ПАРИЖСКІЕ СКИЦЫ.
Соч. Эрнста Экштейна.
I. Литературные бродяги.
‘Мой толстый песъ! *)
*) Ласкательное слово, чрезвычайно любимое въ Quartier latin.
Твой прежній
Глуглу’.
‘Нива’, No 41, 1871
Парижские скицы, Экштейн Эрнст, Год: 1871
Время на прочтение: 9 минут(ы)
Нтъ на свт ремесла, легче ремесла журналиста и писателя. Прельщаетъ меня званіе сверо-германскаго ассесора губернскаго правленія, не получающаго никакого жалованья,— я долженъ выдержать рядъ страшныхъ экзаменовъ, требующихъ громаднаго запаса учености. Соблазняетъ меня положеніе лейтенанта, съ двадцатью талерами мсячнаго оклада,— я долженъ или пробыть цлыхъ семь лтъ въ какомъ нибудь кадетскомъ корпус, питаясь потрохами и математическими формулами, или же подчинить свой непокорный умъ тискамъ какого нибудь отставного капитана, который, посл страшныхъ усилій съ своей и моей стороны, даетъ ему наконецъ надлежащее устройство. Чтобы быть башмачникомъ, слесаремъ, портнымъ или перчаточникомъ, человкъ долженъ учиться и трудиться цлые годы. Но журналистомъ и писателемъ длаются безъ дальнйшей подготовки, безъ спеціальныхъ свденій, даже безъ таланта, въ одинъ день. Чернильница, не слишкомъ заржаввшее перо, да нсколько дестей бумаги,— вотъ все что требуется для этого. Какъ бы по манію волшебнаго жезла, вчерашній комми, цирюльникъ, экспедиторъ превращается сегодня въ писателя. Въ одно мгновеніе ока, Викторъ Гюго и другія литературныя знаменитости длаются его товарищами. Есть цлыя дюжины маленькихъ газетокъ, гд новичокъ можетъ дебютировать. Правда, весь его гонорарій будетъ состоять изъ одного только дароваго экземпляра, но что за бда! Онъ все-таки получаетъ возможность обратить на себя вниманіе публики… сдлаться извстнымъ… знаменитымъ… Со временемъ ему станутъ длать самыя блестящія предложенія — и новый рыцарь пера уже хватается въ воображеніи за золотой лавровый внокъ, составляющій предметъ его пламенныхъ стремленій.
Эти иллюзіи въ такомъ ходу, что въ Париж журналистика сдлалась послднимъ прибжищемъ всхъ неудавшихся существованій. Обанкрутившійся купецъ, промотавшійся франтъ, чиновникъ лишившійся мста, доставлявшаго ему средства для пропитанія,— вс они, дойдя до послдней крайности, набрасываются на авторство. Страсть къ чтенію такъ колоссальна въ парижской публик, что сколько ни ниши и ни печатай — для нея все будетъ мало. Какъ же посл этого не, увлечься и, воспользовавшись этой страстью, не сколотить себ кругленькаго капитальца?
Бывали примры, и даже вовсе нердкіе, что даже посредственность (въ особенности, если она умла интриговать) успвала пріобрсти себ довольно хорошее положеніе. Такъ, напримръ, я знаю одною молодаго человка, который промнялъ прилавокъ магазина на бюро фельетониста и заработывать теперь 10,000 франковъ въ годъ. Его дятельность простирается исключительно на такъ-называемые ‘Faits divers’ (разныя разности), которыя вошли такъ быстро въ милость у парижскаго читающаго міра. Большая часть его статеекъ чистая выдумка, да и остроумія-то въ нихъ мало! Но онъ пишетъ — какъ большая часть французовъ — прекраснымъ, игривымъ и изящнымъ слогомъ и постоянно приводитъ номера улицъ и домовъ, гд будто бы случилось такое-то и такое-то происшествіе,— обстоятельство, придающее его выдумкамъ подобіе правды,— и вотъ одинъ изъ самыхъ уважаемыхъ журналовъ всемірнаго города платитъ ему большія деньги за его, между нами сказать, никуда не годныя бездлки.
