Представьте себ нчто громадное одаренное жизнью, какое-нибудь чудовище не двигающееся съ мста но за то вчно копошащееся милліонами своихъ суставчиковъ, щупалцевъ, усиковъ, чудовище живущее уже десятивковою жизнью, постоянно разрастающееся, разлзающееся. Пищу оно къ себ просасываетъ въ безмрныхъ количествахъ. А пища эта всякая, потому что чудовище — всеядное.
Тутъ все что стъ и пьетъ всеяднйшее изъ всеядныхъ — человкъ, да сверхъ того и мясо человческое, и кровь человческая, и душа человческая. Все жуетъ безъ передышки исполинскій зврь, все проглатываетъ. Прикрывъ нсколько квадратныхъ верстъ плоскимъ, липкимъ, неуклюжимъ тломъ, лежитъ оно развалившись, съ вчно раскрытою пастью, и милліонами глазъ высматриваетъ добычу.
Плоское тло его искрещено жилами, венами и артеріями большими и малыми. Не кровь течетъ въ нихъ — грязная, темная масса обращается въ исполинскихъ органахъ. Каждый атомъ этой массы, каждый кровяной шарикъ этой крови — человкъ. И переливается по венамъ и артеріямъ чудовища странная жидкость, то красная живучая, то черная мертвящая, переливается, возобновляемая постоянно новыми соками, поглощаемая постоянно питаніемъ громаднаго тла.
Не ровенъ характеръ у этого чудовища. То оно спокойно и апатично и только думаетъ о томъ какъ сть да пить, то вдругъ огрызается, бснуется, и весь организмъ его начинаетъ лихорадочно, неистово биться и копошиться, посл чего, какъ-бы утомленное минутнымъ волненіемъ, оно снова впадаетъ въ свое ужасное спокойствіе.
Парижъ!— ты это громадное чудовище. Страшенъ ты, потому что манишь къ себ, чаруешь какъ русалка, потому что страстными рчами, огненными лобзаніями, лживыми общаніями увлекаешь несчастныхъ въ твои пучины.
По характеру чудовище Парижъ женщина.
Тмъ онъ опасне. Капризенъ онъ, причудливъ и своеволенъ, непостояненъ и поверхностенъ, легковренъ и тщеславенъ…. уменъ онъ, красивъ и плнителенъ.
Былъ онъ натураленъ, простъ и веселъ. Его принарядили, украсили, наблили лицо, нарумянили щеки, насурмили брови, ‘вывели’ вки, окрасили въ золотистый цвтъ волосы, разрисовали голубыя жилки у глазъ, придали шиньйонъ, высокіе каблучки, одли у Ворта, обули у Ферри. Простота и натуральность исчезли, веселости стадо меньше, но крайности остались, до суть характера осталась та же.
Есть у него кумиры дня, на которые онъ не наглядится, предъ которыми расточаетъ ласки и улыбки, завтра этотъ кумиръ будетъ гд-нибудь валяться въ грязи, осмянный, поруганный.
Есть у него порывы великодушія и необычайной вжливости, увы! непродолжительные, есть проявленія поразительнаго безсердечія.
Смшное, въ его глазахъ, величайшее преступленіе, хотя самъ онъ любитъ смяться, не можетъ обойтись безъ смха.
Между атомами кишащими въ жилахъ исполинскаго города одинъ видъ въ особенности выдается красотою и яркостью красокъ, живостью, быстротою и юркостью движеній. Видъ этотъ, названіе котораго парижская женщина, самый вліятельный и красивый между типами его атомовъ.
Въ Париж женщина всевластна. Не хочу этимъ сказать что въ другихъ мстахъ она не заправляетъ всмъ, не владычествуетъ, нтъ, такихъ вещей я никогда не позволю себ сказатъ, тмъ боле что ни минуты не сомнваюсь въ томъ что мы — не прекрасный полъ — автоматы приводимые въ движеніе прекраснйшею, умнйшею и хитрйшею половиною рода человческаго. Нтъ, я только хотлъ сказать что въ Париж всевластность женщины какъ-то боле офиціальна, осязательна.
Парижская женщина типъ, разновидности котораго безчислены. И вопервыхъ, въ Париж дв женщины рзко отлинются другъ отъ друга: женщина праваго берега Сены и женщина лваго. Какъ видите тутъ ‘натуральная граница’.
Чтобы сразу опредлить разницу существующую между обитательницами обоихъ береговъ, употреблю выраженіе любезное здшнему люду ‘tre dans le mouvement’.
Etre dans le mouvement значитъ нестись не отставая, опережая часто другихъ, въ вихр карнавала ларижской жизни.
Женщина праваго берега est dans se mouvement.
Женщина лваго — увы!— riest pas dans le mouvement.
Bon и все, но это бездна.
Почему, спросите вы, эта рознь, когда двадцать шесть мостовъ связали оба берега? Почему? Я вамъ сейчасъ скажу. Потому что человкъ, не взирая на свои изобртенія, ухищренія и геній, никогда не съуметъ такъ связать и развязать какъ свяжетъ и развяжетъ природа. Не ему сплотить то что во разсчено. Соединить — онъ соединитъ, сплотить — никогда. Поэтому, несмотря на двадцать шестъ боле или мене монументальныхъ мостовъ перекинутыхъ черезъ Сену, жизнь праваго берега совершенно рознится отъ жизни лваго.
Кто-то изъ французскихъ писателей сказалъ что пульсъ Парижа бьется по ста двадцати разъ въ минуту. Этотъ господинъ должно-быть пощупалъ пульсъ только на правой рук, иначе онъ убдился бы что слва, по старинной анатоміи, пульсъ бьется не чаще шестидесяти разъ въ минуту.
Тотъ Парижъ о которомъ вы постоянно слышите, который шумитъ, бснуется, живетъ нервною, лихорадочною жизнью — Парижъ праваго берега. Здсь бульвары — спинной хребетъ чудовища — полные шума и движенія, здсь биржа спекулирующая и шумящая, здсь банкъ принимающій, выдающій и мняющій милліоны, здсь почти вс театры, рестораны, кафе, редакціи, конторы, агентства, сюда стекаются новости, извстія, стекается праздный и дловой, богатый и бездомный людъ, здсь скучиваются, тснятся, сцпляются кареты, фіакры, омнибусы, здсь людей давятъ въ десять разъ боле чмъ налво Сены, самоубійствъ настолько же боле, денегъ и благъ земныхъ въ такой же пропорціи мене.
