Отрывок из сочинения об искусствах, Ознобишин Дмитрий Петрович, Год: 1827 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 40 минут(ы)

ОТРЫВОК ИЗ СОЧИНЕНИЯ ОБ ИСКУССТВАХ

Северная лира на 1827 год

М., ‘Наука’, 1984

Не в песнях ли сокрыт волшебный дар чудес?—
Всемощный песни глас луну сводил с небес!
Мерзляков. VIII эклога Вирг<илия>¹

… Сколько удивительных рассказов о музыке древних! Питомец Меркурия Амфион², получив в дар от наставника своего лиру, очаровательными звуками оной воздвигнул Фивы.— ‘Как, звуками воздвигнуть город,— Это невозможно!’ — скажете вы.— Я и сам готов бы с вами не верить, мм. гг., если бы предание только этим ограничивалось, но оно именно говорит, что камни, тронутые сладостию его песней, сами клались один на другой, и таким образом построился весь город. Что может быть этого яснее! Да и сомневаться почти невозможно в этом событии! Известно, что природа с одинаковою щедростью всем равно уделяет свои сокровища, и если она особенною чувствительностию наделила фивские камни, то в замену этого фивянам дала каменное ухо. Все историки совершенно согласны между собою, что, за весьма малым исключением, не было глупее народа финского в целой Греции.

К сему малому исключению принадлежит Линус, иначе называемый Этолинус³,— знаменитейший музыкант своего времени и, как говорят, сын Урании и Амфимара, сына Нептунова. Несчастный вздумал учить Геркулеса музыке⁴, но видя, как неловко держал учебник его в руках своих лиру, не мог удержаться от смехачи этот смех был последним в его жизни. Раздраженный Иракл, не привыкший переносить насмешки, своею лирою раздробил голову наставника. Пример поучительный для будущих поэтов, чтоб они в выборе учеников своих были вперед осторожнее и не всякому невежде передавали тайны божественного своего дара.

Кому не известна также история Ариона Матсмнийского⁵? Осыпанный дарами Иериапдра⁶, тирана Коринфа, радостный плыл он на корабле в свою отчизну Лесбос, как вдруг макросы сговорились между собою убить его, чтоб овладеть всеми его сокровищами. Тщетно обещался Арион добровольно уступить им оные, тщетно со слезами просил их, чтоб они только пощадили его жизнь. Злодеи были неумолимы. Видя неизбежную свою гибель, он заклинал их всем священным, чтоб они дозволили ему в последний раз сыграть на лире. Неохотно и с трудом на сие согласились.

Тогда поэт, исполненный высокого вдохновения, взыграл свою прощальную песнь, и перелив в струны, с невыразимой гармониею, все волнения души, бросился в волны. Но поверите ль,— о сила чудес! — певец не погиб. Дельфин, плывший близ корабля, прельщенный сладостию песней, принял его на хребет свой и благополучно донес его к мысу Тенара⁷.— Счастливые времена, когда и камни были чувствительны, и рыбы пленялись музыкою! времена веков первобытных, мы никогда уже вас не увидим, но поэты позднейшие всегда с признательностию будут вспоминать об вас! Да, мм. гг., если в часы досуга, читая пленительные произведения наших знаменитых писателей, вас остановит вдруг или жесткое слово, или водяный стих, не спешите их осуждать в отступлении от гармонии и правил вкуса. Верьте, что в этом была потребность их признательного сердца. Они хотели вам стороною напомнить о фивских камнях и водном обитателе, спасшем Ариона! В каком чувствительном веке живем мы!

Рассказывать ли об Орфее, как он игрою на лире останавливал течение рек, как хищные звери покидали свои берлоги и выбегали из дремучих лесов, чтобы внимать его песням, как наконец самые горы, растроганные дивными звуками, колебались в своем основании. Вы надо всем этим будете смеяться, вы назовете повествования мои баснями, хотя вся древность готова быть за меня порукою, и я предугадываю, что старания мои вас в том уверить едва ли будут успешнее трудов дочерей Даная⁸. Как бы то ни было, но стихи Виргилия⁹ так красноречиво и убедительно доходят к сердцу, что я, признаюсь к стыду моему, почти в половину начинаю верить. Пусть сам поэт говорит за меня.

Описав внезапную кончину Эвридики, он, обращаясь к ней, продолжает:

Там, в слезы погружен — один с любовью сирой —

Там нежный твой супруг с состраждущею лирой

Тебя, о свет очей! тебя у мрачных скал,

Тебя с денницею, тебя в час ночи звал…

И спящий в мгле Тенар¹⁰— преддверье вечной нощи,

И черным ужасом одеянные рощи

Бестрепетный прошел, проник во град Теней¹¹,

Пред грозный трон Царя отживших меру дней,

Пред дев, шипящими увенчанных змиями,

Неумоляемых ни стоном ни слезами,

Предстал — коснулся струн — воспел пришлец младой.

За сим следует превосходное описание Ада, посмотрим, какое действие произвела песнь Орфея.

И Тартар встрепенул от сладостного гласа,

По челам Евменид улыбка разлилась,

В отверстых Цербера трех зевах лай уснул,

И ветр, смежив уста, впервые отдохнул

На спящем колесе страдальца-Иксиона¹².

Вот истинное торжество музыки! Неумолимый Айдес уступил свою жертву. Юная, прелестная Эвридика незримо следует за певцом всемогущим.

Уже редела мгла, уже в преддверьи света

Любовью побежден, забывший глас завета,

Увы! стопой земле приник… взглянул… и весь

Мгновенно труд погиб…¹³

Оплакивая потерю возлюбленной супруги, он удалился от сообщества людей и степи и горы оглашал своими горестными стенаниями, и там, наконец, говорит Виргилий:

Там жрицы Вакховы¹⁴ презрителя красот

На оргиях ночных при кликах растерзали

И члены по холмам и долам разметали,

Отторгнута глава от мраморных рамен¹⁵

Скатилась в бурный Гебр¹⁶, с хладеющих устеи

Слетевший глас твердил с волнами: Эвридика!

И вторили брега уныло: Эвридика!!’*

* Весь сей отрывок взят из перевода Виргилиевых Георгик г. Раича¹⁷.

Так окончил жизнь певец, единственный в древнем мире, впрочем мнение касательно его смерти не всеми согласно принято. Некоторые утверждают, что он был убит громом,

И что древес в приветной чаще¹⁸,

Где прах певца от взоров скрыт,

И соловьи льют трели слаще,

И роза пламенней горит.

Лира его помещена была в число созвездий,— а с ней вместе, кажется, взяты были на небо и его вдохновенные песни. То, что дошло до нас под именем Орфеевых гимнов, носит отпечаток позднейшего века, и если верить Аристотелю¹⁹, которого Цицерон²⁰ приводит в свидетельство, то они суть произведения пифагорейца Церкопа²¹. Другие приписывают их Ономакриту²²,— поэту, жившему во времена Пизистрата²³, тирана Афинского.

Некоторые сомневаются даже, существовал ли когда-либо сам Орфей, но таковых весьма немного, и они не заслуживают опровержений. Странная и, прибавлю, горестная участь великих гениев! Высокость их мыслей пробуждает уснувшую зависть современников, своим ядовитым шипением следит она все начинания их доблестной жизни, и если не в силах охладить небесного пламени, их согревающего, то не только на могилу, но и на самую жизнь силится набросить мрачную завесу небытия.

Так, например, если бы я вздумал упомянуть о Тамирисе²⁴, превосходном певце своего времени, который, как сохранило предание, был соперником муз и, наконец, побежденный ими, в наказание за дерзость свою, лишился зрения, голоса, рассудка, и даже лира его была разбита. Если бы начал говорить о Марсиасе²⁵, прославившемся игрою своею на флейте до такой степени, что многие даже почитали его изобретателем сего инструмента, если б я стал вам рассказывать о несчастном споре его с Аполлоном и, наконец, о гибельных последствиях оного, которые так живо и вместе ужасно описаны Овидием в его ‘Превращениях’²⁸, вы бы мне начали смеяться в глаза, и со всех сторон ‘осыпались бы на меня упреки, что я не умею различать лжи от истины, что я смешиваю баснь с историей. Век наш — век скептицизма! мало верят преданиям, на все требуют доказательств, между тем как в древние времена никто не сомневался в песнях лебедя и в несравненно опаснейшем пенни сирен!

Нет веры к вымыслам чудесным²⁷,

Рассудок все опустошил,

И покорив законам тесным

И воздух, и моря, и сушу,

Как пленников — их обнажил,

Ту жизнь до дна он иссушил,

Что в дерево вливало душу,

Давало тело бестелесным!..

Счастливы древние народы!

Их мир был храмом всех богов,

И книгу матери-природы

Они читали без очков!..

Счастливы древние народы!

Наш век, о други, не таков *.

* Стихи г. Тютчева.

На все было время, скажете вы, тогда ум младенчествовал, соображение творило, а сердце верило. Тогда было прекрасное время, прибавлю я,— время юности человеческой природы! При всех усилиях ума приводить все в систему, много ли мы выиграли? — Самые успехи сего ума не во многих ли отношениях сомнительны? — Может ли разум в точности узнать истинные границы, где оканчивается мифология и возникает история? На чем будет он основывать свои доводы?— ‘На истине,— возразите вы,— которая там только существует, где свидетельство чувств не противоречит рассудку, если вы нам представите стихи Тамириса, если мы убедимся в их подлинности но одним свидетельством беспристрастного писателя, которое в таком случае недостаточно, но собственным, им приличным духом древности, если наконец найдутся памятники, подтверждающие наше мнение, тогда мы поверим, и готовы признать его лицом историческим’.— Поэтому Марсиас существовал. Он родился во Фригии,— там льется и река, носящая его имя. Многие памятники изображают сего несчастного музыканта привязанного спиною к дереву с обращенными назад руками, пред ним стоит Аполлон, держащий в руке лиру. Этого мало: скульптура и живопись, наперерыв одна перед другою, старались его увековечить. В Риме, в самом Форуме²⁸, находилась его статуя, и вблизи оной было судилище. Ораторы, получившие успех, венчали оную цветами, в знак благодарности, и как бы желая привлечь к себе благосклонность того, кто был славен как отличный игрок на флейте, всем известно, какое сильное влияние имел в то время сей инструмент на декламацию и до какой степени мог он возбуждать ораторов и актеров. В Риме же, во храме Союза²⁹, находилась картина, изображающая связанного Марсиаса,— драгоценное произведение Зевксиса³⁰. Этого мало: Павзаний³¹ и Аполлодор³² свидетельствуют, что кожа сего несчастного музыканта сохранялась в его отчизне — Целене³³. Недостает только его сочинений, но и те нам не совершенно незнакомы. Так, например, слушая дурного музыканта, который фальшивыми звуками оскорбляет слух наш, мы, как бы возобновляя в уме своем очаровательные переливы марсиасовой флейты, в то же время припоминаем мщение Аполлона и говорим: он дерет уши! Итак, Марсиас существовал, в этом нет более сомнения!

Но обратимся к временам не столь древним и но сей причине уже более заслуживающим вероятии. Если музыка не творит здесь столько чудес, сколько прежде, то, кажется, действие ее не менее могущественно. Фемий³⁴, упоминаемый Омиром и Иродотом, сладостию песней своих прогонял скуку Пенелопы³⁵и нередко укреплял ее ослабевающую добродетель.

