Ответ на письмо малороссийского помещика, Огарев Николай Платонович, Год: 1859 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 22 минут(ы)

Н. П. Огарев. Избранные социально-политические и философские произведения

Том первый.

Государственное издательство политической литературы, 1952

ОТВЕТ НА ПИСЬМО МАЛОРОССИЙСКОГО ПОМЕЩИКА¹

Милостивый государь,

Мы тем охотнее поместили ваше письмо в ‘Колоколе’, что оно, без особо ученых фраз, выражает понятия и стремления доктринаризма, сквозь который ярко просвечивают два совпадающих начала: европейской буржуазии и русского помещичества. Мы тем охотнее готовы возражать вам, что вы весьма просто сосредоточили в небольшом письме понятия крайнего доктринаризма, и потому, возражая вам, мы возражаем ему.

Европейская буржуазия, развиваясь в упор феодализму, развивалась с тем вместе и на счет народа. Феодализм завоевал землю и, вопреки вашему мнению, нашел для себя совершенно выгодным разрушить сельскую общину и общинное землевладение там, где оно было. Земля осталась завоевателю. Личности из народа, которые были попредприимчивее и побогаче, сплотились в буржуазию, отстояли против феодализма власть капитала и отделились от народа, противупоставив свою власть капитала его нищенству. Отсюда вышли те юридические понятия о собственности, которые на Западе выразились двумя направлениями, сводящимися на одно: на нищенство народа.

Англия признала право земельной собственности только за аристократией, оплодотворение земли совершилось посредством свободного найма. Наем достался капиталистам, т. е. в руки наиболее богатых. Большинство народонаселения осталось не при чем. Освятив законоположения о собственности в кодексах и ученых комментариях, землевладеющая аристократия и богатое меньшинство сказало народу: ‘мы признаем совершенную свободу приобретения и сохранения собственности и власть закона охранять ее’. В экономическом отношении эта свобода мнимая, потому что большинство имеет право, но не имеет возможности на приобретение собственности. Свобода труда, свобода приобретать — оказалась больше насмешкою, чем правом.

На континенте произошло иное, но подобное. С устранением исключительного права аристократии владеть землею земля могла приобретаться каждым, уже не как наем, но как собственность. Но земля могла приобретаться от кого? Все же от феодалов, завладевших ею. Кто же мог приобресть ее? Тог, кто был богаче, кто дороже заплатил за большой ли пай или за клочок земли. Таким образом, явилась разом тройная форма землевладения: феодалы — сохранившие, т. е. не продавшие, землю, капиталисты — купившие большое количество земли, и мелкие капиталисты — накупившие клочки земли, впоследствии еще более измельченные правом дробного наследства. Собственно народ, которому феодалы не продали земель, потому что народ был не в состоянии купить их, пошел по миру. Ему также, объявив неприкосновенность собственности, объявили свободу труда, т. е. свободу приобретать, и тут эта свобода оказалась больше насмешкою, чем правом. Для большинства, для народа, осталась свобода труда с невозможностью приобретения, меньший предел собственности (minimum) для существования народа не был обеспечен. Земля разделилась на личные участки, и из всех первоначальных элементов природы в общем владении остался только воздух, более или менее гнилой в городах, более или менее чистый в деревнях. Англия, при сосредоточении землевладения, дошла даже до совершенного отсутствия деревень и существования только городов, которых коренное население — буржуазия, а народ по необходимости составляет приток населения к городским центрам, приток, который волен трудиться и приобретать, но средств к приобретению не имеет. Но в Англии буржуазия, освободившись из-под феодализма и осудив народ на свободу труда, оставила возле себя место феодализму, признав его исключительное право на землевладение, и, таким образом, оставила ему почти равносильную власть в государстве. На континенте феодализм распался, и буржуазия составила исключительную власть, отстаивающую себя против народа, то примыкая к какому бы то ни было правительству и централизируясь в нем,— так поступает Франция, то, как в Германии, оставляя тень феодализма в виде юнкертума, мнимо поддержанного правительствами, считающими себя феодального происхождения и в которых каждый король хочет представлять первого юнкера в государстве, но все же тень германского феодализма не может выдержать конкуренции с разжившейся буржуазией {Феодализм сохранился в германских учреждениях, но иначе, чем в Англии. Прусский король имеет право жаловать дворянство кому вздумается (‘Allgemeines Landrecht fr die Preussischen Staaten’, Berlin, 1855, 2 Teil, 9 Titel, 9). [‘Всеобщее земельное право в прусских провинциях’, Берлин 1855, 2-я часть, 9-й раздел, 9-й (нем.).— Ред.], что уже совершенно подчиняет аристократию королевской власти, но между тем бюргеры не имеют права покупать дворянских земель, разве по особому разрешению короля (idem, 51). Взгляд прусского кодекса на народ замечателен тем, что наемные люди везде названы презрительным именем Gesin.de [холопство.— Ред.] — название, которого устыдился даже наш Свод законов. Сословные права прусские, очевидно, разные, но английская аристократия, при общем уравнении всех иных прав, сохранила только право на землю, не дробимую между детьми и не отчуждаемую даже за долги. Это ставит ее как силу, конечно, на гибель народу и не допускает, чтобы Rittertum [рыцарство.— Ред.] под влиянием королевской власти перешел в Junkertum [юнкерство.— Ред.]}. В сущности и в Англии и на континенте власть принадлежит буржуазии, т. е. тому среднему сословию, которое, разжившись на счет народа, опрокинуло феодализм, а само отделилось от народа. Феодализм поощрял личную земельную собственность, во-первых, потому, что он сам, заграбив землю, поделил ее между своими членами, признав за каждым право владеть настолько, насколько кто заграбил, и узаконив право разбоя как право собственности, а во-вторых, потому, что продать эту собственность или уступить в пользование тому, кто больше даст, было для него выгодным. Те же, которые больше дали, естественно, отстаивали право купца на землю против народа, т. е. против всякого общинного землевладения. Таким образом, и при пособии corpus juris civilis² образовалось буржуазное право собственности, а европейская наука положила его основанием своей политической экономии.

