Н. Н. Страховъ
Отчетъ о четвертомъ присужденiи наградъ графа Уварова. Спб. 1860.
Отчетъ о четвертомъ присужденiи наградъ графа Уварова. Спб. 1860.
‘Время’, No 2, 1861
Отчет о четвертом присуждении наград графа Уварова. Спб. 1860, Страхов Николай Николаевич, Год: 1861
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Н. Страховъ. Критическія статьи. Томъ второй. (1861—1894).
Изданіе И. П. Матченко. Кіевъ, 1902.
Мы намрены говорить здсь только о той части этого отчета, которая касается премiй по драматической словесности. Всмъ извстно, по крайней мр всмъ, кому о томъ вдать надлежитъ, что академiя присудила большiя уваровскiя премiи г. Островскому за Грозу и г. Писемскому за Горькую Судьбину. Объ этихъ драмахъ, и именно о Гроз, много говорилось и безъ сомннiя много еще будетъ говориться, мы не будемъ здсь судить объ нихъ, а возьмемъ прямой вопросъ, который возбуждается книжкой съ вышеозначеннымъ заглавiемъ. Отчетъ даетъ публик отчетъ о томъ, какимъ образомъ академiя поступала, присуждая премiи? Дло любопытное.
Г. академикъ К. С. Веселовскiй въ рчи, торжественно читанной 25 сентября 1860, прямодушно излагаетъ весь ходъ этого дла. Мы знакомимся съ нкоторыми подробностями, съ нкоторыми выводами, для насъ не совсмъ понятными.
И дйствительно раскрываются тайны необыкновенныя, поразительныя. Г. Веселовскiй отъ лица академiи во-первыхъ объявляетъ, что судить объ изящныхъ произведенiяхъ невозможно. Въ самомъ дл, если онъ не говоритъ этого прямо, то кажется только по требованiямъ красоты слога, но вотъ его собственныя слова:
‘Искать въ этой сфер непреложнаго мрила и положительныхъ законовъ было бы также напрасно, какъ стараться согласить вс вкусы. Затрудненiе это, въ наше время, самые даровитые литературные критики сознали уже довольно ясно и преемники тхъ самыхъ людей, которые прежде твердили о непреложныхъ законахъ поэзiи или поэтическаго вкуса, теперь скромно отказываются отъ старыхъ притязанiй. Въ наше время уже многiе держатся того мннiя, что если высказать свое сужденiе о литературномъ труд легко, то доказать его въ такой мр, чтобы оно не могло уже служить источникомъ дальнйшаго спора, нтъ никакой возможности.’
Вотъ глубокомысленныя положенiя, которыя рдко можно встртить въ такомъ ясномъ и откровенномъ изложенiи. Вкусъ, значитъ, есть только личное впечатлнiе (такъ изъясняется дале и самъ г. академикъ), нкоторая прихоть, не управляемая никакими законами, въ род тхъ странныхъ прихотей, которыя бываютъ у беременныхъ женщинъ и иногда сопровождаются даже припадками сумасшествiя. Законовъ для вкуса нтъ, вкусъ стало быть похожъ на того дурака, для котораго по русской поговорк законъ не писанъ. Осмлимся замтить однакоже, что такiя убжденiя г. академикъ напрасно приписываетъ всей нашей критик. Есть у насъ разныя критики, бываютъ и такiя, но вообще сказать о нашихъ критикахъ этого нельзя и заслуга мыслей, выраженныхъ г. Веселовскимъ, должна, хотя отчасти, относиться лично къ нему.
Вотъ и мы не согласны съ г. академикомъ. Намъ весьма удивительно, что онъ стоитъ на такой ложной точк зрнiя и иметъ въ виду такую фантастическую цль. Какимъ образомъ онъ могъ имть въ виду странное желанiе согласить вс вкусы? Какимъ образомъ онъ могъ подумать, что можно что нибудь доказать такъ, чтобы оно не могло уже служить источникомъ дальнйшаго спора? Кто же придается подобнымъ мечтамъ? И можно ли хоть что-нибудь вывести изъ того, что эти мечты несбыточны?
