Алексей Будищев
Алексей Будищев
Пастух
Пастух
—————————————————-
Пастух, Будищев Алексей Николаевич, Год: 1897
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Порфирий подбросил в костер несколько сухих веток и, выбрав из неопрятного посконного мешка с десяток крупных картошин, посадил их в золу. Затем он взял маленький закоптелый котелок и заковылял (левая нога была у него несколько короче правой) к небольшому озеру, прятавшемуся в зеленые поросли лозняка. Через минуту он вернулся оттуда.
Это был парень лет двадцати двух, тонкий и высокий, с узкими покатыми плечами. Лицо его, бледное и безбородое, с красивыми тонкими чертами, носило следы болезненности, темные глаза, большие и мечтательные, умно глядели из-под тонких, красиво выведенных бровей, целая копна темно-русых кудрей беспорядочно обрамляла его голову. Одет он был неряшливо во все посконное.
— А караси-то, Васютка, на озере так и плещутся! — выговорил он протяжно. — Другой — выскочит, ровно золотой весь! Что удочек-то не припасешь? — Порфирий улыбнулся.
Васютка, белоголовый и голубоглазый мальчик лет двенадцати, придвинулся поближе к костру, он лег на живот и, подперев руками голову, заболтал ногами.
— Неохотник я до рыбы-то! — лениво ответил он, не переставая постукивать босыми ногами.
Сумерки сгущались, становилось темнее, заря уже догорела, и только зеленая, как морская вода, полоска светилась на западе мягким и ровным сиянием, станица серо-лиловых туч неподвижно стояла там, как корабли в гавани, и их серые, косматый, как изодранные паруса, верхушки горели по краям золотой бахромой. Поймы задымились сизым туманом. Озеро потемнело и словно застыло, только плеснувшая рыбка разбивала порою его тусклое стекло, вызывая на поверхности серебристые круги. Плакучие ветки лоз ниже склонились к воде.
Лошади и волы широко разбрелись по лугам, пощипывая траву, грациозные жеребята весело резвились, позванивая бубенцами, и звонко ржали.
— Ишь они, что дети малые! — задумчиво произнес Порфирий, шевыряя в костре обгорелым сучком.
В небе загорелись звезды.
— А вон звездочка скатилась! — проговорил белоголовый Васютка, — знать помер кто!
— Нет, это посол Божий летит! — Порфирий посмотрел на восток.
— А месяц еще не скоро в дозор пойдет, ишь тучки-то какие хмурые стоят, соскучились, видно, ждамши, холодно им без него, — добавил он также задумчиво.
Порывистый ветерок прибежал с поля, дунул на костер, раздул его угли, смел легкий слой золы и полетел дальше, шаловливо кувыркая перед собой сухие стебли где-то подхваченной соломы.
Зеленые поросли лозняка, мирно дремавшие дотоле над тихим озером, тоже встрепенулись, задрожали и испуганно зашептались меж собой. Этот шалун ветер вечно постарается напугать их и помешает помечтать па досуге.
— Вот ветер тоже, — степенно произнес Васютка, встряхнув ковыльными волосами, — другой раз вихрем по полю бегает, длинный предлинный вырастет, инда до неба достанет! ‘Нечистые’, сказывают, в те поры в нем кувыркаются! Правда? — спросил он, серьезно нахмурил белесые брови и даже перестал болтать ногами.
— ‘Нечистый’, Васютка, в людях живет, ‘нечистого’ нет в поле, — ответил Порфирий, — здесь все свято: и вода, и земля, и небо! Вишь оно какое ласковое да приветное! — Глаза Порфирия заискрились, он поднял голову к небу, и неопределенные тени скользнули по его болезненному лицу. Пастух задумался.
Сумрак, меж тем, сгущался, облачные тени поползли кое-где по лугам, как гигантские пауки. Лошади и волы собирались в группы. Заботливые матери беспокойным ржанием то и дело окликали жеребят.
Пастухи вынули из золы горячий, слегка обуглившийся картофель, приготовляясь к ужину. И вдруг до них долетели визгливые трели гармоники:
Милка, душка, мой секрета,
Скажи, любишь или нет?
пел высокий визгливый тенорок, делая жеманные паузы и кокетливые пассажи.
Порфирий заерзал на траве, лицо его побледнело и приняло какое-то растерянное и словно виноватое выражение. Васютка тоже встрепенулся и с любопытством вглядывался в окружающий мрак.
— Они это, Порфирь, беспременно они: Стешка с конторщиком! — сказал затем Васютка. — Эx, Порфирь, Порфирь! — добавил он, укоризненно тряхнув ковыльными волосами. — Больно добер ты, ох, как добер! — Мальчуган торопливо проглотил тормозившую его язык картошину. — Все на деревне смеются, а ты никогда и не поучишь ее! Да ежели бы я, к примеру, ейный муж был, уж и ввалил бы я ей, у меня стала бы по закону жить!
Васютка посмотрел на Порфирия и брезгливо оттопырил губы.
— Порфирь, ведь это конторщик к себе ее ведет? Тьфу, ты, проклятая, ровно на смех к мужу с полюбовником катит! — Васька даже плюнул и сердито свел брови.
— Порфирь, а Порфирь, — заговорил он через минуту, тронув за рукав старшего пастуха, — проводи ты их отселева арапником, чтоб неповадно было? А?
Порфирий улыбнулся застенчиво и робко.
— Мал ты, Васютка, не понимаешь всего!
Пастухи замолкли настороженные, и тогда послышались поспешные шаги, к костру подошли двое: мужчина и женщина. Это были конторщик и жена Порфирия, Стеша. Конторщик приподнял картуз с жирно напомаженной головы и произнес с широкой улыбкой:
— Наше вам нижайшее с кисточкой!
По виду конторщик был молодой человек, безбородый и белокурый, толстолицый и некрасивый, но сильный и франтовски одетый. Люстриновый пиджак, шитая белая сорочка и высокие бутылками сапоги, — все выглядело на нем новым и щеголеватым. Он, очевидно, был выпивши, его узенькие серые глазки маслились и поминутно подмигивали кому-то.
Стеша стояла рядом с конторщиком и пристально в упор глядела на Порфирия. Её тонкий стан, туго стянутый ременным кушаком, был строен и гибок, множество бус позвякивало на её высокой груди. Лицо её было бы красиво, если бы его не портило нахальное и вызывающее выражение больных, выпуклых глаз.
Порфирий сидел потупясь. Несколько минут длилось молчание. Вокруг было тихо. С озера тянуло холодком, жеребята более не резвились по лугам и боязливо жались к матерям, звезды разгорались ярче, но месяц все еще не показывался, темные тучи тихо передвигались на востоке, порой они собирались в тесные группы, словно совещаясь о чем-то в высшей степени важном. Долгое отсутствие месяца, очевидно, беспокоило их. Наконец Стеша придвинулась к мужу, тот поднял на нее глаза.
— Вот что, Порфирий, я к тебе деньжонок попросить, — сказала она холодно и нагловато. — Сегодня мне срок за фатеру платить, а у меня денег-то нет, и Кириллу Ивановичу до жалованья далеко! — Стеша кивнула на конторщика.
— Это правильно! — подтвердил тот и икнул.
Порфирий вскочил на ноги.
— Ах, отцы мои! — заговорил он скороговоркой и взвизгивая, — ах, отцы мои! ровно смеется она над мужем-то! — Он всплеснул руками и торопливо заковылял вокруг костра. — Слыханное ли дело? С полюбовником к мужу законному денег просить идет!
Конторщик икнул.
— Это ты правильно Порфирь, это точно! Стеша — Конторщик тронул ее за пояс.
— Не бреши! — сердито огрызнулась та, и её черные брови зашевелились, как пиявки.
— Как угодно, Порфирь Демьяныч. — Стеша жалобно потупилась. — Стало быть, вы готовы законную жену по миру пустить! — Она поднесла к лицу свой пестрый нарядный фартук, будто бы готовясь заплакать, в то время как её красивые глаза так и светились задором и дерзостью. — Что же мне не емши: сидеть, что ли? — спросила она мужа.
Порфирий подскочил к ней с сжатыми кулаками.
— Молчи! — визгливо крикнул он и задохнулся. — Молчи! пиявка ты, измучила ты меня всего, иссушила! Ведь тебя убить мало!
Он с трудом перевел дыхание.
Стеша подняла на него вспыхнувшие глаза, её румяное лицо слегка побледнело, она презрительно двинула губами.
— Не сладишь, Порфиша! Вишь, ты какой у меня быстроногий! — сказала она с презрением, пожимая полными плечами, бусы на её груди звякнули. — Послушай — Она ближе придвинулась к мужу, и её голос зазвучал вдруг ласковей. — Послушай, а зачем ты брал меня за себя? Нешто я тебе не говорила, что замуж иду не любя, что пропащая я? Нешто я лукавила?
— Вон поскудница! — вне себя закричал Порфирий, и лицо его передернула судорога, оно все позеленело. — Уйди от греха!..
— Идем! — меланхолично согласился и конторщик, трогая руку Стеши. Они молча двинулись дальше. Её гибкая фигура сквозь трепещущий дым костра показалась какой-то призрачной. Вот-вот она совсем утонет во мраке, как русалка в тусклых водах болота.
— Стеша! — робко позвал Порфирий. — Стешенька! — Он закричал, будто ему сдавили горло, страшным криком необъятной любви и невыносимых мучений.
Она подошла к нему, красивая, с безучастными глазами.
Порфирий торопливо пошарил в кармане, достал, оттуда грязную тряпицу, из которой извлек засаленную трехрублевку. — Больше нет, — сказал он коротко и подал ей бумажку. Стеша хотела идти.
— Постой! — Порфирий опустил голову и тихо про-шептал: — Прости меня, Стеша! — Губы его задрожали. Он заморгал глазами и опустился на траву.
Стеша с минуту простояла как бы в нерешительности, а потом она задумчиво повела плечами и повернула к конторщику.
Васютка участливо глядел в глаза Порфирия.
— Прост ты, Порфирь, ох, как прост!
Он вытащил из золы картошку и стал есть ее с хлебом, запивая свой ужин водою.
— Поешь, Порфирь! — предложил Васютка и Порфирию с тем же участием на своем еще ребячьем лице.
Порфирий закусил было картошку, но снова положил ее на траву. Он порылся в посконном мешке и достал две тростниковые дудки и бычачий рог, вcтaвив свирели в отверстие рога, он заиграл. Первые отрывистые и резкие звуки вырвались как испуганные крики. А потом в их черную тоску нежно вторгся печальный голос все примиряющей любви. — Мелодия была проста и незатейлива, но она так гармонично сочеталась с грустной музыкой летней ночи. Это не была песня, пастух импровизировал, передвигая пальцы по дыркам свирелей.
Это плакало пастушье сердце.
Месяц, как золотой щит, встал над отдаленной горою, золотистая тучки задвигались, заволновались вокруг и окружили его, как верная свита.
Поймы просветлели.
Конторщик и Стеша стояли и слушали песню пастушьей свирели.
Конторщик слушал, икая и повторяя:
— Хорошо, разбойник! Ловко вывел, мошенник!
А Стеша стояла молчаливая и встревоженная.
Мечтательная грусть засветилась в её широко раскрытых изумленных глазах, её черные выпуклые брови шевелились, как пиявки, полная грудь высоко и порывисто, вздымалась, звякая бусами. Она сама не понимала, что творилось с ней. Её сердце сладко замерло, раскрылось, как внезапно распустившийся цветок, и с мучительной тоской просило ласки нежной и тихой, как эта пастушья жалоба.
Огни недалекой барской усадьбы глядели с невысокого холмика на задумавшуюся парочку. Сейчас они пойдут туда, на квартиру конторщика, и будут там пить пиво и играть на гармонике.
Стеша очнулась, сердито дернула за рукав Кирилла Ивановича и сурово произнесла:
— Идем!
Источник текста: Сборник ‘Степные волки: Двадцать рассказов’ 2-е издание. 1908 г.
Исходник здесь: Фонарь. Иллюстрированный художественно-литературный журнал.