Отъявленный плутъ.
Отъявленный плутъ.
Кнутъ Гамсунъ.
Полное собраніе сочиненій.
Томъ первый.
Изданіе В. М. Саблина.
Рабы любви
Переводъ Е. Кившенко.
Изданіе третье.
Москва.— 1909.
http://az.lib.ru
— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —
Отъявленный плут, Гамсун Кнут, Год: 1909
Время на прочтение: 18 минут(ы)
Дорогой читатель! Я встртилъ этого человка на кладбищ. Я и пальцемъ не пошевельнулъ, чтобы войти съ нимъ въ какія-нибудь отношенія, но онъ тотчасъ же завладлъ мной. Я только слъ на скамью, на которой онъ уже сидлъ до меня, и спросилъ:
— Не помшаю ли я вамъ?
И онъ сейчасъ же началъ:
— Нтъ, вы нисколько мн не мшаете! — сказалъ онъ и подвинулся, чтобы датъ мн мсто. — Я вотъ сижу здсь и смотрю на вс эти мертвыя богатства.
И онъ движеніемъ руки указалъ на могилы. Мы находились на кладбищ Христа.
Чмъ ближе подвигалось время къ полдню, тмъ оживленне становилось тамъ: каменщики и другіе рабочіе прошли одинъ за другимъ, старый сторожъ сидлъ уже въ своей будк и читалъ газету. То тамъ, то здсь появлялись женщины въ траур, он сажали цвты, поливали ихъ или подрзали слишкомъ высокую траву. И птицы громко чирикали среди втвей огромныхъ каштановыхъ деревьевъ.
Мой сосдъ былъ мн совершенно незнакомъ, онъ былъ еще довольно молодъ, широкоплечъ, плохо выбритъ и въ сильно поношенномъ костюм. Морщины на лбу, громкій, полный особенной важности голосъ, привычка какъ-то вдумчиво щуриться во время разговора — все это вмст взятое длало его тмъ, что обыкновенно называютъ опытнымъ и видавшимъ виды человкомъ.
— Вы здсь чужой?
— Я провелъ девять лтъ вдали отъ этой мстности.
Онъ откинулся на спинку скамьи, вытянулъ ноги и продолжалъ смотрть на могилы. Изъ кармана его пальто торчали нмецкія и французскія газеты.
— Какъ грустно на такомъ кладбищ! Сколько мертвыхъ собрано тутъ въ одномъ мст! Сколько убитыхъ силъ, и какъ мало он достигли!
— Что вы хотите этимъ сказать? — спросилъ я.
— Да вдь это мсто погребенія солдатъ.
‘А, вотъ что. Значитъ — это вчный миръ!’ — подумалъ я про себя. Онъ же продолжалъ:
— Но постыдне всего — это культъ, который воздаютъ мертвымъ, этотъ современный способъ оплакиванія умершихъ…
— Ну, да вдь это можно назвать просто набожною безцльностью.
Онъ быстро выпрямился.
— Разв вы не знаете, что на эти могилы затрачено цлое состояніе въ одномъ даже гранит! А затмъ еще раскидываютъ по песку дорого стоящіе цвты, заводятъ удобныя скамьи, чтобы на нихъ сидть и оплакивать покойниковъ. Воздвигаютъ какіе-то мраморные кумиры, знаете, изъ тхъ мраморныхъ каменоломенъ, которыя находятся тамъ наверху, въ Грейфенберг,— однимъ словомъ, здсь цлое окаменлое состояніе. Кладбище — это самое богатое и мене всего подвергающееся банкротству мсто въ город… Не правда ли, это даетъ пищу уму, тутъ есть надъ чмъ подумать! Однажды вложенное сюда состояніе остается здсь, оно неприкосновенно, потому что оно мертвое. Оно только требуетъ управленія, т.-е. надзора за собой, требуетъ слезъ, цвтовъ, которые лежатъ и вянутъ на песчаныхъ холмахъ, внковъ, доходящихъ до пятидесяти кронъ за штуку…
‘Соціалистъ,— подумалъ я,— какой-нибудь странствующій ремесленникъ, побывавшій за границей и научившійся тамъ кричать о капитал и капиталистахъ’.
— Вы, кажется, тоже чужой въ этомъ город?— спросилъ онъ.
— Да.
Онъ опять откинулся назадъ, прислонился къ спинк скамьи и сталъ думать и щуриться, щуриться и думать.
Двое стариковъ медленно прошли мимо насъ. Оба шли, опираясь на палки, сгорбленные, грустнопокорные, шопотомъ говоря другъ съ другомъ,— быть можетъ, родители, идущіе навстить могилы дтей. Порывъ втра пронесся по кладбищу, поднимая и крутя пыль, остатки увядшихъ цвтовъ и шелестя упавшей и уже высушенной солнцемъ листвой, покрывавшей дорожки.
— Смотрите,— вдругъ заговорилъ онъ, не мяяя своей позы, только слегка указывая глазами на дорожку.— Видите вы эту даму, которая идетъ прямо на насъ? Обратите на нее вниманіе, когда она пройдетъ совсмъ близко.
Ничего не могло быть легче этого: она почти коснулась насъ своимъ чернымъ платьемъ, и ея длинная траурная вуаль задла наши шляпы.
