ОТЕЦЪ АМВРОСІЙ
ОТЕЦЪ АМВРОСІЙ
(Съ портретомъ старца).
(Съ портретомъ старца).
Е. Поселянина.
МОСКВА.
1892.
МОСКВА.
1892.
![[]](https://electronic-library.ru/wp-content/uploads/2023/05/p01-1.jpg)
Не да послужатъ ему, но да послужатъ.
I.
II.
Отец Амвросий, Погожев Евгений Николаевич, Год: 1891
Время на прочтение: 17 минут(ы)
Закатилась яркая звзда православія, погасъ чудный свтильникъ русскаго монашества, умолкъ сильный и дерзновенный молитвенникъ къ Богу, отошелъ крпкій предстатель и утшитель сирыхъ, томящихся и страдающихъ, изнемогъ мудрый наставникъ и водитель всхъ жизнію обремененныхъ, окончилъ земной свой подвигъ великій Оптинскій старецъ Амвросій.
При всти о его кончин изъ края въ край земли Русской подымутся руки на крестное знаменіе, и съ тоской понесется любящая молитва о упокоеніи души почившаго праведника. Многіе почувствуютъ себя оставленными и одинокими, и польются горькія слезы сиротства.
Отецъ Амвросій отдалъ себя и свою жизнь другимъ и былъ многимъ самымъ близкимъ и роднымъ человкомъ.
Много способностей и умнія надо для того, чтобъ представить достойное описаніе образа великаго старца, потому что этотъ человкъ былъ всеобъемлющъ и соединялъ въ себ качества, повидимому, совершенно противоположныя.
Монахъ, бжавшій изъ міра, чтобъ служить Богу, и боле полувка не выходившій изъ своего скита, — но извстный, чтимый отъ царскихъ дворцовъ до бездомнаго ночлега убогаго при большой дорог, всегда тснимый толпой, жаждущей слышать хоть одно его слово, вчный затворникъ — съ громаднымъ знаніемъ всякой жизни, всхъ ея сторонъ и подробностей, суровый, безпощадный къ себ аскетъ, отвергнувшійся всхъ земныхъ радостей, забывшій про себя, похоронившій когда-то давно свои требованія, свою волю, свои желанія — и безконечно нжный, ласковый къ другимъ, съ особенно трогательною заботой о всхъ молодыхъ существахъ, съ горячимъ душевнымъ привтомъ, изо дня въ день обремененный чужими скорбями, угнетаемый тяжестью ужасныхъ признаній, съ непрерывной картиной самой глубокой бездны человческихъ несчастій — и предъ всми бодрый, свтлый, веселый, съ шутливою рчью, съ острымъ разсказомъ, нищій, воздвигавшій дома милосердія, питавшій многихъ и многихъ бдныхъ, неотвратившійся ни отъ одного просящаго, созидавшій монастыри и храмы, жизнь, прожитая среди множества людей и для этого множества — и едва ли не самая сокровенная изо всхъ жизней, удивительная дтская простота, и образъ смиренія — и дивная мудрость, и преславныя дла чудотворца.
Придетъ время, когда объ отц Амвросіи заговоритъ весь крещенный міръ Русской земли, и тогда всякая черта его жизни, его кратчайшее слово станетъ дорого. Когда это будетъ, извстно Богу. А пока — на всхъ лицахъ, которымъ посланъ былъ даръ узнать отца Амвросія и прочувствовать его образъ, лежитъ долгъ — не утаивать такого сокровища. Самымъ малымъ силамъ должно исполнить все, что возможно, тогда, изъ хора негромкихъ голосовъ, выйдетъ великая похвала, и одинъ изъ основныхъ и совершеннйшихъ образовъ народнаго русскаго духа подымется во всей своей красот.
Въ наши дни, когда произносится такая безумная хула противъ христіанства, и ведутся такіе усиленные подкопы подъ путь православнаго подвижничества, удобншій путь, на которомъ можно много послужить своимъ братьямъ, когда самая основа монашества толкуется такъ искаженно — пусть противъ всхъ озлобленныхъ рчей неправды и невжества свидтельствуетъ свтлый образъ отца Амвросія. Онъ былъ совершеннымъ инокомъ и строгимъ аскетомъ, онъ ради Христа презрлъ міръ и яже въ мір — но былъ великимъ общественнымъ дятелемъ, какіе родятся столтіями. Сталъ такимъ потому что прошелъ путь Христовъ — и только, пройдя этотъ путь, могъ быть такимъ.
Говоря объ отц Амвросіи, придется упоминать о предметахъ необыкновенныхъ.
Отецъ Амвросій творилъ чудеса. Будемъ относиться къ нимъ какъ древніе лтописцы, которые отмчали: ‘бысть чудо преславно’ и говорили о томъ, что было. Какъ они, назовемъ посл этихъ разсказовъ старца Амвросія — ‘новымъ чудотворцемъ.’
