Пачка писем
Пачка писем
Рассказ Морица Иокай
——————————————————————————
Пачка писем, Йокаи Мор, Год: 1891
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Знаменитому доктору К. в Пеште доложили о каком-то господине, настойчиво желавшем видеть его, несмотря на то, что прием больных уже был окончен. На бледном лице посетителя видны были следы жестоких физических и нравственных страданий. Правая рука его была подвязана, и, несмотря на его усилия сохранить спокойный вид, он не мог иногда сдержать подавленного стона, невольно вырывавшегося из его губ.
— Вы доктор К.? — тихо спросил он.
— Да, это я.
— Я живу в деревне, и не имел чести видеть вас лично, хотя давно знаю ваше имя. Но я не могу сказать, что счастлив познакомиться с вами, так как цель моего посещения не из приятных.
Приметив, что колени незнакомца дрожат и подгибаются, доктор попросил его сесть.
— Я устал. Я не спал всю неделю. Что-то приключилось с моей правой рукою, не знаю, рак это или карбункул. Сначала боль была незначительная, но теперь рука невыносимо и непрерывно горит, и с каждым днем все хуже и хуже. Я не мог больше терпеть и приехал просить вас, чтобы вы вырезали больное место. Еще один час такой муки, и я сойду с ума!
— Покажите руку, — сказал доктор.
— Вот где болит, — отвечал незнакомец, указывая на то место верхней поверхности кисти, где скрещивались две вздутые вены, и весь затрепетал при легком прикосновении врача.
— Вы чувствуете жжение именно здесь?
— Да, настоящий огонь!
— Вы ощущаете давление моего пальца?
Пациент не отвечал, но от нестерпимой боли на глазах его выступили слезы.
— Удивительно! Я не вижу ничего болезненного на этом месте! — заметил доктор.
— И я ничего не вижу, но то, что я чувствую здесь, так ужасно, что иногда я готов разбить себе голову об стену.
Доктор исследовал руку с помощью лупы и покачал головою.
— Кожа полна жизненности, кровообращение правильное, нет ни воспаления, ни опухоли, рука совершенно здорова.
— Но мне кажется, что тут есть маленькая краснота.
— Где?
Незнакомец взял карандаш и начертил на руке кружок величиною в гривенник.
— Вот здесь, — сказал, он.
Доктор с удивлением заметил, что странный посетитель говорил совершенно серьезно. Он снял сюртук, засучил рукава рубашки, взял в левую руку бистури [по факту — скальпель] и быстро сделал глубокий разрез под кожу.
— Стойте! — вскричал доктор, испугавшись чтобы он по неловкости не нанес себе важного повреждения, — если вы уже непременно желаете операцию, то позвольте мне сделать ее!
Он в свою очередь взял бистури и предложил пациенту отвернуться, предполагая, что ему, как и многим, невыносим вид крови.
— Не нужно. Напротив, я должен смотреть и указать вам, где резать.
Действительно, он с величайшим хладнокровием следил за операцией, определяя границы разреза. Рука его даже не дрогнула ни разу, и когда круглый кусок был вырезан и снят, он глубоко вздохнул с невыразимым облегчением.
— Теперь не горит больше?
— Все прошло, — с улыбкой отвечал незнакомец.— Боль совершенно исчезла, и это кровотечение после операции сравнительно с прежними муками все равно, что свежий ветерок после адского вихря. Право, меня несказанно облегчает вид льющейся крови, пусть она течет, это мне полезно!
Он с искренним восхищением смотрел на кровь, и доктор почти насильно сделал ему перевязку. В течение этих нескольких минут, лицо незнакомца преобразилось: страдальческое выражение исчезло и заменилось выражением веселого добродушия. От отчаяния и тоски не осталось следов, в глазах засветилась энергия, лоб разгладился, на щеках показалась краска. Превращение было полное.
Прошел месяц, и странный пациент снова вернулся к доктору, мучимый прежним недугом. Повторенная операция привела к прежнему благоприятному результату. Несколько недель спустя, доктор получил от своего пациента письмо, исписанное очень мелко и подписанное его именем, из чего доктор заключил, что болезнь совсем прошла, так как в противном случае, невозможно было бы держать в руке перо. Письмо гласило следующее:
‘Любезный доктор, я не хочу оставлять вас и вашу науку в сомнении относительно моей таинственной болезни, которая скоро сведет меня в могилу. Я расскажу вам всю правду. На прошлой неделе мой недуг возобновился в третий раз, и я не в силах более бороться с ним. В настоящую минуту я могу писать вам только положив на больное место кусок горящего трута вместо припарки. Пока трут горит, я не ощущаю той другой боли, пред которой боль от обжога ничего не значит для меня. Полгода тому назад я был еще счастливым человеком, я был обеспечен, беззаботен, приятель со всеми и наслаждался всем, что представляет жизненный интерес для тридцатипятилетнего мужчины. Я был женат уже целый год, и женился по любви на молодой, красивой девушке с золотым сердцем, которая жила гувернанткой в доме одной графини, моей соседки. Жена моя не имела состояния и любила меня не только из признательности, но и по искреннему влечению. Шесть месяцев мы прожили в полном, совершен ном счастье. Но однажды, не знаю какой демон шепнул мне: а что, если все это только притворство? Мужчины достаточно безумны для того чтобы искать страданий среди величайшего блаженства. У жены моей был рабочий стол, ящик котораго она всегда тщательно запирала. Несколько раз я замечал это. Она никогда не забывала ключа и никогда не оставляла ящик отпертым. Любопытство мучило меня. Что прячет она там? Я начинал безумствовать и не верил больше ни в невинность ее лица и взгляда, ни в ее ласки, ни в поцелуи. Что, если все это только притворство?
