П. Л. Лавров
Парижская коммуна 1871 года
1875
Лондон, 13(1) марта 1875 г.
ПРИМЕЧАНИЯ
Парижская коммуна 1871 года, Лавров Петр Лаврович, Год: 1875
Время на прочтение: 7 минут(ы)
П. Л. Лавров. Философия и социология
Избранные произведения в двух томах. Том 2.
Академия наук СССР. Институт философии
М., Издательство социально-экономической литературы ‘Мысль’, 1965
Многие из наших читателей получат этот лист нашей газеты в самый день 18 марта. Другие прочтут его около того же времени. Поговорим же об этом великом дне, о его роли в истории человечества, об отблеске, который падает от красного знамени Парижской коммуны на ближайшее будущее, о луче света, который бросает пламя этой Коммуны в мрак более отдаленного будущего…
Великий день!.. Не странно ли называть великим днем зарю ‘третьего поражения пролетариата’?.. История человечества! — Кто помнит в пляшущем, торгующем, интригующем Париже 1875 г. те короткие дни, когда из парижской ратуши провозглашалось ‘социальное возрождение’, ‘конец монополий и привилегий’? Не разметаны ли на все ветры немногие живые представители этих дней? Не сгнили ли давно изуродованные трупы остальных? Не продолжается ли империя Наполеона III в гнилой республике Тьеров и Мак-Магонов? Дозволительно ли сказать, что волна истории человечества сохранила в своих грязных современных отливах хотя бы микроскопический остаток двухмесячного эпизода, который с отвращением называют современные люди порядка ‘безумием и преступлениями’ Коммуны? Где красное знамя социальной революции? Где пламя взрыва пролетариата? Не повторяем ли мы в честь наших друзей, наших героев, наших идолов те избитые, выдохшиеся фразы, которыми в былое время и в настоящем легитимизм прославлял и прославляет героев лурдских видений и белой лилии, бонапартизм — героев мошенничества и нежной фиалки, всякая раздавленная, забытая, окаменелая партия минувшего — своих эфемерных лилипутов-героев, своих мгновенных идолов-божков, проглоченных бессознательно гигантом истории?
Фразы? — Посмотрите на бледные лица версальских убийц, прислушайтесь к яростным воплям французской и всемирной буржуазии при одном напоминании о Парижской коммуне, и в искаженных чертах палачей, в хрипе клеветников вы узнаете, были ли так малы эти раздавленные пролетарии, которые заставляют до сих пор дрожать законодателей громадных держав, царей, биржевого и промышленного капитала.— Где красное знамя социальной революции? Оно развевается во всю свою ширину перед мыслью Мак-Магонов и Бисмарков, Дизраэли и Александров, и им никуда не укрыться от кровавого блеска этого вечно присутствующего пред их глазами, все растущего символа завтрашней их судьбы.— Где пламя взрыва пролетариата? Оно горит все ярче, оно развивается все шире под банками и биржами в сознании банкиров и биржевиков, под парламентами и министерствами в сознании ораторов порядка и министров-фокусников. Оно вспыхивает на каждом голодном трупе, который вскрывает озабоченная полиция. Оно выставляет свои длинные языки на каждом торжестве сытых, на которое молча смотрит оборванный рабочий. И знают сытые, что нечем залить этого пламени. Знают боги капитализма и государственности, что против этого пожара не устоят никакие новоизобретенные сундуки, противостоящие ‘огню и ворам’, никакие крепости и дворцы, охраняемые ‘внимательной полицией’ и ‘верным войском’. Много жертв погибло под пулями шасспо и митральез на долине Сатори, на брестских понтонах, в пустынях Новой Каледонии, но взамен каждого из погибших растут новые, более озлобленные борцы, и на чердаках дальних кварталов Парижа много детей повторяет со слов матери грозное предание Коммуны. Пляшет, торгует и интригует буржуазный Париж на улицах, вчера изрытых картечью, и скверах и парках, из почвы которых вчера торчали руки и ноги расстрелянных, в залах, вчера освещенных заревом Тюильри и ратуши, но около этого танцующего, торгующего и интригующего Парижа есть другой, голодающий и озлобленный Париж, который помнит и не забудет великих дней…
Да, великих дней… Трудно разглядеть в спутанных нитях истории связь между событиями. Трудно бывает иногда отличить мишурного героя минуты от скромного строителя прочного будущего. Но есть мгновения достаточно знаменательные, чтобы невозможно было их смешать с обыденным ходом вещей, мгновения, перед которыми останавливается мыслитель наравне с обыденным зрителем. Последний поражен в них резкими внешними чертами, общими со многими другими заурядными явлениями. Мыслитель видит в них совершающийся акт метаморфозы человечества, изредка доступной глазам исследователя.
