Александр Хамадан.
Партизаны
Александр Хамадан.
Партизаны
* * *
* * *
Цин повел карательный отряд…
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
——————————————————-
Партизаны, Хамадан Александр Моисеевич, Год: 1939
Время на прочтение: 14 минут(ы)
День угасал. Солнце уходило за сопки, и косые тени падали на землю. От реки и леса, окаймлявшего левый берег, тянуло мягкой прохладой. Отряд полковника Сонобэ преследовал отступавших партизан. Рассыпавшись цепью, солдаты шли коротким, быстрым шагом. За ними катились станковые пулеметы. Пулеметчики тащили их на длинных кожаных ремнях. Люди шли с опущенными головами, равнодушные, словно их не волновала близость неуловимого противника. Тонкие жесткие ленты ремней жгли плечи. Пулеметчики время от времени останавливались, глубоко и порывисто дыша. Цепь продолжала двигаться вперед.
Начальник пулеметной команды хрипло говорил:
— Вперед! Скорее вперед!
И пулеметчики, повинуясь, бежали за цепью, прыгая с кочки на кочку. Вскоре цепь остановилась. Недалеко, в нескольких сотнях шагов, залег противник. Тихая команда:
— Ложись!
Капитан Ягуци внимательно осматривал местность, пытаясь определить численность противника. Он передал свой бинокль поручику Накамура. Ягуци поднял руку к близоруким глазам, посмотрел на часы и сказал:
— Надо торопиться, иначе стемнеет, и они уйдут в сопки. Поручик, нужно отрезать им путь. Идите на левый фланг и гоните их в мою сторону. Я заставлю их отступить к лесу, а там они встретятся с отрядом полковника.
Поручик поправил пенсне и растерянно взглянул в лицо капитану. Он хотел что-то сказать, но промолчал. Тишину изредка нарушали выстрелы. Меткий огонь партизан заставил и капитана Ягуци опуститься на корточки.
Поручик Накамура слыл в полку доблестным офицером. Появляясь в городе, он выпячивал щуплую, узкую грудь, небрежно, двумя пальцами, придерживая эфес волочащейся по земле сабли. Полный величественного презрения, он всегда смотрел поверх голов прохожих. Солдаты в полку посмеивались за его спиной и дали ему обидное прозвище: ‘Худосочная цапля’.
Слушая приказ командира, Накамура ругал себя за то, что не придумал во-время предлога для отлучки. А теперь нужно торчать здесь, под дулами партизанских ружей! Поручику стало жарко, потом холодно и опять жарко. ‘Идите на левый фланг и гоните их в мою сторону…’ доносились до него, будто издалека, последние слова командира.
— Господин поручик, поторопитесь выполнить мой приказ! — громко произнес капитан Ягуци.
Накамура, сидя на корточках, козырнул командиру, повторил приказание и пошел на левый фланг. Чувствуя на себе взгляды начальника и солдат, он шел прямо, напряженно, расправив узкие, худые плечи. Сабля, глухо звякая, отскакивала от земли и била его по ногам. Солдаты в цепи провожали поручика насмешливыми взглядами и вполголоса обменивались замечаниями по его адресу.
Тоскливо прозвучал одинокий выстрел. Пуля просвистела недалеко от поручика. Накамура упал на колени, боязливо оглянулся, потрогал голову, грудь и, убедившись, что жив и невредим, присел на корточки. Дрожащими руками поправив пенсне, он пополз дальше на четвереньках, ни разу не взглянув на солдат. А те, следя за ним, давились смехом, забывая об опасности.
На краю фланга Накамура встретил лейтенант Оцуки.
— Господин поручик, вы ранены? — взволнованно спросил он. — Не двигайтесь, я прикажу сейчас же перевязать вам рану.
Накамура поблагодарил и присел на корточки.
— Я не ранен. Лейтенант, поручаю вам вывести солдат вперед и отрезать этих бандитов от сопок. Быстрее гоните их на капитана Ягуци. Надо кончать до темноты. Э… э… пришлите сюда моего ординарца. Ну, идите.
Левый фланг отряда рванулся вперед и без единого выстрела занял новые позиции, отрезав партизан от сопок.