Отецъ Амвросій родился 21 ноября 1812 года, въ день Введенія, въ сел Большихъ Липовицахъ, въ 20 верстахъ отъ Тамбова. Былъ храмовой праздникъ, и въ сел, близъ дома, гд родился мальчикъ, собралось много народу. Батюшка иногда говаривалъ: ‘Какъ я на людяхъ родился, такъ все на людяхъ и живу.’ Этотъ самый день празднуетъ и Калужская Введенская Оптина пустынь. Новорожденнаго назвали Александромъ, въ честь благоврнаго великаго князя Александра Невскаго, день памяти котораго 23 ноября.
У причетника, Михаила едоровича Гренкова, кром Александра, было еще три сына и три дочери. Двое изъ сыновей съ успхомъ служили на гражданской служб и умерли холостыми, третій былъ причетникомъ въ Тамбовской епархіи, дв сестры скончались схимницами, и похоронены въ Оптиной, одна была замужемъ. Въ скиту и въ Шамордин монашествуютъ батюшкины внукъ и внучки. Домикъ, гд батюшка родился и росъ, теперь не существуетъ.
Александръ былъ веселымъ, страшно живымъ и бойкимъ мальчикомъ. Въ дом ему не сидлось. Мать его Мара поручала ему иногда качать колыбель одного изъ младшихъ дтей, но, только она спуститъ съ него глаза, мальчикъ выпрыгнетъ въ окно, и гд-нибудь ужъ далеко рзвится. За такое поведеніе его часто журилъ суровый ддъ и старшій братъ. Чтобъ насолить ему, Александръ устроилъ однажды такъ, что этотъ строгій братъ розлилъ на столъ кринку молока. Объ этихъ шалостяхъ много разъ вспоминалъ батюшка. Когда пришло время, мальчика отвезли въ Тамбовъ, въ духовное училище, изъ котораго онъ перешелъ въ семинарію. Съ его способностями, ученіе давалось ему чрезвычайно легко. ‘Бывало, учится очень мало — все бгаетъ, пока самъ на послднія копйки свчу купишь да уроки твердишь. А отвчать станетъ — точно по писаному, всхъ лучше’. Такъ говорили позже его товарищи, приходившіе въ Оптину.
Выпущенный изъ семинаріи, онъ служилъ учителемъ въ Липецк. Его расположеніе было такое же веселое, какъ въ дтств, онъ очень любилъ музыку и былъ разговорчивъ. Уже будучи старцемъ, онъ сказалъ: ‘Вотъ, я въ молодости любилъ поговорить, а теперь — хоть бы и хотлъ замолчать — да нельзя.’ Онъ вспоминалъ также, что, гд онъ ни находился, всегда вс въ ссорахъ искали его совта и просили быть ихъ примирителемъ. Прослдить, гд начало того духовнаго настроенія, которое привело его въ монастырь — невозможно. Но вотъ, что извстно о его молитвенныхъ подвигахъ того времени.
Онъ жилъ тогда въ одномъ дом со своимъ товарищемъ по служб, впослдствіи Оптинскимъ іеромонахомъ, о. Платономъ. Батюшка иногда по ночамъ вставалъ на молитву и проводилъ въ ней все время до утра. Товарищъ это замтилъ. Тогда батюшка ршилъ уходить молиться на чердакъ. И это стало извстнымъ. Батюшка началъ скрываться въ саду. Онъ былъ слабаго здоровья. Разъ, заболлъ, онъ далъ обтъ, если станетъ ему лучше, идти въ монастырь. Но, выздороввъ, медлилъ исполнить свое общаніе и тогда снова отчаянно занемогъ. Эти страшные дни и ршили безповоротно его отреченіе отъ міра.
Еще до того, въ конц тридцатыхъ годовъ батюшк представился случай занять священническое мсто. Не зная, на что ршиться, батюшка пошелъ спросить совта у подвижника, жившаго тогда въ затвор, въ сел Троекуров, близъ Лебедяни. Изображеніе этого старца Иларіона, скончавшагося въ глубочайшей старости, висло въ батюшкиныхъ келліяхъ. Чрезвычайно изящное, прекрасное старческое лицо.
Иларіонъ отсовтовалъ думать о священств и сказалъ: ‘Ступай въ Оптину и будь опытнй.’ Когда батюшка ушелъ, онъ послалъ келейника вернуть его назадъ и, желая сильне и вншнимъ образомъ подтвердить свое ршеніе о немъ, одлъ батюшку въ монашескую рясу и скуфью ‘чтобъ ни раздумалъ’ — и промолвилъ ему вслдъ: ‘Вотъ великій-то старецъ будетъ!’
Осенью 39 года, 27 лтъ отъ роду, будущій отецъ Амвросій тайно оставилъ мсто, гд жилъ, и 8 октября прибылъ въ Оптину. Уже отсюда онъ написалъ Тамбовскому архіерею Арсенію — бывшему впослдствіи митрополитомъ Кіевскимъ — о своемъ ршеніи, посвятить себя Богу и о томъ, что онъ ушелъ въ монастырь тайно, не полагаясь на свою силу устоять противъ отговоровъ. Архіерей не противился этому самовольному поступку. Изъ Оптиной же новоначальный монахъ писалъ къ бывшему своему товарищу, говорилъ о томъ духовномъ счастьи, которое ему открылось, и звалъ въ монастырь. Товарищъ собрался жениться, но заболлъ холерой, и былъ приговоренъ къ смерти. Въ эти часы онъ далъ обтъ, въ случа выздоровленія, постричься въ монахи. О. Платонъ умеръ года за два до отца Амвросія — въ Оптиной.
