БОМБА ПРОФЕССОРА ШТУРМВЕЛЬТА
Фантастика Серебряного века
Том VII
Анна Доганович
Анна Доганович
ОЖИВШАЯ ПЛОТЬ
(Фантасмагория)
ОЖИВШАЯ ПЛОТЬ
(Фантасмагория)
I
II
III
IV
V
VI
Комментарии
Комментарии
Ожившая плоть, Доганович Анна Никитична, Год: 1909
Время на прочтение: 12 минут(ы)
В одной из столичных клиник умирал молодой художник. Его прекрасное одухотворенное лицо с высоким лбом, обрамленным черными коротко остриженными волосами, горело от возбуждения. Выразительные серые глаза с тоской устремились в окно, в которое ярко светило весеннее солнце.
Только что выслушавшие больного профессора тихо совещались между собой. Один из них был высокий и седой, другой — небольшой, тучный и с лысиной. Оба они любили талантливого художника и стремились помочь ему не только по одной профессиональной обязанности.
Будучи друзьями в жизни, профессора и в клинике работали вместе, никогда не разлучаясь. Они были настоящими фанатиками науки, посвятивши ей всю свою жизнь. Зато они обогатили медицину ценными открытиями и имена их заслуженно пользовались широкой известностью.
Больной перевел на них взор, в котором вместе с отчаянием светилась и трепетная надежда.
— Спасите меня! — как стон, вырвалась у него мольба. — Ведь я еще так мало сделал!.. А у меня столько планов, столько неоконченных работ!
Он говорил правду: вся его мастерская была уставлена начатыми полотнами. Пламенная фантазия художника создавала дивные образы, которые затем он воплощал красками в своих шедеврах. Несмотря на молодость, он обладал сильным обобщающим умом, почему и его картины были всегда полны серьезного значения, выражая глубокие мысли. Каждое его новое произведение приветствовалось критикой и привлекало к себе общее внимание. Иногда с художником не соглашались, оспаривали его, но все признавали за ним исключительную оригинальность и самобытность. Успех молодого художника создал подражателей. Его манеру письма уже нарицательно называли его именем. Слава его казалась обеспеченной. И вдруг рухнули все надежды на будущее, казавшееся таким светлым и заманчивым. Художник тяжко заболел какой-то странной болезнью, не только не поддававшеюся излечению, но даже и диагнозу. Профессора тщетно ломали головы и неизменно ошибались в своих определениях. Долго пролечившись дома, художник, наконец, лег в клинику.
Время шло, а болезнь не поддавалась лечению. Художник тосковал от невозможности воплощать мучившие его образы, которые как бы требовали себе плоти и крови… Сознание своего бессилия мучило его более, нежели сам недуг.
Вопль его истерзанной души сильно тронул и взволновал профессоров. На их лицах выразилось живейшее сострадание.
— Не волнуйтесь, успокойтесь! — мягко и ласково произнес седой старик. — У вас организм молодой, справится…
Он утешал пациента чисто с материнской нежностью.
— Ах, я так хочу жить! — воскликнул художник. — Я не сказал еще самого главного!..
— Мужайтесь, мой молодой друг, — ободряюще произнес лысый профессор, — верьте в могущество медицины… А мы со своей стороны приложим все усилия, чтобы поднять вас!
Седой ученый вздохнул и прибавил в раздумье, отвечая на свою мысль: ‘Я вполне понимаю вас: очень обидно умереть, не дойдя до пристани!’
Collega сочувственно кивнул головой. В эту минуту оба они думали о своих недоконченных трудах. В тесной общности интересов товарищи так сжились между собой, что стали понимать друг друга даже с полуслова. Нередко они и думали об одном и том же.
— Как тяжело!.. — простонал больной…
Ему подали подушку с кислородом. Больной оживился, но ненадолго. Деятельность сердца быстро падала и вскоре он опять заметался по постели.
— Душит!.. Давит!.. — вскричал он, разрывая ворот сорочки.