На лвомъ берегу иное дло. Перешли мостъ, вамъ кажется что вы шагнули верстъ за сто куда-нибудь въ сторону Здсь все тихо и спокойно. Тутъ стоитъ Домъ Инвалидовъ — гробница живыхъ, Пантеонъ — домъ мертвыхъ, редакція Univers — газеты инквизиціи и крестовыхъ походовъ и Академія — архивъ. По странной аномаліи забрелъ сюда и университетъ съ его Латинскимъ кварталомъ — островомъ полнымъ жизни и шума. Есть и бульвары и большія артеріи въ этомъ непоподвижномъ царств, по нимъ, правда, снуетъ бойко народъ и несутся экипажи. Но загляните въ поперечныя улицы впадающія въ такія артеріи, он тихи и безлюдны какъ аллеи ‘мертваго города’. Большіе дома непривтливые и угрюмые съ огромными массивными воротами вчно запертыми, высокія каменныя стны надъ которыми плавно покачиваютъ свои верхушки столтнія деревья. Въ глубин двора кое-гд увидите часовню. Въ окнахъ магазиновъ встртите раззолоченныя и расписанныя деревянныя фигуры святыхъ католическаго календаря. Отели тутъ походятъ на монастыри, монастыри на тюрьмы.
Слва тоже убиваются, но рже, и самоубійства другаго рода.
Семидесятилтняя старуха добровольно кончаетъ съ жизнью ‘чрезъ повшеніе’, услышавъ что парижскій муниципалитетъ намренъ на Mery-sur-Oise устроить новое кладбище и воспретить хоронить покойниковъ на старыхъ. Несчастная взгрустнула по мстечку которое было высмотрла себ на Монпарнасскомъ кладбищ и поршила поторопиться съ развязкой дабы еще успть попасть на завтное мстечко {Случилось въ Париж 17го прошлаго іюля.}.
Вы такъ и знаете что самоубійство это совершилось на лвомъ берегу.
Шестидесятилтняя старуха поршаетъ съ собой посредствомъ угара, потому что двадцатипятилтій monsieur Альфонсъ, возлюбленный ея, перепорхнулъ на другую жердочку. Это самоубійство праваго берега.
Займемся женщиной праваго берега.
Разновидностей тутъ масса — не перечтешь. Придется брать на выдержку.
Во глав этой не македонской фаланги является Парижанка (la Parisienne). Посему вполн естественно что и подъ мое перо является она первою.
— Какъ Парижанка? спросите вы.— Да вдь вы все время говорите о Парижанк….
Да, но вы забыли что до сихъ поръ я говорилъ о парижской женщин, а не о Парижанк. Парижская женщина и Парижанка не одно и то же. Чтобы заслужить послднее званіе, обитательница береговъ Сены должна непремнно, неминуемо, необходимо и безусловно имть, помимо множества другихъ боле или мене отрицательныхъ качествъ, слдующіе два врожденныя таланта:
Du chic.
Du chien.
Первое слово объяснять нечего. Оно отмнно привилось на нашей отечественной почв и пріобрло право гражданства. Шикъ, шикаръ, шикарность, шикарство, шикарный, шикозный, съ шикомъ и пр., и пр.— видите что мы успли порядкомъ размотать это маленькое словечко.
Другое слово, продуктъ бульварнаго жаргона, пока еще исключительно мстнаго употребленія.
Jur du chien значитъ… какъ бы вамъ сказать, значитъ перевалить очкомъ выше за шикъ. Нчто въ такомъ род существуетъ у насъ совершенно въ иномъ мір, не имющее ничего общаго со ‘свтомъ’. Это выраженіе — съ градомъ! любезное нашему разгульному люду средней руки и не особенно приличной закваски.
Шикъ бьетъ въ глазъ, chien бьетъ въ носъ. Это какая-то вздернутость во всемъ, въ костюм, въ манерахъ, въ обращеніи, во взгляд. Та же шляпка qui a du chic можетъ быть надта просто или avec beaucoup de chien. То же личико qui dit chic будетъ имть du chien если вздернется боле кверху, есіи взглядъ станетъ боле самоувренный и вызывающій, улыбка боле многозначительна и опредленна.
Спшу прибавить что chic и chien не во всемъ могутъ проявляться. Такъ, напримръ, кормитъ ребенка, сидть у изголовья его кроватки, ухаживать за нимъ, во всхъ этихъ вульгарныхъ занятіяхъ нтъ возможности проявиться ни шику, ни du chien. Поэтому-то можетъ-быть и находятся эти занятія въ такомъ презрніи и загон у Парижанки.
Вы знаете теперь что такое эти два необходимые врожденные таланта.
Займемся же, не сворачивая боле въ сторону, Парижанкой. Этотъ хорошенькій зврокъ, изъ породы грызуновъ, обдадаетъ необыкновеннымъ аппетитомъ. Грызетъ онъ и глотаетъ все съ удивительною легкостью и проворствомъ. Даже твердые и неудобоваримые предметы, какъ напримръ серебро, золото, брилліанты, уписываетъ онъ съ такою же быстро той съ какою Петръ Петровичъ Птухъ поршилъ бы аршинное блюдо съ варениками проголодавъ предварительно дня съ два.
Это не то мущина, не то женщина. Странное это существо. Увидите вы его въ бальномъ плать съ безконечнымъ хвостомъ удлиненнымъ вроятно на счетъ лифа, съ обнаженными плечами, съ обнаженными руками, съ обнаженною спиной, набленаго, нарумяненаго, напудренаго, съ подкрашенными глазами, съ подмазанными бровями, въ золотистыхъ локонахъ, наполовину своихъ собственныхъ окрашенныхъ, на половину чужихъ….
Не мущина же это!
Увидите вы его въ сапожкахъ на высокихъ каблукахъ, съ вызолочеными подковами, въ перчаткахъ съ крагами, въ пальто, въ мужской шляп, правящаго парою лошадей въ dog-cart’ съ папироской во рту, съ бичомъ въ рукахъ, держащаго, выигрывающаго и проигрывающаго пари на скачкахъ и состязаніяхъ, стрляющаго, охотящагося и разгуливающаго однимъ одинешенькимъ по блому свту….
Не женщина же это!
И дйствительно, это ни то, ни другое. Это Парижанка, анормальный продуктъ безмрнаго бснованія.
Не ищите въ этомъ существ подруги, матери.
Мущину знаетъ она вдоль и поперекъ и потому вертитъ имъ какъ игрушкою, пользуясь его слабостями, эксплуатируя пороки. Не мудрено что въ душ она презираетъ его порядкомъ.
‘Дома’ для нея не существуетъ, домовитость, семейная жизнь считается какимъ-то педантизмомъ, убжищемъ калкъ и добродтельныхъ уродовъ. Салонъ, будуаръ и ванная — вотъ все что она знаетъ въ своемъ домашнемъ мір. Мужъ — нчто въ род необходимаго туалетнаго атрибута, расходо-приходная машина служащая для исполненія прихотей, волъ съ котораго постоянно сдирается три шкуры.
