ПАРИЖСКІЙ ДЕНЬ.
ПАРИЖСКІЙ ДЕНЬ.
А. <Будзианик А. А.>
‘Отечественныя Записки’, No 5, 1882
Парижский день, Виницкая Александра Александровна, Год: 1882
Время на прочтение: 17 минут(ы)
Я проснулась. Окно мое выходитъ на востокъ и солнце сквозь красную драпировку наполняетъ комнату кровавымъ свтомъ. Эта комната тсна, негд повернуться.
Не дурно бы имть дв, а, пожалуй, и четыре комнаты: зало, гостинную, кабинетъ и спальню, и потолки повыше, чтобы можно повсить большую картину, напримръ, Эндиміона, спящаго въ лсу, а надъ нимъ Амуръ въ вид Зефира раздвигаетъ втви, и классически стройныя линіи юношескаго стана утопаютъ въ лунномъ свт. Не мшаетъ также имть у себя хоть одну статую, напримръ, Гермеса, поднимающаго змю. Много, много хорошихъ вещей на свт. Здсь очень легко почувствовать себя несмтно богатой. Я, по крайней мр, вполн уврена, что совершенства Севрскаго производства, chef-d’oeuvr’u ювелирнаго искуства, перламутровая и слоновой кости мебель, трехаршинныя зеркала, ліонскіе шелки, пестрыя восточныя ткани — все это принадлежитъ мн, и я только покуда держу эти чудеса роскоши въ магазинахъ и общественныхъ коллекціяхъ для сохранности, чтобы дома, помилуй Богъ, какъ-нибудь не разбилось, не попортилось и не пропало.
А я похаживаю, да посматриваю все ли въ порядк. Все вычищено и прибрано, разставлено и развшено, чтобы я могла хорошенько видть, все цло, невредимо и нетолько ничего не пропало, а еще многое прибавилось, и это меня тмъ боле радуетъ, что за такое рачительное сбереженіе я ничего не плачу. И работается это для меня даромъ, если не считать пищи, одежды и жилища (нельзя же безъ этого), добываемыхъ мастеровыми въ вид заработной платы.
Надо только строго слдить, чтобы они на досуг не задавали себ несвоевременныхъ вопросовъ, потому что тогда пойдутъ стачки — что хорошаго! Вдь имъ не втолкуешь, что испоконъ-вка такъ ведется: одинъ уменъ, а другой глупъ, а стало быть, равенства нтъ и въ природ. Дидона ухитрилась по строить цлый городъ на воловьей шкур, а другому небо кажется съ овчинку…
Кто-то постучался въ мою дверь, я вскочила и отперла.
Это М-me Donblis принесла молоко. Я нарочно подрядила ее ходить каждое утро, и эта достойная женщина поднимается ко мн на шестой этажъ съ заказомъ въ trois sous. Ну, сдлала ли бы это хоть одна русская молочница, имющая свою лавку?
— Легко ли! сказала бы. она. А эта очень любезно говоритъ:
— Voil, madame, c’est trente sous, n’est ce pas?
— Quant l’argent… начала-было я.
Я каждое утро такъ начинаю, и она всегда благородно меня прерываетъ:
— Oh, madame, n’en parlons pas, а затмъ произноситъ: merci и исчезаетъ.
Меня же благодаритъ, милая! Вообще, здсь открытъ мн кредитъ — и въ лавкахъ, и ресторанахъ, честь, которой я никогда бы не дождалась въ любезномъ отечеств.
Комната начинаетъ мн казаться милой, уютной, веселой. Столъ и комодъ краснаго дерева съ мраморными досками, вольтеровское кресло, на камин большое зеркало и часы подъ стекляннымъ колпакомъ. Открываю окно съ балкономъ, ставлю туда стулъ и долго нжусь на солнц.
Напротивъ нтъ жилого строенія, а раскинуты сады двухъ смежныхъ женскихъ монастырей. Верба распустилась, цвтутъ абрикосы и вишни, деревья одты свтлой зеленью, до меня доносится запахъ весенней травы, сырой земли и клейкихъ почекъ.
Вотъ вышла молодая монашка и стала быстро ходить по дорожкамъ. Огромныя крылья нелпаго чепца треплются и машутъ по втру, какъ бы силясь поднять ее на воздухъ. Правой рукой она перебираетъ четки, лвую приложила къ груди, голова опущена внизъ и губы, не переставая, шевелятся. Она неутомимо ходитъ, почти бгаетъ и сдлала уже восемь туровъ. Можетъ быть, обуреваемая страстьми, она умерщвляетъ плоть свою, силится отогнать отъ себя злого духа и не можетъ…
Въ другой садъ высыпалъ цлый рой маленькихъ воспитанницъ въ голубыхъ платьицахъ и блыхъ капюшонахъ. Какія он вс хорошенькія, веселыя и рзвыя! Но старая монахиня загоняетъ ихъ домой: пора учиться.
