Осторожность лучше поспешности, Ашар Амедей, Год: 1852 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 101 минут(ы)

ОСТОРОЖНОСТЬ ЛУЧШЕ ПОСПШНОСТИ.

Амдея Ашара.

1852.

I.
ПРОЛОГЪ ВЪ УЛИЦ ПРЕДМСТЬЯ СЕНЪ-ДЕНИ.

Въ одно утро, около пяти часовъ, въ послдніе дни марта мсяца 1850 г., молодой человкъ пріятной наружности шелъ поспшно по троттуару улицы Шоссе-д’Антенъ. Пальто изъ толстаго сукна закутывало его до шеи, руки его были спрятаны въ карманы, а подбородокъ въ смятыя складки благо галстуха, онъ бжалъ, не обращая вниманія на грязь, ложившуюся пятнами на блестящій лоскъ его бальныхъ сапоговъ и лоснящееся сукно его чорнаго пальто.

Въ небольшомъ разстояніи отъ этого молодаго человка, по тому же троттуару, шелъ, но гораздо тише, человкъ пожилыхъ лтъ, высокій, сильный, съ просдью. На немъ было также пальто, блый галстухъ и чорныя панталоны, и подобно своему сосду, онъ ступалъ по грязи, какъ человкъ, у котораго не было довольно времени стараться избгать ее.

Дойдя до угла улицы Шоссе-д’Антенъ и бульвара, молодой человкъ слъ въ кабріолетъ, стоявшій передъ кофейнею Фоа, и сунулъ въ руку извощика пятифрапковую монету.

— Скорй сказалъ онъ, въ улицу Сенъ-Дени, No 95.

Извощикъ ударомъ кпута разбудилъ свою спавшую лошадь, и кабріолетъ покатился вдоль длинной линіи бульваровъ.

Мужчина пожилыхъ лтъ, повидимому слдившій за молодымъ человкомъ, достигнувъ, въ свою очередь, угла улицы, Шоссе-д’Антенъ, слъ въ другой кабріолетъ, и вынулъ изъ кармана луи.

— Въ галопъ! мой милый, сказалъ онъ кучеру: двадцать франковъ теб на водку, если догонишь товарища, который детъ тамъ.

— Это недолго! отвчалъ нумерованный автомедонъ: кукушка, запряженная клячей!

— Клячей или нтъ, не теряй времени.

— Будьте спокойны, господинъ, мы знаемъ свое дло, и потерянное время мигомъ наверстаемъ.

Лошадь, водъ ударами кнута, настигла въ начал Лаффитской улицы преслдуемый кабріолетъ.

— Вотъ! сударь, замтилъ извощикъ, натягивая вожжи, каково прокатили?

— Прекрасно, теперь слдуй за своей кукушкой, и ступай куда бы она ни повернула!

— Слушаемъ-съ.

Бульваръ представлялъ въ это время то живописное и любопытное зрлище, которое слишкомъ хорошо знакомо парижскимъ цыганамъ, если честные граждане недовольно его знаютъ. Заря занималась со стороны Бастиліи, и дрожащіе лучи свта, скользя по мокрымъ крышамъ, блистали въ окнахъ. Тамъ и сямъ, нсколько газовыхъ рожковъ, расточавшихъ муниципальное освщеніе, сверкали на разныхъ разстояніяхъ, по пустынному и молчаливому асфальту прохаживалась два или три городовые сержанта. На грязной мостовой видны были одни отряды подметальщиковъ, фантастически одтыхъ въ лохмотья, подобно гротескамъ Калло, неподвижныя кареты ожидали передъ Золотымъ-Домомъ, англійской кофейной и отелемъ Жокейскаго-клуба, когда утонченные денди парижской цивиллизаціи окончатъ свой ужинъ или ландскнехтъ, эти дв отрады ихъ сердца.

Красноватый свтъ отъ свчей освщалъ ночныя убжища, гд нсколько запоздалыхъ собесдниковъ докуривали свои послднія сигары и опоражнивали свои послдніе стаканы, за окнами слышались легкіе порывы смха и веселый зворъ хрусталя. На улиц слышался глухой кашель. Одни стояли опершись на лопаты, думая, что они уже слишкомъ много работаютъ, даже ничего не длая, другіе разговаривали, гоня грязь къ стоку. Патруль пробирался вдоль стнъ.

Парижъ еще спалъ, блдная и холодная заря медленно освобождалась отъ туманнаго савана, въ который окутываютъ большой городъ причудливыя ночи марта мсяца. Ни малйшаго шума, кром отдаленнаго раската каретъ въ лабиринт удицъ, а на звонкой мостовой медленныхъ и тяжелыхъ шаговъ каменьщиковъ, утромъ призванныхъ къ работ. Маленькій тонкій дождикъ, или скоре водяной паръ падалъ съ неба, покрытаго большими облаками.

Дохавъ до Сенъ-Денисскихъ воротъ, оба кабріолета повернули за уголъ предмстья, и похали по шоссе во всю рысь. Первый остановился у подъзда 95, и хавшій въ немъ молодой человкъ, соскочивъ на троттуаръ, скрылся въ узкой и темной алле. Слдовавшій за нимъ господинъ сдлалъ тоже, и оба они стали взбираться, на разстояніи одного этажа, по спирали лстницы, имвшей не мене ста двадцати двухъ ступеней высоты.

Старшій изъ этихъ двухъ лицъ, въ своемъ быстромъ шествіи, достигнувъ площадки въ пятомъ этаж, замтилъ полуразстворенную дверь прямо передъ собою, толкнулъ ее и вошелъ въ комнату, довольно бдно меблированную, но чистую и опрятную.

Сдлавъ нсколько шаговъ на удачу, онъ остановился посредин комнаты, какъ человкъ, осматривающій мстность.

Еслибы, какъ слишкомъ часто длаютъ мелодраматическіе герои, нашъ любопытный передалъ свои мысли въ-слухъ, мы бы услышали слдующій монологъ:

‘Гд я? и зачмъ пришелъ сюда этотъ сумасшедшій, за которымъ я гоняюсь съ Шоссе-д’Антенъ? Заставить меня лзть въ пятый этажъ въ то время, какъ я лежалъ бы такъ хорошо въ своей постел…. Никогда не прощу ему этого. Домъ совсмъ некрасивъ, лстница прекрутая и неровная, а употребленіе газа, кажется, неизвстно въ этихъ мстахъ. Посмотримъ немного…. тамъ дв двери, здсь третья. Тамъ спятъ безъ сомннія Не послушать ли сквозь замочную скважину? Послушаемъ. Это звучное храпніе показываетъ достаточно, что тутъ живутъ, но кто? Въ этомъ то и вопросъ!… Въ ожиданіи, пока случай мн этого не откроетъ, будемъ продолжать нашъ осмотръ….

‘Напротивъ — окно, а дале, видъ, пріятно составленный изъ крышъ, трубъ и флюгеровъ…. Хорошо! столъ, буфетъ, большое кресло, шесть стульевъ, все изъ стараго орха, но лоснящагося… ни пылинки, а тамъ на полк, три горшка, съ цвтами. На стн четыре или пять раскрашенныхъ картинокъ, съ военными сюжетами. Не живетъ ли тутъ какой-нибудь старый служака?… Я окруженъ таинственностію, я, который ее ненавижу!… Что, если кликнуть? Кто-нибудь да явится, безъ сомннія!… Да, но кто? Куда онъ двался, этотъ проказникъ, заставляющій меня бгать въ часы, извстные только Ловеласамъ? А! дверь отворяется… Вотъ онъ!…’

Это былъ, дйствительно, молодой человкъ, пріхавшій въ кабріолет, онъ тихонько отворилъ дверь и вошелъ въ комнату на цыпочкахъ. Но какая перемна: пальто, блый галстухъ, чорныя панталоны и бальные сапоги уступили мсто старому платью, повидимому перешедшему къ третьему или четвертому владльцу.

Молодой человкъ притворилъ благоразумно дверь, обернулся и увидлъ передъ собою господина, обими руками опиравшагося на свою трость, съ бровями немного нахмуренными но съ улыбкой на губахъ, господина, слдившаго за нимъ безъ его вдома.

— Боже! кого я вижу? вскричалъ онъ.

— Ты видишь своего отца, отвчалъ господинъ.

— Вы! здсь?

— Да вдь и ты здсь?

— Конечно, но….

Тутъ молодой человкъ остановился, и бросивъ украдкой взглядъ на дв противуположныя ему двери, какъ-будто опасался появленія оттуда привиднія или, что еще хуже, предателя.

— Очень хорошо! сказалъ отецъ: это но и молчаніе достаточно мн показываютъ, что я разыгрываю здсь роль мелодраматическаго героя въ пролог. Ты краснешь и говоришь, словно влюбленный на Театр-Гимназіи, а я имю совершенно видъ благороднаго отца, созданнаго любезнымъ воображеніемъ водевилиста. Это не по моему вкусу.

— Но, батюшка, вскричалъ молодой человкъ: почему вы думали встртить меня здсь?

— Ты мн длаешь вопросы, мой любезный Людовикъ? Это оригинально. Хорошо… согласенъ теб отвчать. Но сначала придвинь мн это кресло, мн будетъ удобне въ немъ разговаривать.

— Да, но…

— Но что?

— Не лучше ли намъ выйти отсюда!

— Оставь меня въ поко! Теперь такая погода, что жаль выгнать со двора собаку. Намъ очень хорошо здсь, хотя немного и высоко, мы останемся.

Людовикъ вздохнулъ и подвинулъ указанное кресло.

— Прекрасно! началъ отецъ, опускаясь въ него: теперь, возьми для себя стулъ и садись.

Сынъ молча повиновался.

— И такъ, ты меня спрашиваешь, какимъ-образомъ я узналъ что тебя встрчу въ улиц предмстья Сенъ-Дени, 95, въ пятомъ этаж, надъ антресолями, ибо здсь есть антресоли? Ты вдь меня объ этомъ спрашивалъ?

— Да, батюшка.

— Я узналъ это, послдовавъ за тобою. Разв кабріолеты разъзжаютъ не для всхъ?

— А вы видли….

— Думаешь ли ты, что отцу даны глаза для того, чтобы ничего не видть? Ты мой единственный сынъ, и я сдлался невольно дипломатомъ, понимаешь ли ты? Сегодня утромъ, вмсто того, чтобы весело ужинать съ пріятелями, ты воспользовался мгновеніемъ, когда на тебя не обращали вниманія, и исчезъ. Я наблюдалъ за тобою во все время моего бала. Гмъ! говорилъ я себ: Людовикъ не танцуетъ, Людовикъ не смется! Людовикъ не разговариваетъ! Вотъ весьма грустные симптомы! Я знаю, что теперь мода казаться важнымъ въ восмнадцать лтъ и мизантропомъ въ двадцать-пять, по мн думалось, что ты перещеголялъ моду. Я разсчитывалъ еще на ужинъ, но ты явился къ нему съ челомъ, отягощеннымъ скукою, словно какое трагическое лицо. Одинъ молодой человкъ заговорилъ о своихъ любовныхъ похожденіяхъ, и вотъ ты вздыхаешь, будто Вертеръ. Діагностика, какъ говорятъ въ медицин, показалась мн въ этотъ разъ характеристическою. Я не спускалъ съ тебя глазъ, я удвоилъ бдительность, и вотъ почему, когда ты вздумалъ оставить отель, я пустился вслдъ за тобою, покинувъ своихъ гостей за ужиномъ, который, я надюсь, расположитъ ихъ къ снисходительности. Теперь, хочешь ли ты, любезный сынъ чтобы я теб сказалъ это? твое поведеніе мн кажется неслишкомъ чисто. Прошелъ мсяцъ посл моего возвращенія, и я едва тебя вижу часъ или два въ день, утромъ за завтракомъ, вечеромъ за обдомъ, мой сынъ уходитъ съ зарей, мои друзья никогда его не видятъ, и никто его не встрчаетъ. Когда я освдомляюсь о теб, никто не знаетъ, что съ тобой длается, и меня спрашиваютъ, не отправился ли ты въ Перу. Когда я иногда тебя спрашиваю, что ты длаешь со своимъ временемъ, ты мн отвчаешь, что слушаешь курсъ ботаники, курсъ арабскаго языка, курсъ философіи, курсъ политической экономіи, курсъ китайскаго языка. Цлую кучу курсовъ! боле курсовъ, чмъ есть профессоровъ. ‘Славно, говорилъ я себ, какъ мой сынъ занимается, въ одно прекрасное утро чудныя вещи услышу я на его счетъ!’

— Батюшка!

— Между нами, я думаю это прекрасное утро настало. Ну, мой любезный Людовикъ, посмотримъ, какою глупостью занимаешься ты здсь? Я теб не длаю обиды предполагая, что ты имешь несовсмъ хорошія намренія….

— О!…

— Хорошо, твое негодованіе меня успокоиваетъ, но какъ я не могу себ представить, что ты надлъ старый коричневый сюртукъ, протертый на спин и лоснящійся на локтяхъ, и страшныя панталоны орховаго цвта, происшедшія на свтъ въ Тампл, для того, чтобы изучать химію или философію, я принужденъ тебя спроситъ категорически, что привело тебя сюда и что ты здсь длаешь? Я кончилъ, твоя очередь говорить.

— Батюшка….

— Да, я твой отецъ, это извстно, и доказывается метрическими книгами, но это еще не есть причина, чтобы ты вчно молчалъ. Хочешь ли, я теб помогу? Есть у тебя долги.

— Нтъ.

— Не занимаешься ли ты изученіемъ коммерческихъ предпріятій, которыя такъ много занимаютъ всхъ.

— Сохрани меня Боже!

— И ты хорошо длаешь! Не думаешь ли ты стать политическимъ человкомъ, и не считаешь ли для того необходимымъ прочесть книги цлой библіотеки?

— Совсмъ нтъ.

— Наконецъ, сталъ ли ты учонымъ энтомологомъ, механикомъ? Не пщешь ли ты философскаго камня?

— Э! батюшка, я не сумасшедшій!

— Если ты не сумасшедшій, то говори, я тебя слушаю.

Людовикъ вздохнулъ, посмотрлъ на дв двери, все еще запертыя, раскрылъ ротъ, какъ-будто хотлъ тачать говорить, и ничего не сказалъ.

— Но я жду! сказалъ отецъ, стуча своею тростью по плитамъ пола.

— Ради Бога тише, прошепталъ молодой человкъ.

— Не все ли равно, говорю я громко или тихо?

— Но мы не одни въ этой квартир, отвчалъ Людовикъ съ усиліемъ.

— А, мы не одни, это уже открытіе.

— И я не хотлъ бы мшать покою добрыхъ людей, которые тутъ живутъ.

— Тамъ? сказалъ отецъ, указывая на дв двери концомъ своей трости.

— Да, батюшка.

— А чмъ занимаются эти добрые люди?

— Они ремесленники.

— Какіе ремесленники? Нын столько ремесленниковъ:

— О! это хорошіе люди!

— Эти хорошіе люди ремесленники, эти ремесленники хорошіе люди, мы долго можемъ такимъ образомъ бесдовать, нисколько не объясняя вопроса, но вотъ вещица, которая, я думаю поможетъ вамъ разршить его.

Отецъ всталъ, и подойдя къ одному изъ стульевъ, взялъ осторожно, между большимъ и указательнымъ пальцемъ, хорошенькій, маленькій чепчикъ, только что наканун сшитый.

При этомъ вид, Людовикъ покраснлъ до ушей.

— Премиленькій чепчикъ, сказалъ отецъ, поворачивая его на своемъ пальц: ты мн позволишь предположить, что онъ принадлежитъ кому-нибудь, и это кто-нибудь молоденькая двушка?… Подъ этими розовыми лентами кроется любовишка!

— Не любовишка, сказалъ сынъ, вставая, но любовь глубокая, серьезная, искренняя.

— Къ чему не сказать прямо вчная!

— Да, батюшка вчная!

— Вотъ мы и начинаемъ понимать другъ-друга. Ты влюбленъ, и принимаешь легкій огонекъ за пламя волкана.

— Ахъ, еслибы вы знали ту, которую я люблю.

— Не кончай, это безполезно, я знаю заране все, что ты мн намренъ сказать. Она иметъ зс качества, вс достоинства, вс добродтели, вс прелести, гораздо даже боле, это не женщина, это существо сверхъестественное. Такъ изъ-стари говорится. Но у этого прекраснаго существа есть конечно имя?

— Та, которую я люблю, называется Целиною.

— О! какое имя!

— Но продолжай. У Целины есть какое нибудь ремесло, безъ сомннія, семейство? Хорошо быть совершенствомъ отъ рожденія, но нехудо имть также ремесло и семью.

— Целина цвточница.

— Хорошо!

— Ея отецъ столяръ, а мать занимается хозяйствомъ.

— Превосходно! и изъ всего этого, мн кажется предосудительно одно только твое присутствіе здсь, посреди лицъ, безъ сомннія, теб мало извстныхъ.

— Какъ ни мало прошло времени съ-тхъ-поръ, какъ я ихъ знаю, но оно дало мн возможность оцнить ихъ терпніе, твердость, честность, ревность къ работ….

— Прекрасно, у насъ есть образцовыя фермы, ты выдумываешь образцовыя семейства, это лучше.

— Вы сметесь, батюшка, но не вы ли сами научили меня уважать честныхъ людей? ‘Какое бы ни было ихъ состояніе, говорили вы мн, блестящее или скромное, ихъ надо уважать.’ Я примняю къ практик ваши слова.

— Очень хорошо! Но научая тебя уважать честныхъ людей, разв я теб говорилъ что должно любьть ихъ дочерей.

— Разв мы властны надъ своимъ сердцемъ?

— Мы всегда властны длать или не длать глупостей! Послушай, мой любезный Людовикъ, я шучу, по все-таки дло большей важности, нежели ты думаешь, и я надюсь, что я прихожу во-время чтобы помшать теб сдлать такую глупость, или дурной поступокъ!

— Что вы хотите сказать?

— Ты меня поймешь. Это семейство, говоришь ты, честное и одаренное всми добродтелями, которыми драматурги съ такою любезностію надляютъ всякаго, кто только не носитъ фрака, я врю теб на слово, но согласись, что ты какъ-то странно уважаешь эту честность?

— Какъ такъ?

— Войдя въ это семейство работниковъ, объявилъ ли ты о своемъ имени, богатств, положеніи въ свт? За тебя мн отвчаетъ твое платье. Думаешь ли ты, что это переодванье очень честно, и если эти добрые люди узнаютъ, что ты ихъ обманулъ, то не будутъ ли они въ-прав обвинить тебя?

— Да, я согласенъ: употребленная мною хитрость, можетъ-быть, достойна охужденія, но какая моя цль въ этомъ? Хотите ли вы знать ее?

— Что же ты мн хочешь сказать, чего бы я не зналъ? Ты жертва комическихъ оперъ. Ты хотлъ быть любимъ для самого-себя! Средство не ново, но оно смшно. Хорошо ли ты обдумалъ свое намреніе, приходя сюда?

— Что сказать вамъ, батюшка? Я люблю, это слово заключаетъ все. Оно объясняетъ мое поведеніе, и если не оправдываетъ его, то извиняетъ. Меня влечетъ къ Целин не одна красота ея, но особенно ея грація, ея наивность, ея сердечная чистота, ея веселый и прелестный нравъ! Я люблю ее.

— Или ты думаешь, что любишь ее!

— Я очень хорошо знаю, что ее иногда можно обвинить въ недостатк хорошихъ манеръ, правильныхъ выраженій, да, это не свтская женщина, но если она родилась, какъ лсная фіалка, случайно, безъ воздлыванія, то мене ли у нея отъ того прелести и благоуханія? Когда она стоитъ тамъ у окна, и напвая какой-нибудь народный романсъ, вяжетъ свои букеты изъ газа, шелку и бархату, искренность ея улыбки, розовая свжесть ея щекъ, ея птичья веселость, ея молодость, ея беззаботность, все мн напоминаетъ Женевьеву!…

— Я жду отъ тебя разсужденій, а ты впадаешь въ лиризмъ. Теб недостаетъ только отвчать мн стихами. Оставимъ въ поко Женевьеву, Андре и Жоржъ-Занда, которымъ нечего длать съ твоимъ происшествіемъ, и отвчай прямо на мой вопросъ. Имешь ли ты серьезное намреніе жениться на Целин? Да, или нтъ?

— Да.

— Ты принадлежишь къ новой школ, мое бдное дитя!

— Я принадлежу къ школ, которая не иметъ предразсудковъ.

— И я также не имю предразсудковъ, но если бы романы, составлявшіе твою пищу, позволили теб немного разсуждать, ты скоро понялъ-бы, что женщина, которая не иметъ нашихъ идей и привычекъ, не говоритъ на нашемъ язык, не принадлежитъ къ нашему свту, можетъ, имя превосходныя качества, сдлать насъ совершенно несчастными. Скажемъ напрямки: двица Целина, и это не моя вина, не твоей касты, не твоего сословія.

— Но, батюшка….

— Ахъ! мой другъ, избавь меня отъ подобныхъ глупостей! Все, что ты мн хочешь сказать, я читалъ двадцать разъ, и не стоитъ труда мн повторять это. Поврь моей старой опытности: соединясь съ двицею Целиною, ты думаешь жениться на гризетк, и ты женишься на посмшищ… Гораздо боле, ты женишься на несчастіи.

Людовикъ ничего не отвчалъ, но его физіономія обличала его сердечныя движенія, если онъ и сожаллъ, что его застигли въ романтическомъ похожденіи, то видно было, что онъ упорствовалъ въ своемъ намреніи.

— Послушай меня, продолжалъ отецъ важнымъ голосомъ: все это меня огорчаетъ боле, чмъ ты думаешь. Ты совершеннолтенъ, ты можешь распоряжаться состояніемъ, которое теб оставила твоя бдная мать, слдовательно, ты можешь совершенно поступать по своей вол… По думаешь ли ты, что у меня есть другой интересъ, кром твоего счастія? И не составляешь ли ты мою самую дорогую, я хотлъ сказать, мою единственную привязанность?

Разстроганный сынъ поцловалъ руку своего отца.

— Я думалъ предложить теб другой союзъ….

— Другой союзъ? повторилъ сынъ, поднявъ голову.

— Помнишь ли ты свою кузину, Марію?

— Это хорошенькое дитя, которое я не видалъ уже семь или восемь лтъ?

— Она теперь взрослая молодая двушка, душа самая чистая въ самомъ прекрасномъ тл. Ты знаешь, она сирота, и я ее назначилъ теб.

Людовикъ покачалъ головою.

— Теперь уже поздно, батюшка, сказалъ онъ.

— Мы увидимъ! отвчалъ дипломатъ.

Въ эту минуту послышался легкій шумъ въ сосдней комнат. Людовикъ поспшно вскочилъ и бросилъ умоляющій взглядъ на своего отца.

— Я тебя понимаю, сказалъ послдній. Ты боишься, чтобы мое присутствіе здсь, въ такое время, не открыло этимъ добрымъ людямъ, кто такой я и кто такой ты. Я удалюсь, но подумай хорошенько, ты стоишь на дорог, которая ведетъ къ самымъ опаснымъ глупостямъ. Твои глаза мн говорятъ, что твое сердце боле несвободно, я обращаюсь къ твоему разсудку…. Подумай о своей будущности, подумай о своемъ семейств, и не разрушай счастія всей своей жизни изъ пустаго каприза. Я тебя оставляю и возвращаюсь въ отель, но помни, что я тебя жду.

Дипломатъ вышелъ изъ комнаты.

Когда затихъ шумъ его шаговъ на лстниц, Людовикъ упалъ въ кресло, закрывъ лицо руками.

— Нтъ, сказалъ онъ: это невозможно! Я люблю Целину, я женюсь на Целин!

II.
СЕМЕЙСТВО ПЛЮШЕ.

Можетъ-быть, нкоторые пайдутъ, что г. маркизъ де-ла-Сейллерей (это было имя отца Людовика) употреблялъ отцовскую власть не съ достаточною твердостію, въ то время, какъ бесдовалъ съ сыномъ въ улиц предмстья Сенъ-Дени. Такая умренность происходила отъ одного особеннаго обстоятельства, которое надо объяснить.

Г. де-ла-Сейллерей принадлежалъ къ школ медлителей. Онъ много надялся на время и на помощь, доставляемую случаемъ.

‘Умть выжидать, обыкновенно говаривалъ онъ, значитъ успвать’.

Отправляясь въ Германію, куда призывала его смерть родственницы, оставившей по себ наслдницею единственную дочь свою, сироту семнадцати лтъ, г. де-ла-Сейллерей поручилъ сына своему старому другу, отставному моряку. Хлопоты по устройству длъ богатаго наслдства, запутаннаго долгами и тяжбами, удержали г. де-ла-Сейллерея въ Германіи доле, чмъ онъ предполагалъ. По возращеніи во Францію, первою его заботою было освдомиться у стараго друга о характер своего сына и самому изучить его. Результатъ этого двойнаго изслдованія несовсмъ былъ для него пріятенъ, но маркизъ довольно пожилъ и видалъ слишкомъ много разныхъ случаевъ, чтобы испугаться этого результата. Его безпокоило единственно то, что въ характер Людовика онъ замтилъ почти совершенное отсутствіе недостатковъ.

— Никакихъ недостатковъ! говорилъ онъ про-себя, дурной признакъ! Лишь бы въ немъ не было пороковъ!

Войдя въ свой кабинетъ, посл поздки въ предмстье Сенъ-Дени, г. де-ла-Сейллерей нашелъ тамъ своего друга, моряка, ожидавшаго его.

— Я весьма радъ видть васъ, сказалъ онъ: мн надо съ вами поговорить.

— Поговоримъ.

— Но, сначала разскажите мн хорошенько все.

— Что все?

— Что длалъ мой сынъ въ послднее время моего отсутствія?

— Почему могу я знать это? Вроятно, онъ длалъ то, что длали и мои сыновья!

— А что длали сыновья ваши?

— Не знаю. Думаете ли вы, что я забочусь о томъ, что длаютъ молодые люди двадцати-пяти лтъ? Я вамъ сказалъ: я взялъ на себя временную опеку надъ Людовикомъ, съ условіемъ бросить ему узду на шею, я сдержалъ слово, и онъ еще бгаетъ.

— Я думаю!

— Впрочемъ, что могутъ длать молодые люди, если не тратить немного боле дэнзгъ, чмъ нужно, ужинать поздно, здить по лсу и танцовать на бал? И мы тоже длали.

— Я не прочь отъ этого, но мой сынъ — жалкій человкъ!

— Вы меня пугаете!… Что же онъ длаетъ?

— Онъ влюбленъ!

— Ахъ! Боже!— И въ кого?

Тутъ г. де-ла-Сейллерей разсказалъ своему старому другу, капитану Гароффе, странную интригу, въ которую вмшался сынъ его Людовикъ съ невинностію новичка и безразсудностію мотылька.

— Но, вдь это глупо! вскричалъ старый морякъ.

— Я это хорошо знаю, и это-то меня пугаетъ. Глупость, которая беретъ начало въ самыхъ лучшихъ качествахъ сердца….

— Мой другъ, нельзя терять времени, надо посадить вашего сына на корабль и послать его на край свта.

— Думаете ли вы, что на пути отъ Ріо-Жанейро до Таити онъ не найдетъ боле или мене втренныхъ цвточницъ. Много я выиграю, когда въ одно прекрасное утро пакетботъ привезетъ мн извстіе изъ Индйскаго-моря, что мой сынъ женился на мднокрасной Виргиніи, на Урик цвта краснаго дерева!

— Справедливо, но что же теперь вы думаете длать?

— Выжидать…. Вы видли ловлю китовъ, мой старый товарищъ?

— Двадцать разъ, но какое отношеніе между китомъ и вашимъ сыномъ?

— Весьма большое. Когда въ кита попадаютъ острогой, то распускаютъ веревку и даютъ ему возможность плыть такъ скоро, какъ онъ хочетъ.

— Конечно. Если натянуть канатъ, то китъ увлечетъ за собою все, острогу, шлюпку и матросовъ.

— Такъ вотъ! мой сынъ раненъ въ сердце…. я ему даю свободу дйствовать. Мы увидимъ, когда онъ утомится.

Обратимся теперь назадъ, и объяснимъ, какимъ образомъ Людовикъ познакомился съ семействомъ Плюше.

Характера по природ восторженнаго, немного меланхолическаго. и тихаго, Людовикъ раздлялъ свое время между чтеніемъ и мечтаніемъ. Когда онъ не читалъ стиховъ, или какого-нибудь романа въ обертк цвта свжаго масла, то бродилъ по полямъ. Вмсто-того, чтобы искать въ свт честную молодую двушку, которой бы онъ могъ вврить свое сердце и свою будущность, онъ гонялся за своимъ идеаломъ. Найти женщину, которая бы стала хорошею матерью семейства и составила счастіе своего мужа, дло нелегкое, и много умныхъ людей не успваютъ въ этомъ. Людовикъ думалъ поступить лучше. Онъ воздвигнулъ въ своемъ воображеніи идеалъ абсолютный, и украсилъ его всми совершенствами, какія только поэты расточаютъ своимъ идоламъ. Его идеалъ назывался то Офеліею, то Элоизою, одинъ день Клариссою, а другой Дездемоною. Сколько очаровательныхъ призраковъ пронеслось въ его воображеніи, когда онъ прохаживался, при солнечномъ закат, вдоль опушки лса, наполненнаго тнями и отголосками. Онъ призывалъ тогда госпожу Морсауфъ и Матильду, Жюльетту и Виргинію, Эдмею и Беатриче, Валентину и Памелу. Легкія интриги, заводимыя безъ труда на прогулк по Булоньскому-лсу или асфальту бульвара, ему чрезвычайно не нравились, и онъ нетолько не подражалъ примру своихъ друзей, но то, что зналъ объ ихъ подвигахъ въ этомъ род, привлекало его еще боле къ его любимому мечтанію. Ему нужна была мечта.

Въ одинъ день, онъ ее нашелъ, и эта химера, цвточница по ремеслу, называлась Целиною Плюше.

Гуляя по бульвару, Людовикъ часто встрчалъ молодую модистку, нарядную и хорошенькую, мелькавшую мимо него съ картономъ или ящикомъ въ рук, такъ легко и граціозно, какъ зеленичка, прыгающая по топкому песку ручейковъ. Онъ провожалъ ее взглядомъ, иногда слдовалъ за нею, и когда она исчезала за угломъ улицы, онъ вздыхалъ и уходилъ въ задумчивости.

Интрига была, какъ видно, ни слишкомъ живая, ни слишкомъ романическая, но для такого характера, какой былъ у Людовика, достаточно было малйшаго случая, чтобы обратить эту встрчу въ событіе, и изъ событія сдлать романъ.

Случай представился въ одно воскресенье.

Въ этотъ день, Людовикъ, повинуясь своей фантазіи, отправился въ Сенъ-Манде, и остановился въ одномъ трактир. Пріятная погода заставила хозяина заведенія разставить столы въ саду. Пришло нсколько музыкантовъ, и общество пустилось танцовать.