Какова супруга такова и мать. Никакого трезваго, истиннаго чувства. Ребенокъ отсылается куда-нибудь за тридевять земель ‘въ провинцію’, на кормленіе, или же изгоняется на зады. Иногда только, разодтый въ пухъ и прахъ, появляется онъ на переднемъ сидньи коляски или сопровождаетъ въ Елисейскія Поля мамашу, когда послдней вдругъ вздумается, на съ того на съ сего, позировать интересною матерью. Ребенокъ тутъ только для публики, для галлереи, для кокодесовъ. ‘Интересная мать’, граціозно наклонившаяся надъ малюткою, такъ заботливо расправляющая какую-нибудь не академическую складку его театральнаго костюма, столько же думаетъ о немъ какъ о кудластой собаченк въ расшитой бархатной попонк, которая завтра смнитъ ребенка въ качеств шикарнаго аттрибута для параднаго ‘вызда’.
Cela fait bien, un enfant!
Оболочка тутъ все. О наружномъ позаботились такъ что за него потратили все внутреннее. Снаружи — вс обольщенія для глаза, внутри — сыпучіе, безплодные лески, пустыня. Все человческое высосано, выброшено какъ старое, негодное, не модное тряпье, какъ помха. Львица тутъ убила женщину.
Вся работа мыслящаго организма, вс порывы и движенія души и оердца приводятся къ слдующей простой дилемм: веселиться и скучатъ.
Веселиться! веселиться во что бы то ни стало — главный, единственный предметъ, цль существованія, цль жизни этой пародіи на женщину. На осуществленіе такой единственной потребности и цли, она находитъ въ себ страшную силу воли, желзную энергію, она которая на все серіозное и путное слаба и безпомощна до крайности.
Наружные признаки. Красавица или хорошенькая или что называется, un minois chiffonn, или была красавицею или хорошенькою, потому что лтъ здсь не существуетъ. Метрическое свидтельство — миъ.
Парижанк обыкновенно отъ 18 до 35 лтъ. Нкоторыя изъ нихъ повторяютъ послднюю цифру лтъ пятнадцать сряду и удивляются и негодуютъ когда, не взирая на столь упорное повтореніе одного и того же, скептическій людъ Божій перестаетъ вдругъ врить этой ариметик.
Отличительный признакъ — оконечности микроскопическія и аристократической формы.
Затмъ, описать подробне наружность Парижанки не трудно, потому что, изощряясь въ усовершенствованіи природныхъ прелестей, он вс прибгаютъ къ однимъ и тмъ же средствамъ — ‘послднему слову науки’ — что въ конц концовъ подвело ихъ, за исключеніемъ очертаній лица, къ одному наружному знаменателю.
О фигур не говорю — собственно она тутъ почти не при чемъ. Это дло генія портнаго созидающаго ихъ фигуры. Станъ, талья, ансамбль удивительны, потому что… вс одваются у великаго жреца, имя котораго мн даже кажется излишнимъ приводить, оно на всхъ боле или мене розовыхъ устахъ
Отъ невскихъ хладныхъ водъ
До пламенной Колхиды.
Волоса. Количество природной растительности ничего и значитъ, въ нкоторомъ род даже помха, такъ какъ художнику куафферу (artiste capillaire!) ‘работать’ на шиньонахъ и фальшивыхъ волосахъ привольне. Работа выходитъ совершенне, законченне. Своя собственная растительность окрашивается въ ореолумъ, такъ какъ эта англійская краска найдена изящнйшею. Отсюда поразительнйшее однообразіе волосянаго колера. Вс оказываются золотистыми блондинками. Находятъ что это придаетъ видъ не то Магдалины, и то Гретхенъ, словомъ, чего-то нагршившаго и кающагося. Разумется, для этихъ не библейскихъ гршницъ періодъ раскаянія витаетъ постоянно въ туманахъ далекаго будущаго. Он предпочитаютъ оставаться какъ можно доле въ первомъ період.
Лицо. Поразительный цвтъ лица, еще боле поразительный вслдствіе своего замчательнаго однообразія. У всхъ ‘лиліи и розы’ на ланитахъ. И не мудрено: прослдите только пожалуйста за слдующею операціею.
Взять въ разныхъ пропорціяхъ слдующіе составы:
Blanc de impratrice, сухія блила продающіяся втрое дороже чмъ на всъ золота, такъ какъ крошечная палетка этого притиранья стоитъ сто франковъ.
Rouge vgtal (румяна) высшей марки.
Koheil (жидкія сурьмила).
Azur de la reine (лазурь).
Велутинъ.
Вооружитесь слдующими инструментами:
Батистовымъ тампономъ.
Малымъ тампономъ.
Лебяжьею щеточкой.
Серебряною сточкой.
Мягкою щеточкой для ‘сметанія’.
Губочкой.
Карандашомъ для бровей.
Косточкой.
Приготовивъ весь этотъ арсеналъ, возьмите человческое лицо и произведите надъ нимъ слдующую манипуляцію:
Исполнивъ предварительно обычный туалетъ лица до кольдъ-крема включительно, вы берете сточку и вымазавъ ее лазурью, прикладываете осторожно къ вискамъ. Получаются голубыя жилки, боле или мене замтныя, смотря по желанію.
Легкій отдыхъ — сіе просыхаетъ.
Затмъ взявъ тампонъ и натеревъ за него сухія блила, вы наводите, съ величайшей нжностью, блый слой отъ корней волосъ до шеи паціента, посл чего мягкою щеточкой сметаете съ бровей и рсницъ попавшую блую пыль.
Легкій отдыхъ и внимательный осмотръ произведенной работы.
Ухвативъ большимъ и указательнымъ пальцами маленькій тампонъ и натеревъ на него румяна, вы наводите на щеки врнйшій слой ‘розъ’, измняя размры и очертанія покрываемаго пространства, и усиливая или умряя колеръ смотря по тому при какомъ освщеніи и при какихъ условіяхъ ланиты должны быть выставлены на показъ. На балъ — одно, на вечеръ — другое, въ театръ — третье, при дневномъ свт — такъ, при газ — этакъ, при свчахъ — иначе. Тутъ все разчитано, комбиновано, изучено впередъ до артистичной тонкости. Какъ видите, эта наводка дло не шуточное и требуетъ огромной опытности, наблюдательности и искусства.
Выступаютъ на сцену жидкія сурьмила, кисточка и губочка. Обмокнувъ кисточку въ коль, вы осторожно проводите по верхнимъ и нижнамъ рсницамъ, отдляя притомъ каждый волосокъ. Затмъ этою же кисточкой слегка окрашиваете края нижнихъ вкъ и проводите небольшой штрихъ въ складк глаза — удлинняетъ очи. Послдняя операція требуетъ большаго умнья. Губочкою вы стираете все что оказалось лишнимъ.
