Николай Брешко-Брешковский.
Парижские огни (От нашего парижскаго корреспондента)
2.
3.
4.
5.
Мата д’Ор.
Парижские огни (8 сентября 1934, О. А. Беляева, Уне Байе, Базиль Захаров), Брешко-Брешковский Николай Николаевич, Год: 1934
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Несколько лет тому назад Морис Декобра, романист, переведенный на десятки языков, и с удовольствием зовущий себя ‘Морисом Анатольевичем’, сделал мне большую любезность, познакомив меня со своим издателем Бодиньером.
В ответ я пригласил Мориса Анатольевича позавтракать со мною в ‘Ренессансе’, что на плас Альма…
Внезапно телефонный звонок:
— Говорит Декобра… Вы разрешите мне приехать вместе с дамой?
— Буду очень рад…
Через несколько минут, — Декобра живет в двух шагах от площади Альма, — появляется он, бритый, со скептической улыбкой на тонких губах, и вместе с ним, молодая, лет тридцати, блондинка… оказавшаяся Ольгой Александровной Беляевой.
Теперь, спустя годы, все газеты и все люди кричат о счастливцах — булочниках, парикмахерах, угольщиках — выигравших в Национальную Лотерею до пяти миллионов франков.
До чего бледнеют эти колоссальные выигрыши, с яснаго неба упавшие, по сравнению со сказочными карьерами кое-кого из нашей отечественной эмиграции.
Возьмем упомянутую Ольгу Беляеву.
Жена армейскаго офицера, вернее вдова, — он погиб то-ли на Перекопе, то-ли еще раньше, под Царицыным…
Женщина очутилась на чужбине, в бедности и ‘без языков’, — она потом овладела ими. Внешность: женщина, как женщина, особенно среди букета международный красавиц Парижа, Берлина, Лондона…
Но, увлекается ею германский финансист Гольдсмит, банкир масштаба Варбургов, Стиннесов, Мендельсонов, Блейхредеров…
У Беляевой — особняк в Берлине, особняк в Париже. В своих брилиантах она производит впечатление закованной в волшебно-сверкающую кирассу…
Несколько лет головокружительнаго богатства и таких же головокружительных прихотей. Но звезде банкира Гольдсмита не суждено было сиять вечно.
Гитлер, еще из ‘Коричневаго Дома’ в Мюнхене, грозил: — ‘В тот день, когда я приду к власти — я повешу Гольдсмита!’
Но, банкир, оказался весьма предусмотрительным. В тот день, когда фюрер взял в руки власть, Гольдсмит находился за пределами досягаемости, — в Швейцарии… Он унес свою голову, но не унес своих миллионов.
Беляева веселится, посещает модные курорты, в ‘монденных’ журналах появляются ея ‘купальные’ портреты с заголовком: ‘княгиня де-Беляев’…
А через некоторое время — новые аллегорические ‘пять миллионов’.
Ольга Александровна совсем недавно обвенчалась по православному обряду с американцем Мультоном… по сравнению с которым Гольдсмит, даже в пору своему расцвета, мог показаться почти бедняком…
Во Франции Мультону принадлежит замок ни по архитектуре, ни по роскоши не уступающий Версальскому дворцу.
Мы только что привели любопытный образчик феноменальнаго везения. А вот — пример такой-же феноменальной незадачливости.
В Париже продолжает блистать и своей красотою и своим громким титулом графиня Людмила Воронцова — Дашкова, вдова лейб-гусара, невестка ‘вице-короля’ Кавказа…
Лет 8 тому назад эта обаятельная женщина была помолвлена с нефтяным королем сэром Генри Деттердинг, который был без ума от нея. Предстоящий брак уже выростал в событие большой политической важности, а посему и были пущены в ход большия интриги, дабы разстроить его.
Интриги имели успех и Деттердинг с решимостью отчаяния, женился на, разведенной им госпоже Багратуни…
За первой, такой фатальной неудачей, спустя восемь лет не замедлила последовать и вторая.
Подруга Воронцовой, ставшая крупной помещицей в американской Флориде настойчиво и упорно вызывала к себе графиню.
‘Приезжай! Твои портреты не дают покоя американцу — миллиардеру. Он и сам интересен, помимо своих миллионов’…
Избалованная, привыкшая к тому, чтоб все к ней шло безо всякаго труда и усилий с ея стороны, Воронцова не спешила во Флориду…
И вновь, как и в эпоху сватовства Детгердинга, другая женщина вырвала у нея обывательски выражаясь ‘из под носа’ архимиллионера.
Эта другая, — Ольга Беляева, а архимиллионер — Мультон, поднесший своей молодой супруги ‘Версальский дворец и Версальские фонтаны’…
‘Литво, Литво, ойчизна моя’…’…
Так писал Мицкевич. И не только писал, а всем сердцем переживал немного суровыя, северныя красоты своей равнинной родины, бегущей вдоль берегов широкаго полноводнаго Немана.
Пламенной литовской патриоткой является, живущая в Париже талантливая драматическая артистка Унэ Бей.
И ее, эту изящную хрупкую женщину, как и Мицкевича, пленяет нагорный берег Немана, в окрестностях Ковно, с песчаными обрывами и с вечно шумящим лесом гигантских корабельных сосен…
Артистическое имя свое Унэ Бей сделала в Америке, где ея гастроли, — она играла на английском языке, — имели успех исключительный.
Театральная хроника называла ее литовской ‘Дузе’. И так же, как Дузе, всей творческой душой своею отдавалась она исполняемым ролям, иногда под занавес падая в самый настоящей реальный обморок, уносимая со сцены в уборную своими коллегами по пьесе…
Небольшой салон этой замечательной артистки в Париже, популярен в артистических и литературных кругах.
Из русских вы можете встретить в нем: поэта Бальмонта, драматурга Сургучева, режиссера Евреинова, кино-артистку Веру Барановскую, этр-ал-сцен Комиссаржевскаго и многих других.
Все художественно, все съ большим вкусом, в этом салоне. На стенках — несколько портретов Унэ Бей, исполненных парижской знаменитостью, армянским художником Качадурьяном. Один из них, такой весенний, напоенный солнцем, напоминает по композиции прерафаэлитския картины Фра Бэато Анджелико…
Желая популяризовать в международных и русских кругах родную литовскую поэзию, Унэ Бей лучшие классические образцы ея издала по французски и по русски в превосходном переводе Константина Бальмонта.
Значительно раньше, Унэ Бей издала изысканным томиком стихотворения своего брата, выдающегося литовскаго поэта.
Не чужд искусства и супруг талантливой артистки, занимающий видное положение в кинематографическом мире Парижа. Этот симпатичный образованный человек — тоже литовец, получивший воспитание и образование в Америке. По профессии он инженер, прославленный в специальных кругах строитель и изобретатель.
В Париже снова прошел слух о смерти Базиля Захарова…
Как и все предыдущие, он оказался тоже ‘преждевременным.’
Правда, престарелый баронет, уже давно удалившись от жизненной сутолоки, коротает свои дни в шезлонге, на террасе своего замка, только изредка позволяя себе десятиминутную прогулку по дорожкам парка. Правда, ежедневное меню его не блещет разнообразием, заключаясь, главным образом, в рисовой каше… Но, все-же, он жив…
Тем не менее, многочисленные секретаря его все меньше и меньше начинают считаться с его личностью, подчас просто игнорируя его желания и намерения… Для них он уже умер, так сказать…
Недель шесть тому назад, я писал в ‘Парижских Огнях’ о прискорбном случае с картиной одного русскаго эмигранта…
Когда номер журнала ‘Для Вас’ прибыл в Париж, упомянутый офицер не замедлил вырезать из него, заметку, касающуюся Захарова и картины, и послал ее на личное имя сэра Базиля в его особняк на авеню Ош… в заказном письме.
Пока что — ни ответа, ни привета…
Письмо это, равно как и все предыдущия, равно как и сама акварель, несомненно не дошли до умирающаго ‘Короля Пулеметов’, а ловкое окружение архимиллиардера надеется путем молчания погасить ‘историю’…
Кроме того, секретариат Захарова настолько привык ко всему, пишущемуся в международной прессе о ‘некоронованном король’, что не придает статьям и заметкам никакого значения и, во всяком случае, никогда не доводит их до сведения своего патрона…
Увидеть же его лично — вообще, невозможно! Десятки слуг, детективов и стражников охраняют покой и безмятежность старика. Единственным исключением из правила — лицом, имеющим к нему доступ без доклада является его личный друг и соотечественник, Венизелос…
Прилетели в Париж и улетели советские летчики.
Начальство отпускало их в город, реже в одиночку, чаще целыми группами.
Скромная форма напоминает чехословацкую.
Есть выправка, но какая-то ‘унтер-офицерская’.
Все производят впечатление полу-интеллигентов. Никто не говорит по-французски. Да оно, может быть, и лучше для ‘властей’, придержащих’: по крайней мере не разболтаются с иностранцами.
По прибытии в Париж, каждый летчик получил штатский костюм и сто франков ‘на мелкие расходы’. Как прислуге, отпущенной в город ‘повеселиться’…
Где-то, на Больших бульварах, один русский шофер вспугнут был окриком:
— Митя… здравствуй…
Перед ним — советский летчик.
Оказались друзьями детства и однокашниками начальной школы.
Очутились в кафэ.
Летчик поражен был зрелищем корзины с целою горою сдобных булочек.
— Батюшки!… Белый хлеб!… Без карточек! Неужели, можно брать, сколько хочешь?!..
— Можно, — с улыбкою отвечает шофер.
Разговорились.
‘Белый’ друг детства спросил:
— Как же вас все-таки отпустили?… А если кто-нибудь из вас пожелает променять ‘советский рай’ на ‘гниющий Запад’.
В ответ собеседник покачал головой:
— Друг мой, это невозможно… Все наши близкие остались заложниками, включительно до моих маленьких детей… Родители некоторых, на все время нашего полета, заключены в тюрьму.
— Так же будет и в случае войны?
— Конечно… Тогда нас скрутят еще суровее!
— Ну, а скажи: техническая мощь вашего воздушнаго флота, правда, или блефф?…
Летчик отвел взгляд в сторону:
— На это я тебе не имею права ответить…
Мата д’Ор. Парижские огни (От нашего парижского корреспондента) // Для Вас. 1934. No 37, 8 сентября. С. 9.
Подготовка текста Павел Лавринец, 2006.
Публикация Русские творческие ресурсы Балтии, 2006.