П. А. Вяземский
Отрывок из письма к А. И. Готовцевой
КОММЕНТАРИИ
ОТРЫВОК ИЗ ПИСЬМА К А. И. ГОТОВЦЕВОЙ
Отрывок из письма к А. И. Готовцевой, Вяземский Петр Андреевич, Год: 1830
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Вяземский П. А. Сочинения: В 2-х т. — М.: Худож. лит., 1982. — Т. 2. Литературно-критические статьи. Сост., подг. текста и коммент. М. И. Гиллельсона. 1982.
Жалею, что давно не знаю ничего о ваших стихотворных занятиях. Надеюсь, что вы не изменили им. Смею даже советовать вам упражняться постоянно и прилежно: пишите более и передавайте стихам своим как можно вернее и полнее впечатления, чувства и мысли свои. Пишите о том, что у вас в глазах, на уме и на сердце. Не пишите стихов на общие задачи. Это дело поэтов-ремесленников. Пускай написанное вами будет разрешением собственных, сокровенных задач. Тогда стихи ваши будут иметь жизнь, образ, теплоту, свежесть. В женских исповедях есть особенная прелесть. Свой взгляд, свое выражение придают печать оригинальности и новости предметам самым обыкновенным. Может быть, лучшие стихи у всех первейших поэтов именно те, которыми выражены чувства простые, общие по существу своему, но личные по впечатлениям, действовавшим на поэта, и положению, в котором он находился на ту пору. Вот тайна истины и истинной поэзии. Депрео преподает великое правило: ‘Rien n’est beau que le vrai, le vrai seal est aimable’ {Нет ничего прекраснее правды, только правда прельстительна (фр.).}1.
Проповедник классицизма едва ли в этом случае не был пророком романтизма. Разумеется, тут дело не о положительных истинах, не о существенности, но об истине чувства. Тут истина синоним верности. Почему так мало истинно хороших стихов пишется в наше время, хотя число хороших стихотворцев нарочито умножилось? Потому, что многие поют фальшиво, не своим голосом, а подделываясь под чужие голоса. Молодежь, полная надежд и часто суетности, поет о разочаровании, об усталости жизни, когда вовсе не было от чего устать. В большей части наших поэтов современных мы не видим лиц, а видим маску, которую они отлили себе, соображаясь с духом времени и корча господствующее лицо. Ради бога не надевайте маски.
Не увлекайтеся заразой повсеместной,
Вы сердца слушайтесь, не моды, не молвы:
И чтоб наверно быть прелестной,
Вы будьте истинны, вы будьте просто вы.
Позвольте еще вам посоветовать: не пренебрегайте также верностью рифмы. Уважайте истину поэзии, но соблюдайте свято истину и стихотворства. Язык стихотворный — язык условный, нарушая одно из условий, расстраиваете вы согласие целого. Чем рифма кажется маловажнее, тем рачительнее должно стараться о ней. В безделицах, где все достоинство в чистоте и красивости отделки, недостаток отделки еще разительнее и неприятнее. Если не быть педантом в рифмах, то уже лучше писать вовсе без рифм, но не советую вам прибегать к этому лучшему. Тут кстати вспомнить французскую поговорку: le mieux est l’ennemi du bien {Лучшее враг хорошего (фр.).}. Конечно, признаю некоторые исключения, но вообще по этому отношению принадлежу в стихах старой школе, а не древней и не новейшей. Виноват, люблю эту звучную игрушку среднего века, и, читая хорошие стихи без рифм, мне всегда приходит в голову мысль: жаль, что эти стихи не стихами писаны. Не буду советовать вам переводить стихи стихами, но для упражнения в языке переводите прозу. Эта работа развяжет вам руку, развяжет выражения ваши, обогатит вас средствами и формами. Язык русский упрям: без постоянного труда не переупрямить его. Не всегда можно быть расположенным писать стихи, а между тем необходимо писать каждый день, то есть работать над языком. Язык — инструмент, едва ли не труднее он самой скрипки. Можно бы еще заметить, что посредственность как на одном, так и на другом инструменте нетерпима, но боюсь огорчить и себя и многих товарищей, словесных скрипачей. Переводы стихотворческие приучают обыкновенно к принужденным оборотам, дают привычку выражать себя без точности, нерешительно, а довольствоваться выражениями, близкими к настоящим, так сказать, ходить не прямо к цели ближайшею дорогою, а бродить около, сбивчиво и нетвердо. Мудрено быть развязным в двойных оковах: оковах мысли и выражения2. Об ином переводчике, как об искусном акробате, можно сказать, что он мастерски ломается. Из вольных переводчиков образуются обыкновенно невольные поэты. Мало у нас исключений в этом случае: кажется, кроме Дмитриева и Жуковского, и назвать некого. Первый в баснях своих, а второй в переводах из немецких поэтов хотя и идут по следам проложенным, или по струне протянутой, но шаг их так тверд, движения так свободны, что, глядя на них, забываешь и думаешь, что они гуляют по своей дороге.
В выборе для переводов прозаических должно, разумеется, держаться лучших образцов, авторов, отличающихся ясностью мыслей и выражений, слогом правильным и красивым. Нужно также разнообразить переводы свои, испытывая себя в разных родах. Избранные места французских писателей в книгах Ноэля, Левизака или в новейшем собрании ‘Музея литературного’ кажутся мне лучшими учебными руководствами для подобных упражнений. Хорошо еще, особливо же, когда не с кем советоваться в письменных занятиях своих, перепереводить отрывки, уже переведенные лучшими нашими прозаиками, то есть Карамзиным и Жуковским, и потом сличать критически свои опыты с делом мастера. В ‘Пантеоне иностранных писателей’, изданном Карамзиным, найдете вы прекрасные уроки для этих испытаний3. Впрочем, чтобы хорошо овладеть языком, не довольно писать на нем много, нужно еще много читать и перечитывать писателей отечественных, и не одних образцовых и современных.
Кантемир, Сумароков, Княжнин, Петров и другие, не говорю уже о Ломоносове, родоначальнике нашем, который сам за себя говорит, не будут служить вам примером для слога, правильности и красивости оборотов, но, показывая русский язык в своих постепенных изменениях, они обогатят ваши сведения в нем и составят вам понятие о нем обдуманное, многостороннее, а не поверхностное, так сказать махинальное, наобум. К тому же есть мода на слова, как и на все житейское: употребление, прихоть, спесь, какое-то школьное целомудрие, а чаще всего простодушное неведение изгнали из нашего языка многие слова, которые хранятся в старинных авторах и могли бы с пользою быть водворены в прежние права свои. По многим из наших новейших писателей заметно глубокое и всеобъемлющее незнание того, что сделано предшественниками нашими. Как иные поют, так они пишут со слуха. Им русская литература знакома только с той эпохи, в которую они застали ее. Было уже сказано, что и Карамзин писатель старинный и век свой отживший: если верить некоторым слухам, то проза наша, мимо его, ушла далеко вперед. Ушла она, это быть может, только не вперед и не назад, а вкось. Набеги наших литературных наездников не подвинут прозы нашей, но зато, благодаря бога, пример их не довольно увлекателен, чтобы дать ей общее обратное движение. Проза, являющаяся в новейших журналах, почти единственных хранилищах новейшей прозы, или совершенно бесцветна и безжизненна, или рдеет какою-то насильственною пестротою и движется судорожными припадками. Впрочем, есть предметы, о коих совестно говорить при прекрасном поле, и винюсь перед вами, что заговорил о наших журналах, которые в исступлении своем, кажется, забыли, что есть у них и читательницы. Кто-то сказал, что с некоторого времени журналы наши так грязны, что их не иначе можно брать в руки, как в перчатках4.
Есть еще вспомогательное средство для изучения языка русского: частое чтение ‘Академического словаря’5. Этот способ был мне присоветовав Карамзиным и, следовательно, заслуживает доверенность вашу. Сей словарь далек от совершенства, но все, за неимением другого, должно прибегать к нему, как к единому хранилищу материальных богатств языка нашего.
P. S. О журналах наших говорил я, разумеется, не без исключений. Во-первых, упомяну об ‘Атенее’. Проведя большую часть нынешпего года в отдаленной деревне и в разъездах по степям Заволжским, я не мог беспрерывно следовать за всеми журналами нашими, но, судя по книгам ‘Атенея’, мне попадавшимся, нахожу, что сей журнал соблюдает в рецензиях своих должное приличие. Не разделяю с ним литературных мнений его, не одобряю направления, замеченного мною в некоторых критиках его, но, по крайней мере, признаю охотно, что можно читать их, не краснея за писателей, не забывающих достоинства звания своего, что можно, если вздумается, отвечать на них, не нарушая должного уважения к себе7. Дух критики (если можно это назвать духом и критикою) некоторых журналов, на которые указывать не для чего, потому что бедственная известность их слишком уже у всех оглашена, исторгнулся из границ не только литературного и общежительного, но и нравственного приличия. Судить их нечего: довольно и того, что остаются за ними, по силе печати, в вечное и потомственное владение, нарекания, коими они перекидывались между собою в частых своих схватках. Не скажешь ничего сильнее и оскорбительнее того, что они друг другу говорят. Тут только слушай и любуйся, а прибавлять нечего. В политических сношениях журнальных кабинетов видим мы нередко, после продолжительных браней, союзы насильственные, худо и на скорую руку, по обстоятельствам, слепленные, но вслед за этими мировыми сделками не может быть уважения ни между примирившимися, ни со стороны, потому что оружия, употребленные воевавшими, были недостойны образованных и честных противников. О литературном состоянии нашей республики письмен говорить почти нечего, но можно и должно бы написать обозрение нравственного состояния литературы нашей. Литературу называют отражением общества: следует вступиться за общество, изобличая лживость выражения поддельного и оскорбительного для чести ее. Литература наша, то есть журнальная, то воинственная, то рыночная, не есть выражение общества, а разве некоторых темных закоулков его. Но я опять заплутался в этих закоулках и забыл, что служу вам проводником: извините меня, вперед не буду.
1830
Впервые литературное наследие П. А. Вяземского было собрано в двенадцатитомном Полном собрании сочинений (СПб., 1878—1896), в нем литературно-критическим и мемуарным статьям отведено три тома (I, II, VII) и, кроме того, пятый том содержит монографию о Фонвизине. Во время подготовки ПСС Вяземский пересмотрел свои статьи, дополнив некоторые из них Приписками, которые содержат ценнейшие мемуарные свидетельства. В то же время необходимо учитывать, что на характере этих дополнений сказались воззрения Вяземского поздней поры. Специально для ПСС он написал обширное ‘Автобиографическое введение’. ПСС не является полным сводом произведений Вяземского, в последние годы удалось остановить принадлежность критику некоторых журнальных статей и его участие в написании ряда других работ (подробнее об этом см.: М. И. Гиллельсон. Указатель статей и других прозаических произведений П. А. Вяземского с 1808 по 1837 год. — ‘Ученые записки Горьковского государственного университета’, вып. 58, 1963, с. 313—322).
Из богатого наследия Вяземского-прозаика для настоящего издания отобраны, как нам представляется, наиболее значительные литературно-критические работы, посвященные творчеству Державина, Карамзина, Дмитриева, Озерова, Пушкина, Мицкевича, Грибоедова, Козлова, Языкова, Гоголя. В основном корпусе тома выдержан хронологический принцип расположения материала. В приложении печатаются отрывки из ‘Автобиографического введения’, мемуарные статьи ‘Ю. А. Нелединский-Мелецкий’ и ‘Озеров’.
Учитывая последнюю авторскую волю, статьи печатаются по тексту ПСС, исключение сделано для отрывков из ‘Автобиографического введения’, так как авторская правка по неизвестным причинам не получила отражения в ПСС, во всех остальных случаях разночтения, имеющие отношение к творческой истории статей, приведены в примечаниях к конкретным местам текста.
Адресат письма — костромская поэтесса Анна Ивановна Готовцева (ум. в 1871 г.). В СЦ на 1829 год было напечатано стихотворение Готовцевой ‘О Пушкин! слава наших дней…’ и его ответ ‘И недоверчиво и жадно…’. Там же помещены стансы Вяземского к Готовцевой (‘Благоуханием души // И прелестью, подобно розе, // И без поэзии, и в прозе // Вы достоверно хороши’). Написанное в конце 1829 года, письмо Вяземского открывало, по сути дела, полемику между писателями пушкинского круга и враждебными им журналистами, ставшими по тактическим соображениям союзниками, Н. Полевым и Ф. Булгариным.
Впервые — альманах ‘Денница’ на 1830 г. с. 122—134. Печатается по изд.: ПСС, т. II, с. 139—144.
1 Стих из эстетического трактата Буало ‘Поэтическое искусство’.
2 Взгляд на принципы перевода иностранных авторов на русский язык Вяземский изложил в предисловии к своему переводу романа Б. Констана ‘Адольф’ (см. с. 321 наст. тома).
3 В 1798 г. Карамзин издал в трех книгах альманах ‘Пантеон иностранной словесности’, в котором поместил переводы сочинений Плутарха, Тацита, Саллустия, Тассо, Бюффона, Ж.-Ж. Руссо, Франклина и др. писателей. Вяземский высоко оценил это издание Карамзина и собирался продолжить его, 18 ноября 1822 г. он писал Жуковскому: ‘Мне хотелось бы на досуге пристроить флигель к Пантеону иностранной литературы Карамзина, и желал бы тебя иметь своим архитектором и помощником’ (Гиллельсон, с. 70). В. Стефанович обследовала черновики переводов, сделанных Вяземским в конце 1822 г., и установила, что он перевел отрывки из сочинений Ж.-Ж. Руссо, Дидро, Рейналя, Вовенарга, Фенелона, Тома, Мабуля, Массильона, Лагарпа. По наблюдениям В. Стефанович, отрывки отбирались Вяземским по четырем идейным циклам: преступления и пороки абсолютизма, блага и выгоды ‘просвещенной’ государственности, нормы общественного поведения граждан, место и роль писателя в обществе (В. Стефанович. Французские писатели XVIII века в переводах П. А. Вяземского. — РЛ, 1966, No 3, с. 82—92).
4 Слова Вяземского отразились в стихотворении Лермонтова ‘Журналист, читатель и писатель’ (1840), в котором читатель говорит: ‘И я скажу — нужна отвага, // Чтобы открыть… хоть ваш журнал // (Он мне уж руки обломал): // Во-первых, серая бумага, // Она, быть может, и чиста, // Да как-то страшно без перчаток…’
5 ‘Словарь академии Российской, производным порядком расположенный’ (1789—1794) или второе, более полное издание ‘Словарь академии Российской, по азбучному порядку расположенный’ (1806-1822).
6 ‘Атеней’ (1828—1830) — литературно-научный журнал, который издавал профессор Московского университета М. Г. Павлов, издатель исповедовал устаревшие литературные взгляды.