъ для нея ‘бднымъ Чарльзомъ’, и она свято врила, что онъ погибъ потому, что женился на миссъ Грэгэмъ и былъ бы лучшимъ человкомъ съ энергической и умной женой. Она жестоко ошибалась. Люди пошиба полковника Лоу терпть не могутъ женщинъ, которыя стоятъ выше ихъ. Рабыни для нихъ пріятне. Они созданы быть тиранами. Такіе мужчины пріятне какъ друзья, нежели какъ мужья для недюжинныхъ женщинъ. Дружба, приправленная воспоминаніемъ молодости и любви, въ брак даетъ кислый осадокъ. Если бы ‘бдный Чарльзъ’ женился на ‘милой Катерин’, то они оба были бы несчастны, только по своему, а не такъ какъ были несчастны ‘ужасный полковникъ Лоу’ и ‘слабая безмозглая Матильда’.

Пока полковникъ Лоу игралъ въ чувство и меланхолію, думая все время: ‘бдная милая Кэтъ, какой толстухой она стала’, а Катерина искренно согрвала ‘бднаго Чарльза’ своимъ сочувствіемъ, докторъ Флетчеръ говорилъ Патриціи:

— Я полагаю, что еслибы мы думали боле о благ нашихъ братьевъ и мене о самихъ себ, боле о томъ, что можетъ облегчить ихъ страданія и мене о собственной душ, то это подняло бы нравственный уровень и міру жилось бы легче. Тайна честной жизни — жить для другихъ, для правды, а не для нашей исключительной нравственной культуры…

Флетчеръ сказалъ это съ намреніемъ. Онъ думалъ, что Патриціи грозила опасность впасть въ нравственное самоистязаніе, которое идетъ объ руку съ безпощадностью нравственныхъ приговоровъ другимъ, и боялся, что изъ нея выйдетъ неумолимая блюстительница нравственности другихъ, равно неумолимо грызущая и себя за каждую мелочь, но онъ ошибался. Ее нужно было спасать не отъ этой опасности, а отъ опасности самопожертвованія слпаго и безумнаго, ради вещей, нестоющихъ его.

— Да, отвчала пылко Патриція:— я буду помнить это. Говоря это, она въ смущеніи взглянула на полковника Лоу, и докторъ Флетчеръ догадался, что тайна, мучившая Патрицію, имла отношеніе къ любви Доры и Сиднея. Ему стало жаль ребенка, котораго путали въ интригу, но онъ ничего не могъ сдлать.

Горничная пришла сказать, что слуги Эбби-Хольма пришли за миссъ Кэмбаль. Сумерки наступали, и мистрисъ Гэмли считала неприличнымъ, чтобы Патриція возвращалась одна съ мужчиной, хотя въ ливре и напудренномъ парик, и въ то же время считала, Бигнольсъ одну недостаточной защитой во время прогулки минутъ въ двадцать въ городк, гд вс знали другъ друга, гд бумазейная блуза почтительно снимала шапку передъ парой изъ тонкаго сукна. Окрестности Мильтоуна были безопасны, какъ гостинная Эбби-Хольма, но мистрисъ Гэмли послала лакея и горничную въ вид упрека Патриціи за безпокойство, и доказательства, какъ она нарушаетъ порядокъ дома.

Въ этотъ вечеръ Патриція ушла подъ тройнымъ конвоемъ. Полковникъ Лoy пошелъ съ нею. Крэгфутъ находился на той же дорог, что и Эбби-Хольмъ. Онъ былъ въ ссор съ мистеромъ Гэмли, а не съ его хорошенькой племянницей и, проводивъ Патрицію, онъ доказалъ бы старому выскочк, какъ мало онъ обращаетъ вниманія на его грубость и сохраняетъ въ отношеніи членовъ семейства грубіана-выскочки туже, милостивую снисходительность.

Патриція шла, въ душ желая очутиться снова на пескахъ Барсэндза, гд она могла ходить куда вздумается безъ провожатыхъ, изъ которыхъ одинъ смотрлъ такъ величественно-мрачно изъ подъ парика, а другая такъ дерзко и сердито изъ подъ модной шляпки. Полковникъ Лoy не нашелъ того удовольствія, какое ожидалъ въ обществ хорошенькой двушки. Она отвчала какъ невоспитанная пансіонерка на его вопросы, робко, неловко. Онъ нсколько разъ закидывалъ ей мячъ остроумнаго разговора, которымъ очаровывалъ женщинъ, и она ни разу не съумла подхватить его. Полковникъ ршилъ, что она самая глупая и неинтересная молодая двушка, какую ему приходилось встрчать, и замолчалъ. Патриція, которую все время неотступно преслдовала мысль, что Дора жена его сына, уже благодарила его въ душ за молчаніе, когда онъ спросилъ съ притворнымъ смхомъ:

— Вы слышали что нибудь, миссъ Кэмбаль, объ этой глупой исторіи моего сына съ миссъ Дрммондъ?

— Да, отвчала она тихо. Слова эти ударили ей въ сердце.

— Что вы знаете о ней?

Не выдавай друга, послышался ей завтъ дяди.

— Что мистеръ Лоу сегодня говорилъ съ мистеромъ Гэмли отвчала она, помолчавъ.

— Мистеръ Гэмли самъ сказалъ вамъ объ этомъ?

— Да.

— Съ комментаріями?

— Я не понимаю васъ, наивно отвчала Патриція.

— Нтъ? И полковникъ усмхнулся съ сознаніемъ собственнаго превосходства.— Онъ сдлалъ какія нибудь замчанія? сказалъ онъ, что нибудь еще, кром факта предложенія моего сына.

— Онъ сказалъ, что у вашего сына нтъ денегъ.

— И миссъ Дрммондъ согласилась съ нимъ?

Новое молчаніе и на опущенномъ лиц Патриціи измнились вс оттнки краски.

— И миссъ Дрммондъ согласилась съ нимъ?

— Да, былъ неслышный отвтъ.

— Она согласилась спокойно, или плакала и сумасшествовала?

— Спокойно, отвчала такъ же неслышно Патриція, и полковникъ принужденъ былъ заставить ее повторить отвтъ.

— Такъ она не сдлала сцены?

— Нтъ.

— И не плакала?

— Нтъ.

— И она спокойно и вполн согласилась съ мистеромъ Гэмли, что все это нелпо, безумно, что объ этомъ нечего и думать?

— Я не слышала, чтобы она это говорила, отвчала Патриція, поднимая голову — Но она согласилась съ нимъ, продолжалъ мучитель ея.

— Она готова отказаться отъ Сиднея?

Патриція молчала.

— Почему же вы не отвчаете мн, милая миссъ Кэмбаль? Вопросъ простой. Она готова отказаться отъ моего сына?

— Я не знаю, вскричала Патриція съ энергіей отчаянія.— Едва ли честно, полковникъ Лоу, допрашивать меня такимъ образомъ. Это не мое дло, и я не хочу говорить о немъ.

— Ваша ршимость пришла нсколько поздно, милая миссъ Кэмбаль, язвительно отвчалъ полковникъ:— вы дали мн вс свднія, какія мн были нужны, и онъ засмялся:— я могу сказать, что вы были превосходной свидтельницей. Прозрачность — неоцненное качество. Добрый вечеръ и десять тысячъ благодарностей. Теперь мой путь совершенно ясенъ и вы освтили его! Но я сомнваюсь, и онъ снова засмялся:— но я сильно сомнваюсь, чтобы другъ вашъ Дора, какъ вы зовете ее, была вамъ такъ же благодарна, какъ я благодаренъ вамъ.

Приподнявъ шляпу, полковникъ круто свернулъ къ Крэгфуту, и оставилъ Патрицію въ ужас, что она измнила своему другу и таинственнымъ образомъ сдлала ей зло, она, которая была готова на все, кром безчестія, чтобы служить Дор.

Некогда было переговорить съ Дорой до обда, Дора же зная, что ей придется отвчать Патриціи за свои отвты на допросъ мистера Гэмли, избгала ее.

— Какого необыкновеннаго спутника вы выбрали себ, дко сказала мистрисъ Гэмли, которой Бигнольсъ донесла о полковник.

— Не я выбрала, онъ выбралъ меня, отвчала Патриція.

— А вы не имли силы отказать? Извините, но это право всхъ лэди и когда имъ не пользуются, то слдуетъ предположить, что не желали имъ пользоваться, возразила тетя Гэмли.

— Если вы хотите сказать, тетя Гэмли, что мн хотлось, чтобы полковникъ Лоу шелъ со мной, поспшно отвчала Патриція:— то я не могла хотть, потому что не люблю его.

Тетя Гэмли выставила ледяняще-милостивую улыбку. Дора кинула Патриціи быстрый взглядъ удивленія и злобы, мистеръ Гэмли побагровлъ и злобно остановилъ на Патриціи маленькіе проницательные глаза свои.

— Такъ, сказалъ онъ:— вы шляетесь по Мильтоуну съ этимъ подлецомъ банкротомъ? Честное слово, молодая лэди, вкусы ваши не особенно изящны для внучки адмирала.

— Я не понимаю, что вы хотите сказать, сказала Патриція, поднимая голову съ вызывающимъ видомъ.— Я встртила полковника Лоу въ дом друзей, бывала у него въ дом съ вами, и я не вижу, чтобы могло быть что нибудь неприличное, неделикатное, дурное въ томъ, что я говорила съ нимъ вжливо и шла по дорог съ нимъ.

— Не будьте такъ дерзки Патриція, сказала мистрисъ Гэмли:— дядя вашъ иметъ право выговаривать вамъ. При настоящихъ отношеніяхъ обоихъ домовъ ваше поведеніе было, я должна сказать вамъ это, и безсердечно и неделикатно.

— Ття! чтожъ мн было длать? Разв я могла быть невжливой къ пожилому человку? Онъ сказалъ, что пойдетъ со мной, какъ же я могла отказать ему?

— Я бы желала, чтобы вы всегда такъ признавали права старшихъ и превосходство разума ихъ, замтила ття Гэмли.

— Лоу былъ у Флетчеровъ? спросилъ мистеръ Гэмли.

Онъ схватилъ нужную ему нить и отложилъ преслдованіе Патриціи.— Говорилъ онъ что нибудь о сегодняшней каш?

— Я не слыхала тамъ ничего.

— Вы тамъ не слышали. Такъ гд же?

— Только со мной.

— О, ‘только со мной’. Что же говорилъ онъ ‘только со мной’, передразнилъ онъ ее съ насмшкой.

— Не много, отвчала Патриція.

Это былъ самый дипломатическій отвтъ ея въ жизни, но онъ не имлъ успха. Мистеръ Гэмли всталъ величественный, грозный, подавляющій, подошелъ къ Патриціи, захватилъ об руки ея выше запястья въ одну руку, а другою поднялъ голову ея за подбородокъ.

— Смотрите мн въ лицо, молодая лэди, сказалъ онъ густымъ голосомъ:— безъ изворотовъ, я не такой человкъ, чтобы датъ себя поддть на нихъ. Что сказалъ вамъ этотъ банкротъ, этотъ нищій? Отвчайте правду.

— Оставьте Патрицію, мистеръ Гэмли, вы пугаете ее, сказала ття Гэмли.

— Нтъ, ття, гордо отвчала Патриція:— онъ не пугаетъ меня. Я ничего не сдлала, чего бы я могла стыдиться. Отпустите мои руки, мистеръ Гэмли. Я не скажу ни слова, пока вы держите ихъ.

Онъ отнялъ свои толстые пальцы.

— Теперь разсказывайте вашу исторію.

— У меня нтъ никакой исторіи, отвчала Патриція, смотря на ттю Гэмли.— Полковникъ Лоу спросилъ, сказали ли намъ о предложеніи его сына, я сказала: да. Онъ спросилъ, плакала ли Дора, я сказала: нтъ. (‘О низкая тварь’ подумала Дора, смотря съ нжной улыбкой на Патрицію). Онъ спросилъ, спокойно ли она согласилась съ вашимъ ршеніемъ, и я сказала: да. ‘Вы — самое отвратительное животное въ мір и я отплачу вамъ за это’, снова подумала Дора про себя.

— Вы отвчали, какъ благоразумная двушка, одобрилъ громко мистеръ Гэмли.

— Такъ вы могли бы избавить себя отъ труда и меня отъ униженія вашего прикосновенія! вскричала Патриція, въ порыв гнвнаго презрнія вскочивъ со стула и отирая руки, какъ будто прикосновеніе это запятнало ихъ.

— Вы не должны были раздражать его, сказала ття Гэмли племянниц, а мужу:— вы не должны были хватать ее, мистеръ Гэмли, она — не воръ, который бжитъ, и она сказала это съ равною рзкостью и ей, и ему.

Но Патриція не слушала ея. Въ первый разъ въ, жизни въ ней запылалъ бшеный гнвъ, въ первый разъ въ жизни она чувствовала себя униженной и оскорбленной. Она стояла, выпрямившись, грозная и пылающая, голова ея была откинута назадъ, зрачки расширились, грудь ея тяжело поднималась, и Гэмли увидли совершенно новое существо. До этой минуты она была наивнымъ, незнающимъ жизни, милымъ, неловкимъ, и незлобивымъ ребенкомъ, котораго они могли дразнить, запугивать и осмивать сколько хотли, ихъ даже это забавляло, потому что она такъ жалла, такъ раскаивалась, такъ искренно отвчала имъ. Теперь это была женщина, чувство достоинства которой проснулось, противникъ, умющій защищать себя. Мистеръ Гэмли увидлъ, что зашелъ слишкомъ далеко.

— Будемъ друзьями, моя милая, и онъ протянулъ ей руку.

Патриція сложила руки въ презрительномъ молчаніи.

— Не будьте такъ глупы, дитя, сердито крикнула ття Гэмли.— Я объявляю вамъ, что эти вульгарныя сцены, этотъ крикъ сдлаютъ меня соверяіенно больной. Подайте руку, я — приказываю.

— Я не могу! говорила Патриція въ порыв негодованія:— я не простила вамъ, мистеръ Гэмли, и не могу притворяться.

— Знаете ли вы, что я бы сдлалъ съ вами, еслибы вы были моей племянницей? сказалъ мистеръ Гэмли серьезно.

— Я не знаю, и не хочу знать. Я благодарю Бога, что я не ваша племянница.

Мистрисъ Гэмли пришла въ ужасъ, и лицо ея, какъ въ зеркал, отразилось въ лиц Доры.

— Браво, моя милая! Великолпно! Вы были бы чудесной актрисой, грубо расхохотался мистеръ Гэмли:— и я съ своей стороны благодарю небо, что вы — не моя племянница, я бы скоре согласился взять маленькую тигрицу. Но если бы вы были моей племянницей, я бы расцловалъ васъ.

Онъ сдлалъ шагъ впередъ, чтобы исполнить свою угрозу, но Патриція схватила ножъ, не замтивши, что то былъ серебряный дессертный ножикъ.

— Я убью васъ, если вы дотронетесь до меня, сказала она, и по выраженію ея лица видно было, что она исполнила бы свою угрозу.

Сцена эта запечатллась на вки въ памяти семьи Гэмли, и съ этой минуты въ семь Гэмли заговорили, что Патриція ждетъ только случая, чтобы сдлаться убійцей и что характеръ ея дьявольскій. Но странно сказать, съ этой минуты она начала нравиться мистеру Гэмли, и онъ началъ относиться къ ней съ уваженіемъ, съ этой минуты онъ началъ часто высказывать короткимъ пріятелямъ мнніе, что въ этой двушк есть что-то такое, изъ чего можно сдлать многое, и что онъ именно тотъ мущина, который способенъ это сдлать.

Утро вечера мудрене, и Патриція, посл крпкаго сна, поняла ребячество этой сцены и за завтракомъ подошла къ нему съ протянутой рукой. Она была такая хорошенькая отъ выраженія откровеннаго стыда, что мистеръ Гэмли съ особеннымъ великодушіемъ протянулъ ей руку.

— Не будемъ говорить объ этомъ: мы вс иногда выходимъ изъ себя. И я не всегда стою на высокомъ уровн воды, какъ я говорю. Но признаюсь, вы немного испугали меня, когда хотли заколоть меня серебрянымъ десертнымъ ножикомъ, онъ шумно расхохотался и вытянулъ ноги.

— Я думала, что ножикъ стальной, сказала Патриція, и, обротясь къ тт Гэмли, извинилась за вчерашнюю сцену.

Ття Гэмли прочла приличное нравоученіе, она видла въ извиненіи Патриціи покорность, нравственное преклоненіе молодаго существа передъ собой, и была очень этимъ довольна.

— Патриція жалетъ объ этой сцен, а мы скажемъ: все прощено и забыто. Такъ, лэди? сказалъ мистеръ Гэмли, который бывалъ грубовато добродушенъ въ отношеніи женщинъ.— Подите ко мн, Патриція, я поцлую васъ.

— Я помирюсь, но я не поцлую васъ, сказала серьезно Патриція.

— Вздоръ! Почему вы не хотите поцловать вашего дядю, сказала ття Гэмли, сердясь на мужа за эту просьбу и на Патрицію за отказъ, какъ разсердилась бы и за согласіе ея.

— Я никогда не цловала ни одного мужчины, кром милаго дяди, сказала Патриція тихимъ и печальнымъ голосомъ и,— и она подняла глаза:— и Гордона.

— Гордона? Кто это — Гордонъ? вскричала ття Гэмли.

— Гордонъ Фриръ, мой Гордонъ, отвчала Патриція.

— О, сказала ття Гэмли утомленнымъ голосомъ:— новая любовная исторія. Садитесь на мсто, Патриція, и завтракайте спокойно. Какъ бы я желала, чтобы вы были такъ же благоразумны, какъ Дора. На нее отрадно посмотрть, она такъ спокойна, кротка, любезна и хорошо воспитана. А вы когда нибудь будете моею смертью и тогда, я надюсь, вы будете довольны.

Ття Гэмли въ первый разъ услышала имя Гордона и, не смотря на любопытство, сочла за лучшее не разспрашивать. Если у нея будутъ боле выгодные планы для племянницы, то лучше не знать того, что можетъ разрушить ихъ, ття боялась узнать, кто былъ этотъ очень нежеланный молодой человкъ, котораго Патриція подобрала на пескахъ этого ужаснаго Барсэндза, ття Гэмли была убждена, что молодой человкъ этотъ не могъ не быть самымъ нежеланнымъ членомъ семьи Гэмли.

IX.
Тайна.

Встрча между влюбленными, послдовавшая за этими сценами, была бурная. Дора написала Сиднею письмо о томъ, сколько слезъ она пролила, когда мистеръ Гэмли сказалъ ей о случившемся, какъ она умоляла сжалиться надъ нею и клялась жестокосердому кузену быть до конца врной своей любви, даже до смерти, но полковникъ Лоу уже передалъ отзывъ Патриціи, и отзывъ этотъ показался боле правдоподобнымъ. Сидней упрекалъ Дору за дерзость мистера Гэмли, а она его за неуспхъ. Онъ упрекалъ ее за коварство, она, вскинувъ головку, спрашивала: неужели онъ такъ глупъ, что не понялъ, что это — маска, и клялась, что плакала наедин передъ мистеромъ Гэмли.

— Неужели ты думаешь, что я сдлала бы сцену, о которой стали бы кричать? спрашивала она съ ироніей.— Это было бы похоже на меня.

Сидней все злился. Они ходили по темному питомнику и грызлись усердно, походя на двухъ зврковъ, попавшихся въ сти, любовь превратилась въ горечь на устахъ и въ жерновъ на ше. У Сиднея былъ одинъ крикъ: денегъ, денегъ! У Доры одинъ отвтъ: я не могу помочь теб.

Тогда Сидней бросилъ въ лицо Доры попрекъ: миссъ Мэнли и пять тысячъ дохода, и потребовалъ благодарности за жертву, а Дора выставила титулъ лэди Мерріанъ и графскую корону въ будущемъ: все это было бы ея, если бы она могла подать хоть малйшую надежду лорду Мерріану. Тогда Сидней пришелъ въ ярость и грозилъ увезти ее при всхъ въ Лондонъ, голодать на чердак: все лучше, нежели позволить другому поднимать глаза на его собственность. Дора испугалась и расплакалась. Она боялась одного: огласки своего замужества. Одно спасеніе было въ молчаніи и тайн. Дора не сказала, что Патриція знала эту тайну, милая Дора была изъ тхъ людей, которые считаютъ нужнымъ держать въ рукав камешекъ про запасъ, даже противъ самыхъ близкихъ людей.

Они ссорились и помирились наконецъ. Дора то плакала, то доводила до безумныхъ порывовъ Сиднея своимъ раздражающимъ кокетствомъ, и до дикаго бшенства своимъ вызывающимъ противорчіемъ и упреками. Они поцловались и разстались, но передъ уходомъ Сидней достигъ главной цли свиданія. Дора прокралась въ домъ, достала въ рабочемъ стол мистрисъ Гэмли свертокъ съ десятью соверенами и передала его Сиднею. Ловкость этой продлки забавляла ее, но она со злобой думала о томъ, ради кого она пошла на воровство.

— Будетъ шумъ, когда узнаютъ, сказала она.

— Ты такъ умна, придумай что нибудь.

— Къ чему? Меня не станутъ подозрвать. Я не стану мшаться.

— Только не рискуй своей хорошенькой шейкой.

— Будто теб не все равно.

— Доди! Маленькая дурочка, я люблю тебя.

Но Дора съ негодованіемъ неприступной добродтели вырвалась изъ его объятій и сказала:— ты знаешь, я не люблю такихъ манеръ.

— Пусть меня повсятъ, если я приду еще для того, чтобы слушать брань, вскричалъ Сидней.

— И не приходите. Пріятно на холод и дожд слушать грубости, Дора фыркнула, повернулась и убжала.

Сидней закричалъ въ бшенств: Дора! и едва не открылъ ихъ тайны. Мистеръ Гэмли, проснувшійся, услыхалъ этотъ крикъ, слъ и началъ прислушиваться. Но все стихло, онъ подумалъ, что сонъ съигралъ съ нимъ шутку, и повернулся на бокъ съ счастливой улыбкой на сонномъ лиц. ‘Маленькая красотка, жизнь моя была бы пуста безъ тебя’, проговорилъ онъ, когда Дора кралась по устланному корридору въ свою комнату, обдумывая, что длать завтра, когда мистрисъ Гэмли узнаетъ о своей потер, обратить ли на кого подозрнія ея, или оставить все идти своимъ путемъ. Когда она раздлась, планъ ея уже созрлъ.

На слдующее утро Алиса Гартъ была въ гостиной, впяливая какую-то работу для своей молодой госпожи, мистрисъ Гэмли вышла въ комнату ключницы, оставивъ ящикъ рабочаго столика своего слегка выдвинутымъ. Дора попросила Патрицію достать изъ ящика тти мотокъ голубаго шелка, котораго Патриція, разумется, не нашла, и Дора послала Алису Гартъ помочь отыскать шелкъ. Алиса осторожно притронулась концами пальцевъ къ двумъ тремъ бездлицамъ, и тоже не нашла мотка голубаго шелка.

— Все равно, сказала Дора съ милой улыбкой,— она была такой милой барышней, что служить ей было удовольствіемъ для прислуги:— я вижу, что вы об слпы. Врно мистрисъ Гэмли унесла его.

Потомъ Дора нашла мотокъ, запутавшійся въ шерсти, въ своей собственной рабочей корзинк и очень мило разсмялась этому случаю. Алиса ушла съ своими узорами, а мистрисъ Гэмли вернулась достать деньги, чтобъ заплатить по счету кухарки. Мистрисъ Гэмли открыла ящикъ, посмотрла и съ удивленнымъ видомъ принялась искать. Она раза два-три перешарила въ ящик. ‘Вотъ странно’, прошептала она.

Дора украдкой слдила за нею. Патриція, нагнувшись надъ французской грамматикой и закрывъ строки рукой, твердила: je souffre, tu souffres, il souffre, и т. д. Мистрисъ Гэмли, съ растеряннымъ видомъ, старалась что-то припомнить, вышла изъ комнаты, вскор вернулась и еще разъ перевернула вверхъ дномъ весь ящикъ.

— Какъ странно! повторила она и въ недоумніи и досад посмотрла на обихъ молодыхъ двушекъ.

Оба молодыя лица, которыя она пронизала страннымъ пытливымъ взглядомъ, не сказали ей ничего. Дора съ нжной улыбкой подняла голову отъ работы и смотрла на нее взглядомъ голубиной чистоты. Патриція уставилась ничего не выражавшими глазами въ потолокъ и съ самымъ похвальнымъ прилежаніемъ повторяла: ‘je souffrirai и nous souffrirons’. Неужели та или другая могли имть что нибудь общее съ исчезновеніемъ свертка золота. Мелочная и раздражительная въ мелочахъ, мистрисъ Гэмли умла сохранять достоинство въ случаяхъ покрупне, она могла отравить жизнь окружающихъ своимъ брюжжаніемъ и несправедливыми придирками, но не оскорбила бы ихъ несправедливо тамъ, гд дло гало о чести. Она сочла оскорбленіемъ спросить ихъ, не знаютъ ли он, куда длся свертокъ золота. Она только помнила, что вчера Дора была одна въ гостиной, когда она прятала свертокъ, а Патриція не могла ничего знать о немъ. Да и об были выше всякихъ подозрній.

Она казалась очень огорченной и, когда Патриція вышла изъ гостиной за словаремъ, Дора подошла къ ней, встала на колни и сказала такъ мило:

— Вы огорчены, не потеряли ли вы что нибудь, милая, или не услыхали ли дурной всти?

— Случилась удивительная вещь, Дора. Я вчера положила сюда свертокъ золота и онъ пропалъ.

— Пропалъ? Какъ странно! Какъ могъ онъ пропасть? и Дора положила кончики пальчиковъ въ ящикъ, какъ будто то были магниты, а пропавшіе соверепы желзныя уточки, которыя должны поплыть за магнитомъ.— Хорошо ли вы искали везд?

— Я везд искала. Я все перевернула.

— Какъ странно? повторяла Дора, передвигая катушки шелку и нитокъ, будто ожидая, что он превратятся въ свертки золота.— Не попалъ ли онъ за ящикъ? Нтъ, ничего.

— Кто бы могъ взятъ его. Ящикъ всегда у меня запертъ, я не могу подозрвать никого изъ прислуги.

— Невозможно, отвчала Дора. Потомъ, будто внезапно припомнивъ, сказала, что Патриція и Алиса Гартъ ходили въ столъ, но при ней, и только на минуту открыли ящикъ, ища голубаго шелка. Он ничего не трогали, жарко вступалась она за нихъ, и защита ея была очень пріятна мистрисъ Гэмли. Он не могли взять свертка, въ этомъ она уврена, но онъ могъ какъ-нибудь зацпиться за бахрому и оборки или попасть въ складки, но тогда онъ упалъ бы на полъ, и Дора принялась неутомимо отодвигать столики, кресла и стулья и тмъ тронула сердце тти Гэмли.

— Я уврена, что ни одна изъ нихъ не взяла бы съ умысломъ, словомъ, не украла бы, сказала мистрисъ Гэмли рзко, а въ душ думала: ‘какъ бы я хотла, чтобы Патриція не ушла такъ поспшно изъ комнаты’.

— И я не думаю этого, отвчала спокойно Дора.— Я готова подозрвать себя столько же, сколько и ихъ.

— Но вы знаете, что я не люблю, чтобы трогали мои вещи, вскричала сердито мистрисъ Гэмли.— Вы не должны были позволять имъ ходить въ мой ящикъ.

— Я знаю, что я дурно сдлала, милая, не остановивши ихъ, но он только взглянули въ ящикъ.

— Не будемъ больше говорить объ этомъ, сказала мистрисъ Гэмли, и лицо ея приняло срый оттнокъ блдности мертвеца.— Это тайна, о которой я не хочу думать и которую ничто не объяснитъ. Скажите, кто прежде ходилъ въ ящикъ?

— Патриція.

— А Алиса посл?

— Посл.

— Куда пропала эта двочка! раздражительно вскричала ття Гэмли.

— Кто, милая?

— Патриція.

— Хотите, я позову ее, предложила Дора.

— Нтъ! и мистрисъ Гэмли раздражительно приводила вс вещи въ ящик въ порядокъ. Вдругъ она сказала:— Дора, ступайте въ комнату Алисы и спросите ее, не нашла, ли она что нибудь зацпившееся за ея рукава или оборки. Но не говорите, что я потеряла.

— Да, милая, и Дора покорно и неслышно выскользнула изъ комнаты, встртясь въ дверяхъ съ Патриціей, которая шла изъ. библіотеки, неся подъ мышкой огромный словарь, какъ носятъ котнка.

— Гд вы были, дитя? спросила рзко ття.

— Въ библіотек, ття, отвчала Патриція, пораженная ея тономъ.

— Какъ вы долго тамъ были, вы врно озябли? Подойдите къ огню.

— Я вовсе не озябла, ття, благодарю васъ. Въ библіотек разведенъ огонь.

— Подойдите, я говорю вамъ, повторила повелительнымъ голосомъ ття Гэмли.

Патриція, удивленная, подошла.

— Какія холодныя руки, сказала ття Гэмли, притронувшись къ рукамъ Патриціи: — Господи помилуй, дитя, чмъ это набитъ вашъ карманъ? Онъ оттопырился, какъ карманъ школьника. Что тамъ? Орхи, яблоки, или еще что?

— Всего понемногу, отвчала Патриція, покраснвъ.

— Покажите мн, сказала ття Гэмли тихимъ голосомъ, и задрожавъ.

— Да, милая ття, у меня нтъ секретовъ, и Патриція выворотила карманъ на колни тети и высыпала самую разнообразную смсь вещей, какую ни одна молодая двушка не могла бы собрать, въ ней были: нитки, воскъ, сложенная линейка въ футъ, винтъ, нсколько камешковъ, агатъ или блый сердоликъ, который ей подарилъ Гордонъ, огромный ножъ съ роговой ручкой, два носовыхъ платка и пара садовыхъ перчатокъ.

Патриція получила должный и строгій выговоръ за безпорядочность и неженственность этой коллекціи, но ття Гэмли не нашла слда десяти совереновъ. Ей страшно стало, что подобная мысль могла хоть на мгновеніе мелькнуть въ голов ея, но кто же можетъ осудить ее за это? Свертокъ золота не можетъ уйти самъ собой изъ ящика, золото — вещь соблазнительная, и полиція всегда говоритъ: ‘ищите вора тамъ, гд вы всего мене ожидали бы найти его’. Такъ разсуждала ття Гэмли, чтобы успокоить свою совсть за подозрніе на племянницу, и успокоила только для того, чтобы наткнуться на другую тревогу. Если не Патриція, то Алиса? Она поврила свои тревоги мужу ночью и спросила, что онъ думаетъ.

— Это — Алиса Гартъ, ршилъ мистеръ Гэмли.— Не мучайте себя, лэди, она — воровка. Я не даромъ судья, и я хорошо знаю всхъ мышей этой норы. Смотрите въ оба, лэди, и я прозакладую свою лучшую шляпу, что вы накроете вора. Въ этой двк не будетъ прока, и мое слово: выслди и хватай.

— Вы могли бы выражаться нсколько изящне, мистеръ Гэмли, сказала чопорно жена: — я всегда цню вашъ совтъ, какъ должно, по не могу сказать, что восхищаюсь вашей манерой давать его.

— Суть важне манеры, отвчалъ внушительно мистеръ Гэмли:— и кто владетъ необдланнымъ брильянтомъ не долженъ стыдиться, что тотъ не отшлифованъ. Брильянтъ — все брильянтъ, въ грубомъ вид или обдланный, вотъ мои мысли, и я думаю, что а не далекъ отъ правды.

— Вы могли бы обращать боле вниманія на мои наставленія, мистеръ Гэмли. ‘Кто владетъ’ — какъ часто я говорила вамъ, что не слдуетъ такъ говорить!

— Извините лэди, не буду впередъ, отвчалъ шутливо мистеръ Гэмли.

Мистрисъ Гэмли не отвчала. Она чувствовала себя несчастной и измученной недостаткомъ доказательствъ и подозрніемъ. Ее возмущала низость преступленія, изо всхъ пороковъ пятнающихъ человчество, она питала самое высоконравственное отвращеніе къ воровству и боялась оскорбить Алису напраснымъ подозрніемъ.

Мистеръ Гэмли быстро поршилъ дло. Онъ былъ радъ заставить Джемса Гарта насться грязи передъ лицомъ всего прихода: отпустить его дочь, не предупредивъ заране и не давъ ей никакого аттестата, было средствомъ для этой цли не хуже другого. На другое утро, онъ, не сказавъ ни слова мистрисъ Гэмли, позвалъ Алису во святилище своей библіотеки и, не сказавъ ей ни слова упрека или объясненія, подалъ ей ея бумаги, жалованье и деньги на харчи, высчитанныя до послдней дроби за весь слдующій мсяцъ и сказалъ, чтобы она уложила свои сундуки и отправилась прочь до двнадцати часовъ.

Алиса была хорошенькой, нжной блондинкой съ большими свтло-срыми глазами съ большими зрачками: она была нервная двушка, гордая своею честностью, своимъ добрымъ именемъ, она была лэди въ своемъ род. Алиса была горячо привязана къ своей хорошенькой хозяйк, миссъ Дор, страстно любила отца. Это была двушка съ утонченными чувствами, неспособная ни на какую низость. Этотъ внезапный отказъ отъ мста поразилъ ее ударомъ. Что скажетъ отецъ? Что скажетъ свтъ?

Съ нервной дрожью страданія она спросила задыхающимся голосомъ: — за что это, сэръ? Руки ея были судорожно сжаты, блдное лицо искажено.

Мистеръ Гэмли величественно махнулъ рукой. Онъ не смотрлъ на нее, потому что не любилъ огорчать женщинъ, въ особенности хорошенькихъ и молоденькихъ, и не хотлъ видть страдальческое лицо, съ мольбой обращенное на него. Еслибы она была лэди, онъ бы не былъ такъ грубъ, но служанка — дло другое. Не такимъ человкомъ былъ мистеръ Гэмли, чтобы ‘нарушать велнія Провиднія и богохульствовать противъ касты’, и могъ ли владлецъ Эбби-Хольма безпокоиться объ огорченіи и несправедливости, причиненныхъ дочери простаго крестьянина, наемной служанк?

— Я не сдлалъ вамъ никакого замчанія, сказалъ онъ, все не смотря на нее:— я не говорю ничего. Мы, можетъ быть, желаемъ перемнить всю прислугу, могли случиться тысячу разныхъ разностей. Но васъ это касается только въ одномъ, берите ваше жалованье и уходите.

Пытаться смягчить мистера Гэмли значило пробивать каменную стну, лице его приняло жесткость и неподвижность кремня, и будь онъ самимъ Радамантомъ, онъ не могъ бы быть боле непроницаемымъ и непреклоннымъ.

Одинъ мучительный взглядъ на это грубое неподвижное лицо убдилъ молодую двушку, что вс мольбы напрасны. Призвавъ на помощь всю гордость свою, она подавила отчаяніе и, не сказавъ ни слова боле, пошла, шатаясь, растерянная, убитая. Патриція была въ зал, когда Алиса вышла изъ библіотеки и, держась за стну едва держась на ногахъ, почти ползла кругомъ комнаты до дверей въ корридоръ.

— Алиса, что случилось? вскричала она, положивъ руку на локоть двушки.

Алиса взглянула на Патрицію, не понимая ея словъ. Патриція поняла, что съ двушкой случилась серьезная бда и, испугавшись выраженія лица Алисы, повела ее наверхъ къ себ въ комнату, почти несла ее на половин дороги, и посадила въ кресло, роскошь котораго такъ презирала, потомъ она спрыснула ей лицо водой, дала напиться, и мало-по-малу узнала, что случилось. Ничего не случилось. Алису прогнали, не сказавъ о причин.

— Это — позоръ! пылко вскричала Патриція:— мистеръ Гэмли — чудовище! Но вы не должны огорчаться этимъ, Алиса, милая Алиса, добрая Алиса! Вы найдете друзей, а онъ не будетъ счастливъ! Слушайте, и внезапная мысль пришла ей на умъ: — вы снесете отъ меня записку миссъ Флетчеръ, увидимъ, что она скажетъ. Все, что она скажетъ, будетъ хорошо, говорила Патриція, съ видомъ человка, который нашелъ исходъ изъ затруднительнаго положенія и врнаго путеводителя въ опасности.

Она быстро написала нсколько строкъ своему другу, прося утшить Алису Гартъ и дать ей совтъ, прибавивъ, что Алиса — хорошая двушка, что за ней нтъ ничего дурного и ея не слдовало бы такъ отсылать. Потомъ она высыпала свой кошелекъ на колни Алисы Гартъ, которой деньги изъ дома Гэмли были ненавистны, но которая, поняла, что теперь согласіе принять ихъ лучше нежели заявленіе своего достоинства гордымъ отказомъ, который огорчилъ бы Патрицію, въ заключеніе, Патриція обвила руками шею Алисы и поцловала ее, какъ родную сестру. Этотъ поцлуй открылъ источникъ слезъ, и Алиса разразилась горькимъ плачемъ, окончившимся истерикой, которая истощила все искусство и все терпніе Патриціи.

Еслибы ття Гэмли знала, что племянница ея поцловала служанку. О, во истину демократическій примръ миссъ Флетчеръ приносилъ плодъ!

Мистеру Гэмли пришлось вынести тяжелый искусъ посл такого неожиданнаго захвата домашней власти. Мистрисъ Гэмли, не терпвшая вторженія иной власти въ свое королевство, сдлала жизнь его тяжелымъ бременемъ на много дней и недль. Бигнольсъ, камеръ-фрейлина ея, должна была работать еще на двоихъ, милая Дора была совершенно неспособна одваться сама, а Патриція, не смотря на привычку обходиться безъ горничной въ Барсэндз, не могла одваться сама, какъ того требовали законы Эбби-Хольма, вслдствіе этого Бигнольсъ длала жизнь тяжелымъ бременемъ для своей госпожи, и нужны были вся кротость и ангельскій характеръ Доры, чтобы Бигнольсъ не доходила до грубостей, а ття Гэмли до конечнаго раздраженія. Мистеръ Гэмли длалъ видъ, что не замчаетъ, какъ колебалась подъ ногами его почва, которую онъ самъ взорвалъ, а злобная радость, что онъ оскорбилъ глубоко Джемса Гарта въ лиц его дочери, давала ему силы стоически сносить булавочные уколы своей лэди. Онъ зналъ, что ничто въ жизни не дается даромъ, и удовольствіе было куплено дешевой цной, такъ разсчитывалъ онъ. Но еслибы онъ зналъ, что Катерина Флетчеръ взяла къ себ въ услуженіе Алису Гартъ, безъ всякаго аттестата, не давъ ей уйти домой даже на одинъ часъ, и взяла ее, не разспрашивая, за что ее выгнали изъ Эбби-Хольма, тогда ежедневныя непріятности не показались бы ему такой дешевой цной. Когда онъ узнаетъ это, то будетъ ‘шквалъ’, какъ онъ имлъ обыкновеніе выражаться.

Миссъ Флетчеръ не особенно безпокоилась о ‘шквалахъ’ откуда бы то ни было, когда дло шло о совсти и помощи другимъ. Она знала Алису съ дтства, и когда двушка сказала, что она не сдлала ничего, вела себя какъ и всегда до самаго того дня, когда ее неожиданно прогнали, что не было никакой жалобы, то Катерина вполн поврила каждому слову.

— Снимите шляпу, сказала она:— и оставайтесь у меня. Вы пришли очень кстати. Мн нужна кухарка, Джэнъ скоро выйдетъ замужъ. Вы не умете готовить кушанье? Ничего, я васъ выучу. Горничной лэди, или служанкой въ дом, чмъ бы вы ни были Алиса, вы женщина, а женщина, которая не уметъ стряпать, прибавила она смясь: — все равно, что мужчина, который не уметъ взять въ руки никакого инструмента ремесла,— безпомощное созданіе, владющее только половиной способностей. Нужно все умть длать въ жизни. Теперь, моя милая, вы уже поступили ко мн, а вечеромъ можете сходить къ матери, сказать ей обо всемъ.

X.
Приглашеніе въ Куэстъ.

Мильтоунское общество всегда выигрывало много отъ прізда владтельной фамиліи въ Куэстъ. Для мильтоунскаго общества былъ великимъ событіемъ пріздъ ‘Двдэлей’, какъ звали ихъ почетные члены общества, заявляя тмъ публично, что считали себя одной плоти и крови съ графомъ и графиней, или ‘мой лордъ и моя лэди’, какъ звали ихъ другіе, принижая себя и смиренно признавая, что высокорожденный аристократъ иметъ особенную отъ простаго Джона Буля физіологическую организацію, и что вс свойства, составляющія женственность ‘моей лэди’ графини, не однородны съ свойствами Джоанны, чернорабочей. Двдэли были людьми не глупыми, и потому были въ Мильтоун добрыми сосдями, къ тому же главная часть религіи ихъ заключалась въ неукоснительномъ исполненіи обязанностей къ обществу. Вотъ почему они оживляли и Мильтоунъ, и окрестныя мстечки, и деревни, устраивая вселенскія увеселенія, на которыя приглашались вс, кого приличія допускали пригласить въ Мильтоунъ.

Это ни чуть не мшало Двдэлямъ быть самыми гордыми патриціями на лиц земли, но самая эта гордость длала ихъ способными снисходить до другихъ такъ искусно, что ея не было замтно совершенно, снисхожденіе, какъ бы безмрно оно ни было, не могло унизить Двдэлей, поднявъ другихъ до уровня гордыхъ патриціевъ, и патриціи были милостивы, потому что имъ нечего было бояться.

Они каждую недлю давали обды, и партіи гостей были строго разсортированы. Была одна партія, къ которой принадлежали Лоу и Флетчеры и въ которую въ первый разъ зачислили Гэмли. Это было самымъ демократическимъ шагомъ, какой Двдэли сдлали въ своей жизни, но они чувствовали себя принужденными плыть съ поднимавшимся плутократическимъ приливомъ и оказывать почетъ богатству, когда встрчались съ нимъ. А такъ какъ мистеръ Гэмли пользовался извстностью богача,— многіе говорили, что онъ былъ бшено богатъ,— такъ какъ мистрисъ Гэмли принадлежала по происхожденію къ дворянству, то демократизмъ этого шага Двдэлей былъ ничтоженъ, однакоже, превозносился, какъ добродтельное исполненіе завта: ‘мы обязаны это сдлать но нашему положенію’. Желая получить боле удовольствія отъ этого добродтельнаго шага, они послали офиціальное приглашеніе и обимъ молодымъ двушкамъ, позаботившись назначить день обда въ такое время, когда въ Куэст не было никого, правда, тамъ были люди съ титулами, владвшіе наслдственными помстьями и могшіе служить парадной выставкой для ослпленія уроженцевъ Мильтоуна, но въ кругу Двдэлей говорили о вечерахъ и обдахъ, гд были только эти люди: ‘о, тамъ никого не было’. Вообще изящныя лэди, гостившія въ Куэст, не считали себя связанными обязанностями къ мстному обществу, и не принимали никакого участія въ жертвенныхъ демократическихъ трапезахъ. Он критически разсматривали женщинъ, произнося относительно ихъ безпощадное обвиненіе въ дурномъ тон, и хотя за volau-vent и chartreuse были очень любезны съ джентльменами, сопровождавшими этихъ дамъ, но держались далеко отъ нихъ въ гостиной, сохраняя свое достоинство отъ прикосновенія дурного тона. Но женщины всегда таковы: он будутъ на пропалую кокетничать съ Дикомъ, но не захотятъ знаться съ мистрисъ Дикъ. ‘Мужчины еще сносны, но эти ужасно одтыя женщины невозможны’, говорили он, судачя между собой о людяхъ, ниже стоящихъ на общественной лстниц. И он были правы съ своей точки зрнія.

Изящные джентльмены брали на себя всю работу оживленія этихъ жертвенныхъ демократическихъ трапезъ, они закрывали глаза на ужасъ утрированной послдней моды или ужасъ прошлогодней, и понижали свой блескъ и изящество до низшаго уровня, какъ Аполлоны, снизошедшіе до пастуховъ козъ, или Кришны, братающіеся съ Голіями. Сверхъ того, можно было устроить себ потху, хотя и очень скромную изъ нкоторыхъ провинціальныхъ Сампсоновъ, и ожидали, что мистеръ Гэмли будетъ неистощимой рудой для потхи. Несмотря на лакъ, которымъ жена неутомимо покрывала его въ продолженіи пятнадцати лтъ, матеріалъ былъ грубъ попрежнему, и лакъ не имлъ свойства ровно держаться, но лупился мстами и обнажалъ всю грубость матеріала. Владлецъ Эбби-Хольма и въ этомъ отношеніи былъ извстностью, но позолота цнится дороже лака, и даже Двдэли прощали грубость матеріала за позолоту.

Для Лоу и Гэмли не особенно пріятнымъ сюрпризомъ было встртиться въ Куэст. До сихъ поръ полковникъ Лоу считалъ Куэстъ святая святыхъ аристократіи, куда не могъ проникнуть бывшій чистильщикъ башмаковъ. Если онъ, полковникъ Лоу, одинъ изъ первыхъ людей Мильтоуна, счелъ себя обязаннымъ признать мистера Гэмли, какъ высшее существо признаетъ низшее, то это было дло совершенно другое отъ признанія ихъ обоихъ равными существомъ еще боле высшимъ, отъ сортировки ихъ обоихъ въ одну партію, отъ закладыванья въ одну упряжь породистаго коня и водовозной клячи. Полковникъ сознавалъ, что приглашеніе врагу его было для него самого личнымъ оскорбленіемъ, и надялся, что счастливый случай дастъ ему возможность засунуть колъ въ спицы колесъ торжественной колесницы Гэмли и повергнуть ее въ яму и грязь.

Съ своей стороны мистеръ Гэмли желалъ, чтобы полковникъ Лоу только зналъ о торжеств его, но не былъ свидтелемъ, не потому, чтобы онъ много думалъ о полковник, но, принявъ все во вниманіе, встрча была неловкая, а мы здимъ на обдъ къ графамъ и графинямъ не для того, чтобы встрчать непріятности. Если судьба даетъ намъ, наконецъ, давно желанный пряникъ, то, Бога ради, пусть позолота его будетъ нетронута. Однако, мистеръ Гэмли выдержалъ себя съ похвальнымъ приличіемъ, и когда онъ вошелъ въ длинную гостинную подъ руку съ женой и сопровождаемый обими хорошенькими двушками,— при полученіи приглашенія въ Куэстъ не было и рчи о томъ, что графиня не сдлала визита,— онъ, совершая свои величественные поклоны, сдлалъ видъ, что не замчаетъ полковника, съ хладнокровіемъ, которое сдлало бы честь ветерану-дипломату.

Молодымъ людямъ дипломатія давалась трудне. Прошло нсколько недль со дня заявленія Сиднею ультиматума мистера Гэмли и съ той ночи, когда Дора вышла съ десятью соверенами мистрисъ Гэмли. Нсколько разъ Сидней по ночамъ бросалъ песокъ въ окна Доры и подражалъ крику совы съ артистическимъ совершенствомъ, которое привело въ отчаяніе сосднихъ совъ, но Дора не показывалась. Со времени болзни мистрисъ Гэмли и открытія Патриціи она начала опасаться. Боялась она и Сиднея съ тхъ поръ, какъ онъ началъ требовать у нея денегъ, и старалась успокоить его нжными записками, которыя она пересылала ему, устроивши эту тайную пересылку посредствомъ такого количества интригъ, какого хватило бы для спасенія королевства. Сверхъ того, она и Патриція видли лорда Мерріана нсколько разъ, и Дора взвсила вс обстоятельства этихъ встрчъ и любезность лорда Мерріана какъ относительно ея, такъ и Патриціи, и тратила теперь много времени на размышленіе о томъ, что можетъ случиться, если прошлое можно передлать или безопасно отречься отъ него.

Встрча не была пріятная, и нужны были весь тактъ и вся привычка къ свту воюющихъ сторонъ, чтобы не показать, что Крэгфутъ разорвалъ вс сношенія съ Эбби-Хольмомъ, и что Куэстъ не голубиное гнздо демократической трапезы, но поле, на которомъ загрызлись бы собаки, еслибы смли.

Было бы излишнимъ представлять гомерическій каталогъ гостей и обозначить мста ихъ. Довольно сказать, что мистеръ Гэмли занялъ второе почетное мсто возл графини, что Сиднею указали мсто возл Патриціи, а по другую сторону его сидла миссъ Мэнли съ своими волосами не то песочнаго, не то неопредленнаго цвта, больными глазами, веснушками, верблюжьей губой, длиннйшей тальей, костлявыми плечами и пятью тысячами фунтовъ дохода. Прямо противъ нихъ лордъ Мерріанъ, между мистрисъ Лоу и Дорой, изображалъ юношу между долгомъ и искушеніемъ, но лордъ Мерріанъ былъ слишкомъ хорошо воспитанъ, чтобы поддаться искушенію, большую часть вниманія и услугъ посвящалъ пожилой лэди, и тмъ выказалъ себя лучше воспитаннымъ джентльменомъ, нежели Сидней, который упорно отворачивался отъ Патриціи, оставивъ ее любезности доктора Флетчера, а самъ отдался миссъ Мэнли. Онъ велъ съ Дорой нмой бой черезъ столъ, вслдствіе котораго лордъ Мерріанъ и миссъ Мэнли остались въ выигрыш.

Никогда еще Дора не была такой хорошенькой и не держала, себя съ такимъ тактомъ и граціей, не уступая природной аристократк. Она была первой красавицей за обдомъ, не исключая и графини, женщины зрлаго типа сиренъ, въ плать послдняго сезона, великолпномъ, хотя и не первой свжести, въ сорокъ пять лтъ казавшейся дочерью мужа и старшей сестрой сына. Правда, утро и камеръ-фрейлина ея знали то, него не зналъ свтъ, но Тонгсъ была скромной молодой двушкой, пристрастной къ жемчужной пудр, счеты же Бондъ-Стрита не публикуются въ газетахъ.

Красота Патриціи была другого рода и боле гармонировала съ поросшими верескомъ болотами и блвшимъ моремъ, чмъ съ блескомъ параднаго обда. Она была нимой, а не свтской красавицей, ей было боле по себ въ дикой пустынной мстности, чмъ въ собраніи увшанныхъ брильянтами лэди, оцнка которыхъ походила на дающееся право попасть въ ихъ кругъ, мостъ, по которому души могаметанъ должны перейти въ рай, надъ зіяющей внизу геенной. Посреди роскоши, окружавшей ее, Патриція выдавалась простотой манеръ и наряда, но это шло къ ней и не казалось страннымъ. Графиня была чудомъ искусства модистки, образцовымъ произведеніемъ Уорта временъ упадка, искусно подновленнымъ и подкрашеннымъ. Дора была очаровательна въ бломъ шелк съ низко вырзаннымъ лифомъ и нжными розовыми бантиками, напоминавшими о стыдливомъ двическомъ румянц, съ ниткой жемчуговъ на блой ше и блдно-розовыми розами, кокетливо выглядывавшими изъ-подъ золота блестящихъ волнъ шиньона. Другія дамы представляли вс оттнки цвтовъ радуги, отъ боле яркихъ до темныхъ, смотря по лтамъ, цвту лица и волосъ. Патриція была въ черномъ плать изъ тонкой матеріи, сшитомъ по горло. Ни брань, ни мольбы, ни ласки не могли заставить ее увсить себ цпями и погремушками, проткнуть уши, привязать чужія волосы, открыть плечи или раскрасить себ по мод лицо. Она согласилась только приколоть къ масс каштановыхъ волосъ одну блую камелію и другую на грудь. Платье ея было сшито знаменитой Биггсъ по указаніямъ самой мистрисъ Гэмли, и потому представляло ворохъ оборокъ и плойки по современной мод, но Патриція, отстоявъ, что платье будетъ по горло, осталась равнодушна къ остальному, и тт Гэмли пришлось довольствоваться этой уступкой.

Можетъ быть, женскій инстинктъ подсказалъ ей врно, думала ття Гэмли, потому что Патриція выдавалась между всми и казалась двушкой совершенно особаго типа. Она такая distingue. И въ самомъ дл, въ Патриціи было что-то необычайно изящное, благородное, и ття Гэмли признала это, слдя за нею съ другого конца стола, на половину въ восхищеніи отъ ея наружности, на половину въ страх за ея поведеніе.

Ття Гэмли могла избавить себя отъ этихъ мукъ, Патриціи было такъ не по себ, что нечего было бояться какой-нибудь выходки, и она сидла въ молчаніи и съ достоинствомъ индйца сверной Америки, что для поверхностнаго наблюдателя показалось бы верхомъ comme il faut, но человкъ, понимавшій жизнь, сейчасъ бы угадалъ въ ней непривычку къ свту еще боле, чмъ еслибы она краснла, какъ пансіонерка и была вертлява, какъ субретка. Не одна непривычка къ свту смущала Патрицію. Ей тяжело было сидть возл Сиднея Лоу, зная все, что она знала, ее смущало, что Дора смотрла такъ на лорда Мерріана. У нея были свои понятія о святости любви и брака, и это кокетство показалось ей поруганіемъ святыни. Были еще нкоторыя тайны насчетъ выбора ложки или вилки, которыя слегка смущали ее, правда, ее хорошо учили въ Эбби-Хольм, но для двушки, привыкшей сть здоровые ломти хлба съ мясомъ на яхт, держа бичевки отъ руля въ рукахъ, изящно убранный и загроможденный роскошной посудой столъ долженъ былъ представлять неудобства.

Какое счастье, что Сидней повернулся къ ней спиной съ самаго начала обда и не оборачивался до самаго конца. Это было счастьемъ и для миссъ Мэнли, блдно-срое лицо которой нсколько оживилось отъ мрачнаго огня его глазъ. Въ продолженіи двухъ часовъ, пока длился обдъ, она смотрла на жизнь свтлымъ взглядомъ. Вообще она держалась мрачнаго взгляда на жизнь и считала, что въ жизни нтъ ничего пріятнаго для богатой, молодой и незамужней женщины, болзненно сознававшей свое безобразіе, страшившейся искателей богатства, боявшейся и обожателей. Сдлаться собственностью какого нибудь хорошаго, добраго христіанина джентльмена, который бы честно управлялъ ея имніемъ, обращался бы съ нею съ рыцарской преданностью, принималъ бы участіе въ ея скромныхъ занятіяхъ и прошелъ бы съ нею жизнь рука объ руку, который немножко смыслилъ бы въ исполненіи по части разныхъ искусствъ, кое-когда почиталъ бы или поботанизировалъ бы съ нею,— это было солнцемъ ея стремленій, высочайшимъ идеаломъ, до котораго поднимались мечты ея. Она еще не встртила такого человка, а Сидней Лоу по наружности вовсе не походилъ на идеалъ ея, не смотря на то, онъ магнетически притягивалъ ее къ себ, и она оживала отъ любезности его, какъ окаченвшее наскомое оживаетъ подъ лучами солнца.