То были годы, когда Оптина пустынь изъ заброшеннаго малоизвстнаго монастыря возрастала до степени одной изъ верховныхъ русскихъ обителей, истинной хранительницы монашескихъ преданій, многоцннаго живаго сокровища среди святынь русскаго духа. Настоятелемъ былъ игуменъ Моисей, подвижникъ, котораго въ народ при жизни считали святымъ, что и подтвердилось послдующими знаменіями. Строгій аскетъ, онъ былъ великимъ милостивцемъ — объ его доброт ходитъ множество трогательныхъ разсказовъ, въ немъ было что-то не нашего міра, а вра этого человка, что ‘Богъ пошлетъ, Богъ поможетъ, Богу все возможно’ была такъ крпка, что многое творилось по этой вр.
Старцемъ былъ основатель старчества въ Оптиной, іеромонахъ Левъ (онъ же Леонидъ), а рядомъ съ нимъ его младшій другъ и помощникъ, отецъ Макарій. Много великихъ подвижниковъ таилось тогда въ Оптиной — досел вспоминаютъ о нихъ въ своихъ бесдахъ монахи. Что-то новое, прекрасное вяло въ пустыни, и учащенне билось сердце иноческой жизни. Зачиналось въ Оптиной то, что прославило ее среди другихъ обителей, въ чемъ заключается ея современное значеніе и ея свтлое будущее — устанавливалось старчество. Много гоненій перенесъ о. Леонидъ за свое нововведеніе, но его дло было устроено прочно и уцлло въ Оптиной.
Старчество состоитъ въ искреннемъ духовномъ отношеніи духовныхъ дтей къ своему духовному отцу или старцу, оно требуетъ частаго исповданія не только длъ и поступковъ, но всхъ гршныхъ помысловъ и чувствъ, и тайнъ сердечныхъ. Этотъ путь во вс вка христіанства признанъ всми великими пустынно-жителями, отцами и учителями Церкви самымъ надежнымъ и удобнымъ изъ всхъ, какіе были извстны въ Христовой Церкви. Путь старчества одинаково доступенъ иноку и мірянину. Къ старцамъ же обращаются люди и въ тяжелыхъ жизненныхъ обстоятельствахъ, и старцы не отказываютъ въ совт, что предпринять, чтобъ облегчить трудное положеніе.
Батюшка пришелъ въ Оптину въ знаменательные годы, сразу сталъ на истинный путь, отрекся отъ себя и смирился.
Ученому учителю дали послушаніе на скитской кухн: его приставили помощникомъ къ монаху, исправлявшему должность повара. Этотъ монахъ, по возрасту на годъ младшій, а по монастырю — на годъ старшій батюшки, живъ и теперь. Онъ говорить, что батюшка очень усплъ въ своемъ дл и прекрасно готовилъ. ‘Хорошій былъ человкъ — постоянно перебиваетъ свою рчь о. Геннадій — очень хорошій. А внимательный какой! Вдь потомъ я его духовнымъ сыномъ былъ. Только заслышитъ старецъ, что я пришелъ, сейчасъ кричитъ: ‘Келейники, келейники, Геннадій пришелъ, нтъ ли у васъ ему угощенья’?— Ужъ любезный былъ такой, нельзя и забыть. Да, хорошій былъ’!
Разъ Геннадій отлучался изъ скита, и батюшку сдлали поваромъ, а Геннадій по возвращеніи попалъ уже въ подповара. Это его раздосадовало, и онъ даже ходилъ жаловаться. Батюшка любилъ разсказывать, какъ по служб на кухн онъ столкнулся съ Геннадіемъ.
Отецъ Леонидъ доживалъ свои послдніе дни, и батюшка прислушивался къ каждому его слову. Однажды къ о. Леониду, окруженному учениками, подошелъ монахъ и объявилъ, что, не благословившись у старца, надлъ новый подрясникъ. ‘Прежде надо было благословиться, а не носить. Не рубить же его топоромъ — отвчалъ старецъ. Батюшка вспоминалъ этотъ случай и говорилъ: ‘Тутъ я понялъ, что монашество заключается въ послушаніи’.
2 апрля 1840 г. Александръ Гренковъ опредленъ указомъ въ Онтинскій скитъ. Замчательно, что о. Леонидъ безъ всякаго повода надлъ однажды на молодаго послушника женскій клобукъ. Онъ провидлъ, сколько трудовъ и силъ положитъ батюшка на устройство женской общины.
11 октября 1841 г. преставился старецъ Леонидъ. Въ день его похоронъ батюшка, исполняя свое послушаніе и видя, что онъ остался при своемъ дл одинъ — не посмлъ отлучиться съ кухни и потому не былъ на погребеніи.
