ОТВЕТ Е.А. СОЛОВЬЕВУ
ОТВЕТ Е.А. СОЛОВЬЕВУ
Курьер. 1902. No 90.
Примечания
Примечания
Комментарий составлен А.В. Назаровой
Ответ Е. А. Соловьеву (продолжение), Шулятиков Владимир Михайлович, Год: 1902
Время на прочтение: 14 минут(ы)
В. М. Шулятиков
Продолжаем разбор возражений г. Соловьева.
10) Г. Соловьев прибегает к неправильному толкованию сказанного нами по поводу его характеристики поэзии Некрасова. Он представляет дело так, как будто мы обвинили его в ‘фокусничестве’: ‘в характеристике Некрасова я, по мнению г. Шулятикова, совершил какой-то фокус, слив две противоположные характеристики’. И он отделывается патетическим восклицанием: ‘фокусных дел мастером себя не признаю!’
Суть дела не в том, что он искусно обращается с ‘противоположными’ характеристиками. Ни о каких противоположных характеристиках мы не говорили. Мы лишь указывали, что г. Соловьев взял две статьи — статьи г. Скабичевского и г. Андреевского, — перефразировал их, причем в основу ‘своего’ отзыва о Некрасове положил статью г. Скабичевского, заимствовал у него два отправных пункта, ‘развил’ их таким же образом, как и г. Скабичевский, статьей г. Андреевского он воспользовался для ряда исполнений.
Затем г. Соловьев уверяет, что ни тот, ни другой из названных выше писателей не характеризовали поэзии Некрасова как поэзию, ‘впервые раскрывшую нам всю глубину психологии кающегося дворянина’. Действительно, ни у г. Скабичевского вы не найдете терминов ‘кающийся дворянин’, ‘глубина психологии кающегося дворянина’, ни у г. Андреевского*. Но г. Скабичевский все время говорит о психологии ‘барина’ (‘История новейшей русской литературы’, с. 436) и изображает глубину покаяния барина такими же штрихами, как и г. Соловьев. ‘Вы видите тяжкие укоры проснувшейся совести при горьком сознании бессилия восстать духом и загладить вину предков’, — читаем мы у г. Скабичевского. Ту же мысль проводит и г. Соловьев.
Г. Соловьев отрывает то, чего отрицать уж никак нельзя. В то же время он называет общий план характеристики, ее основные тезисы, развитие этих тезисов частностями. Хороши частности!
11) Произвольно истолковывает г. Соловьев и то место моего фельетона, где я указываю, что он не делает ссылок на ‘Историю новейшей русской литературы’ г. Скабичевского. Я в данном месте говорю лишь, что он этого не делает по отношению к характеристике Некрасова. Вот мои слова: ‘он берет два пособия — указанную статью г. Андреевского и ‘Историю новейшей русской литературы’ г. Скабичевского… При этом на ‘Историю новейшей русской литературы’ он ни разу не ссылается. Со статьей г. Андреевского он поступает несколько иначе: он в двух местах, цитируя его, произносит его фамилию, и г. Соловьев обобщает мою фразу и указывает на с. 447-449 ‘Очерков’, где у него имеется цитата ‘по форме’ из ‘Истории новейшей русской литературы’. Но эти цитаты касаются писателей направления Клюшникова [1] или Маркевича [2] и не имеют ни малейшего основания к Некрасову. Оригинальная привычка не отвечать прямо на поставленный вопрос!
12) Напрасно также г. Соловьев приписывает мне то, чего я не говорил: ‘г. Шулятиков упрекает меня даже в том, что я делаю заимствования из статьи Успенского [3] о Гаршине [4]’. Подобного упрека г. Соловьеву я не делал. Я лишь привел ‘случай’ с заимствованием у Глеба Успенского в качестве одного из примеров, подтверждающих общее положение: г. Соловьев ссылается часто на какого-нибудь писателя якобы для подкрепления своего собственного мнения, а на самом деле замаскировывая подобными ссылками факт заимствований чужих мыслей. Я упомянул, правда, между прочим, что в большинстве случаев он даже не приводит имени писателя. Но из чего видно, чтобы случай с заимствованием у Глеба Успенского я подводил под рубрику ‘большинства случаев’. Я тут же привел пример заимствования из статьи г. Андреевского с указанием источника, пример такого же заимствования из статей г. Розанова [5] о Страхове [6] и Достоевском.
