Николай Яковлевичъ Гротъ
въ очеркахъ, воспоминаніяхъ и письмахъ
товарищей и учениковъ, друзей и почитателей.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія Министерства Путей Сообщенія (Товарищества И. Н. Кушнеревъ и К), Фонтанка, 117.
1911.
Памяти H. Я. Грота, какъ профессора.
1) Читано въ засданіи Московскаго Психологическаго Общества 27-го ноября 1899 года. Напеч. въ журн. ‘Вопросы Философіи и Психологіи’, кн. 51, М. 1900 г.
Дятельность Николая Яковлевича, какъ преподавателя, руководителя и воспитателя университетской молодежи, охватываетъ съ незначительными промежутками цлую четверть вка. На нее онъ потратилъ въ своей скоро протекшей жизни немало силъ: она образуетъ тотъ центръ, около котораго сосредоточиваются наиболе цнные факты его біографіи, хотя не для всхъ и не всегда видимые. Но возстановить его дятельность на всемъ протяженіи мы лично не можемъ, потому что намъ пришлось пользоваться его незамнимымъ руководствомъ только въ теченіе послднихъ пяти лтъ его профессуры. Чувствуя нравственную обязанность воспользоваться и тми данными, которыя относятся къ этому короткому сроку, мы надемся, что другіе ученики не откажутся подлиться своими воспоминаніями, чтобы воспроизвести съ возможно большей полнотой высоко назидательный, во многихъ отношеніяхъ, обликъ покойнаго учителя. Затрудненіемъ будетъ служить въ данномъ случа скоре обиліе, чмъ недостатокъ матеріала, который давался тмъ легче, что отличительной чертой покойнаго была его поразительная и безграничная доступность для всякаго слушателя. Николай Яковлевичъ никогда не замыкался въ ученой неприступности, охотно посвящалъ своихъ учениковъ во вс детали своихъ философскихъ работъ, безпрепятственно вводилъ въ свои житейскіе и научные интересы. Онъ не таился отъ насъ, и мы хорошо знали его.
Лекціи съ каедры, практическія занятія, бесды на дому — вотъ т средства, которыя были въ распоряженіи Николая Яковлевича, для того чтобы проводить свои взгляды въ среду учащейся молодежи и воздйствовать на нее. Свои лекціи онъ посвящалъ преимущественно психологіи и этик. Его чтеніе одушевлялось обыкновенно животрепещущей и увлекательной непосредственностью. Происходило это вроятно потому, что предметомъ своихъ лекцій онъ выбиралъ предпочтительно вопросы, которыми самъ интересовался и разработкой которыхъ самъ занимался въ данное время. Перерабатывая, напримръ, свои этическія воззрнія, переходя отъ эвдемонистической этики удовольствія и страданія къ боле возвышеннымъ формамъ моральнаго ученія, онъ исправлялъ свои прежніе взгляды и развивалъ новые съ каедры. Критикуя принципъ параллелизма въ психологіи, утвердившись въ мысли, что душевная жизнь протекаетъ вн времени, задумавъ подчинить психическіе процессы закону сохраненія энергіи и обосновать на этой энергетической теоріи свое понятіе прогресса, онъ подробно говорилъ обо всемъ этомъ съ каедры. Поэтому, ему не нужно было повторять постоянно одного и того же курса. За т годы, по крайней мр, когда намъ пришлось его слушать, онъ ни разу не читалъ стараго курса. Помнится, онъ самъ неоднократно