У молодаго человка, о которомъ я разсказываю, нельзя однако же отрицать нкоторыхъ достоинствъ. Онъ получилъ кой-какое образованіе, т. е. знакомъ въ главныхъ чертахъ съ исторіей своего отечества и знаетъ, что Фридрихъ Великій жилъ въ прошломъ столтіи. Онъ уметъ приводить съ величайшей самоувренностью, гд слдуетъ, имена Канта и Шекспира. Онъ мастеръ рыться въ энциклопедическомъ словар, а одинъ его знакомый изъ Quartier latin былъ такъ любезенъ, что написалъ ему двадцать или тридцать превосходныхъ цитатъ изъ Платона и Аристотеля, такъ что онъ можетъ блеснуть подъ часъ и ученостью. Къ сожалнію, онъ не знаетъ ни одного иностраннаго языка, иначе его разносторонность привела бы въ совершенный тупикъ ученыхъ сотрудниковъ ‘Gaulois’ и ‘Figaro‘, которые до сихъ поръ разсуждали только о шекспировскомъ ‘To be or not to be’ или о дантевскомъ ‘Lasciate ogni speranza’.
Импровизированные журналисты и писатели, которымъ не достаетъ самыхъ необходимыхъ способностей, считаются тысячами. Тщетно прождавши въ продолженіи нсколькихъ мсяцевъ ‘блестящихъ предложеній’, которыя, но ихъ предположеніямъ, должны были появиться на страницахъ какой нибудь неизвстной газетки, они сочиняютъ одноактную комедію для театра Бобино или для Folies-Marigny. Тотъ же результатъ. Или ихъ произведеніе заране отвергнуто, или же оно падаетъ при первомъ представленіи съ такимъ шумомъ и гвалтомъ, что директоръ и слышать не хочетъ о повтореніи такой дряни. Романъ изъ временъ Людовика XIV испытываетъ такую же участь. Нтъ ни одного книгопродавца, который былъ бы настолько невжественъ, чтобъ ршиться напечатать подобную глупость. Ни одна газета не ршается пачкать свой Rezde-chausse подобною гадостью. Несчастный лжеавторъ бгаетъ отъ Гинца къ Кунцу, отъ Понтія къ Пилату. Все напрасно. Тутъ встрчаютъ его вжливымъ пожатіемъ плечь, а тамъ и вовсе указываютъ на дверь. По прошествіи нсколькихъ лтъ не находится въ Париж ни одной газеты, ни одной сцены, ни одного издателя, гд бы нашъ авторъ не зарекомендовалъ себя съ самой дурной стороны. Съ горемъ пополамъ влачилъ онъ тмъ временемъ свое существованіе. Тайнымъ образомъ онъ былъ такъ снисходителенъ, что переписывалъ на бло рукописи своихъ боле счастливыхъ товарищей, списывалъ ноты или же давалъ уроки по одному франку за часъ. Наконецъ терпніе его лопнуло. Ему надоло ждать и надться. Его гордость сломилась, онъ ршился сдлаться литературнымъ бродягой.
На остающіяся у него деньги, онъ прежде всего покупаетъ себ на аукціон черный фракъ, блый галстукъ и цилиндрическую шляпу. Онъ платитъ за эти вещи наличными деньгами, такъ какъ ему давно уже никто не даетъ въ долгъ. Вслдъ за этимъ онъ отправляется къ букинисту и покупаетъ у него пять или шесть книгъ въ четвертую долю листа, чрезвычайно мудреныхъ съ виду. Портфель, карманная книжка и академическая чернильница дополняютъ вооруженіе истаго и совершеннаго литературнаго бродяги.