Когда за тканью бесконечной³⁶

Прискучится бывало ей,

И мысль, что муж из-за морей

К ней, может, не доедет вечно,

Что век свой горевать она

Безвинно во вдовстве должна,

За что и как, сама не зная,

Холодно женихов встречать,

И страсть их сердцем понимая,

Быть равнодушной и молчать.

Когда, полуночной порою,

Склонясь над тканью роковою,

Она, задумавшись, на нить

Глядит,— и медлит распустить

Заветну ткань заветной скуки:

Тогда незримой лиры звуки —

Волшебные слегают к ней:

Конец скорбям, конец разлуки!

Приветный голос шепчет ей:

Смотри, от Трои разоренной

К тебе, любовью окрыленной,

Спешит возлюбленный герой.

Он близок… перед ним Итака³⁷

Сквозь пар яснеет голубой,

Он слышит голос Телемака³⁸,

Он мыслит видеть образ твой,

На палубе, в доспехах брани,

К тебе он простирает длани,

Тебя по имени зовет:

Жива ли милая подруга?

Грустить иль радоваться мне?

Все так же ль нежно любит друга,

Иль счастье было лишь во сне?..

Так глас певца и лиры звуки

Ей услаждали бремя скуки,

И тихо слезы льет сна,

И быстро ткань распущена.

Прошло десять лет,— Улисс не показывался, но подивитесь могуществу гармонии, чудесной силе песней: роковая ткань еженочно распускалася, и Пенелопа осталась верна своим обетам.

Такой подвиг не мог остаться в неизвестности, болтливая Древность разнесла его повсюду, и самое имя Фемия столько сделалось славным, что в позднейшие времена Овидий придавал оное вместо эпитета всем отличным музыкантам.

Не менее искусен был и Демодок³⁹, певец, живший при дворе царя Алкиноя⁴⁰, которого песни сохранил нам Омир⁴¹ в своей бессмертной Одиссее. К сожалению, стройные звуки его арфы навсегда для нас погибли. Вот каким образом поэт, в присутствии Улисса, воспевает введение деревянного коня во внутренность Трои:

Уже корабли, благолепно устроены, в море готовы⁴²,

И хищные чада Аргоса⁴³, таясь на брегу искривленном,

Пред станом, при соснах горящих, сидят в ожидании томном.

Тогда знаменитый Улисс, младая дружина героев,

Покрытые в м_а_хине дивной у врат Илиона⁴⁴ отверстых,

Решительны, хладны, как смерть, внимают врагов совещанья.

Еще колебался народ: — одни предлагали, поспешно

Чудовищны ребра пронзить испытующей медью,

Иные, восхитить коня на утес и в бездну низвергнуть,

Иные желали Бессмертным принесть в благочестную жертву.—

Приятно и праведно всем показалось последнее слово.—

И се растворился в стенах Илион — восприять свою гибель!

Громада, шатаясь со скрыпом, несет разрушенье по стогнам⁴⁵! —

Потом воспевает певец: как аргивцы^4в, в желанное время,

Исторгшись из хитрых затворов, из вольного плена,

Ударили с шумом на стражу, объятую жалкой дремотой,

Смущенны, безгласны, постигнуты часом внезапным,

Как тени, не видят, не внемлют, без ратных доспехов!—

Но быстро парящий Улисс к чертогам Дейфоба⁴⁷стремится,

Арею⁴⁸ подобный, свирепый, с подобным себе Менелаем⁴⁹,

Там ярая сеча кипела, мечи об мечи ударялись!

Но скоро, водимый Минервой, Улисс увенчался победой!—

Смотрите, какое действие произвели в Улиссе вдохновенные песни Демодока: неизвестным пришельцем сидит он на пиршестве, где воспевают его подвиги, не слава, но мысль об отдаленной отчизне взволновала грудь его, он вспомиил все бедствия, которые следили его от берегов разрушенной Трои, он вспомнил оставленную им Пенелопу, и, внимая звуку оживленных струн, продолжает Омир:

Герой воздыхал, и ланиты покрылись слезами.

Так нежна супруга скорбит о любви своей — милом супруге,

Который погиб пред очами отеческа града и братий,

Погиб, подвизаясь отвесть злоключенья годину свирепу

От родины, прежде блаженной, от чад, украшения дома! —

Несчастная видит супруга, как страждет в борении смерти,

К нему приникает, и бьется, и ноет… но изверги люты,

Как гладные звери, стеклись, от милых остатков отторгли,—

И се повлеклася невольница к нужде и вечному горю!

Влечется во чуждую землю, к печалям и тяжкой работе!

И прелесть младая навеки угасла на томных ланитах!

Так скорбью снедаем Улисс проливал неотрадные слезы,

Но, мудрый и скромный, таил от беседы он радостной слезы *.

* Перевод г. Мерзлякова: Улисс у Алькиноя⁹⁰.

Если Фемий и Демодок превосходною своею игрою только производили чудеса в частности — один подкрепляя слабую жену, другой подвигнув к жалости твердое сердце героя, который хладнокровно внимал сетованиям Калипсы⁵¹, которого не могли тронуть ни мольбы Цирцеи⁵², ни привлекательное пение сирен⁵³,— то все это однако ж не может и не должно нас вести к тому заключению, что будто музыка вдруг утратила свою силу и то древнее могущество, которыми она славилась во времена Амфиона и Орфея. Пример Терпандра⁵⁴ совершенно опровергает сие мнение. В волнении народном, грозившем гибелью Лакедемону⁵⁵, в то время, когда советы, просьбы и увещания оказались безуспешными, когда наконец оставалось одно только средство — прибегнуть к силе и междуусобною войною погасить возгорающееся пламя. Юный поэт, исполненный благородным мужеством, с одною лирою в руках, является среди толпы недовольных и, сопровождая искусною игрою свои вдохновенные песни, останавливает мятежников… Сперва удивление, потом ужас и наконец раскаяние овладевают ими. Они в слезах,— они у ног поэта.

Тот же самый Терпандр был первый увенчан победителем в музыке на играх Карнейских⁵⁶, которые, как известно, изображали военную жизнь древних посреди стана. Но что всего удивительнее: говорят, что в то самое время, когда его венчали, Эфоры⁵⁷осудили его к денежной пене за прибавление лишней струны к обыкновенно употребляемой шестиструнной лире, и его семиструнную лиру велено было прибить гвоздем к стене. Наказание, скажете вы, несправедливое и извинительное только лакедемонцам, которые не любили никаких нововведений и буквально придерживались к однажды принятым обыкновениям. Наказание столь строгое, прибавлю я, что оно и в новейшие времена невольный наводит ужас. Заметьте, как осторожны наши поэты! как искусно они избегают Эпитета: семиструнная, говоря о лире. Иной подумает, что они боятся, чтоб ее у них не отняли и не прибили гвоздем к сотенке. Так, например, один из них, начиная поэму свою, восклицает:

Мальвина, лиру мне подай! *

* Поэма ‘Суворов’ ⁵⁸, стр. 1.

Но сочинитель Херсониды, который одну картину летнего дня вместил в довольно толстую книгу⁵⁹, в этом случае может послужить образцом благоразу’ мия. Он дал своей сладкопоющей камене⁶⁰:

Приморску арфу в робки длани *.

* Херсонида, стр. 18.

Напрасные опасения {Это мне напоминает время, когда в Вене многие ходили, держа свою голову в руках, от страха, чтобы она не попалась под грозные пальцы искусного доктора Галля⁶¹.}! При великом многоразличии предметов, которые входят в объем новейшей поэзии, начиная от шарады и оканчивая поэмою, судите, можно ли обойтись только древними шестью струнами? Да и притом какие еще крепкие струны употреблять надобно, когда у нас в восемь месяцев иногда поспевают поэмы в двадцати песнях! Наверное предполагать можно, что струны были в беспрерывном трении, и пальцы так же скоро двигались, как колесо в паровой машине.

Но какой разительный пример силы гармонии представляет нам древность в песнях Тимотея⁶², когда он на пиршестве Александра — победителя, млеющего страстью к Таисе⁶³ близсидящей, к Таисе — дивной красоте Востока, в сонме вождей и вельмож, в присутствии бесчисленной толпы народа, искусными перстами летал по струнам звучной лиры! Кто не знает высокой песни его, которую сохранил нам Драйден⁶⁴. Для каждого чувства у него есть особенное созвучие, каждая страсть имеет свой резкий звук, каждое движение души свою особенную мелодию, и сей мир звуков, постепенно развиваясь во всей полноте своей гармонии, то исполнял сердце внутренним терзанием, волнуя его всеми помышлениями дольного мира, то, низлетая, как вестник горних пределов, вдыхал в грудь слушателей благоговейное стремление ко всему бесконечному, и если можно выразиться, вмещал небо в сердце человека, то наконец, как светлый, яркий луч эфира, случайно отделившийся от своей планеты, со звуком струны невольно вторгался в душу, как бы желая найти в ней приют, в котором отказало осиротелому уже недоступное небо, или звук сей, как пришлец из веков отдаленных, мрачный и таинственный, невольно располагал к сладостному самозабвению,— к тем драгоценным минутам задумчивости, когда фантазия своими легкими, игривыми тенями сливает минувшее и будущее в одном настоящем, незамечаемом мгновении. Сию, так сказать, природу звуков, которую необходимо должен изучить всякий музыкант, прежде нежели начнет творить по собственному идеалу, если желает с успехом достигнуть цели, им избранной,— Тимотей обнял во всей ее обширности, и потому высокая мысль певца легко воплощалась в восторженные песни.

Воспевает ли он Завеса, сходящего на землю:

И строй внимающих восторгом распален,

Клич шумный: Бога зрим! и стар и млад воспрянул!

И звучно: Бога зрим! — по сводам отзыв грянул.

Царь славой упоен,

Зрит звезды под стопою,

И мыслит: он Зевес!

И движет он главою,

И мнит — подвигнул свод небес!

Восхваляет ли он пришествие вечно юного, сановитого Вакха:

И царь, волнуем струн игрою,

В мечтах сзывает рати к бою!

Трикраты враг, сраженный им, сражен,

Трикраты пленный ринут в плен!

Певец зрит гнева пробужденье

В сверкании очей, во пламени ланит,

И небу, и земле грозящу ярость зрит…

Он струны укротил, их заунывно пенье,

Едва ласкает слух задумчивый их глас,

И жалость на струнах смиренных родилась.

Поет ли он Дария, его величие и страшную кончину⁶⁵ —

Сидел герой с поникшими очами,

Он мыслию прискорбной пробегал

Стези судьбы, играющей царями,

За вздохом вздох из груди вылетал,

И пролилась печаль его слезами.

И дивный песнопевец зрит,

Что жар любви уже горит

В душе, вкусившей сожаленья,—

И песнь взыграл он наслажденья.

Он напоминает о краткости жизни, превозносит Таису,— призывает вкусить любовь, и…

Восстал от сонма клич и своды восстенали:

‘Хвала и честь любви! певцу хвала и честь!’

И полон сладостной печали,

Очей не может царь задумчивых отвесть

От девы, страстью распаленной,

Блажен своей тоской, что взгляд, то нежный вздох,

Горит и гаснет взор, желаньем напоенной,

И, томный, пал на грудь Таисы полубог!

Но струны грянули под сильными перстами!

Их страшный звон, как с треском падший гром!

Звучней! звучней! воспрянул царь, кругом

Он бродит смутными очами,

Разрушен неги сладкий сон!

Исчезла прелесть вожделенья,

И слух его разит тяжелый, дикий стон.