Легкій отдыхъ — все просыхаетъ.
Является карандашъ служащій для бровей. Изгибъ надглазной дуги мняется смотря по настроенію и ‘сегодняшней мин’.
Затмъ все это покрывается легкимъ ‘облакомъ’ велутина, который опахиваютъ лебяжьею щеточкой. Брови и рсницы вторично сметаются щеточкой.
Лицо готово. Лицо — зеркало души…. Да, эту выпуклую, не ровную, туго натянутую поверхность, служащую для боле или мене удачныхъ опытовъ пастельной живописи, они называютъ лицомъ. Что жъ, если это имъ такъ нравится! Спеціи и способы употребленія для всхъ одинаковы — немудрено что и результаты поразительно сходны. Ни для одной изъ нихъ нтъ возможности показаться въ своей сред съ природнымъ цвтомъ лица, какъ бы послдній ни былъ ослпителенъ. Что за охота казаться мулаткою среди этихъ экземпляровъ паросскаго мрамора!
И на самомъ дл он мраморъ бездушный и холодный для всего человчнаго, хорошаго, теплаго, душевнаго. Безжизненны он какъ ихъ изученная, замерзшая улыбка, какъ ихъ вызывающій взглядъ, загорающійся только въ минуту веселый, скучающій и сонный въ другое время. Одалиски всемірнаго каравансарая, он жаждали веселья какъ разслабленный китаецъ жаждетъ опіума, какъ несчастная жертва хашиша жаждетъ этого зелья. Безпутная тоска, бездйствіе и пресыщеніе давятъ ихъ. Это живые трупы до минуты возбужденія. Что удовлетворило сегодня, за завтра мало, завтрашнее блдно и недостаточно на посл-завтра….
Не знаетъ она что придумать, чмъ развлечься. Гюства смнилъ Поль, Поля — Гастонъ, Гастона — Жакъ и Ренэ. Все одно и то же! Т же рчи, т же обты, т же лживы клятвы. Скучно! Она придумываетъ эксцентричности, бросается въ публичность. Нужно чтобъ объ ней говорили, много говорили, чтобы писали въ газетахъ, чтобы показывали пальцемъ. Скучно!— Она переодвается гризеткою, отправляется въ безобразные народные ‘балы’ наружныхъ кварталовъ Парижа поглядть и посмяться — попытаться испытать новыхъ ощущеній… Только-то? Скучно!.. Она беретъ учителя парижскаго argot, условнаго языка отптаго люда норъ и трущобъ, и радуется когда можетъ пересыпать рчь выраженіями и словами острожнаго происхожденія… Скучно! И проситъ она новаго, еще боле прянаго, уродливаго, безобразнаго, ищетъ случайнаго, неожиданнаго и несется, въ этихъ тщетныхъ поискахъ, все быстре, все бшене.
La vie n’est qu’un tissu d’horreur et de mensonges — donc il riy faut chercher que l’amusement.
Какой-то умникъ разршился этимъ монументальнымъ софизмомъ. Он подхватили его съ восторгомъ и приняли за точку отправленія жизненной дятельности, подхватили почему?— потому что это согласовалось съ собственными побужденіями и стремленіями.
Горько искупаютъ многія изъ нихъ такую разумную основу.
Кого винить въ этомъ? Женщину вообще и Парижанку въ особенности?
Никогда!
Конечно и на ихъ долю выпадаетъ не малый слой этой грязи, но винить безусловно однхъ ихъ нельзя — было бы въ высшей степени несправедливо.
Почти всегда женщина будетъ такою какою сдлаетъ ее мужчина. Что она эта Парижанка? Явленіе самостоятельное? Нтъ, она продуктъ. Продуктъ чего?— Общей сложности нездоровыхъ побужденій и пороковъ нашего же милаго пола мстнаго происхожденія и закала.
Взгляните только что требуется тутъ отъ женщины? Не на словахъ — на словахъ-то мы знаемъ эту псню!
За которою изъ нихъ увивается густой рядъ поклонниковъ? Предъ которою преклоняются и почтеннйшія сдины и курчавыя юныя головы, и звзды, и милліоны, и даже — увы! талантъ и геній? Предъ которою вс пути открыты, вс дороги торныя?
Предъ строго нравственною женщиной? предъ примрною матерью семейства? предъ образцовою женой? предъ умнйшею, образованнйшею, трудящеюся женщиною?
Нтъ! И старъ и младъ, и тотъ что въ лентахъ и звздахъ, и тотъ что унизанъ лавровыми внками, все это несется вонъ за тою женщиною — видите? за красавицею, разодтою въ пухъ и прахъ, веселою, разгульною, смотрящею на все и всхъ и въ особенности на собственныя дйствія сквозь пальцы, порхающею граціозно и безпечно въ бальной зал, болтающею со звонкимъ смхомъ все что только взбредетъ въ головку, такъ какъ весь рой поклонниковъ смотритъ маслянистымъ восторженнымъ взоромъ какъ она говоритъ не вслушиваясь въ рчи. Дти? Она ихъ почти не знаетъ. Мужъ?— мебель безгласная и приплюснутая. Домъ?— пріемная.
Вотъ предъ кмъ вс преклоняются, вс эти стойкіе, сильные мужи.
Она бдна. Ищетъ работы, хочетъ жить честнымъ трудомъ — полтора франка въ сутки. Нищета! Она образована можетъ быть гувернанткою, учительницею — пятьдесятъ франковъ въ мсяцъ. Убожество!
Затмъ, честный исходъ у ней одинъ — замужество съ тмъ, кто ее возьметъ.
Она продаетъ себя. Откуда явились экипажи, наряды, роскошная квартира, комфортъ, деньги… Почему? Она постучалась, видите, не въ крошечную калитку вашихъ добродтелей, а въ широкія, монументальныя ворота пороковъ вашихъ
Она богата.
Вышла замужъ, предалась всецло семейной жизни, дтямъ мужу, мать, жена примрная, отстала отъ свта и его затй… Что же? восторгаются ею? преклоняются предъ этою добродтелью, поощряютъ ее?— Нтъ, вс, въ томъ числ и мужъ ея, увиваются за модною львицей.
Ея, правда, ‘уважаютъ’, но, Боже мой, какъ странно проявляется это уваженіе!
Она женщина, то-есть существо слабое, впечатлительное, и вы отъ нея требуете вдесятеро боле стойкости, сознанія долга и разума чмъ отъ васъ самихъ.
Ту вы, какъ говорите, ‘не уважаете’, а между тмъ бьетесь, какъ рыба объ ледъ чтобъ исполнить какое нибудь пустйшее вздорное ея желаніе выраженное ‘такъ только’, чтобъ показать свою женскую власть и посмяться надъ вашимъ заинтересованнымъ бснованіемъ и хлопотами!