Против самого указания на факт ‘переложения’ взглядов Глеба Успенского на Герцена г. Соловьев ничего не возражает.
13) По поводу заимствования из статьи г. Розанова о Страхове г. Соловьев замечает, что количественно он (г. Соловьев) предоставляет ‘говорить больше самому Страхову, чем Розанову’, и ссылается на с. 323-325 своей книги, где приводится целый ряд выписок из брошюры Страхова ‘Бедность нашей литературы’.
Опять г. Соловьев ссылается на то, что к делу не имеет никакого отношения. Мое замечание касается лишь характеристики общего миросозерцания Страхова (на что я и указал ссылкой на определенную главу ‘Очерков’).
А что г. Соловьев положил в основание своей характеристики миросозерцания г. Страхова статью г. Розанова — это факт, не подлежащий сомнению. Г. Соловьев часто цитирует ‘по форме’ (целых 1 3/4 с.) и частью пересказывают статью г. Розанова (местами он делает добавления от себя, но в своих добавлениях не идет дальше высказывания общеизвестных истин). Со слов г. Розанова он разъясняет отлично учения почвенников от славянофильской догмы, со слов г. Розанова он разъясняет отношение Страхова к рационализму.
Цитаты на с. 323-325 ‘Очерков’ приведены не для характеристики миросозерцания Страхова: в данном месте г. Соловьев лишь пользуется сочинениями Страхова для характеристики ‘западничества’ эпохи ‘великих реформ’, вместо того чтобы сделать самостоятельную оценку этого явления.
14) ‘Упрека, что я слишком широко пользуюсь трудами A.M. Скабичевского и В. Розанова при характеристике Достоевского — не понимаю’, — заявляет г. Соловьев. Со своей стороны, я не понимаю, почему г. Соловьев не обратил внимания на то место моего фельетона, где я точно указываю пределы этого ‘широкого пользования’ трудами г. Скабичевского и г. Розанова: ‘у г. Скабичевского г. Соловьев целиком заимствовал характеристику Достоевского как представителя городской культуры и как разночинца. Учение Достоевского о целительной силе страдания он излагает’ по г. Розанову’. А это два существенных пункта в сделанной им характеристике Достоевского, как художника и мыслителя*. Что же касается ‘некоторого’ влияния, которое, по нашему мнению, оказали на г. Соловьева произведения г. Волынского [7], оно замечается в тех местах характеристики, где говорится о ‘чувстве трагического’, о ‘своеволии личности’, о ‘восстании против богов’.
* — Мы не имеем в виду той части характеристики, где излагаются взгляды Достоевского на ‘русский народ’.
15) Г. Соловьев отрицает, что он ‘точно’ изложил содержание характеристик, которые г. Скабичевский дал Клюшникову, Всеволоду Крестовскому [8], Авсеенко [9] и Головину [10].
Мы имеем в виду ту общую характеристику особенностей талантов этих писателей, которую г. Скабичевский сделал в своей ‘Истории’ и которую г. Соловьев повторил в точности, имеем в виду их распределение по степени их таланта, их отношение к аристократии и чиновнической среде, мы имеем в виду сходство в разных деталях. Г. Скабичевский пишет: ‘Самое заглавие первого романа (‘Панургово стадо’) показывает, как смотрел В. Крестовский на движение шестидесятых годов, он отрицал в нем всякую самостоятельность и самобытность, органическую связь с процессом развития русской мысли’… Г. Соловьев перефразирует: ‘Заглавие ‘Панургово стадо’ особенно характерно для автора. Мелочно и злобно относится он к описываемой им жизни, он видит в ней что-то стадное, нецельное’… Г. Скабичевский характеризует Клюшникова, как ‘идеалиста сороковых годов’, которому именно приверженность культуре сороковых годов не позволили понять шестидесятников. Г. Соловьев повторяет сказанное г. Скабичевским*.