указывалъ на то, что считаетъ для себя совершенно невозможнымъ предлагать слушателямъ уже разъ прочитанныя записки и что ему всегда очень трудно готовиться къ курсамъ, такъ какъ онъ составляетъ ихъ заново изъ года въ годъ. При неудержимой текучести и чрезвычайной эластичности его философскихъ взглядовъ, имъ не доставало извстной дозы инертности, необходимой для того, чтобъ окончательно остановиться на опредленномъ курс, но со временемъ ему удалось бы, вроятно, привести въ исполненіе свое постоянное желаніе издать курсъ психологіи. Если, благодаря этому, его лекціи теряли въ систематичности и полнот, то, съ другой стороны, он выигрывали въ своей непосредственности. Мы присутствовали всегда при живомъ рост философской мысли, видли, что самъ профессоръ живо заинтересованъ въ томъ, какъ складываются его воззрнія, къ какимъ возможнымъ выводамъ они приведутъ. Онъ удлялъ сплошь и рядомъ немало мста въ своихъ курсахъ полемическому элементу, знакомя насъ съ тми возраженіями, которыя встрчали его новые взгляды. Случалось иногда такъ, что, прочитавъ какой-нибудь рефератъ въ Психологическомъ Обществ, онъ повторялъ затмъ его съ каедры, причемъ комментировалъ его тми возраженіями, которыя вызывало его сообщеніе со стороны членовъ Общества. Строя такимъ образомъ свои лекціи на занимавшихъ въ данное время его самого вопросахъ, Николай Яковлевичъ не предлагалъ, правда, окончательныхъ ршеній, не давалъ намъ заране отточенныхъ и готовыхъ выводовъ, но зато вносилъ въ свое чтеніе много жизненнаго возбужденія. Онъ дйствительно волновался на каедр за свои теоріи.
Вмст съ тмъ, Николай Яковлевичъ не любилъ обременять свои курсы детальными и узко-фактическими изслдованіями. Его любимой средой, въ которой онъ двигался съ замчательной легкостью и неизмнной охотой, была сфера общихъ вопросовъ философіи духа и психологической методики. Въ этомъ сказывался эпикуреецъ мысли, котораго увлекалъ логическій процессъ мышленія самъ по себ, въ его наиболе отвлеченныхъ формахъ, независимо отъ его конкретнаго содержанія. Въ способности поставить новыя точки зрнія, изобрсти новое сочетаніе данныхъ, наличныхъ аргументовъ Николай Яковлевичъ усматривалъ главную особенность философскаго склада ума. Онъ предпочиталъ, чтобъ у его слушателей рождались новыя проблемы въ голов, а не глотались чужіе отвты. Онъ жаловался на то, что въ настоящее время вкусы мняются, что теперь интересы сосредоточиваются на собираніи и усвоеніи фактовъ, а теоріи забываются и забрасываются. Онъ энергично возставалъ противъ этой оргіи фактицизма, хотя, конечно, былъ далекъ отъ мысли, что опытныя работы не имютъ значенія въ психологіи. Напротивъ, онъ писалъ, что ‘психологія можетъ достигнуть идеала точности и строгой закономрности въ своихъ изслдованіяхъ и выводахъ только какъ наука экспериментальная’. И сознавая недостатокъ опытныхъ данныхъ въ своемъ курс психологіи, онъ съ обычной терпимостью и широтой кругозора рекомендовалъ намъ восполнять его лекціи занятіями анатоміей, физіологіей, психіатріей, физіологической и экспериментальной психологіей.