Ту вы ‘не уважаете’, а между тмъ плететесь согнувшись въ три погибели за длиннйшимъ ея шлейфомъ!
На все дурное, порочное вы поощряете женщину обими руками, добрйшіе Парижане!
Только на хорошее находитъ она васъ нмыми, слпыми и глухими.
Эксплуатируетъ она ваши пороки, — ей открыты вс дороги.
Взываетъ къ вашимъ добродтелямъ,— ей предстоитъ всю жизнь биться въ пот лица изъ-за куска насущнаго хлба.
Какое мсто занимаетъ Парижанка въ обществ, что она такое, къ какому ‘слою’ принадлежитъ?
Какую роль?— увы!— первую.
Что она такое?— пока блеститъ — Парижанка, затмъ — ничто, ненужный хламъ, инвалидъ доживающій свой вкъ въ пустын.
Къ какому общественному слою принадлежитъ она?— ко всмъ, если только соединяетъ т качества о которыхъ говорено выше.
Раздлить эти существа можно на дв большія категоріи, на женщинъ обладающихъ мужемъ, то есть ширмами, или обладавшихъ имъ офиціально, и на не имющихъ счастья обладать этимъ важнымъ аттрибутомъ. Первыя называются femmes la mode, вторыя — камеліями высшаго полета, или, употребляя современныя клички, первыя — кокодетки, вторыя — большія кокотки.
Обстановка иная, суть та же. Первымъ кланяются въ публичныхъ мстахъ, вторымъ — нтъ. Вотъ вся разница.
Одваются он одинаково, кассировъ своего сердца эксплуатируютъ одинаково, выражаются одинаково, ведутъ себя одинаково. Одно только: первыя называются Madame…. или Madame de…. или Comtesse, Duchesse, Princesse de…., вторыя именуются Mademoiselle…. или просто…. или носятъ какую-нибудь боле или мене забористую кличку.
И здсь, какъ видите, судьба распорядилась крайне несправедливо, надливъ однихъ больше чмъ другихъ.
Страсть къ роскоши, страсть казаться доводятъ здсь такъ называемыхъ порядочныхъ женщинъ до невроятныхъ вещей. Вс средства хороши лишь бы только удалось затмить соперницу по мод и заставить о себ говорить больше.
Нсколько времени тому назадъ, напримръ, заварился было грузный скандалъ по слдующему случаю:
Какой-то провинціалъ, пріхавшій въ Парижъ, отправился съ пріятелемъ Парижаниномъ фланировать по городу. Пріятель предлагаетъ между прочимъ полюбоваться диковинкою особаго рода. Въ улиц Saint-Honor, они входятъ въ домъ приличной наружности, на которомъ красуется вывска портнихи. Поднимаются во второй этажъ, звонятъ. Служанка отворяетъ двери, и оба друга входятъ въ совершенно темную комнату.
— У насъ въ эту минуту свободнымъ только одинъ глазъ, обращается она къ Парижанину, повидимому мстному habitui.
Руководитель подвелъ провинціала къ небольшому круглому отверстію сдланному въ стн. Тотъ сталъ смотрть. Богато убранная комната, везд разложены дамскіе наряды, между окнами большое трюмо. Является дама самаго изящнаго вида. Она снимаетъ лифъ, остается въ корсет и начинаетъ разсматривать разложенные наряды. Наконецъ выбравъ одинъ изъ нихъ, она надваетъ его и охорашивается предъ зеркаломъ. Въ эту минуту отворяется другая дверь, входитъ мущина, кланяется и что-то говоритъ дам. Та улыбается, киваетъ головою и оба уходятъ. Немедленно является другая дама не мене приличнаго вида и происходитъ подобная же сцена. Это повторилось нсколько разъ.
Провинціалъ смотрлъ выпуча глаза, не понимая чего тутъ было глядть. Пріятель объяснилъ ему что то все свтскія дамы нуждающіяся въ деньгахъ, а господа входившіе въ комнату такіе же наблюдатели какъ они оба. Провинціалъ разказалъ за табль-д’отомъ виднный имъ куріозъ, услыхали это какія-то нескромныя уши, узнала полиція и накрыла. Процессъ готовился скандальнйшій, но дло пришлось затушить въ виду неминуемыхъ разоблаченій и общественнаго положенія замшанныхъ лицъ мужскаго и женскаго пола.
Вамъ это кажется невроятнымъ, не правда ли? А между тмъ dossier этого дла покоится и теперь въ префектур.
Въ настоящую минуту разбирается не мене скандальное дло такого же рода. Пока извстны только первыя разоблаченія.
Одинъ изъ парижскихъ журналистовъ, жена котораго блистала нарядами и числилась между шикарнйшими кокодетками, вздумалъ какъ-то на дняхъ присмотрть за своею дражайшею половиною. Онъ выслдилъ ее, и къ величайшему ужасу и омерзнію, накрылъ въ дом подобномъ тому о которомъ только-что была рчь. Вышелъ скандалъ, произошла драка, явилась полиція.
Первое дознаніе открыло слдующее:
Агенство организованное на широкую ногу и подвдомственныя ему заведенія, именно:
Табль д’отъ (улица de l’Entrept) спеціально предназначенный для актрисъ и театральныхъ фигурантокъ. Это, такъ-сказать низшая инстанція. Сюда являлись мстные селадоны и иностранцы и сводили ‘знакомства’ за обдомъ. Кліенты и кліентки присылались изъ главной агентуры и допускались только по рекомендаціи.
Агентство для устройства браковъ (agence matrimoniale) въ улиц de Strasbourg. Сюда привлекали двушекъ принадлежащихъ къ порядочнымъ семействамъ и молодыхъ вдовъ. Мущины должны были при вход вносить 20 франковъ задатка. Подъ предлогомъ устройства ‘отличной партіи’, неопытныхъ двушекъ уговаривали видться съ кандидатами на мужей, соблазняли подарками и общаніями.
Магазинъ дамскихъ уборовъ въ улиц Ламартинъ. Нчто въ род того заведенія улицы Saint-Honor что описано выше. Это было отдленіе для отборныхъ кліентокъ.
Центральное агентство, управляемое нсколькими лицами, въ томъ числ какою-то Мексиканкой, дйствовало съ неслыханною смлостью, имло многочисленныхъ эмиссаровъ обоего пола и значительныя средства. Въ числ открытыхъ до сихъ поръ проддокъ этой агентуры новаго свойства есть между прочимъ возмутительная операція: актриса одного изъ большихъ парижскихъ театровъ продала за 10.000 франковъ тринадцатилтнюю сестру свою какому-то шестидесятилтнему развратнику. Тотчасъ по совершеніи торга несчастную двочку помстилъ владлецъ ея въ своеобразный пансіонъ для приготовленія ‘въ наукахъ’, какъ было объяснено на дознаніи.