Партизаны редким огнем задерживали перебежки японских солдат. Не хватало патронов: на каждое ружье их было только пять-шесть штук. И на восемьдесят бойцов приходилось пятьдесят старых разнокалиберных ружей. Люди лежали безмолвно, следя за каждым движением японского отряда. Путь в сопки был отрезан. Но если бы этот путь даже был свободным, он привел бы к неминуемой гибели: открытое поле отделяло партизан от сопок. Японские пулеметы стерегли выжженную солнцем равнину.
Командир отряда, крестьянский парень Сун, укрылся за холмом и пристально, не мигая, смотрел на движение японской цепи. Кольцо сужалось.
Командир Сун и его бойцы уже второй день ничего не ели, за два дня им ни на секунду не удалось сомкнуть глаз. Ненависть к захватчикам сделала вчерашних крестьян бесстрашными и неутомимыми бойцами. Они не боялись смерти. Задерживая дыхание, они тщательно целились в головы японцев. Они стреляли только по верной мишени, экономя патроны.
Лицо Суна стало серым от усталости и напряжения. Он прекрасно понимал, что происходит. Японцы не оставили партизанам никаких лазеек. Открыта только одна дорога — через гладкое поле, в лес, к реке. Но и там японцы. Сун напряженно думал, у него быстро возникали планы. Но, трезво оценив обстановку, он убедился в их несбыточности. Сун вспомнил своего друга Чжао Шан-чжи, вожака народной армии. ‘Чжао нашел бы выход из положения!’ подумал он.
— Нет, не нашел бы, — сам себе ответил Сун. — Единственный выход — смерть. Смерть, которая втридорога обойдется врагу. Уничтожить, истребить как можно больше врагов и с честью погибнуть! Умереть так, чтобы наша гибель подняла новые массы на борьбу с кровавыми поработителями!..
До партизан донеслась непонятная команда японского офицера. Японцы выкатили пулеметы и установили их перед своей цепью. Партизаны оживились. Так же экономно, так же тщательно, как и раньше, они начали обстреливать пулеметную прислугу.
Сун сполз с холма и приказал прекратить стрельбу. Партизаны замолкли.
— Братья! — заговорил он. — Враг окружил нас. И нам уже нет спасенья. У нас нет пулеметов и патронов. Смерть поймала и стережет нас. Братья! Мы окружены врагами, они не дадут нам пощады. Вся наша страна, вся Манчжурия, весь народ изнывает от японского гнета. Братья, сейчас мы погибнем. Бейтесь до последнего вздоха. Пусть погибнем, но им дорого обойдутся наши жизни. Братья! Я, ваш командир Сун, поведу вас в последнюю атаку.
Взгляд Суна загорелся непреклонной решимостью. Он замолк на мгновение и оглядел партизан. Они попрежнему лежали неподвижно и смотрели на Суна. Они слушали последний приказ своего боевого командира. На их лицах не было страха.
— Братья! — продолжал Сун. — И среди нас могут быть слабые, которые, быть может, думают, что японцы их пощадят. Позволим этим людям уйти. Мы не трусливы — партизаны не могут быть трусами. Но и среди смелых бывают люди, которые цепляются за жизнь. Японцы никого не щадят. Одни будут уничтожены раньше, другие позже. Народ никогда не забудет нас. Братья, слабые духом, оставьте нас до последней атаки!
Над холмом, за которым укрылись партизаны, засвистели пули. Партизаны лежали молча, не поднимая голов. Японцы выпустили еще одну пулеметную очередь. Седой партизан подполз к Суну и громко сказал:
— Среди нас нет предателей и трусов. Никто не уйдет отсюда. Братья, пусть командир ведет нас в последнюю атаку! Враги нас не пощадят, но и мы их не помилуем. Разве они пощадили моих сыновей, дочерей, старуху? Они сожгли деревню вместе о людьми…
Голос сорвался, старик закашлялся, посинел. Он схватил комок земли, положил его в рот и начал жевать, словно это была не жесткая, опаленная солнцем земля, а кусочек нежного мяса. Лицо его посветлело. Он стал на колени. Партизаны смотрели на старика, как зачарованные. Его ярость наполняла их сердца, зажигала кровь. Глаза старика были полны слез. Они катились по его худым серым щекам крупными прозрачными зернами. Он улыбался, широко раскрывая большой рот, на губах и языке темнела земля. Он плакал и смеялся, этот отчаянный боец, навеки потерявший свою семью, и товарищи по борьбе не сводили с него глаз. Старик вытянул худые длинные руки с огромными черными кулаками крестьянина. Он судорожно сжимал и разжимал пальцы, точно душил кого-то.