* — Даже единовременная цитата из ‘Марева’, которую приводит г. Скабичевский, очутилась на с. ‘Очерков’.
Правда, г. Скабичевский делает некоторые дополнения. Из книги г. Головина ‘Русский роман’ он берет дополнения к характеристике романа ‘Петербургские трущобы’. Фраза: ‘Крестовский выводит кружок аристократов, но эти последние обрисованы без всякого таланта, по шаблону французских бульварных романов’… есть, несомненно, ‘переложение’ соответствующего места из книги г. Головина*. Но, безусловно, отрицательная оценка ‘реализма’ Крестовского, реализма, с которым он обрисовал петербургские вертепы, навеяна также соответствующей оценкой у г. Головина. Но то место, где говорится о ‘сгущенных красках и в одном фокусе собранных эффектах’ — опять-таки является результатом влияния г. Скабичевского. Дополнение к характеристике Клюшникова ограничивается изложением в нескольких строках взглядов Писарева [11] на ‘Марево’. Г.Соловьев дополняет характеристику Авсеенко и Орловского [12] указанием на их симпатии к среднему дворянству. Но при этом он выражает свои мысль не в категорической форме, а в форме предположения*. Он как будто сам сомневается в справедливости своей мысли. В виду чего мы сочли невозможным придавать ей серьезное значение.
* — Из которой г. Соловьев в двух местах своих ‘Очерков’ приводит длинные цитаты.
** — Наибольшие свои надежды… оба они возлагают, по-видимому(!), на среднее дворянство.
16) Касаясь вопроса об общих взглядах на ход литературного движения, г. Соловьев опять-таки прибегает к удивительному полемическому приему. Как явствует из начальных строк моего фельетона, я разумею ‘под общей точкой зрения’ именно ту ‘общую точку зрения’, в деле установления которой он (г. Соловьев) считает себя новатором (см. его статью в ‘Жизни’, 1899 г., ноябрь, с. 421). Об этой точке зрения, согласно которой историк литературы должен выяснить ход литературной эволюции из развития общественных групп, я и говорил тогда, когда ссылался на произведения г. Михайловского, г. Скабичевского и г. Протопопова [13]. В своих прежних произведениях названные критики много и убедительно трактовали о психологии писателей-дворян и писателей-разночинцев. А нового освещения психологии и художественного творчества писателей-дворян и писателей-разночинцев г. Соловьев не дал. ‘Больше того, что говорили по данному вопросу названные критики, г. Соловьев не сказал. Он лишь повторял их слова’.
Г. Соловьев на это отвечает, что ни у г. Михайловского, ни у г. Протопопова, ни у г. Скабичевского русская литература не рассматривается ‘с точки зрения ее борьбы с официальной народностью’ и ход этой борьбы не излагается по формуле диалектического развития’. Ответ, как видите, дается замечательно удачный!
Что же касается ‘борьбы с официальной народностью’, то действительно в начале книги она выставляется г. Соловьевым в качестве ‘основного тезиса русской литературы’. Но, во-первых, тезис этот не представляет из себя ничего особенно глубокомысленного, хода литературного развития за целое столетие никак нельзя объяснить с помощью этого тезиса, и в книге г. Соловьева он является чем-то искусственно пристегнутым. Поэтому мы и не упоминали об этом тезисе. Весь интерес книги заключается в ‘проведении’ другой ‘общей точки зрения’. Но к несчастью, в деле проведения последней точки зрения автор ‘Очерков’ не сказал никакого ‘нового слова’.
17) Говоря об изложении философских взглядов Герцена, я имею в виду взгляды, высказанные в тех статьях Герцена, которые г. Соловьев называет ‘философскими статьями’.