‘Однажды приехала к нам графиня и почти насильно уговорила ее поехать провести день в замке. Наши поместья разделялись лишь несколькими милями, и я обещал присоединиться к моей жене часа через три. Лишь только экипаж съехал со двора, я собрал все ключи, которые нашлись в доме и стал подбирать подходящий к роковому ящику. Один из ключей отпер замок, и я почувствовал то, что чувствует человек, совершающий первое преступление. Я сделался вором, похищавшим тайны моей бедной жены. Дрожащими руками выдвинув ящик, я стал осторожно перебирать все содержимое, стараясь не наделать беспорядка, который мог бы указать на то, что тут хозяйничал посторонний. Грудь мою теснило, я почти задыхался. Вдруг, под кружевами я нащупал пачку писем. Словно молния пробежала от моего мозга к сердцу. О! эти письма были такого рода, содержание которых угадывается по первому взгляду на них—любовные письма! Пачка была перевязана розовой ленточкой с серебряной каймой. Когда я дотронулся до ленты, у меня мелькнула мысль: что я делаю? Может ли поступать так порядочный человек? Какое право имею я красть тайны моей жены, относящиеся к периоду ее ранней юности! Разве мое дело, о ком она думала в то время, когда мы еще не знали друг друга? II разве есть повод подозревать ее в чем-нибудь дурном? — Я содрогнулся от сознания всей низости своего поступка, но демон опять шепнул: — А что если эти письма получены ею тогда, когда ты уже имел право знать все ее помыслы, ревновать ее даже к ея снам, словом, когда она уже была твоею? — Я развязал ленту. Я был один, и предо мною не было даже зеркала, которое могло бы заставить меня покраснеть за самого себя. Я развернул одно письмо, потом другое, и прочитал их до конца. О! это был ужасный час в моей жизни! Что заключалось в этих письмах? Самое черное, низкое предательство! Они были писаны моим коротким приятелем, они дышали огненною страстью, нежною любовью и уверенностью во взаимности! Он клялся ‘хранить тайну!’ И все эти послания относились к тому времени, когда я был женат и так безгранично счастлив! Как описать мои чувства?
Изобразите себе опьянение, вызванное смертельным ядом. Я прочитал все письма до последнего, сложил их в пачку, перевязал лентой, спрятал под кружева и запер ящик. Я знал, что если я не приеду за женою к графине, то она вернется пораньше вечером, так и вышло. Поспешно выскочив из коляски, она бросилась ко мне на встречу на крыльце, нежно меня поцеловала и казалась вполне счастливой, что снова видит меня.
Я ничем не выдал моего внутреннего волнения. Мы разговаривали, ужинали вместе и потом разошлись по своим спальням. Я не сомкнул глаз и считал часы. Когда ударила четверть первого, я встал и вошел в ее комнату. Ея прелестное личико утопало в белых подушках, подобное ангельскому лицу посреди белоснежных облаков. Какое ужасающее лицемерие природы — порок под маской невинности! Упорная настойчивость помешанного овладела мною, яд вполне растлил мою душу. Я решился убить ее тут же. Опускаю подробности преступления. Она умерла без малейшего сопротивления, так же спокойно как будто собралась спать. Она никогда не сердилась на меня, даже когда я убивал ее. Одна капля крови упала мне на руку — вы знаете куда.
Я распорядился так ловко, что графиня получила приглашение на похороны слишком поздно и приехала после. При виде меня она пришла в сильное волнение, и начала утешать меня словами полными ужаса, сочувствия, печали, но я даже не слушал ее. Разве я нуждался в утешениях? Я не был огорчен. Наконец графиня дружески взяла меня за руку и понизив голос сказала, что имеет сообщить мне одну тайну, и что полагается на мою честь и скромность. Она отдала моей жене на сохранение пачку писем, которые не могла держать у себя дома, и теперь просит меня возвратить их ей. Пока она говорила, по телу моему пробегала холодная дрожь, но с притворным равнодушием я осведомился о содержании этих писем. При этом вопросе графиня рассердилась и гневно воскликнула: — Ваша жена было гораздо деликатнее вас! Когда она взялась хранить мои письма, она не только не спросила, какого они рода, но даже обещала никогда не читать их, и я убеждена, что она сдержала это обещание. У нее была благородная натура, и она посовестилась бы не исполнить своего слова!
— Хорошо, — отвечал я,— но как я узнаю эту пачку?
— Она была перевязана розовой лентой с серебряной каймой.
— Пойду поищу.
Я взял ключи моей жены, отлично зная, где лежат письма, но делая вид, что мне очень трудно найти их.
— Эти? — спросил я, подавая, наконец, графине связку.
— Да, да! Эти самые! Смотрите, и лента завязана моим узлом!
Я не осмеливался взглянуть на нее, опасаясь, что она прочтет в моих глазах о том, что случилось. Она поспешно простилась со мною и уехала. Капля крови исчезла, снаружи рука оставалась здоровою, но то место, где была кровь, жгло словно огнем. С каждой минутой мучения мои усиливаются. Я засыпаю иногда, но ощущение страдания остается всегда. Я никому не жалуюсь, да никто и не поверил бы моей истории. Вы видели, как сильно я страдаю, и знаете, насколько две операции облегчили меня, но с заживлением раны возвращается недуг. Теперь я поражен им в третий раз и не имею больше сил сопротивляться. Через час я буду мертв. Одна мысль утешает меня: это то, что она отмстила за себя здесь. Быть может, она простит меня в другом мире. Благодарю вас за все, что вы сделали для меня. Да вознаградит вас небо’.
Несколько дней спустя в газетах появилось извещение, что С., один из богатейших землевладельцев, покончил с собою выстрелом.
Источник текста: журнал ‘Вестник моды’, 1891, No 48. С. 477—478.