С ним началась агония.
Опечаленные профессора ушли к себе в лабораторию, поручив его фельдшеру.
Агония была продолжительна. Вдруг художник широко открыл глаза, как бы испугавшись чего-то, губы его беззвучно пошевелились… Затем он откинулся на подушку, веки его сомкнулись, а грудь всколыхнулась от вздоха, последнего вздоха в жизни…
Когда профессоров снова позвали к пациенту, то у того уже были кончены все расчеты с жизнью.
— Finis, — тихо произнес седой ученый, не ощутив более пульса в похолодевшей руке.
Лысый ученый послушал сердце, еще недавно столь чуткое к красоте и так беззаветно любившее чистое искусство.
— Да, умер, — согласился профессор с товарищем.
Сострадание на лицах ученых уступило место деловому выражению. Они жалели больного человека, а теперь ведь перед ними находился лишь труп — простой клинический материал.
— Можно и за работу, — озабоченно произнес седой старик, — я пойду, все приготовлю.
Лысый ученый распорядился, чтобы сторожа перенесли мертвеца в лабораторию и сам всю дорогу суетился возле носилок.
Обнаженный труп положили на длинный стол вблизи большой динамоэлектрической машины.
Отпустив сторожей, лысый ученый запер за ними дверь.
Затем на голову мертвеца надели проволочный колпак, а вместо простыни покрыли тело металлической сеткой, после чего то и другое соединили с электрическими проводами. Пустив сначала слабый ток, ученые принялись наблюдать за его действием. Записывая данные опыта в особые книжки, профессора то увеличивали, то уменьшали силу тока. В то же время они вдували в нос трупа какие-то пары, клали в рот особые кристаллы, обтирали лицо жидкостью резкого аромата и вообще производили множество самых разнообразных манипуляций. Оба работали молча, сосредоточенно и уверенно, с полным знанием своего дела. От времени до времени они подходили к другому столу и заглядывали в развернутые тетради, страницы которых были испещрены химическими формулами и какими-то сложными вычислениями. Ученые давно уже работали над вопросом оживления только что умерших людей и теоретически уже подошли к нему. Но им еще никак не удавалось его практическое разрешение.
Много лет подряд они тщетно бились над опытами, внося в теорию разные поправки, измышляя новые комбинации. Практика неумолимо создавала неожиданные затруднения… Друзья не унывали и неутомимо работали над перестройкой созданной теории, пока новое препятствие не опрокидывало и ее… Так шло время… Но упорство ученых не ослабевало. Давно уже в их руках бились и трепетали вырезанные и промытые сердца, положенные на дощечки… Давно уже поднимались и ходили трупы… Но это делалось последними автоматически, пока не иссякала сообщенная им электрическая энергия, наподобие завода у игрушек… Все это было только началом… Оно далеко не удовлетворяло ученых, которые заглядывали в сокровенное будущее. Залог успеха они видели в применении электричества в связи с другими элементами. Эти, известные лишь им сочетания, раздвигали горизонты возможностей до бесконечности.
Седые профессора мечтали иногда, как самые зеленые юноши. Они строили воздушные замки и в грезах полновластно уже царили в них. В этих случаях они испытывали неземное счастье. Лишенные домашнего очага, они вели жизнь аскетов. Ничего не добиваясь лично для себя, они неустанно трудились для пользы и счастья человечества. Оба товарища были редкие идеалисты в век торжества грубого материализма.
В этот раз ученые так увлеклись опытом, что совершенно забыли о времени, пище и отдыхе. Время летело для них, как на крыльях. Только по окутавшей их темноте они догадались о наступлении вечера. Отвернув электричество, они снова забыли о времени. Когда вставшее солнце начало мешать электрическому свету, они поняли, что наступил другой день. Несмотря на усиленную и лихорадочную деятельность, профессора не чувствовали усталости. Только лица их сделались мертвенно-бледны да на лбу проступил пот от сильного напряжения. Зато выражение их не поддавалось описанию: от высокого внутреннего подъема они расцвели какой-то особенной духовной красотой, причем глаза горели чисто юношеским огнем.