Чтобы познакомить читателя съ дальнйшей судьбой литературныхъ бродягъ вообще, я разскажу, какъ одинъ изъ нихъ оставилъ въ 1868 году Парижъ, для того чтобы попытать счастья въ провинціи. Глуглу — такъ назовемъ мы этого искателя приключеній — почти пять лтъ добивался лавровъ, которые повидимому росли вовсе не для него. Однажды утромъ онъ вооружился вышеописаннымъ образомъ и написалъ одному изъ немногихъ своихъ друзей слдующее письмо:
Атмосфера столицы начинаетъ возбуждать во мн страшное отвращеніе. Тутъ везд партіи, шайки, интрига. Истинное достоинство не въ состояніи пробиться черезъ эту обстановку. Поэтому-то я и ршился искать другой, боле благопріятной мстности.— Я дебютирую лекціями о драмахъ Виктора Гюго, именно въ Руан.— Здравомыслящіе жители этого провинціальнаго города еще не заражены предразсудками парижской черни.— Они принесутъ мн непредубжденный умъ, блый листъ, на которомъ я могу писать и рисовать что мн угодно.— Я надюсь занять въ Руан въ скоромъ времени почетное положеніе и тогда увдомлю тебя безъ малйшаго замедленія, для того чтобъ побудить къ переселенію и тебя. Тмъ временемъ ты чрезвычайно обязалъ бы меня, еслибъ предоставилъ въ мое распоряженіе нсколько наполеондоровъ. Я страшно издержался на мою экипировку, а теб во мн нечего сомнваться. До свиданія.
‘Толстый песъ’, къ которому были обращены эти строки, должно-быть не питалъ особеннаго доврія къ будущности своего друга, потому-что оставилъ это письмо безъ отвта,— а когда Глуглу, незадолго до отъзда зашелъ повидаться съ нимъ, то оказалось, что никого не было дома. Это вроломство еще боле укрпило ршимость писателя, добыть себ денегъ во что бы то ни стало — вотъ единственная мысль, овладвшая съ этихъ поръ великою душою Глуглу. Отнын онъ не обращалъ уже никакого вниманія на различное предразсудки касательно приличія, и чести,— онъ, отвергнутый Парижемъ,— онъ, которому измнилъ другъ молодости,— онъ, котораго судьба систематически такъ-сказать оскорбляла. Чмъ — скажите пожалуйста — лучше его этотъ Вильмесанъ, что его, главнаго редактора ‘Фигаро’, гладили по головк вс парижане и парижанки, цитировали вс французскіе и иностранные газеты,— этотъ Вильмесанъ, которому завидовали вс журналисты и весь свтъ, тогда какъ онъ, Глуглу, обдалъ варенымъ картофелемъ и, не смотря на свои неусыпные труды, остался неизвстнымъ, какъ какой нибудь работникъ изъ предвстья? ‘У Вильмесана талантъ’, говорилъ самъ себ Глуглу, ‘но врядъ у него его столько, сколько у меня. У Вильмесана есть свденія, но я готовъ клясться, что онъ не выдержитъ экзамена! Вильмесанъ написалъ пару плохихъ повстей — у меня приготовлено три культурно-историческихъ романа, и только одна ограниченность издателя виновата въ томъ, что мое имя не гремитъ въ обоихъ полушаріяхъ! Нтъ! При такой явной несправедливости судьбы, я былъ бы просто трусомъ, еслибъ сталъ еще хоть секунду колебаться. Впередъ!’