Есть также очень назидательная исторія о дам ‘лучшаго общества’, выкупившей, благодаря магазину улицы Ламартинъ, трижды въ одномъ году, свои брилліанты заложенные каждый разъ у ея портнаго.
Все это ужасно, и къ сожалнію все это истинная правда.
Въ начал шестидесятыхъ годовъ модныя парижскія львицы стали вдругъ длать все возможное чтобъ уподобиться по вншности кокоткамъ. Отбивали у послднихъ камеристокъ и выпытывали туалетные секреты гетеръ, заказывали платья и костюмы у портнихъ и портныхъ одвающихъ извстныхъ актрисъ и камелій, пробирались въ квартиры этихъ дамъ, высматривали все, изучала, запоминали и затмъ устраивали у себя нчто подобное.
Пресловутая княгиня Меттернихь посылаетъ къ не мене пресловутой Кор Пирлъ просить позволенія осмотрть квартиру послдней. Кокотка назначаетъ день и часъ. Является княгиня. Кора Пирлъ блеститъ своимъ отсутствіемъ, такъ какъ львица просила только ‘осмотрть квартиру’. Камеристка принимаетъ постительницу и показываетъ ей все до послднихъ мелочей. Княгиня восторгается всмъ, расхваливаетъ и награждаетъ за трудъ услужливую камеристку золотою двадцатифранковою монетой. На другой день львица получаетъ отъ кокотки записочку съ просьбою разршить въ свою очередь осмотръ княжеской квартиры. Нечего было длать, супруга австрійскаго посланника назначила день и часъ. Явилась Кора, осмотрла все, раскритиковала, порядкомъ посмялась и въ конц концовъ дала княжеской камеристк, водившей ее по хоромамъ, сто франковъ на чай, прибавивъ при этомъ что не иметъ при себ боле мелочи.
Чрезъ нсколько дней все у княгини было устроено по образцу кокотки, даже знаменитая ванная съ куполомъ изъ синяго стекла. Одлась она еще рискованне чмъ Кора Пирлъ, и довольная, поспшила отправиться въ Тюильрійскій садъ чтобы показаться люду Божьему въ новомъ воплощеніи. Какъ нарочно, дня три предъ тмъ отданъ былъ приказъ не впускать въ императорскій садъ дамъ подозрительнаго вида. Часовой, увидвъ княгиню, ршилъ что такую впустятъ нтъ возможности, и возбранилъ ей входъ въ садъ, гд между тмъ преспокойно разгуливала и сама Кора Пирль и многія другія извстности того же міра. Не взирая на угрозы и протесты, часовой остался непреклоненъ, и княгин пришлось со срамомъ удалиться.
Дльный tout Paris, какъ именуютъ себя скромно боле или мене скисшіяся общественныя сливки Новаго Вавилона, tout Paris заговорилъ объ этомъ пассаж, возвелъ его на степень событія, и вс львицы захотли послдовать примру архильвицы. Приказъ не впускать въ Тюильрійскій садъ подозрительнаго вида дамъ пришлось отмнить, такъ какъ иначе рисковали оставить за ршеткою большую часть самыхъ блестящихъ представительницъ аристократіи второй имперіи. Думали что сумазбродная мода эта будетъ имть только мимолетный успхъ. Ошиблись — привилась она основательно и пришлась какъ разъ по вкусу этой пресыщенной, разслабленной среды. Прежде одн кокотки одвались такъ что бросалось въ носъ, блились, румянились, выводили глаза, рсницы и красили волосы, такъ-сказать офиціально, только он. Теперь вс кокодетки это длаютъ открыто и стараются одваться какъ можно эксцентричне и замтне.
Костюмъ и обстановка подйствовала и на нравы. Свтскія дамы захотла чтобъ и объ нихъ говорила не мене какъ о кокоткахъ. Выраженіе ‘elle fait parler d’elle’, считавшееся еще не такъ давно убійственнымъ для репутаціи женщины, стало патентомъ свтскости и доброй славы, доброй съ ихъ точки зрнія разумется. Видть свое имя напечатаннымъ въ газет, цитированнымъ какъ можно чаще хроникрами, явилось главнымъ предлогомъ ихъ жизненной дятельности.
— Объ ней пишутъ, восторгаются ея красотою, глазами, нарядами, а обо мн ничего.
И удвоиваются благородныя усилія и пускается все въ ходъ: и честь и имя и безумныя деньги чтобъ и объ ней говорили.
Послдствія такого порядка вещей понятны. Публичность, къ которой прибгли свтскія женщины соперничая съ большими кокотками, подвела ихъ мало-по-малу почти къ одному итогу съ послдними: внутренней, домашней, семейной жизни не существуетъ — жизнь ихъ и дянія всецло принадлежатъ публик. Обращеніе стало вольне, ‘уваженіе’ сложено въ архивъ какъ скучнйшая, ненужная вещь.
За первою фалангою представительницъ моды потянулась, по этому дльному пути, вторая, за второю разрядъ богатыхъ буржуазокъ, такъ что въ настоящую минуту имя Парижанки легіонъ. Ужасно когда подумаешь что семья, очагъ, домъ, жена, мать исчезаютъ тамъ гд царитъ эта разлагающая фигура.
Шакалы и гіены бродятъ обыкновенно по сосдству львовъ и тигровъ. Вокругъ Парижанки должна была неминуемо образоваться подобная же стая мелкихъ хищниковъ питающихся ея остатками. Уродливая это стая. Одни названія чего стоятъ: la masseuse, l’pileuse, la laxeuse….
Это паразиты въ юпкахъ, ядовитые грибы нарождающіе тамъ гд завелась гниль и плсень.
Что такое массза? Глаголъ masser значитъ, если хотите, валять, слдовательно masseuse — можно было бы перевести словомъ валяльщица.
Часъ пополудни. Кокодетка только-что встала, она, въ пеньюар, сидитъ предъ зеркаломъ и разсматриваетъ подробнйшимъ образомъ свое лицо: не произошло ли за ночь какого ущерба, не появилась ли гд-нибудь складочка, морщинка, надо также узнать ‘каковъ сегодня видъ’.
Горничная объявляетъ что явилась массза.
— Да, я и забыла — сегодня четвергъ, ея день.
Массза обыкновенно длаетъ по одному визиту въ недлю своимъ кліенткамъ.
