Пастораль, Ауслендер Сергей Абрамович, Год: 1911 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 31 минут(ы)

СЕРГЙ АУСЛЕНДЕРЪ

ПАСТОРАЛЬ

‘Аполлонъ’, No 12, 1911

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Мн минуло шестнадцать лтъ,
Но сердце было въ вол
Я думала, весь блый свтъ —
Нашъ боръ, потокъ и поле.
(Баронъ Дельвигъ)

Обогнувъ озеро, Катя пустила въ галопъ Красавчика и, промчавшись по деревн мимо собакъ, шарахающихся овецъ, ребятишекъ у воротъ, проскакавъ подъ жаркимъ еще, хотя и вечернимъ, солнцемъ по желтому съ снопами полю, только у опушки казеннаго лса стала сдерживать взмыленнаго коня. Алеша не поспвалъ за ней на упрямой пгой кобылк. ‘Скоре, Алексй Дмитріевичъ’,— кричала Катя. ‘Скоре, а то, Красавчикъ не стоитъ совсмъ’.

Алеша преодоллъ упрямство своей кобылки и вскачь взлетлъ на пригорокъ, гд Катя, разрумянившаяся, съ выбившимися изъ-подъ шляпы волосами, въ сиренскомъ развивающемся шарф, на танцующемъ подъ ней Красавчик, какъ сіяніемъ, освщенная низкимъ солнцемъ, ждала его.

‘Неосторожно здите, Катечка. Разобьетесь когда-нибудь’,— сказалъ Алеша наставительно, какъ старшій.

‘Ахъ, это было бы недурно: нашъ отъздъ отложился бы по крайней мр’, съ полушутливымъ вздохомъ отвтила Катя.

‘А что мн тогда прикажете длать? прострлить ладонь, какъ, помните, Юра пытался, когда его отправляли въ ссылку?

‘Милый Юра, гд-то онъ теперь. Удалось ли ему завести новыя переживанія въ его Теріокахъ. Помните, какъ онъ былъ великолпно мраченъ, когда узжалъ? Впрочемъ, Вы его, кажется, не очень любили Алеша’,— съ лукавой гримасой спросила Катя.

‘Нтъ, отчего же, онъ очень милъ, только ужъ слишкомъ занималъ всхъ и все своей особой’.

Молодые люди хали шагомъ по узкой лсной дорог. Солнце боковыми лучами золотило стволы сосенъ. Приторный запахъ недалекаго болота дурманилъ голову.

‘Помните, какъ вы дулись, когда Юра только-что пріхалъ, и дядя Володя въ шутку намекнулъ, что это мой женихъ?’

Молодой человкъ не отвтивъ, чуть-чуть улыбнулся и опустилъ глаза. Катя же пристально и вопросительно смотрла на него.

‘Вы сердились тогда?’ — тихо спросила она, посл нкотораго молчанія.

‘Нтъ, за что же, просто я хандрилъ. За что и на кого я могъ сердиться’, недовольно дергая худыми плечами, говорилъ Алеша, не поднимая глазъ, блдный, только слегка розовя.

Рзко щелкнувъ хлыстомъ, сама покачнувшись отъ неожиданнаго движенія, Катя пустила Красавчика во весь галопъ.

‘Катя, Катя, куда вы, сломите голову!’ — кричалъ Алеша.

Слабый голосъ его относило втромъ, кобыла упрямилась, Катинъ лиловый шарфъ былъ ужъ далеко.

Такъ скакали они по пронизанному солнцемъ лсу, мимо красныхъ полянъ, высокаго капорскаго чая, мимо зеленаго круглаго озера, подымаясь на пригорки, спускаясь въ долины: Катя — раскраснвшаяся, съ сердито сдвинутыми крутыми бровями, съ крпко сжатыми губами, Алеша — блдный, безпомощный, едва справляющійся со своей лошадью.

Успокоилъ ли быстрый бгъ Катино внезапное раздраженіе, или она просто устала, или пожалла задыхающагося Красавчика, но, проскакавъ минутъ двадцать, миновавъ полуразрушенную часовню у ‘святого ключа’, отъ котораго дорога становилась еще уже, а лсъ темне, она стала успокаивать разгоряченнаго коня, съ галопа перевела его на рысь, а потомъ пустила шагомъ. Сорвавъ уже чуть-чуть покраснвшій листъ клена, медленно и задумчиво хала Катя, когда Алеша догналъ ее. Удивленно посмотрлъ онъ,слегка нагнувшись, на нее и ничего не сказалъ. Нсколько минутъ прохали они молча.

‘Черезъ недлю ужъ въ Петербург буду. У насъ новый учитель физики, злюка, говорятъ, страшный’,— первая заговорила Катя.

Алеша молчалъ.

‘А на будущее лто мама хочетъ насъ всхъ за границу везти. Такъ ‘Потонувшій колоколъ’ и не придется ставить, или, можетъ быть, другая Раутенделейнъ найдется’,— слегка поддразнивая, сама уже раздражаясь, сказала Катя, но Алеша опять промолчалъ, внимательно разглядывая дорогу, и черезъ минуту Катя заговорила.

‘А помните, какъ мы репетировали въ бесдк, какая гроза тогда была? Дядя Володя еще разулся и бжалъ босикомъ, чтобы не испортить своихъ туфель. Какъ было это давно! Вдь всего мсяцъ назадъ. Весело лто прошло въ этомъ году. А прошлый годъ я васъ совсмъ и не помню. Вы у насъ ‘дикимъ мальчикомъ’ назывались’.

‘Да, быстро прошло лто, печально это’ — промолвилъ Алеша тихо.

‘Почему печально?’

‘Не знаю, мн всегда грустно, когда проходитъ. Весною чего-то ждешь, а потомъ незамтно и лто прошло, какъ будто что-то не исполнилось’.

‘Потонувшій колоколъ?’

‘Можетъ быть’.

‘Нтъ, я не долго лта жалю. Зимой интересне: гимназія, по субботамъ такіе веселые вечера у Горловыхъ, въ Маріинскомъ театр часто бываемъ. Вдь у васъ тоже не скучно’.

Катя была спокойна и равнодушна.

‘Вернемся’,— сказала она.

Пустили лошадей рысью. Катя смялась, когда низкія втки задвали лицо, и изрдка кричала Алеш. ‘Вотъ нашъ священный дубъ, листья-то какъ пожелтли, здсь тетя Аглая со змемъ сражалась,— помните? А грибовъ-то сколько!’

Выхали на лугъ. Солнце низко склонилось къ гор. Между кустовъ протекалъ ручей, журча по камнямъ.

‘Къ нимф, къ нимф’, закричала Катя и пустила Красавчика прямо по трав не по осеннему зеленой еще.

Около самаго мостика, узенькаго, безъ перилъ, Красавчикъ вдругъ заупрямился.

Катя сильно ударила его хлыстомъ и едва удержалась, слабо вскрикнувъ, когда Красавчикъ вскинулъ задними ногами и потомъ метнулся въ сторону. Быстро соскочилъ Алеша, бросивъ свою кобылу, подбжалъ къ Кат и поймалъ потерянныя наздницей поводья.

‘Противный Красавчикъ’,— пробормотала Катя, отворачиваясь, чтобы скрыть слезы внезапнаго страха, и потомъ, еще не вполн успокоившись, стыдясь своего испуга, улыбнулась Алеш: ‘Я не думала, что вы такой ловкій’, а Алеша стоялъ передъ ней, тоже улыбаясь сконфуженно, стройный отъ высокихъ сапогъ, безъ шляпы, съ разввающимися волосами, обнажившимися подъ упавшими рукавами рубашки, по-дтски худыми въ кистяхъ и блыми руками высоко держа за уздечку Красавчика, еще вздрагивающаго и косящаго налившимся кровью глазомъ, но уже покорнаго.

‘Вы слзьте, а я переведу Красавчика по мосту’ — сказалъ Алеша.

Съ молчаливой покорностью, опершись на Алешину руку, соскочила Катя. Алеша сначала Красавчика потомъ свою кобылу перевелъ черезъ ручей, привязалъ ихъ къ дереву и вернулся на другую сторону, гд Катя, уже совсмъ повеселвшая, пила прямо изъ ручья.

‘Я вамъ фуражку свою дамъ’, — предложилъ Алеша.

‘,Не надо, такъ веселе и съ нимфой же нужно поздороваться’,— поднимая мокрое лицо, смялась Катя.

‘Нимфа, нимфа, нимфочка! Знаете, въ дтств мы всегда у этого ручья играли въ ‘нимфу’, приносили ей жертвы, плели внки, устраивали праздники. Да вотъ она!’

Тритонъ испуганно выскочилъ изъ куста, пробжалъ по желтому подъ прозрачной водой дну и, блеснувъ срой спинкой, спрятался подъ камень. Нагнув шись совсмъ низко къ вод, Алеша и Катя увидли свои отраженія. Онъ — выбившіяся косы, смющіяся слегка припухлыя губы, длинныя рсницы, она — тонкое лицо, внимательное и печальное, вышитый воротъ рубашки, первымъ пушкомъ чернвшія улыбающіяся нжныя губы.

Такъ нсколько секундъ разсматривали они другъ друга, и Катя первая, быстро поднявшись, закричала:— ‘хать хать, а то къ ужину опоздаемъ. У насъ воздушный пирогъ сегодня. Онъ ждать не будетъ’.

Разбжавшись она легко прыгнула черезъ ручей, и Алеша за нею.

Проворно вскочила Катя на лошадь, раньше, чмъ Алеша усплъ помочь ей, и поскакала въ гору къ пламенно-синему закатному небу, въ которое упиралась крутая дорога.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Пламенли настурціи, отраженныя въ стеклахъ балкона. Тетя Аглая и лсничій Андроновъ ходили по усыпанной желтымъ пескомъ круглой дорожк, около большой клумбы алыхъ и блыхъ осеннихъ розъ.

‘Вы сами понимаете, Дмитрій Павловичъ,— какъ непріятно все это намъ. Я всегда говорила: за Катей надобенъ глазъ и глазъ. Въ гимназіяхъ за чмъ смотрятъ? Верченыя двчонки пошли. Вы знаете, какъ мы любимъ Алешу, но это нашъ долгъ’, — восклицала тетя Аглая, высоко поднимая голову съ коротко остриженными сдоватыми кудрями. Полумужской одеждой, синими блестящими глазами, румяными обвтренными щеками, рзкими движеніями, она походила на англійскаго проповдника.