Г. Соловьев не возражает ничего против того, что данные взгляды он изложил не по Герцену, а по статье г. Скабичевского. Возражать, действительно, против таких фактов, как переписывание на протяжении двух страниц одинаково подобранных цитат из Герцена, сопровождаемое переписыванием нескольких фраз, принадлежащих г. Скабичевскому*, конечно, нельзя. Но вот г. Соловьев указывает, что ‘понимание философских взглядов Герцена как выражения непримиримого противоречия стихийных сил природы и истории и воли человека у г. Скабичевского нет’. Действительно, подобной точки зрения г. Скабичевский определенно не высказывает (он скорее намекает на нее в тех местах своей статьи, где говорит о ‘диалектических противоречиях жизни’, о взглядах Герцена на личность и государственный организм). Но зато на подобной точке зрения стоит г. Страхов, статья которого служит для г. Соловьева ‘источником’ (см. Страхов ‘Борьба с Западом’, т. 1, например, с. 15, 33, 40-41, 66). Страхов указывает и на ‘ничем неотвратимую возможность бед, независимых от нашей воли’, и на ‘страшную сторону жизни’ (ср. ‘Очерки’, с. 162: ‘он (Герцен) видел какую-то огромную и страшную силу, силу стихийную, которая ведет людей независимо от их воли и т.д.’), и на ‘зависимость человека от случая, от обстоятельств, которых невозможно предотвратить и предвидеть’, и на ‘неразумность и жестокость’ исторического процесса, не дающего ‘выхода силам’ отдельного человека, и на ‘слепую природу’. Обо всем этом и даже чисто в аналогичных выражениях говорит и г. Соловьев (см. указанные им места из его книги)**.
* — Сюда относятся ‘плагиат’ на с. 159 ‘Очерков’.
** — Кстати, говоря об изложении взглядов Герцена, нельзя не привести примера другого писателя, который превзошел г. Соловьева в деле ‘пользования’ трудами г. Скабичевского и г. Страхова: знаком ли г. Соловьев с произведением этого писателя — В.Д. Смирнова (биографией Герцена)? — Смирнов, В.Д. — еще один псевдоним Е.А. Соловьева (прим. комм.).
18) Наконец, г. Соловьев дважды в своем ‘Письме в редакцию’ упоминает о некоторых пунктах ‘обвинительного акта’, которые хотя были высказаны, но ничем не обоснованы. Опять странная неточность! Г. Соловьев на самом деле не оставил без внимания решительно ни одного пункта и на все, за исключением вопроса о влиянии г. Волынского, ответил…
Но как ответил?.. Надеемся, что мы достаточно выяснили характер его ответов и характер тех полемических приемов, которыми он пользуется.
[1] — Клюшников, Виктор Петрович (1841 — 1892) — прозаик, переводчик, журналист, издатель. Дебютировал романом ‘Марево’ (1865), который принес ему успех и сыграл большую роль в формировании русской антинигилистической традиции (наравне с романами ‘Взбаламученное море’ А.Ф. Писемского и ‘Некуда’ Н.С. Лескова), в которой односторонняя трактовка революционной идеи приводила к окарикатуриванию ее носителей. Общественный разлад в пореформенной России Клюшников объяснял не только поступками нигилистов-террористов, действующих по принципу моральной вседозволенности, но и эгоизмом бюрократии и дворянского общества. В незаконченной повести ‘Не марево’ (1871) попытался нарисовать положительного героя, сторонника легальных реформ, сочувствующего народным нуждам, но в итоге возобладала семейная линия сюжета. Сотрудничал в ‘Русском вестнике’, ‘Русских ведомостях’, ‘Ниве’, переводил произведения английских писателей (в частности, Ч.Диккенса и У.Коллинза). В романах ‘Большие корабли’ (1874) и ‘Цыгане’ (1871) ограничился любовной тематикой. В 1868 г. переехал в Петербург и стал сотрудником ‘Зари’. С 1876 г. издавал собственный еженедельник ‘Кругозор’, в котором принимали участие Н.Н. Страхов, А.Г. Майков, Н.С. Лесков, В.В. Крестовский и др., но издание успехом не пользовалось.
[2] — Маркевич, Болеслав Михайлович (1822 — 1884) — прозаик, публицист, критик. Близкий сподвижник М.Н. Каткова. Литературный путь начал с водевилей ‘Первый день брака’ (1858), ‘Китайская роза’ (1860) (в соавторстве с В.П. Бегичевым) и др. В ‘Московских ведомостях’ и ‘Современной летописи’ печатал циклы статей (‘Из Петербурга’, 1863 — 75, ‘С берегов Невы’, 1878 — 83 и др.), выступал как литературный и театральный рецензент в ‘Русском мире’, ‘Биржевых ведомостях’, ‘Голосе’, ‘Гражданине’ и др. Первым крупным литературным опытом стал роман ‘Типы прошлого’ (1867), в центре которого образ радикала из крепостных. В 1873 г. опубликовал роман ‘Марина из Алого Рога’, сюжетом которого стала история девушки, дочери управляющего крупным имением, увлекшейся радикальными идеями нигилистов, но позже разочаровавшейся в них, что вызвало резкое неприятие радикальной критики. Литературную известность ему принесла трилогия ‘Четверть века назад’ (1879), ‘Перелом’ (1880) и ‘Бездна’ (1883 — 84, роман не был закончен), в которой представлена панорама общественной жизни России с 40-х гг., когда появилось разделение общества на славянофильство и западничество, через эпоху освобождения крестьян и общественную смуту конца царствования Александра II. В этих романах Маркевич проводил мысль о губительности как радикального космополитизма, так и славянофильствующего либерализма, способствующих упрочению революционного духа в обществе. Особый интерес трилогии придавало портретное сходство многих литературных героев с реальными историческими лицами.
[3] — Успенский, Глеб Иванович (1843 — 1902) — писатель. В 1864 — 65 гг. сотрудничал в журнале ‘Русское слово’, в 1865 — 66 гг. — в ‘Современнике’, где публиковал очерки о жизни ремесленников и рабочих, быте чиновников и мещан. В 1868 г. становится одним из основных сотрудников ‘Отечественных записок’. В 1869 — 71 гг. публикует цикл повестей ‘Разоренье’. В 1870-х дважды побывал за границей, год прожил в Париже, где сблизился со многими русскими эмигрантами-революционерами (Г.А. Лопатиным, Д.А. Клеменцем, П.Л. Лавровым и др.). Впечатления от этих поездок легли в основу ряда произведений (‘Больная совесть’, ‘Из памятной книжки’, ‘Заграничный дневник провинциала’, ‘Письма из Сербии’). С конца 70-х гг. обращается к жизни пореформенной деревни, создает циклы очерков и рассказов ‘Из деревенского дневника’ (1877 — 80), ‘Крестьянин и крестьянский труд’ (1880), ‘Власть земли’ (1882), ‘Кой про что’ (1886 — 87) и др., где говорит о разложении крестьянской общины, разорении крестьян и т.п. В 80-е гг. создает циклы ‘Без определенных занятий’ (1881), ‘Волей-неволей’ (1884) о духовных исканиях русской интеллигенции. В рассказе ‘Выпрямила’ (1885) нашли отражение взгляды писателя на нравственное предназначение искусства. В последние годы жизни Успенский создает произведения о народной жизни — ‘Живые цифры’ (1888), ‘Поездки к переселенцам’ (1888 — 89) и др. С 1892 г. на десятилетие оказался выключен из литературного процесса ввиду душевной болезни.
[4] — Гаршин, Всеволод Михайлович (1855 — 1888) — прозаик. Участвовал в войне с турками, что наложило глубокий отпечаток на писателя и его творчество. Первой публикацией стал рассказ ‘Четыре дня’ (1876), где Гаршин выразил протест против войны и истребления человека человеком (этой теме также посвящены ‘Денщик и офицер’, ‘Из воспоминаний рядового Иванова’, ‘Трус’ и др.). Беспомощность человека перед стихией зла становится главной темой его в творчестве. В рассказе ‘Происшествие’ (1878) показал лицемерие общества, направленного на осуждение ‘падшей женщины’. Романтически относясь к действительности, Гаршин пытался разрешить противоречия идеала и реальности, но не смог преодолеть состояние отчаяния и безысходности. Болезненная психика и сложный характер привели к тому, что в начале 1880-х гг. писатель несколько раз помещался в психиатрическую лечебницу. В 1882 г. вышел его сборник ‘Рассказы’, который вызвал в критике споры и осуждение писателя за пессимизм и мрачный тон его произведений. В 1883 г. Гаршин пишет рассказ ‘Красный цветок’, герой которого, психически больной человек, борется с мировым злом, воплотившимся, по его мнению, в цветущих в больничном саду маках. В последующие годы писатель стремился к упрощению своей повествовательной манеры, создавая тексты в духе народных рассказов Толстого, — ‘Сказание о гордом Аггее’ (1886), ‘Сигнал’ (1887) и др. Детская сказка ‘Лягушка-путешественница’ (1887) стала его последним произведением.