Маленькая двочка слдовала за ней, неся цвты, а совсмъ позади шла женщина, держа въ рукахъ грабли и лейку. Затмъ он исчезли изъ вида на поворот къ нижней части кладбища.
— Ну? — спросилъ онъ.
— Ну? — отвтилъ я.
— Вы ничего не замтили?
— Ничего необыкновеннаго! Она только взглянула на насъ.
— Прошу извиненія,— она посмотрла на меня. Вы улыбаетесь и собираетесь убждать меня, что изъ-за этого между нами не возгорится ссоры? Дло въ томъ, что нсколько дней тому назадъ она вотъ точно такъ же прошла здсь. Я тутъ сидлъ съ могильщикомъ и старался привить ему немного презрнія къ его ремеслу.
— Но скажите, пожалуйста, зачмъ?
— Да потому, что онъ безполезно роетъ землю къ великому вреду живущихъ, которые должны жить землей.
‘А, значитъ, это несчастный заблуждающійся вольнодумецъ,— подумалъ я про себя.— Да гд же можно найти въ священномъ писаніи, что умершихъ не слдуетъ погребать въ земл? Ну, ты становишься уже скучнымъ’.
— Я сидлъ здсь,— началъ онъ опять,— и разговаривалъ съ могильщикомъ. ‘Это вдь несправедливость и заблужденіе’,— говорилъ я ему. Въ это время эта дама проходила мимо насъ, она слышала мои слова и посмотрла на меня. Какъ это я могу говорить о несправедливости и заблужденіи въ такомъ священномъ мст?! Да, кстати, обратили вы вниманіе на старуху, несшую грабли и лейку въ огрублыхъ отъ работы рукахъ? А на ея спину? Видли вы, до чего она согнута? Это человческое существо утратило здоровье, постоянно перерывая землю, этотъ источникъ жизни, чтобы затмъ оставить ее, такъ сказать, лежать подъ паромъ. Да, хорошо ли вы видли это? Она шла на три, на четыре шага позади этой важной дамы, которая направляется къ какой-то могил, чтобы выставить тамъ напоказъ свое горе и свой трауръ. А видли вы, что несла маленькая двочка?
— Цвты.
— Да, камеліи и розы. Вы хорошо ихъ видли? Цвты по крон за штуку. Нжные цвты, очень чувствительные ко всему: стоитъ яркому солнцу коснуться ихъ своими лучами, и они умираютъ. Черезъ четыре дня ихъ выкинутъ туда, за ршетку, и на ихъ мсто положатъ другіе.
Тогда я ршилъ хорошенько отвтить вольподумцу и сказалъ:
— Пирамиды обошлись еще дороже.
Эти слова, однако, не произвели того дйствія, какого я ожидалъ. Онъ, повидимому, уже раньше слышалъ это возраженіе.
— Въ то время не царила бдность,— отвтилъ онъ. — Кром того, Египетъ былъ житницей, снабжавшей хлбомъ всю Римскую имперію, да и свтъ не былъ тогда такъ тсенъ, какъ теперь. Я могу по опыту сказать, до чего свтъ сталъ тсенъ. Впрочемъ, не я лично производилъ этотъ опытъ, а другой. Но я знаю только то, что пирамида среди пустыни — одно, а хорошо содержимая современная могила среди густо населеннаго города — совсмъ другое. Оглянитесь-ка кругомъ: сотни могилъ, памятники на огромную сумму, гранитныя облицовки изъ Грейфенберга по три кроны шестьдесятъ эръ за локоть. Я уже не говорю о надписяхъ, объ изысканной роскоши въ выбор каменныхъ колоннъ, полированныхъ или не полированныхъ, высченныхъ или отлитыхъ, блыхъ, красныхъ или зеленыхъ… Посмотрите, какое количество дерна здсь употреблено. Я говорилъ объ этомъ съ могильщикомъ, торговля этимъ предметомъ приняла такіе размры, что теперь съ большимъ трудомъ и съ большими затратами достаютъ дернъ и торфяные кирпичи.
На это я позволилъ себ замтить, что не слдуетъ лишать жизнь извстной степени идеальности, эта идеальность должна имть и иметъ право на существованіе. Есть извстная доля и этическаго значенія въ томъ, что люди хотятъ имть для своихъ дорогихъ умершихъ нсколько лишнихъ кусковъ дерна или нсколько штукъ торфяныхъ кирпичей. Я, впрочемъ, остался и до сего дня при этомъ мнніи.
— Видите ли,— сказалъ онъ рзко и отрывисто,— на т суммы, которыя здсь безполезно тратятся или просто выбрасываются, могли бы существовать цлыя семьи, восинтываться многія дти, а сколько можно было бы поддержатъ надломленныхъ существованій. Теперь вонъ тамъ сидитъ эта молодая женщина и вкапываетъ въ песокъ камеліи, цнность которыхъ равняется стоимости двухъ дтскихъ костюмовъ. Когда горе иметъ средства на такіе расходы, оно становится постепенно очень прихотливой лакомкой.
Очевидно, это былъ соціалъ-демократъ, чего добраго даже и анархистъ, которому доставляло удовольствіе опрокидывать и ставить вверхъ ногами самые серьезные вещи и вопросы. Я слушалъ его все съ меньшимъ интересомъ. Онъ продолжалъ:
— А тамъ наверху сидитъ человкъ — сторожъ. Знаете ли вы, въ чемъ состоятъ его обязанности? Во-первыхъ, въ чтеніи по складамъ газеты, а во-вторыхъ — въ присмотр за могилами. Вдь въ этомъ культ мертвыхъ существуетъ опредленный и очень строгій порядокъ. Сегодня, когда я сюда пришелъ, я сказалъ сторожу: ‘Если я увижу здсь ребенка, крадущаго цвты, чтобъ на вырученныя за нихъ деньги купить себ учебникъ, или маленькую двочку, исхудалую, робкую, которая стащитъ камелію, чтобы продать ее и купить себ кусокъ хлба, я не только не донесу на нее, но еще помогу ей въ этомъ’.— Это я называю нечестнымъ и несправедливымъ,— сказалъ старикъ-сторожъ. Да, онъ назвалъ это нечестнымъ. Голодный человкъ останавливаетъ васъ на улиц и проситъ сказать ему, который часъ. Вы достаете часы,— обратите вниманіе при этомъ на его глаза,— а онъ съ быстротой молніи вырываетъ ихъ у васъ и убгаетъ, и вамъ представляются тогда только дв альтернативы: вы можете донести о покраж и спустя нсколько дней получить обратно ваши часы, которые найдутъ у закладчика, а черезъ двадцать четыре часа обыкновенно находятъ и преступника. Или же вамъ предоставляется право сохранить молчаніе о происшедшемъ. Да, эта вторая альтернатива,— вы можете молчать… Въ сущности, я немного усталъ, потому что я всю ночь не спалъ.
— Вотъ какъ! Вы не спали? Но день быстро подвигается впередъ, и мн нужно приниматься за работу.
Говоря это, я всталъ, чтобъ уйти. Онъ указалъ жестомъ на море и на мостъ и опять заговорилъ:
— Я бродилъ тамъ по всмъ этимъ притонамъ, чтобы узнать, какъ спятъ нужда и горе. Прислушайтесь-ка немного къ тому, что я вамъ сейчасъ разскажу. На свт происходятъ такія странныя вещи! Какъ-то разъ вечеромъ, лтъ девять тому назадъ, сидлъ я здсь на этомъ самомъ мст. Я даже помню, что это была та же самая скамья,— ну, вотъ,— и тогда случилось нчто, чего я не могу забыть до сихъ поръ. Было уже поздно. Вс постители кладбища разошлись по домамъ, каменотесъ, лежавшій животомъ на мраморной доск тутъ невдалек и выскавшій надпись, наконецъ окончилъ свою работу, надлъ куртку, разложилъ свои инструменты по разнымъ мшкамъ и ушелъ. Поднимался втеръ, среди каштановыхъ деревьевъ уже слышался громкій шелестъ листьевъ, и маленькій, расшатанный желзный крестъ, стоявшій тутъ, совсмъ поблизости,— конечно, онъ уже не существуетъ,— тихо покачивался отъ порывовъ втра. Я поплотне застегнулъ свою куртку и только что собирался уйти, какъ на поворот показался могильщикъ. Проходя мимо меня, онъ спросилъ, не видалъ ли я маленькой двочки въ желтомъ плать со школьнымъ ранцемъ. — Нтъ, не видалъ. Но въ чемъ дло? При чемъ тутъ эта маленькая двочка? — ‘Она украла цвты’,— отвтилъ могильщикъ и пошелъ дальше. Я сидлъ здсь совсмъ тихо и ждалъ его возращенія.— Ну, что, нашли вы ее?— ‘Нтъ, но я заперъ калитку’.— Значитъ, начнется настоящая облава. Маленькая двочка была, наврное, еще здсь, и, конечно, слдовало очень строго отнестись къ ея поступку. ‘Вдь это сегодня уже третья воровка, укравшая цвты. Школьницы,— умненькія маленькія двочки, которыя должны были бы знать, что это нечестно… Да, да, он воруютъ цвты, связываютъ изъ нихъ букетики и продаютъ ихъ. Хорошія дти, нечего сказать! — Я пошелъ съ могильщикомъ и нкоторое время помогалъ ему искать маленькую двочку. Но она хорошо спряталась. Мы захватили съ собой и сторожа, мы искали втроемъ и никого не нашли. Стемнло, и мы прекратили наши поиски.
— Гд обворованная могила?
— Тамъ дальше, да къ тому же это могила ребенка. Слыханное ли это дло? Я отправился на указанное мсто. И оказалось, что я хорошо знаю эту могилу. Я хорошо зналъ маленькую умершую двочку, и мы похоронили ее какъ разъ въ этотъ день. Съ могилы исчезли вс цвты, въ томъ числ и мои.
— Мы должны отыскать воровку,— сказалъ я.— Подобный поступокъ просто безобразіе!
И мы втроемъ опять принялись за поиски. Вдругъ внизу, на поворот какой-то дорожки, я увидалъ меленькое человческое существо — двочку, которая притаилась за огромной полированной колонной, поставленной на могил бригаднаго фогта Витте. Двочка прижалась къ земл и пристально смотрла на меня. Она такъ съежилась, что ея шея, казалось, вросла въ спину. Но я узналъ эту двочку,— это была сестра умершей.
— Милое дитя мое, зачмъ ты такъ долго остаешься на кладбищ? — спросилъ я.
Она ничего не отвтила и даже не шевельнулась. Я поднялъ ее, взялъ ранецъ и сказалъ, что она должна пойти со мной и вернуться домой.
— Маленькая Ганна наврное была бы недовольна, если бъ узнала, что ради нея ты сидишь здсь такъ поздно.
И двочка пошла со мной, а я продолжалъ:
— Знаешь ли ты, что какая-то злая двочка украла цвты съ могилы Ганны? Да, маленькая двочка въ желтомъ плать. Не встрчалась ли она теб? Ну, да ничего, мы ее скоро поймаемъ.
Моя маленькая спутница спокойно шла рядомъ со мной и молчала.
— Да вы ее поймали! — крикнулъ мн вдругъ могильщикъ.— Вотъ мы и нашли воровку!
— Какъ? гд?
— Гд? Да вдь вы же держите ее за руку.
Но тутъ я невольно усмхнулся.
— Нтъ, вы ошибаетесь, она не воровка — это сестренка той двочки, которую мы сегодня хоронили. Ее зовутъ Элиной, и я ее давно знаю.
Но могильщикъ настаивалъ на своемъ, да и сторожъ узналъ ее по красному рубцу на подбородк. Она украла цвты съ могилы сестры, и бдняжка не могла привести ни одного довода въ оправданіе своего поступка. Теперь я обращаю ваше вниманіе на слдующее: я давно зналъ обихъ сестеръ, мы долго жили на одномъ и томъ же заднемъ двор, и он об часто играли подъ моимъ окномъ. Сестры иногда ссорились, даже дрались, но это не мшало имъ быть очень милыми дтками, всегда заступавшимися другъ за друга, когда на нихъ нападали другіе. Ну, а этому имъ не у кого было научиться. Ихъ мать — очень дурная особа — рдко бывала дома, а отецъ,— насколько мн помнится, у каждой былъ свой отецъ,— да, отца он никогда не видали. Об двочки жили въ какой-то дыр, немногимъ разв больше вотъ этой могильной плиты, а такъ какъ моя комната находилась какъ разъ напротивъ, то я часто стоялъ у окна и слдилъ за ними. Ганна въ большинств случаевъ одерживала верхъ, она, впрочемъ, была старше на нсколько лтъ и часто бывала такъ благоразумна, какъ взрослая. Она всегда доставала жестянку съ хлбомъ, когда имъ хотлось сть, а лтомъ, когда на двор становилось невыносимо жарко, Ганна прикрпляла къ окну старую газету, чтобы защитить себя и сестру отъ слишкомъ яркихъ солнечныхъ лучей. Часто слыхалъ я, какъ она спрашивала уроки у сестры передъ тмъ, какъ отправиться въ школу. Ганна была маленькое, горбатенькое созданьице съ серьезнымъ недтскимъ лицомъ, и жизнь ея на земл была недолга.
— Обыщемъ-ка ранецъ! — сказалъ могильщикъ.
И что же? Въ ранц, дйствительно, лежали цвты, я узналъ даже свои собственные. Что могъ я сказать? А маленькая гршница стояла молча, съ самымъ закоренлымъ видомъ. Я встряхнулъ ее и принялся допрашивать, но она все такъ же упорно молчала. Тогда могильщикъ сказалъ, что обратится къ полиціи, и повелъ двочку. У калитки она, казалось, поняла, наконецъ, что должно затмъ послдовать, и спросила:
— Куда вы меня ведете?
— Въ полицейскій участокъ,— отвтилъ могильщикъ.
— Я ихъ не украла,— сказала она.
— Какъ, ты ихъ не украла? Да вдь они же лежали въ твоемъ ранц, мы вс ихъ видли, а ты говоришь, что не крала цвтовъ.
У калитки рукавъ платья Элины зацпился за ручку замка, рукавъ почти вырвался, и сквозь прорху виднлась теперь худенькая, маленькая ручка.
Мы пришли въ участокъ. Произошло непріятное объясненіе, но, насколько мн помнится, маленькую Элину отпустили безъ всякаго наказанія. Я вскор потерялъ ее изъ виду, такъ какъ ухалъ и находился девять лтъ въ отсутствіи.
Теперь я нсколько иными глазами смотрю на все это происшествіе. То, что мы тогда сдлали, было большой несправедливостью. Она, конечно, не украла цвтовъ. Но если бъ она даже и сдлала это? Я теперь говорю себ: а почему бы ей было не сдлать этого? Да, можетъ ли быть что-нибудь несправедливе нашего поступка тогда? А между тмъ, ни одинъ судья не можетъ насъ осудить за это: мы просто задержали ее и отдали въ руки правосудія, вотъ и все. Я вамъ еще вотъ что скажу: я недавно видлъ Элину и могу васъ свести къ ней.
Онъ сдлалъ паузу.
— Если хотите понять, что я теперь разскажу вамъ, то вы должны слушать съ большимъ вниманіемъ! ‘Да,— сказала Ганна своей сестр,— когда я умру, я получу цвты, можетъ быть, даже много цвтовъ, такъ какъ учительница принесетъ букетъ да и фрау Бендишъ расщедрится на внокъ’…
Но маленькая больная была умна и практична, точно старуха. Калка и слабенькая, она была не пригодна къ жизни и не жизнеспособна, но болзнь какъ бы обострила ея наблюдательность и сообразительность. Когда она говоритъ, другая — та младшая сестренка — молчитъ и старается понять ее. Он всегда одн, матери не бываетъ дома, и только время отъ времени фрау Бендишъ присылаетъ имъ какую-нибудь ду, и он не умираютъ съ голоду. Теперь сестры не ссорятся, много уже времени прошло съ ихъ послдней ссоры, и вс прежніе раздоры, бывавшіе во время игръ, давно позабыты.
— Но цвты,— продолжала больная,— не представляютъ ничего особеннаго, они такъ быстро вянутъ. А вдь увядшіе цвты на могил куда какъ некрасивы. И когда я буду тамъ лежать мертвой, я все равно ихъ не увижу, да и согрть меня они не могутъ. А помнишь ли, Элина, т туфли, которыя мы разъ видли на базар? Вотъ т такъ грютъ.
Да, Элина хорошо помнила туфли. И чтобы доказать сестр, какая она умница, она принялась очень подробно описывать эти туфли.
— Теперь уже недалеко до зимы,— говоритъ больная,— и въ окно такъ страшно дуетъ, что мохнатая тряпка, которая виситъ тамъ на гвозд и которою он об моются, совсмъ промерзаетъ и становится жесткою. Элина могла бы купить пару такихъ теплыхъ туфель.
И об сестры взглянули другъ на друга. О, Элина совсмъ не такъ глупа.
Да, да, Элина могла бы взять т цвты, которые принесутъ ей, умершей. Ну, конечно, она могла бы это сдлать… По воскресеньямъ по улицамъ гуляетъ такая масса людей. А сколько людей дутъ съ цвткомъ въ петличк, да, какъ часто прозжаютъ мимо нихъ въ экипажахъ мужчины съ цвтами въ петлиц! Наврное, они покупаютъ эти цвты.
Элина спрашиваетъ, не можетъ ли она купить также и котенка?
Да, если у ней останутся лишнія деньги. Но, прежде всего, она должна купить теплыя туфли.
Такъ поршили он между собой, и никому не было никакого дла до того, что эти дти поршили между собою.
Только Элина должна была помнить, что цвты надо взять въ тотъ же день, пока они еще не завяли.
— Какихъ лтъ была больная двочка? — прервалъ я разсказчика.
— Полагаю, лтъ двнадцати-тринадцати. Ну, да вдь тутъ годы не при чемъ: у меня была сестренка, она училась греческому языку еще совсмъ крошкой. Но Элина, какъ вамъ извстно, потерпла неудачу. Собственно говоря, наказана она не была. Полиція только постаралась нагнать на нее спасительный страхъ, и можно сказать, что двочка сравнительно дешево отдлалась. А затмъ школьная учительница ‘занялась’ ею. Знаете ли вы, что значитъ ‘заняться’ ребенкомъ? Это значитъ — чмъ-нибудь отличать его отъ другихъ, постоянно испытывать его и тайно наблюдать за нимъ. Элину вызывали во время перемны:
— Милая Элина, подожди минутку, мн надо съ тобой поговорить. — И ее начинаютъ усовщевать, дружески, но ршительно, въ самые неподходящіе моменты напоминая ей объ ея ‘проступк’ и убждая въ необходимости испросить у Бога прощеніе.
И въ двочк что-то надламывается — разбивается!
Элина становится апатичной ко всему, она приходитъ въ школу неумытой, забываетъ дома книги. Находясь постоянно подъ подозрніемъ, вчно преслдуемая наблюдающими и испытующими взорами, она пріобртаетъ привычку прятаться отъ глазъ учительницы и вообще избгаетъ смотрть людямъ прямо въ глаза. У ней мало-помалу является тотъ непріятный взглядъ исподлобья, который придаетъ ей трусливый и жалкій видъ. Когда, наконецъ, наступаетъ день ея конфирмаціи, пасторъ пишетъ ей въ назиданіе на заглавномъ лист ея молитвенника изреченіе, въ которомъ упоминаетъ объ извстной заповди, и вс люди размышляютъ надъ этимъ изреченіемъ и надъ ея прошлымъ. Тогда она уходитъ изъ церкви и покидаетъ свою каморку. Солнце озаряетъ золотистымъ блескомъ городъ, люди снуютъ по улицамъ съ цвтами въ петлиц,— и она сама детъ на прогулку за городъ — въ экипаж… И вотъ сегодня ночью я ее опять встртилъ. Она живетъ вонъ тамъ внизу. Она стояла подъ какими-то воротами и шопотомъ заговорила со мной. Я не могъ ошибиться. Я сейчасъ же узналъ ея голосъ и узналъ красный рубецъ на подбородк. Но, великій Боже, до чего она выросла и пополнла!
— Пойдемъ со мной, это я! — сказала она.
— Да, и я тотъ же,— отвтилъ я,— но какъ ты выросла, Элина!
— Выросла? Это что еще за глуности? У меня нтъ времени для пустой болтовни. Если же мы хочешь подняться ко мн, такъ незачмъ здсь стоять и только отпугивать другихъ и мшать. Я назвалъ ей мое имя, напомнилъ ей о заднемъ двор, о маленькой Ганн, обо всемъ, что я зналъ.
— Пойдемъ къ вамъ и поболтаемъ немного обо всемъ этомъ,— сказалъ я.
Когда мы пришли къ ней, она спросила, угощу ли я ее какой-нибудь выпивкой. Да, вотъ какой она стала!
— Подумайте-ка, будь тутъ маленькая Ганна, мы могли бы, какъ бывало, посидть втроемъ и болтать о разныхъ разностяхъ.
— Ну, что вы за вздоръ городите,— возразила она съ рзкимъ смхомъ. — Кажется, вы опять впадаете въ дтство.
— А вы разв никогда не думаете о Ганн?
Она, взбшенная, плюнула на полъ.
— Ганна и вчно Ганна! Неужели же я воображаю, что она еще дитя? Все, что касается Ганны, осталось далеко позади, и какая же это, въ сущности, пустая болтовня! Не велть ли принести выпить чего-нибудь?
— О, да, конечно!
Она сейчасъ же встала и вышла. Рядомъ изъ сосднихъ комнатъ доносились ко мн голоса, хлопанье пробокъ, ругань, слабые заглушенные крики. Двери открывались и съ шумомъ захлопывались, по временамъ кто-то выходилъ въ коридоръ, громко звалъ прислугу и отдавалъ какія-то приказанія.
Элина вернулась. Она хотла непремнно сидть у меня на колняхъ и закурила папироску.
— Отчего я не могу сидть у тебя на колняхъ? — спросила она.
— Какъ давно вы здсь?
— Не знаю хорошенько, да и не все ли равно? Prosit!
Мы выпили. Она стала напвать совсмъ безъ голоса мелодію какой-то идіотски-нелпой шансонетки, слышанную ею въ какомъ-нибудь загородномъ кабачк.
— Гд вы этому научились, Элина?
— Въ Тиволи.
— Вы тамъ часто бываете?
— Да, когда у меня есть деньги, но теперь у меня ихъ почти никогда не бываетъ. А хозяйка непремнно требуетъ денегъ. Она вдь отбираетъ у насъ большую часть, такъ что намъ ничего почти не остается. Не можешь ли ты мн дать немного денегъ?
Къ счастью, у меня еще были деньги, и я ей далъ. Она взяла, не поблагодаривъ даже, не выказавъ ни малйшаго удовольствія, хотя, быть можетъ, внутренно и испытывала нкоторую радость при вид такого количества денегъ. Она потребовала, чтобы я заказалъ еще бутылку вина. Ей хотлось позвать товарокъ и угостить ихъ виномъ.
И эти товарки пришли. У нихъ у всхъ были туго накрахмаленныя юбки, которыя шуршали при малйшемъ движеніи, обнаженныя руки и короткіе завитые волосы. Элина представила имъ меня —она еще помнила мое имя. Она принялась имъ разсказывать высокомрнымъ тономъ, что я ей далъ массу денегъ, что я ея добрый старый другъ, и она можетъ у меня брать денегъ, сколько ей угодно.
И это всегда такъ было.
Товарки пили и становились все веселе, состязались въ произношеніи самыхъ недвусмыеленныхъ двусмысленностей и разсказывали другъ про друга разныя вещи. Элина вдругъ принялась ревновать меня къ нимъ и, когда я начиналъ говорить съ другой женщиной, она хмурилась и капризничала. Но я нарочно говорилъ съ другими, чтобы заставить Элину высказаться, такъ какъ я хотлъ поглубже заглянуть въ ея душевный міръ, Но я не достигъ цли. Напротивъ, она съ презрительнымъ видомъ откинула назадъ голову, совсмъ замолчала и чмъ-то занялась.
А въ конц концовъ она взяла шляпу и кофточку, какъ бы собираясь уйти.
— Какъ, вы хотите уйти? — спросилъ я.
Она ничего не отвтила, только стала напвать съ серьезнымъ видомъ какую-то мелодію и, наконецъ, надла шляпу. Затмъ она вдругъ открыла дверь, ведущую въ коридоръ, и крикнула: ‘Гина! ‘
Это была ея мать. И та пришла, тяжело ступая, слегка волоча ноги въ большихъ истоптанныхъ туфляхъ. Она постучалась въ дверь, вошла и остановилась у порога.
— Сколько разъ говорила я теб, чтобы ты каждый день вытирала пыль съ комода! — произнесла Элина рзкимъ тономъ. — Какое свинство! Смотри, не заставляй меня повторять моихъ приказаній,— понимаешь? И фотографіи надъ комодомъ обметать тоже каждый день.
Мать отвтила: ‘хорошо’ и повернулась къ двери. Безчисленныя морщины покрывали ея лицо съ сильно ввалившимися щеками. Она покорно выслушала замчаніе дочери и пристально смотрла на нее, какъ бы боясь чего-нибудь недослышать.
— И я желаю и требую — понимаешь ли? — чтобы ты помнила это! — повторила еще разъ Элина.
Мать опять отвтила: ‘хорошо’ и ушла. Она осторожно притворила за собой дверь, чтобы только какъ-нибудь не нашумть.
Элина стояла посреди комнаты совсмъ одтая, готовая къ выходу. Она повернулась ко мн и сказала:
— Будетъ лучше всего, если вы теперь заплатите за вино и уйдете.
Я былъ пораженъ.
— Какъ? Я долженъ еще платить за вино? — сказалъ я.— Да постойте-ка, я вдь помню, что далъ вамъ денегъ на вино. Но, можетъ быть, у меня еще немного найдется.
И я началъ рыться въ карманахъ. Товарки ея стали смяться.
— А, такъ вотъ каковъ онъ, твой богачъ? Ты говорила, Элина, что получила такъ много денегъ отъ него, а теперь, оказывается, онъ не можетъ заплатить даже за вино. Ха-ха-ха!
Но тутъ Элина пришла въ ярость.
— Ступайте вы вс вонъ! — крикнула она.— Я не хочу, чтобы вы здсь оставались. У него денегъ куры не клюютъ,— вотъ до чего у него много денегъ! Глядите-ка! Посмотрите, сколько онъ мн далъ денегъ!
И она съ злораднымъ торжествомъ выкинула изъ кармана на столъ горсть бумажекъ и серебра.
— Онъ заплатилъ за вино, заплатилъ и мн. Да, да, смотрите хорошенько, вы еще никогда въ жизни не видали такой кучи денегъ. Я могу заплатить за два мсяца хозяйк,— понимаете ли вы это? Я только пошутила, чтобы его немного посердить и подразнить. А вы вс убирайтесь вонъ отсюда!
И товарки принуждены были уйти. Элина рзко и нервно разсмялась, когда за ними закрылась дверь.
— Я не хотла, чтобы он здсь оставались,— сказала она, какъ бы оправдываясь.— Въ сущности, это прескучныя женщины, съ которыми я не схожусь и не имю ничего общаго. Какъ ты находишь? Не правда ли, он прескучныя?
— Нтъ, я этого не нахожу,— отвтилъ я, чтобы ее еще больше пристыдить.— Он отвчаютъ, когда ихъ спрашиваютъ, разсказываютъ то, что я желаю знать… Право, это милыя двушки!
— Ну, тогда и ты можешь уходить! — крикнула Элина. — Иди за ними, если хочешь, я тебя не удерживаю!
Но, говоря это, она на всякій случай поспшила запрятать въ карманъ деньги, которыя разбросала по столу.
— Я хотлъ бы вамъ задать еще одинъ вопросъ,— сказалъ я,— если вы согласитесь спокойно выслушать меня.
— Задать мн вопросъ? — отвтила она презрительно.— Я не хочу имть никакого дла съ тобой. Ты, врно, опять хочешь говорить о Ганн? Это вчное пережевываніе прошлаго, эти вчные разговоры о Ганн нагоняютъ на меня тошноту, и я становлюсь такой скверной. Нтъ, нтъ, этимъ вдь не проживешь!
— Не хотли ли бы вы перемнить образъ жизни… уйти отъ этой жизни? — спросилъ я.
Она сдлала видъ, что не слышитъ, и опять принялась что-то прибирать и приводить въ порядокъ. При этомъ она посвистывала, какъ бы желая придать себ мужества.
— Уйти отъ этой жизни? — спросила она, внезапно останавливаясь передо мной. — Зачмъ? Къ чему? И куда мн уйти? Кто захочетъ жениться на мн? Кто захочетъ взять такую, какъ я? А служить я не желаю.
— Вы могли бы попробовать ухать отсюда и въ другомъ мст начать вести честную жизнь.
— Какая нелпость! Замолчи лучше! Что ты — миссіонеромъ сталъ, что ли? Зачмъ мн узжать отсюда? Я чувствую себя здсь очень хорошо. Знаешь что? Вели-ка принести еще бутылку вина! Но только для насъ двоихъ, другимъ мы ничего не дадимъ. Гина! — крикнула она въ дверь.
Она заказала вино, принялась пить его и становилась все мене и мене привлекательной. Теперь отъ нея нельзя было добиться разумнаго слова. Она, почти не переставая, мурлыкала какіе-то отрывки уличныхъ псенъ или сидла въ глубокомъ раздумь. А затмъ снова начинала пить, и ея поведеніе становилось все боле отталкивающимъ. Она непремнно хотла сидть у меня на колняхъ, поминутно высовывала языкъ и повторяла при этомъ:— На, вотъ — смотри! — наконецъ, она прямо спросила:
— Останешься ты со мной на ночь?
— Нтъ! — отвтилъ я.
— Ну, такъ я пойду искать, съ кмъ провести ночь! — сказала она.
Разсказчикъ замолчалъ.
— Ну, и что же? — спросилъ я его.
— А что бы вы сдлали, будь вамъ представленъ такой выборъ? Остались ли бы вы или ушли? Видите ли, въ томъ-то и весь вопросъ. Ну, и знаете ли, что я выбралъ?
Онъ посмотрлъ на меня.
— Я остался,— сказалъ онъ.
— Вы остались? — спросилъ я.— Вы провели эту ночь тамъ, съ этой двушкой?
— Я вдь сказалъ вамъ, что у меня жалкая душонка,— отвтилъ онъ.
— Но, Бога ради, скажите мн, какъ могли вы это сдлать? Вы были пьяны, что ли?
— И это было, только подъ конецъ. Но прежде всего, я вдь такъ же подлъ и низокъ, какъ и другіе люди — вотъ въ этомъ-то и все дло. Это была двушка, жизненная повсть которой была мн извстна. И вы не можете себ представить, какое сладострастное наслажденіе представлялось для меня въ возможности вести себя съ ней самымъ необузданнымъ образомъ. Способны ли вы понять это? Я поэтому и остался, и если бы вы знали, въ какое море сладострастной необузданности мы погрузились!
И отвратительный циникъ, какъ бы удивляясь самому себ, съ какой-то укоризной покачалъ головой.
— Ну, теперь я пойду къ ней,— продолжалъ онъ.— Думаю, что ее еще можно спасти… Гм… Да, вы полагаете, вроятно, что я не гожусь для такого дла? Но я, быть можетъ, не такъ ужъ скверенъ, какъ кажусь. Вдь вотъ вы теперь все думаете о томъ, что я провелъ съ ней ночь. Но разсудите сами,— что было бы, не останься я съ ней: пришелъ бы кто-нибудь другой, и врядъ ли она бы выиграла отъ такой мны. Если бъ она могла свободно выбирать, она несомннно выбрала бы меня. Я вдь чутокъ, многое могу понять, а главное, я не поддавался ей. И что странне всего — именно эта черта и привлекла ее, она сама сказала мн это: — Ты такъ умешь противостоять мн и сопротивляться,— говорила она. Ну, скажите, какъ было устоять противъ такой особы? И при томъ же не слдуетъ забывать, что т цвты виноваты въ томъ, что она стала именно такой, а не другой… Они были началомъ и причиной всего дальнйшаго. Будь дозволено брать цвты съ могилъ, Элина была бы теперь порядочной двушкой. Но тогда мы ее поймали, и я самъ помогалъ этому, да, самъ помогалъ.
Онъ опять укоризненно покачалъ головой и погрузился въ раздумье. Наконецъ, онъ какъ бы пробудился отъ тяжелаго сна и опять заговорилъ:
— Я наврное задержалъ васъ? Да я и самъ чувствую, что усталъ. Имете ли вы представленіе о томъ, который можетъ быть теперь часъ?
Я хотлъ вынуть часы, но ихъ не оказалось при мн, я ихъ позабылъ дома.
— Благодарю васъ, вдь это, въ сущности, неважно.
И онъ всталъ, подалъ мн руку и обдернулъ внизъ свои панталоны.
— Посмотрите, вотъ возвращается та знатная дама въ траур. У двочки уже нтъ цвтовъ, он лежатъ тамъ, на могил — розы и камеліи,— дня черезъ четыре он завянутъ… И если какая-нибудь маленькая двочка присвоитъ себ эти цвты, чтобы затмъ на вырученныя деньги купить себ пару теплыхъ туфель, то, по-моему, въ этомъ не будетъ ничего дурного или нечестнаго.
И онъ въ теченіе почти цлой минуты пристально глядлъ на меня, затмъ подошелъ совсмъ близко ко мн и громко расхохотался.
— Вотъ видите ли, какія исторіи слдуетъ разсказывать,— сказалъ онъ,— для нихъ всегда найдутся добровольные и внимательные слушатели. Приношу вамъ тысячу благодарностей, любезный мой слушатель.
Онъ снялъ шляпу, поклонился и ушелъ.
Я остался въ состояніи полной растерянности. Онъ какъ-то сразу погрузилъ меня въ водоворотъ какой-то невроятной и странной путаницы и совершенно отуманилъ мой здравый разсудокъ. Какая свинья! Онъ провелъ ночь съ этой двушкой! Да, съ этой двушкой. Какая проклятая и лживая шутка! Онъ просто издвался надо мной, и весь его потрясающій разсказъ не что иное, какъ сплошная ложь отъ начала до конца.
Но кто онъ, этотъ отьявленный плутъ? Если я еще разъ встрчусь съ нимъ, задамъ же я ему. Онъ, чего добраго, прочелъ гд-нибудь всю эту исторію и вызубрилъ ее наизусть. Право, разсказъ этотъ былъ не изъ плохихъ, несомннно, у этого молодца есть талантъ. Ха-ха-ха! Вотъ, можно сказать, ловко провелъ онъ меня. Да, прямо-таки за носъ водилъ меня, да и только. и въ томъ же состояніи смущенія и растерянности я отправился домой. Мн понадобились часы,— ихъ не было на моемъ стол. Я ударилъ себя по лбу.— Да вдь часы украдены! Ну, конечно, онъ укралъ мои часы въ то время, какъ сидлъ рядомъ со мной на скамь. Ахъ, онъ негодяй!
Теперь мн оставались дв альтернативы: я могъ заявить объ этомъ полиціи и, спустя нсколько дней, получить мои часы обратно отъ какого-нибудь закладчика, а затмъ поймали бы и этого молодца. Или же я могъ ничего не заявлять и молчать обо всемъ происшедшемъ. Это была вторая альтернатива.
И я ршилъ молчать.