За сим поэт превосходно и ужасно изображает евменид, им вслед несется воздушный полк воинов, сраженных в битве, не приявших погребения, с пламенеющими светочами в руках взывающих к мести,— гибель Персеполю⁶⁶!

И сонмы всколебались к брани,

На щит и меч упали длани,

И царь погибельный светильник воспалил.

О горе! Персеполь! грядет владыка сил!

Таиса вождь герою,

Елена новая, зажжет другую Трою *⁶⁷.

* Перевод г. Жуковского⁶⁸.

Так вдохновенная песнь Тимотея была виновницею сожжения Персеполя. Честь поэту! Слава его искусству, но нельзя не скорбеть, что оно было причиною гибели такого града, который и в самых развалинах поныне возбуждает удивление путешественника своими огромными мраморными колоннами, превосходными остатками скульптуры и чудными письменами, известными под названием клинообразных,— заключающими великие тайны, по мнению азиатцев, и над коими ломают головы европейские антикварии⁶⁹. Новейшие поэты в этом случае гораздо рассудительнее. Они беспрестанно творят, и можно надеяться, что со временем, благодаря книгопечатанию, весьма легко будет сложить из тисненных фолиантов город, не уступающий в обширности и величине древнему Персеполю, с тем только различием, что Персеполь новый будет в безопасности от огня и воды. Укажите мне поэта, который бы в глубине души своей не говорил словами Державина:

Я памятник себе воздвиг чудесный, вечный⁷⁰,

Металлов тверже он и выше пирамид,

Ни вихрь его, ни гром не сломит быстротечный,

И времени полет его не сокрушит.

Так! весь я не умру: но часть меня большая…

После этого кто будет сомневаться в прочности города, построенного из такого материала!

Я бы мог представить еще много других примеров чудес, производимых музыкою у греков, упомянуть об Архилохе⁷¹, которому Плутарх⁷² приписывает музыкальное устроение стихов ямбических, столь язвительных, что несчастный Ликамб⁷³, против которого они были написаны, повесился с отчаяния, мог бы сказать несколько слов об Аристоксене⁷⁴, Антигениде⁷⁵, об уроженце Милета⁷⁶ Дамоне⁷⁷, о Пифагоре⁷⁸, про которого говорит предание, что увидя однажды юношей, разгоряченных вином, и от звуков флейты, наигрывающей фригийским размером, дошедших до такой степени исступления, что они были готовы посягнуть на все неистовства, он велел музыкантше, переменив размер, играть важно, соблюдая падение меры спондея, и таким образом привел их снова к рассудку. Я бы мог заметить об аркадянах⁷⁹, у которых был установлен закон, понуждавший учиться музыке даже до тридцатилетнего возраста, о синефцах⁸⁰, которые пренебрегали музыку и оттого сделались столь зверскими и суровыми в нравах, что ни в одном городе Греции не совершаемо было столь великих и часто ужасных преступлений, как между ними, о сибаритах ⁸¹, которые впали в противную крайность и от музыки погибли: по это бы удалило меня от моей цели и увлекло бы слишком далеко. Предоставляю подробно писать об этом людям более меня сведущим и имеющим более досуга, мы же снова обратимся к нашему предмету. Мне кажется, что я уже слышу со всех сторон упреки и обвинения: неужели между одними греками музыка производила столь великие чудеса? Ужели она ограничилась одним только греческим небом и была совершенно чуждою для остального мира?

Не спешите, мм. гг., и вспомните прелестный стих Гете:

Eile mit Weile! war weiland des Kaysers Augustus Devise *.

* Поспешишь — людей насмешишь! — было девизом короля Августа (нем.).— Ред.

Римляне, к которым впоследствии перешло все просвещение греков, были совершенно не музыкальный народ, и оттого мы не находим между ними великих художников, а одних только раболепных подражателей. Мнение их об музыке ясно обнаруживается в упреке, который делает знаменитый их историк Саллюстий⁸² одной римской даме: ‘что она слишком хорошо пела и плясала, нежели сколько прилично было знатной и честной женщине’. Что ж касается до пляски, то вот каким образом выражается сей же писатель: ‘что одни только упоенные вином и лишившиеся рассудка могут заниматься ею!’ — Какая противоположность с понятием греков, которые попрекнули самому Фемистоклу⁸³ в необразованности за то, что он не умел играть ни на каком инструменте. После этого каких чудес искать между народом, который с столь невыгодной точки смотрел на изящные искусства! Правда, что впоследствии он променял свою суровую доблесть на утонченную роскошь и негу азиатцев, но не мог совершенно изменить своего вкуса,— даже посреди удовольствий, столь красноречиво описанных Петронием, невольно заставляет краснеть читателя.

Обратимся к тем народам, которых римляне называли варварами⁸⁴. Может быть мы случайно найдем между ними то, в чем природа как бы отказала гордым завоевателям мира.

На севере, посреди бесплодных и неприступных скал Каледонии⁸⁵ видим мы люден, которых сердце согревалось высоким пламенем музыки и поэзии. Часто, под мрачным покровом ночи, при свисте бурь и завывании ветра, внезапно слетало чудесное вдохновение на оструненную арфу задумчивого барда. Он видит, как века в грозном течении своем толпятся, погружаясь в вечность, он слышит глас праотцев, из облака к нему взывающих,— образ возлюбленной улыбается к нему, как луч вечерней звезды сквозь легкую завесу тумана,— и дикий огнь воспылал в очах его, искусные персты пробежали по струнам — и дивная песнь разлилась, как неукротимый поток, свергающийся с крутых гор его отчизны, попеременно воспевает он: громкую славу предков, их грозные битвы, их победы, или выражает нежную задумчивость любви безнадежной, восторг страсти, увенчанной взаимностию, воспоминания прошедших наслаждений, которые наполняют душу радостию, смешанною с прискорбием, — с такою непринужденною простотою, с такою естественностию, столь искусно согласуй звуки со словами и, так сказать, слова переливая в звуки, что они легко и невольно доходят к сердцу. Кто не слыхал о выкупе барда! Юный певец обвинен в убийстве, позорная смерть его ожидает. Разгневанный царь неумолим, но вдохновенный бард не молит о пощаде — как новый Арион, испрашивает он одной только милости: пропеть свою последнюю песнь. Коснулся арфы, запел, и слезы навернулись в очах неумолимого владыки, который не в силах будучи удерживать долее своих восторгов, восклицает к юноше:

Ко мне в объятия⁸⁶!.. ты победил природу!

Сей песнью… искупил и жизнь ты и свободу!..

Плыви в свою страну — и радостию той,

Которой мне уже не суждено судьбой,

Обрадуй твоего виновников рожденья!

Да юность мирная любимца вдохновенья

Течет без ропота, как волны у брегов,

Да некогда среди сынов твоих сынов,

Волнуем думою, с смущением во взоре,

Ты повествуешь им о мне и об Ельморе⁸⁷

И знаешь поздний род, наставленный тобой,

Сколь песнопенья власть всесильна над душой *.

* Стихи М. А. Дмитриева.

Устремим ли мы наши взоры на снежные холмы Скандинавии,— и там музыка имела свои жертвенники — там была она обоготворяема в образе воинственной Фрейи⁸⁸, сестры Фрейра⁸⁹ — повелителя дождя, солнечного света и всех земных произрастений. Поэзия сего народа носит отпечаток воинственного и смелого духа. Суровая и величественная, как их прибрежные скалы, она пренебрегала искусственными украшениями, и тогда только арфа скальда⁹⁰ одушевлялась бурным огнем вдохновения, когда призывный клик брани собирал мужественных сынов Севера против утеснителей свободы.— Небо Одина⁹¹ и пиршества Валхалы⁹²весьма мало нашли бы теперь охотников между новейшими обитателями Европы, но какой бы скальд в то время не решился пожертвовать своею жизнию для одной капельки Лерадского меда⁹³? — Так часто суеверие обуздывает самые непреклонные нравы, которые бы неохотно подчинились мудрейшим законам: совершенно овладевает умами, взлелеянными независимостью, и даже в то самое время, когда они наименее сие подозревают.

Но я боюсь, чтобы, продолжая таким образом, не уклониться от моей цели, и потому, отложив на время мифологию, обратимся к музыке скальдов.

Хотя и от ней равномерно никаких следов не осталось, но древность завещала нам песню (это третья глава их древней Эдды⁹⁴), из которой мы легко можем видеть, как сильна была власть музыки и поэзии среди сего воинственного народа:

Я помню, как девять осенних ночей⁹⁵,

Одину на жертву взнесенный,

Висел я с дымящейся грудью своей,

Ко древу мечом пригвожденный,

Ко древу, чьих корней никто не видал,

И ветр полуночный вокруг бушевал.

Устам не касались ни снедь, ни питье,

На землю я пал, изможденной,—

К руны нашел я,— и тело мое

Не вспомнило боли мгновенной.

Я руны увидел, я руны понял,

И мыслию ожил, дух бодрость приял.

И песни узнал я — их девять числом,

Узнал их из уст я Болтара,

Пил мед златоцветный за шумным столом —

Мед, полный высокого дара.

Тогда я стал счастлив, и мудр, и велик,

И слово, и дело постигнул язык.

После этого скальд начинает высчитывать порознь могущественное действие каждой песни:

‘Я знаю песню,— говорит он,— которую не знает ни царская дочь, ни сын знаменитого мужа, она верная помощница в скорби и нужде — она песнь радости’.

‘Знаю другую: страждущий недугом лишь только ее услышит, получает исцеление,— она лучше всех врачеваний’.

‘Запою ли я третью песнь — и меч врага, уже занесенный на грудь мою, остается недвижим и тупеет’.

‘Знаю еще песнь: закуйте меня в железы! запою и — цепи спадывают с моих ног, и снова, мои руки свободны’.

‘Увижу ли я крылатую стрелу, пущенную врагом моим,— запел, и в быстром полете остановлю ее своим взглядом’.

Он упоминает еще о многих других песнях сверх девяти им узнанных, которыми может привлечь к себе сердце девицы, очаровывать оружие, заставлять говорить мертвых, назвать по имени каждого эльфа или подземного духа, что знают немногие, и проч., но исчислять все сии песни было бы слишком долго.— Что ж касается до эльфов, то и теперь еще простой народ в Зеландии⁹⁶ весьма их опасается. Он верит, что сии духи весьма любят подсмеиваться над девушками, и почитает их превосходными музыкантами. Еще и поныне, говорят, сохраняется в сем народе одна песня эльфов, которую хотя умеют играть многие искусные музыканты того края, но никто на сие не отваживается, ибо как только она зазвучит, стар и млад собираются в кружок, даже мертвые принимают участие в этой общей пляске, и музыкант не может окончить сей песни, не может остановиться, пока не сыграет ее с такою же точностию, с соблюдением всех малейших тонов, держа инструмент за спиною, или пока кто-либо сзади не обрежет на нем струны. Не ручаюсь за истину сего рассказа, но для чего бы не попробовать сего способа для излечения иных метроманов: руки назад! авось подействует!