Очень понятно, что русский помещик ради собственной эгоистической выгоды примыкает к европейскому понятию собственности и ставит личную земельную собственность основанием общественного благосостояния. При вопросе об освобождении крестьян, что же бы могло быть выгоднее для помещика, как <не> личный надел крестьян землею, или, проще,— продажа помещиком земли не общине, а отдельному лицу по цене, добровольно условленной? Помещик продал бы гораздо дороже землю богатым крестьянам, продал бы сколько хочет, продал бы в немногие руки, а остальные батраки стали бы работать из-за полснопа. А при общинном землевладении — надо дать надел общине, не меньше известного количества на душу, да еще правительство помешает продать втридорога. Ясно, что помещик должен принять европейское право личной земельной собственности за основание своей политической экономии. Гораздо труднее понять у нас людей ученых и бескорыстных, подобно вам, милостивый государь, которые из доктринаризма, из бескорыстного идолопоклонства перед наукой принимают ту же точку зрения и помогают помещику в порабощении крестьянства. Понятно, что Европа свой быт приняла за науку, а свою науку за правду, нам-то с чего тянуться за ее положениями, нашему народу совершенно чуждыми и враждебными? Не подумайте, чтобы мы порицали науку вообще, мы слишком далеки от этого. Когда наука собирает факты, группирует их и, высматривая методу их образования, выводит формулу этой комбинации причин и следствий, мы принимаем ее с уважением. Но признание факта такой-то формы земельной собственности, а не иной, мы не можем назвать ни абсолютной истиной, ни наукой, тем более, что эта форма собственности слагалась совсем не сознательно, совсем не разумно, а вследствие внешних нужд, внутренних потребностей и страстей, вследствие необходимости, объяснение и формула развития этой необходимости есть дело науки, но сказать, чтобы европейское развитие было сознательно и, следственно, разумно (потому что человеческая разумность состоит в сознательном действии по плану),— сказать это было бы безумием. Развитие истории Европы разумно, как все в природе разумно, т. е. каждый шаг есть следствие известной комбинации причин, но оно так же мало сознательно, как то, что три пая кислорода и один серы, соединяясь при известных условиях, дают серную кислоту. Никто еще не принимал серной кислоты за абсолютную истину, и мы не видим никакой достаточной причины, чтобы факт личной сосредоточенной или дробной наследственной земельной собственности, как она создалась в Европе, принять за истину, за что-то выделанное человечеством сознательно, за что-то достойное служить условием sine qua non {Непременным условием (лат.).— Ред.} общественной жизни, за что-то достойное стать основанием науки.

Вы говорите, что мы в форме общинного землевладения видим не только идеал (это вы еще допускаете), но зародыш будущего развития России. Нет, мы не видим идеала, мы видим факт, существующий в России, факт иной, нежели в Европе, нежели тот, который Европу привел к задыханию, и говорим, что этот факт способен к своеобразному развитию, которое, если ему не помешают, может быть гораздо лучше, потому что имеет более данных для мирного общественного устройства, признавая право каждого на пользование землею, обеспечивая каждому существование и вызывая всех на жизнь, т. е. на движение совокупными силами.

Но вы хотите оспорить самый факт. Вы говорите, что он слишком малозначащ, что если бы мы с вами не так плохо учились отечественной статистике, то мы увидели бы, что общинное землевладение в России составляет едва заметный процент. Напрасно вы судите о значении факта по его нумерическому объему и еще напраснее делаете совершенно голословное предположение о его нумерической незначительности. Мы вам очень благодарны, что вы навели нас на эту тему. Извольте — займемтесь цифрами.

Вопрос о значении общинного землевладения поднят так недавно, споры противников и защитников так исключительно устремлялись на уяснение понятия общины вообще, что едва ли возможно определить отношение числа общинного населения к необщинному в России иначе, как только приблизительно, но все же попытаемся определить его.

Все государственные и удельные крестьяне восточной, северной и средней полосы империи сохранили общинную форму землевладения. Также и все помещичьи крестьяне тех же местностей. К великорусским крестьянам в этом отношении присоединились мордва и татары и Саратовские немецкие колонисты (по свидетельству Гакстгаузена, принятого Тенгоборским {Из Устава о колонистах нельзя, однако, вывести заключения, чтобы колонисты где-либо примкнули к лично-безнаследственной, общинной форме землевладения, но Тенгоборский говорит, что, в противность правительственным постановлениям, немецкие колонисты Саратовской губернии, ‘после нескольких лет опыта, ходатайствовали об изменении правительственных постановлений и дозволении им принять способ переделов, как у русских крестьян, находя оный способ лучшим для своего благосостояния’, что и было им дозволено правительством. (Tengoborski, Etudes sur les forces productives de la Russie, v. I, p. 353.) [Тенгоборский, Очерки производительных сил России, т. I, стр. 353 (фр.).— Ред.]}. Если в восточной России, при малонаселении и огромном количестве земли, встречается хозяйство многолетних залежей и сроки переделов более раздвинуты, то это не доказывает, чтобы землевладение было личное, а не общинное, тут разница в форме земледелия, а не землевладения. Мы не понимаем, милостивый государь, почему вы полагаете, что в восточной России общинное хозяйство составляет небольшой процент. И что вы называете восточной Россией — Заволжье или Сибирь? В Заволжье мы не знаем ни одного села, которое существовало бы не на общинном праве землевладения, разница Заволжья от средней России в количестве земли на душу, в возделывании пшеницы на новях и в возможности оставлять залежи на десятки лет, но права личной наследственной собственности земельных участков ни тут, ни там не существует вовсе. Даже мы не слыхали, чтобы установленное в 1846 году наделение государственных крестьян семейными участками {Свод законов, изд. 1857 г., т. XII, ч. 2, устав о благоустройстве в казенных селениях, разд. 1, гл. V, ст. 104—120.} — на что крестьяне были вызываемы добровольно — имело какой-нибудь успех и распространение.

Члены комиссии ³ для составления положения о крестьянах под председательством Ростовцева, разбирая проекты губернских комитетов по вопросу о земельном наделе помещичьих крестьян, очевидно, встречаются с необщинным землевладением в белорусских уездах Витебской губернии, где надел по дворам, в Ифляндских уездах ⁴ той же губернии, где надел по домохозяевам, и в Полтавской губернии, где крестьяне в иных имениях вовсе не имеют надела, а работают помещику из снопа {Доклад хозяйственного отделения No 1, при журнале общественного присутствия комиссий для составления положений о крестьянах, выходящих из крепостной зависимости,— NoNo 22, 23 и 24.} ‘Существование подобных обычаев,— говорится в докладе хозяйственного отделения,— не сходных с принятыми вообще в большей части России основаниями общинного владения, не может, конечно, быть отвергаемо и во всех нужных случаях должно быть тщательно принимаемо во внимание’. Поэтому хозяйственное отделение, имея в виду только проекты Минского и Витебского комитетов, находит полезным оставить окончательное разрешение по вопросу о способе надела в этих губерниях ‘до рассмотрения всех положений западных губерний’. Это доказывает, что комиссии для составления положений о крестьянах, имея в руках огромные статистические материалы, находят отсутствие общинного землевладения только в губерниях западных, из коих в некоторых были введены инвентари. Следственно, сюда относятся губернии: Виленская, Витебская, Волынская, Гродненская, Киевская, Ковенская, Минская, Могилевская и Подольская. И то мы не можем решить, сколько в Киевской губернии необщинного и сколько общинного населения. Смоленская губерния, которой статистика так прекрасно разработана Я. Соловьевым, несмотря на большую часть белорусского племени, вся существует на праве общинного землевладения, даже из 2 489 душ однодворцов, владевших четвертями, 1 156 перешли на способ общинного землевладения {Сельскохозяйственная статистика Смоленской губернии, Я. Соловьева, стр. 206.}. Итак, вы видите, милостивый государь, что, несмотря на ваше голословное уверение, что в Белоруссии нет общинного землевладения, оно там действительно существует.

Южнорусский элемент, как и весь южнославянский элемент, совсем не так чужд духу общины, как вы полагаете. Если в западных губерниях вы видели, что взросший сын спешит ‘отделиться от отца, чтобы владеть отдельным клочком, обособленным хозяйством’,— не торопитесь приписывать это явление духу необщинного землевладения, это явление также часто повторяется и с той же страстностью у великорусских, общинных крестьян, когда сын, желая свободы и самостоятельности, спешит отделиться от отца и завестись обособленным хозяйством, в ущерб семейному богатству. Но от этого семейного раздела в русской общине нисколько не меняется форма общинного землевладения, и мы отнюдь не вправе, ни тут, ни там, семейный раздор и стремление к самостоятельному домохозяйству приписать такой или иной форме землевладения. Если вам угодно будет поглубже заглянуть в историю Малороссии и проследить дух казачества, вы невольно согласитесь, что южнорусский элемент очень близок к общинному началу, разрушенному собственно введением крепостного права, следственно, влиянием панства, помещичества, которое совсем не так дружелюбно смотрит на крестьянскую общину, как вы думаете. Мы не можем принять на слово вашего бездоказательного удостоверения, что в Малороссии и Новороссии нет и не может быть сельской общины. Почему вы, вызывающие нас на цифры, не потрудились собрать хотя несколько положительных данных для подкрепления ваших слов? Мало зная Малороссию, мы действительно с большим трудом должны в разных документах отыскивать кое-как уясняющую нить.

Из ‘Положения губернского комитета об улучшении быта крестьян Харьковской губернии’ усматривается, что там существует общинное землевладение, таким образом, в 4 Положения сказано: ‘Во время переходного состояния предоставляется крестьянам право покупать земли, не отведенные им в надел, у бывших их помещиков, с условием, что купленная земля не поступает в общинное управление, а остается собственностью крестьянина, который владеет ею в хозяйственном отношении на правах вольного хлебопашца’.— Следственно, обычной формой крестьянского хозяйства Харьковский комитет полагает надел и общинное управление.

Собственно, в Украине мы никаких средств под рукой не имеем, чтобы определить отношение необщинного населения к общинному. Что оно не может быть все необщинное — за это ручается казачество, составляющее жизненную струю исторического развития Малороссии. За общинность землевладения у казачества нам ручается Свод законов. В уставе ‘О благоустройстве в казачьих селениях Войска Донского’ мы находим статьи {Свод законов, изд. 1857 г., т. XII, ч. II.}:

’85. За всякое присвоение какой бы то ни было части земли и угодья из общественного станичного довольствия в исключительное владение лиц, или уступку оных, в частную пользу допущенную, взыскивается с той же строгостью, как за похищение казенного имущества.

86. На сем основании, следуя издавна существующему в войске обыкновению, обитатели каждой станицы всеми отведенными в состав юрта их землями и угодьями владеют и довольствуются общественно’.

Чиновникам определяется по чину земельный участок больший в пожизненное владение, и тут новая форма наследственности: сын умершего чиновника сохраняет участок отца до девятнадцатилетнего возраста, дочь — до 17 лет, т. е. до возраста, когда сами могут пропитаться, а потом участок опять поступает в общее войсковое владение. Эта форма введена в недавнее время для прекращения захватов земли казачьим чиновным людом, стремившимся образовать панство в ущерб казачеству. Правительство сколько по своему обычаю ни мирволит чиновничеству, но поступило благоразумно в духе народа, в духе южнорусского элемента, и не совсем обидев чиновников, все же устранило отдельное, наследственное землевладение,— так наследственность земли противна общинному духу казачества.

Все остальные казаки владеют землею на тех же основаниях, по одинакому уставу. Сюда относятся казаки: Черноморские, Оренбургские, Новороссийские, Кавказские линейные, Тобольские, Иркутские, Енисейские и Забайкальские {Свод законов, т. XII, ч. II, устав о благоустройстве в казачьих селениях, ст. 444, 446, 475, 496, 523, 540, 555, 572, 575, 588, 602.}. К пешим забайкальским казакам причислены крестьяне, приписанные к Нерчинским горным заводам, и состоят на тех же правах {Idem, ст. 598.}. Распространение казацкого элемента от юго-запада Европейской России до крайних пределов Сибири заставляет нас сильно сомневаться в совершенной необщинности землевладения в Малороссии и за Уралом. Несмотря на все влияние Польши, в которую католичество занесло феодальные понятия о собственности и разрушило общинное начало, мы не думаем, чтобы это влияние произвело такое же действие в Малороссии, внутренно остающейся и не католической и не феодальной, а казацкой. Что же касается до Сибири, где изобилие земли дает форму владения насколько у кого рука хватит,— то первоначальное покорение ее казаками и последующее заселение русскими заставляет, не без вероятия, предполагать, что, при умножении народонаселения, скорее разовьется форма землевладения общинная, чем иная.

Покамест мы не коснемся Сибири, уступим в вашу пользу, милостивый государь, что в Малороссии и Новороссии три четверти населения владеют землею необщинно, и попробуем приблизительно определить отношение общинного населения к необщинному в Европейской России по цифрам последней (десятой) народной переписи, за достоверность которых мы ручаемся.

Из крестьянского народонаселения каждой губернии мы выключили дворовых людей, как не относящихся ни к какой форме землевладения совершенно против своей воли. Мы не включили в наш перечень войско, потому что оно также, против своей воли, не принадлежит ни к какому землевладению, хотя набрано или исторгнуто из обеих категорий. Мы взяли в расчет только ревизские души, т. е. мужской пол, для избежания огромных цифр, нисколько не меняющих отношения.

Крестьянское население
с общинным землевладением, где необщинники могут найтись только как случайное исключение:

	В губерниях	Число душ мужского пола
1	Архангельской	100 276
2	Астраханской	78 507
3	Владимирской	492 366
4	Вологодской	379 386
5	Воронежской	756 831
6	Вятской	830 055
7	Казанской	611 895
8	Калужской	398 713
9	Костромской	440 708
10	Курской	729 273
11	Московской	495 331
12	Нижегородской	501 206
13	Новгородской	304 464
14	Олонецкой	112 950
15	Оренбургской	418 403
16	Орловской	598 039
17	Пензенской	482 908
18	Пермской	744 908
19	Псковской	297 164
20	Рязанской	568 655
21	С. Петербургской	192 641
22	Саратовской	633 818
23	Самарской	601 399
24	Симбирской	460 252
25	Смоленской	448 160
26	Ставропольской	85 537
27	Тамбовской	735 222
28	Тверской	575 760
29	Тульской	459 115
30	Харьковской	525 671
31	Ярославской	372 944
32	Войско донское	127 232
	Малороссийские казаки *	549 198
	Всего	15 091 310

Крестьянское население, где только ¹/₄ с общинным землевладением:

	В губерниях	Число душ мужского пола
1	Екатеринославской	386834
2	Полтавской	735 075
3	Черниговской	576 955
4	Херсонской	221 476
5	В Бессарабской области	357 959
	Всего	2 278 299

Крестьянское население с необщинным землевладением, где земельная община может встретиться только как случайное исключение:

	В губерниях западных (литовских)	Число душ мужского пола
1	Виленской	304 940
2	Витебской	283 024
3	Волынской	572 377
4	Гродненской	327 992
5	Киевской	637 151
6	Ковенской	320 360
7	Минской	377 844
8	Могилевской	315 897
9	Подольской &nbsp,	610 972
	Всего	3 740 602

Итак, к необщинному крестьянскому населению относятся:

³/₄ югозападного населения — 1 708 732

Литовские губернии — 3 740 602

Таврическая губерния (заселенная большей частью татарами без общинного землевладения) — 264 629

Остзейские губернии — 679 876

Всего — 6 393 839,

что дает отношение: 2,36:1, т. е. общинников приходится 2 ¹/₃ на одного необщинника исключительно в крестьянском населении всех разрядов.

Прибавив к числу необщинников:

Городских жителей — 1847 198 душ м. п.

Свободных от податей — 749 039

Дворян и чиновников — 752 360

Всего . . . 3 348 597

Необщинных крестьян — 6 393 839,

получим всего необщинного населения — 9 742 436,

и отношение к нему общинного = 1,54 : 1, то есть для всего населения Европейской России приходится общинников относительно необщинников трое на двоих.

Очень может быть, что в наш расчет вкрались ошибки и скорее в вашу пользу, чем в нашу. Мы просим не только вас самих, если вы имеете больше положительных сведений, но и всех соотечественников, более близких к делу, поправить наши ошибки. Но мы не думаем, чтобы при поправках вышла большая разница в цифре отношения, и с большим вероятием можем приблизительно считать, что общинных крестьян Европейской России относительно крестьян необщинных вдвое, а относительно всего необщинного народонаселения — в полтора раза больше.

Из этого вы легко усмотрите, милостивый государь, что ваше предположение — будто общинное хозяйство составляет незначительный процент на общее число сел и деревень — должно уступить место факту, который показывает, что общинное население в России относительно сельского населения составляет около 70%, а в отношении всего народонаселения — около 60%. Заметьте также: относительно городского податного населения, общинное сельское составляет слишком восемь человек на одного, что непредубежденному смыслу указывает на весьма своеобразное развитие края, где города уступают в значении селам, где городской народ составляет едва 12%, а собственно буржуазия, т. е. помещичество и купечество вместе, едва 10% сельского общинного населения.

Видите ли, что численно община господствует в России. Мы могли бы итти далее, сосчитать югозападную славянскую общину в Европе, сосчитать общинное население в других частях света — в Азии — и вывести его отношение к общему народонаселению земного шара, но это нумерическое исследование нам мало поможет, и если бы нашлась в мире только одна небольшая сельская община, а все остальное подчинялось римско-феодальному праву земельной собственности со всеми местными оттенками,— тем не менее вопрос остался бы тот же: если мир дошел до такой формы земельной собственности, из которой он, задыхаясь, не может выпутаться, то не отыщется ли в какой-нибудь уединенной сельской общине с правом каждого на пользование землей нового основания иного развития, где собственность может распределиться равномернее и иначе обеспечить каждому существование и свободу? Это-то право каждого на пользование землей, право, естественно исключающее личную наследственность земельной собственности,— это-то право мы и считаем зародышем будущего русского развития. Мы не видим в русской общине идеала, что вы допускаете и чего мы не допускаем, но видим условия общественной жизни, в которых лежит возможность иного развития права собственности, экономических отношений и выборного самоуправления, чем те понятия права, народного хозяйства и управления, с которыми мы ежедневно горько сталкиваемся в латино-германской жизни, которых явление наука может и должна объяснить, но которых признать за безусловную истину наука не вправе. Сами западные экономисты, из числа людей искренних, удрученные своей общественной жизнью, остановились перед понятием общины с недоумением и вопросом, не зная, что она такое, но зная наверняка, что на Западе развитие права собственности дошло до уродливого безумия и невыносимого гнета. Так сделал Стюарт Милль, так сделал сам Тенгоборский, которого вы не заподозрите в особенном пристрастии к общине. Встретясь с общинным началом, некоторые из лучших умов на Западе пришли к сомнению о непогрешительности латино-германской жизни и науки, а не хватили общину побоку доктринерской палицей. Наконец, само русское правительство, которого прусские симпатии нельзя заподозрить в пристрастии к русскому обычаю, невольно подчинилось силе общинного землевладения. Министерство государственных имуществ, сколько оно ни уродливо своей бюрократической стороной и ложью безответственного чиновничества, учредилось не по немецкой, а по русской мысли, оно хотя и ввело немецкую бюрократию, но подчинилось народному обычаю и не только сохранило, но узаконило и распространило и общинное землевладение и общинное самоуправление, так что — отнимите бюрократическую сторону — и у вас останется свободная сельская община. Министерство сделало свое дело — оно узаконило общинное начало, и это узаконение дает Киселеву почетное место в русской истории. Теперь и Киселева нет во главе министерства, и задача его окончена, пора министерству рушиться, оставив на жизнь и развитие узаконенную им свободную, сельскую общину.

Но вы, милостивый государь, в вашем письме совершенно забыли о существовании государственных крестьян, у которых община существует не по принуждению, а по признанию правительством обычной формы права и жизни. Вы говорите, что дым железных дорог и стук фабричных колес каждогодно рушит общину. Но укажите же нам от Петербурга до Москвы — где, какая сельская община рушилась от проведения железной дороги? На какой фабрике в России вы видели работников (не из городских жителей, не из мещан, а из мужиков), которые не принадлежали бы к близкой или далекой сельской общине, где за ними осталось право на землю, а они пошли за сотни верст на заработок на фабрику, потому что общинное начало не мешает человеку двигаться,, а только обеспечивает ему, на известных условиях, право на землю, где, если бы ему вчуже не повезло, он опять найдет кров и хлеб насущный. Двигаться человеку мешала не община, а паспорты,— препятствие, которое при новом положении о паспортах если не совсем устраняется, то много облегчается.

Вы с пренебрежением смотрите на общину, как на патриархальное учреждение: так не одни вы, но и многие называют ее. Что вы разумеете под словом патриархальное? Родовое? Семейное? — семья с главою, патриархом? Но ведь все общества развились из патриархального начала. В Англии до сих пор женщина не имеет никакого гражданского права на какое-либо наследство или имущество, все по закону принадлежит мужу, даже приданое жены, все принадлежит отцу, родоначальнику или старшему в семье. Разве это не патриархализм? Но тут патриархализм развился по-семейно, отдельными домами, отдельной наследственной собственностью. Патриархализм лежит и в основании русской общины. Еще теперь мы находим в Сербии многочисленные семьи, где одна семья составляет общину в сотню душ и собственность принадлежит всем общинно, вероятно, в России начало было то же, но одноколенность семейств, род — давно исчез, осталась только община, патриархализм развился в форму общинного землевладения, а движимая собственность осталась семейною, или личною. Разница развития патриархализма у нас и на Западе в том, что на Западе он развился в отдельные семьи с отдельною собственностью движимою и недвижимою, а у нас он развился в семьи с отдельною собственностью движимою, но с землевладением мирским.

Забыв про государственных крестьян, вы видите общину только у помещичьих крестьян, и, забыв народную историю, вы полагаете, что помещики насильно держат крестьян на общинном положении, потому что помещику это выгоднее, и вслед за тем говорите, что те учреждения в земледельческом быту, где ‘выгоды помещика и крестьян соединены, те держатся без всякого насилия’. Следственно, по вашему же мнению, разъединив общину, русские помещики вошли бы в положение, где обеим сторонам выгодно, да если б это было так просто, они бы это давно сделали. Мы не видим, в чем для помещика выгоднее общинное устройство, мы встречали помещиков, равнодушных к той или другой форме, или стремящихся разрушить общину из собственной выгоды, но принуждающих к общинному положению ради помещичьей выгоды — таких едва ли кто встречал от Архангельска до Одессы и от Петербурга до Астрахани. Одно только может быть признано за факт, что при обеих формах землевладения отношение помещика к крестьянину для крестьянина не только невыгодно, но удручительно,— об этом мы не спорим.

Ваше недоброжелательство к нашей бедной, еле держащейся общине, которая, несмотря на ваше мнение, в действительности и по числу, и по народному складу держится с упорной силою, это недоброжелательство привело вас к крайнему результату доктринаризма — к освобождению крестьян без земли, в чем вы полагаете практическое знание вопроса. Доктринаризм действительно любит настаивать на своей практичности, и это для нас еще более подтверждает мысль, что в то время как умеренный, либеральный доктринаризм видит идеал в буржуазии вообще, сделав еще шаг, переходя к крайнему убеждению, доктринаризм совпадает с помещичеством и требует землевладеющей буржуазии, т. е. чтобы земля принадлежала помещикам, но, оставаясь верным своему либеральному происхождению, доктринаризм требует этого во имя блага крестьян. В этом есть какой-то бессознательный кунстштюк физиолого-патологической деятельности мозга.

Вам кажется, что мы отстаиваем идею выкупа, потому что нас вводит в заблуждение оппозиция помещиков, которые притворяются, что хотят освобождения, боясь базарных выходок друзей человечества и национальных ругательств передовых людей, но употребляют уловку и употребляют горячность на вопрос об отбираемой у них насильно земле. Из этих немного сердито сказанных вами слов мы с удовольствием видим, что вы не принадлежите ни к базарным друзьям человечества, ни к передовым людям, но отстаиваете безземельность крестьян на иных основаниях. Но вы ошибаетесь, мы выкуп отстаиваем не из оппозиции помещичьей оппозиции, а потому, что в данную минуту нет иного способа разрешить вопроо так, чтобы крестьяне охотно согласились на решение и помещики потеряли бы очень немного, и, наконец, так, чтобы крестьяне не перевешали помещиков. Может, помещики при выкупе и ничего не потеряют, но если немного и потеряют, то людям, которые так восторженно жертвовали своею кровью за отечество в двенадцатом году, можно же пожертвовать сколько-нибудь из своего кармана в минуту не менее важную — созидания гражданской жизни в государстве. Но вы думаете, что выкуп будет выгоден для помещиков… тем лучше, мужик независтлив, он спокойно предоставит эти выгоды помещику, лишь бы отделаться от него. Но вы думаете, что выкуп — несчастие для крестьян… Посмотрим!

Вы говорите, что финансовые затруднения тем более важны, что либеральное правительство должно быть щедрым при насильственном отнятии собственности. Вы приводите в пример Черниговскую губернию, и потому я могу сказать: у вас в Малороссии… У вас в Малороссии стыдно вам говорить о насильственном отнятии собственности, у вас еще остались в живых люди, которые помнят, как правительство, насильственно отняв у крестьян землю, роздало и ее и самих крестьян вам, помещикам, а теперь выкуп — не насильственное отнятие собственности, но скудное возвращение собственности ограбленному, покаяние после разбоя. Вы мне скажете, что большинство имений перешло уже в другие руки и что люди, купившие на свои деньги, не виноваты в предшествующем. От этого-то выкуп и необходим, на основании закона, дозволяющего выкупить первоначальному собственнику вещь, у него украденную и купленную кем-нибудь без ведома, что она воровская. И в этом отношении находится не одна Малороссия, но и вся Россия. Крестьяне это так хорошо понимают, что спокойно подчиняются выкупу.

Вы говорите, что в России ценность труда велика и что освобожденный без земли крестьянин, развязавшись с местом жительства, где он ‘связывался временем повинностей и делил всю жизнь на безвыходные рабочие сроки’, тут-то и станет благоденствовать… Но разве вы думаете, что освобожденный без земли крестьянин не будет иметь никаких повинностей? Повинности и он бы имел, но только для несения их, вместо обеспечивающего земельного фонда, он имел бы не обеспечивающий авось труда. И почему вы думаете, что, освобождаясь с землею, крестьянин сохранит безвыходные рабочие сроки? Да он потому и платит выкуп, чтоб быть свободным от барщины, теперь он, так сказать, нанимает у вас землю и наем вместо денег выплачивает барщиной, а когда он у вас купит землю,— какой же ему еще наем платить вам? Следственно, при освобождении крестьян с землею о безвыходных рабочих сроках и помину не будет.

Вы говорите, что ‘ценность труда крестьянина может свободно возрастать по мере умножающейся конкуренции’. Если рассматривать конкуренцию с точки зрения откупов, аукционов или даже свеклосеятелей Черниговской губернии, о которых вы упоминаете, т. е. по вопросу: кто больше даст? — конечно, работник выиграет. Но конкуренция имеет и обратный вопрос: кто меньше возьмет? Тут работник проиграет. На какой же из этих вопросов будет действительно отвечать безземельный и бездомный крестьянин? Вы говорите, что редкость рук для труда возвысит ценность труда. Но после освобождения крестьян рук будет не меньше. Почему же вы думаете, что, отняв землю у крестьянина, вы станете ему платить дороже? Безобеспеченность жизни заставит его отвечать на вопрос: кто меньше возьмет,— и для этого никакой стачки со стороны помещиков не нужно: сила нужды пустит конкуренцию для работника по минусу, а не по плюсу. Вы приводите в пример свеклосеятелей, но ведь ваши свеклосеятели оттого и выиграли, что они сеяли свеклу на своей земле и конкуренция у них шла по вопросу, кто больше даст. А если б та же земля принадлежала помещикам и они нанимали бы бездомных работников, конкуренция изменила бы направление, и помещики нанимали бы тех, кто меньше возьмет. Остзейские помещики без всякой стачки — стачка была у них немецкою роскошью,— по естественному ходу дела могли понизить цену работ: для этого никакой стачки не нужно. Тот, у кого ничего нет, пойдет работать дешевле, чем тот, у кого есть какое-нибудь средство жить. Пример свеклосеятелей говорит гораздо больше против вас, чем в пользу вашего мнения. Поэтому мы не ‘филантропически привязываем крестьянина к прежнему месту’, освобождая его с землею, но даем ему, из любви к народу и истине, то обеспечивающее его право на пользование участком земли, при котором он волен итти работать хоть за тридевять земель, но не пойдет работать задаром, а выждет: кто больше даст.

Против последующих ваших положений мы можем возразить:

а) Крестьянин, при выкупе, будет выплачивать не ссуженный ему правительством капитал, а по выданному им за поручительством правительства обязательству, равному ценности купленной им земли, и купленной не по дорогой, а по настоящей цене. Это обязательство нисколько не мешает ему ехать торговать или работать хоть в Лондон и все-таки иметь свой участок земли хоть в Бузулукском уезде, отдавать его внаем, если хочет, или вовсе уступить его общине, которая им воспользуется и станет за него выплачивать по обязательству, это ему не мешает даже вовсе выписаться из общины и пойти хоть в матросы, в первом случае, т. е. простого отъезда на заработок, он свой участок если не отдаст внаймы, то может временно уступить общине, не отказываясь от него окончательно, во втором случае, т. е. выписываясь из общины, он предоставляет ей право на свой участок навсегда, и община платит по обязательству, потому что обязательство ценностью соответствует участку, потому что не в выбывшем крестьянине дело, он не за свое лицо платит,— оплачивается земля. Таким образом, в известной местности 10 душ на 100 десятинах заплатят столько же, сколько 20 душ на 100 десятинах, и если 5 человек выбудут из общины, остальные 15 охотно будут платить их паи платежа, получив их земельные участки. От этого облигации не будут относиться к каждому крестьянину, но к общине, что, сверх того, даст выгоду больших облигаций, а не мелких. Если же вы подумаете, что облигации хотя номинально и выданы от правительства, но в сущности суть облигации за круговой порукой общины, круговой порукой народа,— вы возымеете некоторое уважение к круговой поруке и к общине. Это уважение к круговой поруке вообще у доктринаризма является только в вопросе взаимного застрахования от пожаров у крестьян и кончается с этим вопросом. Но если вы вглядитесь, что при выкупе общины выдают облигации на свою собственность, вы увидите, что с развитием общины она будет выдавать за круговой порукой облигации на свои произведения, вы увидите, что на этом основании есть возможность развития кредита, где денежный знак действительно обеспечен наличностью товара, а не голословной ответственностью правительства и банков, которая, именно по своей голословности, довела биржевую игру до уродливого развития, или, попросту,— до мошенничества.

Не знаю, удовлетворительно ли я вам доказал, что крестьянин не пришит к земле, оттого что имеет свой пай в общинной земле, и что он может итти куда хочет на заработок. Еще в доказательство того же я замечу, что государственные крестьяне все пользуются землею и ходят на заработок. Наконец, вы сами, милостивый государь, вероятно, имеете поместье, землю, дом, это, однако, вам не мешает ехать хотя бы в Гогенцоллерн-Зигмарингенское герцогство, если вам хочется. Однако, если у вас есть долги, может случиться, что кредиторы вас не выпустят. Точно так и крестьянин: если за ним никаких мирских платежей нет — иди куда хочет, а иной раз еще мир, не как слишком строгий кредитор, отпустит, несмотря на долг, в уверенности, что крестьянин заработает и заплатит. Почему же вы думаете, что вам нужна земля для того, чтоб ехать в Зигмаринген, а крестьянину для того, чтоб куда бы то ни было ехать,— не нужна? Почему вы думаете, что, имея меньше земли, чем вы, и больше нужды в труде, он не уйдет, куда ему надобно? Если вы так убеждены, что привязанность к дому — вред, что труд только тогда хорош, когда у человека нет ни кола ни двора,— будьте же последовательны: продайте поместья, не оставляйте вашему сыну ни кола ни двора, для того, чтоб его труд был велик и ценен. Не можете же вы не признать, при малейшей логической последовательности, что то, что хорошо для вашего сына, не может быть худо для крестьянского сына. Итак, какая бы форма землевладения ни была, общинная или отдельная, но не признать право крестьян на землю вы не имеете права. Общинное землевладение имеет тут только то преимущество, что вне его равное право каждого на землю не может быть сохранено.

b) Вы думаете, что когда крестьяне станут платить проценты с погашением по облигациям, то они очутятся разом в двух лапах: в лапе грабящего помещика и в лапе грабящего чиновника. Вы ошибаетесь. Власть помещика будет совершенно устранена, иных отношений, кроме условий словесных или письменных по найму на работу, между крестьянином и помещиком не должно и не может быть. Что касается до власти чиновника, то посмотрите: при одной мысли о выкупе правительство приходит к необходимости учредить словесный, гласный суд и произвести большие перемены в администрации. Опасение ваше и с этой стороны напрасно.

c) Насчет заботы о количестве земли я вам только замечу, что комиссии под председательством Ростовцева решили оставить крестьянам тот надел, которым они теперь пользуются, и сумма процентов с погашением по облигациям не будет превышать стоимости труда или оброка, какие теперь крестьяне отбывают помещикам, и не будет ни в каком случае превышать податей, которыми обложены государственные крестьяне.

d) He бойтесь за дурно-земельные и много-заселенные общины. Выселки лично и артелями будут дозволены, увековечения нищеты не может быть при наделении крестьян землею и при свободе приближаться к географическому равновесию народонаселения.

e) Для споров будут установлены мировые и третейские суды, и до розги тем менее дойдет дело, что обязательные отношения крестьян к помещику продолжаются не до окончания выкупа, как вы думаете, а до выдачи облигаций, и крепостное состояние, вышед преспокойно в дверь, никогда не воротится в окно, как бы помещики широко его ни растворяли.

Таким образом, вы видите, что, заботясь о выгодах крестьян и нисколько не желая разорения помещиков, мы очень рады, если из ваших слов, в которых есть, впрочем, какой-то тон боязни, будто не так легко будет нанять крестьянина, обеспеченного землею, чем бездомного,— если из ваших <же> слов ^следует, что> при выкупе, помещики будут обеспечены капиталом и рабочею силою, но мы с тем вместе еще более рады, что крестьяне, обеспеченные землею, не понесут своих рабочих сил даром в руки грабежа и насилия и что, выйдя из тюрьмы, они не пойдут на службу тюремному начальству, а останутся самостоятельными домохозяевами и соучастниками в пользовании землею.

Вы говорите, что вы видели лично пример дурного самоуправления общины, очень может быть. Я видел пример хорошего. Вы, может, видели пример хорошего управления помещичьего? Я видел примеры отвратительного. Поверьте, что не в этих примерах дело, а в принципе, в том основании, из которого вытекает право каждого на землю и право гражданства для целого народа.

Подумайте об этом. С истинным уважением и пр.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ Впервые напечатан в ‘Колоколе’ 1 декабря 1859 г., л. 57—58, под заглавием ‘Письмо и ответ’, перепечатан в сборнике статей Огарева ‘За пять лет’, ч. 2, стр. 99—131, под заглавием ‘Ответ на письмо малороссийского помещика’. Печатается по тексту сборника, сверенному с текстом ‘Колокола’. Подпись ‘Н. Огарев’.

Установить автора письма не удалось.

² Corpus juris civilis — общее название книг собрания законов императора восточно-римской империи Юстиниана I. Этот крупнейший памятник римского права составлен в 528—534 гг. н. э.

³ Огарев говорит о так называемых ‘Редакционных комиссиях’, учрежденных при ‘Главном комитете по крестьянскому делу’ в феврале— марте 1859 г. Назначенный председателем комиссий Я. И.Ростовцев (см. о нем выше, примечание 2 к ст. ‘Письмо к автору ‘Возражения…») в течение 1859 г. составил свод проектов губернских (дворянских) комитетов и разработал общее положение.

⁴ Огарев употребляет местное название (Ифляндские уезды) для Режицкого, Двинского, Люцинского и Дриссенского уездов.

ОТВЕТ НА ПИСЬМО МАЛОРОССИЙСКОГО ПОМЕЩИКА1

ПРИМЕЧАНИЯ

Читайте также:

ОТВЕТ НА ПИСЬМО МАЛОРОССИЙСКОГО ПОМЕЩИКА¹