Партизаны заговорили сразу. Среди восьмидесяти не нашлось ни одного труса, ни одного предателя. Четырнадцатилетний мальчик Цин, смелый разведчик, сказал:
— Я не уйду ни за что!
Сун взглянул на Цина и вспомнил, как однажды отряд подобрал этого мальчика — оборванного, голодного — в деревне, сожженной японцами. Цин случайно спасся от расправы. Сун вспомнил и подвиг маленького Цина: он завел японский отряд к партизанам, в лагерь Чжао Шан-чжи.
Это было поздней весной. Японский карательный отряд, преследуя партизан, заблудился в сопках. Японцы нигде не находили выхода. На третий день бесплодных поисков они встретили грязного, исхудалого китайского мальчугана.
Офицер на ломаном китайском языке приказал ему вывести их на правильную дорогу, обещал ему много денег, одежду, пищу. И офицер обещал застрелить его, если он обманет японцев. Мальчик молча кивнул головой и повел карательный отряд за собой.
Он шел уверенно и спокойно, ел рисовые лепешки, которые ему дал офицер, и вел отряд по едва заметным тропкам. Сопки раскрывались перед ним, как перед волшебником. Наевшись, мальчик тихо запел. Он пел грустную китайскую песенку. Он пел все громче и громче. Офицеру послышался шелест в кустах, что-то молниеносно мелькнуло. Он запретил мальчику петь и настороженно оглядел холмы, уплывавшие в вечерние сумерки.
— Скоро ли ты выведешь нас на дорогу, маленький негодяй? — нетерпеливо спросил он мальчика.
— О! Скоро, очень скоро, большой начальник, — улыбаясь, ответил мальчик и повел отряд дальше в сопки.
Все совершилось внезапно…
Партизаны обрушились на японцев, как стремительный горный поток. Японцы не успели даже сообразить, что произошло.
…Через час партизаны с песнями покидали место жаркой схватки. Тяжело нагруженные новым оружием и дорогими трофеями, возбужденные успехом, они уходили в глубь сопок, в свою родную стихию, знакомую им, как жизнь, как труд. Рядом с вожаком партизан, с неуловимым и бесстрашным Чжао Шан-чжи, шел мальчик Цин. Они шли обнявшись, словно отец с любимым сыном. Мальчик что-то оживленно рассказывал и смеялся…
Сун ласково посмотрел на мальчика, поманил его к сере и громко, чтобы слышал весь отряд, сказал:
— Ты один должен вырваться отсюда. Ты должен пробраться к Чжао Шан-чжи, рассказать ему все и привести его сюда. Пусть наша смерть будет отомщена. Когда мы бросимся на японцев, ползи в сопки. Во время боя они не заметят тебя.
Цин отрицательно покачал головой.
— Я хочу быть с вами до конца.
— Ты должен уйти! — закричал старик.
Все партизаны одобрили решение Суна. Мальчик нехотя подчинился и отполз на край холма.
Вновь застрекотали японские пулеметы, совсем близко, и, словно перекликаясь, застрочили другие, тоже японские. Сун вытащил маузер из деревянной кобуры. Седой партизан отбросил ненужное теперь ружье и вытащил из-за пояса самодельный крестьянский нож, длинный, широкий. Сун встал во весь рост, и за ним встали все партизаны. Пулеметы на мгновение смолкли. Японцы были уже не далее двадцати шагов. Сун скатился с холма, за ним рванулись партизаны. Пулеметы вновь застрекотали…
Поручик Накамура, укрывшись за маленьким холмиком, наблюдал за своим отрядом. Редкие выстрелы партизан не могли угрожать ему. Рядом лежал ординарец с большим полевым биноклем. Накамура изредка что-то бормотал.
— Как ты думаешь, мы ничем но рискуем? — спросил он вдруг.
— Самое удобное и безопасное место, господин поручик, — ответил ординарец.
Пулеметы замолкли. Перестали стрелять и партизаны.
Японские солдаты, два дня преследовавшие партизан, измученные, лежали на земле. В передовой цепочке было двенадцать солдат. Они залегли у самого холма, где были партизаны.
— Хорошо сейчас дома, в деревне! — тихо сказал один.
Правофланговый так же тихо ответил:
— Надоело здесь. Говорили, что будем иметь дело с армией, а ведь это всё простые крестьяне. Они ненавидят нас.
— Видал, где залег поручик? — спросил первый. — Там его и снарядами не достанешь. А нас подсунули к самой волчьей пасти.
— Кикуци, скажи-ка, если нас убьют здесь, родители получат пособие? — спросил один солдат другого.
— Дурак! Получат на поминки. Если бы ты был поручик, твоя семья получила бы неплохую пенсию, старики твои жили бы да поживали, да водку попивали. А родителям солдата дадут только на поминки, не больше.
Правофланговый чихнул и больше не поднимал головы. Кикуци злобно засмеялся и добавил:
— Полковник сказал как-то, что если всем солдатским семьям постоянно давать пособие, наша империя скоро станет нищей. Он еще сказал, что солдат сражается и умирает не за пособие для семьи, а за императора и за честь империи. Понимаешь? И не чихай, пожалуйста, лейтенант ползет.
Солдаты, уткнувшись в землю, замолкли.
— Почему не стреляете? — обратился лейтенант к правофланговому.
Тот закашлялся, покраснел и сказал:
— Не в кого стрелять, господин лейтенант. Они даже носа не показывают.
— Все равно, их надо запугать, чтобы сдались. Мы сейчас пойдем в атаку. Будьте настоящими солдатами императора, не позорьте наш полк. Вы меня знаете — застрелю, если отступите.
Лейтенант отправился обратно. Не успел оп проползти несколько шагов, как с холма, словно град камней, обрушились партизаны. В воздухе носились дикие вопли, стоны раненых, сухой треск пулеметов. Сун прыгнул на лейтенанта Оцуки, придавил его к земле и выстрелил ему в затылок. Оцуки вздрогнул и вытянулся, худой и длинный. Седой партизан упал на землю со вспоротым животом. В своих объятиях он держал унтера Ясима. Старик задушил его своими железными руками.
Партизаны не отступали. Даже раненные, они подползали к японцам, хватали их за ноги, валили на землю, Пушили, рвали одежду.
Японцы дрогнули под этим неистовым натиском и отступили, но сейчас же к ним подоспела помощь. В тыл партизанам ударил отряд капитана Ягуци. Рукопашный бой продолжался еще долго. Партизаны дрались исступленно, до последнего вздоха. У холма трупы японцев и китайцев валялись вместе.
Победа японцев была куплена дорого: у них погибло больше пятидесяти человек.
Поручик Накамура из-за своего прикрытия видел все. Ужас сковал его. Он вцепился в плечо ординарца и не выпускал его до конца схватки. Только увидев капитана Ягуци, суетившегося с револьвером в руке возле холма, Накамура выполз из своего убежища, незаметно приблизился и упал на тела убитых. Так он пролежал несколько минут, затем застонал, приподнялся и сел. Он застонал громче, ощупывая свою голову. Увидев поручика, Ягуци направился к нему.
Накамура встал и, пошатываясь, пошел навстречу капитану.
— И на этот раз невредим! — болезненно улыбаясь, сказал он.
— Поручик, вы были в самой гуще сражения, а ведь они дрались, как звери. Вас бережет само небо, если вы действительно невредимы.
— Я думаю, они оглушили меня прикладом. Но я успел прикончить двух бандитов.
— Ваш подвиг, несомненно, будет отмечен. Вы повели солдат в бой и держали себя, как подобает самураю.
Накамура расцвел. Отряхнув, мундир, он оправил пояс и саблю, будто жестокое сражение было для него самым обычным делом, потом равнодушно взглянул на трупы.
Сигнальный рожок известил о приближении отряда полковника Сонобэ. Маленький грузный полковник катился на коротких толстых ногах, словно бочонок. За ним семенили штабные офицеры, а чуть дальше свободным шагом двигался отряд. Ягуци и Накамура заторопились навстречу полковнику. Рапортовал Ягуци. И пока он говорил, Накамура стоял рядом, прямой, с выпяченной грудью.
— Семьдесят девять бандитов убито в ожесточенном рукопашном бою, ни один не ушел. Вверенный мне отряд понес тяжелые потери, на поле брани осталось пятьдесят доблестных воинов императора. Они погибли, храня честь и завоевывая новую славу для императорской армии… Должен отметить геройское поведение всего отряда, особенно поручика Накамура, бесстрашно сражавшегося в самой гуще бандитов.
— Поздравляю с отличной победой. Представлю отряд к награде, в том числе вас, капитан Ягуци, и вас, поручик Накамура.
Полковник пожал им руки.
— Надо составить донесение в штаб дивизии и отправить с каким-нибудь офицером.
— Разрешите мне, господин полковник! — попросил Накамура.
— Ну что ж, поручик, поезжайте утром пораньше. Между прочим, господа, командование дивизии не склонно верить бумажным донесениям. Оно требует, так сказать, вещественных доказательств. Никак не придумаю, что им послать.
— Разрешите предложить, господин полковник!
Сонобэ кивнул головой.
— Можно собрать все оружие бандитов и отправить в штаб вместе с донесением, — сказал капитан Ягуци.
— Оружие — не доказательство. В каждой деревне его можно собрать.
— Позвольте мне, господин полковник, предложить выход, — сказал Накамура. — Я предлагаю отрубить всем бандитам головы и представить их в штаб как самое убедительное доказательство.
— Блестящая идея, поручик! — вскричал полковник. — Вы не только воин, но и человек оригинальных идей. Капитан, прикажите солдатам исполнить предложение поручика.
Накамура чувствовал себя великолепно. Он представлен к награде. Его посылают в штаб с донесением. Он приедет туда как герой сражения и привезет боевые трофеи — головы бандитов. В газетах будет описан его подвиг…
Солдаты неохотно выполняли приказ капитана. Усталые, измученные двухдневным походом и жестоким сражением, озлобленные, они не торопились. Офицерам пришлось показать пример… Головы сваливали в огромные мешки. Только поздней ночью солдатам удалось прилечь. В дальнем углу лагеря слышался тихий шопот:
— Кикуци, Кикуци! Спишь?
— Нет, — ответил Кикуци.
— Я думаю, небо отомстит нам за надругательство над мертвыми. Нельзя было этого делать, — прошептал Ногуци. — Это принесет нам несчастье. Вот увидишь. Иноскэ убит, Накара убит, весельчак Кици убит. В нашем взводе убито шестеро. За что они погибли? Кикуци! Скажи, за что мы погибнем?
Ногуци замолчал. Он перевернулся, лег на живот, приподнял голову, вглядываясь в черную бездну ночи. Потом проговорил:
— Я тебе еще вот что скажу: я не хочу больше воевать.
Солдат умолк. Он лежал неподвижно, словно уснул тяжелым, мертвым сном. Кикуци долго ворочался, потом придвинулся к Ногуци вплотную и зашептал ему на ухо…
Ранним утром из лагеря двинулся небольшой отряд во главе с поручиком Накамура. Две подводы везли мешки с трофеями. Накамура быстро шел впереди отряда, смешной и напыщенный, преисполненный сознанием важности поручения. Отряд двигался к ближайшей станции. Район был беспокойный, и потому солдаты шли с винтовками наперевес. К полудню впереди показалось небольшое здание станции. Накамура заторопился, вызвал начальника станции, приказал подать паровоз и платформу. На платформу взвалили мешки. Накамура показалось, что никто не понимает значения его экспедиции, и он велел высыпать головы из мешков. Головы покатились по платформе, как арбузы. ‘Это полезно, — подумал Накамура, — для острастки населения. Пусть все видят, как мы поступаем с бандитами’.
Накамура представил себе прибытие в Харбин, атаку репортеров, щелканье фотоаппаратов, рукоплескания японских резидентов. Он позаботился о встрече, послав друзьям подробную телеграмму.
Встреча, как и ожидал Накамура, была пышной. Сотни японцев, выстроившись на перроне, приветственно помахивали флажками. Целый рой репортеров и фотографов осаждал поручика и платформу Друзья пожимали Накамура руки, похлопывали его по плечу, называли героем, вестником победы. Всю дорогу к штабу они кричали: ‘Банзай! Банзай!’ [банзай — по-японски — ура].
Отряд Накамура разместился на двух грузовиках. На одном — солдаты и поручик, на другом — головы. Перед штабом солдаты и поручик спрыгнули с грузовика. На улицу вышел командир дивизии. Накамура подхватил саблю и заторопился ему навстречу. Солдаты, выстроившись у грузовиков, взяли на-караул. Накамура, вытянувшись, рапортовал генералу. Генерал равнодушно слушал, но когда Накамура визгливо доложил, что военные трофеи в виде отрезанных партизанских голов доставлены с поля сражения в количестве семидесяти девяти штук как вещественное доказательство, генерал оживился. Он удивленно повел бровью и направился к автомобилям. Поручик забежал вперед, изгибаясь и оглядываясь, подскочил к грузовику и угодливо откинул заднюю стенку.
На генерала, на толпу, на солдат смотрели мертвые головы партизан. Серые лица, открытые закатившиеся глаза, измазанные в крови щеки, лбы, носы, высунутые опухшие языки.
Генерал засмеялся и, обращаясь к поручику, просипел:
— Э… Сонобэ все такой же шутник!
Накамура нашел момент наиболее благоприятным и позволил себе, подобострастно улыбаясь, заметить:
— Это мое предложение. Идея отрезать головы возникла у меня.
— Э. великолепно, поручик, великолепно!.. Истребление непокорных — долг японских офицеров.
Вечером полупьяный Накамура лежал на толстых цыновках в чайном домике. Его окружали собутыльники и гейши [гейши — профессиональные певицы и танцовщицы в чайных домиках Японии]. Он без умолку рассказывал им о последнем сражении:
— Никакого выхода у нас не было. Мы должны были победить или умереть. Я повел солдат в атаку. Завязался горячий бой. Вокруг меня громоздились горы трупов. Я и мои солдаты дрались, не щадя себя. Я бросался в самые опасные места, рубил, стрелял…
Цин вполз в лагерь Чжао Шан-чжи на животе. Израненные, опухшие ноги уже не могли нести его тело. Он долго бродил в сопках, выискивая лагерь. Он шел быстро, временами бежал. Всю ночь он не останавливался на отдых — только бы скорее найти Чжао и рассказать ему все.
Слушая Цина, Чжао все ниже опускал голову. Цин рассказывал торопливо и подробно.
Лагерь снялся в несколько минут. Три тысячи партизан были разбиты на три колонны. Получив приказ, они быстро скрывались в сопках, торопясь на выручку к друзьям. В пути Чжао Шан-чжи узнал страшную новость. Путевой сторож, видевший платформу, на которой лежали отрубленные головы, прибежал рассказать об этом партизанам. Чжао застонал и присел на корточки. Партизаны засыпали сторожа вопросами, и он поведал им о страшной судьбе отряда Суна. Войны сжимали оружие, потрясали им в воздухе и посылали японцам проклятия. Ярость душила людей… Мужественные бойцы плакали, не стыдясь своих слез.
К полудню колонны Чжао окружили район, в котором находился отряд полковника Сонобэ. Чжао готовился нанести японцам удар поздно ночью, чтобы застать противника врасплох и не позволить ему пустить в ход военную технику. Он удерживал своих бойцов, рвавшихся в бой.
— Братья, они не уйдут! Они навсегда останутся здесь. Ночью мы возьмем их в кольцо и задушим.
И партизаны ждали. Они нетерпеливо выползали на гребни сопок и смотрели вдаль, туда, где в наступавшей темноте редкими огоньками обозначался японский лагерь.
В большой палатке штаба полка собрались офицеры. Пришел и полковник Сонобэ. Потирая руки, он устроился на самом удобном месте, которое уступил ему капитан Ягуци. Беседа, прерванная появлением полковника, возобновилась.
— Я думаю, если позволит господин полковник, — продолжал замолчавший было Ягуци, — что наши операции в этом районе закончены. Вчера мы, несомненно, истребили шайку Чжао Шан-чжи. Я всегда считал, что у него имеется всего несколько десятков человек.
— Вы убеждены, что это был Чжао Шан-чжи? — спросил полковник.
— Только эти головорезы могут так драться. И заметьте, господин полковник: главарь был худой и высокий. Нам так и описывали Чжао Шан-чжи. Здесь больше делать нечего. Хорошо бы вернуться в Харбин, отдохнуть. Да и солдаты устали. Ведь уже третий месяц мы в походе…
— Завтра утром я жду поручика Накамура из Харбина, — прервал его Сонобэ, — Он, очевидно, привезет новые приказы из штаба. Быть может, нам действительно дадут небольшой отдых. Но сегодня я хотел бы поговорить с вами о других делах, господа. Мне известно, что у некоторых солдат появились нехорошие настроения, в частности, в вашей роте, капитан Ягуци. Есть сведения о том, что солдаты не желают воевать. Правда, таких очень мало — два-три. Я обращаю на это внимание офицеров. Час назад, — вам это еще неизвестно, капитан, — рядовой вашей роты Кикуци повесился в лесу. Он оставил солдатам записку. Вот она. Я прочту.
Полковник помолчал и посмотрел на офицеров маленькими злобными глазами, заплывшими жирком.
— Он пишет: ‘Я не хочу больше воевать. Солдаты, вы убиваете неповинных! Мы ведем в Манчжурии войну против беззащитного населения. Солдаты, вы все знаете меня: я — Кикуци из деревни Оно, уезда Кива, префектуры Нарасино, рядовой второго взвода третьей роты. Я протестую против этой хищническом воины, которой не кочет наш народ. Товарищи солдаты, бросайте оружие, требуйте отправки домой, на родину! Своим поступком я хочу обратить ваше внимание на недостойную войну, которую наша армия ведет против беззащитного народа’.
Сонобэ кончил читать. В палатке воцарилась глубокая тишина. Ягуци побледнел.
— Господа офицеры, — продолжал полковник, — эту записку нашли у рядового Ногуци. Он читал ее солдатам третьей роты. И когда его схватили, он заявил, что вполне разделяет взгляды Кикуци. Я приказал расстрелять рядового Ногуци. Предупреждаю офицеров, что за малейшее ослабление дисциплины буду предавать их военному суду. Каждого солдата с такими опасными мыслями надо расстреливать на глазах у остальных.
Офицеры расходились из штабной палатки молча и суетливо…
С трех сторон массами надвигались партизаны на японский лагерь. Бесшумно, на животах и на коленях, двигались бойцы в густой темноте. Они ранили руки, ноги и лица о кустарник и острые камни. Впереди отряды разведчиков снимали японских часовых.
И сразу, словно бурная река прорвала плотину, партизаны ворвались в японский лагерь. Неистовый рев и разрывы гранат наполнили воздух. Партизанские гранатометчики рвались к центру лагеря. Застигнутые врасплох японцы отчаянно защищались. Пулеметная рота открыла бешеный огонь. Но партизаны все прибывали и прибывали. Они вырастали из темноты ночи, страшные и яростные, Они были всюду, окружая и уничтожая японцев. Зазывая об опасности, они бросались под пулеметные струи. Раненные, они подползали к пулеметчикам, хватали их за горло, валили на землю и душили.
Сражение закончилось только к утру. Весь лагерь был в руках партизан. Не ушел ни один враг.
Чжао Шан-чжи, боевой вожак партизанских колонн, лежал на носилках, принесенных из лагерного лазарета. Он был ранен. Превозмогая боль, он отдавал приказы, улыбался бойцам. Партизаны подсчитывали боевые трофеи — орудия, пулеметы, винтовки, гранаты. Чжао Шан-чжн довольно улыбался. Рана заживет, и он опять пойдет во главе своей бесстрашной армии навстречу суровым боям.
Расталкивая бойцов, к носилкам подошел командир разведывательного отряда с залитым кровью узелком б руке. Переведя дыхание, он доложил командиру:
— Мы обнаружили японский взвод, который обстрелял нас. Он возвращался со станции. Это, очевидно, и есть тот отряд, который отвез головы партизан в Харбин. Я должен был принять бой, и мы уничтожили отряд. Долго искали офицера, наконец нашли. Он целовал мне ноги, хватал за руки, давал деньги, просил пощады Я отрубил ему голову. Вот она!
И разведчик, развернув узелок, высоко поднял отрубленную голову. Застывшие губы скривились в жалкой гримасе. Открытые глаза еще горели диким страхом. Это был единственный раз, когда самурай Накамура видел манчжурских партизан так близко…
Источник текста: Гнев. Рассказы [о борьбе китайского народа с японскими захватчиками] [Для ст. возраста] / Ал. Хамадан, Рис. Р. Гершаник. — Москва —Ленинград: Детиздат, 1939 (Москва). — 200 с., 11 вкл. л. ил., 20 см.