Не менее обильную жатву по сему предмету представляет нам Восток. Все, что ни рассказывают чудесного об Орфее, о неподражаемом искусстве, с каковым играл он на лире, и об удивительных действиях, произведенных сею игрою, все, что ни повествуют чрезвычайного о Тимотее, не может сравниться с сверхъестественными действиями, производимыми индейскими рагами⁹⁷ и рагинами. (Так называются древние мелодии сего народа, которым он приписывает высокое происхождение.) Всех рагов считается шесть, из них первые пять произвел из своих пяти голов их бог Магадева⁹⁸, Парбути⁹⁹, жена его, сочинила шестой, а тридцать рагинов изобретены Брамою¹⁰⁰. Два рага в особенности славны. Говорят, что когда Миа Токсин¹⁰¹, превосходный музыкант, живший во время императора Акбара, запел среди дня один из ночных рагов¹⁰², то действие музыки было столь могущественно, что вдруг сделалась ночь, и мрак, окруживший дворец, распространился по окрестности так далеко, как только могли быть слышны звуки его голоса.

Есть также предание, что кто осмелится запеть раг, именуемый Дипук¹⁰³, тот непременно должен погибнуть от огня. Тот же император Акбар, желая видеть это на опыте, приказал знаменитому музыканту Найк Гопалу спеть сей удивительный par. Каких отговорок ни представлял несчастный, все было напрасно, Акбар настоятельно требовал, чтобы его желание было исполнено. Видя свою неизбежную гибель, Найк испросил позволение побывать на своей родине, в последний раз проститься с своим семейством и друзьями. Была уже зима, когда он возвратился после шестимесячного отсутствия. Прежде нежели начал петь, взошел он по шею в реку Джумну¹⁰⁴, но как только два или три раза ударил но струнам,— вода постепенно начала согреваться, наконец стала кипеть, так что мучения несчастного музыканта сделались скоро нестерпимыми. Прервав на минуту мелодию, которая столь жестоко его терзала, он начал снова испрашивать помилования у монарха, но и в сей раз просьбы его остались безуспешными. Акбар непременно хотел увериться, до какой степени справедливо предание о сем раге. Найк Гопал снова начал гибельную песнь, пламя с яростию обвилось вокруг его тела, которое, невзирая на то, что было погружено в волны Джумны, наконец совершенно преобратилося в пепел. У нас, к счастию, нет таких огнистых песней, но зато, когда иной поэт начнет читать свою многосложную поэму, так и обдаст холодом!

Рассказывают также, что после рага, известного под именем Майг Муллар¹⁰⁵, немедленно следует дождь, и вот какой приводят по сему случай. Одна девушка, забавляясь однажды пением сего para, низвела из тучи весьма сильный дождь на иссохшую жатву риса в Бенгале¹⁰⁶, и таким образом отвратила все ужасы голода от сего земного Рая.

Но все это невероятно, скажете вы. Напротив того, мм. гг., индейцы в этом совершенно уверены,— сверх того в истине сих рассказов удостоверяют самые имена действующих особ, которые сохранило предание. Даконец, если бы вы спросили у индейца: существуют ли и ныне между ними музыканты, производящие подобное действие? — Он вам с важностью скажет: хотя сие искусство теперь почти потеряно, но впрочем есть еще люди, наделенные сим чудесным даром, в западной части Индии. Правда также и то, что когда вы будете на Западе и сделаете тот же вопрос,— вам укажут на Бенгал, но это видимое противоречие не может служить доказательством противу истины, которая освящена и временем и всеобщим мнением. Притом же, кто не знает, как гении должны быть ныне редки, когда за несколько уже сот лет назад Диоген в полдень с фонарем искал человека¹⁰⁷!

Между арабами мы найдем весьма немногих музыкантов, и то разве времен Халифатства¹⁰⁸. Это, можно сказать, древние римляне, с тем только различием, что столетия давно унесли с собою гордых повелителей мира¹⁰⁹, между тем как дикие обитатели Аравии еще и поныне стоят неподвижно посреди бегущих столетий. Поэзия с незапамятных времен отделена у них от музыки, последняя кажется даже преимущественно предоставлена одним женщинам, которых вся жизнь на Востоке единственно устремлена к той цели, чтобы нравиться и угождать своим самовластным повелителям. Оттого мы находим, что сие искусство доведено было между сими последними до известной степени совершенства. Любопытствующие могут видеть сему многие примеры в ‘Тысяче и одной ночи’¹¹⁰, и в особенности в прелестной повести ‘Спор шести невольниц’¹¹¹.

Можно прибавить к этому, что самое воспитание арабов весьма мало располагает их к музыке. До пятилетнего возраста живут они обыкновенно в гареме, потом их берут оттуда, приучают мыслить и говорить с важностью, даже проводить целый день вместе с отцом. Музыка и пляска почитаются у них неблагопристойными. В подтверждение этого выписываю следующее место из книги шейка Абд-Алькадера¹¹² под заглавием: ‘Сильнейшие доказательства в пользу законного употребления кофея’. Это отрывок просьбы, которую жители Мекки¹¹³ подали султану в рассуждении сего питья, прописывая:

…’Что употребление кофея сделалось весьма обыкновенным в Мекке, и что его продают в сем городе в зданиях, подобных питейным домам, что в сих местам собираются во время питья мужчины и женщины с барабанами, ребабами¹¹⁴ и другими музыкальными инструментами. Что в сих местах бывает также сходбище людей, играющих в шахматы, в манкалу¹¹⁵ и проводящих время в других подобных играх на деньги, и что там происходят еще и многие другие дела, противные их высокому закону’.

Надобно однако ж заметить, что хотя знатные арабы сами не занимаются музыкою, но слушают ее с удовольствием во время пиршеств. Доказательством могут служить следующие арабские стихи, которые предлагаю в переводе:

С звонкой чашей, с полновесной¹¹⁶

Обходи вокруг гостей!

Пей вино из рук прелестной!..

Нет, до музыки не пей!

Пусть сначала заиграет,

В жизни часто видел я:

Веселей под свист глотает

Конь из светлого ручья!

Сие применение к коню нимало не покажется странным для того, кто знает, как много арабы уважают сие животное, и до какой степени они к нему привязаны.

В обширных степях Великой Татарии,— повествует Беркенмейер,— и теперь еще обитает великое множество привидений, которые в совершенстве подражают человеческому голосу с намерением удалить путешественников от каравана и сбить их с дороги. Воздух оглашается там весьма часто звуками инструментальных орудий, в особенности барабанами и кимвалами¹¹⁷. Вероятно, Вебер¹¹⁸ занял оттуда хоры для духов своего очаровательного Стрелка¹¹⁹!

Но изо всех восточных народов ни один почти не занимался столько музыкою, сколько персияне. Самое происхождение оной носит у них отпечаток чудесного: ‘Изобретателем ее почитают Пифагора, ученика Соломонова. Три ночи сряду видел он во сне прелестный образ, который манил его на берег моря, чтобы там поведать ему тайны необыкновенного искусства, и три раза сряду он ходил туда, не находя ничего другого, кроме кузнецов, которые своими молотами ударяли в наковальню. Это подало ему повод к глубоким размышлениям и обратило его внимание на звук молотов. Он сделал небольшой инструмент, навязал на него шелковые струны, и когда привел их в движение, то они начали издавать звук довольно приятный. Когда Пифагор приобрел более известности, то говорил, что понимает мелодии круговращения миров, и что ему дана свыше сила выражать сии мелодии из глубины своей души посредством струнных звуков. Впоследствии начертал он законы сей внутренней гармонии, которая была усовершенствована позднейшими художниками, и в особенности Аристотелем — изобретателем органона’.

Цель, с каковою изобретена музыка, по мнению восточных писателей, заключается в том, ‘чтобы привести дух в равновесие и приготовить душу к приятию высоких познаний, но совсем не для игры и шуток. Душа, очарованная прелестными мелодиями, стремится к созерцанию высших существ и духов, чтоб сделаться сопричастною их светлому миру. Посредством музыки души, отемненные грубостию их окружающего тела, предуготовляются и делаются способными к беседе с высшими духами и существами светлыми, которые носятся в обители блаженных, вокруг престола Всемогущего’.

Но обратимся снова к нашему предмету: произвела ли что-либо чудесного музыка между персиянами? — О, без сомнения, да и могло ли быть иначе в той земле, где соловьи изъясняют свою любовь к розе на пелеви, или языке древних персов? Ссылаюсь на Фирдусси¹²⁰:

Слышишь, как в утренний час¹²¹, меж ветвей

На древнем персидском поет соловей!

Рассказывают, что и ослы прежде певали па Востоке, но после несчастного приключения, случившегося с одним из их собратов, охота в них к пенью пропала. Вот каким образом это рассказано в ‘Тути-наме’¹²².

‘Некогда осел подружился¹²³ с лосем, так что они были всегда неразлучны и паслись на одном лугу. В одну ночь, это было весною, оба они щипали дери. Осел был в веселом расположении духа и сказал лосю: нынешняя ночь так очаровательна, цветы так роскошно распространяют вокруг нас свои сладостные благоухания, и воздух, кажется, льет волны мускуса. Не правда ли, было бы очень не дурно, если бы я спел песенку, как ты думаешь?’

‘— Что ты это? — отвечал ему лось, — не с ума ли ты сошел? ты только годен щипать репейник и волчец¹²⁴, да и могло ли когда быть что-либо общее между ослом и музыкою? Мы вошли в этот сад тайком и никем не примеченные, если же ты заревешь, то разбудишь садовника, который созовет людей, и тогда нам будет плохо. Я боюсь, чтоб с нами не случилось того же, что было с одними ворами, которые, закрывшись в доме богача, нашли там сосуд с вином, они им завладели и начали пить в ожидании часа, приличного их намерениям. Но питье так их развеселило, что они стали петь и кричать. Хозяин дома проснулся, созвал своих невольников, и воры все до одного были пойманы’.

‘Я горожанин,— возразил ему осел,— а ты грубый деревенский житель, так тебе ли судить о моих дарованиях! Мне хочется петь, право, никакой беды с тобой не случится, если ты меня послушаешь’.

‘Как сказано, так и сделано. Осел заревел, садовник проснулся, хозяин дома также, лося и осла схватили и обоих заперли’.

После этого несчастного происшествия осел с горя совершенно перестал петь на Востоке и большая часть его соплеменников, переселившись на Запад, преимущественно занимаются одною критикою, если верить тому, что говорит о них наш знаменитый баснописец Крылов¹²⁵.

