ПАМЯТИ ВРЫ ФЕДОРОВНЫ KOMMИССАРЖЕВСКОЙ
ПАМЯТИ ВРЫ ФЕДОРОВНЫ KOMMИССАРЖЕВСКОЙ
ПАМЯТИ ВРЫ ЕДОРОВНЫ.
ПАМЯТИ ВРЫ ЕДОРОВНЫ.
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
Вл. Чернявскій.
Памяти Веры Федоровны, Чернявский Вл., Год: 1910
Время на прочтение: 7 минут(ы)
‘Алконостъ’, кн. I. Изданіе передвижного театра П. П. Гайдебурова и Н. Ф. Скарской. 1911
Есть горніе духа, есть огонь внутренняго оправданія, очищающій вс движенія жизни, просвтляющій вс опасные и смутные годы, — годы большихъ потерь и волнующихъ достиженій. Когда душа времени полна порывовъ и напряженія, — онъ опьяняетъ ее свободой восторга, когда жизнь останавливается и мечты тускнютъ, — онъ становится больнымъ и жестокимъ — тлетъ и сжигаетъ. Въ этомъ огн таютъ восковыя крылья, и искупительно сгораютъ души ищущихъ. Онъ въ глубин и правд печальныхъ ангельскихъ глазъ на измученномъ и мятежномъ лиц. Онъ въ больной глубин и героической правд русскаго искусства. Къ этому огню мы должны быть особенно порывисто-чутки, въ немъ одномъ опора нашего идеализма, и только въ его озареніи могли мы пережить недавніе безумные и прекрасные дни.
И, конечно, боле всего близко и несомннно подходимъ мы къ его воплощенному сіянію, говоря о творческой жизни ушедшей отъ насъ Вры едоровны. Въ ней горлъ онъ такъ явственно и такъ мучительно, такимъ цльнымъ и завершеннымъ сдлалъ ея существованіе, ведя ее то радостно зовущими, то томительными путями, чтобы такъ страшно и жестоко сжечь, а намъ, оставшимся, чья память сохранила лучи ея обаянія, стать теперь такимъ безконечно близкимъ, единственно нужнымъ и роднымъ завтомъ.
Трудно, думая о Вр едоровн, какъ артистк, говорить о технической сторон ея творчества. Совершенно ясно, что техника, какъ нчто общее, какъ неизбжная формальность, падаетъ здсь передъ чмъ-то неизмримо большимъ, ибо все, что дала намъ Вра едоровна, было вдохновенно.
Незачмъ было и не хотлось искать въ ней пріемовъ опытной артистки, когда слышалось со сцены рыданіе и пніе ея голоса, охватывающія душу томительною дрожью неясныхъ предчувствій, когда горли ея дтски-чистые глаза, когда мы видли ея нжныя движенія, всю ея фигуру, такую хрупкую и маленькую, но такъ гордо выпрямленную. Во всемъ этомъ чувствовался ея огонь — огонь самозабвенія.
Въ ея голос намъ неизбжно чувствовалось роковое предчувствіе трагическаго обрыва, предршенность темнаго грядущаго, — и широко раскрытые испуганные глаза, глядя въ ту-же тьму, говоря о той же потерянности и безысходности, безпокойно и тоскливо горли, ожидая и — зная!
…’Въ непостижимомъ этомъ взор,
Жизнь обнажающемъ до дна,
Такое слышалося горе,
Такая страсти глубина!
Сіялъ онъ грустный, углубленный
Въ тни рсницъ ея густой
Какъ наслажденье — утомленный
И какъ страданье — роковой…’
Именно ‘слышалось’, потому что мистическая жизнь глазъ и мистическій трепетъ голоса сливались здсь въ одну гармонію ожиданія и тайны.
