Н. Д. Бутовскій.
Н. Д. Бутовскій.
(къ портрету).
В. П.
Отрывки изъ моихъ воспоминаній.
Отрывки изъ моихъ воспоминаній.
Педагогическіе курьезы *).
——
——
——
Н. Бутовскій.
‘Русская Старина’ No 10, 1907
Отрывки из моих воспоминаний, Бутовский Николай Дмитриевич, Год: 1907
Время на прочтение: 18 минут(ы)
Николай Дмитріевичъ Бутовскій, нашъ извстный военный писатель нын генералъ-лейтенантъ и начальникъ 7-ой Вост. Сибирской дивизіи, происходитъ изъ дворянъ Полтавской губерніи. Воспитывался въ Полтавскомъ кадетскомъ корпус и въ Павловскомъ военномъ училищ, откуда вышелъ въ 1869 году съ прикомандированіемъ къ л.-г. Павловскому полку. Затмъ послдовательно командовалъ учебнымъ унт.-офицерскимъ баталіономъ, 116-мъ Малоярославскимъ полкомъ, 2-й бригадой 29 пх. дивизіи, 2-й Туркестанской резервной бригадой, откуда былъ назначенъ на нын занимаемую должность. Въ кампанію 1876—78 г.г. Н. Д. отправился охотникомъ въ дйствующую кавказскую армію, а посл мобилизаціи гвардіи участвовалъ съ л.-r. Павловскомъ полкомъ въ длахъ противъ непріятеля въ европейской Турціи. Съ обоихъ театровъ войны Н. Д. прислалъ въ извстную въ свое время газету Краевскаго ‘Голосъ’ много интереснйшихъ бытовыхъ очерковъ, которые, къ сожалнію, теперь можно прочесть только въ Императорской публичной библіотек.
Имя Н. Д. Бутовскаго весьма извстно въ военной литератур не только у насъ, но и за границей, гд его сочиненія почти вс переведены на иностранные языки и особенно цнятся въ Германіи. Типы военныхъ начальниковъ (книжки: ‘Командиры’, ‘Очерки офицерскаго быта’, ‘Статьи на современныя темы’ и прочія), внутренняя жизнь офицерскихъ обществъ (‘Промахи молодого офицера’, ‘Прежняя служба и настоящая’ и др.), характеристики начальствующихъ и простыхъ нижнихъ чиновъ, нарисованныя яркими красками (книги: ‘Наши солдаты’ и прочія), представляютъ богатый вкладъ въ военную литературу.
Будучи по призванію педагогомъ, Н. Д. глубоко вникалъ въ психологію военнаго міра, изслдуя пути для достиженія истиннаго начальническаго авторитета и той высшей, незыблемой дисциплины, которая покоится же на репрессіяхъ, а на воздйствіи fia нравственныя свойства человка. Онъ горячо боролся противъ принудительной системы занятій, доказывая, что успхъ въ изученіи военнаго дла зависитъ отъ внушенія охоты къ нему воспитательными пріемами. Онъ высмивалъ навязываніе человку военной нравственности посредствомъ принудительнаго заучиванія нравственныхъ понятій и примровъ и чтобы убдить въ этомъ своихъ оппонентовъ предлагалъ имъ демонстрировать арестантовъ, которые отлично знаютъ такъ называемую ‘военно-нравственную словесность’, но никогда ее не исполняютъ.
На порочныхъ офицеровъ и солдатъ Н. Д. всегда смотрлъ, какъ на интереснйшій матеріалъ для педагогической обработки, и многихъ изъ нихъ, какъ говорится, поставилъ на рельсы исключительно внушеніемъ уваженія къ себ, какъ къ начальнику.
Однажды Н. Д. представили солдата, котораго опасались держать въ рот вслдствіе его разбойничьихъ наклонностей.— ‘А вотъ мы посмотримъ’,— отвчалъ Н. Д.,— ‘зачислите-ка его ко мн въ денщики’. Черезъ нкоторое время этотъ солдатъ беззавтно привязался къ генералу, нжно полюбилъ его дтей и плакалъ, уходя на родину.— ‘Никого-то у меня нтъ на свт окромя васъ’,— писалъ съ родины генералу бывшій денщикъ — ‘когда вспомню, какъ вы меня, болзнаго, пожалли и въ госпитал сидли у меня на кровати, когда я въ тиф лежалъ, такъ слезы и льются… И по сейчасъ вы мн во сн видитесь’… и т. д. Въ послднее время Н. Д. былъ занятъ изученіемъ психологіи ‘солдатскихъ бунтовъ’, дв замтки, написанныя имъ по этому поводу въ книг: ‘Статьи на современныя темы’, представляютъ въ образномъ вид всю сущность этихъ явленій и могутъ служить руководствомъ для теряющихся начальниковъ.
Въ настоящее время Н. Д., полный силъ и энергіи, весь поглощенъ устройствомъ своей недавно сформированной дивизіи.
*) Нкоторыя изъ приведенныхъ сценъ вошли въ мои замтки о воспитаніи и образованіи войскъ, разбросанныя по разнымъ изданіямъ. Примры взяты изъ многихъ частей войскъ.
Это было въ 70-хъ годахъ, когда вмсто муштровки, которую мастерски велъ старый фельдфебель Егорычъ, начальство стало вводить какое-то невдомое развитіе.
— Что такое ось канала?— спрашиваетъ солдата офицеръ.
Солдатъ переминается на ногахъ около вставленнаго въ станокъ ружья, заглядываетъ въ стволъ, потетъ, вздыхаетъ и фыркаетъ носомъ.
— Ну?— торопитъ офицеръ.
— Такъ что, ваше в—е,— ‘ихъ’ сейчасъ здсь нту…
— Кого — ‘ихъ’?
— Оси, ваше в—е,— давеча взводный вынули…
Изъ вжливости къ офицеру онъ называетъ ось ‘они’.
Дло идетъ о математической линіи, которая на учебныхъ занятіяхъ обозначается ниткой. Разъ нитку вынули, то для солдата никакой оси канала уже не существуетъ.
Только въ 80-хъ годахъ догадались, что такимъ вздоромъ утруждать мозги солдата не слдуетъ, что заученные отвты по теоріи стрльбы нисколько не помогаютъ искусству.
То ли дло прежде: придетъ, бывало, фельдфебель съ докладомъ.
— Ну, что, Егорычъ, все у насъ благополучно?— спрашиваетъ ротный командиръ.
— Такъ точно, ваше в—е,— уже начали къ смотру репетиться.
— Смотри же, чтобы все было хорошо.
— Не извольте безпокоиться, ваше в—е, теперь мы уже знаемъ чего ‘они’ (начальникъ дивизіи) любятъ: для равненія у меня веревочка заготовлена и колышки будутъ у взводныхъ въ карманахъ.. И опять же ‘они’ любятъ, чтобы въ строю не дышали, такъ я и дыханіе подрепетилъ…
— Хорошо, спасибо.
— Еще осмлюсь доложить вашему и — ю, что у насъ все въ порядк: на солдат состоятъ такія-то вещи, а такихъ, то нтъ, исключены (вынимаетъ изъ кармана приказъ объ исключеніи)… На прошломъ смотру ‘они’ (нач. дивизіи) изволили приказать петельки на галстукахъ обшивать суконцемъ,— обшито…
— Хорошо, отвчаете вы добродушно, но Егорычу этотъ отвтъ не нравится.
— Такъ что, ваше в—е,— чтобы не забыть, извольте записать: еще много осмлюсь докладывать. И начинаетъ учить васъ Егорычъ, какъ нужно отвчать начальнику дивизіи на такіе-то вопросы, которыхъ онъ въ прошломъ году не предлагалъ, но можетъ предложить, потому что это было въ другихъ полкахъ, откуда Егорычъ собираетъ свднія, и еще у Егорыча такая ‘думка’, что можетъ начальникъ спросить: кто такіе въ рот портные, а потому:
— Не угодно ли будетъ вашему в—ю прежде выучить ихъ списочекъ, а потомъ и ихъ самыхъ посмотрть въ рот (самъ командиръ временами забывалъ, что у него въ рот есть портные).
— Да, да, непремнно.
— Еще осмлюсь доложить, что въ прошломъ году ‘они’ изволили замтить, что ваше и — е неправильно шашку держали, когда подходили съ рапортомъ.
— Ахъ, да! хорошо, что ты напомнилъ.
— Радъ стараться, ваше в—е!.. И опять же они изволили замтить, что ваше в—е торопились на смотру командовать ружейные пріемы,— давеча у людей горячка вышла…
— Да, да, я помню… Надо будетъ побольше выдержку.
— Осмлюсь просить, ваше в—е,— не зайдете ли въ роту разика два прокомандовать, а то люди къ вашему голосу не привыкши.
— Хорошо, я зайду. Претензій нтъ?
— Помилуйте, ваше в—е,— какія претензіи? У насъ не такая рота…
— Но тамъ что-то, кажется, не роздано?
— Не извольте безпокоиться,— опосля можно раздать, а какъ на смотру отвчать — я уже подрепетилъ: вс отвтятъ, что получили.
Затмъ фельдфебель отправлялся въ роту и длалъ послднія передъ смотромъ распоряженія. Составлялся такой разсчетъ, чтобы никто изъ слабыхъ по фронту не попалъ на смотръ, ихъ посылали въ Лазаревъ съ приказаніемъ жаловаться на животъ, а твердые люди извлекались изъ лазарета.
— Ну, Егорычъ,— а какже на счетъ вещей? Начальникъ дивизіи любитъ, чтобы собственности у солдата было побольше, а у нашихъ, кажется, маловато?— безпокоится ротный командиръ.
— Такъ что, ваше в—е, не извольте безпокоиться, — вещи будутъ.
— Но у насъ есть бдные люди,— не прикупить ли имъ блья?— У нкоторыхъ нтъ денегъ’.
— Такъ что, ваше в—е, все будетъ съ избыткомъ: у насъ не такая рота…
И дйствительно всего оказалось въ изобиліи: на кроватяхъ лежали въ красиво собранныхъ ворохахъ не только необходимыя въ солдатскомъ быту вещи, какъ, напримръ, блье, лишняя пара сапогъ, ножикъ, нитки, щетки, принадлежности для чаепитія и т.д., но и такія вещи, какъ масленка съ масломъ, колбаса, гитара, гармоника и прочее. Все это было декорировано блыми полотенцами и увнчано кошелькомъ съ деньгами, который начальникъ дивизіи всегда съ особеннымъ удовольствіемъ раскрывалъ и разсматривалъ.
Все это достигалось такимъ образомъ: за недлю до смотра фельдфебель категорически объявлялъ:— ‘слышь, молодцы, чтобы у меня бдности не было! Каждый ступай къ земляку и тащи что можешь’.
Независимо отъ этого Егорычъ заводилъ знакомство съ фельдфебелями полковъ, и оттуда наканун смотра цлыми кулями перетаскивались собственныя солдатскія вещи, даже безцеремонно перевозились на ротной телг. Видя такое солдатское богатство, начальникъ дивизіи приходилъ въ умиленіе и все это приписывалъ заботливости начальства о нуждахъ солдата.
Одинъ только случай чуть не сгубилъ всего дла. Подойдя къ одному еще непросвщенному солдату, начальникъ дивизіи спросилъ:
— Что это у тебя, голубчикъ,— скрипка?
— Такъ точно, ваше пр—во!
— Ты играешь на ней?
— Никакъ нтъ, ваше пр—во!
— Зачмъ же ты ее купилъ?
— Такъ что, ваше превосходительство…— замялся солдатъ. Онъ хотлъ уже откровенно объяснить, что скрипка принадлежитъ земляку и взята только на сегодняшній день, но въ это время, послышался характерный кашель фельдфебеля, хорошо извстный рот, какъ призывъ ко вниманію,— и блуждающіе глаза солдата увидли высунутый изъ-за полы кулакъ. Солдатъ сразу понялъ, въ чемъ дло, и объяснилъ начальнику, что скрипка куплена имъ ‘такъ’…
— Какъ это ‘такъ’? Вроятно, ты будешь учиться?
— Такъ точно, ваша пр—во!!— весело крикнулъ солдатъ, обрадовавшись такому благополучному исходу.
Онъ былъ весь мокрый отъ волненія, и посл отхода начальника дивизіи облегчилъ свою душу вздохомъ и неистово высморкался.
Да, были въ свое время Егорычи. Они и поворовывали и поколачивали солдата, но умли его и пожалть, и вообще сродни ему приходились, а въ той наук, которая тогда требовалась, были настоящими мастерами. Куда далеко было офицеру до ихъ мастерства. Бывало, неопытный ротный командиръ, получивъ выговоръ на смотру за то, что при маршировк съ ружьемъ ‘на плеч’ неправильно машутъ правой рукой, самъ порывался обучить роту.— ‘Помни, братцы, читалъ онъ людямъ уставное правило: рука, слегка сгибаемая въ локт, свободно посылается отъ плеча и доносится до затылка приклада… Поняли?’
— Такъ точно, ваше в—е!
— Ну, смотри же,— кто ошибется — накажу.
Начинается маршировка и ничего не выходитъ,— кто не донесъ до приклада, кто перенесъ.
— Слушай, еще разъ объясню: рука, слегка сгибаемая въ локт, свободно посылается… и т. д.
Опять путаница.
— Ваше в—е,— слышится успокоивающій голосъ Егорыча.— Не извольте безпокоиться,— дозвольте, я сейчасъ обучу.
Вы оборачиваетесь и чувствуете, что передъ вами стоитъ тотъ самый радтель не только служебныхъ, но и вашихъ частныхъ интересовъ, который приходитъ обучать ‘шустрости’ вашего денщика, не снимаетъ ранца на бивак, пока не разставятъ вашу палатку, бываетъ грустенъ, когда вы бываете больны, и даже самъ предлагаетъ услуги натирать васъ спиртомъ, прогоняя неловкаго денщика, онъ же самъ лично приноситъ снца въ вашу палатку, если она разставлена на сыромъ мст и, показывая денщику кулакъ, освобождаетъ изъ лужи вашъ чемоданъ. Онъ же васъ останавливаетъ, если вы намреваетесь идти ночью по болоту проврять посты, боясь, чтобы вы не промочили ногъ и не простудились, онъ проситъ, чтобы вы его послали вмсто себя, и если вы не соглашаетесь, то провожаетъ васъ, какъ малолтняго, помогая переступать съ кочки на кочку и ворча себ подъ носъ: ‘Господи! и куда они пошли?..’ Приходя съ вечернимъ рапортомъ въ вашу палатку, онъ окутываетъ одяломъ ваши ноги, ворча на неисправнаго денщика, и, вроятно, мысленно васъ креститъ… Словомъ, этотъ человкъ любитъ васъ горячо и искренно и — что самое замчательное — самъ не зная, за что, — просто потому, что вы ‘его баринъ’.
Вы охотно принимаете его услугу относительно переучиваемаго ружейнаго пріема и передаете ему уставную книжечку, но онъ, какъ педагогъ-самородокъ, отлично понимаетъ, что тутъ словами ничего не сдлаешь, а потому прячетъ книжку въ карманъ и сразу приступаетъ къ практик. Онъ встряхнулъ головой, ухарски расправилъ плечи и неизвстно зачмъ поплевалъ въ руки и потеръ ихъ одну о другую. Ршительный взглядъ этого человка и смлая поступь выражали умніе, соединенное съ непреклонной волей начальника. Рота, до сихъ поръ скучавшая подъ вліяніемъ вашего неосновательнаго выговора и монотоннаго чтенія о ‘слегка сгибаемой въ локт и посылаемой отъ плеча рук’, весело насторожила уши, почуявъ передъ собой мастера.
— Слышь, молодцы! какой это палецъ?— показалъ Егорычъ на кулак.
— ‘Казательный’, Иванъ Егорычъ!— отвчали люди.
— А это какой суставъ?
— Второй.
— Тэкъ-съ… Теперь каждый подыми руку и укуси это само мсто.
Люди коснулись зубами второго сустава указательнаго пальца, нисколько этому не удивляясь. Вс хорошо знали, что Егорычъ зря ничего не длаетъ
— Больнй!— энергично скомандовалъ фельдфебель и самъ показалъ, какъ надо кусать.
Люди опять укусили, но не вс, какъ показалось Егорычу, съ должнымъ усердіемъ.
— Вы что тамъ — въ задней шеренг? дожидаетесь, чтобы васъ попросили? Ладно, попросимъ. Обойди ихъ, взводные,— посмотри, у всхъ ли укушено!
Взводные обошли людей и у кого не нашли красноты на пальц, тому сдлали ее въ другомъ мст.
— Теперь слушай, молодцы! это самое мсто, что болитъ, доноси на маршировк до затылка приклада,— поняли?
— Такъ точно, Иванъ Егорычъ!
Маршировка сразу пошла какъ нельзя лучше.
За что же солдаты любили Егорыча, который и затрещины раздавалъ и поворовывалъ? А за то, что онъ умлъ пожалть солдата, да такъ пожалть, какъ, можетъ быть, и не снилось ныншнимъ иногда самымъ корректнымъ и самымъ просвщеннымъ командирамъ. Есть командиры, по виду очень дльные, которые совершенно серьезно воображаютъ, что достаточно накормить солдата, обставить его трудъ законными требованіями, налагать на него только законныя взысканія и т. д., чтобы этотъ человкъ тотчасъ же стадъ васъ обожать. Дйствительно, — сразу кажется, что вс симпатіи солдата, избавленнаго отъ разныхъ обидъ со стороны руководителей старой школы, тотчасъ же должны обратиться къ офицеру, который заступился за его права, но такое заключеніе не всегда врно: во-первыхъ — вы можете все это продлывать, нисколько не любя солдата, а любя только собственную служебную репутацію, и этой нелюбви вы никогда не скроете: каждое ваше дйствіе, каждый вашъ жестъ и даже взглядъ будутъ показывать солдату, что вы ему совершено чужой человкъ, во-вторыхъ — есть высшія, общечеловческія обиды, которыхъ не въ состояніи предусмотрть никакая инструкція и которыя угнетаютъ солдата гораздо больше, чмъ урзываніе порцій или какія-нибудь незаконныя требованія. Самый честный и просвщенный начальникъ, самъ того не замчая и даже считая себя благодтелемъ своихъ подчиненныхъ, непремнно будетъ наносить солдату такія обиды, если въ его дятельности мало участвуетъ сердце. Эти обиды заключаются главнымъ образомъ въ пренебреженіи къ подчиненному, какъ къ человку, въ оскорбительномъ тон обращенія съ нимъ, въ равнодушіи къ его простымъ нуждамъ, не предусмотрннымъ инструкціей, въ брезгливомъ отношеніи къ его простому (по-вашему — грубому) нраву, обычаямъ и національнымъ привычкамъ… Что говорить — скверныя вещи рукоприкладство и воровство, и ихъ надо искоренять безпощадно, но исторія показала, что они не разрушаютъ военную семью при наличности другихъ положительныхъ качествъ, а вотъ отношеніе къ человку, какъ къ номеру, подскаетъ въ корн преданность людей къ своему начальнику.
Егорычъ умретъ или падетъ въ бою — за него будутъ солдатики молиться Богу, а про васъ скажутъ:— ‘ну, что-жъ, убили,— другого назначатъ,— не бда’.
Иногда холодомъ ветъ отъ отношеній къ солдатамъ самаго строгаго законника.— ‘Какой мундиръ выдали умершему солдату для похоронъ?’ спрашиваете вы фельдфебеля.— ‘Второй срокъ’.— ‘Сколько я разъ говорилъ, что, по положенію, слдуетъ выдавать третій! взыскать съ каптенармуса’. Все это въ высшей степени законно, согласно съ приказами, но вмст съ тмъ и глубоко неприлично. Люди никогда-не простятъ вамъ такого холоднаго отношенія къ войсковой семь, и тотъ самый солдатъ, который покрывалъ продлки Егорыча, съ наслажденіемъ выдастъ васъ съ головой.
Такое ли впечатлніе производитъ смерть солдата на старика Егорыча? Вы видите прекрасныя, исполненныя религіозной поэзіи, морщины печали на его лбу и какое-то особенное недоумніе, которое всегда замчается въ семь, пораженной печальнымъ событіемъ.
Получивъ извстіе о смерти солдата, Егорычъ осняетъ себя широкимъ русскимъ крестомъ и, въ знакъ уваженія къ покойнику, прерываетъ на время занятія. Длая нарядъ на похороны, онъ распоряжается какъ родной, и въ ласково-смиренномъ тон его голоса вы узнате тотъ самый тонъ, которымъ родители отпваемаго покойника разговариваютъ съ церковнымъ причтомъ.— ‘Тамъ же свчей возьмешь, говоритъ онъ каптенармусу,— да вотъ отдать рубль священнику’ и т. д.
А вотъ и другой примръ. Солдатъ провинился, сдлалъ важный проступокъ, вы брезгливо его допрашиваете и отдаете холодное приказаніе объ арест, а иногда на прощанье прибавляете еще жесткое слово: ‘ну, что-жъ,— арестантомъ будешь, самъ виноватъ,— туда теб и дорога’. Ну, а Егорычъ, можетъ быть, и побьтъ въ сердцахъ провинившагося, но, провожая изъ роты подъ арестъ, непремнно смягчится, а когда солдатъ скажетъ: — ‘виноватъ, Иванъ Егорычъ’, онъ уже съ большимъ участіемъ отвчаетъ ему:— ‘Что-жъ подлаешь, — вижу, что виноватъ… ншто мн самому не жалко?.. учишь, учишь васъ, дураковъ,— просто мочи моей нтъ съ вами’…
Но этимъ не кончалось. Егорычъ непремнно навщалъ арестованнаго и между ними происходилъ, примрно, такой разговоръ:
— Эхъ, братъ, Семеновъ,— жалко мн тебя, и рота жалетъ, потому — какъ я вижу, ты все это съ дурости надлалъ…
— Такъ точно, Иванъ Егоровичъ, отвчаетъ арестованный, и глаза его блестятъ привязанностью.
— Ну, что жъ подлаешь,— виноватъ, такъ отсиживай, а вернешься въ роту, дастъ Богъ, заслужишь…
— Постараюсь, Иванъ Егоровичъ,— всми силами стараться буду.
Еще трогательне было видть Егорыча подсвшимъ на кровать къ трудно больному солдату и развязывающимъ мшечекъ съ чаемъ и сахаромъ.
— Ну, смотри-жъ, молодецъ, поправляйся,— въ рот не въ примръ веселй…
И вотъ теперь уже Егорычей нтъ, мсто ихъ не замщено, пусто… Есть фельдфебеля корректные, строго приверженные къ законности, но они только исполняютъ по инструкціи свои обязанности, ну, а старикъ Егорычъ кром того еще и любилъ…
Но вотъ наступили 70-е годы. Въ воздух чувствовалось обаяніе реформъ Императора Александра II. Он коснулись и арміи. Всеобщая воинская повинность, сокращеніе срока службы, нарзное оружіе рзко измнили характеръ войсковой жизни и службы. Вмсто муштровки, однообразно длившейся цлыхъ 15 лтъ, которую всю цликомъ можно было свалить на плечи Егорычу, офицеру задали трудную и сложную задачу: извольте получить сырого человка и совершенно обработать его для войны въ теченіе четырехъ мсяцевъ. Растерялся офицеръ-баринъ растерялся и старикъ Егорычъ, система котораго была разрушена. Уже звучало вщее слово М. И. Драгомирова, призывающее къ нагляднымъ методамъ обученія, приносящимъ экономію въ труд и во времени, но методовъ этихъ сразу не поняли, а многіе не понимаютъ ихъ и до сихъ поръ. Было схвачено убжденіе, что современнаго солдата надо развивать, но системы развитія иногда создавались удивительныя, а кое-что изъ этихъ курьезовъ осталось и до сихъ поръ. Отъ мужика, взятаго отъ сохи, требовали красоты слога, задалбливанія отвтовъ по ‘вопроснику’. Вмсто развитія ума требовали развитія памяти, а сердце оставалось нетронутой областью, и въ результат получился солдатъ не связанный съ военнымъ строемъ ни мастерствомъ, котораго онъ не могъ полюбить, ни сердечной привязанностью къ военной семь, которую такъ хорошо развивалъ старикъ Егорычъ. Явилось кром того переутомленіе, ибо человку, взятому отъ сохи, гораздо легче выгрузить цлый транспортъ съ мукой, чмъ заучить на память страницу устава, написанную невдомымъ для него языкомъ. Кто повритъ, что система Цифиркина (въ ‘Недоросл’) стояла выше нкоторыхъ требованій начальства въ 70-хъ годахъ, напримръ,— отъ солдата требовали, чтобы онъ опредлялъ ариметическія дйствія непремнно тми словами, которыя стояли въ какомъ-то идіотскомъ руководств: сложеніе есть дйствіе, посредствомъ котораго находятъ число, состоящее изъ столькихъ, сколько ихъ есть во всхъ слагаемыхъ числахъ‘. Человка, выпалившаго такую фразу, конечно, задолбленную, считали развитымъ и умилялись его успхами, несмотря на то, что онъ ошибался въ сложеніи. Съ уставами было еще курьезне. Вотъ картинка, записанная безъ всякихъ прикрасъ: когда дядька совершенно выбивался изъ силъ, вдалбливая уставныя фразы чухонцу Кунь, онъ призывалъ къ себ на помощь русскаго новобранца Цыганова, котораго заставлялъ, въ свободное отъ занятій время, пробирать своего товарища Кунью, и вотъ вы входите въ роту и застаете Цыганова и Кунью у окна. Цыгановъ, человкъ добродушный, занимается ласково и терпливо. Онъ нжно обнялъ Кунью, деликатно наклоняя его голову поближе къ книжк. Оба они при вашемъ появленіи вскакиваютъ. Цыгановъ улыбается отъ радости, что васъ увидлъ, и, глядя на него, Кунья тоже считаетъ нужнымъ оскалить свои зубы.
— Здравствуйте! что вы учите?
— ‘Начальство’, ваше и — е (т. е. фамиліи начальствующихъ лицъ), — ‘знамя’, ‘что есть солдатъ’… всякую ‘словесность‘…— отвчаетъ Цыгановъ, привтливо фыркая носомъ.
— Ну, разскажи, обращаетесь вы къ Кунь, который, не дожидаясь вашего вопроса, уже что-то бормочетъ.
— Ээ… три собрашэныя, васе високоблагородіе…— говоритъ онъ, усиленно кивая головой на удареніяхъ.
— Что такое?
— Ээ… три собрашэныя…
— Это, ваше в—е, ‘они’ про знамя хотять сказать, что тамъ есть три изображенія,— поясняетъ Цыгановъ, изъ вжливости къ вамъ, называя Кунью ‘они’.
— Ну?
— Такъ что, ваше в—е, ‘они’, надо быть, изъ нмцовъ будутъ, по-своему ‘они’ здорово лопочутъ и книжку умютъ читать, а понашему все больше изъ серединки запоминаютъ, а краюшки опосля заучиваютъ.
— Ээ ффера и отэциство (вра и отечество),— продолжаетъ Кунья, припоминая дальнйшія слова, относящіяся къ понятію о знамени.
— Мы, ваше в—е, сейчасъ ‘начальствомъ’ занимались, весело поясняетъ Цыгановъ:— окромя баталіоннаго всхъ выучили,— баталіоннаго нмцы не можутъ выговорить.
— А, ну, спроси.
— Кунья!— манерно обращается къ своему ученику Цыгановъ, подражая дергачу-дядьк.
— Здравія зилаю!!
— Не надо здравія желаю: это, когда здороваются, а ты сказки мн, Кунья: кто у тебя полуротный?
— Патра… Патра…
— Зачимъ?.. зачимъ горячку пороть? Ты стой себ вольно, какъ есть… одно слово — прохладно стой… ‘Они’, ваше в—е, потютъ здорово.
— Патра… Патра…— продолжаетъ Кунья, раскачивая свою думательную машину.
— Да не надо такъ… ты, солдатикъ, не бойся (нжно гладитъ Кунью по голов)… ты спомяни портупею… знаешь портупею?
— Такъ тоцно!
— Ну, вотъ,— ты все и думай себ о портупе: то будетъ портупея, а это поручикъ Патрикевъ,— понялъ, что ль?
— Такъ тоцно.
— Такъ, ваше в—е, ‘имъ’ легче запоминать, потому — ‘они’ нмцы… Ежели ‘имъ’ теперича палецъ покажешь, то они и поручика Кольцына спомянутъ (командира 2-й полуроты).
— Патранъ… Патранъ…— продолжаетъ Кунья, роняя черезъ носъ на полъ скатывавшіяся со лба капли пота.
— Будетъ уже, будетъ,— нжно останавливаетъ его Цыгановъ.— Дозвольте, ваше в—е, ‘имъ’ оправиться: ‘они’ напужались здорово.
— Ну, а ты много выучилъ?— спрашиваете вы у Цыганова.
— Я уже половину дисциплины знаю,— хоть такъ, хоть по ‘вопроснику’.
— А ну, скажи.
— Дисциплина состоитъ въ строгомъ и точномъ соблюденіи всхъ правилъ, предписанныхъ военными законами, поэтому она…
— Ну, дальше,— ‘обязываетъ’… Что-жь ты остановился?
— Никакъ нтъ, ваше в—е:— ‘обязываетъ’ дядинька на завтра оставили, такъ и карандашомъ отгорожено — А только что я и это выучу,— мн бы только съ Куньей управиться.
Конечно, такое состояніе школы васъ не удовлетворяетъ. Вы сами поглощены подготовкой къ инспекторскому смотру и потому мало принимаете участія въ занятіяхъ, а офицеръ, выпущенный изъ училища, ровно ничего не понимаетъ, ибо тамъ о педагогик не даютъ ни малйшаго понятія. Вы неопредленно выражаете свое неудовольствіе, которое влечетъ за собою подтяжку по всмъ инстанціямъ: фельдфебель насдаетъ на дядьку, дядька на того же Цыганова (лниться, молъ!) а Цыгановъ уже не отпускаетъ отъ себя Кунью ни на шагъ. Лежа съ нимъ рядомъ, онъ жучитъ его иногда до поздней ночи.
— Кунья! что такое солдатъ?
— Сощитникъ отъ раговъ, нутреныхъ и нэшныхъ…
Рядомъ съ словесными упражненіями шла муштровка. Натасканные дядьки, вмсто простого показа, практиковавшагося Егорычемъ, выкладывали передъ новобранцемъ цлую страницу устава и требовали, чтобы онъ тотчасъ же исполнялъ все разсказанное.
Это называлось преподаваніемъ.
— Слушай! начинаетъ дядька Терентьевъ, — я буду теб объяснять стойку:— солдатъ въ строю долженъ стоять прямо, но безъ натяжки, имя каблуки вмст и на одной линіи, носки должны быть развернуты, колни вытянуты, но не натянуты и т. д. Слышалъ, что-ль?
— Такъ точно, дяденька.
— Ну, становись же! Что-жь я тебя просить буду?
Новобранецъ переминается на ногахъ, вытягивается и представляетъ изъ себя уродливую фигуру, подавая поводъ къ насмшкамъ проходящимъ мимо старослужащимъ людямъ.
— Не понялъ, что-ль? Слушай, еще разъ объясню: солдатъ въ строю долженъ стоять прямо, но безъ натяжки и т. д.
Опять повторяется та же исторія.
— Ну, ужъ и биться мн съ тобой придется… И гд ты такой выросъ — дуракъ? Хоть бы ты сталъ такъ, чтобы тебя можно было поправить, а то не знаешь, съ чего и начать — весь ты никуда не годишься. Опусти руки слободно (новобранецъ пробуетъ опустить, но не выходитъ), разверни плечи (тоже не выходитъ). Вотъ видишь: ты и словъ не понимаешь… Чистое горе съ тобой!
Начинается грубая поправка.
— Зачимъ животомъ стоишь? Убери брюхо! (толчекъ въ животъ). Бедра вправо! (толчекъ въ бокъ) и т. д.
— Терентьевъ? слышится голосъ офицера.— Я теб строго запретилъ грубо обращаться съ новобранцами! Ты подъ арестомъ хочешь сидть? Дай ему оправиться.
— Виноватъ, ваше и — е! отвчаетъ мягкимъ голосомъ Терентьевъ. Въ интонаціи этого отвта вы слышите совершенно другого человка, не дядьку, а кроткаго и добродушнаго малаго, который всегда въ припрыжку бжитъ подавать вамъ пальто, когда вы уходите изъ роты.
— Погоди!— опять говоритъ прежній Терентьевъ, замтивъ, что офицеръ удалился.— Я ужо проберу тебя на гимнастик, — можетъ, эта самая осовлость и пройдетъ…
На-ряду съ добродушнымъ Цыгановымъ и жестокимъ Терентьевымъ идетъ цлая галлерея типовъ учителей изъ нижнихъ чиновъ {См. книгу: ‘О способахъ обученія и воспитанія современнаго солдата’ и другія сочиненія.}. Рядомъ съ ними выступаетъ педагогъ-офицеръ, увлеченный тмъ же самымъ развитіемъ. Да и нельзя было не увлекаться: вмсто того, чтобы учить солдата длать дло, само начальство стало покровительствовать школ болтовни.
Развивайте солдата, требовали высшіе начальники на смотрахъ, и отъ этого развитія приходилось солдату трудне, чмъ отъ муштровки. Вмсто того, чтобы смотрть дло, генералъ занимался на смотрахъ такими, напримръ, разговорами.
— Вотъ я вамъ сейчасъ покажу, до чего ваши люди не развиты. Эй, ты, фланговый! Не скажешь ли мн, голубчикъ, что у тебя въ рукахъ?
— Ружье, ваше превосходительство!
— Какъ ружье? почему ружье? Неужели имъ до сихъ поръ не объяснено, что новое оружіе называется винтовкой? Впрочемъ, это еще допустимо, потому что въ устав осталось это выраженіе… Ну, допустимъ, что ружье, а не скажешь ли, любезный, какъ называется это ружье?
— Крынка, ваше пр—во!
— Что такое Крынка?
— Винтовка, ваше пр—во!
— Вотъ, господа, полюбуйтесь: Крынка, Крынка, а что такое Крынка — не знаетъ… Изобртатель, любезнйшій, изобртатель!.. Повтори!
— Собртатель, ваше пр—во.
— Ну, а не скажешь-ли, что такое: изобртатель?
— Не могу знать, ваше пр—во!
— Видите, господа, какое безобразіе. Кто ротный командиръ?
Предъ грозными очами начальника предстаетъ пожилой капитанъ Ивановъ, немного не дослужившій до пенсіи подъ крыломъ у старика Егорыча, и теперь вдругъ нежданно-негаданно попавшій въ педагоги.
— Капитанъ Ивановъ! Такъ служить нельзя! Вы совершенно равнодушно относитесь къ умственному развитію своихъ людей!..
По отъзд генерала весь учительскій персоналъ привлекается къ объясненію людямъ слово изобртатель, и на это тратится масса времени.
Рядомъ съ такъ называемымъ военнымъ развитіемъ, нкоторые начальники требовали развитія общаго. Для школъ грамотности приказано было выписать цлые вороха книжекъ, требовался не только разсказъ содержанія прочитаннаго, но главнымъ образомъ — объясненіе каждаго книжнаго слова. Вопросы были до того необычайны, что даже умные солдаты становились въ тупикъ, напримръ: — ‘что такое окно?’ Казалось бы, что окно и есть окно, но не тутъ-то было,— солдатъ долженъ былъ отвчать литературнымъ языкомъ: — ‘это прорзъ въ стн въ вид прямоугольника со вставленными въ него рамами со стеклами, сдланный во-первыхъ для того, чтобы въ комнат было свтло, а во-вторыхъ — чтобы видть, что длается на двор и на улиц’. Какое отношеніе имла эта трата времени къ военному искусству — никто надъ этимъ не задумывался.
Иногда однако оказывалось, что все это было напрасная забота. Однажды экзаменаторъ пріхалъ со своими книжками, одна изъ которыхъ была хрестоматія Ушинскаго, состоящая изъ разсказовъ о явленіяхъ природы и о нравахъ животныхъ,— книжка, назначенная для низшихъ классовъ среднихъ учебныхъ заведеній, гд попутно проходится зоологія.
— Читай! обратился генералъ къ одному изъ учениковъ, передавая ему книжку.
Солдатъ робко прикоснулся своими толстыми работами пальцами къ чистенькой книжк и, вроятно, приготовляясь къ долгому бднію, во время котораго нельзя будетъ сморкаться, нсколько разъ фыркнулъ носомъ. Капельки пота еще передъ началомъ чтенія выступили на его лбу.
— Акула изъ царства большихъ рыбъ…
— Стой! что такое акула?
— Не могу знать, ваше пр—во!
— Какъ не можешь знать? подумай.
Исполняя приказаніе, солдатъ принимаетъ серьезнйшій видъ думающаго человка, а экзаменаторъ подаетъ офицерамъ примръ терпнія.
— Никогда, господа, не слдуетъ торопить человка: вотъ онъ подумаетъ и, можетъ-быть, что-нибудь скажетъ… Ну, скажи по крайней мр, что теб кажется,— надо же, братецъ, соображать.
— Хвамилія (фамилія), ваше пр—во!
— Какъ фамилія? разв рыба иметъ фамилію? Ты, можетъ-быть, хотлъ сказать: названіе?
— Такъ точно, ваше пр—во!
— Гм… все-таки видно, что онъ соображаетъ. Ну, читай дальше.
— Изъ царства большихъ рыбъ…
— Стой! Что такое царство?
— Рассея (Россія), ваше пр—во!
— Какъ Россія? Разв ты думаешь, что Россія населена рыбами? Нельзя, господа, допускать, чтобы солдатъ отвчалъ подобный вздоръ. Кто ротный командиръ?
— Капитанъ Ивановъ,— докладываетъ присутствующій на экзамен командиръ полка.
— Капитанъ Ивановъ, пожалуйте сюда!… Сколько у васъ рота дала процентовъ на стрльб прошлаго года?
— Немного не добили до отличнаго, ваше пре—во.
— А вотъ потому и не добили… потому и не добили, что вы не умете развивать своихъ людей. Если солдатъ не можетъ объяснить такого пустяка, какъ царство, то неужели вы думаете, что онъ въ состояніи понять такую тонкую науку, какъ стрльба?… Долженъ вамъ объявить, капитанъ Ивановъ, что такъ служить нельзя! Извольте воспитывать своихъ людей…
— Ну, читай дальше, обратился экзаменаторъ къ солдату, впрочемъ, погоди,— я теб предложу еще одинъ вопросъ… надо, господа, развивать человка не только по книжк, но и посторонними вопросами,— надо расширять кругозоръ солдата… Вотъ мы сейчасъ говорили о рыбахъ, а не знаешь ли, любезный, какое животное принадлежитъ къ царству крылатыхъ?
— Муха, ваше пр—во!
Начальство нсколько поморщилось: оно задумало птицу.
Отъ слдующаго солдата требовали, чтобы онъ подумалъ, что такое ‘громъ’ и ршилъ бы это въ одну минуту, пристыдивъ тхъ ученыхъ, которые думали цлые вка, пока додумались до электричества.
Подобные экзамены, конечно, представляютъ крайность, но они были не миомъ, а дйствительностью. Четверть вка тому назадъ не было руководящихъ началъ въ новой солдатской школ, не было даже порядочныхъ азбукъ съ матеріаломъ для чтенія взрослыми учениками Даже первыя изданія учебниковъ Столпянскаго и Гребеника были въ дидактическомъ отношеніи очень слабыми. Каждый обучающій офицеръ заводилъ свою собственную систему и въ угоду требовательнымъ начальникамъ заставлялъ солдата выражаться литературнымъ слогомъ и заучивать ‘трудныя слова’, но бда въ томъ, что трудныхъ словъ множество, и что вс они, не исключая и уставныхъ, для солдатскаго дла совершенно безполезны. Лучшіе изъ офицеровъ все это отлично понимали, и каждый изъ нихъ искалъ выхода изъ этого положенія. Понималъ это также, конечно по-своему, и смышленый старикъ Егорычъ.
— Какъ бы намъ, Егорычъ, на грамотности не сплоховать,— давеча генералъ очень недоволенъ остался,— совтовался капитанъ Ивановъ съ своимъ фельдфебелемъ.
— Не извольте безпокоиться, ваше в—е,— грамотность будетъ хорошая…
— Ты почему такъ думаешь?
— Осмлюсь доложить, что нашъ писарь Чирковъ бываетъ у генеральскаго денщика,— и теперича, ежели прикажете, то вс книжки, которыя ‘они’ (генералъ) носятъ съ собой, можно купить на рынк, пущай люди по этимъ книжкамъ и ‘репетятся’.
— А разв ты узналъ, какія это книжки?
— Такъ точно. Мы ту книжку, что съ ‘акулой’ и съ ‘громомъ’ давно уже купили, и сейчасъ люди по ней ‘репетятся’, и вотъ списочекъ и другихъ книгъ… Только я теперича таісъ думаю, что другія книжки ‘они’ носятъ съ собой только для ‘видимости’, а все больше по этой спрашиваютъ,— я узнавалъ и въ другихъ полкахъ… А всячески, ваше в—е, списочекъ посмотрите.
Книжки немедленно пріобртаются. Каждая статейка, особенно въ той книжк, что съ ‘акулой’ и съ ‘громомъ’, заучивается чуть не наизусть, и по вечерамъ самъ Егорычъ длаетъ репетиціи разсказа. Даже дядьки переняли манеру вопросовъ, предлагаемыхъ на экзамен. Въ каждой кучк солдатъ только и слышится:— ‘Левъ — этотъ красивйшій изъ зврей’….
— Стой! Что такое левъ?
Экзаменъ прошелъ блистательно, а капитанъ Ивановъ, уже было подумывавшій объ отставк, почувствовалъ въ себ педагогическія способности, и ршилъ служить до 35 лтъ…
Вотъ черезъ какую школу пришлось пройти нашему солдату прежде, чмъ пришли къ убжденію, что не только для стрлковаго дла, но и для всего прочаго нужно развитіе практическое. Если общее развитіе длаетъ человка боле сознательнымъ и толковымъ, то во всякомъ случа оно заключается не въ заучиваніи ‘трудныхъ словъ’ и не въ умніи красиво разсказывать о предметахъ, ничего общаго съ солдатскимъ дломъ не имющихъ. Неумлая погоня за общимъ развитіемъ, увлеченіе теоріей и произвольный выборъ матеріала для чтенія,— все это вело къ тому, что солдатъ, по выраженію покойнаго М. И. Драгомирова, больше учился болтать о дл, чмъ длать самое дло.
Однажды покойный Михаилъ Ивановичъ былъ приглашенъ однимъ изъ полковыхъ командировъ проврить успхи солдатъ, которые отвчаютъ по уставамъ, какъ юнкера.
— Занятно, очень занятно, меланхолически замтилъ М. И.,— а сколько у васъ въ этомъ году подъ судъ отдано?
— Немного,— человкъ 15,— отвчалъ командиръ.
— На будущій годъ больше будетъ… Попробуйте произвести экзаменъ въ военной тюрьм,— тамъ еще лучше отвтятъ.
Талантливый педагогъ сразу схватилъ направленіе школы, работающей только надъ умственнымъ клапаномъ, и объяснилъ присутствующимъ, что кром знанія надо еще умніе, а главное — желаніе длать дло, которое зависитъ отъ сердца. Школа, въ которой сердце солдата не завоевано, далеко не уйдетъ: въ ней знаніе выколачивается, нравственный долгъ навязывается, а умніе подвигается туго.
Такимъ образомъ мы видимъ, что реформы Императора Александра II, великія по своей иде, даровали намъ гуманную и раціональную школу, но справиться съ этой школой мы не умли, а въ нкоторыхъ отношеніяхъ не умемъ и до сихъ поръ (См. отчетъ въ ‘Русскомъ Инвалид’ генералъ-адъютанта Зарубаева о подготовк учителей молодыхъ солдатъ). Только въ послднее время питомники войсковой школы стали насаждаться, но не въ военныхъ училищахъ, которыя этотъ вопросъ проморгали {Военныя училища не даютъ будущему офицеру ни малйшаго, даже теоретическаго представленія о военной педагогик и въ этомъ отношеніи выпускаютъ офицеровъ совершенно невжественныхъ въ своей ближайшей работ.}, а непосредственно въ войсковыхъ частяхъ. Жизнь выдвинула замчательныхъ педагоговъ въ лиц нкоторыхъ командировъ отдльныхъ частей, офицеры, попадающіе въ ихъ руки, становятся мастерами въ своемъ дл. Только изъ этого источника можно ожидать живой воды, способной обновить нашу армію, а не отъ частичныхъ нововведеній, о которыхъ такъ много и такъ страстно говорятъ не только военные, но и гражданскіе авторы посл Японской войны.