Выдвигая въ своихъ лекціяхъ вопросы, подобные вышеуказаннымъ, Николай Яковлевичъ предполагалъ у слушателей нкоторую философскую зрлость. Въ систематическомъ курс студентъ постепенно освоивается съ новымъ для него предметомъ, у него постепенно образуется навыкъ мыслить въ области извстной спеціальности. Но Николай Яковлевичъ посл небольшого общедоступнаго введенія очень быстро переходилъ къ изложенію довольно тонкихъ философскихъ и психологическихъ проблемъ. Чтобы вполн понять его, нужно было обладать иногда подготовительнымъ запасомъ философскихъ знаній, отъ аудиторіи требовалось иногда напряженное вниманіе. Живо припоминаю теперь, какъ долго бились мы. чтобы понять его теорію о внвременности психической жизни. Николай Яковлевичъ тщетно старался нсколько лекцій подъ рядъ объяснить намъ, что рчь идетъ о нефеноменальной сущности психическаго бытія, что психическіе факты, протекая видимо во времени, не задваются этимъ послднимъ въ своей сущности, такъ же какъ не задваются они и пространственными категоріями. Это тонкое различіе все ускользало отъ насъ, тмъ боле, что — по словамъ Николая Яковлевича — оно ускользало и отъ боле компетентныхъ критиковъ. Прибгая къ такому пріему чтенія лекцій, Николай Яковлевичъ надялся, вроятно, поднять аудиторію на степень боле высокаго философскаго уровня, ему хотлось свести къ минимуму число пассивныхъ слушателей. Онъ ждалъ отъ студентовъ совмстной работы, желалъ имть въ лиц ихъ сотрудниковъ, вмст съ ними вырабатывать свои взгляды. Во многихъ статьяхъ покойнаго разсяны указанія на эту роль его учениковъ. Нельзя, однако, не замтить, что въ этихъ чаяніяхъ, какъ они ни привлекательны сами по себ, было много преувеличеннаго и неисполнимаго. Не лишенъ справедливости упрекъ, который намъ доводилось слышать, что въ его лекціяхъ не все было достаточно ясно и доступно, отчасти вслдствіе нкоторой отрывочности, которой отличалось его чтеніе, отчасти благодаря малой философской подготовк слушателей. Впрочемъ, что оставалось непонятнымъ на лекціи, несмотря на жаркія объясненія Николая Яковлевича, переходило на обсужденіе въ семинаріи и здсь разъяснялось.
Съ семинаріями Николая Яковлевича связываются невольно особенно теплыя воспоминанія. Здсь для него являлась возможность стать гораздо ближе къ студентамъ, чмъ на лекціяхъ, здсь нашли себ наиболе удачное примненіе его педагогическіе пріемы, здсь обаятельныя черты его личности создавали такую атмосферу, благодаря которой эти практическія занятія привлекали къ себ много охотниковъ. Многолюдствомъ могли соперничать съ ними только семинаріи по политической экономіи. Своеобразная постановка практическихъ занятій, принятая Николаемъ Яковлевичемъ, заслуживаетъ поэтому боле подробнаго изложенія.
При всемъ разнообразіи практическихъ занятій, которыми руководилъ Николай Яковлевичъ изъ года въ годъ, ихъ можно разбить на три категоріи. Во-первыхъ, онъ предлагалъ студентамъ на семинаріи критиковать прочитанную имъ съ каедры лекцію. Это была одна изъ наиболе излюбленныхъ формъ практическихъ занятій, она соотвтствовала потребности всякаго мало-мальски самостоятельнаго слушателя, такъ какъ въ связи съ курсомъ накопляется всегда рядъ недоумній и возраженій, быть можетъ неосновательныхъ. Читалъ, напримръ, Николай Яковлевичъ о положеніи психологіи среди другихъ наукъ и о различныхъ направленіяхъ въ современной психологіи. При этомъ, сообразно съ общимъ характеромъ своего мышленія, онъ старался обыкновенно примирить совершенно расходящіяся, повидимому, теченія. И вотъ на семинаріи кто-нибудь поднималъ вопросъ объ отношеніи метафизической и экспериментальной психологіи, настаивая на томъ, что он въ корн различны и несовмстимы. Это зависитъ, разумется, отъ того, что понимать подъ метафизической психологіей. Завязывалась оживленная бесда, въ которой выяснялась точка зрнія профессора. Онъ охотно выслушивалъ всякія замчанія, вступалъ въ споръ съ аудиторіей. Вс участники были видимо горячо заинтересованы въ исход спора, причемъ сплошь да рядомъ стояли не на сторон профессора. Отстаивая свои мннія, Николай Яковлевичъ умлъ всегда сохранить товарищескій тонъ, умлъ искусно щадить молодое самолюбіе.