Метерлинкъ говоритъ, что женщины боле, нежели мы, подвержены року. Именно такую женщину видли мы въ творчеств Вры едоровны — въ ней самой. Быть можетъ, безъ предвзятой мысли, однимъ чуткимъ проникновеніемъ творческаго духа, она давала почувствовать съ самаго начала непреложное движеніе драмы къ развязк, жертвенное приближеніе героини подъ ударъ рока. Эта передача рокового и создавала волнующую силу и проникновенную психологическую связность всего творчества Вры едоровны.
Все, созданное Врой едоровной, исчерпываетъ трагическій смыслъ женственности на ея дальнихъ путяхъ, и въ этомъ внутренняя идея всхъ ея порывовъ и устремленій, въ частности и увлеченія реализмомъ, хотя никогда воплощенные ею образы не могли быть вполн реалистическими. Они всегда казались выходящими за предлы здшняго, говорили объ иной реальности-реальности того міра одиночества, куда уходитъ въ своихъ переживаніяхъ смятенная душа. Но если мы любимъ въ Вр едоровн прежде всего — ея субъективность, если на всхъ ступеняхъ своихъ исканій она была для насъ одна и та-же, то все же наиболе высокая художественная цнность и единственное знаменіе личности Вры едоровны въ жизни русскаго искусства опредлились въ послдніе годы ея совершенствованія, когда она пришла къ чистому символизму, и мы увидли на сцен сіяющій образъ Мадонны, нжный и тонкій, какъ колебаніе синяго ладана, таинственный, какъ мерцаніе синихъ лампадъ, а за нимъ рядъ иныхъ образовъ вчной женственности. Новые ореолы окружили Вру едоровну, и въ золотыхъ одеждахъ и нимбахъ свта, въ мистически-странной обстановк дйствія, она явилась намъ совсмъ новая — многіе, многіе ея не узнали!
И въ этомъ новомъ служеніи искусству, къ которому такъ смло пришла ищущая Вра едоровна, она, какъ во всемъ, что создавала, не могла не увидть своего отраженія — своего огня, сіянія той красоты, которую она леляла въ себ и предчувствовала, быть можетъ, всегда.
По внутреннему своему содержанію все творчество Вры едоровны дробится на три категоріи преображеній. Прежде всего хочется выдлить въ немъ одно изъ самыхъ цнныхъ и обаятельныхъ свойствъ ея индивидуальности — т черты вчно-дтскаго, которыя сохранили намъ ея талантъ — до послднихъ дней — такимъ юнымъ!
Неизмнно оставалась она маленькой двочкой, ребенкомъ и умла радовать живой сверкающей весной, умла и могла, потому-что всегда носила въ душ своей нетлнные цвты юности. Такъ часто становились всецло дтскими ея глаза, и улыбка длалась лукавой и дтски восторженной, и мы тоже улыбались, счастливые, чувствуя дтскую, умиленную радость. Безъ этой черты неполна и не истинна женственность, эта черта одержала когда-то первую побду надъ столичной толпой и много разъ возрождалась въ цлой галлере милыхъ образовъ нмецкихъ школьницъ, русскихъ дикарокъ и снгурочекъ, наконецъ воплотилась въ близкомъ намъ образ Норы, куколки, птички Норы, грызущей свои миндальныя печенья. ‘Крестьяночка’ фру Карено — опять ребенокъ, шалунья двочка, такъ очаровательно мшающая большому мужу заниматься. И это не только въ первомъ идиллическомъ акт, нтъ, уходитъ отъ мужа въ послдней сцен на встрчу новой жизни не легкомысленная женщина съ ‘здоровыми инстинктами,’, а радостное, пробужденное дитя. И демоническая Гильда, сильная, пламенная и вдохновенная — ‘заря новаго дня’, — символъ послдняго очищенія духа, — и она, ‘какъ десять лтъ назадъ’ — маленькій, восторженный бсенокъ съ дтски-капризнымъ упрямствомъ въ дрожащихъ уголкахъ рта, — и ея побдный огонь рождается изъ дтскаго задора…
Не вошло ли въ нашу плоть и кровь такое толкованіе этихъ образовъ и не ясно ли намъ — видвшимъ, — что передъ нами была настоящая юность въ ея сіяющей радости и чистот?