Съ первыхъ шаговъ, сдланныхъ Людовикомъ въ саду, онъ встртилъ глаза хорошенькой модистки. Она была въ лучшемъ своемъ кисейномъ плать, въ хорошенькомъ чепчик, и танцовала отъ души.

— Опять она! Какой случай! подумалъ Людовикъ.

Случай, надо признаться, нисколько не былъ чуденъ, но когда умъ направленъ къ романическому, песчинки становятся скалами, и работница, идущая на снокосъ съ вилой, превращается въ Дульцинею.

Модистка продолжала танцовать, не обращая вниманія на г. де-ла-Сейллерея, котораго она не знала. Если она его замтила, то это потому, что стояла лицомъ къ двери, въ которую онъ вошелъ. Балъ, музыка и ея танцоръ занимали ее вполн. Если Людовикъ находилъ удовольстіе встрчать ее на улиц, то тутъ онъ еще съ большимъ удовольствіемъ смотрлъ, какъ она прыгала съ быстротою блки. По окончаніи кадриля, модистка поклонилась своему кавалеру и подбжала къ столу, за которымъ мастеровой, въ праздничномъ наряд, попивая вино, разговаривалъ съ инвалидомъ.

— Ты веселишься? сказалъ ей мастеровой, получивъ отъ нея поцлуй.

— Да, папа.

— Хорошо, веселись.

— Конечно, а вы?

— Я, я болтаю съ этимъ господиномъ, который разсказываетъ мн о своихъ кампаніяхъ, мы остановились на Березин.

— Мстечко, гд было жарко, мамзель, сказалъ инвалидъ., кланяясь модистк: льдины повсюду, въ рк и на усахъ.

— Какъ это смшно! сказала молодая двушка: но гд же мама?

— Мама Плюше!… А, вотъ она тамъ съ нашею сосдкою…. Он вдвоемъ работаютъ языкомъ за четверыхъ!

— О! начинается ритурнель. Прощай, папа!

И легче птицы, мадемоазель Плюше побжала танцовать.

Общество на бал было смшанное, и оно очень удивилось бы, узнавъ, что сынъ настоящаго маркиза, и притомъ милліонщика, пришелъ мечтать въ садъ Питу, подъ вывской Африканскаго егеря.

Въ самый разгаръ вальса, вихремъ носившаго постителей съ швеями, купеческій сидлецъ, корчившій изъ себя важнаго человка схватилъ безъ церемоніи Целину за талію и поцловалъ ее въ шею. Целина вскрикнула и хотла отъ него освободиться.

Но трактирный Донъ-Жуанъ, воодушевленный бутылкою благо вина, не пускалъ ее.

Людовикъ находился невдалек отъ Долины. Онъ бросается на забіяку, и отталкиваетъ его. Зрители смются. Сидлецъ, разсерженный кидается на своего противника.

— Берегитесь, вскричала Целина, видя, что побжденный подходитъ къ ея защитнику.

— Не безпокойтесь, я съ нимъ справлюсь отвчалъ Людовикъ.

На шумъ пришли жандармы, и чтобы возстановить порядокъ, схватили обоихъ непріятелей.

— Взять ихъ! сказалъ присутствовавшій тутъ бригадиръ.

Что сталось бы съ поэзіею и мечтами Людовика, еслибы съ высоты онъ внезапно попалъ въ жалкую дйствительность сибирки? этого никто не можетъ знать! Но Целина была тутъ, она вступилась.

— Брать виновныхъ, сказала она, вы можете, но оставьте невинныхъ!

— Э! матушка! вс буяны были бы невинны отъ отца до сына…. еслибы ихъ слушали!

— Но, я вамъ говорю, что онъ защищалъ меня отъ этого грубіяна, который хотлъ поцловать меня насильно.

— Это правда! сказалъ одинъ драгунъ, вышиною въ пять футовъ шесть дюймовъ, безъ каски.

— А! онъ хотть васъ поцаловать? возразилъ жандармъ, и приказалъ отпустить Людовика.

Въ эту минуту Людовикъ почувствовалъ свою руку какъ бы въ тискахъ, онъ обернулся и увидлъ честное лицо Жерома Плюше, пришедшаго благодарить его за свою дочь.

— Вы защитили Целину, это поступокъ храбраго человка, и если вамъ понадобится когда-либо добрая пара рукъ, разсчитывайте на Жерома Плюше.

— А я, прибавилъ нжный голосъ Целины, поврьте, никогда не забуду, что вы сдлали для незнакомой вамъ женщины.

Мадамъ Плюше, боле откровенная, бросилась на шею къ молодому человку.

— Ахъ! сказала она: вы герой, я думала видть въ васъ принца Родольфа. Вы также храбры, какъ онъ, и я думаю, онъ походилъ на васъ.

Добродушіе и искренность этихъ простыхъ работниковъ, хорошенькое личико ихъ дочери, подйствовали на чувствительное сердце Людовика, онъ увидлъ въ своемъ воображеніи, постоянно восторженномъ, первую главу романа, и уступилъ удовольствію перевернуть первые листки его.

Когда настало время идти домой, не было боле ни кареты, ни омнибуса. Ршились возвратиться въ Парижъ пшкомъ. Ночь была тихая и лунная.

Людовикъ пошелъ вмст съ семействомъ Плюше, съ которымъ оказанная имъ защита Целин поставила его на совершенно дружескую ногу. Псенки и болтовня смнялись своимъ чередомъ. Посматривая на Целину, и въ каменистыхъ мстахъ подавая ей иногда руку, Людовикъ принялъ съ радостію мысль которую всякій другой поспшно отвергнулъ бы, мелькнувъ въ его ум, эта мысль вскор пустила въ немъ глубокіе корни.

‘Что если я получу къ ней доступъ, думалъ онъ, въ своей жажд приключеній, если я заставлю ее полюбить себя, по-крайней-мр, тогда я буду увренъ, что соблазнъ богатства и титла не будетъ ничего значить въ чувств, которое я пробужу въ этомъ молодомъ сердц. Целина свжа, какъ майская роза, она пользуется всмъ преимуществомъ своего возраста и хорошаго здоровья, она щебечетъ подобно ласточк на краю крыши, улыбка ея другъ, малйшія ея мысли ясны, какъ чистая вода, можетъ-быть, счастіе у меня подъ рукою’.

Людовикъ въ этомъ мст своего размышленія, романическаго плода луннаго свта, былъ прерванъ госпожою Плюше, одаренной въ высшей степени любопытствомъ.

— Вы изъ Парижа? спросила она его внезапно.

— Нтъ, отвчалъ Людовикъ.

И онъ почти не солгалъ, Людовикъ родился въ замк, въ окрестностяхъ Сенъ-Жсрмена.

— Такъ вы изъ провинціи? продолжала любопытная.

— Да, отвчалъ Людовикъ.

Здсь ложь начала вмшиваться въ разговоръ. Еще нсколько словъ, и она вполн овладла имъ.

— Бдный молодой человкъ! продолжала мадамъ Плюше, непостигавшая, какъ можно было родиться не въ Париж: конечно, ваши родители послали васъ въ Парижъ.

— Да, мои родители и желаніе сыскать себ занятіе. Надо работать, чтобы имть чмъ жить!

— Это обычай честныхъ людей, но я знаю, нкоторые и безъ него обходятся, сказалъ папа Плюше!

— О! этотъ молодой человкъ смотритъ совсмъ не негодяемъ, сказала тихонько Целина.

— Это видно! храбрый молодой человкъ, надляющій дерзкихъ такими знатными пинками.

— Но, скажите мн, начала снова мадамъ Плюше, упорствовавшая въ допрос: чмъ же вы занимаетесь?

Людовикъ съ минуту не зналъ, что отвчать.

— Я? спросилъ онъ, потомъ.

— Кто же другой.

Людовикъ провелъ рукой по лбу.

— Я занимаюсь на контор одного управляющаго, сказалъ онъ наконецъ.

— Выгодно это занятіе?

— Да, довольно выгодное.

— А сколько вы выручаете?

— Около двухъ сотъ франковъ въ мсяцъ.

— Это прекрасно! немного боле шести франковъ въ день.

— Столько, сколько получаютъ позолотчики фарфора, искусные обойщики и столяры, сказалъ Жеромъ Плюше.

— Но я скоро получу прибавку, возразилъ Людовикъ, увлекаясь своею выдумкою.

— А тратите вы все, что получаете?

— Когда живешь въ гостинниц….

— Какъ! вы живете въ гостинниц?

— Поневол, когда не имешь особой квартиры.

— Но, молодой человкъ, васъ должны на славу обкрадывать въ этой гостинниц? А кто смотритъ за вашимъ бльемъ, за вашими вещами?

— Прислужница.

— Это чистый грабежъ.

— Да, достается таки платкамъ и рубашкамъ.

— Это ужасъ! Но, для чего вы не помститесь на хлбахъ въ какомъ-нибудь честномъ семейств?

— Надо прежде отыскать его.

— Такъ отъ чего вы не ищете.

— Я никого не знаю.

— Послушайте, хотите, я вамъ сдлаю предложеніе?

— Длайте, длайте.

— Согласны вы перехать къ намъ!

— Если позволитъ г. Плюше.

— Тутъ нтъ вопроса объ его позволеніи, когда мн такъ угодно. Перезжайте, что-ли?

— Но сначала, вскричалъ г. Плюше, должно знать, живутъ ли они въ нашемъ сосдств.

— Это справедливо, гд живетъ этотъ управляющій, у котораго вы занимаетесь?

— Въ предмсть Поассонньеръ, отвчалъ смло Людовикъ, вспомнивъ, что онъ встрчалъ Целину между бульваромъ Бонь-Нувель и Сенъ-Денискими воротами.

— Вотъ и прекрасно, мы, значитъ, сосди.

— А!

— И какъ нарочно у насъ есть, въ улиц предмстья Сенъ-Дени, незанятая комната, мебель въ ней вся орховая.

— Вся орховая! повторилъ Людовикъ.

— Вы можете поселиться въ ней завтра, если хотите.

— Не желаю лучшаго.

— Такъ вы согласны?

— Согласенъ!

— Кстати, такъ какъ вы теперь нашъ жилецъ, скажите мн, пожалуста, какъ васъ зовутъ?

— Меня зовутъ Людовикъ Дурандъ, отвчалъ онъ.

И прибавилъ про себя:

‘Есть столько Дурандовъ, что все-равно, однимъ боле или мене’!

Разговаривая такимъ-образомъ, общество дошло до Сенъ-Денискихъ воротъ, тутъ новые друзья разстались, общая увидться завтра.

Вернувшись въ отель своего отца, Людовикъ былъ веселъ до безумія. Благодаря свобод, предоставленной ему капитаномъ, которому онъ былъ ввренъ г. де-ла-Сейллереемъ, перездъ Людовика на новую квартиру не былъ продолжителенъ, всю кладь составилъ одинъ чемоданъ. Впрочемъ, никто въ отел не замтилъ новой и странной жизни, которую онъ сталъ вести. Капитанъ корабля, еслибы прожилъ сто лтъ, то и тогда не вообразилъ бы, что молодой человкъ, имвшій въ распоряженіи своего сердца вс будуары Шоссе-д’Антенъ, могъ заключить его въ каморк предмстья Сенъ-Дени!

Изъ комнаты, назначенной Людовику у супруговъ Плюше, выходило окно на крышу и представляло видъ, составлявшійся изъ замчательной коллекціи флюгеровъ и трубъ. Перспектива терялась въ горизонт черепицъ и аспидныхъ досокъ. Мебель, стоившая много, много тридцать экю, состояла изъ постели, коммода, четырехъ стульевъ и маленькаго зеркальца, повшеннаго на стн.

— Вы будете здсь жить какъ принцъ, сказала ему госпожа Плюше, показывая комнату. Немного высоко, но воздухъ чистый, есть за окномъ полочка, куда можно будетъ ставить горшокъ съ резедою и гвоздикою…. Напротивъ живетъ артистъ, играющій на фортепіано самыя новыя піесы, контрдансы, которые хоть кого заставятъ плясать. Немного дале, тамъ, гд вы видите зеленую клтку съ канарейкою, живетъ двица, которая поетъ романсы, раздирающіе сердце. Она должна дебютировать въ Амбигю. Любите ли вы искусства?

— О! вскричалъ Людовикъ съ выраженіемъ восхищенія.

— Я въ восторг отъ нихъ…. особенно отъ мелодрамъ. Мн пріятно плакать горькими слезами. Иногда подумаешь, что если-бы я училась, то могла бы быть актрисою!… но я не получила воспитанія. О! Мелингъ, вотъ такъ актеръ! Вы его помните въ Лазар Пастух&#1123,, когда онъ кричитъ: ‘стражи, не спать’! Я не могу сидть на мст, вспоминая объ этомъ. Мелодрама! нечего нтъ лучше. Мать, обнимающая свою дочь, сердитый отецъ, измнникъ, ужасный измнникъ, который всхъ преслдуетъ, бдная невинная двушка, влюбленная какъ весна и неимющая возможности выдти замужъ за любимаго человка, принцессы въ золотыхъ платьяхъ, и люди, которыхъ сажаютъ въ темницу, исторіи о маленькихъ покинутыхъ дтяхъ, заставляющія всхъ отъ первыхъ ложъ до галлереи, отъ галлереи до партера, проливать слезы, и Джемма, въ театр Сенъ-Мартенскихъ-воротъ, съ своимъ громовымъ голосомъ, и г. Бутенъ, который разсмшитъ голоднаго могильщика, и мадамъ Гюнонъ, превосходная женщина, которая трогаетъ васъ донельзя, когда говоритъ: ‘Дитя мое! дитя мое!’ А потомъ, страшныя сцены. Все это очень забавно! Отъ чего, я не мадамъ Кларисса Мирой, а жена Жерома Плюше?

Голосъ мужа прервалъ добрую женщину, посреди ея сердечнаго изліянія.

— Эй, жена, кричалъ голосъ: пора завтракать, а то говядина переварится.

— Сейчасъ, сейчасъ! отвчала она.

Потомъ, пожавъ плечами, прибавила:

— Вотъ этотъ такъ не любитъ литературы! лишь бы были у него доски для работъ, да сытное кушанье, и онъ счастливъ.

— Посмотрите, какой случай, сказалъ тогда Людовикъ, удерживая мадамъ Плюше: мой патронъ именно служитъ въ Амбигю: такъ какъ вы любите мелодраму, то я вамъ достану ложу на представленіе новой піесы.

— Въ-самомъ-дл, достанете ложу! на ту піесу, гд плачутъ такъ, что подумаешь, дождь идетъ въ зал!… Стоитъ за это васъ поцаловать!

И мадамъ Плюше поцаловала Людовика въ об щеки.

Семейство, въ которое вошелъ сынъ г. маркиза де-ла-Сейллерея, состояло изъ четырехъ лицъ, трехъ уже намъ извстныхъ, и четвертаго, г. Артура, племянника мадамъ Плюше и по званію парижскаго шалуна (гамена).

Г. Артуръ былъ не такой парижскій гаменъ, какого мы привыкли видть на театрахъ, по настоящій, какого мы видимъ на улицахъ.

Этотъ негодяй, обычный поститель бульварныхъ театровъ, занимался въ часы досуга ремесломъ брилліянтщика, но забота прочесть утромъ аффиши, собрать новости въ разговорахъ передъ дверьми Цирка съ хористами театровъ Petit-Lazari или Folies Dramatiques, пробжать журналы, чтобы знать время дебютовъ и возинащенія знаменитыхъ актеровъ, слдовать за полками, проходящими по улиц съ музыкой, присутствовать ври смотрахъ, и тысяча другихъ немене полезныхъ занятій, оставляли ему такъ мало свободнаго времени, что Артуръ почти никогда не ходилъ въ мастерскую.

Но онъ, напримръ, не пропускалъ зайти два или три раза въ недлю на площадь, гд выставляютъ найденныя мертвыя тла, и постоянно занималъ первое мсто у заставы Святаго Якова въ дни казни. Драмы ассизнаго суда не имли боле ревностнаго слушателя, лучше Газеты Трибуналовъ, онъ звалъ имена и прежнюю жизнь важныхъ преступниковъ, призванныхъ въ судъ. Въ Веисенн не раздавался пушечный выстрлъ безъ того, чтобы онъ не принялъ большаго участія во всхъ воинскихъ маневрахъ. Г. Артуръ не имлъ соперника въ игр въ пробку и въ миломъ искусств подражать крику животныхъ. Онъ могъ пробить тревогу пальцами по стеклу и мастерски трубилъ въ кулаки. Съ перваго взгляда, онъ узнавалъ въ толп г. Фредерика Леметра, и въ театр показывалъ своимъ товарищамъ блыя перчатки г. Дешіери и сдые волосы г. Мишеля Массона. При случа, онъ декламировалъ тирады изъ мелодрамъ и плъ охриплымъ голосомъ водевильные куплеты. Сколько знаменитыхъ покойниковъ проводилъ онъ на кладбище Отца-Лашеза, и сколько выслушалъ надгробныхъ рчей! Онъ былъ скептикъ, лгунъ, лентяй, объдала, иногда остроумный, большею частію буянъ, дерзкій, любопытный.

Доходъ Артура составляли су, которыя онъ ловко выпрашивалъ у мадамъ Плюше, или выручалъ, открывая дверцы каретъ у подъзда театровъ, и торгуя контрмарками, на бульварахъ, то у Сенъ-Мартенскихъ-воротъ, то у Varits, или, наконецъ: выигрывалъ въ любимую свою игру въ пробку.

Г. Артуръ былъ любимцемъ госпожи Плюше и нсколько надодалъ господину Плюше. Онъ ласкалъ вс слабыя струны первой, разсказывая ей интриги виднныхъ имъ драмъ, и доставляя ей самые свжіе фельетоны, возбуждалъ гнвъ послдняго дерзостію своихъ поступковъ, противныхъ честной и трудолюбивой природ мастероваго. Такимъ-образомъ, Артуръ былъ постоянною причиною внутреннихъ раздоровъ между двумя супругами, раздоры кончались, сказать мимоходомъ, тмъ, что Жеромъ Плюше, слишкомъ добрый или слишкомъ слабый, удалялся, не желая разсердиться не на шутку.

Чтобы окончить портретъ этого семейства, мы скажемъ, что господинъ Плюше по ремеслу столяръ, былъ такимъ, какимъ казался, то есть чрезвычайно честнымъ, откровеннымъ, веселаго нрава, онъ любилъ одно свое семейство, и ничего не желалъ, кром работы.

Целина, восемнадцатилтняя двушка, была характера живаго и веселаго, съ ребяческимъ умомъ и простодушнымъ сердцемъ, при всемъ томъ одаренная большимъ количествомъ здраваго смысла.

Что касается госпожи Плюше, то, конечно она была добрая женщина, но преисполненная глупости и тщеславія. Она питалась одними грезами, справедливая и разсудительная мысль никогда не проникала въ ея мозгъ, сбитый съ толку мелодрамой и фельетономъ. Она судила о свт по приключеніямъ Флеръ-де-Мари и монологамъ г. Сенъ-Ернеста на театр Амбигю, въ котораго она слпо врила. Возобновляя глупости Катоса и Маделоны, она думала, что въ жилахъ ея текла знаменитая кровь, и мечтала для себя и своей дочери о какомъ-то чудномъ приключеніи, которое должно было возвратить имъ потерянное ими состояніе. Однимъ-словомъ, она врила серьозно въ необыкновенныхъ людей, переодтыхъ въ работниковъ.

Впрочемъ, несмотря на свои недостатки, госпожа Плюше любила дочь и мужа, и готова была разорваться на части, чтобы сдлать ихъ счастливыми.

Таково было семейство, въ которое игра воображенія ввела господина Людовика де-ла-Сейллерея, единственнаго сына господина маркиза де-ла-Сейллерея, бывшаго пера Франціи и посланника.

III.
ВОДЕВИЛЬ ВЪ ПЯТОМЪ ЭТАЖ.

Едва прошло дв недли съ-тхъ-поръ, какъ Людовикъ поселился въ пятомъ этаж предмстья Сенъ-Дени, какъ господинъ де-ла-Сейллерей открылъ тайну этого романическаго сушествованія, но можно сказать, что его успхи въ любовной кампаніи, съ такою втреностію предпринятой, были до сего времени отрицательные. Характеръ Целины не былъ склоненъ къ мечтательности, и нмецкая сентиментальность не нравилась ея сердцу, бившемуся отъ веселыхъ псней.

Целина, несмотря на робкія нападенія на свое сердце, упорно видла въ Людовик лишь простаго клерка и добраго малаго, и ничего боле. Но это противодйствіе, важность котораго оставалась незамтною для молодой двушки, раздражало фантастическую страсть Людовика, и побуждало его не оставлять плана.

Онъ походилъ на командующаго арміею, который осадилъ крпость, и не соглашается отступить прежде, чмъ гарнизонъ пробьетъ къ сдач.

Любовь Людовика была тмъ опасне, чмъ мене была она искрення, онъ любилъ въ Целин нестолько женщину, сколько типъ своего созданія, онъ смотрлъ на нее, какъ поэтъ смотритъ на свою драму, скульпторъ на свою статую, живописецъ на свою картину, онъ пристращался къ своему творенію съ упрямствомъ немного слабаго характера и очень добраго сердца. Все это превосходно понялъ г. де-ла-Сейллерей, его отецъ, и ршился, ни за-что не приниматься необдуманно.

Въ одно утро, спустя нсколько дней посл переданнаго нами разговора между маркизомъ и его сыномъ, Людовикъ, возвратясь къ завтраку, засталъ Жерома съ неизвстнымъ ему молодымъ человкомъ. Этотъ молодой человкъ, двадцати-шести или двадцати-семи лтъ, былъ хорошо сложенъ и имлъ открытое лицо, располагавшее въ его пользу. Онъ былъ въ одежд опрятнаго и достаточнаго ремесленника.

Целина, съ разгорвшимися щеками и боле обыкновеннаго блестящими глазами, приготовляла въ углу цвты. Но ея нетвердая рука дурно оканчивала начатую розу. Мадамъ Плюше, съ немного пасмурнымъ лицомъ, накрывала на столъ.

Жеромъ и молодой работникъ сидли другъ подл друга, но, если они разговаривали вмст, то взоры послдняго обращены были въ-сторону Целины.

— Господа, сказать Жеромъ, вставая: я долженъ васъ познакомить другъ съ другомъ, вы достойны взаимнаго уваженія.

Людовикъ поклонился незнакомцу немного холодно. Онъ приписывалъ волненіе Целины его присутствію.

— Жакъ Клико, продолжалъ Жеромъ, ударяя по плечу молодаго работника: мой пріятель Жакъ, обойщикъ, не распутникъ, не буянъ, сынъ моего стараго товарища, котораго я любилъ какъ брата.

Жакъ поклонился, но холодно, подобно Людовику.

— Господинъ Людовикъ, служитъ у одного управляющаго, продолжалъ Жеромъ, и въ настоящее время мой жилецъ,

— Вашъ жилецъ! повторилъ Жакъ.

Онъ посмотрлъ на Людовика, посмотрлъ на Целину, и нахмурилъ брови.

— Ну да! нашъ жилецъ! Разв это не нравится г. Клико? сказала мадамъ Плюше, ворча.

— А какое ему до этого дло? вскричалъ Жеромъ. Вмсто того, чтобы ворчать, ты лучше бы давала завтракать…. я голоденъ! И ты, конечно, также, дружище Жакъ?…

— Еще бы, когда съ дороги!

— Я помогу мама! сказала Целина, вставъ быстро со стула.

Эта услужливость не понравилась Людовику, въ свою очередь нахмурившему брови.

Жакъ наклонился на ухо къ Жерому:

— Кажется, сказалъ онъ тихонько: мадамъ Плюше не измнилась современи моего отъзда.

— Она? Никогда!… Немного честолюбивая, немного тщеславная, немного сварливая, немного то, немного се, неслишкомъ пріятная въ ежедневной жизни, впрочемъ добрая женщина.

— О чемъ вы шепчететесь тамъ? сказала мадамъ Плюше. Говорите громко, а если ничего не умете сказать хорошаго, то лучше молчите.

— Ты будешь теперь сердиться, что мы разговариваемъ между-собою о семейныхъ длахъ?

— А! да, о семейныхъ длахъ, о которыхъ намъ такъ мало сообщилъ г. Клико, и которыя принудили его такъ внезапно ухать,

— Славное дло! Умирающая тетка призвала Жака, чтобы отказать ему свое имущество.

— Только-то?

— Только, отвчалъ Жакъ съ нкоторымъ замшательствомъ.

— И эта старая тетка, которая вамъ оставляетъ все свое имущество, умерла она?

— Нтъ еще.

— Много надо ей времени!… Шестая недля при послднемъ издыханіи, и все еще жива!

— Еслибы кто услышалъ тебя, жена, то подумалъ бы, что у тебя дурное сердце, сказалъ Жеромъ. Если она еще живетъ, эта бдная старуха, тмъ лучше!

— Тмъ немене, это странно, работникъ оставляетъ свою работу и узжаетъ съ быстротою ракеты. Тетка, о которой никогда не говорили, является какъ нарочно въ разговор, чтобы умереть, и въ самую минуту смерти, кракъ! оживаетъ…. Это странно!

— Вотъ, ты станешь теперь думать, что тутъ кроются какія-нибудь тайны.

— А кто знаетъ!

— Послушай, жена, ты слишкомъ часто ходишь въ Амбигю. Привычка видть драмы, напичканныя химерами, лишаетъ тебя разсудка, ты видишь ихъ повсюду.

Съ самаго начала разговора, Жакъ оставилъ нести всю тяжесть его Жерому, а самъ приблизился къ Целин.

— Сохранились ли, сказалъ онъ ей, смотря на нее въ оба глаза: канарейки, которыхъ я вамъ подарилъ въ день вашего рожденія?

— Увы! нтъ! Мой кузенъ Артуръ не затворилъ дверцу клтки и он вылетли.

— А розаны?

— О! они тамъ. Я каждое утро сама ихъ поливаю, это показываетъ, что я всякій день думала о васъ. А вы?

— Я, я, ношу всегда вашъ образъ въ сердц.

Людовикъ пожиралъ глазами молодую чету, игра ихъ физіономій довольно открывала то, что можно было подозрвать еще боле, и уже змя ревности заползала въ его сердце.

— А что длаетъ Артуръ? сказалъ вдругъ г. Плюше.

— Артуръ? Онъ нетакъ здоровъ, отвчала мадамъ Плюше.

— Что у него?

— Мигрень.

— Мигрень? А вотъ я его вылечу Мигрень въ десять часовъ, это слишкомъ поздно…. Эй! Артуръ! прокричалъ Жеромъ, стуча въ дверь сосдняго кабинета.

— Что такое? отвчалъ изнутри голосъ.

— То, что ты долженъ вставать, и попроворне, лнтяй!

— Уже!

— Какъ уже! Солнце давно встало.

— Да оно такъ рано ложится.

— Ты вздумалъ разсуждать!

— Нтъ, я только сдлалъ астрономическое замчаніе.

— Хорошо! теб прощаютъ его, а теперь одвайся скорй.

— И завтракъ сейчасъ будетъ поданъ, прибавила мадамъ Плюше мене строгимъ тономъ.

Голосъ умолкъ, но минуту спустя Артуръ принялся ворчать:

— Одваться, раздваться, переодваться, длать все одно и тоже… о какая жизнь…. Мн ужъ наскучило.

— Постой! я теб доставлю развлеченіе, прервалъ его Плюше, схвативъ палку.

— Вы очень добры, благодарю.

— Такъ, проворне…. я теб даю пять минутъ.

Послышалось званіе и шумъ отъ двухъ ногъ, спущенныхъ на полъ.

— Какой мальчуганъ! сказалъ папа Плюше.

— Но, сказалъ Людовикъ, размышленія котораго были прерваны этимъ разговоромъ: почему вы не попробуете обращаться съ нимъ кротко?

— Съ нимъ обращаться кротко! Видно, что вы его не знаете.

И разгорячившійся папа Плюше вскричалъ:

— Ребенкомъ, онъ воровалъ варенья у сосда и вишни у торговки, и лгалъ на пропалую! Въ школьномъ возвраст, онъ сталъ привязывать кострюли къ хвосту собакъ и дразнилъ языкомъ школьнаго учителя. Книги его были вчно въ клочкахъ, а платье въ лохмотьяхъ. Должно-быть, онъ выучился читать, разсматривая аффиши, по-крайней-мр, я никогда не видлъ его, чтобы онъ перелистывалъ тетради. Но если надо было достать жуковъ или шары, стоило только обратиться къ его карманамъ. Они были всегда ими наполнены. Лучшее время дня буянъ проводилъ на улиц. Сколько стибрилъ онъ орховъ и яблоковъ изъ всхъ лавокъ своего околодка! Позже, когда настала пора вступить ему въ ученье, онъ распвалъ псни, бросалъ каменьями въ прохожихъ. Сколько разъ онъ портилъ мостовую и опрокидывалъ омнибусы! Я хотлъ выучить его хорошему ремеслу, а онъ, вмсто того, чтобы стараться стать честнымъ человкомъ и хорошимъ работникомъ, выучился курить трубку, да бездльничать. Сегодня, онъ ссорится съ городовымъ сержантомъ, завтра онъ дерется съ какимъ-нибудь негодяемъ: и не ждите отъ него ничего путнаго. А спросите, что играютъ на театр Бобино или Пети-Лазари, и онъ вамъ скажетъ названія всхъ піесъ и имена всхъ актеровъ. Ахъ! еслибы онъ не былъ сыномъ моего бднаго брата, давно бы ему не бывать въ этомъ дом, но жена моя тутъ, и когда я браню его: ‘Что длать? говоритъ она мн, это (gamin) мальчикъ’!

Какъ только папа Жеромъ сказалъ эти слова, Артуръ вышелъ изъ своей комнаты.

— Благодарю! дядюшка, сказалъ онъ: портретъ, можетъ-быть, похожъ, но онъ нисколько не лестенъ.

— А! ты здсь! ты таки довольно замшкался!

— Когда нтъ камердинера!

Папа Жеромъ схватилъ Артура за руку, и тряся ее, сказалъ:

— Мы теперь, съ твоего позволенія, разчитаемся съ тобою.

— Но если я не дамъ своего позволенія.

— Мы все-таки разсчитаемся, ты знаешь, что у меня есть подъ рукой средство заставить тебя говорить.

— А! дяденька, разсчитываться такъ рано, это не водится!

— Такъ это будетъ водиться. Что ты длалъ эти три дня?

— Кто это можетъ знать?

— Берегись! палка моя возвратитъ теб память.

— Ахъ! Фи! какое обращеніе!

— Во-первыхъ, ты не былъ въ мастерской въ понедльникъ.

— Я думаю, что нтъ! Въ понедльникъ! Чтобы отпраздновать эпилогъ воскресенья какъ слдуетъ, я провелъ этотъ день въ Бельвил, съ двумя друзьями и циплячьимъ фрикасе. Фрикасе было весьма порядочное.