Но самымъ счастливымъ человкомъ въ цломъ обществ былъ мистеръ Гэмли. Быть приглашеннымъ въ Куэстъ, въ продолженіи многихъ лтъ, было одной изъ сокровенныхъ цлей его не особенно возвышеннаго честолюбія. Онъ помнилъ день, когда онъ стоялъ въ подобострастной толп, ожидавшей у воротъ замка прізда графа съ молодой графиней, точно это было вчера, а между тмъ, этому прошло уже двадцать шесть лтъ. Онъ миновалъ уже тогда фазисъ босыхъ ногъ, но былъ только приказчикомъ пивоварни, счастливымъ управляющимъ которой онъ вскор, сдлался, а затмъ и единственнымъ владльцемъ. Онъ припомнилъ теперь, когда пышное голубое затканное золотомъ платье графини касалось, шурша, его колна, какимъ этотъ домъ казался нкогда для него раемъ и какъ онъ думалъ, что, вступивъ въ него какъ равный, онъ ничего не будетъ боле просить у жизни и судьбы. Это было его практическое толкованіе словъ: Nune Dimittis. Теперь ему оставалось только желать быть равнымъ въ полномъ смысл, и если судьба пошлетъ ему и этотъ даръ, то онъ осушитъ золотую чашу счастья до послдней упоительной капли и сорветъ послдній цвтокъ елисейскихъ полей. Онъ былъ вполн, благоговйно, умиленно счастливъ, или, какъ онъ выражался, по горло сытъ счастьемъ. Онъ зналъ, что присутствіе его непріятно этимъ Лоу, зналъ, что они займутъ мсто ниже его или вовсе не займутъ никакого мста, когда придетъ время. А теперь оно должно скоро придти. Счетъ полковника Лоу росъ уже много лтъ, и мистеръ Гэмли видлъ разсвтъ того дня, когда потребуетъ въ уплату фунтъ его мяса. Обладаніе женой, хотя и старой, но все-таки лэди, и двумя самыми красивыми двушками Мильтоуна, которыхъ онъ вывозилъ въ свтъ, тоже имло свою цну, и, принявъ все во вниманіе, доля его въ этотъ вечеръ была завидная, и онъ не даромъ былъ поклонникомъ фортуны.

Мистеръ Гэмли, какъ человкъ, самъ пробившій себ дорогу, очень много говорилъ о природномъ достоинств человка и проч., но онъ, тмъ не мене, врилъ въ лордовъ и любилъ лордовъ. И въ т минуты, когда онъ сидлъ возл лэди Двдэль, размахивая огромными руками съ огромными брилліантами, сверкавшими тысячами огней, выпячивая свою широкую грудь, выказывая дорогія вышивки рубашки, сыпля самыми изящными словами и выставляя длинные блые зубы, онъ, не смотря на гордое упоеніе, былъ вполн порабощенъ графиней. Еслибы графиня потребовала, чтобы онъ сдлалъ какую бы то ни было низость, за которую въ уголовныхъ статьяхъ законовъ не означено кары, онъ обтеръ бы губы рукой, и сдлалъ бы ее. Но въ тоже время онъ старался внушить графин должное уваженіе къ его человческому достоинству и всу его мошны, и его вскости и прочности, и, вдвинувъ свое толстое плечо подъ изящную бахраму перьевъ короны ея, заставить ее признать его права на равенство.

Описаніе графскаго семейства, сдланное имъ друзьямъ, не удостоеннымъ приглашеніемъ въ рай Куэста, заключалось въ томъ, что лорды и лэди такіе же люди, когда съ ними познакомишься покороче. Онъ говорилъ это тономъ человка, сдлавшаго великое открытіе. ‘Много вздора говорится объ аристократіи людьми, которые никогда не разговаривали ни съ однимъ лордомъ, говорилъ онъ.— Но т, которые побывали за кулисами, скажутъ, что никакой нтъ разницы. Возьмите теперь Двдэлей. Графъ такъ же радушно и непринужденно обошелся со мной, какъ съ роднымъ братомъ,— ни капли вздорныхъ фанаберій, голова у него привинчена какъ слдуетъ, а графиня не только великолпное созданіе, на которое можно залюбоваться, но привтлива и проста какъ ребенокъ’. Затмъ мистеръ Гэмли давалъ понять, что можетъ сдлать съ графиней все, что захочетъ,— она именно такая женщина, которую онъ можетъ забрать въ руки и обернуть вокругъ пальца. Онъ упомянулъ и о молодомъ Мерріан одобрительнымъ тономъ, хотя манера Мерріана съ молодыми двушками не нравилась ему,— но Мерріанъ молодъ и можетъ исправиться.

Вниманіе молодого лорда къ Дор отравляло торжество мистера Гэмли. ‘Зачмъ онъ не ухаживаетъ за Патриціею’, думалъ мистеръ Гэмли, спускаясь съ высотъ восторга, чтобы слдить за молодежью, еслибы Патриція могла словить Мерріана, мистеръ Гэмли благословилъ бы этотъ обдъ, но Дора!— Нтъ онъ не можетъ разстаться съ Дорой. Она была его возлюбленной овцой, и онъ не отдастъ ее даже за право закричать на улиц: ‘эй, Мерріанъ, мой мальчикъ, какъ у васъ поживаютъ?’

Еслибы упоеніе не мшало ему внимательне наблюдать, то онъ увидлъ бы, что хотя лордъ Мерріанъ любезничалъ съ Дорой, онъ слдилъ глазами за Патриціей, которая къ концу обда заговорила съ своимъ обыкновеннымъ оживленіемъ съ докторомъ Флетчеромъ. Лордъ Мерріанъ не думалъ о Дор, но Патриція произвела на него глубокое впечатлніе. Она была первой женщиной, которая отвчала на его высшія стремленія, которая взволновала и душу его, не одну кровь, овладла его совстью и мечтами, а не только тщеславіемъ и чувственностью.

Онъ нсколько разъ видлъ Патрицію, благодаря счастливымъ случайностямъ, которыя всегда находятъ ищущіе ихъ молодые люди, и чмъ боле онъ изучалъ ее, тмъ боле очаровывался ею. По свтской привычк любезничать, онъ игралъ Дорой, и Дора не видла этой игры. Патриція же понимала значеніе взглядовъ и тонъ голоса молодого человка столько же, сколько и еврейскій языкъ. Она непринужденно говорила съ нимъ и встрчала его братской дружбой, которая очаровывала его наивнымъ невдніемъ. Но свтъ судитъ только то, что видитъ, и такъ судилъ мистеръ Гэмли.

Три разговора, имвшіе особенное значеніе, шли за столомъ въ одно время. Одинъ былъ начатъ лордомъ Мерріаномъ, съ самой спокойной небрежностью.

— Катаетесь ли вы когда нибудь верхомъ съ вашей кузиной, миссъ Дрммондъ?

— Иногда, очень рдко. Я не здила верхомъ всю эту зиму съ тхъ поръ, какъ пріхала Патриція.

— Вы часто гуляете?

— Иногда.

— Вы хорошій ходокъ?

— Нтъ, засмялась Дора.

— А ваша кузина?

— О! она можетъ ходить такъ далеко, какъ мужчина. Она удивительно сильна.

— Лонгфильдская дорога великолпное мсто, чтобы ботанизировать, сказалъ между прочимъ лордъ Мерріанъ.

— Да, но еще нтъ цвтовъ, отвчала Дора.

— Вы думаете? Я пойду завтра, поищу, продолжалъ онъ тмъ же равнодушнымъ тономъ.— Вы любите ботанику?

— Страстно люблю, отвчала Дора, для которой вс желтые цвты были одуванчиками.

— Тогда соединимте наши силы завтра, вы, ваша кузина и я, сказалъ лордъ Мерріанъ.— Мы найдемъ хорошіе образцы для гербарія.

Она улыбнулась самой милой и наивной улыбкой, никто не могъ подозрвать, что улыбкой этой назначалось свиданіе.

— Такъ ршено? спросилъ лордъ Мерріанъ.

— Если вамъ угодно, отвчала Дора.

Напротивъ нихъ Сидней, продолжая сидть спиной къ Патриціи, завелъ съ миссъ Мэнли разговоръ на тему брака. Онъ былъ золъ на Дору за ея улыбки и милое пришепетыванье лорду Мерріану, и въ немъ кипло дикое желаніе отплатить ей.

— Я бы не хотлъ жениться на богатой, говорилъ онъ миссъ Мэнли и тнь меланхоліи выступила на его красивомъ и зломъ лиц.

— Нтъ? сказала она, нервно играя крошками хлба.

О, какъ она въ эту минуту желала, чтобы пять тысячъ фунтовъ дохода принадлежали не ей, а Сиднею Лоу, и чтобы и тогда онъ смотрлъ на нее такъ, какъ смотрлъ въ эту минуту.

— Нтъ, въ самомъ дл! Я бы хотлъ, чтобы женщина, на которой я женюсь, врила бы въ мое безкорыстіе. А еслибы я полюбилъ богатую двушку, то я бы желалъ, чтобы она подвергла мою любовь какому нибудь страшному испытанію, напримръ, бросила бы перчатку въ львиную пещеру, и я…

— О, какъ Де-Лоржъ, перебила миссъ Мэнли съ одушевленіемъ.— Она была сантиментальной барышней и любила поэзію и романы.

— Да, какъ Де-Лоржъ, повторилъ выразительно Сидней, не думая о томъ, къ чему приведутъ его слова.

— Но, можетъ быть, она поврила бы вамъ и безъ такого испытанія.

Миссъ Мэнли говорила нершительнымъ тономъ. Ей казалось слишкомъ смлымъ сказать такія слова, и сердце ея сильно билось подъ костлявыми ребрами, а темноблдныя щеки покраснли, что къ ней очень не шло.

— Такъ могла бы сдлать только женщина, которая хорошо бы знала меня, сказалъ Сидней.

Миссъ Мэнли молчала, но Дора довольно врно прочла на ея жалкомъ некрасивомъ лиц отвтъ, который таился въ душ, а сама въ эту минуту отвчала лорду Мерріану: — Если вамъ угодно.

На верхнемъ конц стола мистеръ Гэмли разсуждалъ о политик съ графиней.

— Да, говорила она, граціозно поправляя кружевную оборку:— Мерріанъ выступитъ кандидатомъ за Мильтоунъ къ будущимъ выборамъ. Я не ожидаю неудачи. А вы что скажете, мистеръ Гэмли?

Мистеръ Гэмли неловко задвигался на стул. Его тайной мечтой было выступить самому кандидатомъ на будущихъ выборахъ, но не могъ же онъ сказать этого лэди Двдэль за ея столомъ, когда она удостоила его такого вниманія.

— Я, лэди Двдэль? Ожидать неудачи для лорда Мерріана! Ни въ какомъ случа. Я думаю, что успхъ его обезпеченъ, сказалъ онъ съ притворной радостью.

— Онъ выступитъ за правую сторону, говорила графиня: — я убждена, что вы въ этомъ не сомнваетесь, мистеръ Гэмли, продолжала она съ самой очаровательной улыбкой, а улыбки ея были вообще очаровательны.— Какъ либеральный консерваторъ, онъ готовъ принять вс полезныя реформы, но въ тоже время и противиться всмъ нововведеніямъ, которыя принесутъ только вредъ: онъ будетъ сильной рукой удерживать этихъ шумныхъ агитаторовъ, которые думаютъ только о своихъ личныхъ выгодахъ.

Это были невинныя плоскости. Он не обозначали ничего, и не обязывали ни къ чему, но графиня сказала ихъ съ такою благоговйной торжественностью, какъ будто это была строго опредленная программа дйствія.

— Браво, лэди Двдэль! Мы должны пригласить васъ говорить рчи на выборныхъ митингахъ. Вы бы сбили спсь съ насъ, мужчинъ, еслибы сказали такую же рчь народу, какую сейчасъ сказали мн! вскричалъ мистеръ Гэмли, изливая всми порами елейное одобреніе.

— Вы льстите мн, сказала лэди, улыбаясь: — и я рада видть васъ на нашей сторон. Умный человкъ, какъ вы, стоитъ цлаго легіона на выборахъ, это пріобртеніе для праваго дла.

— Я сдлаю все, что могу, чтобы обезпечить избраніе лорда Мерріана, сказалъ гордо мистеръ Гэмли.— Надюсь, что пользуюсь нкоторымъ вліяніемъ въ моемъ родномъ городк. Я человкъ, самъ пробившій себ дорогу, лэди, и потому, видите, я понимаю об стороны. Я знаю бдныхъ, потому что помню время, когда самъ былъ въ числ ихъ, знаю я и богатыхъ, потому что самъ теперь, могу сказать, богатый человкъ. Я сочту за честь работать для вашего сына, и мы вынесемъ его, не бойтесь.

— Это очень хорошо съ вашей стороны, отвчала графиня.— Знаете ли вы, мистеръ Гэмли, я слышала будто вы такой страшный радикалъ, что я почти боялась васъ? Я думала, что вы не захотите пріхать въ Куэстъ, если мы пригласимъ васъ, а вы знаете, мы, гршные аристократы, не виноваты, что родимся съ титулами.

— Сохрани небо, чтобы вы родились безъ титуловъ! вскричалъ мистеръ Гэмли.— Но кто же могъ сказать вамъ, лэди Двдэль, такую безсовстную ложь, что я радикалъ? Я увряю васъ, лэди, что я никому не уступаю въ любви къ досточтимымъ учрежденіямъ нашего дорогого отечества, и не желаю, чтобы хоть одно изъ нихъ было уничтожено, тмъ мене то, которое украшаютъ собой графъ и графиня Двдэль.

‘Недурно сказано’, былъ его собственный неслышный комментарій.

— Теперь я уврена, что вы никакъ не можете быть ужаснымъ радикаломъ, вы совершенный придворный, говорила милостиво графиня.

Мистеръ Гэмли засмялся и вытянулъ подъ столомъ ноги, а на стол руки.— Испытайте меня, когда начнутся выборы, сказалъ онъ, выпивая залпомъ рюмку вина.

— Я думала, что съ нимъ трудне будетъ справиться, былъ отзывъ лэди Двдэль о Гэмли, который она сдлала своему мужу по отъзд гостей.— Но онъ слишкомъ легко дался. Онъ ужасное созданіе: не видитъ никакой приманки и никакая лесть не груба для него.

— Онъ животное, былъ энергическій отвтъ графа.

И тмъ не мене об аристократическія особы не гнушались общанной помощью животнаго и считали руки его, какъ бы грубы и грязны ни были он, столь же годными какъ и всякія другія, чтобы служить ступеней политической лстницы для сына ихъ.

Съ своей стороны мистеръ Гэмли раздувался самодовольствіемъ. Онъ былъ польщенъ особеннымъ вниманіемъ и почетомъ со стороны лэди и, казалось, карета становилась тсна, чтобы вмститъ его ликующую гордость. Во все время зды домой онъ, неумолкая, перебиралъ по очереди и повторялъ, что лэди сказала, что онъ сказалъ ей въ отвтъ, какъ она взглянула на него, и какъ онъ старался внушить ей, что нужно было, отвтными взглядами, и что онъ лъ, и какъ великолпенъ приборъ и обстановка, но вино было хуже его вина, а сыръ недовольно дошелъ.

— Мы имъ покажемъ какъ надо жить, лэди, когда мы позовемъ ихъ въ Эбби-Хольмъ, говорилъ онъ жен, потирая руки.— Я человкъ, который самъ себ пробилъ дорогу, было время, что я заработывалъ шесть пенсовъ въ день и жилъ на нихъ, но теперь я подамъ лорду Двдэлю такую рюмку, какой онъ не пилъ у себя, не смотря на вс паутины погребовъ Куэста.

Онъ былъ игривъ, какъ выходившійся слонъ и въ восторг осыпалъ комплиментами дамъ. Онъ былъ безмрно милостивъ къ Патриціи и сказалъ ей отеческимъ тономъ:

— Но вамъ слдовало бы говорить поболе съ молодымъ лордомъ, моя милая, вмсто того, чтобы забиться въ уголъ съ этими старыми птицами Флетчерами. Я не одобряю бойкихъ продлокъ въ молодыхъ двушкахъ, но лордъ Мерріанъ заслуживалъ боле вниманія.

Онъ умолчалъ о томъ, что воспользовался случаемъ сказать лорду Мерріану за рюмкой вина, когда дамы удалились, что онъ хотлъ дать щедрое приданое племянниц своей жены, но что обезпечивалъ свою кузину только въ духовной на случай своей смерти, и умалчивая подумалъ, какъ онъ ловко съигралъ, пошелъ и тамъ, и здсь именно съ той карты, съ какой нужно.

X.
Правды!

— Какой прелестный день!

Такъ говорила Дора, стоя у окна гостиной посл завтрака и съ восторгомъ созерцая срое небо, но которому неслись свинцовыя облака и просвчивали сквозь нихъ водянистые, желтозеленые лучи солнца.

— Прелестный день, моя милая? Вы бредите во сн! Холодно какъ на Рождеств, а пасмурно какъ въ ноябр, отвчала ття Гэмли.

— Но такой пріятный свжій день для прогулки.

Мистрисъ Гэмли въ изумленіи посмотрла на двушку, которая постоянно любила сидть у огня всю зиму и когда вызжала, то только въ карет и то укутанная въ нжные мха, съ кувшиномъ горячей воды подъ ногами и волчьей шкурой на колняхъ, и которая даже и при всемъ этомъ дрожала и жаловалась на холодъ.

— Неужели Патриція заразила васъ своею странною любовью къ снжнымъ мятелямъ и восточному втру? спросила ття Гэмли.

— Можетъ быть, засмялась Дора:— вы знаете: дурное общество, и проч., милая. Но сегодня не знаю почему, мн такъ хочется пройтись. Вы сказали Джонсу, что карета не нужна вамъ сегодня, значитъ вы не подете. Не то я не попросилась бы. Если я не нужна вамъ, отпустите меня.

Мистрисъ Гэмли дала милостиво согласіе. Обдъ въ Куэст божественно умягчилъ ея настроеніе духа. Она согласилась и спросила, пойдетъ ли Патриція? Оказалось, что Дора просила именно для Патриціи.

— Погуляйте и возвратитесь ко мн цвтущими, моя роза моя… Я право не знаю какъ назвать Патрицію. И мой остролистникъ, она такъ пряма и стройна.

— Умная милочка! сказала Дора.— Я никогда не встрчала никого остроумне васъ. Умъ вашъ такъ свтелъ и оригиналенъ.

Мистрисъ Гэмли очевидно была довольна.

— Но въ этомъ не было ничего особенно остроумнаго, кошечка.

— О да, да, было! вскричала Дора.

— Вы говорите такъ потому, что любите меня, и предубждены въ мою пользу.

Дора отвчала, что первое справедливо, а второе нтъ и она ничуть не ослплена.

— Видите, милочка, какая я добрая, устроила прогулку для васъ, сказала Дора, обнимая Патрицію и уводя ее изъ глубины¹библіотеки.

— Вы очень добры, Дора, серьзно сказала Патриція.

— Вы очень добры, Дора, передразнила ее любимица тти Гэмли.— Куда пропали ваши улыбки. Вы серьзны, какъ судья и злитесь… о, какъ кошка, такъ говорила моя няня ирландка.

— Я не злюсь, Дора.

— Нтъ злитесь. Вы теперь и на волосъ не похожи на христіанку, не говоря уже о вашихъ поступкахъ. Вы злитесь на вашего лучшаго друга, вы неблагодарны, если будете такъ обходиться со мной. Никто въ дом не старается такъ, какъ я, сдлать жизнь пріятной для васъ, смягчить вс непріятности, въ которыя вы безпрестанно попадаете. Я сама безпрестанно попадаюсь въ непріятности изъ-за васъ, я васъ люблю, и въ награду, вы отворачиваетесь отъ меня, какъ отъ чудовища.

— О, нтъ, Дора! вскричала съ искреннимъ порывомъ Патриція.

Дора сдлала очаровательную гримаску, которая вызвала бы у мужчины поцлуй, а Патрицію заставила положить ей руки на плечи и съ любовью сказать: — О, Дора! вы могли бы быть ангеломъ, еслибы захотли!

— А я вмсто того… и она кашлянула.

Патриція разсмялась.— Можетъ, ангелъ съ однимъ чернымъ перомъ!

Лонгъ-фильдская дорога находилась около мили отъ Эбби-Хольма, это было небольшой прогулкой для Патриціи, цлымъ походомъ для Доры, сверхъ того, Патриція была легко и просто одта, а Дора укутана въ разные наряды изъ мха и пуха, стеганья и шелка, которые были очень красивы, но неудобны. Часъ, назначенный лорду Мерріану для ботанизированія около голыхъ изгородей, наступалъ и Дора находилась въ непріятномъ затрудненіи спшить, раскраснться и испортить артистическую симметрію наряда, или опоздать и заставить лорда подумать, что онъ обманутъ, можетъ быть, заставить его уйти. Она разсчитала на холодъ, который придалъ нжный румянецъ ея щекамъ и пошла скоре. Она была очаровательна. Патриція тоже была поразительно хороша, она хорошла подъ открытымъ небомъ. Она была счастлива прогулкой, объясненіемъ съ Дорой, хотя и подъ свтлымъ выраженіемъ лица ея сквозила печаль, которая въ послднее время стала привычнымъ чувствомъ ея: но лицо ея, поражавшее благородствомъ, было изъ тхъ, которыя печаль длаетъ еще благородне.

Свернувъ съ большой дороги, они увидли высокую, стройную фигуру лорда Мерріана, который шелъ къ нимъ на встрчу.

— Дора, лордъ Мерріанъ, какъ это странно, сказала Патриція.

— Да, какъ это странно, пришепетывала Дора.

Но лордъ Меріанъ, хотя и длалъ изъ Доры ширмы, чтобы наблюдать за Патриціей, не былъ столь хитеръ, какъ Дора, и не выказалъ ни малйшаго изумленія, за то встртилъ ихъ съ такимъ удовольствіемъ, что даже Патриція замтила и изумилась. Онъ будто ждалъ ихъ, будто встрча была условлена. Патриціи не могло придти на умъ, что встрча эта условлена съ Дорой, а еслибы пришло, то она отреклась бы отъ Доры и промучила бы себя, оплакивая грховность любимаго друга и разрывъ съ нею несравненно боле, нежели Дора того стоила бы.

— Вы правы, миссъ Дрммондъ, еще нтъ цвтовъ, сказалъ лордъ Мерріанъ, посл обычныхъ привтствій.

— Я такъ и думала, что ихъ не встртишь теперь, отвчала Дора.

— Только два и есть, любезно сказалъ лордъ Мерріанъ.

Дора засмялась, а Патриція начала смотрть на изгороди и на руки лорда Мерріана, ища двухъ цвтковъ. Дора подумала, какъ глупа Патриція и въ душ похвалялась своимъ умомъ, лорду же Мерріану наивность Патриціи показалась очаровательной, а Дора слишкомъ уже знающей и опытной особой. Онъ улыбнулся однако Дор быть можетъ слишкомъ фамильярно для джентльмена, получившаго безукоризненное воспитаніе, а потомъ заговорилъ съ Патриціей, и въ тон голоса и манерахъ его было столько глубокаго уваженія, что разница рзко кидалась въ глаза.

Дора предпочла фамильярность, она не понимала тона его съ Патриціей и сочла его холодностью, она была въ восторг отъ предпочтенія лорда Мерріана, въ которомъ ей ручались его улыбки и комплименты. Она не спрашивала себя, что изъ этого выйдетъ, быть женой наслдника графства она не могла, но ей нравилось плыть по волненію и такъ ловко править своей ладьей, что никто не могъ бы подумать, что ладья плыветъ не по гладкому зеркалу.

Не смотря на это, Дор не пришлось захватить лорда Мерріана въ свою ладью. Самымъ естественнымъ образомъ лордъ Мерріанъ перевелъ разговоръ отъ обычной свтской болтовни и споровъ о литературныхъ новостяхъ на идеи и принципы, отъ газетныхъ политическихъ новостей на историческія задачи и философскій смыслъ событій. Здсь Дор пришлось остаться позади. Она знала жизнь только по матеріальному благосостоянію, по вкусамъ яствъ, роскошной одежд, по положенію людей въ обществ, званымъ обдамъ, экипажамъ. Она думала, что всего лучше не длать зла, если можно, а если нельзя, то длать его осторожно, чтобы не попадаться. Она любила спокойствіе и считала, что похвально искать правды, но если только къ этому нтъ никакихъ препятствій. Но такъ какъ это было невозможно для большинства, то она считала искусство хладнокровно, ловко и кстати лгать самымъ важнымъ искусствомъ жизни. Она осуждала тхъ, которые длали эту ложь необходимостью, а не тхъ, которые рабски подчинялись ей. Затмъ хожденіе по воскресеньямъ въ церковь, ласковое обращеніе съ подчиненными, вчная угодливость для умилостивленія властей — довершали ея нравственный кодексъ, и т, которые не удовлетворялись имъ, были или неудобно искренни, или нелпо эксцентричны.

Но тамъ, гд Дора терялась, тамъ Патриція находилась. Въ ней была правда, которой недоставало лорду Мерріану. Лордъ Мерріанъ былъ человкомъ, мысли и стремленія котораго были выше его жизни. Онъ негодовалъ на поклоненіе ложнымъ богамъ, но не былъ изъ числа людей, выступающихъ первыми, чтобы заковать въ цпи дьявола, хотя одобрялъ слабыми кликами тхъ, кто длалъ это, ежедневно хуля принесеніе жертвъ маммону, онъ ежедневно приносилъ ихъ вмст съ толпой, удовлетворяясь вполн оплакиваніемъ того, что свтъ такъ испорченъ и что такъ мало людей, которые захотли бы обратить его на путь правды. Все это было очень увлекательно слышать, но это было очень неудовлетворительно для совсти молодого человка и для друзей его, какъ Патриція. Онъ сознавалъ свою слабость и желалъ быть сильнымъ, но свтъ крпко держалъ его золотыми цпями, и у него не хватало силы порвать ихъ, по крайней мр одному.

Натура Патриціи была другого закала, для нея вра была неразрывна съ дломъ. Она не могла оплакивать зло и принимать въ немъ участіе. Слово и дло было одно для нея, и никакія золотыя цпи не могли оковать ее, какъ скоро она видла прямой путь, какъ бы тернистъ онъ ни былъ: она рвала цпи и шла по терніямъ, сознавая, что такъ велитъ долгъ. Когда лордъ Мерріанъ, обратясь къ ней одной, пустился въ свои изящныя, краснорчивыя и мастерски продекламированныя іереміады о несправедливости общественныхъ условій и страданіяхъ меньшей братіи, Патриція отвчала ему съ неумолимой практичностью и съ искреннимъ порывомъ чувства.

— Лордъ Мерріанъ!— и свтлые глаза ея поднялись на него:— въ вашей власти уничтожить нищету и несправедливость въ вашихъ помстьяхъ. Вамъ стоитъ только захотть и ваши фермеры будутъ жить въ довольств и счастливо. Все зависитъ отъ вашей воли, отъ того, какъ вы захотите употребить ваши деньги. Разв не правда? Но вы, конечно, сдлаете это, когда вы будете царствовать въ Куэст.

— Но въ томъ-то и затрудненіе. Одинъ человкъ можетъ сдлать такъ немного, отвчалъ онъ:— и сверхъ того, мы не должны вмшиваться въ естественное распредленіе цнъ на рынк труда, прибавилъ онъ, хватаясь за ходячую фразу, какъ за оправданіе своего двоедушія.— Положимъ, отецъ мой и я согласимся понизить нашу аренду, давать боле высокое жалованье и лучшія жилища, нежели наши сосди, нежели т, какія опредлены условіями спроса и предложенія, тогда мы сдлаемъ несправедливость въ отношеніи нашихъ собратовъ землевладльцевъ, которые не хотятъ, скажемъ, не могутъ сдлать тоже, и мы откроемъ дверь всякимъ претензіямъ и захватамъ со стороны нашихъ фермеровъ.

— Я не вижу перваго и не врю второму, отвчала Патриція.— Если вы хотите поступать по правд, то это не можетъ быть зломъ для другихъ. Это можетъ не понравиться имъ за рзкую противоположность съ ихъ образомъ дйствій, но это, разумется, ничего не значитъ! А я врить не хочу, чтобъ бдные люди стали требовать того, что не принадлежитъ имъ, изъ-за того только, что вы отдали имъ должное.

— Я знаю, что все это совершенно справедливо въ теоріи, и что сердце намъ это подсказываетъ, но затрудненіе въ томъ, какъ осуществить наши стремленія на практик, сказалъ лордъ Мерріанъ.

— Но затрудненія нтъ въ отношеніи вашихъ фермеровъ, повторяла не знавшая сдлокъ Патриція:— посмотрите на дома миссъ Флетчеръ! Вы увидите теорію на практик, и какое удовольствіе смотрть, какъ живетъ тамъ народъ.

— Но слышали-ли вы, что говорятъ другіе мильтоунскіе землевладльцы о Флетчерахъ?

Патриція взглянула на него.— Нтъ, да я и не обратила бы вниманія, что бы ни услышала, спокойно отвчала она.— Разв мы не знаемъ, что свтъ всегда противъ тхъ, кто живетъ по правд, по настоящей правд? Мы знаемъ, по крайней мр, я знаю, какъ добры Флетчеры! И что за дло намъ, что бы про нихъ ни говорили другіе?

— Вы очень искусный адвокатъ миссъ Флетчеръ, отвчалъ лордъ Мерріанъ.

Онъ самъ не зналъ, нравится ли ему эта восторженная похвала Флетчерамъ, но Патриція была такъ хороша въ увлеченіи юношескаго восторга, честная мысль такъ нжно свтилась въ ея прекрасныхъ глазахъ,— и ему показалось, что онъ былъ цлью этого восторга, а не случайной причиной, затронувшей его,— что онъ принялъ его съ радостію, перенеся его на свою особу.

— Право? и улыбка засіяла на лиц ея.— Я бы поврила этому, еслибы слова мои сдлали на васъ впечатлніе, лордъ Мерріанъ.

— Вы сдлали, отвчалъ онъ тихимъ голосомъ:— вы сдлали глубокое впечатлніе.

— И фермеры ваши воспользуются имъ? Вы сдлаете тоже, что сдлали Флетчеры, вы сдлаете вашихъ фермеровъ счастливыми, въ лучшихъ условіяхъ, нежели условія вашихъ сосдей? Вы сдлаете это, лордъ Мерріанъ?

— Ахъ, вздохнулъ онъ, и вздохнулъ совершенно искренно, вря въ призраки, которые онъ самъ вызвалъ.— Еслибы я могъ! Вы не знаете, какъ мы связаны. Управляющіе и судейскіе пристава, аренды и контракты и всего боле это распредленіе цнъ на рынк труда, въ которое,— это боле нежели сомнительно,— имемъ ли мы право вмшиваться… Воля можетъ быть сильна, но сила ничтожна.

Патриція покачала головой.

— Нтъ, тономъ серьзнаго убжденія говорила она:— ничья сила не ничтожна, недостаетъ только воли употребить силу. Люди въ вашемъ положеніи, лордъ Мерріанъ, наврно могутъ длать, что хотятъ. Нельзя сдлать ничего добраго, не сдлавъ попытки. А попытка всегда стоитъ затрудненій и хлопотъ, жить по правд, когда свтъ живетъ неправдой — это тяжело, придется страдать! Но если не захочетъ одинъ, не захочетъ другой, то какъ же совершится реформа?

— Однако не всегда возможно цною труда и страданій жить по правд, отвчалъ онъ.

Она взглянула на него и слезы едва не выступили на глазахъ ея.

— Знаете ли вы, кого вы напоминаете мн? спросила она.

— Нтъ. Кого? и онъ взглянулъ ей прямо въ лицо.

— Богатаго юношу изъ евангелія, который ушелъ печальнымъ, потому что у него было большое имніе, отвчала она.

Наступило молчаніе. Слова ея ударили больно по сокровенной ран совсти спутника ея, и онъ вздрогнулъ отъ удара.

— Можетъ быть, вы правы, сказалъ онъ, наконецъ, но ему было очень трудно принять этотъ ударъ съ такимъ великодушіемъ.— Впрочемъ, я знаю теперь, какъ укрпить мою колеблющуюся волю. Онъ сказалъ эти слова, будто говоря самъ съ собою.— Но неужели я въ самомъ дл такой двоедушный, нершительный гршникъ, миссъ Кэмбаль? спросилъ онъ умоляющимъ тономъ.

— Я, можетъ быть, не права, что сказала это, прошептала Патриція.

Правда вещь прекрасная, но тяжело говорить оскорбительную правду.

— Я должна сказать, что считаю васъ очень смлой, Патриція, сказала Дора, которая шла нсколько впереди, зная, что синій костюмъ и оторочка chinchilla очень эффектны на переднемъ план картины, и что втеръ откинулъ золотистый локонъ, шелкъ котораго не мене эффектенъ на шелковистомъ сромъ мх. Она слушала все время скучный разговоръ и не могла надивиться, какъ могъ лордъ Мерріанъ выбрать такой предметъ для разговора съ молодыми двушками, и какъ могла такъ не конфузясь и смло поддерживать его Патриція.

— Нтъ, вы совершенно правы, искренно отвчалъ лордъ Мерріанъ.— Слова ваши могутъ быть непріятны, но мужественное правдивое слово приноситъ пользу. Драгоцнныя мази, вы знаете… И онъ улыбнулся Патриціи.

— Вы добры, что такъ хорошо приняли мои слова, отвчала она, не поднимая глазъ.

— Но это не отвтъ на мой вопросъ: неужели вы считаете меня такимъ безхарактернымъ и двоедушнымъ, какъ я долженъ понять изъ вашихъ словъ?

Ей непріятно было, что онъ настаивалъ на отвт, но она не могла отречься отъ правды своихъ словъ.

— Я думаю, что въ васъ мене ршимости жить по правд, нежели пониманія неправды, отвчала она.

— Вы сказали тоже самое другими словами, сказалъ лордъ Мерріанъ.

Она покраснла.— Я думаю такъ. Но мн кажется, что я не имю права говорить такъ, поспшно прибавила она искреннимъ тономъ извиненія.— Иногда мн кажется, что я знаю, что правда и что неправда, а всего чаще я вижу, что я только ребенокъ, не знающій ничего.

— Нтъ, не ничего, сказалъ онъ нжнымъ голосомъ.— Неужели вы никогда не думали, что вы имете миссію?

— Я? Миссію? Нтъ, въ самомъ дл! вскричала она:— напротивъ, я чувствую, что я безполезное бремя на земл, паразитъ, никому не принадлежащій и никому не нужный.

Лордъ Мерріанъ покраснлъ, какъ молоденькая двушка. Вообще, его блдное красивое лицо не измняло ни цвта, ни выраженія, то было всегда слегка меланхолическое лицо, мраморное, какъ лицо статуи, и высокаго трагическаго типа, онъ выработалъ эту неподвижность. Но теперь грубая краска залила лицо его и каждая черта его говорила.

— Можетъ быть, придетъ день, когда вы найдете свою миссію, сказалъ онъ тихимъ голосомъ.— Миссію укрпить слабую волю, и сдлать двоедушную жизнь полной жизнью. Вы еще не нашли цвтовъ, миссъ Дрммондъ?

— Нтъ, отвчала Дора.— А вы?

Теперь они дошли до воротъ, которыя вели на ферму. Полная дама въ черномъ стояла у сложенныхъ кучъ хвороста и говорила съ мистрисъ Гартъ.

— Вотъ миссъ Флетчеръ! съ восторгомъ вскричала Патриція и бгомъ кинулась къ ней, не думая о неприличіи бжать, впрочемъ если бы и подумала, то сдлала бы тоже самое.— Моя милая! сказала она, обнимая полную и красивую женщину.— Моя милая! Какъ я рада васъ видть.

— Откуда вы явились, дитя? спросила смясь Катерина Флетчеръ.

Лордъ Мерріанъ и Дора подошли, но, кром нихъ, подъзжалъ еще кто-то. То былъ мистеръ Гэмли, верхомъ объзжавшій для осмотра поля, которыя скоро будутъ его собственностью, и встртившій Дору съ лордомъ Мерріаномъ.

— Эгэ! вскричалъ онъ весело, хотя не совсмъ довольный тмъ, что видлъ.— Врно небо обрушится! Миссъ Дрммондъ на своихъ ножкахъ и такъ далеко отъ дома? И вы тоже, лордъ Мерріанъ, бережете копыта лошадей. Не стоятъ ли здсь гд по близости экипажи, Дора?

— Нтъ, отвчала Дора съ милымъ привтствіемъ, въ которомъ съумла и выразить мистеру Гэмли всю радость неожиданной встрчи и не показать своей короткости съ кузеномъ лорду Мерріану, который не могъ его терпть.— Мы вышли погулять и встртили лорда Мерріана.

— Очень любезно со стороны лорда взяться проводить такихъ безпокойныхъ молодыхъ лэди, по прежнему шутливо говорилъ мистеръ Гэмли.— Вамъ трудно было сопровождать ихъ, лордъ Мерріанъ. Я прозакдадую все, что трудно относительно одной лэди, но эта маленькая мышка не длаетъ никому никакого безпокойства. Вотъ почему она такъ нужна дома, и мы никогда не разстанемся съ ней. Такъ, Дора?

— Я нашелъ обихъ лэди очаровательными, холодно отвчалъ лордъ Мерріанъ.

— А, вотъ миссъ Флетчеръ говоритъ съ матушкой Гартъ. Весь Мильтоунъ назначилъ свиданіе въ Лонгъ-Фильд и я заду поклониться ей. И вы идете, лордъ Мерріанъ?

Мистеръ Гэмли гораздо лучше сдлалъ бы, если бы остался за воротами, потому что мистрисъ Гартъ въ эти минуты кипла порывами страшной злобы противъ него и миссъ Флетчеръ употребляла вс усилія, чтобъ успокоить ее. Мистрисъ Гартъ знала только, что дочь ея перемнила мсто, и думала, что лэди Эбби-Хольма устроили это по знакомству, потому что миссъ Флетчеръ нужна была кухарка, а Алисой овладла манія сковородъ и кастрюль. Только въ этотъ день она узнала настоящую причину перемны, когда спросила Алису: ‘ну, когда же ты видлась съ старой барыней и барышнями?’ и Алиса нашлась вынужденной сказать ей правду.

Мистрисъ Гартъ была вн себя отъ бшенства, и это было естественно. Она была мать, она воспитала дочь въ честныхъ правилахъ, и нравъ ея былъ такъ же горячъ, какъ гордость сильна, она не могла равнодушно принять неожиданное изгнаніе дочери, которое такъ же вредило ея доброму имени, какъ и явное обвиненіе. Даже боле, потому что это было оскорбленіе, на которое нельзя было отвтить, за которое нельзя было требовать ни нравственнаго вознагражденія, ни мести закона. Она говорила, правда, о томъ, что подастъ жалобу на мистера Гэмли за безчестіе, что потребуетъ отъ него доказательствъ, и пр. и пр. Она говорила безразсудно, страстно, дико, какъ оскорбленная мать, и образумливающія слова миссъ Флетчеръ сначала были напрасны. Но, мало по малу, бшенство ея утихло, и она начала спокойне выслушивать доводы миссъ Флетчеръ. Патриція подошла въ эту минуту, за нею Дора съ лордомъ Мерріаномъ, а за ними мистеръ Гэмли, гарцуя на своей гндой.

Инстинктъ оскорбленной матери снова проснулся при вид оскорбителя ея дтища. Поднялась бурная сцена. Мистрисъ Гартъ вышла изъ себя и сказала нсколько горькихъ истинъ напрямикъ. Мистеръ Гэмли невозмутимо сохранилъ свое достоинство.

— Я имю право знать, за что отослали мою дочъ? говорила мистрисъ Гартъ.

— А я имю право отказать въ отвт, отвчалъ мистеръ Гэмли.

— Неужели нтъ закона въ защиту бдныхъ? нтъ справедливости ни на земл, ни на неб? вскричала мать, всплеснувъ отчаянно руками.

Катерина Флетчеръ прикоснулась къ ея плечу.

— Милая мистрисъ Гартъ, ласково сказала она.— Вы не имете причины такъ жаловаться. Будьте благоразумне. Ваша дочь изъ Эбби-Хольма тотчасъ перешла въ мой домъ, и я не думаю, чтобы кто-нибудь могъ считать это униженіемъ. Она не пострадала и не пострадаетъ, если вы сами не поднимете шума изъ-за этой исторіи. Тогда она дйствительно пострадаетъ.

— О, она перешла къ вамъ, въ самомъ дл? сказалъ мистеръ Гэмли.— Я не слыхалъ объ этомъ. Знаетъ ли о томъ мистрисъ Гэмли?

— Нтъ, сколько мн извстно, спокойно отвчала Катерина.

— Вы наняли ее безъ всякой рекомендаціи?

— Разумется. Я такъ хорошо знала ее, что мн не нужно было никакой рекомендаціи.

— Оригинальное поведеніе, насмшливо фыркнулъ мистеръ Гэмли:— и совершенно соотвтственное вашей школ, я полагаю?

— Школ справедливости, мистеръ Гэмли, школ, которая учитъ: поступай въ отношеніи ближнихъ такъ, какъ ты желаешь, чтобы они поступали въ отношеніи тебя, я надюсь, что да, спокойно отвчала миссъ Флетчеръ.

— Я спрашиваю обихъ молодыхъ лэди, васъ, миссъ Дрммондъ, разв у васъ были поводы къ жалобамъ на Алису? вскричала горячо мистрисъ Гартъ.

Дора подняла голубые глаза.

— Я не знаю ничего объ этомъ дл, спокойно отвчала она.

— Однако она была вашей горничной, миссъ.

— Но мистеръ и мистрисъ Гэмли хозяинъ и хозяйка дома, отвчала милая Дора съ самымъ сладостнымъ видомъ любящей покорности:— я не имю права спрашивать у нихъ отчета въ томъ, что они длаютъ, тмъ мене возражать на ршеніе ихъ. Они отослали Алису прочь, не сказавъ мн почему, и съ моей стороны было бы неприлично спрашивать ихъ.

— Такъ и должно, сказалъ мистеръ Гэмли, тономъ одобренія.— Если бы вс лэди были такъ же внимательны и разсудительны, какъ миссъ Дрммондъ, то всмъ бы жилось несравненно лучше, чмъ живется.

— Вы ничего не знаете объ этомъ дл, миссъ? обратилась, мистрисъ Гартъ къ Патриціи.

— Нтъ, ничего, отвчала та съ двической нжностью:— я только видла, что Алиса очень огорчена и сказала ей, чтобы она пошла въ Холлизъ.

— Вы сказали ей, вы? повторилъ грозно мистеръ Гэмли, но взглянувъ на лорда Мерріана, онъ сдержалъ себя: не годилось унижать племянницу жены передъ будущимъ графомъ Двдэлемъ.— Вы хорошо поступили, моя милая, сказалъ онъ, сдлавъ надъ собой усиліе:— но вамъ слдовало бы посовтываться съ вашей тетушкой, прежде чмъ ршиться на такой шагъ. Хорошій порывъ, я не сомнваюсь въ томъ, но хорошіе порывы нужно сдерживать, а не давать имъ волю надъ собой, что вы скажете на это, милордъ?

— Я не понимаю, объ чемъ идетъ споръ, отвчалъ лордъ Мерріанъ и взглянулъ на Патрицію.

— Я скажу вамъ, когда мы выйдемъ отсюда, по секрету шепнула ему Дора, какъ будто говорила съ своей муфтой.— Пойдемте, лордъ Мерріанъ, эта женщина ужасна.

Безъ сомннія, она была ужасна. Въ ситцевомъ плать, запятнанномъ бдностью, съ печатью трудовой жизни на рукахъ и лиц, она не могла казаться интересной для изящныхъ лэди. Простая и необразованная женщина народа, изливающая свои печали и обиды неклассическимъ англійскимъ языкомъ — какой паосъ могутъ найти въ ней изящные лэди и джентльмены, они скажутъ только: ‘какъ ужасно!’

— Я въ изумленіи, сказалъ лордъ Мерріанъ.— Прошу васъ, объясните мн все. И онъ пошелъ съ Дорой къ воротамъ.

Мистеръ Гэмли поспшилъ за ними, не желая оставлять Дору наедин съ молодымъ лордомъ, но передъ отъздомъ, въ вид послдней стрлы, сказалъ:— мн жаль, что вы такъ приняли, мистрисъ Гартъ, то, что было моимъ долгомъ сдлать,— долгомъ непріятнымъ, но похвальнымъ.

Миссъ Флетчеръ пожала руки бдной женщин и сказала нсколько словъ утшенія, Патриція тоже пожала ей руки и прибавила нсколько теплыхъ словъ.

— Не огорчайтесь, мистрисъ Гартъ. Никто не скажетъ ни одного дурного слова про Алису, и ей лучше тамъ, гд она теперь. Мистрисъ Гартъ въ душ знала, что это правда.

Лордъ Мерріанъ слдилъ издали за прощаніемъ Патриціи съ женой фермера, и къ восхищенію его этимъ милымъ дйствіемъ примшалось какое-то странное, непріятное чувство.

‘Она такъ славно правдива’, сказалъ онъ себ:— ‘но я не знаю понравилось ли бы мн это въ жен. Можно доводить идеи до крайности, но мы должны провести гд нибудь черту. Лэди и женщины простонародья не могутъ быть равными’.

Дома Патриціи пришлось вынести отъ тти Гэмли потокъ упрековъ. Ття Гэмли была такъ же взбшена, какъ и мистрисъ Гартъ, но она выражалась боле изящнымъ англійскимъ языкомъ и не размахивала такъ руками.

— Эта двочка вчно сдлаетъ что нибудь, чтобы раздражить и разстроить меня, говорила она брюзгливо Дор.— Именно теперь, когда я такъ хорошо чувствовала себя и была такъ весела,— узнать такую непріятность!

Дора промурлыкала утшительное согласіе. Она не пыталась защищать Патрицію, чтобы не раздражить мистрисъ Гэмли и не навлечь немилость и на себя, но, дождавшись удобной минуты, свела разговоръ на лорда Мерріана и на вниманіе его въ Патриціи. Какъ восхитительно будетъ, если онъ серьезно влюбится въ нее и сдлаетъ ее лэди Мерріанъ! И голубые глаза Доры свтились самой искренней радостью.

Но и ожиданіе этого счастливаго событія разсяло только отчасти облако на лиц тти Гэмли. Слушая Дору, она поймала въ себ затаенную страшную мысль: почему Патриція выказала такое участіе къ Алис? Алиса не была ея горничной. Неужели Патриція имла причину раскаиваться въ отношеніи Алисы? Эта мысль потрясла и мозгъ и сердце тти Гэмли, и она, чтобы не думать о ней, поспшила перенесть всю горечь своего гнва на Катерину Флетчеръ, тмъ боле, что теперь было, въ виду Куэста, очень неполитично преслдовать Патрицію. Натура тти Гэмли требовала непремнно козлища, когда что нибудь въ жизни шло не по ней. И ття Гэмли начала раздражать себя противъ Катерины Флетчеръ мыслями, что была ли виновата Алиса или нтъ, но миссъ Флетчеръ выказала непростительный недостатокъ такта и плачевное незнаніе приличій, взявъ служанку, которую она, мистрисъ Гэмли, отпустила безъ рекомендаціи.

XII.
Предъявленіе чека.

Волки-кредиторы окружили Крэгфутъ, и Сиднею пришлось отказаться отъ дорогихъ развлеченій, чтобы бросить цну ихъ въ пасть волковъ и на время оттянуть новое нападеніе ихъ. Когда долги главы дома, потери на скачкахъ и т. и,— поглощали вс наличныя деньги, и не было ни фунта на уплату процентовъ и по счетамъ поставщикамъ провизіи, то слдовало ожидать, что и младшій членъ дома раздлитъ общее бдствіе и тоже вмст съ главой затянетъ псню о своихъ лишеніяхъ и жертвахъ. Но именно этого и не хотлъ длать Сидней. Счастье для него было въ удовлетвореніи прихотей, жизнь безъ денегъ не имла цны для него.

Жизненный путь Сиднея Лоу былъ усыпанъ терніями. Онъ былъ страстно влюбленъ въ Дору, но всего боле онъ былъ влюбленъ въ свою особу, и лишиться удовольствій было для него прискорбне, нежели лишиться Доры. При такомъ оборот длъ онъ горько проклиналъ свой необдуманный шагъ, и, какъ вс безхарактерные люди, хотлъ уничтожить его, но такъ какъ это было невозможно, то онъ только злился и хандрилъ. Дора была его женой по законамъ церкви и государства, и ни раззореніе отца, ни скаредность мистера Гэмли не могли разрушить этотъ фактъ.

А теперь, чтобы дополнить чашу бдствій, у него начались холодныя отношенія съ женой, которыя унесли все удовольствіе этого безразсуднаго шага. Прежде, сердце его билось гордой радостью при мысли, что это хорошенькое созданіе, гордость мистера Гэмли, охраняемая такъ ревниво, предметъ искательствъ и поклоненій, насмялась съ нимъ надъ своими тюремщиками, и онъ увезъ ее изъ рукъ ихъ и на зло имъ. Теперь, это гордое торжество отравляла мысль, что случилось что-то неладное, и Дора уже не та, какою была прежде.

Не смотря на то, что дни становились длинне съ наступленіемъ весны, онъ не видлся съ Дорой съ самаго обда въ Куэст. Онъ не имлъ средствъ видться съ нею помимо ея воли, а огласить женитьбу онъ не могъ: наказаніе было слишкомъ жестоко — нищета. Дора становилась таинственною, намекала въ меланхолическихъ запискахъ о томъ, что все устроилось бы несравненно лучше, еслибы они не встртились въ церкви св. Панкратія, и эти записки во многихъ отношеніяхъ сводили его съума и заставляли думать о многомъ тяжеломъ. Къ счастью, ему и въ умъ не приходило подозрніе, что она говорила о лучшемъ устройств собственной участи, еслибы не произнесла торжественныхъ словъ за каріатидами св. Панкратія. Онъ былъ молодъ и не сомнвался въ своей очаровательности, подозрніе приходитъ съ годами опыта. Онъ ревновалъ къ мистеру Гэмли не по неувренности въ себ. Дора могла думать только о немъ, и намекать только на Джулію Мэнли. И теперь, когда въ глаза ему глядли раззореніе и нищета, какъ онъ желалъ, чтобы можно было обмнять женщину на женщину, какъ сознавалъ справедливость словъ полковника Лоу, что деньги скрашиваютъ и безобразіе, а что безъ денегъ и Венера не особенно желательна.

И не смотря на все, онъ страстно желалъ видть Дору. Ему нужна была ея чарующая улыбка, ея обольстительный взглядъ, и онъ въ полночь бродилъ около Эбби-Гольма, рискуя быть принятымъ за вора садовниками, которые ходили поддерживать огонь въ печахъ оранжерей, или за браконьера — сторожами дичи въ парк.

Но еще боле желанія видть ее, слышать кокетливый смхъ, ласки, лесть, упреки и насмшки, его влекло на свиданіе одно очень важное дло. Его изворотливый мозгъ изобрлъ одинъ планъ, и онъ ршилъ, что Дора должна помочь ему. Наконецъ, Дора, боясь, чтобы мильтоунскія сплетни не заставили его ревновать ее къ лорду Мерріану, ршилась назначить ему свиданіе ночью въ саду и узнала его планъ.

Они сидли въ небольшой бесдк, гд часто сидли. Онъ держалъ ее нжно въ объятіяхъ и шепталъ ей на ухо свою великую идею. Она привела въ ужасъ Дору. Дора отшатнулась отъ него, расплакалась, то отказывала въ негодованіи, то патетически умоляла его, то пускала въ ходъ вс чары кокетства, чтобы заставить его измнить ршеніе впутать ее въ это дло.

Сидней на вс мольбы ея непоколебимо отвчалъ: — Ты такъ умна, тебя не поймаютъ, а если поймаютъ, то не накажутъ. Молчи и длай, что я говорю.

— Ты самый жестокій негодяй въ мір, сказала, наконецъ, Дора и весьма энергически:— и я ненавижу тебя.

Сидней схватилъ ее за руки и повернулъ лицомъ къ себ.

— Еслибы я хоть на мигъ поврилъ этому, то я все бы послалъ къ чорту! дико закричалъ онъ, не сводя съ нея глазъ.— Ты моя жена, твое мсто возл меня, гд бы я ни былъ. Если мн придется сдлать преступленіе, то я скоре убью тебя, нежели дамъ посадить себя въ тюрьму за двоеженство.

— Тебя посадятъ за подлогъ, а это хуже, сказала Дора.

— Если ты выдашь меня — да, отвчалъ онъ, пристально смотря ей въ глаза.— Но если ты выдашь меня, помни, что ты пойдешь въ тюрьму, какъ сообщница, и что милое прозвище жены поддлывателя чужой подписи будетъ у тебя ярлыкомъ на лбу во всю жизнь твою.

— Сидней, ты демонъ! вскричала Дора въ порыв злобы:— ты пугаешь меня твоею злостью и испорченностью.

— Полно, Доди, говорить пустяки, сказалъ Сидней, смняя внезапно угрожающій тонъ нжнымъ, ласкающимъ тономъ.— Наши жизни теперь — одно, и мы должны стоять или упасть вмст. Мн нужны деньги и я добуду деньги, и ты добудешь ихъ для меня, или раскаешься, прибавилъ онъ, и снова дикая угроза послышалась въ послднихъ словахъ. Настроеніе духа его мнялось, какъ настроеніе ребенка или больного, въ одномъ онъ былъ всегда вренъ себ — въ эгоизм.

— Я боюсь звука твоего голоса, говорила Дора брезгливо.— Ты теперь связанъ для меня со всмъ, что есть несчастнаго и ужаснаго въ моей жизни. Было время, когда ты былъ радостью моей жизни, когда моимъ единственнымъ счастіемъ было видть тебя, теперь, мы встрчаемся только для того, чтобы упрекать другъ друга, или для того, чтобы ты требовалъ отъ меня безчестнаго поступка. Сначала я должна была достать шестьдесятъ фунтовъ, и бдную Алису Гартъ прогнали, и, я въ томъ уврена, подозрваютъ даже Патрицію. А теперь я должна достать теб деньги по фальшивому чеку. Сидней, чмъ ты кончишь?

— Вислицей, можетъ быть, безпечно отвчалъ Сидней.

— Много правдивыхъ словъ говорится шутя, Сидней, а если ты будешь продолжать, то кончишь вислицей, говорила злобно Дора.

Но упреки и ссора не помогли. Сидней поршилъ и Дора должна была уступить. Она всегда уступала въ серьезномъ спор, и передъ разставаньемъ взяла у него листокъ бумаги, на которомъ было написано требованіе мстному банкиру уплатить подателю сумму 100 ф. и подписано: Джэбезъ Гэмли.

— Помни, Дора, золотомъ! были послднія слова Сиднея.— Золото нельзя выслдить, а банковые билеты можно.

Но завтра, не смотря на то, что былъ ясный весенній день, мистрисъ Гэмли не вызжала. Она очень похудла и казалось упавшею духомъ. Всему причиной была Патриція. Ття Гэмли, вслдствіе того, отказалась выхать, къ величайшей радости Доры, и Дора выпросила позволенія прокатить Патрицію въ колясочк съ упряжью двухъ пони мышиной масти, колясочка и упряжь были подаркомъ мистера Гэмли ко дню рожденья Доры. Экипажъ былъ прелестной игрушкой, голубая упряжь съ серебромъ и пирамидой серебряныхъ колокольчиковъ и голубыхъ помпоновъ у хомутовъ.

По просьб Доры, молодыя двушки получили въ провожатые пажа. Дора сказала, что не хотла бы брать лакеевъ, когда мистрисъ Гэмли была дома, это было непочтеніемъ къ ней, и мистрисъ Гэмли, передавая объ этомъ мужу, замтила: какія деликатныя чувства у Доры! Затмъ, Дора позаботилась наполнить яблоками игрушечный бисерный мшокъ коляски — для Коллинза, маленькаго пажа. Дор нужно было говорить съ Патриціей, и она разсчитала, что мальчикъ, сидя позади нихъ, не разслышитъ словъ, благодаря набитому рту. Она не могла бы подкупить такъ легко взрослаго лакея. Для мальчика это вниманіе, эта предусмотрительность показалась безмрнымъ благодяніемъ, и съ этого дня онъ сдлался самымъ преданнымъ рыцаремъмиссъ Доры, готовымъ за нее въ огонь и въ воду. Увы, еслибы можно было сдлать извстными вс настоящіе поводы женской внимательности и улыбокъ, то много ли бы осталось преданныхъ рыцарей.

