Отрывки, наброски, планы, Гоголь Николай Васильевич, Год: 1852

Время на прочтение: 11 минут(ы)

Николай Васильевич Гоголь

<ОТРЫВКИ, НАБРОСКИ, ПЛАНЫ.>

<ХРОМОЙ ЧОРТ.>

Малороссияне той веры, что в аде хитрее всех и умнее хромой (крывый) чорт. Думаю, всякому малороссиянину известен анекдот про солдата, попавшегося, за грехи, по смерти в пекло и насолившего так крепко чертям, что они не находили никаких средств выгнать его вон. Гурьбою обратил<ись> к крывому чорту, жалуясь: що проклятый москаль усе пыше по стинам хрести та монастыри, так що доброму человеку ни як не можно жить у пекли. Хромой чорт, услышавши, на другой день чуть свет надел барабан, ударил под пеклом зорю. Солдат, услышавши зорю и схвативши амуницию, в одно мгновение выбежал вон, и таким образом избавились черти от такого неугомонного гостя.

1834 ГОД

Великая торжественная минута. Боже! Как слились и столпились около ней волны различных чувств. Нет, это не мечта. Это та роковая неотразимая грань между воспоминанием и надеждой. Уже нет воспоминания, уже оно несется, уже пересиливает его надежда… У ног моих шумит мое прошедшее, надо мною сквозь туман светлеет неразгаданное будущее. Молю тебя, жизнь души моей, мой гений. О не скрывайся от меня, пободрствуй надо мною в эту минуту и не отходи от меня весь этот, так заманчиво наступающий для меня год. Какое же будешь ты, мое будущее? Блистательное ли, широкое ли, кипишь ли великими для меня подвигами или… О будь блистательно, будь деятельно, всё предано труду и спокойствию! Что же ты так таинственно стоишь предо мною 1834-й <год>? — Будь и ты моим ангелом. Если лень и бесчувственность хотя на время осмелятся коснуться меня, о разбуди меня тогда, не дай им овладеть мною. Пусть твои многоговорящие цифры как неумолкающие часы, как завет стоят передо мною, чтобы каждая цифра твоя громче набата разила слух мой, чтобы она, как гальванический прут, производила судорожное потрясение во всем моем составе. Таинственный неизъяснимый 1834 <год!> Где означу я тебя великими труда<ми>? Среди ли этой кучи набросанных один на другой домов, гремящих улиц, кипящей меркантильности, этой безобразной кучи мод, парадов, чиновников, диких северных ночей, блеску и низкой бесцветности? В моем ли прекрасном, древнем, обетованном Киеве, увенчанном многоплодными садами, опоясанном моим южным прекрасным, чудным небом, упоительными ночами, где гора обсыпана кустарниками с своими как <бы> гармоническими обрывами и подмывающий ее мой чистый и быстрый мой Днепр. Там ли? О! Я не знаю, как назвать тебя, мой гений! Ты, от колыбели еще пролетавший с своими гармоническими песнями мимо моих ушей, такие чудные, необъяснимые доныне зарождавший во мне думы, такие необъятные и упоительные лелеявший во мне мечты. О взгляни! Прекрасный, низведи на меня свои чистые, небесные очи. Я на коленях, я у ног твоих! О не разлучайся со мною! Живи на земле со мною хоть два часа каждый день, как прекрасный брат мой. Я совершу… Я совершу! Жизнь кипит во мне. Труды мои будут вдохновенны. Над ними будет веять недоступное земле божество! Я совершу… О поцалуй и благослови меня!

<ЧТО ЭТО?>

Что это? Мне всё как будто слышится чей-то голос. Ох! Деревья как будто движутся, каждый листок шепчет. На всякого луна как будто нагибается и слушает. Черный мрак как будто выходит из гущи деревьев и хочет схватить меня. Ах, чего вы хотите от меня, что вы глядите на меня, что вы грозите на меня? Что же мне делать, я не могу, я не своя, близ его только сердца я могу успокоиться. Константин, Константин!

— Ну что ты теперь скажешь о добродетели женщин, а? То-то, братец, никогда не бейся, особливо со мною. Мне даже было несколько жаль прельстить ее, но чтоб тебе доказать только и проучить, решился это сделать.
— И у тебя нет совести, так полно говорить об этом.
— Почему ж, если бы она была какая замарашка, мещанка или обыкновенная курносенькая, краснощекая, каких дюжинами господь посылает, тогда другое было бы дело, но эта, братец, никому бесчестья не сделает. Хорошенькой я очень рад, я всегда, не краснея, похвалюсь ею!
— Боже, ты правосуден, ты великодушен, этому ли ангелу оставить землю, этому ли ангелу пошлет рука твоя смерть! Нет, ты не произнесешь рокового определения. Нет, ты сохранишь эту бесценную жизнь. Я напрасно даже сомневаюсь. О! Она выздоро<веет>. Она восстанет от своей болезни еще лучше, еще прекраснее прежнего. Какой яркий румянец оживил ее щеки. Она будет здорова, она будет здорова! Эта свежесть, разливша<яся> по ее лицу, есть уже признак ее здоровья.

Неумолимая, знай, что моя жизнь, что всё мое помышление, желанье, надежда, всё, что похоже на счастье, всё в тебе. И ты… Не знаю, ты для каких предопределений налагаешь на себя незаслуженные цепи наказания. О, чтобы наказать себя за какой-то проступок, незначащий, ничтожный в сравнении с ангельскою жизнью. За что же другой через это должен понесть всю тягость наказания? И кого же другого ты упрекаешь? Поразить меня, которого ты сама видела всю глубину любви к тебе. Нет, это не самоотвержение, это не самоотвержение, это не добродетель, это эгоизм. Я удалюсь. Немолчная глубокая тоска проточит меня. Я умру медлительною ужасною смертью. Юлия, я умру, потому что я не могу жить без <тебя>.

КОМЕД<ИЯ>. МАТЕР<ИАЛЫ> ОБЩИЕ

Старое правило: уже хочет достигнуть, схватить рукою, как вдруг помешательство и отдаление желанно<го> предмета на огромное расстояние. Как игра в накидку и вооб<ще> азартная игра.
Внезапное или неожиданное открытие, дающее вдруг всему делу новый оборот или озарившее его новым светом.

МАТЕР<ИАЛЫ> ЧАСТН<ЫЕ.>

Не понимает и толкует по-своему, вроде метафизическое математическим.

* * *

На бесчисленных тысячах могил возвышается, как феникс, великий 19 век. Сколько отшумело и пронеслось до него огромных, великих происшествий! Сколько совершилось огромных дел, сколько разнохарактерных народов мелькнуло и невозвратно стерлось с лица <земли>, сколько разных образов, явлений, разностихийных политических <и> обществ<енных> форм пересуществовало! Сколько сект и неразрушимых мнений деспотически, одна за другой обнимало мир, рушились с своими порядками целые волны народов. Сколько бесчисленных революций раскинуло по прошедшему разнохарактерные следствия! Какую бездну опыта должен приобресть 19 век!

<ЗАМЕТКА О 'МОСКВИТЯНИНЕ'.>

В Москвитянине:
Нет собственно журнального движенья, для которого потребен боец.
Нет европейской общественной стороны, которою всё же интересуются иногородцы и которая, хотя в небольшой перспективе, но должна быть постоянною статьею. Иначе получатели Москвитянина полезут за ними в другие журналы.
Причины, почему можно прибавить жалованье:
Переправка, переделка всяких присылаемых статей. Хлопот и работ на три тысячи.
Досады, неприятности по всем хозяйственным частям журнала и порча крови на пять тысяч.
Выбор и перевод иностранных статей и всяких вестей ученых, литературных и других по крайней мере на три тысячи.

<БЕЗ НАЗВАНИЯ>

<1.>

В письме твоем, добрая душа, много участия. Твой голос освежителен. Над некоторыми словами я на минуту было остановился, думая, нет ли в них обаятельного обольщения. Но нет, где движенье любви, там нечистое должно быть далеко.
При работе над вторым томом только и думаю о том, как пребывать не в мире путаницы и смут, но в том светлом божьем мире, откуда светло и полно видится жизнь без путаницы и слепоты, какая окружает челове<ка>, пьянствующего в омуте и грязи современ<ной> с минутными людьми и явлениями. О, если бы то, о чем любила задумываться [душа моя] еще со дня младенчества, передать звуку и живому, определен<ному> образу, доступным всяко<му>, и в них была одна чистая истина!

<2.>

Ты испугался за меня, ты боялся, чтобы я не сделался фанатиком, успокойся. Это состояние прошло. Болезненное состояние духа заставило выразить в преувелич<енном> до излишества виде то, о чем даже и не следовало говорить мне. И в душе и в мыслях всё покойно. Продолжительна благодарность <1>. <Я чувствую себя?>, как новый человек с светлой восприимчивостью чувств, еще не составивший никаких предубеждений. Занятия мои проходят тихо. Читаю всё выш<едшее> без меня по части русской истории, всё, где является русский быт и русская жизнь. Перечту сызнова всю русскую историю в ее источниках и летописях. Поверю историей и статистикой и древнего и нынешнего времени свои познания о русском человеке, и тогда примусь за труд свой.
Я бы хотел, чтобы не укорил меня никто в пристрастии, а лучше, чтобы люди самых противоположных мнений сказали обо мне: ‘Этот человек действительно узнал русскую природу. Не скрывши ни одного из наших недостатков, он почувствовал глубже других наше достоинство. Он сказал о нас верно’. Теперь время смутное. Всякий выражается в излишестве, потому что выражается в жару. От этого сильные споры о таких предметах, которые не оглянуть ни тем, ни другим вполне. Всякий человек, уже вследствие общего природного несовершенства, односторонен, склонен видеть одну только сторону, отрицая даже и самое существов<ание> неполноты наших знаний, причины всех споров и раздражения. Нынешнее тревожное время <и> раздражен<ие> воздуха, действующее на нервы, усиливает <споры> еще более. Человек нечувствительно ожесточается.
Щупаю ежеминутно свою голову, желая знать, в порядке ли она. Спрашиваю себя, не сердит ли я на кого и не гневаюсь ли я на кого. Слава богу, покуда, кажется, нет ни против кого ничего в душе. С литератора<ми> всеми я встретился дружески, как с братьями. Я почувствовал ко всем им что-то родственное, ко всем им как людям одного звания и сословия, и не понимаю, как может существовать вражда и несогласие даже и [между теми, которые бы<ли бы> разных мнений. Разве же не все мы люди?] Разность мнений! Но что наши мнения, когда они изменяются поразительно от приобретаемых нами познаний и сведений и когда завтра же можем оглянуть тот же предмет полнее, чем обнимали его сегодня. И кто из нас будет так горд, чтобы сказать: я стою наверху своего развития, я знаю, что совершенен. Нет, мне кажется, <нужно> с трепетом, не доверяя никому, приняться за чтение всеобщей истории всего человечества.

<3.>

Труд мой всё тот же постоянный. Хочу приняться за Мертв<ые> души. Здесь мое поприще. Не мое дело заниматься тяжелыми вопросами времени и вступать в современное положение враждующих партий, положение мутное и темное, неясное даже еще следствиями и самим спорщикам. Мое дело изображать жизнь людей, живьем выставить людей и жизнь, как она есть. Почему знать, может быть, от этого уже проистечет то, что даже мненья станут определительнее. Может быть, этим мне удастся <1>.

<4.>

О необходимости тесного соединения литераторов. Бросить все личные нерасположенья и всё против<ное> мысли блага общего.

<5.>

Читай внимательно русскую историю сызнова и в то же время перечти всеобщую историю всего человечества. Перечти прежде все коротенькие курсы из укладистых, чтоб мысли приучились обнимать всё человечество как одно целое, чтобы видеть все видоизменения и образы, которые принимают общества человеческие, не теряя из виду нужного человеку.
Это чтенье, [мне кажется, теперь одно может] осветить и освежить взгляды. Оно одно может с ложной вывести на прямую дорогу человека. Смотри, сколько голов уже закружилось. Домы сумасшедших наполня<ются> с возрастающей <скоростью>. Трудно! Время опасное. Одно твердое историческое познанье теперь действительно. Простое философствование закружило человека.
Мне случалось иногда слышать весьма странную мысль, что порядок вещей начался совершенно новый, что, <так как> нынешнее время не похоже <на прежнее>, то поэтому [знать] историю бесполезно. Поэтому самому и нужно теперь знанье истории более полное и более глубокое, чем когда-либо прежде! Корни и семена всех нынешних явлений там.
Прими совет мой, приятель истории. Тебе будут предстоять на всяком шагу новые открытия. Мысль твоя будет излучаться светом, и ты будешь на всяком шагу <делать> находки. Не торопись с ними и не выпускай совет — не пускай их в обращенье. Не пускай в ход идею, покамест она горяча. Дай всему выстояться, по крайней мере повремени, покуда не окончишь чтенье, покуда не обнимешь весь предмет от начала до конца. Поверь, ты произведешь только новый спор, недоразумен<ия> на место часто вразумления.
Люди, которые легкомы<сленны>, пусть спорят, препираются, но люди глубокие должны остави<ть споры>, отстранивши на время всякий умысел. Всё победить, откинуть все убеждения и проникнуться одним чистым желанием узнать истину с чистою, постоянною <...>

* * *

Долг — святыня. Человек счастлив, когда исполняет долг. Так велит долг, говорит он, и уже покоен.

<НОВЫЕ СТРОКИ ИЗ НАБРОСКА КО ВТОРОМУ ТОМУ 'МЕРТВЫХ ДУШ'.>

Шелки-атласы, платья по сотне и по двести и более. Ни одно и не шилось в уезд. Ту снаряди<ла> мадам Тун , другую мадам Кун, третью приехавшая вдруг за одним разом из Лондона, из Вены, из Парижа к нам какая-то загадочная Шприц-Флоден-Файк .
Шутить, как известно, не любит наш век, а разом наденет на себя годовое пропитанье 20 семейств, да еще и похвастает благотворительнос<тью>, припевая: роскошь доставл<яет> хлеб работникам.

КОММЕНТАРИИ

<ХРОМОЙ ЧОРТ.>

Печатается по черновому автографу (ЛБ, шифр М. 3213 No 3). Опубликовано впервые в ‘Сочинениях’ Гоголя, 10 изд. т. VI, стр. 2. Отрывок представляет запись украинского народного анекдота. Запись сделана не ранее 1829 г., так как на такой же точно бумаге Гоголем написана статья ‘О поэзии Козлова’, причем на листе, на котором написана последняя статья, есть водяные знаки с обозначением года: ‘1829’. По-видимому, анекдот записан Гоголем в 1830-31 гг., в период работы над ‘Вечерами на хуторе близ Диканьки’, где Гоголь мог предполагать его использовать.

1834 ГОД

Печатается по черновому автографу, (ЛБ, шифр М. 3213 No 4). Опубликовано впервые П. А. Кулишом в ‘Записках о жизни Гоголя’, ч. I, СПб., 1856, стр. 128-129. Написано Гоголем накануне 1834 г.

<ЧТО ЭТО?>

Печатается по черновому автографу (ПД). Напечатано впервые Л. Б. Модзалевским в ‘Трудах отдела новой русской литературы’ Института литературы АН СССР, 1. М.-Л., 1948, стр. 316-318.
Отрывок состоит из четырех набросков одного и того же художественного замысла, скорее всего — в драматической форме, так как три наброска написаны от первого лица, а один (второй) построен в виде диалога. Первый набросок содержит монолог девушки (названной дальше Юлией), призывающей своего возлюбленного Константина, второй — разговор между каким-то повесой, соблазнителем Юлии и его товарищем (может быть, тем же Константином), третий и четвертый — монологи Константина, вызванные болезнью Юлии и его отчаяньем, так как она хочет умереть. Судя по бумаге (отрывок написан на листе толстой бумаги, похожем на листы записных книг, в которых Гоголем записаны черновые редакции повестей ‘Миргорода’ и ‘Арабесок’) и почерку, а также по содержанию и стилю отрывка, можно полагать, что наброски сделаны Гоголем не позднее 1834 г. Возможно, что отрывок преемственно связан с одной из сюжетных линий ‘Владимира III степени’, с историей Миши Повалищева, возлюбленную которого, дочь бедного чиновника Одосимова, в ‘Отрывке’, должен соблазнить и унизить в глазах Миши Собачкин (см. ‘Отрывок’ и примечания к нему).

<КОМЕД<ИЯ>. МАТЕР<ИАЛЫ> ОБЩИЕ…>

Печатается по черновому автографу в записной книге Гоголя. (ЛБ, шифр М. 3231), стр. 55 и 57.
Опубликовано впервые Н. С. Тихонравовым в журнале ‘Артист’, 1890, кн. 5, январь, стр. 92-93. Заметка связана с размышлениями Гоголя над вопросами комедии в период работы над ‘Владимиром III степени’ и относится, по-видимому, к концу 1832-началу 1833 г. (см. о связи ее с ‘Владимиром III степени’ и датировке в Н. В. Гоголь АН СССР). К настоящей заметке примыкают следующие разрозненные наброски, связанные с работой Гоголя над ‘Владимиром III степени’ и ‘Женихами’ (они записаны Гоголем на стр. 143 той же тетради).
‘- Что вам стал виц-мундир? Почем суконце?
— Да-да! Знаю, понимаю, да-да… Ну, а расскажите…э, да об чем бишь вы говорили?..
— Подойди, скот! Вот этот стол красного дерева работан скобелем? Под лаком?
Посреди важного разговора: У меня ведь кухарка, и проч.
Также фуфайку надобно знать, сударыня, я ношу лосинную, она гораздо лучше фланелевой’.
Предпоследней из этих фраз Гоголь воспользовался в ‘Женихах’, последней- в ‘Утре делового человека’.

НА БЕСЧИСЛЕННЫХ ТЫСЯЧАХ МОГИЛ…

Печатается по черновому автографу в записной книге Гоголя (ЛБ, шифр М. 3231), стр. 135. Опубликовано впервые в сочинениях Гоголя, 10 изд., т. VII, стр. 903-904. Отрывок вписан между ‘Ночью перед Рождеством’ и статьями Гоголя для ‘Арабесок’ (после него, на той же странице, начата статья ‘Несколько слов о Пушкине’). Он представляет, по-видимому, начало неосуществленной статьи для этого последнего сборника. Так как статья ‘Несколько слов о Пушкине’ датируется концом 1833- началом 1834 г. (до февраля), то к этому же времени следует отнести и данный отрывок, непосредственно ей предшествовавший. См. комментарии к ‘Арабескам’.

<ЗАМЕТКА О 'МОСКВИТЯНИНЕ'.>

Печатается по червовому автографу (ПБЛ).
Опубликована впервые в сочинениях Гоголя, 10 изд. т. VII, стр. 869.
Заметка находится среди автографов Гоголя, поступивших в ПБЛ из бумаг А. А. Иванова (тетрадь ‘Разные сочинения Н. Гоголя’, л. 60), которые все относятся ко времени не позднее конца 1842 г. Наиболее вероятно, что заметка написана во время пребывания Гоголя в Москве с сентября 1841 по май 1842 г. и что она представляет набросок, сделанный Гоголем с целью позднее изложить свои соображения Погодину, в доме которого жил Гоголь (в пользу этого говорит сделанный Гоголем перечень ‘причин, почему можно прибавить жалованье’). С самого начала издания ‘Москвитянина’ Гоголь не был удовлетворен этим журналом, во время жизни Гоголя в Москве в 1841-1842 гг. обострение отношений между Гоголем и Погодиным, который требовал от Гоголя активного участия в ‘Москвитянине’, привело к постоянным конфликтам между ними (см. письма и записки Гоголя к Погодину, издания и комментарии к ним). Заметка Гоголя свидетельствует о его недовольстве направлением ‘Москвитянина’. В последней ее части Гоголь намекает на крайнюю скупость Погодина, платившего гроши (или вовсе не платившего) своим сотрудникам, что пагубно сказывалось на качестве журнала.

<В ПИСЬМЕ ТВОЕМ, ДОБРАЯ ДУША, МНОГО УЧАСТИЯ.>

Печатается впервые по черновому автографу (ПБЛ). Наброски являются, по-видимому, частями одного и того же замысла, они написаны Гоголем с большим количеством помарок на трех одинаковых, узких полосках бумаги, на первой из них Гоголем записан отрывок, печатаемый под No 1, на второй — отрывки 2, 3 и 4 (последние два на обороте), на третьей — отрывок 5. Обращение (‘Приятель истории’), тщательность работы Гоголя над данными набросками, а также принципиальный характер самого их содержания свидетельствуют о том, что перед нами — не наброски письма, но отрывки неосуществленного публицистического произведения, относящегося к последним годам жизни Гоголя, которому Гоголь так же, как он сделал это со статьями, вошедшими в ‘Выбранные места из переписки с друзьями’, хотел придать литературную форму письма.
Из содержания отрывков видно, что они написаны Гоголем вскоре после его возвращения в Россию и притом после посещения Гоголем Петербурга: Гоголь говорит в них о своей дружеской встрече с ‘литераторами’. Установить более точно время их написания позволяет письмо Гоголя к А. М. Вьельгорской из Москвы от 29 октября 1848 г., в котором Гоголь воспользовался данными отрывками и повторил два места из них.
Совпадение части названного письма с текстом печатаемых отрывков указывает на то, что они писались приблизительно в одно и то же время, т. е. что настоящие отрывки следует датировать второй половиной октября 1848 г. (Гоголь вернулся в Москву из Петербурга 14 октября).
Наброски важны тем, что в них непосредственно отражается глубокое впечатление, произведенное на Гоголя гениальным письмом Белинского и возмущением, которое вызвали ‘Выбранные места из переписки с друзьями’ у демократического русского читателя. Еще более резко и определенно, чем в своем письме к Белинскому от 10 августа 1847 г. и в других письмах 1847-1849 гг., Гоголь заявляет об отказе от ‘Выбранных мест’, о своем стремлении заново пересмотреть высказанные им взгляды, опираясь на глубокое изучение русской истории и современной русской общественной жизни, для того, чтобы во втором томе ‘Мертвых душ’, ‘живьем выставить людей и жизнь, как она есть’.

ДОЛГ — СВЯТЫНЯ

Печатается по черновому автографу (ЛБ). Впервые опубликовано Г. П. Георгиевским в сборнике ‘Памяти В. А. Жуковского и Н. В. Гоголя’. В. 3. СПб., 1909, стр. 113. Набросок относится, вероятно, к 1849-1851 гг.

<НОВЫЕ СТРОКИ ИЗ НАБРОСКА КО ВТОРОМУ ТОМУ 'МЕРТВЫХ ДУШ'.>

Печатаются по черновому автографу (ПБЛ). Отрывок записан Гоголем в верхней части листа. Начальные слова и конец отрывка были опубликованы А. Ф. Бычковым в ‘Отчете ПБЛ’ за 1892, стр. 295. Середины отрывка Бычков не разобрал, и она осталась неизвестной последующим редакторам ‘Мертвых душ’.
Впервые публикуемая нами средняя часть отрывка (‘Ни одно и не шилось в уезд’ и т. д.) свидетельствует, что перед нами черновой набросок повествовательного произведения, а характерные особенности почерка Гоголя последних лет (отрывок следует датировать 1849-1851 гг.) не оставляют сомнения в том, что перед нами один из набросков Гоголя ко второму тому ‘Мертвых душ’. Отрывок относится, по-видимому, к описанию приезда в губернию светской ‘львицы’ Чагравиной (или ‘Чеграновой’ в передаче А. О. Смирновой и других мемуаристов, см. об этом воспоминания Л. Арнольди. ‘Мое знакомство с Гоголем’, ‘Русский вестник’, 1862, No 1, стр. 78).
Н. Г. Чернышевский писал о Гоголе: ‘…каковы бы ни были его ошибки, когда он говорит о предметах для него новых, — но нельзя не признаться, перечитывая уцелевшие главы второго тома ‘Мертвых душ’, что едва он переходит в близко знакомые ему сферы отношений, которые изображал в первом томе ‘Мертвых душ’, как талант его является в прежнем своем благородстве, в прежней своей силе и свежести. В уцелевших отрывках есть очень много таких страниц…, которые приводят в восторг своим художественным достоинством и, что еще важнее, правдивостью в силою благородного негодования’. (‘Очерки гоголевского периода русской литературы’, — ПСС, т. III, M., 1947, стр. 13). Публикуемые новые строки наброска ко второму тому ‘Мертвых душ’, проникнутые живым негодованием против подражательности и лицемерия дворянского общества, подтверждают глубокую правильность слов Чернышевского.
Ср. другой отрывок — об измене Чагравиной и переживаниях ее мужа.
Прочитали? Поделиться с друзьями:
Электронная библиотека