Надежда, столько раз мерцавшая им лишь болотным огнем, вдруг посулила им действительный успех.
— Открывает глаза! — захлебывающимся шепотом сообщил лысый ученый товарищу.
Тот бросил реторту с какой-то смесью и подбежал взглянуть на труп. Вдруг заглушенный крик вырвался из его груди:
— Вздохнул!.. Вздохнул!..
Удалившийся было другой ученый в один прыжок очутился снова возле стола.
Слегка поднявшаяся рука мертвеца пошевелила металлический покров. Сердца профессоров усиленно забились в груди. Старики предупредительно сняли сетку и поставили ее к стене. Когда они вернулись к столу, то лежавший уже шевелил ногами, словно бы они у него затекли.
Светлая и могущественная радость поднялась со дна души ученых и разлилась по всему их существу… Еще бы: ведь это оживал не вчерашний мертвец, а в мертвую форму воплощались их собственные мысли, мечты и желания, владевшие ими много лет. Над осуществлением их проведено столько бессонных ночей, потрачено невероятное количество жизненной энергии!.. Вернее — отдана вся жизнь… И вот это новое существо, призываемое к жизни — награда им за все!.. В одну минуту забыты все жертвы и жизнь показалась ученым восхитительной поэмой, полной глубокого смысла!.. Ключ к мировой тайне найден… Открыт философский камень, над которым тщетно бились алхимики!.. С этой минуты наука по произволу будет распоряжаться жизнью!.. И это их первое дитя сердца, рожденное ими в долголетних муках страдания, они — отцы его!
А новое существо, которому ученые еще не придумали имя, взмахнуло руками. Обступив стол, согнув слегка колени, профессора сложили руки как бы в молитвенном экстазе и впились жадными взорами в лицо ‘возрождавшейся материи’.. Они видели и не верили еще своим глазам.
Вдруг из горла Нового Человека вырвался какой-то неопределенный и резкий звук… Существо разом поднялось и село на своем ложе. Потягиваясь, оно принялось страшно зевать.
Сон сбылся наяву! Воплотилась самая смелая мечта дерзкого ума… Отныне человек будет не только царем на земле, но и неограниченным владыкой жизни!
Профессора не могли вместить в себе охватившего их безумного восторга и вдруг запрыгали на месте, словно дети, испуская дикие крики радости. Затем они бросились в объятия друг другу, проливая слезы от счастья.
На минуту оба как бы лишились рассудка.
Новый же Человек не обращал на них ни малейшего внимания.
Перестав зевать, оживший вдруг весь съежился и, задрожав от холода, обхватил себя руками.
Когда профессора пришли наконец в себя и поняли, что существо озябло, они принялись спешно одевать его. Существо не выказывало сопротивления. Очевидно, ему было приятно согреться в суконном костюме, приготовленном для него заранее. И лишь когда профессора несколько неумело застегивали ему подтяжки, то Новый Человек, сделав гримасу, издал неопределенный звук недовольства.
— Мы вас не будем беспокоить долго, — ласково сказал лысый ученый, суетясь возле своего детища и натягивая на него теплый пиджак.
Предупредительность профессоров была так велика, что они не забыли даже положить в карман пиджака чистый носовой платок.
Профессора снарядили ожившего как куклу и не могли налюбоваться на него, до того он казался им милым и симпатичным. Они с восторгом заключили бы его в свои объятия, сгорая жаждой расцеловать его, но боялись потревожить, не зная, как это отзовется на нем, и восхищение только лилось из их глаз, которые сияли у обоих друзей, как звезды.
— Садитесь, пожалуйста! — необыкновенно любезно предложили они Новому Человеку.
Но он стоял, как истукан, с неподвижно устремленным перед собой, как бы ничего не видящим взором, и не слышал или не понимал речей своих отцов.