Но есть въ созданіяхъ Вры едоровны иные образы, всецло противоположные вчно-дтскому.
Это воплощенія тхъ женщинъ, въ жизни которыхъ роковымъ образомъ сплелись половая страсть и любовь къ красот, какъ единственные источники самоутвержденія, тхъ ‘истинныхъ’ женщинъ, которыя по слову Каренъ (‘Трагедія любви’) ‘нужны любви’ потому-что ‘способны любить’. Въ этомъ ихъ сила, рождаюшая огонь демонизма, опьяняющая губительнымъ и жгучимъ виномъ, сила Каренъ и Гедды Габлеръ, вчная страсть Саломеи, та любовь, ‘что хочетъ убивать’.
И не кажется страннымъ, но наоборотъ — глубоко понятно, что эти черты нашли откликъ въ душ Вры едоровны, потому-что ихъ не обойти, идя путями духовнаго мятежа, не останавливаясь передъ полнотой жизни. Но она прикоснулась къ нимъ особенно чутко и тонко, пережила ихъ по своему и оправдала до конца, потому-что, если бы могла не оправдать, то въ чемъ была бы самая свтлая идея лирики ея творчества? Нкую тайну открыла она намъ въ демонизм, тайну, которая сдлала невозможной мысль о зл, она сказала намъ, что зла нтъ, что есть лишь безумная боль жизни, обнажила передъ нами всю глубокую тоску, лежащую на дн демонизма. Все оправдано, все искуплено и все принято, ибо страданіе — во всемъ! Пламенную и вчно облагораживающую муку единой любви — вотъ что дала намъ Вра едоровна подъ оболочкой цыганки Лариссы, вакханки Каренъ, эстетки — Гедды.
Все невольное зло есть только опьяненіе жгучимъ любовнымъ напиткомъ, и не оно ли обртаетъ побдный и свтлый путь къ освобожденію, къ послднимъ вершинамъ восторга, въ демонизм Тильды? Такъ проясняется и образъ Магды, одно изъ самыхъ сильныхъ созданій Вры едоровны, сильныхъ хотя бы по одному потрясающему волненію, въ которомъ заставляло насъ задрожать ея восклицаніе посл монолога объ эоловой арф: ‘Хлба! хлба! хлба» — крикъ мятежнаго материнства… Вра едоровна открывала намъ въ своемъ удивительномъ исполненіи чисто женскую черту, свою гордость, ту особенную, святую, женскую гордость, которая выше и глубже нашей, будь то гордость матери, жрицы любви или двственницы. Гордая Магда! Мы узнавали въ этомъ царственно-элегантномъ и заносчиво-независимомъ облик ‘grante-coquette’ все ту-же страдающую, мятежную, измученную душу — узнавали Вру едоровну. Это ея гордость, потому что и она въ своей тяжелой жизни осуществляла свою личность, оставаясь всегда возвышенно и благородно гордой, умя чисто по женски соединить эту гордость съ мягкой податливостью, съ беззавтными подчиненіями многимъ вліяніямъ. Это ли не женственность въ одномъ изъ самыхъ ея истинныхъ, живыхъ очертаній?
Но послдняя тайна женской души еще не въ этомъ. И есть иная исчерпывающая область на земныхъ путяхъ женственности, трагедія вчная, какъ сама любовь, трагедія обманутаго чувства. Потрясающее множество разбитыхъ сердецъ, — жертвъ подлой или роковой измны, соблазненныхъ, брошенныхъ и растоптанныхъ цвтовъ, смотритъ на насъ изъ всего, что написано поэтами всхъ вковъ о женскихъ страданіяхъ, о женщинахъ отъ Медеи до сестры Беатрисы. Таковъ источникъ всего трагическаго въ женщин, отсюда вся ея униженность и весь ея душевный мятежъ, ея протестъ, ея тоска, печальный внецъ той, о которой сказано:
‘О Господи! И это пережить?
И сердце на клочки не разорвалось?’
Больная душа Вры едоровны, сама надорванная и разбитая этой женской судьбой, всегда таила въ себ ея глубокій страдальческій слдъ и говорила, и плакала объ этомъ всю свою творческую жизнь. И рвались на клочки сердца ея героинь отъ Гретхенъ и Лариссы — до Каренъ и Зобеиды, и знающіе, слышавшіе не забудутъ ея слезъ, потому что они плакали вмст съ нею. Вс познавшія муку любви и извдавшіе горечь обмана — ея сестры, только въ нихъ, быть можетъ, находила она свое истинное отраженіе, только о ихъ тайн разсказывалъ намъ ея голосъ. Вотъ почему неизбжно былъ замкнутъ кругъ ея творчества, почему она всегда была одна и та же, почему она оправдывала и понимала своихъ героинь всегда одинаково, какъ одну страдающую и ищущую исхода душу, она знала, какая роковая печаль лежитъ на дн женственности. И съ перваго появленія ея на сцен, въ первомъ низкомъ и вдругъ замирающемъ, обрывающемся звук ея голоса, въ первомъ безпокойномъ луч ея взгляда, повсюду — черезъ веселье жаворонка и жизнерадостность ребенка — мы ловили дрожь и трепетъ грядущихъ слезъ. Помните ее, измученную и больную, на послднемъ прощальномъ спектакл, въ тяжелыя напряженныя минуты чествованія и овацій? Блдная, дрожащая, готовая разрыдаться, судорожно сжимая руки, она стояла неподвижно у стола въ красномъ плать Норы, такая маленькая, потерянная и одинокая въ этой любящей и чужой толп… Тогда ясне, чмъ когда либо, были, быть можетъ, понятны ея слезы.
И теперь, когда она отошла отъ нашихъ путей, когда краски и музыка ея творчества начинаютъ уже слегка тускнть и угасать въ нашей памяти, — весь ея человческій, весь ея женскій обликъ сіяетъ совсмъ чисто и свято, и гретъ безсмертнымъ тепломъ.
И становится понятно, чмъ была она въ нашей жизни, въ той нелпой, туманной, остановившейся жизни, въ которой болзненно и тревожно заснули мы вс, со всми нашими мятежными чаяніями, съ нашимъ освобожденнымъ искусствомъ, такъ быстро погаснувъ, такъ мало исчерпавъ. Маловрные и обманутые, мы лишь безсильно дремлемъ и ждемъ новаго разсвта, а она, чуткая, она, самая прекрасная среди насъ, — не вынесла томленія, умерла. Ушла кроткою, искупительною жертвой. На пути нашихъ молитвъ и исканій она умла плакать, она — единственная — согрвала насъ обаяніемъ женственности, проникновенной лаской страдальческаго взгляда, говорившаго о томъ, что ‘жизнь въ вчной жертв и смыслъ ея — любовь’.
И несомннно ясно, что тмъ, кто открываетъ сердце навстрчу глубокимъ волненіямъ духа, тмъ, кто понимаетъ великую глубину женскаго страданія,— должна быть вчно близка страдающая красота Вры едоровны.
И если для многихъ могила Вры едоровны лишь символъ и многіе ‘несутъ ея свтъ чрезъ жизнь земную’, продолжая считать ея небытіе — ея жизнью, то пусть наступаетъ потомъ и очищающій холодъ здшняго забвенія,— не въ немъ-ли начало истиннаго ея безсмертія ‘тамъ’? Перестанетъ быть живымъ, какъ для насъ, ея родное имя, перестанетъ, какъ среди насъ, творить и озарять жизнь ея образъ, но въ вчной жизни духа неизмнно будетъ сіять ея нетлнная прелесть, и въ чистую жертву инымъ преображеніямъ будетъ принесенъ ея трепетный и кроткій огонь.
Октябрь 1909.— Апрль 1910.