Андроновъ, маленькій, рыжеватый, недовольно кусалъ бороду, разсянно нагибался къ цвтамъ и, когда тетя Аглая возмущенно замолкала, сумрачно мямлилъ:

‘Да, да, я приму мры, я поговорю. Вы правы’.

‘Дло не въ мрахъ, а во взгляд на воспитаніе. Мы отвчаемъ за нашихъ дтей’,— опять начинала Аглая Михайловна.

Солнце заходило за прудомъ, на лужайк бгали мальчики въ розовыхъ и голубыхъ рубашкахъ, Соня въ длинныхъ клтчатыхъ чулкахъ качалась въ гамак, изъ раскрытыхъ оконъ гостиной доносилась музыка, на балкон накрывали ужинъ.

Въ чемъ то убдила тетя Аглая сумрачнаго лсничаго.

Спустившись съ пригорка, Катя и Алеша полнымъ галопомъ влетли во дворъ, проскакали по кругу, обсаженному акаціей, и, чуть не сбивъ съ ногъ возвращающихся въ домъ Аглаго Михайловну и Андронова, осадили пріученныхъ коней у ступеней террасы. Катя быстро соскочила съ Красавчика и бросилась къ сидвшей на верхней ступеньк, въ зеленоватомъ капот съ желтой французской книжкой Маріи Константиновн.

‘Мама, мамочка, милая мамуся, останемся до будущаго воскресенья’, — обнимая мать, кричала Катя. Марія Константиновна съ лнивой ласковостью улыбалась поправляя сбившіяся Катины волосы.

Тетя Аглая гнвно засверкала глазами.

‘Разв вы не знаете, Китти, что въ понедльникъ уже занятія начинаются?’

‘Вы за книгу все лто не брались и прямо съ дороги въ классъ. Хорошо ученье пойдетъ! Впрочемъ, объ этомъ вы разв думаете’.

Марья Константиновна, смотря на розовыя облака, разсянно улыбаясь, сказала,

‘Милыя дти, они такъ любятъ деревню!’.

‘Да, деревню!’ — негодующимъ басомъ прогремла Аглая Михайловна, сурово взглянувъ на Алешу, смущенно перебирающаго поводья лошадей, которыхъ конюхъ еще не взялъ отъ него, и на Катю, обиженно надувшуюся.

‘Идемте же, Дмитрій Павловичъ, я должна сказать Вамъ нсколько словъ’,— обратилась она къ Андронову и строго вошла въ комнаты. Андроновъ покорно поплелся за ней.

Нсколько минутъ Марія Константиновна улыбалась, молча перебирая волосы нагнувшейся къ ней Кати, потомъ вздохнула и опять взялась за книгу. Катя прижавшись къ колнямъ матери, тоже молчала, и Алеша, постоявъ въ смущеніи передъ ними, уныло повелъ лошадей къ конюшнямъ. Отведя лошадей, Алеша медленно прошелъ въ садъ и сталъ ходить по круглой дорожк, задумчиво опустивъ голову.

‘Алеша, что вы бродите неприкаяннымъ? Идите ко мн!⁴Алеша вздрогнулъ отъ неожиданнаго голоса, оглядлся и, поднявъ голову, увидлъ у окна мезонина Владиміра Константиновича Башилова, который улыбался, куря тоненькую папиросу. Такъ радостно стало отъ этой ласковой улыбки Алеш, что самъ онъ улыбнулся и съ непривычной живостью отвтилъ: ‘Иду, Владиміръ Константиновичъ, иду!’

Пробравшись черезъ заднее крыльцо, Алеша прошелъ по корридору и изъ-за притворенной двери услыхалъ негодующій голосъ тети Аглаи, читавшей вслухъ: ‘И такъ я его люблю, что жизнь бы отдала, кажется, а онъ и не знаетъ и не чувствуетъ. Какъ то проживу безъ него цлую зиму’. ‘Вы понимаете, о комъ это она пишетъ?’ — прервавъ чтеніе спросила Аглая Михайловна.

‘Ужели вы думаете…’ — робко заговорилъ Андроновъ.

‘Испорченная двчонка’,— забасила тетя Аглая, но Алеша уже подымался по темной лстниц, не слыша продолженія разговора. ‘Можно?’ — робко постучался Алеша въ дверь комнаты.

‘Пожалуйста, пожалуйста’,— не вставая отъ стола, за которымъ у открытаго окна при зажженныхъ уже свчахъ что-то писалъ онъ, привтливо отвтилъ Владиміръ Константиновичъ и, не переставая писать, улыбнулся вошедшему. ‘Сейчасъ кончу’*.

Алеша вошелъ, закрылъ за собой дверь и остановился, оглядывая эту привычную и милую комнату съ голубыми обоями, съ розовой занавской на широкомъ окн, въ которое видны были: круглая клумба съ яркими георгинами, пламенное небо за прудомъ и желтымъ пригоркомъ, эту комнату съ полками книгъ, съ глубокими прохладными креслами, съ высокой старинной конторкой въ углу, надъ которой ддушка Башиловъ въ бломъ гвардейскомъ мундир улыбался, будто подмигивая однимъ глазомъ, комнату, наполненную тонкимъ ароматомъ духовъ, употребляемыхъ дядей Володей, съ розой въ маленькой помпейской вазочк на письменномъ столик, комнату, въ которой столько часовъ проводилъ онъ, то занимаясь вмст съ Катей и Соней французскимъ, то слушая въ сумеркахъ чтеніе Владиміра Константиновича или проходя съ нимъ роль мастера Генриха.

Владиміръ Константиновичъ кончилъ писать, запечаталъ конвертъ зеленымъ сургучемъ, потушилъ свчи, закурилъ папироску и прошелся по комнат. ‘Хорошо вы скакали по полю съ Катей! Такъ красиво здить верхомъ. Высокіе сапоги къ вамъ идутъ: вы отъ нихъ стройне, и мужественне, пахнетъ отъ васъ кожей и лошадью, будто казакъ какой-то, ‘тайный похититель двъ’, — медленно говорилъ Владиміръ Константиновичъ, улыбаясь, думая о чемъ-то совсмъ другомъ.

Ставъ у окна съ темнющимъ закатомъ, онъ замолчалъ.

Алеша тоже молчалъ и, смотря на дорогу, по которой недавно скакали они съ Катей, мечталъ о себ, какомъ-то другомъ, сильномъ, веселомъ, грубомъ, отъ котораго пахнетъ кожей и лошадинымъ потомъ. Печалью и тревогой наполняли Алешу эти смутныя мечтанія.

‘Ну, что тамъ внизу?’ — спросилъ Владиміръ Константиновичъ, отворачиваясь отъ окна, громкимъ и веселымъ голосомъ, будто стараясь отогнать свои тоже невеселыя мысли. ‘Тетушка злобствуетъ и тиранитъ?’

‘Да, Аглая Михайловна чмъ-то недовольна’,— отвтилъ Алеша.

‘Злая двка, фантастическая, какъ у Достоевскаго то же про Аглаю сказано. Притомъ же старая два, ну вотъ и развела куражи да интриги. Вдь вы главный виновникъ торжества, Алеша’,— посмиваясь говорилъ Владиміръ Константиновичъ.

‘Я не знаю, чмъ я могъ прогнвать Аглаю Михайловну’,— вдругъ будто что-то вспомнивъ, что-то понявъ, смущенно пробормоталъ Алеша, густо покраснвъ, что въ сумеркахъ, впрочемъ, не было замтно.

‘Какой вы еще мальчикъ, Алеша’,— серьезно сказалъ Владиміръ Константиновичъ и быстро перемнилъ разговоръ. ‘Хотите, почитаемте до ужина’.

Онъ взялъ съ полки маленькій, хорошо знакомый Алеш, томикъ Пушкина и, свъ въ кресло, разсянно перелистывалъ его.

Мычали коровы на заднемъ двор, кухарка ругала кучера, и звонко разносились ея слова по вод. ‘А ты не лай, а ты не лай’ — кричала она, не давая вымолвить слова своему собесднику.

‘Вы въ Петербургъ дете, Владиміръ Константиновичъ?’

‘Ахъ, Алешенька, ничего я не знаю, ничего я не знаю!’ — задумчиво отвтилъ тотъ и, закинувъ руки за-голову, замолчалъ съ раскрытымъ Пушкинымъ на колняхъ въ темныхъ уже сумеркахъ у открытаго окна, а снизу, изъ гостиной, доносился высокій, дтски-сладкій Сонинъ голосъ:

‘Мн минуло шестнадцать лтъ,

Но сердце было въ вол.

Я думала, весь блый свтъ —

Нашъ боръ, потокъ и поле.

‘Не надо грустить, Алеша. Еще такъ много радостей, тамъ много радостей вамъ’,— сказалъ Владиміръ Константиновичъ.

Алеша молчалъ. Соня кончала внизу:

‘Ни слова ни сказала я.

За что ему сердиться?

За что покинулъ онъ меня

И скоро-ль возвратится?’

ГЛAВА ТРЕТЬЯ

Обманные августовскіе дни нежданнымъ возвращеніемъ посл дождливыхъ, сумрачныхъ вечеровъ, холодныхъ закатовъ, снова яснаго, словно вымытаго неба, жгучаго утренняго солнца, лтней праздничной истомы, манятъ воображеніе. Когда Алеша проснулся и увидлъ солнце на шторахъ, желтаго зайчика на обоихъ, казалось ему, что не было вчерашняго тоскливаго вечера, непріятныхъ разговоровъ, тяжелыхъ мечтаній, скораго отъзда, казалось, что лто еще только начинается, что много радостныхъ и безоблачныхъ дней, веселыхъ прогулокъ, тихихъ вечеровъ ожидаютъ его.

Алеша быстро одлся и не умываясь вышелъ на балконъ. По лтнему было жарко, по лтнему застывшими стояли деревья, синло безоблачное небо, зеркаломъ блестло озеро, только слишкомъ прозрачныя дали съ пригорками и селомъ, лтомъ не видными, напоминали осень.