И мн пора. Я начертала себ программу, отъ которой съ ныншняго дня не буду отступать. Сколько времени я собираюсь серьёзно приняться за дло, и все какъ-то не удавалось, но сегодня непремнно начну. Первымъ дломъ пойду въ Сорбонну, прослушаю какую-нибудь знаменитость, потомъ буду читать, потомъ писать.
Я совершила свой туалетъ и убрала комнату. На комод валяется дтская шляпка, купленная вчера на уличной выставк. Она продавалась за 10 сантимовъ — разв возможно за эту цну не купить даже самую ненужную вещь? Куда бы мн ее двать? брошу шляпку на улицу и посмотрю, кто ее подыметъ. Такъ и сдлала.
Нсколько прохожихъ не обратили на нее вниманія, наконецъ, показался длинный ящикъ на колесахъ, везомый двумя лошадьми цугомъ, онъ былъ нагруженъ мусоромъ, на которомъ стоялъ мусорщикъ въ синей блуз и фуражк, другой такой же мусорщикъ сгребалъ лопатой приготовленныя кучки сора и наваливалъ въ ящикъ. Увидя шляпу, онъ подпрыгнулъ, схватилъ ее и сталъ вертть въ рукахъ и разглядывать — шляпа новая. Какъ онъ радъ, голубчикъ, не вритъ глазамъ, оглядывается кругомъ, но никто не предъявляетъ претензіи, и онъ суетъ ее подъ мышку. Нтъ, жалко, сомнется, снялъ фуражку, примрилъ: негодится, мала, положилъ сверхъ фуражки и принялся за работу — шляпа скатилась. Онъ поднялъ ее, опять повертлъ и уложилъ въ уголъ ящика, бережно накрывъ лоскутомъ ржаваго желза. Онъ отдастъ ее жен, та наднетъ на ребенка и будетъ любоваться. А если онъ холостой, то продастъ за туже цну, если не дороже.
Я очень рада, что не пропали мои деньги даромъ, надюсь, что и день проведу съ пользою, и отправляюсь въ путь.
Встртилась мн французская студентка съ анатоміей подъ мышкой. Какъ смло она выступаетъ, какъ величаво поднятъ ея подбородокъ, съ какимъ несокрушимымъ достоинствомъ несетъ она передъ собой объемистую грудь, а сзади пышную турнюру!
Пальто стягиваетъ ея талію перехватомъ и райская птица расправляетъ радужныя крылья на ея мужской фётровой шляп. Что-жь такое, что мужская! захотла и надла, и никто ничего не сметъ ей сказать.
‘Я ученая женщина’, высказывается сознаніе въ каждой черт ея лица, у ней черныя брови колесомъ, пронзительные глаза, усы у ней такіе, которымъ позавидуютъ двадцатилтпіе прапорщики, а большой горбатый носъ гордо разскаетъ воздухъ. Какая разница съ нашей желтолицей, тщедушной студенткой, украдкой бгущей на курсы, осторожно озираясь, какъ бы не попасть въ участокъ.
Подъ воротами Сорбонны стоитъ передъ вывшанными объявленіями дама. И я подошла. Посмотрли другъ на друга. Дама уже не первой молодости, смуглое, худое, сдавленное въ вискахъ лицо напоминаетъ рыбью голову, носъ крючковатый, острый, и какъ уголья глаза, на плечахъ черная мантилья, обшитая смятыми блондами.
— Скажите, пожалуйста, обратилась она ко мн:— въ которой зал курсъ французской литературы?
Я не знала, и, въ свою очередь, спросила, гд читаетъ Жоли.
— А что онъ читаетъ?
— Философію.
— Это интересно?
— Очень.
— О чемъ говорится?
— Обо всемъ.
— И я пойду, сказала дама.
Мы справились по объявленіямъ, но когда розыскали залу, Жоли уже кончилъ читать. Дама приглашала меня слушать французскую литературу, потому что ей это необходимо.
— Я здсь даю уроки испанскаго языка, а въ отечеств намрена преподавать по-французски, объяснила она мн.
— Вы испанка?
— Да, а вы?
— Я русская.
Дама улыбнулась.
— Значитъ, мы антиподы.
— Почти что.
— Ахъ, какъ это пріятно. Пойдемте слушать Гизо, онъ ныньче объясняетъ Шекспира, предложила испанка.
— Нтъ, я ужь его слышала, онъ шамкаетъ и говоритъ несвязно, я лучше пойду слушать Лабуле въ Collge de France.
— Что онъ читаетъ? освдомилась она.
— Histoire de la lgislation compare.
— И я пойду, сказала испанка.
Мы явились во-время, когда Лабуле, при шумныхъ апплодисментахъ, входилъ на каедру.
— Ни одинъ князь, ни одинъ властелинъ не иметъ права насиловать религіозныя убжденія своихъ подданныхъ, говорить Лабуле.
Испанка вытянула впередъ руку съ костлявыми, сухими пальцами и издали любуется на свои перстни.
— Вы встрчали когда-нибудь испанокъ? шопотомъ спрашиваетъ она меня.
— Нтъ, не встрчала, васъ первую вижу, впрочемъ, видла зазжую артистку на сцен, какъ она танцовала качучу съ кастаньетами, только та была очень красива собой.
— Утверждаютъ, что человкъ не свободенъ въ своихъ поступкахъ, но возьмемъ, напримръ, пьяницу, который борется между бутылкой и семейными обязанностями… говоритъ Лабуле.
— Я тоже еще русскихъ женщинъ не встрчала, говоритъ испанка:— но хорошо изучила ихъ характеръ.
— Какимъ же манеромъ?
— По книгамъ. Русская женщина проста, доврчива и по натур раба.
— Ну, нтъ, послднее неврно.
Лабуле продолжаетъ:
— Людовикъ XIV объявилъ, что отъ одного прикосновенія къ его особ можетъ исцлиться золотушный. Одинъ больной дотронулся, но исцленія не получилъ…
Сдержанный смхъ слушателей.
— Я не люблю француженокъ, продолжаетъ испанка: — он коварны, фальшивы, льстивы, хитры, злы.
— Монтескьё, самый остроумный человкъ своего вка, сказалъ…
Лабуле развернулъ книгу и сталъ читать слова Монтескьё.
— Но мы не коварны, могу васъ въ этомъ уврить, мшаетъ мн слушать испанка: — мы мстительны, ревнивы, это правда, но не злы.
Вся зала огласилась громкимъ смхомъ, а мн такъ и не удалось разслышать, что сказалъ самый остроумный человкъ своего вка.
Я нахмурила брови, но испанка не замчаетъ этого, потому что опять вытянула руку и разглядываетъ свои кольца, дрянныя, изъ стразовъ и бирюзы грубой работы.
— А русскихъ я люблю, говоритъ она: — и очень желаю съ вами познакомиться.
Лекція кончилась при единодушномъ рукоплесканіи. Мы съ испанкой отправились завтракать въ ресторанъ. Подъ именемъ бульона мн подали воду съ кардамономъ, которую я, не взирая на отличнйшій аппетитъ, сть не могла и велла подать себ andouillette grille, кушанье, соблазнившее меня дешевизной выставленной на карт цны.
Читатель! если даже ты мн врагъ, я все же тебя предостерегу: не льстись на дешевизну, не требуй andouillette grille. Я плюнула въ сторонку и выполоскала ротъ, потомъ приступила къ тщательному анализу этого кушанья. Я узнала, что оно состоитъ изъ кишки, начиненной сомнительной свжести ингредіентами, состоящими изъ толстыхъ мышечныхъ волоконъ и соединительной ткани, называемыхъ въ Россіи требухой, которая въ большомъ количеств разлагается на заднихъ дворахъ Охотнаго ряда, ибо не всякая русская собака соглашается употреблять ее въ пищу. Испанка избрала себ благую часть: она ла только саладъ.
Вошелъ французъ съ подбритыми баками, красной ленточкой въ петличк и слъ за одинъ столъ съ нами. Онъ досталъ изъ кармана щетку съ крошечнымъ зеркальцемъ и посмотрлся въ него прежде однимъ глазомъ, потомъ другимъ, смахнулъ платкомъ остатки пудры съ носа и спряталъ щетку въ карманъ. Все это онъ продлалъ, ни мало не стсняясь присутствіемъ дамъ. Шляпу онъ не снялъ, а сдвинулъ немного назадъ и она сидла на немъ, какъ на баб повойникъ, отчего рельефне выступала женственная дряблость его смятаго, испещреннаго преждевременными мелкими морщинками лица, выраженіе котораго было до такой степени нагло, что я взглянула только мелькомъ и ужь у меня начало рзать глаза.
— Ah, la belle journe, la belle journe! восклицалъ онъ, поглядывая то на меня, то на испанку.
— Magnifique! отозвалась та, и у нихъ завязался разговоръ о погод, а я углубилась въ свои изслдованія.
— Une russe, показала ему на меня глазами испанка, и онъ тотчасъ же предложилъ мн одинъ изъ тхъ неизбжныхъ вопросовъ, которые приходится выслушивать каждому русскому при встрч съ иностранцемъ за-границей.
Я отвернулась къ окошку и сухо проговорила:
— J’ai l’habitude de n’exprimer mes opinions politiques que par le silence.
— a s’entend, vous tes russe, сказалъ онъ, налилъ въ бульонъ вина и выпилъ черезъ край.
— А кто по вашему лучше, Гамбетта или Фрейсинэ? спросила въ свою очередь я.
Онъ изумленно посвисталъ сквозь зубы, какъ бы желая этимъ сказать: есть же на свт человкъ, который еще спрашиваетъ такія вещи! и, видя, что я жду отвта, вразумительно и съ большой горячностью произнесъ:
— У Гамбетты, милостивая государыня, была программа, онъ зналъ чего хотлъ.
— А Фрейсинэ? подлила я въ огонь масла.
Французъ даже привскочилъ.
— Фрейсинэ только доставляетъ мста, и больше ничего не длаетъ.
— А Гамбетта?
— Гамбетта! Гамбетта самый даровитый человкъ во Франціи, безъ него обойтись невозможно, ему будутъ кланяться, просить его, умолять! раздражался французъ.
Не рискуя спросить третье блюдо, я встала.
— Упрашивать будутъ, vous allez voir a! запальчиво пустилъ мн вслдъ французъ, какъ будто мн до этого было какое-нибудь дло.
Испанка отъ меня не отставала ни на шагъ.
— Гд вы живете? спросила она.
— Далеко, соврала я.
— А я вотъ здсь, войдите, я вамъ покажу свою квартиру, увидите, какъ я хорошо устроилась, плачу тысячу двсти франковъ за одн стны.
— Въ другое время, съ удовольствіемъ, а теперь я очень занята.
— И у меня бездна занятій: кром уроковъ, я служу переводчицей и провожаю иностранцевъ по Парижу, хотите я вамъ покажу Парижъ?
Она подхватила меня подъ руку, энергично втащила на первый этажъ и отперла дверь.
— Тысячу двсти франковъ за одн стны, повторяла она, вводя меня въ квартиру. Мебели было такъ мало, что дйствительно только одн стны бросались въ глаза.
— Садитесь и дайте мн вашу карточку, а а вамъ дамъ свою.
Она не безъ труда отыскала на камин карточку, потому что отъ сгущенной жалузи царствовалъ въ комнат полумракъ.
— Вотъ. Здсь написано просто: m-lle Negamedra, я проживаю подъ этимъ именемъ въ Париж, на самомъ же дл я жена сенатора дона Lepinocrimoriosas. А ваше имя?
— А я совсмъ наоборотъ, сказала я: — на самомъ дл я просто mademoiselle, а здсь намрена себя выдавать по меньшей мр за жену сенатора.
— Ah a, vous vous moquez de moi! вдругъ разсердилась испанка.
— Mais pas du tout.
— Que voulez-vous dire? и она устремила на меня строго пытливый взоръ.
Послышался стукъ въ дверь. Entrez!
Вошелъ мужчина. Она передъ нимъ засуетилась, а я поскорй ушла.
— Filez, filez, filez! перегнулась черезъ перила испанка, когда я уже была внизу:— et plus vite, que a!
На улицахъ во всякое время много народу и вс куда-то бгутъ. На самомъ бойкомъ перекрестк непремнно сидитъ на скамеечк нищій и непремнно слпой, одтъ прилично, держитъ себя чинно, онъ не проситъ, но неустанно вращаетъ блыми зрачками и ему подаютъ, только очень мало.
На мосту нищая, вся въ черномъ кашемир, неподвижно уставила очи долу, изображая всей своей фигурой горемъ убитое созданіе, съ гордымъ отчаяніемъ протягиваетъ она оловянную кружку, и туда кладутъ. Одна нищая держитъ на рук ребенка (chacun son genre), а другою преграждаетъ путь прохожимъ, опрокидывая вверхъ дномъ стеклянный рожокъ, дабы видли, что въ немъ нтъ молока. Жесты ея исполнены такого художественнаго трагизма, что еслибъ едотова на нее немного посмотрла, то наврное пополнила бы свою нсколько однообразную сценическую выправку.
Иду мимо тюрьмы ичтдже вижу: на стн написано: libert, galit, fraternit! Дай, думаю, зайду въ Palais de Justice, взгляну, какъ у нихъ совершается правосудіе. Подошла къ часовому и спросила:
— Можно пройти?
— Можно, сказалъ онъ.
— Но у меня нтъ билета, пожалуй, не пропустятъ?
— А вы скажите, que vous demandez une assistance judiciaire, посовтовалъ мн добрый солдатъ.
Я поблагодарила и пошла.
Въ широкихъ, свтлыхъ галлереяхъ много представителей юстиціи и вс они въ черныхъ мантіяхъ и черныхъ высокихъ шапкахъ. Этому одянію приличествуютъ величественныя манеры, а они бгаютъ, размахиваютъ руками, зубоскалятъ, и выходитъ очень неказисто.
Одинъ высокій брюнетъ съ красивой наружностью стоитъ посреди небольшой группы и что-то краснорчиво говоритъ, рчь его, какъ живой потокъ, льется, журчитъ и бурлитъ, а движенія покойны, плавны и исполнены достоинства, къ нему идетъ мантія, она драпируется на немъ, какъ тога на античномъ геро.
Я остановилась невдалек и посмотрла. Онъ кончилъ рчь, подошелъ ко мн и вжливо приподнялъ шапку:
— Que demandez-vous, madame?
— Une assistance judiciaire, вспомнила я совтъ солдата.
Онъ провелъ меня на третій этажъ.
— C’ect ici, madame, сказалъ онъ, низко кланяясь и удалился.
Я поблагодарила и вошла.
Это была канцелярія, гд два писца отчаянно строчили бумагу, точно на перегонки.
Одинъ изъ нихъ съ видимой неохотой Оторвался отъ дла:
— Que demandez-vous, madame?
— Une assistance judiciaire.
— Adressez-vous au greffier.
Я отлично понимала, что длаю глупость, но отступить ужь было невозможно, потому что писецъ отворилъ внутреннюю дверь и громко, нараспвъ возглашалъ:
— Pour une assistance judiciaire!
Грефьё, пожилой человкъ, тоже усердно писалъ въ своемъ кабинет, онъ съ трудомъ оторвался отъ бумаги и пододвинулъ мн кресло. Мн ничего больше не оставалось, какъ поблагодарить и ссть. Съ минуту мы смотрли другъ на друга, потомъ онъ попросилъ меня изложить свое дло.
Я изложила: желаю посмотрть Palais de justice. Онъ былъ очень удивленъ, однако, не выразилъ ни малйшей тни досады:
— Circulez dans les galeries, ma chre enfant!— Такъ и сказалъ.— Personne ne vous empche, voyez la cour d’assises, si vous voulez.
Я поблагодарила и пошла. До чего, однако, они вжливы и любезны, думала я и удивлялась. На скамь подсудимыхъ сидли воръ и воровка, на судьяхъ что-то красное надто, а на стн виситъ большое распятіе и ничего лишняго. Такъ какъ подсудимую защищалъ тотъ самый краснорчивый красавецъ, то всмъ присяжнымъ и публик стало какъ нельзя боле ясно, что она совсмъ не воровка, а порядочная женщина, и что кругомъ виноватъ воръ, насильно вовлекшій ее своими гнусными ухищреніями. Другой защитникъ доказывалъ, что его кліентъ совсмъ не воръ, а самый обыкновенный человкъ, какъ и вс люди, только онъ не въ примръ другимъ попался и этимъ уже достаточно наказанъ. Но окончанія процедуры я не дождалась, потому что неловко было стоять: на меня навалились сзади и толкали съ боковъ.
Въ галлере я присоединилась къ публик, идущей осматривать часовню. Я очутилась въ высокомъ калейдоскоп изъ красныхъ, жолтыхъ и синихъ стеколъ, разрисованныхъ библейскими событіями и уцлвшихъ съ XIII вка.
Направо отъ алтаря устроено нчто въ род засады съ маленькимъ оконцемъ, защищеннымъ прочной желзной ршоткой. Здсь стоялъ служащій и объяснялъ:
— Сюда прятался во время службы Людовикъ XI, который, по своему жестокосердію, очень боялся возмездія.
И слова эти гулко отдавались подъ стрльчатымъ куполомъ, раскатывались эхомъ по всмъ угламъ вковой святыни.
Я поспшила на воздухъ, чтобъ разогнать тяжелое впечатлніе. Проходя мимо театра, я обратила вниманіе, что на вывск обозначены цны мстамъ, причемъ объявлено, что при location он дороже, чмъ въ бюро.
— По какой причин? освдомилась я.
Кассирша очень наглядно мн растолковала:
— Если вы возьмете билетъ при вход, напримръ, въ партеръ… вы предпочитаете партеръ?
— Предпочитаю.
— Тогда вы платите за послдніе ряды только одинъ франкъ, но вамъ придется faire la queue, а это очень скучно, и притомъ мсто попадется плохое. Тогда какъ, если вы купите билетъ заране, то отдадите 25 сантимовъ лишнихъ, за то получите лучшее мсто.
Не успла я съ ней согласиться, какъ она вырвала изъ книги купонъ и вручила его мн.
— Вотъ теб разъ, стало быть надо платить! По счастью, у меня во внутреннемъ отдленіи портъ-монне была завтная золотая пятифранковая монетка, я вынула ее и подала, при этомъ отлично замтила, что кассирша въ своей книг отмтила на мой номеръ два мста. Зачмъ это она сдлала?
— Вы одн? спросила она меня.
— Одна, отвтила я, а сама думала:— это она хочетъ посадить рядомъ со мной какого-нибудь непріятнаго сосда. Стараясь себя успокоить, я пошла въ Jardin des plantes, чтобы на чистомъ воздух заняться чтеніемъ, ибо книга была у меня въ карман. Тамъ нашла я тнистый уединенный дворикъ, сла на крыльц строенія: слона не было дома, онъ гулялъ въ своемъ саду, и, развернувъ книгу на томъ мст, гд я уже давно остановилась, я принялась прилежно читать: ‘Слдя за сущностью коллективизма въ области отдльныхъ экономическихъ категорій, спросимъ прежде всего, придерживаясь системы, принятой въ политической экономіи’…
— Зачмъ, въ самомъ дл, она отмтила мн два мста, тогда какъ продала только одно? Странно!
‘Слдя за сущностью коллективизма въ области отдльныхъ экономическихъ категорій’…
— Однако, я совершенно неожиданно иду сегодня въ театръ, что-то меня тамъ ожидаетъ? Еслибъ я вздумала съ кмъ-нибудь посовтоваться, наврное бы мн сказали не ходить, значитъ, ршено, что пойду.
Когда я пріхала въ Парижъ, то встртила много совтчиковъ, и вс они были уврены, что я неизбжно должна пропасть, какъ червь, оттого, что я одна. И вс усердно принялись меня муштровать и запугивать, одинъ кричалъ на меня: зачмъ вы носите деньги въ карман — вытащутъ, другой: зачмъ оставляете дома — украдутъ, третій: зачмъ отдаете въ бюро — пропадутъ, и т. д.
Замчательно, что между ними были люди несомннно добрые, но вс до одного выражали мн свое участіе только крикомъ и бранью, невыносимо разстраивая мн нервы. И никто не доставилъ мн ни одной отрадной минуты, никто не помогъ въ моихъ затрудненіяхъ.
Когда же я перехала въ htel и, узнавъ, что прежній жилецъ еще не перебрался изъ комнаты, пошла покуда посидть къ знакомымъ, такъ барыня даже руками всплеснула: какъ можно оставлять вещи въ незнакомомъ дом, а самой уходить! Это была послдняя капля, переполнившая сосудъ моего терпнія.
— Не лучше ли мн выбросить свое имущество въ окно, чтобъ разъ навсегда избавить себя отъ тревогъ? спросила я моихъ добрыхъ совтчиковъ.
Они очень одобрили эту мысль, и самый благоразумный изъ нихъ сказалъ:
— Лучше нельзя придумать. Совтую вамъ сейчасъ же исполнить это намреніе, пока не поздно. Идите и бросайте, а мы будемъ подбирать. Все равно вы скоро погибнете, такъ пусть же гсе достанется несовсмъ постороннимъ людямъ, а мы за это даемъ общаніе навстить васъ въ Морг.
Я согласилась, и мы всей компаніей отправились къ мсту моего новаго жительства. Они остались ждать на тротуар, а я вошла на шестой этажъ и только-что хотла привести нашъ планъ въ исполненіе, какъ мн пришло въ голову правило: когда благоразумный человкъ даетъ теб совтъ, то выслушай внимательно, но поступи наоборотъ, и выйдетъ хорошо.
Не знаю, память ли подсказала мн это правило, или оно само собой возникло у меня въ мозгу, но только съ той минуты я неуклонно слдую ему. А они все стояли подъ моимъ окнамъ съ протянутыми вверхъ руками.
Что же я не читаю, однако?
‘Слдя за сущностью коллективизма…’
Раздался ревъ и до нельзя громкій хохотъ толпы. Пойти взглянуть, что тамъ такое.
Раздразнили медвдя, онъ всталъ на заднія лапы и страшно ревлъ. Я воротилась на прежнее мсто. Служитель сада подкатилъ пустую тачку, поставилъ заступъ въ уголъ и обратился ко мн.
— Посторонніе сюда входа не имютъ, но такъ какъ вы одн, и, притомъ, я вижу заняты, то съ вашего позволенія я затворю калитку, чтобы никто вамъ не мшалъ.
— Merci.
Теперь никакъ не отыщу страницу: вылетла закладка, нтъ, положительно читать слдуетъ дома, пойду смотрть зврей, я встати еще не видала обезьянъ.
Передъ singerie густая масса ждала очереди, потому что туда впускали по счету только до трехъ часовъ, и мн бы не попасть, еслибъ въ то время, какъ я подошла, не отворилась дверь, толпа заколыхалась и выдвинула меня впередъ. Но дверь закрылась передо мной, впустивъ опредленное число.
Я постучала кулакомъ.
— Впустите меня, мн некогда.
— Вы одн? окликнулъ оттуда солдатъ.
— Одна.
Солдатъ меня впустилъ, а дамы, пришедшія съ провожатыми, сунулись было за мной, но были грубо столкнуты со ступеней.
Одна обезьяна кокетничала: задвъ будто нечаянно самца, и отбгая отъ него съ притворно боязливыми ужимками, обертываясь и кривляясь, она пряталась въ уголъ, куда знала, что онъ немедленно за ней послдуетъ. Это мн напомнило человческіе нравы и стало противно. Я отошла къ блымъ и розовымъ мышкамъ, которыя мн до того понравились, что я все время передъ ними простояла.
Взглянула мимоходомъ на хищныхъ животныхъ. Здсь замчательно красивые тигры и львы. Одна львица царственно прохаживалась по своей клтк, не обращая ни малйшаго вниманія на собаченку, запертую вмст съ ней, которая бгала, вертлась и виляла хвостомъ, ежеминутно попадая ей подъ ноги. Мн объяснили, что львица вскормлена этой собакой, что послдняя живетъ уже три года въ обществ львовъ и возненавидла свою породу. Дйствительно, въ это время львиная кормилица разразилась яростнымъ лаемъ на бгущую мимо левретку.
Опять собралась толпа, на этотъ разъ общее вниманіе привлекъ на себя человкъ. Упалъ пьяный. Его подняли и поддерживали подъ руки, сейчасъ нашелся медикъ, приложилъ ухо къ его груди, пощупалъ кулакомъ діафрагму и сказалъ, что это ничего, ему надо отдохнуть. Онъ самъ помогъ уложить его на скамейку, а чтобы кровь не приливала къ голов, ршено было снять съ него пальто и сдлать изголовье. Исполнивъ это, публика разошлась, а пьяный все звалъ:
— Mathilde, Mathilde!
И каждый мимоходомъ считалъ долгомъ его успокоить:
— Mathilde va venir tout l’heure.
И онъ мирно заснулъ на чистомъ воздух, а бригадье, взглянувъ на него, промолвилъ добродушно: a y est! не возмутился и не веллъ тащить его въ участокъ. Очевидно, онъ еще не усплъ возненавидть свою породу.
На обратномъ пути я почувствовала усталость и ршилась войти въ церковь
— Dix centimes, потребовалъ швейцаръ, когда я приблизилась къ стульямъ. Вынула — дала. Еще сдлала два шага и увидла передъ собой протянутый мшокъ на длинной палк. Вынула — положила. Только что услась, какъ по ходу службы потребовалось встать, и я встала на колна на передній низкій стулъ и въ ту же минуту почувствовала сильный ударъ по ногамъ. Я обернулась. Сзади меня какой-то приличный старичекъ былъ очень разсерженъ. Онъ качнулъ мой стулъ, который вторично ударилъ меня по ногамъ.
— Vous me faites mal, monsieur! сказала я, не понимая причины его злости:— c’est le diable, qui vous tente!
Онъ правой рукой перекрестился, а лвой двинулъ меня стуломъ. Догадавшись, что ему тсно или непріятно, что я передъ нимъ помстилась, я поискала глазами другого стула, но вс поблизости были заняты, а онъ все продолжалъ меня аттаковать.
Тогда я зловще прошептала:
— Vous n’tes pas loin du tombeau!
Подйствовало — пересталъ:
Вс кругомъ набожно крестились, но меня смущала статуя милосердія: прекраснйшая женщина подаетъ нагому мальчику копеечный хлбецъ. Внизу подписано: la charit.
Чмъ руководствовался скульпторъ для изображенія подвига милосердія, выбравъ моделью именно копеечный хлбецъ, а не другое что-нибудь, напримръ, кошелекъ? размышляю я. Поняла: въ кошельк могло быть много денегъ, а бдныхъ развращать не слдуетъ.
Или вотъ что имлъ онъ въ виду: по ныншнимъ временамъ люди стали такъ разсчетливы, что даже пожертвованіе копеечнаго хлбца возводится въ подвигъ и можетъ вдохновить художника…
Ваяніе, живопись, пніе, вс дарованія человка слились здсь въ общую гармонію, священнослужители въ роскошныхъ кружевахъ съ разсчитанною торжественностью мрно ступаютъ по гобеленамъ. Высокіе своды храма сквозь цвтныя стекла льютъ таинственный свтъ на розовый мраморъ, позолоту, живые цвты и на каменное тльце голаго мальчика, на бархатный молитвенникъ разряженной дамы и на дрожащія, мозолистыя руки стараго блузника. Густыя волны органа, колебля душистый воздухъ, приводятъ нервы въ настроеніе религіознаго трепета. На лицахъ врующихъ благочестіе: у всхъ ноздри втянуты внутрь и глаза умильно моргаютъ.
Но смертнымъ не суждено продолжительное пареніе къ небесамъ. Вдругъ все благоговніе разсвается безслдно, громкіе звуки духовной музыки заглушаются рзкимъ торгашескимъ выкрикиваніемъ: Impt pour la paroisse, s’il vous plait! Служба окончена. Швейцаръ въ треуголк стоитъ, растопыря руки поперекъ дороги къ двери, и невыносимо гвоздитъ уши его эльзасскій акцентъ. Три почтенныя дамы протягиваютъ кошельки въ род корзинокъ.
Я хотла обойти сторонкой, но и тамъ точно такія же три дамы. ‘Ну, думаю, лучше бы я отдохнула въ другомъ мст!’
Придя домой, я начала готовиться къ театру. Вначал моего прізда, когда у меня было много денегъ, я пріобрла готовое платье и теперь обновила его. Что это за платье — просто прелесть! складки, сборки, оборки, банты, петли, шнурки. Я стала шевелиться очень осторожно, чтобы какъ-нибудь не зацпить и не помять всю эту сбрую, осторожно пододвинула къ камину кресло и встала на него, чтобъ осмотрть себя съ головы до ногъ. Я не поврила глазамъ. Въ зеркал отражалась особа десятью годами меня моложе, съ тихими, робкими движеніями. Очень довольная своей метаморфозой, я надла на шею золотую цпь, а на голову шляпу съ перомъ и отправилась въ театръ.
Времени было еще довольно впереди, и я зашла въ crmerie, чтобы закусить. Хозяйка встртила меня съ почтеніемъ, она вышла изъ-за прилавка мн навстрчу и сама подала требуемый бифштексъ. Я здсь нсколько разъ бывала и всегда получала мизерный кусокъ подгорлой подошвы подъ громкимъ именемъ бифштекса, а на сей разъ размры его были увеличены и приготовленъ онъ былъ хорошо. Уничтоживъ его, я разсуждала что великое дло туалетъ, и не даромъ говорится, что по платью встрчаютъ, а по уму провожаютъ. Впрочемъ, иногда случается, что меня провожаютъ гораздо хуже, чмъ встрчаютъ, о изъ этого, однако, не слдуетъ, чтобы я была ужъ черезчуръ глупа.
Подойдя къ театру, а увидла, что значитъ faire la queue: данная вереница людей тянулась по тротуару, поочередно входя въ дверь по одному, и такъ какъ прорвать эту цпь не было возможности, то я сла на скамеечку возл часового магазина и стала ждать.
Черезъ нсколько времени, вошелъ въ магазинъ покупатель, я видла въ стеклянную дверь, какъ онъ подержалъ часы, потолковалъ и вышелъ. Вслдъ за нимъ выскочилъ часовщикъ, спросилъ, въ какую сторону пошелъ тотъ господинъ, и, по моему указанію, пустился въ догонку.
Предположивъ, что тутъ что-нибудь не ладно, я благоразумно удалилась — какъ бы не притянули, пожалуй, подумаютъ: зачмъ это она тутъ сла? Это обстоятельство меня встревожило и тревога моя усиливалась по мр того, какъ мн на память приходили совты, предостереженія, запугиванья. Кто сейчасъ будетъ мой сосдъ? Не безъ трепета вошла я въ театръ. Скамья была раздлена на очень небольшія пространства и въ каждое было втиснуто по два человка, а я одна занимала двойное мсто, и уврёзка тонко дала мн понять, что только благодаря ей а пользуюсь такимъ преимуществомъ.
Кругомъ меня сидли трудовые, небогатые люди, громко разговаривая, я съ интересомъ прислушивалась, но такъ какъ было очень душно и до начала оставалось еще нсколько минутъ, то а вышла подышать на улицу.
— Un sou, deux sous les mandarines! заунывно пла торговка.
— Вы одн? спросилъ меня контролеръ, отбирая контромарку.
— Одна.
— Въ первомъ ярус противъ сцены, сказалъ мн вслдъ контролёръ.
— Нтъ, я въ партер, отвчала я, и, отыскавъ свое мсто, сла и начала успокоиваться.
Вдругъ контролёръ подходить ко мн и, вжливо изогнувшись, говоритъ.
— Suivez-moi, madame.
— Я англичанка, возразила я, какъ можно хладнокровне, крпко держась рукой за край скамьи.
— Mais ce n’est pas une place pour vous, съ улыбкой настаиваетъ контролёръ. И мн показалось, да, мн это ясно показалось, что это была ехидная улыбка.
— Я сдлаю распоряженіе, чтобы васъ проводили, сказалъ онъ и пошелъ.
Уврёзка уже стояла передо мною.
— On vous accorde une grande faveur, говоритъ она:— suivezmoi.
Нечего было длать, пошла. Она привела меня въ первый ярусъ, усадила на десятифранковое кресло и подставила подъ ноги скамеечку. Водевиль состоялъ въ томъ, что мужъ измнилъ жен, а жена мужу, и оба поймали другъ друга почти на мст преступленія. Публика громко выражала свое удовольствіе. Оперетка выводила двухъ смшныхъ и глупыхъ мужей, которые искали случая учинить женамъ неврность, а тмъ временемъ жены ловкимъ манеромъ ихъ надули.
Съ спокойнымъ духомъ возвращалась я домой, вполн убдившись, что здсь одинокая женщина нетолько не подвергается непріятностямъ, а напротивъ, пользуется всяческими преимуществами, храбро свернула я въ глухую улицу, и весело было мн идти.
Впереди три юныя четы, держась за руки, какъ въ хоровод, дружно пли:
Voil pourquoi la grisette
Ne quitte jamais l’tudiant.
Voil pourquoi l’tudiant
Ne quitte jamais la grisette.
И полицейскій улыбался, на нихъ глядя. Разв можно чего-нибудь боятьсяпри такихъ условіяхъ?
А вдругъ полицейскій ихъ остановитъ, испугалась я, вдь молодые люди несомннно захотятъ выказать передъ дамами геройскій духъ, тогда полицейскій призоветъ на помощь другого, другой третьяго, явится цлый сонмъ полицейскихъ…
Куда я тогда днусь?
Когда же я, наконецъ, избавлюсь отъ своихъ страховъ?
Но вотъ я и въ постел. Пріятное утомленіе, ни одной мысли въ голов, и клонитъ, клонитъ ко сну.
А завтра непремнно примусь серьёзно за дло.