Семинаріи этого рода примыкали непосредственно къ курсу и дополняли его. Но, кром того, Николай Яковлевичъ давалъ обыкновенно слушателямъ особыя темы для рефератовъ или же предоставлялъ имъ самимъ длать выборъ. Когда тема окончательно опредлялась, Николай Яковлевичъ снабжалъ студента литературными указаніями, давалъ свои книги, бралъ книги изъ университетской библіотеки, недоступной для студента, совтовался о деталяхъ сочиненія. Онъ неотступно слдилъ за работой студента и постоянно поднималъ его энергію. При этомъ онъ обладалъ удивительной способностью внушать студенту полное довріе къ собственнымъ силамъ. Онъ послдовательно проводилъ въ своей педагогической дятельности то правило, что слишкомъ трудныхъ темъ для студентовъ не существуетъ. Всякая работа, будь она даже плохо выполнена, не пропадала для студента даромъ, безплодно, она должна была приносить новыя знанія, давать извстный навыкъ. При такомъ взгляд на дло Николай Яковлевичъ не стснялся давать иногда очень трудныя работы. Онъ настойчиво предлагалъ, напримръ, на второмъ курс, т.-е. въ первый годъ чтенія психологіи, написать исторію психологическихъ и философскихъ ученій о сознаніи. Сочиненіе не было, конечно, написано, не только благодаря трудности самой проблемы, но и благодаря обширности сюжета. Однако такимъ путемъ Николай Яковлевичъ наталкивалъ на самостоятельную работу.
Когда сочиненіе бывало готово, Николай Яковлевичъ просилъ референта составить предварительно для товарищей тезисы къ реферату. Референтъ садился на каедру, а Николай Яковлевичъ вмст со студентами. Главнымъ оппонентомъ выступалъ онъ самъ, онъ тщательно записывалъ обыкновенно за референтомъ, но въ своемъ разбор касался только общихъ мыслей реферата, не входя въ разсмотрніе деталей, не ‘придираясь’. Безпристрастность и ровность въ преніяхъ были вообще первымъ требованіемъ на семинаріяхъ Николая Яковлевича. Разъ только, помню я, самъ онъ сильно разсердился по слдующему поводу: одинъ студентъ мене чмъ въ полчаса разбилъ всю синтетическую философію Спенсера вообще и его этику въ частности. Хотя въ эту пору Николай Яковлевичъ давно уже пережилъ свой періодъ спенсеризма, но тмъ не мене пришелъ въ ршительное негодованіе, насколько это было возможно для его мягкой и деликатной натуры, прослушавъ чрезвычайно легкомысленное и вмст съ тмъ дерзкое обращеніе съ Grand Old Man’омъ философіи. Требуя прежде всего самостоятельной и критической мысли, Николай Яковлевичъ рекомендовалъ также не быть особенно скорымъ на критику. Но возраженія Николая Яковлевича рдко и даже никогда не оставались одинокими. Вмст съ нимъ референту оппонировали и товарищи, вступали въ полемику съ самимъ Николаемъ Яковлевичемъ. Всегда завязывались горячіе споры, всегда жалли мы, что прошли уже т два часа, которые назначались по расписанію для практическихъ занятій {Чтобы въ нашемъ распоряженіи было больше свободнаго времени для преній и чтобы больше народу могло принимать участіе въ семинаріяхъ, Николай Яковлевичъ устраивалъ ихъ обыкновенно по вечерамъ.}. Изъ аудиторіи диспутъ переносился даже на улицу. Мы провожали Николая Яковлевича до дому и продолжали спорить дорогой.
Наконецъ, слдуетъ упомянуть еще о семинаріяхъ третьяго рода. Сплошь да рядомъ мы собирались безъ опредленнаго реферата на опредленную тему. Кто-нибудь приносилъ составленныя имъ тезисы. Тезисы прочитывались и предлагались на обсужденіе аудиторіи. Во время преній автору предоставлялось развивать и обосновывать свои положенія.