Въ будуаръ являются три личности: пожилая женщина и дв молодыхъ. Пожилая женщина обыкновенно очень типичнаго вида, у ней на лбу написано что прошла огонь, воду и мдныя трубы. Она почтительно развязна, съ легкимъ оттнкомъ подобострастной фамильярности, говоритъ скоро и, по привычк, въ полголоса. Глаза и руки проворства необычайнаго. Помощницы большею частью личности безцвтныя, не успвшія еще пріобрсть, что-называется, le cachet ихъ профессіи. Каждая изъ нихъ держитъ въ рукахъ по ящичку.
Пока массза справляется о здоровь и длаетъ нсколько почтительныхъ вопросовъ, помощницы открываютъ ящики и вынимаютъ изъ нихъ разные боле или мене замысловатые приборы, маленькую жаровню, таганчикъ, небольшую металлическую колбу съ насосомъ, длинную гуттаперчевую трубочку обтянутую шелкомъ, маленькій подносъ на ножкахъ, съ крышкою и спиртовою лампочкою придланною снизу. Все это разставляется на стол возл кровати. На подносъ кладутся куски мягчайшей замши, затмъ онъ покрывается крышкою и зажигается лампочка, въ колбу наливается какое-то благовоннйшее масло, привинчивается гуттаперчевая трубочка и весь аппаратъ ставится на таганчикъ надъ жаровнею. Между тмъ барыня раздлась и легла на кровать. Тогда начинается операція.
Одна изъ помощницъ накачиваетъ насосъ, другая беретъ трубочку и водитъ кончикъ ея, изъ котораго бьетъ струйка теплаго масла, по тлу кліентки. Сама массза управляетъ операціею, растираетъ опытными руками масло и работаетъ надъ тломъ паціентка въ род того какъ дйствуютъ наши баньщики. Когда все тло хорошо промассировано, вскрывается крышка подноса, массза беретъ горячіе замшевые лоскутки и вытираетъ досуха паціентку. Затмъ убираются приборы, закрываются ящики, помощницы исчезаютъ, а главная жрица остается одна съ кокодеткою, совершенно ослабвшею отъ операціи и одуряющаго запаха благовоннаго масла. Тутъ обыкновенно начинается интимная бесда, повряются сокровеннйшія сплетни, новости, сообщаются и передаются секретныя порученія, словомъ, массза исполняетъ должность будуарнаго тайнаго курьера.
Паціентка чувствуетъ себя въ состояніи встать съ кровати и одться не ране часа посл массированія, такъ эта гигіеническая операція благотворно дйствуетъ на организмъ. Вы пожелаете можетъ-бытъ узнать гигіеническую цль массированія? Придача гибкости мускуламъ, разбитіе крови и возстановленіе правильнаго кровообращенія, такъ увряютъ по крайней мр массзы.
Визитъ массзы стоитъ офиціально двадцать франковъ. За особыя услуги платится разумется особо.
Epilier — нчто подобное. ‘День’ ея обыкновенно предшествуетъ дню масезы. Epilier, какъ вы знаете, значитъ выщипывать волосы. Выщипывальщица осматриваетъ кліентку и съ помощью разныхъ приборовъ и особаго тста уничтожаетъ на тл пухъ. Это полезное занятіе продолжается около двухъ часовъ. Неофиціально выщипывальщица промышляетъ тмъ же чмъ массза.
La laveuse. Это не прачка, какъ можно предполагать по названію. До блья или до тла человческаго она по своей профессіи не прикасается. Ея дло собаки. Laveuse камеристка собаченокъ шикарнаго женскаго люда.
Разъ въ недлю, совершенно также какъ и вышеописанныя ея товарки, она является съ помощницами, моетъ собаченокъ, расчесываетъ ихъ, завиваетъ, чиститъ когти, заплетаетъ косички и пр. Этой не платится за визитъ, а берется абонементъ на насколько мсяцевъ. На ея обязанности лежитъ также уходъ за собачьимъ бльемъ: она приноситъ чистыя простынки, устраиваетъ постельку Азора или Мимишки, выглаживаетъ одяло, чиститъ попонки и стираетъ грязное блье. Кром того она краситъ и подкрашиваетъ собакъ, а также окрашиваетъ оконечности ихъ въ голубой или розовый цвтъ, что считается экстро-шикарною вещью.
У этой паразитки есть своего рода спеціальность: она тайная закладчица когда неожиданно понадобятся деньги на негласные расходы и скупаетъ также старое тряпье и лоношеныя платья. Вс он длаютъ отличныя дла и быстро наживаются. Одна изъ нихъ успла за нсколько лтъ обзавестись приличнымъ капиталомъ и двумя домами на одномъ изъ самыхъ бойкихъ мстъ Парижа. Она бросила ‘дла’ и живетъ доходами, но у сосдей продолжаетъ по старой памяти носить завидную кличку la mè,re aux chiens.
Такъ какъ мы заговорили о парижскихъ аферисткахъ женскаго пола, то приведу здсь кстати еще одинъ любопытный типъ.
Знаете вы что такое secheuse (сушильщица)? вроятно нтъ. Сушильщица — субъектъ появившійся относительно недавно, лтъ за пятнадцать тому назадъ. Судя по названію, предназначеніе ея что-нибудь сушить. Угадали. Но что именно сушитъ?
Баронъ Нефтали прохаживается взадъ и впередъ въ своей роскошной спальн. Ему лтъ пятьдесятъ съ хвостикомъ. Лысъ, съ двумя-тремя клочками самой мизерной растительности на голомъ, лоснящемся череп.
Баронъ только-что разговаривалъ съ своимъ домашнимъ докторомъ и съ консьержемъ приставленнымъ имъ къ великолпному дому недавно отстроенному на бульвар Перейра. Изъ разговора богача съ консьержемъ, мы узнаемъ что до сихъ поръ, то-есть два мсяца посл окончанія работъ, ни одна квартира въ новомъ дом не отдана еще въ наемъ.
— Вс бгутъ, говоритъ консьержъ, — какъ только объявишь цны.
— Какія же вы вздумали запрашивать цны?
— Да т что вы сами назначили: 25.000 за первый этажъ, 18.000 за второй, 16.000 за третій, 12.000 за четвертый.
Консьержъ присовокупляетъ что еще больше цнъ пугаетъ всхъ страшная сырость дома и что его жена начинаетъ даже чахнуть.
Съ докторомъ разговоръ вертится на томъ же.
— Трудно вамъ будетъ найти жильцовъ, а тотъ что поселится, не долго выдержитъ: мсяцевъ чрезъ пять, шесть наврно вывезутъ на колесниц. Сырость ужаснйшая. Вашъ домъ совершенный акваріумъ.
И когда взбшенный домовладлецъ начинаетъ обвинять архитектора, докторъ напоминаетъ что во всемъ виноватъ онъ самъ, баронъ.
— Вспомните только. Не вы ли сами твердили постоянно что при постройкахъ вся суть, все умнье состоитъ въ экономической роскоши: побольше золотыхъ филнокъ да разводовъ, а что въ стн и какъ она сдлана, этого смотрть не станутъ. Что же вышло? Домъ вашъ пока ршительно необитаемъ….
На этомъ мст разговоръ прерванъ камердинеромъ явившимся съ докладомъ что какая-то дама желаетъ переговорить насчетъ квартиры. Докторъ удаляется.
Входитъ молодая женщина, наружности скоре эксцентричной чмъ изящной. Волосы ея цвта желтка, посыпаны золотою пудрою и прихвачены на темени коралловою гребенкою. Черная бархатная шляпка совсмъ съхала на глаза. Платье, цвта lie de vin, подобрало стальными цпочками спускающимися отъ кушака. Госпожа де-Изоръ — такъ доложилъ ея фамилію камердинеръ — была бы въ полномъ смысл слова красавица, будь она нсколько пополне. Видъ у ней чахлый, глаза впали, скулы выдаются. Она часто и усиленно кашляетъ.
— Баронъ Нефтали?
— Я сударыня.
— Вы домовладлецъ номера триста пятнадцатаго на бульвар Перейра?
— Да сударыня.
— Я пришла поговорить съ вами на счетъ квартиры четвертаго этажа.
— Великолпная квартира… Видъ превосходный… Лстница царская, вода проведена везд.
— Даже на стнахъ.
— Вы говорите?
— Квартира очень сырая, холодная… Впрочемъ именно поэтому-то я и хочу ее занять.
— Какъ!
— Да. Я полагаю что вы сдлаете нкоторыя уступки жильцамъ. Надо же чмъ-нибудь вознаградить опасность: этотъ домъ — просто гробъ.
— Зачмъ же вы тогда ршаетесь нанимать тамъ квартиру?
— Я вамъ скажу зачмъ. Вы не приняли меня конечно за святошу?
— Нтъ, но такъ какъ я самъ не особенно набоженъ…. Впрочемъ мн дла нтъ до этихъ мелочей, квартира моя стоитъ двнадцать тысячъ франковъ, вотъ и все.
— Позвольте. О квартир мы успемъ еще поговорить… Я буду съ вами откровенна, баронъ. Для нашего… промысла необходима роскошная квартира, иначе ни одна муха не попадетъ въ мой уксусъ.
— Прекрасно!.. Итакъ вы избрали мой домъ чтобы раскинуть вашу паутину?
— Вы угадали.
— Въ такомъ случа къ крайнему сожалнію я долженъ вамъ сказать что это дло для меня не подходящее, совсмъ не подходящее.
— Да вы должно-быть въ первый разъ занимаетесь постройками. Не правда ли?
— Зачмъ вы у меня это спрашиваете?
— Потому что въ противномъ случа вы бы знали что обойтиться безъ насъ вамъ будетъ ршительно невозможно.
— Безъ насъ?.. Вы все употребляете множественное число говоря о себ. Принадлежите вы къ какой-нибудь корпораціи?
— Насъ въ Париж теперь около двухсотъ сушильщицъ… Я вамъ говорю только о тхъ которыя пользуются извстностью. Строители и подрядчики знаютъ насъ хорошо! Я, напримръ, я вотъ ужь десять лтъ только и длаю что просушиваю сырые дома. На дняхъ я окончила просушку квартиры на бульвар Мальзербъ. Можете справиться. У меня есть родственникъ торгующій лсомъ и дровами, онъ мн поставляетъ топливо. За то, я вамъ скажу, и топка у меня какая! весь день жарятъ.
— А сколько времени вы употребляете на просушку квартиры?
— Это зависитъ отъ этажа, отъ мстности, отъ многихъ вещей.
— Но напримръ на мой четвертый этажъ сколько бы вамъ понадобилось времени?
— Грустный вашъ домъ, скажу я вамъ. Много предстоитъ дла.
— Ну а еслибъ я вамъ уступилъ квартиру за восемь тысячъ?
— Вы шутите. Однихъ дровъ придется стопить тысячи на три франковъ.
— Вы, надюсь, не полагаете однако занять ее даромъ.
— Извините, я именно и ожидаю что вы предложите мн ее даромъ.
— Въ такомъ случа позвольте вамъ сказать что вы рискуете очень долго ожидать.
— Вашъ домъ останется пустымъ.
— Я предпочитаю это.
— Онъ станетъ портиться отъ сырости.
— Это мы увидимъ.
— Готова пари держать что другая спеціалистка потребовала бы съ васъ еще прибавки.
— Только этого и не доставало.
— Madame Бельфосъ, просушивающая первые этажи въ квартал Принца Евгенія, не заключаетъ сдлки безъ 2.400 франковъ прибавки, да притомъ еще топитъ углемъ, тогда какъ я употребляю одни дрова. Спросите у кого угодно, всякій скажетъ вамъ что дрова сушатъ лучше и скоре и не даютъ копоти.
— А вы топите дровами?
— Madame Максимъ, работающая въ Сенъ-Жерменскомъ предмстьи, получаетъ 3.000 франковъ, а между тмъ не ей же равняться со мною по чистот и опрятности. Тоже на счетъ мдныхъ и желзныхъ вещей, шарнеръ, замковъ, задвижекъ, никто не обращается съ ними какъ я — все горитъ, блеститъ какъ солнце. Это врожденное призваніе. И потомъ вс хозяйственныя мелочи и заботы интересуютъ и занимаютъ меня. Квартиру получите вы изъ моихъ рукъ чистую какъ Лувръ и сухую какъ африканская степь.
— Вы думали занять четвертый этажъ?
— Я не особенно настаиваю на этомъ. Если у васъ третій или второй этажъ свободны…
— Вотъ что я вамъ скажу. Я имю намреніе занять самъ чрезъ нсколько времени первый этажъ моего дома, его-то я и желалъ бы имть хорошо просушеннымъ.
— Великъ онъ?
— Великъ ли!… Дворецъ!? Пять комнатъ, дв гостинныхъ, курильная, бильярдная, зала, ванная и пр. и пр.
— Помилуйте! да что я буду длать со всмъ этимъ?
— Какъ что?— сушить.
— Даромъ?
— Какъ даромъ? Да не мн же вамъ платить?
— Разумется вамъ. Сколько пойдетъ однихъ дровъ.
— Это единственная квартира которую я могу уступить вамъ на такихъ условіяхъ.
— Не знаете вы дла какъ я вижу. Весна на двор. Придется топить все лто. Кто это сдлаетъ, какъ вы думаете?— Хотите знать мои условія: 3.600 франковъ и двнадцать ‘квартирныхъ мсяцевъ’.
— Покорно благодарю!
— Это послднее слово.
— Двадцатипятитысячная квартира, съ сараемъ и конюшнею!