Если астрономы до сихъ поръ не успли убдить каждаго жителя сей юдоли, что земля вкругъ солнца обращается, то что же дивнаго въ томъ, что мы напримръ не можемъ убдить какого-нибудь господина NN, господина очень учонаго и почтеннаго, въ достоинствахъ Грозы? Между тмъ эти достоинства для человка понимающаго могутъ быть также несомннны, какъ для г. Веселовскаго обращенiе земли около солнца.
Отъ проницательности г. академика не могло ускользнуть то обстоятельство, что искусство должно находиться въ нкоторомъ правильномъ отношенiи къ природ человка и къ человческой жизни, что жизнь по мннiю многихъ управляется глубокими и разумными законами и что слдовательно само искусство необходимо получаетъ опредленное законоположенiе, непреложныя правила. Въ отвтъ на это г. Веселовскiй подробно излагаетъ, что жизнь по его мннiю не иметъ законовъ. Вотъ его собственныя слова:
‘Драматическая сторона жизни есть нчто едва ли доступное для систематическаго изученiя и для вывода постоянныхъ и непреложныхъ законовъ. Въ ней и вокругъ нея группируются самые разнообразные, самые неуловимые, неопредленные и таинственные элементы въ мiр психологической и исторической дятельности человка: прихоти вкуса, противорчiя воли, порывы страстей, борьба личныхъ особенностей характера между собою и съ приговоромъ судьбы, словомъ все, чмъ наука еще не овладла и можетъ быть никогда не овладетъ.’
Поразительная истина! Ясно, что жизнь есть хаосъ, въ которомъ ничего разобрать нельзя. Все неопредленно и неуловимо, везд прихоти, порывы и противорчiя, а надъ всмъ царитъ неумолимая судьба. Очень сожалемъ вмст съ г. академикомъ, что наука до сихъ поръ еще не овладла тайною приговоровъ судьбы.
Тогда бы можетъ быть хоть парижская и лондонская академiи сообщили бы намъ что-нибудь объ этихъ приговорахъ.
Чтобы ясне выставить всю невозможность суда надъ литературными произведенiями, г. Веселовскiй противополагаетъ этому суду оцнку ученыхъ произведенiй. Такую оцнку, по его словамъ, могутъ сдлать только немногiе, люди глубоко свдущiе, но за то путь передъ ними открытый, прямой и заключенiя ихъ безошибочны. И въ этомъ случа къ сожалнiю мы не можемъ согласиться съ почтеннымъ академикомъ. Конечно онъ не станетъ отрицать того факта, что напримръ въ академiяхъ засдаютъ люди глубоко свдущiе, а между-тмъ стоитъ заглянуть въ исторiи академiй, чтобы убдиться, что очень часто новыя открытiя, безсмертные подвиги въ наук встрчались этими учеными собранiями съ презрнiемъ и подвергались жестокому гоненiю. Извстно (приведемъ хоть одинъ примръ), что парижская академiя долго отвергала теорiю всеобщаго тяготнiя Ньютона, отвергала простйшую и важнйшую теорiю, образецъ теорiй, славу знаменитйшаго изъ ученыхъ.
Какъ видно и ученымъ трудамъ, если они выходятъ изъ ряду вонъ, достается таже судьба, какъ нердко и лучшимъ литературнымъ произведенiямъ, и ихъ также не вс умютъ цнить, и имъ приходится собственною силою пробиваться сквозь равнодушiе и грубое непониманiе.
Очень жаль конечно, что мiръ ужь такъ устроенъ, но только въ немъ нтъ готовыхъ масштабовъ для очень многихъ вещей. Мрять достоинство и величiе приходится не аршиномъ, не всами или какимъ-нибудь термометромъ, чт всякiй могъ бы сдлать, а какимъ-то мудренымъ процессомъ въ голов, такъ что многiе люди, даже очень почтенные и очень ученые, оказываются совершенно неспособными быть судiями длъ человческихъ. Что же длать! Такая ужь видно наша судьба, авось проживемъ и такъ.
Но обратимся къ нашимъ драмамъ. Читатель вроятно уже задавалъ себ вопросъ: какимъ же образомъ академiя, принимая, что врная оцнка ихъ невозможна, однако же оцнила ихъ? Да, дло мудреное. Вотъ что говоритъ г. Веселовскiй, посл выписаннаго нами объясненiя всей трудности этой оцнки.
‘Слдуетъ ли изъ этого заключить, что всякая оцнка въ сфер изящной словесности невозможна? Нтъ. Отсутствiе теоретическаго ея основанiя не заключаетъ въ себ еще достаточной причины отвергать ея чисто практическую возможность.’
Не правда ли, хитро? Теоретически — выходитъ совершенно невозможно, а практически — очень легко. Между тмъ мы можемъ убдиться въ этомъ на дл, самымъ фактомъ, вдъ оцнила же академiя представленныя ей драмы, не имя для этого никакихъ теоретическихъ основанiй. Да, если хорошенько подумать, такъ оно выйдетъ именно такъ, гораздо легче и удобне, не вдаваясь ни въ какiя теорiи, поступить прямо практически.
Поэтому намъ кажется крайнею ошибкою со стороны г. академика, что онъ вслдъ затмъ принимается излагать основанiя практической оцнки, этого вовсе не нужно, это теорiя! Вотъ что говоритъ г. Веселовскiй.
‘Вещь хороша, если она лучше другой, дурна — если хуже, хороша, если вс или большая часть считаютъ ее хорошею, а если нтъ — то дурна. Дале этихъ простыхъ, осязательныхъ умозаключенiй практическая оцнка не идетъ.’
Шаткая, очень шаткая теорiя! Мы не можемъ назвать ее хорошею, даже если бы прибгли къ тому практическому замчанiю, что бываетъ и хуже. Нтъ! хуже этого ничего быть не можетъ. Г. Веселовскiй находитъ здсь какiя-то умозаключенiя, положительно увряемъ, что въ его словахъ нтъ и тни какого-нибудь умозаключенiя. Вещь хороша, если многимъ нравится, — это вовсе не умозаключенiе, умозаключенiе выйдетъ, если скажемъ такъ: вещь многимъ нравится, слдовательно есть же въ ней что-нибудь хорошее. И затмъ, если ужь пойдти путемъ умозаключенiй, то отыскивая въ вещи хорошее, но не упуская изъ вида и дурного, можно дойдти до того, что вещь окажется въ сущности дурною.
Нтъ, ужь лучше не пускаться въ умозаключенiя, а идти прямо практическимъ путемъ.
‘Въ практической оцнк произведенiй изящной словесности, (пишетъ онъ), главнымъ и почти единственнымъ основанiемъ окончательнаго сужденiя является общее мннiе образованнйшей части общества, или по крайней мр мннiе большинства.’
Вотъ это ясно, метода какъ нельзя боле практическая! Ненужно имть своего мннiя, а должно подчиняться общему мннiю — конечно это легко и удобно. Г. Веселовскiй весьма справедливо старается выставить все достоинство этой методы.
‘Такое основанiе и такую мрку Академическая Коммисiя должна была принять въ настоящемъ случа, чтобы добросовстно исполнить свой долгъ.’
И дале:
‘Всякiй шагъ за эту черту поставилъ бы ее въ ложное положенiе повреннаго, превышающаго точный смыслъ своихъ полномочiй, вывелъ бы ее на арену литературно-критическихъ споровъ, чуждыхъ характеру и назначенiю академiи.’
Превышенiе полномочiй дйствительно есть дло легкомысленное. Намъ это напоминаетъ рчь того префекта, который благоразумно ршился не привтствовать короля пушечными выстрлами. Какъ извстно, у него на это было множество причинъ, только по одной неловкости онъ выставилъ на первомъ мст ту, что у него не было пушекъ.
Что же касается до арены споровъ, то замчанiе г. Веселовскаго также какъ нельзя боле практическое. Академiя весьма благоразумно не вступаетъ на эту пыльную и бойкую арену, чуждаясь споровъ, академiя весьма справедливо предпочитаетъ давать публик одни свои ршенiя и приговоры. Такъ въ прошломъ году три академика гг. Бэръ, Брандтъ и Миддендорфъ обнародовали въ ‘Санктпетербургскихъ Вдомостяхъ’ свой приговоръ противъ нашего натуралиста Сверцова. Хорошо, что г. Сверцовъ человкъ не робкiй, какъ извстно, онъ усплъ спастись отъ Коканцевъ, понятно, что ему были ни почемъ трое нмецкихъ ученыхъ.
Что же сдлала въ настоящемъ случа академiя? Какъ она успла поймать общее мнp3,нiе?