29 ноября 1842 года батюшка принялъ постриженіе въ ангельскій образъ, въ 43 году посвященъ въ іеродіаконы, и въ 45 — въ іеромонаха. Онъ получилъ другое послушаніе: онъ былъ взятъ въ келейники къ старцу Макарію, былъ ближайшимъ его помощникомъ и ученикомъ, и находился при немъ безотлучно, до его кончины — въ 1860 году.
Во время 1845—1860 г. въ Оптиной пустыни подъ руководствомъ старца Макарія совершилось трудное дло перевода и изданія основныхъ аскетическихъ твореній, числомъ 16 книгъ, что составляетъ громадную заслугу Оптиной. Подъ непосредственнымъ руководствомъ старца тутъ трудились монахи о. Леонидъ (Кавелинъ — скончавшійся намстникъ Троицкой Лавры), о. Ювеналій (Половцовъ, ныншній намстникъ Кіевской Лавры) и іеромонахъ Амвросій. Особенно же много потрудился о. Амвросій, какъ единственный помощникъ старца въ переложеніи Лстницы преподобнаго Іоанна на полуславянскій языкъ.
У старца Макарія была обширнйшая переписка съ монахами, монахинями и мірянами. Посл его кончины изъ его избранныхъ писемъ составилось нсколько томовъ. О. Амвросій былъ его письмоводителемъ, и иногда старецъ поручалъ ему отвчать за себя. Въ послдніе годы своей жизни старецъ Макарій поручалъ также о. Амвросію бесды съ лицами, искавшими совтовъ: этимъ онъ подготавливалъ его къ старчеству.
Онъ имлъ обыкновеніе самъ обходить монастырскія гостинницы и посщать тхъ, которые его звали. Однажды онъ попросилъ о. Амвросія вмсто него отправиться на гостинницу. О. Амвросію, уже слабому ногами, запрягли лошадь и онъ похалъ изъ скита къ монастырю. А старецъ Макарій, очень быстрый человкъ, побжалъ туда же кратчайшимъ путемъ, и въ одно время съ отцомъ Амвросіемъ явился у двери гостинницы. ‘Ишь, сказалъ онъ Амвросію — прибжалъ впередъ меня, у меня хлбъ отнимаетъ’. И остался очень доволенъ своею жалобой.
Старецъ хорошо понималъ, какое сокровище готовитъ онъ Оптиной и всему православію въ лиц своего ученика и говаривалъ на своемъ своеобразномъ язык: ‘отецъ Авросимъ васъ не броситъ’.
Но, любя своего ученика, старецъ заставилъ его пройти суровую школу, онъ закалилъ его терпніе и иногда для испытанія подвергалъ его незаслуженнымъ укорамъ. Къ тмъ досажденіямъ и гоненіямъ, которыя о. Амвросію было суждено перенести за свой Шамординъ при своемъ конц — и которыя онъ принялъ съ великимъ духомъ и благодарнымъ сердцемъ — его подготовилъ его наставникъ съ давнихъ поръ.
Въ начал 60-хъ годовъ здоровье о. Амвросія было уже очень слабо, когда же онъ былъ выброшенъ изъ саней при возвращеніи изъ Оптиной въ скитъ, и вывихъ руки былъ неудачно залчиваемъ ‘не настоящимъ докторомъ, а лошадинымъ’, — который его долго промучилъ — его здоровье окончательно пошатнулось. Съ тхъ поръ онъ почти не выходилъ изъ своей келліи и молитвенныя правила исправлялъ у себя. Вообще же за всю свою монашескую жизнь онъ только разъ здилъ по порученію въ Блевъ, и лишь въ послдніе годы часто навщалъ Шамординъ, кром этихъ поздокъ, онъ не покидалъ скита.
7 сентября 1860 года скончался старецъ Макарій, оставивъ по себ наслдіемъ своего любимаго ученика о. Амвросія. Братія уже привыкла къ нему, и желаніе видть его преемникомъ Макарію было единодушнымъ. За иноками пошли къ нему и міряне.
Эти послдніе не легко могли сжиться съ тмъ, что старца Макарія можетъ кто-нибудь замнить. Одной барын, которую кончина старца повергла въ глубокое горе, сказали, что въ Оптиной новый старецъ, котораго очень хвалятъ, и что его зовутъ Амвросій. ‘Какъ, воскликнула она въ негодованіи, — чтобъ я, посл Макарія, пошла къ этому монаху, который все вертлся въ батюшкиныхъ келіяхъ и расхаживалъ съ мшечкомъ! Это невозможно’.
(Отецъ Амвросій долженъ былъ очень часто мнять обувь на своихъ больныхъ ногахъ, и въ то время, когда еще двигался, носилъ въ мшочк, на рук, свжую перемну). Но въ конц концовъ эта барыня какъ-то попала къ батюшк. Она вышла отъ него въ умиленіи, полюбила его еще боле, чмъ любила прежняго старца, и говорила: ‘я знала обоихъ, но чувствую, что о. Амвросій еще выше’. Для отца Амвросія началась великая страда, которую несъ онъ до конца — самоотверженное служеніе братьямъ во Христ, дла любви такой мры и силы, что они переносили во времена золотаго вка христіанства.