И потому 18-е марта не может, не должно быть забыто.. Потому Парижская коммуна 1871 г. врезала в истории человечества след более крупный, более неизгладимый, чем Наполеоны и Веллингтоны, чем Ватерлоо и Садова.
Врезали след не люди… Они были ниже своих ролей. Врезала след не геройская борьба на баррикадах, не мужество перед пулями версальских палачей… За самые пошлые знамена люди умели биться геройски, из-за самой нелепой идеи умирали без страха мученики.
Врезала след та идея, которая бессознательно для действующих лиц воплотилась в страшной драме. Врезал след урок будущему, вынесенный из перипетий этой драмы.
Без пролетариата не могли происходить никакие революции, кроме дворцовых, а ряд цареубийств, замен одних ‘богопомазанников’ другими, подобный тому, который дали петербургские Романовы в восемнадцатом веке, вовсе не входит в историческое революционное предание. Без пролетариата не могли происходить никакие революции, но все революции, произведенные до 1871 г., были произведены лишь с помощью пролетариата. Произвела их буржуазия, и пролетариат служил ей лишь орудием. Он бился в 1789 г. за то, чтобы Национальное собрание господствовало над королем, в 1830 г. за то, чтобы указы Карла X были отменены, в 1848 г. за то, чтобы правительство более либерального оттенка сменило правительство Гизо и Ко. Конечно, пролетариат бросался в битву под давлением своих экономических бедствий, он искал лечения своих общественных язв, но он верил, что их может излечить собрание адвокатов, банкиров и литераторов, он верил, что ему следует поручить руководство революцией знаменитостям, политическим докам, выработанным тем же классом, который так долго и неустанно эксплуатировал его. Если в 1848 году в правительстве имели место рабочие, то руководящая роль принадлежала не им. Если в июньские дни произошел разрыв между буржуазиею и пролетариатом, то июньские дни не успели развиться в революцию, и нам неизвестно, кого выдвинул бы июньский пролетариат 1848 года в первые ряды, если бы он одержал победу.
Революция 1871 г. в первый раз в истории решилась с самого начала поставить в своей главе ‘неизвестных людей’ из народа. Парижская коммуна 1871 г. была первою организацией) общества, во главе которой стояли Франкели, Варлены, Тейссы, Пенди, Клеманы и другие работники физического труда, и при всех ошибках, при всех несовершенствах управления Коммуны они доказали, что рабочий класс может выставить для распоряжения общественными делами лиц, которые нисколько не хуже распорядятся ими, чем работники интеллигенции, считавшие до тех пор администрацию своею специальностью. Мы не имеем никакой причины восхвалять законодательство Парижской коммуны само по себе, как орган рабочей революции, но сравнительно с декретами, вышедшими из парламентов и министерств, наполненных тщательно выращенными, выхоленными и дрессированными политическими людьми, законодательство Коммуны едва ли может заслужить какое-либо порицание: переплетчики, слесаря, золотых дел мастера оказались настолько же годными для этого дела, как и воспитанники различных лицеев и специальных школ, выросшие в сфере дельцов и политиков. Парижская коммуна в свое короткое существование окончательно уничтожила иллюзию, что буржуазное развитие дает какое бы то ни было превосходство в отношении руководства общественными делами, иллюзию, что пролетариат на другой день после победы все-таки будет нуждаться в интеллигенции побежденных буржуа и все-таки должен будет поставить в своей главе тех, против которых восстает. Теперь можно повторить на основании опыта то, что можно было прежде сказать лишь на основании логических соображений: рабочий класс для своих революций и для постройки своего будущего общества не нуждается в людях, к нему не принадлежащих. Парижская коммуна 1871 г. провозгласила на весь мир грозную для старого общества весть: рабочий пролетариат созрел для управления своими делами, не нужны человечеству специальные администраторы, банкиры, судьи, адвокаты, учителя, из гнили этого старого мира вырос ему наследник. Революция 1871 г. была моментом, когда из личинки четвертого сословия выработалось единое человечество трудящихся и заявило свои права на будущее. Великие дни марта 1871 года были первыми днями, когда пролетариат не только произвел революцию, но и стал во главе ее. Это былая первая революция пролетариата.
