ПАРКЪ ЛИЛИ.
(Къ исторіи любовныхъ увлеченій Гете).
Петръ Вейнбергъ.
‘Сверный Встникъ’, No 11, 1890
Парк Лили, Вейнберг Петр Исаевич, Год: 1890
Время на прочтение: 13 минут(ы)
Ни у одного поэта, за исключеніемъ разв Байрона, любовь къ женщинамъ не играла такой выдающейся роли, какую играла она въ жизни Гете, но, замтимъ кстати, между нимъ и Байрономъ есть въ одномъ отношеніи существенное отличіе. Для Байрона, который принципіально ставилъ женщину очень высоко, она, во все продолженіе его жизни (кром любви къ Мери Чевортъ и отчасти связи съ маркизою Гвиччіоли), служила только какъ удовлетвореніе грубой чувственности, и онъ, считавшій обезчещеніе двушки самымъ гнуснымъ дломъ и ни разу не позволившій себ совершить такой проступокъ, проводилъ весьма значительную часть времени въ кругу женщинъ съ очень двусмысленною репутаціею, даже просто публичныхъ, чмъ, вроятно, и должны мы объяснить его презрніе къ большинству женскаго пола — презрніе, доказательства котораго находимъ во многихъ его письмахъ, фактахъ жизни и т. п. ‘Подобно Наполеону,— говорилъ уже въ 1826 г. Байронъ Медвину,— я никогда не придавалъ никакого серьезнаго значенія женщинамъ, и это мнніе составлено мною не опрометчиво: оно есть результатъ печальнаго опыта. Правда, что въ моихъ поэмахъ я превозношу этотъ полъ, и мое воображеніе всегда любило приближать женщинъ къ идеалу прекраснаго, но я всегда изображалъ ихъ, какъ живописецъ, или ваятель,— такими, какими он должны-бы быть….’ Въ натур Гете физическая страстность тоже составляла одну изъ существеннйшихъ сторонъ, но его біографія не представляетъ ни одного примра такихъ связей, какими обильна жизнь Байрона, и вс его привязанности къ женщинамъ — привязанности чистыя, поэтическія въ томъ смысл, въ какомъ понималъ Гете поэтическій идеалъ вообще, сохранявшія, если могу такъ выразиться, тотъ античный элементъ чистоты и красоты, который господствовалъ у Гете надо всмъ, даже въ самые сильные фазисы ‘бури’ и ‘натиска’ и давалъ ему возможность удерживаться на нравственной въ жизни и эстетической въ искусств высот въ тхъ случаяхъ, когда другіе, попадавшіе въ такое-же положеніе, безвозвратно погибали…. Но при такомъ характер его привязанностей он, въ силу его необычайной поэтической воспріимчивости и впечатлительности, во первыхъ, проходили, уступая мсто новымъ, также быстро, какъ появлялись, и во вторыхъ, за все время своего существованія совершенно безраздльно овладвали нашимъ поэтомъ, до тхъ поръ, пока лирическій моментъ, какимъ слдуетъ, признавать каждое изъ подобныхъ увлеченій Гете — проходилъ, и та объективность воззрнія на жизнь, въ которой такъ часто и, въ большинств случаевъ такъ близоруко, обвиняли великаго художника, приравнивая ее къ равнодушному, холодному, даже безсердечному эгоизму, смняла субъективное отношеніе къ жизни, также совершенно естественное въ такомъ именно поэт, какимъ былъ Гете. Собственное ‘я’ побдоносно выплывало изъ бурныхъ волнъ временнаго наводненія — и выплывало не такъ, какъ выходило оттуда-же великое, непобдимое, титаническое я Байрона, т. е. не съ криками мрачнаго отчаянія и безпощаднаго проклятія, а тоже непобдимое, тоже великое, тоже титаническое, но въ яркомъ сіяніи лучезарнаго свта и окруженное чисто олимпійскимъ спокойствіемъ….
Для исторіи литературы любовныя увлеченія Гете суть отнюдь не факты чисто вншняго свойства, которые только для полноты должны заносить на свои страницы біографы-писатели, у Гете эти привязанности, за весьма незначительными исключеніями, знаменуютъ собою моменты въ его внутреннемъ развитіи, и затмъ, весьма важны он въ томъ отношеніи, что въ нихъ находилъ себ примненіе общій принципъ творчества Гете, обусловливавшійся его внутреннею потребностью,— именно, освобожденіе себя отъ той или другой формы душевнаго гнета, душевной болзни поэтической исповдью, посл которой онъ снова чувствовалъ себя здоровымъ и сильнымъ. Такъ былъ въ значительной степени написанъ ‘Гецъ фонъ-Берлихингенъ’, такъ особенно былъ написанъ ‘Вертеръ’, такъ создалось и огромное число лирическихъ стихотвореній, между которыми чуть-ли не самое обширное мсто занимаютъ ‘Lieder’, почти вс тсно связанныя съ многочисленными эпизодами его любви. Если справедливо, что не будь въ любви Данте къ Беатриче чисто-реальнаго элемента рядомъ съ остальными, не появились-бы на свтъ т страницы въ ‘Vita Nuova’, которыя, помимо всякаго другого значенія этого произведенія, длаютъ его удивительно художественною автобіографіею на совершенно реальной почв — то, принимая въ соображеніе извстное правило Гете, что всякое стихотвореніе должно быть пережито, ‘erlebt’, представляется гораздо боле несомнннымъ, что вс вышеупомянутыя ‘Lieder’, эти въ полномъ смысл слова жемчужины лирической поэзіи, остались-бы ненаписанными, если-бы поэтъ не прошелъ собственнымъ опытомъ сквозь рядъ сердечныхъ привязанностей и увлеченій. Въ такой сильной степени, такъ тсно соединены эти послднія съ огромнымъ количествомъ стихотвореній Гете, что по стихотвореніямъ этимъ, имя какъ-бы texte en regard, или коментаріемъ фактическихъ данныхъ, можно возсоздать не только внутреннюю, но и вншнюю жизнь поэта въ этой сфер любви (попытка къ чему и сдлана профессоромъ Шереромъ въ его статьяхъ ‘Uber die Anordnung Goete’scher Schriften’, напечатанныхъ въ 3, 4 и 5 томахъ »Goethe-Jahrbuch’).
Сердечныя связи Гете обнимаютъ все пространство его долголтней жизни, ибо онъ въ первый разъ полюбилъ (Гретхенъ) четырнадцати лтъ отъ роду, а въ послдній (Ульрику фонъ Левецовъ) — когда ему пошелъ уже семьдесятъ пятый годъ,— и въ этотъ послдній разъ, замчу кстати, полюбилъ съ такимъ юношескимъ пыломъ, который едва не довелъ его до вторичной женитьбы и подъ обаяніемъ котораго онъ, почти восьмидесятилтній старикъ, могъ еще обращаться къ своей возлюбленной съ такими напримръ — опять ‘пережитыми’, а не ‘сочиненными’ стихами:
Da hattest lngst rair’s angethan,
Doch jetzt gewahr ich neues Leben.
Ein ssser Mund blickt uns gar freundlich an,
Wenn er uns einen Kuss gegeben’.
Между этими двумя ‘полюсами’ — Гретхенъ и Ульрикою — проходитъ цлая галлерея, въ которой такіе крупные образы, какъ дочь зезенгеймскаго пастора, Фредерика Бріонъ, несомннно давшая поэту многія черты его Фаустовской Маргариты, Шарлотта Буффъ, увковченная въ ‘Вертер’ образомъ Лотты, Шарлотта фонъ Штейнъ… Въ этой-же галлере на очень видномъ мст стоитъ та Елисавета Шенманъ — преимущественно извстная подъ именемъ ‘Лили’ — любовью къ которой вызвано, со многими другими стихотвореніями, помщенное ниже — ‘Паркъ Лили’.
Исторію этой любви самъ Гте разсказалъ въ своей автобіографіи ‘Wahrheit und Dichtung’, дополненіемъ къ этому разсказу (къ которому, какъ и вообще къ этой автобіографіи, написанной уже Гте — старикомъ, надо относиться осторожно съ фактическое? стороны) и во многихъ случаяхъ исправленіемъ его, новымъ освщеніемъ, служатъ письма поэта, написанныя въ самомъ разгар увлеченія его этою двушкой къ графин Штольбергъ, оганн Фальмеръ и др. и письма самой Лили, а также различныя, появившіяся уже въ поздйшее время, изслдованія.
Въ автобіографіи (доступной всякому изъ нашихъ читателей, такъ какъ она существуетъ и въ русскомъ перевод, помщенномъ въ собраніи сочиненій Гете, изд. Гербеля) этотъ любопытный эпизодъ проходитъ предъ нами со всми его подробностями и въ послдовательномъ его развитіи, но въ томъ, какъ увидимъ, своеобразномъ освщеніи, которое составляетъ, вообще, отличительную сторону этихъ автобіографическихъ записокъ Гте, и которое представляется совершенно естественнымъ, если принять въ соображеніе, что восьмидесятилтній старикъ писалъ впечатлнія своихъ молодыхъ лтъ, и что этотъ старикъ былъ поэтъ Гете. Будущій женихъ Лили встрчаетъ ее, двушку богатаго и знатнаго круга, въ дом ея матери, и его пріятно поражаютъ ея очень красивое лицо, ея манера держать себя, въ которой ‘проглядывало1 что-то дтское’, ‘легкость и непринужденность’ въ движеніяхъ ея тла. Ей въ это время шестнадцатый годъ, ему около двадцати пяти, п. онъ усплъ уже пройти сквозь четыре любовныя исторіи, послдняя изъ которыхъ (любовь къ Шарлотт Буффъ) кончилась очень недавно. ‘Я могъ замтить по всему, что она мною интересовалась — разсказываетъ Гте — а потому и самъ старался ей понравиться, тмъ боле, что предметъ стоилъ такой заботы’. И вотъ между ними завязывается знакомство, ‘общающее, повидимому, свтлыя и разумныя отношенія, а не слпую и безцльную страсть’,— отъ знакомства-же быстрый переходъ къ любви, скоро совершенно овладвающей нашимъ поэтомъ и находящей откликъ и въ сердц двушки: ‘ни я не могъ жить безъ нея, ни она безъ меня…’ Они устраиваютъ себ долгія, но платоническія свиданія, они переживаютъ ‘то состояніе, о которомъ сказано: я сплю, но сердце мое бодрствуетъ’,— но одновременно съ ростомъ этой привязанности положеніе Гете начинаетъ ‘казаться ему несравненно боле важнымъ, чмъ было въ дйствительности, и мысль о неизбжности скораго ршенія преслдуетъ его все сильне и сильне, въ виду того, что столь открытыя взаимныя между ними отношенія не могли боле продолжаться, не породивъ злословія’,, онъ серьезно безпокоится, потому что, ‘давъ себ разъ навсегда общаніе никогда не завязывать боле непрочныхъ втряныхъ отношеній, онъ видитъ, что почти готовъ опять сдлать то же самое, безъ всякой надежды на счастливый исходъ’… Затруднительность и неопредленность этого положенія скоро, однако, разршаются: черезъ посредство одной дамы устраивается обрученіе двухъ влюбленныхъ къ неудовольствію отца Гете, который видлъ въ знатной, избалованной, привыкшей къ роскоши Лили неподходящую себ невстку, къ неудовольствію и родственниковъ невсты, признающихъ эту партію — хотя Гете и сынъ зажиточнаго и почтеннаго бюргера — недостаточно приличною для молодой франкфуртской аристократки… Молодая чета, особенно нашъ поэтъ — наверху блаженства, но къ нему въ область поэзіи скоро начинаютъ входить прозаическія и довольно тревожныя соображенія, обусловливаемыя разницею въ житейской обстановк жениха и невсты, перспективою входа Лиди, посл замужества, въ домъ, гд матеріальныя условія будутъ совсмъ иныя, чмъ т, въ которыхъ она жила до этихъ поръ. ‘Еслибъ, разсуждаетъ молодой Гете, моя возлюбленная захотла жить и впредь сообразно своимъ прежнимъ вкусамъ и привычкамъ, то въ новомъ своемъ дом не нашла-бы она для этого ни средствъ, ни помщенія….’ Правда, разсчитываетъ онъ, не возлагая видно, большихъ надеждъ на занятіе литературой, можно найти себ ‘и почетное, и выгодное’ мсто въ какомъ-нибудь изъ многочисленныхъ франкфуртскихъ ‘агентствъ и резидентствъ’, но вдь это еще только надежда, да и въ какихъ размрахъ она осуществится?…
Въ это время прізжаетъ въ Франкфуртъ графъ Штольбергъ и приглашаетъ его отправиться съ нимъ въ Швейцарію. Онъ е съ восторгомъ’ соглашается, потому что — такое даетъ намъ онъ объясненіе — ‘ему хотлось испытать, насколько на него подйствуетъ разлука съ Лили’, къ этому присоединяются еще настоятельные совты отца, которому весьма желательно разлучить двухъ влюбленныхъ, въ надежд, что эта временная разлука поведетъ за собой и окончательную. Невст Гете ‘объявляетъ о своемъ ршеніи лишь полунамеками, и узжаетъ безъ особеннаго прощанія’. Во время путешествія онъ видится въ Эммендинген со своею сестрою (всегда имвшею на него большое вліяніе), и та, все въ силу вышеприведенныхъ матеріальныхъ соображеній, ‘не только требуетъ ршительнымъ образомъ, но даже просто приказываетъ, чтобъ онъ покинулъ Лили’. Поэтъ колеблется, но, сознается онъ намъ, ‘убдить и разуврить успла сестра его во многомъ’, и онъ узжаетъ дальше ‘въ довольно загадочномъ расположеніи духа’. Память о милой двушк не оставляетъ его во время путешествія, любовь его находитъ себ проявленіе въ нсколькихъ стихотвореніяхъ, сердцемъ влечетъ его домой, хотя разсудокъ шепчетъ иное, и вотъ, немедленно по возвращеніи, дло быстро начинаетъ идти къ разрыву. Онъ узнаетъ, что ‘ее почти убдили во время его отсутствія въ необходимости съ нимъ разойтись’, между ними ‘появляется какая-то странная рознь’, возникаетъ ‘преотвратительное состояніе, очень напоминавшее пытку, которую переносилъ Гадесъ’, отъ своихъ ‘доброжелателей’ онъ получаетъ свднія, что ‘Лили измнилась съ той минуты, какъ ей были объяснены препятствія, мшавшія этому браку’, что ‘т надежды, которыя онъ боле всего лелялъ въ грядущемъ, совсмъ не нравились ей и не подходили къ ея идеалу жизни’,— вс обстоятельства, однимъ словомъ, ‘вступаютъ въ заговоръ противъ соединенія двухъ влюбленныхъ’,— и къ этому присоединяется еще вызываемая въ жених поведеніемъ невсты ревность. Уже прежде, изъ разсказовъ Лили въ ихъ интимныхъ бесдахъ онъ узналъ, что она, ‘будучи почти ребенкомъ, уже влюблялась то въ того, то въ другого изъ посщавшихъ ихъ домъ знакомыхъ и забавлялась этими шалостями, хотя и не имвшими никакихъ серьезныхъ послдствій’. Теперь, во время наступавшей ярмарки, въ дом отца Лили начинаетъ бывать много знакомыхъ, и старыхъ, и новыхъ, поведеніе ея относительно ихъ представляется жениху слишкомъ вольнымъ, слишкомъ интимнымъ, чуть-чуть не двусмысленнымъ, тутъ подоспваетъ приглашеніе веймарскаго герцога молодому поэту — побывать въ Веймар, и Гете бжитъ, даже не простившись съ Лили…
Такъ освщаетъ нашъ поэтъ этотъ эпизодъ, сваливая, такимъ образомъ, всю вину на Лили и на обстоятельства, боле отъ нея, чмъ отъ него, зависвшія, обусловливавшіяся будто бы ея житейскими требованіями, вкусами и т. п.,— хотя онъ тутъ же не перестаетъ говорить о ея любви къ нему, приводитъ разныя тому доказательства, въ одномъ мст заявляетъ даже, что ‘изъ любви къ нему она охотно бы согласилась отказаться отъ той среды, въ которой жила до тхъ поръ, и отправиться съ нимъ хотя бы въ Америку…’ Позднйшіе изслдователи старались возстановить личность Лили въ иномъ, гораздо боле благопріятномъ свт, и одинъ изъ нихъ — именно издатель писемъ Гете къ его пріятельниц, графин Штольбергъ, характеризуетъ ее такъ: ‘Лили была, конечно, двушка свтская, и притомъ весьма милая, удивительно привлекательная. Есть двушки, которыя всегда признаются первыми въ своемъ кругу и господствуютъ надъ нимъ помимо своей воли, исключительно благодаря своей личности, своей волшебной сил творить вокругъ себя боле свжую жизнь. Лили, повидимому, принадлежала къ подобнаго рода двушкамъ. То обстоятельство, что ухаживанія и поклоненія приходились ей по сердцу и что отсутствіе ихъ было бы для нея непріятно — нисколько не уменьшаетъ ея внутренняго достоинства. Очень часто бываетъ, что эти, блистающія въ свт, вызывающія какъ бы удивленіе, двушки становятся потомъ превосходнйшими, нравственнйшими женами’. А одинъ изъ лучшихъ біографовъ Гете (Фигофъ) не только оправдываетъ Лили, но еще обвиняетъ поэта въ холодномъ эгоизм, ‘который не проливаетъ на его характеръ особенно благопріятнаго свта’ и который во всякомъ случа непростителенъ… Мы не пишемъ здсь подробной исторіи этихъ отношеній, и потому не станемъ останавливаться, при помощи имющихся у насъ довольно многочисленныхъ фактическихъ данныхъ, на разбор вопроса: какой приговоръ слдуетъ произнести въ этомъ дл Лили — обвинительный или оправдательный. Да для насъ этотъ вопросъ и не такъ важенъ, гораздо больше значенія для характеристики Гете иметъ уясненіе вопроса — что собственно руководило имъ въ этомъ дл постепеннаго разрыва, такъ какъ вышеприведенныя изъ его собственнаго разсказа данныя не выдерживаютъ критики, и притомъ во всемъ тон этого разсказа ясно виднъ обходъ настоящей сути — обходъ или умышленный, или, быть можетъ, имющій источникомъ давность лтъ, громадность времени, протекшаго между самимъ эпизодомъ и тою порою, когда писалась автобіографія. При разбор причины разрыва не съ точки зрнія самого Гете, представляется естественнымъ соображеніе или предположеніе — что поэтъ, увлекшись на нкоторое время блескомъ, окружавшимъ Лили, и, такъ сказать, исходившимъ изъ нея, затмъ сталъ отдаляться отъ нея потому, что она не соотвтствовала его идеалу женщины, въ которой,— судя по его другимъ, главнымъ привязанностямъ и лучшимъ женскимъ типамъ, какіео въ создалъ,— онъ любилъ не образованіе, пріобртаемое ею, не культуру, но ‘натуру’, какъ понималась она тогда въ дух Ж. Ж. Руссо,— натуру самую простую, непосредственную, безпритязательную. Задатки всего этого были въ Лили, но однихъ задатковъ для Гете было мало… Если въ этомъ предположеніи нашемъ мы позволяемъ себ — все въ силу фактическихъ данныхъ — усматривать значительную долю правдоподобности, то еще боле этой послдней находимъ въ объясненіи Фигофа: ‘Уже одного чувства предстоящей связанности (Gebundenseins) было достаточно для того, чтобы омрачить счастье жениха… Жизнь лежала предъ силой его фантазіи такою неизмримо обширною и богатою, сознаніе собственной мощи, предчувствіе, что судьба предназначила его къ чему-то великому, пустило уже въ немъ такіе глубокіе корни, успхъ его послднихъ литературныхъ произведеній былъ такъ безпримренъ… Какъ знать, какъ предугадать, на какую еще высоту подымутъ его крылья его генія?.. Всякое счастье, ставившее ему извстные предлы, онъ въ конц концовъ ощущалъ, какъ несчастіе…’ И всякому, знающему Гете въ молодые годы, знакомому, напримръ, съ тми соображеніями, которыя заставили его покинуть нжно имъ любимую Фредерику Бріонъ — это объясненіе Фигофа, повторяемъ, представляется совершенно основательнымъ, а въ этомъ случа оно для характеристики Гете иметъ большую важность, точно также какъ и наше предположеніе, если оно справедливо…
Исторію любви къ Лили поэтъ воспроизвелъ также въ ряд стихотвореній {Neue Liebe, neues Leben, An Belinden, Auf dem See, Vom Berge, An ein goldnes Herz, das er am Halse trug, Wehmuth, Wonne der Wehmuth, Herbstgefhl, Jger’s Abendlied, An Lina, Lili’s Park.}, написанныхъ большею частью одновременно съ ходомъ ея, и сказанное нами выше объ автобіографическомъ характер лирическихъ произведеній Гете, вообще, можетъ быть вполн примнено и въ настоящемъ случа, ибо здсь мы находимъ выраженными вс фазисы ощущенія, сквозь которые прошелъ поэтъ въ этой исторіи. Кром того, эпизодъ съ Лили нашелъ себ очевидное и широкое отраженіе въ пьеск ‘Эрвинъ и Эльмира’, отчасти въ драм ‘Стелла’ и даже, какъ стараются доказать нкоторые кропотливые изслдователи, въ нкоторыхъ мстахъ ‘Фауста’.
Что касается собственно до стихотворенія ‘Паркъ Лили’ (впервые появляющагося здсь въ русскомъ перевод), то оно относится къ тому мсту автобіографіи, гд поэтъ говоритъ о шумной обстановк Лили (во время ярмарки), объ ея кокетничаньи со многими, о тхъ, однимъ словомъ, обстоятельствахъ, которыя, какъ мы видли выше, вызывали ревность въ Гете. Выставленіе имъ себя въ этихъ стихахъ медвдемъ находится въ связи со словами автобіографіи: ‘личность моя была въ то время уже ославлена за свою нелюдимость, меня звали медвдемъ’,— и съ однимъ письмомъ его, писаннымъ къ оган Фальмеръ скоро посл бгства въ Швейцарію съ графами Штольберами, и гд онъ говоритъ о себ, какъ о ‘медвд, разбившемъ свою цпь, но котораго по возвращеніи ожидаетъ судьба еще печальне’. ‘Этимъ стихотвореніемъ — замчаетъ о ‘Парк Лили’ его авторъ — вовсе не выражается то нжно-трогательное состояніе, въ которомъ я тогда находился. Я, напротивъ, хотлъ изобразить въ немъ совершенную его противоположностъ и выставить съ помощью ряда комическихъ картинъ, какъ слдуетъ отрекаться въ минуты горя и отчаянія’. Тономъ своимъ оно рзко отличается отъ остальныхъ, будучи единственнымъ, гд явно отпечатллись слды того ‘натиско-бурнаго’ настроенія, въ которомъ находился молодой Гете въ эту эпоху: объ этой ‘бурности’, придающей этому стихотворенію и историко-литературное значеніе сверхъ эстетическаго, свидтельствуютъ отсутствіе размра, прихотливость рифмъ, лирическій безпорядокъ того рода, который составлялъ одну изъ отличительныхъ чертъ литературнаго движенія въ этотъ знаменательный литературный періодъ,— движенія, какъ извстно, нашедшаго себ въ Гете и блистательнйшій продуктъ свой, и иниціатора, и главу. Вс эти особенности вншней формы по мр силъ старался я сохранить въ перевод, насколько оно мн удалось — пусть судятъ читатели, знакомые съ подлинникомъ.
ПАРКЪ ЛИЛИ.
Обойдите вс страны земли —
Не найдете звринца, какой есть у Лили!
Ловитъ она туда чуднйшихъ зврей —
Богъ ее знаетъ, какъ удается ей.
Ахъ, какъ они бгаютъ, прыгаютъ, топаютъ,
Подрзанными крыльями хлопаютъ!
Всяческія выдлываютъ штуки
Отъ неугасимой любовной муки…
Какъ звать фею? Лили. Не разспрашивайте много:
Коль не знаете ее, благодарите Бога!
Что за шумъ, что за гвалтъ межъ зврей,
Чуть она появится у дверей
Съ корзинкою корма въ рукахъ!
Что за крики, что за писки, что за визги — страхъ!
Точно оживутъ деревья, кусты по дорожкамъ,
И падаютъ животныя къ ея ножкамъ.
Изъ бассейна даже выплываютъ рыбки….
А она, улыбаясь (отъ такой улыбки
Могутъ сойти съ ума даже боги,
Не то, что какіе нибудь четвероноги) —
Она бросаетъ кормъ налво, направо….
И тутъ-то начинаетъ вся орава,
Вс эти клювы, и рты, и пасти
Жевать, клевать, рвать на части.
Другъ черезъ друга они кидаются,
И дерутся, и грызутся, и кусаются,
И все это вдь ради получки
Хлба кусочка, сухого хлба,
Но сладкаго для нихъ изъ такой ручки,
Точно въ нектаръ его погружала Геба…
Ну, да и взглядъ у ней! Ну, да и тонъ!
Самъ Зевсовъ орелъ покинулъ-бы тронъ,
Чтобъ явиться на этакій зовъ.
И Венерина чета голубковъ,
Даже павлинъ величаво-надутый —
Клянусь — не теряя минуты,
Летли-бъ сюда,
Заслышавъ этотъ тонъ, господа!…
Вотъ такъ и медвдя изъ темнаго лса —
Неотесаннаго, дикаго балбеса —
Выманила она по своему желанію
И посадила въ прирученую компанію,
И сталъ онъ ручнымъ, какъ прочіе зври —
Само собою разумется, въ извстной мр.
Какъ хороша была она, ахъ!
И доброты-то сколько въ глазахъ!…
Всю кровь свою радъ бы я отдать,
Чтобъ въ саду у нея цвты поливать…
‘Что сказали вы? Я? Какъ-же это?….’ —
Ну, да, Что скрываться?
Медвдь — это я, господа.
Поймала она меня въ тоненькую стку,
На шнурк шелковомъ привела въ свою клтку….
Но какъ случилась эта бда моя —
Въ другое время разскажу вамъ я.
Сегодня слишкомъ взбшенъ для того….
Это ужасно! Изъ угла моего
Слышу я вдали шумъ, гоготанье,
Вижу во вс стороны метанье,
И бжать оттуда хочу —
И ворчу….
Пробжалъ я частичку дороги —
Нтъ, тянутъ назадъ ноги!…
Не послушаюсь, не хочу…
И опять ворчу,
И бгу дальше опять —
А въ конц концовъ все вернулся вспять!…
Но туть бшенство овладваетъ мною….
Изъ ноздрей дикая сила валитъ волною.
Звриная натура беретъ свое….
Эхъ, ты, дурачье, дурачье!
Какой ты зврь! Жалкій ты зайченокъ,
Блочка въ колес, слабенькій цыпленокъ….
Храбро ерошу я свою щетину,
Непривычную служить никакому господину,
Но каждое щегольское деревцо
Смется мн здсь прямо въ лицо,—
И бгу я съ цвточной роскошной грядки,
Бгу въ темные кусты безъ оглядки,
Пытаюсь перелзть черезъ заборъ,
Выпрыгнуть скоре на просторъ….
Ахъ, ни лазить, ни прыгать нтъ силы,
Точно окаменли вс жилы.
Какія-то чары тянутъ книзу меня,
Какія-то чары держатъ на мст, дразня….
Вновь спускаюсь на землю еле-еле
Со смертью въ душ, со смертью въ тл,
Горько плачу, съ рыданіемъ жвачку жую,
Лжа тамъ, гд игривые плещутъ каскады,
И фарфорныя лишь Ореады
Слышатъ скорбную повсть мою….
Но вдругъ — у меня по всмъ членамъ
Дрожь пробжала…. И въ чувств блаженномъ
Я замеръ…. Да, это она, она,
Въ бесдк своей…. Мн слышна
Вновь ея псня…. Въ голос чудесномъ
Колдовство: стало жарче въ воздух окрестномъ,
Все благоухаетъ слаще и сильнй….
Для чего запла? Хочется-ли ей,
Чтобы я услышалъ?… Бгу во вс ноги,
Ломаю, топну все по дорог,
Сторонятся деревья, пятятся кусты,
И вотъ — лежитъ зврь у ногъ красоты….
Глядитъ она. ‘Вотъ-то чудище! Но смшной!…’ —
И съ любопытствомъ занялася мной —
‘Для лсного медвдя слишкомъ кротокъ ужъ,
Для пуделя слишкомъ неуклюжъ….
Жирный какой, мохнатый,
Щетинистый, узловатый!…’
Гладитъ она его ножкой по спин —
Мнится ему, что онъ въ райской стран,
Заходили въ немъ вс чувства и души, и тла,—
А ей до того никакого дла….
Цлую я ея башмачки,
Жую я у нихъ каблучки,
На столько прилично и осторожно,
На сколько это медвдю возможно.
Тихонечко посл приподымусь
И къ колнямъ ея чуть слышно прижмусь…
Когда ей самой пріятна забава эта
Въ вольностяхъ такихъ нтъ мн запрета.
Ласково у меня за ухомъ чешетъ,
Или пинкомъ дружелюбнымъ потшитъ,—
И я мурлыкаю тронутый весь, умиленный,
Точно въ блаженств новорожденный…
Или командовать мн, какъ собачк, начнетъ:
‘Allons tout doux! eh, la menotte!
Et faites serviteur Comme un joli seigneur!’
Такъ она шутитъ, смется легко и пріятно —
Дуракъ-же, котораго тысячекратно
Надували, дерзаетъ вновь надежду питать…
Но вздумай-ка онъ чуть-чуть перестать
Быть ей полезнымъ на всякое дло —
Сейчасъ его снова въ черное тло….
Есть однако у ней одинъ огонь-бальзамъ —
Весь медъ земной я за него отдамъ —
И капельку его по временамъ она,
Когда ужъ черезъ-чуръ я стражду,
Любовью, врностью моей размягчена,
На губы ‘чудища’, чтобъ облегчить ихъ жажду,
Спускаетъ съ своего мизинчика — и вновь
Бжитъ, оставивши мою любовь
Наедин со мной самимъ….
И я тогда, тоской тревожною томимъ,
Не на цпи, но скованъ крпко, больно,
Всюду слдомъ за ней тащусь невольно,
Ищу, и мучусь…. убгаю снова….
А она-то на бднаго, на больного
И не взглянетъ: все ей равно —
Радостно-ль его сердцу, въ крови-ли оно!
Порой еще полураскроетъ насмшливо дверь
И смотритъ: не хочетъ-ли тягу дать зврь?…
А я!… О, боги! Если въ вашей власти
Разбить эти чары роковой страсти,
Вчно славить и чествовать буду васъ я
За то, что вернется свобода моя.
Но коль не рушите и вы тюремныя стны —
О, не напрасно порой расправляю я члены:
Я чую — клянусь!— да, я чую въ душевной своей глубин —
Есть еще сила во мн!..