Окончивъ этотъ монологъ, Глуглу купилъ себ билетъ третьяго класса въ Руанъ, а три дня спустя тамошняя мстная пресса объявляла слдующее: ‘Историкъ литературы Глуглу, пользующійся въ литературномъ мір чрезвычайно лестною извстностью, будетъ читать въ субботу, 12-го апрля, въ восемь часовъ вечера, въ большомъ зал господъ Гертевана и Шлезингера, свою первую лекцію о драматическихъ произведеніяхъ Виктора Гюго’. Само собою разумется, что къ этому не забыли прибавить: ‘Г. Глуглу пріхалъ прямо изъ Парижа, гд его лекціи о стихотвореніяхъ Ламартина пользовались самымъ блестящимъ успхомъ’. За входъ новоиспеченный профессоръ назначилъ по три франка, а съ дтей и отставныхъ военныхъ половину.
Идея сдлать драмы Виктора Гюго предметомъ популярныхъ лекцій была, съ точки зрнія Глуглу, очень смла, потому что онъ очень плохо былъ знакомъ съ драмою, эстетикою и исторіею литературы и сверхъ того у него не хватало дара слова. За то его проэктъ заключалъ въ себ что-то честное и благородное,— а что до послдняго, то разв онъ одинъ брался не за свое дло? Разв профессоръ Б. въ Мюнхен не издалъ въ свтъ различныхъ сочиненій о краніологіи, не имя о ней ни малйшаго понятія? Разв Гейбель и Наполеонъ III не являлись въ качеств историковъ? Почему же не взойти и Глуглу на каедру въ качеств теоретическаго драматурга! Самыми необходимыми вспомогательными средствами онъ запасся. Сколько драгоцнныхъ свденій далъ ему Вильменъ, а между тмъ у него было еще собраніе біографій Ваперо. Такимъ образомъ онъ могъ, согласно съ принципами новйшей системы популяризированья, предстать на судъ руанской публики, не длаясь виновнымъ въ обман.
Читатель конечно заране угадываетъ, что Глуглу потерплъ пораженіе. Число постителей на первой лекціи было сносно, за уплатой издержекъ у лжепрофессора осталось ровно двсти франковъ. Но второй опытъ окончательно не удался. Въ ‘Journal de Rouen‘ отъ 13-го апрля появилась убійственная критика, въ которой говорили о немъ не только какъ о плохомъ лектор, но еще обличали его въ шарлатанств. По этому-то на вторую лекцію явилось всего только три человка, именно: самъ лекторъ, приставленный къ залу слуга и отставной кавалерійскій офицеръ, такъ что Глуглу пришлось покрыть дефицитъ въ семьдесятъ восемь франковъ. Прочіе нормандскіе журналы перепечатали ‘предостереженіе’ ‘Journal de Rouen‘, такъ что отважный авантюристъ такъ и ухалъ ни съ чмъ изъ Гавра, который онъ избралъ-было театромъ своей дятельности. Не прошло и трехъ недль, какъ въ сверозападной Франціи не было ни одного читателя газетъ, который не зналъ бы объ этомъ дл. Для посщенія другихъ частей Франціи у Глуглу не было денегъ. Онъ съ удовольствіемъ отправился бы въ Бордо, тамошнее народонаселеніе считается легковрнымъ, но съ двадцатью франками въ карман не купишь даже собачьяго билета на такое большое разстояніе, а такъ глубоко Глуглу еще не усплъ упасть…
Теперь-то, какъ онъ думалъ, наступило время взяться за т средства, которыя употреблялись съ успхомъ еще до него.
Онъ замнилъ свое имя именемъ одного извстнаго парижскаго журналиста и отправился въ Каенъ. Тамъ онъ занялъ хорошенькую квартиру въ одномъ изъ первыхъ отелей и сдлалъ визиты всмъ почетнымъ лицамъ этого провинціальнаго города. Принявъ чрезвычайно важный видъ, онъ далъ везд понять, что онъ пріхалъ для того, чтобъ изучить Каенъ и Нормандію. Фразы въ род: ‘этотъ въ высшей степени интересный городъ’, ‘эта благословенная страна’, ‘это оригинальное, способное народонаселеніе’, такъ и сыпались у него изо рта. ‘Конечно’, говорилъ онъ г. Блуму, второму городскому нотаріусу, ‘конечно о Нормандіи уже много писали… но, сознайтесь сами, больше въ вид пріятной фельетонной болтовни… а красоты здшней природы, историческія воспоминанія, своеобразіе городскихъ зданій — все это отодвинули на задній планъ, разсчитывая больше всего на поэтическое, цвтущее изложеніе…’
Г. Блумъ кивнулъ головою въ знакъ согласія.
‘Но я’, продолжалъ съ важностію Глуглу (или какъ онъ назвалъ себя теперь, Шарль М….), ‘но я гляжу на дло съ практической, и поэтому съ гораздо высшей точки зрнія, и ршился представить Нормандію, а въ особенности Каенъ со стороны ихъ производительности. Мое сочиненіе будетъ національно-экономической монографіей. Я думаю обратить особенное вниманіе на производства хлопчатой бумаги и сидра… Я обращаюсь къ снисходительности знатнйшихъ гражданъ Каена… Только съ помощію ихъ благосклонной поддержки и надюсь достигнуть желанныхъ результатовъ. Я приму съ величайшею благодарностію всякое, даже повидимому самое незначительное замчаніе. Разъясните мн все, что только касается вашей торговли, вашихъ фабрикъ, вашего земледлія, свойствъ вашей почвы. Никакая подробность не можетъ быть тутъ лишнею…’
Нотаріусъ Блумъ общалъ содйствовать ему но мр силъ и возможности. То же самое сдлали мэръ, monsieur Дордоньякъ, богатый негоціантъ Бабрильяръ изъ Juc de Commerce, владтель сидроваго завода Вабонтренъ изъ Place da Prince, словомъ, вся каэнская ‘аристократія’. Везд Глуглу усплъ намекнуть почтительнымъ образомъ, какую выгоду можетъ извлечь дловой человкъ изъ задуманнаго имъ сочиненія… Рекламой никогда не слдуетъ пренебрегать — а тутъ еще такая реклама, какую предлагаетъ Глуглу! Сочиненіе, написанное для всей Европы, конечно будетъ имть въ первые годы но три, по четыре, изданія. Это было соблазнительно…
Въ особенности же заинтересовался, какъ казалось, этимъ предпріятіемъ владлецъ сидроваго завода Вабонтренъ. Онъ былъ чрезвычайно богатъ и къ тому же еще тщеславенъ и честолюбивъ и перессорился со всми товарищами.
‘А что’, думалъ Вабонтрень, ‘какъ я возьму да и утащу изъ-подъ носа моихъ соперниковъ г. Шарля М…? Писатели не нечувствительны къ деньгамъ и ласковымъ словамъ… Какое торжество, когда мое имя будетъ осыпано въ книг всевозможными похвалами, тогда какъ сосдъ Базеръ и толстый Жобаръ, что вонъ тамъ, будутъ фигюрировать какъ незначительные или даже и не совсмъ честные торговцы мелочнымъ товаромъ? Какая великолпная идея! ‘…
Сказано, сдлано. Отнын Вабонтрень сталъ до нельзя вжливъ. Онъ пригласилъ Глуглу ‘почтить его низменную кровлю’, онъ отдалъ ему въ распоряженіе три лучшихъ комнаты и просилъ его быть у него какъ дома. Глуглу не заставилъ его повторить этого… Онъ расположился какъ можно удобне и старался привлечь къ себ все семейство лестью и всевозможною угодливостью. Онъ игралъ съ двочками и рзвился съ мальчиками, онъ щипалъ за щеки служанку, а хозяйк дома держалъ при разматываніи нитокъ мотокъ. Даже домовую собаку онъ гладилъ съ непреодолимою нжностію. Даже самого г. Вабонтрена, побудительныя причины котораго онъ очень скоро открылъ, онъ съ каждымъ днемъ все боле и боле располагалъ въ свою пользу. Временами онъ читалъ ему небольшія замчанія, которыми по его словамъ, онъ думалъ воспользоваться къ своемъ будущемъ сочиненіи. Вабонтрень улыбался и кричалъ: ‘браво, брависсимо’, потому-что эти замчанія всегда были направлены къ извстной цли, и, какъ замчалъ владтель сидроваго завода, всегда справедливы и врны. Такъ проходилъ мсяцъ за мсяцемъ. Дти Вабоитрена начали уже называть г. Шарля М. дядюшкой. Годъ подходилъ къ концу.