Но те ‘великие дни’, в которые пролетариат обошелся без знаменитостей буржуазного мира, принесли пролетариату и тяжелый, кровавый урок. Эти исторические дни были ‘третьим поражением пролетариата’. Почему? — Конечно, многие причины обусловили падение Коммуны. Ей пришлось бороться со сложными компликациями событий. Пруссаки стояли перед Парижем. Пролетариат других городов Франции, привыкших идти за Парижем, был лишен самодеятельности. Пока польская эмиграция не дала Коммуне надлежащих предводителей, военное дело было организовано непростительно дурно, а потом было уже поздно: потеряно было время и сделаны были ошибки непоправимые. Но дело не в поражении. Есть поражения, которые честнее других побед, и есть осужденные, которые всходят на эшафот истории с более высоким сознанием, что они сделали свое дело, чем сознание, с которым подымают над их головою топор палачи, выдвинутые тою же историею для их казни.— Парижская коммуна не только была раздавлена вечными врагами рабочего народа. Она не сделала надлежащим образом своего дела. Она была ‘третьим поражением пролетариата’ и в отношении самой роли, которую играл в ней пролетариат. Она объявила ‘социальное возрождение’, но не попыталась даже осуществить его. Она объявила ‘конец старого правительственного и клерикального мира, конец милитаризма, чиновничества, эксплуатации, биржевой игры, конец монополий и привилегий, но не сделала ни одного решительного шага к их концу. Она поставила программу социальной революции, но не решилась выполнить этой программы.
Почему? — Потому что социально-революционные элементы ее были смешаны с элементами политической революции. Потому что рядом с Франкелем и Варленом среди руководителей заседали якобинцы, не пошедшие далее идолопоклонства пред Робеспьером, Дантоном и Гебером (как будто Робеспьер, Дантон и Гебер могли бы думать и действовать в 1871 году, как они думали и действовали в 1792 г.). Потому что социальный вопрос, единственный живой вопрос нашего времени, должен был постоянно уступать вопросу политическому. Потому что пролетариат делал опять-таки не свое дело, прежде чем обратиться к своему вопросу.— Тяжелый и кровавый урок дали великие дни 1871 г. будущим революциям пролетариата: прежде всего и резче всего победоносная революция должна поставить вопрос социальный. Дело не в ‘свободе, равенстве и братстве’: дело в свободе от всякой экономической эксплуатации, в равенстве всех борцов против монополий, в братстве всех рабочих, соединенных против праздных бездельников…
И тут выступает на вид еще другой урок.
‘Мир и труд!’ — провозглашала Коммуна в первом своем заседании. ‘Пусть наконец воцарится мир…’ — говорила она в воззвании к французскому народу. И это были не только слова официальных документов. Руководители Коммуны действительно пытались во все время ее существования успокоить буржуазию, примириться с ее представителями в Париже, установить мир между трудом и капиталом, между парижским пролетариатом и версальскими палачами, между обездоленными рабочими и царями биржи.— Мир?! — Да, мир есть дальняя, весьма дальняя цель социальной революции. Да, установится мир между общинами и секциями рабочих будущего общества, вся жизнь которого будет всестороннее развитие личности и человечества.— Но где же сегодня элементы мира? Может ли эксплуататор, живущий потом и кровью работника, примириться с тем, что он будет лишен всех позорных средств своего существования? Имеет ли право рабочий примириться с палачами братьев? — Нет и не может быть мира между буржуазией) и пролетариатом. Нет и не может быть мира между нынешним государством и ‘социальным возрождением’. Буржуазия это знает, и государство это знает. Они не могут существовать при ‘социальном возрождении’. Они и борются ожесточенно за свое существование. И пролетариат должен знать это. И он должен бороться, потому что и он борется за все свое будущее. Для него мир невозможен. Уступки невозможны. Как только Коммуна воскликнула ‘Мир!’ пред лицом своих социальных врагов, она тем самым сделала невозможным ‘социальное возрождение’, она подписала тогда же ‘третье поражение пролетариата’.
И вот воспоминания, вот великое значение, вот исторические уроки Парижской коммуны 1871 г.
Рабочие не нуждаются в людях господствующих классов и могут одни создать свое общество со всеми его практическими требованиями. Рабочие имеют не только право одни составить человечество — они и могут одни составить его.
Революция пролетариата должна быть прежде всего революция социальная, а союз между социальной революцией и старым якобинством ведет к самоубийству социализма.
Нет и не может быть мира между пролетариатом и буржуазией, между растущим обществом будущего и гнилыми развалинами прошедшего. Они должны бороться на смерть, чтобы наступил мир в будущем обществе,
Статья опубликована в газете ‘Вперед’, No 5 от 3(15) марта 1875 года, стр. 129-134. Лавров был участником Парижской коммуны и одним из первых ее историков (подробнее об этом см. во вступительной статье к настоящему изданию). При всем лаконизме эта работа дает яркое представление об оценке Лавровым исторического значения Парижской коммуны.