Изъ сосдняго сада Алешу окликнулъ приватъ-доцентъ Долговъ, гостившій у управляющаго.

‘Ну, сегодня и вы, надюсь, не скажете, что холодно купаться. Идемте-ка, батенька, а то заспались совсмъ’.

Онъ стоялъ, размахивая мохнатымъ полосатымъ полотенцемъ, рыжій, веселый, весь въ солнц, и Алеш стало еще радостне отъ его громкаго голоса, раскатистаго смха, чесунчеваго пиджака, напоминающаго, что лто не кончилось.

Не захвативъ съ собой даже фуражки, Алеша побжалъ догонять Долгова, который уже шелъ, подпрыгивая и напвая что-то. Къ купальн надо пройти всей усадьбой, расположенной вдоль озера. Кучера у конюшни мыли экипажи.

‘Опять фестиваль какой-нибудь затваютъ наши лендъ-лорды’,— сказалъ Долговъ насмшливо.

‘На лихую кручу сегодня двинемся’,— скаля зубы, привтливо раскланиваясь, закричалъ кучеръ Кузьма.

‘На лихую кручу, лихую кручу’,— басомъ заплъ Долговъ.

Въ большомъ дом вс шторы были еще спущены, и только Владиміръ Константиновичъ въ русской блой рубашк, голубыхъ носочкахъ и желтыхъ сандаліяхъ прохаживался въ цвтник съ маленькой, какъ молитвенникъ, книжечкой въ сафьяновомъ переплет.

‘Отъ 10 до 11 господинъ Башиловъ изучаетъ французскихъ поэтовъ, отъ 11— 12 греческихъ, потомъ англійскихъ. Посл 2-хъ пишетъ любовныя письма, а съ трехъ дловыя,т. е. проситъ денегъ или отсрочки платежей. Замчательно пунктуальный человкъ. Только расходы свои съ приходами никакъ не можетъ свести. Посему томенъ и элегиченъ’,— говорилъ Долговъ, язвительно улыбаясь.

Въ купальн Долговъ быстро раздлся и, длая французскую гимнастику, громкимъ голосомъ поучалъ: ‘Надо быть сильнымъ и бодрымъ. Разв не высшая радость имть здоровое тло, свжую голову, хорошій аппетитъ? А то посмотрите на себя: вдь вы и не поправились за лто, а еще молодой человкъ.

Стыдно, стыдно’.

Алеша смотрлъ на его красную волосатую грудь, толстыя обрубистыя ноги, и ему уже не хотлось, какъ вчера вечеромъ, быть сильнымъ и грубымъ.

Со всего размаха бросился Долговъ въ воду, и она запнилась и зашипла отъ его тяжелыхъ движеній. ‘Хорошо’, высовывая голову изъ-подъ воды, кричалъ онъ. ‘Отлично, замчательно, лзьте скоре, а то забрызгаю’.

Такой большой, неуклюжій и красный онъ казался маленькимъ мальчикомъ, на котораго Алеша смотрлъ съ пренебрежительной улыбкой, стоя на верхней ступеньк и только одной ногой пробуя холодную воду.

Алеша осторожно вошелъ въ воду, окунулся и легъ на спину, солнце слпило глаза, и, зажмурившись, едва работая ногами, Алеша плылъ, будто убаюкиваемый.

‘Больше пяти минутъ вредно’, закричалъ Долговъ, взглянувъ на часы, положенные имъ на перила, и ползъ жестоко тереть себя мохнатымъ полотенцемъ.

Пока Алеша съ лнивой медленностью одвался, Долговъ ходилъ по купальн быстрыми шагами, курилъ, иногда начиная скакать на одной ног, чтобы вытряхнуть воду, набравшуюся въ уши, и громыхалъ: ‘Въ ваши 17 лтъ деревенскіе парни уже хозяева и часто мужья. А вы совсмъ мальчикъ, грудная клтка не развита, руки безъ мускуловъ. Какой вы мужчина, васъ не только баба, любая двчонка пальцемъ задушитъ. Кстати, характерный анекдотъ. Знаете Лизку рыжую, двчонка вдь совсмъ, лтъ 16, и связалась она съ нашимъ кучеромъ Яковомъ. Василій Ивановичъ поймалъ, какъ она въ окошко на сновалъ лзла, ну, прогналъ, конечно, а Якову нагоняй: ‘Какъ не стыдно, говоритъ, вдь она совсмъ двочка, а ты ее портишь’. Яковъ смутился, чуть не плачетъ. ‘Она сама лзетъ, кто ее испортитъ. Я этимъ дломъ до сей поры и не занимался, а она три года ужъ гуляетъ’. Тутъ Василію Ивановичу былъ конфузъ, а вдь Якову поди лтъ 20, здоровенный парень. Вотъ мужчины нашего вка и женщины ихъ достойныя’.

Алеша, задумавшись, почти не слышалъ приватъ-доцента и только, когда тотъ распахнулъ дверь купальни и закричалъ: Довольно прохлаждаться, идемте простоквашу сть по Мечникову,* Алеша сорвался со скамейки и, быстро натянувъ рубашку, съ кушакомъ въ рукахъ выбжалъ за Долговымъ на мостки.

Алеш хотлось идти домой и посмотрть почту, хотя писемъ особенно интересныхъ онъ ждать не могъ, но любилъ первымъ разобрать всю корреспонденцію, распечатать газеты, разрзать журналы. Долговъ же почти насильно, взявъ за плечи, втащилъ его въ садъ управляющаго.

‘Нечего, нечего, идемте простоквашу сть. Дали бы мн васъ на недльку, вышпиговалъ бы здорово’.

Двухлтняя Оля, въ кисейномъ бломъ платьиц, съ голубыми глазами, съ рыжими, какъ у отца, кудрями, голыми ножками, бжала, протягивая пухлыя руки, навстрчу.

‘Ну, что до дофина’, поймалъ ее Долговъ, взялъ на руки и понесъ, высоко подбрасывая, смющуюся двочку къ балкону. Далеко не ходи, смотри’,— сажая въ песчаную гору, гд двоюродный братъ Олинъ Сережа возводилъ сложныя какія-то укрпленія, сказалъ Долговъ и пошелъ на балконъ.

‘Не пойду, я съ Сереженькой буду’, картавя, отвтила двочка серьезно. На обтянутомъ парусиной балкон сидли три дамы, вс веселыя, шумныя и въ капотахъ. Жена управляющаго, ея сестра, жена Долгова и третья ихъ сестра, акушерка двица Говядина. Вс он говорили разомъ, громко смялись и каждая сама себ наливали кофе изъ огромнаго мднаго кофейника, отчего на маленькомъ балкон было шумно и тсно.

‘А, Алексй Дмитріевичъ, рдкій гость’,— заговорила мадамъ Долгова: только и видимъ, что съ окошечка какъ на барскій дворъ пробираетесь. За кмъ же вы ухаживаете — за Сонечкой или Катечкой?’

‘За Аглаей Михайловной’,— громыхалъ Долговъ.

‘Нечисто тутъ дло’,— ехидно запла жена управляющаго, и за ней мадамъ.

Долгова, и мадемуазель Говядина, и вс три въ разъ погрозили пальчиками.

‘Ну, насли на парня, онъ и такъ робокъ’, — закричалъ Долговъ, чмокнулъ съ утреннимъ привтомъ всхъ трехъ сестеръ, и потребовалъ простокваши. Дамы заговорили въ перебой о чемъ-то другомъ. Пришелъ самъ управляющій Василій Ивановичъ, еще молодой человкъ англійской складки въ полосатой кепк. Долговъ посолилъ простоквашу и заставлялъ Алешу сть изъ одного съ нимъ горшка. ‘Бардзо добже’, говорилъ онъ, громко чмокая и облизывая усы.

‘На завтра назначенъ отъздъ’, — сказалъ Василій Ивановичъ, улыбкой показывая золотыя пломбы.

‘Ну, вотъ, хоть недльку отдохнемъ безъ призора Аглаи Михайловны, на свобод. Кстати и погода теперь установилась’,— заговорила мадамъ Долгова.

‘Бабье лто’, съ видомъ остроумца сказалъ Долговъ, и вс засмялись.

На балконъ вошелъ Сережа. Было ему лтъ восемь, видъ онъ имлъ непріятный, мотался изъ стороны въ сторону и гримасничалъ, шалости его всегда были злыя и жестокія.

‘Ну что, Сергіусъ, хочешь простоквашей угощу’,— сказалъ Долговъ и протянулъ деревянную ложку, съ которой капало на скатерть и въ чашку Говядины. Сережа ломаясь подошелъ къ столу, изподлобья взглянулъ на Долгова и, скрививъ губы, сказалъ тихо и равнодушно: ‘Оля какъ кустъ горитъ, я не виноватъ’.

Долговъ, будто не слыша, переспросилъ: ‘что?’, потомъ бросилъ ложку на столъ, обрызгавъ Алешу простоквашей и вскочилъ. ‘Гд?’, хриплымъ шопотомъ спросилъ онъ и, не дожидаясь отвта на вопросъ, побжалъ въ садъ, вс вскочили за нимъ.

Алеша одинъ, кажется, слышалъ апатичный Сережинъ отвтъ: ‘тамъ у рябины’, и поэтому прямо свернулъ на боковую аллею хорошо извстнаго ему сада.

Около красной рябины, на желтой дорожк увидлъ Алеша мигающее, движущееся пламя. Въ ужас остановился Алеша, не понимая, что это идетъ къ нему навстрчу вспыхнувшая Оля, отъ дыма не могшая кричать. Нсколько секундъ прошло въ полномъ молчаніи. Все, казалось, застыло, и только безпощадное высокое солнце жгло, да тоненькій синій языкъ пламени подымался отъ горвшей двочки. Съ другой стороны бжалъ Долговъ, увидвъ огонь, онъ вскрикнулъ и, обжигая руки, бросился срывать платье съ Оли. Посл крика Долгова закричали вс. Откуда-то бжали женщины, кучера, мелькнули лица Аглаи Михайловны и Владиміра Константиновича. Долговъ стащилъ пиджакъ и, какъ обезумвшій, мялъ, давилъ огонь всей тяжестью своего тла, хотя ему и кричали, что онъ задушитъ Олю.