— А во вторникъ?

— Во вторникъ? я былъ на свадьб.

— Опять въ трактир.

— Нтъ! въ Сентъ-Эсташ. Я присуствовалъ при свадебномъ богослуженіи. Одинъ изъ представителей Горы женился на дочери одного негоціанта въ Монмартрской улиц.

— Для чего ходилъ ты на эту свадьбу?

— Какъ для чего? Я ходилъ смотрть свадьбу моего друга.

— И ты потерялъ свое время!

— Я открывалъ и запиралъ дверцы у тысячи каретъ, одного называя гражданиномъ, а другаго величая графомъ, смотря по мнніямъ, и такимъ-образомъ выручилъ тридцать су.

— И теб нестыдно выручать такимъ-образомъ деньги?

— Нестыдно! когда я хочу купить должность нотаріуса!

— Разбойникъ! А въ среду что ты длалъ?

— О! въ этотъ день другое дло? я исполнилъ священный долгъ.

— Ты?

— Да, я былъ на погребеніи.

— Кого же ты хоронилъ!

— Маршала Франціи, стараго воина, который служилъ во время Наполеона, за то славная для него была музыка! Это было превосходно: кавалерія, пхота, пушки и кирасиры, и его лошадь въ чепрак, и барабанный бой, и музыка, жандармы, гвардія въ полной форм, генералы въ шарфахъ, повсюду офицеры, эскадроны и баталіоны.

— Разв тебя кто приглашалъ на эти, похороны?

— Я прочелъ въ журнал: ‘Вс т, которые не получили билетовъ, благоволятъ это объявленіе считать за приглашеніе’.

— Что-же?…

— Я прочелъ объявленіе, и считалъ себя приглашеннымъ.

Жеромъ схватилъ Артура за ухо.

— Послушай, негодяй, сказалъ онъ ему: если ты возобновишь свои проказы, если ты уйдешь изъ мастерской, ты видишь эту палку, я срзалъ ее съ дуба въ Сенъ-Манде, она крпка, но я сломаю ее о твои плечи.

— И вы хорошо сдлаете, сказалъ Жакъ.

— Ты ли это, Жакъ, говоришь. Завтракалъ ли ты, Жако? вскричалъ сорванецъ, когда дядя пустилъ его.

И въ ум своемъ прибавилъ:

— А! ты вмшиваешься, постой, мы теб отплатимъ.

— Бдный малютка! говорила мадамъ Плюше, собирая на столъ: какъ съ нимъ обращаются, и все за то, что онъ немного погулялъ!

Въ ту минуту, какъ садиться за столъ, Артуръ подошелъ къ Жаку и спросилъ его съ глупымъ видомъ:

— Хорошо ли ты путешествовалъ?

— Очень хорошо.

— И давно ты воротился?

— Только сегодня утромъ.

— Какъ только сегодня утромъ…. Это странно!

— Отчего? прервалъ Жакъ, немного покраснвъ.

— Отъ того, что…. мн казалось, что ты воротился ране…. Но я ошибся, вотъ и все.

Жакъ ничего не отвчалъ, но Артуръ толкнулъ локтемъ мадамъ Плюше.

— Тетушка, сказалъ онъ ей ухо: отъ насъ скрытничаютъ, я вамъ разскажу посл.

Когда сли за столъ, Жеромъ взялъ стаканъ, и наполнивъ его, поднялъ вверхъ.

— За здоровье жениха Целины! сказалъ онъ.

И опросталъ его за одинъ разъ.

Людовикъ весь покраснлъ.

— О комъ говоришь ты? спросила мадамъ Плюше.

— Я говорю о Жак.

Людовикъ весь поблднлъ.

— О немъ! повторила мадамъ Плюше.

— Ну да! разв ты не знаешь, что они любятъ другъ-друга? Посмотри на нихъ! Они не смютъ поднять носа.

— Прекрасное хозяйство! Ничего съ одной стороны, ничего съ другой!

— Потому-то они другъ-другу и партія! Притомъ, разв ты ни за что считаешь молодость, прилежаніе къ работ, привычку къ порядку, добрый нравъ и хорошее здоровье? Вотъ приданое этихъ молодыхъ людей!

— Да! да! пойдутъ дти, тогда увидишь!

— Вотъ бда! Целина родилась, у меня не было милліоновъ въ банк, и однако она выросла и выучилась хорошему ремеслу, и еще веселится жизнію! не правда ли, дочь моя?

— О! да, батюшка, отвтила Целина, поцаловавъ его.

— Все это прекрасно, возразила мадамъ Плюше: но не помшаетъ мн сказать, что я желаю для своей дочери участи Целесты Фраменъ, для которой она окончила сегодня утромъ гирлянду изъ розановъ.

— Целесты Фраменъ! дочери сосдней торговки фруктами?

— Именно!

— Что-же съ ней случилось?

— Всему околотку это извстно, она выходитъ замужъ за богатаго Англичанина, милорда, какъ говорятъ?

— И ты вришь этому?

— Какъ, врю ли я этому? Спросите Артура.

— Славное ручательство!

— Я видлъ Англичанина, отвтилъ съ важностію Артуръ: у него, говорятъ, боле пятидесяти тысячъ ливровъ дохода, ливровъ, стоящихъ каждый двадцать пять франковъ нашею мелкою монетою.

— Такъ онъ горбатъ?

— Нтъ.

— Хромой?

— Нтъ.

— Слпой, калка, безрукій!

— Нтъ! нтъ! тысячу разъ нтъ! Онъ красивый блондинъ.

— Прекрасно! Подъ конецъ узнаютъ, что твой Англичанинъ торговецъ, который потерплъ несчастіе въ провинціи, и вздумалъ поправить свое состояніе на яблокахъ матушки Фраменъ.

— Разв это такъ удивительно, что богатый человкъ влюбляется въ честную, хорошенькую и воспитанную двушку и женится на ней? Это случается каждый день. И въ Тинветонской улиц, гд я жила, это чуть со мной не случилось!

— Ну, опять начнется исторія объ иностранномъ гост! Знаю, знаю! Ты, Целина, ступай, отнеси свою гирлянду сосдк Фраменъ, и не забывай, что работниц нуженъ работникъ, лишь бы онъ былъ честенъ и прилеженъ, какъ Жакъ.

Целина поцаловала Жерома, ничего не отвтивъ, но по ея лицу было видно, что она раздляла мнніе отца.

Когда Целина ушла, Людовикъ всталъ, онъ задыхался.

— Вы уходите? сказалъ папа Жеромъ: и не опорожнивъ бутылки!

— У меня есть спшное дло, и теперь уже поздно.

— Такъ не стсняйте себя, дла прежде всего.

Людовикъ взялъ шляпу.

— А общанная ложа въ Амбигю? спросила мадамъ Плюше.

— Вы скоро ее получите.

— Какъ вы милы!

— И я самъ принесу вамъ билетъ, прибавилъ Людовикъ, схватившій на лету предлогъ возвратиться.

— Очень хорошо! прибавилъ Жеромъ. Если будетъ четыре мста, то два для Целины и ея жениха и два для мадамъ Плюше и васъ, вы будете ея кавалеромъ.

Людовикъ наклонился, но эти послднія слова окончательно родили въ немъ ршимость,

— Во что бы то ни стало, сказалъ онъ про себя, надо объясниться съ нею сегодня.

Но для этого надлежало найти случай, а госпожа Плюше не оставляла ни на минуту своей дочери. Послдовать же за Целиной на улицу и говорить съ нею на тротуар, объ этомъ нечего было и думать. Для разговора, который искалъ Людовикъ, необходимы была тишина комнаты, свиданіе одинъ на одинъ и два стула.

Ему случалось иногда, когда онъ возвращался домой посл полудня, подъ предлогомъ, что его работа была окончена, читать вслухъ госпож Плюше или дочери. Мадамъ Плюше имла всегда въ запас цлую кучу фельетоновъ, и Людовикъ читалъ ихъ одинъ за однимъ, переходя отъ историческаго романа къ нравоописательному, отъ мушкетеровъ къ денди и отъ знатныхъ дамъ къ гризеткамъ, но одни глаза его ходили по книг, а мысль летала въ другомъ мст. На этомъ обыкновеніи онъ основалъ свой планъ.

Черезъ два часа, онъ возвратился, принеся мадамъ Плюше билетъ на ложу Амбигю.

— Вы очаровательный человкъ! вскричала мадамъ Плюше. Вотъ-то я поплачу сегодня!

— И я также! сказала, смясь Целина: надо приготовить наши носовые платки.

— Вы останетесь съ нами? спросила мадамъ Плюше, разбирая связку фельетоновъ.

— Охотно, если вы позволите, я ничмъ не занятъ.

— Какъ это кстати! Я буду строчить юпку, дочь моя додлаетъ свой букетъ незабудокъ, а вы прочтете намъ продолженіе того романа, который вы мн принесли въ воскресенье.

— Два сердца или Гризетка и Маркизъ?

— Тотъ самый! Какъ это прекрасно! Есть мгновеніе, когда маркизъ встрчаетъ противника…. оно бросаетъ насъ въ дрожь.

— Позвольте, я отыщу скоре мсто, гд я остановился.

— Это на глав V, подъ названіемъ: Маркизъ снимаетъ съ себя маску.

Людовикъ открылъ главу V и искусно скрылъ ее, потомъ, показывалъ видъ, что ищетъ:

— Странно, сказалъ онъ, я ее не вижу.

— Она была еще вчера.

— Да, но вы снесли вчера пакетъ въ кабинетъ для чтенія.

— Правда.

— Она какъ-нибудь замшалась въ пакет.

— Такъ я сбгаю къ книгопродавцу….

— Позвольте ужъ я схожу, мадамъ Плюше? сказалъ Людовикъ, посл того, какъ мадамъ Плюше набросила себ на плеча шаль.

— Нтъ, нтъ, мн надо забжать на минутку къ мадамъ Фраменъ, подождите меня.

Эта минутка — разстояніе, отдляющее No 65 улицы предмстья Сенъ-Дени отъ бульвара, гд находился кабинетъ для чтенія, четыре или пять сосдокъ, размщенныхъ вдоль тротуара, собраніе и передача новостей и приключенія во-время прогулки, все это составляло въ общемъ итог часъ или два, на которые разсчитывалъ Людовикъ, чтобы переговорить на свобод съ Целиною.

Какъ только дверь затворилась за госпожею Плюше, он взялъ стулъ и слъ возл цвточницы. Сердце у него сильно билось.

Онъ кашлянулъ, вздохнулъ, поднялъ и опустилъ глаза, перемнялъ три или четыре раза положеніе, открылъ и закрылъ ротъ, топнулъ ногою, и ничего не нашелъ, что сказать.

— Съ чего начать? думалъ онъ, какъ вс влюбленные репертуара г. Скриба.

Целина, запятая своимъ букетомъ, нисколько еиу не помогала.

Людовикъ сдлалъ послднее усиліе.

— Интересуетъ ли васъ сколько-нибудь романъ, который мы читаемъ вмст съ вами? спросилъ онъ взволнованнымъ голосомъ.

— О! отвчала молодая двушка, сдлавъ презрительную гримаску, онъ меня забавляетъ, какъ какая-нибудь псня. Тутъ только, вмсто пнія, простой разсказъ.

— И вотъ, все впечатлніе, которое онъ на васъ производитъ?

— Чего же боле вы хотите?

— Чтобы онъ трогалъ васъ, волновалъ!

— О! еслибы все, что въ немъ сказано, было справедливо, или по-крайней-мр, правдоподобно, я бы, безъ сомннія, это чувствовала, но глупости, выдумки, событія, никогда неслучающіяся, что ни слово, то ложь, а словъ пропасть!…

— Я васъ не понимаю! Глупости, выдумки, говорите вы?

— Конечно.

— Въ чемъ дло однако? Въ томъ, что благородный человкъ любитъ молодую работницу.

— Ну что же?

— Что вы видите въ этомъ удивительнаго?

— Я? я нахожу это вздорнымъ!

— О!

— Конечно. Вы хотите, чтобы человкъ, привыкшій видть каждый день самыхъ прекрасныхъ, самыхъ изящныхъ женщинъ, такихъ, однимъ-словомъ, какъ т, къ которымъ я ношу мои цвты, вздумалъ, ни за что, ни про что, влюбиться въ бдную двушку безъ воспитанія, знающую едва читать и писать, какъ я, напримръ?

— Какъ вы! Но онъ не былъ бы такъ виновенъ.

— Перестаньте.

— Вещи, боле странныя, случаются ежедневно.

— Въ фельетонахъ, съ продолженіемъ въ будущемъ нумеръ. Глава первая: Маркизъ встрчаетъ молоденькую модистку и внезапно влюбляется въ нее, вторая глава: онъ переодвается, чтобы получить доступъ къ ней и объяснить ей свое пламя, третья глава: онъ находитъ ее столь очаровательною и столь добродтельною, что ршается на ней жениться, четвертая глава…. Такимъ образомъ составляется тридцать послдовательныхъ фельетоновъ, съ отчаніемъ посредин, тысячью повсюду прекрасныхъ фразъ, и свадьбою на конц. И вы врите всмъ этимъ глупостямъ?

— Почему же нтъ?

— И вы тоже, какъ моя бдная матушка. Она повсюду видитъ важныхъ людей, скажите ей, что перъ или лордъ женился на шве, и она повритъ. Вы слышали, что она говорила сегодня утромъ объ англійскомъ милорд?

— Что же? Разв онъ не женится на вашей подруг Целест Фраменъ?

— Конечно, онъ на ней женится! Но между нами, это такой милордъ, какъ вы посланникъ. Я видла этого милорда, театральный Англичанинъ, съ руками слесаря, руками, которыя держали боле желза, чмъ золота.

— Если обманываютъ мадмоазель Целесту, то слдуетъ ли изъ этого, что все одинаково ложно въ томъ разсказ?

— Все, или почти все.

— Вы ошибаетесь.

— Тра-дери-дера! отвтила цвточница нараспвъ.

Людовикъ топнулъ ногою.

— А я самъ, сказалъ онъ: видлъ примръ противнаго.

— Въ Кита, или во сн?

— Нтъ, въ Париж.

— Ахъ! Боже мой!

— Я говорю о такомъ молодомъ человк, какъ я, и такой молодой мастериц, какъ вы, хорошенькой, доброй, умной и такой очаровательной, что се нельзя было не полюбить.

— Г. Людовикъ, вы говорите, какъ фельетонъ.

— Нтъ, я вамъ разсказываю то, что я знаю.

— И этотъ молодой человкъ вашъ другъ?… Не правда ли?

— Мой лучшій другъ.

— Онъ маркизъ, конечно?

— Несовсмъ… но графъ.

— Графъ! и очень богатый?

— Да, очень богатый.

— Я была въ этомъ уврена. А молодая мастерица, чмъ занималась она?

— Если я вамъ скажу, вы мн не поврите.

— Говорите, все-равно.

— Она была цвточница.

— Какъ я.

— Графъ не могъ не влюбиться, онъ поселился въ ея семейств, съ намреніемъ изучить ея характеръ.

— Не это ли я вамъ говорила только-что сейчасъ? И онъ нашелъ ее очаровательною.

— Самою прелестною въ свт! Съ каждымъ утромъ, онъ ее любилъ боле и боле.

— Это въ порядк вещей.

— О! вы все сметесь.

— Я? нисколько. Я вспоминаю и подсказываю вамъ, хотя это и излишне, въ вашемъ разсказ столько жара, убжденія!…

— Не естественно ли это? Дло идетъ о моемъ лучшемъ друг!

— Посмотримъ продолженіе. Вы говорили, кажется, что онъ любилъ цвточницу до безумія?

— Въ одно прекрасное утро, когда они были наедин, какъ мы теперь, онъ открылъ ей свою любовь, и предложилъ ей свое сердце, свою руку, свое богатство….

— Онъ упалъ къ ея ногамъ.

— Какъ я падаю къ вашимъ, Целина, и говорю вамъ: Хотите быть моею женою?

Целина встала. Она сердилась и смялась вмст. Людовикъ былъ у ея ногъ и покрывалъ ея руки поцалуями.

— Вы съума сошли? спросила она его.

— Нтъ, нтъ, Целина, я васъ люблю!

— Довольно, ваша шутка, можетъ-быть, очень хороша, но она мн не нравится.

— Какъ! вы думаете….

Целина пожала плечами.

— Я думаю то, что я знаю, и это уже слишкомъ.

— Выслушайте меня…

— Но, г. Людовикъ, за кого вы меня принимаете? Я не такъ глупа, чтобы поврить, будто молодой человкъ, который наканун работалъ на конторк, сталъ сегодня графомъ-милліонеромъ. Я не волшебница, чтобы совершать подобныя чудеса.

— Однако, я вамъ клянусь….

— Опять! сказала Целцна, топнувъ ногою.

Потомъ она остановилась передъ Людовикомъ, все еще стоявшимъ на колняхъ:

— Встаньте, г. Людовикъ, сказала она: могутъ войти, и что подумаютъ когда найдутъ васъ въ этой театральной поз влюбленнаго. Я право расхохочусь….

— Ахъ! мадмоазель!

Восклицаніе Людовика было прервано громкимъ хохотомъ. Желаніе, удерживаемое Целиною, наконецъ пересилило, и цвточница, не внемля мольбамъ Людовика, убжала, съ хохотомъ, какъ сумасшедшая.

IV.
ЛИСИЦА ВЪ БЛУЗ.

Оставшись одинъ, Людоцикъ всталъ поспшно и сдлалъ нсколько оборотовъ по комнат, онъ былъ озадаченъ, уничтоженъ, Потомъ онъ бросился къ комнат, въ которой заперлась Целина.

— Целина! Целина! кричалъ онъ, стуча въ дверь.

Целина продолжала смяться.

— Я васъ прошу, выслушайте меня.

Целина ничего не отвчала.

— Одно лишь слово.

— Одно слово, не врю, это будетъ цлая рчь! сказала она за дверью.

Людовикъ схватился за свою голову обими руками. Эта неудача нетолько не потушила его страсти, но раздражила ее, прежде всего, надо было разуврить цвточницу и доказать ей, что все слышанное ею было выраженіе одной истины.

— Постой! сказалъ онъ себ: она не хочетъ меня слушать, такъ я напишу ей. Вотъ корзинка, въ которую она прячетъ свои цвты, я положу туда свое письмо, и она прочтетъ его.

Людовикъ немедленно пошелъ въ свою комнату.

Едва онъ вышелъ, какъ, отворивъ тихонько дверь, вошелъ Артуръ.

Сорванецъ шелъ на цыпочкахъ, наклонившись въ ту сторону-куда ушелъ Людовикъ.

— Г. графъ, сказалъ онъ, имю честь вамъ кланяться.

Потомъ, сдлавъ нсколько шаговъ, онъ принялъ позу актера на краю сцены.

— Итакъ, сказалъ онъ въ полголоса: г. Людовикъ дворянинъ въ кож конторщика. Вотъ завязка драмы! И посл этого, мой дядюшка скажетъ, что дурно длаетъ тотъ, кто подслушиваетъ! Къ чему пошелъ бы я въ мастерскую? Я бы досталъ тридцать су! славная выручка! Тогда какъ здсь я открылъ тайну, заключающую піесу въ пять актовъ, что я говорю? заключающую пропасть піесъ во сто су. Разсмотримъ хорошенько, чтобы извлекъ изъ этого положенія г. Анисъ-Буржуа. Съ одной стороны сынъ дворянина, который иметъ милліоны и переодвается бднякомъ, богатый и съ титуломъ, какъ принцъ, онъ влюбляется въ цвточницу, имющую честь быть моею кузиною, съ другой стороны, эта кузина готова сдлать глупость, несчастный обойщикъ строитъ куры Целин и воюетъ противъ меня. Худо онъ это длаетъ! Драматическое искусство и мой интересъ требуютъ, чтобы я принялъ сторону г. графа. Съ этой стороны можно ожидать внезапной развязки и денегъ. Я предложу мое сотрудничество этому дворянину, который, мн кажется, неслишкомъ силенъ въ дл обольщенія. Какъ онъ дурно сыгралъ эту сцену! Ни искры увлеченія! ни смлости! ни огня! Ахъ! если бы онъ видлъ г. Лакрессонньера въ піес Марго! Впрочемъ, нельзя винить этихъ молодыхъ людей: они не знаютъ подобныхъ образцовъ. Они ходятъ въ оперу и не бываютъ въ la Gait! Какое воспитаніе! Счастіе, что я тутъ. Итакъ надо вытснить обойщика и женить г. Людовика на моей кузин. Я беру на себя эту развязку.

Въ ту минуту, какъ господинъ Артуръ окончилъ этотъ прекрасный монологъ, Людовикъ вышелъ изъ своей комнаты съ письмомъ въ рук.

Артуръ ловко выхватилъ письмо.

— Боже! вскричалъ Людовикъ.

— Это я, отвчалъ проказникъ.

— Но….

— Позвольте прервать васъ и избавить тмъ отъ лишнихъ вопросовъ. Я былъ тутъ, когда вы разговаривали съ моею кузиною.

— Ахъ!

— И я все слышалъ, г. графъ.

При этомъ послднемъ слов, графъ вздрогнулъ.

— Вы видите, что я все знаю, продолжалъ Артуръ.

— Такъ какъ вамъ извстна моя тайна, я надюсь, вы не обнаружите ее?

— Но воспользуюсь, съ вашего позволенія.

— Что вы хотите сказать этимъ?

— Весьма простую вещь. Вы любите Целину и предлагаете ей свою руку?

— Безъ сомннія.

— Такъ я предлагаю вамъ себя въ союзники, въ помощники, драматическимъ слогомъ говоря, въ сотрудники.

— Я васъ не понимаю.

— Ничто не можетъ быть ясне этого. Оставьте меня держать карты, и вамъ выпадетъ червонное сердце. Согласны?

— Я не знаю, долженъ ли я….

— Надо однако знать это. Послушайте, молодой человкъ, вы напрасно колеблетесь, лучше имть меня другомъ, чмъ непріятелемъ. Я столько видлъ комедій, что съумю распутать эту интригу. Я ослплю мадамъ Плюше, завлеку отца, спроважу Жака, перепутаю и распутаю, и въ сумятиц, вамъ выйдетъ первый выигрышъ, то есть, сердце и рука моей кузины, согласны?

— И вы успете?

— Положитесь на меня, я знаю свой репертуаръ.

— Хорошо! Но это письмо?

— Вамъ нуженъ былъ факторъ, я буду имъ.

— Вы беретесь передать его?

— Вашъ интересъ не есть ли вмст съ тмъ и мой? Я за все отвчаю…. Теперь, ступайте и дайте мн обдумать этотъ водевиль.

Овладвъ полемъ битвы, Артуръ сталъ прохаживаться большими шагами по комнат, подобно автору, ищущему завязки драмы, или полководцу, составляющему стратегическій планъ. Целина ушла изъ дому.

— Уфъ! сказала вдругъ мадамъ Плюше, войдя въ комнату: какъ я бжала! Но сколько ни искала, а фельетона не нашла.

Она бросила шаль на стулъ и обернулась.

— А это ты! сказала она, увидавъ Артура: а г. Людовикъ?

— Улетлъ, исчезъ, г. Людовикъ! отвчалъ Артуръ.

— Онъ меня не подождалъ? Очень вжливо!

— Кстати ли тутъ вжливость! О, тетушка, или лучше сказать, мать: посмотрите на меня!

— Изволь, я смотрю на тебя, что же посл?

— Смотрите лучше, прямо въ лицо! Что вы читаете въ моихъ глазахъ?

Артуръ стоялъ передъ госпожою Плюше, съ сложенными на крестъ руками, въ поз театральнаго героя:

— Я читаю въ твоихъ глазахъ, что теб хочется что-то сказать.

— И вы не ошибаетесь. Здсь никого нтъ, кром насъ, возьмите стулъ и слушайте меня.

Это драмматическое вступленіе заинтересовало мадамъ Плюше.

— Ты говоришь, какъ въ первомъ акт, сказала она, садясь.

— Слушайте меня, говорю вамъ.

— Я слушаю.

Артуръ кашлянулъ, провелъ рукою по волосамъ, поправилъ свой жилетъ, положилъ ногу на ногу и началъ въ слдующихъ выраженіяхъ:

— Съ того времени, какъ родилась и выросла прекрасная дочь ваша, скажите мадамъ Плюше, о чемъ мечтаете вы что составляетъ любимую мысль вашего уединенія, тайное желаніе вашей души?

— Боже мой! почемъ я знаю! отвчала мадамъ Плюше, совершенно озадаченная этимъ приступомъ.

— Такъ надо вамъ сказать, мадамъ Плюше, что вы желали для Целины, для очаровательной Целины, столь же прекрасной, какъ вы въ восемнадцать лтъ, счастливаго замужества.

— Да, это правда! Какъ ты это отгадалъ?

— Разв я не все отгадываю? возразилъ проказникъ съ важностію. Хорошо! Это наивное желаніе матери вы можете исполнить!

— Что? вскричала простодушная женщина.

— Я вамъ говорю, что вы можете исполнить ваше желаніе.

— Да, говори хорошенько, что такое?

— То, мадамъ Плюше, что въ этихъ самыхъ стнахъ вашей наслдственной квартиры живетъ шестой мсяцъ молодой человкъ, богатый, какъ портфель банка, и благородный, какъ готскій альманахъ.

— Г. Людовикъ?

— Г. Людовикъ, котораго мы, свтскіе люди называемъ графомъ де-ла-Сейллереемъ!

Мадамъ Плюше привскочила на своемъ стул.

— Графъ! вскричала она!

— Настоящій! у меня есть доказательство.

— Какое доказательство.

— Сейчасъ!… Теперь, почтеннйшая тетушка, что вы скажите, если узнаете, что этотъ графъ влюбленъ въ вашу дочь, мою кузину Целину?

— Я тебя разцалую, негодный мальчикъ!

— Такъ поцалуйте меня, онъ влюбленъ. Тетка и племянникъ поцаловались отъ всего сердца.

— Такъ, сказала она: у меня будетъ зятемъ графъ?

— Погодите, мадамъ Плюше, вашъ восторгъ слишкомъ торопится, есть препятствія. Мой дядя не хочетъ ли выдать Целину замужъ за Жака?

— Онъ откажется, когда узнаетъ, какого зятя послала намъ судьба.

— Никогда! Онъ нарушитъ свое слово! Какъ вы мало знаете господина Плюше. Человкъ, который нравственностію своею заслуживаетъ монтіоновскую премію, человкъ, который никогда не понималъ поэзіи лни!

— Правда, онъ не возьметъ своего слова назадъ, возразила печально мадамъ Плюше.

— Такъ надо, чтобы отказала Целина.

— Счастливая мысль!

— Он у меня всегда рождаются.

— Но какъ это сдлать.

— Это уже мое дло. Къ-чему же я и парижскій гаменъ, и къ чему-нибудь да служитъ самое бездлье!

Артуръ разсказалъ тетк, какъ онъ открылъ тайну г. де-лв-Сейллерея и овладлъ его довренностію.

— А теперь, прибавилъ онъ: вотъ то доказательство, которое вы просили.

Артуръ вынулъ изъ своего кармана письмо Людовика къ Целин.

— Ты его распечаталъ! вскричала мадамъ Плюше.

— О! г. де-ла-Сейллерей не иметъ секретовъ отъ меня. Я прочелъ, читайте.

Мадамъ Плюше принялась разсматривать письмо.

— Скоре, мама Плюше, сказалъ Артуръ: извстно, что заключаютъ подобныя посланія.

— Зачмъ ты перевертываешь листъ!

— Тутъ post-scriptum, возразилъ Артуръ: въ немъ заключается весь интересъ.

Мадамъ Плюше прочла громкимъ голосомъ:

‘Мадемоазель, если, посл долгаго размышленія, ваше сердце тронется моею любовію, столь глубокою, какъ море, неизмнною, какъ лазурь неба….’

— Гмъ! какой слогъ! прервалъ Артуръ: лучше и въ театр не говорятъ!

‘…какъ лазурь неба, повторила мадамъ Плюше, выставьте на окно ваши любимые цвты: я пойму тогда, что мн позволено надяться принадлежать вамъ, и вы меня увидите у ногъ вашихъ.

‘Людовикъ де ла-Сейллерей.’

— Подписано!…. вскричала весело мадамъ Плюше, которая, несмотря на довренность, внушаемую ей племянникомъ до того невполн ему врила.

— Мы, дворяне, мы всегда подписываемъ, возразилъ съ торжествующимъ видомъ Артуръ, и перевернулъ письмо между пальцами.

— Избранный г. Людовикомъ способъ, сказалъ онъ, немного старъ, мы видли эти телеграфы въ двадцати драмахъ, и хорошіе писатели боле не употребляютъ ихъ. Но такъ-какъ это его желаніе, то мы имъ воспользуемся.

Пока вс эти событія происходили въ каморк супруговъ Плюше, маркизъ де-ла-Сейллерей, немного озабоченный, но полагаясь на свою ловкость и случай, вызвалъ къ себ изъ Германіи свою племянницу Марію.

Марія была прекрасная, восемнадцати-лтняя, превосходно воспитанная двушка. Она имла веселое, открытое, очаровательное личико, выражавшее умъ и ршимость характера, и лучшіе глаза въ свт, полные огня и кротости.

Первый ея вопросъ былъ объ ея кузен.

— А Людовикъ? сказала она.

Маркизъ покачалъ головою.

— О! твой кузенъ, отвтилъ онъ: сочиняетъ романъ.

— Для какого журнала? спросила Марія съ наивнымъ любопытствомъ.

— Онъ самъ для себя журналъ, любезное дитя. Еслибы я имлъ желаніе пародировать слова знаменитаго Афинянина, я сказалъ бы теб, что твой кузенъ есть фельетонъ на двухъ ногахъ и безъ перьевъ.

— Что хотите вы сказать?

— Ты узнаешь это посл: пока достаточно теб знать, что недовольный обыкновенными печалями жизни, мой сынъ ищетъ заботъ и непріятностей, которыя можетъ доставить молодому человку слпое и страстное почитаніе фантазіи.

— Фантазіи? повторила Марія, какъ эхо.

— Ты только-что вышла изъ твоего монастыря и потому не знаешь этой богини новйшаго происхожденія, но не теряй терпнія, и ты увидишь ее на дл во Франціи. Фантазія, это сумасшедшая въ дом, нарушитель покоя въ частной жизни, для нея ваши двадцатилтніе умники пренебрегаютъ и жертвуютъ стариннымъ здравымъ смысломъ и стариннымъ разумомъ. Раззоряются — фантазія! Вступаютъ въ несообразный бракъ — фантазія! Бросаютъ свою будущность на втеръ каприза — фантазія! Прерываютъ всякую связь съ преданіями семейства, рожденія, воспитанія, все обманываютъ, до самыхъ надеждъ, связанныхъ съ вашимъ именемъ, забываютъ должное къ самому себ уваженіе…. Фантазія!

— Боже мой! дядюшка, вы меня пугаете!

— Успокойся! Людовикъ не дошелъ еще до этого, но я не могу скрыть отъ тебя, что онъ одинъ изъ самыхъ убжденныхъ поборниковъ фантазіи, а добрая вра въ подобномъ дл весьма опасна. Всей моей опытности и всей моей преданности едва будетъ достаточно, чтобы охранить его отъ него самого.

— Когда я увижу его?

— Не такъ скоро, мое любезное дитя!

— Какъ! мой кузенъ, этотъ маленькій, добрый Людовикъ, съ которымъ я такъ давно играла….

— Этотъ маленькій Людовикъ сталъ молодымъ человкомъ, который мшаетъ исполненію всхъ составленныхъ мною предположеній.

— Какихъ предположеній, дядюшка?

— Я теб поврю ихъ въ свое время, и можетъ-быть, ты мн поможешь ихъ исполнить. Я надюсь на тебя.

— Если я могу что сдлать для счастія Людовііка, товарища моего дтства, располагайте мною…. Но его не видать….

— И! ты его увидишь… немного позже только, и можетъ-быть, въ другомъ мст.

Марія взглянула съ любопытствомъ на своего дядю.

— Ты горишь нетерпніемъ разспросить меня, продолжалъ, смясь, г. де-ла-Сейллерей: но дай мн время на размышленіе. Задуманный мною планъ, который долженъ возвратить намъ твоего кузена, еще не созрлъ въ моемъ ум. Но твое содйствіе мн необходимо, и когда я ршусь, ты все узнаешь.

Въ эту минуту пришелъ слуга увдомить г. де-ла-Сейллерея, что сынъ его проситъ позволенія войти къ нему.

— Позволенія говорить съ мной! сказалъ маркизъ: ступай, мое дитя, оставь меня одного съ Людовикомъ, его фантазія переходитъ кризисъ.

Марія дала поцаловать свой лобъ маркизу и вышла.

— Вы были не одни, батюшка, сказалъ Людовикъ.

— Ба! я былъ, вмст съ твоею кузиною.

— И вы меня не предувдомили! Здсь эта милай, маленькая Марія, которую я такъ любилъ! Вы ее позовете?

— Совсмъ нтъ.

— Какъ! посл такой продолжительной разлуки!

— Именно потому-то я и не тороплюсь. Эта милая, маленькая Марія, какъ ты говоришь, стала большою, прекрасною двушкою, у которой прелестные глаза и сердце.

— Что же?

— Я теб предназначалъ все это, ты знаешь, Марія, съ своей стороны, подозрваетъ также немного, но такъ-какъ твоя двадцати лтняя мудрость разстроила планы моей пятидесятилтней опытности, то я не хочу и не долженъ подвергать твою кузину униженію отказа.

— Въ признаніи, которое я намренъ ей сдлать, нтъ ничего, что можетъ обидть ея сердце, я люблю, и она пойметъ мою любовь.

— Женщины, мой другъ, никогда не понимаютъ, что ихъ не любятъ. Вотъ все, что она пойметъ, и для этого не стоитъ возобновлять знакомства.

— И вы говорите, что она хороша собою?

— Очень хороша, я не знаю, какое-то выраженіе нжности и мечтательности придаетъ ея лицу чудное очарованіе. И кром-того, она умна, прелестна и жива, съ оттнкомъ томности. Она нравится безъ усилія, и стоитъ увидть ее, что-бы полюбить.

— Но, батюшка, имть въ семейств такую кузину и препятствовать мн узнать ее, это жестоко.

— Оставь меня въ поко! Разв на Маріи не лежитъ пятно отъ рожденія? Не иметъ ли она неизгладимаго несчастія, быть рожденною отъ благородныхъ и богатыхъ родителей, и не соединяетъ ли съ этимъ первымъ бдствіемъ другое, неменьшее — быть хорошо воспитанною? Еслибы Марія была гризеткою, я бы теб представилъ её немедленно.

Отвть этотъ озадачилъ немного кузена, а г. де-ла-Сейллерей, убравъ нсколько бумагъ на стол, холодно сказалъ:

— Ты хотлъ мн что-то сказать?

— Да, батюшка, отвчалъ Людовикъ.

— Насчетъ мадемоазель Целины, безъ-сомннія!

— Именно.

— Хорошо! я готовъ тебя слушать.

— Участь моя, вроятно, ршится сегодня вечеромъ.

Маркизъ нахмурилъ слегка брови.

— А! сегодня вечеромъ? повторилъ онъ.

Людовикъ разсказалъ тогда своему отцу, что онъ сдлалъ и какой случай побудилъ его ускорить развязку.

— Посл того, какъ я открылся, прибавилъ онъ: если мадемоазель Целина приметъ мою руку, я связанъ честнымъ словомъ.

— То-есть, ты женишься на ней.

— Я спрошу вашего согласія, и смю надяться, когда вы увидите, что мое счастіе связано съ этимъ супружествомъ, вы мн не откажете въ вашемъ позволеніи.

Оборотъ, который приняло приключеніе, не приходился по вкусу г. де-ла-Сейллерея, посл письма Людовика становилось ему трудне вести его къ предположенной ямъ цли, но маркиза, въ выслушанномъ имъ разсказ, поразило одно обстоятельство. У Людовика былъ соперникъ, котораго онъ опасался, боясь, что Целина отдастъ ему предпочтеніе. Для человка, знающаго, какое мсто занимаютъ песчинки въ важныхъ событіяхъ исторіи, этого было боле, чмъ достаточно, чтобы оживить надежду все разстроить.

— Ты знаешь, сказалъ онъ Людовику: мое мнніе для-счетъ этой шалости школьника, о которой ты говоришь съ важностію государственнаго человка. Несмотря на все сожалніе, которое она мн причиняетъ, я не воспользуюсь моею властію, чтобы помшать твоему желанію. Но при развязк, ты, однако, позволишь мн вступиться. Возвратись къ мадамъ Плюше, какъ ты это общалъ, и когда дло подвинется впередъ, мы тогда посмотримъ.

Эта снисходительность тревожила Людовика боле, чмъ гнвъ и угроза. Она, можетъ-быть, скрывала непоколебимое ршеніе или, по-крайней-мр, планы, которые Людовикъ не могъ предвидть, тмъ боле уничтожить.

И такъ онъ возвратился скучный въ предмстье Сенъ-Дени. Но цвтовъ еще не было на окн.

Людовикъ вздохнулъ и сталъ ждать.

Пока онъ прогуливался по тротуару, сто союзникъ, Артуръ, назначенный случаемъ въ трудную должность посредника, ускорялъ развязку, которая должна была произвести разрывъ между Жакомъ и Целиною.

— Моя прекрасная тетушка, говорилъ онъ: я всегда слышалъ, что опытные писатели ускоряютъ послднія сцены, чтобы не дать ослабнуть интересу. Пусть только придетъ Жакъ, и г. Бушарди, ученый авторъ Звонаря останется мною доволенъ.

Жакъ дйствительно пришелъ. Артуръ, сидя спокойно на стул подл окна, насвистывалъ арію парижскихъ цыганъ. Целина, въ лучшемъ своемъ наряд, пришивала бантъ изъ лентъ къ своему чепчику. Мадамъ Плюше ходила взадъ и впередъ по комнат. Волненіе бросало ее въ лихорадку.

— А! ты здсь! сказалъ Жеромъ, взглянувъ на Артура. Былъ ты въ мастерской?

— Нтъ! отвчалъ смло Артуръ.

Жеромъ замахнулся на него своею геркулесовскою рукою.

— Ты хочешь, чтобы я теб переломалъ ребра? сказалъ онъ.

— Напротивъ, не хочу этого, сказалъ Артуръ съ спокойнымъ видомъ.

Это хладнокровіе озадачило Жерома.

— Вы слышите? вскричалъ онъ, посмотрвъ на жену и Целину: онъ говоритъ о своей лности, какъ другой о своей работ. Но когда-нибудь мое терпніе лопнетъ, и хорошее наказаніе….

— И онъ его заслуживаетъ! сказалъ Жакъ.

— Вотъ однако, какъ награждаютъ здсь откровенность! прервалъ Артуръ: какой примръ!

— Это не откровенность! это дерзость! сказалъ Жеромъ.

— Такъ вы думаете, что мн трудно было бы солгать и выпутаться, какъ это длаютъ другіе. Но, нтъ, я презираю обманъ, потому говорю правду, и съ перваго слова хотятъ мн переломать ребра. Благодарю, ты благоразумне, Жакъ!

— Я? спросилъ работникъ.

— Да, ты! Ты умешь устроить свои длишки съ такимъ искусствомъ, что я всегда имлъ выгодное о теб мнніе.

— Что ты хочешь сказать?

— Это очень ясно! есть люди, которые утромъ длаютъ одно, а вечеромъ другое. Эти добрыя души пользуются всми преимуществами добродтели и всми выгодами порока. Какъ говорятъ, они сбираютъ доходъ изъ разныхъ рукъ.

Говоря такъ, Артуръ качался на стул и смотрлъ на Жака, который не могъ удержаться, чтобы не покраснть.

— Объясни, что ты хочешь сказать, сказалъ Жеромъ.

— О! это нетрудно! возразилъ Артуръ: я имю простодушіе быть откровеннымъ, это недостатокъ, отъ котораго я исправлюсь, и какъ другіе, научусь куралесить въ-тихомолку. Дайте мн время, и въ два мсяца я составлю себ репутацію скромника…. такого, напримръ, какъ г. Жакъ.

При имени Жака, Целина подняла голову, мама Плюше живе стала перебирать посуду.

— Ты мн будешь давать уроки, продолжалъ Артуръ, устремивъ глаза на Жака: и выучишь меня прогуливаться въ Бельвил съ двицами, когда будутъ думать, что я въ деревн у тетки…

Въ этотъ разъ, намекъ былъ прямой. Взоры всхъ обратились на Жака. Мадамъ Плюше, сама удивленная неоколичностію нападенія, уронила чумичку.

— Жакъ, ты слышалъ, сказалъ папа Плюше. Что ты на это отвтишь?

— Что хотите вы, чтобы онъ отвчалъ? вскричалъ Артуръ. Спросите толі.ко у него, знаетъ ли онъ гостинницу Двухъ Раковинъ.

— Я не понимаю, что ты хочешь сказать, возразилъ Жакъ.

— А! ты не понимаешь! Хорошо! я освжу твою память, и мой разсказъ будетъ такъ вренъ, какъ-будто онъ былъ взятъ изъ Монитера. Я желалъ бы видть того, кто найдетъ, что я ошибся на одну запятую.

— Мы увидимъ, сказалъ Жеромъ: говори только, и если ты не соврешь, то это будетъ чудо.

— Я начинаю, продолжалъ Артуръ, и чудо совершается. Тому назадъ три дня, я бродилъ около Бельвиля, гд назначилъ свиданіе одному капиталисту, по предмету спекуляціи въ летучихъ змяхъ. Тогда какъ я защищалъ свой интересъ, прозжаетъ городская карета. Я смотрю и узнаю Жака, сидящаго подл молодой двушки, очень хорошенькой. Знай нашихъ! Мы здимъ на двухъ лошадяхъ! Какимъ-образомъ, говорю я себ, гражданинъ Жакъ, который отправился въ Эшампъ, находится въ Бельвил. Тутъ кроется волшебство! Не унесъ ли уже Робертъ-Гудонъ друга моего Жака? И я протиралъ себ глаза, желая хорошенько убдиться, что я не спалъ. Карета останавливается у дверей Двухъ Раковинъ, хорошей гостинницы, въ которой останавливаются зажиточные торговцы. На окнахъ есть занавсы, а надъ дверьми превосходная вывска. Г. Жакъ выходитъ изъ кареты, подаетъ руку своей сосдк и входитъ въ гостинницу. Что вижу я тогда? Двица имла видъ….

— О! змя! вскричалъ Жакъ.

— Ошибся я? возразилъ Артуръ сладкимъ голосомъ: положимъ, что это была обыкновенная толстота, и не будемъ боле говорить о ней. Надо было видть также, какъ г. Жакъ ухаживалъ за этою двушкою! Какъ онъ ее поддерживалъ, заботился, чтобы у ней шаль не упала съ плечъ, и какъ онъ проворно потребовали комнату и завтракъ! О! Г. Жакъ уметъ жить, и обдлываетъ свои дла на славу!

Целина не сводила глазъ съ Жака въ-продолженіе всего разсказа. Замшательство ремесленника было очевидно и не скрылось отъ нея. Она опустила свои руки на колна.

— Жакъ! Жакъ! сказала она ему: правда ли это?

Мадамъ Плюше нашла минуту благопріятною для своего вмшательства.

— Это ужасно, отвратительно! вскричала она съ гнвомъ: обманывать мою бдную дочь! О! мужчины! И вотъ кого избралъ г. Плюше своимъ зятемъ! И посл этихъ прогулокъ, вы смете показываться сюда!

— Объяснись, Жакъ, сказалъ, въ свою очередь, Жеромъ Плюше: если ты сдлалъ какую глупость, откровенное признаніе, можетъ-быть, заслужитъ теб прощеніе.

— Никогда! прервала мать.

— Жакъ, вы молчите! возразила Целина.

— Ахъ! мадемоазель, еслибы вы знали…. прошепталъ несчастный обойщикъ.

— Безъ фразъ, одно только слово: Правда ли это? прервала мадамъ Плюше.

— Да, это правда, я былъ въ Бельвил, но….

— Онъ сознается! прервала мать, съ трудомъ скрывая свою радость подъ видомъ притворнаго негодованія.

Целина закрыла лицо руками.

— Мадемоазель! вскричалъ Жакъ съ выраженіемъ истинной скорби.

— Это безполезно, г. Жакъ, вы меня обманули, все кончено между нами.

Сильно взволнованная Целина бросилась въ объятія своей матери и заплакала.

— Но защитите меня! возразилъ Жакъ, обращаясь къ Жерому…. Вы меня знаете!

— Да, я тебя знаю, но что ты хочешь, чтобы я для тебя сдлалъ? Былъ ты въ Бельвпл?

— Да.

— Былъ ты съ двушкою?

— Да.

— Разв я лгу когда-нибудь? сказалъ Артуръ съ важностію судьи, произносящаго приговоръ.

— Но я невиненъ! вскричалъ Жакъ.

Целина подняла голову.

— Такъ объяснись, сказалъ Жеромъ.

Жакъ съ минуту колебался.

— Нтъ! нтъ! наконецъ вскричалъ онъ: я не могу!

— Вотъ прекрасная невинность, которая страшится оправданія! сказала мадамъ Плюше.

Жакъ хотлъ подойти къ своей невст.

— Не слушай его! вскричала мать, закрывая дочь своимъ тломъ: помни, Целина, что тутъ затронута честь нашего пола.

— Прощайте! сказала Целина слабымъ голосомъ.

Жакъ остановился, на его лиц видны были слды сильной борьбы, происходившей въ сердц, потомъ, какъ человкъ, принявшій твердое ршеніе, онъ пожалъ руку отца Плюше и пошелъ къ двери.

— Вы узнаете въ-послдствіи, что вы меня несправедливо осудили! сказалъ онъ.

И онъ вышелъ.

V.
БЛОЕ ПЛАТЬЕ.

Минутное молчаніе послдовало за выходомъ Жака.

— Добрый путь! сказалъ тогда Артуръ, бросивъ въ воздухъ свою фуражку.

— Ты напрасно смешься, возразилъ г. Плюше: въ голос Жака было что-то такое, что меня тронуло.

— Это отъ того, что онъ говоритъ, какъ влюбленный въ Клодіи. Честное слово! для столяра, дядюшка, душа у васъ слишкомъ нжна. И что за несчастіе потерять обойщика!

— Славнаго малаго! хорошаго мужа!

— Если это только васъ безпокоитъ, дядюшка, то не сердитесь: найдутся мужья для Целины, я беру это на себя.

— Ты!

— Да хоть бы и я?

— Какой-нибудь подобный теб негодяй!

— Ну, если бы у моей кузены былъ мужъ, такой какъ я, она не была бы слишкомъ несчастлива. Но, успокойтесь, дядюшка, рчь идетъ не обо мн, ни о моихъ друзьяхъ.

— Слава Богу!

Не обращая вниманія на замчаніе Жерома, Артуръ обернулся къ Целин, и принявъ позу и взволнованный голосъ театральнаго влюбленнаго, вскричалъ:

— Какъ, любезная кузина, вы жертвуете своею молодостію и своею красотою для заставнаго Донъ-Жуана, для Ловласа изъ переулка. Тогда какъ онъ замышлялъ неврность, вы сохраняли постоянство съ чистотою юной души, неиспытавшей еще обмана. И однако, для этого неблагодарнаго, насмхавшагося надъ самою нжною любовію, вы отвергали предложенія человка, умющаго цнить сокровища нжности, сокрытыя въ вашемъ сердц! Чтобы принадлежать тому, кто вами пренебрегалъ, вы не признавали самой сильной и вмст самой искренней страсти! Ахъ! дочь искушенія, докол останетесь вы нечувствительны къ законному пламени души, жаждущей принадлежать вамъ?

Целина, озадаченная этою рчью, подняла голову, понимая только вполовину.

Но краснорчіе Артура не истощилось, онъ чувствовалъ вдохновеніе, и не думалъ останавливаться на столь славной дорог.

— А вы, мой дядюшка, продолжалъ онъ: вы, которые упорствовали въ своемъ желаніи выдать ее замужъ за простаго обойщика, вы, которые только-что спрашивали, кто будетъ ея мужемъ, знайте, что есть у нея тотъ, кто ее любитъ, и на самомъ этомъ мст предлагалъ ей свою руку. Онъ молодъ, богатъ, благороденъ, это парижскій принцъ Рудольфъ, и если вы желаете его видть, достаточно одного слова, одного жеста. Подобно магику, мн стоитъ только поставить эту вазу съ цвтами на окно и сказать: ‘Явись!’, и явится сей мужъ.

Артуръ съ словами соединилъ и дло, ваза съ цвтами, которая должна была служить Людовику сигналомъ призыва, была снята съ камина и поставлена за окно.

Мадамъ Плюше шептала:

— Какъ онъ говоритъ, Боже мой!… какъ онъ говоритъ!… Думаешь, что сидишь въ Амбигю!

Увренность Артура, чрезвычайная важность, съ которою онъ говорилъ, удивляли немного Жерома, хранившаго молчаніе.

— Смотрите, сказалъ Артуръ, протянувъ руку въ направленіи къ двери: слова мои исполняются, слышите шаги по лстниц? Поднимаются, спшатъ, приходятъ, это онъ, это будущій мужъ! Онъ открываетъ дверь, вотъ онъ!

Людовикъ, въ попыхахъ, дйствительно показался на порог. При вид собраннаго семейства, онъ остановился.

— Войдите, войдите, крикнулъ ему Артуръ,

И взявъ его за руку, онъ прибавилъ:

— Позвольте, дядюшка, представить вамъ г. графа Людовика де-ла-Сейллерея.

И Артуръ подвелъ Людовика, съ полу-серьознымъ, полу-комическимъ видимъ, къ г. Плюше.

Съ минуту, удивленный, что видитъ графа въ лиц своего жильца, Жеромъ хранилъ молчаніе. Мадамъ Плюше пожирала глазами Людовика. Передъ нею стоялъ ея живой сонъ, ея химера осуществилась, Романъ начинался въ ея жизни.

— Какъ! сказалъ Артуръ: вы не бросаетесь на шею своему зятю?

Слова эти вывели г. Плюше изъ недоумнія.

— Извините, сказалъ онъ, обращаясь къ Людовику: правда ли, что вы г. графъ де-ла-Сейллерей?

— Правда, отвчалъ Людовикъ.

— Такъ, вы насъ обманули?

— Милостивый государь!…

— Да, обманули! Когда мы вамъ протянули руку честно, добросовстно, когда мы васъ приняли къ себ, въ наше семейство, вы солгали! Вы сдлали дурной поступокъ, одна мысль о которомъ заставила бы меня покраснть. Но съ какою цлію, вы, благородный и богатый, приходите ко мн, простому работнику? Замышляли ли вы то, въ чемъ стыдно признаться.

— Ахъ! одно желаніе узнать мадемоазель Целину и получить ея руку!…

— Правда? Такъ для этого было средство, просте и достойне честнаго человка. Я ея отецъ, и вы могли обратиться ко мн. Смотрите, не прибгайте ко лжи….

— Клянусь вамъ, что таково было мое намреніе, и такимъ оно остается.

Выраженіе истины въ словахъ Людовика смягчило гнвъ г. Плюше.

— Я вамъ врю, сказалъ онъ: и мн такъ пріятно вамъ врить, какъ было бы тяжко думать, что молодой человкъ, котораго я такъ радушно принялъ, который лъ за моимъ столомъ и спалъ подъ моею кровлею, былъ безчестный. Но одного намренія недостаточно! Остается еще его исполнить.

— Мое присутствіе не доказываетъ ли вамъ самое дорогое желаніе моего сердца? И если вы согласны на это супружество….

— Разв достаточно вамъ одного моего согласія? возразилъ Жеромъ. У васъ есть отецъ. Принесите его одобреніе, и тогда я поврю искренности вашего предложенія. Дочь моя простая работница, но она никогда не вступить въ семейство насильно или хитростію, безъ согласія отца и матери. Ступайте, и не возвращайтесь, если вы не получите согласія.

Удивленный твердостію, съ какою сказаны были эти слова, Людовикъ взялъ свою шляпу и поклонился ремесленнику, но на порог, онъ былъ остановленъ приходомъ новаго лица, о которомъ никто не думалъ, кром Артура.

— Батюшка! вскричалъ Людовикъ.

— Хорошо! развязка! пробормоталъ Артуръ, восхищенный своимъ дломъ.

То былъ дйствительно маркизъ де-ла-Сейллерей. Предувдомленный письмомъ Артура, онъ поспшно оставилъ свой отель, съ тмъ, чтобы самому убдиться въ томъ, что происходило въ пятомъ этаж г. Плюше, гд, писалъ Артуръ, любовный кризисъ г. Людовика достигалъ своей развязки.

При вход маркиза, мадамъ Плюше уронила чумичку, которую не переставала вертть между пальцами, и наклонясь къ Артуру, сказала на ухо, съ устрашеннымъ видомъ:

— Прощай зять! Отецъ разсердится!

— Ба! отвчалъ тихонько племянникъ: если разсердится, такъ разсердится, надо ускорить развязку.

— Милостивый государь, сказалъ маркизъ, обращаясь къ г. Плюше: я стоялъ на площадк, и послднія слова ваши объяснили мн, въ чемъ заключается дло. Мой сынъ, я знаю, любитъ вашу дочь, и вы, какъ честный человкъ, не соглашаетесь ему отдать руки ея, прежде чмъ онъ не получитъ отъ меня согласія.

— Конечно? отвтилъ Жеромъ.

— Такъ я вамъ даю это согласіе!

— Вы! вскричалъ невольно Людовикъ.

— Да, я. Это удивляетъ тебя? Разв ты не совершеннолтній? Не говорилъ ли ты мн о своемъ намреніи жениться? Не властенъ ли ты распологать своею будущностію? Для чего буду я противиться твоимъ предположеніямъ?

Минутное молчаніе послдовало за этимъ объявленіемъ, котораго впрочемъ никто не ожидалъ, ни мадамъ Плюше, ни Жеромъ, ни Целина, ни Артуръ, ни Людовикъ въ особстности. Взоры всхъ были устремлены на маркиза де-ла-Сейллерея, стоявшаго посреди комнаты.

— Превосходный человкъ! пробормотала мадамъ Плюше: Я не знаю, что удерживаетъ меня броситься ему на шею!

Маркизъ слегка улыбнулся.

— Такъ вы довольны? прибавилъ онъ, обращаясь къ Жерому.

— Но, г. маркизъ, сказалъ тогда честный работникъ: конечно, вы намъ длаете много чести, но, можетъ-быть, вы не обдумали….

— Ну! сказалъ Артуръ тетк: дядюшка все испортитъ. Вмсто того, чтобы разчувствоваться, онъ вздумалъ разсуждать…— Объяснитесь, сказалъ маркизъ.

— Я не знаю, все ли вамъ сказалъ г. Людовикъ, продолжалъ Жеромъ: но мой долгъ васъ предувдомить, что мы бдные люди и не имемъ никакихъ надеждъ. Можетъ-быть, вы воображаете, что у моей дочери есть какой-нибудь талантъ? Увы! нтъ, г. маркизъ! Исключая шитья, вышиванья и ремесла цвточницы, она ничего не знаетъ. Я неслишкомъ увренъ, не смысля много самъ, чтобы она могла написать три строки безъ ошибки. Мадамъ Плюше говоритъ, что можетъ, но и она знаетъ неболе меня. Все приданое Целины состоитъ въ ея добромъ нрав и честности…. Какую роль будетъ она играть въ томъ свт, въ который вы ее введете? Вашъ сынъ говоритъ, что онъ ее любитъ такою, какъ она есть, но мы не дти, и наша обязанность думать за нашихъ дтей. Откровенно сказать, г. маркизъ, я боюсь будущности.

Маркизъ взялъ руку Жерома и пожалъ ее.

— Вы честный человкъ, сказалъ онъ разстроганнымъ голосомъ: но что сказано, то сказано, тмъ немене, свое согласіе я даю съ однимъ условіемъ.

— Съ какимъ, г. маркизъ?

— Что вы, со всмъ семействомъ, проведете одинъ мсяцъ въ моемъ замк.

— Въ вашемъ замк! вскричала мадамъ Плюше, для которой это слово открывало горизонтъ чудесъ.

— Да, въ моемъ замк: онъ находится въ четырехъ или пяти льё отъ Парижа, между Версалемъ и Сенъ-Жерменомъ. Наши молодые люди будутъ имть тамъ возможность лучше узнать другъ-друга, и если ихъ характеры сойдутся, мы отпразднуемъ свадьбу въ деревн. Согласны?

— Согласны ли! я думаю! отвтила мадамъ Плюше.

— Такъ собирайтесь, завтра утромъ я заду за всми вами.

— О! мы будемъ готовы! сказала жена.

— Но моя работа! сказалъ мужъ.

— Такъ какъ я васъ приглашаю, то вы спросите отпускъ въ мастерской. Неправда ли?

— Пусть будетъ такъ, какъ вы желаете…. Но все-таки, несмотря на мое къ вамъ уваженіе, мн кажется, что это напрасно.

— Если это напрасно, то у насъ будетъ довольно времени убдиться въ этомъ.

Когда г. де-ла-Сейллерей оставилъ домъ въ предмстьи Сенъ-Дени, чувства, волновавшія участниковъ этой сцены, были весьма различны. Жеромъ былъ удивленъ и отчасти опечаленъ, Целина какъ бы озадачена, ея неопредленная мысль не знала на чемъ остановиться, мадамъ Плюше дрожала отъ радости и не могла стоять на мст. Что касается г. Артура, то онъ смиренно принималъ тщеславный видъ автора, получившаго большой успхъ.

— Что, мой молодой другъ, сказалъ онъ, ударивъ фамильярно по плечу Людовика: не былъ ли я правъ, приглашая васъ вврить мн ваши интересы? Поврьте мн, въ любви, какъ въ политик, надо ускорять развязку…. Одолжите же мн, пожалуйста, сотню франковъ, для возобновленія моего гардероба, я немного неглижировалъ собою все это время, и вступая въ свтъ, я хочу привести въ порядокъ свой туалетъ.

Послднія слова были сказаны тихимъ голосомъ, Людовикъ улыбнулся и далъ ему денегъ.

Несмотря на поздній часъ вечера, мадамъ Плюше, подъ различными предлогами, обгала весь кварталъ, чтобы распространить между своими знакомыми всть о блестящемъ бракосочетаніи — такъ говорила она,— въ которое вступала ея дочь съ богатымъ господиномъ.

Торговка плодами выпучила глаза, а молочница развсила уши. Извстіе пронеслось изъ устъ въ уста, и изъ лавки въ лавку. Важность его увеличивалась въ прямомъ отношеніи къ разстоянію и времени, и въ семь часовъ, въ улиц Ангіенской, Целина выходила замужъ за сына бывшаго герцога и пера, десять разъ милліонера, на слдующій день, въ Малой Конюшенной, она вступала въ бракъ съ принцемъ.

Мадамъ Плюше провела полночи въ различныхъ сборахъ, и не насталъ еще день, а она уже одвалась въ дорогу. Она надла самое лучшее платье и самый пышный чепчикъ. Цлый околодокъ собрался смотрть, какъ семейство садилось въ карету. Неврующіе, оказавшіе мало доврія разсказу тщеславной и торжествующей матери, поклонились ей въ минуту отъзда, и мадамъ Плюше, не помня себя отъ радости, сидя прямо на подушкахъ, высоко держа голову, съ разгорвшимися щеками и распущенными на втеръ лентами своею чепца, оставила, между двумя рядами любопытныхъ, грязную мостовую, гд она такъ часто ходила съ корзиною въ одной рук, зонтикомъ въ другой, кускомъ хлба подъ мышкою и въ деревянныхъ башмакахъ.

Замокъ, въ который г. де-ла-Сейллерей пригласилъ семейство Плюше, былъ окруженъ чудною мстностью, на скат холма, покрытаго лсомъ, откуда видъ простирался на лужайки, перескаемыя группами деревъ. Жилой домъ былъ обширенъ, изященъ и окруженъ садами, превосходно разбитыми, къ нему примыкали два павильона, соединенные оранжереями съ флигелями замка. Паркъ лежалъ на холмахъ, позади зданій, и заключалъ обширное пространство земли, обнесенное стнами.

Мадамъ Плюше едва переводила дыханіе, поднимаясь на подъздъ, Целина смотрла во вс стороны съ любопытнымъ и наивнымъ видомъ, любовалась богатствомъ и изящностію мебели, пышностію обой, разнообразіемъ картинъ, изобиліемъ цвтовъ, вкусомъ украшеній, и выражала свое восхищеніе на каждомъ шагу.

Показавъ гостямъ своимъ новое ихъ жилище, г. де-ла-Сейллерей остановился въ зал, окна которой выходили въ садъ.

— Ваша комната тамъ, направо, сказалъ онъ мадамъ Плюше: комната моего сына и моя тамъ, налво, такимъ-образомъ мы будемъ жить вс вмст, и каждый отдльно. Въ деревн, вы знаете, длаютъ, что хотятъ, утромъ завтракаютъ въ одиннадцать часовъ, вечеромъ, обдаютъ въ шесть, колоколъ замка даетъ знать о наступленіи вожделннаго времени. Въ десять пьютъ чай. Тамъ есть билліардная зала, егеря принесутъ г. Жерому и г. Артуру ружья и удочки, если они любятъ охоту и рыбную ловлю. У васъ будутъ лошади и екипажи для прогулки. Встаютъ какъ кому угодно.

— Хорошо! я буду вставать поздно! сказалъ г. Артуръ.

— И ложатся спать, когда вздумаютъ, продолжалъ маркизъ.