От прежней интеллигентности в его лице не осталось и следа. Физиономия его сделалась глупой и неприятной. Бесконечно милой она могла казаться только влюбленному взору товарищей-профессоров.
Странное дело: Новый Человек имел весь облик красавца-художника, умершего накануне. И в то же время все лицо его изменилось до полной неузнаваемости. Из него совершенно исчезли выражения мысли, одухотворенности, тонкой нежности и изящества. Их сменили тупость, как бы сомнамбулический автоматизм и животная грубость в выдавшейся вперед нижней челюсти.
— Должно быть — он глух, — тихо заметил седой.
— Или не понимает еще человеческой речи, как существо первобытное, — извиняющим тоном отозвался добряк лысый. — Как это поучительно видеть пред собой первобытного человека!.. Но он будет быстро прогрессировать в современных условиях!
Существо начало разевать рот, показывая, что у него там все пересохло.
— Он хочет пить! — догадался лысый и поспешил налить стакан воды.
Новый Человек выпил ее залпом.
Седой подвинул ему кресло, слегка толкнув им ожившего. Колени последнего подогнулись и он непроизвольно упал на сиденье.
Немного погодя существо страшно зачавкало челюстями.
Ученые всполошились.
— Он хочет есть! Как мы не догадались!
— Я побегу распорядиться! — крикнул на ходу лысый, исчезая за дверью.
Через несколько минут он уже вернулся со сторожем, который нес прибор и судок с кушаньем.
Все это было тотчас же размещено на небольшом столе, придвинутом к Новому Человеку.
Пристально приглядевшись к последнему, сторож произнес:
— Оживел-таки!.. вишь, какой стал!
Сторож покачал головой с видом соболезнования.
Профессора не стали посвящать его в свою тайну и отпустили его.
Вкусный пар пищи раздражил обоняние Нового Человека, который накинулся на нее, как голодный зверь. Он низко склонился над тарелкой и схватил котлету прямо зубами, по-собачьи, лишь придерживая ее руками.
Седой хотел обратить его внимание на вилку и нож, но тот зарычал на него, словно боясь, чтобы у него не отняли пищу. Затем он вылакал из тарелки суп и руками же стал набивать рот пшенной кашей. Он весь вымазался едой, имея самый отвратительный вид.
При всей своей благосклонности, профессора брезгливо отстранились от него.
— Он жрет, — сделал седой лаконическое определение.
— Да, ест как животное, — согласился с ним коллега.
Покончив с кушаньями, Новый Человек принялся отдельно за черный и белый хлеб, который он засовывал в рот огромными кусками и ел давясь, отчего на глазах даже проступили слезы.
Пищи было принесено в изобилии, ее могло хватить на пятерых, но Новый Человек поглотил ее всю один. Уничтожив все, он громко икнул и тогда откинулся на спинку кресла. Желудок его заметно оттопырился, а дыхание стеснилось в груди. Он принялся зевать во весь рот.
— Ах, как мы оплошали, — воскликнул лысый ученый, — не поставили здесь кровати!
Но Новый Человек уже сполз с кресла и растянулся навзничь на полу.
Профессора поспешили отодвинуть от него стол с посудой и кресло, чтобы спящий не ушибся.
Вскоре лабораторию огласил храп, такой сильный, какого не раздавалось в ней еще никогда. Гортанные рулады с носовым присвистом напомнили собой музыку диких. Дыхание с шумом вырывалось из груди сквозь шлепавшие губы. Весь этот вихрь звуков словно летал и кружился под сводами, находя сочувственные отзвуки в тонких колбочках и другой стеклянной лабораторной посуде.
Профессора не могли воздержаться от улыбки.
— Ну и дрыхнет же он! — заметил лысый.
— Целый оркестр!.. — отозвался другой.
Обоих душил смех.
Чтобы не разбудить Нового Человека, они удалились в смежную комнату, из которой могли наблюдать за спавшим и ясно слышать необыкновенную какофонию.