Какой-то парень вытащилъ перочинный ножъ, выхватилъ тлвшую еще Олю изъ рукъ Долгова и, разрзавъ платье, ловко содралъ его съ двочки. Алеша стоялъ неподвижно у ршетки, онъ чего-то не понималъ, хотя ясно видлъ и слышалъ все: видлъ, какъ парень несъ, держа обими руками, что-то красное и отвратительное, что осталось отъ Оли, какъ мать двочки кричала на тупо гримасничающаго Сережу: ‘убійца, убійца, онъ ее сжегъ’ и потомъ повалилась на куртину съ розами, а садовникъ сказалъ: ‘цвточки изомнете, можетъ еще и отходится’, какъ Аглая Михайловна садилась въ экипажъ хать за докторомъ.

Вс наконецъ разошлись, только изъ дома управляющаго несся протяжный стонъ, будто выла собака — это акушерка Говядина купала Олю. Алеша остался одинъ у ршетки, на желтой дорожк тлла кучка пепла и въ сторон лежалъ рыженькій локонъ, будто срзанный на память аккуратной и нжной рукой.

Все это продолжалось нсколько минутъ.

Изъ дома управляющаго кто-то крикнулъ: ‘Принесите скоре аптечку изъ барскаго дома’.

Алеша вдругъ, выйдя изъ столбняка, перепрыгнулъ черезъ заборъ и бросился къ дому. На террас встртили его Соня и Катя, блдныя, съ распущенными волосами, въ нижнихъ юбкахъ и ночныхъ кофточкахъ.

‘Что, что такое случилось?’ — накинулись он на Алешу.

‘Такой ужасъ, Сережа сжегъ Олю въ саду. Она кричитъ, слышите?’ и, вырвавъ аптечку изъ рукъ горничной, онъ побжалъ обратно.

Долговъ, безъ пиджака, съ обвязанными пальцами, согнувшись, быстро прошелъ, тупо взглянувъ на Алешу. На скамейк сидла мать Оли, облокотясь на Василія Ивановича, и не плакала, не кричала, но какими-то остановившимися глазами смотрла на Сережу, который спокойно занимался своими песчаными укрпленіями. Говядина, съ засученными рукавами, дятельно распоряжалась и, взявъ аптечку закричала на Алешу:

‘Что же ваты-то не принесли? Тысячу разъ говорить? Несите скорй!’

Алеша опять бгомъ отправился къ барскому дому. Алешу удивилъ обычный и спокойный видъ: самовара на террас, разставленныхъ аккуратно стульевъ и Владиміра Константиновича, опять взявшагося за свою книжку.

‘Ну, что тамъ?’ — спросилъ Башиловъ равнодушно.

‘Не знаю’, раздраженно дернулъ плечами Алеша.

‘На васъ лица нтъ. Вы не ходили бы больше туда. Все равно помочь трудно’,— сказалъ Владиміръ Константиновичъ.

‘Ваты нужно’.

‘Я сейчасъ позвоню и пошлю горничную’.

Они замолчали.

‘Съ барышней плохо’, понижая голосъ, сказала горничная, входя.

Владиміръ Константиновичъ вздрогнулъ. ‘Я такъ и думалъ’,— и быстро пошелъ въ комнаты, самъ не зная зачмъ, Алеша пошелъ за нимъ.

Въ комнат двочекъ шторы были опущены. Соня, совсмъ одтая, стояла на колняхъ, съ стаканомъ воды, передъ неубранной кроватью, на которой лежала Катя, все въ той же кофточк и нижней юбк. Ноги ея въ черныхъ ажурныхъ чулкахъ и желтыхъ туфляхъ сводило судорогами. Глаза, полузакрытые рсницами, мутно блестли. Руками она будто не то отталкивала, не то привлекала къ себ кого-то невидимаго. Владиміръ Константиновичъ нагнулся къ ней и ласково погладилъ по голов.

‘Катюша милая, не надо, не надо. Слышишь, не надо’,— шепталъ онъ, какъ бы приказывая

Судорога еще сильне дергала все тло. На мгновеніе Катя приподнялась даже, глаза широко раскрылись, потемнвшія губы что-то шептали, но словъ не было слышно изъ-за крпко стиснутыхъ зубовъ. Вдругъ одно слово тихо, но явственно, произнесла она: ‘Алеша’, и снова забилась. Алеша стоялъ въ ногахъ и смотрлъ, испытывая тотъ же ужасъ, что полчаса назадъ, въ саду управляющаго. Новымъ, незнакомымъ и вмст близкимъ какимъ-то казалось ему это посинвшее лицо, закрытыя, будто въ страстномъ томленіи, глаза, запекшіяся губы, шептавшія его имя. Владиміръ Константиновичъ всталъ на колни и, гладя бившіяся ноги, цлуя извивающіяся руки, говорилъ что-то нжное и вмст повелительное. Алеш казалось, что онъ читалъ не то молитву, не то заклинаніе.

‘Зачмъ вы здсь, этого еще не доставало! Сумасшедшій домъ какой-то’,— гнвно шипла Аглая Михайловна, ураганомъ врываясь въ комнату.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Владиміръ Константиновичъ догналъ Алешу на балкон.

‘Ничего, Катя заснула, теперь ей легче будетъ. А вы идите домой, немножко отдохните. Не волнуйтесь,’ — говорилъ онъ и гладилъ Алешу такъ же нжно и повелительно, какъ минуту назадъ бившуюся Катю. ‘Не волнуйтесь. Съ двочками Катинаго возраста это часто бываетъ. Невидимый женихъ ихъ посщаетъ, какъ сказано гд-то. Идите домой, а потомъ надо будетъ всмъ куда-нибудь подальше отправиться, хоть на таинственное озеро’. Безпощадно жгло солнце. Полдневная застывшая тишина нарушалась только безостановочнымъ заунывнымъ стономъ, несшимся изъ открытыхъ оконъ дома управляющаго. Шатаясь отъ слабости, стараясь убжать отъ этого стона, едва добжалъ Алеша, собирая послднія силы, до дому. Захлопнувъ окно въ своей комнат, спустилъ штору и, обливаясь потомъ, повалился на кровать. Дмитрій Павловичъ позвалъ Алешу обдать.

За столомъ они молчали. Отодвинувъ тарелку, Дмитрій Павловичъ прокашлялся и сказалъ:

‘Я хотлъ съ тобой поговорить, Алексй. Ты плохо смотришь. Такая непріятность сегодня. Потомъ еще съ Екатериной Александровной это случилось. Видишь ли. Я, конечно, понимаю, все это пустяки, но съ другой стороны… Вы оба такъ нервны, это очень вредно и нехорошо. Ты не виноватъ, я тебя не упрекаю, но какъ-нибудь, понимаешь-ли, надо держаться осторожне, хотя, конечно, съ другой стороны…’ Дмитрій Павловичъ запутался и закашлялся. Кухарка подала второе. Сбивчивы и мягки были слова отца, но какъ хлыстомъ по лицу ударяли они Алешу и вмст съ тмъ непривычной безпокойной сладостью наполняли. Онъ то блднлъ, то краснлъ и наконецъ сказалъ громко: ‘Если хотите, папа, я перестану бывать тамъ, но вдь вы сами меня посылали’.

‘Нтъ, зачмъ же совсмъ, только цлый день напрасно торчать, а изрдка… Вида не надо показывать, къ теб такъ мило относятся вс и Аглая Михайловна’, — мямлилъ Дмитрій Павловичъ.

‘Вотъ это что’,— подумалъ Алеша и, странно успокоившись, принялся за курицу съ рисомъ.

Заглушенный, ослабвающій, но непрестанный стонъ боровшейся еще со смертью Оли несся изъ дома управляющаго.

‘Барину и молодому барину велятъ гулять идти’,— сказалъ, влзая прямо въ столовую, кучеръ Кузьма.

‘Хорошо, сейчасъ, мы сейчасъ’,— засуетился Дмитрій Павловичъ.

Алеш была непріятна эта поспшность. ‘Передъ хозяевами лебезитъ’, думалъ онъ и съ преувеличенной медлительностью мылъ руки, одвалъ чистую рубашку.

‘Алеша, я иду. Неловко заставлять себя ждать’,— закричалъ Дмитрій Павловичъ.

‘Хорошо, я сейчасъ’ — отвтилъ Алеша и, разсматривая въ зеркало свое еще больше поблднвшее за сегодняшній день съ кругами подъ глазами лицо, онъ помедлилъ немного, хотя ему уже хотлось скоре бжать и сердце падало и замирало отъ сладкой тревоги.

На террас Аглая Михайловна въ круглой съ огромными полями соломенной шляп энергично складывала ватрушки въ корзину, Соня, тоже въ шляп, пла у рояля въ гостиной, улыбаясь на слова румянаго гимназиста Анатолія Корчагина, сына сосда-помщика. Туся и Муся, барышни Корчагины, чинно разсматривали альбомы за круглымъ столомъ. Самъ Корчагинъ въ свтломъ жилет и срыхъ перчаткахъ, сдой, элегантный, пахнущій пачули, прохаживался въ цвтник съ Маріей Константиновной и, изящно жестикулируя, что-то разсказывалъ ей горячо и почтительно, на что дама въ кружевной накидк, съ маленькимъ китайскимъ лиловымъ зонтикомъ, улыбалась улыбкой королевы, уже отцвтающей, но еще прекрасной.

Изъ липовой аллеи вышли Катя и Владиміръ Константиновичъ. Катя въ голубомъ плать, соломенной шляпк шла, опираясь на руку дяди Володи, который говорилъ ей что-то и улыбался. Катя имла видъ вполн спокойный, равнодушный и даже веселый. Только нкоторая блдность лица, усталая томность въ движеніяхъ и какъ-то необычно темнвшіе глаза напоминали о припадк.

Когда Катя увидла Алешу, будто легкая тнь скользнула по ея лицу, можетъ быть, это былъ лучъ солнца, прорвавшійся сквозь густую еще листву пожелтвшихъ липъ. Но сейчасъ же она успокоилась, и только легкій румянецъ появился на блдныхъ, опавшихъ щекахъ.

Владиміръ Константиновичъ подозвалъ Алешу.