Тутъ хозяинъ попросилъ своего гостя позволить ему наконецъ заглянуть въ рукопись, которой до сихъ поръ никто еще не видалъ. Какъ другъ, онъ имлъ право просить объ этой милости. Ему кажется, какъ будто бы Шарль отдаетъ предпочтеніе наблюденію въ ущербъ изложенія. Надо же ему положить мало-по-малу конецъ собиранію матеріаловъ и проч.
Глуглу возразилъ, что черезъ три мсяца онъ положитъ къ ногамъ семейства Вабонтренъ все сочиненіе, но до тхъ поръ онъ проситъ Вабонтреновъ потерпть. Это ужь такое правило у литераторовъ, не показывать рукописи до тхъ поръ, пока не засохнетъ самая послдняя черта пера. Впрочемъ, онъ благодаритъ дорогихъ друзей за ихъ живое, постоянно-продолжающееся участіе.
Такъ протекло еще нсколько мсяцовъ. Тутъ остановился однажды вечеромъ въ Hotel d’Angleterre одинъ молодой человкъ, который сталъ распрашивать хозяина о мстныхъ журнальныхъ и литературныхъ длахъ. Въ особенности же интересовался онъ г. Шарлемъ М…. который живетъ съ нкотораго времени въ Каэн для изученія края, и записалъ адресъ владтеля сидроваго завода Вабонтрена. На другой день garon подалъ ему книжку, въ которую записываются имена прізжихъ, и молодой человкъ къ величайшему удивленію всего дома, росписался: ‘Шарль М… журналистъ, и проч.’
Нсколько часовъ спустя съ Глуглу сняли маску и указали ему на дверь. Шарль М… былъ такъ великодушенъ, что отказался отъ дальнйшаго преслдованія литературнаго бродяги, онъ удовольствовался публичнымъ посрамленіемъ своего двойника. Тмъ временемъ Глуглу разбилъ свою палатку гд-нибудь въ другомъ мст — потому-что глупцы есть везд, а Франція велика. Онъ долго можетъ еще шарлатанить, пока не закроетъ себ доступа во вс департаменты.
Подобное этому происшествіе случилось незадолго до открытія войны съ извстнымъ писателемъ Жюлемъ Норіакомъ. Норіакъ также не преслдовалъ самозванца и пожималъ плечами.
Еслибы Глуглу пришло въ голову явиться подъ своимъ собственнымъ именемъ, ему удалось бы еще нсколько мсяцевъ сть устрицы и пить шампанское на счетъ семейства Вабонтрена. Владльцу сидроваго завода было все равно, кого онъ пріютилъ у себя: человка составившаго уже себ литературную извстность или нтъ, лишь бы только онъ поносилъ сосда Базэра и толстаго Жобара, что вонъ тамъ… Все другое для него дло второстепенное.
Такимъ-то или подобнымъ же образомъ живетъ довольно-значительное число неудавшихся литераторовъ на счетъ легковрныхъ провинціаловъ… Несмотря на вс предостереженія прессы, это ремесло превосходно вознаграждается, какъ прежде такъ и теперь, перо — послдній якорь спасенія для погибающихъ существованій,— потому ли что они дйствительно употребляютъ его въ дло, или потому только что они пользуются имъ въ вид вывски, для того чтобъ обманывать и кормиться на чужой счетъ.