Подвиги о. Амвросія, которыми онъ достигъ состоянія благодати, остались навсегда сокровенны. О длинныхъ годахъ его монашества лучше всего скажутъ т евангельскія слова, которыя онъ такъ любилъ повторять: ‘Царство небесное нудится силою, и нуждницы восхищаютъ е.— Многими скорбьми подобаетъ внити въ Царство небесное.— Претерпвый до конца, той спасется.’
Отецъ Амвросій, какимъ стали знать его въ народ, былъ жившій въ Оптинскомъ скиту старецъ, къ которому всякій могъ прійти въ душевной тягости или жизненной бд и требовать помощи. Шли къ нему люди, прослышавъ о его мудрости, о его святости, а больше всего о той великой доброт, съ какою онъ принималъ всякаго.
Любить — ближнихъ такъ, чтобы желать имъ всякаго, счастья, благословляемаго Богомъ — и стараться доставить имъ это счастіе — было его жизнью и его дыханіемъ. и въ этомъ поток любви, который обливалъ всякаго, приходившаго къ отцу Амвросію, была такая сила, что она чувствовалась безъ словъ, безъ дйствій. Къ отцу Амвросію довольно было подойти, чтобы почувствовать, какъ сильно онъ любитъ, и, вмст съ этимъ, въ отвтъ на его чувство — открывалось сердце приходившаго, рождалось полное довріе и самая тсная близость. Какимъ образомъ возникали такія отношенія — это тайна отца Амвросія.
Такимъ образомъ, съ разныхъ концовъ къ отцу Амвросію сходились люди и разсказывали свои скорби. Онъ слушалъ, сидя или полулежа на своей низенькой кроватк, все понималъ — еще лучше чмъ тотъ, кто разсказывалъ, и начиналъ говорить, что все это значитъ и какъ тутъ быть, Собесдникъ зналъ, что въ эти минуты батюшка весь вошелъ въ его жизнь и заботится о немъ больше, чмъ онъ самъ. А могло быть такъ потому, что свое собственное существо отецъ Амвросій позабылъ, оставилъ, стряхнулъ съ себя гд-то далеко, отрекся отъ него — и на мсто этого изгнаннаго я поставилъ своего ближняго и перенесъ на него, но въ сильнйшей степени, всю ту нжность, которую люди тратятъ на себя.
У отца Амвросія можно было искать разршенія всхъ вопросовъ. Ему повряли какъ самыя завтныя тайны внутренней жизни, такъ денежные дла, торговыя предпріятія, всякое жизненное намреніе.
Люди, которые не понимали ни старчества, ни отца Амвросія, ни его дтей, ршались осуждать батюшку и говорили. ‘Его дло — душа, а не разныя предпріятія. Тотъ кто говоритъ съ нимъ о такихъ вещахъ, неуважаетъ религію.’ Но отецъ Амвросій прекрасно понималъ, что тамъ, гд умираютъ съ голода, прежде чмъ толковать о праведности, надо подать хлба, если онъ есть. Самъ человкъ высшей духовной жизни, погасившій въ себ вс собственныя требованія, — онъ больше чмъ кто-либо другой заслужилъ похвалу Христову за попеченіе о несчастныхъ: ‘Я былъ голоденъ — вы накормили Меня, жаждалъ — вы напоили Меня, нагъ былъ — вы одли Меня.’ Онъ, какъ умлъ, служилъ людямъ своими сокровищами, а величайшія его сокровища — были любовь, мудрость, прозорливость, которыми полны были его совты.
Люди, боящіеся Бога и ищущіе спасенія, такъ зорко слдятъ за всякимъ своимъ поступкомъ, зная, что для внутренней жизни онъ отзовется безчисленными послдствіями — что они хотятъ, чтобъ всякій ихъ шагъ былъ одобренъ духовникомъ, которому они доврились — старцемъ.
Отъ такого благословенія у нихъ является сознаніе, что этотъ поступокъ нуженъ и хорошъ — а вслдствіе этой увренности достигается: для дла — смлости твердость и настойчивость, вообще же — спокойное и ясное состояніе души. А христіанство иметъ безконечно широкіе взгляды, обнимая все разнообразіе человческой дятельности. Тмъ и велико христіанство, тмъ и доказывается его божественный источникъ, что оно всеобъемлюще. Пока какой-нибудь заблуждающійся человкъ, въ род гр. Л. Толстаго, презирая все, хочетъ свести жизнь на какое-нибудь узкое дло, въ род ручнаго труда, христіанство, съ безконечною ширью своихъ свтлыхъ взглядовъ, благословляетъ трудъ учителя, воина, врача, землепашца, ученаго, судьи, торговца, писателя, слуги, чиновника, ремесленника, адвоката, чернорабочаго, художника. Оно провозглашаетъ святымъ всякій честный трудъ и учитъ, какъ лучше всего его исполнить. Тому же училъ и отецъ Амвросій.