Когда справедливо также замечание, сделанное известным путешественником Шарденем¹²⁶, что верблюдов приучают ходить и носить ношу по звуку слов, подобных песне, что сии животные, соображаясь с сими звуками, идут скорее или медленнее, и что есть один известный верблюжникам тон, в особенности любимый верблюдами, под который они бегут гораздо охотнее, то судите сами, какое действие должна производить музыка на людей, рожденных под тем же знойным небом Азии, с детства приученных к неге и одаренных от природы тонким вкусом изящного? — Вот один случай. Рассказ сей заимствован мною из ‘Ша-наме’, поэмы Фирдусси:

‘Кавус по смерти¹²⁷ своего отца вступил на престол прародительский. Всюду вокруг себя видел он бесчисленные сокровища, коней и пышные убранства, превосходно изукрашенное златое седалище царей, драгоценные утвари,— и его сердце сделалось жертвою лукавства Дивов¹²⁸, в суетной гордости никого на земле не равнял он с собою. Воссев на златой престол с хрустальными подножиями, начал он совещаться с вельможами своего двора. Тогда подошел странствующий певец, хитрый Див, к одному из его придворных и сказал ему: Я певец, пришедший из Мазендерана¹²⁹, если шаху угодно будет изведать мое искусство, то пусть повелит меня допустить к себе. Придворный пошел к шаху и сказал: Певец с арфою стоит за дверьми, он поет как соловей, и только ищет стези к твоему престолу, что повелит шах? — Кавус велел его представить. Певец приблизился и начал тихим голосом песнь напевом Мазендерана. Он начал хвалою родному краю: ‘Мазендеран,— так пел он,— достоин того, чтобы шах о нем помыслил, там в садах всегда алеет роза, тюльпанами и ясминами осыпаны горы, кроток воздух, цветами испещрена земля, ни холод, ни жар не удручают прелестного края, там постоянно владычествует весна, непрестанно поет в садах соловей и птицы радостно порхают по густым ветвям дерев. Никогда земля не утомляется произведением плодов, всегда полон воздух благовониями, реки льются как розовая вода, на полях вечно пылает тюльпан, светлы потоки, и берега их улыбаются, весьма часто можно видеть сокола, следящего добычу. Вся область наполнена обильными яствами, невозможно исчислить сокровищ, там собранных, цветы, благоговея, преклоняются перед престолом, окруженным мужами знаменитыми, пышно опоясанными златом. Кто там не обитает, неизвестны ему ни радость, ни веселие и совершенно незнакомы забавы’.— Кавус внимательно слушал игру певца, и слова песни мгновенно воспламенили в его душе бранные помыслы. Он сказал вельможам: ‘На Мазендеран хочу я идти войною, хочу превзойти Цохака¹³⁰, Кейкобада¹³¹ и Джема¹³², мир должен повиноваться увенчанному!’ — Все слышавшие слова сии сокрушились сердцем, бледность покрыла их лица, и на ланитах показались морщины, ни в ком не было желания идти на войну сию. Все безмолвствовали, наконец, прервав молчание, единогласно воскликнули: мы твои подданные, твоя воля владычествует над Вселенной’.

История упоминает еще о двух знаменитых персидских музыкантах — Нигиссаре¹³³ и Барбуде¹³⁴, изобретателе лютни и песни, известной под именем Ауренги¹³⁵. Оба они жили при дворе славного не столько своими победами, сколько любовью к пышности и блеску Хосру Первиза¹³⁶. Но я боюсь, не слишком ли уже долго пользовался я вниманием моих читателей, и признаюсь, что начинаю опасаться, чтобы с ними не случилось того же, что было однажды, при конце песни ученого Фараби¹³⁷, с его слушателями. Вот как это рассказывает Гербелот¹³⁸: ‘Бывши однажды в обществе с Сахеб бен Ибадом¹³⁹, Фараби взял лютню из рук одного музыканта и своею искусною игрою заставил всех присутствующих смеяться, потом, переменив тон музыки, привел их в слезы, и наконец новою переменою погрузил всех в глубокий сон…

Какое бы действие ни произвело сие слабое произведение моих досугов, ожидаю суда просвещенной публики, но я бы желал, чтобы оно было принято с снисхождением, соразмерным тому удовольствию, которое воспламеняло сочинителя при мысли, что может быть он даже своими несовершенствами, пробудит деятельность других, более счастливых делателей. В заключение предлагаю небольшой аполог¹⁴⁰ из Саадиева Полистана¹⁴¹.

Только сорванный¹⁴² лишь с ветки,

На террасе у беседки,

Я пучок увидел роз,

С ними травка обвивалась.

‘Ты, спросил я, как попалась?

Кто презренную занес?’

— Не срывай меня! — сказала

Дочь стыдливая полей,—

В цвете — прелести очей

Мне природа отказала,

Но от розы получала

Я бесценный аромат,—

Нас один взлелеял сад.

Делибюрадер.

Примечания

Статья Д. П. Ознобишина. Автограф неизвестен. В СЛ — первая публикация.

Из ‘Отрывка’ видны обширные познания автора в области мировой литературы. Рассказывая о происхождении музыки, он привлекает свидетельства античных историков и выдающиеся произведения различных народов: ‘Одиссею’ Гомера, ‘Георгики’ Вергилия, ‘Метаморфозы’ Овидия, ‘Старшую Эдду’, ‘Шахнаме’ Фирдоуси, ‘Гулистан’ Саади и ‘Тути-наме’ Нахшаби, образцы арабской классической поэзии.

Рецензенты — П. А. Вяземский (МТ, 1827, ч. XIII, No 3, отд. 1, с. 245) и Н. М. Рожалин (MB, 1827, ч. 2, No 5, с. 88) не смогли дать статье объективную оценку (см. сопроводительную статью).

¹ Мерзляков. VIII эклога Вирг<илия>.— Эпиграф взят из VIII эклоги ‘Буколик’ Вергилия ‘Дамон, Алфесибей’, которая в переводе Мерзлякова называется ‘Дафнис’ (см.: Мерзляков А. Ф. Подражания и переводы из греческих и латинских стихотворцев. М., 1825—1826, ч. 1 и 2).

² Питомец Меркурия Амфион…— Меркурий (римск. миф.) — бог торговли, покровитель искусств и ремесел, отождествляемый с Гермесом (греч.) — богом скотоводства, покровителем путников, послом олимпийских богов, изобретателем лиры.

Сыновья Зевса и Антиопы — братья-близнецы Амфион и Зет (см. примеч. на с. 333), брошенные сразу же после их рождения по приказу царя Фив Лика на произвол судьбы у подножия горы Киферон, были подобраны и воспитаны пастухом. Когда они выросли, то пошли походом на Фивы и свергли Лика. По другой версии мифа, власть в Фивах они получили по велению Зевса, которое передал Лику Гермес. Гермес вручил Амфиону лиру, под звуки которой сами собой воздвиглись каменные стены Фив (см.: Мифы народов мира: В 2-х т. М., 1980, т. 1, с. 72).

³ …Линус… Этолинус…— певец Лин, сын Каллиопы (или Урании) и Амфимара, сына Посейдона (у римлян Посейдону соответствовал Нептун), знаменитый музыкант и певец.

⁴ …вздумал учить Геркулеса музыке…— Лин обучал музыке юного Геракла и его брата. ‘Когда Лин наказал Геракла, тот в гневе нанес ему смертельный удар’ (Мифы народов мира, т. 2, с. 56).

⁵ Арион Матемнийский — греческий поэт и музыкант VII—VI вв. до н. э., уроженец г. Митимны на острове Лесбос. Геродот рассказывает о его чудесном спасении во время морского путешествия в Италию: корабельщики хотели его убить, чтоб завладеть его богатствами, но Арион испросил у них позволения исполнить предсмертную песнь, после чего кинулся в волны, и дельфин вынес его на берег. Г. С. Глебов высказал предположение, что рассказ Делпбюрадера об Арионе ‘натолкнул Пушкина на мысль по-своему использовать античное предание’ (см.: Глебов Г. С. Об ‘Арионе’.— Пушкин. Временник Пушкинской комиссии. М., Л., 1941, с. 297). Как об источнике стихотворения Пушкина ‘Арион’ (1827). упоминает о рассказе Делибюрадера и Д. Д. Благой (см.: Благой Д. Д. Творческий путь Пушкина (1826—1830). М., 1967, с. 154—155).

⁶ Периандр (ок: 660 — ок. 585 гг. до н. э.) — второй тиран Коринфа (ок. 627 — ок. 585 гг. до н. э.). При его дворе жили многие деятели греческой культуры.

⁷ Тенар — мыс, южная оконечность Пелопоннеса. Возле него в древности стояла статуя, изображавшая человека на дельфине. По преданию, она поставлена самим Арионом во исполнение обета, данного им богам.

⁸ …успешнее трудов дочерей Даная.— Дочери царя Даная (греч. миф.), убившие своих мужей, были осуждены в подземном царстве наполнять водой бездонную бочку, т. е. заниматься бессмысленным и бесполезным трудом.

⁹ …стихи Виргилия…— рассказ об Орфее и Эвридикс содержится в четвертой песне ‘Георгик’ Вергилия.

¹⁰ Тенар (греч. миф.) — пропасть, вход в подземное царство Аид.

¹¹ Град Теней — царство мертвых — Аид.

¹² Иксион (греч. миф.) — царь лапифов, за многие преступления был прикован в Тартаре к быстро вращающемуся огненному колесу.

¹³ …Любовью побежден, забывший глас завета // …взглянул… и весь // Мгновенно труд погиб…— Спустившийся в подземное царство за своей умершей женой Эвридикой Орфей покорил своей волшебной игрой всех обитателей айда: пса Кербера, эриний, Персефону и Аида и получил разрешение увести жену с собой при условии, что на обратном пути не будет на нее оглядываться. Нарушив этот запрет, Орфей снова потерял Эвридику (см.: Мифы народов мира, т. 2, с. 262).

¹⁴ Жрицы Вакховы (римск. миф.) — служительницы бога плодородия и виноделия Вакха (у греков — Диониса), всюду его сопровождавшие.

¹⁵ Рамена (уст.) — плечи.

¹⁶ Гебр — река во Фракии. Вакханки, справлявшие праздник Вакха (римск. миф.), разорвали тело Орфея, его голову и кифару бросили в воды Гебра.

¹⁷ Весь сей отрывок взят из перевода Виргилиевых Георгик г. Раича.— См.: Виргилиевы Георгики. Перевод А. Р…..М., 1821, ч. IV. Д. П. Ознобишин цитировал 152—154 и 157 страницы этой книги.

¹⁸ И что древес в приветной чаще…— Автора стихов установить не удалось.

¹⁹ Аристотель (384—322 гг. до н. э.) — древнегреческий философ, ученый-энциклопедист.

²⁰ Цицерон Марк Туллий (106—43 гг. до н. э.) — римский оратор, писатель и политический деятель.

²¹ …пифагорейца Церкопа. — Пифагорейство — религиозно-философское и политическое течение в Древней Греции. Развивая представление о числе, как об основном принципе всего существующего, пифагорейцы создали учение о гармонии, много сделали для изучения теории акустики и музыки. Церкоп (Керкопс, VI в. до н. э.) — один из древнейших пифагорейцев, непосредственных учеников Пифагора.

²² Ономакрит — афинский поэт VI в. до н. э. Им составлены ‘Оракулы’ — сборники пророческих песен приписывавшихся Орфею.

²³ Пизистрат (Писистрат, ? — 527 г. до н. э.) — афинский тиран, правил 560—527 гг. до н. э.

²⁴ Тамарис — легендарный фракийский певец, прославился игрой на кифаре. В своем искусстве он отважился на состязание с музами на том условии, что в случае победы получит право сойтись с каждой из них, в случае же поражения лишится того, что захотят отнять у него музы. Последние, победивши, лишили Тамариса зрения и отняли у него дар кифареда (Аполлодор. Мифологическая библиотека. Л., 1972, с. 74, Гомер. Илиада, пер. Н. И. Гнедича, песнь II, 595—600).

²⁵ Марсиас (Марсий) — легендарный греческий музыкант. Подобрал свирель (флейту), изобретенную Афиной и отброшенную ею, так как черты ее лица искажались при игре на инструменте, вступил в состязание в искусстве с Аполлоном, по условиям которого победитель сделает с побежденным все что захочет. Аполлон, признанный победителем, повесил Марсиаса на сосне и содрал с него кожу (Аполлодор. Мифологическая библиотека, с. 8, 129).

²⁶ …описаны Овидием в его ‘Превращениях’…— См.: Овидий. Метаморфозы, кн. 6, стих. 382—400. Овидий П. Н. Метаморфозы. М., 1977, с. 157.