[5] — Розанов, Василий Васильевич (1856 — 1919) — философ, прозаик, публицист, литературный критик. Первым шагом на литературном поприще стала книга ‘О понимании. Опыт исследования природы, границ и внутреннего строения науки как цельного знания’ (М., 1886), где Розанов предлагал свое обоснование науки. Известность ему принес литературно-философский этюд ‘Легенда о Великом инквизиторе Ф.М. Достоевского’ (1891), положивший начало истолкованию русскими философами Достоевского как религиозного мыслителя. Основное внимание уделял философии истории (‘Религия и культура’), обнаружив свою принадлежность к славянофильскому течению. Эстетические воззрения изложил в книге ‘Красота в природе и ее смысл’ (1894), где рассуждал о философии Вл. Соловьева. С конца 1890-х гг. сотрудничал в ‘Русском вестнике’, ‘Русском обозрении’, ‘Новом времени’ и др. В 1900 г. вместе с Д.С. Мережковским, Н.М. Минским, З.Н. Гиппиус основывает Религиозно-Философское Общество. Сборники ‘Религия и культура’ (1899) и ‘Природа и история’ (1900) отражают попытку Розанова найти решение социальных и мировоззренческих проблем в церковной религиозности, но отношение к православной церкви до конца его дней оставалось противоречивым (‘Около церковных стен’, 1906). Поздние книги ‘Уединённое’ (1912), ‘Смертное’ (1913) и ‘Опавшие листья’ (1913 — 1915) являются собранием эссе, набросков и дневниковых записей, свидетельствуют о принципиально новой манере художественного мышления. Революционную катастрофу он полагал трагическим завершением российской истории, что отразилось в основных положениях последней книги ‘Апокалипсис нашего времени’ (1917 — 1918).
[6] — Страхов, Николай Николаевич (1828 — 1896) — критик, мыслитель, переводчик, публицист. Разделяя идеи почвенничества, отстаивал идею ‘русской самобытности’ и высказывал враждебность к Западу, в первую очередь, западноевропейскому рационализму, опираясь на теорию культурно-исторических типов Н.Я.Данилевского (‘Борьба с Западом в русской литературе’, 1883). Свои философские взгляды выразил в книгах ‘Мир как целое’ (1872), ‘О вечных истинах’ (1887), ‘Философские очерки’ (1895), где утверждал примат духовного начала над вещественным, что порождает все органические формы жизни, высшим звеном которых является человек. Литературную деятельность начал в 1861 г., сотрудничал в журнале братьев Достоевских ‘Время’, где под псевдонимом Н.Косица написал ряд статей против Чернышевского, Писарева и др. В 1867 г. редактировал ‘Отечественные записки’, в 1869 — 1871 гг. был фактическим редактором журнала ‘Заря’, где публиковались его статьи о Толстом, с которым поддерживал дружеские отношения. Является первым биографом Ф.М. Достоевского. Выпустил несколько сборников критических статей ‘Из истории литературного нигилизма’ (1890), ‘Заметки о Пушкине и других поэтах’ (1888), ‘Критические статьи об И.С. Тургеневе и Л.Н. Толстом’ (1885). Издал первый том сочинений Аполлона Григорьева (1876).
[7] — Волынский, Аким Львович (наст. имя и фамилия Флексер Хаим Львович) (1863 — 1926) — литературный критик. Один из ранних идеологов русского модернизма. С 1889 г. сотрудничал, а в начале 1890-х гг. стал членом редакции журнала ‘Северный вестник’, где опубликовал свои первые статьи по философским и этическим вопросам (‘Критические и догматические элементы в философии Канта’, ‘Наука и философия’, ‘Два сочинения о Спинозе’, ‘Наука, философия и религия’, ‘Нравственная философия графа Л. Толстого’ и др.) и вплоть до закрытия журнала вел отдел ‘Литературные заметки’. В этих заметках, которые вместе с позднейшими статьями, составили книги ‘Русские критики’ (1896), ‘Борьба за идеализм’ (1900) и ‘Царство Карамазовых’ (1901), выступал против ‘злобы дня’ в критике, утверждая, что бороться надо не за социально-политическое переустройство общества, а за духовную революцию. Стремился создать универсальную систему критериев оценки художественных произведений в противовес ‘публицистической’ критике 1860-х гг. и ее последователей, что привело к конфликту с Михайловским и другими литераторами демократического направления. Публиковал на страницах ‘Северного вестника’ произведения Н.Минского, Д.Мережковского, З.Гиппиус, Ф.Сологуба. Но утверждая искусство символизма, не принимал индивидуализма декадентов, их упаднические настроения, ницшеанские претензии на вседозволенность. Родоначальником ницшеанского умонастроения считал Леонардо да Винчи (большое исследование о нем выпустил в Петербурге в 1900 г.). Особое место в его творчестве занимают исследования о Лескове (1897), Достоевском (1906, 1909) и его романах.
[8] — Крестовский, Всеволод Владимирович (1839 — 1895) — прозаик, поэт. Литературный дебют состоялся в 1857 г. с публикацией в журнале ‘Общезанимательный вестник’ перевода оды Горация и рассказов ‘Офицерша’ и ‘Переписка двух уездных барышень’. В 1861 — 62 гг. сотрудничал в ‘Русском слове’. Поэтические сборники Крестовского ‘Испанские мотивы’ (1860 — 61) и ‘Стихи’ (1862), критика встретила неодобрительно. Наиболее значительным произведением стал роман ‘Петербургские трущобы’ (1864 — 1866), выдержавший несколько переизданий, также вызвавший противоречивые оценки. В 1868 г. стал офицером уланского полка. Участвовал в русско-турецкой войне, позже издал книги ‘Двадцать месяцев в действующей армии (1877-1878)’ (1879) и ‘Очерки о кавалерийской жизни’ (1892). Публиковал этнографические очерки о Дальнем Востоке, Китае и Японии и др., связанные с перемещениями по службе. В этот период приходит к убеждению, что российский нигилизм является следствием польского восстания. Эту идею воплотил в дилогии ‘Кровавый пуф. Хроника о новом смутном времени Государства Российского’ (1875). Также верил в еврейский заговор, чему посвятил романы ‘Тьма египетская’ (1888), ‘Тамара Бендавида’ (1889 — 1890) и др.
[9] — Авсеенко, Василий Григорьевич (1842 — 1913) — беллетрист, публицист, критик. Начал печататься, будучи студентом, опубликовав ряд статей по историографии и истории Западной Европы. С 1869 г. сотрудничал в журнале ‘Заря’, где вел отдел ‘Политический обзор’, а также в 1871 — 75 гг. публиковал ‘Очерки текущей литературы’ в газете ‘Русский мир’. Положительно оценивал произведения публиковавшихся в ‘Русском вестнике’ писателей — Маркевича, гр. Салиаса, Аверкиева, резко критиковал писателей-демократов (Некрасова, Салтыкова-Щедрина, Г.Успенского), протестуя против их апологетического отношения к простонародью, считал подлинными носителями культурных ценностей ‘тонко развитых и тонко чувствующих’ представителей образованного общества. В собственной прозе обращался к актуальным проблемам российского общества. В романах ‘Млечный путь’ (1875), ‘Скрежет зубовный’ (1878), ‘Злой дух’ (1881) и др. изобразил девальвацию идеалов и моральную апатию, меркантилизм и разрушение семейных устоев, трагическую судьбу ‘нигилистического’ движения, разоблачал бюрократию, пустоту и ложь высшего света. Критики отмечали, что его проза является подражанием Л.Толстому, хотя идейно Авсеенко не был ему близок: он отрицательно относился к его философским воззрениям, выраженным в поздних произведениях.