Если къ нему приходили люди и разсказывали, что ихъ семьи бднютъ, и надо подумать о томъ, какъ бы ихъ обезпечить, отецъ Амвросій не говорилъ: ‘Это не мое дло, я занимаюсь только душами.’ Онъ весь начиналъ горть тмъ же желаніемъ, выслушивалъ вс предположенія, вникалъ, распрашивалъ, утверждалъ или дополнялъ то, что было задумано, или предлагалъ свое. А все, что благословлялъ отецъ Амвросій, не могло не удаться, потому что ему все было открыто.
Это громадное сочувствіе, благодатная способность принять чужое горе и нужду ближе своего — и поясняютъ все то значеніе, которое имлъ отецъ Амвросій для тхъ, кто его зналъ.
Среди общей холодности и равнодушія, при совершенномъ нежеланіи людей видть и чувствовать дальше собственнаго существа, многимъ трудно живется. Нуженъ человкъ, къ которому бы можно было сносить все, что волнуется въ душ, которому бы безъ утайки можно было открыть вс думы и надежды, доврить всякую тайну, — чтобъ стало легче и счастливе. И нужно, чтобъ это чувство было раздленное, чтобъ за вжливымъ словомъ не слышалось удивленія тому, что ищутъ участія, а чтобъ это участіе, котораго трудне всего добиться въ жизни, свтило во всякомъ звук, во всякомъ движеніи. Нуженъ въ жизни сочувственный взоръ, ласковое слово, нужно сознаніе, что насъ любятъ и намъ врятъ, нужно то, что въ мір самое рдкое и самое великое сокровище — сердце внимательное. Такое сердце билось въ отц Амвросіи. И, конечно, такіе люди какъ онъ не могутъ относиться съ презрніемъ ни къ чему, что входитъ въ жизнь ихъ ближнихъ.
Мелочей для отца Амвросія не существовало. Онъ зналъ, что все въ жизни иметъ свою цну и свои послдствія. Не было ни одного вопроса, на который бы онъ не отвтилъ съ неизмннымъ чувствомъ добра и участія.
Однажды остановила его баба, которая была нанята помщицей пасти индюшекъ. Индюшки у нея не жили, и барыня хотла ее разсчесть. ‘Батюшка — кричала она въ слезахъ — хоть ты помоги мн. Силъ моихъ нтъ. Сама надъ ними не додаю, пуще глазъ берегу — а колютъ он. Согнать меня барыня хочетъ. Пожалй, родимый.’ Присутствовавшіе тутъ смялись надъ ея глупостью, къ чему ей идти съ такимъ дломъ къ старцу. А батюшка ласково разспросилъ ее, какъ она ихъ кормитъ и далъ совтъ, какъ ихъ содержать иначе, благословилъ ее и простился. Тмъ же которые смялись надъ бабой, онъ замтилъ, что въ этихъ индюшкахъ вся ея жизнь. Индюшки у бабы перестали колть.
Такое совершенное пониманіе людей, такое умніе стать на ихъ точку происходило отъ той громадной любви, которую носилъ въ себ батюшка. Въ ту минуту, когда люди обращались къ нему, онъ отождествлялся съ ними — онъ бралъ въ себя все ихнее, все ихъ горе, вс страданія, только взамнъ ихъ недоумній, ихъ колеблющейся немощи онъ давалъ свое знающее прозорливое слово. Даже и среди обыкновенныхъ людей, гд любятъ, тамъ легко понимаютъ. Любовь, которая одушевляла отца Амвросія — была та, которую заповдалъ своимъ ученикамъ Христосъ. Она многимъ отличается отъ того чувства, которое извстно въ міру. Въ ней не мене поэзіи, она такая же трогательная, но она шире, чище, и не иметъ конца.
Главное ея отличіе, что она все даетъ и ничего не просить. Въ тотъ часъ, когда она нужна, она сотворитъ величайшіе подвиги самопожертвованія, а потомъ молча отойдетъ, какъ только горе смягчилось туда, гд новое горе. Апостолъ сказалъ: ‘любовь не ищетъ своего,’ — своего, т.-е. и того, что принадлежитъ ей по праву, напримръ — доврія, воспоминанія.
Такъ было и съ батюшкой…
Онъ безконечно любилъ всякаго къ нему приходившаго, давалъ ему изъ себя все, что могъ, а o себ не думалъ. Ему, кажется, и на мысль не приходило, что онъ длаетъ нчто такое, за что бы можно быть благодарнымъ. Сдлавъ свое дло, наставивъ человка, онъ успокоивался. Были люди, которые не слушались его — и длали по своей вол, выходило плохо, тогда они возвращались къ батюшк, и говорили: ‘вы сказали такъ, а мы сдлали иначе. Какъ теперь быть?’