²⁷ Нет веры к вымыслам чудесным…— стихотворение Ф. И. Тютчева, посвященное ‘A. H. M.’, т. е. Андрею Николаевичу Муравьеву, бывшему, как и Тютчев, учеником С. Е. Раича и членом Общества друзей. В СЛ воспроизведено впервые, но в ранней редакции и без последней, третьей строфы. Полный текст напечатан в 1828 г. в журнале ‘Русский зритель’ (ч. IV, No 13—14, с. 70—71).

Горько сетуя на век скептицизма, засилия аналитического мышления, Ознобишин разделяет тоску романтиков по древним первобытным временам, характерную и для других членов Общества друзей Раича. Речь шла о том, какой должна быть современная поэзия. ‘Но под каким условием поэзия, или искусство, могут существовать в наше время? — писал в своих ‘Психологических заметках’ любомудр В. Ф. Одоевский.— Человек не верит и поэзии, вымысла для него недостаточно, ‘Илиада’ ему скучна, он требует от поэзии того, что не находит в науке,— существенности, словом, науки… Наше время есть приуготовление к новой форме души человеческой, где поэзия с наукой сольются в едино’ (Одоевский В. Ф. Русские ночи. Л., 1975, с. 216—217).

²⁸ Форум — прямоугольная площадь в Древнем Риме, центр политической, религиозной, административной и торговой жизни.

²⁹ В Риме же, во храме Союза…— По-видимому, имеется в виду Храм Согласия, находящийся на Форуме,

³⁰ Зевксис — древнегреческий живописец V—IV вв. до н. э. В числе знаменитейших его картин была: ‘Связанный сатир Марсий’.

³¹ Павзаний (Павсаний) — греческий писатель II в. н. э.’ автор ‘Описания Эллады’, много внимании уделял предметам искусства. В частности он описал картину, изображавшую, как Афина бьет Марспя за то, что он подобрал свирель. Поступок Марсия был сюжетом многих древних изображений. Мирон, современник Фидия, изобразил его отпугиваемым Афиной от ее флейты, к которой он протягивал руку (Энциклопедический словарь. СПб., 1896, т. XVIIIa, с. 686).

³² Аполлодор — афинский грамматик, живший во II в. до н. э., автор ‘Библиотеки’, излагавшей в пересказе основные сюжеты древнегреческой мифологии.

³³ Делена (Келены) — город во Фригии, северо-западной части Малой Азии.

³⁴ Фемий, упоминаемый Омиром и Иродотом…— ‘певец божественный Фемий’ упоминается в ‘Одиссее’ Гомера, песнь XVI, 252 (перевод В. В. Вересаева), Иродот (Геродот) — древнегреческий историк (V в. до н. э.), в его ‘Истории’ точные справки и описания сочетаются с мифическими рассказами.

³⁵ Пенелопа — в ‘Одиссее’ Гомера жена Улисса (Одиссея), остававшаяся верной своему мужу во время его двадцатилетнего отсутствия с острова Итака, она отвергала домогательства многих женихов.

³⁶ …за тканью бесконечной…— Чтобы избавиться от притязаний женихов, Пенелопа обещала выйти за одного из них, когда кончит прясть хитон для своего отца, сотканное за день она распускала ночью, достигая таким образом бесконечной отсрочки исполнения своего обещания. ‘Когда за тканью бесконечной…’ (и т. д.) — Предположительно стихи принадлежат Д. П. Ознобишину.

³⁷ Итака — остров в Ионическом море, легендарная родина Одиссея.

³⁸ Телемак — сын Одиссея и Пенелопы.

³⁹ Демодок — в ‘Одиссее’ — слепой певец на пиру у царя Алкиноя, рассказавший вдохновенным пением о подвигах Одиссея в Троянской войне, в присутствии самого Одиссея, который оставался на пиру неузнанным.

⁴⁰ Алкиной — царь мореходцев феакийцев на острове Схерии, куда судьба забросила Одиссея.

⁴¹ …которого песни сохранил нам Омир…— Песни Демодока о хитрости с Троянским конем и о победе над Троей введены Гомером в текст ‘Одиссеи’.

⁴² Уже корабли, благолепно устроены, в море готовы… (и т. д.) — ‘Одиссея’, кн. VIII, 499—532, в переводе А. Ф. Мерзлякова. Перевод этот помещен в кн.: Подражания и переводы А. Мерзлякова. М., 1825, ч. 1, с. 179—181. Однако из сличения текстов выявляются разночтения:

No стиха	Текст СЛ	Подражания и переводы А. Мерзлякова
4	младая дружина героев	с избранной дружиной отважных
9	восхитит	воздвигнуть
14	аргивцы	Греки
15	из хитрых затворов, из вольного плена	из оной, коварством созданной темницы
17	Смущенны, безгласны	Трояне смятенны
17	внезапным	ужасно-внезапным
18	без ратных доспехов	не сыщут оружий!..
19	быстро парящий Улисс	рьяный и быстрый Улисс
23	Герой воздыхал	Смущенный Герой воздыхал

Разночтения эти можно объяснить только тем, что А. Ф. Мерзляков, будучи цензором альманаха, изменил ряд чтений непосредственно в рукописи СЛ.

⁴³ Аргос — одно из государств Древней Греции, игравшее выдающуюся роль в истории и в древнегреческом эпосе.

⁴⁴ Илион — то же, что Троя, город в северо-западной части Малой Азии.

⁴⁵ Стогны (уст.) — площади.

⁴⁶ Аргивцы (аргивяне) — уроженцы Арголиды, области и города в Южной Греции.

⁴⁷ Дейфоб — троянский герой, особенно ненавидимый греками, так как он был противником выдачи Елены, после смерти Париса — ее муж.

⁴⁸ Арей (греч. миф.) — бог войны, соответствующий римскому Марсу.

⁴⁹ Менелай — царь Спарты, жена его Елена была похищена троянцами, вследствие чего и началась Троянская война.

⁵⁰ Перевод г. Мерзлякова: Улисс у Алькиноя.— См.: Мерзляков А. Ф. Подражания и переводы из греческих и латинских стихотворцев. М., 1825, ч. 1.

⁵¹ Калипса (Калипсо, греч. миф.) — нимфа, жившая на острове Огпгии, удерживала при себе в течение семи лет Одиссея, безуспешно склоняя его к супружеству.

⁵² Цирцея — волшебница с острова Эя. Обвороженный ее чарами Одиссей оставался здесь в течение года.

⁵³ …привлекательное пение сирен…— Сирены — нимфоподобные существа, населявшие один из островов, их пение обладало непреодолимой пленительной силой. Одиссей, чтобы не поддаться их чарам, проплывая мимо острова, залепил товарищам уши воском, а себя приказал привязать к мачте.

⁵⁴ Терпандр — древнегреческий поэт и музыкант (VII в. до н. э.). Ему приписывается введение кифары— семиструнной лиры. По преданию, дельфийский оракул направил его в Спарту для усмирения музыкой народного восстания.

⁵⁵ Лакедемон — Спарта.

⁵⁶ …на играх Карнейских…— Карнейские игры — общедорийский праздник, справлявшийся ежегодно в течение 9 дней в честь Аполлона Карнея. С 20-й Олимпиады (676—672 гг. до н. э.) при нем были введены музические состязания, и на первом из них победителем был Терпандр.

⁵⁷ Эфоры — коллегия наблюдателей в Спарте из 5 человек, избиравшихся ежегодно и осуществлявших, в частности, надзор за судопроизводством.

⁵⁸ Поэма ‘Суворов’…— Суворов. Лирическая поэма. В 8-ми песнях. Александра Степанова. М., в Университетской типографии, 1821, 230 с. Автор поэмы — третьестепенный поэт и писатель Александр Петрович Степанов (1781—1837), в молодости участвовал в походах Суворова. Поэма его начинается прозаическим предисловием, а собственно текст — стихом: ‘Мальвина! Лиру мне подай!’ (с. 11). Более поздние произведения Степанова в эпическом роде были резко раскритикованы Белинским.

⁵⁹ …сочинитель Херсониды, который одну картину летнего дня вместил в довольно толстую книгу…— Описательная поэма С. С. Боброва в первой редакции была издана отдельной книгой: ‘Таврида, или Мой летний день в Таврическом Херсонисе’, лиро-эпическое стихотворение (Николаев, 1798). Херсонида — ‘Херсонида, или Картина лучшего летнего дня в Херсонисе Таврическом’, ‘лирико-эпическое песнотворение’ С. С. Боброва (конец 1760-х годов — 1810), 2-е изд. СПб., 1804.

⁶⁰ Он дал своей сладкопоющей камене…— Поэт-архаист Бобров здесь упомянут не случайно: в отличие от большинства арзамасцев — Пушкина, Вяземского, Батюшкова, для которых он служил постоянной мишенью насмешек,— Раича и Ознобишина, как и В. К. Кюхельбекера, в Боброве, по-видимому, привлекало стремление к словотворчеству, к созданию составных эпитетов.

⁶¹ Галль Франц-Иосиф (1758—1828) — австрийский врач и анатом, создатель ‘френологии’, бытовавшей в XIX в. теории, согласно которой психические особенности человека находят выражение в строении черепа. Учение это признано несостоятельным, но некоторые открытия в области анатомии и физиологии мозга могут быть поставлены ему в заслугу.

⁶² Тимотей (Тимофей) — древнегреческий поэт и музыкант (446 — ок. 360 гг. до н. э.), считался одним из искусных исполнителей на кифаре, которую он усовершенствовал, прибавив к семи ее струнам еще четыре.

⁶³ …на пиршестве Александра — победителя, млеющего страстью к Таисе…— имеется в виду Александр Македонский (356—323 гг. до н. э.), полководец и государственный деятель, победитель Дария III. Таиса — афинская гетера (IV в. до н. э.), участвовала в походе Александра Македонского на персов. Дарий III — последний царь древней Персии (336—330 гг. до н. э.).

⁶⁴ Драйден Джон (1631—1700) — английский поэт, драматург и критик. Одно из лучших его произведений — ода ‘Пиршество Александра, или Могущество музыки’ (1697, русск. пер. В. А. Жуковского).

⁶⁵ …страшную кончину…— Потерпев сокрушительное поражение от Александра Македонского, Дарий бежал в Восточный Иран, где был смертельно ранен своим сатрапом Бессом и умер в руках врагов,

⁶⁶ …гибель Персеполю! — Персеполь — одна из столиц Персидского царства династии Ахеменидов. После захвата и сожжения города Александром Македонским (330 г. до н. э.) он был постепенно заброшен.

³⁷ …Елена новая зажжет другую Трою…— имеется в виду Таиса, которой легенда приписывает сожжение Персеполиса.

⁶⁸ Перевод г. Жуковского.— Пиршество Александра, или Сила гармонии. [Из Драйдена].— Жуковский В. А. Сочинения. Изд. 8-е: В 6-ти т. СПб., 1885, т. I, с. 233—236.

⁶⁹ …письменами, известными под названием клинообразных…— над коими ломают головы европейские антикварии. Клинообразные надписи сделаны ахеменидскими царями, в частности Дарием 1 (522— 486 гг. до н. э.) и его сыном Ксерксом I (486—465 гг. до н. э.).

С этих надписей впервые снял копии датский путешественник-ориенталист Нибур Карстен (1733—1815), посетивший во второй половине XVIII в. развалины Персеполя. Одной из этих копий впоследствии воспользовался немецкий филолог Г. Ф. Гротефенд (1775—1855), положивший начало дешифровке древнеперсидской клинописи (см.: Бартольд В. В. История изучения Востока в Европе и России.— Бартольд В. В. Соч.: В 9-ти т. М., 1977, т. 9, с. 230, 231, 314—317).