Профессора успели привести себя в надлежащий порядок и даже пообедать, после чего храп в лаборатории вдруг прекратился.
Седой заглянул в дверь и увидел, что Новый Человек поднимался с пола.
Профессора вошли в лабораторию.
Существо зевало и потягивалось. Затем оно принялось ходить по комнате, неловко за все задевая.
Ученые забегали вперед, отстраняя все с его пути.
— Надо выпустить его для прогулки в коридор, — сказал седой и отворил дверь, куда Новый Человек и вышел.
Но ученые не рассчитали, что их ‘живая машина’ двинется именно в прямом направлении, к выходу из клиники.
— Вы не туда пошли! — закричали они со страхом, бросаясь вдогонку и желая остановить его у двери, которую загородил собою также и швейцар.
Но существо вдруг выразило самое решительное сопротивление: вытянув вперед голову, оно оскалило зубы и защелкало челюстями с озлобленным рычанием. Короткие черные волосы, как шерсть, ощетинились на голове.
Лицо приняло характерное звериное выражение.
— Он нас перекусает! — в ужасе воскликнул лысый.
— Сбесился, должно быть! — поддержал швейцар.
И все невольно отпрянули в стороны.
Новый Человек беспрепятственно вышел на улицу и автоматически зашагал по тротуару, толкая прохожих.
Все сторонились от него, как от безумного.
Когда к профессорам вернулось самообладание, то они сказали:
— Неужели он уйдет от наших наблюдений? Вдруг мы совсем лишимся его!
— Скатертью дорога этому идолу! — вставил швейцар.
Но ученые не разделяли его мнения. Они решили устроить за ним погоню, прихватив с собой и швейцара. Последнему это очень не понравилось. Но делать было нечего… Он неохотно последовал за профессорами.
Новый Человек был уже далеко. Он шел крупной, равномерной походкой, размахивая руками и не оглядываясь по сторонам.
Казалось, что солнце вызвало эту ‘живую машину’ на уличный простор и, своей теплотой, привело ее в действие. Эта живая плоть как нельзя более напоминала собой известную статую Родена — стремительно идущего человека без головы и без рук. У существа была голова лишь номинально, а руки соответствовали щупальцам. Но там и тут осуществлялась одна общая идея — стихийного поступательного движения плоти.
Без пальто и тапок профессора и швейцар гнались за беглецом, стараясь не терять его из вида.
Навстречу существу шел здоровенный мужик со своей молодой женой. Зазевавшись, женщина нечаянно столкнулась лицом к лицу с существом, которое тотчас же заключило ее в объятия. Почувствовав в руках трепетавшее живое тело, Новый Человек запечатлел поцелуй на щеке бабы. Все это произошло в одно мгновение.
Баба с криком стала вырываться от него:
— Аль ошалел! Пусти, сатана!
Но руки сдавили ее еще крепче, как железные клещи.
Одной женщине было бы не справиться с этим чудовищем, — но ее выручил муж. Он ударил кулаком в бок Нового Человека с такой силой, что тот не устоял на ногах. Отлетев в сторону, он ударился головой о карниз дома и упал.
Освободившаяся женщина продолжала путь с мужем, озираясь на лежавшего и награждая его бранью:
— У, чудище! Испугал до смерти!
Этот случай очень сократил расстояние между беглецом и его погоней. Приблизившиеся профессора и сторож общими усилиями помогли ему подняться.
Очнувшись, Новый Человек издал короткий вой и принялся растирать себе бок.
Ученые с ласковой настойчивостью убеждали его вернуться в клинику.
Но когда боль у того прошла, он обнаружил намерение продолжать свой путь.
На лицах профессоров выразилось отчаяние. Добровольно они не хотели выпустить из рук своей жертвы, которая была в то же время и их деспотом. О, они предъявят на него свои права, наконец, силой возьмут его себе!
И, уцепившись за его руки, они решительно преградили ему дорогу.
Но в нем опять ясно пробудился зверь. Он заскрежетал зубами и двинул плечами.
Его противники решились не уступать в борьбе.
Издав яростное рычание, оживший с такой силой взмахнул руками, что преследователи, как мухи, разлетелись в разные стороны. Преодолев препятствие, существо пустилось в дальнейшее путешествие, как ни в чем не бывало.
По счастью, седой ученый со сторожем отделались одним испугом: сторож упал на узел мягкой рухляди, который женщина только что сняла с извозчика, седой профессор упал на сторожа. Зато лысый ученый чувствительно пострадал, стукнувшись головой о фонарный столб. Он лишился сознания, а из раны на лбу его проступила кровь.
Поднявшись на ноги, седой профессор со сторожем устремились на помощь к лысому ученому, привели его в чувство и наложили из платка повязку на голову. После этого седой усадил на извозчика своего colleg’y и отправил его домой со сторожем, которому велел немедленно призвать к раненому знакомого хирурга.
Сам же седой ученый, сгорая от нетерпения, опять пустился в погоню за Новым Человеком.
— Убьет вас этот оборотень! — предупреждающе крикнул ему вослед сторож.
Но ученый не мог оставить на произвол судьбы детища своего сердца. Старик бежал, словно кем-то подгоняемый… Лицо его покрылось каплями пота. Он задыхался и готов был упасть от изнеможения, когда вдруг увидел невдалеке знакомую фигуру без шапки. Это придало силы ученому. Он видел, как Новый Человек дошел до перекрестка, где пролегал трамвайный путь, и стал пересекать улицу. Мчавшийся сбоку электрический вагон стал подавать тревожные звонки в предупреждение странного пешехода.
Видевший опасность ученый летел как на крыльях, махая кондуктору рукой и криком стараясь остановить вагон. Не обращая на последний внимания, Новый Человек перед самым приближением вагона, вступил на рельсовый путь. Кондуктор в ту же секунду повернул ручку тормоза. Но было уже поздно. Катастрофа совершилась: чугунное чудовище налетело на Нового Человека. Раздался оглушительный рев и ожившая было плоть перестала существовать. Добежавший до места катастрофы седой ученый без чувств упал возле трупа Нового Человека.
На другой день оба профессора в урочное время явились в клиническую лабораторию. От пережитых мук и волнений их нельзя было узнать. Взоры их погасли, движения сделались вялыми, спины согнулись и оба словно постарели разом на десять лет.
Они молча и холодно пожали друг другу руки и опустились в кресла, тяжело дыша от какой-то нравственной усталости. Они уставили друг на друга угрюмые взоры. Брови их были сурово сдвинуты, образовав на лбу глубокие морщины. Мрачные думы шевелились в умах товарищей. В них шла своего рода переоценка ценностей… Словно происходило какое-то глухое брожение в самых сокровенных недрах души, подготовлявших роковое извержение… И оно произошло самым неожиданным образом. Движимые одной и той же мыслью, профессора вдруг, как от электрического удара, сорвались со своих мест, словно по уговору они бросились к столам, трясущимися от волнения руками вытащили из ящиков заветные тетради, испещренные химическими формулами и таинственными вычислениями и — разорвали их в клочки…
Совершив эту казнь над своей мыслью, они, потирая руки с чувством удовлетворения, обменялись взглядами, в которых выразилось сознание исполненного долга.
Впервые: Дневник писателя: Ежемесячный иллюстрированный литературно-научный журн. для всех под ред А. В. Круглова. 1909, апрель.
А. В. Доганович, также Круглова-Довганович (урожд. Федотова, 1858-1930), писательница, педагог. С конца 1870-х гг. печатала повести, рассказы, очерки, фельетоны и пр. в многочисл. периодических изданиях. Получила известность как детская писательница. Ряд произведений написала совместно с мужем А. В. Кругловым, которому помогала в редактировании журн. Светоч и Дневник писателя. После революции отошла от литературной деятельности, заведовала детским домом в Сергиевом Посаде.