‘Коммисiя подвергнула каждую изъ двухъ упомянутыхъ драмъ сужденiю избранныхъ ею писателей, занимающихъ по своимъ талантамъ почетное мсто въ современной литератур.’ За тмъ г. П. А. Плетневъ подвелъ общiй итогъ сужденiй.
Что же касается до выбора критиковъ, то намъ кажется, коммисiя отступила отъ своихъ мудрыхъ началъ, драмъ она не уметъ судить, а критиковъ, какъ оказывается, сейчасъ оцнила, сейчасъ взвсила и ихъ таланты. Очевидно выборъ критиковъ основанъ на личномъ вкус коммисiи, а слдовательно настаетъ полное сомннiе, дйствительно ли итогъ ихъ мннiй совпадаетъ съ общимъ мнънiемъ.
Мы можемъ сказать положительно, что выборъ критиковъ былъ какъ-то очень неудаченъ и докажемъ это изъ самаго Отчета.
Доставлено было восемь пьесъ. Для нихъ было избрано восемь критиковъ.
Пять пьесъ — оказались негодными, мы вполн уврены, что это сужденiе было сдлано съ полнйшею основательностью. Но насъ смущаетъ слдующее: объ шестой пьес не было доставлено никакого отзыва, а потому она была отложена до конкурса будущаго года. Коммисiя состояла изъ семи академиковъ, она нашла восемь, а потомъ еще двухъ, итого десять достойныхъ критиковъ, какъ же это случилось, что она успла оцнить только дв драмы, а третью (Псковитянку г. Мея) не успла? А что если это произведенiе вполн прекрасное? Если ея автору дйствительно нужны поддержка и поощренiе? Если онъ трудился, имя ихъ въ виду? Годъ — время большое, конечно, если бы академiя отложила на годъ только свое сужденiе — съ этимъ можно бы было помириться, но ждать еще годъ премiи — отсрочка весьма печальная.
Затмъ изъ остальныхъ двухъ пьесъ Гроза досталась для разбора И. А. Гончарову, а Горьская Судьбина А. С. Хомякову. Что же вышло? Отзывъ перваго составляетъ только дв страницы, а второго только три. При этомъ г. Гончаровъ извиняется, что онъ боленъ.
Понятно, что академiя желала нсколько боле отчетливыхъ отзывовъ, и вотъ она снова даетъ разбирать Грозу г. Галахову, а Горькую Судьбину г. Н. Д. Ахшарумову. Послднiй представилъ довольно полный, но все еще не совершенно-полный разборъ, но г. Галаховъ — опять неудача! проситъ извиненiя въ краткости — по случаю своего отъзда въ Москву. Такимъ образомъ семь академиковъ и десять критиковъ одну драму совсмъ упустили изъ вида и произвели четыре разбора, изъ которыхъ три тощи такъ, какъ только это допускало самое снисходительное приличiе.
Но и тутъ еще не кончились бды. Отзывы о драмахъ имютъ очень опредленную физiономiю. Оба критика Грозы находятъ только достоинства и красоты въ драм, оба критика Горькой Судьбины сильно упираютъ на важные недостатки драмы. Что же длаетъ академiя? Какъ она выводитъ итогъ? Послушаемъ г. Веселовскаго.
‘Съ перваго взгляда можетъ казаться, что отзывы гг. Хомякова и Ахшарумова о Горькой Судьбин въ общемъ ихъ вывод неблагопріятны для драмы г. Писемскаго, но тотъ самый фактъ, что у нихъ обращено особенное вниманіе на недостатки разобранной драмы, можетъ съ другой стороны служить доказательствомъ, что недостатки эти не такъ замтны, чтобы о нихъ можно было упомянутъ въ короткихъ словахъ, какъ они длали это, указывая на явныя, неоспоримыя достоинства драмы.’
Какъ вамъ нравится подобная ариметика? Изъ этихъ словъ можно вывести, что достоинства Грозы слишкомъ слабы, потому что критики много говорятъ о нихъ и такъ сильно хвалятъ драму. Намъ кажется, что тутъ опять замшалось личное мнніе. Дло ужасно трудное. Представлены отзывы критиковъ, но, вдь, и объ отзывахъ нужно судитъ, нужно какъ-нибудь дойти собственнымъ умомъ до результата. Нечего длать, г. Веселовскій ршился идти скользкимъ путемъ естественныхъ умозаключеній и, видите, поскользнулся очень неловко.