Батюшка никогда не говорилъ, что такое недовріе оскорбительно, а жаллъ ихъ же, что у нихъ такъ плохо, и давалъ новый совтъ. Можно было на вс его попеченія отвчать самою возмутительною неблагодарностью и пользоваться вмст съ этимъ его самымъ теплымъ участіемъ.
Въ міру любятъ людей, потому что они полезны или пріятны, любятъ для себя, а отецъ Амвросій любилъ, потому что они страдаютъ, потому что они гршны, противны людямъ, любилъ для нихъ. Если вообще онъ кого-нибудь отличалъ, такъ это тхъ, кого больше всего презираютъ въ міру — самыхъ закоренлыхъ гршниковъ, самыхъ непріятныхъ, тяжелыхъ нравомъ людей. Онъ находилъ даже, что для общаго удобства всего лучше, чтобъ они на немъ срывали свой нравъ. Много досаждала ему одна пренепріятная монахиня. Его спросили, какъ онъ ее выноситъ. Онъ съ удивленнымъ взоромъ отвчалъ: ‘Если здсь, гд я стараюсь ее успокоить, ей все-таки такъ тяжело, каково ей будетъ тамъ, гд вс ей будутъ перечить! Какъ же ее не терпть?’
Любовь отца Амвросія шла неразрывно съ его врою. Онъ твердо и гордо врилъ въ человка, въ его божественную душу. Онъ зналъ, что въ самомъ сильномъ искаженіи человческомъ, тамъ, гд-то далеко лежитъ искра божественнаго дара, и эту искру чтилъ отецъ Амвросій. Какъ бы ни былъ грязенъ тотъ, кто говорилъ съ батюшкой, уже тмъ была велика его бесда, что она давала гршнику сознаніе, что святой старецъ смотритъ на него, какъ на равнаго, что, поэтому онъ не окончательно погибъ и можетъ возродиться. Онъ самымъ падшимъ людямъ подавалъ надежду и бодрость, и вру, что они могутъ стать на новый путь.
При такомъ отношеніи батюшки къ людямъ, они ему не умли отплачивать тою же любовью — не то чтобъ не хотли, а не могли по своему несовершенству.
Прежде всего до знакомства съ отцемъ Амвросіемъ очень многіе относились къ нему подозрительно. Понятіе объ истинномъ монашеств и о старчеств, такъ далеки отъ насъ, что многимъ казалось дикимъ, когда имъ совтовали хать въ далекую Оптину, въ 70 отъ Калуги верстахъ, безпокойнаго пути на лошадяхъ, чтобъ видть какого-то стараго монаха. ‘Что съ нимъ можетъ быть общаго? Наврное, какой-нибудь лицемръ, который ищетъ славы. Знакомая удочка, да только попадутъ на нее одни простецы!’ Такъ, многіе не хотли хать въ Оптину и, для успокоенія cовсти, старались не врить тому, что разсказывали объ отц Амвросіи. Т же, кто зазжали въ Оптину, начинали большею частію съ осужденія.
Батюшку раздирали на части, поэтому, иногда приходилось ждать, и отцу Амвросію на этотъ счетъ посылалось не одно колкое замчаніе. Въ Оптиной принято между монахами изъ смиренія предъ старцемъ становиться на колни. По доброй вол это длаютъ и нкоторые міряне. Батюшка всегда приглашалъ садиться противъ него на стулъ, иногда упрашивалъ не стоять на колняхъ, а сколько насчетъ этого бывало нехорошихъ рчей! ‘Съ какой стати мн предъ всякимъ монахомъ на колни становиться! Вотъ гд ихъ смиреніе!’ — ‘Точно кому-то было досадно, что люди идутъ къ хорошему старцу, и кто-то старался сять смуту. И когда приходила минута перваго свиданія, многіе смотрли на него съ недовольнымъ сердцемъ, со страстнымъ желаніемъ ‘разоблачить стараго монаха’.
Батюшк все и везд было открыто. Если онъ видлъ людей совершенно равнодушныхъ, онъ старался кончить съ ними короткимъ, вжливымъ разговоромъ. Такіе люди отзывались о немъ ‘очень умный монахъ’ — вообще нтъ ни одного человка изъ видвшихъ батюшку, который бы не:почувствовалъ къ нему уваженія.
Но иногда это недовріе разомъ разсивалось и уступало мсто самому теплому чувству.
Одна молодая двушка изъ хорошей семьи съ большимъ образованіемъ, крпкой волею и цльною природой случайно попала къ отцу Амвросію, была имъ поражена, умолила его принять ее въ Шамардинъ и съ перваго шага вступила на путь великаго подвижничества. Ея мать пріхала вырвать изъ ‘этого ужаснаго монашескаго міра’ свою дочь. Она съ негодованіемъ вошла къ батюшк, съ грозными упреками на язык. Батюшка предложилъ ей стулъ. Прошло нсколько минутъ разговора. Раздраженная мать, невольно, не понимая сама, что съ нею длается, встаетъ со стула и опускается около старца на колни. Бесда длится. Въ скоромъ времени соединяется мать-монахиня съ дочерью-монахиней.