Выздъ Доры и Патриціи въ маленькой коляск былъ почти королевскимъ выздомъ. Дворецкій и рядъ лакеевъ въ ливреяхъ выстроились на подъзд, мистрисъ Гэмли смотрла изъ окна, и когда экипажъ покатился по алле великолпныхъ дубовъ, то самъ дворецкій, человкъ, видвшій много на своемъ вку, подумалъ, что молодыя двушки имютъ очень недурной видъ, для молодыхъ лэди, которыя не были аристократками, и что мистрисъ Гэмли можетъ гордиться ими.

Когда он выхали за ворота, Дора поспшила плнить сердце Коллинза и очаровать Патрицію, передавъ корзинку съ яблоками.— Вотъ Коллинзъ, я для васъ взяла яблоковъ, говорила она, сіяя самой нжной женственностью и внушая Патриціи искреннее восхищеніе къ идеалу, подражать которому ее научали.

Дора, помолчавъ, заглянула въ лицо Патриціи и сказала:

— Я боюсь, вы нездоровы, милая, что съ вами?

— Я здорова, почему вы думаете, что я больна?

— Но куда длась ваша веселость? Вы смотрите такой несчастной.

— Я несчастна, зная то, что я знаю, Дора.

— Обо мн?

— О васъ.

— Чего же тутъ огорчаться? спросила спокойно Дора.— Вы тутъ ни при чемъ, и вы не пострадаете нисколько, если все узнается.

— О Дора! И это ваши понятія о жизни? Неужели вы думаете, что нельзя страдать за другихъ?

Дора сдлала свою привычную гримаску.— Хорошо говорить тмъ, кто не замшанъ въ непріятности, но т, которые несутъ ихъ, знаютъ, какъ легко это страданіе за другихъ.

— Дора! не говорите такъ! вскричала Патриція, и глубокая искренность слышалась въ голос ея.

— А я говорю такъ, упорно повторяла Дора.— Вотъ теперь, вы увряете, Патриція, что любите меня, страдаете за меня, а что же вы длаете? вы въ десять разъ ухудшаете мое положеніе тмъ, что хандрите и тоскуете, такъ что не знаешь, что длать съ вами. Я должна быть мужественной и веселой, я, которая страдаю дйствительно. А мистрисъ Гэмли еще, пожалуй, замтитъ. Это ребячество и эгоизмъ, Патриція.

— Дора, я не могу выносить мысль, что вы живете среди этой лжи.

— Будьте благоразумны, Патриція. Чего же вы добьетесь тмъ, что тоскуете? испортите себ цвтъ лица и заставите мистрисъ Гэмли допрашивать о причин, — ну, допустимъ, что я была глупа, безумна, преступна, если хотите, но, что сдлано, того не воротишь. Теперь нужно одно — скрывать.

— Теперь нужно одно — сказать.

— И что же будетъ? Меня выгонятъ, не давъ и шести пенсовъ, отецъ Сиднея выгонитъ и его. Онъ не учился ни чему, онъ не можетъ добывать содержаніе. Что же, голодать намъ?

— Вы не будете голодать, Дора, вы можете учить дтей. На вашемъ мст я бы все предпочла этой жизни лжи.

— Я не могу учить. Я никогда не учила, у меня нтъ знакомыхъ, а ученики не являются по желанію.

— Но другія живутъ же трудомъ. Почему же вы не можете?

— Но я ненавижу учить, потому что ненавижу дтей.

— О Дора!— Патриція страстно любила дтей.

— Что же, лучше бы было, еслибы я скорчила нжную гримасу и сказала: я обожаю дтей. Я думала, вы любите правду.

— Да. Но правда должна быть прекрасна.

— Вы видите, какая я безнравственная и не сентиментальная женщина. Я не знаю ни прекрасной, ни безобразной истины, я знаю только, что можетъ быть очень неудобное открытіе для меня и потому удобне молчать.

— Мы разно созданы, вздохнула Патриція.— Я не могла бы сдлать этого, даже чтобы спасти мою жизнь. Совсть…

Дора улыбнулась.— Совсть! вскричала она, ударивъ своихъ пони.— Я всегда замчала, что когда поди собираются сдлать что нибудь дурное, измнить или поступить эгоистично, то заговорятъ о совсти. Я не имю претензіи ни на возвышенныя чувства, ни на идеальную правдивость, но еслибы вы были въ такой бд, какъ я, то я не стала бы говорить о своей совсти, но помогала бы вамъ изо всхъ силъ.

— Вы знаете, что я не выдамъ васъ, Дора, и что я всегда готова помочь вамъ.

— Въ первомъ я не уврена, а второе вы можете доказать даже сегодня, если хотите, сказала Дора.

Патриція отшатнулась отъ нея въ испуг.

— Я? Нтъ! сказала, она.

— О не пугайтесь, смялась Дора.— Я не буду просить васъ возмутить вашу драгоцнную совсть, я только хочу попросить васъ размнять чекъ, вотъ и все.

— Разумется, я это сдлаю. Но отчего же вы сами не можете сдлать этого, Дора?

— О маленькая, любопытная кошечка! У меня есть немного денегъ въ банк, и я хочу достать ихъ для Сида. Ему приходится плохо теперь, бдняжк, и я должна помочь ему. Патриція, онъ мой мужъ и это мой долгъ, заключила она тономъ врной жены.

— И вы не хотите, чтобы Гэмли узнали, что вы вынули деньги?

— Ни за что въ мір! Это погубитъ меня! Сидъ снова положитъ деньги въ банкъ и никто ничего не узнаетъ, если вы предъявите чекъ, все узнается, если предъявлю я.

Тайны банковыхъ операцій были неизвстны Патриціи и она слпо поврила всему.

— Это мой долгъ, повторила выразительно Дора.

— Да, отвчала Патриція.

Дора вздохнула вздохомъ облегченія и мило улыбнулась.

— Вы добрая двочка, Патриція, я должна это сказать — и она нжно глядла ей въ лицо.— Я теперь продусь по Лондонской дорог, а на обратномъ пути мы задемъ въ Мильтоунъ. Я остановлюсь у Мартина, мн надо купить кисеи, а вы сходите въ банкъ и размняете чекъ. Онъ на сто фунтовъ, спросите золотомъ.

— Хорошо.

— И вы не скажете никому? И вы не выдадите меня?

— Нтъ, отвчала Патриція.

— Поклянитесь! сказала Дора съ такой серьезностью и почти торжественностью, которыя показались бы очень странными всмъ, кром Патриціи.

— Да, клянусь, отвчала Патриція.

— Дайте руку.

Патриція взяла обтянутую изящной перчаткой ручку Доры и сжала въ обихъ рукахъ.

— Вы можете положиться на меня, моя милая. Я надюсь, что всегда исполняю то, что общаю.

Затмъ Дора приложила вс усилія очаровать Патрицію, объясняла ей вс особенности характера тти Гэмли и указывала, въ чемъ она погршала, говорила съ особеннымъ уваженіемъ о Флетчерахъ, съ которыми прекратили вс сношенія изъ-за Алисы Гартъ, тономъ матроны оцнивала лорда Мерріана, съ нжнымъ сочувствіемъ о страданіяхъ народа и съ глубокимъ сожалніемъ о необъяснимой тайн, изъ-за которой прогнали Алису Гартъ. Ни одна фибра, въ этой натур изъ лебяжьяго пуха, не вилась въ ту сторону, въ какую не слдовало. Катанье было очарованіемъ для Патриціи. Дора была Цирцеей своего рода, она не уродовала, но ослпляла своихъ поклонниковъ.

Но ей слдуетъ отдать справедливость: она въ продолженіи катанья чувствовала глубочайшую ненависть къ Сиднею, принудившему ее играть такую роль и нчто въ род благоговйной жалости къ двушк, которую она такъ безчестно обманывала, и горькіе порывы самообвиненія поднимались иногда, какъ подземные горькіе источники выступаютъ иногда на поверхность прудовъ. Впрочемъ, самообвиненіе было не въ натур Доры, и горькій источникъ тотчасъ скрывался въ свое подземное русло.

Наконецъ, он остановились у Мартина. Коллинзъ соскочилъ взять лошадей подъ уздцы. Дора поспшила незамтно сунуть Патриціи въ руку листочекъ бумаги и шепнуть:

— Только передайте это черезъ конторку. Не развертывайте его. Васъ спросятъ: какъ вы хотите получить? отвчайте: золотомъ.

Патриція ушла исполнить порученіе и вскор вернулась съ парусиннымъ мшкомъ, въ которомъ было сто свтлыхъ совереновъ. Никогда еще подлогъ не совершался такъ быстро, такъ легко, такъ доврчиво. Сидней имлъ полное право хвалить умъ и находчивость Доры.

Слдующій мсяцъ прошелъ, какъ медовый мсяцъ супружества. Сидней избавился на время отъ пристававшихъ съ ножомъ къ горлу кредиторовъ и имлъ еще въ запас денегъ на удовольствія, слдовательно, онъ былъ въ отличнйшемъ расположеніи духа, былъ снова нжнйшимъ любовникомъ и свиданія его съ Дорой были мирны и счастливы, потому что и Дора, съ своей стороны, послдними сценами разочаровалась въ надежд порвать цпь, какъ и въ надежд выиграть первый призъ лорда Мерріана, примирилась къ мыслью, что Сидней лучше, чмъ никто, и утшала себя своими тайнами.

Лордъ Мерріанъ теперь постоянно бывалъ въ Эбби-Хольм и невозможно было ошибаться на счетъ значенія его посщеній. По всему было видно, что графъ и графиня Двдэль не имли ничего противъ выбора сына, потому что обихъ молодыхъ двушекъ тоже часто приглашали въ Куэстъ. Патриція не была двушкой того типа, изъ котораго графиня желала бы выбрать жену своему сыну, но графиня знала своего сына и предпочитала шелковую узду мундштуку. Если Патриція получитъ богатое приданое, то можно на время смотрть сквозь пальцы на недостатокъ манеръ ея, а въ будущемъ положиться на педагогическое искуство графини. И графиня изучала Іоанну д’Аркъ сына и была довольна своимъ изученіемъ. Патриція не могла полюбить графиню, какъ полюбила Катерину Флетчеръ, ей было не по себ съ нею, въ роскошномъ и чинномъ Куэст, но любящее сердце ея не могло не отвтить на ласку. Патриція одна не видла и не понимала ничего, и еслибы поняла, то ей было бы еще боле не по себ съ графиней въ Куэст.

Гэмли съ величайшимъ самодовольствіемъ слдили за развитіемъ этихъ отношеній. Въ лэди Мерріанъ величайшіе недостатки Патриціи превратятся въ лучезарныя добродтели. Ття Гэмли почувствуетъ, что Патриція сторицей отплатила ей за вс заботы и попеченія, за вс вынесенныя ради нея тревоги, непріятности и головныя боли, а мистеръ Гэмли преклонится передъ нею, какъ передъ божествомъ, которое вознесло его еще выше. Онъ готовился дать ей великолпное приданое, приданое, равное тому, которое назначали въ своихъ планахъ графъ и графиня. Онъ зналъ, что это будетъ выгодное помщеніе денегъ и былъ готовъ каждую минуту подписать чекъ.

Солнечные дни мая принесли надежду и радость всмъ, кром Патриціи. Она была, попрежнему, подавлена жизнью Гэмли и скучала о Флетчерахъ. Флетчеры тоже не особенно радостно слышали мильтоунскія всти объ ожидаемомъ союз Куэста и Эбби-Хольма. Генри Флетчеръ, встртившій какъ-то троихъ молодыхъ людей вмст, сказалъ только сестр, я спрашиваю: будетъ ли Патриція счастлива въ этой сфер, лордъ Мерріанъ не довольно смлъ и честенъ для нея.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.

I.
Искусъ.

День, когда мистеръ Гэмли сводилъ свои счеты въ банк, прошелъ своимъ чередомъ, и книги чековъ и счетныя книги были присланы въ Эбби-Хольмъ. Онъ сидлъ въ своемъ кабинет, не въ огромной библіотек, куда Патриція ходила рыться въ толстыхъ книгахъ и зачитываться до того, что мозгъ ея отказывался понимать доле, и гд онъ принималъ почетныхъ гостей, передъ которыми хотлъ выказаться человкомъ культуры, но въ маленькомъ кабинет ворчанья, какъ онъ звалъ его, остря надъ словомъ boudoir, и который мебельщикъ и золотильщикъ отдлали какъ только что вышедшій съ монетнаго двора соверенъ. Онъ самъ былъ въ великолпномъ восточномъ халат, чистый, раздушенный, съ хорошо напомаженными волосами, завитыми и лоснящимися бакенбардами, каждая точка въ немъ дышала довольствомъ, каждая линія говорила о блеск и пышности, онъ былъ обитателемъ вполн приличнымъ этой великолпной, цвтистой, раззолоченной комнаты. Онъ сидлъ въ большомъ кресл, сводя балансъ книги чековъ, свои взносы и требованія, методично и съ самодовольстіемъ, онъ былъ олицетвореніемъ нашего вка, пошло-довольнаго, чувственнаго, счастливаго однимъ золотомъ. Въ житейской дол его не было ни малйшаго тернія, даже ни одна дерзкая муха не вторгалась возмутить сладость его жирнаго покоя и благоуханіемъ умащенные кудри.

Чекъ за чекомъ и предъявителя за предъявителемъ, росписки и векселя, дивидендъ и ренту отмчалъ онъ по своимъ книгамъ и результатъ былъ вполн удовлетворителенъ. Какъ вдругъ онъ издалъ нчто въ род изумленнаго фырканья и вскочилъ самымъ вульгарнымъ прыжкомъ съ своего кресла. Чекъ, который не былъ его чекомъ, но былъ подписанъ съ такой мастерской поддлкой подъ его руку, что онъ едва не призналъ подпись за свою, выпалъ изъ кучи чековъ. ‘Уплатить мн, или подателю сто фунтовъ’, подпись: Джэбезъ Гэмли, числомъ около трехъ недль тому назадъ. На мигъ онъ усомнился въ томъ, что видлъ. Но какъ онъ ни разсматривалъ его со всхъ сторонъ, то былъ чекъ за его подписью, и сто фунтовъ были списаны съ его баланса въ банк. Это была поддлка подписи, но исполненная такъ мастерски, что нужна была вся увренность мистера Гэмли въ собственной образцовой аккуратности, чтобы не признать этотъ чекъ своимъ собственнымъ.

Наглядвшись на чекъ до того, что у него зарябило въ глазахъ, мистеръ Гэмли нсколько разъ поврилъ вс цифры баланса, рылся до утомленія въ своихъ книгахъ и бумагахъ и не пришелъ къ другому результату, кром необходимости послать сломя голову верхового въ банкъ съ запиской къ мистеру Уэльзу, управляющему банкомъ. Записка имла результатомъ появленіе самого мистера Уэльза, тоже сломя голову.

— Здсь какая-то тайна, Уэльзъ, сказалъ мистеръ Гэмли, похлопывая чекъ указательнымъ пальцемъ.— Вотъ клочекъ бумаги, который я не подписывалъ, я въ томъ присягну.

— О конечно, сэръ, конечно, мы увидимъ! отвчалъ мистеръ Уэльзъ успокоивающимъ тономъ.

Онъ подумалъ, что богачъ сбился въ своихъ разсчетахъ,

— Я полагаю, что могу признать свою подпись? сказалъ высокомрно мистеръ Гэмли.

— Безъ сомннія, сэръ. Но когда членъ вашего семейства предъявляетъ намъ чекъ подписанный — или повидимому подписанный, скажемъ это, чтобы не спорить,— вашей рукой, то разв можемъ мы подозрвать какую бы то ни было ошибку? особенно съ такою подписью, отвчалъ мистеръ Уэльзъ.— Я случайно знаю все, потому что былъ въ банк, когда предъявляли чекъ, и помню это дло во всхъ подробностяхъ.

Онъ взялъ нсколько чековъ, одинъ за другимъ и сличалъ ихъ съ тмъ, котораго не хотлъ признать мистеръ Гэмли. Самый опытный экспертъ не могъ бы найти разницы между этимъ чекомъ и тми, которые признавалъ мистеръ Гэмли. Образъ вписыванья словъ на бланк былъ тотъ же самый, а ‘Джэбэзъ Гэмли’ былъ факсимилемъ. Какъ и вс люди его типа, мистеръ Гэмли никогда не могъ одолть вполн вс таинства каллиграфіи. Онъ говорилъ высокопарно, но писалъ грубымъ, сжатымъ и неразборчивымъ почеркомъ безграмотныхъ, подпись его однако была для него чудомъ искуства. Съ особеннымъ трудомъ изобрлъ онъ подпись, которую считалъ неподражаемой. Росчеркъ, которымъ онъ сплеталъ H, начальную букву его фамиліи съ Z, оканчивавшимъ его имя, казался ему чудомъ изобртательности, но именно оттого, что росчеркъ этотъ выводился съ такимъ трудомъ, его было очень легко поддлать. Об подписи имли тотъ же росчеркъ, петли его приходились на тхъ же мстахъ и три точки посередин стояли такъ же ровно, какъ будто были налитографированы.

— Какой членъ моего семейства? Сдлайте одолженіе назвать мн его, спросилъ мистеръ Гэмли тономъ удивленія.

— Одна изъ молодыхъ лэди. Я не знаю ея имени.

Румяное лицо мистера Гэмли поблднло немного. Одну минуту онъ не въ силахъ былъ сказать ни слова. Напалъ ли онъ на слдъ тайны? начавшись пропажей десяти совереновъ, теперь она уже переходила въ дерзостное преступленіе? О Дор не могло быть и рчи. Но возможно ли, что Патриція, со всею ея прямотой, видимой честностью, наивностью была только воровкой? что она поддлала подпись? а если да, то за чмъ? По чьему наущенію? ‘Она такая большая дура, что никакъ не сдлала бы этого одна’, говорилъ онъ себ. Кто былъ ея сообщникомъ? кто подучилъ ее?

Мистеръ Гэмли не былъ жестокимъ человкомъ, за исключеніемъ людей, знавшихъ его, когда онъ босоногимъ мальчишкой заработывалъ по шести пенсовъ въ день. Онъ жаллъ Патрицію, не только ради жены, но и ради ея самой, но онъ былъ судьей, не только хозяиномъ дома и мужемъ, и у него были обязанности къ обществу, которыя онъ долженъ былъ исполнять, какъ гражданинъ и честный человкъ. У него были тоже обязанности въ отношеніи Доры. Онъ быстро обдумалъ все это. Ему нужно было доказать мистеру Уэльзу, что молодая лэди, членъ его семьи, о которой было говорено, не Дора Дрмнондъ, его кузина. Это не могло быть, то была, наврное другая. Даже для мистера Гэмли, олицетворенія нашего вка поклоненія золоту, жизнь потеряла бы цну, если бы онъ обманулся въ Дор Дрммондъ. Нтъ, ни одно подозрніе не должно коснуться ея чистой головы. Выборъ былъ очень печаленъ, ему жаль было бдную, преступную молодую двушку,— глубоко жаль, если она будетъ уличена, но справедливость того требовала.

Онъ позвонилъ.

— Попросите обихъ молодыхъ лэди сюда, сказалъ мистеръ Гэмли вошедшему лакею.

Черезъ нсколько минутъ явились об молодыя двушки, такъ же спокойно, какъ и всегда, только Дора была крошечку блдне обыкновеннаго. Граціозно, съ полнйшимъ самообладаніемъ и въ тоже время нисколько не выставляя себя, она вошла, слегка склонившись и съ нжной улыбкой на лиц, за нею шла Патриція, высокая, стройная, большіе глаза ея, вопросительно и дтски чисто смотрвшіе на жизнь, остановились на мистер Гэмли съ выраженіемъ любопытства, смшаннаго съ удивленіемъ. Зачмъ позвалъ ихъ мистеръ Гэмли?

— Прошу васъ ссть, молодыя лэди, обратился къ нимъ мистеръ Гэмли, съ величественнымъ движеніемъ руки.

Двушки, удивленныя, сли. Патриція, удивленная непритворно, Дора мастерски разыгрывавшая удивленіе. Она знала заране все, что должно произойти, знала, что начинался искусъ Патриціи, и что судьба ея лежала въ рукахъ бдной двушки. Одинъ взглядъ на управляющаго банкомъ, на открытую книгу чековъ, на уничтоженные чеки и на тотъ чекъ, лежавшій на верху груды чековъ неуничтоженнымъ — объяснилъ ей все, но она сла съ невозмутимымъ спокойствіемъ и ждала съ самымъ кроткимъ вниманіемъ.

— Которая изъ обихъ молодыхъ лэди? спросилъ мистеръ Гэмли съ тайной надеждой, что была ошибка, и что лицо, предъявившее чекъ, окажется служанкой въ воскресномъ плать, назвавшейся именемъ которой нибудь изъ молодыхъ лэди Эбби-Хольма, а гибель служанки была, разумется, дломъ пустяшнымъ.

— Вотъ эта, отвчалъ мистеръ Уэльзъ, указывая на Патрицію. Патриція открыто взглянула ему въ лицо, Дора, искоса взглянувъ на нее, тоже подняла хорошенькую головку и взглянула на управляющаго.

— Вы въ томъ уврены? И голосъ мистера Гэмли, не смотря на вс его усилія, дрогнулъ.

Онъ не особенно любилъ Патрицію, но обвинять ее въ шутливости, излишней энергіи, неженственной неуступчивости одно дло, а обвинять въ поддлк подписи — другое.

— Спросите сами молодую лэди, сэръ, сказалъ мистеръ Уэльзъ.

— Вы совершили это дло, миссъ Кэмбаль? спросилъ мистеръ Гэмли, нарочно называя ее по фамиліи, чтобы ни на одинъ мигъ нельзя было заподозрить имя Доры.

— Совершила что? спросила Патриція.

Въ эту минуту вошла мистрисъ Гэмли. Она не допускала никакого судилища въ Эбби-Хольм, въ которое бы не пригласили ее, и тамъ, гд были двушки, тамъ по праву было и ея мсто.

— Полноте, это ужь черезчуръ. Вы предъявляли этотъ чекъ въ банкъ третьяго числа? спросилъ мистеръ Гэмли.

— Я предъявляла чекъ, но не помню, было ли то третьяго числа, отвчала Патриція,— и я не знаю, тотъ ли это чекъ, или другой?

— Такъ вы не сами сдлали это? снова спросилъ мистеръ Гэмли.

— Сдлала что? Я не понимаю, отвчала она.

— Такъ я буду выражаться ясне. Подписали ли вы или нтъ чекъ моимъ именемъ, чекъ на сто фунтовъ, по которому слдовало уплатить мн или подателю, чекъ, подписанный Дзкэбезъ Гэмли, и поддланный подъ мою подпись? то-есть, сдлали ли вы фальшивую подпись или нтъ?

Патриція вскочила.

— Я поддлала подпись! Нтъ! Вы сошли съума, мистеръ Гэмли.

— Не вы ли? возразилъ онъ значительнымъ тономъ.

Она обернулась къ тетк и, протянувъ руку, закричала: ‘Ття!’ Голосъ ея и движеніе говорили: ‘защитите меня отъ оскорбленій этого человка’.

Мистрисъ Гэмли подошла къ ней и положила руку на ея плечо.— Дитя не способно на такой поступокъ, сказала она.

Патриція вскинула голову съ прежнимъ свободнымъ, гордымъ порывомъ и горячо поцловала длинную, худую руку.— Благодарю васъ, ття, сказала она просто, и взглянула на Дору.

Дора сидла, опустивъ глаза и молчала.

— И я тоже думаю, лэди, отозвался поспшно мистеръ Гэмли:— ваша племянница не обладаетъ тмъ знаніемъ дла, которое необходимо на такую штуку, но она могла быть орудіемъ въ чьихъ-нибудь рукахъ, какъ я полагаю. Я хочу добраться до конца и узнать, въ чьи руки она попалась. Лицо, которое дало ей чекъ, должно было знать, что онъ фальшивый.

Медленно истина начала выясняться для Патриціи.

— Вы говорите, что этотъ чекъ подлогъ? спросила она, остановивъ глаза на стол, гд лежалъ чекъ, и не поднимая ихъ на мистера Гэмли.

— Да, подлогъ, отвчалъ онъ.

— И что каждый, кром меня, догадался бы, что это подлогъ.

— Каждый, повторилъ съ торжественнымъ паосомъ мистеръ Гэмли.— Я сказку, что каждый, вылупившійся изъ скорлупы цыпленокъ, кром миссъ Кэмбаль, понялъ бы этотъ фактъ.

И Патриція снова посмотрла на Дору, на лиц ея было столько муки, но вмст съ тмъ и твердой ршимости. Дора смотрла на мистрисъ Гэмли, повторяя: ‘бдняжка, милая, какъ мн жаль васъ’.

— Но вы предъявили этотъ чекъ третьяго числа въ банкъ, вы въ томъ сознаетесь? сказалъ мистеръ Гэмли.

— Да, этотъ чекъ, или похожій на него. Я не видла то, что предъявляла.

— И вы получили деньги?

— Да. Мн выдали сто фунтовъ золотомъ. Она говорила медленно и отчетливо.

Мистрисъ Гэмли отняла руку отъ ея плеча.

— Вы говорите, что не видли чека? продолжалъ мистеръ Гэмли допросъ тономъ слдователя.

— Нтъ. Бумага была сложена, и я передала сложенной.

— И вы получили сто фунтовъ золотомъ?

— Да.

— Куда длась эта сумма? Она значительна и поднять ее было тяжело для молодой лэди.

— Я не могу отвчать вамъ.

— Вы сами употребили эти деньги?

— Нтъ! былъ негодующій отвтъ.— Неужели вы думаете, что я сдлала это для себя!

— Такъ для кого же? Кто воспользовался деньгами?

— Я не могу сказать вамъ, мистеръ Гэмли.

Дора слегка отерла нижнюю губу вышитымъ платкомъ и перевела духъ неслышно, но вздохъ походилъ на рыданіе.

— Вы отдали деньги лицу, которое дало вамъ чекъ?

— Да.

— И вы не имли понятія, что это былъ фальшивый чекъ?

— Я? О нтъ, въ самомъ дл, отвчала съ силой Патриція.— Чекъ былъ данъ мн лицомъ, которое сказало мн, что чекъ ихъ собственный. Патриція съ намреніемъ сдлала вульгарную грамматическую ошибку, за которую такъ доставалось мистеру Гэмли отъ тти Гэмли. Еслибы она сказала его или ея, то выдала бы полъ лица.

— Но какъ вы довели себя до того, что васъ просили сдлать это? Милосердое небо! Кто могъ просить васъ? вскричала отчаянно ття Гэмли.

— Я не скажу этого. Я общала молчать и сдержу свое слово, отвчала твердо Патриція.

— Я думаю, сказалъ мистеръ Гэмли съ очень непріятной, но не злобной торжественностью:— что еслибы я могъ убдить васъ, молодая лэди, въ ущерб, который этотъ лоскутъ бумаги нанесъ мн, то вы поймете, что вашъ долгъ выдать преступника.

— Мн очень жаль, мистеръ Гэмли, отвчала Патриція смиренно, но твердо:— но я дала слово.

— А если, вслдствіе вашего отказа въ сознаніи, которое имю право требовать отъ васъ, я заключу, что вы хитре, чмъ кажетесь, что вы выдумали эту исторію, чтобы прикрыть поддлку чека, что вы сами поддлали мою подпись, разсчитывая, что мое уваженіе къ жен моей и вашей тетк, не позволитъ мн преслдовать васъ карой законовъ — что тогда? спросилъ свысока владлецъ Эбби-Хольма.

— Тогда я должна буду снести и это, отвчала Патриція неслышнымъ голосомъ.— Я не знала, что меня замшали въ безчестное дло. Но я дала слово.

— Это страшный сонъ! Поддланный чекъ, и Патриція предъявила его! страшный сонъ! И ття Гэмли приложила руку ко лбу.— Понимаете ли вы, что это, Дора?

— Нтъ, милая, нжно отвчала Дора.

— И вы не можете придумать, чмъ помочь? Въ слабомъ голос ея слышалось искреннее, почти трагическое отчаяніе.

— Нтъ, милая, снова отвчала Дора.

— Припомните, что вы длали въ этотъ день, гд были вы, миссъ Кэмбаль, третьяго числа этого мсяца?

— Каталась съ Дорой.

Глаза всхъ обратились на Дору, которая, съ видомъ невинности, встртила ихъ взглядомъ чистыхъ голубыхъ глазъ, и потомъ перевела ихъ на Патрицію, съ выраженіемъ недоумнія и ожиданія.

— Катались съ Дорой, хорошо. Начнемъ съ этого. Гд? допрашивалъ мистеръ Гэмли.

— Сначала въ Гринъ-Лэнз, а потомъ въ Мильтоун.

— А въ Мильтоун какъ все случилось?

— Я оставила Дору у Мартина и пошла въ банкъ.

Допросъ не привелъ ни къ чему.

— Дора! вскричала злобно ття Гэмли:— помогите объяснить, эту страшную тайну.

Дора подняла глаза и взглянула на Патрицію.

— Я не могу, отвчала она.— Я знаю только, что Патриція оставила меня въ лавк Мартина и ушла, когда я спросила ее, она сказала, что ей надо размнять чекъ. Я не спрашивала. Я не могла думать, что тутъ есть что-нибудь дурное, и не обращала на это вниманія до сегодняшняго дня.

Патриція слушала ее, не двигаясь, не смотря на нее, не дыша. Она окаменла, какъ статуя. Черты лица ея застыли въ суровой неподвижности. Все стало мгновенно ясно для нея. Она поняла что такое была Дора, которую она обожала такъ благоговйно такъ преданно.

— Какъ же вы говорили, что ничего не знаете? злобно повторяла ття Гэмли.

— Я и не знаю ничего, милая, смиренно говорила Дора.

— Какъ же вы позволили Патриціи одной идти въ банкъ? Какъ же вы намъ не сказали? Разв можно позволять мнять деньги въ банк двушк, которая ничего не знаетъ, двушк ея лтъ?

— Можетъ быть… разумется, я должна была сказать вамъ, сказала Дора, подходя къ мистрисъ Гэмли съ самой покорной лаской.— Но я не обратила на это вниманія тогда и совершенно забыла объ этомъ посл.

Патриція отступила отъ тти Гэмли, когда подошла Дора.

— Я вижу, что мн ничего не остается боле, сказалъ мистеръ Гэмли, обращаясь къ мистеру Уэльзу:— прошу васъ забыть эту домашнюю сцену, эту семейную драму, какъ я называю ее, и замтьте, Уэльзъ, я принимаю этотъ чекъ. Тутъ есть тайна, но будь я повшенъ, если могу разгадать ее! Само собой, я не стану преслдовать судомъ племянницу мистрисъ Гэмли, чтобы разгадать ее. Молчите же о томъ, что вы слышали, а затмъ — доброе утро.

Мистеръ Уэльзъ откланялся, и удалился отъ великаго человка, отягченный тайной, боле тяжелой, чмъ вс, какія ему приходилось знать на вку.

И когда онъ ушелъ, настало тяжелое время для Патриціи.

Ття Гэмли, защищавшая ее при постороннемъ ради фамильной гордости и чувства женскаго достоинства, теперь обрушила всю тяжесть своего гнва на Патрицію. Ття Гэмли забыла, что ручалась за ея честь своему мужу, и теперь объявила, что Патриція обезчестила себя, прахъ отца и дяди, фамильное имя. Даже если смотрть на поступокъ ея съ самой благопріятной точки зрнія — она была позоромъ семьи. Если она не сама сдлала подлогъ, то должна сказать, чьимъ орудіемъ она была, сохраняя тайну, она соучастница преступленія.

Мистеръ Гэмли выдвинулъ тяжелую артиллерію своего краснорчія вслдъ за аттакой жены, онъ напыщенно и пространно говорилъ объ обязанностяхъ ‘питомицы’ его, если онъ можетъ такъ назвать ее, въ отношеніи своего опекуна, объ обязанностяхъ ‘гостьи’ его къ государству въ качеств гражданки, объ обязанности всхъ гражданъ повиноваться закону, недостойнымъ представителемъ святости котораго онъ былъ, и всего боле объ уваженіи, которое она обязана была имть къ нему, лакъ хозяину, какъ мужу ея ттки.

Патриція слушала покорно, сознавая, что они правы съ ихъ точки зрнія и неизмнно и на просьбы, и на угрозы отвчая только:

— Я не могу, или я не должна.

Наконецъ, ття Гэмли въ бшенств сказала:

— А я скажу вамъ, что вы это сдлали, Патриція, и никто другой. Нелпо подумать, чтобы двушка вашихъ лтъ была бы кошкой, достававшей каштаны для другого. Вы украли и десять фунтовъ, которые такъ таинственно исчезли.

— Ття! не говорите этого! вскричала Патриція, закрывъ руками лицо, и потомъ, протянувъ ихъ съ умоляющимъ видомъ, сказала:— скажите, ття, что вы не врите тому, что говорите? Скажите, ття, милая ття! скажите ради милаго дяди, ради покойнаго отца!

— Сознавайтесь, Патриція, прозвенлъ жесткій, металлическій голосъ тти Гэмли.

— Я не могу, ття! Я не должна! О, врьте мн, я невинна! Дора! скажите имъ, что я цевинна!

— Какъ могу я сказать это, Патриція, отвчала Дора съ искреннимъ сожалніемъ:— я уврена, что вы невинны, но какъ могу я сказать имъ это положительно?

— Это жестоко! сказала Патриція, и съ глухимъ, тяжелымъ рыданіемъ отвернулась къ окну и безсознательно смотрла на траву и распускавшіяся деревья, освщенныя солнцемъ, и ей думалось, какъ все свжо и полно жизни, и какой свтлый солнечный день! о! еслибы она могла вырваться отсюда на свободу и миръ природы!

Они оставили ее на нсколько минутъ размышленіямъ ея, потомъ мистеръ Гэмли подошелъ, взялъ ее за руку и сказалъ:

— Вы обдумали, молодая лэди, вы сознаетесь и скажете намъ все?

Она трогательно взглянула ему въ лицо.

— Я не должна! зарыдала она и спрятала лицо на его плеч.

— Полноте, полноте, говорилъ, гладя ее по голов, мистеръ Гэмли, котораго это движеніе примирило съ Патриціей: — я бы два раза отдалъ сто фунтовъ за то, чтобы это не случилось! Бдная молодая лэди! какъ могли вы быть такой дурочкой, милая моя? Мн жаль васъ, но клянусь св. Георгомъ, вы такая большая дурочка, что вамъ не прожить въ свт. Положительно, вы большая дурочка.

И онъ отстранилъ ее, онъ не хотлъ приласкать Патрицію при жен, особенно когда Патриція оказалась такой преступницей. Нсколько стыдясь себя, онъ поднялъ искаженное лицо, лежавшее на плеч, и отвелъ нервно обхватившія его и дрожавшія руки.

— Ступайте въ свою комнату, Патриція, сказала сурово ття Гэмли.— И не показывайтесь мн на глаза, пока вы не сознаетесь, или что вы сами совершили этотъ грхъ, или кто были ваши сообщники. Ступайте, я говорю вамъ. Дора, оставьте ее, она не стоитъ того, чтобы вы коснулись ея.

Дора, заплакавъ искренними слезами, перепуганная и каясь въ душ, хотла подойти приласкать Патрицію. Патриція отступила отъ нея.

— Да, оставьте меня, сказала она измнившимся голосомъ.

Ття Гэмли и супругъ ея замтили это движеніе и приняли его за сознаніе преступности, Патриція считала себя недостойной прикосновенія Доры, и ття Гэмли затряслась будто отъ электрическаго удара. Дора, вспыхнувъ по корни волосъ, отступила, опустивъ глаза. Она казалась олицетвореніемъ невинности, краснющей за грхъ и въ то, же время сожалющей глубоко гршника, Патриція — олицетвореніемъ грха, уважающаго невинность. И самъ ангелъ съ неба не могъ бы убдить супруговъ Гэмли въ оборотной сторон медали.

— Прощайте, ття, вы несправедливо обвинили меня. Я невинна, я не знала ничего, сказала Патриція передъ уходомъ.

— Уходите молча!— и ття Гэмли сдлала повелительный жестъ рукой.— И знайте, что васъ считаютъ здсь воровкой,— слышите ли вы это слово?— воровкой, пока вы не сознаетесь и не возвратите деньги.

Патриція ушла, не промолвивъ ни слова, и тогда силы тти Гэмли, оставили ее, и она упала въ обморокъ.

— Проклятая двчонка! Она уморитъ свою ттку! крикнулъ свирпо мистеръ Гэмли.

Провидніе могло убрать съ его дороги старуху ‘лэди’ его, когда Ему было угодно, но мистеръ Гэмли не хотлъ, чтобы она умерла такъ скоро и безпорядочно. Онъ хотлъ продлать вполн прилично и пышно весь процессъ ухаживанья за больною,— докторъ долженъ былъ дежурить каждый день, и, сверхъ того, знаменитости медицины должны были прізжать для консультаціи, сидлка должна быть выписана изъ лучшей больницы Лондона, и все сосдство должно было ежедневно присылать гонцовъ справляться о состояніи здоровья, болзнь мистрисъ Гэмли должна была взволновать Мильтоунъ и окрестности, быть предметомъ всхъ разговоровъ. Умереть такъ вдругъ въ припадк бшенства, потому что племянница ея поддлала его подпись на чек, было такимъ выходомъ изъ этого міра, какого онъ не желалъ для своей престарлой ‘лэди-супруги’, и онъ снова повторилъ: ‘Проклятая двчонка!’ Потомъ, взглянувъ на Дору, хлопотавшую около мистрисъ Гэмли, шепнулъ ей съ нжностью:

— О, милая! Что бы мы стали длать безъ васъ!

Дора, склонившись надъ мистрисъ Гэмли, плакала, повторяя:— бдная, милая!

— Не плачьте, Дора, сказалъ мистеръ Гэмли, хотя самъ былъ взволнованъ, и ему ненавистна была роль, которую онъ игралъ въ этой сцен.— Она не стоитъ вашихъ слезъ, ее не стоитъ жалть, и да проститъ мн небо мою слабость! Я тоже жалю ее, говорилъ онъ, колеблясь между жалостью и негодованіемъ: — она славная молодая двушка,— груба немного, но я не могу поврить, чтобы она была способна на такую грязную штуку. Кто бы могъ подучить ее, не понимаю.

— Это тайна, и намъ придется оставить это дло такъ, и мы никогда не узнаемъ ее, пришепетывала Дора, рыдая, когда Бигнольсъ вбжала помогать своей безчувственной госпож.

II.
Домашній арестъ.

Патриція сидла въ своей комнат, печально стараясь понять свое положеніе и все боле и боле приходя въ тупикъ отъ противорчій между жизнью и ученіемъ правды, и старый вопросъ неотступно вставалъ: гд же правда? Она прожила немного лтъ въ мір, и еще мене мсяцевъ въ искуственномъ мірк Гэмли, но поняла, что общество и самая элементарная мораль — дв враждующія стихіи. Ее учили правд, врности, честности, и она этими качествами оттолкнула ттю Гэмли, нарушила миръ Эбби-Хольма, она видла въ лиц Доры торжествующую ложь. Къ чему же, думала она, учатъ дтей тому, что свтъ гонитъ? Къ чему же гонитъ свтъ то, чему считаетъ долгомъ учить?

День проходилъ, и она не замчала исчезавшихъ часовъ. Она не двинулась съ кресла, на которое сла. Вся прежняя жизнь проносилась передъ нею въ яркихъ картинахъ. Она видла дядю, слышала голосъ его, когда онъ радостно кричалъ ей: ‘Гей, сюда, любовь моя, Пэтъ!’ и морской втеръ разввалъ его серебристые кудри и еще свже блестлъ румянецъ его лица, она слышала полный глубокаго благоговнія голосъ его, когда онъ говорилъ ей свой завтъ: врность, мужество, честность, любовь. И Гордонъ тоже выступалъ передъ нею изъ туманной, дали во всей сил и здоровой красот юности съ его любовью, врой, мужествомъ, жаждой добра, честью! Какъ она жаждала, въ эту минуту, чтобы руки его протянулись къ ней, чтобы взглядъ его, полный любви, остановился на ней! Онъ не писалъ ей вс эти долгіе мсяцы, но она не сомнвалась въ немъ.. Письмо должно было пропасть. Она жаждала всти о немъ, какъ дитя жаждетъ ласки матери.

Несмотря на всю печаль и ужасъ Патриціи, ее охватило странное чувство свободы, когда она очутилась подъ арестомъ. Она была заперта отъ жизни Гэмли. Она могла перенестись мечтой въ милый Барсэндзъ, отдаться свободно своимъ смутнымъ и порой дтски наивнымъ думами о жизни, и никто теперь не требовалъ у ней отчета ни въ мечтахъ, ни въ думахъ. Физическое стсненіе не тяготило ее. Она была уже не той Патриціей, вольной птичкой, которой нуженъ былъ просторъ полей и морского берега Барсэндза, она уже вкусила горькаго плода съ дерева знанія жизни, а вкусившій его человкъ становится уже не тмъ, чмъ былъ.

Наступалъ вечеръ и никто не пришелъ нарушить ея думы. Она замтила это только когда стемнло, тогда она почувствовала голодъ, до этой минуты нервное возбужденіе заглушало потребности природы. Теперь она очнулась и увидла себя не въ Барсэндз съ милымъ дядей и Гордономъ, но у окна своей комнаты въ Эбби-Хольм. Руки и пальцы ея, судорожно сжатые на окн, закоченли, шея и лобъ ныли оттого, что она все время лежала, опершись головой на руки, она очнулась опозоренной и арестанткой на честное слово, обвиненной въ подлог.

Ття Гэмли наложила на Патрицію наказаніе голода. Она считала умерщвленіе плоти спасительнымъ средствомъ для усмиренія буйнаго духа гордыни и возмущенія. Она разсчитывала, что страхъ двушки, которая увидитъ себя покинутой семьей, вынудитъ сознаніе. Еслибы кто сказалъ этой, одушевленной благими намреніями лэди, что она пытала свою племянницу, то она съ негодованіемъ отвергла бы подобное обвиненіе. Пытать — значило завинчивать пальцы, можжить ноги сапогами, рвать тло на дыб или на колес, а переламывать упорство характерной двчонки голодомъ и нравственными оскорбленіями не значило пытать.

Мистеръ Гэмли хотлъ послать обдъ Патриціи и прибавить рюмку хорошаго вина, чтобы она веселе сносила одиночное заключеніе, долгъ гостепріимства не позволялъ ему прибавлять голодъ къ нравственнымъ мукамъ бдной двушки, тмъ боле что она была такою хорошенькою, но мистрисъ Гэмли была женщиной, и мелочныя преслдованія боле въ природ женщинъ толпы, нежели мужчинъ толпы, большинство женщинъ любитъ растравлять булавочными уколами рану отъ удара саблей.

Голодъ и холодъ вполн пробудили Патрицію отъ грзъ и думъ. Стало темно, а ей не несли ни огня, ни пищи. Но она скоре бы умерла съ голоду, чмъ выйти спросить себ чего-нибудь. Наступила ночь. Патриція, по отраженію на голой блой стн передъ окнами, увидла, что взошла луна и засвтились звзды. Она услышала, какъ осторожно задвигались засовы и болты, какъ рзкій двойной ударъ колокола сзывалъ слугъ къ молитв. Тамъ читали: ‘И остави намъ долги наши, яко же и мы оставляемъ должникомъ нашимъ’ и, можетъ быть, главу изъ посланій апостола Павла о милосердіи, или повсть объ Ананіи и Сапфир. Потомъ, она услышала шуршанье богатаго, чернаго шелковаго платья тти по корридору и мимо дверей, своей позорной тюрьмы, и тяжелые величественные шаги мистера Гэмли. Она знала, что вс обитатели Эбби-Хольма отходили ко сну, и Дора тоже шла спокойно спать, какъ и вс.

Патриціи показалось, что сердце ея готово разорваться отъ стыда и печали. Дора, которую она такъ любила, въ которой видла идеалъ женственности, Дора оказалась такой низкой обманщицей. Еслибы это было случайной ошибкой Доры, Патриція снесла бы легче, но это обдуманный замыселъ, обдуманная жестокость. Сердце Патриціи разрывалось — идеалъ ея былъ поруганъ, любовь убита. То была гибель, боле страшная, нежели гибель, грозившая на Сирен, смерть боле печальне, нежели смерть дяди.

Дверь комнаты тихо отворилась и Дора, укутанная въ пеньюаръ изъ атласа и мха, вошла, едва держа въ крошечныхъ ручкахъ огромный подносъ съ обдомъ. Она ласками выпросила у грозной Бигнольсъ чего нибудь пость для бдной арестантки, а Битольсъ, которая знала только, что ‘барышня за что-то не въ милости’ и считавшая позоромъ ‘морить голодомъ ребенка’, съ удовольствіемъ исполнила ея просьбу.

Патриція откинула волосы, упавшіе на глаза, встрепенулась и встала.

— Милое, милое дитя, какъ мн жаль васъ, говорила Дора, поставивъ подносъ и скользя къ Патриціи, какъ ангелъ, посланный къ узнику, съ нжнымъ взглядомъ голубыхъ глазъ и разввающимися по плечамъ золотистыми волосами.— Я принесла вамъ пость.

— Я не буду сть, отвчала Патриція, отворачиваясь и отнимая руки Доры, обвившіяся вокругъ нея.

— Патриція! Неужели вы хотите морить себя съ голода?

— Я не буду сть, пока ття не пришлетъ мн сама. И вы, Дора, не приходите больше. Вы пришли украдкой. Я покончила со всми тайнами и съ вами.

— Вы жестоки, Патриція! и Дора заплакала.

То были искреннія слезы. Дора жалла Патрицію, но что же было длать? Патрицію не убьютъ же, не выгонятъ, черезъ нсколько времени ее простятъ, Дора употребитъ вс усилія, чтобы выставить все въ хорошемъ свт передъ властями Эбби-Хольма и даже найдетъ громкое названіе проступку Патриціи. Если же сказать правду, то Дору ждала гибель. Умная Дора разсчитала все. Еслибы только можно было заставить Патрицію взглянуть на все съ разумной точки зрнія, то время немилости ея будетъ сокращено и даже Патриція, кто знаетъ — выйдетъ изъ этого дла героиней въ глазахъ ‘хозяевъ’.

Но Патриція неспособна была смотрть на вещи съ разумной точки зрнія, у ней былъ свой спартанскій кодексъ.

— Я не жестока, Дора, но я поняла васъ, я не понимала васъ до сегодня, отвчала Патриція, и при блдномъ свт ночника, принесеннаго Дорой, она, блдная, печальная и твердая, казалась двушкой другой расы и другого времени.

— Вы несправедливы ко мн, сказала Дора слабымъ голосомъ.

— Я? Вы воспользовались моимъ сочувствіемъ къ вашему несчастію и сдлали меня участницей преступленія… и я несправедлива? Что должна я думать о васъ? Какое имя должна я дать вамъ?

— Тише Патриція, вы пугаете меня, говорила пригибаясь Дора.

— Пусть ваша совсть пугаетъ васъ. Какъ можете вы жить съ такимъ сознаніемъ? Вотъ что удивляетъ меня!

— Вы съ ума сошли, Патриція, разв я могла поступить иначе? Вы хотите погубить меня.

— Нтъ! Я хочу спасти васъ! Спасти отъ жизни лжи и обмана. Дора, не губите себя!

— Я не смю сказать все, шептала Дора, и низкій страхъ за себя подавилъ вс мысли ея.— Патриція, вы не выдадите меня! Лучше убейте меня.

Патриція взглянула на нее съ сожалніемъ, смшаннымъ съ презрніемъ.

— Вы спрашиваете? Разв вы не знаете, что если я здсь буду умирать медленной смертью, я и тогда сдержу слово.

Дора кинулась ей на грудь.— О, какъ вы добры, какъ мужественны! говорила она съ страстными рыданіями.

Патриція тихо, но ршительно отстранила ее.

— Дора, я не могу сносить этого. Прошу васъ, не благодарите меня, это слишкомъ возмутительно.

Низость Доры была нестерпиме для нея ея собственнаго униженія.

— О, какъ вы ненавидите меня! вскричала Дора полусердитымъ, полупатетическимъ тономъ.

— Дора, уйдите! я не хочу видть никого, я не возьму ничего, пока ття не измнитъ приказанія. Знайте, что я держу свое слово — и все кончено.

— Я думаю, вы съ ума сошли! вскричала разозлившись Дора, забывъ и свою жалость и свое раскаяніе. Отказъ, и такой рзкій, былъ для нея новостью.— И я должна снести назадъ этотъ дурацкій подносъ, который я едва могу держать! сказала она, и, состроивъ печальное лицо, ушла, унося подносъ въ свою комнату.

Она оставила дверь свою слегка отворенной, чтобы поймать Бигнольдъ, когда та будетъ выходить изъ комнаты мистрисъ Гэмли, и послать ее уговорить Патрицію. Бигнольдъ успла такъ же мало, какъ и Дора, но словами участія заставила Патрицію расплакаться. Патриціи было всего восемнадцать лтъ, день былъ такъ тяжелъ для нея, а сцена съ Дорой потрясла ее боле всего. Къ тому же, ей едва не длалось дурно отъ голода. Но она упорно стояла на своемъ: ‘Не буду сть, пока не пришлетъ ття’. И Бигнольдъ ршилась на подвигъ: выдержать гнвъ своей госпожи и сказать ей, какъ миссъ Кэмбаль, не смотря на голодъ, отказывалась сть, ‘пока милая ття не позволитъ ей’.

‘Если это не тронетъ старую вдьму, говорила себ въ негодованіи Бигнольдъ:— то ничто не тронетъ ее’. Бигнольдъ не особенно жаловала Патрицію, Патриція мало походила на ея идеалъ молодой лэди, но у Бигнольдъ было человчное чувство, глубоко зарытое подъ шероховостью нрава, какъ брилліантъ подъ кварцемъ. ‘Это поязычески — обращаться такъ съ бдной сиротинкой’, думала Бигнольдъ, фыркая про себя за общими молитвами, не признавая ихъ силу внушать добрыя чувства и умягчать сердца.

— Лучше похристіански жить, безъ молитвъ и библій, чмъ мучить всхъ, какъ мучаетъ старуха барыня всхъ съ утра до ночи! говорила Бигнольдъ ключниц.

III.
Предложеніе прощенія.

Не зная ничего о жалкой ‘домашней драм’, какъ выражался мистеръ Гэмли, лордъ Мерріанъ подъзжалъ къ Эбби-Хольму. Прошло около трехъ недль ареста Патриціи. Лордъ Мерріанъ не былъ въ Куэст боле двухъ недль, онъ объзжалъ знакомыхъ семейныхъ людей своего сословія и видлъ много очаровательныхъ молодыхъ двушекъ — лэди Мадъ и Викторію, Этель и Аду, двушекъ изящныхъ, хорошо воспитанныхъ, аристократокъ съ головы до ногъ.

Но теперь прошло то время, когда онъ находилъ удовольствіе въ ихъ обществ, когда онъ могъ разсыпать передъ ними фразы радикализма молодой Англіи, сознавая каждымъ фибромъ существа своего свое высокое положеніе въ свт, свой громкій титулъ, свою блестящую будущность, равно какъ и титулы и положеніе отцовъ своихъ прекрасныхъ слушательницъ, когда онъ могъ оплакивать передъ ними страданія народа и неравенство общественныхъ условій съ самыми патетическими переливами звучнаго голоса, очень эффектный въ изящной пар — образцовомъ произведеніи Пуля и съ маленькимъ изящнымъ букетомъ самыхъ рдкихъ экзотическихъ цвтовъ въ петлиц. Прошло то время, когда для него было наслажденіе говорить имъ о томъ, какъ нуженъ великій крестовый походъ противъ эгоизма и злобы нашего времени, и какъ онъ жаждетъ видть потрясающій общественный протестъ противъ развращающей роскоши и праздности свта, противъ безчеловчной погони за наслажденіями и властью, въ то время, какъ братья наши, униженные, поруганные, умираютъ съ голода у нашихъ воротъ, и, наговорившись до сыта халъ въ оперу платить гинею за мсто, какъ и слдовало молодому аристократу, и, быть можетъ, узжая, разсчитывалъ разстояніе, чтобы не переплатить лишнее за наемный кэбъ.

А молодыя двицы, наиболе даровитыя, по крайней мр, сочувственно слушали его, и нкоторыя изъ нихъ, считавшія прекрасные глаза и аристократическое изящество первыми добродтелями, видли въ немъ помазаннаго высшимъ помазаніемъ вождя общества и одного изъ будущихъ спасателей человчества. Он не поврили бы ни за что, еслибы кто показалъ имъ портретъ того, чмъ лордъ Мерріанъ будетъ черезъ нсколько лтъ: довольнымъ, благодушнымъ отцомъ семейства, который въ свое время посялъ плевелы (но плевелы эти были только сорной травой принциповъ, а не такъ-называемыя жалости молодежи), виднымъ, красивымъ,— зрлымъ мужчиной, считающимъ міръ этотъ очень веселымъ мстомъ для человка, пищевареніе котораго и банковая книжка въ наилучшемъ порядк, человкомъ, убжденнымъ такъ же твердо, какъ и самъ мистеръ Гэмли, что преуспваютъ въ жизни только люди, заслуживающіе успха, и что не преуспваютъ только т, которые сотворены изъ такого плохаго матеріала, что нечего и жалть о неуспх ихъ, наслдственнымъ законодателемъ, который будетъ видть въ своемъ юношескомъ увлеченіи свободой безумный бредъ, длающій честь его юному, крайне юному сердцу, и который, когда пробьетъ часъ для реформъ, будетъ укрываться за твердынями конституціоннаго порядка и отговариваться затрудненіями положенія государства, а когда права труда будутъ предъявлены работниками, работающими на его земляхъ, то укроется за своими управляющими и агентами, человкомъ, который вчно будетъ Спенлоу, полнымъ благими намреніями, еслибы вездесущій и неумолимый Джоркинсъ не мшалъ ему. Да, еслибы все это показать молодымъ двицамъ, то он не поврили бы, а еслибы и поврили, то, вроятно, остались бы по прежнему очарованы имъ.

Лордъ Мерріанъ, не смотря на сочувствіе молодыхъ двицъ, остался недоволенъ своими визитами. Онъ ловилъ себя на безпрестанномъ сравненіи хорошенькихъ, но безцвтныхъ слушательницъ съ молодой двушкой, пылкій энтузіазмъ которой взволновалъ его такъ глубоко, и которой честная, не знающая сдлокъ натура была вдохновеніемъ для его слабой и колеблящейся души. Онъ привыкъ звать ее своей Эгеріей, и даже разъ сказалъ лэди Модъ, что у него есть Эгерія, когда же лэди Модъ спросила: ‘А кто такое Эгерія?’, то улыбнулся таинственно, отвтилъ: ‘Была? Нимфа’, и не хотлъ сказать ни слова боле.

Онъ честно влюбился въ Патрицію, онъ сознавалъ, что въ этой любви все лучшее его существа. Онъ получилъ согласіе отца, согласіе матери тоже, посл долгой борьбы, но получилъ, съ условіемъ, если мистеръ Гэмли дастъ то приданое, которое они требовали. Онъ здилъ гостить къ герцогу Бртону, чтобы видть лэди Модъ, Аду и Этель, и поврить свои чувства,— и вернулся еще боле влюбленный въ Патрицію. Онъ халъ теперь въ Эбби-Хольмъ съ предложеніемъ, не сомнваясь въ согласіи. Но прежде, чмъ переговорить съ Патриціей, онъ ршился переговорить съ мистеромъ Гэмли. Лордъ Мерріанъ былъ джентльменомъ съ макушки до пятокъ, и хотлъ сдлать все по законамъ приличій и порядочности.

Мистрисъ Гэмли и миссъ Дрммондъ сидли одн въ гостиной, жадный глазъ лорда Мерріана напрасно искалъ Эгерію. Мистрисъ Гэмли съ перваго взгляда угадала, что посщеніе его выходитъ изъ ряда обычныхъ посщеній. Лордъ Мерріанъ былъ слегка смущенъ, слегка торжественъ, въ глазахъ было серьзное выраженіе, близкое къ умиленію. Онъ почти съ нжностью сына отнесся къ чопорной, высохшей старух, которая улыбнулась ему своей замороженной улыбкой.

Неужели это правда? Неужели совершается тотъ grand coup, за который она отдала бы самые лучшіе изъ немногихъ, оставшихся ей дней жизни. Она доживетъ до того, что увидитъ племянницу свою лэди Мерріанъ, графиней Двдэль, владтельницей Куэста? Какими пустяками стало въ этотъ мигъ преступленіе Патриціи! Ребяческая доврчивость, ребяческія понятія о врности честному слову! Она была наказана, какъ ребенокъ, теперь она будетъ прощена, какъ женщина. Лэди Мерріанъ можетъ длать вещи и похуже предъявленія поддланнаго чека и быть всегда прощенной.

Лордъ Мерріанъ спросилъ, гд миссъ Кэмбаль, съ легкимъ заиканьемъ, когда произносилъ это имя, и заиканье это было небесной музыкой для мистрисъ Гэмли. Блдное и хмуро-недовольное лицо ея просіяло особеннымъ свтомъ, когда она отвчала, что милая двочка простудилась и не выходитъ изъ комнаты.

— Ничего серьзнаго? спросилъ встревоженный лордъ Мерріанъ.

— Нтъ, благодаря Бога, легкая простуда. И блдная улыбка раздвинула сухія губы мистрисъ Гэмли.— Молодыя двушки вчно простужаются.

— Я надюсь, что ничего серьзнаго, повторилъ все еще не успокоенный лордъ Мерріанъ.— Она слишкомъ дорога для всхъ насъ, и мы не должны давать ей хворать.

Дора скромно вышла изъ комнаты и сочла это великой жертвой, уплатившей за все, что выстрадала изъ-за нея Патриція. Тогда лордъ Мерріанъ сдлалъ предложеніе. Мистрисъ Гэмли, тщательно скрывъ свой восторгъ, дала согласіе съ такимъ достоинствомъ, которое поразило влюбленнаго юношу, и общала передать предложеніе его Патриціи, которая завтра будетъ въ состояніи видть его. Все дло велось со стороны мистрисъ Гэмли съ такимъ приличіемъ и тактомъ, что лордъ Мерріанъ благословилъ небо за то, что жена пивовара не похожа на своего супруга. Лордъ Мерріанъ могъ быть либераломъ и даже радикаломъ, но это не мшало ему радоваться, что въ жилахъ Патриціи текла кровь не пивовара, а Кэмбалей.

Лордъ Мерріанъ ухалъ домой довольный, но не сіяющій счастіемъ. Онъ не видлъ Патриціи, не слыхалъ отъ нея завтныхъ словъ: я люблю. Но это было только отложенное счастіе. Онъ не сомнвался въ томъ, что услышитъ ихъ. Лорду Мерріану, какъ вообще безхарактернымъ людямъ, такъ трудно было ршиться на этотъ шагъ, онъ былъ такъ поглощенъ борьбою съ самимъ собой, что ему было не до наблюденій надъ чувствомъ Патриціи къ себ, да это было бы совершенно напрасно. Вообще, аристократы, какъ бы они стары, некрасивы или непредставительны ни были, не ожидаютъ отказа, когда снисходятъ до сватовства къ молодымъ двушкамъ низшаго сословія, тмъ мене могъ ожидать этого молодой, красивый и блестящій лордъ Мерріанъ. Онъ не былъ фатомъ, но не могъ же онъ уцлть неприкосновеннымъ отъ вліянія своей среды.

Онъ ухалъ, ропща на двадцать четыре часа ожиданія и мечтая о будущемъ. Какъ полна будетъ ихъ жизнь счастія! Не пошлаго, вульгарнаго счастія толпы, приторный медовый мсяцъ которой смняется не мене пошлыми и вульгарными супружескими сценами. Жизнь ихъ будетъ имть цль повыше одного удовлетворенія чувственности. Они покажутъ міру примръ жизни чести, правды, добра. Она будетъ его Эгеріей и сдлаетъ его Нумой, пророкомъ, вождемъ, преобразователемъ!

Въ то время, какъ лордъ Мерріанъ жилъ сладостной мечтой, грубая дйствительность торжествовала въ Эбби-Хольм. Посл отъзда лорда Мерріана, мистрисъ Гэмли послала за супругомъ и милой Дорой, и передала имъ во всхъ подробностяхъ предложеніе наслдника Куэста.

— Хорошо ли я ршила, мистеръ Гэмли? спросила она съ небывалой кротостью.

Въ эту торжественную минуту жизни, ей нравилось выказать женскую покорность и подчиненность жены, это было сладостнымъ бременемъ ея золотаго внца.

— Да, вы хорошо ршили, лэди, отвчалъ мистеръ Гэмли, еще боле торжественно милостивымъ тономъ властелина, онъ понялъ, что супруга его желаетъ, чтобъ онъ принялъ такой тонъ въ такую минуту.

— И я полагаю, что бдное, увлеченное въ проступокъ дитя можетъ быть прощено? сказала мистрисъ Гэмли.— Она была достаточно наказана за свою вину, не слишкомъ строго, принимая въ соображеніе значительность ея, но достаточно. Что вы скажете, мистеръ Гэмли?

— Разумется, лэди, разумется, простимъ ее, отвчалъ мистеръ Гэмли:— да и едва ли годится держать будущую лэди Мерріанъ въ заперти въ ея комнат, какъ капризнаго ребенка. Лэди Мерріанъ! И онъ раскатисто-елейнымъ тономъ протянулъ эти слова, будто смакуя ихъ, какъ дорогое вино.— Племянница моей жены — лэди Мерріанъ, будущая графиня Двдэль.

И онъ въ душ благословилъ Провидніе и крпкое сложеніе, переданное по наслдству старымъ адмираломъ мистрисъ Гэмли. Она дожила до седьмаго десятка, чтобъ доставить ему это торжество. Пусть бракъ Мерріана совершится и бдная ночная бабочка брака Гэмли, совершивъ свое земное призваніе, можетъ свернуть крылышки и очистить мсто для блестящей бабочки дня, съ радужными крыльями.

— Дора, позовите Патрицію, сказала ття Гэмли.

Дора покорно встала.

— Мы не должны забывать Дору въ эту гордую и счастливую минуту нашей жизни, лэди, сказалъ мистеръ Гэмли съ страннымъ выраженіемъ лица,— Она всегда у насъ первая, лэди.

— Подите сюда, дитя, позвала мистрисъ Гэмли, протягивая ей объятія, и Дора, съ слезами злобной зависти на глазахъ, которыя были приняты за слезы умиленія, подошла и встала на колни передъ мистрисъ Гэмли, и та прижала золотистую головку ея къ своей груди и смотрла на нее съ мене замороженной улыбкой, которую считала улыбкой материнской нжности.

— Я радуюсь счастью Патриціи, сказала мистрисъ Гэмли:— это естественно, она моя плоть и кровь, я одна у нея, а я могу не долго протянуть, но она никогда не будетъ для меня тмъ, чмъ была моя милая, маленькая Дора! Дора была мн дочерью. Благослови васъ Богъ, Дора, свтъ моей жизни, и дай Богъ, чтобъ мы увидли такой день и для Доры.

— Аминь, громогласно скрпилъ мистеръ Гэмли, съ не высказаннымъ условіемъ: ‘я, но не вы’.

Патриція, въ продолженіе трехъ недльнаго ареста, не видла никого, кром горничной, приходившей убирать комнату. Дора не приходила боле. Мистрисъ Гэмли на другое утро приказала принести завтракъ Патриціи, и Бигнольдъ сочла свое вмшательство излишнимъ, вообще, покойне было не вмшиваться въ дла мистрисъ Гэмли, дальнйшихъ распоряженій на счетъ пищи Патриціи не было сдлано, мистрисъ Гэмли думала, что и безъ нея распорядятся. Одиночество, заключеніе, недостаточная пища, тяжелыя мысли, которыя гнели Патрицію, до того измнили ее, что не трудно было назавтра убдить лорда Мерріана въ болзни ея. Взглянувъ на Патрицію сквозь призму ожидавшихъ ее почестей, мистрисъ Гэмли была поражена ея больнымъ видомъ, а еще боле невыразимо печальнымъ выраженіемъ лица ея. Неужели это была та самая, дышавшая жизнью и красотой, безстрашная, пылкая двушка, которая, какъ ураганъ, ворвалась въ тишину и застой жизни Гэмли, и которую не могла подавить даже глубокая печаль о смерти дяди, о разлук съ милымъ. Патриція, однако, не казалась ни униженной, ни усмиренной. Она смотрла такъ же прямо и смло въ глаза, но румянецъ сбжалъ съ ея щекъ, глаза стали больше и блестли лихорадочнымъ блескомъ, и при вид темныхъ круговъ, ихъ окаймлявшихъ, сердце мистрисъ Гэмли сжалось. Руки ея утратили вульгарную красноту, и черное платье висло на ней складками.

Раскаяніе на мигъ загрызло сердце тти Гэмли. Такъ ли она исполнила свой долгъ къ дочери брата? Какой отвтъ она дастъ ему, Богу? Но нтъ, ття Гэмли не могла погршить ни передъ кмъ. Не вставая съ своего мста, она протянула руку Патриціи, та безмолвно положила въ нее свою, горло ея было сжато, и даже мистрисъ Гэмли съ трудомъ могла выговорить: ‘добрый день, Патриція’.

— Садитесь, Патриція, произнесла ття Гэмли, когда Патриція отвтила на шумное расшаркиваніе мистера Гэмли.— Я послала за вами, чтобъ переговорить о серьзномъ дл.

Патриція молча сла, оглядывая комнату, которая показалась ей еще больше посл трехъ недль тюрьмы, зеркала, позолота, грубая яркость красокъ рзали ей глаза, какъ ей хотлось въ эту минуту быть въ самой бдной лачуг рыбака на Барсэндзскомъ берегу.

— Я провела очень несчастную недлю, Патриція, начала ття Гэмли, прочищая горло.— Я могу сказать, что вс мы провели очень несчастную недлю, и вы, я полагаю, не были счастливе?

— Да, я была очень несчастна, просто сказала Патриція.

— И вы готовы сдлать то, что должны были сдлать съ самаго начала?

— Если вы хотите сказать, что я должна сознаться, отъ кого я получила чекъ, отвчала Патриція, припоминая:— то нтъ.

Ття Гэмли нахмурилась. Мистеръ Гэмли, видя, что супруга его начала дло не такъ, поспшилъ вмшаться.

— Что прошло, то прошло, лэди. Забудемъ это. Я полагаю, что племянница ваша иметъ какую нибудь причину такъ упорствовать. Съ нашей стороны лучше предположить, что причина эта основательная, и затмъ пожать другъ другу руки. На все есть время. Теперь пришло время прощенія.

— Вы добры, какъ и всегда, мистеръ Гэмли. Патриція, мы прощаемъ васъ по желанію вашего дяди.

— Благодарю васъ, отвчала Патриція.

Она не улыбнулась радостно, она просто приняла прощеніе, и ужаснула судей своихъ своею нераскаянностью. Они ждали радости, благодарности, Патриція держала себя, какъ человкъ, вынесшій несправедливое обвиненіе.

— Я должна сказать, дко замтила ття Гэмли:— что меня, главнымъ образомъ, побудило простить васъ одно обстоятельство, случившееся сегодня.

Патриція кинула быстрый взглядъ на Дору. Неужели Дора созналась? Нтъ, Дора сидла съ самымъ невозмутимымъ спокойствіемъ, нагнувшись надъ своей вышивкой, и Патриція, подавивъ вздохъ, перевела глаза на ттю Гэмли.

— Лордъ Мерріанъ былъ здсь, произнесла торжественно ття Гэмли, слдуя за выражеціемъ лица Патриціи.

— Да, ття? равнодушно отвчала молодая двушка. Она была искренно расположена къ лорду Мерріану, но все это время она такъ ушла въ глубину вопросовъ жизни, что забыла о немъ.

— И онъ сдлалъ вамъ честь просить вашей руки, медленно и торжественно произнесла ття Гэмли.

— Просить моей руки? повторила Патриція, не понявъ сначала смыслъ фразы.— Это значитъ, что онъ думаетъ жениться на мн?

Тонъ Патриціи непріятно поразилъ ттю Гэмли, но мистеръ Гэмли былъ расположенъ все видть въ розовомъ цвт и наивность ея очаровала его.

— Да, это значитъ, что Лордъ Мерріанъ хочетъ жениться на васъ, съ вызывающей твердостью повторила ття Гэмли.

— Но я не хочу выходить за него замужъ, спокойно отвчала Патриція.— Я, правда, очень люблю лорда Мерріана, но не хочу выходить за него замужъ.

Ття Гэмли приподнялась съ кресла и посмотрла на племянницу, въ взгляд ея было то недоумвающее удивленіе и любопытство, съ какимъ смотрятъ на что нибудь курьезное, дикое, чудовищное. Ття Гэмли не врила ни ушамъ, ни глазамъ своимъ. Сіяющая улыбка мистера Гэмли застыла и сдлалась страшной. Дора положила Зработу и смотрла съ сочувственнымъ изумленіемъ.

— Вы не хотите выходить замужъ за лорда Мерріана? медленно повторила ття Гэмли.

— Нтъ, ття.

По выраженію всхъ лицъ, Патриція догадалась, что сдлала новое преступленіе и боле страшное, чмъ подлогъ чека.

— Вы не хотите выйти замужъ за лорда Мерріана? повторилъ за женой мистеръ Гэмли.

— Нтъ, отвчала Патриція.

— Какая же причина этого необыкновеннаго нежеланія? спросила ття Гэмли съ вжливой улыбкой.

— Потому что я не люблю его такъ, какъ любятъ человка, который будетъ мужемъ, отвчала Патриція, красня.— Я очень люблю лорда Мерріана, правда, но женой его не хочу быть.— И она поблднла.— Я люблю Гордона.

— Вотъ уже второй разъ я слышу имя этого лица, сказала мистрисъ Гэмли тмъ же тономъ опасной кротости и убійственной вжливости, который былъ самымъ страшнымъ оружіемъ въ ея богатомъ и разнообразномъ арсенал.— Могу ли я спросить, кто этотъ мистеръ Гордонъ?

— Гордонъ Фриръ, отвчала Патриція тономъ, который все сказалъ.

— Могу ли я спросить опять: кто этотъ мистеръ Гордонъ Фриръ?

— Третій лейтенантъ на корабл ‘Стрла’, отвчала Патриція, для которой это званіе и титулъ были такъ же громки, какъ титулъ и званіе виконта Мерріана, сына графа Двдэля.

— И вы помолвлены съ этимъ многообщающимъ молодымъ человкомъ, третьимъ лейтенантомъ на корабл ‘Стрла’?

— Да, ття. Дядя помолвилъ насъ передъ смертью. Но мы и прежде, мы всегда любили другъ друга, съ тхъ поръ, какъ я себя помню.

— Патриція, эта ребяческая глупость должна быть забыта, сказала ття Гэмли, круто принимая тонъ суроваго приказанія.— Я — ваша попечительница и положительно отказываю. Я запрещаю вамъ думать о немъ. Вы не помолвлены за Гордона Фрира, понимаете ли вы? Я уничтожила помолвку. Я имю на то и законное и нравственное право. Вы — теперь не невста его. Я приказываю вамъ принять руку лорда Мерріана.

— Мн очень жаль, ття, что я должна постоянно огорчать васъ, кротко, но твердо отвчала Патриція.— Но не я виновата. Сказать, что я — не невста Гордона Фрира все равно, что сказать, что я мертвая. Пока я жива, я буду любить его одного. Я не могу измнить ему и выйти за лорда Мерріана, такъ же какъ не могу измнить своему слову и въ другомъ.

— Вы слышите ее, мистеръ Гэмли! вскричала бдная ття Гэмли, съ жестомъ отчаянія.

— Разумется, я слышу и вижу ее, отвчалъ мистеръ Гэмли: — но будь я повшенъ, если могу понять ее. Не бывало ли въ вашей фамиліи, лэди, вотъ этого? и онъ выразительно постучалъ себ пальцемъ по лбу.

— За что вы зовете меня сумасшедшей? спросила пылко Патриція.— Разв держать свое слово — сумасшествіе? Разв отказываться выйти за другого, давши слово Гордону — сумасшествіе? Поступать иначе хуже, чмъ сумасшествіе,— это позоръ!

— Какъ же мн передать это оскорбленіе его лордству? спросила отчаянно ття Гэмли: — какъ? съ какимъ лицомъ скажу я ему, что такая глупая пансіонерка, какъ вы, иметъ дерзость не принять такую великолпную партію?

— Лордъ Мерріанъ первый пойметъ меня и скажетъ, что я права, отвчала Патриція.— Неужели вы думаете, что такой умный, добрый, благородный человкъ захочетъ имть женой двушку, которая любитъ другого.

— Какая же нужда говорить ему это? вкрадчиво замтилъ мистеръ Гэмли: — примите мой совтъ, молодая лэди, молчите, и мы поможемъ вамъ. Скажите только: я согласна, лордъ Мерріанъ, и вс ваши горести и тревоги и наши тоже — покончатся.

— Нтъ, мистеръ Гэмли. Вы желаете мн добра, я врю, отвчала Патриція: — но, если я увижу лорда Мерріана, то скажу ему правду.

— А посл этого, что вы намрены сдлать? спросила спокойно мистрисъ Гэмли.

Патриція взглянула на ттку.— Я не знаю. Это зависитъ отъ васъ. Если вы хотите, я оставлю вашъ домъ, или буду жить такъ, какъ вы заставляете меня жить теперь, или могу ухать въ Барсэндзъ — милый Барсэндзъ. Мн все равно, гд ни жить, пока не прідетъ Гордонъ, и тогда — и лицо ея освтилось радостью: — тогда все будетъ кончено, и снова будетъ сіять солнце.

— Слушайте меня, молодая лэди, сказалъ мистеръ Гэмли. Онъ всталъ, разставилъ ноги, заложилъ большіе пальцы въ проймы жилета, готовясь сказать рчь.— Что бы ни случилось, но такіе порядки не могутъ продолжаться, они чертовски непріятны. Мн непріятно, что Эбби-Хольмъ сдлался тюрьмой и что такая славная молодая двушка, какъ вы, сидитъ въ заперти въ своей комнат, какъ государственная преступница. Но я не могу забыть, что вы сдлали подлогъ, или, по крайней мр, были соучастницей подлога, который былъ совершенъ въ моемъ дом. Видите, куда вы попали — въ такіе тиски, изъ которыхъ васъ можетъ освободить только лордъ Мерріанъ. Выходите за него замужъ и вамъ дадутъ такое приданое, какого еще и не видывали въ этомъ графств, я дамъ за вами такую круглую сумму, какъ далъ бы за родной дочерью. Я оставлю себ, разумется, на черный день и для этой милочки. Кажется, нельзя сдлать боле великодушнаго предложенія. Но, клянусь св. Георгомъ, если вы откажете его лордству, то вы можете хоть повситься. Я не выгоню васъ изъ дома: вы — племянница моей жены и внучка адмирала, но вы должны знать, что будете жить здсь только потому, что васъ терпятъ, какъ благородную нищую, какъ прибглую собаку, которой изъ жалости бросаютъ корку хлба, и которой не даютъ пинка только потому, что она не стоитъ и его. Я сказалъ все, что хотлъ сказать, и смю думать, что не сказалъ ничего незаслуженно жестокаго.

— Ступайте въ вашу комнату Патриція, сказала строго ття Гэмли:— и подумайте о томъ, что вамъ сказалъ вашъ дядя. Онъ — глава дома и полный хозяинъ всего, и я не могу идти противъ его желаній. Поймите, что ждетъ васъ: лордъ Мерріанъ и честь, лордъ Мерріанъ и счастіе, или эта непристойная страсть — я не могу назвать ее иначе — и позоръ. Какъ лэди Мерріанъ, вы будете прощены и все будетъ забыто, какъ Патриція Кэмбаль и названная невста этого безчестнаго молодого человка — вы соучастница подлога и я навсегда изгоняю васъ изъ моего сердца и лишаю васъ добраго мннія. Идите теперь: подумайте о томъ, что мы говорили, и молите Бога обратить ваше непокорное сердце и умягчить вашъ своевольный, злобный нравъ.

— Я жалю, отвчала Патриція:— что вы это такъ принимаете къ сердцу, но я ршилась. Еслибы вы даже убили меня, я не могу сказать лорду Мерріану, что буду его женой, и скоре желаю быть убитой, нежели измнить Гордону.

— Сію минуту вонъ изъ комнаты! Я не позволю, чтобы уши Доры были осквернены такими непристойностями, вскричала злобно ття Гэмли.

И Патриція снова ушла въ свою тюрьму, думая, что теперь чаша страданій ея переполнилась.

— Кто бы могъ этому поврить! вскричалъ мистеръ Гэмли:— я говорю вамъ, лэди, она помшана.

— Не боле васъ, фыркнула его супруга:— она зла и упряма, и сбита съ толку. Но какъ сказать лорду Мерріану, когда онъ завтра прідетъ? Я не знаю! Что сказать ему? Что мн длать? И ття Гэмли, стеная, раскачивалась на¹ кресл взадъ и впередъ, какъ человкъ въ припадк острой боли.

— Не выходите къ нему, милая, посовтовала Дора:— пусть Патриція сама поговоритъ съ нимъ.

Дора никогда почти не рисковала подать совтъ, но теперь было очевидно, что онъ будетъ принятъ.

— Правда, отвчала мистрисъ Гэмли:— вы правы, душа моя: вы всегда правы! Да, пусть она сама переговоритъ съ нимъ. Охъ, я чувствую, что готова лечь и умереть отъ отчаянія! Охъ!

— Крпкоуздая молодая кобыла! проворчалъ мистеръ Гэмли:— отказать лорду Мерріану! Положительно отвергнуть титулъ графини Двдэль! Настоящее мсто для нея — сумасшедшій домъ: и еслибы я могъ поступить по своей вол, то я бы заперъ ее туда! Отказаться быть графиней Двдэль! Въ цломъ мір не найти такой сумасшедшей! И все это для третьяго лейтенанта флота! Господи! Свтъ перевернулся вверхъ дномъ.

IV.
Воздушный замокъ.

Благоуханный и теплый майскій день былъ полонъ для лорда Мерріана сладостныхъ надеждъ любви, и, когда онъ халъ посреди цвтущихъ изгородей и полей, ему казалось, что вся природа ликуетъ съ нимъ, онъ думалъ, какое блаженство жить, любить, быть молодымъ и любимомъ. Онъ напвалъ аріи изъ Любовнаго Напитка и Ченерентолы, и въ сіяніи своей радости казался героемъ, побдившимъ и сомннія, и печаль, завоевавшимъ Эдемъ, въ которомъ Патриція Кэмбаль царила богиней.

Наконецъ онъ дохалъ до величественнаго подъзда и былъ введенъ въ гостиную. Онъ былъ удивленъ, не найдя ни мистрисъ Гэмли, ни Доры на привычныхъ мстахъ, и пустота огромной гостиной обдала его холодомъ. Нервы его были такъ натянуты, что дрожали отъ малйшей бездлицы.

Дверь отворилась и вошла Патриція. Онъ кинулся къ ней навстрчу, но остановился на половин дороги, и счастливая улыбка исчезла съ лица его. Въ лиц Патриціи было новое, непонятное выраженіе. Она очень измнилась и похудла, но была и другая, боле разительная перемна. На лиц ея была глубокая печаль, грозившая лорду Мерріану трагической развязкой его радужныхъ сновъ, сверхъ того, оно имло какое-то почти испуганное или растерянное выраженіе. Посл трехъ недль заперти, она теперь могла ходить по всему дому, посл одиночества и молчанія тюрьмы, она увидла людей, говорила съ ними.

Лордъ Мерріанъ увидлъ передъ собой не трепещущую молодую невсту, ожидающую признанія, готовую отвтить на него съ восторгомъ любви, но двушку, глубоко опечаленную ударомъ, который она должна нанести. Она остановилась тоже, взялась нервно одной рукой за спинку стула, а другую на половину протянула ему. Лордъ Мерріанъ прочелъ отвтъ въ ея печальномъ взгляд, но съ отчаяніемъ утопающаго, началъ говорить. Роковое нтъ еще не было сказано. Онъ сказалъ ей, какъ онъ горячо, безпредльно любитъ ее, какъ онъ пламенно желаетъ назвать ее своей женой, какъ въ этомъ вс надежды его, все счастіе жизни. Она слушала его, опустивъ глаза, печально, безотвтно, и когда онъ, наконецъ, умолялъ ее сказать одно слово, послднее слово, она положила свою руку въ его руку съ выраженіемъ искренняго участія и привязанности, которая не была любовью, и сказала, взглянувъ ему въ лицо:— Милый лордъ Мерріанъ, я очень, очень огорчена, но я не могу быть вашей женой.

Много времени нужно было лорду Мерріану на то, чтобы убдиться, любитъ ли онъ Патрицію настолько, чтобы назвать женой своей, много борьбы выдержать и противъ родителей и противъ себя самого, но теперь ему показалось, что онъ полюбилъ Патрицію съ перваго взгляда и съ перваго же взгляда поршилъ жениться на ней. Патриція теперь получила въ его глазахъ новую цну. Увренный въ согласіи ея, онъ могъ колебаться, теперь, когда она ускользала изъ его рукъ, она сдлалась единственной цлью, которой стоило добиваться во что бы то ни стало. Таковы люди вообще въ отношеніи всего, и таковы мужчины въ отношеніи женщинъ.

— Я не могу принять этотъ отвтъ, умолялъ онъ:— я не могу заставить себя поврить, что вы отвергаете меня.

На прекрасномъ лиц его выражалась такая отчаянная мольба, что сердце Патриціи дрогнуло, у ней не хватило духа повторить свой отказъ, она молчала, собираясь съ силами. Онъ воспользовался ея молчаніемъ и излилъ передъ нею потоки страстной мольбы и увреній въ любви. Онъ затронулъ ту струну, которая готова была отозваться. Патриція одна можетъ вызвать въ немъ къ жизни вс лучшія силы его природы, она вдохновитъ его на добро, она дастъ смыслъ, и радость, и цль его жизни. Съ нею только онъ можетъ жить, какъ долженъ жить человкъ идеала, и міръ станетъ богаче и счастливе тмъ добромъ, которое онъ внесетъ въ него, и этимъ міръ будетъ обязанъ ей, одной ей. Онъ умолялъ ее подумать о томъ, какую силу добра она подавляла, она, сердце которой билось для человчества, душа которой была полна стремленіями сдлать людей чище и счастливе. Когда она будетъ женой его, онъ отдастся священному длу человчества и прогресса, безъ нея — онъ разбитый человкъ, безпомощный обломокъ всего, что составляетъ достоинство человка. Неужели и это не можетъ убдить ее?

Онъ говорилъ долго, пламенно, краснорчиво, не сознавая, что выбиралъ именно т доводы, которые могли поколебать ее, говорилъ, какъ влюбленный безумецъ, готовый взять любимую женщину какою бы то ни было цной.

Была минута, что слова лорда Мерріана закружили голову Патриціи. Имть такое значеніе въ жизни человка было такъ ново, показалось ей такой великой силой добра. Ее не ослплялъ ни титулъ, ни богатство Мерріановъ и Двдэлей, но она понимала силу ихъ. Она любила Гордона, она, демократка по природ, задохнулась бы въ аристократической семь, но она могла сдлать столько добра, и это добро можно было купить цной себя самой. Это было искушеніе. Энтузіазмъ юности шепталъ ей принять руку лорда Мерріана. Но вдругъ передъ ней пронесся день смерти дяди, прощанья съ Гордономъ. Все это такъ глубоко срослось съ существомъ ея. Эти кровныя связи нельзя было порвать, и въ ушахъ ея зазвучалъ завтъ дяди: не измняй своему слову.

Взглянувъ печально въ лицо друга, она сказала:— Я не могу, милый лордъ Мерріанъ, я помолвлена.

Патриція врно угадала, лордъ Мерріанъ принялъ это извстіе, какъ честный человкъ. Минута, когда женщина отвергаетъ любовь мужчины — пробная минута честности отношеній мужчины къ женщин. Теперь лордъ. Мерріанъ счелъ уже безчестнымъ настаивать. Онъ уважалъ право своего соперника. Можетъ быть, ему помогла и оскорбленная гордость. Онъ, лордъ Мерріанъ, зналъ себ цну, и стоялъ неизмримо выше какого-то третьяго лейтенанта флота, безъ имени и состоянія, но, оставивъ въ сторон и эти соображенія, онъ зналъ, что выдержитъ сравненіе съ кмъ бы то ни было. Онъ зналъ, какими дарами осыпала его природа, пославъ его на свтъ въ образ Антиноя девятнадцатаго вка: не ему было чувствовать горечь оскорбленнаго самолюбія.

— Мн нечего боле сказать, сказалъ онъ посл долгаго молчанія, все еще держа ея руку въ своей.— Вы были и искренни и честны, были самой собой. Я не могу, несмотря на мое отчаяніе, умолять васъ поступить противъ вашихъ чувствъ и принциповъ. Еслибы мн была хоть малйшая надежда, я готовъ бы былъ ждать вашей руки семь лтъ, какъ ждалъ Іаковъ Рахиль! Я бы ждалъ всю жизнь той минуты, когда вы сжалитесь и скажете: приди. И на это нтъ надежды?

И онъ снова взглянулъ ей въ лицо.

Она серьезно и печально покачала головой.

— Пока Гордонъ живъ, я не могу любить никого, а если онъ умретъ… я не знаю, переживу ли я его. Онъ все, что мн осталось отъ моей прежней, настоящей жизни. Теперешняя жизнь мн чужая, она не настоящая.

— Я не скажу боле ни слова, отвчалъ лордъ Мерріанъ.— Вы разбили мое сердце.

Она придвинулась къ нему и положила об руки въ его руку.

— Нтъ, нтъ, сказала она: — вы найдете двушку вашего класса, которая скоре меня будетъ вамъ парой, а мы всегда будемъ друзьями. Не правда ли? какъ братъ съ сестрой?

Онъ улыбнулся печальной улыбкой.— Да, сказалъ онъ: — мы будемъ друзьями. Потомъ онъ тихо разжалъ ея руки, поцловалъ ихъ, какъ поцловалъ бы руки умирающей и, прошептавъ нсколько невнятныхъ словъ, ушелъ.

Патриція услыхала бшенный топотъ лошади, и затмъ не помнила ничего. Она вся ушла въ печаль о томъ, что было причиной горя другого, что отказалось быть для него силой, вдохновляющей на добро. Сердце ея ныло, въ голов стоялъ хаосъ. Она не помнила, долго ли она такъ просидла, уставивъ глаза на узоры ковра.

— Вы видли его лордство? раздался надъ нею вопросъ, и мистеръ Гэмли съ супругой стояли передъ нею. Они вошли неслышно — способомъ, узаконеннымъ кодексомъ Эбби-Хольма.

Патриція взглянула на нихъ, откинула волосы со лба. Выраженіе ея лица было до того взволновано и испугано, что почти оправдывало предположеніе мистера Гэмли о помшательств ея.

— Что вы сказали? спросила она, глядя то на мужа, то на жену.

— Вы говорили съ его лордствомъ — съ лордомъ Мерріаномъ? спросилъ мистеръ Гэмли необыкновенно внятно и отчетливо, какъ говорятъ съ иностранцами, или глухими, или дтьми, или идіотами.

— Да, отвчала Патриція, тяжело переводя духъ.

— И что вы сказали ему? Несмотря на вс усилія, ття Гэмли задрожала: еще оставалась слабая искра надежды.

— А сказала ему, что не могу быть его женой, потому что люблю другого.

— И онъ принялъ эту причину отказа? спросила съ убійственной кротостью ття Гэмли.

— Разумется, онъ нашелъ, что я права. Но мы съ нимъ друзья, поспшила она наивно утшить ттю Гэмли:— и мы всегда будемъ друзьями.

Супруги Гемли посмотрли другъ на друга въ безмолвномъ отчаяніи. Мистеръ Гэмли забарабанилъ какой-то демонскій маршъ на своей груди и тихо засвисталъ какую-то псню, горечь обманутыхъ надеждъ тти Гэмли излилась въ немногихъ слезахъ злобы, которыя она скрыла подъ жалобой на насморкъ.

— Прекрасно, Патриція, начала ття Гэмли: — вы настолько можете располагать собой и пользоваться правомъ отказа. Я не могу принудить васъ выйти за лорда Мерріана, или кого бы то ни было, какъ бы я того ни желала для вашего добра, предвидя будущность, которую вы себ готовите. Теперь я могу сказать одно: я умываю руки. Я не знаю, какія намренія иметъ дядя вашъ на вашъ счетъ. Онъ — добрый человкъ, но въ тоже время справедливый. Что бы онъ ни предложилъ, знайте, я согласна на все. Если онъ скажетъ, что васъ должно выгнать на улицу, чтобы вы умерли тамъ голодной смертью, вы уйдете изъ моего дома. Я не могу просить за васъ. Если онъ скажетъ, что вы должны жить такъ, какъ жили до сихъ поръ, въ одиночномъ заключеніи до вашего совершеннолтія — такъ и будетъ. Онъ — хозяинъ здсь, и вы связали мои руки.

Мистеръ Гэмли выступилъ въ свою очередь.

— Я сказалъ въ прошлый вечеръ, если я врно помню, началъ онъ тономъ оратора: — что не выгоню васъ изъ дома и не буду преслдовать васъ за ваше преступленіе, котораго вы были или главной зачинщицей и исполнительницей, или участницей. Вы — племянница моей жены, внучка адмирала и кавалера ордена Бани, и хотя вы величайшая дура, какую только можно встртить между молодыми лэди, но я считаю своимъ долгомъ заботиться о васъ. Вы можете оставаться здсь, сколько вамъ угодно. Я не жалю содержать васъ, ваше пропитаніе не раззоритъ меня, равно какъ и новая шляпка и платье, когда это необходимо нужно, но, какъ и ваша тетка, я все покончилъ съ вами. Я не принимаю въ васъ никакого участія. Мн все равно, что будетъ съ вами, покуда вы не позорите ни мое имя, ни мой домъ. Я столько же стану безпокоиться, куда летаютъ воробьи съ изгороди, сколько о томъ, что вы длаете. Мы васъ стерли съ доски — вотъ и все.

— Я не понимаю, что вы хотите сказать, и какъ я должна жить здсь? говорила Патриція, блуждающими глазами смотри на неумолимыхъ судей, осудившихъ ее.— Будете ли вы говорить со мною, ття? или я попрежнему заключенная? что я такое?

— Вы свободны, Патриція, отвчала ледянымъ тономъ ття Гэмли.— Повидимому, все останется по прежнему. Мистеръ Гэмли — не такой человкъ, чтобы огласить скандалъ, свтъ не увидитъ никакой разницы въ вашемъ положеніи.

— Только я одна буду знать ее? спросила Патриція.

— Только вы и будете знать, мрачно отвчала ття Гэмли:— вы не будете наказаны, васъ будутъ вдоволь кормить, васъ будутъ иногда вывозить для приличій. Но вы должны знать, что вся моя любовь къ вамъ убита, и что вы, какъ говоритъ вашъ дядя, свободны какъ воробей, потому что не имете для насъ большаго значенія. У васъ здсь пріютъ, а не родной домъ. Вы скоро увидите разницу и выучитесь лучше цнить то, что вы отвергли въ вашемъ преступномъ безуміи.

— Но вдь я не могу жить такъ! дико вскричала Патриція.

Ття Гэмли улыбнулась и развела руками.— Вы сами накликали это на свою голову.

— Ття! Неужели вы требуете, чтобы я была женой лорда Мерріана, когда люблю Гордона! Неужели вы способны посовтывать молодой двушк такую низость! вскричала Патриція, и прежнее юное негодованіе ея поднялось, несмотря на хаосъ, давившій ея голову.

— Мы объ этомъ разсуждали вчера. Повтореніе было бы утомительно, сказала ття Гэмли ледянымъ тономъ.

Патриція схватилась за горячій лобъ, казалось, огонь жегъ глаза ея и мозгъ:— Это — страшный сонъ, сказала она упавшимъ голосомъ.— Вся жизнь моя здсь — страшный сонъ.

Она сла на диванъ. Выраженіе лица ея было изумленное и растерянное до ужаса. Но супруги Гэмли не могли жалть ее, они были поглощены жалостью къ самимъ себ, какія блестящія надежды были разбиты упрямствомъ сумасшедшей двчонки.

— Если вамъ дурно, Патриція, ступайте къ себ, сказала холодно ття Гэмли:— гостиная — не мсто для истерикъ.

— Дядя! вскричала Патриція, протягивая руки.

Она звала умершаго дядю, но мистеръ Гэмли принялъ это на ивой счетъ, хотя она никогда не звала его такъ. У мистера Гэмли была своя ахиллесова пята — нжность къ молодымъ женщинамъ, и хорошенькія женщины знали это, несмотря на то, что мистеръ Гэмли былъ примрнымъ мужемъ.

— Бдная молодая лэди, мы должны пожалть ее! И онъ взялъ горячія руки Патриціи.— Полноте, полноте, мы не хотимъ, чтобы вы такъ убивались, уговаривалъ онъ Патрицію, поглаживая ей руки:— вы обманули наши надежды и оскорбили насъ, но мы вамъ не сдлаемъ зла. Полноте, это не годится ни куда. Воды, лэди, воды. Съ ней обморокъ.

— Не суетитесь около нея, мистеръ Гэмли, это всего хуже въ истерикахъ. Положите ее на диванъ и откройте окно. Съ вюлодыми двушками всегда истерики, когда что не по нимъ.

Но Патриція не упала въ обморокъ. Это была только минутная слабость, изнуренная тремя недлями ареста и недостаточной пищей, она сегодня испытала столько потрясеній. Вздохнувъ раза два тяжело, она пришла въ себя и, шатаясь, встала, чтобы уйти.

— Вотъ еще! Садитесь, пока вы не будете въ состояніи идти прилично, не шатаясь, какъ будто съ вавіи Богъ знаетъ что! сказала брюзгливо ттка.— Вотъ вамъ мои соли. Какъ это глупо, такъ поддаваться, Патриція.

— Теперь вы поймете то, что мы должны чувствовать, сказалъ мистеръ Гэмли, обмахивая ее большимъ веромъ и распространяясь о томъ, какъ она безумна и преступна и обманула вс надежды ихъ, и сама перерзала себ горло. Патриція слушала голосъ его, какъ журчанье дальняго ручья, а онъ упивался собственнымъ краснорчіемъ и сознаніемъ собственнаго великодушія.

Оба супруга Гэмли гордились собственнымъ великодушіемъ, и, если судить съ точки зрнія свта, они имли на то полное право. Они не предали ее суду за подлогъ,— слдовательно, въ этомъ отношеніи простили ей преступленіе, они не выгнали ее изъ дома за отказъ выйти замужъ,— слдовательно, и въ этомъ отношеніи простили ей самое горькое разочарованіе, они выказали самое геройское великодушіе.

Что бы сказали простые, добрые, вульгарные люди въ род грубой старой матушки Джозъ или даже чопорной миссъ Причардъ, или грубыхъ рыбаковъ, знавшихъ Патрицію въ Барсэндз, когда бы увидли ее теперь измученной, убитой холоднымъ, неумолимымъ гнетомъ тти Гэмли? Они сказали бы нчто непохожее на то, что сказали ття Гэмли и супругъ ея, отходя ко сну на супружескомъ лож. ‘Я думаю, лэди, никто посл сегодняшняго дня не скажетъ, что — я жесткій или несправедливый человкъ?’ На что ття Гэмли сказала: ‘Нтъ, мистеръ Гэмли, вы были такъ терпливы, какъ я не смла ожидать. Мы оба поступили, какъ христіане, я надюсь, и эта надежда — наше утшеніе и опора’. Да, добрые, простые, вульгарные люди сказали бы не то, но кому какое дло до того, что говорятъ они?

V.
Присоединеніе къ владніямъ Гэмли.

Давно уже жизнь не улыбалась такъ Джемсу Гарту. Эти тысяча двсти фунтовъ принесли съ собой благословеніе. Онъ избавился отъ мелкихъ, гнетущихъ долговъ, а остальные фунты удвоились въ рукахъ его. Весело было смотрть, какъ онъ, высоко поднявъ голову, переходилъ изъ поля въ поле, со скотнаго двора къ амбарамъ. Онъ прикупилъ скота, одлъ жену и дтей нанялъ работника, удобрилъ землю. Жатва общала хорошій доходъ. Правда, у него осталось всего тридцать фунтовъ на уплату годовыхъ процентовъ, но онъ разсчитывалъ на продажу сна, недли черезъ три, а позже жатва дастъ ему круглую сумму, еще три-четыре такихъ года, и большая часть долга будетъ уплачена. Весело было смотрть на сіяющее лицо Гарта, который въ дтской радости забывалъ, что ничто на ферм его не принадлежало ему, все было куплено на чужія деньги. Онъ не зналъ, что все счастіе его не иметъ корня, какъ срзанный цвтокъ, цвтущій въ ваз съ водой, что онъ былъ рабомъ мистера Гэмли, рабомъ, владвшимъ собственностью, пока на то есть согласіе великаго человка.

Повременамъ, сомнніе шевелилось въ уголк души Гарта, онъ подавлялъ его, считая его нелпостью и неблагодарностью въ отношеніи мистера Симпсона, но онъ не могъ избавиться отъ этого сомннія. Онъ никогда не любилъ мистера Симпсона, не смотря на то, что тотъ былъ даже адвокатомъ бдныхъ, онъ брался хлопотать о спорныхъ наслдствахъ и разнаго рода тяжбахъ на условіяхъ уплаты въ случа выигрыша дла, но тогда ему уплачивали половиною всего выиграннаго. Это былъ очень рискованный способъ отправлять свою профессію, мистеръ Сипмсонъ выигрывалъ только въ тхъ случаяхъ, когда право было такъ очевидно, что его нельзя было подавить никакой юридической техникой, но случаи эти были рдки, туго набитый кошелекъ могъ дольше вести юридическую битву, и хотя говорятъ, что емида не смотритъ на лица, но крестьянинъ рдко могъ выиграть дло противъ джентльмена. Слдовательно, не смотря на то, что выигранныя дла уплачивали за трату времени, Мастеръ Симпсонъ считался филантропомъ, и, однако, ни эта репутація филантропіи, ни такъ великодушно предложенные тысяча двсти фунтовъ, не могли разогнать совершенно тоскливое чувство сомннія, гнздившееся въ уголк души Джемса Гарта, и онъ съ нетерпніемъ ждалъ минуты, когда расплатится съ долгомъ. Онъ хотлъ быть свободнымъ человкомъ.

И теперь Джемсъ Гартъ сидлъ вечеромъ, съ неимоврнымъ трудомъ складывая столбцы цифръ на грязныхъ лоскуткахъ бумаги, работать головой не было дломъ, привычнымъ для Гарта. Наконецъ, ему стало ясно, что, выручивъ столько-то на сн и ячмен, столько-то на овс и пшениц, на грядкахъ разныхъ овощей, на теленк и тринадцати поросятахъ, родившихся только сегодня — ровно тринадцать и ни одинъ не околлъ, и мистрисъ Гартъ, какъ истая жена фермера, гордится ими, какъ родными дтьми и съ равною заботливостью ходитъ за ними — что, выручивъ на всемъ этомъ красную цну, онъ уплатитъ такую-то часть долга къ концу года. Это былъ очень утшительный разсчетъ, какъ разсчетъ Альнаскара, и столь же положительный. Хотя итогъ всмъ столбцамъ былъ врно подведенъ, но, допустивъ, что будутъ выручены именно эти суммы, онъ ничего не прикинулъ на неурожай, на порчи отъ разныхъ случайностей жатвы, на случай болзни, на непредвиднное несчастіе. Прикинувъ все это итогъ становился X,— не боле. Разсчетъ Гарта былъ блестящимъ мыльнымъ пузыремъ, и въ т самыя минуты, когда онъ подводилъ свои итоги, послднія слова мистера Гэмли, ухавшаго отъ Симпсона, раздавались въ ушахъ этого дльца: ‘требуйте не медля, всю сумму за разъ. Никакого вздора, никакой отсрочки. Пошлите сегодня же вечеромъ къ нему за деньгами. Уплата черезъ двадцать четыре часа, ни одной минуты дале. Слышите ли вы, это — мое послднее слово’.

Ударъ тяжело обрушился. Онъ былъ жестокъ и неожиданъ. Когда все общало успхъ, прихоть и алчность разрушила вс надежды бдняка. Быть можетъ, съ политико-экономической точки зрнія и было лучше, что акры Джемса Гарта переходили къ мистеру Гэмли, который былъ въ состояніи обработывать ихъ сообразно современнымъ требованіямъ агрономической науки, но это было гибелью Джемса Гарта. Человкъ живетъ не однимъ хлбомъ,— Джемсъ-Гартъ жилъ любовью къ своей земл. Ударъ былъ смертельнымъ ударомъ.

Даже писецъ мистера Симпсона, принесшій требованіе уплаты, былъ опечаленъ этимъ порученіемъ. Въ коттедж было такъ свтло, привтно въ тихій майскій вечеръ. Все носило слды довольной, честной жизни. Огонекъ трещалъ въ камин, въ горшк, висвшемъ на крючк у камина, варилась похлбка. Мужъ, жена и дти, въ опрятныхъ, хорошихъ платьяхъ, весело сидли, отдыхая отъ работы, и довольныя лица ихъ радушной улыбкой привтствовали вошедшаго писца.

Писецъ остановился и сердце его сжалось. Онъ самъ былъ сыномъ крестьянина, онъ жаллъ своего брата. Онъ ненавидлъ мистера Гэмли, котораго боялся, не терплъ и мистера Симпсона, котораго презиралъ. Онъ желалъ, чтобы другому кому выпало на совсть быть исполнителемъ такого порученія, но онъ былъ нанятъ работать на Симпсона, а люди подначальные не могутъ допустить такую роскошь, какъ чувство или совсть. Великій вопросъ о хлб царитъ надо всмъ и бдность губитъ души такъ же, какъ ядъ тла.

Не было ни криковъ, ни проклятій, ни жалобъ, когда Джемсъ Гартъ прочелъ письмо. Онъ принялъ ударъ съ полнйшимъ спокойствіемъ, какъ будто то было объявленіе о распродаж скота въ Мильтоун, или новыхъ товарахъ на рынк. Только на одно мгновеніе лицо его вспыхнуло заревомъ, жилы на лбу надулись какъ веревки, затмъ онъ поблднлъ, какъ мертвецъ. Онъ понялъ все. Онъ увидлъ западню, въ которую попалъ. Спасенія не было. Тысяча двсти фунтовъ были даны мистеромъ Гэмли, ихъ нужно было уплатить въ двадцать четыре часа, онъ зналъ, что надяться на пощаду — безуміе. Симпсонъ былъ орудіемъ мистера Гэмли.

Дло было обдлано прилично. Самая безпощадная жестокость всегда прилична. Мистеръ Гэмли не обдлалъ еще ни одного дла съ такимъ врнымъ расчетомъ, ни съ такимъ безчеловчіемъ. Онъ отмтилъ давно свою жертву, и Лонгъ-фильдская ферма теперь принадлежала ему такъ же врно, какъ будто уже была на план помчена цвтами Эбби-Хольма и акты Гартовъ на владніе ею были заперты въ несгараемомъ сундук въ стнахъ библіотеки мистера Гэмли. Да, дло было обдлано на чистоту. ‘Никто не могъ выказать большаго терпнія, намчивая и выслживая свою жертву’, думалъ мистеръ Гэмли, потирая руки, и радуясь наград за свое терпніе — это великое качество! Знать, гд выждать и гд ударить — разв не въ этомъ половина успха?’

И поздравляя себя съ успхомъ, онъ уврялъ себя, что оказалъ услугу своимъ согражданамъ, земледльческой наук и поднялъ уровень благосостоянія Мильтоуна, въ то самое время, когда Джемсъ Гартъ безутшно сидлъ въ дом, уже боле не принадлежавшемъ ему.

— Это не потому, что земля была нужна мн для моихъ личныхъ плановъ, я бы могъ въ такомъ случа очень легко отказаться отъ нея, заговорилъ первымъ мистеръ Гэмли объ этомъ дл съ ректоромъ, зная, что много будетъ толковъ объ этомъ дл въ Мильтоун, когда все узнается, и заблаговременно желая выставить себя общественнымъ благодтелемъ.— Хотя я не отрицаю, что земля эта очень пришлась мн кстати,— ни одному джентльмену не полюбится черезъ-полосица, то тамъ клочекъ чужой земли, то здсь,— но когда дло идетъ о клочк, поросшемъ сорными травами, какъ Лонгъ-фильдская ферма, то она — позоръ для цлаго округа, да и порча, потому что каждому джентльмену пріятно, чтобы земли его содержались въ наилучшемъ порядк, а тутъ подъ бокомъ — разсадникъ сорныхъ травъ. Чертополохъ и одуванчики! Кому пріятно, чтобы поля его поросли ими? Желалъ бы я знать! Я не согласенъ ни ради тысячи Джемсовъ Гартовъ.

На это ректоръ отвчалъ: разумется, нтъ, ни одинъ человкъ не станетъ тратить деньги на гуано и перепашку для того, чтобы поля его заростали чертополохомъ и репейникомъ, благодаря нерадивости сосдей, а если Джемсъ Гартъ не въ состояніи обработывать свою землю какъ слдуетъ, то гораздо лучше, если она перейдетъ въ руки человка, который въ состояніи обработывать ее по требованіямъ агрономіи.

Къ несчастью случилось такъ, что Флетчеры были въ Лондон въ это время, не то Джемсъ Гартъ, зная, какъ они добры къ бднымъ людямъ, пошелъ бы къ нимъ съ своими столбцами и итогами и съ разсказомъ о своей бд. Писать было некогда. Мистеръ Гэмли зналъ все это, какъ нельзя лучше, и дождался той минуты, когда ‘эти собаки Флетчеры уберутся подальше’. Какъ представитель своего поколнія, онъ не оставилъ бы жертв своей лазейки вонъ изъ стей, Джемсъ запутался въ нихъ, и кром Флетчеровъ никто не могъ перегрызть крпкія петли ихъ. Фіалъ злобы излился до послдней капли. Лонгъ-фильдская ферма была продана мистеру Гемли со всмъ: домъ, службы, скотъ, поля со всходами жатвы, а Гартъ получилъ цлой сотней фунтовъ боле, чмъ получилъ бы отъ другого покупщика. Мистеръ Гэмли хотлъ, чтобы про него сказали, что онъ хорошо поступилъ въ этомъ дл. И онъ самъ былъ вполн убжденъ, что поступилъ хорошо, оставивъ выгнанному и обобранному фермеру чистую сотню фунтовъ, за уплатой всхъ судебныхъ расходовъ.

Друзья и вс знавшіе Гарта настоятельно совтывали ему эмигрировать на эти деньги и поискать счастья въ Америк или въ Австраліи. Онъ не мшалъ говорить. Онъ большею частью упорно молчалъ на вс совты, и только, когда они выводили его изъ себя, кричалъ, чтобы молчали, съ проклятіями и дикимъ взглядомъ, что такъ было не похоже не прежняго Джеы са Гарта. Но онъ и не былъ прежнимъ Джемсомъ Гартомъ, котораго знали около пятидесяти лтъ за самаго работящаго, бодраго и веселаго фермера Мильтоуна, тотъ Джемсъ Гартъ умеръ, осталась только тнь его. Джемсъ Гартъ не длалъ ничего, не хотлъ ничего длать, пока еще жена могла ставить передъ нимъ на столъ пищу, да былъ уголъ, куда онъ могъ заползти и, спрятавшись это всхъ, уснуть, какъ собака посл безцльной бготни деньской, онъ не заботился ни о чемъ, ничего не хотлъ знать. Настоящее и будущее были поглощены отнятымъ прошедшимъ, и онъ жилъ только сожалніемъ и воспоминаніемъ.

Печаль сломила его и довела, если не до помшательства, то до состоянія весьма близкаго къ нему. Мильтоунды, встрчая его, качали головами, и маленькія дти, которыя всегда такъ любили его, въ испуг кидались отъ него въ сторону. Небритый, въ невычищенномъ плать, которое висло мшкомъ на исхудаломъ тл его, и отъ того имло видъ нищенскаго рубища, онъ бродилъ по дорогамъ около Фильдъ-Лэна, не говоря ни съ кмъ ни слова, и только стариннымъ друзьямъ кидая поспшно обычное привтствіе: добрый день, съ угрюмымъ кивкомъ и понуреннымъ взглядомъ. Онъ не отдыхалъ ни на минуту, онъ не работалъ ни минуты, но все бродилъ, бормоча что-то про себя, иногда слышали, какъ онъ дико хохоталъ, или дико рыдалъ, закрывъ лицо руками. Иногда онъ стоялъ у воротъ Лонгъ-фильдской фермы и смотрлъ дикими воспаленными глазами, смачивая языкомъ черныя запекшіяся губы, на землю, которую владтель Эбби-Хольма теперь обработывалъ по требованіямъ современной агрономической науки, въ эти минуты онъ сознавалъ, что онъ — пришлецъ на земл, орошенной потомъ его отцовъ и праотцовъ. Онъ не пилъ, но въ эти минуты онъ походилъ на пьянаго, походка его была нетверда, взглядъ блуждающій, и друзья, встрчавшіе его, совтовали ему идти проспаться. Вотъ на что сталъ похожъ и какъ жилъ Джемсъ Гартъ съ того часа, когда писецъ Симпсона принесъ ему требованіе уплаты долга.

И не смотря на то, въ немъ, бдняк, не шевелилось никакого злобнаго умысла, онъ не былъ и помшанъ, человкъ, сердце котораго разбито — не помшанный, хотя мильтоунцы, неспособные сдлать это тонкое различіе, звали его помшаннымъ, а для мистера Гэмли было выгодно распространять этотъ слухъ. Онъ не давалъ усилиться сочувствію къ его жертв. Мы рдко чувствуемъ настоящее сожалніе къ помшаннымъ. Мы пожалемъ о нихъ казеннымъ, теоретическимъ сожалніемъ, и когда объяснимъ себ причину помшательства какой нибудь складно сложенной домашней исторіей, выведемъ послдствіе изъ причины, то совершенно успокоиваемся. Ужасъ мшаетъ выказать наше сожалніе практически, да оно и къ лучшему, потому что длительный бальзамъ, который бы мы принесли этимъ людямъ, такого свойетва, что разбилъ бы головы ихъ. Мы, на самый лучшій конецъ, считаемъ ихъ плачевно слабыми людьми за то, что они лишились ума отъ печали. Когда половина Мильтоуна говорила, что Джемсъ Гартъ сошелъ съ ума отъ того, что у него взяли землю, то другая половина, слушавшая это, думала, что онъ тмъ выказалъ буйный духъ ропота и потому заслуживалъ скоре порицанія, нежели сожалнія. Человкъ рожденъ для земныхъ испытаній, и Гартъ долженъ былъ съ терпніемъ принять свое наслдіе скорбей земной юдоли. Къ тому же, это было такъ непріятно для бднаго мистера Гэмли! говорила эта половина мильтоунцевъ. Онъ положилъ деньги въ эту землю и, разумется, его неотъемлемымъ нравомъ было взять деньги или землю. Онъ такъ великодушно поступилъ въ отношеніи бднаго Гарта, посмотрите, какое улучшеніе будетъ, когда ферма и свиные хлвы будутъ снесены, и эти дурно обработанныя поля обратятся въ цвтущіе сады, и тутъ пройдетъ дорога! И они не только не осуждали мистера Гэмли, но находили, что онъ поступилъ хорошо и разумно, они жалли только о томъ, что это произвело такое потрясеніе на этого полоумнаго Гарта. Этотъ Гартъ врно немногаго стоилъ, если онъ такъ упалъ духомъ при первой маленькой бд, бдному мистеру Гэмли такъ непріятно было сознавать, что онъ причина такого несчастія.