Темы, обсуждавшіяся на этихъ семинаріяхъ, были самыя разнообразныя. Преимущественно он касались психологіи и этики, но не возбранялось также выбирать предметомъ сообщенія какіе-нибудь общефилософскіе или соціологическіе вопросы. О задачахъ психологіи, о ея положеніи среди другихъ научныхъ дисциплинъ, о достоинствахъ и недостаткахъ самонаблюденія, о роли эксперимента въ психологіи, о классификаціи психическихъ явленій, о сознаніи, о волненіяхъ, о характерахъ, о критеріяхъ нравственной жизни и дятельности, объ утилитаризм, о теоріяхъ прогресса и т. п.— вотъ приблизительный и очень неполный перечень вопросовъ, обсуждавшихся за годы моего студенчества на семинаріяхъ Николая Яковлевича. Иногда мы занимались психологическимъ разборомъ какого-нибудь литературнаго произведенія.
Практическія занятія у Николая Яковлевича имли важное воспитательное значеніе для насъ. Онъ требовалъ отъ насъ прежде всего критическаго чутья и старался развивать самостоятельность мысли. Самъ онъ былъ боле чмъ чуждъ какой-либо пиагорейской авторитарности. ‘Самъ сказалъ’ — для насъ не существовало. Не существовали для насъ также и нкоторые пріемы доказательства. Ссылки на авторитеты, напримръ, если и допускались, то не производили никакого впечатлнія. Молодые слушатели приходили обыкновенно къ нему съ готовымъ кодексомъ философскихъ истинъ и ршеній. Особенно много было среди нихъ поклонниковъ англійскаго эмпиризма, въ ихъ глазахъ ссылка на Милля и Бэна была высшей инстанціей, не допускавшей никакой дальнйшей аппелляціи. Всякое безотчетное и слпое преклоненіе передъ кумирами быстро исчезало при занятіяхъ у Николая Яковлевича. Онъ былъ положительно противъ подобнаго догматизма, такихъ доказательствъ онъ не хотлъ признавать. У самого Николая Яковлевича не было замтно, въ описываемое время, никакихъ одностороннихъ симпатій. Изъ философовъ онъ любилъ, повидимому, боле другихъ Платона, Лейбница и Шопенгауэра. Съ Лейбницемъ онъ имлъ, безъ сомннія, много сходнаго по общему складу своего ума. Это былъ такой же блестящій эссеистъ, занятый главнымъ образомъ проложеніемъ новыхъ дорогъ, не успвшій и не желавшій доходить по нимъ до конца, вносившій въ свои изысканія столь же много гипотетическаго элемента, столь же склонный къ примирительному синтезу самыхъ разнородныхъ направленій. Его любовь къ Шопенгауэру не имла никакой связи съ пессимизмомъ. Какъ руководитель молодежи, онъ былъ, наоборотъ, будителемъ жизнерадостнаго, добраго и дятельнаго настроенія. Онъ цнилъ въ немъ частію мастера слова, частію представителя волюнтаристической философіи, выдвигавшаго на первый планъ національныя и волевыя стороны душевной жизни. Изъ русскихъ писателей онъ отдавалъ преимущественно предпочтеніе Достоевскому, какъ романисту-психологу, и Толстому, какъ художнику и моралисту. Онъ начиналъ съ того, что расширялъ философскій кругозоръ у слушателей, онъ старался убдить насъ, что въ каждомъ мнніи есть доля истины и что, съ другой стороны, ее всякомъ мнніи есть доля временнаго, того, что онъ называлъ ‘временной передышкой’, ‘станціей’. Поэтому, на-ряду съ критическимъ отношеніемъ къ чужимъ мнніямъ, онъ требовалъ уваженія къ нимъ. Его семинаріи служили для насъ лучшей школой терпимости. Онъ ни самъ не позволялъ себ иронизировать надъ студентомъ, высмивая его,— что нердко случается на другихъ семинаріяхъ, какъ намъ знакомо по собственному опыту,— и останавливалъ слишкомъ горячихъ и рзкихъ критиковъ. Онъ постоянно возмущался пріемами нашей журнальной полемики, онъ, помнится, неоднократно говорилъ, что ученаго спора у насъ почти не можетъ быть. Своимъ совершенно товарищескимъ обращеніемъ со студентами Николай Яковлевичъ служилъ для насъ образцомъ снисходительности. Онъ какъ бы совершенно стиралъ границы, раздляющія профессора и ученика. Посл тридцатилтняго изученія психологіи онъ писалъ, напримръ, студенту, только-что перешедшему на третій курсъ, посылая ему свою статью: ‘Посылаю Вамъ корректурный экземпляръ моей статьи, которую я завтра подпишу къ печати. Если успете, прочтите. Не церемоньтесь отмтить все, что признаете неяснымъ или несправедливымъ. Я буду Вамъ за это благодаренъ, такъ какъ цню всякую критику, а Вашему здравому смыслу и логик довряю’. Въ своей снисходительности Николай Яковлевичъ не всегда даже умлъ сохранить мру. Онъ иногда терпливо выслушивалъ и серьзно обсуждалъ взгляды очевидно вздорные. Особенно наглядно это сказывалось на экзаменахъ. Бывали случаи, что Николай Яковлевичъ пропускалъ студента исключительно только потому, что проваливать по психологіи считалъ совстнымъ — слишкомъ-де неустановившаяся и несовершенная наука.
Семинаріи Николая Яковлевича служили для насъ школой еще въ другомъ, не мене важномъ отношеніи. Мы пріучились здсь владть словомъ, говорить публично, спорить методично, здсь представлялся намъ единственный случай поговорить въ университет свободно при сравнительно большой аудиторіи, и Николай Яковлевичъ, нужно сознаться, предпочиталъ терпливо сносить злоупотребленія этимъ правомъ, чмъ ограничивать его. Дале, въ своихъ семинаріяхъ Николай Яковлевичъ далъ образецъ того, какъ нужно вести практическія занятія со студентами безъ всякой тни ученаго педантизма. Онъ былъ антиподомъ его. Онъ съ большимъ юморомъ трунилъ надъ однимъ спеціалистомъ по древней исторіи, написавшимъ будто бы изслдованіе о Сициліи. Изслдованіе это начиналось фразой: ‘Сицилія есть островъ’., а къ этой фраз была длинная сноска съ цитатами изъ древнихъ и новыхъ писателей въ подтвержденіе этого неоспоримаго географическаго факта.
Сознавая важность практическихъ занятій, Николай Яковлевичъ хотлъ дать имъ боле устойчивую организацію. Одно время онъ лелялъ мысль образовать студенческій кружокъ съ цлью совмстныхъ занятій психологіей и философіей, который долженъ былъ служить какъ бы продолженіемъ семинарій. Предполагалось устроить его при Психологическомъ Обществ. Совмстно съ Николаемъ Яковлевичемъ слушатели выработали уставъ такого кружка. Доклады могли длать только студенты, но присутствовать имлъ право всякій членъ Психологическаго Общества. Постояннаго предсдателя не было, обязанности его долженъ былъ исполнять тотъ или другой членъ Психологическаго Общества, смотря по характеру реферата, такъ какъ предполагалось допускать обсужденіе самыхъ разнообразныхъ темъ. Значеніе подобнаго кружка Николай Яковлевичъ хорошо понималъ, и если этой мысли не суждено было осуществиться, то, конечно, не по недостатку энергіи у Николая Яковлевича.