‘Идите, разршите нашъ споръ, Алеша. Это касается и васъ’. Алеша медленно подошелъ.

‘Знаете, мы ршили на святкахъ непремнно поставить ‘Колоколъ’ — заговорилъ Владиміръ Константиновичъ оживленно. ‘Катя настаиваетъ, что вамъ нуженъ блокурый парикъ, а по моему, если васъ только не слишкомъ обкорнаетъ инспекторъ, вамъ прекрасно остаться такимъ, какимъ вы есть’. ‘Нтъ, нтъ’,— слегка даже дрожащимъ голосомъ перебила Катя,— ‘нтъ, нтъ. Онъ долженъ быть блокурый, съ голубыми глазами, блдный, какъ рыцарь Грааля, святой и вмст гршный’.

‘Катечка, ты размечталась слишкомъ. Вотъ что значитъ читать историческіе романы въ ‘Нив’, — посмиваясь сказалъ Владиміръ Константиновичъ.

‘Ну ушли, ушли’ — съ балкона закричала, хлопая въ ладоши, Аглая Михайловна, собирая разбредшихся гостей.

Было еще жарко. Компанія разбилась на нсколько партій, длинно растянувшись по желтому полю. Алеша шелъ съ Катей и Владиміромъ Константиновичемъ. Почти всю длинную дорогу не^уставая разсказывалъ Башиловъ о недавнемъ своемъ путешествіи въ Италію, о зимнихъ планахъ, о петербургскихъ знакомыхъ, разсказывалъ весело, громко, стараясь, видимо, занять молодыхъ людей, которые шли молча, не обращаясь другъ къ другу ни словами, ни взглядами.

Подошли къ рощ, березовой, чистой, печальной. Катя сла отдохнуть на пенекъ. Веселая ватага, состоящая изъ Сони, Анатолія, барышень Корчагиныхъ, дтей, со смхомъ и гамомъ догнала ихъ.

‘Алеша, вамъ водить’,— запятнавъ его, закричала Соня.Вс бросились вразсыпную, и волей-неволей Алеша былъ принужденъ бжать за ними.

Проводивъ глазами мелькавшую въ кустахъ красную Алешину рубашку, Катя тихо спросила:

‘Дядя Володя, вы влюблены въ кого нибудь?’

‘Что ты, Катенька, разв мы играемъ въ фанты и теб досталась роль исповдника? Впрочемъ, увы, я думаю, мои исторіи, несмотря на малую поучительность, извстны всегда всмъ’,— отвтилъ Владиміръ Константиновичъ, улыбаясь.

‘Вы можете говорить объ этомъ смясь. Это такъ страшно,’ — вздрогнувъ, будто отъ какой-то мысли, сказала Катя.

‘Да, это страшно и таинственно’,— серьезно заговорилъ Владиміръ Константиновичъ. ‘Теб еще рано думать объ этомъ. А потомъ ты узнаешь, что можно улыбаться, быть счастливе всхъ на свт и черезъ минуту убить себя, и все изъ-за любви’.

‘Почему же такъ страшно?’ — прошептала Катя тоскливо.

‘Не нужно думать, главное не надо думать. Все придетъ, когда будетъ нужно, все будетъ легко и радостно, хотя и страшно. Грхъ и мучительство только въ одномъ, когда Афродита небесная не соединяется съ земной. Когда же любишь человка всего, и улыбку его, и слова, и походку, и мысли, и тло, когда нтъ тягости одного только плотского влеченія и вмст съ тмъ безстрастія про. стой дружбы, тогда все легко и чисто’. Такъ говорилъ Владиміръ Константиновичъ, задумавшись, будто про себя. Катя, затаивъ дыханіе, слушала.

Солнце низко склонилось къ березовой рощ, на опушк которой они сидли, въ кустахъ мелькали рубашки мальчиковъ и красная — Алешина, слышался веселый смхъ. По дорог медленно и торжественно выступали Марія Константиновна подъ руку съ Корчагинымъ и тетя Аглая съ Андроновымъ.

‘Что это я расфилософствовался и совсмъ некстати? Впрочемъ, ты вдь почти взрослая, Катечка, и наврно сама много думала объ этомъ. Да?’ — спросилъ Владиміръ Константиновичъ, выходя изъ своей задумчивости.

‘Да, дядя, думала’,— тихо сказала Катя.

‘Ну вотъ видишь, думать не надо. Еще придетъ все. Но если бы, Катечка, теб было бы что-нибудь очень трудно, приходи ко мн. Многіе говорятъ, что я не умлъ устроить своей жизни. Но, можетъ быть, лучше многихъ устроителей я знаю, какъ радостно, страшно, мучительно и прекрасно жить и любить’.

‘Что, устала, Катечка?’ — спросила безпокойно ‘Марія Константиновна, подходя со своимъ кавалеромъ.

‘Нтъ, жарко только очень. Вотъ выкупаться-бы’, — отвтила Катя, вставая и стараясь улыбнуться.

‘Ну, что же, купайтесь, барышни, въ озер, а мы старички поищемъ грибовъ. Не правда ли, Аглая Михайловна, рыжичковъ въ сметан, хорошо?’ — засмялся

Корчагинъ, придавая словамъ своимъ тонкій, хотя и не совсмъ понятный, видъ двусмысленности.

Аглая Михайловна сурово отвернулась и прошла съ покорнымъ Андроновымъ впередъ, за ними Марія Константиновна съ Корчагинымъ и сзади медленно пошли Катя и дядя Володя.

За густымъ березнякомъ какъ-то вдругъ открылось большое, точно полное блюдечко, озеро. Низкіе лсные берега его заросли осокой и камышами, вода тихо плескалась на желтомъ песк, переливаясь мягкими складками, будто голубой съ розовымъ шелкъ.

Тетя Аглая распаковывала свои корзины. Дти таскали хворостъ для костра.

Дядя Володя легъ въ траву, закинувъ руки за голову, и лежалъ неподвижно.

Барышни собирались купаться. Алеша медленно бродилъ по берегу. Въ задумчивости шелъ онъ по узкой заросшей тропинк: она привела его на маленькій мысъ, здсь Алеша слъ у самой воды и такъ задумался, что не слышалъ ни зовущихъ его голосовъ, ни псенъ, которыя неслись изъ далекаго села, на другомъ берегу озера, только когда сзади хрустнула втка, оглянулся онъ. Рядомъ съ нимъ стоялъ Анатолій Корчагинъ. Былъ онъ немного моложе Алеши, но росле, румяный, блокурый, смазливенькій, всегда улыбающійся. Улыбался онъ и сейчасъ, смотря, прикрывъ ладонью глаза отъ солнца, на желтую отмель.

Алеша взглянулъ на него и опять сталъ смотрть на воду, не сказавъ ни слова. Анатолій тоже молчалъ нсколько минутъ, а потомъ зашепталъ: ‘Посмотрите-ка на нашихъ наядъ,— славныя двчонки!’. Алеша не понялъ его словъ, и приподнялся только посл второго приглашенія:— ‘Смотрите-ка, вотъ, какъ на ладони видно. Здорово!’

Далеко блестла церковь села, по тихой вод доносился благовстъ, псни, а съ отмели, въ нсколькихъ саженяхъ отъ нихъ, смхъ и плесканье.

Въ косыхъ лучахъ низкаго уже солнца въ камышахъ блли тла купающихся барышень. Только одна изъ нихъ вышла изъ-за камышей и стояла, связывая волосы, на песк по колно въ вод.

‘Славная двчонка Катенька. Совсмъ готовая. Линіи-то, линіи-то каковы!’ — захлебываясь шепталъ Анатолій.

‘Какъ вы смете!’,— чувствуя, что холодетъ и обливается потомъ, зашепталъ хрипло Алеша. ‘Какъ вы смете!’.

Анатолій удивленно посмотрлъ на него и съ улыбочкой сказалъ:

‘Что-жъ тутъ смть? Имъ убытка нтъ, а намъ удовольствіе, да и имъ пріятно. Не думайте, нарочно вдь выставляются’.

Совершенно неожиданно для себя Алеша вдругъ размахнулся и звонко ударилъ по румяному, смющемуся лицу Корчагина. Фуражка того упала въ воду, самъ онъ покачнулся и одной ногой сорвался съ берега.

‘За что вы деретесь?’,— плаксиво сказалъ Анатолій и ползъ доставать плавающую фуражку.

‘Погодите, я еще вамъ!’, вдогонку быстро уходящему Алеш грозилъ онъ, стоя въ вод.

Алеша долго бродилъ между кустарниковъ, то выходя къ озеру, то опять забираясь въ чащу. Темнымъ смятеніемъ наполнилась его душа, и съ безысходнымъ отчаяньемъ вспоминалъ эту ужасную минуту, когда въ блеск заходящаго солнца на желтой отмели увидлъ онъ блое Катино тло, и было все ему отвратительно и чуждо: и ясный холодный закатъ за тихимъ озеромъ, и улыбка Анатолія, и звонкій ударъ пощечины, и даже она, неповинная Катя.

Алеша невольно вздрогнулъ, когда совсмъ близко услышалъ голоса, зовущіе его.

‘Алеша, картошка поспла’,— кричалъ Башиловъ и въ ту же минуту вмст съ Катей вышелъ изъ кустовъ.

‘Гд вы пропадали, природный меланхоликъ?’— сказалъ Владиміръ Константиновичъ и, взявъ подъ руку, повелъ съ одной стороны Катю, съ другой — Алешу.

На полянк пылалъ костеръ, высоко поднимался прямой срый дымъ и красные, блдные въ ясныхъ сумеркахъ, языки пламени, за озеромъ узкой холодной полосой догоралъ закатъ между зеленоватымъ прозрачнымъ небомъ и голубоватой тихой водой озера.

Андроновъ сосредоточенно таскалъ пальцами картофелины изъ золы и передавалъ Агла Михайловн, которая терла ихъ салфеткой. Марія Константиновна сидла на бревн у воды, окруженная полулежащими Корчагинымъ, барышнями и дтьми.

Анатолій въ меланхолической поз лежалъ одиноко въ сторон.

Напрасно Корчагинъ сыпалъ тонкими каламбурами и рискованными остротами, напрасно барышни пытались рзвиться и, взявшись за руки, прыгали черезъ костеръ, какъ-то не удался пикникъ, было скучно и напряженно.

‘Сыро какъ. Пора и домой’,— сказала Марія Константиновна, вставая.

Вс съ облегченіемъ стали собираться, быстро уложили корзину, залили костеръ и даже повеселли сразу.

Пошли быстро и дловито, не раздляясь на этотъ разъ отдльными группами.

Туманъ поднимался изъ долинъ, на потемнвшемъ неб, яркія и холодныя, зажигались осеннія звзды.

‘Венера указываетъ намъ путь’ — сказалъ Башиловъ, указывая на зеленую мигающую звзду.

‘Что?’ — вдругъ переспросилъ Алеша, все время молчавшій.

‘Венера — звзда влюбленныхъ’,— съ нкоторой насмшкой повторилъ дядя Володя, оборачиваясь къ Алеш, будто ожидая отвта, но тотъ ничего не отвтилъ. У воротъ Андроновы остановились, думая прощаться.

‘Зайдите чаю выпить съ нами’,— какъ-то неувренно пригласила Марія Константиновна.

‘Зайдите, Дмитрій Павловичъ, пожалуйста, вдь послдній вечеръ’ — неожиданно обратилась къ Андронову Катя, и сама, будто сконфузившись, быстро прошла къ дому.

‘Барышня зоветъ, нельзя отказываться’,— засмялся Корчагинъ.

‘Да я ничего, только не стснили бы’,— мялся Дмитрій Павловичъ.

‘Что вы’,— суховато сказала Марія Констаниновна и повела гостей къ балкону.

Пока накрывали въ столовой, гости толпились въ зал.

‘Соня, спой’,— сказала Катя,— ‘ну, пожалуйста, милая, спой’.

‘Просимъ, просимъ’,— хлопая въ ладоши, закричалъ Корчагинъ.

Алеша вышелъ на балконъ. Темно было, звздно и холодно. Отцвтающіе цвты пахли сильно. Соня опять, какъ вчера, начинала:

‘Мн минуло шестнадцать лтъ’…

Въ освщенной двери балкона стояла въ голубомъ плать Катя, пристально вглядываясь въ темноту.

‘Алеша’, — тихо сказала она и сдлала шагъ.

Алеша пошевелился и издалъ неопредленный звукъ.

‘Вы здсь?’ — спросила Катя и подошла совсмъ близко. Наступило молчаніе.

‘За что вы побили Анатолія?’ — вдругъ произнесла Катя.

‘Откуда вы знаете?’ — съ какимъ-то ужасомъ, вспоминая происшедшее, прошепталъ Алеша.

‘Да я не знаю, Туся что-то разсказывала’.— Катя тоже говорила шопотомъ и будто задыхалась.

‘Туся разсказывала? а я ничего не знала’ — бормотала она.

Катя замолчала и вдругъ, вздрогнувъ, какъ въ судорог, подняла руки, секунду помедлила и обвила ими шею Алеш.

‘Милый Алеша, Алешенька, не могу безъ васъ’,— шептала она и неловко поцловала Алешу пониже глаза.

Алеша не усплъ опомниться, какъ Кати уже не было.

Соня кончала въ зал:

‘Ни слова не сказала я,

За что-жъ ему сердиться?

За что покинулъ онъ меня

И скоро-ль возвратится?’

‘Чай пить’ — рзко крикнула Аглая Михайловна въ самыхъ дверяхъ. ‘А гд Катя’ — подозрительно спросила она Алешу.

‘Я не видлъ’,— сказалъ Алеша и запнулся,— … ‘Екатерины Александровны’.

‘Екатерина Александровна, какъ важно’,— съ язвительностью подхватила Аглая Михайловна и даже сдлала что-то врод книксена.

‘Чай пить, Алексй Дмитріевичъ’.

Какъ въ туман представлялось все Алеш. Корчагинъ занималъ общество, самъ громче всхъ смясь надъ своими остротами. Катя преувеличенно-весело разговаривала съ Анатоліемъ, который обсохъ посл своей ванны и оправился.

Дядя Володя сказалъ:

‘Какой у васъ измученный видъ Алеша, трудный день выпалъ’.

‘Ослабъ молодой человкъ’,— засмялся Корчагинъ.

Алеша не смотрлъ даже на Катю. Только прощаясь, почувствовавъ, какъ дрожала въ его рук холодная Катина рука, поднялъ онъ глаза на нее и неожиданно для себя улыбнулся.

‘Прощайте, завтра увидимся еще’,— сказалъ онъ и не узналъ своего голоса. ‘Завтра увидимся’,— тихо повторила Катя, и блдная улыбка мелькнула на ея губахъ, а щеки покрылись красными пятнами.

Не слушая воркотни отца, Алеша улыбался въ темнот, и было ему сладко и страшно чего-то.

Пока Дмитрій Павловичъ возился съ непослушнымъ ключомъ, Алеша, опершись на перила балкона, смотрлъ на яркія холодныя звзды, и губы сами собой шептали: ‘Милая Катя’, потомъ взглядъ его упалъ на домъ управляющаго. Тамъ было тихо и темно, только въ одномъ окн за спущенной гардиной мелькалъ желтый огонекъ. Алеша понялъ, что это свчи у гроба Оли. ‘Ну, спать, спать’,— сказалъ Дмитрій Павловичъ, и, уже не помня ни Кати, ни всхъ событій длиннаго дня, будто охваченный какимъ-то туманомъ, прошелъ Алеша по темнымъ комнатамъ, осторожно ступая на ципочкахъ, хотя въ дом никого кром него и отца не было.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Было опять, какъ вчера, ясное и солнечное утро, но уже лта оно не напоминало. Бодрой прохладой тянуло съ озера, и еще прозрачне стали дали.

Летали осеннія паутинки, отъ легкаго втра синло озеро.

Алеша проснулся поздно. Рано утромъ, сквозь сонъ, услышалъ онъ пніе, вскочилъ босикомъ, отогнулъ занавску, увидлъ блестящій на солнц блый гробикъ, который быстро пронесли къ экипажу, подъ заунывное пніе священника и дьячка, потомъ легъ опять и заснулъ, ласкаемый снами, странными и сладко волнующими.

Когда Алеша вышелъ на балконъ, было уже около двнадцати. Дмитрій Павловичъ въ высокихъ сапогахъ и срой куртк торопливо кончалъ завтракъ.

‘Вотъ что, Алексй,— сказалъ онъ,— нужно было бы създить, садъ принять у Севастьяныча, а меня экстренно вызываютъ на кручу: порубка тамъ случилась и лсникъ раненъ. Такъ, можетъ быть, ты подешь въ садъ? Дло нехитрое: сосчитай кучи, которыя сложены уже, а полныя яблони клеймомъ отмть, чтобъ ихъ не трогали. Да Севастьянычъ не надуетъ, больше для проформы это нужно. Такъ подешь?’

‘Съ удовольствіемъ, папа. Вотъ только кофе выпью’,— отвтилъ Алеша.

‘Ну, отлично’,— сказалъ Андроновъ и, вскинувъ ружье за плечо, пошелъ садиться въ свой шарабанчикъ.

Какую-то вялость и слабость посл сна чувствовалъ Алеша, слегка кружилась голова.

‘Вотъ книги прислали съ барскаго дома’,— сказала кухарка, подавая кофе.

Алеша лниво раскрылъ газетную бумагу, въ которую были обернуты два тома приложеній къ ‘Нив’. Разсянно перелистывалъ онъ страницы, медленно глотая, какъ лекарство, холодный кофе. Узкій, тонкій голубоватый конвертъ былъ заложенъ въ одной изъ страницъ.

‘Надо будетъ отдать, забыли письмо’ — подумалъ Алеша и отложилъ конвертъ въ сторону, даже не прочитавъ адреса.

‘Баринокъ, а баринокъ’,— изъ сада окликнулъ Алешу Севастьянычъ, маленькій, съ спутанной бородой и веселыми глазами.

‘Баринокъ, ты, вишь, къ намъ на ревизію подешь, такъ тебя двка моя перевезетъ, ты съ ней кучи-то посчитай,а я тмъ часомъ забгу къ Василію Ивановичу, а потомъ разомъ домой, чаемъ съ медомъ тебя угощу. Медъ здоровый въ этомъ году уродился. Ладно, что-ли?’

‘Ладно,’ — засмялся Алеша и стало ему весело и бодро.

‘Погодку-то Богъ далъ, а ужъ осенью несетъ’,— говорилъ Севастьянычъ, спускаясь съ Алешей къ озеру.

‘Лизка!’ — закричалъ онъ пронзительно. ‘Опять съ кавалерами, шельма, гд-нибудь лясы точитъ. Лизка, вези барина’.

Но Лизка не точила лясы, а сидла на корм маленькой лодки, спустивъ ноги въ воду.

‘Я здсь, батюшка’,— сказала она, вставая, отъ чего утлая лодчонка чуть не захлебнула воды.

‘Тише ты поворачивайся, разиня, барина не утопи’, — заворчалъ Севастьянычъ.

‘Зачмъ топить’,— отвтила Лизка и улыбнулась, показывая блые, какъ у хорька, зубы.

Алеша неловко ползъ въ лодку. Севастьянычъ подсаживалъ его.

‘Чего зубы-то скалишь, помогла бы барину’,— закричалъ онъ на смющуюся Лизку.

Та быстро соскочила съ кормы, схватила Алешу подъ руки, почти подняла его на воздухъ и осторожно посадила на единственную лавочку.

‘Какая сильная у тебя дочка’,— нсколько сконфуженно сказалъ Алеша.

‘Ну, съ Богомъ’,— промолвилъ Севастьянычъ и столкнулъ лодку.

Стоя на корм,Лизка ловко работала однимъ весломъ. Желтую юбку ея раздувало втромъ. Рыжіе волосы растрепались, и огромный красный цвтокъ, кокетливо сунутый подъ розовую гребенку, колыхался надъ ея головой, какъ живой. Она не переставала улыбаться, щуря глаза отъ солнца, которое било ей прямо въ лицо.

Какой-то парень крикнулъ съ берега:

‘Ого-го-го, Лизка себ барина везетъ!’

‘А теб завидно?’ — не смущаясь отвтила Лизка и засмялась.

Алеша вдругъ вспомнилъ, что это про нее разсказывалъ вчера Долговъ и покраснлъ.

‘Вотъ вы, баринъ, и зарумянились немножко, а то блдненькій такой, смотрть жалко’,— сказала Лизка, переставъ смяться.

‘Это отъ втра’, — бормоталъ Алеша, еще больше красня.

Она ничего не отвтила, только усмхнулась и еще сильне заработала весломъ.

Желтыя и розовыя деревья яркой каймой окружали синвшее озеро. Солнце холоднымъ осеннимъ блескомъ заливало все: и красныя строенья усадьбы, и далекое село на гор, и прозрачныя рощи. Въ лодк наступило молчаніе.

Алеша изрдка поглядывалъ на свою перевозчицу, но, встрчаясь съ ея веселымъ взглядомъ, смущенно опускалъ глаза. Лизка, стоя на корм, въ желтой раздувающейся юбк, въ розовой кофт, рыжая, вся освщенная солнцемъ, ловко и сильно управляла юркой лодкой, иногда начинала мурлыкать себ подъ носъ псню и, взглядывая на смущеннаго Алешу, усмхалась.

Садъ Севастьяныча, расположенный на полуостров, подходилъ къ самому озеру, стройными рядами стояли веселыя яблони, залитыя солнцемъ. Сладкій запахъ мяты, меда и яблокъ несся еще издалека.

‘Пріхали, баринъ. Сейчасъ причалю’,— сказала Лизка, сильными ударами весла разогнала лодку на отмель, а когда та стала въ нсколькихъ аршинахъ отъ берега, выше колнъ подняла юбку и, соскочивъ въ воду, одной рукой втащила лодку да берегъ.

‘Пожалуйте баринъ’.

Она хотла опять помочь Алеш, но тотъ поспшно, хотя и не совсмъ ловко выскочилъ самъ.

Молча обошли они садъ. Алеша дловито сосчиталъ кучи, важно записывая ихъ въ записную книжку. Чтобы наложить клейма, понадобился варъ. Лизка пошла отыскивать его въ домъ. Алеша снялъ фуражку и слъ подъ яблоню. Ласково обдувало втромъ, тяжелыя втки, полныя румяныхъ плодовъ, низко свшивались, между деревьевъ синло озеро, было тихо и жарко.

Осторожно ступая босыми ногами, подошла Лизка, будто подкрадываясь, Алеша вздрогнулъ.

‘Не нашла кару-то. Придется обождать батюшку, со мной поскучать’, — сказала

Лизка тихо и насмшливо.

‘Что ей нужно?’ — досадливо подумалъ Алеша, глядя на ея круглое, съ легкими веснушками,зеленоватыми прозрачными глазами, красными губами, лукавое и задорное лицо. Стараясь преодолть свое смущеніе, онъ сказалъ громко, дланно-развязнымъ тономъ:

‘Ну, что-жъ, подождемъ. Отчего-жъ вы не сядете, Лиза?’

Она, опустивъ глаза, улыбнулась и сла совсмъ близко отъ Алеши. Онъ помолчалъ нсколько минутъ и опять заговорилъ:

‘Сколько вамъ лтъ-то?’

‘Семнадцатый на исход’.

‘Замужъ пора’,— съ шутливостью старшаго сказалъ Алеша.

‘3ачмъ мн свободу свою рушить-то, жениховъ-то сколько угодно, да мн не къ чему, на свобод-то лучше’.

‘Я думаю, здсь скучно одной, да съ отцомъ?’

‘Не всегда одна, гости прізжаютъ, вотъ вы къ намъ пріхали, а отца-то и нтъ’, — сказала Лизка и громко засмялась.

‘Яблочковъ-бы покушали’.— Она встала на колни, совсмъ почти касаясь Алеши, и тряхнула яблоню. Яблоки посыпались дождемъ.

‘Вотъ это сладкое будетъ’,— выбравъ большое, какъ воскомъ налитое яблоко, сказала Лиза и подала Алеш. Она коснулась его руки своей, нагнулась совсмъ близко, алыя губы ея улыбались. Какое-то непривычное веселье овладвало Алешей, было ему любопытно и чуть-чуть жутко. ,Сладкое?^с — спросила Лизка, нагнувшись къ самому лицу Алешиному. .Сладкое’,— отвтилъ тотъ, чувствуя, что кружится голова, темнетъ въ глазахъ и дрожь охватываетъ тло.

‘Сладкое?’ — повторила Лизка и, нагнувшись еще ниже, шепча: ‘Миленькій мой, хорошенькій’,— цловала, не отрываясь, губы, глаза, шею около полуразстегнутаго ворота рубашки, смялась и обнимала сильными своими руками ослабвшаго Алешу.

Въ послдній разъ мелькнуло въ глазахъ Алешиныхъ синвшее озеро, далекая красная крыша усадьбы, что-то вспомнилось, хотлъ онъ оттолкнуть крпко прижавшуюся къ нему всмъ тломъ Лизу, но вмсто того самъ прижался къ ней еще ближе.

Было жарко и тихо, сладко пахло мятой, медомъ и яблоками.

‘Батюшка детъ. Вотъ попались бы’,— зашептала Лизка, и быстро, какъ кошка, вскочивъ, поправила юбку и сбившіеся волосы.

‘Оправься баринъ, а я побгу самоваръ ставить. Прощай, миленькій, красавчикъ мой. Ужо еще’. Жадными сильными губами она поцловала Алешу и, что-то напвая, побжала къ дому, мелькая между яблонями желтой юбкой и розовой кофтой.

Алеша такъ и остался сидть въ растерзанномъ вид, голова была тяжелая и мутная, во рту пересохло. Машинально взялъ онъ закусанное, поданное давеча Лизкой сладкое яблоко и лниво жевалъ его. Севастьянычъ быстро приближался на своей душегубк и что-то кричалъ привтственно. Алеша всталъ, нашелъ кушакъ, завалившійся въ траву, привелъ себя въ порядокъ и пошелъ къ озеру.

‘Заработались, баринокъ? вишь, вспотлъ даже. Ничего, воздухъ у насъ легкій, пользительный’,— говорилъ ласково Севастьянычъ, привязывая лодку.

‘Ну, теперь идемъ чай пить. Съ устатку, это хорошо’.

Пили чай въ душной свтлой горниц. Севастьянычъ угощалъ медомъ и длинно разсказывалъ что-то. Въ окна блестло солнце и синее озеро между деревьевъ. Яблоки были на стол, кучей въ углу, свшивались въ окно, приготовленныя для сушки лежали на лужк передъ домомъ. Лизка, стуча пятками, прислуживала быстро и скромно и только, выходя въ сни, мурлыкала: ‘Милокъ мой ненаглядненькій, сладкій какъ леденчикъ’. Алеш было стыдно и жарко.

Вару не оказалось и у Севастьяныча.

‘Ахъ, грхъ какой, совсмъ изъ головы вонъ. Ужъ ты, Алексй Дмитріевичъ, прости ради Христа. Придется еще разъ теб къ намъ въ гости пріхать. Пироговъ съ медомъ напечемъ, угостимъ тебя за хлопоты’,— говорилъ онъ Алеш, обрадовавшемуся, что можно хать домой.

‘Да ты погоди, яблочковъ возьми на дорогу, папашеньк свези’, — хлопоталъ Севастьянычъ.

‘Нтъ, нтъ, надо скорй хать’, — твердилъ Алеша и чуть не бгомъ направился къ озеру. Лизка была уже въ лодк и дырявымъ ковшомъ отливала воду.

‘Ну, Лизка, вези барина, а сама на берегъ ни ногой. Я еще съ тобой за старое посчитаюсь, потаскушка поганая’,— напутствовалъ Севастьянычъ сурово.

Поплыли молча. Лизка сосредоточенно работала на корм. Алеша слъ лицомъ къ носу, къ ней спиной. Чмъ ближе подступалъ берегъ съ блой купальней съ красной крышей въ желтыхъ листьяхъ парка, тмъ страшне становилось Алеш и въ первый разъ за сегодняшнее утро вспоминалъ онъ вчерашнее. Падало сердце въ мучительной, безысходной тоск.

‘Хоть бы платочекъ на память мн подарили’,— сказала вдругъ Лизка.

‘Да, да, хорошо, непремнно*,— испуганно забормоталъ Алеша и хотлось броситься въ воду, только бы убжать отъ Лизки.

Помолчавъ еще, уже у самаго берега Лизка сказала тихо: ‘А можетъ еще когда… ужъ какъ бы я васъ любила, миленькій мой!’

Не давъ лодк пристать какъ слдуетъ, Алеша прыгнулъ на берегъ и быстро, не оборачиваясь, пошелъ къ дому.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Дмитрій Павловичъ сумрачно ходилъ по балкону.

‘Теб письмо отъ Екатерины Александровны, кажется, могъ бы хоть не разбрасывать’,— досадливо сказалъ онъ, указывая на голубоватый узкій конвертъ, оставленный Алешей на стол передъ отъздомъ. Не беря еще письма, Алеша нагнулся, и прочитавъ, не сразу понялъ, что было написано этими крупными, по-дтски правильными буквами: ‘Алексю Дмитріевичу Андронову’. Дмитрій Павловичъ сердито вошелъ въ комнаты. Съ какимъ-то страхомъ взялъ письмо Алеша и, пройдя въ свою комнату, долго еще умывался, для чего-то переодлъ чистую рубашку, тщательно причесался, прошелся нсколько разъ по комнат, потомъ быстро подошелъ къ столу и такъ рзко рванулъ конвертъ, что разорвалъ вмст съ нимъ и тонкую голубоватую съ вночкомъ страничку самого письма.

‘Посылаю Вамъ книги, за которыя очень благодарю’. Затмъ нсколько строкъ было зачеркнуто. ‘Я не знаю сама, какъ и когда это случилось, но я люблю Васъ, милый, дорогой Алеша. Вы не знаете, не знаете, а я не могу даже представить, какъ проживу безъ Васъ цлую зиму. Приходите сегодня пораньше’.

Ваша Е. Д.

Отуманенные Алешины глаза, пробжавъ нсколько разъ по этимъ строчкамъ, долго не могли уловить смысла ихъ. Только взглянувъ въ окно на синвшее вдали озеро, на далекій противоположный берегъ, у котораго чернла лодка и въ ней желтымъ и розовымъ пятномъ юбка и кофта узжающей Лизки, понялъ Алеша и записку, и то, что случилось вчера, и то, что сегодня. ‘Какъ же это такъ, какъ же это такъ? Что теперь будетъ?’ — почти вслухъ растерянно бормоталъ Алеша.

‘Алеша!’ — крикнулъ за дверью Дмитрій Павловичъ. ‘Алеша, я иду прощаться. Черезъ полтора часа они узжаютъ. Ты идешь?’ ‘Сейчасъ’,— тихо отвтилъ Алеша,— ‘сейчасъ иду’⁴. Еще разъ взглянулъ на голубоватый листикъ съ вночкомъ, на тонкую подпись ‘Ваша Е. Д.’, потомъ въ окно на озеро, гд лодка была уже почти не видна, и, дрожащими отъ слабости руками взявъ фуражку, Алеша вышелъ изъ комнаты.

На террас подъ руководствомъ Аглаи Михайловны кучера связывали послдніе корзины и чемоданы.

Владиміръ Константиновичъ ходилъ по алле подъ руку съ сестрой и они о чемъ-то озабоченно говорили. Когда Алеша подошелъ, они замолчали.

‘Ахъ, это вы, Алеша, гд же вы пропадали цлый день? Барышни хотли на прощаніе верхомъ покататься, а васъ не было’, — съ какой-то печальной ласковостью глядя на Алешу, говорила Марія Константиновна. ‘Ну, идите къ двочкамъ, помогите имъ букеты связать, он въ цвтник’.

‘А потомъ, Алеша, зайдите ко мн. Я хотлъ вамъ книги французскія оставить’, — сказалъ Башиловъ.

‘Ты съ нимъ поговори помягче. Мн такъ жалко, такъ жалко. Бдныя дти!’— понизивъ голосъ, сказала Марія Константиновна брату и пошла къ дому.

Въ цвтник, у круглой большой опустошенной клумбы, сидли на трав Соня и Катя, разбираясь въ куч срзанныхъ пламенныхъ георгинъ, нжныхъ астръ и другихъ осеннихъ яркихъ цвтовъ. Об он были въ коричневыхъ форменныхъ платьяхъ съ черными передниками, въ гладкихъ прическахъ съ косами, и какими-то незнакомыми, почти чужими показались он Алеш.

Катя испуганно взглянула на Алешу и разсыпала цвты, которые связывала.

‘Катя,ты вс цвты помнешь’,— сказала Соня.

Алеша молча поздоровался.

‘Куда вы запропастились сегодня?’ — спросила Соня, а Катя, низко опустивъ голову, собирала разсыпавшіеся цвты.

‘Папа просилъ меня създить садъ принять у Севастьяныча’,— съ большимъ трудомъ выговорилъ Алеша.

‘Ахъ, Севастьянычъ? это такой маленькій, кудластый, мы у него какъ-то дождь пережидали на паск и чай пили. Помнишь Катя? У него такая дочь рыжая, и Юра за ней принялся ухаживать, помнишь, еще разсказывалъ ей, что онъ князь’,— смясь говорила Соня.

Алеша густо покраснлъ…

‘А вотъ изъ этого я вамъ внокъ сплету’,— собирая остатки цвтовъ, сказала Соня.

‘Барышни, батюшка пришелъ молебенъ служить’,— закричала изъ окна горничная.

Въ полутемномъ зал съ завшенными картинами, съ мебелью въ чехлахъ, горла лампадка передъ образомъ, священникъ прокашливаясь надвалъ ризу, дьячокъ раздувалъ кадило, багряный закатъ билъ въ окна.

Пока въ сумеркахъ нараспвъ читалъ батюшка молитвы и дьячокъ басомъ подпвалъ, размахивая кадиломъ, отъ котораго синимъ сладкимъ туманомъ наполнялась комната, казалось Алеш, что что-то страшное совершается, вспомнилъ онъ утромъ виднный блый гробикъ, который этотъ же священникъ провожалъ, вспомнилъ вчерашнее утро, пылающую Олю, только Катю не вспоминалъ и, увидвъ совсмъ близко ея блдное лицо, тонкую шею съ голубыми жилками въ бломъ кружевномъ воротничк, онъ удивился чему-то.

Катя вздрогнула и подняла глаза на Алешу.

‘Господи, дай, чтобы этого не было’,— какъ въ дтств прошепталъ Алеша и перекрестился, новъ ту же секунду вспомнилъ онъ и другое: и блестящее синее озеро, и далекій благовстъ, и смющагося Анатолія, и блвшія въ кустахъ тла, и какъ яркая молнія мелькнули улыбающіяся губы, рыжія растрепанныя волосы.

‘Господи’, такъ громко прошепталъ Алеша, что вс оглянулись на него, а Аглая Михайловна сердито заговорила на уху Андронову.

Молебенъ кончился. Владиміръ Константиновичъ взялъ Алешу подъ руку.

‘Пройдемте ко мн на минутку’,— сказалъ онъ.

Алеша не узналъ милой привычной комнаты дяди Володи. Со стола и полокъ все было убрано, ящики комода раскрыты, мебель сдвинута, въ мрачныхъ сумеркахъ все это имло видъ чужой и враждебный. За озеромъ погасала холодная заря.

Башиловъ закурилъ папиросу и прошелся по комнат.

‘Вотъ разорено наше убжище’,— сказалъ онъ. ‘Я вамъ нсколько книгъ оставляю, Алеша. Вы хотли заниматься французскимъ, а мн не нужны пока, на Рождеств съ нашими пришлете’.

‘А разв вы сами не прідете?’ — съ безпокойствомъ спросилъ Алеша, будто только сейчасъ понявъ близость разлуки, близость окончанія этого радостнаго лта.

‘Я никогда не знаю, что со мной будетъ черезъ часъ, а не только черезъ полгода. Вдь это такъ еще далеко’.

‘Да, далеко’,— уныло повторилъ Алеша.

Владиміръ Константиновичъ помолчалъ, прошелся по комнат и, остановившись, вдругъ заговорилъ: ‘Вы знаете, вчера вечеромъ у Кати опять былъ припадокъ. Я знаю, какъ непріятно и безполезно вмшиваться въ чужія дла, но вдь вы врите, что я люблю и васъ и Катю. Мн хотлось бы, чтобы вамъ было легко и радостно. Я хотлъ, какъ вашъ другъ, какъ близкій Кат, посовтоваться съ вами, какъ бы успокоить Катю. Вдь это ужасно!’

‘Ужасно, ужасно’,— съ тоской прошепталъ Алеша. И опять мелькнули алыя губы, рыжія волосы, блое тло на желтомъ песк, и онъ не понималъ ужъ, гд Катя, гд Лиза.

‘Вдь вы тоже любите ее?’ — откуда-то издалека доносился голосъ Башилова. ‘Любите ее, правда?»

‘Не знаю, не знаю ничего’,— задыхаясь отъ слезъ, бормоталъ Алеша. ‘Я ничего не знаю, не понимаю’.

‘Ну, успокойтесь, не надо такъ. Бдный мальчикъ! Измучились вы. Не надо, все будетъ хорошо. Милый Алеша не надо’, — ласково и повелительно говорилъ Владиміръ Константиновичъ и нжно гладилъ Алешу. Въ дверь постучали.

‘Чай пожалуйте кушать. Лошадей сейчасъ подаютъ’,— сказала горничная.

‘Ну, не надо больше, Алеша, успокойтесь’,— еще разъ повторилъ Башиловъ и, какъ больного, осторожно повелъ Алешу по темной лстниц внизъ.

‘Ахъ, да, книги-то я и позабылъ’, — сказалъ Башиловъ, входя въ залу. ‘Сейчасъ принесу’.

И онъ легкими, быстрыми шагами побжалъ по лстниц.

Зала освщалась одной свчей у рояля. Катя нагнувшись въ углу у этажерки разбирала какія-то тетради. Алеша не сразу замтилъ ее.

Увидвъ Алешу, она нсколько секундъ продолжала разбирать тетради, потомъ, безпомощно опустивъ руки, прошептала: ‘Алеша!’ Алеша вздрогнулъ.

‘Алеша, я не могу больше. Сейчасъ мы удемъ. Такъ долго не увидимся. Не забудьте меня, Алеша милый’.

‘Нтъ, нтъ’, — бормоталъ тотъ, почти съ ужасомъ глядя на эту тоненькую двочку въ коричневомъ плать и черномъ фартук.

‘Алеша, я готова для васъ все, все, что хотите. Вс эти длинные дни въ разлук я буду думать только о васъ, милый Алеша’.

Она протянула къ нему руки и сдлала шагъ. Алеша отступилъ.

‘Нтъ, нтъ, не надо’, — задыхаясь бормоталъ онъ.

Башиловъ быстро вошелъ въ комнату и весело заговорилъ: ‘Вотъ и книги. А ты роль свою не забыла уложить, Катя? Смотрите, Алеша, учите и вы свою. Съ двухъ репетицій поставимъ. Я художника знакомаго привезу, онъ намъ декораціи напишетъ’.

‘Катя! Поди-ка сюда, что я нашла!’ — закричала Соня изъ далекой комнаты. Катя медленно, не глядя, на Алешу, вышла.

‘Ну, Алеша, будьте мужчиной. Пріободритесь’,— сказалъ Владиміръ Константиновичъ.

‘Чай пить, чай пить скоре. На поздъ опоздаемъ’,— громыхала Аглая Михайловна въ столовой. ‘Кучера, забирайте вещи!’

Пользуясь суматохой, Алеша отыскалъ свою фуражку и, крпко прижимая книги, вышелъ изъ дому. У воротъ уже стояли экипажи и верховой съ смолянымъ факеломъ гарцовалъ на пригорк.

Медленно шелъ Алеша вдоль озера. Поднимался блый туманъ надъ водой, и въ открытыя ворота скотнаго двора была видна полная желтая луна, подымающаяся изъ-за конюшень между голыхъ унылыхъ ветелъ.

Читайте также: