Партии дурного тона
Партии дурного тона
Партии дурного тона, Розанов Василий Васильевич, Год: 1908
Время на прочтение: 4 минут(ы)
В. В. Розанов
Есть неопределенное и очень сильное выражение, пожалуй, самое сильное в отрицательном смысле, — ‘дурной тон’, ‘человек дурного тона’, ‘люди дурного тона’. Не составляя никакого юридического понятия и не содержа никакого судебного обвинения, термин этот, будучи приложен к кому-нибудь, говорит о совершенной непорядочности того, к кому он приложен, вследствие чего людям тяжело водиться с ним и они всячески желают уклониться от общения с ним. Прилагается он к людям судебно неуязвимым, формально неуязвимым. Но известно, что под суд попадают иногда люди невинные и неопытные, по случаю и несчастию. Вот отчего с обвиненным по суду человеком общество не всегда прерывает общение. Судебное обвинение не всегда нравственно марает. Но ‘люди дурного тона’ безусловно и во всех вызывают к себе отвращение как люди, которые все марают собою, к чему ни прикоснутся. Оттого как мимо грязи проходят подобравшись, так и мимо таких людей невозможно проходить, не принимая всех гигиенических мер.
Мы в свое время отдавали должное крайним левым партиям в Г. Думе, отмечая их наивность и недостаток в них образовательного ценза, но указывая на искупающую чистоту характеров. Так мы говорили о трудовиках в первой Думе и по поводу речей Церетели и о социал-демократах. Мы были уверены, что этот юный студент, кажется, из недоучившихся, говорит от всей души, и хоть и говорит наивный вздор, не зная России и русской истории и вообще не зная ни о чем, что происходит во вселенной, и только начитанный в социал-демократических брошюрках. Говоря и определяя так, мы откидываем деловое значение его речей и вообще левых речей в Г. Думе, не трогая нисколько нравственного достоинства говорившего. И это было не только внешним отношением, но и внутренним.
Но и для крайних настала ночь. Она настала не в том, что они политически разбиты и разбежались по своим норам, не в том, что их речей никто в Думе не слушает, и там же они получают себе те резкие и прямые заявления, ответы и клички, какие, бывало, сыпали сами и тогда не находили возражений. Нет, не в этом их падение. Политически разбитые партии нередко возвращались с торжеством, и общество поворачивалось к ним с вниманием и уважением, если в то же время в годины отвергнутости они умели сохранить в себе нравственное достоинство. Но для наших крайних, кажется, не настанет второго утра. За время краткого торжества своего они выказали не одно политическое убожество, с чем можно было бы еще мириться, но и такие душевные качества, которые решительно непереносимы для всякого свежего ощущения. Что показали они кроме беспредельной зависти неимущих к имущим, кроме всяческого недоброжелательства всего расстроенного и беспорядочного ко всему устроенному и упорядоченному? Это зовется ‘русской анархией’, которая не имеет ничего общего с ‘анархиею’ таких людей, как Э. Реклю и кн. Кропоткин, а родственное разве анархии Вяземской лавры. Мы говорим это не без данных, потому что те ‘экспроприации’, какие были совершены в ломбардах, винных лавках и, наконец, в мелочных лавочках, показали всей России и Европе, под каким углом надо рассматривать наших максималистов. В революции не Русь, искалеченная и несчастная, вставала на ноги. Это были лихие люди, отбившиеся от отца с матерью, которые в годину несчастья родного дома бросились на него, чтобы растащить его по бревну, а что останется — сжечь. Стоит вспомнить радость об ‘иллюминациях’ и недвусмысленный призыв жечь далее, жечь больше, достаточно вспомнить лозунг: ‘Берите вклады из сберегательных касс и требуйте золотом’, с очевидным расчетом разорить государственную казну, да кстати миллионы беднейших вкладчиков, — все тружеников, живущих личным трудом, — и для всякого станет очевидным, что люди эти налетели на Россию не в целях спасения, а в целях все пустить на ветер, на слом и разор. Теперь, когда палка больно ударила по этим господам, они пошли в ‘культурную работу’ и дорабатывают ее в ‘лигах любви’, ‘лови момент’ и ‘огарков’. Никто не оспорит, что это те же инстинкты, те же люди, те же поползновения, то же общее, одно движение. Начали с пожара. Потом пограбили. Кончают соблазном и развращением гимназисток.
Эти господа, втершись в Г. Думу и под защитою ‘неприкосновенности депутата’ начавшие государственно-уголовный заговор, т. е. самое депутатство свое обратившие в ложь, обман и личину, показали, что они так же мало церемонятся и с всемирною порядочностью, требующею ‘не лги’, как мало церемонились и с всемирным законом собственности: ‘не кради, не разбойничай’. Мы здесь менее имеем в виду самый заговор, чем ложь, к которой осмелились прибегнуть депутаты. Ибо по существу вещей депутат есть лицо, исключающее всякую мысль об обмане, о лжи. Тогда что же от него останется и что вообще останется от Думы, от парламента, конституционализма? Сор, копоть, негодяйство. Этот случай принятия на себя депутатства как личины внес позор не политический, а нравственный в первый же шаг молодого русского конституционализма. Это невозможно забыть. Левым нашим не простят этого не консерваторы и националисты, а именно друзья русской свободы: ибо ‘не лги’ — это космополитическая заповедь и условие вообще порядочных отношений в целом мире.
Весь этот дурной тон так и дохнул на печать из ‘Современного Слова’ по поводу двух последних речей в Г. Думе г. Гучкова. Газетка и ябедничает, и трусит, и льстит. Целует ручку и за спиною ругает. Газетке нет дела ни до флота, ни до армии, ни до России. Осуществляя ‘классовую борьбу’, она видит в солдатах только ‘взятых в плен’ на три года пролетариев, в матросах — переодетых из блуз в куртки пролетариев же, и в самом русском народе — пролетариев и пролетариев. Упуская все, что этот думский оратор сказал об армии, все, о чем болит и не может не болеть всякая русская душа, упуская угрозу миллиардных расходов, которые и нужно сделать и нельзя сделать, и всю эту безвыходность положения России, — ‘классовая газетка’ только визжит от удовольствия, что оратор ‘уязвил’, не замечая невыразимого своего убожества, невыразимой смрадности всего этого тона, от которого на версту разит лакейской. Ну, господа, разъясните же ‘закулисную сторону’ смелости г. Гучкова, если вы что-нибудь о ней знаете или слышали? Ему никак не могут дать ордена или дать высокого назначения, так как критика его коснулась того, откуда дается все это? Так, может быть, за будущую смелость ему обещал авансом пэрство английский король? Не скромничайте, друзья, поделитесь вашими сведениями.
Впервые опубликовано: ‘Новое время’. 1908. 4 июня. N 11575.
Оригинал здесь: http://dugward.ru/library/rozanov/rozanov_partii_durnogo_tona.html.