У батюшки въ лтній день множество народу. Одна молодая женщина, которую уговорили постить батюшку, находится въ самомъ раздраженномъ состояніи, что ее заставляютъ ждать. Дверь широко отворяется, батюшка съ яснымъ лицомъ появляется на порог и громко говоритъ: ‘Кто здсь не терпливые, пойдите ко мн’ — приближается къ молодой женщин и ведетъ ее къ себ. Она становится частой гостьею Оптиной.
Одна сестра изъ большой помщичьей семьи часто здитъ къ батюшк и долго умоляетъ свою любимую сестру съ очень живымъ и нетерпливымъ характеромъ, хать съ ней вмст. Та соглашается, чтобъ доставить удовольствіе сестр, но всю дорогу громко ворчитъ, а, сидя въ пріемной, чмъ-то возмущается. ‘Я не стану на колни, къ чему эти униженія’ — она быстро ходитъ по комнат изъ угла въ уголъ. Отворяется дверь, такъ что ее совсмъ закрываетъ въ ея углу, вс опускаются на колни — входитъ старецъ. Онъ прямо подходитъ къ двери, откидываетъ ее и весело спрашиваетъ: ‘Что это за великанъ тутъ стоитъ?— и шепоткомъ говоритъ молодой двушк: ‘это Вра — пришла смотрть лицемра!’ Знакомство сдлано. Вра выходитъ замужъ, вдоветъ и возвращается подъ крылышко батюшки, въ Шамардинъ. Онъ часто напоминаетъ ей, какъ Вра пришла къ лицемру — и еще другую ея мысль, въ первые дни ихъ знакомства. Молодая двушка зашла тогда въ лавку купить его портретъ. Ей сказали что его можно имть за 20 коп. ‘Боже мой, подумала она, какъ мало — я бы и много рублей дала. Какой батюшка дешевый’.
Въ тотъ же день на общемъ благословеніи батюшка, проходя мимо нея, ласково взглянулъ, погладилъ по головк и тихонько спросилъ: ‘Такъ батюшка дешевый, дешевый?’
Вотъ, батюшка ходитъ по скиту, опираясь на свою палочку. Много мужчинъ подходитъ къ нему, нсколько сзади идутъ келейники. Должностной монастырскій іеромонахъ подводитъ къ батюшк двухъ молодыхъ людей. Они очень хорошо одты и имютъ очень воспитанный видъ. Старшій совершенно равнодушенъ къ православію. Другой — довольно врующій: ему нравятся хорошія церкви, московскій Кремль, въ который онъ всегда завернетъ, когда весною и осенью детъ изъ деревни въ Петербургъ — и стихи Хомякова. Одному до отца Амвросія нтъ дла, а другой почему-то очень осуждалъ его, когда о немъ разсказывали, а теперь очень недоволенъ, что нсколько дней подрядъ старецъ не могъ принять ихъ. Онъ усиленно слдитъ за старцемъ и старается отгадать, что это за человкъ. Іеромонахъ называетъ батюшк тхъ, съ кмъ они пріхали и проситъ благословить ихъ. Батюшка скоро, не глядя, благословляетъ и идетъ дальше. Нсколько мужиковъ изъ дальней губерніи поджидаютъ его. ‘Мы къ теб съ поклономъ — говорятъ они: прослышали, что у тебя ножки болятъ — вотъ теб мягкіе сапожки сдлали — носи на здоровье’. Батюшка беретъ ихъ сапоги и говоритъ съ каждымъ. А второй изъ молодыхъ людей все это видитъ. И вдругъ ему представилась трудная жизнь этого старика и вс чужія бремена, которыя онъ поднялъ, и вра, съ которою на него смотрятъ вс эти люди, и любовь мужиковъ, принесшихъ ему сапожки — и сомннія, лежавшія камнемъ на сердц, ушли. Богъ знаетъ, почему ему вспомнилась дтская, и мать у его кроватки, и иконы, и лампада — и что-то мелькнуло ему въ батюшк общее съ этими воспоминаніями. Онъ опять близъ батюшки и робко проситъ. ‘Батюшка, благословите меня!’ Батюшка обертывается, весело смотритъ на него и начинаетъ съ нимъ говорить о его ученіи и жизни. Онъ всю дорогу думаетъ о батюшк — и на слдующее лто самъ возвращается къ нему.
Приходитъ къ отцу Амвросію измученный человкъ, потерявшій вс устои и не отыскавшій цли жизни. Онъ искалъ ее въ общинномъ труд, въ бесд Толстого — и отовсюду бжалъ. Онъ говоритъ батюшк, что пришелъ посмотрть. ‘Что жъ — смотрите!’ Батюшка встаетъ со своей кроватки, выпрямляется во весь ростъ и вглядывается въ человка своимъ яснымъ взоромъ. И отъ этого взора какое-то тепло, что-то похожее на примиреніе льется въ наболвшую душу. Неврующій поселяется близъ батюшки, и всякій день ведетъ съ нимъ долгую бесду: онъ хочетъ вры, но еще не можетъ вровать. Проходитъ много мсяцевъ. Въ одно утро онъ г