⁷⁰ Я памятник себе воздвиг чудесный, вечный… (и т. д.) — Начало стихотворения Г. Р. Державина ‘Памятник’ (1796).

⁷¹ Архилох — древнегреческий поэт и музыкант (середина VII в. до н. э.), ввел в поэтическую практику ямбические и трохеические триметры, которые пелись в сопровождении музыкальных инструментов.

⁷² Плутарх (ок. 45—ок. 127 гг. н. э.) — древнегреческий писатель и историк, автор жизнеописаний знаменитых деятелей древности.

⁷³ Ликамб — жертва уничтожающей сатиры Архилоха, который бичевал его за то, что Ликамб не сдержал данного обещания выдать за Архилоха свою дочь Необулу. Не снеся едкой сатиры, Ликамб повесился.

⁷⁴ Аристоксен (ок. 350 г. до н. э.) — представитель милетской школы натурфилософии, ученик Аристотеля, один из древнейших теоретиков музыки.

⁷⁵ Антигенид (ок. середины V в.— 380 г. до н. э.) — древнегреческий музыкант и композитор. Особенно славился игрой на флейте. Ему приписывают изобретение приспособления для отбивания такта в музыке (род ножных кастаньет).

⁷⁶ Милет — в VIII—VI вв. до н. э. древнегреческий полис на западном побережье Малой Азии.

⁷⁷ Дамон (IV в. до н. э.) — древнегреческий музыкант и философ. Учитель и друг Перикла. Платон в своей ‘Республике’ сообщает, что он усовершенствовал ритмическую часть искусства.

⁷⁸ Пифагор Самосский (ок. 570 — ок. 500 гг. до н. э.) — древнегреческий мыслитель и политический деятель, известен трудами по теоретическому обоснованию музыки.

⁷⁹ Аркадяне — жители древнегреческой области Аркадии, служившей олицетворением страны мирного счастья.

⁸⁰ Синефцы — жители древнегреческого города Кинаифа.

⁸¹ Сибариты — жители древнегреческой колонии Сибарис на побережье теперешней Италии, богатство приучило их к изнеженному образу жизни. В 510 г. до н. э. в войне с Кротоном они были побеждены и их город был разрушен до основания.

⁸² Саллюстий Гай Крисп (86 — ок. 35 гг. до н. э.) — римский историк.

⁸³ Фемистокл (ок. 525 — ок. 460 гг. до н. э.) — афинский государственный деятель и полководец.

⁸⁴ Варвары — этим звукоподражательным словом древние греки, а затем и римляне называли всех чужеземцев, говоривших на непонятном им языке. В начале н. э. Это название особенно часто относили к германцам.

⁸⁵ Каледония — латинское название Шотландии.

⁸⁶ Ко мне в объятия!.. (и т. д.) — Стихи М. А. Дмитриева написаны на сюжет баллады Ш. И. Мильвуа (1782—1816) ‘Выкуп Эгиля’ (1808). Полностью ‘драматическая картина’ М. А. Дмитриева ‘Выкуп барда, или Сила песнопения’ впервые была напечатана в ‘Драматическом альбоме для любителей театра и музыки на 1826 год’, кн. I. М., [1825], с. 234—254. Цензурное разрешение 30 апреля 1825 г. В эпоху декабристского оссианизма баллада Ш. И. Мильвуа, утверждавшая нравственную силу и торжество поэзии, была популярна в России. Ее перевели А. Ф. Воейков и Д. В. Веневитинов. Как правильно указал Ю. Д. Левин, Ознобишин связывает ‘Выкуп барда’ с Оссианом, не замечая при этом, что в балладе Мильвуа действие происходит в Скандинавии, а не в Шотландии (см.: Левин Ю. Д. Оссиан в русской литературе (конец XVIII — первая треть XIX века). Л., 1980, с. 106—107, Он же. Оссиан в России.— В кн.: Макферсон Дж. Поэмы Оссиана. Л., 1983, с. 524—525).

⁸⁷ Ельмор (Эльмор) — герой поэмы Ш. И. Мильвуа, воин-царевич, сын скандинавского короля, выведен также у Д. В. Веневитинова в скандинавской повести ‘Освобождение скальда’ (перевод той же поэмы Мильвуа).

⁸⁸ Фрейя (сканд. миф.) — богиня плодородия, любви, красоты, любительница песен, считается сестрой Фрейра. Вместе с тем Фрейя делит и выбирает с Одином убитых воинов, т. е. осуществляет функции валькирии — воинственной девы.

⁸⁹ Фрейр (сканд. миф.) — бог, олицетворяющий растительность, урожай и мир.

⁹⁰ Скальд (скальды) — норвежские и исландские поэты IX—XIII вв.

⁹¹ Один (герм.-сканд. миф.) — верховный бог, олицетворяющий силу, сотворившую вселенную, и мудрость.

⁹² Валхала (Валгалла) — дворец Одина, загробное местопребывание храбрых воинов, павших в битве. Там в присутствии Одина прекрасные валькирии угощали их жареным мясом и медом, после чего герои упражнялись в битвах, поражая друг друга и тотчас воскресая к новым пиршествам и сражениям.

⁹³ Лерадский мед — ‘мед поэзии’, священный напиток, питающий корни и выступающий на листьях древа Лерад: ясеня Иггдрасиля (букв. ‘конь Одина’) (Мифы народов мира. М., 1982, т. 2, с. 128—129).

⁹⁴ Эдда (‘Старшая Эдда’) — сборник древнеисландских песен, сохранившийся в рукописи XIII в.

⁹⁵ Я помню, как девять осенних ночей… (и т. д.) — Этот фрагмент о жертвоприношении одина, описанном в ‘Речах Высокого’ (‘Старшая Эдда’, 138— 141), представляет собой один из самых ранних русских переводов ‘Старшей Эдды’ и, по-видимому, принадлежит Д. П. Ознобишину. ‘Один сам себя приносит в жертву, когда пронзенный собственным копьем, девять дней висит на мировом древе Иггдрасиль, после чего утоляет жажду священным медом из рук деда по матери — великана Бёлторна и получает от него руны — носители мудрости… один мыслится и как бог поэзии, покровитель скальдов’ (Мифы народов мира, т. 2, с. 242). Руны — древне-исландские резные надписи, а также эпические народные песни карел, финнов, эстонцев и других народностей прибалтийско-финской языковой группы. Болтар (Бёлторн — сканд. миф.) — великан, дед Одина, отец Бёстли.

⁹⁶ Зеландия — самый крупный остров в Балтийском море, часть территории Дапии.

⁹⁷ Рага (санскр.) — краска, цвет, страсть, наслаждение чем-либо. В индийской музыкальной терминологии олицетворения музыкальных строев или ладов (‘гласов’), числом шесть и более. Кроме paru, существуют ее разновидности — ‘рагини’. Образ paru обычно связывают с представлением о мужественном начале, рагини — символ женственности. В трактате Матанги ‘Брихаддеши’ (V—IX вв.) дается такое определение раги: ‘Знающие именуют рагой такого рода звуковую композицию, которая украшена музыкальными тонами, дающимися в особенном положении либо в восходящем или нисходящем движении, и которая, пробуждая волнение в людских сердцах, окрашивает их в те или иные чувства’ (цит. по кн.: Дева Б. Чайтанья. Индийская музыка. М., 1980, с. 44).

⁹⁸ Магадева (Махадева) — ‘великий бог’, одно из имен бога Шивы в индийской мифологии — высшего существа, олицетворяющего единый облик созидателя, охранителя и разрушителя.

⁹⁹ Парбути (Парвати) — ‘горная’, в индийской мифологии — одно из имен жены Шивы.

¹⁰⁰ Брама — бог, высокое божество. Легенды рассказывают, как Брама открыл мудрецу Бхарате непобедимую силу музыкального искусства, а Бхарата передал радость музыки человечеству.

¹⁰¹ Миа Тонсин (Тансен Миан. нач. XVI в.— после 1595 г.) — классик северо-индийской музыки, о мастерстве которого сложено множество легенд. Синтезируя элементы индийской и арабо-иранской музыкальной культуры, он обогатил национальную музыку новым типом мелодий. Мия Тонсин был певцом при дворе Акбара (1542—1605), правителя Могольской империи в Индии (с 1556 г.). При его дворе находили радушный прием многие мастера музыки — индийцы, персы, туранцы.

¹⁰² …один из ночных рагов…— Музыканты древней Индии строго соблюдали время и порядок исполнения мелодий и особенно — порядок исполнения музыки в течение дня. Сутки делились на восемь периодов, каждому соответствовали свои раги-песни. Считалось, что только при таких условиях para может оказать воздействие на чувства и сознание человека (см.: Синявер Л. С. Музыка Индии. М., 1958, с. 28—49).

¹⁰³ …раг, именуемый Дипук… (‘Динаре’) — para ‘светильников’.

Приводимое Делибюрадером в качестве примера предание о трагической гибели знаменитого музыканта (Наик Гопала), которому император Акбар приказал спеть рагу Дипак, отличается от версии этого предания, пересказанной современным индийским исследователем: ‘Тансен, великий певец, стал любимцем императора Акбара, и это, естественно, вызвало зависть придворных. Они замыслили извести его и убедили императора предложить Тансену спеть рагу ‘Дипак’ — рагу ‘светильников’. Если исполнять эту рагу по всем правилам, то она должна вызвать страшную жару. Не вполне представляя себе последствия, Акбар велел певцу исполнить эту рагу. Тансен, не смея ослушаться повеления, начал петь рагу ‘Дипак’. Один за другим стали сами по себе загораться светильники во дворце. Тело музыканта так нагрелось, что для того, чтобы охладиться, он вынужден был кинуться в реку, текущую поблизости. Но даже это не помогло, потому что вода в ней начала кипеть. Оставаться в воде дольше становилось опасно, Тансен мог заживо свариться. Тогда один из его друзей вспомнил о возлюбленной Тансена, побежал к ней и рассказал об этой опасной ситуации. Она запела рагу ‘Малхар’, и проливной дождь низвергнулся с небес. Это и спасло Тансена’ (Дева Б. Чайтанья. Индийская музыка. М.,1980, с. 202).

¹⁰⁴ Джумна (Джамна, Ямуна) — река в Индии, самый длинный и многоводный приток Ганга.

¹⁰⁵ Майг Муллар — по-видимому, здесь имеется в виду вышеупомянутая para ‘Малхар’.

¹⁰⁶ Бенгал (Бенгалня) — историческая область в Индии, в нижнем течении Ганга и Брахмапутры.

¹⁰⁷ …Диоген в полдень с фонарем искал человека! — Древнегреческий философ Диоген (ок. 404—323 гг. до н. э.), основатель школы киников, моралист, искал таким образом не просто человека, а достойного называться таким именем (см.: Бирюков П. И. Греческий мудрец Диоген. М., 1910, с. 37).

¹⁰⁸ Халифатство (Халифат) — название феодального арабо-мусульманского государства, возглавлявшегося халифами, образовавшегося в результате завоеваний VII—IX вв.

¹⁰⁹ гордых повелителей мира…— т. е. древних римлян.

