Пассивная оборона
Пассивная оборона
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
Пассивная оборона, Коровин Константин Алексеевич, Год: 1938
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Коровин К.А. ‘То было давно… там… в России…’: Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
Кн. 2. Рассказы (1936-1939), Шаляпин: Встречи и совместная жизнь, Неопубликованное, Письма
М.: Русский путь, 2010.
Марья Петровна Остоушкина после обедни зашла к своей приятельнице, Пелагее Васильевне Утюговой. Обе они были москвички и вместе кончили гимназию.
Марья Петровна жаловалась на мужа:
— Что только у нас делается, дорогая. Такая паника в квартире. Борис Абрамович всех напугал. И откуда деньги взялись? Тысячу кило сахару купил! Полну комнату набил. А в середке сахара место себе оставил, сомье поставил посредине. Бомбы когда полетят, говорит, сахар и не пропустит. А мой Илья Семеныч ему во всем верит. Постель поставил посреди комнаты, на постель навалил комод, все белье высыпал из ящиков, раскидал. На комод сверху — ванну жестяную. Окна все черной бумагой заклеил. Мокрые одеяла на двери повесил. А потолок голубой краской раскрасили. Тьма такая в комнате, клеем пахнет, дышать нельзя. В рот ничего не возьмешь. Что делается, что делается!.. А в третьей комнате у нас Гребенщиков мешки таскает — с мукой, крупой, сухарями, запасы делает…
— Ну что же, голубушка,— говорит Пелагея Васильевна. — Это умные люди. А мой Владимир Федорович ни о чем не заботится. Пьет красное вино без передышки. Анжу сухое выдумал. Бутылки домой натаскал. Сердится, говорит: ‘Не учи меня, я химию-то проходил, меня газы не возьмут, плевать я на газы хотел!’ Окна не завешивает, а вид у нас и правда из окон хороший — в парк окна выходят и Эйфелева башня видна. Что говорить, нет, милая, у вас умно поступают. А мой знать ничего не хочет, говорит, войны никакой не будет. Обедами занят в своем обществе, пельмени покупает и ночью домой приходит. Газету по утрам, когда проснется, поглядит минуту, бросит и скажет: ‘Все не то’. В тунике сидит. Давай кофе — и туда рюмку коньяку с утра льет. Серьезный человек, только беспечный. Когда замуж за него выходила, то у меня был другой жених, атташе был где-то. Так он про меня сказал, что я за утюга замуж вышла. Он его ‘утюгом’ звал. Вот что, милая, я к вам поеду — хоть посмотреть, что люди делают. ‘Я,— говорит,— дипломатический корпус прошел’. У него в голове все другое.
И обе подруги приехали к Марье Петровне смотреть, как проводится пассивная оборона своими средствами, по совету Бориса Абрамыча.
Квартира Марьи Петровны помещалась в третьем этаже большого дома. Позвонили.
Отворила дверь старушка, которую звали Валенька. Марья Петровна спросила:
— Валенька, дома ли Илья Семеныч?
— Дома,— кротко ответила Валенька и всплакнула.
В квартире было темно. Марья Петровна зажгла электричество. В коридоре пахло клеем, валялись куски бумаги, лежали большие малярные кисти, беспорядок.
Когда же вошли в комнату к Марье Петровне и зажгли электричество, то увидели невероятное сооружение, окна заклеены черной бумагой, постель — посреди комнаты. И пятнами высыхающий потолок, выкрашенный бледно-синей краской.
— Господи, что же это?— вскрикнула Марья Петровна. — Зачем потолок-то синей краской красить?
— А затем, сударыня,— раздался голос Ильи Семеныча из-под постели,— что, может быть, целый год вам не придется высунуть голову за окошко, чтобы взглянуть на небо, на свет Божий. А высунете голову, бомбовоз вас по голове бомбой — жиг! А здесь будете отсиживаться, посматривать на потолок — все-таки вроде неба. Душа-то ведь требует тоже пищи духовной. Без неба не проживешь.
— Илья Семеныч,— сказала Пелагея Васильевна,— неужто уж так и выйти будет нельзя? Ну, пусть бы к портнихе или на рынок?
— Эх вы, ну какие рынки! Какие, сударыня, рынки в Мадриде? А ведь вот уж год сидят так.
— Да что же вы-то, дорогой, залезли под кровать? Ведь ничего еще нет.
— ‘Нет! Нет!’ Каждую минуту может быть. Нужно убежище устроить! Бомба пробьет потолок вот здесь, около, пробьет пол, летит ниже — ничего. А вот здесь, надо мной, прямо попадет в ванну, пробьет ванну, мраморную доску на комоде… А в комоде — крепости.
— Да что вы, Илья Семеныч, что с вами!— вскрикнула жена. — Какие крепости?
— Купчие крепости, сударыня, купчие. От усадьбы, от имений. И портреты всех знакомых, родственников. Бумага толстая, пергаменты. Вот их-то, пожалуй, бомба и не прошибет, застрянет, голубушка. А потом, в нижних ящиках, письма ваши ко мне, когда вы девицей переписывались со мной. Их три ящика, всё любовные письма — ах, и жизнь была в России!.. Нет, у меня все рассчитано. Щели заклеены — газ не проникнет. Сода запасена. Кстати, ее от изжоги принимаю. Все предусмотрено, не беспокойтесь.
— Уж, по-моему, лучше умереть, чем так жить,— сказала жена.
— Да-с, а вы забыли, как в Мариуполе три недели в погребе сидели? А потом двенадцать верст на животе под тальником ползли, при большевиках? Забыли? Тогда жить хотелось? А у нас и есть нечего было. А теперь Гребенщиков запас на полгода делает. Рис, пшенная крупа, сухари, сухой компот. А вы все недовольны.
— Так лучше бы уехать куда-нибудь, подальше от города, в деревню,— сказала кротко супруга.
— Ну нет-с. Борис Абрамыч в Библии прочел: ‘Не выходи из осажденного города’. Надо чувство иметь. Я чувствую и во сне видел, что будто я вышел и только подумал — зайду-ка в кафе, выпью кальвадосу, вдруг слышу: ‘трах!’ — и чувствую, что я сразу — вдребезги. И по воздуху полетел. Нельзя сказать, что состояние приятное… Вы, женщины, вообще знать ничего не хотите, а потом жалуетесь.
— Господи,— сказала Пелагея Васильевна,— как бы мне уговорить Владимира Федоровича изоляцию сделать. А у него вино на уме. ‘Анжу,— говорит,— сухое — прекрасное средство против газов’. А я пить не могу — у меня печень. И потом — невралгия…
В комнату вошел Гребенщиков, поздоровался с дамами и спросил:
— А где же Илья Семенович?
— Убежище устраиваю,— послышался из-под кровати голос Ильи Семеновича.
— Неплохо устроились, только все зря. Войны никакой не будет. Я чувствую. А во-вторых, мой фокстерьер Бобик — веселый и все с мячиком прыгает, сует мне в руку — играй с ним. Собаки знают вперед. В России, помню, при большевиках все собаки убежали и не шли к хозяевам на зов. Были несчастные, скучные. Они чувствовали ужас смуты, да-с. Войны не будет.
— Здравствуйте,— сказал, входя, Борис Абрамович и держа в руках газету. — А где Илья Семеныч?
— Я здесь,— ответил Остоушкин.
— Вылезайте, мир подписан…
Остоушкин как-то странно охнул и стал выбираться из-под кровати. Ванна зашаталась и вдруг рухнула наземь. Марья Петровна закричала:
— Что же это, мои новые туфли! Как глупо! Илья Семеныч, это просто безобразие — каблук отскочил! Что вы наделали? Голубушка, подумайте, туфли-то я только купила, сто пятьдесят франков, подумайте!..
Пассивная оборона — Впервые: Возрождение. 1938. 7 октября. Печатается по газетному тексту.
сомье — мягкая, широкая кушетка.
Анжу сухое — розовое полусухое французское вино.