ПАДАЮЩІЯ ЗВЗДЫ.
Разсказъ.
О, сынъ мой, плачь:
Еще звзда скатилась…
Беранже.
I.
II.
III.
IV.
V.
VI.
Падающие звезды, Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович, Год: 1899
Время на прочтение: 259 минут(ы)
Въ отдльномъ кабинет моднаго загороднаго кабака ‘Кружало’ стояла какая-то одуряющая атмосфера. Пахло апельсинами, ликерами, дкимъ дымомъ дорогихъ сигаръ и просто людьми, которые долго и много пили. Бургардтъ чувствовалъ, какъ у него начала тяжело кружиться голова, а вмст съ ней и вся комната. Сидвшій напротивъ него Сахановъ то казался ему такимъ маленькимъ-маленькимъ, то начиналъ вытягиваться въ длину, точно складной англійскій аршинъ. Но хуже было всего то, когда жирное и блобрысое лицо Саханова съ глазами жареной корюшки начинало струиться и переливаться, какъ вода. Оно, именно, струилось, и Бургардтъ напрасно старался фиксировать его, закрывая то одинъ, то другой глазъ. Кто-то неестественно громкимъ голосомъ спорилъ, кто-то удушливо хохоталъ, гд-то, сейчасъ на стной, назойливо бренчало разбитое піанино, и слышалось вызывающее взвизгиванье женскихъ голосовъ.
— Эге, надо пройтись…— соображалъ Бургардтъ, неврнымъ движеніемъ поднимаясь со стула.
Повидимому, стулъ былъ очень пьянъ, потому что покачнулся и полетлъ на полъ, а Бургардтъ едва удержался, схватившись за столъ, причемъ сильно дернулъ скатерть и въ то же время наступилъ на платье своей сосдки Ольги Спиридоновны. Нсколько стакановъ опрокинулось, а изъ одного обдало Ольгу Спиридоновну какимъ-то красноватымъ кабацкимъ пойломъ, составленнымъ по самому замысловатому рецепту. Ольга Спиридоновна какъ-то зашипла, сбрасывая съ платья ломтики ананаса и апельсина:
— Въ какой вы конюшн воспитывались, Егоръ Захарычъ?
Онъ посмотрлъ на ея обозленное, вспыхнувшее красными пятнами лицо и приготовился сказать какую-то дерзость, но именно въ этотъ ршительный моментъ лицо Ольги Спиридоновны начало струиться, какъ у Саханова.
— О, ммилая…— прошепталъ Бургардтъ коснющимъ языкомъ.
Ольга Спиридоновна окинула его уничтожающимъ взглядомъ, брезгливо повела плечами и отвернулась. Она чувствовала, что Красавинъ смотритъ на нее улыбающимся глазами, и не хотла показать ему, что разсердилась.
— Почему у васъ, Ольга Спиридоновна… глаза круглые?— спрашивалъ Бургардъ, покачиваясь.— Совершенно круглые, какъ. у кошки…
— Потому что я вдьма, — бойко отвтила она, не поворачивая головы.
— Дйствительно…— согласился добродушно Бургардтъ.— Удивительно, какъ я этого раньше не замчалъ… Совершенно вдьма!..
Эта маленькая сцена вызвала общій смхъ. Даже улыбнулся Красавинъ, а этого было достаточно, чтобы всмъ сдлалось. весело. Сахановъ хохоталъ какимъ-то визгливымъ бабьимъ голосомъ, показывая свои гнилые зубы. Актеръ Бахтеревъ хохоталъ, запрокинувъ голову, а сидвшая рядомъ съ нимъ натурщица Шура улыбалась просто изъ вжливости, потому что никогда не понимала шутокъ. Смялся извстный ‘другъ артистовъ’ Васяткинъ, ему вторилъ не мене извстный любитель Петюковъ и только хмуро молчалъ капитанъ Шпилевъ, неизмнный другъ Красавина.
Бургардтъ посмотрлъ на всю компанію осоввшими глазами и, махнувъ рукой, направился къ двери.
Онъ шелъ по какому-то корридору, состоявшему изъ хлопавшихъ дверей и ‘услужающихъ’ татаръ, потомъ спустился по какой-то лстниц, прошелъ мимо буфета и очутился въ чахломъ садик съ большой утрамбованной площадкой. Везд горли разноцвтные фонарики, сверху лился раздражающей волной мертвый электрическій свтъ, передъ открытой эстрадой игралъ плохонькій оркестръ. Бургардъ мечталъ о маленькомъ балкончик, который вытянулся надъ самой водой, но ему мшалъ идти какой-то господинъ въ котелк.
— Милостивый государь, держите налво, — грубо замтилъ Бургардгъ.
— А вы держите направо!— не мене грубо отвтилъ котелокъ.
Это разозлило Бургардта. Онъ остановился передъ котелкомъ въ угрожающей поз и, тыкая себя въ грудь, съ пьянымъ азартомъ проговорилъ:
— Я — Бургардтъ…— понимаете? Скульпоръ Бургардтъ…
Котелокъ остановился, дерзко смрялъ съ головы до ногъ знаменитаго скульптора и отвтилъ:
— Очень радъ… Имю честь рекомендоваться въ свою очередь: фабрикантъ Ивановъ… У меня фабрика никелированія живыхъ ершей.
Отвтъ былъ достоинъ того мста, гд былъ данъ. Бургардгъ почувствовалъ чисто кабацкое оскорбленіе и поднялъ руку, но въ этотъ моментъ кто-то почтительно удержалъ его сзади.
— Ваше сіятельство, не извольте безпокоиться.
Когда Бургардъ оглянулся, передъ нимъ стоялъ лакей, татаринъ Ахметъ. Особенно дорогіе гости были распредлены между прислугой ‘Кружала’, и Ахмету достался Бургардтъ, извстный между услуживающей татарской челядью подъ кличкой ‘профессора’.
— Мадамъ ждетъ, ваше сіятельство…— бормоталъ Ахметъ.
— Какая мадамъ?
— Марина Игнатьевна… Он сидятъ на балкончик…
Взрывъ энергіи у Бургардта смнился разомъ какой-то мертвой усталостью. Онъ повернулся и покорно зашагалъ къ главному зданію, иллюминованному разноцвтными шкаликами и электрическимъ солнцемъ.
— А ты знаешь Ольгу Спиридоновну?— спрашивалъ онъ, по пьяной логик возвращаясь къ давешней сцен.
— Помилуйте-съ, кто же ихъ не знаетъ-съ, ваше сіятельство…
— Она — вдьма, Ахметка… да.
Поднимаясь по лстниц, Бургардтъ нсколько разъ останавливался и спрашивалъ: — Ты кто такой?
— Услужающій, ваше сіятельство…
Они опять шли по корридору съ хлопающими дверями, опять сторожившіе въ корридор татары почтительно давали имъ дорогу, пока Ахметъ не распахнулъ дверь, выходившую на небольшой балкончикъ, гд сидла дама, кутавшаяся въ шелковый китайскій платокъ.
— Ахметъ, ты можешь уходить…— устало замтила она.
— Слушаю-съ…
— Подожди… Ты дашь сюда содовой воды и…
— Понимаю, ваше сіятельство.
Она усадила Бургардта на стулъ, пощупала его горвшій лобъ, поправила спутавшіеся волосы и заговорила покровительствующимъ тономъ старшей сестры:
— Егорушка, разв можно такъ напиваться? Вдь вы знаете, что портеръ для васъ настоящій ядъ…
— А если она вдьма?— съ пьяной логикой отвтилъ Бургардтъ, раскачиваясь на своемъ стул.— Совершенно вдьма… Это такъ смшно.
— Очень смшно… Вы посмотрли бы на себя, въ какомъ вы вид сейчасъ. Ахъ, Егорушка, Егорушка…
— Да, совершенный ядъ… знаю… А у ней глаза длаются совсмъ круглые, когда она сердится… Ха-ха! Какъ у кошки… Я этого раньше совсмъ не замчалъ…
Она подвинулась къ нему совсмъ близко, обняла одной рукой, а другой поднесла къ его носу флаконъ съ англійской солью. Онъ потянулъ знакомый острый запахъ, сморщился и засмялся. Ему нравилось, что она ухаживаетъ за нимъ, и поэтому онъ опять разсердился на котелокъ и даже погрозилъ кулакомъ внизъ, гд по аллеямъ бродила публика. О, онъ бы показалъ этому негодяю такихъ ершей… Но сейчасъ онъ не могъ разсердиться по настоящему, потому что его шею обвивала такая теплая женская рука, потому что пахло знакомыми духами, потому что въ моментъ опьяненія онъ любилъ чувствовать присутствіе хорошенькой женщины, которая позволяла капризничать. Да, какая хорошая эта Марина Игнатьевна, а Ольга Спиридоновна — вдьма съ круглыми кошачьими глазами…
— Марина, я васъ люблю… очень…
Она даже не улыбнулась, а только отодвинулись, потому что послышались шаги Ахмета.
Лакей подалъ бутылку содовой воды и пузырекъ съ нашатырнымъ спиртомъ. Марина Игнатьевна сдлала ему знакъ головой, что онъ можетъ исчезнуть, а потомъ осторожно отмрила въ стаканъ дв капли нашатырнаго спирта, налила воды и изъ своихъ рукъ заставила выпить все.
— Вотъ такъ, Егорутика… И больше портера я вамъ не дамъ. Понимаете? Мы еще на пароход подемъ кататься… будетъ хоръ музыка… цыгане… А то Сахановъ завтра разнесетъ по всему городу: ‘Бургардтъ былъ пьянъ мертвецки’… Вс будуть смиться. Пожалуйста, пейте осторожне, а то обольете меня всю, какъ давеча Ольгу Спиридоновну… Она вамъ этого никогда не проститъ. За каждое пятнушко на плать она бьетъ свою горничную по щекамъ, а потомъ проситъ у нея прощенія.
Онъ молча поцловалъ ея руку, что заставило ее вздрогнуть и отодвинуться.
Принятое лкарство подйствовало очень быстро. Бургардтъ выпрямился и встряхнулъ головой, какъ человкъ, проснувшійся отъ тяжелаго сна. Въ слдующій моментъ онъ удивился, что сидитъ на балкон tte—tte съ Мариной Игнатьевной, и проговорилъ:
— Хорошо…
Отвта не послдовало. Марина Игнатьевна облокотилась на барьеръ и смотрла на Неву. Она любила большую воду, которая нагоняла на нее какую-то сладкую тоску. И теперь она легонько вздохнула, поддаваясь этому смутному, уносившему въ невдомую даль чувству. А какъ была сейчасъ хороша эта красавица Нева, разстилавшаяся живой блестящей тканью. Гд-то въ густой зелени противоположнаго берега мелькали, точно свтляки въ трав, огоньки дачъ, и такіе же свтляки быстро неслись по рк. Налво Нева была перехвачена громаднымъ деревяннымъ мостомъ, точно деревяннымъ кружевомъ. И мостъ, и береговая зелень, и огоньки дачъ — все это отражалось въ вод, которая блестла и переливалась искрившейся чешуей, точно она была насыщена блесоватой мглой блой петербургской ночи.
— Ей Богу, хорошо…— проговорилъ Бургардтъ.
— Ничего нтъ хорошаго…— лниво отвтила она, желая поспорить.— Я вообще не люблю этихъ безлунныхъ блыхъ ночей. Есть что-то такое больничное въ освщеніи… Да, именно такой свтъ бываетъ въ больницахъ, гд окна съ матовыми стеклами.
— Сантиментальное сравненіе…
— Что же худого въ сантиментальности?
— Договаривайте: лучше, чмъ реализмъ… пьяный…
— Не спорю…
Она печально улыбнулась и замолчала. Онъ посмотрлъ на нее, и ему вдругъ сдлалось жаль вотъ эту самую Марину Игнатьевну, охваченную раздумьемъ своей собственной безлунной ночи. А, вдь, она красива и даже очень красива, красива по настоящему, красива настоящей породистой красотой. Одинъ ростъ чего стоитъ. А лицо, тонкое и выразительное, съ затаенной лаской въ каждомъ движеніи, съ безукоризненнымъ профилемъ дорогой камеи, съ живой рамой слегка вившихся, какъ шелкъ, мягкихъ русыхъ волосъ, съ маленькимъ ртомъ — это была красавица, напоминавшая монету изъ драгоцннаго металла высокой пробы. Рядомъ съ ней Бургардтъ чувствовалъ себя мужикомъ. Да, настоящимъ русскимъ мужикомъ, къ которому по странной ироніи судьбы была приклеена нмецкая фамилія. У него и ростъ, и коренастый складъ всей фигуры, и широкое лицо съ окладистой бородой, и мягкій носъ картошкой, и широкій ротъ, складывавшійся въ продававшую всего человка добрую славянскую улыбку — все было русское, мужицкое.
Она точно почувствовала его добрыя мысли, улыбнулась, придвинулась къ нему совсмъ близко, такъ что ея голова касалась его плеча, и заговорила:
— Егорушка, вамъ хорошо сейчасъ?.. Рка… огоньки… кто-то живетъ вонъ на тхъ дачахъ… да?.. Можетъ быть, кто-нибудь кого-нибудь сейчасъ ждетъ, кто-нибудь страдаетъ, кто-нибудь радуется, кто-нибудь любитъ, тихо и безотвтно, какъ безотвтна вотъ эта нмая блая ночь… У каждаго и свое горе, и своя радость, и каждый увренъ, что міръ созданъ только для него. А я хотла-бы сидть вотъ такъ долго-долго… Пусть идутъ минуты, часы, дни, недли, мсяцы, годы, а я чувствовала бы себя спокойно-спокойно, какъ загипнотизированная…
Ея тонкіе пальцы перебирали его спутанные волосы. Ему хотлось сказать ей что-нибудь такое ласковое, доброе, хорошее, что отвтило-бы ея сантиментальному настроенію.
— Марина, милая, если-бы вы знали…
Она быстро закрыла его ротъ своей рукой и строго проговорила:
— Егорушка, я не принимаю милостыни… Можно, вдь, и безъ этого. Я знаю, что вы меня не любите, и не огорчаюсь… А знаете, почему? Очень просто: вы не можете любить… у меня не можетъ быть счастливой соперницы…
— Это почему?
— Опять просто: вы состарлись, Егорушка, состарлись душой… Васъ слишкомъ баловали женщины, и вамъ не чмъ сейчасъ любить.
Бургардтъ засмялся. Марина умла быть умной какъ-то совсмъ по своему и притомъ совершенно неожиданно. Впрочемъ, такое умное настроеніе такъ-же быстро и соскакивало съ нея, какъ это было и сейчасъ. Марина Игнатьевна вздохнула и проговорила:
— А ваша Шура иметъ успхъ…
— Почему она моя, Марина?
— Я не точно выразилась: ваша натурщица, Егорушка. Конечно, это успхъ новинки… Красавинъ лишенъ способности увлекаться, какъ и вы, и ему нужно что-нибудь экстравагантное, острое, а у Шуры ему больше всего нравится дтское выраженіе ея глупаго личика.
— Да, Америка была открыта до нея…
— И знаете, Егорушка, мн почему-то жаль ее, вотъ эту глупенькую поденку, какъ Сахановъ называетъ окружающихъ Красавина женщинъ. И вы виноваты, что толкнули на эту дорогу…
— Я?! Вся моя вина въ томъ, что Красавинъ видлъ еи у меня въ мастерской. Я больше ничего не знаю… Впрочемъ, какъ мн кажется, наши сожалнія немного запоздали…
— Да, я видла, какъ давеча она пріхала въ коляск Красавина… Вотъ въ такой коляск ея погибель. Привязанности Красавина мняются съ такой-же быстротой, какъ и начинаются. Ахъ, какъ давеча Ольга Спиридоновна ла глазами эту несчастную Шуру… Ршительно не понимаю такихъ женщинъ. Не знаю, было у нея что-нибудь съ Красавинымъ или нтъ, но она такъ старается понравиться ему, а это губитъ женщину.
— У Ольги Спиридоновны своя психологія, Марина, и, какъ кажется, она не можетъ пожаловаться на судьбу.
— Да, но вопросъ въ томъ, чего требовать отъ судьбы?..
— Не больше того, что можетъ быть исполнено.
— Виновата, я, кажется, коснулась вашего больного мста, Егорушка: вы ухаживали за Ольгой Спиридоновной…
— Да?..
— А сейчасъ?
— Сейчасъ мое мсто старается занять Сахановъ, но, повидимому, безъ особеннаго успха.
— Вотъ кого я ненавижу ото всей души!— подхватила Maрина Игнатьевна съ особеннымъ оживленіемъ.— Ненавижу и въ то-же время боюсь… Мн кажется, что нтъ на свт хуже человка, какъ этотъ Сахановъ… Вдь это онъ совращаеть эту несчастную Шуру. Вы-бы послушали, что онъ ей говоритъ иногда…
— И я его тоже не люблю…
— Почему-же Сахановъ считается однимъ изъ самыхъ, близкихъ вашихъ друзей, Егорушка?
— Моимъ другомъ онъ никогда не былъ, но онъ умный человкъ… Да, очень умный человкъ, а умъ — неотразимая сила, какъ и красота. Такъ мы сегодня демъ?
— Да… какая-то прогулка по взморью, потомъ на тони… Однимъ словомъ, цлый рядъ совершенно ненужныхъ глупостей. Ахъ, какъ мн все это надоло, Егорушка!
— Чего-же мы ждемъ? Кажется, уже пора…
— Не знаю… Вроятно, готовится какой-нибудь неожиданный сюрпризъ. Я это подозрваю… Должно быть, Васяткинъ что-нибудь придумалъ. Онъ давеча о чемъ-то шепталася съ Сахановымъ, а потомъ исчезъ. Вдь они изъ кожи лзутъ, чтобы выслужиться передъ Красавинымъ. Гадко смотрть… Послушайте, намъ пора вернуться, а то Ольга Спиридоновна воспользуется случаемъ наговорить по моему адресу Богъ знаетъ что. Она, вообще, преслдуетъ меня…
Бургардтъ настолько оправился, что вернулся въ кабинетъ почти трезвымъ.
— А гд-же ваша сестра милосердія?— спросила его Ольга Спиридоновна, сладко улыбаясь.
— Какая сестра милосердія? Ахъ, да… Вы спрашиваете про Марину Игнатьевну — она сейчасъ должна вернуться. Мы съ ней гуляли въ саду…
— Прогулка молодыхъ людей, подающихъ надежды?
— Именно…
Появленіе Антипа Ильича Красавина въ ‘Кружал’ составляло цлое событіе, что чувствовалось послднимъ татарченкомъ. ‘Кружало’ только весной возникло на пепелищ прогорвшаго сада ‘На огонекъ’. Все было реставрировано въ томъ миическомъ стил, въ какомъ устраиваются вс загородные кабаки, и весь вопросъ сводился только на то, подетъ-ли въ ‘Кружало’ настоящая публика, та публика, которая задаетъ тонъ всему. Конечно, провертывались хорошіе гости, какъ квасоваръ Пареновъ или мховой торговецъ Букинъ — они оставляли въ одинъ вечеръ тысячи по три и заказывали шампанское прямо сотней бутылокъ. Но, во-первыхъ, все это были гости случайные, а во-вторыхъ — они еще не давали имени новому кабаку. Вотъ Красавинъ другое дло. Хозяинъ ‘Кружала’ готовъ былъ угощать его даромъ, чтобы потомъ имть право сказать:
— А у насъ Антипъ Ильичъ весьма уважаютъ венгерскій хоръ…
Въ заколдованномъ кругу веселящагося ‘всего Петербурга’ это было самое яркое имя, хотя Красавинъ столько-же принадлежалъ Москв, какъ и Петербургу. Онъ перезжалъ съ мста на мсто дорогимъ и желаннымъ гостемъ. Хозяинъ ‘Кружала’ бгалъ сейчасъ по корридору и, грозя услужающимъ татарамъ кулакомъ, повторялъ:
— Вы у меня смотрите, зебры полосатыя…
Самъ Красавинъ почти ничего не пилъ, кром содовой воды, подкрашенной какимъ-то мудренымъ виномъ. Это былъ плечистый мужчина съ окладистой русой бородой, того неопредленнаго возраста, который Сахановъ называлъ ‘петербургскимъ’. Широкая крпкая шея съ краснымъ наливомъ, широкое лицо съ тугимъ румянцемъ, каріе глаза съ поволокой, слегка вьющіеся русые волосы безъ малйшихъ слдовъ сдины — все, кажется, говорило о завидномъ богатырскомъ здоровь, а между тмъ этотъ богатырь въ глазахъ свтилъ медицинской науки былъ обреченнымъ человкомъ, дни котораго сочтены. Красавинъ, вообще, являлся таинственнымъ человкомъ, который всплылъ на бурную поверхность столичной жизни изъ неизвстныхъ глубинъ и котораго одни считали милліонеромъ, а другіе — нищимъ.
— Все это сплетни,— ршилъ разъ и навсегда Сахановъ.— Врно одно, что Антипъ Ильичъ аккуратно уплачиваетъ по всмъ рестораннымъ счетамъ…
Конечно, это было передано Красавину, но онъ ничего не отвтилъ, какъ и вообще не любилъ терять напрасно слова. Онъ гд-то и что-то такое длалъ, устраивалъ, хлопоталъ и проводилъ, какъ вс дльцы, а отдыхалъ въ смшанномъ обществ артистовъ, художниковъ и особаго сорта интеллигенціи, которая охотно собирается на даровую кормежку. Изъ собравшихся въ номер гостей едва-ли кто нибудь могъ опредленно сказать, что такое Красавинъ, да мало этимъ и интересовались. Извстно было только, что онъ изъ заволжскихъ раскольниковъ и иметъ громадныя связи въ сред московскихъ старообрядцевъ-милліонеровъ. Ходили слухи, что раньше онъ пилъ запоемъ, а сейчасъ, когда на него накатывалась запойная тоска, ограничивался тмъ, что собиралъ около себя пьющую ‘братію’. Какъ у всхъ богачей, у Красавина былъ другъ, такой-же таинственный человкъ, котораго вс называли Алешей. Онъ сейчасъ сидлъ около хорошенькой натурщицы Шуры и слдилъ за каждымъ движеніемъ патрона, какъ лягавая собака.
Эта Шура была послднимъ номеромъ изъ тхъ сомнительныхъ дамъ, которыя какъ-то неожиданно появлялись среди красавинской ‘братіи’ и такъ-же неожиданно исчезали. Двушка равнодушно смотрла на всхъ своими дтскими глазами и улыбалась при малйшемъ удобномъ случа, что ее портило. Красивое двичье лицо, обрамленное шелковыми прядями мягкихъ, слегка вившихся русыхъ волосъ, точно было нарисовано какимъ-то капризнымъ художникомъ, который вложилъ въ это лицо неуловимую молодую прелесть. Всего красиве у Шуры былъ ротъ, очерченный съ изумительной граціей. Но главное достоинство было не въ лиц, а въ тл, какъ это вс знали по эскизамъ Бургардта. Въ своей компаніи она была извстна подъ кличкой ‘Ню’. Шура была сложена, какъ статуя, и ее портили только руки, маленькія и нжныя, но съ слишкомъ короткими пальцами…
— У нея точно чужія руки, — говорила Ольга Спиридоновна, не выносившая женскаго превосходства.
Вернувшись въ номеръ, Бургардтъ нашелъ свое мсто занятымъ, — на его стул сидлъ актеръ Бахтеревъ, котораго Ольга Спиридоновна нарочно подозвала, чтобы ‘отшить’ Бургардта. Въ минуты раздраженія она не стснялась выраженіями и любила пустить вульгарное словечко. Бургардтъ подслъ къ Шур и молча взялъ ее за руку, отчего двушка засмялась, какъ смются отъ щекотки.
— Вамъ весело, Шурочка?
— Такъ себ, Егоръ Захаровичъ… Я не умю плакать.
— Это отлично…
Бургардтъ любилъ свою натурщицу и относился къ ней, какъ къ избалованному ребенку. Онъ не ухаживалъ за ней, но чувствовалъ себя въ ея присутствіи какъ-то легче, какъ и другіе, точно она заражала всхъ своей цвтущей молодостью. Шура знала, что Бургардтъ любитъ портеръ, и незамтно подала ему полный стаканъ. Она видла, какъ слдитъ за нимъ Марина Игнатьевна, и длала на зло ей изъ дтской шаловливости. Бургардтъ собственно не хотлъ больше пить, но изъ духа противорчія, чтобы подразнить ‘сестру милосердія’, выпилъ свой стаканъ залпомъ. Шура опять смялась, незамтно наливая второй стаканъ.
— Я боюсь Марины Игнатьевны, — шепнула она Бургардту.— Она такими злыми глазами смотритъ на меня…
— Страшенъ сонъ, да милостивъ Богъ…
Публику занималъ одинъ Сахановъ, разсказывавшій самый послдній анекдотъ о какой-то актрис, которая по близорукости приняла чужого мужа за своего, ‘со всми послдствіями’ такой опасной близорукости.
Красавинъ слушалъ равнодушно и все посматривалъ на дверь, какъ по его примру инстинктивно длали и другіе, даже Ольга Спиридоновна, начинавшая что-то подозрвать. А Шура продолжала подливать Бургардту его стаканъ и незамтно перемнила свой стаканъ съ шампанскимъ. Бургардтъ поймалъ ее въ подлог и на зло ей залпомъ выпилъ шампанское. Эта смсь быстро произвела свое дйствіе, и онъ необыкновенно быстро захмеллъ.
— Не пейте больше, ради Бога…— проговорила ему на ухо Марина Игнатьевна.
Но Бургардтъ уже былъ въ такомъ настроеніи, что не могъ слушать совтовъ, и отвтилъ какой-то грубостью. Шура кусала губы отъ смха, когда ‘сестра милосердія’ отъхала ни съ чмъ.
Дальнйшія событія для Бургардта точно заволокло туманомъ, и онъ потерялъ нить въ поступательномъ ихъ движеніи. Ему почему-то не нравилось, что Алеша слишкомъ близко сидитъ около Шуры и даже фамильярно положилъ свою руку на спинку ея стула.
— Вы, господинъ хорошій, такъ нельзя…— грубо замтилъ ему Бургардтъ.
Алеша что-то ему отвтилъ, и Бургардтъ готовъ былъ разсердиться, если-бы не вмшалась Шура и прошептала:
— Миленькій, не стоитъ, бросьте.
Дальнйшія событія уже окончательно заволоклись туманом. Какъ сквозь сонъ Бургардтъ видлъ, какъ появился Васяткинъ, юркій господинъ въ пенснэ, и какъ вс разомъ поднялись съ своихъ мстъ. Марина Игнатьевна опять подошла къ Бургардту и шепнула:
— Проводите меня, Егорушка…
— Вы домой? Нтъ… нне желаю… да… Вы меня будете отпаивать чаемъ, а я не хочу…
Въ номер появились услужающіе татары и смотрли на Красавина какими-то жадными глазами. Шура была огорчена, что Красавинъ не подалъ ей руки, а повелъ Ольгу Спиридоновну. Ей пришлось довольствоваться обществомъ Алеши.
— Пойдемте и мы, Егоръ Захаровичъ, — говорилъ Бахтеревъ, подхватывая Бургардта подъ руку.— Пора…
— Куда и зачмъ?
— Пароходъ ждетъ…
— А…
Въ корридор ихъ обгоняли цыганки, подталкивая другъ друга, какъ выпущенныя изъ класса школьницы.
— Гм… Антонъ Ильичъ не забылъ о провизіи, — соображалъ Бахтеревъ вслухъ, обнимая свободной рукой смуглую и костлявую цыганку.— Куда, фараоны?
— А мы съ вами на пароходъ…
Проходя садомъ, Бургардтъ вспомнилъ, какъ давеча обидлъ его господинъ въ котелк, и началъ ругаться въ пространство, показывая кулаки.
— О, я ему покажу… да…
— Пренебрегите, Егоръ Захаровичъ, — уговаривалъ Бахтеревъ.
Когда они подходили уже къ пристани, Бургардтъ остановился и заявилъ, что не пойдетъ на пароходъ, потому что Красавинъ его не приглашалъ.
— Всхъ приглашалъ, значитъ и насъ… Главное: на тони подемъ. Я страстный рыболовъ и лтомъ цлые дни просиживаю гд-нибудь съ удочкой. А сейчасъ должны идти лососки… Понимаете, будемъ варить уху на свжемъ воздух…
Послднее убдило Бургардта. Вдь и онъ тоже въ юности былъ страстнымъ рыбакомъ и проводилъ на Нев цлые дни. Милая, родная рка… Что можетъ быть красиве Невы? А петербуржцы, какъ оглашенные, бгутъ на какія-то дачи.
— Знаешь что, Бахтеревъ? — заговорилъ Бургардтъ, останавливая артиста.— Наплюемъ на этихъ дурацкихъ цыганъ и на тоню, а возьмемъ лодку, удемъ куда-нибудь на Лахту, разведемъ костеръ… Боже мой, что лучше, какъ провести цлую ночь въ лсу у огонька? Голубчикъ, милый, подемъ…
Этотъ планъ Бахтеревымъ не былъ принятъ, и онъ потащилъ Бургардта на пароходъ.
— Что-же это такое… Опять пьянство…— шепталъ Бургардтъ, теряя способность къ сопротивленію.
Финляндскій пароходъ, расцвченный фонариками, стоялъ не у пристани, а прямо у берега. Слышалось легкое ворчаніе машины, гд-то попыхивалъ блыми клубами паръ, изъ трубы завивавшійся черной полосой тянулъ дымъ. На пароход все было устроено еще въ Петербург: поставлены столы, устроена закуска. Кухня помщалась въ носу. Все общество размстилось въ длинной кают, кто гд хотлъ. Бургардтъ замтилъ только одно, что Марина Игнатьевна не похала домой, а осталась съ нарочной цлью слдить за нимъ. Чтобы досадить ей, онъ выпилъ большую рюмку англійской горькой и ушелъ на носъ, чтобы полюбоваться Невой. По дорог суетившійся Васяткинъ едва не сшибъ его съ ногъ.
— Ахъ, pardon…
Услужающіе татары изъ ‘Кружала’ тащили еще какія-то закуски, посуду и ящики съ бутылками, точно снаряжалась экспедиція на сверный полюсъ. Помстившись въ самомъ носу парохода, Бургардъ молча любовался красавицей Невой, которая отражала сейчасъ разноцвтные фонарики парохода. Что-то такое чудное и хорошее въ этой живой, вчно движущейся вод, какая-то скрытая сила и манящій покой. Недаромъ Марина Игнатьевна боялась воды: ее такъ и тянуло броситься въ рку.
Пароходъ далъ свистокъ и грузно началъ отдляться отъ берега. Слышно было, какъ винтъ рылъ воду, а машина прибавляла хода. Пароходъ легко и свободно врзывался своей желзной грудью въ застывшую рчную гладь и, распахнувъ ее могучимъ движеніемъ, оставлялъ за собой бурно двоившійся, широко волнистый слдъ.
— Какъ хорошо, какъ хорошо…— шепталъ Бургардтъ, подставляя горвшее лицо поднимавшемуся отъ движенія парохода втру.
Плыли мимо низкіе зеленые берега, мелькали гд-то въ зеленой гущ привтливые огоньки, быстро появлялись и еще быстре исчезали лодки съ темными силуэтами сидвшихъ въ нихъ людей, давали свистки встрчные пароходики, пока все это не скрылось, уступивъ мсто широко налитому взморью. Боже, какъ хорошо было это подернутое матовой близной море, это свтившееся фосфорическимъ свтомъ небо, эта уходившая изъ-подъ парохода водяная гладь… Бургардту вдругъ страстно захотлось подлиться съ кмъ-нибудь своимъ настроеніемъ, и онъ вспомнилъ о Марин Игнатьевн.
— Да, только она пойметъ эту красоту… У нея есть чувство природы.
Бургардтъ уже поднялся, чтобы идти въ каюту, какъ раздалось цыганское пніе. Какой-то невообразимо дикій мотивъ поднялся дыбомъ, перемшиваясь съ бренчаньемъ цыганскихъ гитаръ. Бургардтъ даже заткнулъ уши. Неужели это кому-нибудь можетъ нравиться? Визгливые женскіе голоса съ гортаннымъ, надтреснувшимъ тембромъ, яркія вскрикиванія, раздражающее бренчанье гитаръ — въ общемъ все это напоминало звонъ разбитой посуды.
— Нтъ, я пойду и скажу, что это безобразіе, — ршилъ Бургардтъ.— Да, безобразіе, и самое скверное… Какъ не стыдно восхищаться этимъ дурацкимъ визгомъ и уханьемъ…
Цыгане столпились у входа въ каюту, такъ что ему пришлось расталкивать ихъ. Онъ отыскалъ глазами сидвшаго въ дальнемъ конц стола Красавина, чтобы высказать ему все, и вдругъ остановился. Около мецената сидла блокурая стройная двушка съ удивительнымъ лицомъ. Она смотрла на него и улыбалась — улыбка у нея была тоже удивительная, быстро появлявшаяся и такъ же быстро исчезавшая.
— Кто это?— спросилъ Бургардтъ сидвшую недалеко Марину Игнатьевну.
— Не знаю…— сухо отвтила та.— Кажется, новая прихоть нашего принципала. А что: поражены?
— Да, что-то необыкновенное… изумительное…
— Знаю одно, что англичанка. А вонъ ея мать сидитъ — крашеные рыжіе волосы и наштукатуренное лицо. Настоящая милашка… Это все сюрпризы Васяткина. Посмотрите на этого негодяя, какъ онъ доволенъ и счастливъ…
Хоръ дико завывалъ, гитары бренчали, хриплый баритонъ выводилъ какую-то нелпую руладу, а Бургардтъ все смотрлъ на блокурую незнакомку и не могъ придти въ себя. Красавинъ что-то такое ей говорилъ, жестикулируя сильне обыкновеннаго, а она улыбалась ему непонимающей улыбкой и что-то такое старалась объяснить руками.
— Боже мой, да вдь она нмая?!— невольно крикнулъ Бргардтъ, всплеснувъ руками отъ охватившаго его ужаса.
Это восклицаніе вызвало общій смхъ. Ольга Спиридоновна такъ и залилась, закрывая ротъ платкомъ. Къ Бургардту подошелъ Сахановъ и, слащаво улыбаясь, проговорилъ:
— Нтъ, каковъ нашъ Васяткинъ, а? Вдь это его выдумка… Дйствительно, нмая. Ну, кому придетъ въ голову такая счастливая идея…
Сахановъ никогда не напивался, а только входилъ въ умиленно-слащавое настроеніе, какъ и сейчасъ. Глядя на растерявшагося Бургардта, онъ какъ-то неестественно захохоталъ.
— Оставь меня, ради Бога…— сухо отвтилъ Бургардтъ, занимая свободный стулъ.— Гд я? Что это такое?
— Самая обыкновенная вещь, — отвтила ему Ольга Спиридоновна, скашивая въ его сторону свои круглые глаза.— И нмыя двушки имютъ скромное желаніе превратиться въ женщину… Очень просто.
Бургардтъ только посмотрлъ на нее дикими глазами и ничего не отвтилъ. Онъ теперь понялъ все. Васяткинъ въ своихъ интересахъ создавалъ соперницу Шур. Да, это было ясно, какъ день. Чмъ можно было удивить Красавина, къ услугамъ котораго были женщины всхъ пяти частей свта? А тутъ нмая красавица… Это была такая экстравагантная новость, которая заставила оживиться скучавшаго мецената до неузнаваемости. Вглядываясь въ мать, Бургардтъ старался припомнить, гд онъ ее встрчалъ. Эта женщина-маска положительно была ему знакома.
— Да, вдь, это миссъ Мортонъ?— обратился онъ къ Саханову.— Она лтъ десять тому назадъ пла на островахъ…
— Представьте себ, что она… Никто и не подозрвалъ, что у нея такая красавица дочь… и притомъ нмая. Васяткинъ положительно геніальный человкъ по этой части… У англичанокъ, знаешь, все просто и откровенно: Мортонъ желаетъ получить за свою дочь всего семнадцать тысячъ. Ха-ха… Почему не двадцать, для круглаго счета? Я убжденъ, что у нея и мысли такія-же крашеныя, какъ сама она…
— Да, бываютъ сны, а на яву чуднй!.. Ахъ, негодяй…
— Кто? Васяткинъ? Видишь-ли, вс геніальные люди немножко негодяи…
Дальше опять все заволоклось пьянымъ туманомъ. Бургардтъ пилъ уже безъ разбора ршительно все, что ему наливали — ликеры, портеръ, шампанское, водку. Ему хотлось забыться, хотлось плакать, хотлось крикнуть всмъ, какіе они негодяи. Да, именно негодяи… Это было самое подходящее слово.
Пароходъ сдлалъ широкій кругъ по взморью и двинулся обратно къ островамъ, чтобы попасть на тони у Елагина. На тоняхъ уже ждали дорогихъ гостей. Въ качеств спеціалиста теперь всмъ распоряжался Бахтеревъ. Вс вышли на деревянный плотъ, тонувшій подъ тяжестью набравшейся публики. Дамы считали своимъ долгомъ взвизгивать и кокетливо подбирали юбки. Красавинъ велъ нмую миссъ Мортонъ подъ руку и оказывалъ ей знаки особеннаго своего вниманія. Бургардтъ слдилъ за этой сценой воспаленными глазами и повторялъ:
— Негодяй… о, негодяй!..
Закинутая тоня оказалась счастливой, и нмая красавица апплодировала, когда рыбаки положили въ корзину судорожно бившуюся лососку.
— Одна нмая радуется, что попала въ сти другая нмая, — объяснилъ Сахановъ.
Потомъ тутъ-же на плоту, на заране приготовленномъ очаг изъ камней, запылалъ костеръ и торжественно варилась уха по какому-то спеціальному рецепту, секретъ котораго былъ извстенъ только одному Алеш. Нмая миссъ Мортонъ опять была счастлива, какъ ребенокъ. Получалась оригинальная и красивая картина.
На другой день утромъ Бургардть просыпался нсколько разъ, натягивалъ на себя байковое одяло и опять засыпалъ тревожнымъ и нездоровымъ сномъ. Въ голов чувствовалась такая тяжесть, точно она была налита чугуномъ. А на улиц уже поднимался раздражающій дневной шумъ: тяжело катились ломовыя телги, дребезжали извозчичьи пролетки, изнемогающими голосами выкрикивали уличные разносчики — вообще, просыпалось тысячью самыхъ разнообразныхъ звуковъ то чудовище, которое называется большимъ городомъ.
Но всего больше Бургардта раздражали тяжелые шаги ‘человка’ Андрея, который имлъ дурную привычку по нскольку разъ подходить къ дверямъ и прислушиваться, не проснулся-ли баринъ.
— Нтъ, нужно отоспаться…— думалъ про себя Бургардтъ, готовый притвориться спящимъ, если Андрею придетъ блажь отворить дверь въ кабинетъ.
Посл смерти жены Бургардтъ всегда спалъ у себя въ кабинет, на широкомъ кожаномъ диван, а спальня была превращена въ дтскую, гд жила его дочь Анита съ своей воспитательницей миссъ Гудъ. Кабинетъ для Бургардта являлся символомъ холостой студенческой свободы, и онъ не желалъ устраивать себ особую спальню, чтобы не поощрять этой свободы.
Почему-то сегодня Андрей особенно настойчиво прислушивался у дверей, и Бургардтъ пришелъ къ убжденію, что сонъ ‘переломленъ’ и что ничего не остается, какъ только вставать. По давно усвоенной привычк, еще лежа въ постели, онъ длалъ проврку наступающему дню, т. е. своей работоспособности. Онъ представлялъ себ свою мастерскую, покрытыя мокрыми тряпками работы, запахъ сырой скульпурной глины, молчаливаго Гаврюшу, работавшаго съ угрюмой настойчивостью, даже ту пыль, которая набиралась въ мастерской, и самого себя въ рабочей блуз, безъ которой онъ не могъ работать. Если получалось ощущеніе какой-то таинственной полноты, значитъ, онъ будетъ работать. Сейчасъ такая проврка дала очень грустный минусъ.
Лежа на своемъ диван, Бургардтъ напрасно старался припомнить, что такое было вчера. Пьяная безобразная ночь — эта вн сомнній. ‘Послдняя’…— повторилъ онъ про себя. Да, безобразіе было, и онъ былъ дятельнымъ участникомъ этого безобразія, но случилось еще что-то… Можетъ быть онъ сдлалъ скандалъ и, кажется, обругалъ Красавина негодяемъ. Да, онъ начиналъ припоминать отдльные эпизоды. Сначала ‘Кружало’, гд онъ, кажется, скандалилъ, потомъ пикникъ на пароход, визгъ и уханье цыганскаго хора, потомъ тони…
— Безобразіе…— проговорилъ вслухъ Бургардтъ.
Потомъ онъ вдругъ все вспомнилъ и слъ на диван. Предъ его глазами живой выросла загадочная нмая блокурая двушка. Ахъ, да, Красавинъ ухаживалъ за ней, потомъ Сахановъ, по обычаю, говорилъ какія-то неприличныя вещи, потомъ горлъ костеръ… Да, да, она смялась, когда вытащили большую рыбу, и потомъ опять смялась, когда варили уху прямо на костр, какъ любилъ Красавинъ.
— Да, да, все это было…— вслухъ проговорилъ Бургардтъ, начиная одваться.
Ему казалась, что онъ въ чемъ-то виноватъ и долженъ что-то такое сдлать. Онъ позвонилъ, и Андрей, отставной солдатъ съ отпущенной бородой, точно подбитой молью, подалъ на поднос то, что полагалась, когда баринъ возвращался домой слишкомъ поздно: бутылку квасу, зельтерской воды и стаканъ крпкаго чернаго кофе. Поставивъ на столъ подносъ, Андрей тяжело топтался на одномъ мст.
— Что теб нужно?— довольно сурово спросилъ его Бургардтъ.
— А тамъ… этотъ… бормоталъ Андрей, глядя въ уголъ.— Ну, который съ мшкомъ ходитъ…
— Хорошо… Я сейчасъ…
Когда врный слуга удалился, Бургардтъ засмялся. Да, именно хорошо… Кажется, ‘человкъ съ мшкомъ’ не могъ выбрать лучшаго момента.
Бурградтъ позвонилъ и веллъ Андрею позвать въ кабинетъ того, ‘который съ мшкомъ’. Андрей презрительно скосилъ глаза и молча вышелъ. Скоро послышались тяжелые шаги, и въ кабинетъ вошелъ средняго роста человкъ въ русской поддевк, въ мужицкихъ тяжелыхъ сапогахъ и съ блымъ мшкомъ въ рукахъ. Бургардтъ бросился къ нему навстрчу, крпко его обнялъ и расцловалъ изъ щеки въ щеку.
— Григорій Максимычъ, ты не могъ лучше придти…
— Слдовательно, опять покаянное настроеніе?— отвтилъ гость, вопросомъ, разглаживая свою козлиную бородку съ сильной просдью.
Гость говорилъ пріятнымъ груднымъ баскомъ и постарался освободить себя отъ вторичныхъ объятій хозяина. Онъ спокойно положилъ свой мшокъ въ уголъ, оглядлъ кабинетъ, точно былъ въ немъ въ первый разъ, и прибавилъ:
— Слдовательно, пришелъ навстить… Какъ живешь?
— Ахъ, не спрашивай, ради Бога… То же самое свинство.
Бургардтъ торопливо налилъ квасу и залпомъ выпилъ весь стаканъ. Гость смотрлъ на него своими добрыми карими глазами и беззвучно шевелилъ губами.
— Слдовательно, Сахановъ…— резюмировалъ онъ невысказаныя мысли.
— Какой тутъ Сахановъ… Ахъ, ничего ты не понимаешь, Григорій Максимычъ! Смотри на меня и презирай…
Торопливо глотая квасъ, Бургардтъ началъ разсказывать о вчерашнемъ вечер, сбивался и подбиралъ слова, особенно когда дло дошло до нмой миссъ Мортонъ. Гость слушалъ эту горячую исповдь совершенно безучастно и отвтилъ совершенно невпопадъ:
— Слдовательно, я былъ сейчасъ въ мастерской… да… Разсматривалъ твой барельефъ…
— Сергія?
— Слдовательно, его…
— Ну, и что же? Онъ еще въ эскиз… Все не хватаетъ времени кончить. Есть срочные заказы…
— Слдовательно, вздоръ… Лность обуяла, пьянство, развратъ, Сахановъ… А барельефъ ничего. Какъ это у васъ нынче говорятъ? Есть настроеніе… да… Слдовательно, я смотрлъ и могу понять.
— Милый мой, вотъ и не понимаешь!— перебилъ его Бургардтъ, ломая руки.— Вотъ ты смешься надъ моимъ покаяннымъ настроеніемъ, а эта работа и есть мое покаяніе… Да!.. Вотъ и сейчасъ я пошелъ бы работать… Нтъ, вру, и совершенно безцльно вру.
Этотъ разговоръ былъ прерванъ появленіемъ Андрея. Онъ подалъ длинный изящный конвертъ и остановился въ дверяхъ. Бургардтъ быстро пробжалъ коротенъкую записочку и схватилъ себя за волосы. Это было письмо отъ Марины Игнатьевны, которая напоминала ему, что вчера онъ пригласилъ всхъ къ. себ на ужинъ и чтобы онъ не забывалъ объ этомъ.
— Ужъ второй часъ въ куфн ждетъ васъ мужикъ съ рыбой, — объяснилъ Андрей, точно отвчая на нмое отчаяніе барина.
— Съ какой рыбой?
— А вы сами вчера заказывали, потому какъ бымши на тоняхъ…
— Пусть миссъ Гудъ ему заплатитъ, и ну его къ чорту…
Андрей вышелъ, а Бургардтъ зашагалъ по кабинету, напрасно стараясь припомнить, кого онъ вчера приглашалъ. Придетъ же такая пьяная фантазія… Еслибы еще миссъ Гудъ съ Анитой были на дач, а то он дома… Однимъ словомъ, самая скверная исторія.
Прогнавши мужика съ тоней, Андрей еще разъ явился въ дверяхъ и какъ-то особенно сердито заявилъ:
— Значитъ, при письм былъ букетъ…Приказано поставить его въ мастерской…
— А, хорошо…
Квартира Бургардта помщалась въ третьемъ этаж большого каменнаго дома на четвертой линіи Васильевскаго Острова, недалеко отъ Средняго проспекта. Вотъ уже почти двадцать лтъ какъ онъ живетъ на Васильевскомъ Остров и, не смотря на нкоторыя неудобства, какъ удаленность отъ центра, онъ оставался здсь, точно привязанный къ своей четвертой линіи юношескими воспоминаніями, когда еще былъ безвстнымъ академистомъ. Много было здсь поработано, пережито и перечувствовано въ горячую пору юности, и здсь же для него проявился тотъ свтъ, который ему впослдствіи далъ европейское имя. Васильевскій Островъ съ его по казарменному вытянутыми улицами, напоминавшими архитектурный чертежъ, являлся для него второй духовной родиной, и онъ, работая въ Рим, тосковалъ вотъ объ этихъ скучныхъ улицахъ, вытянувшихся въ безнадежно-прямыя линіи. И какъ здсь ему было все знакомо, начиная съ домовъ и кончая послдней мелочной лавочкой. Вотъ студенческій трактиръ, рядомъ домъ, гд онъ мыкалъ горе съ другими академистами, недалеко жила натурщица, въ которую онъ былъ влюбленъ и т. д. По этимъ улицамъ онъ вынашивалъ свои юношескія надежды, свои первыя сомннія, неудачи и первые успхи. При одной мысли о перезд собственно въ Петербургъ, въ одну изъ центральныхъ модныхъ улицъ, у него являлся инстинктивный страхъ, точно вмстъ съ этимъ перездомъ онъ и самъ сдлается другимъ, и художественное счастье его оставитъ. Это былъ совершенно дтскій страхъ, присущій слишкомъ нервнымъ натурамъ.
Настоящую квартиру Бургардтъ занималъ уже около десяти лтъ, хотя и собирался перемнить ее каждый годъ. Она была и велика и въ то же время мала. Собственно было только дв настоящихъ комнаты — большой залъ и мастерская, а остальныя комнаты состояли изъ конурокъ, какъ его кабинетъ, столовая, комната Аниты. Залъ тоже казался меньше, благодаря загромождавшему его всевозможному хламу, набравшемуся во время путешествій, изъ разныхъ подарковъ и благопріобртенныхъ на Александровскомъ рынк. Все сводилось на желаніе создать ‘обстановку’, какъ говорилъ Сахановъ, а, въ сущности, получалась какая-то окрошка изъ всевозможныхъ стилей. Тутъ была и старинная стильная мебель, и восточные ковры, и старинное оружіе, и художественная бронза, и фарфоры, и археологическія рдкости, и всевозможные articles. Вообще, залъ былъ слишкомъ загроможденъ, на что жаловались вс артисты, которымъ приходилась здсь пть или играть на рояли. Человкъ Апдрей тоже не одобрялъ этого хлама, а къ такимъ вещамъ, какъ маккартовскіе букеты, точно питавшіеся пылью, относился прямо враждебно. ‘Въ самый разъ коровамъ отдать или какой барын на шляпу’, — ворчалъ онъ, когда по утрамъ наводилъ порядокъ въ комнатахъ. Самъ Бургардтъ не любилъ этого ненужнаго и претенціознаго хлама, но онъ набрался какъ-то самъ собой. Нсколько разъ онъ хотлъ выбросить всю эту дребедень, но ненужныя вещи, какъ и ненужные люди, имютъ присущую только имъ способность оставаться неприкосновенными по цлымъ годамъ.
Эта художественная обстановка больше всхъ возмущала Григорія Максимыча, какъ совершенно ненужная и безцльная прихоть. Прибавляя къ началу фразы свое ‘слдовательно’, этотъ другъ дтства Бургардта возвышался до настоящаго краснорчія, когда обличалъ царившую въ зал ‘суету суетъ’. Это было его пунктикомъ, какъ вторымъ пунктикомъ являлась какая-то органическая ненависть къ Саханову. Крайне терпимый и доступный во всемъ остальномъ, Григорій Максимычъ длался придирчивымъ и злымъ, стоило Саханову войти въ комнату.
— Надюсь, ты у меня сегодня останешься поужинать?— спрашивалъ его Бургардтъ.— Будутъ все свои…
— Слдовательно…
— Да, будетъ и Сахановъ… Удивляюсь, право, что онъ теб дался: ни хуже, ни лучше другихъ. Такой-же, какъ и вс… Я его совсмъ не желаю защищать.
Григорій Максимычъ не удостоилъ отвтомъ, а только теребилъ свою бородку.
— Ну, не сердись, — говорилъ Бургардтъ.— Пойдемъ въ мастерскую… Нужно посмотрть, что длаетъ Гаврюша…
Мастерская отдлялась отъ зала полутемнымъ корридоромъ, гд уже чувствовался запахъ алебастра и мокрой глины. Въ мастерской никакой обстановки не полагалось. Это была почти совсмъ пустая комната, освщенная громаднымъ венеціанскимъ окномъ. Постители, которые время отъ времени являлись сюда, искренно удивлялись этому убожеству знаменитой мастерской, изъ которой выходили такія удивительныя произведенія. Большинство начатыхъ работъ стояли закрытыя мокрыми тряпками и до окончанія находились подъ строгимъ наблюденіемъ сторожа Андрея. Къ работамъ своего барина Андрей относился съ авторитетомъ завзятаго спеціалиста, причемъ, какъ попугай, повторялъ разныя мудреныя слова, придавая имъ свой собственный смыслъ. Напримръ, Гамлетъ — это сурьезная статуя, съ настроеніемъ. Не даромъ тогда на выставк вся публика ахнула, а того и не знаютъ, что одинъ онъ, Андрей, видлъ, какъ баринъ лпилъ ее отъ начала до конца и одобрилъ пораньше другихъ протчихъ. Вотъ тоже ‘Ромео и Джульета’ — тоже ничего себ, не вредная группа, хотя до ‘Гамлета’ и далеко. Охъ, какъ далеко… Какъ будто и то, а на самомъ дл даже совсмъ наоборотъ. Нкоторыя работы Андрей ненавидлъ, какъ послднюю, — осрамится съ ней баринъ въ лучшемъ вид. Что публика уважаетъ: ей подавай съ пылу горячаго. Вонъ ‘Гамлетъ’-то какъ поглядываетъ и притомъ ‘мертвый черепъ’ въ ручк держитъ, тоже голенькія барышни — сужетъ пріятный. А то сейчасъ баринъ придумалъ лпить барыню въ плать, да и барыня-то Ольга Спиридоновна. Ну, кто ее не знаетъ, Ольгу Спиридоновну, какъ она на тіатр ногами брыкаетъ. Было ея время, да ушло. Сейчасъ Андрей ждалъ барина въ мастерской и только покосился на ‘человка съ мшкомъ’, котораго считалъ вреднымъ, хотя онъ и генеральскій сынъ. Такъ въ томъ род, какъ юродивый…
— Андрей, открой Сергія…— проговорилъ ему Бургардтъ.
Посредин мастерской стоялъ знаменитый ‘Гамлетъ’, съ котораго ученикъ Бургардта, самоучка Гаврюша, лпилъ копію. Это былъ юноша лтъ двадцати пяти, русоволосый, застнчивый, какъ двушка, и съ двичьимъ румянцемъ. Сторожъ Андрей ненавидлъ его и ворчалъ про себя:
— Туда-же, за нами погнался, мужланъ… А того не понимаетъ, что нужно имть свою эмоцію колоритную и талантъ тоже…
Взглянувъ на Гаврюшу, Бургардтъ сразу замтилъ, что дло у него не клеится, и онъ работаетъ съ молчаливымъ отчаяніемъ.
— Вотъ эта линія шеи у васъ не вышла…— объяснялъ Бургардтъ и хотлъ снять ‘стекой’ лишнюю глину, но Гаврюша его остановилъ.
— Ради Бога, Егоръ Захарычъ… я самъ…
Юноша даже поблднлъ, точно ему самому хотли произвести какую-то очень мучительную операцію. Бургардтъ понялъ и оцнилъ это начинавшееся авторство. Похлопавъ Гаврюшу по плечу, онъ прибавилъ:
— Да, лучше самому повторить десять разъ свою ошибку и добиться цли…
Ему показалось, что Гаврюша посмотрлъ на него какимъ-то озлобленнымъ взглядомъ. Это было впечатлніе электрической искры.
Григорій Максимычъ внимательно разсматривалъ ‘Гамлета’, точно видлъ его въ первый разъ. Это была удивительная статуя, въ которой онъ находилъ каждый разъ что-нибудь новое. Такъ было и сейчасъ. Какъ хорошо это молодое лицо, тронутое тнью геніальнаго безумія — нтъ, это было не одно лицо, а тысячи лицъ, спаянныхъ въ одно. Вотъ эти вдумчивые глаза, вотъ горькая улыбка, вотъ преждевременная старость въ слегка намченныхъ морщинахъ лба, вотъ цвтущая юность, притаившаяся въ мягкомъ контур носа и губъ — однимъ словомъ, если смотрть на статую съ разныхъ точекъ, получалось впечатлніе разныхъ людей, возрастовъ и настроеній. А эта немного усталая поза молодого сильнаго тла, точно пропитанная мыслью о бдномъ Іорик:
Тутъ были уста — я цловалъ ихъ такъ часто…
Гд теперь твои шутки, ужимки?
Гд псни, молніи остротъ, отъ которыхъ вс пирующіе хохотали до упаду?
Кто съостритъ теперь надъ твоей же костяной улыбкой?
Бургардтъ тоже смотрлъ на ‘Гамлета’, стараясь поднять то чувство, которое онъ испытывалъ, работая надъ этой статуей подъ декламаціи шекспировскихъ стиховъ Бахтеревымъ. Кстати, первыми оцнили это произведеніе именно люди, которыхъ онъ не любилъ и не уважалъ: актеръ Бахтеревъ и критикъ Сахановъ, а т люди, на вниманіе и оцнку которыхъ онъ особенно разсчитывалъ, отнеслись къ его ‘Гамлету’ или равнодушно, или скептически. Приходилось переживать мучительный періодъ сомнній, и бывали моменты, когда Бургардту приходилось удерживать самого себя, чтобы не разбить въ куски, можетъ быть, лучшую свою работу.
— Хорошо…— думалъ вслухъ Григорій Максимычъ, отходя отъ статуи.— Хорошо, хотя и безполезная вещь.
— Да?
— Слдовательно, да… Она немного опоздала, почти на цлыхъ сто лтъ. Къ этому ‘Гамлету’ нужно обстановку какого-нибудь Эрмитажа, мужчинъ въ парикахъ, женщинъ въ фижмахъ, придворныхъ льстецовъ…
— Готово-съ…— докладывалъ Андрей, раскрывъ громадный барельефъ, стоявшій въ массивной деревянной части.
— Вотъ это, кажется, будетъ по твоей части, — замтилъ Бургардтъ, подводя друга на мсто, съ котораго удобне было разсматривать работу въ общемъ.
— Слдовательно, посмотримъ…— говорилъ другъ, пристально всматриваясь въ барельефъ.
Бургардту нравилось, какъ его другъ относился къ его работамъ: вдь умть смотрть — искусство, которое дается немногимъ.