¹¹⁰ ‘Тысяча и одна ночь’ — сборник сказок, памятник средневековой арабской литературы. Первый неполный перевод на французский язык, сделанный А. Галланом, вышел в 1704—1717 гг. и был использован для переводов на многие другие языки, в том числе русский, опубликованный в Москве (1763—1774).

¹¹¹ ‘Спор шести невольниц’ — Д. II. Ознобишин перевел эту повесть и под заглавием ‘Соперничество шести невольниц’ включил в подготовленную им к изданию рукопись ‘Арабески, или Собрание восточных повестей’, писарская копия (ПД, ф. 213, No 46, л. 21об.— 29об.). Об этой повести Ознобишин упоминает и в своей статье, посвященной вышедшему в 1832 г. в Казани подражанию новеллы из поэмы ‘Семь красавиц’ Низами — ‘Красавица замка, или Повесть о Русской царевне’, выполненному Ф. Эрдманом (Телескоп, М., 1833, XVIII, No 21, с. 106). Ознобишин писал, что эта сказка, найденная Гаммером, является новым продолжением ‘1001 ночи’. ‘Соперничество шести невольниц’ с примечаниями за подписью ‘Делибюрадер’ появилось в ‘Москвитянине’ (1841, No 2, с. 984—995).

¹¹² Шейк Абд-Алькадер — возможно — Абу Мухаммад Мухйи (Мухиддин)… Абдулькадир (1078/9—1165/7), теолог, основатель дервишского ордена ‘кадырийе’, поэт, литератор, писавший на арабском и фарси (см.: Литературные имена арабских и персидских авторов. M., 1979, с. 30. ч. II, кн. I). Шейк (шейх) — у арабских кочевников титул предводителей рода и вождей племен. В странах распространения ислама шейхами называли руководителей мусульманских сект, дервишских орденов, видных богословов, законоведов.

¹¹³ Мекка — город на западе Саудовской Аравии, родина основателя ислама Мухаммеда, с VII в.— священный город мусульман и, наряду с Мединой,— место их паломничества.

¹¹⁴ Ребаб — струнный смычковый музыкальный инструмент древнего (индо-иранского) происхождения.

¹¹⁵ Манкала (манкаля) — одна из популярнейших настольных игр в странах арабского Востока. Описание ее см. в кн.: Лэйн Э. У. Нравы и обычаи египтян в первой половине XIX в., М., 1982, с. 278—280.

¹¹⁶ С звонкой чашей, с полновесной… (и т. д.) — перевод стихов, по-видимому, Д. И. Ознобишина.

¹¹⁷ Кимвал — древний восточный ударный музыкальный инструмент.

¹¹⁸ Вебер Карл Мария фон (1786—1826) — немецкий композитор и дирижер, основоположник европейской романтической оперы.

¹¹⁹ Стрелок — ‘Волшебный стрелок’ — под этим названием шла в России самая популярная из опер Вебера — ‘Волчье ущелье’ (1821).

¹²⁰ Фирдусси (Фирдоуси) Абулькасим (ок. 940—1020 или 1030), классик персидской и таджикской поэзии, автор ‘Щахнаме’ — национального эпоса персов и таджиков.

¹²¹ Слышишь, как в утренний час… (и т. д.) — двустишие (бейт) из ‘Шахнаме’ Фирдоуси, переведенный, вероятно Д. П. Ознобишиным.

¹²² ‘Тути-наме’ (‘Книга попугая’) — автор Зинатдин (Зиа ад-Дин) Нахшаби (год рожд. неизв.— ум. 1350 г.) родом из Нехшеба (совр. г. Карши УзССР), фарсиязычный писатель Индии. Написана в форме сказок, которые рассказывает своей хозяйке попугаи, чтобы предотвратить ее измену отсутствующему мужу.

¹²³ Некогда осел подружился… (и т. д.) — Ознобишин, хотя и в сокращенном виде, но довольно близко к оригиналу пересказывает новеллу из ‘Тути-наме’ Нахшаби в позднейшей обработке Мухаммада Кодири (XVII в.) (см.: Зиа ад-Дин Нахшаби. Книга попугая: Тути-наме. М., 1979, с. 259—260). Первый русский перевод из ‘Тути-наме’ Нахшаби, принадлежавший О. И. Сенковскому (1800—1858),— ‘Деревянная красавица’ появился в ‘Полярной звезде на 1825 год’. В том же году этот рассказ был переведен московским ориенталистом Н. Г. Коноплевым (Вестник Европы, 1825, ч. 144, No 19, с. 230—232), ему принадлежат переводы четырех новелл из ‘Тути-наме’, опубликованные в 1825—1826 гг.

¹²⁴ Волчец — колючая сорная трава.

¹²⁵ …говорит о них наш знаменитый баснописец Крылов.— Подразумевается басня И. А. Крылова (1769—1844) ‘Осел и соловей’ (1811).

¹²⁶ Шарден Жан де (1643—1713) — французский путешественник, автор книги ‘Путешествие и Персию’ (1735).

¹²⁷ Кавус по смерти… (и т. д.) — Д. П. Ознобишин пересказывает эпизод из мифологической части ‘Шах-наме’ Фирдоуси (см.: Шахнаме. М., 1957, т. 1, с. 11027—11100). С эпопеей Фирдоуси Ознобишин мог познакомиться по первым публикациям ее текста В. Джонсом (Лондон, 1774) и М. Ламсденом (Калькутта, 1811), а также по английскому переводу И. Чемпиона (Калькутта, 1785, Лондон, 1788) и немецкому И. Герреса (Берлин, 1820).

В статье ‘О духе поэзии восточных народов и рассмотрение статьи Московского Телеграфа…’ Д. П. Ознобишин писал: ‘Шахнаме… подобно великану, является при самом возрождении персидской поэзии. В ней встречаем разительное сходство с Илиадой и Одиссеей Омира (Гомера.— Ред.), но что наиболее должно поразить удивлением каждого просвещенного мыслителя, то это одинакая участь сих великих гениев. И тот и другой посвятили всю жизнь свою на творения, стяжавшие обоим венец неотъемлемый, и тот, и другой, преследуемые бедствиями, умерли в бедности…’ (Сын Отечества. СПб., 1826, ч. 105, No 4, с. 339). Сведения о Фирдоуси и его ‘Шахнаме’ Ознобишин мог почерпнуть также из книг: Валленбург И. Р.. Notice sur le Chah Nameh de Firdoucy (Vienna, 1812) и Хаммер-Пургшталъ И. Geschichte der schnen Redeknste Persiens (Wien, 1818). Kaвyc (Кей-Кавус, Кай-Кавус, фарси) — в иранской мифологии второй царь из династии кейянидов. В ‘Шахнаме’ Фирдоуси Кей-Кавус — сын и преемник Кей-Кобада. Царствование его продолжалось сто пятьдесят лет. Желая уничтожить зло, он идет в поход против царства дивов в Мазандеран, но ослепленным попадает в плен к Белому диву, откуда его выручает богатырь Рустам.

¹²⁸ Дивы — духи зла и тьмы, демоны, олицетворение зла в древнеиранской мифологии и позднейшем зороастризме.

¹²⁹ Мазендеран — историческая область в Иране, между Гиляном на западе и Хорасаном на востоке.

¹³⁰ Цохак (Заххок) — в ‘Шахнаме’ Фирдоуси — арабский царевич, совращенный дьяволом Иблисом, он убил своего отца, а затем узурпировал трон Джамшида, образ царя-дракона.

¹³¹ Кейкобад (Кей-Кобад, Кай-Кубод) — в иранской мифологии — царь, основатель династии кейянидов, согласно ‘Шахнаме’, призван Залем и Рустамом на пустующий после смерти Гаршаспа престол. В ‘Шахнаме’ Фирдоуси царствование Кей-Кобада продолжается сто лет.

¹³² Джем (Джамшид) — в ‘Шахнаме’ Фирдоуси — четвертый царь древней династии пишдадидов, сын Тахмуреса, описывается его семисотлетнее царствование — ‘золотой век’, когда страна благоденствовала.

¹³³ Нигиссар (Накисса, Накисои Чанги) — персидско-таджикский композитор и музыкант VI—VII вв. Непревзойденный мастер игры на чанге (род арфы), отсюда его лакаб (прозвище) — Чанги.

¹³⁴ Барбуд (Барбад) — персидско-таджикский певец, композитор и музыкант VI—VII вв. Славился как непревзойденный мастер игры на барбате (род лютни) и искусный певец. Был приглашен ко двору Хосрова Парвиза, создал 365 мелодий и песен, которое до нас не дошли. Фирдоуси в ‘Шахнаме’ упоминает три мелодии Барбада, Низами в поэме ‘Хусрав и Ширин’ и Амир Хусрав в поэме ‘Ширин и Хусрав’ посвятили Барбуду специальные главы. Знаменитые мастера искусства эпохи Сасаиидов — Накисои Чанги, Бомшод, Ромтин и др. учились музыке у Барбада (см.: Таджикская Советская Энциклопедия. Душанбе, 1978, т. 1, с. 489, Виноградов В. С. Классические традиции иранской музыки. М., 1982, е. 26—30).

¹³⁵ Ауренги (Аврангиг) — название одной из древнейших персидско-таджикских мелодий Варбада. До наших дней дошло только ее название.

¹³⁶ Хосру Первиз — сасанидский царь Ирана Хосров И Парйиз (букв, победитель, ум. в 628 г.), царь с 591г. При нем огромные средства тратились на содержание царского двора и строительство дворцов, оказывалось покровительство поэтам, музыкантам, ученым.

¹³⁷ Фараби (Фараби-ал-Фараби Абу Наср, 870—950) — философ и ученый-энциклопедист. ‘Большой трактат о музыке’ Фараби — важнейший источник сведений о музыке Востока и древнегреческой музыкальной системе.

¹³⁸ Гербелот Д’Эрбело Б. (1625—1695) — французский ориенталист, автор ‘Biblioth&egrave,que orientale’ (Париж, 1697).

¹³⁹ Сахеб бен Ибад (Сохиб б. Аббод, 938—995) — персидско-таджикский литератор и ученый.

¹⁴⁰ Аполог — иносказательное повествование, басня.

¹⁴¹ Гюлистан (‘Розовый сад’) — дидактическое произведение, состоящее из рассказов и притч персидско-таджикского писателя и мыслителя Муслихиддина Саади (между 1203 и 1210—1292).

¹⁴² Только сорванный… (и т. д.) — Д. П. Ознобишин близко к оригиналу перевел фрагмент из рассказа второй главы ‘Гюлистана’ — ‘О нравах дервишей’. Подстрочный перевод:

Видел я несколько букетов свежих роз,

Связанных с охапкой травы.

Спросил я: ‘Кто же такая эта ничтожная трава,

Что оказалась она рядом с розой?’

Заплакала трава и сказала: ‘Замолчи,

Ибо великодушные не забывают товарищества!

Хотя у меня нет красоты, цвета и аромата,

Но разве я — трава не из их же сада?’

Са’ди. Гулистан.

Критический текст. М., 1959, с. 124).

Д. П. Ознобишину принадлежит несколько переводов из произведений Саади, в основном из ‘Гулистана’. Три из них опубликованы: ‘Утренняя песнь соловья’.— Сочинения в прозе и стихах. Труды Общества любителей российской словесности при Московском университете. М., 1826, ч. 6, с. 233, ‘Только сорванный лишь с ветки…’ — СЛ, с. 424, ‘Вольная птичка’ (за подписью ***) — Галатея, М., 1829, ч. 9, No 46, с. 371.

Читайте также: