Анатолий Федорович Кони
П. Д. Боборыкин
Комментарии
П. Д. Боборыкин, Кони Анатолий Федорович, Год: 1919
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Кони А. Ф. Воспоминания о писателях.
Сост., вступ. ст. и комм. Г. М. Миронова и Л. Г. Миронова
Москва, издательство ‘Правда’, 1989.
OCR Ловецкая Т. Ю.
В лице только что скончавшегося П. Д. Боборыкина исчезла видная фигура, вносившая оживление во всякую среду, в которой она вращалась, исчез европеец не только по манерам, привычкам, образованности и близкому знакомству с заграничной жизнью, на которую он смотрел без рабского пред нею восхищения, но европеец в лучшем смысле слова, служивший всю жизнь высшим идеалам общечеловеческой культуры, без национальной, племенной и религиозной исключительности.
Король Лир называет себя ‘королем от головы до ног’. Боборыкин мог бы с полным правом сказать про себя, что он ‘литератор с головы до ног’ — от молодых ногтей до последних лет жизни, когда к его имени неизменно стал присоединяться эпитет ‘маститый’. И на могиле его в Ментоне, вдали от родины, которую он знал и любил, следует написать одно слово — ‘Литератор’, так как он был у нас один из немногих писателей, который, несмотря на житейские испытания, умел отвоевать себе полную независимость от всякого служебного заработка. Пред ним — чрезвычайно одаренным лингвистом, с широкими естественнонаучными и медицинскими знаниями, с богатым знакомством с движением человеческой мысли в различных областях, с отзывчивостью на правовые и общественные вопросы — могли быть открыты разнообразные пути живой и выдающейся деятельности. Но он пошел туда, ‘куда звал голос сокровенный’, избрав бесповоротно и неуклонно тернистую стезю служения родной литературе. Отважно принятое им на себя в свои молодые годы издательство и редакторство ‘Библиотеки для чтения’ подорвало то материальное обеспечение, с которым он вступил в жизнь. В 60-х годах этот журнал, после ловкого редакторства Сенковского, которого безуспешно заменили Дружинин и Писемский, был совершенно заслонен ‘Отечественными записками’ и ‘Современником’ и стал неудержимо падать, разорив Боборыкина и обременив его на многие годы крупными долгами, требовавшими от него особого напряжения трудовой силы. И все-таки он остался верен литературе — ей одной! Отсюда в значительной степени его особенная писательская плодовитость, вызывавшая иногда иронические отзывы хозяев периодических изданий (‘опять набоборыкал роман’, — ворчал по его адресу Салтыков), что не мешало им нередко спешить купить его новое произведение, так сказать, ‘на корню’. Однако, то, что в творчестве своем он не мог свободно располагать своим временем и смотреть на него, обеспечив себя другими постоянными занятиями, лишь как на отхожий промысел, не отражалось на свойствах его таланта.
До конца жизни П. Д. стоял на своем посту наблюдателя и изобразителя сменявшихся общественных настроений, что требовало особой зоркости и не допускало промедления, так как надо было закрепить не то, что было, а что есть, не прошлое, а живую действительность настоящего. К этому настоящему он никогда не относился со спокойным созерцанием, без волнения и в некоторых случаях — справедливой тревоги. Это так соответствовало не только его темпераменту, выражавшемуся в быстрых движениях, восклицаниях, горячих спорах, но и в том, что его беседа, когда дело касалось его искренних убеждений или годами сложившихся мнений, отличалась, если можно так выразиться, особенною взрывчатостью. Вдумчивая отзывчивость на злобу дня и ее отражение в жизни требуют большой наблюдательности. И этим качеством Боборыкин обладал в высшей степени. Жизнь общества в данный момент, костюмы, характер разговоров, перемены моды, житейские вкусы, обстановка, обычаи, развлечения и ‘повадка’ представителей тех или других общественных слоев или кружков, внешний уклад жизни русских людей у себя и за границей изображены им с замечательной точностью и подробностями.
Будущий историк русской жизни, который захочет, подобно Гонкуру или Тэну в их описаниях старого французского общества, исследовать внешние проявления этой жизни, неминуемо должен будет обратиться к романам Боборыкина и в них почерпнуть необходимые и достоверные краски и бытовые черты. Торопливая плодовитость Боборыкина, несмотря на указанные мною ценные качества, несколько отражалась на существе его произведений, которые в будущем заинтересуют более историка быта и настроений, чем историка литературы. Спеша уловить общественное явление или настроение и изобразить его в мельчайших подробностях, П. Д. поневоле отступал от завета известного художника Федотова, который говорил: ‘В деле искусства надо дать себе настоиться, художник-наблюдатель то же, что бутыль с наливкой: вино есть, ягоды есть, нужно только уметь разливать вовремя’. Покойный не имел времени давать себе настаиваться. Отсюда — тонкий анализ подробностей без синтеза целого и, как последствие этого, отсутствие ярких, цельных, остающихся в памяти образов, обращающихся в нарицательные имена, вроде Базарова, Обломова и т. п. Желание закрепить на своих страницах тот или другой характерный для своего времени тип увлекало Боборыкина из области творчества в слишком реальное и откровенное фотографирование, что создавало ему подчас больших недоброжелателей. А его любовь создавать новые словечки вызывала плоские насмешки, на которые особенно в первое время его деятельности была щедра наша газетная критика, умышленно забывавшая о положительных достоинствах его произведений, отсутствие ярких образов искупается у Боборыкина блестящим и дышущим правдой изображением не отдельных лиц, а целых организмов, коллективные стороны которых оставляют целостное впечатление. Таков, например, его большой и лучший, по моему мнению, роман — ‘Китай-город’. В этом отношении он очень напоминает Золя с его ‘Au bonheur des dames’ и ‘Dbcle’ {‘Дамское счастье’ и ‘Разгром’.}, хотя оба эти романа появились, если я не ошибаюсь, позже ‘Китай-города’. Нужно ли говорить о том благородстве мысли и о твердой вере в задачи культуры и морали, которыми проникнуты произведения Боборыкина? Позитивист по миросозерцанию и либерал-шестидесятник по убеждениям, он последовательно оставался предан этому до гробовой своей доски, бодро неся свои преклонные годы, но не проявляя никаких признаков моральной старости и безразличия к происходящему на мировой арене. И к людям он относился с сердечной добротой, не удовлетворяясь в личных сношениях простым знакомством, а стремясь сблизиться с теми, которых он уважал, почти до степени доверчивой дружбы. В этом отношении его постигали немалые разочарования, но он никогда не порицал виновников таковых, а, выражаясь канцелярским языком, ‘оставлял их без рассмотрения’.
Когда наступит время для подробной биографии Боборыкина, конечно, придется коснуться и его фельетонов, в которых он высказывался уже лично от себя. В них найдется много ценных замечаний и глубоких соображений по вопросам научным и философским, причем он высказывался со смелою прямотою. Достаточно в этом отношении указать хотя бы на его фельетон ‘Новая группа людей’, помещенный когда-то в ‘Новостях’, в котором он, вооруженный большими знаниями по психопатологии, указывал на вредные последствия выдвигавшегося в то время псевдонаучного понятия о психопатии, как основании для невменяемости, и пагубное влияние слушания таких дел при открытых дверях суда на нервных юношей и истерически настроенных обычных посетительниц судебных заседаний. Эти его мысли совпали впоследствии со взглядом законодательства на необходимость предоставить суду право и возможность закрыть доступ в публичные заседания праздному и болезненно восприимчивому любопытству.
Боборыкину часто приходилось прибегать к приемам так называемого натурализма, но и тут он не может заслужить упрек в переступлении границы между правдивым реализмом и порнографией. Сходя в могилу и оглядываясь на богатое литературное наследие, оставленное им, он не мог бы в этом отношении упрекнуть себя ни за одну страницу. Он часто изображал страсти в их последовательном развитии, но у него нельзя найти столь излюбленного у нас в последнее время изображения пороков.
Да будет легка земля этому доброму человеку, ревностно послужившему своей родине во всю меру своих сил и способностей.
Впервые опубликованы воспоминания в No 7 петроградского ‘Вестника литературы’ за 1919 год. Живший за рубежом еще с 90-х годов достаточно уединенно, Боборыкин теперь, когда обе страны разделили враждебность общественных систем и многочисленные фронты гражданской войны, и вовсе не подавал на родину вестей, поэтому слух о его кончине в середине 1919 года, оказавшийся ложным, вызвал в литературном журнале бывшей столицы отклик коллег — подборку его писем, некрологов и воспоминаний о нем, в их числе коневский очерк. Печатаем его по журнальному тексту. Вошел в т. 5 Пятитомника.
Пред ним… могли быть открыты…— Боборыкин по рождению нижегородец, родители — богатые помещики — давали возможность жадному к познаниям сыну искать себя: с камерального отделения юридического в Казани переходит в не менее знаменитый Дерптский университет, но уже на физико-математический факультет (тут же изучал и медицину), а звание кандидата получил в третьей — столичной ‘альма матер’ по ‘разряду административных наук’. Но стал литератором, однако и тут, как и студентом, не успокоился: пробовал себя во многих жанрах — таланту хватало и на пьесы (принимались к постановкам в императорских театрах), и на антинигилистические фельетоны, и на статьи по истории литературы и театра, и на газетные корреспонденции ‘с места событий’, и, конечно, на рассказы, повести, романы, которые писал и печатал едва не каждый год (в журналах преимущественно не ‘крайнего’, а умеренного, либерального направления, чем особенно сердил никогда не благоволившего к нему сурового ‘тенденциозного’ Щедрина).
…редакторство ‘Библиотеки для чтения’ — с 1863 г. по 1865 год публикация Боборыкиным антинигилистического романа Лескова ‘Некуда’ (1864) вызвала справедливый гнев революционно-освободительного и либерального лагерей, скомпрометированный орган вскоре потерпел финансовое банкротство и бесславно угас. Очень жестоко пострадала гражданская репутация Боборыкина, этого, скорее всего случайного просчета ортодоксы ему не забыли никогда.
…ворчал по его адресу Салтыков.— Боборыкина клеймили за разбросанность, создавалась незаслуженная репутация ‘дагерротиписта’, ‘фотографа’, равнодушно и вскользь затрагивающего в своих произведениях жизнь. А когда пришла эпоха ярлыков, навесили на Петра Дмитриевича такой: ‘бытописатель буржуазии’. Но он себя ‘человеком шестидесятых годов’ называл и считал, и от этого звания все шестьдесят с лишним лет творчества не отрекся {Эта пора составляла, по Боборыкину, ‘целую эпоху русской интеллигенции — эпоху героическую, когда люди по характерам стояли на высоте своих талантов’.— П. Д. Боборыкин. Воспоминания. М., 1965, т. И. с. 133.}. Ему в ответ: ‘боборыкинщина’, ‘боборыкизмы’, ‘Пьер Бобо’ (так он звался в зарубежных работах), ‘фельетонный беллетрист’, позабыл дороги в Россию… А он себе в заслугу — что ввел в родной язык понятие, выражение ‘интеллигент’, ‘интеллигенция’. Сам он всегда был высокообразованным литератором, со вкусом употреблял тургеневское слово ‘замолаживать’ — это сильнее, чем омолодить, умение постоянно чувствовать себя по-юношески входящим в новые вопросы, которые будоражат твою страну, ее общество, так нужны для экономического и нравственного освобождения ее народа. Петр Дмитриевич всю свою большую — творческую и трудовую — жизнь замолаживался. Он был приговорен судьбою к литературному труду. И до преклонных годов, потерявший глаз, бездетный и при жене бессемейно-одинокий, всего себя не уставал отдавать одной литературе. Добрый, сердечно-отзывчивый по натуре, однолюбиво, преданно служил российской словесности. Все им написанное едва умещается в 80 томах, а это свыше ста романов, повестей, рассказов, пьес, исследований по истории литературы. Многое из написанного осталось в журналах, интересно, что в 80-х и в 90-х годах Боборыкин выпустил два собрания сочинений, каждое по 12 томов. И эти издания не повторяют друг друга.