У себя на дому Николай Яковлевичъ оставался такимъ же, какимъ бывалъ въ аудиторіи. Хотя онъ имлъ опредленные пріемные дни и часы, однако доступъ къ нему былъ въ сущности почти всегда открытъ. Молодежь обращалась къ нему часто и охотно, чувствуя, что онъ близокъ къ ней, понимаетъ ее, стоитъ на ея сторон. Николай Яковлевичъ рдко въ чемъ отказывалъ. Онъ не жаллъ ни времени, ни силъ, исполняя самыя разнообразныя просьбы. Онъ снабжалъ книгами, иногда послдними литературными новинками, онъ подыскивалъ переводную, редакціонную, корректурную, литературную работу, давалъ всякія рекомендаціи, иногда даже изобрталъ какой-нибудь заработокъ. Съ какими только нуждами ни обращались къ нему! Обремененный хлопотами о собственной семі/Ь, онъ подыскивалъ, напримръ, комнату для студента. И нужно видть его письмо, написанное по этому поводу, чтобы понять ту чисто материнскую заботливость, съ которой относился Николай Яковлевичъ къ своимъ ученикамъ. Мысль о нихъ не покидала его буквально вплоть до могилы. За три дня до смерти, больной и вновь простуженный, мучимый ревматическими болями во всхъ суставахъ, полулежа на кушетк, онъ писалъ своему ученику длинную инструкцію для занятій, не попадая уже на строчки. Вмст съ тмъ онъ общалъ всякое содйствіе, приглашалъ съ собой за границу, рисовалъ перспективу совмстныхъ занятій, звалъ къ себ на дачу…
Лтомъ Николай Яковлевичъ бывалъ особенно обаятеленъ. Боле свободный, чмъ зимой, онъ — можно сказать — заботился о томъ, чтобы сдлать лтнія каникулы боле веселыми для своихъ учениковъ, которымъ случалось жить съ нимъ въ одной мстности. ‘Душевно радъ, писалъ онъ мн, тогда студенту второкурснику, что вы довольны этимъ лтомъ. Вслдствіе всякихъ бдъ и болзней я, къ сожалнію, не могъ сдлать его Вамъ такимъ пріятнымъ и интереснымъ, какъ мечталъ. Но для меня Ваше товарищеское общество и совмстныя занятія были большимъ рессурсомъ’. Онъ свободно вводилъ насъ въ свою семью, охотно длился съ нами неистощимымъ запасомъ заразительной веселости. Николай Яковлевичъ былъ мастеръ устраивать разнаго рода пикники, поздки верхомъ, катанья на лодк, уженье рыбы, охоту. Всегда будутъ памятны мн прогулки съ нимъ. Гулялъ Николай Яковлевичъ обыкновенно около полудня, въ самый припекъ, и ходилъ при этомъ очень быстро. Вообще, его походка была характерна. Онъ объяснялъ ее какой-то психофизической теоріей, особымъ свойствомъ мышцъ-антагонистовъ, но, по моему мннію, въ ней просто отражалась его дятельная, энергичная натура. Бывало, мы почти бжимъ въ оживленной бесд и, незамтно для себя, зайдемъ такъ далеко, что для возвращенія домой приходилось нанимать лошадь…
Какъ же опредлить, въ немногихъ словахъ, значеніе Николая Яковлевича, какъ профессора? Своимъ жизненнымъ пониманіемъ и живымъ толкованіемъ философіи онъ увлекалъ насъ въ кругъ современныхъ философскихъ вопросовъ: онъ будилъ самостоятельность мысли, изощрялъ критическую остроту, училъ терпимости, онъ былъ всегда скоръ на всякую помощь, оказалъ немало непосредственной поддержки, не разъ выступалъ самоотверженнымъ ходатаемъ и горячимъ защитникомъ студентовъ. Онъ былъ близокъ къ осуществленію идеала всесторонняго, искренняго, тснаго общенія и взаимодйствія профессоровъ и студентовъ. Онъ былъ профессоръ-товарищъ.
Лейпцигъ, 13 ноября 1899.
Прочитали? Поделиться с друзьями:
