ОТВЕТ МОИМ ОБВИНИТЕЛЯМ ПО ПОВОДУ МОЕГО МНЕНИЯ О ЦВЕТНЫХ ПЛЕМЕНАХ
ОТВЕТ МОИМ ОБВИНИТЕЛЯМ ПО ПОВОДУ МОЕГО МНЕНИЯ О ЦВЕТНЫХ ПЛЕМЕНАХ
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
Ответ моим обвинителям по поводу моего мнения о цветных племенах, Зайцев Варфоломей Александрович, Год: 1864
Время на прочтение: 8 минут(ы)
В. А. Зайцев. Избранные сочинения в двух томах
Том первый. 1863—1865
Издательство всесоюзного общества политкаторжан и ссыльно-поселенцев
В прошлом месяце я не беседовал с вами, читатели, и потому не мог ответить на один вопрос, обращенный ко мне и печатно и письменно. В ‘Библиографии’ августовской книжки ‘Русского Слова’, рассматривая книгу Катрфажа об единстве рода человеческого, я сказал, что большинство нынешних ученых не согласно с Катрфажем и что вопрос об отношениях белой и черной рас решается с этой точки зрения иначе, чем с чисто филантропической. Я высказал при этом, что с этой точки зрения рабство черной расы представляется явлением совершенно естественным и нормальным, потому что обусловливается не какими-нибудь случайными причинами, а естественно-историческими. Это показалось многим весьма странным, негуманным и находящимся в противоречии с тем взглядом на северо-американский вопрос, который проводит в своих статьях наш уважаемый сотрудник Ж. Лефрень (1). Однако я надеюсь доказать, что противоречия здесь не было и что можно не быть аболиционистом, не будучи в то же время обскурантом.
Дело в том, что ученые вели бесконечные споры о том, следует ли считать человеческие расы различными видами или различными разновидностями. После Дарвина спор этот должен прекратиться, так как строгое различие между видом и разновидностью им стерто. Из спора вытекает, однако, одно следствие, которое остается в силе, а именно, что различие, существующее между расами, весьма значительно, постоянно и отличается от различия, существующего между человеком и прочими животными, не качеством отличительных признаков, а количеством или, вернее, степенью их. Этому взгляду следуют все ученые, в том числе люди, которых еще никому в голову не приходило называть обскурантами, как, напр., Фогт, Гексли и др. Весь I том ‘Лекций’ Фогта о положении человека в ряду организмов посвящен доказательству коренной разницы между белым и черным племенами, и вместе с Гексли Фогт признает негра низшим по организации, чем белый человек, и составляющим переходную степень от последнего к прочим млекопитающим (2). На всяком шагу у этих ученых встречаем выражение последовательности такого рода: европеец, негр и т. д. Доказательства, приводимые ими в пользу такой последовательности высших организмов, настолько сильны, что противники их, напр., Бишофф, не нашли ничего лучшего, как совершенно отрицать человечность негра, что для аболиционистов еще невыгоднее {‘Указывали, — говорит Бишофф, — на эскимосов, ботокудов, новозеландцев, которые действительно ни в чем не превосходят животных и во многих отношениях стоят даже ниже их.’ (Vogt Vorles Bd. I. s. 185). Ясно, что аболиционистам выгоднее уже сойтись лучше с Фогтом, чем с противниками его по этому вопросу.}. Если кто-нибудь, на основании научных данных, будет оспаривать мнение Фогта, Гексли и других, то будет, конечно, иметь полное право не признавать и результатов, вытекающих из такого мнения. Но кто не имеет никаких данных на то, чтобы основательно возражать этим ученым, — не должен закрывать глаза и затыкать уши. Мнение таких людей во всяком случае заслуживает внимания, тем более, что основательного возражения им еще не было сделано. Но как скоро взгляд их будет принят, то должны быть приняты и вытекающие из него логические выводы. Неотразимый вывод, прямо вытекающий из такого взгляда, это тот, что при совместном существовании двух рас, из которых одна выше по организации другой, равноправность между ними невозможна, — низшая неизбежно раба высшей. Между тем, так как мнение упомянутых ученых в настоящее время победоносно господствует, то и вывод этот также должен быть всеми признан, пока взгляд, на котором он основан, не встретит серьезного опровержения. На этом-то основании я и сказал, что ‘несомненно и признано всеми, что невольничество есть самый лучший исход, которого может желать цветной человек, придя в соприкосновение с белою расою‘. Меня могут упрекнуть за выражение ‘признано всеми‘, потому что существует много людей, более симпатизирующих вздохам madame Бичер-Стоу, чем мнениям. Фогта. Но в таком случае нельзя равным образом позволить себе сказать, что всеми признано вращение земли вокруг солнца, потому что до сих пор существуют люди, полагающие, что земля стоит на трех китах. Итак, я думаю, что такое воззрение на невольничество не может быть названо обскурантным или нелепым, иначе пришлось бы, во имя ни на чем не основанного мнения, обвинять в обскурантизме не только Фогта, но и Прудона, который во II томе ‘Войны и мира’ также говорит против аболиционизма.— Но это еще не освобождает меня от упрека в противоречии с воззрениями Жака Лефреня. Могут сказать, что в NoNo 11 и 12 ‘Русского Слова’ за прошлый год была статья Э. Реклю ‘Будущая негритянская империя’, исполненная живейшего желания неграм счастливой, свободной и самостоятельной политической жизни, кроме того, политический отдел нашего журнала постоянно выражает симпатию северянам и высказывается против негроторговли и плантаторства. Тем не менее я сейчас покажу, что здесь еще нет противоречия с тем, что было сказано мною в августовской книжке этого года. В ‘Библиографии’ этой книжки я рассматривал не политический вопрос о негpax, я говорил не о том, чего надо желать в социальном отношении для черного племени, а указал на тот вывод, который дают естественные науки по отношению к невольничеству. И так как между научным выводом и применением его к политической жизни народов есть огромная разница, то было бы довольно странно смешивать одно с другим. Представляя этот вывод своим читателям, которых здравый смысл стоит гораздо выше смысла 3/10 наших либералов, я был уверен, что они не обвинят меня в симпатиях к рабству и не примут научного факта за мои политические стремления. Кроме того, я нигде ни слова не говорил о том, что не считаю негров вообще способными жить свободно. Это было бы нелепостью. Но я говорил, что не считаю возможною равноправность европейцев и негров ‘при совместном существовании’. Следовательно, все это вовсе не противоречит статье г. Реклю о возможности в будущем независимого существования негров особо от европейской расы.
Далее, из того, что я не признаю возможным для северо-американских негров пользоваться равными правами с европейцами, никто не в праве выводить, что я стою за вывоз негров из Африки, за торговлю ими, за дурное обращение с ними и т. д. Никому еще даже не снилось говорить об эмансипации лошадей, однако из этого еще не следует, что лошадей должно мучить. Следовательно, во взгляде моем на невольничество нет ничего, что бы стояло вразрез с мнениями, выражаемыми в политическом отделе ‘Русского Слова’. Подобно Э. Реклю, я желаю неграм всякого благополучия и негодую на безобразные явления, сопровождающие невольничество в Северной Америке (3). Но при этом я указываю на мнения уважаемых передовых ученых и на выводы из этих мнений касательно вопроса о невольничестве. Разве необходимо, чтобы не быть обскурантом, закрывать на это глаза и долбить свое, хотя наука говорит другое? Разве легче больному оттого, что доктор над постелью его вместо дела будет нюнить и предлагать ему вместо операции сахарную водицу? Для многих это действительно необходимо. Чем бы, напр., брал ‘Голос’, если бы начал порицать Гарибальди? Но такая необходимость существует лишь для изданий, подобных ‘Голосу’. В ‘Очерках’ же, напр., в одном из первых NoNo была статья, доказывавшая, что действия Гарибальди в 1860 г. были далеко те безукоризненны и что во многом он высказал ограниченность. ‘Очерки’ могли высказывать это свободно. Таким же образом я полагаю, что ‘Русское Слово’ так же мало нуждается в либеральных украшениях, столь необходимых ‘Голосу’ и ‘Сыну Отечества’.
Все это я счел нужным сказать в ответ на письменные вопросы и на обвинение ‘Искры’ в противоречии между моим мнением и мнениями моих сотрудников по этому вопросу. Но кроме ‘Искры’ я подвергся по этому поводу нападкам в ‘Современнике’. В NoNo 11 и 12 этого журнала г. Посторонний сатирик говорит по этому поводу следующее: ‘Русское Слово’, считающее себя прогрессивным и гуманным, защищает, однако, рабство и неполноправность негров. Вот это хуже всяких непристойностей, потоку что истинно гуманные люди, особенно реалисты, как именует себя ‘Русское Слово’, должны заботиться о смягчении даже рабства животных, даже их права защищать, не говоря уже о неграх, которые все-таки люди’ (4).
Эти слова г. Постороннего сатирика о долге гуманных реалистов защищать свободу животных напоминают мне московского поэта г. Алмазова, который сказал в каких-то стихах, что нигилист обязан уважать корову, как свою родственницу, но находящуюся пока в диком и необразованном состоянии (5). Вероятно, г. Посторонний сатирик не сообразил, какая же может быть гуманность относительно животных, и притом он понимает слово реалист в каком-нибудь особом смысле. Сколько мне известно, реалистом может называться человек, который смотрит на вещи прямо, без предвзятых идей, дорожит наблюдением, фактом, действительностью. Думая так, я скорее назову реалистом Карла Фогта, чем, напр., почтенных членов многочисленных обществ против дурного обращения с животными, простирающих свою попечительность о животных до того, что решительно требуют для. них эмансипации, благодаря подобным обществам, множеству людей в Европе была бы прямая выгода ‘перечислиться в другой класс животных’. Но г. Посторонний сатирик, вероятно, назвал бы этих господ ‘гуманными реалистами’, а Карла Фогта, в соответствие этому, варварским идеалистом. Так, что ли, г. Посторонний сатирик? Или вы отказываетесь от вашего мнения об обязанностях ‘гуманных реалистов’?
Но я, право, боюсь, что меня обвинят в склонности к Thierqulerei {Мучительство животных. — Ред.} спешу оговориться: мучить животных и негров я считаю делом постыдным как для варварских идеалистов, так и для гуманных реалистов. Но питаю надежду, что кто-нибудь сообразит, что от этого до эмансипации негров и животных еще очень далеко.
Впрочем, я очень хорошо знаю, что г. Посторонний сатирик разговорился об обязанностях реалистов в отношении негров и животных вовсе не потому, что мнение мое показалось ему действительно очень нелепым. Он восстал на меня вовсе не потому, что мнение мое задело его аболиционистские убеждения. Я полагаю даже, что он довольно равнодушен к аболиционистским убеждениям и обществам против дурного обращения с животными. О неграх он выражается, что онн ‘все-таки люди’. В этих словах не выражается особенно сильного убеждения в равной способности рас к совместному пользованию политическими и общественными правами. Поэтому я не стану приставать к г. Постороннему сатирику с расспросами о том, что он желал сказать своим ‘все-таки люди’.
Лучше мне позаботиться о собственной безопасности. Я уже предвижу, какую бурю подымет против меня г. Посторонний сатирик за мое сопоставление его с московским поэтом Алмазовым. Чтоб предупредить эту бурю, считаю необходимым сказать, что глубоко верую в понимание г. Посторонним сатириком значения реализма. Я очень хорошо знаю, что отзыв московского поэта Алмаэова об уважении нигилистов к корове учинен им с полной наивностью и чистосердечным убеждением в том, что последовательный нигилист должен уважать корову и что потому слова его очень метки, как доведение противного ему мнения до абсурда.
Между тем г. Посторонний сатирик — человек умный и такого вздора не думает. Сболтнулась же у него эта чепуха сознательно, он понимает как нельзя лучше, какое должно быть отношение реализма к этому вопросу, и сказал вздор, вполне сознавая, что говорит вздор, но побуждаемый желанием уязвить меня. Надобно заметить, в оправдание г. Постороннего сатирика, что вздор сказан им среди весьма горячих нападок на меня за то, что мне не понравилась одна острота его. А известно, что в горячности человек может наговорить немало вздора даже сознательно, чтобы только доесть не мытьем, так катаньем.
Здесь же кстати будет сказать несколько слов и по поводу прочих нападок на меня г. Постороннего сатирика, которые также все довольно странного свойства. Так, напр., кто читал мою статью ‘Славянофилы победили’ (6) (г. Посторонний сатирик говорит, что я написал ее по его указанию на статью под тем же заглавием ‘Эпохи’, ‘Эпоха’ и ‘Отечественные Записки’ возликуют, как возликовали, когда я однажды, цитируя г. Антоновича, сказал: ‘помнится, г. Антонович говорил’ (7). Но пусть они ликуют, и пусть г. Посторонний сатирик утешается. На здоровье!), кто читал, говорю я, эту статью мою, будет крайне удивлен, узнав, что, по мнению г. Постороннего сатирика, эта статья написана мною, вопреки заглавию своему, единственно против неприличий полемики вообще и полемики ‘Современника’ в частности. Кроме того, г. Посторонний сатирик говорит, что я нападаю на петербургскую литературу и обхожу московскую, наконец, что я не говорю о многом, о чем бы следовало говорить. Против первых пунктов мне достаточно сослаться на мою статью, другого оправдания я не придумаю против таких обвинений. Ведь это все равно, если бы я сказал, что статья из ‘Литературных мелочей’ г. Постороннего сатирика ‘Еще влюбленный в Россию’ воздает должную дань уважения патриотизму и бескорыстью г. Краевского и рекомендует читать его ‘Голос’ (8). Что бы стал делать г. Посторонний сатирик против такого обвинения? Что же касается до последнего упрека, то я должен сознаться, что это чистая правда и что я действительно не говорю о многом, о чем бы следовало говорить (9). Меа culpa! {Моя вина!— Ред.}. Когда г. Посторонний сатирик берется за это оружие против меня, то мне ничего не остается больше делать, как покаяться. Этот упрек неотразим, но я на месте г. Постороннего сатирика даже в пылу величайшего азарта не решился бы взяться за него. Поэтому, если г. Посторонний сатирик будет продолжать направлять его против меня, то я заранее складываю оружие и признаю себя побежденным.
С ‘бутербродами’ же имею честь поздравить г. Постороннего сатирика (10).
ОТВЕТ МОИМ ОБВИНИТЕЛЯМ ПО ПОВОДУ МОЕГО МНЕНИЯ О ЦВЕТНЫХ ПЛЕМЕНАХ. Напечатано в ‘Русском Слове’, 1864, No 12, ‘Библиографический листок’.
Целью этой заметки было развить взгляды, высказанные в рецензии на книгу Катрфажа, и опровергнуть. обвинение в реакционности их.
(1) Жак Лефрень (псевдоним Эли Реклю) вел в ‘Русском Слове’ иностранное политическое обозрение.
(2) С. Vogt. ‘Vorlesungen ber den Menschen, seine Stellung in der Sch fund und in der Geschichte der Erde.’ Gieszen. 1863. Рец. Зайцева на русские переводы этой книги см. в ‘Р. Сл.’, 1863, No 11—12 и 1864, No 3.
(3) Э. Реклю. ‘Антильские острова и Центральная Америка — будущая негритянская империя’.— ‘Р. Сл.’, 1863 г., No 11—12, отд. ‘Политика’. стр. 33—42.
(4) Статья Постороннего сатирика (М. Антоновича) ‘Русскому Слову’ Предварительные объяснения). — ‘Современник’, 1864 Г., No 11—12, отдел ‘Литературные мелочи’, стр. 156—172.
(5) Имеется в виду стихотворение ‘Бескорыстный реформаторе (1864)
(6) ‘Русское Слово’, 1864, No 10. Перепечатана в настоящем издании.
(7) В той же статье.
(8) ‘Еще влюбленный в Россию’. — ‘Современник’, 1864, No 11—12, ‘Литературные мелочи’, стр. 172—174.
(9) Антонович указывает, что Зайцев полемизирует с ним, оставлял без полемики хотя бы ‘невежд, прячущихся под крыло ‘Московских Ведомостей’. Зайцев в ответе намекает на невозможность такой полемики по цензурным условиям.
(10) Антонович писал в статье ‘Русскому Слову’: ‘Если ‘Русское Слово’ назвало критику ‘Современника’ вообще и г. Антоновича в частности ‘лукошком глубокомыслия’, то стало быт’, и я имею полное право назвать критику ‘Русского Слова’… ну, как бы ее назвать? — ну, хоть бутербродом глубокомыслия’ (стр. 169).