Его плодовитость вызывала иронию или даже раздражение у иных современников. Уже в 30-х годах нашего века советский литератор Андрей Белый в интереснейших мемуарах вспомнил об отношении к нему московской ученой и писательской среды: ‘В этом же круге помню П. Д. Боборыкина и сухую, худую, больную, утонченную Софью Александровну, супругу его, Боборыкин был лысый, такой же, но был желтоусый, а не седоусый, худой и багровый, высокий, весьма подвижный, он вертел головой на тонкой изгибистой шее с такой быстротой, что казалось: отвертится, вспыхивал, вскакивал с места, руками хватаясь за кресло, и снова садился, чтобы снова вскочить и стать в позу, одну руку спрятав за желтый пиджак (ходил в желтом он), головой и спиной закинувшись и наставляя лорнет на глаза, вооруженные, если память не изменяет, очками…
Усмехался Танеев,— что года три назад Боборыкин подходил и спрашивает: ‘Ты читал мой последний роман?’ Ну, а я отвечаю: ‘Должен тебе заметить, что я никогда не читаю тебя…’ С тех пор он и ругается… Кто же, кроме болвана безмозглого, станет читать Боборыкина’ {Андрей Белый. На рубеже двух столетий. Изд. 2-е. М.-Л., 1931, с. 117.}.
Это было не по-интеллигентски грубо и — несправедливо. Писатель-труженик, пытливый, дотошный, неутомимый, Петр Дмитриевич не заслужил такого. У Кони воспоминания о нем совсем иного настроя.
…позже ‘Китай города’.— Написан в 1882 г., романы ‘Дамское счастье’ и ‘Разгром’ переведены на русский — в 1883 и 1892 г.
…оглядываясь на богатое литературное наследие… М. Горький в ‘Беседах о ремесле’ не согласился с устоявшимся мнением о писателе, отстаивая его плодотворную наблюдательность и законность приемов натурализма: ‘…было принято не верить Боборыкину. Я — верил ему, находя в его книгах богатый бытовой материал’, (М. Горький. Собр. соч. в 30 тт. М., 1953, т. 25, с. 346). Чехов видел: ‘Боборыкин — добросовестный труженик, его романы дают большой материал для изучения эпохи’ (М. К. Куприна-Иорданская. Годы молодости. М., 1960, с. 9).
‘В политических сумерках царствования Александра III романы Боборыкина были своего рода общественным событием и всегда откликались на какой-нибудь ‘последний крик жизни’,— вспоминал очевидец (‘Последние новости’, Париж, 13. VIII. 1921 г.). Младший современник отмечал: политическая ссылка получала ‘о сменах столичных настроений и течений’ больше из новых произведений Боборыкина, нежели из текущей прессы (‘Мир божий’, 1906, No 3, с. 84. Воспоминания критика-народовольца Вл. Кранихфельда).
…послужившему своей родине…— Писатель твердил с присущей ему откровенностью, что никогда ‘не метил в революционеры’, но когда грянул ‘великий переворот’ Февраля, в одном из писем весны семнадцатого сознался: ‘Никогда я еще во всю мою жизнь не болел так родиной’ (‘Вестник литературы’, 1919, No 6, с. 15).