Мистеръ Гэмли представлялъ для общества успхъ и законъ. Для поклонниковъ закона несравненно пріятне видть здравый умъ и успхъ, чмъ помшательство и раззореніе. Къ тому же, съ какой точки ни взглянуть на дло, для цлаго Мильтоуна выгодне, что Лонгъ-фильдская ферма принадлежитъ капиталисту, который будетъ извлекать изъ земли все, что она можетъ дать, нежели крестьянину-собственнику, у котораго, что бы онъ ни длалъ, всегда будетъ рости боле сорныхъ травъ, чмъ хлбовъ, и которому земля всегда будетъ давать мене того, что онъ кладетъ въ нее.

Гарты перехали на квартиру въ Мильтоунъ. Эта перемна имла не малое значеніе: свобода жизни на ферм и грубое изобиліе пищи, безпрестанная дятельность, интересъ работы, непрерывавшейся и измнявшейся по состоянію погоды и времени года, жизнь на чистомъ воздух — все исчезло для семьи Гартовъ. Хотя Мильтоунъ казался большой деревней для жителей метрополіи, но онъ былъ тсно скученнымъ людскимъ муравейникомъ для бдняковъ, привыкшихъ къ приволью холмовъ, обвваемыхъ втромъ, и къ вольному воздуху луговъ и полей.

Мистрисъ Гартъ, честная душа, боролась бодро противъ всхъ трудностей. Когда женщины мужественны, то борьба эта — зрлище, достойное боговъ, когда мужчины падаютъ духомъ, то паденіе это безнадежное. Положеніе мистрисъ Гартъ было выгодне уже тмъ, что у ней были дти, о которыхъ нужно было заботиться, и квартира, которую нужно было содержать въ чистот. Съ потерей фермы, Гартъ лишился своихъ занятій, у нея — остались почти тже. Сверхъ того, ферма не могла быть для нея тмъ, чмъ она была для Джемса Гарта, мистрисъ Гартъ была доброй, но вполн практической женщиной и въ ней недоставало того романтическаго чувства, съ какимъ Джемсъ Гартъ смотрлъ на наслдіе своихъ отцовъ. Если бы Джемсъ захотлъ подпереть плечомъ колесо фортуны и отправился въ колоніи, она была бы совершенно довольна и счастлива при условіи, что дти бы росли такъ же здоровыми и такъ же шли хорошо, какъ и на родной ферм. Правда, она жалла о ферм, съ нею было связано для нея столько дорогихъ воспоминаній, но мистрисъ Гартъ не была такая женщина, чтобы сложить руки и отдаться чувствительнымъ воспоминаніямъ. Когда мильтоунцы видли, какъ она билась и какъ мужъ ея не хотлъ ударить пальцемъ о палецъ, они говорили, что она исполняетъ свой долгъ и несетъ свой крестъ, какъ истинная христіанка, а что Джемсъ опозорилъ себя тмъ, что такъ упалъ духомъ.

Все это припомнилось до послдней іоты впослдствіи, когда нужно было найти причину одного дла, потрясшаго все мильтоунское общество такъ, какъ оно еще никогда не было потрясено, и когда нужно было сдлать изъ фактовъ выводъ, объяснявшій это событіе. Тогда оказалось, какъ страшно вредитъ себ человкъ тмъ, что не беретъ съ яснымъ лицомъ свое наслдіе земныхъ скорбей.

VI.
Въ тискахъ.

Ести мистеръ Гэмли растопталъ Джемса Гарта, то онъ долженъ былъ растоптать и полковника Лоу, мистеръ Гэмли былъ безпристрастный человкъ. Онъ хотлъ, чтобы весь Мильтоунъ зналъ, что онъ, разсыльный мальчикъ лэдбюрійской конторы, купилъ одного изъ мстныхъ магнатовъ, щеголя, женатаго на дочери лэди Грэгэмъ, и купилъ такъ же легко, какъ и бднаго фермера. Сверхъ того, мистеру Гэмли нужно было заглушить свои разбитыя надежды на союзъ съ Куэстомъ усиленной дятельностью — и онъ пошелъ на Крэгфутъ. И совершилось то, что мистеръ Лоу, просрочившій значительно взносъ процентовъ за четверть года, получилъ отъ мистера Симпсона заявленіе, что, по соблюденіи всхъ законныхъ формъ, кліентъ его, давшій ему деньги, намренъ приступить къ взысканію. Приближался часъ полковника Лоу быть измолотымъ жерновомъ Гэмли.

Шесть мсяцевъ срока на то, чтобы устроить вс дла, найти капиталиста, который далъ бы шестьдесятъ тысячъ фунтовъ подъ залогъ пришедшаго въ упадокъ имнія, проценты на которое никогда не уплачивались въ срокъ и недоимки котораго росли. Некрасивая будущность открывалась для полковника Лоу, но онъ смотрлъ ей прямо въ глаза, какъ мужчина, не золотилъ въ глазахъ своихъ горькую пилюлю, какъ длаютъ безхарактерные люди. Онъ только энергически проклялъ свою несчастную звзду, которая привела его въ эту волчью яму. Еслибы одна изъ тхъ счастливыхъ случайностей, которыя не являются никогда для любителей спорта, явилась спасти полковника, или одинъ изъ тхъ несчастныхъ случаевъ, которые обрушиваются такъ часто на нихъ, не обрушился на него, то онъ еще могъ бы удержать Крэгфутъ. Но вс его пари оказывались несчастными, онъ проигрывалъ постоянно, и теперь стоялъ на краю пропасти. Оставался одинъ шансъ къ спасенію — женитьба Сиднея на Джуліи Мэнли и ея сотн тысячъ фунтовъ.

Полковникъ былъ увренъ въ спасеніи. Сидъ былъ не такой человкъ, чтобы пойти на бдность. Сидъ готовъ былъ на всякое предательство и низость, совмстныя съ положеніемъ джентльмена, чтобы избавиться отъ бдности, думалъ отецъ, но Сидъ былъ молодъ, чтобы убдить его въ необходимости горькаго средства, нужно терпніе. И полковникъ Лоу выказалъ изумительное терпніе и самообладаніе, убждая Сида. Онъ объяснилъ ему положеніе дла. Ничто не могло сравниться съ мужественной откровенностью этого признанія. Сидней былъ эгоистомъ, нахаломъ, но любилъ отца и боялся бдности. Не будь онъ женатъ на Дор, онъ не задумался бы жениться на Джуліи. Но теперь, что ему было длать? Онъ былъ въ тискахъ. Если Дора не согласится, что тогда? Прежде чмъ связать себя общаніемъ, онъ долженъ увриться въ согласіи Доры. Сидней былъ мячемъ, котораго кидали во вс стороны то любовь къ Дор, то жалость къ отцу, то страхъ бдности.

— Я ненавижу эту женщину! сказалъ онъ въ бшенств.— Она одна противна мн изо всхъ женщинъ!

— Бдная Джулія! отвчалъ отецъ:— но у нея сто тысячъ.

— Это ужасно! говорилъ Сидней, закрывая руками лицо.— Но я подумаю объ этомъ. Боле я не могу ничего сказать. Если я буду въ силахъ, я ршусь, но жертва эта доводитъ меня до бшенства.

— Подумай, вотъ все, о чемъ я прошу, нжно говорилъ полковникъ.— Я увренъ въ твоемъ здравомъ смысл. Ты увидишь необходимость жертвы. Я увренъ, ты не вынесешь мысли, что родовое имніе наше перейдетъ въ руки этого проходимца. Я тоже увренъ, что ты не захочешь начать жизнь какимъ нибудь писцомъ въ контор, получая въ недлю столько шиллинговъ, сколько ты прежде имлъ фунтовъ. Другого средства нтъ.

— Кой чортъ дернулъ васъ держать пари на скачкахъ? вскричалъ дерзко Сидней.

Отецъ пожалъ плечами.

— Если бы Фаворитка взяла призъ?

— Если бы? Человкъ раззоряетъ всю семью на ‘если’!

— Полегче, полегче, мой милый, спокойно отвчалъ полковникъ, философски разсудившій, что нсколько грубостей не значитъ ничего, какъ скоро сынъ согласится жениться на Джуліи Мэнли.— Не мучайся, милый мальчикъ. Время дорого, конечно, но не завтра же день продажи. Подумай хорошенько. Если Джулія невозможна, то намъ придется вынести наше раззореніе, какъ прилично джентльменамъ. Если ты можешь примириться съ этой женитьбой — мы спасены и Гэмли не придется торжествовать надъ нами.

— Проклятіе Гэмли и всмъ пособникамъ его! свирпо крикнулъ Сидней.

— И я говорю тоже самое. Но если я буду сидть и проклинать его, пока не посиню отъ злобы, я не помогу длу ни на волосъ. Нужно поберечь силы на ршеніе.

Онъ закурилъ сигару и вышелъ изъ библіотеки, искренно жаля бднаго Сида, но убжденный, что другого исхода нтъ и быть не можетъ. Сидъ, проведя нсколько минутъ въ безплодныхъ сожалніяхъ и проклятіяхъ, тоже закурилъ сигару и вышелъ приказать осдлать лошадь. Онъ надялся, что бшеная скачка по лсамъ и болотамъ освжитъ его мозгъ до того что онъ откроетъ, наконецъ, что дважды два будутъ пять, и найдетъ средство развязать узелъ, который такъ неосторожно затянулъ. Прозжая по проселку около Фильдъ-лэнской фермы, онъ неожиданно наткнулся на Джемса Гарта, который стоялъ у изгороди, положивъ лицо на ладони рукъ, и уставился неподвижными глазами на поля, гд работали батраки мистера Гэмли, и откуда его теперь прогнали бы, какъ нарушителя порядка, еслибы онъ осмлился переступить черезъ изгородь.

Внезапная мысль мелькнула въ разгоряченномъ мозгу Сиднея. Видъ этого блднаго и страшнаго лица придалъ осязательную форму смутной мысли, безсознательно еще шевелившейся въ мозгу его. Передъ нимъ стоялъ человкъ, который, какъ и они, понесъ обиду и жаждалъ мести, простой мужикъ, слдовательно, человкъ безъ совсти, котораго можно купить, или поднять на месть безъ купли. Сидней прохалъ дале, вернулся, остановилъ лошадь возл Гарта, который, попрежнему, стоялъ неподвижно, упершись локтями на изгородь, а подбородкомъ на ладони.

— Доброе утро, Гартъ, сказалъ Сидней весело.

Гартъ посмотрлъ на него изподлобья, подозрительнымъ взглядомъ, который теперь сталъ его привычнымъ взглядомъ, кивнулъ головой молодому человку, но не отвчалъ ни слова. Гартъ хотлъ одного: чтобы вс люди оставили его въ поко.

— Печальный видъ, Гартъ, сказалъ Сидней, указывая хлыстомъ на поля.— Я не помню, право, чтобы я когда нибудь жаллъ о чемъ нибудь такъ сильно, какъ о вашемъ несчастіи.

— Что? спросилъ Гартъ.

— Я говорю, что это — дьявольскій позоръ, продолжалъ Сидней съ энергіей:— возмутительная, скандальная жестокость и несправедливость.

Гартъ взглянулъ на него. Горячая, негодующая рчь и тонъ этого джентльмена показались ему странными. Конечно, онъ былъ добръ, если такъ живо жаллъ бднаго человка, но какая надобность была джентльмену принимать такъ къ сердцу горе бднаго работника, съ заскорузлыми руками. Гарта тонъ этотъ покоробилъ, не смотря на очевидную доброту говорившаго.

— Онъ закинулъ уду и забралъ себ землю, отвчалъ медленно Гартъ.

— Да, я знаю все, но какъ вы можете стоять здсь и смотрть на все,— вотъ чего я понять не могу! сказалъ Сидней.— Еслибы этотъ человкъ сдлалъ мн хоть половину-того зла, что сдлалъ вамъ, то я бы ужь давно разбилъ ему голову.

Глаза Гарта сверкнули мрачнымъ огнемъ и впалыя щеки вспыхнули. Онъ стиснулъ въ кулакъ правую руку и что-то пробормоталъ сквозь зубы. Сидней не могъ разслышать словъ, но взглядъ и движеніе были полны значенія.

— Я именно это и говорю, продолжалъ Сидней, понизивъ голосъ, но съ коварной отчетливостью выговаривая каждое слово.— Еслибы онъ сдлалъ тоже самое, или хоть половину со мной, то я разбилъ бы ему голову, и разбилъ бы такъ, что незачмъ бы было чинить ее.

— Это было бы доброе дло, пробормоталъ Гартъ самъ себ.

— Это было бы очень доброе дло, повторилъ Сидней.— Этотъ человкъ — язва Мильтоуна, низкая дворняшка. У него нтъ ни манеръ, ни чувствъ джентльмена. Еслибы кто проломилъ ему голову въ темную ночь, нтъ въ цломъ Мильтоун ни одной души, которая не почувствовала бы, что вс избавились отъ зла, и не поблагодарила бы руку, которая это сдлала.

— Богатый человкъ — и такъ мало друзей! пробормоталъ Гартъ.

— Подлецъ, у котораго нтъ ни одного друга, сказалъ Сидней.— Какъ поступилъ онъ съ вашей Алисой? такая славная двушка. Онъ выгналъ ее, не предупредивъ заране, потому что у жены его пропалъ фунтъ-другой! Онъ не сказалъ тогда о причин, но я случайно узналъ. Что можно сказать о такомъ человк?

Джемсъ Гартъ не отвчалъ ни слова. Прикованные къ роднымъ полямъ, глаза его горли, рука была судорожно сжата, ни одинъ мускулъ лица его не шевельнулся. Передъ глазами его по родному полю прошелъ врагъ его, человкъ, который безчеловчно выкопалъ ему ловушку и продалъ его. Джемсъ Гартъ видлъ его молодцоватую походку, выпяченную впередъ грудь, поднятыя самодовольно плечи, гордо закинутую назадъ голову, какъ у человка, который взялъ счастіе съ боя, и побилъ всхъ кругомъ себя въ битв жизни. И Джемсъ Гартъ увидлъ самого себя, онъ крался неслышными шагами за нимъ — за врагомъ: то кралась тнь мести за преступленіемъ. Онъ видлъ, какъ разстояніе между обоими уменьшалось, какъ тнь его все ближе и ближе подкрадывалась къ нему, вотъ она близко, она возл него, наконецъ, она настигла его, и…

Пронесся крикъ, заставившій Сиднея вздрогнуть, а работниковъ на пол побросать заступы и лопаты и опрометью кинуться къ воротамъ.

— Нтъ, нтъ, не убійство! Милосердый Боже, не убійство! дико кричалъ Джемсъ Гартъ, съ пной у рта, катаясь по земл. Съ нимъ былъ разъ въ жизни припадокъ падучей, теперь онъ повторился.

— Кто говорилъ объ убійств? спросилъ одинъ изъ работниковъ, мрачно взглянувъ на Сиднея.

— И что вы здсь длаете, сэръ? такъ же спросилъ другой.

— Я не знаю, что все это значитъ, отвчалъ Сидней, но лицо его измнилось, внезапная тайная мысль промелькнула и въ голов и во взгляд.— Этому бдняку, продолжалъ онъ тономъ джентльмена, говорящаго о мужик мужикамъ:— этому бдняку, врно, пришла на умъ дурная мысль. Мы говорили о Гэмли, и о томъ, какъ тотъ безчестно поступилъ съ нимъ, а онъ вдругъ закричалъ: убійство. Я увренъ, что онъ не думалъ объ убійств мистера Гэмли, прибавилъ онъ съ легкой усмшкой, которая была страшна.

— Это — не доброе слово, и его не надо говорить такъ легко, сэръ, угрюмо отвчалъ одинъ изъ работниковъ.— Гартъ — не такой человкъ, чтобы убить другого, хоть и врага.

Сидней, небрежно кинувъ слова: ‘Я надюсь, что нтъ’, въ которыхъ звучало что-то зловщее, ускакалъ, размышляя объ этой сцен.

Въ эту ночь, онъ и Дора имли свиданіе, которое было мастерской комедіей, но Сидней проигралъ, хотя и заране разучилъ и хорошо съигралъ свою роль. Дора была искусне его и онъ долженъ былъ проиграть. Онъ разсказалъ ей о раззореніи отца, о продаж, грозившей Крэгфуту. Она выказала ему живйшее сочувствіе и горько плакалась на ршеніе. Гэмли держать ее какъ царственную плнницу всю жизнь въ Эбби-Хольм. Но что могла она сдлать, чтобы помочь ему? Жизнь тяжела, когда много любви и мало денегъ, и странны т люди, которые этого требуютъ, сказала она, пожимая круглыми, обнаженными, ослпительными плечами,— уловка кокетства, отъ которой Сидней приходилъ въ восторгъ. Онъ спросилъ у нея совта, что ему длать и упомянулъ вскользь о миссъ Мэнли и ея сотн тысячъ фунтовъ, но Дора была слишкомъ умна, чтобы понять намекъ. Она хотла, чтобы онъ высказалъ ей ясно все, что хотлъ сказать, и чтобы у него не осталось ни одной лазейки, черезъ которую бы онъ могъ ускользнуть отъ нея, если бы дла пошли дурно. Не то, чтобы она хотла сохранить нерушимость своего брака, если можно было безопасно расторгнуть его. Если бы представшей случай, она разорвала бы свою брачную запись такъ же равнодушно, какъ счетъ модистки. Но такъ какъ она не могла этого сдлать, то не хотла, чтобы Сидней пользовался преимуществами, которыхъ она не могла раздлить.

Она была въ эту ночь олицетвореніемъ невинности и возвышенныхъ чувствъ, ни одинъ мужчина не осмлился бы позвать ее на преступленіе, она была такъ полна чаръ любви, что ни одинъ мужчина не имлъ бы духу сказать ей, что хочетъ измлить ей и бросить ее. Женщинъ типа Доры мужчина можетъ запугать, но ихъ нельзя поработить въ конецъ. Подъ лебяжьимъ пухомъ скрываются желзныя пружины.

Дора, съ той самой минуты, какъ она украла для Сиднея десять фунтовъ, возненавидла его, и ненавидла тмъ сильне, чмъ боле начинала бояться его. Кто знаетъ, какіе ужасы еще онъ заставитъ ее сдлать для него? И однако Дора была мила съ нимъ,— онъ былъ несчастенъ. Нжныя, чувственныя, балованныя женщины, какъ Дора, не любятъ видть несчастныхъ,— видъ непріятный, и, несмотря на свою ненависть къ Сиднею, Дора очаровывала и ласкала его. Она всегда была готова устранить все непріятное, когда ей это ничего не стоило. Она никогда не позволила бы себ, какъ ни ненавидла мужа въ эти минуты, снизойти до обычнаго уровня англійскихъ женъ, которыя, разъ заполучивъ мужа, уже не заботятся о томъ, какъ удержать его. Она могла ненавидть человка, которому принадлежала, но она не могла не очаровывать его кокетствомъ. Она способна была отравить его, если бы то было нужно, но подала бы отраву съ самой обаятельной улыбкой и чарующей граціей, и надвъ передъ тмъ чепчикъ, который бы боле былъ ей къ лицу. Она была бы способна, за десять минутъ до условленнаго побга съ любовникомъ, обвить руками шею мужа и назвать его своею жизнью, и, оправивъ оборки своего дорожнаго платья, спросить: какъ оно идетъ къ ней? Символомъ ея вры было, что если уже нужно длать непріятныя вещи, то нужно ихъ длать пріятнымъ образомъ, если нужно принять ядъ, то, во имя человчности, его должно хорошо смшать съ желе.

Сидней не понималъ ея. Если бы судьба отвела отъ нихъ горькую чашу, то Дора всегда была бы для него самой милой и нжной женщиной и, можетъ быть, и самъ онъ нсколько смягчился бы подъ вліяніемъ, ея, какъ смягчались и были счастливе супруги Гэмли. И онъ всю жизнь не разгадалъ бы ея и, умирая отъ отравленной чаши, поданной ею, цловалъ бы руку, подавшую ее, и благословлялъ бы вмст съ нею и друга, ради котораго была подана чаша. Эти нжныя, вкрадчивыя и лживыя женщины всегда слпо и врно любимы, но и он имютъ свое назначеніе въ жизни — мстить за то, что терпятъ ихъ честныя сестры.

Сидней, видя что свиданіе не привело ни къ чему, началъ прощаться:— Что бы ты сдлала, Доди, еслибы я былъ принужденъ жениться на Джуліи Мэнли? спросилъ онъ полушутя, полусерьзно, въ послдній разъ закидывая удочку.

— Сидъ! отвчала она, прижавшись щекой къ его плечу.— Я не могу представить себ такую ужасную вещь, и потому не могу сказать, что бы я сдлала.

— Ты бы наврное посадила меня въ тюрьму за двоеженство? засмялся онъ.

— Почему же нтъ, милый? спросила Дора невинно.

— Почему же нтъ? Потому что теб самой непріятно бы было быть женой преступника,— это во-первыхъ, а во-вторыхъ, ты бы не захотла быть выгнанной родными и покинутой всми въ мір женщиной, принужденной работать изъ-за куска хлба, отвчалъ онъ, читая въ глазахъ ея.

Они были непроницаемы.

— Какъ будто мн тогда не все равно будетъ, что станется со мной, былъ нжный отвтъ.— Есть дв вещи въ мір, Сидъ, которымъ женщины, если только он настоящія женщины, приносятъ все въ жертву, это — любовь и месть. Я уже принесла все въ жертву одной, я не хочу на опыт узнать, сколько я способна принести жертвъ другой, говорила она съ очаровательнымъ видомъ профессора, читающаго лекцію.

— Но не на свою погибель, а на мою, быть можетъ, говорилъ онъ, лаская ея волосы.— Ты можешь не думать обо мн, но ты, я увренъ, побережешь себя.

— Я думаю, что я принесла бы и себя въ жертву, если бы захотла отмстить теб, отвчала она самымъ сладостнымъ голоскомъ.

И онъ разсмялся, разцловалъ ее, сказалъ, что она — милое, прозрачное созданіе, что дурачить ее немножко — славная забава.

На это Дора, улыбаясь и показывая прелестные зубки, отвчала:— Разумется, я врю всему. На что же живутъ женщины, какъ не на то, чтобы врить каждому слову любимаго человка! Если,— и она надула губки:— онъ дурачилъ ее, то это очень дурно, очень гршно съ его стороны. Она никогда не дурачила его, и онъ долженъ быть честенъ съ нею.

— Хорошо, хорошо, не буду, отвчалъ, смясь, Сидней:— и не женюсь на Джуліи Мэнли.

— Если ты женишься, то я убью и тебя и твою Джулію Мэнли, сказала Дора, съ самой очаровательной притворной злобой. Онъ снова засмялся и притворился испуганнымъ, потомъ поклялся, что будетъ умницей и добрымъ мужемъ. И уходя, онъ все же не зналъ, что сдлаетъ Дора, если онъ женится на Джуліи Мэнли. Это было ужасно, позорно, отвратительно, но онъ долженъ жениться, ему не было другого исхода. Дора не выдастъ его, пускай себ грозитъ сколько хочетъ. Т же самыя побужденія, которыя удерживаютъ ее отъ огласки ея замужества, заставятъ ее молчать и тогда, а въ далекомъ будущемъ, когда придетъ день, что онъ будетъ богатъ, а она бдна,— и въ этомъ нтъ ничего невроятнаго,— тогда онъ долженъ ждать свободы отъ какого нибудь случая, чуда… Безхарактерныя и преступныя натуры всегда надются на это.

— Но какой милочкой она была сегодня! Отказаться отъ нея для женщины съ верблюжьей губой! Какое нестерпимое положеніе! И онъ съ радостью встртилъ бы Мефистофеля, который высвободилъ бы его изъ тисковъ, цною его души. Эта мысль навела воспоминаніе о Джемс Гарт и утренней сцен. Какое счастіе, еслибы этотъ помшанный разможжилъ голову старому Гэмли въ первую темную ночь! Что станется потомъ съ убійцей — онъ объ этомъ не думалъ. Не все ли равно. Онъ сдлаетъ свое дло, а тамъ — умретъ ли онъ въ рабочемъ или сумасшедшемъ дом, съ голоду въ ям или на вислиц — не все ли равно? Но какъ толкнуть его? Какъ вложить эту мысль въ его горячешную голову? Вроятно, старый подлецъ обеспечилъ Дору въ своемъ завщаніи? Еслибы узнать это наврно, и еслибы тогда стереть его съ лица земли, какъ гладка была бы дорога!

Дора, съ своей стороны, обдумывая все, принимала ршеніе не встрчаться боле съ Сиднеемъ Лоу, своимъ законнымъ мужемъ. Что бы онъ ни задумывалъ сдлать, пусть онъ длаетъ это безъ ея совта и участія. Если она хотла держать его въ своихъ рукахъ, то должна была теперь предоставить его самому связывать петлей веревку и класть въ нее шею безъ ея помощи. Ей же нужно было держаться одного — роли невднія и преданной любви. Ршеніе ея было принято непоколебимо, когда она прокралась обратно въ домъ и заперла потайную дверь ключемъ. Потомъ она спрятала ключъ далеко, въ самую глубь потайного ящика.

VII.
Патриція уходитъ къ Флетчерамъ.

Мистрисъ Гэмли не любила длать вещи въ половину. Она длала то, что говорила, и не принадлежала къ числу женщинъ, суровыхъ на словахъ и нжныхъ на дл. И когда она сказала Патриціи, что отвергаетъ ее и предоставляетъ ее самой себ, то дйствительно это значило: свобода съ одной стороны и отчужденіе съ другой. Патрицію не бранили боле, не перечили каждому шагу ея, не отказывали ни въ чемъ: Патрицію не признавали. Она могла ходить куда ей вздумается, и никто не замчалъ, никто не спрашивалъ, гд она была. Она садилась за семейную трапезу, прислуга служила ей, какъ и всмъ, но Патриція не считалась боле членомъ семьи Эбби-Хольма, и если ей случалось сказать что нибудь, на слова ея отвтомъ было мертвое молчаніе. Еслибы она исчезла, то отсутствіе ея было бы замчено только тогда, когда оно стало бы возбуждать серьзныя опасенія. Разъ, когда она опоздала къ завтраку и начала извиняться, ття Гэмли ледянымъ тономъ замтила:— Прошу васъ не трудитесь извиняться! право, все равно, здсь ли вы или нтъ.

Это новое положеніе болзненно отозвалось на Патрицій. Даже упреки тти Гэмли были сносне: они доказывали, что былъ хоть кто нибудь въ мір, кто заботился о ней. Ття Гэмли была сестрой милаго дяди. Ее прежде смутно мучило смутное сознаніе, что ття Гэмли чужда ей, теперь же отчужденіе отъ этой нравственно чуждой ей женщины мучило ее, и она желала любви ея. Это было противорчіе, но оно естественно въ года Патриціи, не легко вырывать культъ семьи изъ сердца. Разочарованіе въ Дор мучило ее, а боле всего мучило сознаніе, что она прикоснулась къ грязи: она чувствовала себя запятнанной. Въ будущемъ Патриція, въ страстномъ порыв служить добру, быть можетъ и прикоснется къ грязи безъ этой болзненной брезгливости, но теперь отсутствіе этой брезгливости было бы уродствомъ. И Патриція видла себя одной посреди обломковъ прежнихъ врованій, посреди развалинъ родной семьи.

Эти мысли неотступно терзали ее день и ночь, съ разбитымъ идеаломъ колебалась вра, и она, въ порыв отчаянія, спрашивала: гд же правда? И въ ней вставало сомнніе, страшное сомнніе: правд ли училъ ее дядя? Мозгъ ея былъ потрясенъ, вс впечатлнія отражались на немъ смутно, какъ на плохой фотографической доск. Она одна переживала эту борьбу, многія бы сломились на ея мст, она вышла изъ нея боле сильнымъ и лучшимъ существомъ.

Весна переходила въ лто. Патриція цлые дни сидла въ саду, подъ тнью вязовъ и буковъ. Ей было не до далекихъ прогулокъ по полямъ. Ей нужно было спокойствіе и свжій воздухъ, и прогулки истощили бы ея силы.

Мистрисъ Гэмли не была довольна этимъ ‘смиреніемъ’ Патриціи, оно лишало ее повода злиться на нее, и длало Патрицію еще боле непонятной для нея. Двочка не пользовалась своей свободой. Ття ворчала по обыкновенію и слдила за нею съ смшаннымъ чувствомъ тревоги и ужаса, ожидая или выраже нія раскаянія, или признаковъ еще большей порочности, но такъ какъ не было ни того ни другого, то ття злилась. Первое было оскорбленіемъ ей, второе обманомъ ея ожиданій найти въ поведеніи Патриціи оправданіе своихъ мръ. Къ этимъ чувствамъ примшивалась и серьзная тревога о здоровь Патриціи, и у тти Гэмли порой сжималось сердце, когда она украдкой слдила за Патриціей. Она замтила, какъ здоровый аппетитъ, приводившій ее въ первое время въ отчаяніе количествомъ поглощаемаго Патриціей сухого хлба, превратился въ равнодушіе къ пищ. Она замтила, какъ исхудала Патриція, какъ машинальны стали движенія ея, какъ слаба походка, какъ подвижныя и выразительныя черты лица ея стали суровы и будто застыли, какъ прежній ясный взглядъ ея сталъ туманнымъ и полусоннымъ. Въ такія минуты въ ледяномъ сердц тти Гэмли шевелилось желаніе прижать Патрицію къ сердцу, злобно выбранить ее и простить, но она вспоминала о лорд Мерріан и ожесточала свое сердце. Къ тому же, мистрисъ Гэмли не могла выносить тайны въ своихъ подчиненныхъ, она стояла за свои права быть самодержавной царицей и первосвященникомъ въ своей семь, и каждая тайна была оскорбленіемъ ея верховенства. Положеніе становилось невыносимо и шло къ кризису. Онъ вызванъ былъ двумя причинами: платье Патриціи износилось и пришло письмо отъ Гордона.

Ради себя самой, владтельница Эбби-Хольма не могла допустить, чтобы Патриція ходила въ выношенномъ плать. Патриція должна была облечься во вретище и посыпать пепломъ главу, только въ невещественномъ смысл, въ вещественномъ же она должна была и въ дни немилости и позора одваться прилично величію Эбби-Хольма.

Вслдствіе этого, разъ за завтракомъ раздался ледяной голосъ тти Гэмли.— Патриція, сдлайте одолженіе не носите боле этого платья.

Патриція вздрогнула отъ радостнаго изумленія. Дора радостно взглянула на нее и перевела благодарный взоръ на супруговъ Гэмли.

— Хорошо, ття, отвчала она.

Тетя Гэмли саркастически улыбнулась.— Вы очень спшите отвтомъ. Что же вы наднете вмсто этого платья?

— Я не знаю, ття, есть ли у меня другое.

— Что за вопросъ! Молодая двушка не знаетъ есть ли у нея платье! Что это глупость или притворство, продолжала ття Гэмли, ожесточая сердце. Радость Патриціи тронула ее, но лордъ Мерріанъ!— Вы найдете новое платье въ спальной, а это отдайте Бигнольдъ и чтобы я больше не видала этого нищенскаго платья. Вы ходите, какъ судомойка.

— Я этого не знала, сказала Патриція, осматривая съ удивленіемъ платье.

— Такъ знайте теперь, фыркнула ття Гэмли.

— Мистрисъ Гэмли подарила вамъ прелестное платье, сказала Дора.

— Я сдлала все, что могла для неблагодарной, патетически произнесла ття Гэмли съ видомъ мученицы.

— Благодарю васъ, ття, и Патриція подняла на нее глаза, въ которыхъ свтилась благодарность, но губы ея слегка дрожали.

— Благодарите дядю, которому вы сдлали зло, сказала сурово мистрисъ Гэмли.

— А! сказалъ мистеръ Гэмли, довольный, что суровость наказанія смягчалась. Онъ давно бы все забылъ, какъ ни разсердила его вина Патриціи, онъ не могъ быть неумолимымъ судьей хорошенькой двушки, но лэди его была царицей въ Эбби-Хольм.— Платить добромъ за зло, значитъ собирать горячіе уголья на… гмъ, гмъ. Я говорилъ вамъ, что вы получите содержаніе и одежду — и я господинъ своему слову.

— Да, мистеръ Гэмли, вы всегда исполняете ваши общанія, сказала его лэди:— а этого нельзя сказать о всхъ.

Губы Патриціи дрожали. Въ эту минуту дворецкій принесъ ящикъ съ письмами. Въ числ ихъ было давно ожидаемое, помченное разными штемпелями письмо изъ-за морей, письмо Гордона.

— Для миссъ Кэмбаль! И мистеръ Гэмли бросилъ его черезъ столъ Патриціи.

Она взяла его. Туманъ застлалъ ея глаза, она всхъ забыла, она все забыла. Гордонъ былъ живъ, настанетъ день, когда онъ прідетъ за нею. Она держала его письмо, бумагу, къ которой прикасалась его рука, строки, написанныя имъ, не замчая холодныхъ, пытливыхъ взглядовъ, которые взвшивали каждое измненіе выраженія ея лица, судили и осуждали. Передъ нею было снова открытое, ясное, честное дорогое лицо, въ ушахъ раздавался бодрый, милый голосъ! И вдругъ отъ видній счастья, свободы ее призвалъ къ невол, униженію и вражд ледяной голосъ тти Гэмли.— Патриція, когда вы перестанете глядть на адресъ, то, можетъ быть,¹ обратите вниманіе на молитву, которую читаетъ дядя.

Письмо Гордона было длинное. Оно дышало любовью и врой. Это было второе письмо. Первое пропало. Оно говорило о мужественной борьб съ жизнью, о наград, которая ждетъ ихъ любовь. Онъ повторялъ ей, что она — его любовь, его счастіе, но это было письмо человка, который зналъ, что жизнь есть трудъ, и моряка, дышавшаго честнымъ честолюбіемъ и страстно любившаго свое дло. Письмо это было для Патриціи живительнымъ вяніемъ морского барсэндзскаго воздуха. Оно унесло болотные туманы Мильтоуна и прочистило горизонтъ. Оно придало Патриціи новыя силы. Казалось, завса спала съ глазъ Патриціи. Она принадлежала не одной тт Гэмли, по ученію дяди о дисциплин, но себ самой и Гордону. Жила ли она теперь жизнью достойной жены Гордона. Неужели тупое терпніе, съ какимъ она переносила несправедливость — жизнь, достойная ея самой, достойная его? Неужели она должна еще доле оставаться въ дом, гд о ней судятъ такъ ложно, караютъ такъ жестоко? Не лучше ли уйти изъ Эбби-Хольма, сохранивъ до послдней минуты молчаніе объ участи Доры, и отказавшись переносить новыя униженія? Терпніе и смиреніе — великія добродтели, но древнее, геройское, языческое чувство собственнаго достоинства было врожденной чертой натуры Патриціи, и если она подавляла его, то цной тяжелой борьбы. Теперь она одержала верхъ. Она уже выказала много смиренія и терпнія, теперь она должна выказать и чувство собственнаго достоинства.

Она ршилась и ждала только прізда Флетчеровъ. На четвертый день, по полученіи письма Гордона, мистеръ Гэмли сказалъ, что встртилъ обоихъ дураковъ Флетчеровъ на рынк. Патриція пошла въ гостиную, гд ття Гэмли и Дора сидли за работой, одна за вчнымъ ковромъ, другая, длая бабочки изъ кружевъ для убора волосъ.

— Ття, сказала Патриція тихо, печальное выраженіе, ставшее теперь привычнымъ выраженіемъ ея, смшивалось съ выраженіемъ ршимости:— могу ли я поговорить съ вами?

Ття съ любопытствомъ посмотрла на нее.— Разумется, отвчала она, тономъ удивленія и снисхожденія.— Чего вы хотите?

— Я не могу доле жить такъ, сказала Патриція, дрожа отъ волненія.

Мистрисъ Гэмли наклонила голову.— Что же вы намрены сдлать, чтобы измнить ваше положеніе?

— Отпустите меня! вскричала Патриція.

— Охотно. Но куда? Что вы будете длать?

— Отпустите меня заработывать свой хлбъ.

— Еще разъ охотно, но… И губы мистрисъ Гэмли скривились особенной усмшкой:— перейдя отъ героическихъ отвлеченностей къ мелочамъ обыденной жизни и здравому смыслу,— чмъ вы думаете заработывать себ хлбъ. Гувернанткой? Чему можете вы учить? Ради самой себя, я не могу позволить вамъ идти въ услуженіе, къ тому же вы и неспособны служить за столомъ, да я едва ли могла бы и поручиться за вашу честность, жестоко уязвила ття Гэмли:— а умнье управлять шлюпкой между скалами, или даже скакать верхомъ на лошади безъ сдла, я боюсь, не прокормитъ васъ. Послднее пригодилось бы для цирка. Но я не вижу ничего другого. Я готова обсудить съ вами всякій планъ, но онъ долженъ быть разумнымъ.

Эти язвительныя слова были высказаны съ намренной злобой и наглостью. Патриція поблднла и судорожно сжала руки. Она задыхалась. Но черезъ мигъ она овладла собой и подавила гнвъ, какъ мелкое чувство для такой минуты.

— Я знаю, что я очень невжественна, отвчала она спокойно:— но я готова скоре заработывать свой хлбъ служанкой, нежели жить такъ, какъ я живу здсь.

— Разв съ вами обращаются здсь жестоко? отвчала ття Гэмли, какъ будто длая честный вопросъ.— Кто оскорбляетъ васъ? Дора, разв вы оскорбили чмъ нибудь Патрицію?— Дора покачала отрицательно головой.— Если у васъ есть причина жаловаться, Патриція, то выскажите ее. Кажется, никто не стсняетъ вашу свободу. Я не вмшиваюсь въ ваши дла. Разумется, я не позволю вамъ безчестить мой домъ безумными и порочными поступками, но, за исключеніемъ этого, я не вижу никакого повода къ жалобамъ съ вашей стороны.

— Ття, вы сами хорошо знаете, что говорите не то, что чувствуете.

— Благодарю васъ, Патриція, въ мои лта люди не привыкли слышать, что говорятъ ложь, отвчала ття Гэмли, съ зловщимъ спокойствіемъ.

— Я не то хотла сказать, но вы хотите ловить меня, отвчала Патриція: — вы не хотите понимать моихъ словъ такъ, какъ я говорю, а когда люди длаютъ это, то…

— То они лгутъ? сказала ттка.

— Да, отвчала твердо Патриція.

— Вы приняли самый врный способъ улучшить ваше положеніе, сказала ття Гэмли съ непріятной улыбкой: — но, чтобы не дать вамъ пойти дале, не лучше ли вернуться къ главному предмету разговора. Что вы намрены длать, оставивъ Эбби-Хольмъ?

— Я еще не знаю, отвчала Патриція.— Я хочу хать не надолго къ Флетчерамъ и осмотрться. Я знаю, они вернулись, и я прошу васъ отпустить меня.

— Жить приживалкой? Почему же нтъ! Но это только перемна мста, а не обстоятельствъ, спокойно отвчала мистрисъ Гэмли.

— Не говорите этого, ття! вскричала Патриція мучительно.— Хорошо, прибавила она черезъ минуту, прижавъ руку къ глазамъ: — пустите меня. Миссъ Флетчеръ пойметъ меня и повритъ мн.

Дора слегка покраснла и подняла глаза. Какъ ей ни было жаль Патрицію, ей очень не хотлось, чтобы Патриція была понята Флетчерами. Мистрисъ Гэмли вспыхнула.

— Я знаю, что вы любите миссъ Флетчеръ боле, нежели когда нибудь любили меня, начала она ровнымъ тономъ, который, возвышаясь мало-по-малу, перешелъ въ гнвный крикъ.— Ступайте къ ней, если хотите. Я бы пожалла, еслибы вы остались. Перенесите ей всякія сказки о нашемъ дом, наскажите, что съ вами жестоко обращались здсь, когда, въ дйствительности, были еще слишкомъ великодушны къ вамъ. Неблагодарная, непослушная, незаслуживающая доврія двушка! вы уходите такою же, какою пришли — созданіемъ, которое я не могла исправить и которое, несмотря на всю мою доброту, не могла привязать къ себ. Ни слова боле. Оставьте меня, говорю вамъ. Если Флетчеры, или кто бы ни былъ, возьмутся содержать васъ до вашего совершеннолтія, когда я буду имть возможность умыть руки, то я буду имъ очень благодарна. Идите! Что-жь вы не идете, Патриція? Я не хочу боле видть васъ.

— Проститесь со мною, ття, сказала Патриція, протягивая руку.— Я не хотла оскорбить васъ. Я не хочу разстаться съ вами съ злобнымъ чувствомъ.

— Нтъ, я не хочу проститься съ вами, отвчала злобно ття Гэмли.— Я не могу благословить васъ. Идите!

— Ття!

Искренняя печаль, звучавшая въ голос молодой двушки, заставила дрогнуть каждый нервъ тти Гэмли, но не такая женщина была она, чтобы уступить недостойной слабости. Она сурово взглянула на полное мольбы лицо и снова повторила:— ни слова боле. Идите.

— Прощайте, Дора, сказала Патриція, и съ заглушеннымъ рыданіемъ вышла изъ комнаты.

Дора тихо плакала и молчала, но за то боле, чмъ когда-либо ненавидла Сиднея.

Патрицію въ тотъ же день отвезли со всми ея сундуками къ Флетчерамъ. Бигнольдъ предварительно получила приказаніе уложить все принадлежавшее миссъ Кэмбаль. Кучеръ везъ Патрицію въ Холлизъ, удивляясь внезапному отъзду, который походилъ на изгнаніе. Его подтвердило въ этомъ предположеніи удивленіе горничной Флетчеровъ, показавшее ему, что и здсь не ожидали Патрицію.

— Ссора въ конецъ, я смекаю, сказалъ онъ Мери-Анн по секрету и Мери-Анна подумала тоже.

— Дитя мое! вскричала Катерина Флетчеръ, когда въ гостинную вошла тнь прежней Патриціи: Барсэндзская нимфа превратилась въ исхудалую печальную двушку, съ страннымъ взглядомъ, прежней жизни, блеска здоровья и силъ не было и слда. Такъ зеленая втвь превращается въ сухую, когда по ней пройдетъ огонь.— Что случилось? вскричала Катерина съ испугомъ.

— О, миссъ Флетчеръ! не считайте меня сумасшедшей, но возьмите меня къ себ на короткое время. Пусть вашъ домъ будетъ мн на время домомъ, у меня нтъ другого! вскричала Патриція, кидаясь въ ея объятія:— вы — мои единственные друзья. Позвольте мн остаться только не надолго, пока я не буду въ состояніи содержать себя.

— Дитя! милая, милая двочка, что это значитъ? вскричалъ докторъ Флетчеръ.

Она протянула руки и повторила съ мольбой:— только не надолго, пока я не буду въ состояніи содержать себя.

Онъ измнился въ лиц.— На всю жизнь, дитя мое, не говорите: не надолго. И онъ взялъ ея руки.

— О, какъ вы добры. Но не будьте такъ добры теперь, я не хочу плакать.

— И я не хотла бы видть, что вы способны на глупость или на слабость, отвчала серьзно миссъ Флетчеръ.— Не плачьте, но скажите, что все это значитъ?

— Это значитъ, что я въ немилости въ Эбби-Хольм, и что моя жизнь стала тамъ невыносимой, сказала Патриція.— Я просила у тти пріхать къ вамъ, я хотла прежде посовтываться съ вами, а она прислала мои вещи, какъ на житье совсмъ.

— Она хорошо сдлала, отвчала Катерина.— Она не могла сдлать мн боле дорогой подарокъ.

— И это длаетъ честь проницательности старой лэди. Помните, миссъ, что теперь вы у себя дома, на всю жизнь, если хотите, подтвердилъ докторъ Флетчеръ.

— Но вы должны, прежде чмъ возьмете меня, выслушать, что я сдлала, сказала Патриція.— Я не думаю, чтобы вы стали сомнваться во мн, но лучше, если вы узнаете все, что случилось.

— Много ли времени займетъ разсказъ? Не нужно ли задержать карету съ сундуками у подъзда, пока вы не кончите ваше признаніе? Или поврить вамъ безъ словъ и велть приказать отнести ихъ въ синюю спальню? шутливо спросила миссъ Флетчеръ.

— Лучше задержите, пока не услышите все, былъ серьзный отвтъ.

— Разв моя Патриція можетъ сдлать что нибудь серьзно дурное? спросила Катерина, обвивая своей полной рукой шею двушки.

Патриція прижала ея руку къ себ.

— Вы врите мн? Вы будете мн врить, какъ бы обстоятельства ни говорили противъ меня?

— Да, если вы скажете, что вы невинны, съ силой отвчала Катерина.

— И вы тоже? И Патриція обратилась къ доктору Флетчеру.

— Я? Я не поврю, что вы сдлали что нибудь дурное, даже еслибы сдлали. Въ такомъ случа я прописалъ бы вамъ мушку на голову и пріемъ пилюль. Я скоре въ отношеніи васъ допущу теорію внезапнаго помшательства, чмъ сознательной безнравственности.

Патриція вздохнула легко.

— Это отрадно, сказала она:— это какъ-то исцляетъ меня.

И сжимая руки друзей, она въ немногихъ словахъ передала то, что сказала и тогда на семейномъ судилищ.

— Я общала молчать, и должна сдержать слово, говорила она, и лицо ея зажглось двумя нцемъ:— чего бы мн ни стоило. Я предъявила чекъ, не воображая, чтобы это было дурно.

— А лицо, которое заставило васъ это сдлать, знаетъ все, что вы вынесли?]

— Да.

— И не подаетъ знака?

— О, не спрашивайте меня боле! вскричала Патриція.

— И не будемъ боле спрашивать, милая, а будемъ только радоваться, что вы у насъ. У меня, наконецъ, есть дочь.

— И другъ, который раздлитъ нашъ домъ и сдлаетъ его свтлымъ и радостнымъ для насъ, сказалъ торопливо докторъ Флетчеръ.

— Какъ странно чувствовать себя снова любимой! Я не знаю, радость ли это или страданіе, это чувство подавляетъ меня, прошептала Патриція страннымъ голосомъ, будто во сн.

Братъ и сестра обмнялись взглядами.

— Пойдемъ, моя милая, сказала ободряющимъ тономъ Катерина.— У насъ въ Холлиз не грезятъ: намъ надо разложить ваши вещи, а въ синей спальной висятъ мои платья. Ихъ надо убрать. Это — нарушеніе гостепріимства. Скоре приберемъ все къ обду.

Патриція очнулась отъ дружескаго голоса, и съ веселымъ смхомъ, въ которомъ послышался смхъ прежней Патриціи, начала устроиваться въ синей комнат, и сладостное чувство спокойствія и мира сходило на нее, и ей казалось, будто она засыпаетъ мирнымъ сномъ.

— Что ты думаешь объ этомъ? спросила Катерина, вернувшись къ брату.

— Ясно: миссъ Дрммондъ.

— И я тоже думаю, но тутъ должна быть какая нибудь тайна.

— И въ ней опять ‘милая Дора’, какъ ее зоветъ мистрисъ Гэмли. Тиранство создаетъ рабовъ, сказалъ докторъ Флетчеръ.

— Но какое безчеловчное тиранство. Что они сдлали съ этой двочкой! Какъ она страшно измнилась!

— Они хотли убить и душу, и тло ея! вскричалъ докторъ Флетчеръ.— Какъ будто убійство бываетъ только физическое. Они нравственно убили ее. Они хотли подавить въ ней все, что было въ ней прекраснаго, потому что оно не подходило подъ рамки ихъ размренной, пошлой жизни. Еслибы она умерла у нихъ въ рукахъ, это было бы убійствомъ — только не убійствомъ, преслдуемымъ законами.

Онъ говорилъ съ энергіей негодованія, какой еще сестра его никогда не замчала въ немъ. Она съ безпокойствомъ посмотрла на него, потерла оба глаза указательными пальцами, что было привычкой ея, когда что нибудь приводило ее въ недоумніе. Теперь волненіе Генри было для нея загадкой и она не знала ключа къ ней.

VIII.
Разочарованіе.

Никакая другая перемна жизни не помогла бы такъ Патриціи, даже возвращеніе Гордона, какъ помогъ ей перездъ ея къ Флетчерамъ. Еслибы Гордонъ явился теперь, чтобы жениться на ней, она была бы счастлива, но она гораздо позже научилась бы тому, чему училась теперь, и жажда добра и потребность дла не такъ скоро обратились бы въ сознательное чувство, врно ведущее къ дли.

Патриція и въ Барсэндз не оставалась безъ дла, по теперь горизонтъ ея значительно расширился. Дома она была усердной ученицей доктора Флетчера, вн дома — помощницей Катерины. Одинъ развивалъ ея умъ, другая показывала ей жизнь. Чмъ боле Патриція видла эту жизнь, чмъ боле отдавала себя на пользу братіи, тмъ боле печали ея и нравственные вопросы, мучившіе ее, отступали на второй планъ и теряли свое значеніе. Она ходила по лачугамъ бдняковъ и слышала печальную повсть о жизни ихъ, видла борьбу ихъ съ нищетой, болзнью, подавляющимъ трудомъ, видла терпніе ихъ подъ этимъ тройнымъ гнетомъ. Иногда то было терпніе безсмысленнаго скота, забитаго до потери способности добиваться лучшаго, или просто желать его, иногда то было равнодушіе безнадежности, махнувшей рукой на все: мужья оставляли женъ и дтей голодать и пропивали скудный заработокъ, которымъ не могли прокормить семью, жены, тоже оборванныя, гуляющія бабенки, пили и бросали дтей, которыя были для нихъ цпями и лишнимъ бременемъ въ битв жизни, лишними ртами, которые нужно было кормить и которые, къ радости ихъ быстро исчезали, благодаря холоду, голоду и недостатку призора. Патриція видла мужчинъ и женщинъ, которыхъ нищета, невжество и страшная борьба превратила въ дикарей и даже въ безсмысленный скотъ. Патриція видла все это и сердце ея горло.

Жизнь Патриціи большею частью проходила въ бдныхъ кварталахъ Мильтоуна, то не была филантропія свтской дамы, требующей за то поклоненія и благодарности, не прихоть скучающей свтской женщины, нашедшей въ деревн новое развлеченіе, то была помощь сестры, дочери, матери. Патриція читала, учила дтей, ходила за больными, помогала чмъ могла въ кровной нужд, искала въ униженныхъ и задавленныхъ искру человческаго сознанія и рдко искала напрасно. Она шла счастливая, объ руку со своимъ другомъ, и зрла въ этомъ счастьи, хотя порой оно было полно скорби.

Иногда ей случалось оглядываться назадъ на томительные, праздные дни жизни въ Эбби-Хольм, и она содрогалась. Она не понимала, какъ она могла пережить ихъ. Воспоминаніе о нихъ порой преслдовало ее, какъ страшный кошмаръ. На нее нападалъ страхъ, что ття Гэмли вздумаетъ потребовать ее — она была несовершеннолтняя, законъ былъ на сторон тти. Ей снилось иной разъ ночью, что это случилось, что ее снова тащутъ въ гостиную Эбби-Хольма, что она снова обречена проводить тамъ томительные дни за вышивками, слушать мораль Гэыли, дышать этой атмосферой притворства и лжи — и она просыпалась въ ужас. Этотъ сонъ потрясалъ ея нервы на нсколько дней и она шла къ Флетчерамъ и, прижимаясь къ Катерин съ ужасомъ, который пугалъ ее серьзно, умоляла не отдавать ея. Катерина, скрывая свою тревогу, отвчала смясь, что спрячетъ ее въ пещеру, но что тогда ей трудно будетъ доставлять пищу, а докторъ Флетчеръ, съ особеннымъ замшательствомъ, отвчалъ: ‘Вы сами будете виноваты, если уйдете. У васъ здсь родной домъ, хоть на всю жизнь, если хотите’.

Но нечего было опасаться, чтобы ття Гэмли потребовала Патрицію къ себ. Она отказалась видть Патрицію, которая въ письм просила о свиданіи, чтобы переговорить о планахъ для будущаго, и въ отвт своемъ объявила, что считаетъ Патрицію преступницей, а Флетчеровъ ея соучастниками и укрывателями, и потому считаетъ своимъ долгомъ не знаться ни съ кмъ изъ нихъ, дабы не идти на совтъ нечестивыхъ. Врующіе въ десять заповдей должны длать различіе между добродтелью и порокомъ, заключала она.

Разрывъ былъ совершенъ между Холлизомъ и Эбби-Хольмомъ, Мильтоунъ имлъ удовольствіе угощать себя новоиспеченными сплетнями.

Патриція не думала ни о Мильтоун, ни о сплетняхъ. Она жила своимъ дломъ. Всего чаще бывала она у Гартовъ и училась мужеству, видя, какъ мистрисъ Гартъ бодро выносила на плечахъ своихъ семью, съ какою твердостью несла она и нравственное паденіе мужа, общее горе и гнетъ нужды,— твердостью, которая стоила громкихъ подвиговъ героизма, волнующихъ воображеніе свта. Ахъ, еслибы свтъ зналъ, какъ многіе изъ братьевъ и сестеръ нашихъ, заскорузлыя руки и грубая рчь которыхъ внушаетъ намъ брезгливое презрніе, какъ многіе изъ этой ‘черни’ стоятъ выше насъ на лстниц человчности, что они — силы, въ которыхъ таится залогъ лучшихъ дней.

Но, не смотря на все мужество ея, путь мистрисъ Гартъ былъ тернистъ. Нищета еще не постучалась въ дверь, но слышны были приближающіеся шаги ея. Будущее смущало мистрисъ Гартъ. Оно было такъ мрачно. Время не помогало Джемсу Гарту. Онъ, по прежнему, былъ въ уныніи. Разъ или два онъ работалъ поденщикомъ у доктора Флетчера, работа, казалось, ободрила его, въ немъ снова зажглась искра прежняго сильнаго, работящаго духа. Но она скоро погасла, и онъ снова началъ бродить около полей своей фермы и терзать свою рану видомъ каждой перемны въ изгородяхъ и на поляхъ. Если бы онъ потерялъ свою землю не по безчестнымъ подкопамъ, онъ, быть можетъ, перенесъ бы такъ же бодро свое горе, какъ несла его жена, по сознаніе того, что онъ попалъ въ ловушку, и въ ловушку, поставленную мистеромъ Гэмли, было ядомъ въ ран и не давало ей зажить. Для благоразумныхъ людей это было безуміемъ, но Гартъ былъ жалокъ.

Патриція какъ-то пошла одна ‘ходить по коттеджамъ’, какъ говорила ття Гэмли. Она игла по дорог на ферму, на которой встртила лорда Мерріана, когда онъ пришелъ ботанизировать съ Дорой, и мистрисъ Гартъ, какъ Констанція въ затрапезномъ плать, нарушила вс приличія негодующей рчью своего противъ несправедливости богатаго мистера Гэмли. Какъ много пережила Патриція между обими прогулками. Теперь, по той же дорог шла не прежняя барсэидзская Патриція, не знавшая ни слезъ, ни тоски, ни мучительныхъ думъ о жизни. Но теперешняя Патриція, не смотря на мрачную тнь обвиненія, подъ которой она лгала, не смотря на то, что передъ нею приподнялась завса, скрывавшая зло жизни, была счастливе прежней Патриціи, хотя печаль порой омрачала лицо ея и дтское беззаботное веселье до такой степени ушло навсегда, что чешуя двической слпоты отпала съ глазъ ея, и она увидла страшную истину. Она не хотла вернуться назадъ, она не взяла бы прежняго дтскаго веселья. Было въ настоящемъ то, что длало ее счастливой.

Потомъ она вспомнила о лорд Мерріан, о его странной любви. Она красня вспомнила, что было мгновеніе, когда въ ней молніей мелькнула мысль о томъ добр, которое она сдлаетъ, какъ жена лорда Мерріана, о той власти, которая будетъ въ ея рукахъ. Искушеніе исчезло. Патриція подумала: ‘не надо быть женою лорда Мерріана, чтобы служить добру. Мы вс можемъ, если захотимъ’. И мысль эта сказалась словами до того отчетливыми, что Патриція невольно подняла голову, какъ будто кто-нибудь шелъ рядомъ съ нею и произнесъ эти слова.

Патриція зашла къ молодой чет, которая едва не погибла, если бы Катерина и Патриція не помогли ей. Виной тому была нищета, неумлость молодой хозяйки и раздражительность мужа, который изъ непріютнаго дома шелъ въ кабакъ. Своевременная помощь и уроки, какъ воспользоваться его, превратили жалкую лачугу и гнздо раздора въ счастливый домъ, и пауперовъ въ довольныхъ и независимыхъ гражданъ. Это было воплощеніе ученія, проповдуемаго въ Холлиз, что жизнь человческая можетъ быть спасена, если есть энергія и любовь.

Выйдя отъ этой семьи, Патриція дошла до воротъ Лонгъ-фильдской фермы, у которыхъ стоялъ Джемсъ Гартъ въ своей привычной поз, опершись подбородкомъ на сложенныя руки и уставивъ глаза на поля, которыя принадлежали его отцу, но не будутъ принадлежать его сыну. Онъ былъ до того поглощенъ терзавшей его мыслью, что не слыхалъ веселаго голоса Патриціи, сказавшаго: ‘добрый день, мистеръ Гартъ’.

Видя, что онъ не отвчаетъ ей, Патриція подошла къ воротамъ и положила руку на его руку. Онъ вздрогнулъ, проворчалъ страшное проклятіе, но увидвъ Патрицію, опустилъ глаза, и, притронувшись къ обтерханной шляп, сказалъ сдержанно:

— Извините, миссъ, я не зналъ, что это вы.

— Я все ждала, что вы придете въ Холлизъ окончить начатую работу, начала Патриція.— Флетчеры отрзали отъ поля клочекъ земли, который хотли обсадить розами и назвать: садикъ Патриціи.

— У меня духу нтъ работать, отвчалъ Гартъ, мрачно отворачиваясь отъ нея.

— О, не говорите этого! вскричала Патриція тономъ печальнаго изумленія.— Что же жизнь для насъ безъ работы!

— Жизнь моя теперь ничего не стоитъ, отвчалъ онъ.

— Я не могу слышать, какъ вы это говорите, продолжала Патриція, наклоняясь впередъ, чтобъ заглянуть ему въ лицо.— О, мистеръ Гартъ, я думала, что въ васъ боле мужества.

— Это отняло у меня всю силу, сказалъ онъ, снова опуская голову на руки.

— Но именно въ бд и доказывается вся сила человка, отвчала Патриція.— Что сталось бы съ міромъ, если бы вс какъ трусы бросали дло, какъ скоро бда пришла! Мы можемъ быть трусами духомъ, такъ же какъ и тломъ.

— Я — не трусъ, миссъ, отвчалъ Гартъ, поднимая вспыхнувшее и гнвное лицо.

Слово трусъ больно задло его, но та была здоровая боль.

— Нтъ, я уврена, что вы — не трусъ, по крайней мр не трусъ, когда все идетъ своимъ порядкомъ, отвчала Патриція.— Но какъ бы то ни было, вы не можете сказать, что бы то, что вы теперь длаете, было мужественно и честно. Это не приведетъ къ добру. Это не вернетъ вамъ вашу ферму, а даже если бы и вернуло, то это мрачное отчаяніе не окупится никакими деньгами, оно только длаетъ васъ еще боле несчастнымъ и прибавляетъ новое горе вашей бдной жен.

— Хорошо разговаривать такой молодой лэди, какъ вы, отвчалъ Джемсъ Гартъ съ нкоторымъ презрніемъ.— Нжная молодая лэди, которая не несла никакого креста, не знала никакого горя, ни труда, можетъ ли судить о томъ, каково переносить такому человку, какъ я, и такое горе, какъ мое.

— Разв я не знала горя, отвчала Патриція тихимъ голосомъ.— Я знала и тяжелое горе, мистеръ Гартъ, я потеряла все, родной домъ, семью, гд я была счастлива, дядю, который былъ мн отцомъ, моимъ единственнымъ другомъ, и еще… и лицо Патриціи вспыхнуло.— Я не могу сказать всего. Я едва не упала духомъ, какъ вы, но я не поддалась! И на лиц ея и въ свтлыхъ глазахъ, смотрвшихъ прямо и честно въ глаза его, засвтилось то выраженіе гордой славы и энтузіазма, за которое ее сравнивали съ Іоанной д’Аркъ.— Я — молодая двушка, а вы мужчина, отъ котораго жена и дти ждутъ опоры, но я скоре бы дала отсчь себ правую руку, чмъ потратила бы свое время и силы, какъ вы тратите ихъ, на безплодныя сожалнія. Это недостойно васъ, и какъ бы вы ни разсердились на меня за то, что я вамъ говорю такъ, я чувствую, что должна сказать вамъ это.

— Вы смло говорите, миссъ, отвчалъ Гартъ, мряя ее мрачнымъ взглядомъ.

Было время, когда беззаботная веселость его снесла бы ‘бабьи рчи’, какія бы он ни были, такъ же нечувствительно, какъ крпкое тло его удары ребенка, но теперь отъ словъ Патриціи въ немъ закипла злоба — злоба убійцы. Онъ и смотрлъ убійцей въ эту минуту.

Патриція отступила назадъ отъ его взгляда, но ободрилась и протянула ему руку.

— Простите мн, если я слишкомъ жестко говорила съ вами, сказала она съ искреннимъ раскаяніемъ и глубокимъ уваженіемъ.— Но мн такъ больно видть васъ въ такомъ уныніи, я такъ хочу видть васъ снова прежнимъ мужественнымъ работникомъ, я невольно сказала лишнее. Я хочу, чтобы вы простили меня, если я оскорбила васъ, мистеръ Гартъ, но я хочу тоже, чтобы вы постарались стряхнуть съ себя это недостойное уныніе. Вы должны выйти побдителемъ изъ этого испытанія. Будьте мужчиной, мистеръ Гартъ, и побдите!

Она говорила пламенно, и взглядъ ея и голосъ тронулъ бы всякаго, въ комъ была капля мысли или чувства. Въ словахъ ея лежала сила любви и правды, и та вра, которая движетъ горами невжества и зла.

Наступило молчаніе. Она смотрла на него, онъ упорно смотрлъ въ землю.

— Можетъ быть, вы и желаете мн добра, миссъ, проговорилъ онъ съ тяжелымъ вздохомъ и отвернулся отъ нея.

Онъ былъ невольно тронутъ, но не хотлъ уступить ей. Онъ не взялъ протянутую руку, и она сама вложила ее въ заскорузлую руку его и сжала пальцами мозолистые пальцы его.

— Я говорю, желая вамъ добра, сказала она, и искреннимъ чувствомъ звенлъ голосъ ея:— докажите мн, что вы не сердитесь на меня, тмъ, что завтра придете въ Холлизъ. Если вы приметесь за работу, мистеръ Гартъ, то вы побдите все!

— Плата за работу на чужой земл — не Богъ всть какое счастье для человка, который работалъ на своей земл всю жизнь свою и былъ самъ себ хозяиномъ съ тхъ поръ, какъ человкомъ сталъ, отвчалъ Гартъ.

— Но если у васъ нтъ уже своей земли, то и рабочая плата лучше, чмъ ничего, убждала его Патриція:— приходите въ Холлизъ, мистеръ Гартъ. Вы знаете, что докторъ и миссъ Флетчеръ принимаютъ въ васъ участіе, какъ въ родномъ брат. Я не могу сказать вамъ, какъ они были огорчены, узнавъ, что вы такъ упали духомъ, и стали совершенно непохожи на себя.

Она говорила съ пламеннымъ порывомъ, лицо ея свтилось врой и любовью, и она напоминала двъ-мученицъ, проповдывавшихъ евангеліе. Такъ подумалъ Джемсъ Гартъ. Слова ея раздули въ немъ погасавшую искру мужества, участіе ея, напоминаніе объ участіи другихъ пробудили чувство собственнаго достоинства и залечивали отравленную рану. Ласковое пожатіе руки ея ‘снимали съ него горе’, такъ сказалъ онъ жен, вернувшись домой. Теперь онъ думалъ это, смотря впалыми потухшими глазами въ ея свтившіеся любовью глаза, на его исхудаломъ лиц мелькнула давно уже небывалая улыбка, и онъ сказалъ, сжимая ея руку:

— Я приду завтра, миссъ, я не могу отказать молодой лэди, которая говоритъ такъ хорошо.

Они стояли рука въ руку, оба взволнованные, она желаніемъ спасти, онъ — невольной уступкой, когда раздался топотъ лошадей и лордъ Мерріанъ съ хорошенькой молоденькой двушкой шагомъ прохали мимо нихъ и увидли эту сцену во всхъ подробностяхъ.

Лордъ Мерріанъ не встрчалъ Патрицію съ самаго свиданія ихъ въ гостипной Эбби-Хольма. Какъ все измнилось при новой встрч! Патриція не была боле предполагаемой сонаслдницей Доры Дрммондъ, красавицей-племянницей мистрисъ Гэмли, достойнымъ предметомъ исканій молодаго лорда, но изгнанной родственницей, очевидно, сдлавшей что-нибудь заслуживающее изгнанія. И лордъ Мерріанъ теперь не былъ уже восторженнымъ Нумой, обожающимъ Эгерію, но мудрымъ и дальновиднымъ, не смотря, на юность, государственнымъ человкомъ, умвшимъ понимать настоящую цну супружескихъ узъ и убдившимся, что нкая лэди Модъ, рожденная въ пурпур и воспитанная на Олимп аристократіи, будетъ боле приличной женой для него, нежели Іоанна д’Аркъ, которая оказывалась еретичкой въ отношеніи освященныхъ вками преданій и даже не всегда соблюдавшей свтскія приличія.

Лэди Модъ была молодой, прилично державшей себя двушкой, миръ души ея не былъ возмущенъ ни религіозными, ни соціальными сомнніями, и она безпощадно осудила бы каждую оригинальную мысль и въ себ, и другихъ, какъ опасную и неженственную. Она была изъ тхъ женщинъ, которыя принимаютъ существующій строй общества за нчто вполн законченное и совершенное и неспособны понять, какъ могутъ существовать люди, желающіе пересоздать его? Передъ ея глазами были: аристократія, два отдла средняго класса, денежный, который извстенъ, и классъ людей профессіи и бдныхъ тружениковъ, которые неизвстны, а подъ ними простой народъ, обреченный работать на всхъ и преимущественно на великихъ міра, простой народъ, не принадлежащій къ той же человческой пород, неспособный ни жить, ни страдать, ни чувствовать какъ благородные классы, простой народъ столь ужасно вульгарный и грязный. За этимъ догматомъ шелъ другой: англиканская церковь есть единственный ковчегъ истины и малйшее разногласіе съ нею — гибельная ересь и безуміе. Положеніе Англіи въ девятнадцатомъ вк есть осуществленіе мудрыхъ предначертаній свыше и желаніе измнить это положеніе — нечестиво и преступно. Разумется, парламентъ можетъ издать нсколько актовъ, чтобы измнить какіе-нибудь неважные устарвшіе законы — но ни іоты боле. Что же касается этихъ ужасныхъ ученій равенства и свободы, лэди Модъ думала, что имъ нужно положить какой нибудь конецъ, или вообще, что нибудь сдлать съ ними. Она была убждена, что держаться ихъ могутъ только люди, кровожадные по своей натур, и она не понимала, какъ могла женщина, а тмъ боле лэди, держаться ихъ.

Не смотря на свои филистерскіе взгляды, лэди Модъ была доброй двушкой, была бы врной женой и сносной матерью, замужемъ она угощала бы самыми гастрономическими обдами посланниковъ и королевскихъ принцевъ, управляла бы домомъ и домочадцами съ разумной властью. Она была не глупа и умла хорошо говорить, когда ее держали въ обыденныхъ плоскостяхъ жизни, но страшно терялась, когда съ ней заговаривали о предметахъ, требующихъ мысли, и не умла понимать связи причинъ и послдствій. Она была чрезвычайно любима въ обществ, и когда поймала сердце лорда Мерріана, отброшенное къ ней рикошетомъ, то свтъ единодушно поздравилъ его съ такимъ счастіемъ и сказалъ, что эта двушка создана для него. Они были помолвлены при шумномъ ликованіи родни обихъ сторонъ, и самъ молодой лордъ чувствовалъ, что избралъ благую часть.

Но сегодня, когда они хали по этой дорог, Патриція, по какой-то упорной прихоти мысли, не выходила изъ головы молодаго лорда. Ему чудилось, что она близко отъ него, что она близка ему, и это воскресеніе прошлаго въ памяти огорчало лорда Мерріана ради лэди Модъ, онъ хотлъ рыцарски, даже въ мысляхъ, быть врнымъ той, которой далъ слово. Онъ былъ совершенно доволенъ своею хорошенькою невстой и вовсе не желалъ, чтобы она поднимала глаза на выси, которыя не достижимы ни для него, ни для нея. И, не смотря на то, воображеніе упорно вызывало передъ глазами его образъ Патриціи, еще боле прекрасный, чмъ въ дйствительности. Она проносилась передъ нимъ, какъ неземное существо, полугероиня, полуангелъ, передъ которой толпы народа преклонили бы колни, еслибы она появилась передъ ними и заговорила такъ, какъ говорила съ нимъ. Да, было время, когда она была дорога ему, когда она была его добрымъ геніемъ, голосомъ свыше, который звалъ его, передъ тмъ, какъ упалъ.

Онъ халъ молча, упрекая себя и за Патрицію, и за лэди Модъ, когда у воротъ лонгъ-фильдской фермы увидлъ высокую, дурно одтую двушку, шляпа которой очень некрасиво сбилась назадъ, она стояла, держа руку мужика въ обихъ своихъ, и говорила съ нимъ, какъ равная съ равнымъ, говорила съ мужикомъ съ тмъ же пламеннымъ увлеченіемъ, съ какими говорила бывало съ лордомъ Мерріаномъ, сыномъ пера, наслдникомъ графовъ Двдэлей.

Лордъ Мерріанъ, прозжая, снялъ шляпу, Патриція поклонилась, ему — и чары были разрушены. Съ этой минуты лэди Модъ нечего было бояться его прошлаго. Въ его памяти не осталось и слда воспоминаній о соперниц, передъ которой нравственный ростъ лэди Модъ показался бы жалкимъ, а очарованіе ума блднымъ. Лордъ Мерріанъ созналъ и безуміе, и ослпленіе свое. Такого рода вещи невозможно терпть! Прекрасно говорить о братств, равенств, помощи страждущему человчеству и тому подобномъ, это прекрасная теорія — безспорно, и сердце согрвается, когда слышишь, какъ говорятъ о ней, но когда дло доходитъ до приложенія ея на практик, до того, что молодая лэди стоитъ пожимая руки грязному, немытому и небритому мужику — тогда синяя кровь лорда Мерріана забила негодующимъ пульсомъ, и Патриція навсегда упала съ своего пьедестала. Патриція была просто недурной двушкой съ вульгарными вкусами и очень неизящными манерами, и лордъ Мерріанъ, какъ дитя, внезапно увидвшее, что игрушка, желанная такъ жадно, была змей, въ изумленіи спрашивалъ себя: что бы они вс сдлали, еслибы Патриція, принявши его предложеніе, сдлалась лэди Мерріанъ и невсткой его матери? Какое счастіе, что этого не случилось! Лордъ Мерріанъ взглянулъ съ теплой любовью и благодарностью на лэди Модъ и навсегда перевернулъ страницу жизни своей надъ эпизодомъ Патриціи Кэмбаль.

— Что это за странная двушка, съ которой вы раскланялись? та, что пожимала руки этому мужику? спросила лэди Модъ, посл долгаго молчанія.

Лордъ Мерріанъ съ видомъ невинности отвчалъ:

— Это — миссъ Кэмбаль, племянница людей, которые живутъ вонъ тамъ, и онъ указалъ хлыстомъ на Эбби-Хольмъ.— Она — энтузіастка, стоитъ за коммунизмъ и тому подобное.

— И вы знакомы съ нею? На лиц лэди Модъ вмст съ изумленіемъ выразилось едва уловимое неудовольствіе.— Она, я думаю, не можетъ быть вашего круга, прибавила она, съ легкимъ нервнымъ смхомъ.

— Нтъ, нтъ, я, разумется, едва знаю ее, отвчалъ онъ съ видомъ равнодушія, совершенно успокоившимъ лэди Модъ и мудро умолчалъ о тождеств Патриціи съ Эгеріей, о которой говорилъ лэди Модъ въ былое время.

— Я не могу выносить, когда женщины такимъ образомъ выходятъ изъ своей сферы, сказала лэди Модъ.— Я считаю вс эти теоріи о равенств положительно ужасными. Какъ можно допустить даже мысль о томъ, что двушка, по общественному положенію — лэди, можетъ быть такъ фамильярна съ простонародьемъ! Я удивляюсь, какъ она можетъ такъ вести себя!

— Да, энтузіазмъ можетъ увлечь иногда людей до странныхъ крайностей, отвчалъ лордъ Мерріанъ самымъ естественнымъ тономъ и свелъ мастерскимъ оборотомъ разговоръ на другой предметъ.

IX.
Гэмли членъ парламента.

Вс окрестности Мильтоуна были объяты лихорадочнымъ волненіемъ. Въ Куэст давался праздникъ, превосходившій великолпіемъ все, что было еще досел видано въ границахъ графскихъ владній, весь мильтоунскій міръ умолкъ и притаилъ дыханіе, чтобы слдить за всмъ происходившимъ въ Куэст. Вс мстные жители, способные принимать посщеніе графской фамиліи были, разумется, приглашены, сверхъ того, ждали прізда толпы знати изъ Лондона, равно и магнатовъ изъ сосднихъ графствъ. Популярный романистъ, бывавшій въ обществ для запаса сыраго матеріала, смотрлъ на обдъ, какъ на главу, а на балъ, какъ на дюжину страницъ, уже написанныхъ его рукою и требовавшихъ только переписки, красивый молодой поэтъ, громкой извстности, влюблявшійся постоянно въ замужнихъ женщинъ и потомъ прославлявшій ихъ въ стихахъ, нсколько талантливыхъ редакторовъ, современныхъ Зевсовъ, перуны которыхъ попадаютъ въ цль и за которыми сильные міра принуждены ухаживать, какъ за королями четвертаго сословія, пара знаменитыхъ художниковъ, жившихъ какъ принцы крови и вмст съ ними,— представляли аристократію таланта и славы, передъ которыми въ глазахъ очень немногихъ блднли звзды, а подвязки и ленты казались только разноцвтной тесьмой. Но и нисшія сословія имли своихъ представителей на этомъ праздник, промышленники имли его въ лиц богатаго владльца бумажно-прядильной фабрики, который купилъ за сто фунтовъ изобртенный его старшимъ рабочимъ снарядъ для боле скораго наматыванія нитей, и, сберегая такимъ образомъ по мельчайшей дроби фартинга на каждой катушк, накаталъ себ милліоны фунтовъ.

Но въ числ всхъ этихъ гостей удостоенныхъ приглашеніемъ видть всю пышность празднества и увеличить собой дворъ мстнаго царька, не было владльца Эбби-Хольма и фамиліи его. Да, Гэмли изъ Эбби-Хольма не получили приглашенія.

Это упущеніе было очень неполитично, но никто не зналъ, какимъ образомъ оно могло случиться. Когда оно повело къ дурнымъ послдствіямъ, то графиня свалила всю вину на дворецкаго, она, гордая женщина, не постыдилась заставить подчиненнаго пострадать за свой поступокъ. Съ своей стороны дворецкій клялся всмъ, что есть святаго на свт, что графиня сама вычеркнула перомъ фамилію Гэмли, когда просматривала списокъ гостей, и что онъ по должности своей былъ обязанъ повиноваться знаку такъ же, какъ и слову.

— Знакъ — приказаніе, говорилъ онъ, и слушавшіе его жалобы согласились, что онъ правъ.

Такъ какъ не было наряжено никакой слдственной комиссіи для разъясненія этого дла, домашніе же списки гостей Куэста не подлежатъ оффиціальной ревизіи, то упущеніе это было сочтено оплошностью дворецкаго, о которой слдуетъ сожалть, но въ которой нечего извиняться, даже когда послдствія этого упущенія стали такъ очевидны недлю спустя и эта ошибка политики Куэста принесла сторицею горькіе плоды.

Но, по чьей бы то ни было ошибк совершился этотъ фактъ — онъ неопровержимо совершился. Гэмли не были приглашены на праздникъ, и весь Мильтоунъ зналъ объ этомъ оскорбленіи. Оно было великою радостью для полковника Лоу и такъ же живительно подйствовало на него, какъ рюмка горячаго подкрпляющаго напитка двойной пробы, который онъ пилъ каждое утро, и даже стоило въ его глазахъ процентовъ по страшной закладной, которые нужно было заплатить, а не то Крэгфутъ исчезнетъ изъ глазъ его, какъ сновидніе. Оскорбленіе это на минуту примирило его съ мыслью, что ему теперь придется обойтись безъ пирожнаго, которое онъ все пролъ, и заплатить за музыку, подъ которую плясалъ. ‘Это былъ день, для котораго стоило жить, говорилъ онъ своему сыну:— этому проходимцу дали пощечину, какъ онъ того заслуживалъ’, и полковникъ надялся дожить до того дня, когда ему дадутъ другую, прежде чмъ совершенно покончить съ нимъ.

— Я бы хотлъ видть его нищимъ у моихъ дверей, сказалъ онъ сыну: — и не далъ бы ему корки хлба, чтобы спасти его отъ голодной смерти.

На это Сидней отвчалъ тономъ упрека:

— Что толку желать невозможнаго. Но разв кто нибудь не могъ бы послать ему пулю въ голову?

— Очень легко, мой милый, еслибы не было пеньки на готов, отвчалъ полковникъ съ скверной усмшкой.

— Клянусь Богомъ, старое итальянское общество знало, что длало, и браво — очень полезный чистильщикъ улицъ, не смотря на все, добавилъ Сидней.

— Онъ очищалъ ихъ отъ гадинъ, отвчалъ отецъ:— когда вс другія средства оказывались недйствительными, прибавилъ онъ значительно.

Мысли Сиднея невольно обратились къ Джемсу Гарту, и онъ въ сердц своемъ проклялъ его за трусость, потомъ он перешли къ Джуліи Мэнли, которой онъ ршился сдлать предложеніе на праздник. Другого средства не было. Это было двоеженство, и двоеженство было преступленіемъ, но убійство повело бы за собой боле непріятныя послдствія, и, выбирая между ними, онъ поставилъ себ въ заслугу выборъ меньшаго преступленія. Онъ выбралъ не безъ долгаго колебанія, не безъ мученій, не безъ немногихъ, но злыхъ слезъ. Но теперь онъ выбралъ и долженъ пройти черезъ весь искусъ, до самаго конца.

Оскорбленіе глубоко задло Гэмли. Оно было такъ очевидно, что его невозможно было скрыть, и никакая позолота не могла скрасить пилюли. Оно ударило владльца Эбби-Хольма по самой чувствительной струн — общественному положенію его, и даже, когда онъ ходилъ по Мильтоуну, объясняя всмъ настоящую причину его — отказъ племянницы жены его въ рук наслднику Куэста, то онъ ни на волосъ не поправилъ дла и не поднялъ себя въ глазахъ мильтоунцевъ. Зло было въ томъ, что никто не врилъ ему, и нкоторые изъ мильтоунцевъ говорили даже, что графская фамилія можетъ преслдовать его за клевету. Невозможно, чтобы двушка въ здравомъ ум, двушка, у которой не было впереди ничего,— что можно было назвать чмъ нибудь — отказалась быть наслдницей графскаго титула, равно невозможно было и то, чтобы ей представился случай отказать. Лордъ Мерріанъ могъ играть ею, въ этомъ они ничего не видли предосудительнаго, разв онъ не былъ виконтомъ, а она — ничтожностью? тщеславіе ея приняло за серьезную привязанность то, что было забавой, но не могъ же онъ сдлать ей предложенія. Это не было въ природ вещей, но лгать — совершенно въ природ вещей. Это — или хвастовство стараго выскочки, говорилъ полковникъ Лоу, или двчонка выдумала сама и обманула его.

Итакъ, хотя мистеръ Гэмли и трубилъ везд объ отказ Патриціи, отказъ этотъ на самый лучшій конецъ оказался безплодной честью. Возможность похваляться тмъ, что сумасбродная молодая двушка, ради дикихъ идей врности, отказалась отъ предложенія, когда Мильтоунъ не врилъ этому, было очень бднымъ вознагражденіемъ за приглашеніе на праздникъ. И владлецъ Эбби-Хольма чувствовалъ это. Онъ не даромъ былъ дловымъ человкомъ, привыкшимъ взвшивать цну всему, до послдней іоты, онъ отлично понималъ всю разницу слова передъ фактомъ. Слово исчезало въ воздух, фактъ стоялъ, какъ гранитная твердыня.

Мистеръ Гэмли не пропускалъ обиды, не отплативъ за нее сторицей, и хвалился, что всегда давалъ сдачу. Двдэли не должны были уйти безъ сдачи, и сдача эта будетъ горяча и памятна. Они не хотли быть ему друзьями, служащими его цлямъ — онъ будетъ имъ заклятымъ врагомъ. Они не захотли подсадить его ступенью выше на общественную лстницу — онъ покажетъ имъ каково имть подъ ногами пилу, которая подпилитъ подпорки, поддерживающіе ихъ. Они хотли, чтобы лордъ Мерріанъ представлялъ мильтоунскій бургъ, лэди Двдэль такъ искала его голоса, когда думала, что голосъ Гэмли можетъ быть нуженъ. Теперь она забыла это, но онъ, Гэмли, не забылъ, и когда наступятъ будущіе выборы, а они наступятъ черезъ дв недли, то Двдэли увидятъ, что путь молодого лорда въ парламентъ будетъ оспариваться жарко, и, по всей вроятности parvenu выиграетъ, а молодой лордъ проиграетъ. У parvenu было больше денегъ, было больше, чмъ звенть въ уши свободныхъ и просвщенныхъ гражданъ Мильтоуна, и, будь хоть открытая, хоть закрытая балотировка, вліятельный человкъ давитъ, голоса же имютъ свою рыночную цну, какъ и прежде имли.

Мистеръ Гэмли, сдлавъ планъ кампаніи, выступилъ въ походъ, и Мильтоунъ вскор былъ объятъ, какъ огнемъ, толками о томъ, что преуспвшій въ жизни мальчикъ, посыльный ледбюрійской конторы, выступитъ соперникомъ лорда Мерріана за представительство Мильтоуна, и вс до одного говорили, что онъ побдитъ. У него было сильное вліяніе въ округ, и онъ былъ представителемъ людей, пробившихъ себ дорогу своими силами. Хоть онъ теперь и сталъ великимъ человкомъ первой величины, но въ молодости зналъ голодъ и бгалъ босоногимъ оборвышемъ. Рабочіе классы считали, что онъ принадлежалъ имъ по праву рожденія, видли въ немъ цвтокъ отъ своего корня, хрусталь изъ своей глины. Сверхъ того, было много людей, которые не довряютъ молодости и предпочитаютъ ей зрлый возрастъ, ни мало не принимая въ соображеніе качества представителей того или другого,— людей, которые скоре поврятъ мшокъ съ общественной казной бородатому чудищу, нежели юнош, съ женственнымъ лицомъ, будь онъ идеаломъ всего святого. Для такихъ людей мистеръ Гэмли, какъ человкъ опытный, заслуживалъ безконечное предпочтеніе передъ молокососомъ, у котораго не было даже жены, чтобы придать ему вса.

Борьба не была отчаянной. Напротивъ, надежда улыбнулась такъ неоспоримо ясно Гэмли, что графиня вновь начала горько раскаиваться въ томъ, что послушалась голоса раздраженнаго самолюбія, а не благоразумія, и поддалась женскому инстинкту, а не политическимъ соображеніямъ. ‘Месть никогда не приноситъ барышей, думала она печально: — лучше бы было, еслибъ я пригласила ихъ и поддержала хорошее расположеніе этого чудовища’.

Не смотря на то, что надежда такъ улыбалась чудовищу, у него были сильные и озлобленные враги, но ни одного врага злостне полковника Лоу, который считалъ выборъ Гэмли своею личною обидой и злился, какъ за кровное оскорбленіе, когда кто надвалъ желтый цвтъ Гэмли вмсто синяго — Мерріана, но ни одного врага сильне доктора Флетчера, который спокойной и сдержанной, но неумолимой оппозиціей тормозилъ колесницу Гэмли, катившуюся въ парламентъ. Докторъ Флетчеръ ждалъ мене зла отъ впечатлительнаго юноши съ очень колеблющимися убжденіями, чмъ отъ крпкихъ, какъ чугунъ и отлитыхъ въ безобразную форму убжденій зрлаго человка. Лордъ Мерріанъ могъ голосовать вкривь и вкось по нкоторымъ вопросамъ, но онъ могъ голосовать впрямь по инымъ, мистеръ Гэмли неизмнно голосовалъ бы вкривь и вкось. Если первому нужно было еще многому учиться и всего боле основной иде, около которой могли бы кристаллизироваться хаотически бродившія въ немъ стремленія, то еще оставалась надежда, что онъ выберетъ идею добра, а не зла, но чего же можно было ожидать отъ человка вполн устоявшагося, выработавшаго окончательно свои взгляды, который вс уроки жизни понялъ на выворотъ и вынесъ изъ нихъ одну религію — успха? Вотъ почему Генри Флетчеръ, хотя суета и ложь агитаціи по выборамъ была не по немъ, согласился быть участникомъ выборнаго комитета лорда Мерріана, онъ не особенно любилъ лорда Мерріана, но хотлъ не пустить Гэмли въ парламентъ. Это еще боле усилило разрывъ между Холлизомъ и Эбби-Хольмомъ и раздуло злобу мистера Гэмли противъ Флетчеровъ.

Кампанія была непродолжительная, но битвы были жаркія.

Мистеръ Гэмли твердо стоялъ на идеяхъ тори. Онъ презиралъ жалкую игру великими вопросами и ‘безкостный’ либерализмъ молодой Англіи, говорилъ онъ въ рчи, обращенной къ своимъ свободнымъ и просвщеннымъ избирателямъ, когда долженъ былъ, по обычаю, сдлать исповданіе своего политическаго символа. Дуть и горячо и холодно — не его дло, и чмъ бы онъ ни былъ, онъ былъ неизмннымъ и честнымъ. Алтарь и тронъ, наши славныя учрежденія и нашъ національный флагъ, Англія — отечество свободныхъ, и мошенническія штуки соціалистовъ и красныхъ уничтожены здравымъ смысломъ народа — и пусть кто нибудь въ мір сыщетъ что либо лучше этого!— вотъ что онъ говорилъ съ своей платформы. Сердце народа было здорово, смыслъ народа былъ здоровъ! Народъ зналъ, въ чемъ его прямая выгода — въ союз всхъ сословій, а не въ раздленіи ихъ, и это достигалось врностью всему существующему. Пусть избиратели его подадутъ голоса за человка, который всего лучше понимаетъ прямыя выгоды ихъ и успхъ котораго приноситъ имъ столько же чести, сколько ему. Они подадутъ голоса скоре за него, нежели за молодого человка, не имвшаго никакихъ опредленныхъ политическихъ принциповъ, и который будетъ только орудіемъ ловкихъ пройдохъ и недобросовстныхъ министровъ. Выбрать подобнаго молодого человка значило доврить свои интересы въ руки, неспособныя защитить ихъ, плыть подъ флюгеромъ, который вертится отъ каждаго дуновенія втра. Что же касалось третьяго кандидата, присланнаго въ самый послдній срокъ выборовъ республиканцами, въ вид зонда общественнаго мннія Мильтоуна, то онъ, мистеръ Гэмли, какъ человкъ уважавшій законы, не могъ посовтывать выкупать его въ пруд, гд купали лошадей, но былъ убжденъ, что граждане Мильтоуна настолько уважаютъ себя, что не выберутъ своимъ представителемъ злодя, который радъ залить прекрасный ликъ Англіи кровью, ниспровергнуть религію, попрать нравственность, разрушить вс основы общества.

Рчи и адресы его были написаны для него другими и произвели сильное впечатлніе, видная фигура его производила тоже впечатлніе, его бойкій языкъ, опредленные взгляды, положительные и точные, какъ таблица умноженія, завербовали ему много голосовъ, деньги его завербовали еще боле, а торизмъ его, не признававшій никакихъ уступокъ, и казавшійся рабочимъ классамъ Мильтоуна ручательствомъ величія Англіи, вербовалъ боле всего. Хотя за лорда Мерріана была мстная джентри и немногіе свободномыслящіе люди, примсь философскаго либерализма въ рчахъ и адресахъ его дала мистеру Гэмли перевсъ въ день выборовъ. Лордъ Мерріанъ не могъ общать величіе и преуспяніе, какъ дважды два — четыре. Радикальнаго кандидата не было видно нигд: его прислали, чтобы ощупать настроеніе Мильтоуна, и уходъ его изъ города былъ скандаленъ.

Игра была съиграна, проиграна одной стороной и выиграна другой, на зло полковнику Лоу и Генри Флетчеру. Имя мистера Гэмли вышло побдителемъ посл балотировки и побило имя лорда Мерріана многими десятками голосовъ.

Это былъ славный день для него. Джэбезъ Гэмли — членъ парламента! Это былъ день славнаго выигрыша той игры, которая началась между нимъ и Куэстомъ съ того дня, какъ онъ былъ вычеркнутъ изъ списка приглашенныхъ. Джэбезъ Гэмли — членъ парламента, а молодой лордъ, не смотря на вліяніе громкаго имени, графскій титулъ въ будущемъ и разввавшійся флагъ на Куэст, свидтельствовавшій о присутствіи владтельной фамиліи, былъ побжденъ. Кто скажетъ теперь, что не въ рукахъ работящаго положеніе въ свт и богатство, если только онъ съуметъ взять все это? Здравый смыслъ, энергія, воля — и вы видите его богатйшимъ землевладльцемъ Мильтоуна, членомъ парламента, представителемъ своего мстечка.

Ликованіе и самовосхваленіе Гэмли было безконечно и надоло до тошноты даже самымъ врнымъ приверженцамъ его. Его обуялъ демонъ гордости и самообожанія и носилъ по всмъ улицамъ и дорогамъ Мильтоуна. Нельзя было никуда сдлать ни шага, не встртивъ мистера Гэмли, цвтущаго, сіяющаго, милостиво снисходительнаго, самообожающагося, съ высоко закинутой головой и высоко поднятыми плечами. Рчи о выборахъ текли неистощимымъ потокомъ, который несъ самыя мельчайщія подробности о томъ, что онъ сдлалъ и какъ онъ побилъ лорда Мерріана умньемъ, энергіей и здравыми идеями, какъ великолпно стояли за него сторонники его, какъ дурно лордъ Мерріанъ все устроилъ, съ лэди графиней и тою молодой лэди, на которой онъ долженъ жениться, и которыя тутъ же заманивали всхъ въ его лавочку красивыми рчами и взятками боле существенными. Но умнье, характеръ и энергія!

— О! это вчное умнье, характеръ и энергія, сказалъ насмшливо мистеръ Барродэль, прослушавъ съ вжливой улыбкой, въ продолженіи цлаго часа, декламацію о качествахъ Гэмли.

Гэмли М. Р. {М. Р. заглавныя буквы словъ Member of Parliament, членъ парламента.}

Онъ писалъ это имя и буквы новаго титула такъ же часто, какъ влюбленная пансіонерка пишетъ имя своего возлюбленнаго вмст съ своимъ. Онъ тратилъ вс минуты успокоенія отъ восторга на придумываніе приличнаго росчерка, который долженъ былъ замнить прежній, теперь уже слишкомъ скромный завитокъ. Въ память этого событія онъ подарилъ Дор новый браслетъ съ надписью: отъ Гэмли М. Р., вырзанной причудливыми готическими буквами, похожими на цвты, которые внкомъ окружали его фотографію, составлявшую центральное украшеніе. Онъ купилъ жен брилліантовое кольцо и поднесъ его съ небольшой и бойкой рчью, которая понравилась бдной лэди его, критическое чутье которой притуплялось отъ долгой привычки. Это была рчь до того вульгарная отъ опьяненія восторгомъ, что въ былое время дрожь прошла бы по тлу до самыхъ зубовъ мистрисъ Гэмли, но теперь она улыбнулась ледяной улыбкой и сказала: ‘Благодарю васъ, мистеръ Гэмли, мн дорога эта память вашего успха’. И, въ самомъ дл, теперь подарокъ его былъ ей дорогъ.

Солнце Гэмли сіяло ярко и жарко грло. Ни одна тучка не затмвала его, за исключеніемъ Патриціи Кэмбаль и неприличной ссоры между молодой двушкой и домомъ Гэмли. Что же касается ‘разрыва’ съ Двдэлями, какъ называлъ Гэмли отношенія Эбби-Хольма къ Куэсту, то теперь онъ видлъ въ томъ неисповдимые пути Провиднія. Провидніе было на его сторон. Еслибъ Двдэли пригласили его на праздникъ, то онъ былъ бы по прежнему ихъ покорнымъ слугой, работалъ бы для лорда Мерріана изъ-за платы — ихъ высокаго покровительства, но они, отвергнувъ его, сдлали свободнымъ человкомъ и, слдовательно, членомъ парламента. Нтъ, нигд не видно было ни тучки, грозившей хоть на одно мгновеніе затмить хоть одинъ изъ лучей солнца, и Патриція была только ничтожной мошкой, кружившейся въ солнечномъ луч. Когда мистрисъ Гэмли покончитъ свой урокъ, племянница ея будетъ стерта съ доски, какъ будто она никогда не существовала. Мистеръ Гэмли не чувствовалъ противъ нея никакой вражды — напротивъ, но племянница эта была ошибкой въ его разсчет, и такой дловой человкъ, какъ мистеръ Гэмли, не могъ цнить ошибки. Эти вещи начинаются хлопотами, а кончаются убытками, говорилъ онъ всегда, и Патриція Кэмбаль не могла быть исключеніемъ изъ правила. И онъ ждалъ смерти жены, какъ губки, которая должна стереть имя Патриціи съ доски Гэмли.

X.
Что говорилъ Мильтоунъ.

Если мистеръ Гэмли могъ относиться съ философскимъ великодушіемъ къ ‘этой безпокойной молодой особ’, какъ онъ звалъ Патрицію, общество оказалось мене равнодушнымъ. Посл волненій праздника въ Куэст, выборовъ и странныхъ слуховъ о разныхъ людяхъ и случаяхъ, порождаемыхъ выборами, мильтоунское общество сильно нуждалось въ новомъ предмет для утоленія своего аппетита къ сплетнямъ, чего-то въ род дессерта посл обда. И потому оно занялось необыкновенными отношеніями, возникшими между Эбби-Хольмомъ и Холлизомъ, и сочло личнымъ дломъ своимъ узнать, которая сторона права, которая нтъ. Сторонники той и другой горячо спорили между собой, и, такъ какъ ни т, ни другіе не могли понять настоящей причины, то спорили съ тмъ большимъ озлобленіемъ. Зачмъ она оставила домъ ттки, говорили одни про Патрицію, и поселилась въ дом человка, который приходился ей родней только по Адаму? Другіе говорили, что со стороны мистрисъ Гэмли безчестно и позорно допускать это, а со стороны молодой лэди безстыдно такъ вести себя. Разумется, Генри Флетчеръ былъ скучный старый педантъ, а сестра его могла быть chaperon для молодой двушки даже въ глазахъ самыхъ непреклонныхъ матронъ, но тмъ не мене положеніе было странное. А когда свтъ находитъ, что положеніе странное, то онъ всегда подразумваетъ подъ этимъ нчто дурное. Если женщина выходитъ хоть на точку изъ линій перспективы мильтоунцевъ, то вся фигура ея принимаетъ искаженный видъ, и никто не могъ убдить эбби-хольмистовъ, что Патриція не была никуда негодной дрянью, сдлавшей что нибудь ужасное, за что ее справедливо выгнали изъ дома. Но какъ безчестно и преступно со стороны Флетчеровъ принять ее! Это совершенно похоже на нихъ. Посмотрите только что у нихъ за прислуга. Мери Анна — совершенно невозможная двушка, и Алиса Гартъ, которая безъ всякаго предувдомленія, въ одну минуту, была выгнана изъ Эбби-Хольма, а теперь — миссъ Кэмбаль! Казалось, что женщин стоило только пасть, опозорить себя, чтобы получить право на покровительство ихъ. Это постыдно!

Эбби-Хольмисты подняли бурю, сторонники Флетчеровъ были немногочисленны и слабы вліяніемъ, и потому были скоро принуждены умолкнуть, такъ какъ могли приводить только одинъ доводъ очень неопредленный о человчности, но доводъ этотъ не значитъ ничего для духа сплетенъ.

Мистеръ Уэльзъ, управляющій банка, былъ тоже неостороженъ, онъ намекнулъ на одн вещи и разсказалъ другія. Онъ такъ же мало зналъ, какъ и другіе, истину о поддлк чека и не врилъ, чтобы молодая лэди сама сдлала это. Но у него не было ни малйшаго слда узнать ея сообщника или сообщниковъ, любопытство мучало его, и во всякомъ случа секретъ этотъ былъ такой необыкновенный и драгоцнный, что его невозможно было хранить одному. Люди вообще очень великодушны въ отношеніи чужихъ секретовъ и любятъ длиться своимъ богатствомъ съ сосдями. Мистеръ Уэльзъ не былъ исключеніемъ изъ общаго правила, хотя и былъ человкомъ добрымъ, безобиднымъ до того, что подбиралъ жуковъ и маленькихъ лягушекъ съ пыльной дороги и относилъ ихъ на сырую траву ее время своихъ вечернихъ прогулокъ, и вообще былъ незлобивымъ и благотворительнымъ человкомъ. И несмотря на то онъ разгласилъ о поддлк чека въ сто фунтовъ, боле чмъ слдовало и намекнулъ на еще гораздо большее. Вслдствіе того, имя Патриціи все чаще и чаще повторялось устами мильтоунцевъ, и они все боле и боле начинали видть въ немъ позоръ Мильтоуна. Такое порядочное общество, какъ мильтоунское, не любитъ, чтобы говорили про молодыхъ двушекъ его. Оно строго и неусыпно блюдетъ за оскорбленіями нравственности, всегда расположено вообразить ихъ, когда не находитъ, и покарать жертвы, которыя само создаетъ. Оно избрало теперь Патрицію въ жертвы и признало, что она должна быть преступна, потому что о ней говорили. Это — логика всхъ мелкихъ обществъ, а мильтоунское общество было очень мелко.

Наконецъ, въ Мильтоун нашелся человкъ, сердце котораго возгорлось ревностью и который ршился ради любви къ миссъ Флетчеръ поговорить съ ней и предупредить ее. То была жена ректора мистрисъ Барродэль, она была избрана на это дло прочими мильтоунскими женами, потому что оффиціальное положеніе ея придавало отраженную отъ мужа святость словамъ ея. Она пошла къ миссъ Флетчеръ и попросила позволенія переговорить съ ней наедин. Мистрисъ Барродэль, выразивъ сперва надежду, что не оскорбитъ ея своимъ дружескимъ рвеніемъ, спросила, довольна ли она своею молодой подругой? вполн ли она уврена, что подруга эта — именно то, чмъ она кажется? и такъ же безхитростна и добра, какъ она, миссъ Флетчеръ, воображала ее? Въ город о ней ходили странные слухи о какой-то позорной тайн относительно поддлки банковаго чека, мистрисъ Барродэль не могла привести всхъ подробностей, но она знала, что это — нчто ужасное, и слышала достаточно, чтобы тревожиться на счетъ миссъ Флетчеръ. Эта молодая особа была, насколько можно судить по слухамъ, очень странной молодой особой. Она была вольнодумка и все такое, имла самыя диковинныя понятія о нравственности — словомъ, это была очень неудовлетворительная молодая особа, которой нужно была въ самомъ дл остерегаться.

Добрая лэди сидла и говорила безконечно и съ наилучшими намреніями въ мір позорила честное имя молодой двушки, воображая, что исполняла долгъ жены христіанскаго пастыря, и услаждая себя чувствомъ справедливаго и добродтельнаго негодованія честной матроны противъ неправды и нечестія молодой особы.

Катерина Флетчеръ улыбалась все время, пока говорила мистрисъ Барродэль, и улыбка ея, какъ она ни была пріятна, нимало не успокоила матроны.

— Да, я знаю всю эту исторію, отвчала она:— и знаю, что имя миссъ Кэмбаль было употреблено во зло самымъ постыднымъ образомъ — употреблено во зло во всякомъ смысл, прибавила она значительно.— Вы не сказали мн ничего новаго, мистрисъ Барродэль.

— И вы уврены, что вполн знаете всю правду? выразительно спросила жена ректора.— Я очень люблю молодежь, вы это знаете, милая миссъ Флетчеръ, но я обязана сказать, что мой собственный опытъ въ отношеніи молодыхъ двушекъ былъ очень неудовлетворителенъ. Он вообще неправдивы, и я не доврилась бы ни одной изъ нихъ.

— А я, напротивъ, доврилась бы большей части изъ нихъ въ очень многомъ, а Патриціи Кэмбаль во всемъ.

— Я называю это — давать премію обману и лицемрію.

Мистрисъ Барродэль была женщиной, твердо державшейся ученія о врожденной грховности и считала вру въ людей доктриной, самой опасной для нравственности.

— Я думаю, что, еслибы вы знали короче Патрицію, вы бы не сказали этого, мистрисъ Барродэль. Я никогда не встрчала боле прекрасной натуры, боле любящаго характера.

— Это очень странно, возразила мистрисъ Барродэль, поджимая губы.— Если она такъ очаровательна, какъ вы ее представляете, почему же она не ужилась съ мистрисъ Гэмли. Я убждена, что въ цломъ мір еще не было женщины съ боле здравымъ умомъ, нежели мистрисъ Гэмли, о доброт же ея мы можемъ судитъ по тому, что она сдлала для миссъ Дрммондъ. Она воспитала ее какъ родную дочь, а миссъ Дрммондъ приходится ей родней не ближе, какъ мужнина кузина. Если миссъ Кэмбаль такъ мила, то я удивляюсь, какъ она не могла устроить такъ, чтобы жизнь ея была пріятна въ Эбби-Хольм?

— Но это не доказываетъ, чтобы вина была на сторон Патриціи, замтила миссъ Флетчеръ.

— Разумется, это не доказываетъ ничего, но пріятне врить старымъ друзьямъ, людямъ почтеннаго возраста, нежели молодой прізжей, которой никто не знаетъ.

— Я думаю пріятне врить правд, отвчала просто Катерина, на что мистрисъ Барродэль вспылила.

— Прекрасно! вскричала она, вставая:— разумется, это — не мое дло. Я только сочла своимъ долгомъ предостеречь васъ, что въ город ходятъ самые непріятные слухи на счетъ миссъ Кэмбаль. Объ этомъ ужасномъ дл въ банк, во первыхъ, объ ея ужасномъ необузданномъ характер, до того, что она не могла ужиться съ этой бдной мистрисъ Гэмли, во вторыхъ, о ея распущенныхъ идеяхъ, столь возмутительныхъ въ молодой двушк — въ третьихъ! и наконецъ, и объ этой смшной претензіи утверждать, что лордъ Мерріанъ сдлалъ ей предложеніе и она отказала.

— Я такъ мало слышу сплетенъ, что не слыхала объ этомъ, отвчала Катерина.

— Не слыхали, что лордъ Мерріанъ длалъ предложеніе? пронзительно крикнула мистрисъ Барродэль.

— Нтъ, ни одного слова.

— Когда цлый Мильтоунъ говоритъ только объ этомъ!

— Кто говоритъ?

— Вс.

— Но кто первый распустилъ этотъ слухъ? Патриція этого не сдлала бы, я знаю.

— О, я думаю, мистеръ Гэмли первый разсказалъ объ этомъ. Это было еще передъ праздникомъ въ Куэст. Онъ сказалъ мистеру Барродэлю, что это — причина, почему ихъ не пригласили въ Куэстъ. Я полагаю, что это — правда, или миссъ Кэмбаль заставила его поврить, что это — правда. Послднія слова были произнесены съ женской ядовитостью. Мистрисъ Барродэль за невниманіе къ своимъ словамъ поднимала военный флагъ и ршилась найти Патрицію виновной, во что бы то ни стало.

— Вы видите, какъ много она хвастаетъ этимъ, если не сказала мн, своему лучшему другу, что имла случай сдлать такую блистательную партію, сказала Катерина.— Я не слышала отъ нея ни одного намека на такую побду.

— Вы могли бы сказать: какъ она неискренна, если не доврилась вамъ, но я вижу, что вы ослплены, миссъ Флетчеръ, и что я напрасно пріхала, но я исполнила свой долгъ, были заключительныя слова мистрисъ Барродэль. когда она пожимала руку Катерины, вставая, чтобы въ негодованіи уйти и унести затаенную злобу противъ Патриціи, невинной причины этого отпора.

Если бы Катерина Флетчеръ обладала ловкостью Доры, она лучше оградила бы Патрицію отъ сплетенъ. Она догадалась бы согласиться съ мистрисъ Барродэль насчетъ общей неблагонадежности молодежи и насчетъ раздражительности характера Патриціи и потомъ, ловко закинутымъ словомъ, намекнула бы о своихъ догадкахъ, она съумла бы отнестись сочувственно къ негодованію чистой матроны и тмъ расположила бы ее взглянуть на дло иначе. Но увы, Катерина Флетчеръ не обладала тактомъ — этой первой добродтелью свта.

Патриція, не смотря на то, что ложь была чужда ея, не была изъ тхъ двушекъ, которыя разсказываютъ все о себ, она ни словомъ не упомянула ни о предложеніи лорда Мерріана, ни о своей помолвк съ Гордономъ, хотя часто имя его встрчалось въ ея разсказахъ о барсэндзской жизни. Но она всегда упоминала его съ такой свтлой, открытой радостью, безъ робости и краски смущенія, обличающихъ любовь молодыхъ двушекъ, что Катерин на умъ не приходило, что ея милое дитя любило и любитъ.

Посл ухода мистрисъ Барродэль, Катерина сказала нсколько неожиданно:— Патриція, мистрисъ Барродэль разсказала мн цлую исторію про васъ.

— Исторію про меня? Что это такое? въ свою очередь спросила Патриція, встрчая свтлой улыбкой любящій взглядъ Катерины.

— Про лорда Мерріана. Вы отказали ему, такъ говорилъ мистеръ Гэмли.

Краска, залившая все лицо Патриціи, была первымъ отвтомъ, вторымъ было негодующее восклицаніе.

— Я думаю, мистеръ Гэмли долженъ бы молчать.

Докторъ Флетчеръ, приготовлявшій стеклышки для микроскопа, пристально посмотрлъ на Патрицію и испортилъ свою работу. Ему пришлось начинать снова.

— Такъ это — правда? спросила Катерина.

— Да, но со стороны мистера Гэмли безчестно разглашать это.

— Вы отказали лорду Мерріану! Это было честно и мужественно съ вашей стороны, вскричала Катерина, понявъ теперь вполн, что пришлось вынести Патриціи отъ Гэмли.

— Я не любила его, да и могла ли я согласиться на это съ Гордономъ? отвчала наивно Патриція.

Докторъ Флетчеръ опустилъ руки на столъ.

— Что же тутъ значитъ Гордонъ? спросила Катерина.

— Все, отвчала Патриція: — дядя помолвилъ меня съ нимъ въ тотъ вечеръ, передъ смертью.

Наступило молчаніе.

— Я не знала, что вы помолвлены, сказала Катерина, для которой извстіе это было неожиданно.

— Нтъ? я думала, вы знали: я такъ часто говорила о Гордон, что вы должны были все узнать, наивно отвчала Патриція.

— Я не могла знать то, что знаю теперь, сказала Катерина, взглянувъ на брата.— Я не воображала, что наша деревенская красавица могла бы быть графиней и что намъ придется скоро разстаться съ нею.

— Не бойтесь, еще не скоро разстанетесь. Гордонъ не вернется ране года, можетъ быть даже пяти лтъ. Все зависитъ отъ адмиралтейства, и неизвстно, какое назначеніе получитъ его эскадра. Печаль тнью прошла по лицу ея.— Время покажется мн очень долго. Я такъ хочу видть его, но немного пользы въ ропот. Пусть онъ длаетъ свое дло. Я бы не хотла, чтобъ онъ бросилъ его для меня, хотя бы мн пришлось прождать его еще двадцать лтъ.

— Это — врный взглядъ, дитя мое, сказала Катерина.— Неправда ли, Гэнри?

— Разумется, отвчалъ докторъ Флетчеръ, какъ-то особенно медленно.

Онъ не принималъ никакого участія въ разговор, но это не казалось удивительнымъ ни сестр, ни Патриціи. Докторъ Флетчеръ былъ вообще молчаливъ, его развлекалъ по вечерамъ разговоръ сестры съ молодой пріятельницей о разныхъ предметахъ, въ то время, какъ онъ у своего стола готовилъ объективы для микроскопа и по временамъ вставлялъ и свое серьезное замчаніе. При неожиданномъ оборот послдняго разговора, онъ поблднлъ до того, что лицо его приняло землистый оттнокъ, испугавшій его сестру. Но только цвтъ лица его измнился, манера осталась та же, какъ и всегда — спокойная, сдержанная, и, когда онъ позвалъ Патрицію разглядть маленькую раковину, которую онъ наконецъ приготовилъ какъ слдовало, самый проницательный наблюдатель не открылъ бы ни малйшей разницы въ его тон или обращеніи съ молодой двушкой: можетъ быть, въ нихъ появился едва замтный оттнокъ грустной нжности.

Никто не узналъ, какимъ ударомъ былъ для него этотъ разговоръ, даже сестра, его единственный другъ. Надялся ли онъ, что Патриція останется навсегда съ ними какъ дочь и будетъ отрадой старости ихъ, или мечталъ о боле нжной и сильной связи — никто не узналъ этого. Было ли разстройство здоровья, послдовавшее за этимъ разговоромъ, случайнымъ совпаденіемъ — никто не могъ этого сказать.

Одно мильтоунцы узнали наврное: докторъ Флетчеръ имлъ страшно больной видъ и Вдругъ сильно состарился. Волосы его стали почти совсмъ сдые, лицо съжилось въ крупныя морщины, кроткіе, печальные глаза его стали еще печальне. Но онъ не жаловался и потому на это не обратили особеннаго вниманія. Полагали, что онъ отравился какими-нибудь своими отвратительными химическими снадобьями, или заморозилъ свою холодную кровь, разсматривая звзды въ своей обсерваторіи по ночамъ, когда вс благоразумные христіане и джентльмены спятъ въ своихъ постеляхъ. Если онъ боленъ, то самъ виноватъ, заключилъ Мильтоунъ, сберегая свой запасъ состраданія для боле достойнаго предмета — раззоренія полковника Лоу, которое сдлалось извстно всему Мильтоуну, о томъ позаботился мистеръ Гэмли. Какая жалость, если Крэгфутъ будетъ проданъ! негодовалъ Мильтоунъ. Мильтоунцы, хотя охотно допускали, чтобы въ жизни ихъ гигантскими шагами шелъ колоссъ, самъ проложившій себ дорогу, но не могли потерпть, чтобы громадная, неуклюжая нога его топтала ихъ столбовую джентри. Эта громадная, неуклюжая нога могла растоптать столько Гартовъ, сколько желала, но Немезида, настигавшая мота, рожденнаго въ мильтоунской порфир, затрогивала общественные интересы Мильтоуна. Мильтоунъ какъ огнемъ былъ объятъ толками о бдномъ полковник Лоу, родовая кровля котораго рушилась надъ головой его, полковникъ Лоу и Патриція Кэмбаль доставили богатый запасъ для мильтоунскихъ мельницъ и на чайныхъ вечерахъ языки мололи безъ устали.

Они замололи еще боле, когда была объявлена помолвка молодаго Сиднея съ миссъ Мэнли, у которой было по крайней мр сто тысячъ фунтовъ приданаго. Вс кричали, что это самая безсовстная помолвка, какую только доводилось видть въ Мильтоун, и были правы. Когда непривлекательная молодая особа съ большимъ состояніемъ выходитъ за человка, репутація котораго позаржавла, и выходитъ, когда раззореніе его только-что оглашено, такая помолвка иметъ очень некрасивый видъ и оправдываетъ самые некрасивые комментаріи.

Лоу, отцу и сыну, не было ни малйшаго дла до того, что говорилъ Мильтоунъ, лишь бы имъ удалось получить ту сумму, за которую одинъ продавалъ сына, другой себя. Когда лтъ тридцать тому назадъ, полковникъ Лоу женился на дочери лэди Грэгемъ, женился на ней безъ всякихъ обезпеченій ея состоянія и противъ желанія ея дальновидныхъ друзей, то весь Мильтоунъ точно такъ же кричалъ о корыстныхъ видахъ храбраго офицера, но полковникъ Лоу наслдовалъ Крэгфутъ и предоставилъ Мильтоуну приписывать ему какія угодно побужденія. Теперь сынъ его шелъ по слдамъ отца. Мильтоунскія добрыя души желали только одного, чтобы миссъ Мэнли послушала совта друзей и въ брачномъ контракт закрпила за собой все свое состояніе. У нея былъ передъ глазами примръ ея несчастной будущей свекрови, которая вышла замужъ съ тою же безразсудной врой, свойственной слабымъ и любящимъ женщинамъ. Красавецъ молодой офицеръ, влюбленный по горло и по горло увязшій въ долгахъ, съ ореоломъ крымскаго героя вокругъ курчавой головы, заслуживалъ боле доврія, нежели испытанные старые друзья, рисовавшіе ей мрачныя картины будущаго и оттягивавшіе день свадьбы нескончаемыми юридическими проволочками. Мрачныя картины не могли осуществиться для нея, думала дочь лэди Грэгемъ и хотя сознавалась, что были мужья, женившіеся на деньгахъ, и дурно обращавшіеся съ женами и что всегда будутъ, но Чарльзъ ея былъ исключеніемъ,— и она отвчала друзьямъ, что нелпо отдавать себя человку, которому не могла доврить и своего состоянія. Отдавая себя, она отдавала нчто несравненно боле драгоцнное, нежели Крэгфутъ, и если счастье ея погибнетъ, то и Крэгфутъ можетъ идти за ея счастьемъ. Дочь лэди Грэгемъ не послушала совта друзей и раскаявалась всю жизнь. Тоже самое повторяется и теперь. Миссъ Мэнли такъ же глупо влюблена въ сына, какъ миссъ Грэгемъ была влюблена въ отца, и вороны напрасно каркали свои зловщія предзнаменованія. Миссъ Мэнли хотла только одного — доказать своему возлюбленному, какъ она вритъ ему и любитъ его, а когда слабая женщина принимаетъ какое-нибудь ршеніе въ любви, то оно всегда неизмнно. Мильтоунъ могъ кричать, негодовать, ужасаться и сожалть, сколько хотлъ, потому что миссъ Мэнли была любима, а Сиднею не довряли, но она пойдетъ путемъ своей свекрови.

Мистеръ Гэмли вернулся домой въ одинъ вечеръ съ этой встью. Но онъ передалъ ее своимъ лэди, только выпивъ свою обычную порцію клэрета посл обда.

— Ну, Дора, вашъ безцнный поклонникъ поторопился дать вамъ соперницу, сказалъ онъ, опершись на каминъ. Въ тон его звучала презрительная шутливость, которая длала его манеру неприличной для его лэди.

— Что вы хотите сказать, мистеръ Гэмли? спросила Дора наивно.

— Этотъ безцнный шелопай, молодой Чоу, помолвленъ съ миссъ Мэнли, и эта дура согласилась выйти за него.

— Въ самомъ дл! вскричала Дора, при первомъ слов мистера Гэмли уронившая книгу и поднимавшая ее нсколько доле, чмъ то было нужно.

— Я думаю, что это — въ самомъ дл. Какая безсовстность. Онъ беретъ ее ради денегъ, это такъ же очевидно, какъ и то, что носъ на лиц. Вотъ для чего онъ хотлъ жениться и на васъ,

— Вы не особенно любезны, мистеръ Гэмли, замтила ему жена.— Я не боле васъ желала бы видть Дору женой мистера Сиднея Лоу, но я не скажу, будто онъ искалъ только приданаго. Дора и миссъ Мэнли не похожи другъ на друга, я думаю.

— О милая, вы всегда такъ добры ко мн, мурлыкала нжно Дора.— Но миссъ Мэнли лучше меня во многихъ отношеніяхъ, и, можетъ быть, Сид… мистеръ Лоу въ самомъ дл полюбилъ ее.

Пусть кто хочетъ объясняетъ противорчія человческаго сердца. Дора не хотла идти съ Сиднеемъ на жизнь бдности, горько раскаявалась въ томъ, что связала себя съ нимъ, стыдилась такой жалкой партіи, когда увлеченіе страсти прошло и она увидла всю трудность и опасность своего положенія, но когда услышала о помолвк его съ миссъ Мэнли, она едва не задохлась отъ бшенства и слезъ и только нечеловческимъ усиліемъ могла сохранить привычный тонъ и манеру. Одинъ страхъ открытія тайны придалъ ей силу не дрогнуть мускулами и говорить спокойнымъ тономъ, подъ пристально слдившими за ней маленькими проницательными глазами мистера Гэмли.

— Я допускаю это, лэди, отвчалъ мистеръ Гэмли.— Я — не такой дуракъ, чтобы запречь въ одну упряжь такую клячу, какъ миссъ Мэнли и нашего маленькаго арабскаго коня, но это все-таки иметъ скверный видъ…

— Иметъ какой видъ, мистеръ Гэмли? перебилъ его медленный и строгій голосъ супружеской критики.

Онъ засмялся и неловко зашаркалъ ногами.

— Обмолвка, лэди, обмолвка. Это иметъ очень неблаговидный видъ, хотла я сказать, когда молодой человкъ прикидывается сегодня отчаянно влюбленнымъ въ Дору, а завтра длаетъ предложеніе миссъ Мэнли. Это больше похоже на любовь къ денежному мшку, чмъ къ молодой лэди. Что касается меня, и онъ принялъ видъ опытнаго патріарха:— я не могу понять ныншнюю молодежь. Я человкъ, который не можетъ мнять своихъ чувствъ. Лэди, которую я разъ полюбилъ, я полюбилъ навсегда, и я не понимаю этой игры въ скачки, одна наверхъ, другая внизъ, пока вы не успете сказать: Джекъ Робинзонъ, скачи. Я не думаю, чтобы такъ слдовало поступать, не правда ли, лэди?

Онъ обращался къ жен, но смотрлъ на Дору, и мистрисъ Гэмли, забывъ вульгарность сравненія, улыбнулась и отвчала:— да, врность одна изъ добродтелей, которой я восхищалась въ. васъ, и я надюсь, что буду восхищаться ею и до конца.

Всть о помолвк Сиднея произвела потрясающее впечатлніе на Патрицію. Она испугала Флетчеровъ взрывомъ печали и ужаса, она не сказала даже Катерин, почему это извстіе такъ поразило ее. Она поблднла, какъ смерть и только прошептала: ‘нтъ, нтъ! этого быть не можетъ!’ и потомъ: ‘это не должно быть’, и тяжелыя горячія слезы потекли по щекамъ ея. И снова для нея наступила пытка неизвстности и самоистязанія. Что длать? Сказать ли все и измнить своему слову, или молча попустить совершиться преступленію?

Патриція сидла въ тяжеломъ раздумьи, когда карета Гэмли съ грохотомъ подкатилась къ подъзду, и Мери-Анна принесла ей записку отъ мистера Гэмли, приглашавшаго ее немедля пріхать, потому что жена его опасно больна. Неужели все открылось, наконецъ? думала Патриція, второпяхъ накидывая пальто. Неужели меня снова зовутъ въ Эбби-Хольмъ? Первое радовало ее, второе приводило въ ужасъ.

Уходя, она въ лихорадочномъ порыв обвила шею Катерины руками.

— Что бы ни случилось, мы — друзья? спрашивала она.— Не отдавайте меня имъ. Они могутъ требовать меня.

— Нтъ, вы не вернетесь въ Эбби-Хольмъ, милая, если сами не захотите, отвчала Катерина, нжно лаская ее.

— Такъ я никогда не вернусь туда! вскричала Патриція, съ дрожью въ тл, садясь въ карету, которая должна была отвезти ее въ домъ лжи.

XI.
Смерть тети Гэмли.

Здоровье мистрисъ Гэмли давно уже разстроивалось. Она была изъ тхъ тощихъ женщинъ-аскетовъ, которыя, имя лучшаго повара и самыя дорогія вина въ погреб, дятъ сухари за завтракомъ и пьютъ холодную воду за обдомъ. Она производила впечатлніе вчно голодной и полуодтой нищей, она была женщиной, считавшей чувственность проклятіемъ, и держала роскошный столъ, носила роскошные туалеты въ вид исполненія долга относительно своего положенія, а не услажденія похотей гршной плоти.

Послдній годъ былъ для нея тяжелымъ испытаніемъ. Съ самаго прізда Патриціи она была въ постоянной тревог и бренное тло ея пострадало отъ волненій духа. Послднія три недли доканали ее. Ея племянница, Кэмбаль, была замшана въ преступленіи, отказалась сознаться въ немъ, отказалась исполнить свой долгъ въ отношеніи ея, принявъ руку графа Мерріана и, наконецъ, предпочла Холлизъ Эбби-Хольму, Катерину и Генри Флетчера — ей самой и ея мужу: такое испытаніе сломило послднія силы тти Гэмли. Прибавьте къ этому суету и волненіе, въ которыхъ она находилась по случаю выборовъ мужа, вс завтраки, закуски, обды, ужины, на которыхъ она должна была предсдательствовать, шумъ и безпорядокъ, вторгнувшіеся въ тишину и безмолвіе жизни Эбби-Хольма и въ образцовое хозяйство его. Утомленная дневной суетой, она не смыкала глазъ всю ночь на пролетъ, злобствуя на отсутствіе Патриціи во время этихъ празднествъ, злобствуя и на самыя празднества, наслаждаться которыми не хватало силъ. Неудивительно, что здоровье ея, по выраженію мистера Гэмли, убгало во вс лопатки. Лихорадка сжигала ее огнемъ. Кусокъ тста съ каждымъ завтракомъ принималъ все меньшіе размры, характеръ становился все непостоянне. Она была опасно больна и несчастна, но упорно не позволяла послать ни за докторомъ, ни за Патриціей, всему виной была усталость и восточный втеръ, и если бы не милая Дора, то она не вынесла бы всего этого.

Милая Дора была дйствительно ея ангеломъ-хранителемъ. Она искренно огорчалась ея болзнью и смертельно боялась ея смерти. Смерть мистрисъ Гэмли была бы для Доры обваломъ Ніагары, за которымъ послдовалъ бы страшный вопросъ: что же потомъ? Дора знала, какъ нельзя лучше, что должно было случиться потомъ, она знала это уже многіе годы. Смерть мистрисъ Гэмли освободитъ мистера Гэмли, и милая Дора знала, что то, что воспослдуетъ, будетъ имть нкое отношеніе къ извстной церемоніи подъ каріатидами извстной церкви на Нью-Род, совершившейся около года тому назадъ и въ которой сама она и Сидней Лоу были главными участниками. Смерть мистрисъ Гэмли была несчастіемъ для Доры, особенно теперь, когда помолвка Сиднея съ Джуліей Мэнли лишала ее возможности спасти себя отъ мистера Гэмли признаніемъ любви своей къ Сиднею. Куда ни оглядывалась Дора, потокъ обхватывалъ ее со всхъ сторонъ, спасенія не было.

Тревога за само себя придавала Дор видъ нжнйшаго безпокойства о здоровь мистрисъ Гэмли. Ради себя, Дора употребляла вс усилія поддержать угасавшую искру, и мистрисъ Гэмли благодарила небо, пославшее ей такую нжную дочь.

Мистрисъ Гэмли незамтно приближалась къ страшному часу смерти. Она не жаловалась ни на что, но медленно угасала и тратила послднія силы на то, чтобы скрыть это угасаніе. Она знала, что машина истерлась отъ употребленія и скрывала это, какъ скрывала вс муки и униженія бдности и стыдъ замужества съ невжественнымъ и вульгарнымъ выскочкой. Она всегда молча сносила вс свои страданія, и они высказывались только усиленно кислымъ расположеніемъ духа и дкой раздражительностью. Она пунктуально сходила къ завтраку, читала молитву дрожащимъ голосомъ, разливала чай дрожащими руками, пока он еще могли поднять чайникъ, лицо ея было по прежнему натерто пудрой, волосы ‘возстановлены’ и завиты, а талія затянута корсетомъ и поясомъ. Это было геройство своего рода. Милая Дора сознавала, что она казалась бы мене ужасной, если бы согласилась быть больной старушкой, не напудренной и завернутой въ фланелевый халатъ, безъ всякихъ стеклярусовъ, бусъ, цвтовъ и кружевъ, но улыбаясь ея кружевному чепцу и цвтамъ на голов мертвеца, говорила: ‘какой прелестный чепчикъ, и какъ онъ идетъ къ вамъ — у Бигнольдъ такъ много вкуса’. И мистрисъ Гэмли пріятно улыбалась, въ полной увренности, что хорошо замаскировала слды разрушенія.

Мистрисъ Гэмли въ тайн тосковала по Патриціи. Гордость не позволяла ей уступить чувству, требовавшему примиренія, и она злилась на Патрицію, зачмъ та не угадывала этого желанія и не приходила просить у нея, какъ милости, прощенія.

— Она должна знать, что я больна, говорила она себ, подавляя слезы печали и злобы.— Она — моя плоть и кровь, моя единственная родственница, а я для нея была родною матерью. Какая неблагодарность, какая черствость! Ея не пускаетъ нечистая совсть, такъ говорила себ ття Гэмли въ долгія безсонныя ночи.

Наконецъ пришелъ день, когда тло оказалось немощне духа. Ття Гэмли не могла боле вставать съ постели и только тогда приказала послать за Патриціей. Записка мистера Гэмли не могла приготовить Патрицію къ той страшной перемн, какую она увидла. Ття Гэмли сидла, обложенная подушками, взбитыя подкладки и косички были отложены въ сторону, рдкіе блые волосы были зачесаны назадъ, открывая страшно исхудалое желтое лицо, глаза ввалились, губы запекшіяся, черныя, стянулись и открыли десна, тло ея было страшно высохши, руки безсознательно ощипывали простыню. Патриція, войдя въ спальню тти, встала лицомъ къ лицу съ смертью, и сначала не врила глазамъ своимъ. Она думала, что видитъ страшный сонъ. Передъ нею лежала не владтельница Эбби-Хольма, передъ самодержавной властью которой сгибалось все, кром одной Патриціи, а жалкое безпомощное существо, зависвшее отъ состраданія другихъ.

Патриція съ усиліемъ подавила восклицаніе печали, взяла высохшую руку, слабо приподнятую къ ней, и сказала: — я не знала, что вы были больны. Я только теперь узнала.

— Вы могли бы пріхать повидаться со мной, сказала мистрисъ Гэмли съ упрекомъ.

— Если бы я знала это, то пріхала бы, не дожидаясь, чтобы за мною прислали.

Умирающая подняла глаза на Патрицію.

— Такъ не смотря на вашу закоренлость вы сознаете, что обязаны уважать меня? спросила она.

Если бы она была здорова, то такой суровый тонъ оттолкнулъ бы Патрицію, теперь онъ казался едва ли не трагическимъ отъ безсилія умирающей.

— Я хотла любить васъ всею душою, ття, скажите, что вы врите мн. Я всегда хотла поступать честно въ отношеніи васъ, говорила Патриція, и глаза ея наполнились слезами.

— Но вы длали мн только зло, отвчала мистрисъ Гэмли, взглянувъ на Патрицію злобнымъ взглядомъ умирающихъ, въ которомъ была демонская, а не человческая злоба.

Патриція вздрогнула, когда глаза ея встртились съ глазами ттки, потомъ, совладавъ съ собою, наклонилась надъ тткой, безсильно опустившейся на подушки, и проговорила:

— Я жалю о томъ, ття, но не понимаю, какъ и чмъ.

— Если вы говорите искренно, то сознайтесь мн во всемъ объ этомъ чек, внезапно проговорила мистрисъ Гэмли,— въ ней вспыхнула искра прежней упорной вели.

Патриція взглянула черезъ кровать на Дору, которая стояла возл, огорченная, но вполн владвшая собой, чтобы отразить грозившую опасность. Не для того она боролась со всми тснившими ее со всхъ сторонъ опасностями, чтобы уступить голосу пустаго состраданія или ребяческой совсти. Ей было жаль и мистрисъ Гэмли, и Патрицію, но себя она боле жалла. Если бы съ нея сорвали маску въ эту минуту, трудъ цлой жизни пропалъ бы даромъ.

— Дора, помогите мн! сказала Патриція умоляющимъ тономъ.

Дора пристально посмотрла на нее.

— Я не могу помочь вамъ, Патриція, отвчала она:— я ничего не знаю объ этомъ дл, и вамъ извстно, что я ничего не знаю.

Патриція закрыла руками лицо. Ей нужны были вс силы, чтобы въ эту минуту снести страшную тяжесть обвиненія. Умирающая слабо дернула ее за рукавъ.

— Скажите мн, проговорила она:— зачмъ вы спрашиваете объ этомъ Дору?

Патриція подняла блдное и гордое лицо.

— Я не могу сказать вамъ, ття, я дала слово. Поврьте только, что я невинна. Поврьте этому, милая, это — правда.

Ття Гэмли печально вздохнула. Она была слишкомъ слаба, чтобы бороться доле за свою власть. Она должна была покоряться пораженію. Непокорная и своевольная двушка не смирялась и въ такую страшную минуту, и ття Гэмли увидла,что она должна оставить этотъ буйный умъ идти своимъ путемъ. Ття Гэмли сдлала все, что могла: жизнь ея быстро угасала.

Она перевела потухающіе глаза на Дору. Какой отрадой для нея было взглянуть на это кроткое, прелестное лицо, какъ на чистый цвтокъ, всю жизнь бывшее для нея, она была убждена въ томъ, открытой книгой, каждую страницу которой она читала съ начала до конца. И ття Гэмли горько жалла въ послднія минуты, что племянница ея, ея плоть и кровь, Кэмбаль, не была для нея тмъ, чмъ была кузина ея мужа, Дрммондъ.

— Да благословитъ васъ Богъ, дитя мое, проговорила она задыхаясь.— Вы были моимъ утшеніемъ, съ того дня. какъ вошли въ мой домъ. Вы сдлали меня счастливой.

— Я любила васъ, милая, шептала Дора, положивъ нжную ручку на пальцы скелета.

Мистрисъ Гэмли слабо улыбнулась.— Берегите ее, мистеръ Гэмли, сказала она вошедшему мистеру Гэмли, который всталъ возл Доры.

— Я буду беречь ее, милая, отвчалъ онъ горячо и, обвивъ рукою тонкій станъ прелестной кузины, прижалъ ее къ своей широкой груди.

— Она заслуживаетъ вашу отеческую любовь, продолжала мистрисъ Гэмли.— Я поручаю ее вамъ. Да благословитъ васъ Богъ, Дора. Дора рыдала. Мистеръ Гэмли нжно прижималъ ее къ своей груди, и на его глазахъ выступили слезы. Эта умирающая женщина была ему врнымъ другомъ и помогла ему пробить себ дорогу. Теперь она освобождала его, открывала мсто для того счастья, которое онъ ждалъ такъ терпливо и такъ ревниво охранялъ столько лтъ. Она отчасти приготовила его, и самая любовь его къ Дор разнживала его теперь и настраивала жалть жену.

— Не плачьте, милая, я буду о васъ заботиться, нжно прошепталъ онъ Дор.

На лиц умирающей выразилось удовольствіе.

— Хорошо, прошептала она:— будьте ей отцемъ.

— Ття, вскричала Патриція, оскорбленная пренебреженіемъ.— Скажите мн хоть слово.

Наступило молчаніе. Мистрисъ Гэмли посмотрла на племянницу утомленнымъ, суровымъ и печальнымъ взглядомъ.

— Да проститъ васъ Богъ и да обратитъ онъ къ себ ваше непреклонное сердце. Я прощаю васъ, съ усиліемъ прошевелила губами ття Гэмли, глаза ея искали Доры, и она снова прошептала неслышно:— да благословитъ васъ Богъ, Дора!

Ни слова боле не било произнесено. Вечернее солнце обдавало потокомъ лучей блдное лицо умирающей, блдное и гордое лицо Патриціи, печаль и ужасъ Доры, прикрытые самообладаніемъ, умренное и приличное сожалніе мистера Гэмли, смшанное съ чувствомъ облегченія отъ гнетущей тяжести. Тишина прерывалась только хрипньемъ умирающей и подавленными рыданіями молодыхъ двушекъ. Мистрисъ Гэмли въ послдній разъ открыла глаза, голова ея скатилась на руку Патриціи, подернутые стекломъ глаза остановились, челюсть отвисла, прерывистое дыханіе стихло — она умерла.

Патриція опустила голову умершей на подушку, въ молодой двушк въ эту минуту проснулось странное суеврное чувство, и она почти благоговйно поцаловала холодный лобъ тти Гэмли. Мистеръ Гэмли выставилъ свою огромную руку и закрылъ глаза жен.

— Такъ умираютъ праведники, произнесъ онъ съ торжественнымъ паосомъ, обнимая другою рукой станъ Доры, а Дора вздохнула долгимъ вздохомъ облегченія, вздохомъ человка, избгнувшаго страшной опасности, но вслдъ затмъ она вздрогнула, зная, что ее ожидало.

Патриціи міръ показался шире со смертью тти Гэмли. Не стало послдней родственницы, имвшей на нее права, но она упрекала себя за это чувство и за свой ужасъ при мысли, что ття потребуетъ ее въ Эбби-Хольмъ, и рядомъ со всмъ этимъ было горькое сознаніе лжи и несправедливости. Теперь все было кончено, ття Гэмли никогда не узнаетъ, что она невинна.

Мистеръ Гэмли заговорилъ.

— Ваша дорогая ття умерла, прощая васъ, Патриція, сказалъ онъ, все обнимая Дору: — и я прощаю васъ, и онъ протянулъ ей руку черезъ тло умершей, Патриція, очнувшись отъ своихъ мыслей, подала ему машинально свою. Они пожали руки, потомъ Патриція порадовала умершую, Дора и мистеръ Гэмли сдлали тоже съ легкой дрожью, и потомъ вс вышли въ гостиную. Патриція собралась ухать.

— Неужели вамъ нужно хать! спросилъ мистеръ Гэмли, желая выказать ей расположеніе.— Если нужно, то длать нечего, Но помните, что Дора всегда будетъ вашимъ другомъ.

Онъ сказалъ это такимъ тономъ, будто предлагалъ Патриціи корону.

Патриція не отвчала ни слова, мелькомъ взглянула на Дору, не желая навлечь на нее подозрнія, ни самой смотрть на нее. Прелестное молодое лицо носило выраженіе такого низкаго страха, подавившаго все самообладаніе, что Патриціи стыдно было видть его. Какъ поступитъ теперь Патриція, думала, въ ужас Дора. Патриція могла молчать ради тти Гэмли. Будетъ ли она молчать теперь, когда объявлена помолвка Сиднея? Что если ради памяти тти Гэмли, она скажетъ все мистеру Гэмли?

Но Патриція не догадывалась о любви мистера Гэмли къ Дор, она, какъ и ття Гэмли, считала любовь эту отеческимъ чувствомъ, насчетъ же Сиднея думала, что Дор придется теперь заявить о своемъ замужеств и помшать незаконной женитьб Сиднея.

— Я надюсь, вы поймете, какъ выгодно для васъ, если Дора будетъ вашимъ другомъ, продолжалъ мистеръ Гэмли.— Дора будетъ имть большую власть въ рукахъ, она будетъ хозяйкой въ Эбби-Хольм, а вамъ нуженъ будетъ человкъ, который бы покровительствовалъ вамъ. Дора будетъ покровительствовать вамъ. Я беру смлость сказать это. Заслужите ея дружбу, и все пойдетъ какъ по маслу.

— Благодарю васъ, но я не буду просить Дору помочь мн ни въ чемъ, отвчала поспшно Патриція.

Дора подняла глаза, но она глядла черезъ голову Патриціи, она не могла взглянуть ей въ лицо.

— Я всегда буду рада помочь вамъ, милая, сказала Дора сладостнымъ голоскомъ.— Вы ея племянница, а этотъ добрый другъ, и она взглянула на мистера Гэмли съ робкой любовью и самой восхитительной признательностью:— этотъ добрый другъ желалъ вамъ добра и былъ добръ къ вамъ. Я должна исполнить его желаніе и мн это отрадно.

— Я не понимаю, что вы хотите сказать, отвчала Патриція, величественно выпрямляясь.— Мн не нужна помощь, и когда будетъ нужна, то я буду работать. Вы отказались сдлать мн, Дора, величайшее добро, какое могли сдлать передъ ея смертью. Теперь мн ничего не нужно отъ васъ.

— Высоко вы заноситесь, миссъ, сказалъ мистеръ Гэмли съ досадой.

— А не хочу сказать ничего непріятнаго, но я не могу принять никакой помощи ни изъ вашихъ рукъ, ни изъ рукъ Доры.

— Вамъ нечего бояться. Дло будетъ устроено такъ прилично, что самые щепетильные люди не найдутъ къ чему придраться, поспшно замтилъ мистеръ Гэмли.

Онъ истолковалъ ея слова, какъ намекъ на то, что было у него на сердц и въ ум, и подумалъ, что она считала намреніе его оскорбленіемъ памяти ттки. На одно мгновеніе въ ум его мелькнула и другая мысль: неужели исторія объ Гордон Фрир была отводомъ и двочка врзалась въ него самого? Она всегда была очень ласкова къ нему, а случаются вещи и боле невроятныя.

— Я вполн уврена, что вы устроите все какъ слдуетъ, отвчала Патриція, думая, что онъ говоритъ о похоронахъ, передач всхъ вещей мистрисъ Гэмли Дор, или какихъ нибудь распоряженіяхъ въ этомъ род: — но Дора очень хорошо знаетъ, почему я не могу принять отъ нея, и почему теперь, когда ття умерла, мн здсь нтъ мста и никогда не будетъ.

— Господи помилуй, Патриція, я не знаю ничего! А не могу понять, о чемъ вы говорите! вскричала Дора, въ которой неминуемость открытія и гибели вызвала энергическій и гнвный протестъ, несродный ея природ.

— Дора! какъ можете вы упорствовать въ такомъ страшномъ дл, которое вы знаете и я знаю? вскричала Патриція, всплеснувъ руками.

— Кой чортъ, что она этимъ хочетъ сказать? вскричалъ мистеръ Гэмли, смотря на Патрицію въ странномъ замшательств. Ему очень захотлось узнать, была ли врна его догадка, что чувства Патриціи, столь лестныя для него и столь располагавшія его быть великодушнымъ къ ней, теперь обнаруживаются очень некстати.

— Я не имю о томъ ни малйшаго понятія, сурово отвчала Дора и шопотомъ прибавила для него.— Наша бдная милая умершая считала ее сумасшедшей, и я думаю, что она въ самомъ дл помшана.

— Похоже на то, отвчалъ онъ тоже шопотомъ.

Онъ подошелъ къ Патриціи, взялъ ее за об руки и заговорилъ тмъ особеннымъ тономъ, какимъ обыкновенно и, неизвстно почему, говорятъ съ сумасшедшими дланнымъ голосомъ,— громко и отрывая отчетливо каждое слово.

— Да, да, Дора знаетъ все, сказалъ онъ, кивая утшительно головой.— Дора понимаетъ все это, слышите ли вы? Теперь позжайте домой, какъ добрая двочка, и скажите миссъ Флетчеръ, чтобы она поставила вамъ ноги въ горячую воду. Это оттянетъ вамъ кровь отъ головы. Скверная вещь, моя милая, приливъ крови къ голов, и онъ постучалъ указательнымъ пальцемъ себ по лбу:— горячая ножная ванна поможетъ вамъ.

— Я не понимаю васъ, сказала Патриція, смотря на него въ безконечномъ изумленіи.— Что вы хотите сказать?

Мистеръ Гэмли позвонилъ.

— Джонсъ, спросилъ онъ вошедшаго лакея:— карета готова?

— Да, сэръ.

— Теперь, милая миссъ Кэмбаль, позвольте мн проводить васъ къ вашимъ друзьямъ, любезно обратился онъ къ Патриціи.— Джонсъ, скажите, чтобы Бигнольдъ надла шляпу и проводила миссъ Кэмбаль въ Холлизъ. Я не хочу, чтобы она ухала одна, мистрисъ Гэмли,— здсь легкій вздохъ ради приличія:— не любила, когда она здила и ходила одна. Она можетъ еще что нибудь сдлать съ собой, шепнулъ онъ Дор.

Дора отвчала шопотомъ: — разумется, ее нельзя отпустить одну, пусть Бигнольдъ проводитъ,— и благословила счастливую мысль выдать Патрицію за сумасшедшую. Теперь, что бы Патриція ни сказала, мистеръ Гэмли не повритъ ни слову, и, если Патриція станетъ говорить слишкомъ много, то ее легко запереть. Бредъ растроеннаго мозга всего прежде проявляется въ обвиненіи самыхъ близкихъ людей въ невроятныхъ преступленіяхъ. Это была счастливая мысль, и она безконечно облегчила Дору. Хотя Дора не была жестока отъ природы, но она спокойно обдумывала, какое удобство для нея представитъ заключеніе Патриціи въ пріютъ умалишенныхъ. Дора походила на человка, окруженнаго со всхъ сторонъ приливомъ, и неожиданно увидвшаго узенькую тропинку на верхъ скалы: онъ кинется на нее и столкнетъ въ водную пучину овцу, загораживающую эту тропинку.

Патриція сначала отказалась отъ сопутствія Бигнольдъ и кареты, но мистеръ Гэмли настаивалъ такъ упорно, что отказъ ея перешелъ бы въ споръ, она уступила и вышла на великолпный подъздъ подъ руку съ мистеромъ Гэмли, такъ же, какъ вошла въ Эбби-Хольмъ, годъ тому назадъ. Все пережитое въ этотъ годъ встало передъ нею, и у нея вырвалось рыданіе. Мистеръ Гэмли ласково погладилъ ея руку. Новая мысль, засвшая въ его голову, очень льстила ему и онъ былъ очень сострадателенъ къ несчастной жертв. Когда они простились, онъ былъ до того нженъ къ ней, что прислуга удивилась, и сама Патриція, не замчавшая вообще мелочей, была очень удивлена. Патриція ухала самымъ параднымъ образомъ въ Холлизъ, не подозрвая, что горничная покойной тти была приставлена къ ней сторожемъ и что мистеръ Гэмли видлъ въ ней бдную молодую двушку, сошедшую съ ума отъ любви къ нему.

— Теперь, сказала она Флетчерамъ, когда передала имъ обо всемъ случившемся:— поговоримъ о томъ, что мн длать. Пока ття была жива и могла потребовать меня къ себ, я не была вполн на вашихъ рукахъ: теперь — дло другое. Я не могу жить у васъ, я должна содержать себя.

— Вздоръ, сказалъ Генри Флетчеръ.

— Генри правъ, сказала Катерина.— Вы неспособны заработывать себ хлбъ, для этого нужно спеціальное образованіе, очень немногія женщины имютъ его, а вы не имете, моя милая.

— Но я могу учиться, сказала Патриція.

— Посмотримъ прежде чему учиться, ремеслу или профессіи, отвчала Катерина: — а посл приложимъ выученное къ длу.

— Вы знаете, какъ искренно я люблю васъ обоихъ, сказала нжно Патриція:— я пришла къ вамъ въ гор, какъ приходитъ дочь къ отцу и матери. Но мн можетъ быть придется жить у васъ нсколько лтъ, пока не вернется Гордонъ.— Честне было бы заработыватъ свой хлбъ.

— Да, въ отношеніи другихъ, а не насъ, сказалъ докторъ Флетчеръ.— Еслибы вы жили у другихъ людей, я бы сказалъ вамъ: идите, ищите себ работы, но мы любимъ васъ, какъ дочь, прибавилъ онъ спокойно:— и у насъ вы принесете боле пользы, нежели заработывая себ хлбъ, гд бы то ни было.

— Патриція, сказала Катерина Флетчеръ: — я скажу вамъ о себ то, чего вы никогда не слыхали. Задолго еще до вашего рожденія, задолго до женитьбы вашего отца, мы были съ нимъ друзьями, близкими друзьями. Милая, онъ былъ единственнымъ человкомъ, котораго я любила, и было время, когда и онъ любилъ меня. Тогда онъ не зналъ вашей матери. Случай разлучилъ насъ, но мы любили другъ друга въ нашу раннюю молодость. Это даетъ мн право быть для васъ матерью.

Слезы выступили у ней на глазахъ и полныя щеки поблднли. Сердце женщины не старется, и любовь юности сохраняетъ силу и въ зрломъ возраст. Любовь Катерины Флетчеръ была глубока и врна. Она набросила тнь печали на жизнь ея, и хотя никогда не отнимала у нея силы для дла, хотя теперь отошла далеко въ прошлое, и Катерина была счастлива, несмотря на положеніе бездтной старой двы, она не могла вспомнить о Реджинальд безъ слезъ. На дн души ея былъ источникъ печали, который незримо текъ подъ другими наслоеніями ея жизни, не отравлялъ ея, но и не высыхалъ никогда. Да, вс мы носимъ съ собой дорогія могилы, раны, которыя время затягиваетъ, но не изглаживаетъ совершенно.

— Вопросъ этотъ ршенъ, Патриція, я буду для васъ чмъ-то въ род мачихи. Не вс мачихи такія злыя, какъ говорятъ сказки. Я знала мачихъ, которыя заслужили любовь падчерицъ, говорила Катерина, прикрывая умиленіе шуткой.

— Вы будете мн матерью, вскричала Патриція, обвивая руками шею Катерины и въ страстномъ порыв отдавая ей свое сердце:— я буду вамъ дочерью навсегда. Это — родной домъ, а не зависимость.

— Теперь вы — умная двочка, сказалъ Генри Флетчеръ спокойно, а Катерина, упрекая себя за свои глупыя слезы, невольно заплакала, прижимая Патрицію къ сердцу, и ей почудилось, что она обнимаетъ Реджинальда.

Дло это было покончено къ общему удовольствію. Патриція была формально усыновлена Флетчерами, и докторъ Флетчеръ постоянно звалъ ее не иначе, какъ ‘дочь моей сестры’, когда говорилъ о ней, что случалось очень рдко.

Но Мильтоунъ, отличавшійся подозрительнымъ характеромъ, не могъ ршить, одобряетъ ли онъ такое устройство дла, или нтъ, въ одномъ онъ былъ твердо убжденъ, что Холлизъ — самый неприличный домъ, какой только могла выбрать такая странная молодая двушка, и что она, въ свою очередь, была самой неблагонадежной молодой особой, какую только могли усыновить эти безумцы. Милосердое небо! къ чему вздумалось имъ усыновлять кого бы то ни было. Такія вещи всегда дурно кончаются, пророчили проницательные судьи, и лучшая мудрость въ жизни — брать на себя какъ можно меньше отвтственности и какъ можно мене вмшиваться въ дла другихъ людей.

XII.
Мистегъ Гэмли свободенъ просить руки.

Мистеръ Гэмли исполнилъ свой долгъ великолпно. Еслибы умерла сама графиня Двдэль, то не было бы въ Мильтоун боле торжественной похоронной процессіи, наврное не было бы боле роскошной. Во всхъ лавкахъ окна были закрыты траурными ставнями, вс сторы частныхъ домовъ, мимо которыхъ должна была идти похоронная процессія, были спущены, погребальная колесница, со всми принадлежностями, была лучшая, какую Мильтоунъ и главный городъ графства могли доставить, процессія медленно двинулась по главной улиц къ величайшему удовольствію сотенъ звакъ. На нсколькихъ рыбачьихъ лодкахъ, стоявшихъ въ бухт, были на половин мачты вывшены вымпела пунцоваго и свтло-желтаго цвтовъ — цвта Гэмли, съ черной поперечной полосой, въ знакъ траура. Половина общины была обращена въ провожатыхъ гробовщикамъ и облечена въ трауръ, крепъ на шляпахъ и креповыя перевязи на рук были символомъ общей печали. Въ первое воскресенье, посл похоронъ, мистеръ Барродэль сказалъ въ церкви надгробное слово, въ которомъ назвалъ мистрисъ Гэмли матерью Израиля и сказалъ, что въ послдній день нищая братія, которая видла въ ней мать, встанетъ и назоветъ ее благословенной въ женахъ. Принявъ во вниманіе, что помощь всякаго рода считалась въ Эбби-Хольм преступленіемъ противъ политической экономіи, мы должны сказать, что слова пастыря душъ были духовной вольностью, выходящей изъ ряда, и которая, какъ извстно, всегда оставляетъ далеко за собой поэтическую вольность.

Что же касается до эмблемъ печали, которыми мистеръ Гэмли украсилъ свою особу, то он были очень цнны, объемисты и кидались въ глаза. Крепъ на шляп не оставилъ на видъ и четверти дюйма матеріала шляпы, агатовыя запонки и цпочка для часовъ были самыя массивныя и тяжеловсныя, какія только можно было сыскать въ цломъ графств, лоснящаяся отъ новизны черная пара его, казалось, была только-что окрашена черной краской. Трауръ Доры былъ такъ же глубокъ, какъ вдовій, за исключеніемъ отличительной черты — вдовьяго чепца. Она была очень интересна, ‘черное всегда шло къ ней’, сказала Бигнольдъ, которую тоже повысили до глубокаго траура съ узкой рамкой благо крепа около лица. Когда Дора вошла въ церковь, опираясь на руку мистера Гэмли, она произвела сильный эффектъ своей красотой и своимъ, какъ полагалъ Мильтоунъ, печальнымъ положеніемъ. Печаль самого мистера Гэмли имла такой искренній видъ, что многіе прихожане слышали, какъ Гартъ сказалъ горько: ‘теперь онъ испыталъ, какъ говорится въ псалмахъ, что Богъ насылаетъ проклятіе на нечестивыхъ, какъ общалъ людямъ’.

Вслдъ за этимъ воскресеньемъ весь Мильтоунъ заговорилъ о Дор, но ни одинъ мильтоунецъ не могъ наврно сказать, что будетъ съ Дорой. Разумется, теперь ей неприлично было жить одной съ мистеромъ Гэмли, и до второй женитьбы его — весь Мильтоунъ былъ убжденъ, что онъ не замедлитъ жениться — жизнь Доры, посл такого блеска, будетъ трудная, она была воспитана съ такими претензіями. Нкоторые мильтоунцы спрашивали съ удивленіемъ: не женится ли на ней самъ великій человкъ, но большинство было убждено, что онъ мтитъ выше, и теперь, какъ М. Р., занесетъ свою побдоносную ногу и на перство. Къ тому же люди вообще рдко выбираютъ женъ изъ родственницъ, бывшихъ въ зависимости отъ нихъ и выросшихъ на глазахъ ихъ. Мильтоунъ большинствомъ голосовъ поршилъ, что Дора удетъ изъ Эбби-Хольма, а мистеръ Гэмли женится на высокорожденной лэди съ громкимъ титуломъ и очень небольшими владніями.

Полковникъ Лоу, толкуя объ этомъ событіи мильтоунской общественной жизни, высказалъ предположеніе, что мистеръ Гэмли женится на Дор. ‘Я понимаю теперь политику стараго выскочки, говорилъ онъ:— онъ былъ влюбленъ въ Дору, все это давно было улажено между ними, и вотъ почему онъ отказался дать Сиднею приданое, когда тотъ сдлалъ честь просить руки миссъ Дрммондъ’.

— Сидъ, это каждый видитъ и однимъ глазомъ, сказалъ онъ тономъ пренебреженія сыну:— и ты долженъ помнить, что я теб намекалъ объ этомъ еще тогда. Эти вульгарные люди вчно заводятъ тайны и интриги, и большое счастье, Сидъ, что ты не попалъ въ эту gal&egrave,re. Ты устроилъ себя на лучшихъ условіяхъ и сдлалъ выборъ, приличный джентльмену.

И онъ радостно положилъ руку на плечо сыну, но Сидней угрюмо молчалъ, онъ не видлъ Доры со дня своей помолвки съ Джуліей Мэнли и боялся свиданія съ нею. Онъ не зналъ, какъ взглянуть ей въ лицо, принеся такую всть, но надялся, что она пойметъ крайность его положенія, и разсчитывалъ сохранить себ и Дору въ будущемъ. Онъ любилъ Дору пылко, и хотя любовь его исходила изъ нисшихъ инстинктовъ природы мужчины, но онъ отдавалъ Дор все, что могъ дать, и если нельзя изъ мдной руды добыть золота, то слдуетъ признать чистоту мди.

Ревность сжигала теперь Сиднея, когда отецъ его упомянулъ о томъ, что Дора будетъ принадлежатъ мистеру Гэмли, Сиднея охватилъ безумный порывъ, онъ готовъ былъ пустить на вс четыре стороны миссъ Мэнли и ея сотни тысячъ, сознаться во всемъ и увезти Дору на нищету, но не отдать ея другому. Но Сидней былъ человкомъ своего вка, равнодушный ко всему, кром физическаго наслажденія и богатства, чуждый всякихъ идеаловъ, и когда онъ вспомнилъ о нищет, онъ поршилъ, что самъ можетъ нарушить вс общанія, быть двоеженцемъ, но что Дора не будетъ принадлежать другому. Какъ скоро человкъ не уличенъ — не важно, что онъ длаетъ, твердилъ себ Сидней мораль свта, но онъ не въ силахъ былъ вынести циническую насмшку отца и выбжалъ, какъ, безумный, изъ комнаты, ршившись во что бы ни стало увидать Дору и объясниться съ нею.

Она была его женой, онъ не отдастъ ея, ея улыбокъ, объятій мистеру Гэмли. Самъ онъ могъ жениться на Джуліи, обстоятельства предписывали ему эту страшную жертву, но Дора не сметъ дать ему соперника, а если осмлится — онъ убьетъ ее.

Въ т часы, когда Сидней, бснуясь въ своей комнат, проклиналъ Джулію, отца, Дору, мистера Гэмли и весь міръ, кром себя самого, мистеръ Гэмли имлъ торжественный разговоръ съ Дорой.

Это было въ понедльникъ, на другой день знаменитаго надгробнаго слова, завершившаго циклъ похоронныхъ церемоній. Все было теперь исполнено, какъ подобало. Даже счеты гробовщикамъ, портнымъ и обойщикамъ за траурныя ливреи и траурныя обивки экипажа и подъзда были уплачены, и мистеръ Гэмли получилъ значительный дисконтъ за уплату чистыми деньгами. Дома, все, напоминавшее мистрисъ Гэмли, было убрано. Рабочій столикъ отнесенъ въ уголъ, въ вид священнаго кивота, кресло вынесено, коллекція роскошно переплетенныхъ душеспасительныхъ книгъ отнесена въ библіотеку, вс ея вещи переданы безусловно Дор, и только немногія дешевенькія золотыя украшенія, принадлежавшія ей, когда она была двицей, отосланы Патриціи, при ярлык, съ надписью: фамильное наслдство. Къ посылк была приложена записка, написанная, съ точки зрнія мистера Гэмли, съ самымъ добрымъ намреніемъ, но тонъ которой былъ оскорбителенъ до нельзя для всхъ, кром его самого, въ которой мистеръ Гэмли говорилъ, что передаетъ драгоцнные памятники умершей во владніе послдней представительницы рода Кэмбалей, и въ тоже время проситъ ее принять пятьдесятъ фунтовъ, какъ знакъ его уваженія и на покрытіе необходимыхъ расходовъ, вызванныхъ печальнымъ событіемъ. Намреніе было доброе, но исполненіе до того грубо, высокомрно, что Патриція сочла себя обязанной возвратить пятьдесятъ фунтовъ, не воображая, что этимъ серьезно огорчила мистера Гэмли. Онъ находился въ разнженномъ настроеніи, былъ такъ впечатлителенъ, какъ никогда не бывалъ въ жизни.

Да! страница его жизни, помченная Кэмбаль, была перевернута навсегда, и онъ говорилъ себ съ вполн заслуженнымъ, съ его точки зрнія, чувствомъ самоодобренія, что этой страницы, онъ не долженъ стыдиться, потому что исполнилъ свой долгъ, какъ честный человкъ. Теперь онъ былъ свободенъ,— послднее слово было прочтено, послдняя страница написана. Онъ чувствовалъ, что чувствуетъ школьникъ, блестящимъ образомъ окончившій свой урокъ, когда настаетъ часъ игры. Онъ былъ свободенъ, свободенъ наслаждаться, свободенъ искать руки Доры. Никогда еще этотъ человкъ не смотрлъ такъ честно, не поднимался надъ своею пошлостью, какъ въ этотъ вечеръ, когда онъ входилъ въ гостинную, посл обда, готовясь просить о счастьи, внчавшемъ его жизнь.

Дора сидла на своемъ привычномъ мст, очаровательная, кроткая и любезная, какъ всегда, но въ тайн пожираемая страхомъ, зная, что ждетъ ее, но не зная, какъ все кончится. Когда мистеръ Гэмли вошелъ и она привтствовала его обычной сладостной улыбкой, теперь нсколько печальной, ради приличія, она прочла на лиц его, что ждало ее. Превращеніе покровителя въ поклонника, друга въ влюбленнаго было написано на блдномъ, взволнованномъ лиц, высказывалось въ каждомъ движеніи его, когда онъ взялъ стулъ, поставилъ рядомъ съ ея стуломъ и попросилъ ее ссть. Это было странное, театральное свиданіе, но оно нравилось ему, какъ всякая выставка.

Онъ пришелъ вполн увренный въ успх, но робя. Онъ пришелъ излить передъ Дорой вс сокровища любви, скопленныя въ долгіе годы сдержанности и молчанія, а Дора глядла ему въ глаза съ привычной нжной улыбкой и думала, какимъ бы счастьемъ было для нея, если бы онъ мгновенно упалъ мертвымъ къ ногамъ ея, и сердце ея замирало отъ ужаса.

Онъ слъ и взялъ ея крохотную ручку въ свои широкія ладони.

— Дора, сказалъ онъ хриплымъ голосомъ и до того тихимъ и измнившимся, что онъ ему самому показался чужимъ голосомъ.— Мн надо вамъ сказать что-то.

— Да? сказала Дора, улыбаясь ангельской улыбкой невинности, но, если бы не ея стальные нервы, она громко закричала бы отъ ужаса.

— То, что я скажу, не должно возбудить ваше удивленіе, началъ мистеръ Гэмли тономъ оратора, по его театральная манера очень не шла къ его дрожащимъ рукамъ и нетвердому голосу.— Вы давно должны были догадаться, что я люблю васъ, горячо люблю — я могу сказать это.

— Вы всегда были для меня лучшимъ другомъ, отвчала

Дора, поднимая на него глаза съ робкой двической благодарностью.

— Я всегда хотлъ быть вашимъ другомъ, и мн это было не трудно. Съ первой минуты, когда вы вошли въ мой домъ, какъ распускающійся цвтокъ, до этого часа, когда я держу вашу руку въ моихъ у моего опустлаго очага, я всегда любилъ васъ.

Дора молча пожала ему руку.

— Годъ отъ году вы становились все краше и все боле походили на лэди, и я все боле и боле любилъ васъ, продолжалъ онъ, посл долгаго, труднаго вздоха:— но я не думаю, чтобы я когда-нибудь воспользовался выгодами своего положенія: я обращался съ вами со всмъ уваженіемъ, какое мы обязаны оказывать лэди. Вы всегда были для меня лэди, Дора. Я любилъ васъ, ни одинъ мужчина не могъ любить васъ боле, но я могу сказать, что не выказалъ этого никогда грубо, и не далъ повода святой, покинувшей насъ, встревожиться и огорчиться.

— Вы всегда были добры ко мн, сказала Дора нжно:— вы были такъ великодушны всегда.

— Я хотлъ быть всмъ этимъ, Дора. Мн трудно было иногда сдерживаться, когда другіе мужчины ухаживали за вами. Это была тяжелая борьба для меня, но я горжусь, что выдержалъ ее. Было время, я боялся, что этотъ щенокъ Лоу…

Дора подняла презрительно плечики и насмшливо произнесла: ‘О!’

— Вы сказали мн, что этого не можетъ быть, и я успокоился. Я говорилъ себ: Дора не знаетъ моего сердца, Дора не видитъ, что я люблю ее, а я, какъ честный джентльменъ и мужъ, долженъ молчать и ни словомъ не выдать высокіе виды мои на нее. Если бы я могъ сказать обо всемъ Дор, я бы не боялся, но я не могу, и все, что я могу сдлать,— оберегать ее отъ искателей богатства и алчныхъ пройдохъ, въ род этого подлаго щенка Лоу. Я такъ и сказалъ вамъ въ тотъ день, Дора, если вы помните, вы сказали, что не любите его, и воскресили меня къ новой жизни! Мистеръ Гэмли сказалъ это съ такимъ порывомъ нжности, который почти сломилъ его силы. Въ извстномъ отношеніи, было даже трогательно видть его грубое, сильное лицо, дрожавшее отъ глубокаго чувства, его глаза, остановившіеся съ такой страстью на хорошенькой опущенной головк, все, что было человчнаго и честнаго въ душ мистера Гэмли, было сосредоточено на Дор.

— И вы не любите его? снова спросилъ мистеръ Гэмли. Онъ зналъ отвтъ, но жадно хотлъ услышать его еще разъ.

Она подняла глаза и снова быстро опустила ихъ.

— Люблю ли я его? Нтъ, прошептала она съ самымъ восхитительнымъ пренебреженіемъ.

— Дора, а меня вы любите? Я хочу услышать это слово, дорогая, милочка! Вы часто говорили мн это вашими хорошенькими глазками, скажите мн словами, скажите: я люблю васъ, умолялъ онъ.

— Я люблю васъ, отвчала Дора тихимъ голосомъ.

Это былъ тяжелый искусъ, но она должна была пройти его, и, думая про себя съ нкоторымъ раскаяніемъ: ‘бдный Сидъ’, она выдержала испытаніе побдоносно и произнесла требуемую формулу самымъ обольстительнымъ образомъ.

Онъ прижалъ ее къ своему сердцу. Этотъ сильный, самодовольный, высокомрный человкъ въ эту минуту былъ робкимъ и восторженнымъ влюбленнымъ, котораго, пара голубыхъ глазокъ и губки, какъ чашечка розы, перенесли на седьмое небо.

— Теперь я добился всего, чмъ дорожу въ жизни, сказалъ онъ, гладя ея волосы широкой рукой.— Дора, какъ жена моя, завершаетъ все для меня. О, Дора, вы сдлали меня счастливымъ человкомъ! Милая, дорогая, моя хорошенькая милочка, моя королева. Какъ я буду счастливъ! какъ я счастливъ!

— И вы сдлали меня счастливой, отвчала Дора, склонивъ златокудрую головку на его широкую грудь, и въ тоже время думая: ‘какъ я выбьюсь изъ этой страшной западни?’

Онъ провелъ широкой ладонью по лицу ея. Какимъ обольстительнымъ наслажденіемъ было для него сознаніе, что теперь онъ имлъ право на это. Онъ всегда сдержанно обращался съ нею, и освобожденіе отъ этой сдержанности было такимъ счастьемъ, что онъ не жаллъ о цн долгихъ годовъ ожиданія, какою счастье это было куплено.

— Но мы сохранимъ это въ тайн, дорогая моя, сказалъ онъ.— Я не хочу сдлать ничего оскорбительнаго для памяти нашей усопшей святой. Она была доброй женой для меня, крошечку черствой и чопорной, но я не хотлъ бы, чтобы свтъ сказалъ, будто я радъ былъ плясать на могил ея и взялъ себ вторую жену, когда первая еще не остыла. Это останется въ тайн между нами, и когда годъ пройдетъ, мы обвнчаемся потихоньку и безъ большаго парада. Какъ вы думаете, Дора, правъ ли я?

— Разумется, отвчала Дора:— лучше, если никто не будетъ знать.

Она сказала это съ жаромъ. Это было отсрочкой, и, кто знаетъ, что можетъ случиться въ продолженіе года? Мистеръ Гэмли можетъ умереть, хотя это очень невроятно, или Сидней можетъ умереть, или Джулія Мэнли, наконецъ, тысяча случайностей могутъ освободить ее. Согласіе ея доставило удовольствіе мистеру Гэмли, доказавъ ему, что будущая жена его — лэди такихъ же утонченныхъ чувствъ, какъ и покойная.

Затмъ былъ ршенъ пунктъ приличій. Дора будетъ иногда гостить у знакомыхъ, куда будетъ прізжать мистеръ Гэмли, иногда жить въ Эбби-Хольм, пригласивъ замужнюю лэди вмсто chaperon, словомъ, все будетъ соблюдено, чтобы не дать повода сплетнямъ и скандалу.

— Я хочу, чтобы имя моей Доры было такъ же чисто, какъ новая булавка, говорилъ мистеръ Гэмли, и въ словахъ его было боле поэзіи чувства, нежели выраженія.— Мы обязаны соблюсти это въ память дорогой покойницы.

На это Дора, вздохнувъ съ мастерски съигранной меланхоліей, отвчала:— да, мы обязаны сдлать это, и была вознаграждена за согласіе поцалуемъ.

Вечеръ прошелъ, и не было человка счастливе Гэмли М. Р., признаннаго возлюбленнаго Доры. Онъ не отдалъ бы своего счастія за вс богатства Англіи. Вс желанія его свершились: на неб его не было ни одной тучки. Годъ ожиданія не огорчалъ его онъ привыкъ сдерживаться и боготворилъ приличіе. Свтъ долженъ былъ видть, какъ искренно онъ оплакивалъ мистрисъ Гэмли. Онъ тоже раздлялъ мнніе мистрисъ Гэмли, что несогласное супружество — скандалъ для свта, и мысль о томъ, что скорая вторая женитьба открыла бы тайну первой, отравила бы его счастье съ Дорой. Необходимость скрывать свою любовь усиливала его наслажденіе: она связывала его боле тсной связью съ Дорой. Онъ былъ вполн, божественно счастливъ и не просилъ ничего ни у людей, ни у боговъ.

На другой день онъ отправился въ контору Симпсона.

— Симпсонъ, сказалъ онъ меланхолическимъ тономъ:— я хочу сдлать прибавку къ своему завщанію.

Подобострастный Симпсонъ поклонился.— Разумется, мистеръ Гэмли, разумется, сэръ. Баши приказанія….

— Всего — нсколько словъ, сказалъ мистеръ Гэмли.— Полная и безусловная передача всего, чмъ я владю, при смерти, въ какой бы то ни было форм собственности, моей кузин, Дор Дрммондъ.

Мистеръ Симпсонъ былъ слишкомъ уменъ, чтобы выказать какое бы то ни было чувство, но онъ былъ глубоко изумленъ. Изумленіе его возрасло еще боле, когда мистеръ Гэмли объявилъ ему, что не выйдетъ изъ его конторы, пока добавочная статья завщанія не будетъ написана, подписана, засвидтельствована и законно утверждена. Вся природа мистера Гэмли измнилась. Подъ маской, приличной печали вдовца, прерывалась скрытая, безграничная радость, которая не ускользнула отъ проницательнаго стряпчаго, но онъ не сдлалъ никакого другого комментарія, кром требуемаго обстоятельствами, со стороны мистера Гэмли было вполн естественно позаботиться о благосостояніи своей единственной родственницы, и онъ, мистеръ Симпсонъ, не желая никакого зла миссъ Дрммондъ, могъ только желать, чтобы она какъ можно доле не воспользовалась наслдствомъ.

Мистеръ Гэмли отвчалъ на это, какъ того требовало приличіе, и ухалъ спокойнымъ, если бы съ нимъ случилось что-нибудь, милая Дора была обезпечена, и будетъ хранить память его посреди великолпія и печали. Онъ пожаллъ, зачмъ не поставилъ условія, лишавшаго ее всего, въ случа ея замужества. Онъ съ поспшностью влюбленнаго обезпечивалъ ея будущность, не думая о себ. Теперь онъ вспомнилъ и о себ, и его загрызла нестерпимая мысль, что Дора выйдетъ замужъ, и его деньги уйдутъ на блескъ и роскошь ненавистнаго другого. Онъ повернется въ могил, если это случится. Но это упущеніе можно поправить завтра, и завтра это будетъ его первымъ дломъ. Мистеръ Гэмли вообще не любилъ терять времени, тмъ мене потерялъ бы онъ его въ этомъ дл.

Дома, хотя онъ и называлъ его въ обществ опустлымъ очагомъ, онъ нашелъ великолпный обдъ и улыбающуюся красивую невсту, въ изящномъ траур изъ крепа и стекляруса, которая встртила его съ стыдливой двической радостью. Вечеръ прошелъ такъ же очаровательно, какъ и вчерашній. Трепетъ еще неувреннаго влюбленнаго смнился неукротимой, душившей его радостью, лихорадочнымъ упоеніемъ. Когда они разошлись, онъ не могъ лечь спать. И, когда ночью Дора, получившая отъ Сиднея письмо, грозно требовавшее свиданія, не слышно по прежнему проскользнула по корридорамъ и черезъ потаенную дверь, мистеръ Гэмли сидлъ въ своемъ кабинет, думая о Дор, обо всемъ, что она говорила ему, припоминалъ звукъ ея голоса, каждый взглядъ ея и движеніе. Она была феей и ангеломъ, и эта фея, этотъ ангелъ любила его, была его.

XIII.
Тнь въ лсу.

— Сидъ, это случилось, наконецъ! вскричала Дора, вбгая въ питомникъ и кидаясь на грудь мужа.

Что случилось? подумалъ Сидней. Говоритъ ли она о его помолвк съ Джуліей Мэнли, или о томъ, что мистеръ Гэмли наконецъ все узналъ? или отецъ его правъ и этотъ проходимецъ осмлился поднять глаза на его Дору.

— Что случилось, Дора? быстро спросилъ онъ.

— Мистеръ Гэмли…

— Ну, чтожь мистеръ Гэмли? Вы говорите загадками сегодня. Прошу говорить прямо.

Дора почувствовала горько всю странность своего положенія. На врядъ ли другой женщин приходилось быть въ такомъ положеніи. Она положила сознаться мужу, что она притворно, только притворно была помолвлена съ другимъ и ждала отъ мужа признанія, что онъ женится на другой.

— Мистеръ Гэмли сдлалъ мн предложеніе, сказала она, сжимая обими руками руку мужа.

Луна освщала лицо мужа, но она не хотла взглянуть ему въ глаза, она знала, что взглядъ его былъ злой, и инстинктивно смягчала его ласками. Ласками можно сдлать все изъ большей части мужчинъ, и Сидней Лоу былъ изъ числа ихъ, но на этотъ разъ ласки Доры пропали даромъ. Злоба и ревность заглушили любовь.

— И что же ты сказала, Дора? спросилъ онъ, грубо сжимая ей руки.

— Что же я могла сказать, милый? нжно спросила она.

— Я не о томъ спрашиваю, ты могла наговорить ему, что хотла. Я спрашиваю, что ты отвчала ему? повторилъ онъ, и лицо его было мертвенно блдно, глаза сверкали, какъ раскаленные уголья, тонъ былъ страшно спокоенъ.

Дора взглянула на него взглядомъ невинности.

— Разумется, я сказала ему: да. Что же я могла сказать ему?

Съ дикимъ проклятіемъ онъ оторвалъ обвивавшія его руки ея и поднялъ надъ нею кулакъ. Если бы она вздрогнула или пригнулась, онъ избилъ бы ее, но она стояла такъ спокойно, такъ обольстительно, нжно смотрла на него, что у него не хватило духу нанести ударъ. Она была смертельно испугана, но сознавала, что не должна показать ему, что боится его, теперь или никогда, она должна отстоять себя, дать ему понять, что онъ самъ виноватъ во всемъ, что бы ни случилось. Положеніе ея было затруднительно. Что если Сидней изобьетъ ее, мистеръ Гэмли увидитъ синяки и спроситъ о томъ завтра? О, какъ она хотла въ эту минуту, чтобы одинъ изъ нихъ умеръ, который все равно, лишь бы она вышла изъ этого страшнаго положенія. Вс эти мысли молніей мелькнули въ голов ея, когда она стояла, слегка склонивъ златокудрую головку и поднявъ ангельскіе голубые глаза на Сиднея.

— Что за вздоръ, Сидъ, сказала она, когда рука его безсильно упала:— какъ нелпо такъ вести себя, милый, и она нжно обвила его своими руками.— Если бы я не сказала ему да и не притворилась, что люблю его, что было бы со мной? Онъ выгналъ бы меня изъ дома. Твой отецъ раззоренъ, и что бы могъ сдлать ты самъ, когда ты — женихъ миссъ Мэнли.

— Лучше умирай съ голода, а не выноси такого позора! вскричалъ бшено Сидней.

— Охотно, если бы ты пошелъ умирать со мной, отвчала нжно Дора.— Но я скажу теб откровенно, Сидъ. Если ты женишься на миссъ Мэнли — я выхожу за мистера Гэмли.

— Дора! это мерзко! ты забываешь, что ты — моя жена! кричитъ Сидней.

— Я не забываю этого, милый, я помню это, потому что это страшно усложняетъ все дло. Если бы мы были любовниками, то намъ нечего бы было бояться, но теперь — какое страшное, неловкое положеніе для насъ обоихъ, когда мы встртимся въ церкви или на свадебныхъ обдахъ и вечерахъ, ты подъ руку съ миссъ Мэнли! Намъ нельзя будетъ не встрчаться.

— О, Дора, не говори такія ужасныя вещи, сказалъ Сидней, содрогаясь отъ этихъ словъ:— я думалъ, что у тебя есть хоть капля чувства, хоть капля жалости ко мн. Ты сведешь меня съума, если будешь такъ говорить.

— Сидъ, ты — самый неразсудительный человкъ въ мір, отвчала Дора.— Прежде всего, ты женишься на мн тайно и обманомъ (я не знала о твоемъ раззореніи), потомъ ты бросаешь меня и женишься на другой, а самъ не думаешь обо мн, не хочешь спасти меня отъ гибели. Можешь ли ты предложить мн что нибудь? Что же ты думаешь сдлать для меня?

— Могу и думаю, отвчалъ Сидней.

— Хорошо, что же?

Онъ отвернулся отъ нея. Какъ ни былъ чуждъ Сидней Лоу нравственнаго чувства, но и онъ колебался сдлать Дор то предложеніе, съ которымъ шелъ къ ней. Онъ хотлъ взять преступленіе двоеженства на себя и, обезпечивъ Дору, сохранить ее для себя.

— Нтъ, Сидъ, отвчала Дора, когда онъ ршился, наконецъ, высказать ей свой планъ:— я не соглашусь на это. Мы въ страшной бд, и это нисколько не поможетъ. По крайней мр, мн. Это будетъ очень пріятно для тебя, Сидъ, но для меня нисколько.

— И ты предпочитаешь мн этого подлаго, вульгарнаго проходимца, эту толстую скотину! свирпо закричалъ Сидней.

— Нтъ, Сидней. Я ненавижу мистера Гэмли, онъ отвратителенъ для меня, и ты знаешь это. Я люблю тебя, и ты знаешь это. Я никогда не любила никого, кром тебя, и не буду любить.

Руки его обвились вокругъ ея тонкаго стана. Ярость перешла въ отчаяніе, злобная ревность въ женскую печаль.

— Дора, рыдалъ онъ:— какъ можешь ты покидать меня? Это разобьетъ мое сердце, если не сведетъ меня съ ума.

— Какъ можешь ты покидать меня? рыдала она тоже: — ты сейчасъ женишься, а я сказала, что согласна черезъ годъ, чтобы не длать исторіи и осмотрться, нельзя ли выпутаться. Ты — измнникъ, а не я!

— Что же мн длать, милочка? Мы раззорены, вс до одного, и для насъ нтъ другого средства спасенія, оправдывался онъ.

Онъ теперь въ первый разъ сознался ей въ своемъ намреніи. Слова его напомнили Дор объ ужас ея положенія. Она вырвалась изъ его объятій и смягчила рыданіями то, что было рзкаго въ этомъ движеніи. Въ эту минуту ей казалось, что она дйствительно смертельно ненавидла мистера Гэмли и до безумія любила Сиднея. Ей казалось, что она готова на все, чтобы только не отдать его этой ненавистной Джуліи Мэнли. Онъ снова прижалъ ее, безумно повторяя:

— Дора, жена моя! моя маленькая женка! Я не могу отдать тебя. Что бы ни ждало насъ, бдность или нтъ, останемся вмст и раздлимъ все.

— Я иду на все, если и ты пойдешь, говорила Дора голосомъ, прерывающимся отъ рыданій.

Они крпко поцловали другъ друга и снова заплакали. Оба знали очень хорошо, что не пойдутъ на бдность, но оба не хотли разстаться и были глубоко несчастны въ эту минуту. Эгоизмъ, обманъ, ложь, преступленіе раскаленными угольями лежали на молодыхъ головахъ ихъ, но они не выжгли вполн той жалкой доли любви, какую они могли дать одинъ къ другому. Все-таки они любили другъ друга, ихъ утшало плакать въ объятіяхъ другъ друга и повторять: ‘пойдемъ на раззореніе, нищету, только бы не разлучаться!’ Это было самообольщеніе любви и отчаянія, и оба знали, что обманывали другъ друга и себя, но говорить это было утшеніемъ, и каждый изъ нихъ былъ убжденъ, что другой вритъ ему.

И они стояли обнявшись подъ пологомъ ночи, Дора плакала на плеч Сиднея, Сидней плакалъ надъ ея златокудрой головкой, и они обмнивались самыми безумными общаніями, длая самые безумные планы и зная, что утро покажетъ все безуміе ихъ. Сидней заклиналъ Дору врить, что онъ не зналъ о раззореніи отца, когда женился на ней, и это была правда, Дора заклинала его врить, что до послдняго вечера она не воображала, что мистеръ Гэмли питаетъ къ ней любовь нжне отеческой — и это была ложь. Потомъ они предложили другъ другу бжать, хотя у обоихъ вмст не было и десяти фунтовъ. Мистеръ Гэмли платилъ по самымъ крупнымъ счетамъ своихъ лэди, не длая ни малйшаго замчанія, но онъ не одобрялъ, когда у молодыхъ лэди были крупныя суммы въ рукахъ. Потомъ они стали прощаться, и, обмниваясь послдними страстными поцалуями, Дора плакала, какъ никогда не плакала въ жизни, забывъ, что глаза будутъ красны, а Сидней почувствовалъ, что онъ или сойдетъ съ ума, или сдлаетъ преступленіе. Ему чудилось, что въ ушахъ его раздавались отчетливо слова: ‘убей его, убей его!’ и снова: ‘убей его, убей его!’.

Онъ не думалъ ни о средствахъ, ни о дн и час: то былъ зврскій порывъ, гудвшій въ ушахъ демонскій голосъ: ‘убей его, убей его!’ Онъ съ страшной силой прижалъ Дору къ сердцу, и она почувствовала, какъ страшно билось это сердце на груди ея, слышала злобно — отчаянные, нечеловческіе стоны.

— Сидней! сказала она въ ужас: — ты боленъ, милый!

Онъ не отвчалъ ни слова. Не успло еще дыханіе этихъ словъ замереть на щек его, какъ въ безмолвіи ночи послышался скрипъ отодвигаемаго засова, поворачиваемаго въ замк ключа, а затмъ послышались по песку дороги тяжелые мужскіе шаги.

Дора въ ужас прижалась къ мужу.— Мистеръ Гэмли, прошевелили ея губы. Теперь она уже не зарыдала бы.

Они спрятались за деревья, но не смли уйти въ чащу питомника. Ночь была такъ тиха, что малйшій звукъ могъ выдать ихъ. Сидней судорожно схватился за палку съ свинцовымъ набалдашникомъ, которую онъ всегда бралъ на свои полночныя свиданія, палка на видъ казалась легкой, безвредной тростью, но это было смертоносное орудіе. Потомъ Сидней, крпко прижимая Дору къ груди, хрипло прошепталъ ей: ‘не бойся’. Но слова эти еще боле испугали ее. Лицо его было зврски мрачно.

Дора мгновенно разочла, что ждало ее: открытіе, драка обоихъ мужчинъ, публичный скандалъ, позоръ и нищета. Какъ ничтожна передъ всмъ этимъ была теперь разлука съ Сиднеемъ, которую она за минуту такъ горько оплакивала!

Шаги раздавались ближе: то были твердые, тяжелые шаги, иногда доносился голосъ мистера Гэмли: онъ то говорилъ самъ съ собой, то напвалъ фальшиво нсколько словъ псни, то тихо смялся, какъ человкъ, сердце котораго переполнено радостью и не выноситъ тишины и безмолвія.

Мистеръ Гэмли перешелъ черезъ широкую аллею для экипажей, прошелъ по дорожк, огибавшей лужайку для крокета, и вошелъ въ питомникъ, гд притаился Сидней съ своей женой и его невстой. Они могли разслышать даже дыханіе его и брянчанье толстой часовой цпи.

— Дора! говорилъ мистеръ Гэмли тономъ всепоглощающей любви и безграничной страсти. Вся кровь Сиднея огненнымъ потокомъ ударила ему въ лицо.— Моя Дора, моя жена! Какъ она любитъ меня! Маленькій ангелъ мой! Какъ она предана мн! Я всегда догадывался о томъ. Я давно зналъ это… но когда я услышалъ, какъ она сказала: я люблю васъ, это едва не положило меня на мст отъ радости! Дора! красотка! малютка ангелъ! Какъ я люблю тебя!

Онъ сдлалъ нсколько шаговъ, вернулся назадъ, тихо напвая что-то фальшиво и воображая, что напваетъ любимыя псни Доры. Потомъ онъ слъ на садовый стулъ, стоявшій такъ близко къ кустарнику, за которымъ спряталась молодая чета, что Дора подумала, что онъ теперь разслышитъ дыханіе ихъ и испуганное біеніе сердца ея.

— Какія ручки у ней, снова заговорилъ мистеръ Гэмли, посл минутнаго молчанія:— какія губки! А поцалуй ея, когда мы простились вечеромъ. У меня закружилась голова, я едва опомнился! Какое наслажденіе гладить ея шелковые волоса и бархатную щечку! Она — словно цвтокъ, она — мой цвтокъ. Дора! и имя самое милое въ мір. Дора Гэмли! Въ Лондон скажутъ, что у члена парламента, представителя Мильтоуна, самая прелестная женка въ Англіи. И скажутъ правду. При двор у королевы не найдется такой красавицы. А подумать, что эта молодая скотина Сидней занесся такъ высоко! Жена члена парламента Мильтоунскаго городка повыше такого нищаго развратника. Дора моя и не достанется никому, Дора — моя! Она такъ много любитъ меня, и говоритъ это такъ мило. Только подумать, она берегла себя для меня! Отказывала всмъ для меня! Джэбезъ Гэмли, ты — счастливый человкъ! Въ цломъ мір нтъ человка счастливе тебя!

Онъ говорилъ отрывистыми фразами, не онъ говорилъ, а радость, душившая его. Ему не нужно было ни сна, ни отдыха въ эту ночь. Онъ задохся бы, еслибы остался дома. Въ немъ проснулась потребность, которую знаютъ даже самыя грубыя и прозаическія натуры, когда чаша радости переполняется, понести ее подъ открытое небо, на раздолье природы. Онъ былъ и прежде счастливъ: ‘жизнь его была особенно благословенна небомъ’, не разъ говорилъ онъ самъ себ. Богатство полилось на него ркой, честолюбіе было удовлетворено, но никогда еще восторгъ достигнутой цли не подавлялъ его такъ, какъ теперь. Онъ владлъ Дорой, внцомъ жизни, и долженъ былъ скрывать это отъ всего свта, носить маску печали. Онъ долженъ былъ, какъ человкъ, поврившій тайну короля тростнику, поврить тайну свою ночи. Это было не по англійски, это было очень юношески, это было не похоже на него, но это было естественно. Онъ столько лтъ подавлялъ свою страсть, и, чмъ сильне росла она, тмъ жгуче становилась. То была первая, зрвшая годами любовь почти нятидесяти-лтняго мужчины, и такая страсть глубже и сильне самой пылкой юношеской мечты.

Онъ просидлъ не долго, хотя эти немногія минуты показались вкомъ для четы, слушавшей изліянія его восторга. Дора холодла отъ низкаго, жалкаго страха, Сидней пылалъ мучительной яростью. Мистеръ Гэмли въ лихорадочномъ волненіи всталъ, выставилъ грудь, высоко поднялъ голову, вдыхая холодный ночной воздухъ, пошелъ по алле, и вскор они услыхали, какъ скрипнула калитка, которая вела изъ питомника въ лсъ, и послдніе шаги его замерли въ ночной тишин.

Тогда Сидней отстранилъ отъ себя Дору и, не сказавъ ни слова, не сдлавъ ни движенія, только поднявъ на нее пару сверкавшихъ какъ раскаленные уголья глазъ, указалъ ей взглядомъ на домъ, потомъ, тяжело переводя духъ, удобне взялъ свою налитую свинцомъ палку по самой середин и пошелъ быстрыми и неслышными шагами по алле въ лсъ.

— Сидней! шепнула Дора.

Но онъ уже былъ далеко. Держась въ тни деревьевъ, чтобы свтъ луны не выдалъ его, легкими шагами, какъ шаги пантеры, подкрадывающейся къ своей жертв, онъ крался за мистеромъ Гэмли.

Дора, постоявъ съ минуту и не слыша, его шаговъ, побжала и скоро заперлась въ своей комнат, не замченная ни кмъ. И никто, увидвъ черезъ полчаса эту прелестную головку въ гнзд кружевъ и батиста, спавшую дтскимъ безмятежнымъ сномъ, эти розовыя щечки, цвта только-что распустившейся розы, крошечную ручку, до половины скрытую золотистыми кудрями, не поврилъ бы, что такое прелестное созданіе только-что избжало страшной опасности и оставило въ той же опасности двухъ любившихъ ее людей.

Все тихо напвая, мистеръ Гэмли шелъ по небольшой рощ, составлявшей границу его владній, когда онъ купилъ Эбби-Хольмъ. Онъ особенно любилъ эту густую рощу, она была живописна, свтлый ручеекъ, гд водились форели, пробгалъ между деревьями и ниже разливался большимъ прудомъ, гд жили лебеди и утки. Онъ вспоминалъ теперь, какъ онъ былъ счастливъ, когда въ первый разъ прошелъ по этой рощ владльцемъ ея и Эбби-Хольма. Какъ часто онъ, маленькимъ голоднымъ оборвышемъ, перелзалъ черезъ изгородь и воровски собиралъ въ рощ орхи и чернику, теперь онъ принялъ мры, чтобы ни одинъ маленькій оборвышъ не смлъ перелзать черезъ его изгороди за орхами и черникой. Онъ вспоминалъ чувство гордаго наслажденія, когда онъ впервые вступилъ въ этотъ нкогда запретный для него рай владльцемъ его. Тому прошло восемнадцать лта. Какъ быстро и счастливо прошло время. Годъ за годомъ онъ собиралъ и копилъ, и годъ за годомъ онъ будетъ собирать и копить. Богатство его достигло той точки, когда оно растетъ само собой, сколько бы онъ ни тратилъ на роскошь, требуемую его положеніемъ, сколько бы онъ ни тратилъ на свои прихоти, онъ не могъ истратить всхъ своихъ доходовъ. Скоро онъ возьмегъ себ еще Крэгфутъ и скупитъ вс сосднія земли, которыя поступятъ на рынокъ. Были черезъ полосныя земли, на которыя онъ поглядывалъ жаднымъ глазомъ, но онъ могъ еще подождать ихъ.

Онъ радовался, что Крэгфутъ въ его рукахъ. Это будетъ приданымъ домомъ Доры. Еслибы Патриція Кэмбаль оказалась разсудительной и благодарной двушкой при жизни ттки ея, то и по смерти ея получила бы Крэгфутъ въ приданое. Теперь онъ отдастъ Крэгфутъ Дор и назоветъ его: приданое Доры, въ память этихъ счастливыхъ дней. Онъ громко разсмялся, подумавъ о томъ, какимъ словнымъ наказаніемъ это будетъ для мота и развратника, осмлившагося просить у него руку Доры.

Какъ великолпна была эта ночь! Въ осеннемъ воздух носились ароматные пары, отливая серебряной дымкой надъ вершинами деревьевъ, смягчая холодный блескъ луны, онъ никогда еще не понималъ красоты такой ночи. Она была проникнута для него зноемъ и одуряющимъ ароматомъ іюльской ночи. Онъ распахнулъ полы сюртука и снялъ шляпу, остановившись, чтобы осмотрться кругомъ съ восторгомъ. Казалось, глаза его въ первый разъ открылись для красоты природы.

Онъ теперь дошелъ до Овала: такъ звали расчищенную поляну около озера и широкій разливъ рки. Блыя лебеди лниво плыли по озеру. Онъ стоялъ спиной къ дому, трубы котораго, поднимавшіяся надъ самыми высокими деревьями, можно было видть днемъ. Луна, сквозь дымку росы, обливала его своимъ смягченнымъ свтомъ. Онъ слдилъ за лебедями и въ граціозныхъ, скользящихъ движеніяхъ видлъ Дору, близну, грацію, прелесть Доры, чистоту своей Доры. Страсть переродила его и пробудила въ немъ, поэзію. Онъ видлъ Дору везд, небо и земля, красота природы — все говорило ему о Дор, все было полно Дорой, все было олицетвореніемъ ея красоты,

— Дора — моя! вырвалось у него страстное восклицаніе, и въ яорыв восторга, котораго онъ еще никогда не ощущалъ, онъ поднялъ руки къ небу и вскричалъ: — Боже, благодарю тебя за ея любовь!

Послышался свистъ разскавшей воздухъ палки, трескъ проломленной кости, заглушенный крикъ, глухой стукъ упавшаго тла — и все въ жизни кончилось для мистера Гэмли. Его любовь, счастіе, самовосхищеніе, гордость — все стало горстью праха, застывавшаго въ полночномъ воздух. Онъ умеръ въ самую поэтическую минуту своей жизни, когда онъ былъ всего ближе къ человчному чувству, завтра все это было бы заглушено пошлыми заботами жизни, наглымъ самохвальствомъ выскочки, любовь его была бы опошлена вульгарной похвальбой, перешла бы въ пресыщеніе. Трагическая смерть придала ему ореолъ, котораго бы онъ никогда не имлъ. Да, для него было лучше такъ умереть.

Когда мистеръ Гэмли упалъ, легкая черная тнь скользнула мимо него и нырнула въ чащу рощи, потомъ, перескакивая черезъ заборы, изгороди и канавы и несясь по окольнымъ тронинкамъ, наконецъ, донеслась до большой дороги, по которой все тмъ же быстрымъ, неслышнымъ бгомъ и все скрынаясь въ тни деревъ, ровной стной стоявшихъ по обимъ, сторонамъ дороги, донеслась до Крэгфута. Возвращеніе Сиднея Лоу домой осталось такъ же незамченнымъ, какъ и возвращеніе Доры. Прокравшись неслышно къ себ на верхъ, Сидней тщательно осмотрлъ свое платье, вывелъ нкоторыя предательскія пятна и брызги, раздулъ погасавшій огонь въ камин и сжегъ палку съ тяжелымъ набалдашникомъ, а свинецъ спустилъ въ форму для отливки пуль, какъ часто длалъ это беззаботнымъ ребенкомъ. Потомъ легъ на кровать и, не смыкая глазъ, тресся всю ночь въ лихорадк. Онъ повиновался преслдовавшему его голосу и совершилъ преступленіе, которое онъ безсознательно носилъ въ себ цлые мсяцы, и теперь онъ стоялъ лицомъ къ лицу съ послдствіями. Какіе шансы открытія? Все зависло отъ того, видлъ ли его кто нибудь и призналъ ли его. А если видли и узнали, тогда что?

Онъ лежалъ, соображая, разсчитывая, мозгъ его былъ въ огн, отрывочныя мысли кипли въ немъ: то онъ ршался завтра же бжать изъ Крэгфута и Англіи, то снова сознавалъ, что всего благоразумне оставаться дома, не показывать вида, быть какъ всегда и положиться на свой умъ и изворотливость, если подозрніе падетъ на него.

А въ то время, когда онъ лежалъ, метаясь на постели и терзая себя опасеніями преступника, Джемсъ Гартъ тоже крался изъ лса домой съ мшкомъ ворованной дичи, которую онъ только что поймалъ стями въ заповдномъ звринц мистера Гэмли, за полчаса до прихода мистера Гэмли въ Овалъ. Гартъ прошелъ въ паркъ и снялъ свои силки съ запутавшейся дичью.

Джемсъ Гартъ сдлался воромъ дичи ради мести. То была ребячески дикая месть. Мистеръ Гэмли ограбилъ его, и Джемсу Гарту было злобно весело воровать заповдную дичь мистера Гэмли. Не разъ главный сторожъ лса предостерегалъ его. Они были друзьями въ т счастливые дни, когда Джемсъ Гартъ пахалъ землю своихъ отцовъ, и сторожъ былъ снисходительнымъ къ Гарту. Но онъ долженъ былъ стеречь дичь и не пускать никого воровать ее. Сторожъ и въ эту ночь ходилъ дозоромъ около звринца и увидлъ черную фигуру, пробжавшую по освщенной луной проск и нырнувшую въ темь лса. Фигура эта показалась ему боле тонкой и стройной, нежели Гартъ, и не несла ничего тяжелаго. Но сторожъ, когда все открылось, ни на минуту не усомнился въ томъ, что глаза его обманывали и что это былъ Гартъ, потому что — кто же могъ быть, кром Гарта? Онъ сказалъ тоже самое, когда на другое утро, длая обходъ по парку съ своимъ помощникомъ, онъ наткнулся на закоченлое тло своего господина. Черепъ былъ прошибленъ однимъ страшнымъ ударомъ, нанесеннымъ сзади, а на ближнемъ куст вислъ лоскутъ синяго съ блыми крапинками шейнаго платка. Сердце сторожа замерло: онъ узналъ платокъ Гарта, и преступленіе стало для него ясно.

— Тотъ, на чью шею онъ придется, сдлалъ это дло, сказалъ помощникъ, указывая на кустъ, и полиція, за которой послали, сказала тоже самое.

А какое оправданіе могъ привести Гартъ? Подъ кроватью его нашли мшокъ съ дичью, на ше его былъ шейный съ крапинками платомъ, оторванный клокъ, найденный на куст, возл котораго былъ убитъ мистеръ Гэмли, подходилъ къ платку. Нельзя было опровергнуть фактъ, что Гартъ былъ въ эту ночь въ лсу, и улики въ убійств, слдовательно, были неопровержимы. Воръ былъ арестованъ по подозрнію въ убійств, посаженъ въ уголовную тюрьму и долженъ былъ ожидать суда на будущей сессіи. Вс знали заране приговоръ. Мильтоунъ единодушно ршилъ, что онъ — убійца. Каждый разъ, обсуждая убійство, говорили, кому же быть, какъ не ему? Мистеръ Гэмли не былъ особенно любимъ въ Мильтоун, но у него не было отъявленныхъ враговъ, кром этого мрачнаго, недовольнаго мужика, землю котораго онъ купилъ и котораго сдлалъ своимъ смертельнымъ врагомъ.

XIV.
Жизнь и маска ея.

Нтъ ничего, на что не былъ бы способенъ воръ и особенно воръ дичи. Какъ скоро у человка есть пара рукъ на столько дерзкихъ, чтобы ставить силки на священную дичь сквайра, то у него душа на столько черная, чтобы посягнуть на священную жизнь сквайра. Это — логическій выводъ умовъ джентри, и въ такомъ случа джентри поступаетъ съ изумительнымъ единодушіемъ. Воръ дичи — общій врагъ всхъ людей, обладающихъ звринцами, и они считаютъ общественной заслугой избавиться отъ него подъ первымъ предлогомъ.

Когда узнали, что Джемсъ Гартъ былъ взятъ за воровство дичи, то арестъ его, по обвиненію въ убійств, показался дломъ естественнымъ. Духъ недовольства и нарушеніе закона, въ чемъ бы то ни было, длаютъ преступленіе дломъ, какъ нельзя боле легкимъ для народа, говорили мильтоунцы, и бднякъ Гартъ былъ осужденъ задолго до суда. Когда оторванный кусокъ шейнаго платка подошелъ къ его платку, не осталось и тни сомннія, что Гартъ былъ убійца. Гипотеза стала признаннымъ фактомъ.

Гартъ воровалъ дичь, мистеръ Гэмли, подозрвая это, или, быть можетъ, вслдствіе волненія отъ смерти жены, случайно вышелъ ночью въ паркъ и поймалъ вора на мст преступленія. Вышла ссора. Гарту приказано было убираться, онъ злобно ушелъ, потомъ вернулся, подкрался сзади къ мистеру Гэмли и, ударивъ его по затылку тяжелымъ орудіемъ, убилъ его.

Ничто не могло быть ясне. Подъ кроватью его нашли дичь: сторожъ, его лучшій другъ, видлъ какъ онъ пробжалъ по полян, сначала не узналъ его, фигура бжавшаго мужчины показалась ему моложе и легче, и онъ не призналъ въ немъ стараго товарища, но сообразивъ вс обстоятельства, онъ нашелъ, что первое впечатлніе обмануло его, и теперь, печально, но положительно утверждалъ, что это былъ Джемсъ Гартъ и никто другой, кого онъ видлъ бжавшимъ съ мста убійства. Видите, говорилъ сторожъ въ суд, какъ и весь Мильтоунъ, кому же больше?

Вс горькія слова, сказанныя Гартомъ, его недовольство, злобное отчаяніе, громкая брань мистрисъ Гартъ, когда она узнала объ изгнаніи дочери, каждое мелочное, давно забытое обстоятельство, на которое прежде не обратили вниманія, и особенно припадокъ Гарта, когда онъ кричалъ: ‘убійство’ у воротъ Лонгфильдской фермы, припомнились всмъ, кто видлъ и слышалъ ихъ. А еще оторванный лоскутъ шейнаго платка. Это былъ небольшой клочекъ, но на немъ можно было повсить человка. Вс видли въ этомъ лоскутк перстъ Провиднія, указавшій преступнику оставить эту улику преступленія.

Ничто не могло спасти Джемса Гарта: ни отсутствіе вещественныхъ доказательствъ — вс сосдніе лса, парки и дороги были обысканы и не было найдено никакого орудія убійства, которое пришлось бы по ран — ни торжественное увреніе Джемса Гарта въ своей невинности, которое онъ сдлалъ всего разъ и не повторялъ боле, и затмъ съ тупою покорностью, почти равнодушіемъ ждалъ приговора, ни его прежняя безупречно честная жизнь, потому что и святые падаютъ, говорилъ Мильтоунъ, ни даже слухъ о томъ, что онъ тронулся, потому что тюремный докторъ свидтельствовалъ о здоровомъ состояніи его мозга. Ни какое доказательство, приводимое въ его пользу, не могло имть какую бы то ни было силу противъ подавляющей силы обстоятельствъ открытія убійства, подкрпленныхъ фактомъ явной вражды къ убитому и грховнаго недовольства.

Его судили, его краснорчиво защищалъ адвокатъ, но онъ былъ найденъ виновнымъ и приговоренъ къ смертной казни черезъ повшеніе. Въ очень торжественной рчи судья увщевалъ его принести покаяніе, но рчь его не произвела никакого впечатлнія на преступника, по той причин, что онъ не совершилъ преступленія, и ему не въ чмъ было каяться, это было приписано закоренлости преступника, но за то рчь глубоко растрогала судью и публику, слышавшую ее, и дйствительно это былъ недурной образецъ судейскаго краснорчія, полный чувства справедливости и по своему человчно относившійся къ преступнику.

Когда приговоръ былъ произнесенъ, петиція о помилованіи Гарта, за подписью доктора Флетчера въ заголовк и очень скуднымъ числомъ подписей членовъ мильтоунской общины, была подана министру внутреннихъ длъ. Петиціонеры были немногими людьми, не врившими, не смотря на вс улики, что Джемсъ Гартъ совершилъ убійство, то были, по отзыву мильтоунцевъ, легковрные и совершенно неразсудительные люди, врившіе боле въ характеръ человка, нежели въ явные факты, или люди, врившіе, что онъ — убійца, но считавшіе его помшаннымъ и, слдовательно, въ состояніи невмняемости. Но министръ внутреннихъ длъ былъ человкъ, непреклонно вровавшій въ законы и возвратилъ петицію съ отвтомъ, что не видитъ никакого повода остановить ходъ правосудія. Преступникъ былъ судимъ по закону: ршеніе закона должно быть исполнено.

Для Джемса Гарта не было спасенія. Джемсъ Гартъ былъ повшенъ во двор тюрьмы графства. Послднія слова его, когда палачъ готовился спустить его, были: ‘джентльмены, я невиненъ’! онъ поднялъ исхудалое лицо и смотрлъ на всхъ, какъ смотритъ честный человкъ, мужественно встрчая неправедную, позорную смерть. Весь мыслящій и образованный Мильтоунъ сказалъ, что онъ вполн заслужилъ свою участь, кром Генри Флетчера, заступничество котораго не принесло никакой пользы Гарту, а ему самому только непріятности, неизбжныя слдствія прямого высказыванья непопулярныхъ мнній. Джентри злобно возстала на него за его постоянное заступничество меньшей братіи. Это было безчестно, позорно, возмутительно, и Флетчера слдовало изгнать со скандаломъ изъ общества.

Всего боле негодовалъ полковникъ Лоу, за то всего мене его сынъ. Сидней хранилъ упорное молчаніе объ этомъ дл. Полковникъ говорилъ, что онъ любитъ Флетчера, и весь Мильтоунъ зналъ о давнишней дружб ихъ, весь Мильтоунъ зналъ тоже, что онъ не терплъ этого бднягу — Гэмли, и никогда не скрывалъ своего презрнія къ нему, какъ вс, но, когда дло доходитъ до того, чтобы стать на сторону его убійцы, то это — другое дло. Джентльменъ можетъ держаться далеко отъ вульгарнаго выскочки, но не быть за одно съ убійцей изъ черни. Петиція объ отмн смертнаго приговора? Нтъ! Еслибы Гарта можно было два раза повсить, то и двойная казнь была бы вполн заслужена, и онъ, полковникъ Лоу, подалъ бы голосъ за то, чтобы Гарта вздернули во второй разъ. Что же будетъ съ отечествомъ, если будутъ смотрть сквозь пальцы на такія преступленія? Нтъ, полковникъ Лоу былъ неспособенъ къ такимъ дурацкимъ сентиментальностямъ.

И Гартъ раскачивался на веревк, и только одна живая душа знала истину, это былъ человкъ, въ ту октябрьскую ночь сжегшій трость и отлившій пули изъ свинца набалдашника. Только одна живая душа догадывалась объ истин: та красавица жена, невста убитаго, которая видла, какъ мужъ ея прокрался шагами пантеры по слдамъ жениха ея въ темь лса, и которая знала, что было на душ ея мужа.

Посл казни сдлали подписку для вдовы и сиротъ Гарта, и отправили ихъ въ Австралію, какъ тварей, пятнавшихъ собой чистоту Мильтоуна. Они были жертвою обстоятельствъ, мучениками, раздавленными колесами колесницы правосудія нашего вка, невинные, пораженные слпыми, чистые отъ крови Каина, носившіе печать убійства и изгоняемые ради этой печати. Это была страшная страница исторіи Мильтоуна, такой страницы не приходилось ему заносить въ свою лтопись съ незапамятныхъ временъ, и граждане Мильтоуна сознавали, что самое лучшее, какъ можно скоре изгладить вс слды этого вопіющаго дла и стереть имя Гарта со скрижалей исторіи города.

Когда мистера Гэмли похоронили, завщаніе его било вскрыто, и Дора Дрммондъ законно признана единственной наслдницей. Завщаніе было поспшно составлено, всего въ немногихъ словахъ, въ тотъ самый день, когда онъ былъ убитъ. Несчастный! какъ будто онъ предчувствовалъ свою судьбу, говорили мильтоунцы, блдня. Ничто не могло боле умилить мильтоунцевъ. Въ этомъ распоряженіи мистера Гэмли было что-то трогательное, что-то поэтическое, паоосъ и поэзія эта были отягчающими обстоятельствами въ общемъ обвиненіи Гарта. Общественное мнніе мильтоунцевъ было сильно расположено въ пользу убитаго сочлена ихъ этимъ завщаніемъ, высказывавшимъ такую великодушную и отеческую заботливость о судьб молодой сироты.

Дора вступила во владніе наслдствомъ, неограниченная никакимъ условіемъ. Не было назначено ни попечителя, ни опекуна, въ ея полной вол было управлять и распоряжаться громаднымъ состояніемъ. Она была самодержавной владтельницей Эбби-Хольма, и всхъ принадлежавшихъ ему земель и милліоновъ мистера Гэмли, она была первой богачкой на цлыя десятки миль въ окружности. Передъ богатствомъ ея сотни тысячъ бдной Джуліи Мэнли были бездлицей, а общественная молва утроивала ея богатство.

Теперь Дора чудомъ превратилась въ первую красавицу и любимицу Мильтоуна. Вс какимъ-то чудомъ единодушно открыли, что всегда любили ее и восхищались ею, каждый мильтоунецъ и мильтоунка на перерывъ старались уврить, что первые оцнили ея достоинство, когда она только-что пріхала, въ Мильтоунъ. Ни одна фамилія въ Мильтоун не замедлила выказать свое соболзнованіе и, вмст съ тмъ, поздравленіе молодой наслдниц, и графиня Двдэль была въ числ первыхъ, явившихся съ визитомъ къ новой владтельниц Эбби-Хольма. Быть можетъ, подъзжая къ Эбби-Хольму въ карет съ лэди Модъ, она была очень угрюма и нелюбезна съ будущей невсткой, но только молодая лэди подумала, какъ часто думала Патриція про ттю Гэмли, что у будущей свекрови ея болла голова, и лучше не безпокоить ея разговоромъ. Когда карточки были переданы и карета покатилась обратно къ Куэсту, графиня говорила о миссъ Дор съ необычайнымъ энтузіазмомъ. Миссъ Дрммондъ была такъ хорошо воспитана и такое очаровательное созданіе. Она была баснословно богата, слишкомъ богата даже для женщины, и она, графиня, надялась, что миссъ Дрммондъ скоро выйдетъ замужъ и сдлаетъ хорошій выборъ. Богатство — слишкомъ тяжелая отвтственность для такого молодого и нжнаго созданія. Она должна выйти замужъ въ семью, гд есть умная мать, свтская женщина, способная руководить первыми шагами ея, научить ее употреблять богатство, какъ средство длать добро и возвышать себя — словомъ женщина изъ аристократіи. На это лэди Модъ отвчала спокойно: да и подумала, что миссъ Дрммондъ можетъ выйти замужъ подъ крылышкомъ графини и ея собственнымъ, когда она будетъ лэди Мерріанъ.

Вс эти нужныя заботы о будущемъ миссъ Дрммондъ вскор прекратились: въ короткомъ времени узнали, что Дора выходитъ за Сиднея. Мильтоунцы, разумется, осудили ея выборъ и осмяли ея вкусъ. Какая жалость, говорили они другъ другу, но наиболе рьяные поклонники богатства, поклоненіе которыхъ не могъ охладить никакой поступокъ богачей, утверждали, что давно знали объ этой любви и видли въ ней трогательный примръ врности. Правда, былъ кое-какой неблаговидный шопотъ о Джуліи Мэнли, потому что полковникъ, чтобы сдлать невозможнымъ отступленіе для Сиднея, съ восторгомъ разсказывалъ всмъ и каждому о помолвк сына съ этой молодой лэди, рдкія достоинства которой онъ превозносилъ до небесъ, въ самыхъ поэтическихъ выраженіяхъ. Но черезъ день, посл вскрытія завщанія мистера Гэмли, Лоу нашли поводъ къ ссор съ достойнйшей молодой лэди, и, хотя Джулія унизилась до той степени, гд оканчивается предписанное женщинамъ смиреніе и начинается поруганіе всякаго чувства достоинства, она не могла смягчить своего разгнваннаго идола. Онъ навсегда безчеловчно грубо разорвалъ съ нею, и несчастная скрыла свое разбитое сердце и сотни тысячъ въ Корнвалис, гд поселилась въ городк рудокопенъ, вступила въ уэслеянскую общину и стала терніемъ въ жезлахъ духовенства высокой церкви.

Дора и Сидней обвнчались вскор посл этихъ потрясшихъ Мильтоунъ событій. Свтъ сказалъ, что она хорошо поступила. Она была слишкомъ молода, чтобы жить одной, и, хотя мистеръ Гэмли былъ ея благодтелемъ и она была обязана чтить его память, онъ не былъ ей близкимъ родственникомъ, и, принявъ вс обстоятельства во вниманіе, она не должна была ждать доле. Тихая свадьба Доры и Сиднея была отпразднована черезъ мсяцъ посл смерти мистера Гэмли, и Мильтоунъ одобрилъ ршеніе Доры взять себ покровителя и защитника. Полковникъ и мистрисъ Лоу были единственными гостями на свадьб, Патриція Кэмбаль упорно отказалась быть подружкой невсты. Невста была въ бломъ и подъ длиннымъ кружевнымъ вуалемъ, во всхъ эмблемахъ двичества.

За одно только Мильтоунъ строго осудилъ ее: за непростительную оплошность — не оградить свое состояніе никакими условіями. Ироніей судьбы все богатство мистера Гэмли перешло безусловно въ руки Сиднея Лоу. Мистеръ Симпсонъ напрасно уговаривалъ ее обезпечить себ хоть что-нибудь въ брачномъ контракт, и полковникъ Лоу весьма добросовстно совтовалъ ей обезпечить себ хоть вдовью часть, но Сидней сказалъ, что не женится ни на одной женщин, которая бы ограничила его условіями, и, посл секретнаго разговора съ Дорой, заставилъ ее уступить, воля его восторжествовала, какъ и слдовало вол мужчины, говорилъ онъ. Никто не подозрвалъ тайной причины такого безразсуднаго поведенія Доры, и Сидней заслужилъ восторженныя похвалы цлаго Мильтоуна за великодушіе, съ какимъ онъ посл свадьбы укрпилъ за Дорой значительную часть ея собственнаго состоянія. Онъ не моталъ ея богатства. Онъ сталъ удивительно крпокъ на деньгу. Онъ выкупилъ Крэгфутъ, уплатилъ долги отца и снова поставилъ его на ноги, но тутъ же сказалъ ему сурово, что онъ больше уже ничего не будетъ въ состояніи сдлать для него, и что, если отецъ снова свалится въ грязь, то можетъ самъ выбираться изъ нея, какъ знаетъ.

Сидъ не походилъ теперь на прежняго Сида. Съ тхъ поръ, какъ онъ получилъ деньги, онъ сталъ уважать законы. Онъ сдлался мрачнымъ, суровымъ богомоломъ изъ прежняго гуляки-вольнодумца. Нервы его сдлались болзненно раздражительны, здоровье внезапно начало разрушаться. Малйшая бездлица пугала, раздражала и долго волновала его. Взглядъ его сдлался подозрительнымъ и тревожнымъ, и онъ не терплъ, когда при немъ упоминали о Гэмли и Гарт. Мильтоунцы говорили, что онъ тайно пьянствовалъ, курилъ опіумъ или картежничалъ. Шопотомъ доискивались тайныхъ причинъ такой перемны и не догадались о настоящей. Сидней боялся на минуту утратить власть надъ своими чувствами и спалъ съ заряженнымъ револьверомъ подъ подушкой.

Онъ и Дора были примрными супругами на глазахъ общества. Она была хорошо приготовлена для жизни скрытности и ни разу не дала свту понять, что она горько жалла о томъ времени, когда жила подъ властью Гэмли. Сидней оказался несравненно боле суровымъ господиномъ, чмъ ея прежніе ‘господа’, и Дора часто плакала въ тайн. Впрочемъ, она доставила себ небольшое женское утшеніе въ спокойной и вжливой дерзости, съ какою она обращалась съ мистеромъ и мистрисъ Лоу. Было время, что она заискивала въ нихъ и напрасно расточала свои очаровательныя уловки, чтобы заслужить ихъ пріязнь, теперь она, неумолимо давая имъ щелчки по всмъ правиламъ свтскихъ приличій, заставила ихъ горько раскаяться въ томъ, что они пророчески не разгадали, какой блестящей партіей она будетъ для сына и спасительницей Крэгфуга.

Владтельная фамилія Эбби-Хольма вела образцовую жизнь. Правда, Дора быстро утратила красоту, похудла, и постарла, глаза ея приняли испуганное выраженіе, которое казалось отраженіемъ тревожнаго выраженія лица ея мужа, но она всегда была такъ мила и внимательна въ обществ, что вс были очарованы ею, а Сидней, если не былъ такъ популяренъ, за то встрчалъ повсюду самое подобострастное поклоненіе. Ни одинъ голосъ не раздавался обвинить его въ воровств, мошенничеств, подлог, и убійств, когда онъ вставалъ за скамейкой фамиліи Эбби-Хольма въ милтоунской церкви и подавлялъ хоръ своимъ чистымъ теноромъ, ни одинъ голосъ, когда онъ на судейской скамь склонялъ приговоръ милтоунской емиды на неумолимую кару, не раздавался, чтобы сказать, что этотъ неумолимый судья — преступникъ, несравненно боле страшный, нежели жалкіе невжды, которыхъ онъ посылалъ въ тюрьму и на вислицу. Никто не зналъ и не могъ узнать, что было въ его прошломъ, остальную часть жизни онъ провелъ осненный ореоломъ мильтоунской порядочности, нелюбимый, бгая отъ людей, вчно нося съ собой сознаніе преступленія и страхъ адскихъ мукъ.

Патриція прожила мирно въ Холлиз, снова подъ лучами солнца любви, въ живительномъ воздух свободы и дла. Беззаботность двичества исчезла навсегда, но ее смнилъ полный расцвтъ силъ и зрлость мысли и цлей, зрлость великой любви. Она была, приговоромъ мильтоунскаго свта, оставлена подъ подозрніемъ, и неясная тнь безчестія, наброшенная на имя ея подлогомъ Сиднея и Доры, не была снята. Мильтоунцы говорили, что она врно должна была сдлать что-нибудь особенно ужасное, тмъ боле, что отчужденіе ея отъ такой милой и уважаемой всми особы, какъ мистрисъ Дора Лоу, говорило противъ нея. Что же такое она была, если не сьумла примирить съ собой такое милое, любящее и всепрощающее существо? Чмъ же она должна быть? Покровительство Флетчеровъ не принесло ей нисколько пользы, Флетчеры сами были такими странными и даже предосудительными людьми. Патриція знала объ осужденіи Мильтоуна и переносила его спокойно, не выказывая ни гордаго презрнія, ни жалкой робости.

Прошли годы до возвращенія Гордона, но годы эти принесли имъ обоимъ много пользы. Когда они снова свидлись и попрежнему стояли рука объ руку на берегу моря, она не была боле двочкой, безсознательно жившей только для радостей молодости, но женщиной, выучившейся понимать смыслъ и страданія жизни,— женщиной, наученной Флетчерами жить для дла и правды, не для блеска и наслажденій. И онъ не былъ боле безпечнымъ юношей, съ мечтами, мужествомъ и честолюбіемъ юноши, но мужчиной, наученнымъ опытомъ понимать великую загадку жизни и жить по этому пониманію.

Патриція и Гордонъ были очень бдны, когда женились. Дора, убдившись, что ей нечего бояться нескромности Патриціи, искренно и глубоко жалла о ней въ своемъ великолпномъ, холодномъ и чуждомъ любви дом. Она готова была великодушно помочь имъ, еслибы они захотли принять ея помощь, но Патриція, которая давно уже забыла свою дтскую драму и несла спокойно бремя позора, наложенное на нее дтскимъ кумиромъ ея, не хотла стать снова въ дружескія отношенія къ ней. Несмотря на бдность, Патриція была богаче счастіемъ, нежели владтельница Эбби-Хольма, жена человка, спавшаго съ заряженнымъ револьверомъ подъ подушкой и терзавшаго себя страхомъ адскихъ мукъ.

Одна встрча ясно показала это Патриціи. Разъ, въ лтній вечеръ, Флетчеры и Гордонъ стояли на скал на берегу моря и смотрли на золотой закатъ солнца, обливавшій и землю, и море, и небо тмъ сіяніемъ, которое не передастъ никакая кисть: Они слдили, какъ золото переливалось въ пурпуръ, потомъ въ темный багрянецъ и молчали краснорчивымъ молчаніемъ, говорящимъ боле словъ. По дорог мимо нихъ медленно прохала коляска. На ней были гербы Эбби-Хольма. Дора и мужъ пріхали тоже любоваться природой. Нарядъ Доры, экипажъ, упряжь, прислуга — все было чудомъ моды и роскоши. Земля, по которой они хали, за нсколько миль принадлежала имъ, встрчавшіеся люди низко кланялись имъ,— участь этихъ людей была въ ихъ рукахъ. Они были любимцы счастія, они были выше случайностей его, выше правосудія, они могли удовлетворить каждой прихоти. И, несмотря на это, на лицахъ ихъ было выраженіе страданія и равнодушія къ жизни, которое рзко выступало среди окружавшаго ихъ блеска.

— Ну, Пэтъ, я бы не хотлъ помняться съ ними мстами, сказалъ Гордонъ: — скоре намъ можно позавидовать, эге, Пэтъ. Что ты скажешь?

Она взглянула съ обожаніемъ на мужественное и честное лицо мужа, склонявшееся къ ней съ улыбкой любви.

— Я то же думаю.

— А я знаю, сказалъ Генри Флетчеръ: — что свтъ скажетъ не то. Но у насъ есть своя мрка. Здсь жизнь, а тамъ — маска ея.

— И мн досталась жизнь, сказалъ съ юношеской пылкостью Гордонъ:— я не могъ бы жить съ маской. Помнишь, Пэтъ, какъ я говорилъ теб, что буду врить теб, несмотря ни на что.

Она покраснла и застнчиво улыбнулась.

— Да, я помню все. И пока вы вс меня любите, я счастлива. Я уврена, что людямъ, чтобы быть счастливыми, нужны любовь и сознаніе, что они не живутъ даромъ.

— Милое дитя, сказала Катерина, лаская ее:— жизнь должна быть полна счастіемъ для васъ.

— И для всхъ насъ, отвчала Патриція.

— Да, подтвердилъ Гордонъ: — для всхъ насъ.

‘Отечественныя Записки’, NoNo 1—6, 1875

ПАТРИЦІЯ КЭМБАЛЬ.

ОТЪ ПЕРЕВОДЧИЦЫ.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

I.Старый домъ.

II.Подъ лучами солнца.

III.Сирена.

IV.MORS JANUA.

V.Новая жизнь.

VI.Новый домъ.

VII.Патриція въ заперти.

VIII.Дора поучаетъ.

IX.Дилеммы мильтоунской жизни.

XI.Другъ отца.

XII.Canis in praesepi.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

I.Катерина Флетчеръ.

II.Жизнь по принципу.

III.Лонгъ-фильдская ферма.

IV.Визиты.

V.Объясненія.

VI.Потаенная дверь.

VII.Совтъ нечестивыхъ.

VIII.Между двумя огнями.

IX.Тайна.

X.Приглашеніе въ Куэстъ.

X.Правды!

XII.Предъявленіе чека.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.

I.Искусъ.

II.Домашній арестъ.

III.Предложеніе прощенія.

IV.Воздушный замокъ.

V.Присоединеніе къ владніямъ Гэмли.

VI.Въ тискахъ.

VII.Патриція уходитъ къ Флетчерамъ.

VIII.Разочарованіе.

IX.Гэмли членъ парламента.

X.Что говорилъ Мильтоунъ.

XI.Смерть тети Гэмли.

XII.Мистегъ Гэмли свободенъ просить руки.

XIII.Тнь въ лсу.

XIV.Жизнь и маска ея.

Читайте также:

I.
Старый домъ.

II.
Подъ лучами солнца.

III.
Сирена.

IV.
MORS JANUA.

V.
Новая жизнь.

VI.
Новый домъ.

VII.
Патриція въ заперти.

VIII.
Дора поучаетъ.

IX.
Дилеммы мильтоунской жизни.

XI.
Другъ отца.

XII.
Canis in praesepi.

I.
Катерина Флетчеръ.

II.
Жизнь по принципу.

III.
Лонгъ-фильдская ферма.

IV.
Визиты.

V.
Объясненія.

VI.
Потаенная дверь.

VII.
Совтъ нечестивыхъ.

VIII.
Между двумя огнями.

IX.
Тайна.

X.
Приглашеніе въ Куэстъ.

X.
Правды!

XII.
Предъявленіе чека.

I.
Искусъ.

II.
Домашній арестъ.

III.
Предложеніе прощенія.

IV.
Воздушный замокъ.

V.
Присоединеніе къ владніямъ Гэмли.

VI.
Въ тискахъ.

VII.
Патриція уходитъ къ Флетчерамъ.

VIII.
Разочарованіе.

IX.
Гэмли членъ парламента.

X.
Что говорилъ Мильтоунъ.

XI.
Смерть тети Гэмли.

XII.
Мистегъ Гэмли свободенъ просить руки.

XIII.
Тнь въ лсу.

XIV.
Жизнь и маска ея.