ОСВОБОЖДЕННАЯ РОССИЯ
ОСВОБОЖДЕННАЯ РОССИЯ
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
Освобожденная Россия, Юровский Леонид Наумович, Год: 1917
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Юровский Л. Н. Впечатления. Статьи 1916-1918 годов
Сост., предисл. и коммент. А.Ю. Мельникова.
М., 2010.
После восьми месяцев революционного движения Россия стала совершенно свободной страной. Она освобождена от Финляндии, Польши, Курляндии и Литвы, от Бессарабии и Малороссии, быть может, от Кавказа, быть может, от Туркестана и Сибири, она освобождена от свободы слова, печати, собраний и, что всего замечательнее для диктатуры пролетариата, от свободы стачек, она освобождена от всякого закона и на законе основанного суда, армия освобождена от офицерства, страна освобождена от армии, народ освобождён от соблюдения договоров, от здравого смысла, чести и стыда, вскоре Россия будет ещё освобождена от железнодорожного транспорта, от золотого запаса, от производства товаров и от их потребления. Нет более свободного государства, чем Россия, если только возможно называть государством совокупность агонизирующих народностей, населяющих Восточную Европу. Наконец, революция углублена до самого конца.
Это углубление шло быстро и последовательно. Революцию углубляли друг за другом представители различных политических направлений. Более умеренные останавливались у своего предела и вслед за тем наивно ужасались тому, что вместе с ними не останавливалась вся страна. Менее умеренные шли до следующего этапа углубления и ужасались в свою очередь, когда оказывалось, что страна идёт ещё дальше, чем они. И все вожди революционной демократии, кроме большевиков, быть может, ожидали почему-то, что народ, в котором возбуждались основные противообщественные и противогосударственные инстинкты, в какой-то момент обнаружит самоотверженность и кротость, остановится на полпути и удовлетворится тем, что будет исполнена одна десятая часть того, на что он надеялся.
Углубление совершалось под знаком классовой борьбы. В тот именно момент государственной жизни, когда спасение национального достояния и национального будущего могло лежать единственно в единении всех классов, в гущу народную брошена была идея противоречия классовых интересов, и все социалистические публицисты и агитаторы работали над тем, чтобы она основательно проникла в народное сознание. Это произошло чрезвычайно легко, т.к. идея борьбы между имущими и неимущими усваивается народом в острые политические моменты и быстро, и охотно. Носители этой идеи называли себя социалистами, потому что они восприняли идею классовой борьбы в социалистических сочинениях. Но в условиях русской хозяйственной жизни, где ни одному здравомыслящему человеку не может и в голову придти постановка социалистических экспериментов, обострённая до крайних пределов классовая борьба должна была вызвать не попытки организации хозяйства на новых началах, а полную экономическую дезорганизацию, окончательный развал и пугачёвщину.
Ещё в период агитации перед первыми муниципальными выборами рассказывали о следующей характеристике программ конкурировавших социалистических партий. Она высказана была на небольшом уличном митинге солдатом после речей большевиков и меньшевиков. Так что, — говорил оратор, — большевики нам заявляют, что буржуи давно пьют нашу кровь и что пора с ними прикончить и устроить социализм. А меньшевики тоже говорят, что буржуи давно пьют нашу кровь и что надо с ними прикончить, но они думают, что буржуи ещё не напились, пусть ещё попьют и затем устроим социализм, за кого же вы, товарищи? Само собой разумеется, что рано или поздно ‘товарищи’ должны были решить, что не к чему откладывать дело, и должны были стать на сторону более решительную и последовательную. А так как ‘социализация’ и ‘контроль’ были формулами, которые не только не имели практического применения, но которых, кажется, никто хорошенько и не понимал, то социалистическая программа должна была приблизиться в народном сознании к программе Стеньки Разина и Емельяна Пугачёва. И при всём своём доктринёрстве Ленин в русской обстановке гораздо более напоминает преемника этих героев русской истории, чем последователя европейских социалистов XIX и XX веков. Именно поэтому его торжество в известный момент русской революции было неизбежно.
Никто не сомневается в кратковременности этого торжества. Едва ли жизненность его приходится исчислять многими неделями. Но как, какими путями пойдёт политическое оздоровление истерзанной страны?
Одно во всяком случае ясно. Революция, доведённая до пугачёвщины, не воспитала в народных массах любви к закону, приверженности к праву, преданности свободе и культуре. Пугачёвщина развращает нацию, а не умудряет её, или по крайней мере умудряет лишь в том отношении, что нация начинает желать порядка во что бы то ни стало. То, что вожди сумели сделать из ‘революционной демократии’ за истекшие восемь месяцев, не предвещает ничего хорошего ни в каком отношении. От психологии пугачёвщины едва ли существует переход к психологии западно-европейской государственности, основанной на строгих правовых гарантиях, всё равно, выражаются ли они в формах республиканского или демократизированного монархического строя. Пугачёвская революция не может родить ни французского, ни английского государственного порядка. Стиль исторического развития не меняется так быстро. Пугачёвская революция рождает реакцию, сильную и жестокую так стихийно, что едва ли умеренные элементы в состоянии значительно смягчить её.
Формула революционной демократии будет гласить, что ‘буржуазия, испуганная событиями, бросилась в объятия самой злой, безудержной реакции’. Это — трафарет, от которого не отклоняются и русские публицисты. Однако на деле произойдёт, по-видимому, совсем другое. Буржуазия, сравнительно умеренная в революции, будет, вероятно, сравнительно умеренной и в реакции. Устойчивыми окажутся те немногочисленные рабочие круги, которые не докатились до большевизма и близких ему течений. А огромная народная масса — всё то, на чём сейчас держится власть Ленина и Бронштейна, всё то, что участвовало в мятеже и демонстрировало свои силы в Москве во время похорон 10-го ноября, от пугачёвской революции прямо перейдёт к пугачёвской реакции, ибо психологически это будет для неё наиболее лёгкий переход. Она не остановится на этом обратном пути на тех этапах, которые были пройдены во время революции, и прямо перемахнёт так далеко направо, что сменит нынешнее циммервальдское настроение на тобольское или весьма родственное тобольскому. Торжествующий большевизм подготовляет массы именно к такому переходу: les extrmits se toushent.
На государственных элементах нации по-прежнему будет лежать бесконечно трудная задача спасти какие-нибудь элементы права и силы в этом непрекращающемся потопе.
‘Русские Ведомости’, 16 (29) ноября 1917 года, No 251, с. 4.
Отметим перекличку названия статьи Л.Н. Юровского и раскрытия темы ‘освобождения’ России с местом из опубликованного позднее очерка А.А. Деренталя: ‘Свободная Россия, ‘освободившись’ от внешнего фронта, заменила его фронтом внутренним, в самом сердце своём — в Москве!’ — А. Дикгоф-Деренталь, Силуэты октябрьского переворота, ‘Пережитое (в год революции)’, кн. 1, Москва, изд-во ‘Верфь’, б. г., с. 47.
Стр. 91. les extrmits se toushent (фр.) — крайности сходятся.