[10] — Головин, Константин Федорович (1843 — 1913) — прозаик, публицист, критик, писал под псевдонимом Орловский. С 1880-х гг. печатал в журналах статьи по экономическим и аграрным вопросам. В 1882 г. опубликовал роман ‘Вне колеи’ (1882), в центре которого история нигилистки, впоследствии порывающей со своими убеждениями. Представив героиню жертвой общего умственного и нравственного шатания, ответственность за которое, по его мнению, в равной степени лежит как на нигилистах, так и на представителях чиновной бюрократии и великосветского общества, Головин, таким образом, воплотил типичную для антинигилистической беллетристики схему. В этом же ключе написаны и др. его произведения (‘Блудный брат’, 1884, ‘Дядюшка Михаил Петрович’, 1886, ‘Молодежь’,1887 — 89). Сотрудничал в ‘Историческом вестнике’ и ‘Русском обозрении’. В конце 1890-х гг. выпустил книгу ‘Русский роман и русское общество’ (1897), где попытался проследить и систематизировать перемены в общественном настроении, отразившиеся в русской романистике и созданном разными писателями типе ‘лучшего человека’ (от Пушкина до Горького).
[11] — Писарев, Дмитрий Иванович (1840 — 1868) — критик, публицист. Дебютировал в журнале для девиц ‘Рассвет’, где вел библиографический отдел, занимался рецензированием, опубликовал литературно-критические статьи о романах ‘Обломов’, ‘Дворянское гнездо’, рассказе Толстого ‘Три смерти’. В 1867 — 1868 гг. сотрудничал в журналах ‘Дело’ и ‘Отечественные записки’. В статьях о художественной литературе развивал ‘реальную критику’ Н.А. Добролюбова, трактуя художественные образы как объективное изображение социальных типов, что нашло отражение в статьях ‘Базаров’ о романе И.С. Тургенева ‘Отцы и дети’ (1862), ‘Борьба за жизнь’ о романе Ф.М. Достоевского ‘Преступление и наказание’ (1867) и др. Вёл борьбу с поэзией ‘чистого искусства’, отрицал значение творчества Пушкина, проповедуя необходимость социально-исторического и культурного прогресса, который возможен только при условии гражданских свобод и общественно-практической направленностью науки, искусства и просвещения, чему посвятил статьи ‘Реалисты’, ‘Пушкин и Белинский’, ‘Разрушение эстетики’, ‘Посмотрим!’ и др.
[12] — Орловский (см. Головин, К.Ф.).
[13] — Протопопов, Михаил Алексеевич (1846 — 1915) — критик. На литературное поприще выступил в 1877 г. (под псевдонимом Н.Морозов) со статьей ‘Литературная злоба дня’ в ‘Отечественных записках’, где сотрудничал до закрытия журнала. В 1878 г. активно публиковался в газете ‘Русская правда’, печатая ежедневные обзоры периодики и фельетоны. В начале 1880-х гг. сотрудничал в ‘Слове’, ‘Устоях’, ‘Русском богатстве’, ‘Деле’ и др. В 1884 г. был арестован и на несколько лет выслан. В конце 80-х — начале 90-х гг. печатался в ‘Северном вестнике’ и ‘Русской мысли’. Свои критические статьи собрал в книге ‘Литературно-критические характеристики’ (1894), ‘Критические статьи’ (1902). В биографической серии библиотеки Павленкова опубликовал книгу о Белинском. Являясь последователем Чернышевского, в то же время пытался уточнить его теорию, делая акцент на нравственно-воспитательном воздействии искусства и утверждая, что идеалы истин и добра должны стать объективными критериями оценки художественных произведений, а также спорил с его положением о том, что литература является учебником жизни.
?Даже цитаты из Некрасова у него, главным образом, фигурируют те, которые приведены у г. Скабичевского и г. Андреевского.
5