— Это настоящая сказка! прибавилъ Артуръ.

— Теперь, я васъ оставляю и ухожу заниматься, сказалъ маркизъ: вы у себя дома, не стсняйтесь.

Какъ только вышелъ маркизъ, мадамъ Плюше испустила сильный вздохъ благополучія.

— Ахъ! сказала она съ умиленнымъ видомъ: я родилась для того, чтобы сидть въ этихъ просторныхъ креслахъ…. Здсь я дышу свободно, я перерождаюсь…. Безспорно, въ моихъ жилахъ течетъ кровь герцогини. Эти зеркала, эти люстры, эти ковры, эти канделябры, мн кажется, вс эти вещи меня ожидали. Ахъ! дочь моя, какъ ты счастлива! Ты видишь сонъ, который будетъ продолжаться всю твою жизнь…. Мой сонъ начинается немного поздно. Неправда ли, какъ ты счастлива?

— Да, маменька, отвчала Целина, съ видомъ, который, казалось, говорилъ: я не знаю.

— Все это прекрасно, сказалъ тогда Жеромъ: но что буду я длать съ утра до вечера?

— Ты будешь охотиться, отвтила ему жена.

— Да! я не съумю и ружья зарядить.

— Лови рыбу.

— Благодарю, это слишкомъ утомительно.

— Такъ ты будешь гулять.

— Гулять хорошо въ воскресенье, но остальные дни недли?

— Ты будешь отдыхать.

Съ этимъ словомъ, мадамъ Плюше встала и пошла любоваться въ зеркал ослпительнымъ эффектомъ своего чепчика, представлявшаго фантастическое соединеніе радужныхъ цвтовъ. Жеромъ слъ въ уголъ и вздохнулъ. Мысль гулять въ седьмой день, отдыхая всю недлю, никогда не представлялась его уму.

Что касается до Артура, то онъ смотрлъ на свое новое положеніе, какъ человкъ, котораго частое посщеніе театровъ приготовило ко всему неожиданному.

— Дядюшка, сказалъ онъ, вмшавшись въ разговоръ: если вы согласны, я васъ выучу искусству ничего не длать, я имъ занимаюсь уже двадцать лтъ, и въ немъ считаю себя довольно сильнымъ. Старайтесь мн подражать, и въ мсяцъ вы узнаете, что для порядочнаго человка надо немене двнадцати часовъ въ день, чтобы убивать время.

Жеромъ пожалъ плечами и ничего не отвчалъ.

Спустя нсколько дней, въ одно утро, г. Артуръ, совершенно преобразованный, съ тросточкою въ рук, стеклышкомъ въ глазу, въ лаковыхъ сапогахъ и съ регаліею во рту, которую онъ курилъ съ видомъ господина, скучающаго на Итальянскомъ бульвар, остановилъ на крыльц замка слугу маркиза.

— Послушай, любезный, какъ тебя зовутъ? Шампань или Лафлеръ, Маскариль или Фронтенъ? сказалъ онъ небрежно.

— Меня зовутъ, сударь, Исидоромъ, отвтилъ слуга.

— Исидоромъ, говоришь ты, это слишкомъ обыкновенно, но пусть такъ. Вотъ луи, будь откровененъ и отвчай. Знаешь ли ты здсь хорошенькую двушку?…

— О! сударь, я знаю ихъ нсколько, есть Жаннета, Сюзета, Елиза, дочь толстяка Пьерра….

— Э! не прерывай меня, я говорю теб о молодой двушк въ бломъ плать.

— Платье ничего не значитъ, сударь.

— Честное слово, я думаю, что этотъ негодяй смется надо мной! Будешь ли ты молчать, чортъ возми?

— Вы мн приказали отвчать, сударь, и я отвчалъ.

— Теперь, слушай, это еще легче. Двушка въ бломъ плать живетъ, безъ сомннія, здсь въ окрестности. Я видлъ ее еще вчера въ саду, и сегодня утромъ близь оранжереи.

— Это весьма возможно, сударь.

— Это несомннно…. Знаешь ли ты, есть у фермера г. маркиза дочери?

— Не могу знать!

— А!

— Да потому-что у него одни сыновья!

— Глупецъ!

— Это, можетъ-быть, его служанка, большаго роста, сухая, какъ щепка.

— Убирайся вонъ съ твоею служанкою.

— Сейчасъ иду, сударь.

— Э! вернись и отвчай мн.

— Весьма охотно, сударь, за ту же цну.

Артуръ посмотрлъ на Исидора, и вынувъ изъ жилета второй луи, подалъ ему.

— Если это животное не представляетъ типа рдкой глупости, проворчалъ онъ: то это самый страшный плутъ!

— Да, сударь, отвтилъ Исидоръ съ глупымъ видомъ.

— Слушай…. Если у фермера нтъ дочерей, то, можетъ-быть, управитель г. де-ла-Сейллерея иметъ ихъ?

— О! да, у него четыре дочери.

— И хорошенькія?

— Чудныя!

— Та, та! одна изъ нихъ не носитъ ли обыкновенно благо платья?

— Да, сударь, старшая…. премиленькая двушка!

— А который ей годъ? Двадцатый?

— О! нтъ!

— Такъ шестнадцатый?

— Восьмой! сударь, восьмой!

— Смешься что ли ты надо мною?

— Боже сохрани! Вы изволили приказать мн быть откровеннымъ, я это и длаю. Есть еще пятилтняя, трехлтняя и двухлтняя.

— Такимъ-образомъ, ты не знаешь никакой другой двушки въ замк?

— Я не говорю этого, сударь. Есть мадемоазель Целина!

— Моя кузина!

— Потомъ, есть еще кухарка Готонъ и штопальница Бабе.

— Дв страшныя старухи!

— Он двицы, сударь.

Артуръ топнулъ ногою и прервалъ разговоръ.

— Негодяй выманилъ у меня сорокъ франковъ, сказалъ онъ, надо будетъ занять сто у моего кузена.

Кузенъ, это былъ Людовикъ. Артуръ полагалъ, что между родными, кошелекъ долженъ быть общимъ.

Людовикъ какъ-разъ въ эту минуту спускался по лстниц въ садъ, Артуръ его окликнулъ.

— Другъ мой, сказалъ онъ ему, взявъ молодаго графа подъ руку: со мной случилось странное происшествіе.

Людовикъ, уже свыкнувшійся съ манерами Артура, слегка улыбнулся.

— Ну, что! сказалъ онъ.

— Послушайте, что я вамъ скажу! Представьте себ, что три дня сряду я встрчаю въ аллеяхъ сала, въ парк, близь источника, фею, незнакомую женщину, какъ поэтъ Фернандъ въ Фаворитк.

— А! и вы также? вскричалъ Людовикъ.

— Такъ и вы се видли!

— Вчера вечеромъ, близъ фонтана подъ липами.

— Въ бломъ плать?

— Въ бломъ плать.

— Это такъ! Вы съ ней не говорили?

— Нтъ.

— Такъ я знаю боле вашего.

— Будто?

— Да, мой любезнйшій, прибавилъ Артуръ, охорашиваясь: не даромъ же видлъ я наставниковъ въ искусств обольщенія, первыхъ сюжетовъ Гимназіи и Водевиля. Мое происшествіе принадлежитъ роману. Въ одинъ вечеръ, я стоялъ подл бассейна и смотрлъ на красныхъ рыбокъ (я всегда любилъ этихъ красивыхъ животныхъ), какъ вдругъ вижу, словно призракъ, крадется что-то блое, за плетнемъ, обвитымъ плющемъ. Наступала ночь. Кто, подобно мн, видлъ чудеса цирка, гд я занималъ роль, тотъ неслишкомъ вритъ въ привиднія. Я побжалъ къ плетню…, и ничего не нашелъ. Въ слдующій день, я прогуливался въ парк, когда услышалъ невдалек пніе.

— Очаровательный голосъ!

— Да, очаровательный. Я въ этомъ не знатокъ. Поднимаю голову и вижу, молодая двушка въ бломъ плать, собираетъ цвты на берегу ручья. Я подхожу на ципоякахъ, но она замчаетъ меня и убгаетъ.

— А вы?

— О! я бгу за нею, но какъ догнать ее, въ этомъ безконечномъ парк, перерзанномъ вдоль и поперегъ тропинками. Я ушибся только о пень.

— И все тутъ?

— Какъ все! когда я вамъ говорю, что я съ ней разговаривалъ!

— Когда же?

— Въ эту ночь.

— А!

— Вы удивляетесь! Эти встрчи, преслдованія, исчезанія, все это бродило у меня въ голов. Я лишился сна. Итакъ, вчера вечеромъ, я гулялъ около оранжереи, когда услышалъ позади себя легкій шумъ шаговъ, я обернулся…. Это было опять мое блое платье. Она открыла дверь въ оранжерею и вошла въ нее съ легкостію кошки. Я послдовалъ за нею потихоньку. Былъ великолпный лунный свтъ. ‘Хорошо! сказалъ я про-себя: въ этотъ разъ она не уйдетъ.’ Пока я ее подстерегалъ, она составляла букетъ и напвала псенку, вс слова которой кончались на и или на а.

— Безъ сомннія, итальянскую.

— Вроятно. Увидавъ ее на конц оранжереи, я неожиданно подошелъ къ ней. Легкій крикъ испуганной птицы вырвался изъ груди ея. ‘Хорошо! думаю я, теперь или никогда должно дйствовать какъ въ Амбигю.’ Я бросился на колна, и протянувъ къ ней руки вскричалъ: кто бы ты ни была, душа моя вздыхаетъ по твоей, какъ цвтокъ по рос! я тебя люблю!’ На этомъ мст тирады, которую я слышалъ въ какой-то мелодрам, она прервала меня сильнымъ смхомъ. Я всталъ. Блое платье открыла дверь, скрытую между стеклами и убжала. Вотъ единственный разговоръ, который мы имли вмст.

— А теперь, что вы намрены длать?

— О! будьте спокойны! между блымъ платьемъ и мною дуель на смерть. Я получу отъ него удовлетвореніе, хотя бы мн пришлось провести въ засад двадцать дней и двадцать ночей! Разв деревенская фея можетъ имть преимущество надъ парижскимъ гаменомъ?

— И вы говорите, что она хороша собою?

— Я думаю! Она похожа на портретъ Виргиніи, который виситъ въ комнат моей кузины, но выраженіе лица ея боле оживлено. Вы никого не знаете здсь, кто бы имлъ сходство съ этимъ портретомъ?

— Никого.

— Однако вдь это не призракъ же! Призраки не поютъ итальянскихъ арій.

Между-тмъ, какъ два молодые человка, два кузена, какъ говорила мадамъ Плюше, обмнивались своими предположеніями насчетъ таинственной обитательницы замка, слуга, разговаривавшій съ Артуромъ, былъ въ кабинет маркиза.

— Ты говоришь, Исидоръ, что онъ тебя много разспрашивалъ? сказалъ маркизъ.

— Сколько могъ и всми способами, онъ мн даже далъ эти два луи.

— И ты хорошо сдлалъ, что взялъ ихъ, удержи ихъ у себя.

— Покорно благодарю, г. маркизъ, впрочемъ, вы можете быть уврены, что я ничего не сказалъ.

— Я это знаю, но пускай г. Артуръ разспрашиваетъ себ и бгаетъ, не въ этомъ дло, былъ ты вчера въ Париж. Какое привезъ оттуда извстіе?

— Превосходное, г. маркизъ.

— Въ-самомъ-дл?

— Я развдывалъ и узналъ, что у мадемоазель Плюше есть возлюбленный, женихъ, какъ говорятъ въ околодк.

Тутъ Исидоръ разсказалъ г. де-ла-Сейллерею то, что уже извстно объ отношеніяхъ Жака и Целины.

Незамтная улыбка пробжала по лицу маркиза.

— Что за человкъ этотъ Жакъ? спросилъ онъ, легонько потирая рука объ руку.

— Обойщикъ, довольно красивый и очень честный малый. Ему, можетъ-быть, двадцать-седьмой или двадцать-восьмой годъ. Я видлъ его въ мебельномъ магазин, куда я вошелъ подъ тмъ предлогомъ, что будто хотлъ приторговаться къ одному креслу. Лицо у него весьма пріятное, по немного печальное оно выражаетъ прямой и добрый характеръ.

— Не носятся ли слухи, что онъ сбирается жениться, посл отъзда Целины?

— Нтъ еще, но одна прачка, которую я заставилъ разговориться, сказала мн, что ея сосдка, мелочная разнощица, думаетъ за него посватать свою меньшую сестру.

Маркизъ взялъ перо, и написавъ нсколько словъ, сложилъ записку и запечаталъ.

— Возьми это письмо, сказалъ онъ Исидору, и отнеси его немедленно. Ты скажешь моему обойщику, чтобы онъ тотчасъ исполнилъ мое приказаніе. Ступай…. Наконецъ! вскричалъ онъ, и я могу также сказать: ‘Я нашелъ!’

VI.
ЖИЗНЬ ВЪ ЗАМК.

Девять часовъ утра, солнце блеститъ на голубомъ неб, легкій втерокъ играетъ между деревьями, весна пробуждается, и счастливая деревня убирается въ свжіе майскіе цвты.

Два человка, сидя подъ развсистымъ букомъ, безпечно разговаривали между собою.

— И такъ, Пьерръ, вы отдыхаете? говорилъ Изидоръ, довренный человкъ маркиза.

— Да, всегда пріятно отдохнуть.

— А ваши аллеи?

— Он подчищены.

— А ваши цвты?

— Они политы еще до разсвта.

— А ваши деревья?

— Очищены сверху до низу.

— Такъ что работа кончена?

— Я спалъ еще, когда она была кончена.

— Вотъ это удобно!

— Весьма удобно.

Разговоръ замолкъ напять минутъ, въ-продолженіе которыхъ Пьерръ вытянулъ ноги, звнулъ и потянулся какъ совершенный счастливецъ.

— И вы такъ проводите каждый день? началъ снова Исидоръ.

— Каждый день.

— Давно ли?

— Съ-тхъ-поръ, какъ поселился въ замк Г. Плюше.

— Такъ это онъ вамъ помогаетъ?

— Онъ все длаетъ. То, что надодаетъ другимъ, его забавляетъ, и то, что утомляетъ меня, служитъ ему развлеченіемъ. Сначала я ничего не могъ понять. Напрасно я вставалъ до утра, всегда находилъ, что половина работы окончена: здсь выполота дурная трава, тамъ посыпаны дорожки. Въ другой разъ, дрова наколоты, и сдланы вязанки, мн приходили на умъ сказки, которыя я слышалъ еще въ дтств. Хорошо, думалъ я: когда другіе за меня работаютъ, я могу выспаться вдоволь. Одинъ разъ только я всталъ съ постели, и повстрчался мн Г. Плюше въ саду. Онъ доставалъ воду, чтобы полить мои куртинки. Добрякъ весь покраснлъ. ‘Тсъ! сказалъ онъ мн, не говорите никому, что вы видли. Мн будетъ скучно сидть сложа руки’.

— О! не безпокойтесь, отвчалъ я: работайте, поливайте, копайте, подрзывайте, подчищайте, я вамъ не помшаю. За этими словами господинъ Жеромъ пожалъ мн руку и унесъ свои лейки.

— И теперь онъ все продолжаетъ?

— Какъ нельзя лучше! Но тутъ еще не все.

— Что же онъ еще длаетъ.

— Одного садоводства ему было недостаточно, и мой другъ, Г. Плюше, вздумалъ соединить съ нимъ столярную работу.

— Ага!

— Это его ремесло, онъ смыслитъ боле въ доскахъ, чмъ въ овощахъ, хотя и съуметъ отличить артишокъ отъ латука. Видно грабля не довольно занимала его, онъ принялся за скобель, и въ эту минуту онъ, я думаю, длаетъ ршетки къ окнамъ фермера. Этотъ человкъ тогда только и счастливъ, когда работаетъ.

— Что жъ, вамъ же лучше!

— О! еслибы я былъ увренъ, что онъ у меня всегда будетъ подъ рукой! Но онъ удетъ, и прощай мое гулянье!

Не усплъ Пьерръ, окончить своей рчи, какъ въ саду раздался выстрлъ, и нсколько дробинокъ разбили стеклянный колпакъ на растеніи, почти въ туже минуту со всхъ ногъ пробжалъ кроликъ.

— Теперь другой! сказалъ Пьерръ.

— Кто другой?

— Э! негодяй, дурной мальчишка, шалунъ! Г. Артуръ, какъ его называютъ.

— Сколько эпитетовъ! Что онъ вамъ сдлалъ, этотъ бдный Артуръ?

— Скажите лучше, чего онъ мн не сдлалъ? Это можно скоре разсказать.

— Скоре, или нтъ, но разсказывайте.

— Хорошо.

— Каждое утро, когда я ходилъ осматривать, что сдлано, я находилъ на дорог кроликовъ, срыхъ, черныхъ, блыхъ, кроликовъ всхъ цвтовъ, возрастовъ и половъ. Я ловилъ однихъ за уши, другихъ за хвостъ и относилъ въ ихъ конуру. На слдующій день та же исторія. Должно-быть, думалъ я, кто-нибудь въ замк забавляется и ночью выпускаетъ ихъ, посмотримъ! Беру свое ружье, кладу въ дуло горсть соли, и поджидаю, спрятавшись за бочку.

— И вы подкараулили Г. Артура.

— Его! Негодный мальчикъ открылъ дверь и сталъ выгонять кроликовъ, швыряя въ нихъ каменьями. Я разсердился, и чтобы испугать его, выстрлилъ. Вы думаете, можетъ-быть, что онъ убжалъ? Какъ бы не такъ! Проказникъ ничего не боится. Онъ разсмялся во все горло, поднялъ убитаго мною кролика, и обратился прямо ко мн. ‘Вотъ славное жаркое…. Желаю вамъ хорошаго аппетита’! Я хотлъ разсердиться, но такъ какъ кроликъ ужъ былъ убитъ, то разсудилъ его изжарить…. онъ былъ весь соленый.

Исидоръ разсмялся.

— Вы сметесь, возразилъ садовникъ: видно вы не имли дла съ Г. Артуромъ. Если только вы будете осенью сть яблоки, то въ этомъ онъ не будетъ виноватъ! Онъ лазитъ по всмъ деревьямъ и все ломаетъ! У меня была кошка, ее онъ замучилъ до смерти, привязывая ей къ ногамъ шутихи съ огнемъ. Въ другой разъ застрлилъ мою, сороку, подъ тмъ предлогомъ, что сороки воровки, превращенныя въ птицъ. Онъ срываетъ мои лучшіе цвты, и втыкаетъ ихъ въ свои петлицы. Вы знаете любимую лошадь Г. Лудовика?

— Колибри?

— Да, Колибри. Такъ вотъ Артуръ хотлъ на ней хать верхомъ, не прошло пяти минутъ, всадникъ и лошадь катились по земл. Ему ничего, эти негодяи живущи, но лошадь расшибена такъ, что жаль! Въ другой разъ, выстрломъ разбили у меня стекла, я вскакиваю съ постели въ рубашк это Артуръ стрлястъ ласточекъ. Онъ въ открытой войн со всми собаками въ дом. Вечеромъ, онъ лаетъ, чтобы заставить ихъ кричать всхъ вмст, это такой шабашъ, что перебудитъ всхъ мертвыхъ. Онъ топчетъ мою землянику, приводитъ въ безпорядокъ мои вазы, учится стрлять въ цль по моимъ стекляннымъ колпакамъ, все раззоряетъ, ломаетъ, опустошаетъ. Довольно трехъ такихъ негодяевъ, чтобы разрушить весь замокъ!

Между-тмъ, какъ Исидоръ и Пьерръ толковали о своихъ длахъ, Людовикъ и Целина взявъ другъ друга подъ руку, гуляли по дорожкамъ, надъ которыми повисла пахучая сирень. Пейзажъ, казалось, былъ взятъ со страницъ Флоріана. Плетни изъ молодаго плюща, гд щебетала влюбленная малиновка, ручеекъ, свжая и прозрачная вода котораго текла по мшистому дну, нсколько деревенскихъ скамеекъ, на конц аллеи лужайка, по которой небрежно бродило стадо овецъ, и подъ веселымъ небомъ быстрый полегъ лсныхъ голубей. Дааннсъ и Хлоя, то есть Людовикъ и Целина шли медленно по дерну.

Целина обрывала листки маргаритки.

— Что говоритъ она? спросилъ Людовикъ.

— Немного, отвтила Целина.

— Она лжетъ.

— Кто знаетъ? возразила она, бросивъ цвтокъ.

И она вздохнула.

— Такъ вы не врите, что я люблю васъ?

— Нельзя не врить, если вы соглашаетесь на мн жениться… что меня немного удивляетъ, будь сказано между нами.

— Отъ чего?

— Вы живете въ шоссе д’Антенъ, а я въ предмстьи Сенъ-Дени, это все объясняетъ.

— Напротивъ. Слушая васъ, можно подумать, что мы родились на антиподахъ, а мы оба изъ Парижа. Только двнадцать улицъ раздляли насъ!

Целина сорвала втку съ ягодами и принялась ихъ сть.

— Когда вы говорите, мн ничего не остается отвчать, сказала она. Я говорю то, что знаю, а вы то, что думаете, и подъ конецъ всегда выходитъ, что я ошибаюсь, хотя, можетъ-быть, и бываю права. Хотите вы ягодъ?

— Пожалуй.

Целина сла на скамью, положила ягоды себ на колни, очистивъ, подала ихъ сосду.

— Вы очаровательны! сказалъ ей Людовикъ, въ страстномъ восторг любви.

— Дло идетъ не обо мн, а о насъ. Послушайте, что будемъ мы длать, когда женимся?

— Что вы пожелаете.

— Такъ мы часто будемъ ходить въ театръ?

— Очень часто, въ Итальянскую-оперу.

— Нтъ, лучше въ театръ Веселія или Амбигю.

— Такъ вы не любите музыки?

— О нтъ, я очень люблю шарманку.

Людовикъ улыбнулся.

— Я васъ повезу въ оперу, и когда вы услышите превосходныя творенія Россини и Мейербера….

— Благодарю! я не знаю этихъ музыкантовъ, и имъ не довряю. Однажды, я была въ вашей опер, давали Гуинотовъ.

— Что же?

— Какой гвалтъ! Барабаны и трубы. Сначала меня занимали костюмы, но посл мн показалось, что слишкомъ много пли. И потомъ, ничего не понимаешь, что говорятъ эти люди.. Я заснула на менуэт, и проснулась при ружейныхъ выстрлахъ…. Ягоды вс!

Целина встала и побжала собирать еще ягодъ. Людовикъ смотрлъ вслдъ за нею. Она прыгала по клумбамъ съ легкостію жаворонка.

— Вотъ порядочное количество, сказала она, вернувшись: полная шляпа.

— Любите ли вы балы? спросилъ Людовикъ.

— Люблю ли я балы! Но вы помните Сенъ-Манде?

— Тамъ я съ вами познакомился, тамъ я въ первый разъ съ вами заговорилъ! Вы помните это, Целина?..

— Помню ли я это! Какъ хотите вы, чтобы я забыла пируэттъ того господина и его гримасу, когда онъ упалъ?

Лиризмъ, готовый вылиться изъ устъ Людовика, оцпенлъ при этомъ отвт.

— Вы мн говорили, что будете возить меня на балы? спросила Целина.

— Сколько вамъ будетъ угодно.

— О! я не очень требовательна! только по воскресеньямъ и изрдка по понедльникамъ. На балъ Акаціи въ воскресенье, на Островъ Цитеры въ понедльникъ.

— Когда вы будете моею женою, Целина, сказалъ Людовикъ съ серьознымъ видомъ: я васъ повезу на балъ, но въ другое мсто.

— Куда это?

— Въ Сенъ-Жерменское предмстье, Сенъ-Оноре, къ друзьямъ моего отца, однимъ-словомъ, въ большой свтъ.

— Думаете ли вы, что никого нтъ въ Роменвилл? Тамъ также большой свтъ!

— Какое различіе!

— Я знаю это различіе! Я видла одинъ изъ этихъ свтскихъ баловъ, какъ вы говорите, у одной графини, въ Мироменильской улиц, я принесла ей гирлянду цвтовъ на платье, и осталась въ прихожей, посмотрть. Дамы сидли кругомъ на стульяхъ, мужчины стояли посредин, вс въ черномъ. Задыхались отъ жару. Когда оркестръ начиналъ играть, нсколько молодыхъ людей брали своихъ дамъ за руку, и становились какъ попало, каждый танцевалъ не двигаясь съ своего мста. Подъ конецъ кавалеръ отводилъ свою даму на мсто и отвшивалъ ей низкій поклонъ. Дамы никогда не сходили съ своихъ стульевъ, а мужчины разговаривали между собою. Такъ всегда бываетъ?

— Всегда.

— Это не весело.. Мы будемъ ходить на балъ Акацій. По-крайней-мр, тамъ прыгаютъ и бгаютъ. Ахъ! у меня есть еще до васъ просьба.

— Какая?

— Мы будемъ обдать разъ въ недлю въ ресторан. Я люблю это.

— Ничего нтъ легче.

— У Рапе, Тьеля, на Сенъ-Денискомъ острову, или у Деффье.

Людовикъ нахмурилъ брови.

— Тамъ или въ другомъ мст, сказалъ онъ: въ Пале-Роял, напримръ,

— Въ ресторан по сорока су хорошо, однажды я тамъ обдала превосходно.

— Лтомъ, сказалъ Людовикъ, мы будемъ путешествовать.

— Гд это?

— Въ Италіи или Швейцаріи.

— Что же хорошаго въ этихъ странахъ?

— Въ Италіи, превосходныя творенія искусства, въ Швейцаріи чудеса созданія.

— Что еще?

— Тамъ статуи, картины, памятники, развалины, лучшія въ мір галереи, здсь озера, ледники, горы, долины, каскады.

— О! если ничего боле, сказала Целина, съ видомъ пренебреженія: то я могу обойтись и безъ этого.

— Какъ! такое равнодушіе!

— А вы восхищаетесь этимъ? Однажды я была въ галереяхъ Лувра, и вышла оттуда съ ужасною головною болью. Да я и не поняла тамъ ничего. Что касается до горъ, то съ меня будетъ довольно Монтмартрскаго холма, и на тотъ, какъ взлезешь, такъ запыхаешься. Я видла Ангіенское озеро, оно красиво, да что въ немъ толку! Что же до вашихъ развалинъ, то, благодаря Бога, довольно разрушаютъ и въ Париж, чтобы отбить отъ нихъ охоту. Къ чему хотите вы, чтобы я отправилась на край свта искать статуй, когда ихъ въ Версали и Тюльери больше, чмъ мн придется увидть на своемъ вку?

— Такъ мы подемъ въ Англію!

— Надо переплывать море, чтобы попасть туда?

Этотъ вопросъ оглушилъ Людовика.

— Хорошо! сказалъ онъ съ неудовольствіемъ: мы останемся дома.

— Для меня это лучше.

— Въ деревн.

— А почему не въ Париж?

— Чтобы быть вмст.

— Какъ, однимъ? сказала Целина съ испуганнымъ видомъ.

— Совершенно однимъ.

— Ужъ это слишкомъ,

Восторженный лиризмъ Людовика ежеминутно сталкивался съ прозою Целины, одинъ хотлъ подняться за облака, другая цплялась за землю.

— Послушайте, сказала цвточница, посл минутнаго молчанія, я не знаю, что за мысль пришла вамъ покинуть Парижъ лтомъ, останемся въ немъ. Это время Цирка и Гипподрома, которыхъ я еще не знаю, вы меня поведете на балъ въ Асніеры, тамъ также деревня, и вдобавокъ мы тамъ будемъ танцовать.

— На балъ въ Асніеры! сказалъ нетерпливо Людовикъ: никогда!

— Гмъ? сказала Целина, посмотрвъ прямо въ лицо Людовику… То есть, вы ничего не хотите длать, что мн нравится. Теперь уже! что же будетъ потомъ?

— Но подумайте!

— О! я много думаю. Какъ только я говорю блое, вы отвчаете черное, я иду въ одну сторону, а вы въ другую. Ахъ! это не общаетъ мн прекраснаго мужа!

— Боже мой! Целина, я ничего другаго не желаю, какъ вамъ во всемъ повиноваться!

— Съ условіемъ поступать по своему?

— Однако, будьте благоразумны!

— То есть, я теперь неблагоразумна.

Съ этомъ словомъ Целина вскочила и пошла съ сердитымъ видомъ.

Людовикъ также всталъ и пошелъ за нею.

— Но послушайте…

— Нтъ, оставьте меня.

Людовикъ все за нею слдовалъ, она пустилась бжать, не слушая его, наконецъ оба скрылись за деревьями.

На другомъ конц сада, въ маленькомъ уединенномъ зданіи, служившемъ для храненія инструментовъ и разломанной мебели, кто-то рубилъ, пилилъ, тесалъ и стругалъ, распвая псни. Его галстухъ и жилетъ валялись въ углу, его сюртукъ вислъ на гвозд, вбитомъ въ стну. Съ засученными рукавами и стругомъ въ рукахъ, онъ былъ окруженъ стружками, разлетавшимися во вс стороны.

Съ него градомъ катился потъ, а онъ, веселе зяблика, переходилъ къ третьему куплету своей псни, вдругъ отворилась дверь.

— Г. маркизъ! вскричалъ онъ, уронивъ стругъ.

— Я не ошибся, сказалъ Г. де ла-Сейллерей: наша псня привела меня сюда. ‘Это голосъ добраго Жерома’, говорилъ я себ и вошелъ.

— Проклятый голосъ! пробормоталъ Жеромъ.

— Но не безпокою ли я васъ, вы, кажется, были заняты.

— Я?… Нтъ… то есть да… Я проходилъ мимо, вы понимаете, я увидлъ инструменты своего ремесла, и мн пришла охота ихъ попробовать.

— И мало по-малу, вы сдлали эти четыре ршетки и эти три ставни.

Жеромъ смшался и покраснлъ.

— Г. маркизъ, я боле не буду оправдываться, наконецъ сказалъ онъ. Да, я работникъ, и работалъ на славу. Въ этомъ нтъ ничего худаго… Ничто меня такъ не утомляетъ, какъ праздность. Я умиралъ отъ скуки. Я думалъ, какъ бы разсяться, и естественно принялся снова за свои инструменты.

— И вы хорошо сдлали.

— Въ-самомъ-дл, г. маркизъ? И вы не обижаетесь тмъ, что я работаю?

— Не просилъ ли я васъ быть какъ у себя дома?

— Такъ я не буду стснять себя… Я скрывался, потому что жена бранилась.

— Ба!

— Она постоянно бранится, это въ ея характер. ‘Нестыдно ли теб, говоритъ она, работать, вмсто того, чтобы гулять, заложивъ руки въ карманы. Фи!’ Она мн столько наговорила, что въ первые дни я стругалъ потихоньку, наконецъ махнулъ рукой.

— И теперь?

— О! теперь, я работаю, какъ въ Париж, отъ чего и не скучаю.

Жеромъ поднялъ стругъ и провелъ имъ по доск.

— А мадамъ Плюше, что длаетъ она? спросилъ маркизъ.

— О! мадамъ Плюше! Она ходитъ по замку, изъ одного этажа въ другой, перемняетъ платья три раза въ день, и заставляетъ г. Людовика читать себ вс рыцарскіе романы, какіе только находитъ въ библіотек.

— Ахъ! Боже мой!

— Это окончательно лишитъ ее разсудка.

И къ этому прибавилъ мужъ философичсски.

— Немного боле! немного мене! Поврите ли вы, что вчера вечеромъ, она мн не дала спать до полуночи, все разсказывала исторіи, которыхъ я вовсе не понималъ, о темницахъ, наполненныхъ преступниками, подземельяхъ, снабженныхъ цпями и крючьями, башняхъ съ заложенными дверьми и окнами, и увряла что во всхъ замкахъ, которые она знаетъ изъ романовъ, есть привиднія. Вс эти сказки надлали то, что я всталъ только въ пять часовъ, и запоздалъ работой.

Между-тмъ, какъ г. де-ла-Сейллерей разговаривалъ съ Жеромомъ, мадамъ Плюше поднималась и спускалась по всмъ лстницамъ замка, она входила во вс комнаты, рылась во всхъ кабинетахъ, заглядывала во вс углы переходила изъ корридора въ корридоръ, изъ погреба на чердакъ.

— Странно! говорила она сквозь зубы: я ничего не нахожу.

И она снова начинала свою бготню.

Наконецъ, одолваемая любопытствомъ, она остановила однаго слугу.

— Любезный, спросила она: скажи, пожалуста, гд здсь потаенныя двери,

— Потаенныя двери? повторилъ слуга съ видомъ непонимающаго человка.

— Да, мой другъ.

Слуга почесалъ себ затылокъ и ничего не отвчалъ.

— Погодите, сударыня, сказалъ онъ наконецъ: я пойду, освдомлюсь.

Слуга передалъ вопросъ мадамъ Плюше комнатному лакею, комнатный лакей ключнику, ключникъ егерю, егерь садовнику, переходя отъ одного къ другому, вопросъ дошелъ до маркиза.

— Скажите мадамъ Плюше, сказалъ онъ, что здсь нтъ потаенныхъ дверей.

Получивъ этотъ отвтъ, мадамъ Плюше вздохнула.

— Ни башенъ, ни потаенныхъ дверей! сказала она съ видомъ глубокаго разочарованія.

И пародируя знаменитое слово, она прибавила:

— Замки исчезаютъ!

Мы видли, какимъ образомъ Г. Артуръ проводилъ свое время. При поворот изъ одной аллеи, Людовикъ встртилъ его съ ружьемъ въ рук.

— Вы охотитесь? спросилъ онъ.

— Какъ видите, отвчалъ Артуръ: я промахнулся по нсколькимъ кроликамъ…. это меня упражняетъ въ стрльб…. Но не за ними настоящая моя охота. Есть другая дичь, которую я преслдую съ большимъ жаромъ.

— Фазаны….

— Лучше…. дичь на двухъ ногахъ и безъ перьевъ, какъ говорилъ одинъ философъ…. Блое платье.

— Вы опять его видли?

— Да, это настоящее волшебство. Подобно китайскимъ тнямъ, оно то появится, то исчезнетъ…. Но я его стерегу, и будто преслдуя кроликовъ, гоняюсь за молодою двушкою.

— Какъ! вы ее ждете?

— Можетъ-быть…. Но я вижу тамъ мою кузину…. Ступайте скоре къ ней…

Артуръ удалился съ торжествующимъ видомъ.

Спустя два или три часа посл различныхъ разсказанныхъ нами сценъ, Г. де-ла-Сейллерей поднимался съ своимъ сыномъ на крыльцо замка.

— Что новаго сегодня, Людовикъ? сказалъ отецъ.

— Ничего, батюшка, отвчалъ сынъ.

— Это тебя я видлъ утромъ съ мадемоазель Целиной въ липовой алле?

— Это былъ я.

— Знаешь ли, видя, какъ ты проходилъ, я завидовалъ твоему счастію? Она очаровательна, твоя мадемоазель Целина! И какой вкусъ! Постоянно вся въ розовомъ! Платье розовое, чепчикъ розовый, кушакъ розовый, ленты розовыя! Ты женишься, мой другъ, на букет розановъ.

— Гмъ! букетъ не безъ шиповъ!

— О! бездлица! И къ тому, какая очаровательная веселость! Она поетъ съ утра до вечера: романсы въ полдень, баркароллы въ полночь. Еслибы я врилъ въ переселеніе душъ, я бы сказалъ, что это жаворонокъ, превращенный въ двушку.

— Безъ сомннія, отвчалъ Людовикъ: но жаворонокъ иногда становится коноплянкой…. Бываютъ часы, когда Целина вовсе не разсуждаетъ.

— Не хочешь ли ты найти философа въ цвточниц?

— Нтъ, но большаго бы несчастія не было, еслибы цвточница немного разсуждала.

— Къ чему?

— Но хоть бы къ тому, чтобы понять, что графиня де-ла-Сейллерей не можетъ имть свою ложу въ Фюнамбулахъ и свои салонъ въ зал Цитеры!

Маркизъ пожалъ плечами.

— Я начинаю думать, мой другъ, возразилъ онъ, что у тебя боле предразсудковъ, чмъ у меня.

Сказавъ эти слова, маркизъ отворилъ дверь въ залу, куда обыкновенно посл завтрака удалялись читать обозрнія и журналы.

Все семейство Плюше, исключая Артура, спало глубокимъ сномъ.

— Стъ! сказалъ Г. де-ла-Сейллерей.

Отецъ сидлъ въ кресл, мать на диван, дочь на кушетк. Журналъ лежалъ на колняхъ мадамъ Плюше, обозрніе у ногъ Г. Плюше, книга близь мадемоазель Плюше.

— Опять! прошепталъ Людовикъ: они спали вчера, они спятъ сегодня, они будутъ спать завтра!

— Вотъ какъ я понимаю тснйшую дружбу, отвчалъ маркизъ въ полголоса: это зрлище меня трогаетъ…. Посмотри, мадамъ Плюше положила свой чепчикъ на стулъ, чтобы не смять его, и повязала голову платкомъ. Расположившись такъ спокойно, она проспитъ до обда. Какъ жаль, что нтъ здсь моего стараго друга, капитана де-Гароффе? Онъ, который всегда обвинялъ меня въ излишней слабости, онъ былъ бы тронутъ нжнымъ союзомъ этого семейства!

— Вы называете это союзомъ, батюшка. Но это сонъ!

— Не въ слов дло. Ахъ! мой сынъ! Какіе спокойные дни ты себ готовишь! Нсколько фельетоновъ утромъ, сонъ въ полдень, и вечеромъ Роменвиль или Амбигю!

Вдругъ раздалось въ сосднемъ коридор поспшное топанье, дверь, скрытая занавсью, внезапно растворилась, и молодая двушка вся въ попыхахъ вбжала въ комнату.

— Дядюшка!… Ахъ! я спасена! вскрикнула она, подбжавъ къ Г. де-ла-Сейллерею.

— Кузина! вскричалъ Людовикъ.

Мадамъ Плюше, пробужденная отъ сна, вскочила на ноги.

— Гмъ?… что такое?… что случилось? сказала она съ испуганнымъ видомъ.

Жеромъ и Целина встали. Тотъ и другая смотрли съ удивленіемъ на молодую двушку въ бломъ плать, искавшую защиты въ объятіяхъ маркиза.

— Не бойся, дитя мое, успокойся, сказалъ Г. де-ла-Сейллерей: съ тобою я и твой двоюродный братъ?

— Ея двоюродный братъ! проговорила Целина.

— Друзья мои, сказалъ Г. де-ла-Сейллерей: позвольте мн представить вамъ мою племянницу, мадемоазель Марію де Шомонъ… Я считаю лишнимъ говорить вамъ, что я люблю ее, какъ свое дитя.

— Это видно потому, какъ она васъ поцаловала! отвтилъ Жеромъ.

Потомъ, поклонясь Маріи, онъ прибавилъ:

— Мадемоазель, не знаю, могу ли быть вамъ чмъ-нибудь полезенъ, но сердце честнаго человка и рука хорошаго работника принадлежатъ вамъ.

Марія съ улыбкою поклонилась.

— А вы, мой кузенъ, ничего не имете сказать мн? спросила она Людовика.

— Я, отвтилъ Людовикъ, неспускавшій съ нея глазъ: я, я….

— Ты долженъ поцаловать ее! вскричалъ маркизъ. Ну! продолжалъ онъ, посл того, какъ молодые люди возобновили свое знакомство: такъ, какъ ты теперь больше не дрожишь, то разскажи намъ, отъ чего ты такъ внезапно явилась тамъ, гд тебя вовсе не.ожидали?

— Я думаю, что потеряю разсудокъ, отвчала Марія. Оставаясь почти всегда одна въ томъ павильон, въ которомъ вы меня помстили, я иногда выходила подышать-воздухомъ и набрать цвтовъ. Въ одинъ вечеръ, я замтила молодаго человка довольно странной наружности, онъ слдилъ за мною, тоже повторилось и въ слдующіе дни. Мн кажется, что онъ меня подстерегалъ.

— Гмъ! сказалъ Жеромъ, качая головою.

— Въ одну ночь, въ оранжере, гд я думала быть одна, онъ старался заговорить со мною. Я измнила время моихъ прогулокъ, надясь избжать его, но сегодня, въ ту минуту, какъ я входила въ оранжерею, услышала позади себя шумъ отъ песку, я обернулась и увидла того же самаго молодаго человка, хотла убжать, но онъ бросился за мною, схватилъ мои руки и началъ говорить мн самыя безсмысленныя рчи.

— Это мой племянникъ! вскричалъ съ гнвомъ Жеромъ.

— Бдное дитя! это свойственно его возрасту, прошептала мадамъ Плюше.

— А потомъ? спросилъ Людовикъ взволнованнымъ голосомъ

— Остальное весьма просто, возразила Маріи: испуганная словами этого господина и его пантомимою, я высвободила свои руки и пустилась бжать, онъ бросился за мною, но какъ павильонъ былъ далеко то я поспшила къ замку, къ счастію дверь была отворена, я заперла ее за собой. Вотъ, какимъ образомъ я очутилась здсь.

— Ахъ, онъ негодяй! попадись онъ мн! вскричалъ Жеромъ.

Въ эту минуту Артуръ, раскраснвшійся и весь въ попыхахъ, съ крикомъ вскочилъ черезъ окно въ залу:

— Наконецъ то! вотъ она! я ее поймалъ!

VII.
ЛЮБОВНОЕ ПОРУЧЕНІЕ.

При вид Артура, Марія, испуганная, бросилась къ своему дяд.

— А! негодяй, такъ это ты! вскричалъ Г. Плюше: вотъ какъ ты платишь за гостепріимство Г. маркиза! Погоди! погоди! я теб переломаю руки и ноги!

— Фи! какія дурныя у васъ манеры! Какъ, дядюшка, вы никогда не исправитесь отъ вашихъ гадкихъ привычекъ? Фи! говорю я вамъ, отвчалъ Артуръ, стараясь высвободиться изъ рукъ Жерома.

— Ты шутить вздумалъ? А вотъ какъ я теб налплю на плеча пластырь изъ зеленаго дерева…. мы увидимъ, отобьетъ ли онъ у тебя охоту смяться.

— Опять! вы сегодня удивительно какъ проворны. Честное слово! Обыкновенно подобные припадки случаются съ вами только по вечерамъ.

Жеромъ, выведенный изъ себя, схватилъ палку.

— Батюшка, вскричала Целина, бросившись на шею Жерома.

— Остановитесь, мой добрый Г. Плюше! сказалъ маркизъ.

— Обижать молодую двушку! возразилъ Жеромъ, грозя Артуру копцемъ своей палки.

— Обижать!… Слово слишкомъ рзко! Въ чемъ было дло? Въ ничтожныхъ словахъ. Это обыкновенно водится между французами и въ деревн!

— Такой негодяй, какъ ты, осмлился напутать племянницу г. маркиза!

Ничего не отвчая дяд, Артуръ подошелъ къ маркизу, и низко поклонился.

— Г. маркизъ, сказалъ онъ, позвольте мн просить руки вашей племянницы?

При этихъ словахъ Целина громко захохотала.

— Ахъ! сказала она: вотъ славная партія для мадемоазель Маріи де-Шомонъ…. Г. Артуръ Плюше, парижскій гаменъ!

— Такъ что же? возразилъ Артуръ: у меня нтъ состоянія, но что у меня есть, я ей предлагаю отъ всего сердца.

— Ты говоришь серьозно?

— Почему же нтъ? Ты, моя двоюродная сестра, выходишь же замужъ за Г. Людовика де-ла-Сейллерея, двоюроднаго брата мадемоазель де-Шомонъ?

— Это другое дло, отвтила Целина, немного сконфуженная: Г. Людовикъ меня любитъ.

— А ты?

— И я также его люблю, прибавила она не такъ ясно.

— Съ моей стороны, половина дла уже сдлана. Остальное придетъ въ-послдствіи…. Я не лишенъ достоинствъ, и племянница Г. маркиза могла бы найти и хуже….

— Ты забываешь, кто ты? вскричалъ Плюше, придя наконецъ въ себя отъ удивленія.

— Боже мой! я знаю, что вы хотите сказать, дядюшка. Я избавлю васъ отъ этого труда. Вы, кажется, желаете имть чистосердечную исповдь, вотъ она. Если вы найдете въ ней одно слово, которое не выражаетъ истины, то остановите меня!

— Какъ онъ говоритъ, мой бриліантикъ! проговорила мадамъ Плюше, пораженная восторгомъ.

— Мадмоазель, продолжалъ Артуръ, мое состояніе вамъ извстно: ни доходовъ, ни капитала, таковъ его итогъ. Что касается до моего характера, то онъ ясенъ какъ ключевая вода: я предпочитаю пніе работ, гуляніе пнію, и театръ гулянью. А потомъ, какъ говоритъ Рюи-Блазь:

Я принадлежу къ числу тхъ, которые проводятъ цлый день въ томъ, что смотрятъ, предаваясь мечтамъ и лни.

Я люблю искусства и праздность, и самое пріятное препровожденіе моего времени проходитъ въ куреніи, мечтаніи и гулянк по городу, такъ бывало проводили свое время древніе философы. Я — Діогенъ, разница только въ сигар и бочк. Впрочемъ, у меня красивая нога, красивые глаза и хорошій аппетитъ, и когда мн не мшаютъ длать то, что я хочу, я никого не безпокою. Все это, мн кажется, можетъ составить порядочнаго мужа, готоваго къ вашимъ услугамъ.

Между-тмъ, какъ Артуръ произносилъ свою маленькую рчь съ жаромъ и съ дерзостію, маркизъ не переставалъ наблюдать дйствіе, производимое имъ на физіономіи слушателей.

Мадамъ Плюше, скрестивъ руки, едва сдерживала порывы радости и энтузіазма. Ей казалось, что посл такой импровизаціи, Артуръ достоинъ былъ явиться на сцен, вмст съ самыми знаменитыми актерами.

Целина чувствовала удивленіе, смшанное съ замшательствомъ. Природная честность ея души возмущалась при вид такой наглости и такого безстыдства.

Г. Плюше, съ сжатыми кулаками, выжидалъ случая вымстить на комъ-нибудь свой гнвъ.

Марія слушала Артура, какъ слушаютъ аккорды неизвстной и странной музыки. Съ первыхъ фразъ она закусила себ губки, и въ ея глазахъ блеснулъ огонь насмшки и веселія.

Что касается до Людовика, то онъ постепенно блднлъ отъ гнва и краснлъ отъ стыда. Взоры его переходили отъ Артура къ Маріи, и онъ негодовалъ, что прелесть и красота одной не внушали боле уваженія другому.

Маркизъ принялъ немедленно свое ршеніе.

— Вотъ, что называется говорить превосходно, сказалъ онъ вжливо: но вы позволите, г. Артуръ, моей племянниц немного подумать.

Вс изумились.

Марія подняла гЛана на г. де-ла-Сейллерея, но маркизъ подалъ ей знакъ молчать.

— Признаніе сдлано, продолжалъ онъ: теперь, Марія, ты можешь идти въ свои комнаты.

— О! мадмоазель можетъ думать, сколько ей угодно, я не тороплюсь оставить замокъ, сказалъ Артуръ, посл того какъ маркизъ отвелъ Марію.

— Какъ! батюшка, вы хотите?… вскричалъ Людовикъ.

— Я хочу, отвчалъ маркизъ, прервавъ его, чтобы твоя кузина не ршалась необдуманно, она въ возраст вступить въ супружество, и ей остается только ничего не предпринимать безъ зрлаго размышленія.

— Прекрасный человкъ! вскричала мадамъ Плюше.

— Прекраснйшій! прибавилъ г. Артуръ. А вы, продолжалъ онъ, фамильярно ударивъ Людовика по плечу: вы мн поможете.

— Я?

— Безъ сомннія! услуга за услугу, мой другъ, то, что я сдлалъ для васъ въ отношеніи къ моей кузин, вы сдлаете для меня въ отношеніи къ вашей. Я сказалъ, теперь что вы скажете?

— Никогда!

— Г. графъ забываетъ благодарность! сказалъ Артуръ, пощелкивая пальцами.

— Гм! Г. Артуръ, я думаю, шутитъ! сказалъ Людовикъ съ гордымъ видомъ.

— Г. Артуръ сдлалъ замчаніе, прервалъ маркизъ: и не во гнвъ теб будь сказано, весьма, можетъ-быть, справедливое.

— То-есть, я неправъ?

— Во-первыхъ, ты напрасно сердишься, а во-вторыхъ, я не вижу, почему теб не сдлать того, о чемъ тебя проситъ г. Артуръ.

— Ба! ба! сказалъ Артуръ съ видомъ покровительства: г. Людовикъ не такъ золъ, какъ кажется…. Онъ согласится. Не правда ли, мой милый кузенъ, вы будете говорить за меня съ мадмоазель Маріею? Вы знаете способъ пріучать этихъ хорошенькихъ птичекъ. Я не понимаю ихъ чиликанья. Оно переходитъ въ реторику цвтовъ, которыхъ я не обработывалъ. Вы составите изъ нихъ хорошенькій букетъ, и представите ей отъ моего имени.

Людовикъ видимо терялъ терпніе.

— И потомъ, подумайте, продолжалъ Артуръ: вы будете защищать свое дло…. Мы идемъ по одной дорог, сражаемся подъ однимъ знаменемъ. Какая честь для васъ, если вы убдите вашу кузину послдовать вашему примру! Вс мой друзья Тампльскаго бульвара устроятъ для васъ серенаду, и мы отпразднуемъ вмст дв свадьбы, въ трактир подъ вывскою Сосущаго теленка, съ фрикандо и пюре изъ ананасовъ.

— А я! вскричалъ г. Плюше: я говорю, что если мадмоазель Марія выйдетъ замужъ за этого негоднаго мальчишку, то это уже будетъ не глупость, а самоубійство.

Съ этимъ словомъ Жеромъ сильно ударилъ кулакомъ по столу и вышелъ.

— Эхъ! вскричала мадамъ Плюше съ негодованіемъ: отецъ семейства, а очень мало любитъ своихъ племянниковъ!

Разговоръ былъ прерванъ приходомъ лакея, который возвстилъ маркиза о прізд г. де-Гораффе.

Маркизъ принялъ его въ своемъ кабинет.

— Надюсь, я прізжаю во-время, сказалъ старый морякъ, чтобы остановить глупость!

— Я могу у тебя спросить, не помню, вмст съ какимъ классикомъ: Ко мн ли относится ваша рчь?

— Къ теб, и ни къ кому другому! Ахъ! еслибы проклятый ревматизмъ не пригвоздилъ меня къ креслу, я былъ бы у васъ пятнадцатью днями ране.

— Ну! теперь ты у меня, такъ говори!

— Да! я буду говорить! Ты мн разсказываешь, что сынъ твой питаетъ, я не знаю какую романическую страсть къ какой-то двчонк, и ты, который долженъ бы, волею или неволею, вылечить его отъ этой болзни, ты становишься его соучастникомъ, что говорю я! главнымъ лицомъ въ его глупостяхъ. Такъ вамъ недоставало роли наперсника въ трагедіяхъ?

— Эта роль слишкомъ истасканная, мой другъ, я хотлъ выбрать что-нибудь лучше, отвчалъ холодно маркизъ.

— Ты и усплъ въ этомъ, и долго придется искать по всей Франціи, чтобы найти другаго подобнаго теб отца. Какъ! вмсто-того, чтобы услать сына, я не знаю куда, въ Камчатку, если на то пошло, ты оказываешь гостепріимство двушк, за которою онъ ухаживаетъ, и двери вашего замка растворяются настежь для ея пріема. Славный способъ для излеченія Людовика!

— Можетъ-быть.

— Что же ты окончательно не вылечишь его отправивъ въ церковь, къ сельскому священнику?

— Еще не время.

— Ты меня выводишь изъ себя своимъ хладнокровіемъ!

— А ты меня смшишь своею раздражительностію.

— Спасибо.

— Да не сердись.

— Возможно ли это съ такимъ человкомъ, какъ ты!

— Выслушай меня сначала, и сердись потомъ, если хочешь.

— Я слушаю.

— Помнишь ли, мой любезный другъ, что однажды, по случаю любовныхъ похожденій моего сына, я теб говорилъ о китовой ловл?

— Да.

— Позволь же мн теперь занять другое сравненіе изъ искусства мореплаванія.

— Занимай, пожалуй.

— Когда васъ въ мор настигаетъ сильный шквалъ, какъ вы плывете?

— Я ложусь въ дрейфъ и иду на бейдевиндъ.

— Взявъ вс паруса на гитовы?

— Еслибы я этого не сдлалъ, у меня ихъ унесло бы шкваломъ!

— Такъ вотъ, любезный капитанъ, мой сынъ — шквалъ, я корабль, и иду на бейдевиндъ. Понимаешь меня?

— Несовсмъ.

— Такъ я постараюсь выразиться ясне. Ты знаешь, что мой сынъ не только влюбленъ, но и намренъ жениться…. это припадокъ безумія въ сильнйшей степени. Надобно дать время одуматься ему, потому-что я и поднялъ мои паруса на гитовы передъ шкваломъ.

— И это плаваніе привело тебя въ деревню?

— Прямо въ деревню. Есть страсти, которыя увеличиваются отъ времени, но число ихъ невелико, и большая часть умираетъ потихоньку, въ три недли, или въ три мсяца. Страсть Людовика питалась грезами, онъ сочинялъ для себя каждое утро по фельетону, въ который, какъ главные элементы, входили: опасеніе быть открытымъ, волненіе, переодваніе, неизвстность. Однимъ-словомъ, я все это уничтожилъ, и поставилъ его лицомъ къ лицу съ дйствительностію, съ бдною дйствительностію, лишенною привлекательности. Онъ видитъ свою героиню съ утра до вечера, и увренъ, что будетъ ея супругомъ, нтъ боле неизвстности, ни волненія, слдовательно, нтъ боле и удовольствія. Очарованіе преодолвать затрудненія исчезло. Его замнили ежедневная тсная связь, свиданіе наедин во всякое время. Людовикъ похожъ на солдата, который пылаетъ желаніемъ идти на приступъ крпости подъ градомъ пуль и ядеръ, и котораго водятъ по пахатнымъ землямъ, подъ проливнымъ дождемъ. Если его страсть нескоро утихнетъ, то она должна быть сильнаго темперамента.

— Я начинаю понимать, сказалъ морякъ.

— Изучалъ ли ты когда-нибудь, что такое счастіе? спросилъ маркизъ, смясь.

— Нтъ. Говорятъ, что счастіе весьма пріятно.

— Счастіе, мой любезный капитанъ, близкій родственникъ скуки….

— Теорія, мн кажется, немного странная!

— Какъ и все, что справедливо. Еще нсколько дней счастія, и мы увидимъ, что будетъ съ Людовикомъ. Но тутъ еще не все. Людовикъ увлекся романтизмомъ, я ему бросилъ туже приманку. Его двоюродная сестра Марія жила въ замк безъ его вдома, посредствомъ фантастической системы прогулокъ при лунномъ свт, пнія при утренней зар, появленій ввечеру позади деревьевъ, я хотлъ привлечь его вниманіе на таинственную незнакомку. Марія, которая понимаетъ намеки (это, между нами, двушка смышленая и умная) удивительно какъ поддавалась этому соображенію. Но вмсто Людовика, попалъ на удочку другой, милый г. Артуръ, двоюродный братецъ Целины…. Сначала, признаюсь, я былъ совершенно разочарованъ, но посл пришла мн мысль, что я могу извлечь большую пользу изъ этого событія.

— Очень хорошо, я вижу, что ты держишь въ рукахъ вс нити интриги, но мн кажется, что ты играешь въ опасную игру. Если твой сынъ заупрямится.

— Тогда значитъ Богу было угодно, въ наказаніе за мои грхи, послать ему одну изъ тхъ страстей, которыя смиряются только передъ смертію, но какъ подобныя страсти являются одна или дв въ цлое столтіе, но надо быть очень несчастливымъ, чтобы найти ее въ своемъ семейств… Теперь, прибавилъ маркизъ, сердись… я кончилъ.

— Нтъ, ты меня успокоилъ! вскричалъ морякъ.

— Такъ я продолжаю…. Я атаковалъ моего героя, я готовлюсь атаковать мою героиню.

— То есть, ты стрляешь съ бакборда и штирборда?

— Отовсюду…. При послднемъ акт я буду имть, можетъ-быть, нужду въ теб и особенно въ твоихъ сыновьяхъ. Общаешь ли мн ихъ содйствіе?

— Полное и совершенное!

Изъ этаго разговора можно было видть, какіе были планы маркиза. Внезапное появленіе Маріи въ тсномъ кругу замка нсколько измнило обычный ходъ его жизни. Не прошло двадцати четырехъ часовъ, и Людовикъ уже чувствовалъ пріятное вліяніе молодой двушки, ея очаровательнаго ума исполненнаго обаянія. Даль воспоминаній открылась передъ ними, они вступили въ нее вмст, и Людовикъ нашелъ невыразимую прелесть въ этихъ первыхъ разговорахъ, гд самая наивная веселость соединилась съ самымъ тонкимъ вкусомъ.

Если Людовикъ всегда имлъ мало сочувствія къ Артуру, то со времени послдней его выходки, такъ дерзко выраженной, онъ сталь для него невыносимъ. Артуръ могъ растащить гардеробъ Людовика, пользоваться безцеремонно всмъ, что принадлежало ему, разбить ноги его лошадей, принимать съ нимъ самое фамильярное обращеніе, все это ничего не значило, но Лудовикъ не могъ терпливо сносить, что онъ вздумалъ имть своею женою мадемоазель Марію де-Шомонъ, племяниццу Г. де-ла-Сейллерея, и притомъ такую очаровательную во всемъ особу.

Что же сталось съ нимъ, когда Г. де-ла-Сейллерей, отведя его въ сторону, хладнокровно попросилъ переговорить съ двоюродною его сестрою, чтобы узнать ея мнніе о предложеніи Артура?

— Какого мннія хотите вы отъ нея? встрчалъ Людовикъ озадаченный этою просьбою.

— Я не знаю, и потому прошу тебя спросить объ этомъ, отвтилъ спокойно маркизъ. Ты, мн кажется, въ хорошихъ отношеніяхъ съ нею, она безъ труда объяснится съ тобою?

— Но можете ли вы сомнваться въ ея отвт?

— Кто знаетъ! Но откажетъ она, или согласится я исполню ея желаніе.

— Но, батюшка, Артуръ самый гадкій негодяй.

— Вотъ, ты снова преувеличиваешь! Прежде Целина имла вс добродтели, теперь Артуръ иметъ вс пороки. Самое ясное изъ всего этого то, что одна женщина, а другой мужчина, впрочемъ оба двоюродные братъ и сестра.

— Стоитъ, однако, только посмотрть, чтобы увидть, на что способенъ Артуръ.

— Пустое! Артуръ молодъ годами и еще моложе характеромъ, время измнитъ его нравъ и сгладитъ недостатки, на которые ты жалуешься.

— Недостатки! Вы очень снисходительны: тысячи пороковъ, одинъ гнусне другаго.

— Ба! главное, чтобы онъ понравился Маріи, остальное вздоръ…. Твой двоюродный братъ уменъ, забавенъ, и притомъ не дуренъ….

Людовикъ закусилъ губы.

— Мой двоюродный братъ, мой двоюродный брать! вскричалъ онъ: пока еще нтъ!

— О! для этого недостаетъ пятнадцати или двадцати дней. Что это значитъ?

Людовикъ прошелся по комнат:

— И такъ, сказалъ онъ: вы непремнно хотите, чтобы я говорилъ съ Маріею?

— Конечно, и какъ можно скоре. Ты не забылъ впрочемъ, какое порученіе теб сдлалъ Артуръ. Онъ въ-прав полагаться на тебя, и я увренъ въ твоей услужливости. Подожди здсь, я пришлю къ теб Марію.

Съ этимъ словомъ, Маркизъ вышелъ такъ спокойно, какъ-будто онъ только кончилъ разговаривать съ своимъ фермеромъ о жатв и хорошей погод.

Людовикъ упалъ въ кресло,

— Они вс съума сошли въ этомъ дом! вскричалъ онъ. Выдавать мою кузину за такого негодяя…. Если Г. Артуръ воображаетъ, что я буду говорить въ его пользу, то онъ очень ошибается въ разсчет!… Мн стоитъ только открыть истину, чтобы Марія прогнала его отъ себя! Одна Целина сохранила свой здравый смыслъ: Мадемоазель Марія де-Шомонъ жена Г. Артура Плюше, парижскаго гамена!… Соединеніе этихъ двухъ именъ говоритъ боле всякихъ разсужденій… Но, вотъ она, мы увидимъ.

Шорохъ платья возвстилъ приближеніе Маріи. Она отворила дверь, и подошла къ Людовику съ граціею лебедя, разскающаго волны.

Насмшливая веселость блистала въ ея глазахъ.

— Вы желаете со мною говорить, мой кузенъ, сказала сна, улыбаясь.

Людовикъ посмотрлъ на нее.

‘Какъ она хороша! сказалъ онъ про себя: это значило бы убить ее!’

— Кажется, прибавила Марія, вы имете что-то сказать мн, я готова слушать васъ, сколько вамъ угодно.

— Да, отвтилъ Людовикъ съ усиліемъ: мн поручили сказать вамъ то, на что бы я никогда не ршился, еслибы не просилъ объ этомъ самъ отецъ мой.

— Такъ это что-нибудь очень важное?

— Это, по-крайней-мр, весьма непріятное.

— Ахъ! Боже мой! вы меня пугаете, хорошо, что во мн довольно смлости!

— Въ васъ довольно смлости, при такихъ нжныхъ глазахъ….

— О! мои глаза невсегда выражаютъ все то, что есть на-самомъ-дл…. И притомъ, заране я ничего не боюсь… И такъ говорите.

— Я не знаю, какъ сказать вамъ.

— Скажите прямо, я испугаюсь потомъ, если будетъ отъ чего.

— О! въ этомъ недостатка не будетъ…. Но порученіе, по-истин, такое странное, что я долженъ буду предварительно произнесть, какъ Созія, рчь моему фонарю.

— И какъ здсь нтъ фонаря….

— Я не знаю съ чего начать.

— Такъ это должно-быть очень страшное?

— Еслибы это было только страшное, то ничего бы не значило, но это еще хуже: это смшно.

— Вы подстрекаете мое любопытство.

— Представьте себ, моя милая кузина, что мн поручено предложить вамъ жениха!

— Но я не вижу, чтобы это было такъ смшно, какъ вы говорите. Мн скоро девятнадцать лтъ….

— Но женихъ жениху рознь.

— Безъ сомннія. А вашъ?

— О! мой совершенно особеннаго рода. Однимъ-словомъ, вы видите во мн полномочнаго министра Г. Артура Плюше, претендателя на вашу руку.

Марія спокойно посмотрла на своего кузена.

— Какъ! спросилъ Людовикъ, вы не сметесь!

— А для чего хотите вы, чтобы я смялась? Г. Плюше гость вашего отца.

— Благодаря Бога, онъ не всегда имъ останется.

— И потомъ, предложеніе, которое вамъ поручено передать мн, первое сдланное мн въ этомъ род, а оно всегда лестно для самолюбія.

— Вы шутите.

— Съ вашимъ будущимъ кузеномъ…. членомъ нашего семейства…. ахъ!

— И вы примете предложеніе подобнаго человка?

— Почему же нтъ? Предложеніе его доказываетъ, что я гожусь быть чьей-нибудь женою…. я начинала думать противное…. Его домогательство льститъ моему кокетству….

— Да вы смотрли ли на него?

— Немного. Признаюсь…. первое впечатлніе не было въ его пользу, это правда, но посл всего, этотъ господинъ, можетъ-быть, не такъ дуренъ, какъ я думаю…. Какъ имя вашего кузена?

— Артуръ.

— Хорошее имя…. Но дло не въ имени. Въ муж должно искать достоинствъ сердца и ума.

— И вы надетесь найти ихъ въ Артур?

— О! я не имю этой надежды! Если природа немного сдлала для него, то воспитаніе еще мене, но онъ измнится.

— Въ худшую сторону. Онъ гадокъ и будетъ еще гаже.

— Такъ вы не довряете моему вліянію?

Людовикъ вскочилъ на ноги.

— Я не знаю, не сплю ли я! сказалъ оцъ.

— Нтъ…. вы разговариваете….

— Но, милая кузина, вы слышали, какъ онъ говоритъ?

— Довольно для того, чтобы убдиться что разговоръ его не есть разговоръ свтскаго человка, но гд было выучиться ему лучшимъ выраженіямъ?

— И какія манеры!

— Боже мой! я согласна: джентельмены имютъ лучшій, но не воспитала ли его мадамъ Плюше, ваша теща?

— Знаете ли вы, куда онъ поведетъ васъ?

— Я думаю, не въ Сенъ-Жерменское предмстье….

— На заставу, моя кузина.

— Это тамъ, вроятно, онъ учился танцовать, бдняжка!… Я буду ему давать совты, однимъ-словомъ, я буду длать съ нимъ то, что вы съ вашею женою.

— Я васъ слушаю и не понимаю. Вы такая изящная….

— О! сказала Марія съ очаровательною улыбкою, немного кисеи, немного лентъ, и все тутъ.

— Позвольте мн думать, что въ этой граціи много значитъ женщина, и вся эта утонченность, это высшее отличіе, этотъ топкій умъ, вс эти прелести будутъ принадлежать такому уроду! Это невозможно.

Марія съ трудомъ удержала насмшливую улыбку, но принимала самый важный видъ:

— Невозможно! говорите вы, сказала она: но не боле, мн кажется, какъ ваше супружество съ мадмоазель Целиною. Знаете ли что мы будемъ длать, мой кузенъ? Мы будемъ жить вс въ четверомъ, подъ одною крышею, вы и ваша супруга, мой мужъ и я.

— Хозяйство въ четверомъ!

— Составленное изъ двухъ учениковъ и двухъ профессоровъ. Это будетъ превосходно и совершенно ново.

— Благодарю, я не чувствую никакого расположенія къ учительскому занятію, отвчалъ сухо Людовикъ.

— Ба! возразила Марія: труденъ только первый урокъ…. Вотъ какъ мы распредлимъ занятія нашего дня. Утромъ, завтракъ и урокъ грамматики, въ полдень, прогулка въ парк и географія, въ четыре часа, смсь изъ маленькихъ пирожковъ, исторіи и разговора, въ семь часовъ, обдъ и немного чтенія. Мы уничтожимъ будуаръ, и замнимъ его классомъ. Я беру на себя воспитаніе вашей супруги, возьмите на себя воспитаніе моего мужа.

Людовикъ оставался безмолвнымъ передъ кузиною, хладнокровіе Маріи подавляло его.

— Что же, Людовикъ, скажете вы о моемъ предположеніи? спросила она спокойно.

— Я, ничего…. сказалъ онъ, пройдя нсколько шаговъ.

— Такъ потрудитесь сходить къ моему дяд, и сказать ему отъ меня, что я готова принять предложеніе г-на Артура,

Людовикъ остановился, и схватилъ руку Маріи:

— Вы говорите серьезно? спросилъ онъ.

— Очень серьезно.

— Позвольте мн сдлать вамъ одинъ вопросъ?

— Одинъ, два, три…. сколько вамъ угодно.

— Не думали-ли вы когда-нибудь, моя кузина, о другой будущности?

— О! да.

— И мужъ, котораго желало ваше сердце, былъ такой, какъ Артуръ?

— О, нтъ! мой опекунъ, вашъ отецъ, наставникъ моей молодости, лучшій, самый снисходительный изъ людей, заставлялъ меня предугадывать другаго.

— Ахъ!

— Онъ мн говорилъ о муж, избранномъ въ свт, въ которомъ я была призвана жить…. мой дядя научалъ меня любить его, и признаться ли вамъ? я чувствовала расположеніе ему повиноваться!

— Въ-самомъ-дл! сказалъ Людовикъ съ тайнымъ волненіемъ.

— Очень естественно! Онъ мн описывалъ этого мужа въ такихъ очаровательныхъ краскахъ…. Онъ былъ долженъ быть товарищемъ, другомъ всей моей жизни…. Это не былъ романъ, это была самая пріятная, самая милая изъ дйствительностей.

— Что же?

— Я вамъ сказала, отвтила Марія съ видомъ пренебреженія: это не былъ романъ, и вотъ что все разстроило, надежду вашего отца и мои мечты.

— Ахъ!

— Да, это счастіе было слишкомъ легко! Что хотите вы, я васъ спрашиваю, длать съ счастіемъ, являющимся такъ, само отъ себя, какъ зрлый плодъ, подъ руку, желающую сорвать его? Это слишкомъ прозаически, слишкомъ пошло. Кто иметъ душу благородную…. тотъ оставляетъ избитыя дороги…. смло ступаетъ въ пространства неизвданныя, гд живетъ фантазія… Я колебалась, но вашъ примръ заставилъ меня ршиться, и теперь, какъ вы, я ищу непредвидннаго, фантастическаго, невозможнаго.

— Такимъ-образомъ, сказалъ, печально Людовикъ: вы отказались отъ плановъ, о которыхъ говорилъ вамъ мой отецъ въ Германіи?

— Совершенно!

— А если вы не будете счастливы?

— Это возможно!

Посл этихъ словъ, Марія встала.

— Марія! вскричалъ Людовикъ: берегитесь, на что вы ршаетесь!

— Ахъ! берегитесь и вы также, мой кузенъ! Если вы будете такъ сильно настаивать, чтобы отклонить меня отъ моего намренія, вы меня заставите думать, что вы и сами сожалете о своемъ ршеніи!

— Я! что за идея! отвчалъ онъ нершительно.

— Такъ чего же вы такъ боитесь?… Не длаю ли я того же самаго, что и вы?

Людовикъ не отвчалъ.

— Вы все сказали, я думаю, прибавила она: ступайте теперь, и повторите моему дяд и г-ну Артуру то, что я вамъ отвчала.

Она протянула свою руку Людовику, который взялъ ее машинально и опустилъ немедленно. Сердце его сжималось будто въ тискахъ.

Марія удалилась, но подойдя къ двери, она оглянулась:

— Бдный братъ! сказала она такимъ очаровательнымъ и нжнымъ голосомъ, что еслибы Людовикъ услышалъ, то упалъ бы къ ея ногамъ.

Когда она выходила, Артуръ подошелъ къ ней, завитый и съ лорнетомъ въ глазу.

— Ну что, мадмоазель? сказалъ онъ съ видомъ побдителя.

Людовикъ поднялъ голову.

Марія съ минуту колебалась, потомъ, поклонившись Артуру, сказала:

— Мой двоюродный братъ тамъ, поблагодарите его.

И она исчезла.

Людовикъ поворотилъ голову, чтобы скрыть дв слезы, упавшія изъ его глазъ.

VIII.

Въ одно утро, внезапно раздавшійся страшный шумъ заставилъ подумать слугъ маркиза, что на замокъ напали разбойники. Повсюду слышалось странное соединеніе смха, псенъ, криковъ. Одинъ голосъ превышалъ вс прочіе: это былъ голосъ Артура. Вс жители замка бросились къ окнамъ, и увидли посреди садовъ толпу молодыхъ людей, бгавшихъ по всмъ направленіямъ.

Исидоръ вошелъ, весь перепуганный, въ комнату г-на де-ла-Сейллерея.

— Г-нъ маркизъ, сказалъ онъ: пришли друзья г-на Артура, и желаютъ видть г-на Людовика.

— А! это друзья г-на Артура!… Поди, отвтилъ маркизъ, предувдомь моего сына.

Но уже Артуръ, вскарабкавшись на плеча одной статуи, звалъ Людовика громовымъ голосомъ.

— Эй, вы! кричалъ Артуръ: будьте готовы, и какъ только покажется мой двоюродный братъ, привтствуйте его, какъ слдуетъ.

Друзья Артура выстроились въ линію передъ балкономъ.

— Что же! г-нъ Людовикъ! вскричалъ снова ихъ предводитель.

Людовикъ, вызванный этимъ шумомъ, вышелъ изъ замка.

Артуръ бросилъ шляпу на воздухъ, и при этомъ знак, раздалась тысяча криковъ изъ среды толпы.

Оглушенный Людовикъ остановился посреди балкона.

— Молчать теперь! прокричалъ Артуръ, поднявъ руку въ знакъ команды: и дайте мн сказать нсколько словъ моему двоюродному брату.

Полная тишина водворилась въ рядахъ.

— Г-нъ Людовикъ, продолжалъ Артуръ, такъ-какъ вы вступаете въ мое семейство, и я имю надежду соединиться съ вашимъ, то я нашелъ приличнымъ представить вамъ моихъ друзей, пахучій букетъ Тампльскаго бульвара, такихъ же ремесленныхъ учениковъ, какъ я! Они плакали, не видя меня, ягнята, и вотъ почему я взялъ на себя пригласить ихъ въ замокъ…. Подойдите, г-нъ Людовикъ, Подойдите, и вы увидите, что мы называемъ славными зигами, мы, львы Сенъ-Мартенской площади.

Артуръ соскочилъ съ своей статуи.

— Да здравствуетъ г-нъ Людовикъ! прокричала толпа хоромъ.

— Мой другъ, сказалъ ему тогда г-нъ Артуръ: мы проведемъ сегодняшній день въ замк.

Въ эту минуту, на порог появился маркизъ.

Г. де-ла-Сейллерей быль одинъ изъ всхъ обитателей замка, котораго немного уважалъ г-нъ Артуръ, и передъ которымъ онъ терялъ свою самоувренность.

— Ахъ! сказалъ онъ: г. маркизъ.

Г-нъ де-ла-Сейллерей сдлалъ рукой знакъ привтствія молодымъ людямъ.

— Это вы, мой молодой другъ, сказалъ онъ Артуру, привели этихъ господъ?

— Да я, отвчалъ Артуръ. Они горли желаніемъ видть замокъ, прекрасное зданіе, и я позвалъ ихъ посмотрть его.

— И хорошо сдлали, отвчалъ маркизъ, мой сынъ покажетъ вамъ замокъ.

Этотъ привтливый пріемъ возвратилъ самоувренность г-ну Артуру.

— Такъ-какъ вы позволяете намъ погулять немного, то позвольте также и позавтракать, сказалъ онъ. Порядочное разстояніе отъ Парижа до замка, и этимъ господамъ пріятно было бы чмъ-нибудь закусить.

Маркизъ позвалъ Исидора.

— Приготовить завтракъ этимъ господамъ, сказалъ онъ.

При этомъ приказаніи, энтузіазмъ друзей Артура разразился.

— Да здравствуетъ г-нъ маркизъ! вскричали они, бросивъ вверхъ свои шапки.

Маркизъ успокоилъ ихъ жестомъ.

— Я оставляю тебя съ друзьями г. Артура и твоими, сказалъ онъ Людовику, а самъ спасаюсь.

Когда мадамъ Плюше и Целина, привлеченныя шумомъ, сошли въ залу, ихъ привтствовали громкими криками многіе изъ товарищей Артура, знавшіе ихъ въ Париж.

Поздравленія этихъ молодыхъ людей преисполнили гордостію материнское сердце мадамъ Плюше.

— Да, да! говорила она: они настоящіе голубки! воркуютъ съ утра до вечера…. Г. Людовикъ, вы можете поцаловать вашу невсту…. при мн, это законный поцалуй.

Поощренія мадамъ Плюше обыкновенно только охлаждали любовь Людовика. Въ этотъ разъ, они его совершенно оцпенили. Людовикъ отворотилъ голову, и показалъ видъ, что не слышалъ. Краска униженія покрыла лицо его.

Присутствіе Людовика сначала удерживало странное общество, въ которомъ онъ находился, но одушевленіе завтрака, изобиліе винъ, естественная веселость парижскихъ гаменовъ, подъ конецъ взяли свое, и разговоръ становился все шумливе и шумливе.

— Эй! Артуръ, сказалъ одинъ изъ пирующихъ: теперь какъ ты сталъ важнымъ человкомъ, что ты длаешь, чтобы веселиться?

— Всего понемногу.

— Такъ какъ прежде.

— Да, но въ другомъ род.

— А когда мы опростаемъ бутылки, что ты намъ предложишь?

— Что вамъ угодно.

— Вотъ это такъ называется говорить, какъ слдуетъ въ твоемъ положеніи! Такъ замокъ находится въ распоряженіи г. графа Плюше?

— Почти, мой другъ, разв женируются между родными? Не правда ли, кузенъ?

Крупныя капли пота падали со лба Людовика, онъ бы охотно выбросилъ Артура за окно.

Целина, которая со времени пребыванія своего въ замк, не разу такъ не забавлялась, была въ восторг.

— Хорошо! сказалъ Артуръ: теперь, кузина, ршитъ какія намъ избрать удовольствія.

— Рыбную ловлю! сказала она.

Гости по очереди кричали:

— Охоту!

— Танцы!

— Кегли!

— Чехарду!

— Прогулку въ экипажахъ!

— Поздку на ослахъ!

Между тмъ Артуръ наполнилъ виномъ свой стаканъ и выпилъ его за здоровье общества.

Все общество поддержало его тостъ, и встало въ невыразимомъ безпорядк.

— Боже мой! лишь бы батюшка не забылъ удалить Марію! думалъ Людовикъ.

Понятно, что г. де-ла-Сейллерей не сталъ ждать опасеній своего сына, чтобы отвести мадмоазель де-Шомонъ въ отдаленную часть замка, откуда она не могла ни видть, ни слышать друзей г. Артура.

Артуръ, въ качеств главнаго распорядителя, увлекъ толпу въ садъ. По дорог, она вооружилась ружьями, какія только были въ замк.

— Гд водится дичь? спросилъ Касторъ, одинъ изъ гостей.

— Погоди, отвчалъ Артуръ.

Онъ пошелъ къ кроличьей нор, которую съ нкотораго времени оставилъ въ поко, и открылъ дверцы.

— Слушать теперь, и ни малйшаго шума, сказалъ онъ: кроликъ трусливое животное, которое не должно пугать неблаговременными пснями, дадимъ ему время отвдать овощей г. маркиза, и потомъ на охоту!

Молодые люди спрятались за деревьями, и стали ждать, приготовивъ ружья и удерживая хохотъ.

Вышелъ одинъ кроликъ, за нимъ другой, потомъ еще два, три и наконецъ все гнздо. Раздался первый выстрлъ, бдныя, испуганныя животныя бросились во вс стороны, и началась ружейная пальба вдоль всей линіи.

Два или три кролика, жертвы случая, остались въ огород между капустою и салатомъ. Одобренный этимъ первымъ успхомъ, Артуръ побжалъ къ голубятн.

— Перья посл шерсти, сказалъ онъ.

Голуби, внезапно аттакованные, разлетлись.

Одинъ изъ друзей Артура замтилъ охотничій рогъ въ столовой замка, онъ взялъ его и началъ трубить изо всхъ силъ. Свора собакъ отвтила на этотъ призывъ громкимъ лаемъ, уже возбужденнымъ ружейными выстрлами. Артуръ предложилъ выпустить ихъ на волю.

— Да, да! вскричали вс.

Открыли псарню, и собаки выскочили.

Тогда поднялась оглушительная сумятица криковъ, лая и выстрловъ. Точно буря бушевала въ саду.

Бгая взадъ и впередъ, одинъ изъ охотниковъ увидалъ плававшихъ въ бассейн красныхъ рыбокъ.

— Рыбная ловля вдь также въ числ объявленныхъ удовольствіи, сказалъ онъ, и побжавъ въ замокъ, взялъ удочку, и важно слъ на краю бассейна.

Одинъ изъ его товарищей послдовалъ его примру, другой сдлалъ то же, и вскор вс услись въ кругъ, вооруженные удочками противъ невинныхъ и мирныхъ обитателей садка.

— Вдь эти красныя рыбки всхъ цвтовъ, сказалъ Касторъ…. Вотъ одна блая!

— У меня черная, сказалъ другой.

— Она въ траур.

— Вотъ розовая съ срымъ.

— Нжные цвта!… Это должно-быть, влюбленная рыба.

Пойманныя рыбки метались по трав около Кастора, принявшаго на себя обязанность хранителя добычи.

— Какое славное жаркое! сказалъ онъ въ восторг.

— Подадутъ его за обдомъ, спросилъ другой.

— Намъ надо будетъ пригласить маркиза, прибавилъ третій.

— Мы этимъ возвратимъ ему завтракъ, вжливость за вжливость! замтилъ Касторъ.

— Кролики, и свжая рыба! лучше не дятъ и у Латюиля! вскричалъ Артуръ.

Рыбки начинали рдть въ бассейн, когда одна изъ двушекъ замка, привлеченная любопытствомъ, подкралась къ толп на цыпочкахъ.

Захруствшій подъ ея ногами песокъ выдалъ ее.

— О! сказалъ Касторъ, нимфа!

Онъ вскочилъ, и бросился къ кусту, за которымъ она спряталась.

Нимфа, ремесломъ прачка, вскрикнула, и пустилась бжать.

Касторъ побжалъ за ней въ догоню.

Прачка смялась и, какъ Галатея, оглядывалась по временамъ назадъ.

Они бжали въ той части сада, которая была усажена буковыми деревьями, затруднявшими преслдованіе. Касторъ то настигалъ ее, то оставался позади.

Рыболовы оставили свои удочки, и встали, чтобы лучше видть шалость товарища, который не могъ однакожъ догнать нимфу, и возвратился весь оборванный.

Можно представить, въ какомъ гнв находился Людовикъ, эта шумливая веселость, этотъ громкій хохотъ, прерываемый иногда грубыми словами, этотъ гвалтъ, все это раздражало его и обижало. Но онъ былъ у себя въ дом, его отецъ далъ полную свободу г. Артуру. Людовикъ удерживался.

Что касается Целины, то она слишкомъ много видла подобныхъ сценъ, чтобы ими обижаться. Можно даже сказать, что она принимала въ нихъ живое участіе. Касторъ, самый предпріимчивый и самый веселый изъ всхъ, даже весьма много забавлялъ ее.

Однако Людовикъ замтилъ на лиц Целины мгновенное выраженіе печали и неудовольствія. Это выраженіе, соотвтствовавшее тайному расположенію его души, очаровало его. Онъ подошелъ къ Целин.

— Вы, кажется, печальны? сказалъ онъ.

— Да, отвчала она.

— Я васъ понимаю! эти игры, этотъ шумъ вамъ не нравятся.

Целина покачала головою.

— Нтъ, сказала она, я сожалю о томъ, что нтъ здсь моихъ пріятельницъ.

— Такъ оттого-то вы скучаете?

— Не понятно ли? Конечно, когда бы он были въ замк, то веселились бы съ нами. Вы ихъ не знаете!… он премиленькія! Есть Аннета, которая все смется, и Жюльета, которая поетъ, какъ птичка, и Гортензія блондинка…. эта вамъ понравится, она такъ же сантиментальна, какъ вы, и ищетъ, какъ она говоритъ, сердца для своего сердца, есть еще Маргарита, корсетница, которая танцуетъ, какъ волчокъ, и Констанція, и Каролина, и Луиза, и Клотильда, лучше которой никто не длаетъ молочныхъ блиновъ. Я хочу, чтобы вы ихъ отвдали.

— Я не знаю, буду ли имть для этого случай.

— Ничего нтъ проще, мы ихъ всхъ пригласимъ въ замокъ.

— Сюда?

— Конечно…. Въ будущее воскресенье, если вы хотите…. Посл нашей сватьбы, я назначу одинъ день въ недлю, въ который он вс будутъ собираться у насъ къ обду. Какъ он будутъ, довольны тмъ, что будутъ сть мороженое и пить пуншъ! Особенно Матильда, которая его очень любитъ.

— Еще Матильда?… Боже мой, Целина, сколько же у васъ подругъ-пріятельницъ?

— Я не знаю, тридцать или сорокъ, конечно, моихъ хорошихъ пріятельницъ, такъ-какъ всхъ ихъ у меня цлая сотня, въ одной мастерской, въ Сенъ-Мартенской улиц, у позументщика, я знаю восемнадцать…. Бдныя подруженьки, какъ мн хочется поскоре ихъ увидть!… Я хочу, чтобы въ день моей сватьбы вс были въ замк.

Разговоръ, былъ прерванъ громкими криками. Артуръ и Касторъ звали Целину.

Устроили жмурки, и въ нихъ потребовалось участіе Целины.

— Я здсь! отвчала цвточница.

И она бгомъ оставила Людовика.

Вс друзья Артура и ихъ импровизированныя подруги, услись въ кругу на лужайк. Касторъ записалъ имена, смшалъ билетики въ фуражк и вынулъ одинъ изъ нихъ, чтобы узнать, кому изъ играющихъ случаи назначитъ завязать глаза.

Имя Целины вышло первое изъ фуражки, и Касторъ повязалъ платокъ на глаза цвточницы.

— Мама Плюше будетъ беречь фанты, сказалъ Артуръ.

И игра началась.

Людовикъ смотрлъ со страхомъ на зорю невинныхъ игръ и тотъ продолжительный рядъ поцалуевъ, составляющихъ необходимую ихъ принадлежность. Передъ этимъ новымъ испытаніемъ, его твердость, уже поколебленная, совершенно пала, и онъ обратился въ бгство.

Проходя по каштановой алле, съ сердцемъ полнымъ тоски, онъ встртилъ г. де-ла-Сейллерея. Маркизъ увидлъ перемну, происшедшую въ ум Людовика.

— Я тебя искалъ, сказалъ онъ.

— Меня, батюшка?

— Я долженъ писать къ моему нотаріусу, и какъ, мн кажется, ты не измнилъ своего намренія, то я предувдомлю его, чтобы онъ приготовилъ контрактъ?

— Какой контрактъ?

— Твой.

— Мой сватебный контрактъ?

— Да! Ты смотришь на меня такими странными глазами, какъ будто пріхалъ изъ Конго…. Ршился ты, да или нтъ?

— Конечно…. Я далъ слово Целин.

— Такъ теб остается только назначить день.

— Къ-чему такъ спшить?

— Къ-тому, чтобы скоре насладиться теб счастіемъ.

За плетнемъ раздался шумный хохотъ.

— Опять! сказалъ Людовикъ.

— Молодые люди веселятся! замтилъ маркизъ.

— Разв не могутъ они веселиться, не длая такого шума?

— Ба! это свойственно ихъ возрасту…. Но оставимъ ихъ игры, и возвратимся къ твоей сватьб. Что написать потаріусу?

— Что вы предувдомите его черезъ нсколько дней, отвчалъ Людовикъ, сдлавъ усиліе надъ собою.

Отецъ, Целина, Артуръ, то, что онъ видлъ, то, что онъ слышалъ, все увеличивало его тайное расположеніе къ печали, и единственное мстечко въ его сердц, куда по проникалъ гнвъ, было то, гд улыбался образъ Маріи.

Людовикъ не ошибся: невинныя игры господствовали въ саду. Пли, танцовали, цаловались во-имя невинныхъ игръ, и лукавый, несмотря на этикетъ, ничего не терялъ.

Однако, къ вечеру, и между-тмъ какъ Артуръ, Касторъ и ихъ соучастники занимались приготовленіями къ обду, поданному на чистомъ воздух, Целина удалилась въ сторону замка, ея веселость исчезла, и противъ своего желанія, цвточница вздыхала. Ей казалось, что чего-то недоставало ея сердцу, и его не могли замнить ни шумъ, ни удовольствіе, ни роскошь. Она вспомнила о своей прогулк въ Медонъ осенью, въ прошедшемъ году, и спрашивала себя, отчего она, возвратясь оттуда, была такъ весела. Тогда, однако, шелъ дождь, и они бдно пообдали въ дурной гостинниц, и не удалось ни одно изъ предположенныхъ удовольствій.

— Но, мн кажется, сказала тихонько Целина, тамъ былъ Жакъ.

И она вздохнула.

— Что съ тобою, дочь моя? Можно подумать, что ты скучаешь? сказалъ Целин папа Плюше, встртившій ее на террас замка.

— Она, просто, устала! отвчала мадамъ Плюше.

— Такъ она плачетъ отъ усталости!

— Если она плачетъ, такъ это понятно, Касторъ или кто другой сказалъ ей какую-нибудь глупость…. Ты знаешь, что у Целины сердце, что у цыпленка.

— У ней сердце двушки, и я знаю, что въ немъ кроется!… Видишь ты, Целина тоскуетъ….

— Опять та же исторія…. Она ни о чемъ не тоскуетъ!… Она очень счастлива!

— Сожалю о ней.

Мадамъ Плюше пожала плечами.

— Хорошо! хорошо! сказала она, оставь въ поко дочь, и ступай наднь фракъ…. сейчасъ даютъ обдать…. Не стыдно ли, тесть графа въ куртк!

Целина осталась одна, она стояла облокотясь на вазу съ цвтами.

— Какъ странно счастіе! думала она: никогда я не чувствовала такого расположенія плакать, какъ теперь, когда меня называютъ счастливою.

Она отерла слезу, блиставшую на ея рсницахъ.

— Не слдуетъ боле думать объ этомъ, продолжала она…. Г. Людовикъ меня любить, и я должна также стараться любить его…. Почему его нтъ здсь? Можетъ-быть, онъ разсердился на то, что я танцевала и прыгала съ друзьями Артура. Онъ ушелъ поспшно… Въ другой разъ, я буду осторожне… Но для чего онъ не остался со мною?… Жакъ не покинулъ бы меня!… Вотъ я снова думаю о Жак. Ужъ не тоскую ли я о немъ, какъ говоритъ мой отецъ, я хорошо поняла, что онъ намекалъ на него…. Это было бы недостойно, посл того, что онъ сдлалъ со мною! Обмануть меня, когда я его такъ любила!… Теперь все кончено… дурно было бы съ моей стороны думать еще о немъ…. Впрочемъ, я выйду замужъ за г. Людовика, у меня будетъ экипажъ, прислуга, замокъ, я буду счастлива, какъ говоритъ мама…. Бдная мама! какъ-будто безъ того нельзя быть счастливою? Съ какимъ важнымъ видомъ она прохаживается въ этихъ большихъ залахъ! Вздумала же она на прошедшей недл сдлать себ платье съ такимъ же шлейфомъ, какой видла на картинахъ!

Целина принялась смяться.

— Теперь я смюсь! продолжала она: тмъ лучше, это веселе…. Я не хотла бы ссть за столъ съ пасмурнымъ видомъ.

Она подняла голову, и сдлала шагъ впередъ, съ намреніемъ удалиться. Передъ ней стоялъ мужчина.

— Жакъ! вскричала она.

— Я, можетъ-быть, безпокою васъ, сказалъ онъ. Я проходилъ мимо, вы засмялись, и тогда я невольно подошелъ къ вамъ.

— Вы въ замк! Но какимъ-образомъ….

— О! это весьма просто. Г. Маркизъ имлъ нужду въ работникахъ для различныхъ исправленій въ замк, онъ написалъ своему обойщику, къ которому случайно я поступилъ два или три дня тому назадъ, и тотъ послалъ меня въ замокъ наблюдать за работами.

Вечерняя тнь дозволила Целин скрыть смущеніе, но сердце у ней сильно билось, и она не смла взглянуть на Жака.

— Вы счастливы, продолжалъ онъ, и я не хотлъ бы помшать вашему счастію, однако, у меня есть до васъ просьба.

— До меня?

— Да, я многое имю сказать вамъ…. Можетъ-быть, я бы никогда на это не ршился, но такъ-какъ я васъ встртилъ, то сердце мое влечетъ меня объясниться съ вами.

— Но, я не могу….

— О! ради Бога! не отказывайте мн!… Можетъ-быть, я вижу васъ въ послдній разъ, и мн будетъ очень прискорбно думать, что вы уносите съ собою обо мн дурное мнніе.

— Если вы хотите оправдать себя, то отчего вы этого не сдлали, когда были у насъ?

Целина спрашивала, слдовательно уступала, Жакъ попалъ это, и продолжалъ настаивать.

— Я не могъ тогда, возразилъ онъ: теперь я свободенъ. Не думайте, что я хочу отклонить васъ отъ вашего намренія. Имю ли я право жаловаться, когда оно упрочиваетъ ваше счастіе? Но я васъ прошу назначить мн свиданіе, послднее, можетъ-быть, въ нашей жизни.

Целина колебалась, не то, чтобы она не желала, можетъ-быть, не мене самого Жака, свиданія, котораго онъ просилъ такъ настоятельно, но она боялась быть застигнутою, и не знала, на что ршиться.

— Вы мн ничего не отвчаете? сказалъ Жакъ.

— Боже мой! то, что вы просите, очень затрудняетъ меня, сказала она.

Въ эту минуту, явилось третье лицо, это была мадамъ, Плюше, искавшая свою дочь. Она была въ полномъ блеск своего вечерняго убора, съ веромъ въ рук

— Это Жакъ! сказала она, узнавъ мастероваго. Здравствуй, Жакъ.

— Здравствуйте, мама Плюше!

— Мама!… Мн кажется, что ты могъ бы сказать мадамъ Плюше!…

— Хорошо! впередъ я буду говорить вамъ мадамъ!

— Такъ въ этотъ разъ я теб прощаю, любезный, продолжала мадамъ Плюше, обмахивая себя опахаломъ: ты работаешь здсь въ замк…. Тмъ лучше…. Я поговорю о теб съ г. маркизомъ.

— Мама! сказала тихонько Целина.

— Конечно…. и потомъ, ты будешь на меня работать. Теб поручаю я приготовить мебель для моей дочери…. Ты постараешься, надюсь, чтобы все было изъ цльнаго краснаго дерева.

— Вы можете положиться на меня.

— Только теперь, какъ я стала знатною барынею, я не могу принимать тебя, какъ въ былое время… Если теб случится до меня просьба, ты вызовешь меня въ корридоръ…. я выйду… общаю теб.

— Какъ! вы будете такъ добры!

— Ты знаешь, у меня всегда было доброе сердце, но съ условіемъ, чтобы ты не показывалъ вида, что меня знаешь.

— Гмъ!

— У тебя нтъ порядочной манеры, и если ты меня гд встртишь, прошу не кланяться.

— О! вскричалъ Жакъ, вамъ не кланяться, не безпокойтесь.

— Смотрите, онъ вздумалъ сердиться.

— Жакъ! прошептала Целина.

— Оставь его, ремесленникъ туда же корчитъ барина…

— Прощайте, мадмоазель, сказалъ онъ: я могу забыть, что мадамъ Плюше ваша мать, и я худо сдлаю…

Но Целина, зайдя поспшно впередъ, сказала тихонько Жаку:

— Завтра, въ двнадцать часовъ, въ голубой зал.

Жакъ вздрогнулъ, а Целина скрылась.

Что касается до мадамъ Плюше, то она величественно сошла съ террасы.

— Вотъ каковы ремесленники! ворчала она: имъ хотятъ сдлать добро, а въ нихъ ни на грошъ нтъ благодарности. Это отвратительно!

Поднимаясь по лстниц, она услышала голосъ Артура.

— Эй! бездльники! подавать обдать! кричалъ онъ.

Мадамъ Плюше остановилась въ восхищеніи.

— Настоящій хозяинъ! сказала она.

IX.
VICE-VERSA.

На слдующій день, съ одиннадцати часовъ, Жакъ былъ въ голубой зал. Чтобы удалить подозрніе, онъ снялъ занавсъ съ окна, и принялся въ него вколачивать множество гвоздей, сопровождая работу пснею, слова и вмст музыку которой онъ импровизировалъ.

Пробило двнадцать часовъ, а Целина не являлась.

— Что, если она не придетъ! подумалъ Жакъ.

Онъ сталъ прислушиваться, не слыхать-ли шаговъ въ сосдней комнат.

— Можетъ-быть, часы эти идутъ впередъ, сказалъ онъ.

Онъ вынулъ свои часы, на нихъ было четверть перваго.

— Нтъ, невозможно, чтобы она вздумала посмяться надо мною! прибавилъ онъ.

— Я не могу, однако, истыкать гвоздями всей этой стны сказалъ онъ, смотря на свою работу.

Но въ это время отворилась дверь, и показалась Целина.

Жакъ, который приготовился говорить, не находилъ словъ и хранилъ молчаніе, стоя на своей лстниц съ молоткомъ въ рук.

Целина, немене его встревоженная, также молчала, опустивъ глаза.

Ремесленникъ покоса посмотрлъ на нее: Целина нарядилась для этого свиданія, онъ вздохнулъ.

— Я желалъ бы видть ее дурною, сказалъ онъ, а она никогда мн не казалась столь прекрасною!

Жакъ въ отчаяніи бросилъ молотокъ на полъ.

— Ахъ! вскричала Целина.

Жакъ соскочилъ съ лстницы.

— Я васъ испугалъ? сказалъ онъ съ застнчивымъ видомъ.

— Немного, отвчала Целина.

— Я не съ намреніемъ это сдлалъ. Напротивъ, если было бы возможно, не это чувство желалъ бы я внушить вамъ.

Растроганная Целина отворотила голову.

— Вы видите, мосьё Жакъ, сказала она, я пришла.

— Мосьё!… Вы меня называете мосьё! Такъ я похожъ теперь на господина?… Ахъ! мадмоазель!

— Какъ хотите вы, чтобы я васъ называла? Не все ли кончено между нами?

— Все?

— Конечно, и не по моей вин!

— О! еслибы вы захотли!

— Вы несправедливы, мосьё Жакъ…. я ничего не скрывала отъ васъ.

— Вы правы, и я пришелъ сюда не для того, чтобы попрекать вамъ…. Я пришелъ оправдаться…. Я могу лишиться васъ, но я не хочу, чтобы вы считали меня безчестнымъ человкомъ… Безъ сомннія, вы не забыли словъ Артура въ тотъ день, когда я принужденъ былъ потерять васъ?

— Я слишкомъ хорошо это помню!

— Онъ сказалъ правду.

— Такъ вы сознаетесь въ этомъ!

— Онъ сказалъ истину, но несправедливую истину, какъ говорятъ нын.

— Что хотите вы сказать?

— Вы увидите. Вы знаете, что у меня есть сестра?

— Да, мадмоазель Луиза, которая, говорятъ, такъ хороша собою!

— Я думаю, она вылитая вы.

— Ахъ!

— Надо знать, что въ нашей сторон, куда она вернулась нсколько мсяцевъ тому назадъ, у ней не было недостатка въ вздыхателяхъ, но воскресеньямъ, вс другъ передъ другомъ старались танцовать съ нею. Между тми, которые ухаживали за ней боле другихъ, былъ сынъ богатаго окрестнаго мельника, малый красивый, большаго роста и хорошо сложенный. Къ несчастію, моя сестра полюбила его слишкомъ неосмотрительно, и въ одинъ прекрасный день, моя тетка написала мн, что бдная Луиза была обманута. Когда я узналъ объ этомъ, первою моею мыслію было увезти сестру въ Парижъ. Приготовивъ все къ отъзду, я пошелъ къ молодому человку…. онъ работалъ у своего отца. Услышавъ мое имя, онъ поблднлъ. Мы пошли съ нимъ въ маленькій садикъ: ‘Если у васъ есть сердце, сказалъ я ему: вы не оставите въ отчаяніи бдную двушку, которая васъ любитъ’. Вс мои родные сказалъ онъ мн противятся желанью моему жениться на Луиз, но я употреблю вс просьбы, чтобы уговорить ихъ.

— И вы? спросила взволнованная Целина.

— Я пожалъ руку мельника. ‘Вы говорите, какъ честный человкъ, сказалъ я ему, сдлайте такъ, какъ вы сказали, и мы будемъ братьями’. На слдующій день мы отправились съ сестрою въ Парижъ. Я отвелъ Луизу къ одной доброй старушк, живущей близъ Сенъ-Дениской часовни, и на дорог туда замтилъ меня вашъ кузенъ.

— Но къ-чему было не сказать этого прежде?

— Могъ ли я говорить! Все бы пропало, еслибы сынъ мельника не сдержалъ своего слова, я былъ бы причиною несчастія…. О подобныхъ вещахъ говорятъ только, когда все кончено!

— Это правда. А теперь?

— О! теперь, Луиза вышла за мельника, и счастлива! Надо видть ее! Отецъ, который немного строгъ, но справедливъ въ душ, любить ее, какъ зеницу своего ока. Она госпожа на мельниц.

Целина невольно взяла руку Жака, и пожала ее.

— Вы теперь все знаете, продолжалъ обойщикъ: я честный человкъ, и вы не должны были бы думать, что я когда-либо могъ обмануть васъ.

— Жакъ, мой другъ! вскричала цвточница съ волненіемъ, которое она не старалась скрывать.

— Да, вашъ другъ, вашъ лучшій другъ, продолжалъ Жакъ, отирая слезу, скатившуюся изъ его глазъ…. Но все кончено, я одинъ останусь несчастнымъ.

Целина, ничего не отвчая, сжала его руки въ своихъ рукахъ

— Можетъ-быть, моя безропотность васъ удивляетъ, продолжалъ ремесленникъ ласковымъ голосомъ. О! я не всегда былъ такъ спокоенъ…. Еслибы я встртилъ васъ, когда я только узналъ о вашей сватьб, я не знаю, что бы я сдлалъ, но, благодаря Бога, я имлъ довольно времени размыслить и доказать себ, что все было къ лучшему. Мн это стоило большихъ усилій, но наконецъ я усплъ въ этомъ….

Целина подняла голову, и посмотрла съ удивленіемъ на обойщика.

— Вы меня поймете, сказалъ онъ, я не люблю васъ, какъ эгоистъ, я люблю васъ для васъ самихъ. Что бы вы стали длать со мною? Я люблю работу, правда, и ничего не пожаллъ бы, чтобы сдлать васъ счастливою, но въ наше время нтъ недостатка въ шабаш…. Можетъ-быть, пришлось бы вамъ проводить дурные дни. Съ г. Людовикомъ, съ г. графомъ, какъ говорятъ, вы никогда не будете знать ни заботъ, ни лишеній. Онъ достойный молодой человкъ…. Вы будете богаты, счастливы, вамъ будутъ завидовать…. Я мн смотрть на ваше счастіе будетъ утшеніемъ…. Вы мн позволите иногда навщать васъ, не правда ли, мадмоазель?

— Жакъ! вскричала Целина, чувствуя, что слезы показывались на ея глазахъ.

Обойщикъ поворотилъ голову, желая не показать, что онъ плакалъ, и оба, не смя взглянуть другъ на друга, хранили молчаніе.

Жакъ прошелся по комнат, чтобы подавить волненіе, и потомъ снова подошелъ къ Целин.

— Еще одно слово, и я кончу, сказалъ онъ: обыкновенно, когда разлучаются, то возвращаютъ другъ-другу вещи, взаимно данныя.

— Какъ? вы ихъ принесли?

— Он тутъ, въ моемъ мшк съ инструментами, со всмъ тмъ, что у меня только есть драгоцннаго. Ахъ! ни одна изъ нихъ не потерялась, он составляли все мое богатство…. Вотъ букетъ фіалокъ, который вы мн дали на бал въ Роменвил. Онъ еще пахучъ. На васъ было блое платье, и вы носили этотъ маленькій букетъ на своемъ сердц цлый вечеръ.

— Это правда!

— А эта ленточка, которая была у васъ на ше въ день вашихъ имянинъ, вы весь день не соглашались дать ее мн, а на слдующій, проснувшись, я нашелъ что она приколота булавкой къ моей куртк…. Это вы ее прикололи…. Смотрите, булавка еще цла! Бдная ленточка! я не буду ее боле цаловать.

— Я не принуждаю васъ возвращать ее мн!

— Нтъ! нтъ! если я ее сохраню, она мн будетъ напоминать счастіе, на которое я не могу боле надяться!… Вотъ еще маленькая книжка, которую вы выиграли на ярмарк въ Сенъ-Клу. Въ ней разрисованныя картинки представляютъ четыре части свта. Америка немного походитъ на васъ, и я любилъ смотрть на нее, потому-что она держитъ на колняхъ хорошенькое дитя. Она внушала мн мысли, заставлявшія плакать отъ радости. Возьмите назадъ Америку, мадмоазель.

Когда Жакъ подавалъ маленькую книжку Целин, вошла мадамъ Плюше подъ руку съ маркизомъ, гордая, счастливая, торжествующая.

Идти подъ руку съ настоящимъ маркизомъ! мадамъ Плюше не мечтала ни о чемъ лучшемъ.

При вид двухъ молодыхъ людей, она не могла удержаться отъ гнвнаго восклицанія.

— Опять Жакъ? сказала она.

— Ахъ! вы знаете г. Клико? спросилъ добродушію маркизъ.

— О! немного….

— Однако мы жили вмст въ предмсть Сенъ-Дени. По утрамъ встрчались на троттуар и калякали…. Сколько разъ я вамъ носилъ въ пятый этажъ молока на три су, и четыре фунта хлба, мама Плюше?

Мадамъ Плюше испытывала сильное волненіе, войдя, она была красна отъ удовольствія, теперь она была пурпуроваго цвта отъ гнва.

— О! проворчала она сквозь зубы: этотъ мужикъ не иметъ ни малйшаго такта!

— А въ тотъ день, какъ вы покупали дрова, послднюю зиму, помните, какую прогулку мы сдлали съ вами подъ моимъ зонтикомъ?… У насъ у двоихъ не было шести су, чтобы заплатить за омнибусъ, продолжалъ Жакъ, раздосадованный тщеславіемъ мадамъ Плюше.

Мадамъ Плюше была вн-себя, но не смла оставить руки маркиза.

— Такъ-какъ вы, сказалъ г. де-ла-Сейллерей, такіе старые знакомые, то г. Клико мн сдлаетъ удовольствіе, останется на сегодняшній вечеръ въ замк? У меня будетъ нсколько моихъ знакомыхъ, справедливо, чтобы и друзья мадамъ Плюше были также на моемъ вечер.

Еслибы мадамъ Плюше могла встртить Жака наедин, она выцарапала бы ему глаза.

— Г. маркизъ длаетъ мн много чести, поспшилъ отвтить ремесленникъ: и я конечно останусь.

Вс идеи мадамъ Плюше были перемшаны, она не могла понять, какъ человкъ, который могъ принимать у себя виконтовъ и герцоговъ, имлъ такъ мало вкуса, что приглашалъ обойщика.

— Но, сказала она смиренно: можетъ-быть, у Жака есть работа?

— Нтъ такой работы, которая могла бы помшать мн воспользоваться приглашеніемъ! Каждый день не встрчаешь такихъ неожиданностей! возразилъ Жакъ.

Мадамъ Плюше повсила голову, она чувствовала себя побжденною.

Вечеръ, на который г. де-ла-Сейллерей пригласилъ Жака, былъ назначенъ за два или за три дня маркизомъ, безъ вдома Людовика. Когда послдній узналъ, что маленькій праздникъ привлечетъ въ самый этотъ день въ замокъ его прежнихъ бульварныхъ друзей, онъ напугался не на шутку.

— Какъ! вс мои друзья! сказалъ онъ своему отцу.

— Самые близкіе…. Между-прочимъ, оба сына г. де-Гароффе.

— Ахъ! Боже мой! вскричалъ Людовикъ, который, хорошо зналъ ихъ наклонность къ насмшливости.

— Еслибы твой кузенъ Артуръ вздумалъ привести къ намъ нкоторыхъ изъ своихъ добрыхъ пріятелей, г. Кастора и двухъ или трехъ другихъ, общество было бы полное.

— Но, батюшка, мысль сдлать праздникъ пришла вамъ совершенно неожиданно.

— Я задумалъ его за два или за три дня тому назадъ, разв я теб ничего не говорилъ?

— Ничего.

— Такъ, должно быть, я забылъ.

— И къ-чему этотъ праздникъ?

— О! во-первыхъ не должно принимать этого пышнаго слова въ его оффиціальномъ значеніи. Не будетъ ни шеста съ призами, ни пантомимъ, ни военной музыки, ни фейерверка, весь праздникъ будетъ состоять изъ обда и посл маленькаго бала.

— А! будутъ танцы?

— Если прідутъ наши сосдки, конечно. Время, мн кажется, представить твое новое семейство нашимъ друзьямъ.

Людовикъ съ ужасомъ подумалъ о чудныхъ чепцахъ мадамъ Плюше, ея восклицаніяхъ, заимствованныхъ у новйшей сцены, особенно объ эксцентричностяхъ и дерзостяхъ г. Артура.

Маркизъ не показалъ вида, что замтилъ уныніе сына.

— Займутся также немного музыкой, прибавилъ онъ: Марія будетъ пть, а ты будешь ей аккомпанировать на фортепіано.

Людовикъ повсилъ голову, какъ жертва.

Г. де-Гароффе, врный общанію, пріхалъ съ двумя своими сыновьями.

— Трутъ на кремн, сказалъ ему тихонько г. де-ла-Сейллерей: Марія подл Людовика, а Жакъ подл Целины, стоитъ только ударить огнивомъ.

— А кто имъ ударитъ? спросилъ старый капитанъ.

— Случай.

— Но если случай не представится?

— Я найду его.

Мадамъ Плюше нарядилась для праздника въ самое лучшее что только могла найти въ своемъ гардероб: шолковое платье, съ яркими лентами чепчикъ, сіяющій кушакъ. Но ея счастіе страдало занозою, и эта заноза называлась Жакомъ.

Что касается до г. Плюше, то онъ видлъ въ этомъ праздник одну необходимость оставить свои дорогіе инструменты и надть черный фракъ, только-что съ иголочки, который велла сдлать для него жена, и который былъ для него сущимъ наказаніемъ.

Артуръ скрылся. Спросили Исидора о причин этого отсутствія, и услыхали, что г. Артуръ ухалъ съ самаго утра. Этотъ отъздъ уменьшилъ на половину безпокойство Людовика.

— Ахъ! говорилъ онъ, вздыхая: отчего у мадамъ Плюше нтъ мигреня! Мигрень никогда не приходитъ кстати.

Целина была немного печальна, несмотря на свжій цвтъ лица, и становилась еще печальне, когда встрчала глаза Жака.

Друзья г. де-ла-Сейллерея поспшили къ Людовику, когда онъ вошелъ въ залу позже, чмъ слдовало, немного сконфуженный.

— Сколько времени я васъ не видалъ, сказалъ онъ имъ: непредвиднныя обстоятельства составляютъ мое извиненіе.

— Знаемъ мы твои обстоятельства, отвтилъ одинъ изъ сыновей г. де-Гароффе, прервавъ его. Думаешь ли ты, что молва о твоихъ похожденіяхъ не дошла до бульвара? Ты воскресилъ эклогу съ пастушкой и рощицей! Это превосходно!

— Идиллія для насъ — вещь совершенно новая.

— Взялъ ли ты привиллегію? сказалъ другой сынъ, смясь.

— Говорили, кажется, о супружеств, сказалъ старшій, по имени Поль. Это извстная прозаическая развязка такого рода поэзіи. Невста, не та ли очаровательная особа, которая ласкаетъ клавиши фортепіано ручкою, бле слоновой кости?

— Нтъ, это моя кузина.

— Только кузина, тмъ хуже! Но другая, гд же она?

— Тамъ подл двери, въ розовомъ плать.

— Та, которая разговариваетъ съ тмъ добрякомъ въ чорномъ плать неизвстнаго покроя?

— Это ея отецъ.

— А какъ зовутъ этого отца?

— Г. Плюше.

— Какое имя! сказалъ другой.

— Я держу пари, что мадамъ Плюше должна быть та любезная особа, которая тамъ додаетъ четвертый пирогъ.

— Та дама, разукрашенная, какъ ширмы.

— Именно. Я спрошу у Людовика.

На сдланный вопросъ, Людовикъ отвчалъ, что Поль не ошибся.

— Нельзя было и ошибиться! возразилъ Поль: мадамъ Плюше одна изъ тхъ женщинъ, которыхъ всегда узнаешь, ни разу не видавъ ихъ.

— Справедливо, сказалъ третій, что она носитъ цвта, обитающіе только въ климат предмстья Сенъ-Дени.

— Понимаете ли вы что-нибудь въ естественной исторіи? перебилъ Поль: соедините это чорное платье на этомъ тростниковомъ чепчик, и вы получите это розовое платье.

— Она дйствительно недурна собою, живое личико, быстрые и кроткіе глаза, выражающіе все, что угодно.

— Даже немного боле, прибавилъ Поль, замтившій на лету взлядъ, брошенный Целиноіо на Жака.

Людовикъ, удалившійся отъ этой группы насмшниковъ, не слышалъ ихъ, но видлъ ихъ смхъ. Нельзя выразить, какъ онъ страдалъ. Марія прошла мимо него, и пожала ему тихонько руку.

— Мой другъ, будьте тверды, сказала она ему, не буду ли я всегда съ вами?

Людовикъ посмотрлъ на Марію.

— Несчастный! сказалъ онъ, что я сдлалъ!

Когда они разошлись, мадамъ Плюше толкнула локтемъ Людовика.

— Э! мой зятюшка, сказала она ему: у васъ престранная фигура!

— Молчите, отвтилъ Людовикъ, котораго видъ тростниковыхъ лентъ мадамъ Плюше выводилъ изъ терпнія: въ свт не разговариваютъ!

— Такъ не положить ли языкъ въ карманъ, чтобы нравиться этому свту!… благодарю, это слишкомъ мило!

Людовикъ поспшилъ удалиться.

Между-тмъ какъ жена г. Плюше ходила взадъ и впередъ, подобно комет, онъ самъ разговаривалъ въ углу съ Жакомъ.

— Что скажешь, мой другъ? сказалъ онъ ему: теперь, какъ ты объяснился съ моею дочерью, я могу дать теб это имя, мн кажется, что мы всхъ веселе.

— Можетъ-быть, папа Плюше, но я знаю только то, что будь я на мст г. Людовика, я не имлъ бы такого постнаго лица.

Г. Плюше пожалъ плечами.

Мадамъ Плюше, оставленная Людовикомъ, отправилась къ маркизу.

— Не потанцовать ли намъ немного? сказала она ему.

— Потанцуемъ, моя любезная мадамъ Плюше.

— Ничто такъ не возбуждаетъ аппетита, какъ танцы передъ обдомъ.

Кто-то слъ за фортепіано и сыгралъ прелюдію.

Жакъ всталъ поспшно и подошелъ къ Целин,

— Желаете вы, мадмоазель, танцовать со мною? сказалъ онъ.

Целина искала глазами Людовика, онъ разговаривалъ съ Маріею.

— Извольте, отвчала она, подавая руку ремесленнику.

Не думая о Целин, Людовикъ взялъ руку кузины, согласившейся на его приглашеніе.

Поль де-Гараффе, поклонившись важно мадамъ Плюше, обратился къ ней съ почтительнымъ видомъ:

— Мадамъ Плюше, будетъ ли вамъ угодно сдлать мн честь танцовать со мною этотъ первый контрдансъ? сказалъ онъ.

— Какъ! ты будешь танцовать въ твои лта? вскричалъ Жеромъ.

— Въ твои лта! повторила мадамъ Плюше: какъ онъ вжливъ! Подумаешь, я ровесница Обелиску? Всего сорокъ два года!

— Г-мъ!, сказалъ Жеромъ.

Вдругъ дверь въ залу отворилась съ шумомъ, и явился Артуръ.

Милый Артуръ былъ на весел. Его товарищи, въ благодарность за удовольствія, доставленныя имъ наканун, пригласили его завтракать, и въ изліяніяхъ дружбы, онъ не могъ удержаться, чтобы не выпить слишкомъ много.

— Какъ! сказалъ Артуръ, остановись на порог: меня не подождали, и открыли балъ безъ меня! танцуютъ безъ меня! Такое обращеніе мн кажется обиднымъ, но все-равно, я вамъ покажу, что и люди моего разбора умютъ шаркать по паркету!

Артуръ заложилъ большіе пальцы за жилетъ и приготовился танцовать, но съ перваго шага пошатнулся.

— Э! полъ скользитъ! вскричалъ онъ.

Жакъ подбжалъ и удержалъ его.

Артуръ посмотрлъ на него и засмялся.

— Жакъ…. дружище Жакъ здсь, сказалъ онъ: ахъ! хорошо сдлали, тетушка Плюше, что пригласили г. Клико.

— Кстати пришелъ онъ! прошептала мадамъ Плюше.

— А вы, Людовикъ, мой любезный кузенъ: то, что вы сдлали, указываетъ на великое сердце! Танцовать передъ соперникомъ, уступать ему свою невсту, это прекрасно, это въ древнемъ дух! продолжалъ Артуръ.

Мадамъ Плюше, испуганная оборотомъ, какой принимала рчь Артура, не уставала длать ему знаки, на которые онъ не обращалъ никакого вниманія.

— Да замолчишь ли ты! Сказала она ему въ полголоса.

— Чтобы я замолчалъ, а для чего? Вы напрасно качаете вашимъ чепцомъ, который раскрашенъ какъ попугай, вы мн не помшаете хвалить моего кузена…. Ибо вс знаютъ, что…. мой другъ Жакъ ухаживалъ за моею кузиною, которая также любила его.

— А! она также любила его? сказалъ Поль.

— Вы врно никогда не бываете ни въ Роменвил, на Сенъ-Денискомъ острову, ни на Цитерскомъ бал?

— Нтъ! отвчалъ Поль.

— Такъ гд же вы бываете, любезный мой? Впрочемъ все равно: если вы ничего не знаете изъ этой исторіи, рощицы и рыбки знаютъ нчто о ней! Сколько въ однихъ нарвала они сирени! сколько, зажаривъ, съли другихъ! И они ворковали, словно два голубка, влюбленные на вки! И что-жy? въ одинъ прекрасный день все рушилось…. Что не рушится?

И присоединяя примръ къ правилу, г. Артуръ переломилъ тросточку, которую держалъ въ рук.

— Вотъ палочка и въ кускахъ, продолжалъ онъ, съ упорствомъ, характеризующимъ пьянаго. А Жакъ и Целина были какъ Эстель и Неморинъ, не доставало одного посошка! Помнишь, Целина, день, когда вы танцовали вмст на праздник Ложъ, какъ онъ тебя цаловалъ, на зло красовавшемуся гусару! Гусаръ изъ синяго сталъ желтымъ…. Это воспоминаніе меня веселитъ, и мн надо поцаловать тебя, моя кузина, и васъ также, мадмоазель Марія!

Артуръ, качаясь, бросился къ двумъ молодымъ двушкамъ.

Но одна спряталась въ объятіяхъ Людовика, а другая въ объятіяхъ Жака.

— Жакъ! вскричала Целина.

— Людовикъ! вскричала Марія.

Въ эту минуту Жеромъ, съ трудомъ удерживавшій свой гнвъ, повалилъ Артура на софу въ другомъ конц комнаты, а Исидоръ возвстилъ пріздъ нотаріуса.

— Подойдите, г. Демаре, сказалъ маркизъ: вы приходите кстати, чтобы составить два контракта.

— Это недолго сдлать, отвчалъ нотаріусъ: я, по вашему приказанію приготовилъ два акта, стоитъ только включить имена.

— И я скажу вамъ ихъ, сказалъ ршительно г. Плюше: напишите въ одномъ графъ Людовикъ де-ла-Сейллерей и мадмоазель Марія де-Шомоyъ, а въ другомъ Жакъ Клико обойщикъ, и Целина Плюше, цвточница.

Четверо молодыхъ людей вздрогнули.

— Но ты ошибаешься! вскричала мадамъ Плюше.

— Довольно долго я удерживалъ себя, продолжалъ повелительно Жеромъ: теперь я выскажу все. Думаете ли вы, что у меня глаза, чтобы ничего не видть, и сердце, чтобы ничего не чувствовать? Я могу не знать много, но я отецъ, и этого довольно! Г. маркизъ человкъ, котораго я буду уважать всю мою жизнь, но, между нами, я не понимаю, для чего онъ пригласилъ насъ въ замокъ. Мы тутъ не у мста. Еслибы Богъ не послалъ намъ мадмоазель Марію и Жака, знаете ли, что произошло бы? Я вамъ скажу. Моя дочь вышла бы за мужъ за г. Людовика, и посл свадьбы, наши молодые жили бы хуже всхъ въ Париж. Стругая свои доски, я разсуждалъ…. Я сердился про себя, видя ослпленіе г. маркиза, и глупость, въ которую увлекала насъ его снисходительность. Благодаря Бога! мы можемъ избгнуть ея, избгнемъ же!

Жеромъ сдлалъ нсколько шаговъ и протянулъ свою руку г. де-ла-Сейллерею.

— Не сердитесь, г. маркизъ, сказалъ онъ. Пусть вода слдуетъ своему теченію, и цвточница илетъ за обойщика. Вы слышали крикъ этихъ дтей, онъ говоритъ боле всякаго разсужденія. Дочь моя любитъ Жака, мадмоазель Марія любитъ своего кузина, и это весьма естественно. Вы хотли сдлать испытаніе, оно сдлано. И такъ, г. нотаріусъ, пишите.

Маркизъ взялъ руку Жерома,

— Вы честный человкъ и обладаете рдкимъ здравымъ смысломъ, сказалъ онъ ему.

— Но если вы находите, что я правъ, отъ чего вы этого не говорили ране?

— Я далъ время сыну моему самому въ этомъ убдиться. Вотъ вся тайна.

Эта сцена совершенно отрезвила г. Артура. Онъ смотрлъ на свою тетку съ смущеннымъ видомъ.

— Составляйте посл этого піесы, завязывайте интригу, приготовляйте развязку съ искусствомъ мастера, ускоряйте дйствіе, сказалъ онъ уныло: и когда вы мечтаете о торжеств, васъ ожидаетъ паденіе.

— Это потому, что ты не знаешь своего дла, со смхомъ сказалъ ему Жеромъ Плюше: хорошій авторъ никогда не выводитъ крайностей.

Конецъ.

‘Сынъ Отечества’, NoNo 10—11, 1852

ОСТОРОЖНОСТЬ ЛУЧШЕ ПОСПШНОСТИ.

Амдея Ашара.

I.ПРОЛОГЪ ВЪ УЛИЦ ПРЕДМСТЬЯ СЕНЪ-ДЕНИ.

II.СЕМЕЙСТВО ПЛЮШЕ.

III.ВОДЕВИЛЬ ВЪ ПЯТОМЪ ЭТАЖ.

IV.ЛИСИЦА ВЪ БЛУЗ.

V.БЛОЕ ПЛАТЬЕ.

VI.ЖИЗНЬ ВЪ ЗАМК.

VII.ЛЮБОВНОЕ ПОРУЧЕНІЕ.

VIII.

IX.VICE-VERSA.

Читайте также:

I.
ПРОЛОГЪ ВЪ УЛИЦ ПРЕДМСТЬЯ СЕНЪ-ДЕНИ.

II.
СЕМЕЙСТВО ПЛЮШЕ.

III.
ВОДЕВИЛЬ ВЪ ПЯТОМЪ ЭТАЖ.

IV.
ЛИСИЦА ВЪ БЛУЗ.

V.
БЛОЕ ПЛАТЬЕ.

VI.
ЖИЗНЬ ВЪ ЗАМК.

VII.
ЛЮБОВНОЕ ПОРУЧЕНІЕ.

IX.
VICE-VERSA.