Оссиан, сын Фингалов, Макферсон Джеймс, Год: 1792

Время на прочтение: 170 минут(ы)

ОССIАНЪ,
СЫНЪ ФИНГАЛОВЪ,
БАРДЪ ТРЕТЬЯГО ВКА:

Гальскія (*) стихотворенія.

Переведены съ Французскаго Е. Костровымъ.

Часть Первая

*) Иначе Эрскія, или Ирландскія.

МОСКВА,
Въ Университетской Типографіи у В. Окорокова.
1792

ОДОБРЕНIЕ.

По приказанію Императорскаго Московскаго университета господъ Кураторовъ я читалъ сію книгу, подъ заглавіемъ: Оссианъ, сынъ Фингаловъ, Часть І, и не нашелъ въ ней ничего противнаго наставленію, данному мн о разсматриваніи печатаемыхъ въ университетской Типографіи книгъ, почему оная и напечатана быть можетъ. Логики и Метафизихи Профессоръ, и Ценсоръ печатаемыхъ въ университетской Типографіи книгъ,

АНДРЕЙ БРЯНЦЕВЪ.

ЕГО СІЯТЕЛЬСТВУ
ГРАФУ
АЛЕКСАНДРУ ВАСИЛЬЕВИЧУ
СУВОРОВУ-РЫМНИКСКОМУ.

Подъ кроткой снію и мирта и оливъ
Внчанный лаврами Герой Ты опочивъ,
Летаешь мыслями на бранноносномъ пол,
Давъ полну быстроту воображенья вол.
Почилъ! но самое спокойствіе Твое
Ужасніе врагамъ, чмъ прочихъ копіе.
Извстно имъ, что Ты средь мирныя отрады
О средствахъ думаешь, какъ рушить тверды грады.
Я зря Тебя, Теб въ приличной тишин,
Въ поко бодрственномъ, Герою въ сродномъ сн,
Осмлюсь возбудить усердной гласом лиры,
По шумныхъ вихряхъ намъ пріятне зефиры,
Дерзну, Ты былъ всегда любитель нжныхъ Музъ,
Съ Минервой, съ Марсомъ Ты стяжалъ себ союзъ.
Позволь, да Оссіанъ, пвецъ, герой, владыка,
Явяся во чертахъ Россійскаго языка,
Со именемъ Твоимъ неробко въ свтъ грядетъ
И вящшую чрезъ то хвалу пріобртетъ.
Живописуемы въ немъ грозны виды браней,
Мечи сверкающи лучемъ изъ бурныхъ дланей
Представятъ въ мысль Твою, какъ Ты враговъ сражалъ,
Перуномъ ярости оплоты низвергалъ.
Врагъ лести, пышности и роскоши лнивой,
Заслугамъ Судія неложной и правдивой,
Геройски подвиги за отчество любя!
Прочти его, и въ немъ увидишь Ты себя.

ПРЕДУВДОМЛЕНІЕ.

Вроятно ли, чтобъ не просвщенной, и дикой человкъ былъ творцемъ толь многихъ и толь изящныхъ поэмъ, каковы суть: псни въ Сельм, Картон, Карриктура, Кальонъ и Кальмала, Дартула, Латмонъ и проч. въ которыхъ повсюду царствуютъ благородный духъ, величество души, истинное геройство, и гд достоинство слога и выраженій соотвтствуетъ доброт и красот чувствованій? Возможно ли, чтобъ сіи поэмы безъ помощи писменъ, въ народ варварскомъ, не имющемъ никакихъ наукъ, сохранены были до нашихъ временъ почти чрезъ четырнатцать вковъ?
Нкоторыя подробности о произхожденіи, о род правленія, о нравахъ и обычаяхъ Каледонянъ подадутъ средство къ уразумнію сей загадки, а простое предложеніе дяній явитъ намъ точное оной ршеніе: сіи подробности, необходимо нужныя для уразумнія нкоторыхъ темныхъ мстъ, сртающихся въ Оссіан, и сами по себ важны и привлекательны для всякаго читателя, и чудесности романическія соединены въ семъ творц съ истинною Исторіи.
Младенчество государствъ, равно какъ и человка, не можетъ быть временемъ высокихъ дяній, и хотя бы оно достопамятными ознаменовано было произшествіями, не могутъ он достигнуть до потомства. Науки, предающія безсмертію великихъ мужей, сохраняющія отъ мрачнаго забвенія вс ихъ дла, не возрастаютъ и не цвтутъ, какъ только въ стран уже населяемой и обитаемой чрезъ и многіе вки. Не въ просвщенномъ ли уже и къ общежитію привыкшемъ народ являются писатели Исторіи, и разные достопамятные сооружаются знаки? Дянія первыхъ вковъ погружены въ глубокомъ забвеніи, или премнены и увеличены разнообразными и сомнительными преданіями. Вс племена признаютъ своими основателями баснословныхъ героевъ, или мечтательныхъ боговъ. Вс хотятъ свое начало сдлать славнымъ и знаменитымъ на счетъ истины. Греки и Римляне не были чужды сея суеты и тщеславія, но они заблаговременно имли у себя превосходныхъ Историковъ, которые дла ихъ предали потомству, между тмъ какъ у прочихъ народовъ таковыя дла обезображены были грубыми баснями, или совсмъ остались неизвстными для временъ грядущихъ. Цельты, владвшіе Европою отъ устія рки Оби въ Россіи, даже до мыса Финистерскаго, едва извстны въ Исторіи. Ихъ языкъ, которымъ говорятъ еще народы, отдленные другъ отъ друга весьма пространными землями, есть одна только ихъ достопамятность, сохраненная до временъ нашихъ. Онъ свидтельствуетъ, сколь пространны и обширны были ихъ владнія, не подая впрочемъ ни малйшаго свденія о ихъ Исторіи.
Изъ всхъ народовъ, извстныхъ подъ именемъ Цельтовъ, славне т, которые обитали въ Гальскихъ земляхъ и они сею знаменитостію обязаны Историкамъ сосдственныхъ земель, противу которыхъ весьма часто воевали. По свидтельству лучшихъ писателей, Великобританія была первая земля, населенная Гэльскими Цельтами. Положеніе мстъ и пограничность длаетъ мнніе сіе вроятнымъ, сходство языка и нравовъ, каковы были во времена Кесаря между Галлами и Британцами, почти совсмъ не дозволяетъ сомнваться о семъ произхожденіи. Поселеніе Гальское утвердилось сперва въ той части Великобританіи, которая лежитъ прямо противу Галловъ: оно простерлося къ сверу, и умножаясь постепенно, населило весь островъ. Тацитъ думаетъ, что Каледоняне, обитавшіе на сверныхъ горахъ Шотландіи, произошли отъ Германцовъ, и въ доказательство приводитъ сходство цвта ихъ волосовъ, и высоту роста. Но языкъ и обычаи древнихъ Цельтовъ, оставшіяся навсегда въ сей части Великобританіи, кажется противорчитъ мннію сего великаго писателя.
Какое бы ни было произхожденіе Каледонянъ, но явственно, что во времена, Юлія Агриколы они были весьма многочисленны. И могли противиться самимъ Римлянамъ, а сіе и показываетъ, что они давно поселились и утвердились въ сей части земли. Ихъ правленіе было смсь Аристократіи и Монархіи, какъ и у всхъ народовъ, гд верховная власть была въ рукахъ Друидовъ. Прорицанія сихъ особъ, мнимое сообщеніе съ небомъ, жестокая и уединенная жизнь, произвели въ народ великое къ нимъ почтеніе. Сіи хитрые и честолюбивые люди умли столь искусно пользоваться народнымъ уваженіемъ, что нечувствительно учинились начальниками во всхъ гражданскихъ длахъ и касающихся до благочестія. Вожди бодрствовали надъ исполненіемъ законовъ, но власть предписывать законы относилась къ Друидамъ: по ихъ повелнію различныя колна соединились подъ начальство единаго вождя, когда общество угрожаемо было вншней войною, или бурей внутренняго раздора, они набирали судію (по ихъ Вергобрета), котораго власть и достоинство, какъ власть Римскаго Диктатора, продолжалась только во время опасности.
Друиды чрезъ долгое время съ симъ полномочіемъ владычествовали у Цельтовъ, не подверженныхъ Римлянамъ. Но въ начал втораго вка могущество ихъ начало ослабвать между Каледонянами. Непрестанныя войны, обременявшія сей народъ, воспрепятствовали благородству вступать, какъ прежде, въ священный чинъ Друидовъ, число жрецовъ уменьшилось, правила ихъ благочестія были пренебрежены, и скоро совсмъ забыты въ шумныхъ сраженіяхъ, уже не избираемъ былъ Вергобретъ, или сказать лучше, его избирали, не требуя согласія Друидовъ, и онъ продолжалъ свою власть противу ихъ воли.
Каледоняне по своему родоначалію раздлены были на разныя колна (по ихъ кланы), каждое колно имло своего вождя, каждый вождь былъ свободенъ и ни отъ кого не завислъ. Въ непрестанной войн противу Царей міра, (такъ Римскіе Императоры называются въ Оссіановыхъ псняъ) общая опасность соединила вс сіи колна, но какъ никто изъ вождей не хотлъ повиноваться равному себ, и какъ вс стремились къ начальству, то сраженія были всегда неудачны и пагубны для Каледонянъ. Тренморъ, ддъ славнаго Фингала, первый изобразилъ вождямъ пагубоносныя слдствія ихъ раздленія и несогласія, онъ предложилъ имъ, чтобъ предводительствовать войскомъ по очереди. Предложеніе было принято. Вс были побждены. Тренморъ во свою очередь сдлался начальнымъ вождемъ всего воинства, и одержалъ надъ непріятелемъ совершенную побду. Увнчанныя лаврами колна единогласно провозвстили его Вергобретомъ. Тогда Друиды восхотли представить свои права, они послали къ Тренмору Гармала, сына Тариона, повелвая ему сложить съ себя достоинство Вергобрета. Посланникъ не имлъ успха, возгарается междоусобная война, которая кончилась совершеннымъ разрушеніемъ Друидовъ. Весьма не многіе избгши отъ ярости мечей, сокрылись въ лсахъ и пещерахъ, куда они обыкновенно удалялись, чтобъ свободне упражняться въ набожныхъ размышленіяхъ.
За истребленіемъ жрецовъ послдовало всеобщее презрніе къ благочестію. Власть Вергобрета, опредляемая прежде по избранію и только на время, сдлалась тогда непремняемою и наслдственною, и самое имя Вергобретъ, премнилось въ названіе Государя.
Власть Царская, изключая военное время, была весьма ограничена. Каждой вождь въ своемъ колн былъ всегда Государемъ, и его власть имла также свой предлъ. Вс почти вообще думаютъ, что горные Шотландскіе жители пребывали въ самомъ подломъ рабств. Ихъ привязанность къ дому своего вождя, и т великія мысли, какія они о высокомъ его достоинств имли, причиною могутъ быть сего почти общаго, но несправедливаго о нихъ мннія. Первые общества вки никогда Государю полнаго самовластія не дозволяютъ. Люди, имя нужду не во многихъ вещахъ и не отяготясь еще вымышленными прихотями, любятъ и защищаютъ чрезъ долгое время свою вольность и независимость, но чмъ больше народъ просвщается, тмъ способне преклоняются умы, и покаряютъ себя подъ иго правленія, которое отъ властолюбивыхъ начальниковъ во зло употребляется, дабы свое могущество учинить безпредльнымъ. Когда слава, или безопасность какого нибудь колна была угрожаема, повелнія вождей были священны, и безъ всякаго изключенія имъ повиновались, но ежели частной человкъ угнтаемъ былъ въ своемъ колн, онъ преходилъ въ другое, и въ семъ убжищ получалъ все удовольствіе, какого лишенъ былъ въ своемъ отечеств. Опасаясь такихъ преселеніи, вожди со всевозможною осторожностію власть свою употребляли, зная, что величество ихъ силы и могущества зависитъ отъ числа подданныхъ, старались они тщательно убгать всего, что могло его уменьшить.
Въ гражданскихъ длахъ не слдовали они и повелніямъ своихъ вождей, но обыкновенію своихъ предковъ, какое чрезъ преданіе у нихъ сохранилось, и которое называли, они Клегдою. Произойдетъ ли какое несогласіе, или вражда между двумя частными человками, они набирали себ престарлыхъ и добродтельныхъ мужей, дабы они судили ихъ, сообразуясь Клег. Власть вождя наконецъ посредствовала, и силою закона укрпляла опредленіе судей. Во время войны могущество и власть вождь не столько была ограничена, не рдко онъ простиралъ ее до того, чтобъ лишить жизни кого нибудь изъ своего колна. Ни за что смертію не казнили, какъ только за убійство, и сіе преступленіе случалось весьма рдко. Не было также никогда никакого тлеснаго наказанія: воспоминаніе безчестія сохранилось бы чрезъ многіе вки въ племени наказаннаго, и оно искало бы непрестанно различныхъ случаевъ къ отмщенію. Но ежели вождь своего подданнаго наказывалъ собственною своею рукою, сіе наказаніе почиталось отеческимъ исправленіемъ.
Псни Бардовъ паче всего способствовали къ утвержденію власти вождей надъ ихъ колнами, и власти Царской надъ вождями. Бардами нарицались Друиды нижайшаго степени, которыхъ должность состояла въ томъ, чтобъ воспвать Героевъ и Боговъ. Они избгли нещастнаго жребія, разрушившаго священный чинъ ихъ собраній. Побдитель, ревностенъ будучи имя свое предать безсмертію, пощадилъ провозглашателей славы. Они перешли въ бранноносное поле его, и засвидтельствовали ему свою благодарность, изобразя его въ своихъ псняхъ Героемъ, украшеннымъ всми добродтелями. Простой народъ, неспособенъ будучи проникнуть и разсмотрть свойство Государя, ослпленъ былъ блистательными качествами, какія приписуемы были ему отъ Бардовъ. Сіи стихотворцы, воспитанники Друидовъ, озарены были таинствами и наукою сего знаменитаго общества. По высокому разуму и отличнымъ знаніямъ несравненно превышали они своихъ соотечественниковъ. Они составили въ ум своемъ понятіе о совершенномъ Геро, и приписали своему Государю свойства и достоинства, которыя существовали только въ ихъ воображеніи. Вожди не преминули мечтательнаго сего Героя принять себ за образецъ. Тщательныя усилія, чтобъ подражать ему совершенне, возраждали въ ихъ сердцахъ вс Геройскія чувствія, какія сртаемъ мы въ стихотворств отдаленныхъ сихъ временъ, Государь, воспламеняемъ похвалами, и поощренъ ревностію къ вождямъ, старался отличать себя отъ нихъ добродтелію, равно какъ онъ отличался достоинствомъ и саномъ, сія прехвальная и непрестающая ревность сотворила наконецъ общее свойство цлаго народа, свойство состоящее изъ благородной и мужественной храбрости дикихъ племенъ и равно изъ самыхъ превосходнйшихъ добродтелей народа просвщеннаго. Коль изящное соединеніе!
Дянія такого народа учинились важны, привлекательны и достойны потомства и безсмертія. Слава своей страны возбуждаетъ и воскрыляетъ высокій разумъ человка, одареннаго отъ природы чувствительною душею и пламеннымъ воображеніемъ. Онъ пылаетъ увнчать свое отечество безсмертною славою. Простонародный языкъ почитаетъ онъ недостойнымъ дйствій, которыя онъ провозвстить стремится: мрное стопосложеніе и согласіе способствуютъ ко впечатлнію его повствованій въ мысли и память слушателей. Сіе безъ сомннія начало, и сей источникъ есть стихотворства между Каледо
!!!!!!XV-XVI
и Государь никакихъ посланниковъ, кром ихъ, не имли. Они почитались неприкосновенными особами, и видно въ Темор, что похититель, обагрившій руки въ крови своего Царя, не дерзнулъ подъять ихъ на Барда.
Воздаваемыя имъ почести и разныя преимущества степени ихъ учинили наконецъ общество сіе весьма многочисленнымъ, гордымъ и дерзновеннымъ. Они сочиняли ядовитыя и колкія сатиры на всхъ, которые у ихъ покровителей были не въ милости, и будучи ограждены святостію названія должности посланнической, до того простирали свою дерзость, что и самыхъ вождей, не хотящихъ согласишься на ихъ предложенія, обременяли оскорбительными ругательствами,
Кажется, что по введеніи въ Шотландіи Христіанскаго закона, нкоторые изъ нихъ сдлались священниками, и для сей причины можетъ быть называли ихъ Клерками, отъ Латынскаго слова Clericus. Клерки сіи, какое бы впрочемъ имени ихъ ни было начало, учинились жестокимъ бичемъ общества. Употребляя во зло почтеніе, какое имли къ ихъ чину, приходили они въ великомъ множеств къ вождямъ, и жили подъ ихъ защитою, докол другое сонмище не придетъ и не изгонитъ ихъ оттол оружіемъ колкихъ сатиръ. Преданіе сохранило намъ нкоторыя стихотворческія ихъ сраженія, показующія весьма ясно, до какихъ предловъ достигло уже безстыдство сихъ Клерковъ, и сколь много преродилося стихотворство. Они своимъ распутствомъ и склонностію къ злости погасили чистый оный и священный огонь, и благородный восторгъ, которымъ оживотворялися ихъ предшественники.
Безстыдство, управляющее поступками ихъ, и весьма посредственныя въ пніи дарованія, принудили наконецъ вождей лишить ихъ всхъ преимуществъ,, которыми пользоваться сдлались они недостойными. Они похвалу и ругательства разточали безъ разбора. Они и малаго тиранна, котораго имя едва было извстно за долиною, въ которой онъ царствовалъ, не сомнвались возвышать на степень Героя совершеннаго,
Сіи подлые и развращенные Барды, продая безъ стыда похвалу тому, кто меньше всего былъ ея достоинъ, учинили свои похвальныя псни презрнными. Наконецъ Вожди, наскуча ими, изгнали ихъ со стыдомъ. Тогда оскорбясь толь жестокимъ и безчестнымъ наказаніемъ, которое впрочемъ весьма справедливо заслужили, предались они больше, нежели когда нибудь, своей злости, и чрезъ цлой вкъ сочиненія ихъ были ни что иное, какъ ядоносныя сатирическія псни. Вожди презрли безсильную ихъ злобу. Народ, не боясь ихъ стрлъ, принялъ ихъ, и показывалъ имъ вс услуги, какія позволяло ему свое собственное состояніе. Странствуя изъ племени въ племя, забавляли они своихъ гостепріимцовъ, читая Сочиненія своихъ предшественниковъ, или ласкали ихъ тщеславію, производя ложныя родословія. Ободрясь сими первыми успхами, прибгли они къ средствамъ сильнйшимъ для увеселенія простолюдиновъ. Лишенные дара представить истинну привлекательною, изобрли они разныя басни, воздвигли очарованныя крпости, наплодили въ умъ своемъ малыхъ карловъ и волшебниковъ, словомъ, вс чудесности романическія поставили на мсто благоразумія и мудрости исторической. Каждой Бардъ, повторяя сіи басни, прилагалъ къ нимъ отъ себя разныя обстоятельства, которыя казались ему способными привлечь вниманіе слушателей, и возбудить въ нихъ удивленіе. Сіи романическія повсти сдлались наконецъ толь невроятными, что и самой народъ любилъ ихъ, ни мало впрочемъ не вря. Великое множество такихъ смшныхъ повстей дошло до нашихъ временъ. Горные Шотландцы еще и нын ихъ повторяютъ. Т, которые, знаютъ ихъ наизусть, имютъ столь удивительную и твердую память, что читая, ни малйшаго обстоятельства не забываютъ. Но всего удивительне, подъ хладнымъ и жестокимъ небомъ, посреди хребтовъ горныхъ, покрытыхъ вчнымъ снгомъ и льдомъ, слышать описанія великолпныя, превосходящія всю пышность восточныхъ народовъ. Сіи басни исполнены подробностей сверьхъестественныхъ, и похожденій ни мало невроятныхъ, производящихъ отвращеніе и скуку въ разумномъ человк. Но я не знаю, говоритъ Г. Макферсонъ, почему случается, что сіи басни привлекаютъ и питаютъ вниманіе.
Вс сіи романы сочинены въ стихахъ, или сказать лучше въ проз съ римами, Оссіанъ, и другіе превосходные пвцы, сочиняли свои поэмы въ размрной проз. Они риму оставляли для лирическихъ псенъ, которыя часто разсевали въ своихъ поэмахъ, и пли ихъ, сопровождая звуками арфы, дабы прерывать свои повствованія, и возбудить вниманіе слушателей.
Ихъ преемники, поставляя всю красоту стихотворства въ повтореніи однихъ и тхъ же звуковъ, приближили къ паденію свой чинъ и свое званіе. Немедленно увидли, что нтъ ни одного пастуха между горными Шотландцами, которой бы не длалъ стиховъ. Всякъ, кто иметъ только слухъ, можетъ гармоническими и подобнозвучными изреченіями одть мысли, которыя безъ связи, и ничего не значатъ. Сія наука, сдлавшись весьма легкою и способною для самыхъ пастуховъ, пала въ презрніе, съ тхъ поръ, какъ усмотрли, что упражненіе въ ней не приноситъ ни пользы ни славы. Когда горные Шотландцы сдлались вс римачами, истинные Барды и достойные пвцы изчезли. Таковъ былъ конецъ сего общества, которое Оссіанъ своимъ разумомъ, побдоносными подвигами, и равно добродтелями вознесъ на высочайшій степень славы и чести. Сей знаменитый бардъ жилъ прежде введенія Христіанскаго закона въ Шотландіи, т. е. въ конц третьяго, или въ начал четвертаго вка. Триста третій годъ протекалъ, какъ страшный гоненіемъ Діоклитіанъ принудилъ нкоторыхъ Христіанъ убжать въ Британію. Кроткій и терпящій Христіанство Констанцій Хлоръ, бывшій тогда начальникомъ въ сей стран, привлекъ къ себ великое множество послдователей гонимой вры. Нкоторые отъ страха, или желая разпространить истинное благочестіе, оставили земли, покоренныя Римской держав, и преселились къ Каледонянамъ, и нашли ихъ тамъ въ лучшемъ расположеніи къ принятію новаго ученія, что они ученіе и благочестіе, впечатлнное нкогда Друидами, совсмъ предали забвенію. Сіи первые Христіанскіе посланники жили въ пещерахъ и дремучихъ лсахъ, и потому назывались отъ Каледонянъ Кульдеями, т. е. уединенными.
Съ однимъ изъ сихъ Кульдеевъ Оссіанъ въ послднихъ лтахъ жизни своей имлъ прніе о Христіанскомъ закон. Преданіе сохранило намъ сію славную прю, она иметъ вс знаки самой отдаленной древности. Оссіанъ въ ней показываетъ толь великое незнаніе Христіанскихъ догматовъ, что не можно думать, чтобъ сія вра была уже тогда въ Шотландіи. И такъ вроятно, что нашъ Бардъ процвталъ прежде вступленія первыхъ Христіанъ въ сію землю. Онъ, намкая часто о Исторіи сего времени, уничтожаетъ, кажется, вс сомннія, какія можно имть о сей эпох.
Оссіанъ произошелъ отъ славнаго Тренмора, которой разрушилъ общество Друидовъ, и провозглашенъ отъ всхъ колнъ Государемъ.
Фингалъ, сынъ Комгала, и внукъ Тренморовъ, родился въ самой день смерти своего отца. Возмужавъ, получилъ онъ, обратно оружіемъ, похищенное у себя во младенчеств наслдное государство. Галлъ, сынъ Морнія, сдлался ему другомъ, и сопутствовалъ ему во всхъ военныхъ подвигахъ. Бардъ Оссіанъ былъ сынъ Фингала и Роскраны. Онъ, вступя въ возрастъ способный къ ношенію Геройскаго оружія, слдовалъ за своимъ родителемъ во всхъ походахъ. Ирландія была для нихъ полемъ самыхъ знаменитыхъ подвиговъ. Въ сей-то стран воюя нкогда Фингалъ, женился на Роскран, дочери Кормака, и матери нашего пвца. Оссіанъ на двухъ браняхъ раздлилъ опасности и славу со своимъ родителемъ. Утвержденіе Ферард-Арта на Ирландскомъ престол, былъ послдній подвигъ знаменитаго Фингала. Тогда онъ торжественно вручилъ копіе свое Оссіану. Нашъ Бардъ владлъ онымъ достойно, защищая слабаго и угнтеннаго, докол глубокая старость изторгла копіе сіе изъ побдоносной его десницы. Тогда уже лишенный своего родителя, и любезнаго сына Оскара, котораго похититель Каирбаръ убилъ самымъ подлымъ коварствомъ, гд каждому частному человку спокойство и собственность утверждена закономъ, рдко найдешь сіе непобдимое мужество, сіе благородное и Геройское презрніе смерти, которое отличнымъ кажется свойствомъ и участью племенъ дикихъ.
Необоримое Каледонянъ противоборствіе Римлянамъ, и сія твердая стна, воздвигнутая въ Шотландіи владтелями вселенныя, чтобъ оградить себя отъ ихъ нападеній, ясно свидтельствуютъ о храбрости и мужеств сего народа. Воспитаніе продолжало и укрпляло между горными Шотландцами сей бранноносный восторг, которой поставляетъ человка превыше человчества, и премняетъ въ забавы и увеселенія вс трудности, бдства, и самую смерть. Едва прейдутъ лта младенчества, уже Каледонянинъ слдуетъ за своимъ отцемъ въ поле сраженій. Страхъ обезчестить и посрамить себя предъ очами такого предводителя, притомъ ревностное желаніе сравниться съ нимъ славою, проображали ихъ дтей въ безтрепетныхъ Героевъ.
Власть родительская была неограниченна, она не на закон какомъ-либо основывалась, но на любви и почтеніи. Увидимъ въ одной изъ поэмъ Оссіановыхъ, что молодой человк, котораго Фингалъ выключилъ изъ числа своихъ воиновъ за нкоторое постыдное дло, самъ сыскать оружіе, которымъ отецъ его, будучи слпъ и старъ, поразилъ его на гроб дда. Но всего больше воспламенилъ въ сердцахъ юношей благородную ревность къ отличенію себя прехвальный обычай, который состоялъ въ томъ, что родители не давали имени сыну своему, докол онъ не заслужитъ его чрезъ какое нибудь знаменитое дло.
Довольно ощутительно, какое впечатлніе и какое вліяніе долженъ имть сей обычай. Онъ служилъ ободреніемъ и наградою добродтели и мужеству, и равно безчестнымъ наказаніемъ робкому, подлому или безчеловчному воину. Одно имя какого нибудь, человка уже довольно означало пороки его или добродтели, и сей обычай несравненно нужне въ просвщенномъ народ, гд вс сердца по кро
!!!!!!!!!!!!!!!XXIX-XXX
Въ чертогахъ вождя находилась пространная зала, въ которой онъ при торжественныхъ случаяхъ учреждалъ пиршество для своихъ колнъ. Герой, отягченный бременемъ старости, и уже не могущій носить оружія, торжественно вшалъ оное на стн пиршественной залы и не являлся боле въ сраженіяхъ. Сія эпоха жизни называлася у нихъ, время повсить свое оружіе. На сей стн висли также корысти и оружія, совлеченныя со знаменитыхъ непріятелей.
Когда день сраженія уже назначенъ, то Государь предшествующуіо дню сему ночь препровождалъ на холм, отдаленномъ отъ своего воинства. Тамо уединенъ и безмолвенъ размышлялъ онъ о порядк сраженія, и о расположеніи своихъ ратниковъ. Съ восходомъ солнца вручалъ все войско одному изъ вождей, а самъ оставался на холм съ нсколькими Бардами. Прочіе Барды, слдуя за войскомъ, возглашали военныя псни. Государь, видя своихъ воиновъ уступающихъ непріятелю, посылалъ немедленно Барда, дабы возпламенить мужество икъ военнымъ пніемъ, но ежели не имло успха и сіе ободреніе, то Государь сходилъ уже съ холма, предводительствовалъ воинствомъ и самъ сражался.
Каледоняне, получа славную побду, возвышали знакъ ея достопамятности. Сей знакъ былъ камень, подъ коимъ полагали оружіе и обожженную палку, а между тмъ Барды играли на арфахъ и пли хоромъ. Такіе камни еще и нын въ сверной Шотландіи находятся.
Каледоняне поступали съ побжденными человколюбиво, и всегда почти возвращали вольность плннымъ, но ежели вождь ршился умертвить какого нибудь плнника, то сему нещастному объявляли смерть его, ударяя въ щитъ копейнымъ остріемъ, а между тмъ Бардъ, стоя въ отдаленіи, плъ надгробную пснь. Шотландцы при такихъ случаяхъ имли другое обыкновеніе, которое хранилось еще и въ наши времена: вс знаютъ о тельчей голов, предложенной Лорду Дугласу въ Эдинбургскомъ замк, въ знакъ увдомленія, что смерть его уже приближилась. По
!!!!!!!!!!!!!!XXXIII-XXXIV
поступали съ нимъ какъ съ непріятелемъ, когда же влекъ сіе оружіе позади себя, спустя остріе къ земл, сіе значило дружбу и миролюбіе, и немедленно приглашали его къ пиршеству, и обходились съ нимъ по долгу и священнымъ правамъ гостепріимства.
Ни въ какомъ народ гостепріимство не было толь много и толь свято наблюдаемо, какъ у древнихъ Шотландцовъ. Безчестно было знаменитому человку заключить дверь свою для входа иноплеменнымъ. Барды называли такого человка грознымъ облакомъ, отъ котораго чужестранные удаляются. Упрека въ такомъ поступк столько же почти была постыдна и досадна для Каледонянина, какъ упрека въ подлой робости. Напротивъ того другъ иноплеменныхъ почиталося наименованіемъ самымъ прехвальнымъ и почтительнымъ, какое только можно приписать великодушному вождю. Барды паче всего старалися подкрплять сіе благородное и отличное свойство между своими соотечественниками. Преданіе сохранило намъ примръ гостепріимства въ семъ народ. Одинъ изъ первйшихъ Князей Аргильскихъ увдомясь, что нкоторый знаменитый Ирландской господинъ детъ къ нему въ гости, имя при себ великое множество спутниковъ, опасался, чтобъ его замокъ не былъ для гостя сего тсенъ, и такъ приказалъ его сожечь, разставилъ палатки на берегу, и принялъ господина Ирландскаго съ возможнымъ великолпіемъ. Такой поступокъ намъ кажется безразсуднымъ, но въ тогдашнее время удивлялись ему, и онъ прославленъ пніемъ Бардовъ. Иностранные обыкновенно принимаемы были въ пиршественной зал, гд угощали ихъ чрезъ три дни. Спрашивать о ихъ имени прежде прошествія сихъ дней почиталось нарушеніемъ правъ гостепріимства, потому что, ежели узнано будетъ, что предки хозяина и гостя были между собою непріятели, то немедленно сраженіе заступало мсто пиршества. И такъ, когда хотли Каледонянина упрекнуть, что не сохранилъ онъ свято правъ гостепріимства, то говорили, что онъ спросилъ иностранца о имени прежде сроку. По окончаніи торжества приглашали они гостей своихъ на честь копья, это былъ нкоторой родъ тогдашнихъ ристалищъ, продолжавшійся чрезъ долгое время въ Сверной Шотландіи. Звриная ловля составляла часть торжества, и вождь обязанъ былъ сдлать честь своему гостю при семъ случа, оставляя ему одному вс трудности. Убить свирпаго вепря, отъ ярости котораго жизнь пришельца подвергается опасности, почиталось незнаніемъ правъ гостепріимства.
Когда иноплеменникъ отходилъ, то Каледонянинъ бралъ себ его оружіе, и давалъ ему свое. Сіе оружіе хранилось въ ихъ поколніи, какъ достопамятный знакъ дружества ихъ предковъ.
У древнихъ Шотландцовъ при всякихъ торжествахъ горлъ превеликой дубовой столпъ, называемый отъ нихъ столпомъ пиршества. Не много тому прошло времени, какъ сіе обыкновеніе уничтожено, и множествомъ вковъ столько сей обычай сдлался священнымъ, что простой народъ почелъ святотатствомъ сіе уничтоженіе.
Преданіе сохранило намъ, какимъ образомъ приуготовляли они свои пиршества. Выкапывали сперва довольно пространную яму, и внутри ее обложивъ гладкими кремнями, подобными ружейнымъ, собирали еще нкоторое число плоскихъ камней такого же роду, по томъ возжигали хворостомъ яму сію и камни до такого степени жару, чтобъ можно было варить мяса, и клали въ нее поперемнно дичину и слой камней, докол яма наполнится. Тогда уже сверьхъ всего покрывали яму еще хворостомъ, чтобъ жаръ надлежащую имлъ степень. Показываютъ еще и нын такія ямы въ Сверной Шотландіи, и горные жители утверждаютъ, что сіи ямы точно для такихъ случаевъ были выкопаны.
Древніе Скотты, равно какъ и ныншніе горные жители, пили изъ большихъ раковинъ. Для сего часто встрчается намъ въ стихотвореніяхъ Гальскихъ названіе, Царь раковинъ, зала раковинъ, и проч. Трудно опредлить, какой напитокъ они употребляли, которой впрочемъ называли они крпостью, или силою раковинъ. Аглинской Переводчикъ говоритъ, что онъ знаетъ древнія нкоторыя поэмы, гд упоминается о свтильникъ восковомъ, и о вин, какъ о вещахъ весьма обыкновенныхъ чертогамъ Фингаловымъ. Имя пино, взятое ими отъ Латинскаго языка, доказываетъ, что ежели Каледоняне имли: сей напитокъ, то непремнно обязаны имъ Римскому народу, и поэмы сего времени свидтельствуютъ, что напитокъ сей почитали они самою драгоцнною корыстью, какую только могли получишь отъ Царя вселенныя.
Во время пиршества и угощенія чужестранныхъ Барды всегда пли, и притомъ играли на арф: часто изображали они нкоторыя достопамятныя произшествія. Въ семъ собраній поэмъ увидимъ мы такого рода драмы. Ежели гость былъ имъ уже извстенъ, никогда не упускали они, чтобъ не воспть его похвалы, и равно его предковъ.
Вольность и свобода, съ какою древніе Шотландцы другъ друга посщали, весьма много послужила къ распространенію ихъ мыслей, и къ умягченію нравовъ.
Не должно воображать себ Каледонянъ продобными ныншнимъ дикимъ народамъ, которые, не имя точнаго отечества, и почти своего поколнія, не знаютъ другаго общества, кром того, которое по нужд и на короткое время составляется, и также другихъ наукъ, кром звриной и рыбной ловли. Каледоняне, благодаря святости наблюденія священныхъ правъ гостепріимства, познали заблаговременно ласковое обхожденіе, и вс должности общежитія: и сіе, можетъ быть, есть начальнымъ источникомъ и виною уваженія и предпочтенія, оказываемаго ими прекрасному полу. Г. Маллетъ, въ преизрядномъ своемъ введеніи въ Датскую Исторію, справедливо примчаетъ, что древніе Цельты мыслили о женщинахъ, и поступали съ ними совсмъ противнымъ образомъ обыкновенію Азіатскихъ и нкоторыхъ полуденныхъ народовъ. Сіи послдніе, по чудному, но впрочемъ свойственному имъ противоборствію мыслей были чрезвычайно пристрастны къ женскому полу, но почти никакого не имли къ нему уваженія, вдругъ и рабы и тиранны его, увольняли они его отъ здравыхъ разсужденій, и сами равно позабывъ собственный разсудокъ, поступали съ прелестнымъ симъ поломъ такъ, что чрезмрную къ нему привязанность и преданность премняли вдругъ въ презрніе, чувство же самой горячей любви въ чувствіе безчеловчной ревности, или въ уничтожительное хладнокровіе, что несносне и обидне самой ревности.
Напротивъ того у древнихъ Цельтовъ женщины почитаемы были не какъ оружія сластолюбивыхъ и чувственныхъ прихотей, но какъ помощницы и подруги въ общежитіи, которыхъ почтеніе, столькоже драгоцнное, какъ самыя ихъ благосклонности, не могло быть снискано, какъ только чрезъ благородное и ласковое съ ними обхожденіе, чрезъ Геройскіе подвиги и чрезъ добродтель.
Въ Оссіановыхъ стихотвореніяхъ увидимъ мы, что Каледоняне благородное сіе почтеніе и уваженіе къ женскому полу столько же далеко простерли, какъ и прочіе Цельты. Не видно, чтобъ они въ бракосочетаніяхъ много имли обрядовъ, тесть обыкновенно давалъ зятю свое оружіе, и въ семъ оружіи состояло все приданое, какое женихъ хотлъ взять за своею невстою. Каледонянинъ, будучи вренъ къ своей красавиц, набранной сердечнымъ чувствіемъ, никогда не имлъ вдругъ многихъ женъ. Супруга, любящая съ нжностію своего Героя, слдовала иногда за нимъ на войну, преобразясь въ ратника. Такія превращенія часто сртаются въ поэмахъ нашего Барда, и они всегда привлекательны.
Мужество и красота были единственными качествами, къ которымъ большее, имли вниманіе въ бракосочетаніяхъ. Государи и вожди, не имя никакой особенной пользы и нужды соединяться союзомъ крови съ простолюдинами, предавали чадамъ своимъ свое мужество, и вс знаменитыя дарованія, отличающія ихъ отъ простаго народа. Сіи качества и дарованія нераздлимыми казались отъ благородной крови, и Суямалла по высот роста и не величественной выступк узнала, что Оссіанъ и сынъ его Оскаръ произошли отъ Царскаго поколнія.
Каледоняне брачныя узы почитали священными. Увидимъ мы, что Фингалъ жестоко поноситъ юнаго воина, которой похитилъ у иностраннаго вождя молодую супругу, сражается за сего похитителя противъ своего желанія, и съ досадою проситъ мира у раздраженнаго супруга, и предлагаетъ, что онъ возвратитъ ему супругу, присоединя знаменитые дары.
Не малые успхи, какіе имли уже Каледоняне во многихъ наукахъ во времени Оссіановы, отличаютъ также ихъ отъ ныншнихъ дикихъ народовъ. Они довольно рано упражнялись въ такихъ наукахъ, которыя цвтами пріятностей украшаютъ теченіе жизни человческой, какъ на пр. стихотворство и музыка. Сіе собраніе поэмъ покажетъ намъ, на какомъ степени было ихъ стихотворство. Но трудне опредлить, какая и какова была ихъ музыка. Нельзя доказать, соединяемы ли были голоса поющихъ со струнами арфы, однако можно примтить во многихъ мстахъ, что согласованіе голосовъ съ тонами музыкальныхъ орудій не было для нихъ неизвстно. Г. Макферсонъ думаетъ, что переняли они у Скандинавовъ пніе, которое называли Фоноамарра, т. е. пніе Сиренъ. Но какое было сіе пніе, сегодня ршить никакъ не можно, по причин отдаленной древности, и притомъ никакихъ остатковъ сего пнія не дошло до временъ нашихъ.
Свойства деревъ и растеній цлительныхъ, раждаемыхъ обильно природою въ странахъ гористыхъ, не были имъ неизвстны. Фингалъ довольно прославился въ свер искусствомъ своимъ въ наук врачебной. Ежели врить нкоторымъ Ирландскимъ стихотвореніямъ, онъ содержалъ въ чаш соки, извлеченные изъ разныхъ растеній, которыя въ скоромъ времени могли нацлить язвы. Почти въ наши времена, наука исцлять раны сдлалась уже всеобщею у горныхъ Шотландскихъ жителей. Не примтно, чтобъ Каледоняне подвержены были другимъ болзнямъ, требующимъ врачебной помощи. Воздержная и трудолюбивая жизнь предохраняла ихъ отъ сего множества болзней, обременяющихъ народъ просвщенной и привыкшій къ роскоши, и сверьхъ того, облегчала т болзни, которыя непремнно соединены со слабымъ человчествомъ.
Безъ сомннія роду жизни ихъ приписать должно, что матери при разршеніи отъ бремени не весьма долговременнымъ и жестокимъ мученіямъ подвержены были, но сего блага почитали они тогда виною нкоторые волшебные пояса, могущіе по ихъ мннію ускорять рожденіе Героевъ, не много протекло времени, какъ такія пояса хранились еще въ Сверной Шотландіи: на нихъ видны были разные таинственные знаки, и опоясывали ими женщинъ, произнося нкоторыя слова, и наблюдая разныя тлодвиженія, которыя доказываютъ, что сіе обыкновеніе начало свое иметъ отъ Друидовъ.
Презрніе къ спокойной и бездйственной жизни удаляло ихъ всегда отъ механическихъ художествъ, и отъ самаго земледлія. По крайней мр въ стихотвореніяхъ тогдашнихъ нигд не упоминается, чтобъ они были имъ извстны, выключая искусство ковать оружіе.
Они имли золото и желзо: золото служило для украшенія воинскихъ оружій. Оружіе ихъ было изъ желза или стали. Сего металла ни на что другое не употребляли, и мы увидимъ, что военноплнныхъ связывали они мдными узами. Равнымъ образомъ для укрпленія кораблей, и для прочихъ нуждъ, касающихся до мореплаванія, употребляли они вмсто канатовъ долгія мдныя цпи. Мореплаваніе во времена Фингаловы было у нихъ уже въ довольномъ совершенств. Каледоняне многократно преплывали бурныя Скандинавскія моря. Они знали уже звзды, и различали ихъ по разнымъ названіямъ. Изъ сего видно, что древніе Шотландцы не были простые только звроловцы, и заключенные въ своемъ остров, не вдая ничего о прочихъ странахъ свта. Частые и многочисленные ихъ походы въ Ирландію, Скандинавію, и въ Сверную Германію, подали имъ случай умножить свои знанія, примтить обыкновеніе и нравы различныхъ земель, и преселить въ свое отечество полезныя науки, цвтущія у прочихъ народов. Иску
!!!!!!!!!!!!!!!!XLVII—XLVIII
всеобщей истинн. Нкоторыя мста въ его поэмахъ могутъ служить доказательствомъ, что онъ признавалъ Бога.
Правда, что Каледоняне ни одного изъ своихъ героевъ по смерти его не включали въ число боговъ, различествуя въ томъ отъ всхъ почти народовъ вселенныя. Но сіе должно приписать понятію, какое имли они о могуществ, которое поставляли въ сил и крпости тлесной, и въ высот роста, въ дарованіяхъ, разрушаемыхъ смертію. Какъ думать, чтобъ не признавали они Всевышняго Существа, когда врили безсмертію души, и ожидали въ будущей жизни достойнаго воздаянія добродтельнымъ и порочнымъ людямъ?
По мннію Каледонянъ, души обитали на облакахъ по разлученіи съ тломъ. Вс жившіе добродтельно, и показавшіе мужественные въ сраженіяхъ подвиги, принимаемы были съ радостію въ воздушные чертоги своихъ предковъ. Но злые и безчеловчные изключены были изъ жилища героевъ, и осуждены странствовать и носиться на бурныхъ вихряхъ. Врили также, что въ воздушныхъ чертогахъ находятся разныя мста и степени, и герои, по мр своихъ заслугъ и храбрыхъ подвиговъ, получали меньше или больше возвышенную степень. Сіе мнніе споспшествовало къ возбужденію благородной ревности во всхъ воинахъ.
Душа сохраняла т же склонности и пристрастія, какія имла она, будучи сопряжена съ тломъ. Тнь героя предводительствовала еще мечтательнымъ воинствомъ, учреждала его въ боевой порядокъ и вступала въ сраженіе въ воздушномъ пространств. Ежели герой пристрастенъ былъ къ ловитв зврей, то сидя на бгун, составленномъ изъ паровъ, гонялся онъ за вепрями облачными. Словомъ, блаженство, каковымъ наслаждалися въ воздушныхъ селеніяхъ, состояло въ томъ, чтобъ вчно вкушать отрады и увеселенія, бывшія въ сей жизни.
Каледоняне врили, что души управляли бурями и втрами, сего мннія держатся еще и ныншніе горные жители, они думаютъ, что вихри и порывистыя устрем
!!!!!!!!!!!!LI—LII
Врили также, что смерть не могла прервать узъ крови и дружества. Тни въ щастливыхъ и нещастныхъ случаяхъ, приключившихся ихъ сродникамъ или друзьямъ, принимали участіе, и нтъ, можетъ быть народа во всемъ свт, который бы столько врилъ привидніямъ. Положеніе земли способствовало къ сему столь же много, сколь и природная склонность къ легковрію, которая обыкновенною бываетъ участью непросвщенныхъ народовъ. Каледоняне часто ходили въ пространныхъ и мрачныхъ пустыняхъ и въ дебряхъ, часто сыпали тамъ на открытомъ воздух, посреди бурныхъ дыханій втровъ и при шум источниковъ, ужасные виды, ихъ окружающіе, могли удобно производить въ душ ихъ расположеніе къ задумчивости, чрезъ которое мысли ихъ толь легко принимали въ себя напечатлнія чрезвычайныя и сверьхъестественныя.
Неудивительно, что они въ то самое время, когда предавались усиліямъ сна, имли душу наполненную сихъ мрачныхъ воображеній, и обезпокоены будучи волненіемъ стихій, врили, что слышатъ голосъ мертвыхъ, хотя въ самой вещи слышали они шумъ втровъ въ пустот стараго дерева, или въ разслин камня, Симъ-то причинамъ должно приписать вс басни, о которыхъ горные жители повствуютъ, и которымъ они врятъ еще до нын.
Великое различіе полагали они между явленіемъ добрыхъ и злыхъ душъ. Первыя часто своимъ друзьямъ являлись въ дневное время, въ долинахъ пріятныхъ и уединенныхъ, другія напротивъ того показывались только ночью, посреди бурь и посреди печальныхъ видовъ. Смерть, по ихъ мннію, не уничтожала красоты женщинъ, тни ихъ сохраняли вс черты тлесныхъ прелестей. — Ужасъ ихъ не окружалъ. Он протекали воздушное пространство съ такимъ кроткимъ и пріятнымъ движеніемъ, какое Гомеръ приписываетъ своимъ богамъ и богинямъ.
Когда Каледонянинъ ршится уже къ какому нибудь знаменитому дянію, то предковъ его тни нисходили съ облачныхъ жилищъ и предсказывали ему щастли
!!!!!!!!!!!!LV—LVI
приключеній. Поражаетъ ли ихъ слухъ отзывъ камней, ударяемыхъ втромъ: это былъ духъ, обитающій на горахъ, и любящій повторять звуки, которые онъ слышалъ. Томный и плачевный шумъ, предвозвщающій бурю, и столько извстный всмъ живущимъ въ каменистыхъ мстахъ, почитался у нихъ ревомъ духа, обитающаго на холмахъ высокихъ. Ежели втръ производилъ звуки въ арфахъ Бардовъ, то по ихъ мннію значило, что сей тонъ произведенъ легкимъ прикосновеніемъ тней, предвозвщающихъ смерть какого нибудь знаменитаго мужа, и рдко вождь или Государь лишался жизни, чтобъ арфы Бардовъ, отъ него покровительствуемыхъ, не произнесли такого прорицательнаго звука, умеръ ли нещастной человкъ отъ чрезмрной печали и горести, сіе значило, что тни его предковъ, видя его отъ всхъ оставленна, и борющагося безъ надежды съ лютостію своего жребія, унесли его душу, и свободили его отъ мучительной жизни.
Всякой можетъ чувствовать, сколь для нихъ утшительно было населить природу тнями своихъ предковъ и друзей и врить, что он всегда сими любезными тнями окружены. Такія мысли и воображенія безъ сомннія были стихотворческія, но они показываютъ томную задумчивость во всхъ сочиненіяхъ Оссіановыхъ. Особливо пріятно ему было описывать виды и явленія ночи, онъ съ удовольствіемъ и услажденіемъ продолжительно описываетъ все, что она ни представляетъ въ себ мрачнаго и величественнаго.
Задумчивость Оссіанова умножилась еще собственнымъ его состояніемъ. Онъ тогда началъ сочинять свои поэмы, когда уже дйствительная часть жизни его прешла. Онъ былъ уже слпъ, и остался одинъ посл всхъ сподвижниковъ и сопутствовавшихъ ему въ юности.
Нтъ, кажется, нужды сказывать, что названіе Эпической поэмы Фингалу, Темор, и другимъ Оссіановымъ стихотвореніям, далъ Г. Макферсонъ. Учебныя выраженія (termini technici) не извстны были Шотландскому Барду. Онъ жилъ въ такомъ вк и въ такой стран, гд Греческая и Римская ученость была совсмъ неизвстна. Ежели во многихъ мстахъ своихъ стихотвореній уподобляется онъ Гомеру, такъ причиною тому, что тотъ и другой въ сочиненіяхъ Своихъ имли образцомъ природу.
Не должно разсматривать, говоритъ Г. Макферсонъ, сочиненій Цельтическаго барда, сообразуясь правиламъ Аристотеля, какія выбралъ онъ изъ поэмъ Гомеровыхъ, и не назвать Оссіана Эпическимъ стихотворцомъ по тому только, что его путь несходенъ съ путемъ Греческаго стихотворца. Нравы и умы Грековъ и Цельтовъ были весьма между собою различны. Греки были живы, быстры, веселы и многорчивы, но Цельтамъ свойственна была важность, притомъ краткое и сильное выраженіе: и посему знаемъ мы, что стихотворенія Гомеровы и Оссіановы имютъ на себ знаки, и такъ сказать печать различнаго свойства своихъ народовъ. Не должно ихъ поэмъ сравнивать почастно и въ подробностяхъ, но есть, продолжаетъ Г. Макферсонъ, общія правила, которымъ оба сія стихотворцы равно послдовали, потому что ихъ сама природа напечатлвала въ ихъ разум и воображеніи, и симъ сходствомъ доказывается, можетъ быть, лучше точность и справедливость правилъ Эпической поэмы, нежели обширными разсужденіями, какія написалъ о нихъ Аристотель.
Такъ разсуждаетъ Аглинскій переводчикъ, съ нимъ согласно мыслитъ и переводчикъ Италіанскій Г. Аббатъ Цезаротти, который везд Каледонскаго Барда видитъ равнымъ Гомеру. Здсь небезполезно увдомить, что сіе мнніе принадлежитъ имъ, и что предлагать его, не значитъ усыновлять его себ безъ всякаго изключенія. Сія предосторожность тмъ боле нужна, что нын съ восхищеніемъ уважать и удивляться сочиненіямъ иностраннаго стихотворца вмняется почти въ непростительное преступленіе, и что въ наукахъ и учености должно слдовать вкусу народа и времени, чтобъ не подвергнуться проклятію или изгнанію изъ общества ученыхъ, и что наконецъ есть правила, которыя хотя весьма благоразумны и справедливы, но незаключающія въ себ всхъ предловъ науки, почтены отъ всхъ почти какъ бы священными догматами, безъ которыхъ нтъ ни заслуги ни спасенія.
Не поставляя Оссіана на одномъ степени съ Гомеромъ, уврены мы впрочемъ, что онъ былъ великой стихотворецъ, и что въ его поэмахъ Повсюду сртаются намъ пріятности, красоты и драгоцнныя высокаго духа свойства. Прочитавъ сіе поэмъ его собраніе, всякой отдастъ достодолжную честь и благодарность Г. Макферсону за услугу, какую онъ показалъ ученому обществу.
Весьма чудно кажется, что сіи поэмы, которымъ чрезъ четырнатцать вковъ удивлялись въ одной части Великобританіии, неизвстны были до нашихъ временъ въ другой ея части, и что Агличане, не преминувъ на свой языкъ перевесть вс хорошія сочиненія, какъ древнія, такъ и ныншнія, чрезъ толь долгое время нерадили ископатб сокровище, сокрытое природою въ ихъ отечеств.
Прежде Г. Макферсона ученые люди, знающіе Гальской языкъ, не отважились ни одной поэмы древнихъ Бардовъ перевесть на свой языкъ, или потому что пе имли они у себя, кром нкоторыхъ отрывокъ, или что не надялись удержать и выразить въ своемъ перевод всхъ красотъ сочинителя, Г. Макферсонъ признается, что онъ и самъ долгое время былъ такого же мннія, и хотя имлъ у себя весьма великое число Гальскихъ поэмъ для собственнаго удовольствія, и хотя восхищался красотами ихъ на подлинномъ язык, не помышлялъ однако о ихъ перевод. Наконецъ убжденъ прозьбою нкоего Шотландца, знаменитаго по своимъ знаніямъ и учености, отважился онъ перевесть нкоторые отрывки подъ именемъ Отрывки древнихъ стихотвореній, которыя столь великой произвели успхъ, что все Шотландское дворянство просило и наконецъ убдило Г. Макферсояа предпріять путешествіе къ горнымъ жителямъ , и на острова Гебридскіе, дабы собрать тамъ все, что преданіе могло сохранить изъ сочиненій Оссіана сына Фингалова, самаго, древнйшаго и превосходнйшаго Барда. Во время своего странство-
!!!!!!!!!LXIII-LXIV
Оссіаново, и плоды его высокаго духа. Но его поэмы Г. Макферсонъ не таковыми собралъ, каковы издалъ онъ въ общество прозою на Аглинскомъ язык, Онъ нашелъ только разныя разметанныя части и отрывки, и посл привелъ ихъ въ порядокъ, соединилъ вмст, и можетъ быть разпространилъ, наблюдая впрочемъ духъ, тонъ, выраженія и вс цвты стихотворца Каледонскаго. Будучи искусный издатель, притомъ и самъ въ состояніи сочинять, сдлалъ онъ для Оссіана то, что сдлано въ древности для Гомера, котораго поэмы были разсяны и оставлены на произволъ памяти, пока Солонъ веллъ ихъ переписать и соединишь въ одно тло, многія мста изъ Иліады и Одиссеи приводитъ Эсхинъ, Демосснъ и другіе стихотворцы и риторы Греческіе, но сихъ приводимыхъ мстъ не находимъ мы въ изданіяхъ, достигшихъ до нашего времени.
Между тмъ, какъ въ Англіи оспоривали подлинникъ поэмъ Оссіановыхъ, Ирландія, ревнуя слав Шотландіи, утверждала, что сей Бардъ родился въ ея ндрахъ. Хотя различныя разсужденія, сочиненныя на сей случай, отдаютъ честь и славу Шотландіи, но мы издаемъ стихотворенія Оссіановы подъ названіемъ: Стихотворенія Эрскія или Ирландскія, потому что подъ симъ именемъ въ различныхъ Журналахъ стали они извстны во Франціи.
Оссіанъ плъ для такого народа, котораго зрлище природы никогда не отягощало. Изъ сего-то зрлища заемлетъ онъ всегда свои сравненія, описанія и картины. Ежели посмотрть на нихъ внятнымъ окомъ, то самыя т, кои съ перваго взгляду кажутся одинакими и вовсе одна съ другою сходными, различаются какими нибудь отмнами и тньми.

Изъясненіе именъ, сртающихся въ Оссіановыхъ Поэмахъ.

А,

Албіонъ или Албинъ, высокая земля: древнее имя Великобританія.
Алклета или Алд-Кета, красота увядающая.
Алнекма, древнее имя Конногта, части Ирландской.
Алона или Алюнна, совершенная красота.
Арминъ, Герой.
Алтосъ или Ельтосъ, совершенная красота.
Арданъ, гордый.
Ата, низкая рка, древнее имя рки и провинція Конногта въ Ирландіи.

Б.

Балклута, городъ стоящій при Шотландской рк, называемой Клутою нын Клидъ или Клида.
Бальва, молчаливый источникъ.
Берратонъ, мысъ посреди волнъ, древнее имя полуострова Скандинавскаго.
Бертимъ, ночный вождь, имя звзды.
Болга, древнее ими полуденной части Ирландіи, гд Фир-Болги поселились.
Борбардутулъ, гордый ратникъ съ черными глазами, отецъ Катмора и Каирбара.
Босмина, мягкая и пріятная рука, дочь Фингала и Клаы.
Бранно или Бранъ, гордый источникъ.

В.

Винвеля или Винвель, женщина, имющая пріятный голосъ.

Г.

Гидаллъ, Герой имющій грозный и свирпый взоръ.
Гельгоссъ, имющій блыя бедра.
Гленшиваръ, уединенная поляна.
Голбюнъ или Голь-Галъ покатая или уклонившаяся гора.

Д.

Дальрутъ или Даль-руатъ, песчаное поле.
Дардулена, лсъ ленскій. См. Лена.
Дартула, женщина съ пригожими глазами.
Дегрена или Део-Грена, лучъ солнца.
Дездгрена, блескъ луча солнечнаго.
Дора или Доара, имя горы, стоящія близъ Дворца Ирландскихъ Государей.
Друманаръ, Друмардъ, высокая вершина.
Дю-омаръ или Дюбе-Комаръ, черный и статный мущина.
Думаруннъ, черный и безтрепетный.
Дундора, холмъ шумныхъ источниковъ.
Дунратъ, холмъ имющій на вершин своей равнину.
Дусронналъ, имя одного изъ коней Кушульдиновыхъ.
Дункаронъ, смуглый человкъ.
Дутула, вода черная и быстрая, древнее ими рки въ Конногт.
Дуаранна, черный горный источнихъ. Вроятно, что это древнее имя Доверна, которая впадаетъ въ Банфское море.

И.

!!!!LXIX—LXX
Кулаллинъ, хорошіе волосы.
Кюльминъ, у котораго волосы мягки.
Кюрахъ или Кюрохъ, ярость или свирпость сраженія.
Кюшона, плачевный шумъ волнъ.

Л.

Ламдаргъ, кровавая рука.
Ламоръ, ужасная рука.
Ланулъ, имющій цвтъ глазъ, подобный цвту своихъ волосовъ.
Лара, имя одной рки въ Конногт.
Лартонъ, морская волна, имя вождя Великихъ поселенцовъ, которые прежде всхъ пришли въ Ирландію.
Лего, озеро болзней, древнее имя озера въ Конногт, въ которое впадаетъ рка Лара.
Локлинъ, Гальское имя вообще всей Скандинавіи, особенно Ютландіи.
Лона, долина болотистая.
Лора, шумный, малая рчка, текущая вокругъ Сельмы, Дворца Фингалова.
Лота, древнее имя одной изъ величайшихъ сверныхъ Шотландскихъ ркъ, и вроятно, что рки Лоши.
Любаръ, рка въ Ульстер.
Люмонъ, уклоненный холмъ.
Лута, быстрая вода, древнее имя рки и долины Морвенской. См. Морвенъ.

М.

Мальморъ, великій холмъ.
Мальтосъ, косноязычный.
Мальвина, тихой взоръ, пріятное лицо.
Моина, женщина кроткаго нрава.
Мома, древнее имя провинціи Конногтской.
Моранъ, многіе, т. е. которой одинъ замнялъ многихъ ратниковъ.
Моранналъ, незнающій одышки.
Мораръ, высокой или великой мущина.
Морратъ, великій въ день сраженія.
Морна, любимая отъ всхъ.
Морутъ, пространное теченіе воды.
Мовненъ, связь высокихъ гор, древнее имя одной Шотландской части, лежащей на брегахъ моря къ сверозападу.

Н.

Нарморъ или Неартморъ, великая сила.
Натосъ, молодой человкъ.

О.

Оихома, кроткая и милая двица.

Р.

Ратколъ, поле покрытое лсомъ.
Рельдуратъ, звзда вечерняя.
Роскрана, лучъ восходящаго солнца, жена Фингалова, и мать Оссіанова.
Ротмаръ, шумъ моря, предшествующій волненію и бур.

С.

Сальгаръ или Селльгаръ, ловецъ.
Самла, явленіе, привидніе.
Селама, хорошій видъ, имя домовъ, на горахъ построенныхъ. См. Предувдомленіе.
Сельма, имя, произведенное отъ имени Селама. Дворецъ Фингала, Государя Морвенскаго.
Сифадда, у кого широкіе шаги, имя одного Кутуллинова коня.
Сигаллинъ, пригожій, статной.
Слинмора, великій холмъ, имя одной горы въ Конногт.
Слисама, ими сложенное изъ двухъ словъ, слисъ, мягкій, и сеамга, грудь, мягкая грудь.
Сои-Моръ, великорослый и пріятный человкъ.
Струмонъ, источникъ холма, древнее ими одной Шотландской провинціи.
Струморъ, шумящій источникъ.
Спрута, рка раздляющаяся на млкіе источники.
Сюлиллинъ, пріятные, хорошіе глаза.
Сульмалла, пріятно и кротко обращающая свои глаза.
Сульматъ, мущина хорошаго вида.

T.

Темора или Те-мо-ратъ, домъ благополучія, имя Дворца древнихъ Ирландскихъ Государей.
Тламинъ, кроткій, тихій и нжный.
Тогормъ, островъ лазоревыхъ волнъ, древнее ими одного изъ острововъ Гебридскихъ.
Тоншена, воздушное явленіе для волнъ, имя звзды.
Торманъ, громъ.
Тромотонъ, шумящая и тяжкая волна.
Тура, крпость Ульстерская.
Турлатонъ, толстый пень дерева.
Турлохъ, кто носитъ колчанъ.

У.

Улеринъ, предводящій въ Эринъ, имя звзды.
Ульфалда, долгая борода.
Ульлинъ, древнее имя Ультоніи или Ульстера, части Ирландіи.
Улоихъ, огонь холма, имя звзды.

Ф.

Ферхій, завоеватель.
Фергъ, или Феяргютъ, повелитель воинства.
Фіона, пригожая женщина.
Фирболгъ, народъ любящій стрлы, имя Белговъ Великобританскихъ, которые поселились въ Ирландіи.
Фитилъ, Бардъ нижайшаго степени.
Флаталъ, небесная красота.
Фокаргормъ, голубой конецъ или остріе стали.

Э.

Эринъ, древнее имя Ирландіи, сложенное изъ двухъ словъ, Эаръ, западъ, и Инъ, островъ, островъ запада.
Эрсы, древнее имя Ирландцовъ.
Эвиркома, кроткая и величественная красота.

ФИНГАЛЪ

ПОЭМА.

Содержаніе.

Артъ, Ирландской Государь, умеръ въ Темор, Дворцъ Государей сего острова, и оставилъ по себ еще въ отрочеств сына своего Кормаха. Вс колна собралися въ Темору, чтобы избрать юному Государю попечителя. Кушуллинъ въ сіе достоинство избранъ всми единогласно, и сіе пріобрлъ онъ тою славою и тмъ великимъ уваженіемъ, какое храбростію и геройскими въ сраженіяхъ подвигами заслужилъ отъ всего народа. Онъ рожденъ Семомъ, Государемъ одного изъ острововъ Гебридскихъ. Едва вступилъ въ правленіе престола, увдомился онъ, что Сваранъ, Лохлинсхій Государь въ Скандинавіи, вознамрился вступить въ Ирландію съ воинствомъ. Услыша всть сію, послалъ онъ Морана сына Фитилева для испрошенія помощи у Фингала вождя Каледонянъ, обитающихъ въ западной стран Шотландіи. Фингалъ по своему великодушію и равно по причин родства своего съ поколніемъ Ирландскихъ Государей ршился отправиться съ войскомъ въ сію землю, но прежде его прибытія Сваранъ уже приблизился къ Ирландской провинціи Ульстеру. Кушуллинъ, собравши въ Туру, крпость сея провинціи, наилучшихъ ратниковъ изъ всхъ колнъ Ирландскихъ, послалъ соглядателей вдоль по берегу, дабы они немедленно увдомили его, какъ только увидятъ непріятеля. Въ семъ-то мст начинается поэма. Дйствіе продолжается пять дней и пять ночей, и происходитъ въ поляхъ Лены, близъ горы, называемой Кромлою, на брег Ульстера Фингалъ, Оссіановъ отецъ и Государь Морвена, есть Герой сея поэмы.

ПСНЬ ПЕРВАЯ.

Содержаніе.

Кушуллинъ при вратахъ Туры сидлъ подъ деревомъ, прочіе между тмъ вожди упражнялись на ближней гор въ ловитв зврей. Онъ извстился чрезъ Морана сына Фитилева, что Сваранъ Лохлинскій Государь сошелъ уже на брегъ, онъ собравъ своихъ вождей, составляетъ съ ними совтъ, съ жаромъ спорятъ, должно ли съ непріятелемъ сравиться. Конналъ Государь Тогорма, искренній другъ Кушуллиновъ, предлагаетъ имъ, чтобъ удалиться и ожидать Фингала. Кальмаръ сынъ Маты, Государь Лары въ провинціи Конногтской, возстаетъ противу Коннала, отражаетъ его мнніе, и хочетъ сражаться, Кушуллину совтъ Кальмаровъ показался достойнымъ Героя. Простираясь къ непріятелю, примтилъ онъ, что нтъ при немъ трехъ самыхъ мужественныхъ ратниковъ, Форга, Дюкомара и Каирбата. Форгь приходитъ, извщаетъ Кушуллина о смерти другихъ двухъ Героевъ, и чрезъ то разсказываетъ трогающую и жалостную повсть о Морн дочери Кормаха. Сваранъ низводитъ съ кораблей рать свою, и видя вдали воинство Кушуллиново, посылаетъ Арнова сына разсмотрть оное и наблюдать вс непріятельскія движенія, а самъ полки свои учреждаетъ въ порядокъ сраженія. Арновъ сынъ возвращается, описываетъ Сварану Кушуллинову колесницу, и тотъ ужасный и величественный видъ, съ какимъ сей Герой сидитъ на оной. Воинства сблизились другъ съ другомъ, и сражаются съ невроятнымъ мужествомъ, но мрачная ночь ихъ раздляетъ, и побда остается нершимою. Кушуллинъ, наблюдая права гостепріимства, толь свято почитаемаго въ сіи древнія времена, посылаетъ Барда своего Кариля сына Кинфенова, чтобъ онъ торжественно пригласилъ Сварана на пиршество. Сваранъ отрекся. Карриль повствуетъ Кушуллину о Грудар и Брассолис. По совту Коннала отправляетъ Кушуллинъ часть воинства для наблюденія непріятельскихъ расположеній, и симъ кончается дйствіе перваго дня.

——

Безстрашный Кушуллинъ сидлъ предъ вратами Туры, при корени шумящаго втвіями древа. Его копіе стояло уклонясь къ твердому и мхомъ покрытому камени. Его щитъ покоился близъ его на злачномъ дерн. Его воображеніе представляло ему въ мечтахъ Каирбара {Это не тотъ Каирбаръ, сынъ Барбардутуловъ и братъ Катмора, о которомъ упомянуто будетъ въ Темар.}, Героя пораженнаго имъ въ сраженіи, какъ вдругъ Моранъ, посланный бодрствовать надъ Океаномъ, возвращаясь возвщаетъ ему о успх своихъ недремлющихъ очей.
Востани Кушуллинъ, востани, рекъ юный ратникъ: я зрлъ корабли Сварановы, Кушуллинъ! сопостаты многочисленны: мрачное море стремитъ на брегъ сонмы Героевъ. — Сыне Фитилевъ! отвщаетъ голубоокій вождь: ты всегда являешься предъ взоръ мой въ трепет, ужасъ твой умножилъ число противныхъ. Кто возвстилъ теб, что приближается не Фингалъ, владыка пустынныхъ горъ, текущій мн въ помощь на зеленющіяся поля Уллина?
Я видлъ ихъ вождя, отвчаетъ Моранъ, я видлъ его высока и грозна, какъ возвышенный и неприступный холмъ. Его копіе подобно сей дебелой и древней сосн. Щитъ его великъ, яко луна востекшая на край горизонта. Онъ сидлъ на камени брега, и воинство, какъ темныя облаки, стснялось вокругъ его. Вождь ратниковъ! рекъ я ему: число нашихъ воителей велико: ты справедливо нарицаешься мужественнымъ Героемъ, но сонмы храбрыхъ мужей ожидаютъ тебя подъ изгибистыми стнами Туры. Гласомъ подобнымъ шуму свирпющей волны отвчалъ мн Сваранъ: И кто на сихъ поляхъ будетъ мн равенъ? Моего взора не могутъ стерпть Герои: они повергаются на прахъ отъ пораженій моей десницы. Единъ токмо, Фингалъ, единъ владыка холмовъ бурныхъ, можетъ противоборствовать Сварану. Нкогда на холм Мальмора измрялъ я съ нимъ свои силы. Земля дремучей рощи стеная страдала подъ усиліями стопъ нашихъ. Камни упадали, отторгаясь отъ своего основанія, источники, премня свое теченіе, убгали съ шумомъ далеко отъ сего ужаснаго противоборствія. Три дни равно возобновляли мы сраженіе, наши воины стояли вдали неподвижны и трепещущи. Въ день четвертый возопилъ Фингалъ: Царь Океана поверженъ! Нтъ, онъ еще не палъ, возгласилъ ему Сваранъ, Моранъ! да уступитъ мрачный Кушуллинъ Герою крпкому и сильному, какъ бури висящія надъ Тальмором.
Да не будетъ! рекъ Кушуллинъ, вчно я не уступлю смертному. Кушуллинъ наречется великимъ или погибнетъ. Гряди Моранъ, возьми копіе мое, и ударяй во звучный щитъ Кабаитовъ {Кабаитъ, ддъ Кушуллиновъ, столько славенъ своимъ мужествомъ и храбростію, что потомки его употребляли обыкновенно щитъ его, когда должно было дать знакъ къ сраженію.}, онъ виситъ на шумныхъ вратахъ Туры. Его звуки несутъ звуки мира, {На щитахъ многія были выпуклости, которыхъ различные звуки были знакомъ разныхъ повелній вождя: въ иныя ударяли въ знакъ мира, въ другія въ знакъ войны.} мои сподвижники услышатъ его на холмахъ высокихъ.
Моранъ стремится, ударяетъ во щитъ: окрестные холмы и камни отвтствуютъ: звуки простираются въ лса: елень трепещетъ на брег озера. Уже Нюрахъ востаетъ и летитъ съ высоты камня, Конналъ за нимъ течетъ, держа копіе свое обагренное кровію, блая грудь прекраснаго Крюгала вздымается, и отъ радости трепещетъ. Сынъ Фавія оставилъ уже черную главу холма: это щитъ брани слышится, возопилъ Боннаръ, это копіе Кушуллиново, рекъ Лутаръ. Кальмаръ сынъ моря! пріими твое оружіе, возвысь твою шумящую сталь: вовдвигнися Пюно, Герой ужасный, воздвигнися: Канрбаръ остави лса Кромлы, изгибай твои колна, подобныя близною мрамору, о Этъ! и сниди со брега шумящихъ источниковъ Лены, Каолтъ, напрягай твои крпкія, но гибкія жилы. Да крутится со свистомъ подъ твоими стопами кустарникъ Моры: ребра твои блы, какъ пна волнующагося моря, когда черныя бури извергаютъ ее на гремящіе камни Кіотона.
{Здсь уже говоритъ самъ Оссіанъ, онъ будетъ встрчаться намъ въ поэмахъ своихъ иногда какъ повствователь, иногда какъ дйствующая особа, и будетъ говорить о себ самомъ то въ первомъ, то въ третьемъ лиц.} Уже ихъ вижу я всхъ во едино стекшихся, они исполнены величества и благородной гордости, раждаемой въ нихъ первыми ихъ подвигами, души ихъ воспламеняются, воспоминая сраженія и претекшія лта, взоры ихъ сверкающіе огнемъ ищутъ сопостата. Крпкія и жилистыя десницы ихъ уже возложены на рукоять ихъ мечей, и молнія налетаетъ отъ ребръ покрытыхъ сталію. Подобно источникамъ стремятся они съ высоты горъ. Вожди предшествуютъ, блистая оружіемъ своихъ отцовъ, за ними текутъ ратники мрачны и грозны: тако дожденосныя соединяются облаки, и обременяются другъ другомъ, позади воспламененныхъ небесныхъ огней. Звукъ ихъ оружій, стсненныхъ между собою и взаимно ударяющихся, востекаетъ на высоту воздушную. Ловчіе ихъ псы соединяютъ съ нимъ свои ужасныя лаянія. Пснь, зовущая ко брани, возгремя неравными голосами, продолжается въ отзывахъ Кромлы. Возшедши на вершину Лены, остановляется сіе грозное воинство, подобно осеннему туману, когда онъ, собирая свои разметанныя на поляхъ груды, восходитъ на омраченные холмы, и съ высоты ихъ подъемлетъ въ небеса главу свою.
Здравіе, рекъ Кушуллинъ, здравіе сынамъ долинъ, ивамъ, ловители быстротечныхъ еленей! другія готовятся утхи, он важны и многотрудны, он ужасны какъ сей грозный валъ, катящійся на брегъ песчаный. Бранноносныя чада! справимся ли мы, или уступимъ злачныя Инисфальскія поля. Царю Локлинскому, Вщай, о Конналъ! ты первый изъ ратоборцевъ и сокрушившій толь много щитовъ, ты не однократно противостоялъ воителямъ Локлина, желаешь ли ты еще возвысить копіе отца твоего?
Кушуллинъ! отвчаетъ ратоборецъ спокойнымъ видомъ: копіе Конналово изощренно, и любитъ оно блистать въ сраженіяхъ, и упиваться кровію, но хотя мышца моя готова ополчиться на брань, сердце мое склоняется къ миру. Вождь браней, воздвигнутыхъ въ защиту Кормаха! виждь черное распростертіе флота Сваранова. Мачты его, возвышающіяся на брегъ нашъ, столь же многочисленны, какъ тростникъ, растущій при езер Лег. Сонмъ его кораблей представляетъ видъ сгущеннаго лса, покрытаго парами, когда въ немъ древа колеблясь преклоняются отъ усилія стремительныхъ вихрей. Его ратники многочисленны и такъ, вдай Кушуллинъ, Конналъ желаетъ мира, самъ Фингалъ, первый Герой изъ смертныхъ, и расточающій полки противныхъ, какъ бурные втры развваютъ песокъ дебрей и пустынь, когда источники шумятъ, повторяя громкіе отзывы Коны, и когда нощь покоится на высокомъ холм, окруженномъ всми ея мрачными облаками, сей побдоносный Фингалъ желалъ бы уклониться отъ Сварановой десницы.
Бги слабый воитель, другъ мира и тишины, рекъ Кальмаръ, бги на твои безмолвные холмы, гд вчно не блистаетъ бранноносное копіе, теки въ слдъ за робкими сернами Кромлы, и воспящай твоими стрлами быстрый бгъ скачущихъ ланей Лены, но ты, Кушуллинъ, мужественный сынъ Сема, держащій въ десниц своей судьбу брани, расточи Лохлинскихъ чадъ, неси ярость твою и пагубоносные удары въ среду гордыхъ, враждебныхъ полковъ, да никогда корабль владычества многоснжного не возскачетъ на колеблющихся волнахъ Ианстора. Востаньте бурные втры Эрина, шумите порывистые вихри дебрей, да погибну среди бури, восхищенъ въ мрачныя облаки раздраженными предковъ нашихъ призраками, такъ, да изчезнетъ Кальмаръ среди вихрей и бурь, ежели когда ловитва зврей была ему пріятне геройскихъ ополченій.
Кальмаръ: отвчаетъ Конналъ спокойнымъ гласомъ, никогда и вспять не обращался, я всегда летлъ въ ратное поле, предшествуя моимъ сподвижникомъ, о труба славы Конналовой еще гремитъ слабо. Предъ моимъ взоромъ побда одержана, и храбрость торжествомъ увнчалась. Но внемли гласу моему, о мужественный сынъ Сома! и воспомяни о древнемъ престол Кормаха: для пріобртенія мира уступи сокровища и половину сего владычества, докол Фингалъ явится съ своимъ воинствомъ, но естьли угодна брань теб, я пріемлю мечь мой и копіе: быть среди сражающихся бранноносцевъ будетъ моимъ утшеніемъ и радостію, душа моя распрострется въ самой ярости и жар воюющихъ.
Такъ, рекъ Кушуллинъ, шумъ оружія пріятенъ моему слуху, онъ мн пріятенъ, какъ звукъ грома предшествующій кроткому и сладостному дождю весеннему. Соедини вс мои полки, да вижду предъ моими очами всхъ моихъ ратоборцевъ, да спшатъ они изъ дебрей и пустынь, блистая какъ лучь солнца предъ бурею, когда западный втръ собираетъ облаки, и когда Морвенскіе дубы стонутъ вдоль по брегу.
Но гд мои друзья, сподвижники мышцы моей при страшныхъ опасностяхъ? Гд сокрылся ты, блогрудый Каитбатъ? Гл укасный Діохомаръ, сей грозный перунъ брани? И ты Фергъ? уже ли ты оставилъ меня въ день яростной бури? Фергъ, спшащій прежде всхъ участвовать въ радостяхъ нашихъ пиршествъ?
Сынъ Россы, крпкая мышца смерти, стремись, какъ быстрая серна гремящихъ холмовъ Мальмора, (Фергъ въ сіе время приходитъ) Здравіе сыну Россы! но какой обликъ омрачаетъ твою геройскую душу?
Четыре камня, отвчаетъ Ферг, стоятъ возвышены уже надъ гробомъ Кантбата, и сіи мои руки предали земл мужественнаго Дюкомара. Сынъ Тормановъ! ты былъ какъ звда, блистающія надъ холмомъ, и ты, о Дюкомаръ! ты былъ пагубоносенъ, какъ туманы тинистаго Лана, когда они въ пасмурную осень разстилаются на поляхъ и несутъ смерть въ народы. Морна, прекраснйшая изъ двъ! сонъ твой спокоенъ и безмятеженъ въ разслин камени! ты свергался во мракъ, подобно звзд пролетвшей пустыни своимъ косвеннымъ паденіемъ, и которыя минутный блескъ, озарилъ уединеннаго путешественника, вливаетъ въ него печаль и томное о себ сожалніе. — Вщай Кушуллину, вщай, какъ пали вожди Эрина! Могуществомъ ли чадъ Лохлинскихъ они повержены, противоборствуя на пол Героевъ? Или другой злощастный рокъ низринулъ вождей Кромлы въ тсное и мрачное жилище?
Мечь Дюкомаровъ, отвчаетъ Фергъ, поразилъ Каитбата при корени дуба, на брегъ шумящаго источника. Дюхомаръ летитъ по семъ въ пещеру Туры, и любезную Морну привтствуетъ.
Морна, прекраснйшая изъ двъ, любезная дщерь Кормака! для чего уединенна ты въ огражденіи сихъ камней, въ разслин холма? Чистый ручеекъ журчитъ съ печальною томностію, стенаніе долговчнаго древа возносится на крылхъ втровъ, озеро колеблясь возмущается, и небеса мрачнымъ одты облакомъ. Но ты, Морна, ты бла какъ снгъ дебрей сихъ, и власы твои какъ легкіе пары, внчающіе главу Кромлы, когда они подобно кудрямъ висятъ надъ камнями и блистаютъ при лучахъ западнаго солнца. Твоя грудь предлагаетъ плненному взору два мраморные шара, какіе видимъ мы на брег источнича Бранна, твои мышцы крпостію и близною подобны алебастровымъ столпамъ въ чертогахъ Фингала.
Отколъ ты притекъ, отвтствуетъ прекрасная, откол ты притекъ, Дюкомаръ, о мрачнйшій изъ всхъ смертныхъ? Твои брови черны и ужасны, очи твои сверкаютъ, воспламененными зницами, или Сваранъ уже на валахъ моря? Дюкомаръ! какія новости возстишь о сопостат? — О Морна! я низшелъ съ холма ланей. Три краты напрягалъ я лукъ мой, и поразилъ трехъ еленей. И еще три были корыстію моихъ псовъ быстротекущихъ. Любезная дщерь Кормаха! я люблю тебя какъ мою душу, я поразилъ въ даръ теб прекраснаго еленя: глава его украшалась многовтвистыми рогами, его ноги равнялись быстротою вихрямъ. — Я не люблю тебя, суровый ратоборецъ, въ сердц твоемъ твердость камени, твое черное око поражаетъ меня ужасомъ. А ты, Каитбатъ, сынъ Тормана, ты мое желаніе и любовь, ты прелестне для меня луча солнечнаго, блистающаго на холмъ въ день бури! Видлъ ли ты юнаго Каибата? Сей любовный ратникъ не встртился ли съ тобою на холм ланей? Дщерь Кормакова ожидаетъ здсь возврату сына Торманова. — И Морна будетъ ожидать его долго, мечь мой обагренъ его кровію. Морна будетъ ожидать его долго, онъ палъ на брегахъ Бранна, я воздвигну ему гробъ на высот Кромлы. Но ты прилписъ любовію къ Дюкомару, мышца его крпка, яко буря.
И такъ нтъ уже, нтъ уже прекраснаго сына Торманова? рекла нжная любовница, орошая вжди свои слезами. И такъ палъ на холмъ сей юный и прелестный ратникъ? Онъ любилъ всегда первымъ быть предшественникомъ звроловцевъ горныхъ, онъ былъ смертный ударъ сопостатамъ, принесеннымъ волнами Океана. Дюкамаръ! такъ, ты мраченъ и свирпъ, и твоя десница пагубна для нещастной Морны. Варваръ! дай мн мечь сей, да облобызаю кровь Каитбатову.
Дюкомаръ, смягченный ея слезами, отдаетъ ей свой мечь: и она погружаетъ его во грудь ему. Подобно камени, отторгшемуся отъ горы, онъ палъ и простираетъ къ ней свои руки.
Морна! ты смертнымъ облакомъ покрыла Дюкомара: я чувствую хладъ желза въ груди моей. Отдай мое тло младой Моин, Дюкомаръ одинъ представлялся ей въ сонныхъ мечтаніяхъ. Она воздвигнетъ мн гробъ, звроловецъ его узритъ, и почтитъ меня хвалами. Но сжалься, заклинаю тебя, извлеки сіе желзо ивъ моихъ персей, я чувствую, оно меня превращаетъ уже въ ледъ.
Она приближается, орошенная слезами, она извлекаетъ мечь изъ персей ратоборца: Дюкомаръ, обративъ его къ ней остріемъ, пронзаетъ ей прекрасную грудь. Она пала, и прелестные власы ея разстилаются по земл, изъ язвы ея кипя стремится кровь и обагряетъ близну раменъ ея. Она движется и трепещетъ сотрясаема смертію, пещера Туры повторила послдніе вздохи любезной Морны.
Да почіютъ, рекъ, Кушуллинъ, въ вчномъ мир и тишин души Героевъ: ихъ дянія были знамениты въ самыхъ ужасныхъ опасностяхъ, да окружатъ меня ихъ тни, носимыя на облакахъ, да вижду еще мужественныя ихъ черты, взирая на нихъ, душа моя ощутитъ возрастающую крпость къ пренесенію трудныхъ подвиговъ, и десница моя устремитъ въ сопостатовъ перуны смерти. Но ты, Морна, явись предъ взоръ мой на луч лунномъ, пости меня, воззри ко мн съ сего луча сквозь оконце во время сна моего, когда забывъ сраженіе и, вс его ужасы, буду я мечтать о единыхъ токмо пріятностяхъ мира и спокойствія.
Соберите наши племена, шествуйте въ геройское поле, стремитесь во слдъ бранноносной моей колесниц, и ваши подвижническіе гласы да соединятся съ шумомъ моего быстраго шествія. Пусть три копія устроятся на каждой стран моей: летите по слдамъ скоротечныхъ моихъ коней, да возчувствуетъ душа моя подкрпляему себя мужествомъ друзей моихъ, когда бурнаго сраженія нощь сгустится вокругъ блистающаго моего меча.
Сколь ужасно пнящійся источникъ свергается съ каменистыя высоты Кромлы, когда ударяютъ громы и темная нощь омрачила уже половину холма: тако, и еще ужасне стремятся многочисленныя чада Эрина. Ихъ вождь являетъ всевозможное въ себ мужество и кротость, подобенъ великому въ мор киту, влекущему во слдъ себя вс волны, воздвигнутыя бурнымъ его стремленіемъ, или быстрой рк, несущей на брегъ вс свои воды.
Лохлинскія чада услышали издалече звукъ его стремительнаго шествія. Сваранъ ударилъ во щитъ свой, и воззвалъ къ сыну Арнову: Что сей шумъ, разливающійся вдоль холма и подобный глухому журчанію наскомыхъ, шумящихъ по закат солнца? Или ополченіе Инисфальское нисходитъ на поля, или стонутъ втры во глубин лсовъ отдаленныхъ? Таковъ звукъ Гормала, когда еще разъяренныя волны не возвысятъ верхи свои покрытые близною. Сыне Арновъ! востеки на холмъ и низведи взоры свои на черную поверхность дебрей.
Арнъ шествуетъ и возвращается пораженъ ужасомъ. Очи его изумленны, сердце трепещетъ, гласъ содрогается, и едва произноситъ слова, прерываемыя страхомъ.
Востани, сыне Океана, поядвигнися: я зрю противу насъ устремленный съ горъ черный источникъ сраженій, я зрю стсненные полки Эринскихъ воителей. Колесница брани, быстрая колесница Кушуллинова летитъ подобно воспламененному вихрю, несущему пагубные удары. Она катится какъ бурный валъ на пол Океана, или какъ златый облакъ, простирающійся надъ пустынею. Ея широкіе бока усянны блистающимъ камнемъ, таковы посреди глубокой ночи сіяютъ скачущія волны вокругъ кораблей нашихъ. Ея дышло изъ тисоваго древа, ея сдалище составлено изъ костей близны пречудныя, ребра ея наполнены многочисленными копіями, и дно ея глубины отягчается ногами Героевъ. Съ десныя стороны зрится точащій пну конь, гордъ и скачущъ, крпокъ и быстръ паче всхъ коней пасущихся на холм: онъ ударяетъ копытомъ, и земля стонетъ. Его разввающаяся грива подобна волнамъ шумнаго источника, стремящаго пары свои на высоту холма, густая шерсть на немъ лоснится, и Сифадда есть имя его. Съ шуія страны припряженъ столь же гордый и яростный конь, быстротечный сынъ горъ, его черная грива подъемлется и возввается надъ его высоковыйною главою. Ноги его крпки и быстры, пламеннодышущія чада остраго меча нарицаютъ его Дусронналомъ. На тысящу вервій зыблется сія великолпная и грозная колесница. Твердыя брозды сіяютъ въ волнахъ пнистыхъ. Легкія и лучезарнымъ камнемъ украшенныя вожжи развваются по величественной вы коней, когда они бгутъ и прелетаютъ долины. Они въ стремленіи своемъ равны быстротою сернамъ, и крпостію орлу, летящему на свою корысть. Воздухъ свиститъ отъ ихъ стремленія, какъ зимніе втры на снгахъ высоты Іормальской.
На колесниц сидитъ превознесенъ вождь ратоборцевъ: имя герою Кушуллинъ, сынъ бодраго Сема. Его смуглыя ланиты подобны цвтомъ моему луку. Его свирпыя очи сверкаютъ подъ черными бровями. Уклоняющуся ему впредъ и вращающу копіе свое, власы его упадаютъ съ главы яко пламенныя волны: бги вспять, о Царь Океана! бги, онъ течетъ какъ буря вдоль пространныя долины.
Когда зрлъ ты меня вспять обращенна, колико бы сонмы враговъ ни были многочисленны? Когда зрлъ ты меня бгуща, Арновъ сыне, ратникъ безъ мужества? Я противоборствовалъ Гормальскимъ бурямъ и надменной высот пнящихся валовъ. Я съ тученосными сражался облаками, такъ могу ли трепетать смертнаго ратоборца? Хотя бы должно мн было противостать побдоносному Фингалу, моя душа не поколебалась бы въ своемъ мужеств. Воздвигнитесь, мои воители, соединитесь окрестъ меня, какъ волны моря, соберитесь вокругъ блистающей и крпкой стали Царя вашего, тверды и непоколебимы яко горные наши камни, ожидающіе съ радостію надменную бурю, и противоставящіе мрачную густоту лсовъ своихъ стремительной ярости втровъ.
Герои простираются. Сколь ужасно среди мрачныя осени, съ высоты двухъ противостоящихъ горъ устремляются другъ противъ друга дв грозныя бури, или два источника, свергаясь съ утесистыхъ камней, соединяются, сражаются, и шумятъ слившись между собою въ долин: тако сомкнулися, тако смсилися ополченія Лохлинскихъ чадъ, и чадъ Инисфальскихъ. Съ вождемъ вождь, и съ воиномъ сражается воинъ, сталь ударяетъ, и ударяется отражаясь, щиты летятъ раздробляясь на части, кровь течетъ и дымится на поляхъ, крпкія тетивы внучатъ на лукахъ напряженныхъ, свистятъ въ воздух быстротечныя стрлы, вращаемыя копія начертываютъ свтлые круги, позлащающіе бурное и угрюмое лице мрачныя ночи.
Ужасные вопли и крики наполняютъ воздухъ. Таковъ шумъ Океана, стремящаго свои бунтующія волны, и таковы послдніе звуки престающаго грома. Естьли бы сточисленный ликъ соединенныхъ Бардовъ Кормака восплъ ужасъ и вс слдствія сего грознаго сраженія, сточисленный ликъ Кормаковыхъ Бардовъ не могъ бы гласомъ своимъ пренести въ потомственные роды всхъ знаменитыхъ ратоборцевъ, пораженныхъ на бранномъ пол. Герои сонмами упадали на Героевъ, и кровь мужественныхъ кипящими текла струями.
Барды, избранные пснопвцы! рыдайте надъ знаменитымъ Ситаллиномъ. И ты, прекрасная Фіона, наполни стенаніемъ и плачемъ жилище твоего любезнаго Ардана. Они крпкою Сварановою мышцею пораженны, пали какъ дв пустынныя серны. Сваранъ посреди своихъ ратниковъ свирпствуя рыкалъ яко духъ бури, когда возсвъ на мрачныя облаки, осняющія высоту Гормала, утшается онъ смертію отважнаго мореплавателя.
Твоя десница не покоится, о вождь острова тумановъ {Островъ Шіо. Не безъ причины онъ называется островомъ тумановъ: высотою горъ его удерживаются пары, восходящіе изъ моря, и отъ того бываютъ тамъ почти всегдашніе дожди.}. Аушуллинъ! твоя мышца неоднократно поражала смертію, и ея мечь зрлся яко громовая стрла, разящая питомцевъ долинъ, когда смертные пожираемы ею упадаютъ, и когда вс окрестные холмы пылаютъ пламенемъ. Дусронналъ съ ужаснымъ ржаніемъ попиралъ Геройскія тла, и Сифадда омывалъ ноги свои въ потокахъ крови. Подъ ихъ стопами поле сраженія зрлося опустошенно, какъ лса пустыни Кромлы, когда бурный вихрь, обремененный черными духами ночи, опустошаетъ смиренную дебрь и твердыя древа исторгаетъ съ корнемъ.
Восплачь на твоихъ камнехъ, о дщерь {Дщерь Инисторская, дочь Горлы Государя Инисторскаго, или острововъ Аркадскихъ. Тренаръ былъ кровный братъ Государя островат Иниска, которой былъ, какъ нкоторые думаютъ, одинъ изъ острововъ Схетландскихъ. Архадскіе и Схетландскіе острова подвластны были тогда Локлинскому Государю.} Инисторская! дщерь прекрасне духа высокихъ холмовъ, когда онъ на солнечномъ лучъ прелетаетъ безмолвныя долины Морвена: уклони твою лпую главу на волны. Уже палъ юный твой любовникъ, палъ блденъ и бездыханенъ, поверженъ мечемъ Кушуллиновымъ. Его младая и бодрая храбрость не явитъ уже въ немъ, какъ прежде, достойную отрасль Царей побдоносныхъ. Дщерь Инисторская! любезный твой Тренаръ уже въ объятіяхъ смерти! Его врные псы, видя шествующу тнь его, воютъ унывно въ его чертогахъ. Лукъ его распущенъ почиваетъ въ его жилищ, въ лсахъ его царствуетъ печальное безмолвіе.
Тысящи волнъ стремятся на камень, тако устремляются полки Сварановы: твердый камень пріемлетъ и раздробляетъ сіи тысящи бурныхъ волнъ, тако Имсфальскіе ратники ожидаютъ и противоборствуютъ полкамъ Сварановымъ, Грозная смерть, возвышая вс свои вопли и крики, соединяетъ ихъ со звукомъ щитовъ гремящихъ. Каждой Герой есть мрачный столпъ, и мечь въ его десниц есть огненный лучь. Поле стонетъ подобно желзу, багряному сыну горнила, стенящему подъ сильными ударами ста млатовъ, которые подъемлются, и ударяютъ его повременно.
Кто сіи толь мрачные и неукротимые ратоборцы на поляхъ Лены? Они подобны двумъ тученоснымъ облакамъ, и мечи ихъ блистаютъ надъ главами ихъ яко быстрыя молніи. Холмы восколебались въ своихъ основаніяхъ, твердые камни трепещутъ, и древній ихъ мохъ содрогаяся скачетъ. Безъ сомннія это сынъ Океана (Сваранъ) и владыка Эрина (Кушуллинъ). Безпокоящіяся ратниковъ ихъ очи сопутствуютъ каждому ихъ движенію, но темная ночь простираетъ на сихъ вождей мрачныя свои крил, и прескаетъ ихъ ужасное противоборствіе.
На скат Кромлы Доргласъ уготовляетъ для пиршества серну, утреннюю корысть, пріобртенную ратниками на холм, прежде низшествія ихъ на бранное поле. Сточисленный ликъ юныхъ воиновъ собираетъ сухое хврастіе, десять Героевъ возгнетаютъ огнь, три ста бранноносцевъ избираютъ гладкіе и чистые камни, дымъ простирается, востекаетъ на высоту, и вогнтаетъ о пиршеств.
Кушуллинъ соединилъ во грудь свою расточенныя духа своего силы. Опершись на копіе свое, вщаетъ онъ мудрому Керрилю, почтенному пвцу вковъ протекшихъ.
Сіе. празднество ужели для одного меня учреждается? Локлинскій Царь возсядетъ на брег Уллина, отдаленъ отъ пиршествъ и музыкійскихъ согласій, гремящихъ въ его чертогахъ? Ростани, мудрый Карриль, и пренеси слова мои Сварану. Скажи сему владык, притекшему къ намъ на шумящихъ волнахъ: Кушуллинъ уготовалъ пиршество, да пріидетъ онъ склонить ушеса свои къ шуму лсовъ моихъ, подъ тнію сея облаконосныя ночи. Втры, стремящіеся на его пнистыя моря, печальны и хладны, да пріидетъ онъ воздать похвалы стройнымъ звукамъ арфъ нашихъ, да пріидетъ внимать сладостнымъ пснямъ Бардовъ нашихъ.
Карриль шествуетъ, и гласъ его, исполненный сладости, приглашаетъ Царя щитовъ черныхъ: Сваранъ, владыка лсовъ! водвигнися, остави мягкія кожи твоей ловитвы. Кушуллинъ торжественное устроилъ пиршество, гряди участвовать въ радости его празднества.
Гласомъ томнымъ, и подобнымъ шуму Кромлы, предшествующему грозной бур, отмчаетъ Сваранъ: Естьли вс твои младыя двы, ненавистный Инисфалъ, проструть ко мн свои блыя руки, представятъ въ нагот взору моему трепещущія груди, и обратя ко мн съ пріятностію очи свои, исполненныя любви нжной, и тогда неукротимый Сваранъ пребудетъ на семъ мст неподвиженъ яко твердыя Локлинскія горы, докол багряная варя, возвысясь на подвластныя мн страны и увнчанна юными лучами, возвститъ мн новый день, чтобъ восталъ и поразилъ я смертію Кушуллина. Лохлинскій втръ пріятенъ моему слуху, онъ дышетъ на моихъ моряхъ, онъ ветъ и шумитъ въ моихъ парусахъ, и напоминаетъ мысли моей зеленые лса Гормала, гд многократно шумные отзывы отвчали его дуновеніямъ, когда копіе мое омывалось кровію свирпаго вепря. Пусть мрачный Кушуллинъ уступитъ мн древній престолъ Кормака, или пна источниковъ Эринскихъ обагрится его кровію.
Карриль возвратился и рекъ: звуки Сваранова гласа вщаютъ намъ погибель. — Погибель ему единому, воззвалъ Кушуллинъ. Карриль возвысь твой гласъ и повждь намъ подати временъ протекшихъ. Долготу ночи услади пріятностію твоихъ псней, наполни духъ и сердца наши сладкимъ уныніемъ. Инисфальская земля произвела и воспитала многочисленные сонмы Героевъ и юныхъ двъ, любовію для любви рожденныхъ. Пріятно внимать печальнымъ пснямъ, наполняющимъ камни Албіона, когда престаетъ шумъ ловитвы и кристальный источникъ отвтствуетъ Оссіанову гласу.
Каррнль восплъ: Въ предтекшія времена сыны Оксана востекли на брега Инисфальскіе. Тысяща кораблей скакали на волнахъ и стремились на полныхъ парусахъ къ цвтущимъ полямъ Уллина, Эринскія чада воздвиглись во сртеніе сему непріязненному племени. Каирбаръ, первый изъ смертныхъ, и Грударъ, юный и прекрасный бранноносецъ, находились въ сонм воителей. Сіи два ратника сражались долгое время за разноцвтнаго тельца, рыкающа съ ужаснымъ воплемъ на звучномъ холмъ Гольбуна. Каждой изъ нихъ желалъ его имть, и лютая смерть часто являлась на остріи блистающей ихъ стали.
Два Героя соединились противъ сопостата, иноплеменники, изверженные на брегъ Океаномъ, обращены въ бгство. Чіи въ Инисфалъ имена толико знамениты, какъ имена Каирбара и Грудара? Но увы! для чего пагубный сей телецъ рыкалъ еще на высот Гольбуна? Они узрли его скачуща и близною подобна снгу, прелестный видъ его воспламенилъ въ нихъ прежнее свирпство.
Они сражаются на злачномъ дерн источниковъ Любарскихъ. Юный и блистающій Грударъ поверженъ. Свирепый Каирбаръ течетъ въ шумящія долины Туры, гд Брассолиса, прекраснйшая изъ его сестръ, уединенна и печальна изливала съ томностію псни унынія. Она воспвала подвиги любезнаго Грудара, къ которому вс тайныя и нжныя сердца ея чувствія клонились. Она оплакивала ужасъ и опасности, готовящіяся ему на кровавомъ пол сраженія: но еще не отчаялась она зрть его побдителемъ. Ея одежда нсколько разверстая дополняла видть прелестную грудь ся подобну лун, изшедшей цлымъ полукружіемъ изъ облакомъ ночи. Гласъ ея, изливая унылыя псни, былъ сладостне самой пріятной арфы. Вся ея душа наполнена была Грударомъ, онъ, единственно искалъ всегда втайн любезныхъ ея взглядовъ. Когда возвратишься ты въ полномъ сіяніи твоего оружія, о величественный и крпкій въ брани ратоборецъ?
Каирбаръ приходитъ и говоритъ ему: прими, Брассолиса, прими сей щитъ обагренный кровію, возвысь его на твердую стну моего жилища, прими оружіе моего врага…. Онъ рекъ, и нжное сердце ея трепещетъ: блдна, изумленна, летитъ она въ поле сраженія. Она зритъ своего юного любовника обагренна своею кровію, и при семъ жалостномъ вид изливаетъ духъ свой на злачномъ дерн Кромлы! Кушуллинъ! здсь почиваетъ любезный ихъ прахъ, и сіи уединенныя два тисовыя древа, возросшія на ихъ гробахъ, возвышаясь желаютъ соединить свои втви. Брассолиса украшала прелестями своими поля и долины, Грударъ былъ украшеніемъ холмовъ высокихъ. Барды сохранятъ имена ихъ и возвстятъ о нихъ въ псняхъ своихъ вкамъ грядущимъ.
Карриль! гласъ твой исполненъ сладости, рекъ безтрепетный вождь Эмна, и я утшаюсь, внимая повствованіямъ временъ претекшихъ. Они пріятны слуху моему, какъ благорастворенный весенній дождь, когда солнце изливаетъ лучи свои на поля и долины, и когда легкія облаки плаваютъ надъ шумною горъ высотою. О Бардъ! прими твою арфу, да воспоетъ мою любовь. Воспой сію пустынную красоту, сію блистающую звзду Дунскара. Воспвая хвалами Брагелу, сопутствуя гласу своему струнами арфы, сію любезную Брагелу, оставленную мною на остров сгущенныхъ тумановъ. Супруга Семова сына! подъемлешь ли ты прекрасную главу твою на высот холма, чтобъ узрть корабли Кушуллиновы? Пространное море стремитъ бурныя своя волны между тобою и твоимъ супругомъ. Блая пна сихъ волнъ обольститъ взоръ твой, ты почтешь ихъ блющимися парусами кораблей моихъ. Удалися, уже царствуетъ ночь, удалися, любовь моя, ночные втры дышутъ въ твои власы, удалися въ чертоги моихъ пиршествъ, и размышляй о временахъ протекшихъ. Я не возвращусь въ твои объятія, докол утишится грозная буря брани. О Конналъ! вщай мн о бранхъ и сраженіяхъ, извлеки любовь изъ мысли моей, я самъ безсиленъ, блогрудая и чернополосая дщерь Соргланова любезна мн и драгоцнна.
Будь остороженъ и проворливъ, блюди себя отъ коварныхъ сыновъ Океана, рекъ благоразумный Конналъ. Повели, да избранный полкъ ратниковъ соглядаетъ нощію движенія сопостата. Кушуллинъ! сердце мое желаетъ мира, докол узримъ мы чадъ Морвенскихъ, докол Фингалъ, ужасъ Героевъ, явится, яко свтило дня, среди полей нашихъ.
Герой ударяетъ во щитъ и на звукъ его стекается воинство. Избранные на стражу ночную ратники направляютъ въ путь стопы свои, прочіе воители возлегши на холм, покоились во мрак при томномъ шум втровъ. Тни пораженныхъ въ претекшій день бранноносцевъ скитались предъ ними носимы на облакахъ, и вдали, въ глубокомъ безмолвіи Лены, слышны были пронзительные призраковъ гласы, предвозвстники суровой смерти.

ПСНЬ ВТОРАЯ.

Содержаніе.

Грюгалъ, одинъ изъ Эринскихъ Героевъ, убитый въ предтекшій день, является въ сонномъ видніи Конналу. Онъ предвщаетъ ему, что Кушуллинъ заутра будетъ побжденъ, и совтустъ примириться съ непріятелемъ. Конналъ сообщаетъ видніе сіе Нушуллину, которой остается непоколебимъ въ своемъ намреніи, и любя больше честь свою и славу, не хочетъ первой предлагать Сварану о мир, онъ намренъ продолжать войну. День насталъ, Сваранъ предлагаетъ условія постыдныя, Кушуллинъ ихъ отринулъ. Сраженіе начинается, оба воинства довольно чрезъ долгое время противоборствуютъ съ невроятнымъ усиліемъ, наконецъ Грумалъ обратился въ бгство, и вс Ирландскіе полки оставили поле сраженія. Кушуллинъ и Конналъ прикрываютъ ихъ бгство. Каррилъ отводитъ ихъ на ближнюю гору, за ними слдуетъ не медля и Кушуллинъ, и съ высоты горы видитъ флотъ Фингаловъ, плывущій къ берегу, но мрачная ночь скрываетъ флотъ сей отъ его взора. Кушуллинъ, пораженъ уныніемъ и досадою, приписываетъ неудачное сраженіе смерти друга своего Ферды, котораго онъ незадолго передъ тмъ побдилъ. Карриль, чтобъ убдить его, что все т, которые по нещастію и невиннымъ образомъ предали смерти своихъ друзей, не всегда наказуемы были злополучными превратностями, повствуетъ судьбу Коннала и Галвины.

——

Конналъ {Мсто, гд покоился Конналъ, извстно всмъ, кто бывалъ на горахъ Шотландскихъ. Оссіанъ, удаляетъ сего Героя отъ прочаго воинства для того, чтобъ увеличить ужасъ явленія тни Крюгаловой.}, возлегши при корени долговчнаго древа, наслаждаяся пріятностію сна при шумъ источника. Твердый камень, покрытый мхомъ и поддерживалъ его главу. Пронзительные ночныхъ призраковъ гласы, пролетая сквозь дебри и пустыни Ленскія, ударяли въ его ушеса. Онъ былъ елинъ, и отдаленъ отъ сонма прочихъ ратниковъ, онъ, яко гравной брани сынъ, не ужасался противныхъ.
Сему Герою зрится въ сонныхъ мечтахъ огненный источникъ, стремящійся съ высоты холма, и Крюгалъ, несомый на воспламененномъ воздушномъ огн, Крюгалъ, пораженный ударами Сыарана, ратоборствуя на пол славы.
Лице его блдно, яко лучи луны подъ горизонтъ низходящей, онъ былъ одтъ легкимъ облакомъ холма, померклыя очи его уподоблялись двумъ свщамъ уже погасающимъ, грудь его пронзенна зрлась черною и глубокою язвою.
Тебя ли вижу я, Крюталъ, вщаетъ ему безтрепетный Конналъ, Дедгаловъ сыне, толико знаменитый на холм сернъ быстро текущихъ! тебя ли вижу я? Для чего являешься ты мн тако блденъ и прискорбенъ, ты рушитель крпкихъ щитовъ бранно носныхъ? Никогда ужасъ не могъ напечатлть на чел твоемъ блдности. Сынъ холма! что смущаетъ тебя? чего трепещешь? Мрачно и орошаемо слезами привидніе простираетъ на Героя свою хладную руку, истощенный гласъ его испускаетъ слабое урчаніе подобно зефиру, шумящему томно въ кустахъ Лега. — Тнь моя, о Конналъ! странствуетъ на холмахъ, зрвшихъ мое рожденіе, но тло мое лежитъ повержено на пескахъ Уллина. Ты у.е не будешь бесдовать съ Крюгаломъ, вчно не увидишь ты слда уединенныхъ стопъ его въ пустын. Моя легкость, есть легкость втровъ Кромлы, я ничто, какъ непостоянный и скороизчезающій дымъ. Кольмаровъ {Конналъ, сынъ Каитбатовъ искренный другъ Кушуллиновъ, называется иногда сыномъ Кольгаровымъ. Кольгаръ быль первый начальникъ ихъ поколнія.} сыне! я зрю стремящееся мрачное смерти облако, оно остановляется, и тяготя виситъ надъ полями Лены. Чада зеленыхъ странъ Эринскихъ падутъ побждены. Бги, удаляйся ты отъ сего поля, исполненнаго призраками.
Подобно затмвающейся лун изчезаетъ призракъ, скрываясь въ бурномъ вихр. Помедли, воззвалъ Конналъ, помедли, о тнь моего друга! возвратись ко мн еще на твоемъ небесномъ луч. Въ какой пещер уединенное твое жилище? Какой холмъ служитъ убжищемъ твоему успокоенію? Уже не услышу я гласа твоего въ шум бурей, въ журчаніи быстрыхъ источниковъ, когда мрачные призраки, несомые на крилхъ втреныхъ, перелетаютъ пустыню?
Конналъ востаетъ, и его оружіе гремитъ. Онъ ударяетъ во щитъ при утесахъ Кушуллина, и Герой воспрянулъ отъ сна.
Для чего ты, Конналъ, тако нечаянно притекъ ко мн нощію? Мое копіе, возбужденное звукомъ, могло бы во мрак поразить тебя, и свирпый рокъ повеллъ бы Кушуллину рыдать о смерти своего друга. Вщай Кольмаровъ сыне, вщай: твой спасительный совтъ подобенъ свтилу, гонящему густую мглу, и ліющему лучи животворные.
Сынъ Семовъ! отвщаетъ Конналъ, тнь Крюгалова вышла изъ пещеры своей, слабое сіяніе звздъ проницало сквозь его тонное и легкое существо, гласъ его подобился томному журчанію отдаленнаго источника. Онъ посланникъ смерти. Онъ вщаетъ о гроб. Проси мира, о Кушуллинъ! или бги въ пустыню чрезъ Ленскія поля.
Ты говоришь, что тнь Крюгалова съ тобою бесдовала, ты зрлъ звзды, блистающія сквозь его тонкое существо {Оссіанъ показываетъ намъ здсь, какое тогда имли мнніе о духахъ. По выраженію Коннала, что звзды блистали сквозь тнь Крюгалову, и по отвту Кушуллина, кажется, что почитали они душу вещественною, и существомъ подобнымъ существу, которое у древнихъ Грековъ называлось .}. Кольгаровъ сыне! это былъ шумъ втровъ, бунтующихъ въ пещерахъ Лены, или, ежели воистинну была то Крюгалова тнь, но что ты не принудилъ ее предстать моему взору? Вопросилъ ли ты, гд его пещера? Въ какихъ мстахъ почиваетъ сынъ воздуха? Мечь мой возмогъ бы его обрсть, и убдить гласъ его, открыть намъ грядущее: но что онъ можетъ возвстить намъ? Вчера еще обртался онъ межъ нами: толико въ краткое время могъ ли онъ прелетть холмы наши? и кто ему открылъ предлежащую намъ пагубу?
Духи востекаютъ на облаки, и летаютъ на крилхъ втреныхъ, отмчаетъ мудрый Конналъ, они въ пещерахъ своихъ покоятся вкуп, и бесдуютъ о смертныхъ. — Пусть они по вол своей бесдуютъ о смертныхъ, но да оставятъ они въ поко вождя Эринскаго, да предадутъ меня въ пещерахъ своихъ забвенію. Я вчно не обращусь въ бгство отъ лица Сваранова. Естьли долженъ я погибнуть, мой гробъ возгласитъ потомству о моей слав. Звроловецъ окропитъ слезами покрывающій меня камень, и жилище прекрасной Брагелы облечется въ одежду стованія и печали. Я смерти не ужасаюсь, я страшусь постыднаго отъ сопостатовъ бгства, Фингалъ всегда зрлъ меня побдителемъ. Ты, призракъ холма, вщающій пагубная, предстань моему взору, спустись на своемъ свтоносномъ луч, покажи мн смерть мою въ рукахъ твоихъ, и ты не узришь меня вспять бгуща, о слабый сынъ тумановъ
Теки, сыне Кольгаровъ, ударяя во щитъ Кабаитовъ: онъ виситъ между копіями: да на звуки его воспрянутъ ратоборцы мои отъ сна и уготовятся ко брани. Коснитъ Фингалъ и его ополченіе своимъ шестіемъ, но мы сразимся, и умремъ на пол Героеыъ.
Звукъ щита простирается вдаль, бранноносцы востаютъ на холмъ сонмами: уже они стоятъ, подобны толикому же числу крпкихъ дубоыъ, окруженныхъ всми своими втвями, когда ихъ ударяетъ тяжелый градъ и бурные втры свистятъ въ изсохшихъ листвіяхъ.
Сдая глава Кромлы подъемлется въ облаки, раждающагося дня свтъ содрогается надъ Океаномъ, уже до половины озареннымъ, синій туманъ шествуетъ тихо и скрываетъ Инисфальскихъ ратниковъ.
Примите оружіе, воззвалъ гордый Сваранъ, настоитъ брань, о мужественные воители! Эринскія чада побгли отъ лица нашего, устремимся и поженемъ въ слдъ ихъ на поляхъ Лены. И ты Морла спши въ чертоги Кормака: убждай его, да покорится онъ Сварану, докол вс его племена не поглощены мрачнымъ гробомъ, и докол безмолвіе смерти не царствуетъ еще на холмахъ Уллина.
Онъ ркъ, и вс его ратники востаютъ вдругъ, подобны облаку морскихъ птицъ, гонимыхъ со брега яростію бунтующихъ валовъ. Казалось, внемлется шумный звукъ тысящи источниковъ ударяемыхъ взаимно и сливающихся въ долинахъ Коны, когда посл бурной и дожденосной ночи при слабомъ сіяніи зари стремятъ они еще неукрощенныя свои волны.
Каковы черныя мрачной осени облаки, простирающіяся и бгущія по уклонному скату зеленыхъ холмовъ: таковы, и еще мрачне и быстре, стремятся ратоборцы шумящихъ лсовъ Лохлинскихъ. Величественъ и гордъ, яко Морвенскій елень, шествовалъ предъ ними безтрепетный Сваринъ. Его щитъ блисталъ какъ ночные огни претекающіе чрезъ поля, когда вс смертные погружены въ безмолвіе и во мракъ ночи, и когда трепещущій путешественникъ мечтаетъ видть призракъ, играющій въ сихъ воздушныхъ явленіяхъ.
Втръ подъемлется отъ возмущеннаго Океана, и своимъ дуновеніемъ разгоняетъ тяготвшій надъ водами туманъ. Инисфильскіе сонмы являются на брег яко связь твердыхъ камней.
Морла! рекъ неукротимый Сваранъ, теки и предложи миръ сопостату, каковъ въ предлагаемъ мы Царямъ, когда народы преклоняютъ предъ нами колна, когда мужественные лежатъ простерты на пол брани, и когда юныя жены проливаютъ слезные токи, странствуя въ поляхъ и долинахъ.
Мужественный Морла, сынъ Суарта, протекаетъ величествомъ шаговъ пространство межмстія, онъ предсталъ съ гордымъ видомъ, и вщаетъ вождю Эринскому, окруженному своими ратниками.
Прими даруемый Свараномъ миръ: онъ его тако предлагаетъ теб, какъ предлагаетъ онъ Царямъ, когда побжденные народы упадаютъ къ стопамъ его. Уступи намъ пріятныя поля Уллина, отдаждь Сварану прекрасную свою супругу, и врнаго своего ловчаго пса, быстрйшаго самыхъ втровъ, уступи сихъ свидтелей безсилія и слабости твоей десницы, и живи подъ властію нашего могущество. Скажи Сеарану, скажи сему надменному и гордости исполненному сердцу: Кушуллинъ вчно не покорялся…. Я оставляю ему волны Океана, или воздвигну полкамъ его гробы въ Эрин. Никогда чуждый не будетъ обладателемъ и любезной Брагелы, никогда Локлинскихъ холмовъ серна не побгнетъ отъ моего быстраго Луата.
Слабый колесницегонитель! отвчаетъ Морла, и такъ хочешь ты противостоять моему владык, сему Царю, котораго многочисленные корабли могутъ островъ твоя навлечь на волны, толико холмъ Уллина является малъ предъ могуществомъ владычествующаго надъ Океаномъ! — Морла! во тщетной пр словесъ ея уступаю побду, но сей мечь вчно никому изъ смертныхъ не покорится. Докол Конналъ и Кушуллинъ имютъ духъ жизни, никто, кром Кормака, не будетъ владычествовать Эриномъ. О Конналъ, первый изъ мужественныхъ! ты слышалъ слова Морлы, отвчай! твоя грудь, твое сердце совтуютъ ли теб нын мирная? Тнь Крюгалова! по что ты устрашала насъ смертію? Я сниду во мрачное жилище, но озаренъ свтильникомъ славы… Возвысьте, Инисфальскія чада, возвысьте ваши копья, напрягайте луки, теките, стремитесь на сопостата во мрак.
Онъ рекъ, и его многочисленные полки восколебались въ своихъ сгущенныхъ строяхъ, они простираясь шумно разширяются, яко темный облакъ упадающій на долину, когда буря омрачаетъ блистательныя и спокойныя поля небесной тверди.
Ихъ вождь предшествуетъ покрытъ гремящимъ оружіемъ, подобенъ призраку, предтекущему грознымъ облакамъ, окруженному воспламененными воздушными явленіями, и держащему въ десниц своей бурные втры, Карриль возгремлъ военною трубою, и звукъ зовущій ко брани внемлется въ дальныхъ окрестностяхъ. Онъ начинаетъ пснь ратоборствія, и ліетъ душу свою въ души Героевъ.
Гд нын, вщалъ мудрый Бардъ, гд нын мужественный оный воитель, пораженный смертію? Куда сокрылся Крюгалъ? Онъ забвенъ почилъ подъ землю, и печальное безмолвіе царствуетъ въ его жилищ… Супруга Крюгаллова еще какъ пришлецъ {Делагрена вышла за мужъ на Крюгала не за долго предъ сраженіемъ.} въ чертогахъ своего любезнаго супруга, стуетъ и терзается печалію вдовства, но кто сія толико прелестная красота, текущая какъ свтоносный лучь солнца предъ полками сопостатовъ? Это Дезагрена, возлюбленная Крюхалова супруга. Ея власы развваются по раменамъ ея, очи ея багрютъ отъ слезъ непрестающихъ, и гласъ ея истощенъ. Увы! любезный твой Крюгалъ уже ничто нын, какъ тщетная и мрачная тнь, содержимая въ пещер холма. Она во время сна твоего приходитъ изливать во слухъ теб слабый и томныя гласъ, подобный жужжанію горныхъ пчелъ…. Но Дезагрена уничтожается какъ тонкое утреннее облако: Лохлинское желзо пронзаетъ блую грудь ея. Каирбаръ! она пала, уже увяла красота, обращавшая на себя вс мысли и попеченія твоихъ юныхъ лтъ. О Каирбаръ! ее нтъ уже на свт.
Каирбаръ услышалъ плачевныя сіи псни. Онъ летитъ къ своей дщери, тако грозный китъ устремляется въ Океан. Онъ зритъ Лезагрену бездыханну. При семъ вид воспламеняется, рыкаетъ, и стремится онъ въ среду сопостатовъ: его копіе повергло ратоборца Лохлинскаго, и пламень сраженія простирается съ одного крыла до другаго. Со всхъ странъ повергаются съ шумомъ многочисленные сонмы. Казалось, что лса Лохлина исторгаются яростію соединенныхъ вихрей, или свирпый и неугасимый пожаръ истребляетъ сосны холмовъ его. Кушуллинъ поскаетъ Лохлинскихъ Героевъ, какъ стебліе и тростникъ полей злачныхъ. Сваранъ пагубоносенъ для Эрина, отъ его пораженій упадаетъ Курахъ, свергается Каирбаръ, ограждаемый тщетно крпостію щита своего. Мортланъ усыпленъ уже сномъ вчнымъ Каолтъ скрежещетъ и послднее изливаетъ дыханіе: мраморная грудь его червленетъ кровію, его власы оскверняются прахомъ земли, видвшей его рожденіе. Неоднократно учреждалъ онъ веселыя пиршества на сихъ самыхъ поляхъ, гд нын лежитъ бездыханенъ, и стройный гласъ арфы его разливался тамъ неоднократно: его ловчіе псы радостно скакали при звук сего музыкійскаго орудія, и юные звроловцы уготовляли свои твердые луки.
Сваранъ стремится, яко многоводныя источникъ, изшедшій отъ пустыни, и влекущій въ теченіи своемъ камни и тяжкія расторгаемой земли глыбы. Но Кушуллинъ противостоитъ, какъ неподвижная гора, привлекающая къ себ тученосныя облаки, втры сражаются вокругъ ея главы, увнчанной соснами, частый градъ упадаетъ и ударяетъ камни ея, тверда въ основаніи своемъ, она стоитъ недвижима и покрываетъ тнію своею безмолвныя долины Коны. Таковъ неустрашимый Кушуллинъ ограждалъ и покрывалъ чадъ Эринскихъ, возвышая величественную свою главу среди многочисленныхъ сонмовъ.
Кровь Героевъ, поражаемыхъ его десницею и падающихъ окрестъ его, течетъ, какъ быстрый ключь истекшій изъ камени. Но воинство Эринское съ шуія страны до страны десныя уничтожается, изчезаетъ какъ снгъ отъ пламени лучей солнечныхъ.
О чада Инисфальскія! вщаетъ Грумалъ, Лохлинь пріобрлъ поле сраженія. Для чего еще мы, слабое тростіе, для чего противимся ярости втровъ? Обратимся къ холму, жилищу быстротечныхъ сернъ. Онъ рекъ, и течетъ вспять подобенъ робкому Морвенскому еленю, его уклоненное копіе означаетъ своимъ блескомъ бгущія стопы его. Немногіе изъ ратоборцевъ послдовали презрнному и робкому Грумалу, тысящи геройскою погибли смертію и остались простерты на поляхъ Лены.
Стоящъ на своей колесниц, блистающей многоцннымъ каменемъ, Кушуллинъ сражался неутомимо, онъ повергъ еще крпкаго ратоборца Лохлинскаго, и рекъ Конналу: Конналъ, первый изъ смертныхъ! ты научалъ Десницу мою на смертные ударъ: Эринскія чада обратились въ бгство, но мы престанемъ ли противоборствовать сопостату? Мудрый Карриль! провождай оставшихся друзей моихъ къ тростнику холма сего, а мы, Конналъ, мы пребудемъ здсь, и защищая сокроемъ удаляющихся ратниковъ нашихъ. Конналъ востекъ на колесницу, и оба совокупно противоставятъ они врагамъ свои щиты, которыхъ величина подобна омраченной лун, когда сія много-звздныхъ небесъ дщерь начертываетъ темный только кругъ въ пространств поднебесной тверди. Скфадда и свирпый Дусронналъ дыша бурно востекаютъ на холмъ, волны сопостатовъ за ними стремятся и тягчатъ другъ друга въ пути своемъ.
Эринское воинство останавливается на покат Кромлы, ратники унылы и прискорбны, ихъ строи сдлались рдки и прозрачны! какъ лсъ, сквозь которой протекъ бурный пламень, разлитый втрами свирпой ночи. Кушуллинъ стоялъ опершись о древній дубъ. Безмолвенъ и прискорбенъ вращалъ онъ подъ черными бровями воспламененныя свои зницы, и склонялъ, казалось, ушеса свои на шумъ втровъ, дышущихъ въ его густые волосы, какъ вдругъ со бреговъ Океана течетъ Моранъ сынъ Фитилевъ: корабли, возопилъ сей ратоборецъ, корабли острова пустыннаго! Се Фингалъ, первый изъ смертныхъ и перунъ щитовъ крпкихъ. Подъ его черными кораблями блются пнящіяся волны. Его мачты съ распростертыми на нихъ парусами представляютъ взору густой лсъ воврастшій въ облакахъ.
Стремитесь, дышите купно, рекъ Кушуллинъ, о втры царствующіе въ моемъ пріятномъ остров. Теки, Фингалъ, спши поражать смертію тысящи противныхъ. О другъ мой! твои парусы, какъ утренней зари облака, возвеселяютъ взоръ мой, корабли твои, какъ блистательный свтъ небесъ, ліютъ мн отраду и утшеніе, ты зришься для меня яко столпъ огненный, озаряющій и предводящій во мрак стопы мои. О Конналъ почтенный старецъ! коль чувствительнымъ веселіемъ восхищаетъ насъ пришествіе друзей нашихъ! Но мракъ ночи уже сгущается вокругъ насъ: гд нын корабли Фингаловы? Пребудемъ здсь сіи мрачные часы. Ахъ! да ускоритъ луна явиться въ своемъ пріятномъ сіяніи.
Втры востекаютъ на густыя рощи, источники свергаются съ высоты камней, дождь виситъ надъ главою Кромлы, и звзды дрожащій только свтъ ниспускали сквозь летающія въ воздушной бездн облаки. Вождь Эрина печаленъ, и углубленъ въ размышленіяхъ, сидлъ при источник, котораго журчаніе отзывалось въ пустот долговчнаго древа стоящаго на брег. Съ Героемъ сидли купно Конналъ и украшенный сдинами Каррилъ.
Нещастна Кушуллинова десница, возопилъ вождь Эринскій, нещастна Кушуллинова десница съ того злобнаго часа, какъ поразила она смертію его друга. — Фердъ! я тебя любилъ какъ самаго себя.
Какъ, воззвалъ Конналъ, какъ палъ сей мужественный ратникъ? Я помню храбраго Ламанова сына: его станъ величественъ и прекрасенъ, какъ небесная радуга стоящая надъ холмомъ.
Фердъ, отвчаетъ Кушуллинъ, притекъ изъ Албіона, въ знаменитомъ Мури {По мннію Ирландскихъ Бардов, Мюра было ничто иное, какъ узилище или Академія въ Ульстерской провинціи гд юношество обучалось дйствовать оборонительнымъ и наступательнымъ оружіемъ. Самое слово Мюри, то есть собраніе, длаетъ мнніе сіе вроятнымъ.} изучился онъ дйствовать геройскимъ оружіемъ, и пріобрлъ Кушуллинову къ себ довренность и дружество. Всегда мы неразлучны обртались въ ловитв зврей, всегда мы неразлучно покоились на песку дебрей и пустынь.
Девгала сопряжена была узами супружества съ Каирбаромъ, владтелемъ полей Уллинскихъ, она блистала всми прелестьми красоты, но сердце ея было исполнено гордости: она любовнымъ горла пламенемъ къ юному сыну Даманоу Каирбаръ! нкогда сказала она, дай мн половину изъ стадъ нашихъ: я не желаю боле жить съ тобою, разлучимся,
Да мудрый Кушуллинъ, отвчалъ Каирбаръ, мещетъ наши жребія, его сердце есть престолъ красоты. Отлучайся, прелестное свтило. — Я востекъ на холмъ, и раздлилъ стада, осталась одна юница, близною подобная снгу. Я почтилъ ею Карбара. Сіе предпочтеніе воспламенило противъ меня ярость, въ сердц Девгалы.
Сынъ Ламановъ! рекла сія прекрасная, Кушуллинъ терзаетъ мою душу. Я хочу быть свидтельницею смерти его, или волны Любара покроютъ меня своею тяжестію. Мой блдный призракъ будетъ за тобою повсюду слдовать, и укорять тебя досадою и безчестіемъ, которымъ Кушуллинъ поразилъ мою душу исполненную ревности. Пролей Кушуллинову кровь, или пронзи грудь мою.
Девгала! отвчалъ юный и прекрасный Фердъ, какъ дерзну поразить смертію Семова сына? Онъ мн искренній другъ, въ его сердц сокрыты вс мои самыя тайныя мысли, и я дерзну извлечь противъ него мечь мой? Три дни равно убждала она его слезами: въ день четвертый покоряется онъ ея вол.
Да будетъ такъ, Девгала, я сражусь съ моимъ другомъ, но коль желательно мн, чтобъ я самъ палъ отъ его ударовъ, увы! какъ я могу посл того странствовать на холм и видть гробъ Кушуллиновъ!
Мы сразилися на холмахъ Мури. Наши мечи убгали отъ смертоносныхъ ударовъ, они скользили только по твердой стали шлемовъ, или ударяли слабо по крпости щитовъ нашихъ. Девгала взирала на противоборствіе, и усмхалась язвительно: Дамановъ сыне! рекла она, твоя десница безсильна. Юный ратникъ! твои лта еще не вліяли въ тебя столько мужества, чтобъ дйствовать геройскимъ оружіемъ. Уступи славу побды сыну Семову: онъ противу тебя крпокъ, яко твердый камень Мальмора.
Рекла, и очи младаго ратника наполняются слезами: гласомъ прескаемымъ рыданіями вщаетъ мн Фердъ: Кушуллинъ! противоставь твой щитъ, отражай удары твоего друга. Моя душа обремененна печалію, судьба требуетъ, чтобъ я, я нещастный предалъ смерти перваго изъ ратоборцевъ.
Грудь моя изпустила глубокой вздохъ: я подъялъ остріе моего меча, юный Фердъ палъ на землю, Фердъ первый другъ Кушуллиновь. Нещастна Кушуллинова десница съ того часа, какъ поразила она смертію сего младаго ратоборца.
Твоя повсть, о вождь Эрина! повсть твоя плачевна и жалостна, вщаетъ мудрый Каррилъ. Она влечетъ мысль мою ко временамъ претекшимъ: я многократно услаждался повстьми о Коннал, которой подобно теб, по нещастію предалъ смерти своего друга, но побда и посл того сопутствовала ударамъ его копія, и сопостаты исчезали отъ лица его.
Конналъ былъ знаменитый ратоборецъ Альбіона. Сто холмовъ покарялись владычеству его законовъ. Серна его по вол своей утоляла жажду свою водами тысящи источниковъ. Въ тысящ камней отзывались лаянія быстрыхъ его псовъ. Вс прелести юныхъ лтъ разцвтали на лиц его. Десница его была смерть Героевъ. Сердцемъ его владла юная красавица: то была прелестная дщерь сильнаго Комла: она посреди прочихъ двъ являлась какъ блистательное свтило, ея власы были черные, какъ врановы крил, ея псамъ ловитва зврей была всего пріятне: она искусно напрягала твердый лукъ, и стрлы ею пущенныя со свистомъ въ лсахъ летали. Ея сердце избрало себ Коннала. Ихъ любовные взгляды многократно между собою встрчались, они были неразлучны въ ловитв зврей, и тайные разговоры ихъ составляли ихъ радостное блаженство. Но сею прекрасною плненъ былъ свирпый Грумалъ. Сей врагъ нещастнаго Коннала всегда назиралъ стопы его возлюбленной.
Нкогда утомленны ловитвою, и отлучась отъ своихъ друзей, сокрытыхъ отъ взора густотою тумана, Конналъ и любезная дщерь Комлова притекли опочить въ пещеру Конана. Это было милое убжище Конналово, оружія предковъ его зрлись тамъ повшены, ихъ щиты блистали тамъ подл ихъ стальныхъ шлемовъ.
Почій ты здсь, рекъ Конналъ, почій здсь, прелестная Гальвина, утшеніе и отрада моя. Быстрая серна скачетъ на высот Моры, я теку къ ней, и скоро возвращусь къ теб. Я страшусь, рекла она ему, я страшусь чернаго Грумала моего сопостата: онъ часто приходитъ въ сію пещеру, я опочію среди твоихъ оружій, но ускори возвратомъ твоимъ о мой возлюбленный!
Тогда, какъ мужественный Конналъ стремится во слдъ серн, Гальенна хочетъ испытать врность своего любовника, она облекается въ его одежды, пріемлетъ его оружіе, и шествуетъ изъ пещеры. Конналъ ее узрлъ, и мечтаетъ видть Грумала, сердце его бьется и пылаетъ мщеніемъ: онъ свирпствуя блднетъ, черный облакъ сгустился надъ его очами, онъ напрягаетъ лукъ и стрла летитъ, Гальенна повергается, бездыханна и обагренна своею кровію. Конналъ стремится въ пещеру, приглашаетъ Гальенну: но кто могъ уже отвтствовать въ пустынномъ камени? Гд ты, гд сокрылась, моя возлюбленная? Онъ познаетъ посл, что ей самой нжное сердце пронзенно роковою его стрлою. О Гальенна! тебя ли я вижу?…. Онъ упадаетъ и лишается чувствъ на блыхъ персяхъ своей возлюбленной.
Звроловцы обрли с!ю нещастную чету, и потщались возвратить жизнь Конналу. Онъ простиралъ посл стопы свои на высот холма, но боле всего скитался онъ печаленъ и безмолвенъ, вокругъ темнаго гроба своей возлюбленной Оксанъ извергаетъ на брега сонмы сопостатовъ, онъ сражается, иноплеменники обратились въ бгство, онъ среди враждебныхъ полковъ ищетъ повсюду своей погибели, но какая десница сильно поразить смертію грознаго Коннала? Онъ повергаетъ щитъ свой, и ратоборствуетъ безоруженъ. Наконецъ крпкую и твердую грудь его пронзаетъ стрла… Онъ почиваетъ въ тишин подл возлюбленной своей Гальфины, при шум бурныхъ валовъ, и мореплаватель, стремясь по морямъ свернымъ, усматриваетъ гробы ихъ одянные кудрявымъ мохомъ.

ПСНЬ ТРЕТІЯ.

Содержаніе.

Кушуллинъ, плненъ повствованіями Карруля, повелваетъ ему продолжать свои псни. Бардъ повствуетъ о геройскихъ Фингаловыхъ подвигахъ въ земли Лохлинской, и о смерти прекрасной Агандехи, сестры Сварановой. Едва онъ окончалъ, какъ храбрый Кальмаръ, совтовавшій вступить въ сраженіе, возвращается отъ брани покрытъ язвами, онъ увдомляетъ Кушуллина, что Сваранъ нечаянно во время ночи намренъ учинить нападеніе на оставшееся Ирландское воинство. Онъ предлагаетъ, чтобъ ему одному въ тсномъ пути противостать непріятельскимъ усиліямъ, докол воинство удалится. Кушуллинъ, тронутый симъ великодушнымъ намреніемъ. хочетъ ему сопутствовать, и повелваетъ Харрилю отвесть оставшіеся полки. Заря является, Кальмаръ изнемогшій отъ язвъ умираетъ. Сваранъ, примтя флотъ Каледонянъ, престаетъ гнаться за Ирландскимъ воинствомъ, чтобъ воспятить Фингалу исходить на берегъ. Кушуллинъ, стыдясь явиться предъ Фингала, удаляется въ пещеру Туры. Фингалъ вступилъ въ сраженіе съ Царемъ Лохлинскимъ и принудилъ воинство его отступить, ночь приближилась и побда остается нершимою. Фингалъ, примтя мужество внука своего Оскора, даетъ ему совты, какъ поступать въ мирное и въ военное время. Особливо совтуетъ ему имть всегда предъ очами своими дянія своихъ предковъ, какъ самый лучшій примръ, которому онъ можетъ послдовать, а для сего разсказываетъ о Фенасоллис, дочери Государя Кракскаго, которую онъ еще въ юности своей принялъ подъ свое покровительство. Филлана и Оскара посылаетъ для наблюденія Сварановыхъ движеній во время ночи. Галлъ сынъ Морнія проситъ, чтобъ въ слдующій день поручено ему было предводительствовать войсками. Фингалъ на то соглашается. Нкоторыя общія Оссіановы разсужденія оканчиваютъ сей третій день.

——

Псни Бардовъ мн пріятны, вщаетъ Кушуллинъ, я утшаюсь, внимая повствованіямъ временъ протекшихъ. Они сладостны для меня, какъ тишина весенняго утра и прохлада росы умягчающей холмы, когда солнце на покатость ихъ мещетъ слабые и косвенные только лучи, и когда озеро, покрываясь синевою, безмолвно и спокойно во глубин долины. О Каррилъ! возвысь еще твой гласъ, да внемлетъ слухъ мои пснямъ Туры, симъ радостнымъ пснямъ, наполнявшимъ чертоги мои, когда Фингалъ участвовалъ въ моихъ торжественныхъ пиршествахъ, и когда зрлъ я его воспламеняема повствованіями о знаменитыхъ дяніяхъ его предковъ.
Фингалъ, восплъ Карруль, ты, Герой шумныхъ ополченій! твои бранноносные подвиги прославили твою младость. Локлинъ пожираемъ былъ неутомимымъ ярости твоей пламенемъ, еще въ т нжныя твои лта, когда красота твоя спорила съ красотою нашихъ юныхъ двъ. Он съ пріятною улыбкою взирали на прелести, разцвтающія на лиц юнаго Героя, но въ ее рукахъ была смерть грозная: онъ являлся крпокъ и ужасенъ, яко шумныи воды Лоры. Его стремительные ратоборцы ему сопутствовали. Они побдивъ обременили оковами Сторна, владыку Локлинскаго, но посл даровавъ ему свободу, отпустили на корабли, его сердце надменно было гордостію и досадою. Онъ во глубинъ мрачныя души своей совщалъ пагубу на юнаго побдителя: зане никто еще, кром Фингала, не побждалъ крпкихъ силъ мужественнаго Старна {Старнъ былъ отецъ Сварана и Агандеки. Во всхъ поемахъ тогдашняго, времени приписывается ему нравъ жестокой и безчеловчной.}. Старнъ, сошедъ въ свои Локлинскіе лса, возслъ въ великолпномъ пиршественномъ чертог, онъ призываетъ Снивана, старца покрытаго сдинами, и которой многократно возглошалъ свои псни окрестъ Лоды. Отъ гласа его движимъ былъ священный камень могущества {Сіе мсто намекаетъ о богослуженіи Локлинцовъ, и камень могущества безъ сомннія былъ изображеніемъ какого нибудь Скандинавскаго божества. Кругъ Лоды былъ ничто иное, какъ огражденіе каменное, гд жертвовали сему божеству.} и успхъ сраженій премнялся на пол мужественныхъ.
Почтенный Сниванъ! рекъ Старнъ, теки на камни Арвена, окруженные моремъ. Скажи Фингалу, скажи владык пустыней, прекраснйшему изъ всхъ ратоборцевъ, что я вручаю ему дщерь мою, мою дщерь любезнйшую изъ всхъ двъ. Ея грудь близною подобна снгу, ея руки и рамена блы какъ пнящіяся мои волны, душа ея кротка и благородна. Да грядетъ онъ провождаемъ знаменитыми своими ратниками, да грядетъ онъ сочетаться съ моею Дщерію, воспитанною въ сокровенности моихъ чертоговъ.
Сниванъ притекаетъ къ горамъ Альбіона, Фингалъ стремится въ путь, его сердце, воспламененное любовію, упреждаетъ стремленіе кораблей его на волнахъ сверныхъ.
Да будетъ твое пришествіе благословенно! рекъ мрачный Старнъ, гряди, о владыка Морвенскихъ камней, и вы такожде Герои, текущіе во слдъ ему на поляхъ сраженій! три дни равно будете вы торжествовать въ моихъ чертогахъ, три дни ловитва щетиноватыхъ вепрей утшать васъ будетъ въ лсахъ моихъ, чтобъ ваша слава могла проникнуть въ сокровенныя жилища, гд обитаетъ юная Агандека.
Владыка снговъ {Стихотворческое имя данное Оссіаномъ Старну по причин великаго множества снговъ, покрывающихъ области его.}, дружелюбно ихъ угощая, помышлялъ о ихъ пагуб. Фингалъ, остерегаясь стей коварнаго сопостата, является тамъ покрытъ гремящимъ оружіемъ. Избранные для гибели его злоди пораженны ужасомъ, не могутъ стерпть геройскихъ его взоровъ, и убгаютъ отъ лица его. Но внемлются уже гласы радости. Арфы гремятъ, разливая звуки веселія. Барды воспваютъ дянія бранноносцевъ, или прелести красавицъ. Уллинъ, почтенный Бардъ Фингаловъ, сей пріятный и стройный гласъ холма Коны, равно тамъ слышится. Онъ восплъ хвалы прелестной дщери Старновой, и славу Фингалову. Его звуки достигли слуха прекрасной Агандеки. Она оставляетъ уединенное жилище, гд воздыхала тайно, и является во всей своей красот, какъ луна при кра восточнаго облака. Блескомъ своихъ прелестей окружается она какъ свтоносными лучами, тихій шумъ ея кроткаго и легкаго шествія пріятенъ слуху, какъ сладостная мушка. Она видитъ, и она любитъ уже юнаго Героя. Къ нему стремились вс тайныя сердца ея воздыханія. Ея голубыя очи искали его, они его нашли и прилпились къ нему съ нжностію, она въ душ своей желала счастія и радостныхъ успховъ вождю Морвенскому.
Уже третій день возсіялъ надъ лсами вепрей. Чернобровый Сторнъ и съ нимъ Фингалъ шествуютъ на ловитву. Уже половина дня протекло, и копіе Фингалово обагрилось кровію жителей лсовъ Гольмальскьхъ. Тогда дщерь Старнова съ исполненными слезъ очами приходитъ къ Фингалу, и гласомъ, изъявляющимъ нжную люовь, вщаетъ ему,
Фингалъ, Герой преславнаго племени! блюдись, не ввряй себя гордому Старнову сердцу: въ семъ лсу для гибели твоей сокрыты его ратники, брегись, Фингалъ, сего лса, гд ожидаетъ тебя смерть пагубная, но воспомяни, младый пришлецъ, воспомяни злощастную Агандеку. Побдоносный Царь Морвена! изхити меня отъ ярости моего родителя.
Юный Герой безъ страха и безъ смущенія простирается въ лса, провождаемъ своими ратоборцами. Уготованные для гибели его коварные слуги смерти пали отъ руки его, и лсъ Гормальскій возшумлъ звукомъ ихъ паденія.
Звроловцы стеклися предъ чертогами Старна. Подъ мрачною броней густотою сверкали воспламененныя Старновы очи: да приведется сюда, возопилъ онъ, да приведется Агандека къ своему возлюбленному Царю Морвенскому, ея слова были не тщетны, и десница Фингалова омылась кровію моего народа.
Она является орошенна слезами. Ея черные власы разметаны на раменахъ ея съ пріятнымъ нерадніемъ, ея грудь блистающая близною воздымалась отъ вздоховъ. Свирпый Старнъ поражаетъ ея перси мечемъ своимъ: она пала, какъ снжная глыба, отторгшаяся отъ камней Ронана, когда лса безмолвствуютъ, и молчащіе отзывы углубляются въ долину.
Фингалъ воззрлъ на своихъ ратоборцевъ, и они пріяли уже свое оружіе ужасное возгарается сраженіе: Лохлинскія чада погибаютъ, или спасаются бгствомъ…. Фингалъ подъемлетъ и несетъ на корабль свой бездыханное тло прекрасной Агандеки, ея гробъ возвышается на высот Арвена, и окрестъ его шумятъ морскія волны.
Да почіетъ ея душа мирно и безмятежно, рекъ Кушуллинъ, да благоденствуетъ Бардъ, услаждающій насъ своимъ пніемъ. Ужасенъ являлся Фингалъ въ своихъ цвтущихъ лтахъ, ужасна его десница и въ старости. Лохлинъ еще падетъ къ стопамъ Царя Морвенскаго. О луна! явися намъ, проникни покрывающій тебя облакъ, озари на волнахъ Фингаловы парусы во время ночи, и естьли есть какой сильный духъ {Сіе мсто одно только есть въ сей поэм, которымъ доказывается, что Шотландцы или Каледоняне имли нкоторое понятіе о божеств, притомъ обращеніе или воззваніе Кушуллиново къ сильному духу небесъ не является сомнніемъ о бытіи сего сильнаго духа.} небесъ, сдящій на семъ облак, уклоненномъ къ земл, вождь и повелитель бурь, удали, отвлеки отъ камней корабли его, плавающіе въ тняхъ мрака.
Тако вщалъ Кушуллинъ, при шумномъ источник горы, когда Кальмаръ, храбрый сынъ Маты, востекъ на высоту холма. Онъ возвращался съ поля брани, изъязвленъ и покрытъ своею кровію, опирался онъ на свое дебелое копіе. Героя сего десница уже изнемогла, но душа его исполнена крпости и мужества.
Ты притекъ благовременно, сыне Маты, рекъ ему Конналъ, ты благовременно притекъ во среду твоихъ друзей, но почто сей тяжелый вздохъ изторгается изъ крпкой груди бранноносца, которой не зналъ, что есть ужасъ? — И которой вчно его не познаетъ. Конналъ! моя душа воспламеняется при страшныхъ опасностяхъ, и трепещетъ отъ радости при звук грозныхъ браней. Я сынъ Героевъ, никогда предки мои не колебались страхомъ.
Кальмаръ былъ первымъ родоначальникомъ моего племени. Онъ игралъ и утшился посреди бурь. Его черная ладія скакала на волнахъ Океана, и летала на крилхъ стремительныхъ вихрей. Нкогда во время ночи духъ бури посялъ злобную между стихіями вражду. Моря съ шумомъ возъемлются, камни звучатъ, втры гонятъ предъ собою грозящія облаки, молнія летаетъ на крилхъ огненныхъ. Кальмаръ вострепеталъ, и возвратился ко брегу, но вскор стыдится онъ своего ужаса. Онъ паки устремляется но среду ярыхъ волнъ, и тщится обрсть духа втровъ, и когда три юные мореплавателя управляютъ колеблемою его ладіею, онъ стоитъ съ мечемъ обнаженнымъ. Уклонившійся облакъ протекаетъ близъ сего Героя, онъ схватилъ его срныя кудри, и погрузилъ свой мечь въ его мрачныя ребра, духъ бури оставляетъ воздушныя зыби, явилась паки луна, и возникли блистающія звзды.
Тако безстрашно, тако безтрспетно мое племя, и Кальмаръ подражаетъ своимъ предкамъ. Грозная опасность бжитъ отъ меча геройскаго, и щастіе любитъ внчать отважную бодрость.
Но вы, чада зеленющихся Эринскихъ долинъ, удаляйтесь съ кровавыхъ полей шумныя Лены, соберите печальные остатки друзей нашихъ, и соедините ихъ съ Фингаломъ. Я слышалъ грозный шумъ простирающихся къ намъ Лохлинскихъ ратниковъ, Кальмаръ одинъ останется, и будетъ противоборствовать. Гласъ мой будетъ громокъ, о друзья мои! какъ будто бы ограждаетъ и подкрпляетъ меня тысяща бранноносцевъ. Но воспомяни о мн, о Семовъ сыне! воспомяни о бездыханномъ тл Кальмара. Когда Фингалъ разветъ, яко прахъ, Лохлинское ополченіе, сокрой меня подъ нкіимъ достопамятнымъ камнемъ, могущимъ возвстить славу мою потомству. Содлай, да рождшая {Алклета, мать Кальмарова. Ея печаль и стованіе см. въ поэм, называемой Смерть Кушуллинова.} храбраго Кальмара утшится, видя камень, вщающій о моей слав.
Нтъ мужественныя сынъ Маты, отвчаетъ Кушуллинъ, нтъ, я вчно съ тобою не разлучуся, неравными сражаться силами есть мое утшеніе и радость, въ пагубной опасности душа моя новую крпость и новое получаетъ мужество. Конналъ, и ты, почтенный Каррилъ, удалите печальныхъ чадъ Эринскихъ, и когда брань утишится, теките обрсть тла наши лежащія въ семъ тсномъ мст, мы повергнемся при корени сего дуба посреди многихъ сопостатовъ.
Быстротечный Моранъ! стремися по дебрямъ Лены, возвсти Фингалу: Эринъ палъ въ рабство, убди сею владыку, да ускоряетъ онъ своимъ шествіемъ.
Ростающее утро начинаетъ освщать высоту Кромлы, сыны моря востекаютъ на холмъ. Кальмаръ ожидаетъ ихъ неподвижно, пламень бодрости возгарается въ раздраженной его душ, но лице бранноносца покрывается блдностію, Изнемогая уклоняется онъ на копіе своего отца, на сіе грозное копіе, снятое имъ со твердыхъ стнъ чертоговъ Ларсихъ, при очахъ скорбящее своей матери. Но вскор Герой сей лишается силъ, и упадаетъ яко древо на поляхъ Коны. Мрачный Кушуллинъ остается одинъ, но неподвиженъ, яко уединенный камень посреди песковъ, море устремляется съ своими волнами, и гремя свирпствуетъ на твердыхъ его ребрахъ, его глава покрывается пною валовъ, и окрестные холмы отзываются съ шумомъ. И се изъ глубины синихъ тумановъ являются на океан Фингаловы парусы, мачты его, яко дремучій лсъ, колеблются на волнахъ бгущихъ.
Сваранъ усматриваетъ ихъ съ высоты холма, онъ оставляетъ Эринскіе полки, и течетъ обратно по стопамъ своимъ. Таковы, какъ бурное море, влекущее вспять сонмы водъ своихъ чрезъ сто шумящихъ Инисторскихъ острововъ, таковы обратились противъ Фингала сгущенные и стремительные полки Локлина.
Кушуллинъ прискорбенъ, орошенъ слезами и уклонивъ главу свою, шествуетъ тихо, влача позади себя дебелое копіе, и стеная о пораженныхъ своихъ сподвижникахъ, простирается онъ во глубину лсовъ Кромльских. Онъ ужасается предстать предъ Фингала, которой обыкъ поздравлять его торжествующимъ, и всегда побдителемъ своихъ сопостатовъ.
Колико моихъ Героевъ, вщалъ онъ, колико сихъ вождей Инисфальскихъ, сіявшихъ блескомъ веселія въ чертог моихъ пиршествъ, повержено въ кровавомъ семъ пол! Я уже не узрю ихъ стопъ на песчаной дебри, я не услышу гласа ихъ въ ловитвъ сернъ. Блдны и безгласны лежатъ на кровавыхъ поляхъ сіи бодрые ратоборцы, мои други и сподвижники. Души Героевъ, коихъ зрлъ я не давно исполненныхъ жизни и крпости! посщайте Кушуллина въ его уединеніи, прилетите къ нему на втрахъ, отъ которыхъ стонетъ древо пещеры Турской. Прилетайте бесдовать со мною. Въ сей-то пещер удаленъ отъ смертныхъ хочу обитать я никому неизвстенъ. Ни единъ Бардъ не услышитъ о мн бесды, никакой знаменитый знакъ не возвысится для сохраненія моей памяти. Рыдай о мн, Брагела, почитай Кушуллина въ числ мертвыхъ, слава моя уже изчезло.
Тако стовалъ Кушуллинъ, простираясь во глубину лсовъ Кромлы.
Фингалъ, стоя на корабл своемъ, возвысилъ блистательное копіе свое: сіяніе отъ его стали ужасно было, яко мрачные и тусклые огни смерти, являющіеся на воздух, когда путникъ шествуетъ одинъ, и когда великій кругъ луны омраченъ зрится на неб.
Уже ратоборствовали, рекъ Фингалъ, и я, зрю кипящую кровь моихъ друзей. уныніе царствуетъ на поляхъ Лены, лса Кромлы стуютъ, они зрли, какъ пали цвтущіе младостію звроловцы, и нтъ уже сына Семева. Рино, Филланъ, чада мои! вострубите въ рогъ, зовущій ко брани, востеките на сей холмъ вознышенный при гроб Ландарга, и воззовите къ сопостатамъ. Да возгремятъ ваши гласы, яко гласъ отца вашего, когда воспламеняетъ онъ сраженіе, и воскриляетъ все свое мужество. На семъ брег ожидаю я мрачнаго и сильнаго Сварана. Да шествуетъ онъ ко мн со всмъ своимъ племенемъ, сіи гнвныхъ смертей друзья ужасны въ поляхъ свирпой брани.
Прекрасный Рино полетлъ яко молнія, черный Филланъ яко осеннія облаки. уже ихъ гласъ внемлется на дебряхъ Лены, сыны Океана познали звуки трубы Фингаловой. Шумящій Океанъ не съ большею яростію и быстротою устремляется со бреговъ многоснжнаго владычества, какъ Локлинскія чада устремились съ покату холма. Предъ ними шествуетъ ихъ владыка грозенъ и ужасенъ въ своемъ всеоружіи. Ярость воспламеняетъ его черное лице, и очи его сверкаютъ огнями бодраго мужества.
Фингалъ усматриваетъ Старнова сына, и воспоминаетъ любезную Агандеку, Сваранъ еще во младости оплакалъ смерть прелестной своей сестры. Фингалъ посылаетъ къ нему Уллина, да пригласитъ его къ пиршеству, душа вождя Морвенскаго ощутила нжныя чувствія, воспомянувъ первую свою любовь.
Уллинъ шествуетъ къ сыну Старнову и вщаетъ: о ты, обитающій далече отъ нашихъ предловъ, окруженъ морей твоихъ волнами! гряди на пиршество къ Царю нашему, и пребуди день сей въ тишин и поко: заутра, о Сваранъ! мы сразимся, и будемъ сокрушать бранноносные щиты.
Нын, отвтствуетъ сынъ Старновъ, исполненъ ярости и гнва, нын сокрушимъ мы щиты. Заутра мое торжественное устроится празднество, и Фингалъ будетъ простертъ на прах. Уллинъ возвращается къ своему владык. — Да будетъ такъ, рекъ Фингалъ {Оссіанъ не останавливается здсь, чтобъ изъяснить, какъ Уллинъ принесъ Фингалу отвтъ Сварановъ.}, усмхаясь грозно, пусть Сваранъ устрояетъ заутра свое торжество! мы нын, такъ, мы въ сей день будемъ ратовать и сокрушать щиты. Оссіанъ! пребуди со мною, Галлъ! возвысь твой ужасный мечь, Фергъ! напрягай твой крпкій лукъ, и ты, Филланъ! устремляй на воздухъ твое грозное копіе. Возвысьте великіе щиты ваши, да копія наши явятся, яко смертные призраки. Шествуйте за мною по степямъ славы, и равняйтесь мн въ геройскихъ подвигахъ на пол брани.
Тысяща втровъ, расторгшихъ свои заклепы и устремленныхъ на Морвенъ, или тученосныя облаки, носимыя подъ сводомъ небесъ, или безчисленныя мрачнаго Океана волны, стремящіяся на брега пустыней, и несущія съ гремящимъ звукомъ ужасъ и опустошеніе: все сіе изображаетъ грозную брань двухъ соединенныхъ воинствъ на шумящихъ поляхъ Лены. Ратоборцевъ вопли разносятся на холмахъ, яко звуки громовыхъ въ нощи ударовъ, когда бурное облако тяготя расторгается надъ Коною, и когда въ шумныхъ вихряхъ внемлются крики и вопли тысящи призраковъ.
Фингалъ устремляется, грозенъ яко духъ Тренмора, когда излетаетъ онъ изъ бурнаго вихря на Морвенскія горы, чтобъ постить знаменитыхъ своихъ потомковъ. Отъ его шествія колеблемые дубы стонутъ, и камни упадаютъ, отторгаясь отъ своихъ основаній. Въ крови сопостатовъ погружалась десница моего родителя, когда онъ въ пламенномъ круг вращалъ копіе свое. Онъ воспоминаетъ о бранхъ своей младости, и бурнымъ своимъ стремленіемъ опустошаетъ онъ поле сраженія. Рино простирается яко столпъ огненный. Чело Галлово грозно и ужасно. Фергъ и Филланъ низвергаютъ полки враждебные. Я самъ, я торжествуя шествовалъ по слдамъ владыки. Мышца моя тысящу кратъ поражала смертію, и каждый молніевидный блескъ меча моего былъ ужаснымъ оныя знакомъ. Мои власы еще не блистали тогда сдиною, и руки мои не содрогались отъ старости, густая мгла не скрывала отъ взора моего лучей солнечныхъ, колна и бедра мои не измняли мн въ быстромъ теченіи.
Кто можетъ изчислить смерти, или подвиги бранноносцевъ въ сей знаменитый день, когда Фингалъ воспламененный яростію металъ смертоносные перуны въ полки Локлинскіе? Стенанія, усугубляемыя стенаніями, отзываясь прелетали съ холма на холмъ, докол мрачная ночь покрыла своими крилами поднебесную. Блдны и скрежещущи отъ ужаса, яко стада робкихъ сернъ, Локлинскія чала соединяются на высотъ холма. Мы возсли на брегахъ спокойныхъ водъ Любарскихъ, чтобъ внимать сладостнымъ тонамъ арфы. Фингалъ, устроясь въ возможной близости къ сопостату, утшался пснями Бардовъ, прославляющихъ его знаменитое племя. Сдящъ, опершись на свое копіе, склонялъ онъ внимательный слухъ къ пнію. Власы его разввались дуновеніемъ втра, и мысли его странствовали во временахъ протекшихъ. Близъ его сидлъ юный мой сынъ, мой возлюбленный Оскаръ, уклоненъ на копіе свое, съ благоговннымъ удивленіемъ взиралъ онъ на владыку Морвенскаго, и душа его воскрилилась новымъ величествомъ, внимая пснямъ, гремящимъ славу дяній Фингаловыхъ.
Сынъ моего сына! рекъ Фингалъ: Оскаръ, честь и хвала младости! я зрлъ, какъ блистая поражалъ твой мечь, и я со услажденіемъ гордился моими чадами: шествуй по слдамъ славы предковъ нашихъ, и буди великъ яко Тренморъ, первый Герой изъ смертныхъ, и Траоалъ, отецъ Героевъ, они прославили свою младость во бранхъ, и воспты устами Бардовъ. Оскаръ! усмиряй противящагося ратоборца, но щади великодушно побжденнаго, стремись яко бурный источникъ на враговъ твоего народа, но къ смиреннымъ и взыскующимъ твоей щедроты и покровительства буди кротокъ и благопривтливъ, какъ нжный зефиръ, лобзающій кудрявую злачность: таковъ былъ Тренморъ, таковъ Триалъ, и таковъ былъ Фингалъ, мышца моя всегда была покровомъ и защитою нещастному и угнтенному, безсильный покоился въ тишин позади блистающихъ отъ меча моего перуновъ.
Секаръ! твоей подобною процвталъ я младостію, когда предстала взору моему дщерь Государя Кракскаго, прелестная Фенасоллиса, сей прекрасныя лучь солнца, сей пріятный и кроткій свтъ любви. Я возвращался отъ пустыней Коны сопровождаемъ немногими изъ моихъ ратоборцевъ. Парусы небольшой ладіи являются моимъ очамъ въ отдаленности моря, ладія казалася подобна облаку, возвышающемуся на втрахъ Океана. Вскор она къ намъ приближилась, и мы узрли красавицу. Ея блая грудь воздымалась отъ глубокихъ вздоховъ. Втры въ расплетенныхъ ея власахъ играли съ пріятностію, и розовыя ланиты ея орошались сребровидными слезами. — Дщерь красоты! вщалъ я ей съ кротостію, что виною твоихъ воздыханій? Могу ли я, толико младъ еще, могу ли я защитить тебя, дщерь моря? Мечь мой найдетъ мн равнаго во брани, но мое сердце непобдимо.
Вождь мужественныхъ! я теку въ твои объятія, рекла она воздыхая: твоей помощи я взыскую, великодушный покровитель безсильныхъ. Кракскій владыка любилъ меня какъ самую блистательную отрасль своего племени, и многокрантно Кромальскіе холмы отзывались воздыханіями любви, возсылаемыми къ нещастной Фенасоллис.
Борбаръ, владыка Соры, узрлъ мою красоту и плнился мною, его мечь блистаетъ яко небесная молнія, но брови его черны и мрачны, сердце его волнуется бурями. Отъ сего врага убгаю я чрезъ волны Океана, и сей то врагъ стремится за мною!
Восхищающая красота! рекъ я ей, гряди подъ защитительную тнь щита моего, и буди спокойно. Онъ побгнетъ, побгнетъ вспять сей мрачный вождь Соры, естьли десница Фингалова не измняетъ въ мужеств его сердцу. Дщерь моря! я могу удобно сокрыть тебя въ уединенной и глубокой пещер, но вчно Фингалъ не убгалъ отъ грозящихъ опасностей. Нигд столько, какъ посреди бури сраженія и среди тысящи копій, душа его не воскриляется радостію. Я восхитился нжнымъ сожалніемъ о нещастномъ ея жребіи.
Вскор, яко грозный валъ, является въ отдаленности моря корабль Борбаровъ, Парусы играютъ вокругъ мачтъ его возвышенныхъ надъ волнами, воды блютъ и катятся подъ крпкія ребра текущаго корабля, и шумное море гремитъ въ окружности. — Остави, рекъ я ему, остави Океанъ, о пришлецъ, несомый на волнахъ бурныхъ! Гряди въ чертоги мои участвовать въ моемъ пиршеств. Мое жилище есть убжище чуждымъ. — Трепеща отъ страха стояла подл меня красавица. Онъ пустилъ стрлу, и Фенасоллиса пала. — Борбаръ, твоя рука врна, но сія прелестная два была слабый для тебя противникъ. — Мы сразились, и противоборство было кроваво и смертоносно: Борбаръ поверженъ моими ударами. Въ двухъ каменныхъ гробахъ сокрыли мы сію нещастную красоту, и безчеловчнаго ея любовника.
Такова была юность моя, но ты, Оскаръ, подражай Фингаловой старости, никогда не ищи брони и сраженія, но ежели оно предстоитъ, не убгай его никогда. Филланъ, Оскаръ! упреждайте скоростію втры, стремитесь на поле и соглядайте движенія чадъ Локлинскихъ. Я слышу, какъ они мятутся поражаемы ужасомъ. Текит, да ни единъ изъ нихъ не скроется отъ моего меча, стремясь на волны свера. Колъ многіе ратоборцы Эринскаго племени извержены ими почили здсь на одрахъ смерти!
Два Героя стремятся яко два мрачные призрака, летящіе на воздушныхъ своихъ колесницахъ поражать ужасомъ на земли живущихъ.
И се Галлъ {Галлъ, сынъ Морны, былъ вождь сильнаго племени и чрезъ долгое время спорилъ съ Фингаломъ о первенств, наконецъ Фингалъ побдилъ, и Галлъ сдлался лучшимъ его другомъ, и однимъ изъ самыхъ мужественныхъ ратоборцевъ.} мужественный сынъ Морнія, простирается и предстаетъ въ геройскомъ вид: его копіе блистаетъ при лучами звздъ. О Фингалъ! возопилъ сей Герой, повели Бардамъ твоимъ, да своими пснями низведутъ они сладостный сонъ на вжды твоихъ утомленныхъ ратниковъ. И ты Фингалъ, устреми твой шумящій и смертоносный мечь во свое влагалище, и дозволь сражаться твоему народу. Мы праздны слабемъ здсь безъ славы, и нашъ владыка единъ противоборствуетъ и торжествуетъ побдоносенъ. Когда утро озаритъ наши холмы, взирая издалече на подвиги наши. Да Локлинскіе воители возчувствуютъ остріе меча сына Морніева, чтобъ священные Барды могли достойно прославлять мое имя. Тако поступали знаменитые предки Фингаловы, тако поступалъ и ты, о Фингалъ!
Сынъ Морнія! рекъ Фингалъ, слава твоя для меня вожделнна, ратоборствуй, но копіе мое будетъ отъ тебя недалече, чтобъ летть въ помощь теб среди грозныхъ опасностей. Возвысьте, возвысьте ваши гласы, о чада музыкійскихъ псней! и низведите на мои очи спокойный и мирный сонъ. Фингалъ опочіетъ здсь при шум ночныхъ втровъ. И ты прекрасная Агандеха, если ты обртаешься въ сихъ мстахъ между сынами твоего отечества, или сидишь на облак превыше парусовъ и мачтъ Локлискихъ, приди постить меня въ ночныхъ моихъ сновидніяхъ. Прелестная, которую толь пламенно любилъ я! приди и услади мою душу пріятнымъ и кроткимъ воззрніемъ красоты твой.
Тысящи арфъ, и тысящи гласовъ соединили свои стройные звуки. Барды воспли знаменитые Фингаловы подвиги, и равно его священнаго племени. Въ ихъ псняхъ возглашалось также имя Оссіана. Оссіана погруженнаго нын въ печальное уныніе. Я сражался, я торжествовалъ многократно во бранехъ Эринскихъ, нын, лишенъ зрнія, орошенъ слезами, и одинъ оставшись отъ всхъ юности моей сподвижниковъ, скитаюсь я между сонмами простыхъ смертныхъ. О Фингалъ! я уже не зрю тебя окруженна ратоборцами твоего племени: дикіе зври притекаютъ пастися на гроб сильнаго владыки Морвенскаго. Вчный миръ тни твоей, о Царь смертоносныхъ мечей, Герой знаменитйшій паче всхъ Героевъ на холмахъ Коны.

ПСНЬ ЧЕТВЕРТАЯ.

Содержаніе.

Дйствіе поэмы прерывается наступленіемъ ночи. Оссіанъ, тмъ пользуясь, повствуетъ о своихъ собственныхъ подвигахъ, бывшихъ при озер Лет, и также о любви своей къ Эвираллин, матери Оскаровой, которая умерла не задолго предъ отбытіемъ Фингалоеымъ въ Ирландію, ея тнь является Оссіану, и увдомляетъ его, что Сехаръ, посланный при начал ночи соглядать непріятеля, вступилъ въ сраженіе съ частію передняго воинства и скоро погибнетъ. Оссіанъ летитъ на помощь къ своему сыну, и сей мятежъ возвщаетъ Фингалу о приближеніи Сварана. Фингалъ востаетъ, собираетъ воинство, и по своему общанію вручаетъ его предводительству Галла. По увщаніи сыновъ своихъ, чтобъ мужественно сражались они на своихъ подданныхъ, удаляется онъ на гору, съ высоты которыя могъ онъ все видть. Сраженіе начинается, Оссіанъ прославляетъ знаменитые подвиги сына своего Оскара. Но между тмъ, какъ Оскаръ съ своимъ отцемъ обращали въ бгство одно крыло непріятелей, Галлъ, противоборствующій гордому Сварану готовъ уже былъ отступить. Фингалъ посылаетъ Уллина, чтобъ пснями своими ободрилъ онъ Галла. Не смотря на то, Сваранъ остается побдителемъ и принуждаетъ Галла и его полки отступить. Фингаалъ нисходитъ съ горы, и соединяетъ розсянное воинство, Сваранъ престаетъ за ними гнаться, занимаетъ высокое мсто, приводитъ въ надлежащій порядокъ полки свои, и ожидаетъ приближенія Фигалоеа. Фингаалъ ободряетъ воинство, даетъ нужныя повелнія и начинаетъ вновь сраженіе. Кушуллинъ, удалившійся съ Конналомъ и съ Бардомъ своимъ Каррилемъ въ пещеру Туры, услышавъ вопли сраженія, исходитъ изъ пещеры на высоту горы, съ которой все поле было видно, и видитъ Фингала уже въ сраженіи. Онъ хочетъ соединиться съ Фингаломъ, которой уже готовъ былъ одержать совершенную побду, Конналъ удержалъ его отъ такого намренія. Кушуллинъ посылаетъ Карриля поздравить Фингала съ благополучнымъ его успхомъ.

——

Кто сія {Стихотворецъ предполагаетъ, что Мальвина нисходитъ съ горы, чтобъ внимать похваламъ Оскара, Осіанова сына и своего супруга. Кажется, что посл смерти Оскара осталась она навсегда при Оссіан. Онъ посвящаетъ ея сію пснь, и многія другія свои поэмы.} нисходящая съ горы, изливая сладостное пніе, и блистательна какъ дожденосная радуга, внчающая холмы Лены? Эта красота, которыя гласъ вливаетъ въ сердца любовь, это любовная дщерь Тоскара, неоднократно склоняла ты слухъ свой къ моимъ пснямъ, неоднократно зрлъ я текущія слезы изъ прекрасныхъ очей твоихъ. Гряди быть свидтельницею нашихъ подвиговъ, или внимать похваламъ дяній Оскаровыхъ. Когда престану я рыдать на брег источниковъ Коны? Мои цвтущія лта протекли во бранхъ, и скорбная печаль обременяетъ мою старость.
Прекрасная Мальвина! я не былъ еще, какъ нын, лишенъ зрнія, я не былъ такъ печаленъ и уединенъ, когда любила меня прекрасная Эвираллина, сія черновласая и блогрудая красота {Фингалъ уснулъ, и дйствіе псни пресклось наступленіемъ ночи. стихотворецъ вводитъ здсь повсть о любви своей къ Эвираллин. Сія повсть нужна для уразумнія многихъ мстъ, которыя слдуютъ посл.}. Тысяща Героевъ воздыхая возсылали къ ней свои желанія: она любви своей не удостоила тысящу Героевъ, сонмы храбрыхъ воителей презрнны ею удалились. Одинъ Оссіанъ пріятенъ былъ ея взору.
Я шествовалъ къ чернымъ водамъ Лега, чтобъ соединить съ нею сердце мое узами брака, дванадесять ратниковъ моего отечества, мужественные сыны полей Морвенскихъ, провождали меня въ пути моемъ. Мы вступили въ чертоги Бранна, друга и благодтеля странныхъ.
Отъ какихъ предловъ, рекъ онъ, притекли сіи иноплеменнме бранноносцы? Трудно и неудобно владть красотою, презрвшею толь многихъ ратоборцевъ Эринскихъ. Но ты, сыне Фингаловъ, будь щастливъ: благополучна красота, для тебя соблюденная. Знаменитый питомецъ славы! для чего не имю я двунадесяти прелестныхъ двъ, нарицающихъ меня родителемъ? Я представилъ бы ихъ твоему взору, дабы сердце твое избрало возлюбленную. Вщая тако, отверзаетъ онъ чертогъ, гд обитала прекрасная Эвираллина: мы зримъ ее, и сердца наши трепещутъ подъ твердою сталію, мы изъ глубины души изливаемъ желанія о благоденствіи дщери Бранновой.
Но превыше главъ нашихъ, на высот холма, явилось воинство гордаго Кормака. Седмь ратниковъ сопутствовали сему Герою, и поле сіяло блескомъ, отражаемымъ отъ ихъ оружія. Тамо зрлися Колла и Дуна покрыты язвами, сильный Тоскаръ, мужественный Тагъ и побдоносный Фрестатъ. Слдовали Данръ, щастливый сынъ браней, и Дало необоримый оплотъ и защита вспять обращенныхъ ратниковъ. Шумный мечь блисталъ въ десниц Кормака, и очи его исполнены пріятной кротости. Оссіанъ изводитъ съ собою седмь ратоборцевъ: стремительнаго Уллина, великодушнаго Мюлла, знаменитаго и прекраснаго Сцелака. Оглана, пламеннаго Сердала и свирпаго Дюмарикана, и тебя, Огаръ. Огаръ толико прославленный на холмахъ Арвена, для чего я нарекъ тебя послднимъ?
Огаръ устремился на Лала, они сражаются на равнин. Огаръ помышляетъ о своемъ кинжал, это любимое его оружіе: девять кратъ углубилъ онъ его въ ребра Далы, жребій сраженія премняется, три краты пронзилъ я копіемъ моимъ щитъ Кормака, трикраты его копіе сокрушилось о твердость моего щита. О юный и нещастный любовникъ! я отъялъ отъ выи главу его мечемъ моимъ, пять кратъ я сотрясъ ее за власы, сподвижники его обратились въ бгство. Любезная Мальвина! всякъ, кто бы дергнулъ тогда сказать мн, что нкогда, лишенъ зрнія, безсиленъ, и отягощенъ печалію, буду скитаться я нощію въ пустыни, всякъ бы долженъ былъ облещися въ твердую броню, и десницу имть непобдимую,
Но {Стихотворецъ возвращается къ своему пути. Мы видли, что Фингалъ, пославъ своего сына Филлана, и внука своего Оскара для наблюденія непріятельскихъ движеній, повеллъ своимъ Бардамъ пть знаменитыя Героевъ подвиги.} уже на омраченныхъ поляхъ Лены не слышатся звуки арфъ, и сладостные гласы Бардовъ. Непостоянные втры дышали нагло, и высокій дубъ сотрясалъ надъ моею главою трепещущее свое листвіе, мысли мои исполнены были Эвираллиною, какъ вдругъ во всемъ блистаніи красоты своей, и орошая слезами лазурь прелестныхъ очей своихъ, она явясь мн на легкомъ своемъ облак, вщаетъ слабымъ гласомъ:
Востани Оссіанъ, и спаси отъ гибели сына моего, спаси любезнаго моего Оскара. Близъ дуба, возрастшаго на брегъ Любара, противоборствуетъ онъ Локлинскимъ чадамъ… Рекла и погрузилась во свой облакъ, я облекся во все оружіе: мое копіе подкрпляетъ и устремляетъ купно стопы мои, звуча гремитъ на мн оружіе. Сообразуясь моему при грозныхъ опасностяхъ обыкновенно, повторялъ я невозвышеннымъ гласомъ древнія псни Героевъ. Локлинскіе воители услышали отдаленный шумъ моего шествія: они обращаются въ бгство, и мой сынъ устремляется во слдъ ихъ. Возвратися, возопилъ я къ нему, возвратися любезный мой сынъ, престань гнать во слдъ сопостата, хотя и Оссіанъ летитъ къ теб въ помощь…. Онъ, повинуясь моему гласу, возвращается: что можетъ быть тако пріятно и сладостно слуху моему, какъ звукъ Оскарова оружія? для чего, рекъ онъ мн, удержалъ ты мою десницу, докол мрачная смерть не покрыла всхъ сихъ сопостатовъ своими хладными крылами? Вдаешь ли, что грозны и свирпы устремились они противъ твоего сына и Филлана, и что неусыпно бодрствовали, внимая ночнымъ страхамъ? Остріемъ мечей нашихъ пожерты изъ нихъ многіе: но яко волны моря, гонимыя усиліемъ втровъ на пески Моры, простираются Локлинскіе воители на злачныя поля Лены, ночные призраки вопятъ, вщая пагубная, я зрлъ блистающіе воздушные огни, предшественники алчной смерти. Оставь, да возбужду отъ сна владыку Морвенскаго, встрчающаго радостною усмшкою грозныя опасности: онъ подобенъ солнцу, сему лучезарному сыну небесъ, когда оно востаетъ и гонитъ со тверди сгущенныя тучи.
Фингалъ вдругъ воспрянулъ, возбужденъ сновидніемъ, и оперся на щитъ Тренмора, сей знаменитый щитъ, которой предки его тысящу кратъ возвышали нкогда во бранхъ своего племени, Герою представилась во сн унылоя тнь Агандехи. Она вышла отъ волнъ Океана, и простерлась тихими стопами на поле Лены: ея лице блдно, и ланиты ея орошены слезами, многократно изъ подъ облачной своей одежды безмолвна, и обращая вспять очи, простирала она хладную свою руку на Фингала.— Для чего дщерь Старнова проливаетъ слезные токи? рекъ ее Фингалъ: для чего блдность покрываетъ прекрасное лице твое?… Она изчезла на крылахъ втра, и оставила Героя посреди мрака. Она оплакивала смерть бранноносцевъ своего отечества, которые должны погибнуть отъ пораженіи Фингаловыхъ.
Герой восталъ, и зритъ еще Агандеху въ своихъ мысляхъ. Онъ слышитъ шумъ Оскарова шествія, онъ усмотрлъ блистаніе щита его, уже возникшій лучь утра озарилъ волны Уллина.
Что творитъ сопостатъ? вщаетъ востая Мореснсхік владыка. Влекомый ужасомъ блитъ ли онъ на шумныя волны Океана? Или ждетъ еще новаго сраженія? Но для чего я о семъ вопрошаю? Гласы, приносимые во сл.хъ мой втромъ востекшаго утра, суть гласы противныхъ. Оскаръ! лети въ поле, и вовбуди на брань сподвижниковъ нашихъ.
Фингалъ устроился близъ холма Любара, и трикраты возопилъ ужаснымъ гласомъ. Елень трепещетъ при источникахъ Кромлы, и камни на холмахъ сотрясаются. Яко темныя бури, соединяемыя облаками и омрачающія лазоревый сводъ небесъ, стекаются на гласъ Фингаловъ сыны пустыни, всегда его ратоборцы восхищались радостію при звукахъ его гласа, часто изводилъ онъ ихъ на брань, и возвращалъ съ поля сраженія отягченныхъ корыстьми сопостата.
Теките, безтрепетные ратники, стремитесь поражать смертію: Фингалъ будетъ взирать на ваши подвиги, мечь мой блистать будетъ на семъ холмъ, онъ явится защитою моего народа, но коль желательно, чтобъ никогда не имли вы прибжища въ его помощи, когда сынъ Морнія ратоборствуетъ вмсто Фингала!.. Онъ будетъ нын вождемъ и предтечею вамъ ко брани: да слава его будетъ знаменита въ пснехъ нашихъ. Тни преждебывшихъ Героевъ! жители облаковъ легкихъ! сртайте, примите дружелюбно моихъ пораженныхъ ратоборцевъ, и упокойте ихъ въ убжищ холмовъ вашихъ! да возмогутъ нкогда, носимы на крилхъ втра, пролетть они пространство моихъ морей, постить меня въ сновидніяхъ, и возвеселить душу мою въ безмолвіи ночи.
Фингалъ, Оскаръ, и ты прекрасный Рино, держащій въ десниц смертоносное копіе! шествуйте на брань безтрепетно, летите во слдъ Морніева сына, взирайте на подвиги мышцы его, и ваши мечи да подражаютъ ревностно мечу его. Защищайте друхей отца вашего, и бранноносцы временъ протекшихъ да присутствуютъ въ вашихъ мысляхъ и памяти. Любезныя мои чада! естьли пораженны падете вы на поляхъ Эрина, я еще узрю васъ: скоро, скоро хладныя и блдныя наши тни встртятся на облакахъ и прелетятъ вкуп возвышенные холмы Коны,
Сколь грозенъ сгущенный и тученосный облакъ, имущій воспламененныя свои ребра вооруженны молніями, убгаетъ отъ лучей востающаго утра и простирается къ западу, тако ужасенъ удаляется отъ насъ Морвенскій владыка: въ десниц его блистаютъ два копія, и отъ его всеоружія пагубоносное отражается сіяніе. Блые власы его развваются по вол втровъ, часто обращается онъ вспять и мещетъ взоры на поле брани. Три Барда ему сопутствуютъ, готовы приносить его велнія во ушеса его бранноносцевъ. Онъ возслъ на высот Кромлы, движенія блистающаго копія его управляли нашимъ шествіемъ. Радость разливается на лиц Оскара: его ланиты покрылись румянцемъ, и очи его источаютъ слезы веселія и утхи, мечь въ его десниц блистаетъ яко свтоносный лучь. Онъ простирается, и съ пріятною усмшкою вщаетъ Оссіану. Побдоносный вождь ополченій, любезный мой родитель! внемли гласу твоего сына: удалися и ты равно, гряди къ Морвенскому владык, и уступи мн славу твою. Естьли погибну здсь, не забудь сію уединенную красоту, наполняющую любовію мое сердце, не забудь прелестную дщерь Оскара. Я вижу ее уклоненну на брегъ источника, я вижу ланиты ея, горящія огнемъ, и власы ея разввающіеся на блыхъ персяхъ, я зрю, какъ съ высоты горныя низводитъ она взоры свои въ долъ и воздыхаетъ о миломъ своемъ Оскар. Скажи ей, что я обртаюсь уже на моихъ холмахъ, какъ новый и легкій житель втровъ, и что стремлюсь на облакахъ моихъ во сртеніе любезной дщери Оскаровой. — Воздвигни Оскаръ, воздвигни лучше мн гробъ: я не хочу уступить теб сраженія, моя десница должна боле пролить крови, и научить тебя сражаться и побждать. Но ты, любезный сынъ, не забудь сей мечь, сей лукъ, и сіи рога быстротечнаго еленя положить со мною во мрачномъ и тсномъ моемъ жилищ, на которомъ ты достопамятный возвысишь камень. Оскаръ! я уже не имю возлюбленной, которую бы вручилъ попеченіямъ моего сына, я лишился Эвираллины, нтъ уже на свт прекрасной дщери Бранна.
Тако мы бесдовали, и се гласъ Галла, пренесенный къ намъ на крилхъ втра, ударяетъ во ушеса наши: сей вождь уже вращаетъ въ воздух копіе отца своего, и пагубоносенъ устремляется во среду смертей и кровопролитія.
Оба воинства сомкнулись и яростно сражаются, ратникъ противъ ратника, желзо противу желза. Щиты и мечи ударяются взаимно и гремятъ. Народы повергаясь упадаютъ. Галлъ устремляется, яко бурные вихри Арвена, его мечу сопутствуетъ опустошеніе. Сваранъ пожираетъ все, яко пожаръ воспламененный въ дебрехъ Гормала. Но можно ли мн изчислить въ пснехъ моихъ имена пораженныхъ Героевъ, и толь различные роды смертей? Мечь Оссіановъ блисталъ побдоносно въ кровавомъ семъ сраженіи: и ты, о любезной мой, Секаръ, превосходнйшій паче всхъ чадъ моихъ! коль ужасенъ ты являлся къ брани! Моя душа восхищалась втайн радостію, когда зрлъ я мечь ею блистающъ надъ поверженными сопостатами. Они ужасаясь мятутся и бгутъ. Мы постигаемъ ихъ, мы ударяемъ смертоносно. Какъ поверженный съ горныя высоты камень скачетъ съ утесу на утесъ, какъ скира ударяетъ и звуча прелетаетъ отъ дуба къ дубу, какъ бурный громъ съ холма на холмъ стремитъ свои ужасные перуны: тако изъ десницы Оскаровой и моей устремлялись и другъ за другомъ слдовали удары и пагубныя смерти.
Но Сваранъ обременяетъ отвсюду Галла, и сынъ Морнія подобенъ камени, стоящему во кругъ раздраженныхъ валовъ. Фингалъ зря сіе подъемлется до половины, и потрясаетъ копіемъ своимъ. Теки, Уллинъ, мой древній Бардъ, стремися къ Галлу, представь памяти его бранноносные подвиги его предковъ, укрпи твоими пснями колеблющееся его мужество и бодрость. Псни одушевляютъ ратоборцевъ. Почтенный Уллинъ шествуетъ, онъ понуждаетъ стопы свои отягченныя старостію, приходитъ, и ліетъ въ сердце Галла псни, воспламеняющія храбрость.
Сыне странъ, гд раждаются знаменитые и быстротечные кони: Юный Царь смертоносныхъ копій! ты, котораго мышца крпка въ грозныхъ опасностяхъ, и необоримая бодрость никогда не колеблется! вождь бурныхъ браней, направляющій удары смерти! рази, низвергай сопостата: да вчно ни единъ его корабль не явится при брег Инистора. Да будетъ твоя десница, яко громовая стрла, твои очи, какъ молніи, твое сердце яко твердый камень. Возвысь твой щитъ, погрузи, исторгни, и паки погрузи твой шумный мечь, ударяй, разрушай.
Онъ восплъ, и ободренное сердце Галла пламенетъ новымъ жаромъ, но Сваранъ простирается, предходя своему воинству: онъ разскаетъ на полы щитъ Галловъ, и чада Эринскія обратились въ бгство.
Фингалъ восталъ, и трикраты возопилъ грознымъ гласомъ. Кромла отвчала его звукамъ, и бгущіе ратоборцы его воспятили стопы свои. Они уклонили къ земли смущенныя свои лица, и устыдились присутствія Фингалова. Онъ простирается яко дожденосный облакъ во время палящаго зноемъ лта, когда онъ несясь розширяется надъ холмомъ, и когда жаждущія долины и поля ожидаютъ въ молчаніи росы его. Сваранъ узрлъ сего ужаснаго владыку. Морвена, и остановляется посреди своего теченія. Свирпъ и вращая окрестъ себя пламенные взоры, стоитъ онъ въ томномъ безмолвіи, опершись на свое дебелое копіе, высотою стана своего подобенъ онъ древнему дубу, стоящему на брегахъ Любара, уклонившему главу свою на воды, и котораго втви очернены нкогда молніями грома. Онъ шествуетъ и удаляется тихими стопами на поле. Волны его ратоборцевъ окружаютъ его, и облакъ ужаснаго сраженія сгущается на холм
Фингалъ блистаетъ посреди Героевъ своихъ и вщаетъ имъ: примите мои знамена, распрострите ихъ на втры Лены, да развваются они, яко волнующіеся пламы ста холмовъ, да звучащее ихъ волнованіе въ воздух ободряетъ насъ ко брани. Стремитесь Эринскія чада, устрояйтеся близъ вашего владыки, внимайте тщательно его велніямъ. Галлъ, непобдимая смерти мышца! юный Оскаръ, возрастающій для геройскихъ подвиговъ! бодрственный Конналъ, мужественный и темновласый Дермидъ, и ты, Оссіанъ, Царь псней! теките вс, и устройтеся близъ десницы отца вашего.
Мы возвысили Солифламъ {Знамя Фингалово называлось Солифламъ, т. е. лучъ солнца, по причин блистающихъ на немъ цвтовъ и злата.}, блистающее пламя владыки. Душа Фингала взыграла утшительною радостію, видя его развваема крылами втровъ, оно разпещрено было златомъ, какъ ночная лазурь небеснаго свода, усяннаго звздами. Каждый вождь имлъ свое знамя, и каждому знамени сопутствовалъ строй бранноносцевъ.
Воззрите, рекъ Фингалъ, како воинство Лохлинское раздляется на поляхъ, они подобны дубовому лсу, до половины опустошенному пламеннымъ пожаромъ, и котораго древа сквозь пространныя свои межмстія дозволяютъ видть сводъ небесъ, и сверкающіе въ воздух огни во время ночи. Да каждый вождь друзей Фингаловыхъ изберетъ себ враждебный строй, и ратоборствуетъ противу его съ своими подвижниками, и въ уничижительное презрніе и досаду сего безтрепетнаго и грознаго чела, съ какимъ они противостоятъ намъ, да ни единъ изъ нихъ не избгнетъ на волны Инисторскія. — Я, вщаетъ Галлъ, я ополчусь противу седми вождей, притекшихъ отъ озера Лана. — Да мрачный Царь Инистора, возгласилъ Оскаръ, оставленъ будетъ мечу Оссіанова сына. — Нтъ! моему мечу оставьте Царя Инисторскаго, рекъ Конналъ, имя сердце тверже крпкой стали. — Или Миданъ, или я, возопилъ Дермидъ, почіетъ во мрачномъ гроб. — И ты Оссіанъ, не видящій нын лучей солнечныхъ, и толико ослабшій отъ бремени печалей, ты избралъ тогда себ мужественнаго Царя Терманскаго. Я положилъ обтъ не возвращаться безъ его щита. — Теките, мои Герои и возвращайтеся побдоносны, рекъ Фингалъ, простирая веселіемъ блистающіе взоры: тебя, Севранъ, тебя Фингалъ блюдетъ для своей непобдимой десницы. Онъ рекъ, и вдругъ, яко тысящи бурныхъ втровъ, прервавшихъ свои заклепы и устремленныхъ на долины, раздляются полки наши и летятъ на сопостата: отзывы Кромлы возгремли въ отдаленной окружности.
Какъ могу изчислить вс смертоносные удары, прославившіе наше оружіе въ семъ ужасномъ сраженіи? О дщерь Тоскарова! наши руки омывались кровію, гордые строи Локлинскіе повергалися другъ на друга, яко глыбы земныя, отторгающіяся отъ горы Коны. Побда сопутствовала мечамъ нашимъ: каждой вождь исполнилъ свой обтъ. Дщерь Тоскарова! ты неоднократно сидла при журчащихъ водахъ Бранна: тамо блая твоя грудь воздымалась и возвышалась подобно мягкому пуху лебедя, плавающаго кротко на поверхности озера, когда нжные зефиры играютъ съ пріятностію подъ его крилами. Тамо неоднократно зрла ты багряное солнце, катящееся тихо за мрачный облакъ, ты зрла, какъ ночь соединяетъ окрестъ горы вс свои темныя тни, когда стремительные бунтуютъ вихри, и шумятъ повременно въ глубокихъ долинахъ. Дождь и градъ упадаетъ, громоносная туча стремится, расторгается, гремитъ, ударяетъ, и твердые камни разскаются перуномъ. Духи восходятъ на пламенные лучи, необоримые и многоводные источники низвергаются съ высоты холмовъ горныхъ: такого, любезная Мильенна, таково изображеніе ужасной сей брани…. Ахъ! для чего проливаешь ты сребровидныя слезы? Локлинскимъ двамъ должно рыдать, и проливать слезы. Ратоборцы ихъ отечества упадали тысящами, желзо Героевъ нашихъ обагрялось ихъ кровію, но увы! я уже не спутникъ и не сподвижникъ нын Героямъ, я лишенъ зрнія, печаленъ, и отъ всхъ оставленъ. Дай мн слезы твои, любезная Мальвина, дай мн твои слезы, я зрлъ возвышенные гробы всхъ моихъ друзей и сподвижниковъ.
Въ семъ кровопролитномъ сраженіи съ печалію зритъ Фингалъ неизвстнаго Героя, пораженнаго крпостію мышцы его. — Сдые власы ратника смсились на земли съ кровавымъ прахомъ, и онъ погасающія очи свои возводитъ къ постителю: — Ахъ! что я зрю? возопилъ Фингалъ, познавъ сего бранноносца, отъ моей убо десницы погибаешь ты, о врный другъ прекрасной Агандехи! Я видлъ, какъ въ чертогахъ кровожаждущаго Старна проливалъ ты жалостныя слезы о той, которая наполняла сердце мое любовію. Ты былъ сопостатъ врагамъ моей возлюбленной, и ты погибаешь отъ моихъ ударовъ! Воздвигни, Уллинъ, воздвигни гробъ мужественному сыну Маона, и въ пснехъ твоихъ соедини его имя со именемъ Агандеки, сей прелестной Агандеки, толико милой и любезной моему сердцу!
Сдящъ во глубин пещеры Кромлской, Кушуллинъ услышалъ громы сраженія. Онъ призываетъ храбраго Коннала и почтеннаго Карриля. На гласъ его сіи украшенные сдинами Герои пріемлютъ свои копія. Онъ исходитъ изъ пещеры, и зрятъ въ отдаленности грозныя волны брани, подобны клубящимся валамъ ожесточеннаго Океана, когда втры, дыша со стороны моря, гонятъ и стремятъ предъ собою на песчаный брегъ шумящія воды.
При семъ видъ Кушуллинъ воспламеняется и наморщиваетъ свои черныя брови: его десница уже несется на рукоять меча его предковъ, очи его блистаютъ огнемъ, и прилпляются къ сопостату. Три краты порывался онъ на поле сраженія, и три краты воспящалъ стопы его Конналъ. Вождь острова густыхъ тумановъ! рекъ онъ ему, Фингалъ торжествуетъ: успокойся, и не тщися похитить нкую часть его славы: онъ разрушаетъ, онъ истребляетъ все, яко грозная буря.
Да будетъ такъ! отвчаетъ Кушуллинъ, Каррилъ! стремись поздравить Морвенскаго владыку. Когда Локлинское воинство протечетъ, яко струи посл дождя, и когда безмолвіе воцарится на пол кровопролитія, простри твой пріятный и стройный гласъ во ушеса Фингала, и воспой его хвалы и славу. Вручи ему Каитбатовъ мечь: Кушуллинъ уже недостоинъ носить оружія своихъ предковъ.
Но вы, о тни уединенной Кромлы, духи мужественныхъ Героевъ, уже почивающихъ нын во гроб! будьте навсегда собесдниками Кушуллину въ сей пещер, гд хочетъ онъ сокрыть свою печаль и уныніе. Нтъ, я уже не буду славенъ въ лик знаменитыхъ воителей. Я блисталъ какъ свтоносный лучь, но я и сокрылся подобно ему, я изчезъ какъ паръ, уничтоженный втрами утра, когда оно востаетъ и позлащаетъ холмы. Конналъ! уже не вщая мн о бранхъ и оружіи: моя слава умолкла, я буду изливать стенанія мои на крил втровъ, докол слды стопъ моихъ загладятся на земли…. А ты, прекрасная и нжная Брагела, ты рыдай о уничтоженной слав моей: я уже къ теб вчно не возвращуся: я побжденъ на пол брани.

ПСНЬ ПЯТАЯ,

Содержаніе.

Кушуллинъ и Конналъ остаются на холм. Фингалъ и Сваранъ сражаются. Описаніе ихъ сраженія. Сваранъ побжденъ, связанъ и отданъ подъ стражу Оссіану и Галлу сыну Морнія. Фингалъ съ Оскаромъ и съ прочими своими сподвижниками гонитъ во слдъ непріятеля. Повсть о Лохлинскомъ вожд Орл, которой уязвленъ смертно во время брани. Фингалъ, тронутый смертію сего ратоборца, повелваетъ отступить, и признавъ своихъ сыновъ, извщается онъ, что Рино, младшій его сынъ, убитъ на сраженіи, онъ оплакиваетъ его смерть, внимаетъ повсти о Ламдарг и Гельгосс, и возвращается на мсто, гд оставилъ онъ Сварана. Каррилъ, посланный Кушуллиномъ поздравить Фингала съ побдою, увидлся между тмъ съ Оссіаномъ. Разговоромъ сихъ двухъ Бардовъ оканчивается четвертый день.

——

Тогда на покат Кромлы Канналъ вщаетъ Кушуллину: сынъ Сема! лля чего толико мрачная печаль обладаетъ тобою? Наши друзья сильны и побдоносны во бранхъ, и ты, о неустрашимый ратоборецъ! ты безсмертную пріобрлъ славу, многочисленны суть смертоносные удары, которыми копіе твое поражало. Часто прекрасная Врагела, являя блистающую въ голубыхъ своихъ очахъ радость, сртала Героя своего, возвращающагося торжественно и еще дымящагося кровію посреди храбрыхъ сподвижниковъ, когда сопостаты его уже покоились во мрачномъ и безмолвномъ гроб. Часто твои Барды услаждали слухъ твой, воспвая твои Геройскіе подвиги.
Но виждь Морвенскаго владыку, онъ простирается, и пламенный пожаръ, шумные источники, грозныя бури изображаютъ его сильную крпость. Благополученъ твой народъ, о Фингалъ! твоя мышца на него ратоборствуетъ. Въ гремящихъ бранхъ ты первый изъ Героевъ, во время кроткаго мира ты премудрйшій изъ всъхъ Царей. Речешь, и твои многочисленные бранноносцы повинуются, твоя сталь гремитъ, и враги трепещутъ. Благополученъ твой народъ, о Фингалъ!
Кто сей толико ужасный, толико стремительный въ теченіи своемъ ратоборецъ?
Кто, кром сына Старнова, дерзнетъ летть во сртеніе владык Морвенскому? Взирай на противоборствіе сихъ вождей. Таковы сражаются на Океан два духа, и спорятъ, кто изъ нихъ долженъ возвышать его волны. Звроловецъ стоящъ на холм слышитъ звуки ихъ усилій, онъ видитъ, волны подъемлются, и стремятся ко брегамъ Арвена. Тако вщалъ Конналъ, когда два Героя сближились посреди своихъ ратниковъ, упадающихъ на вс страны. Въ семъ ужас, въ семъ кровопролитіи внемлются звуки паденія оружія и удвояемыхъ ударовъ. Ужасно противоборствіе двухъ вождей, ужасны очей ихъ взоры, щиты ихъ разрушаются, и сталь ихъ шлемовъ летитъ раздробленна въ мелкія части, они повергаютъ рукояти своихъ оружій, и каждой стремится схватиться за тло своего противника, жилистыя руки ихъ сплетаются, они объемлются, они влекутъ къ себ другъ друга, колеблясь на десную и на шуюю страну, въ сей кровопролитной борьб твердыя ихъ жилы напрягаются и распростираются. Но когда уже пламенное свирпство ихъ воскрилило и напрягло вс ихъ силы и крпость, тогда колеблемый отъ ихъ усилій холмъ потрясся и вострепеталъ отъ основанія до высоты своей. Наконецъ Сваранъ изнемогаетъ, онъ палъ, и надмнный Локлинскій владыка связуется узами.
Тако зрлъ я на высот Коны, сей Коны, которыя очи мои уже не видятъ, тако зрлъ я два холма отторженные отъ своихъ основаній наглостію бурнаго и стремительнаго источника, они тяжестію своею склоняясь другъ ко другу, сближаются, древа ихъ касаются въ воздух своими верьхами, вдругъ оба они упадаютъ, и катясь влекутъ съ собою свои древеса и камни, теченіе ркъ премняется, и багровыя развалины обрушенной ихъ земли издалече еще поражаютъ взоръ путествественника.
Чада владыки Морвенскаго! рекъ Фингалъ, стрегите вождя Локлинскаго, зане крпость его есть крпость тысящи разъяренныхъ волнъ, его мышца научена на брань, онъ облеченъ во все мужество древнихъ Героевъ своего племени. Храбрый Галлъ, и ты Оссіанъ! сопутствуйте брату Агандеки, и вселяйте радость въ унылую душу его. Но вы, Оскаръ, Филланъ и любезный Рино, вы стремитесь во слдъ разсянныхъ чадъ Локлинскихъ, да ни единъ ихъ корабль не деразнетъ впредь уничижать морей нашихъ. Онъ рекъ, они воздвигнулись и летятъ яко молнія. Фингалъ шествуетъ за ними тихими стопами подобенъ облаку, несущему въ ндрахъ своихъ перуны, когда поля и долины безмолвствуютъ, опаляемы зноемъ лтнимъ. Его мечь блистаетъ предъ его взоромъ. Онъ видитъ одного изъ вождей Локлинскихъ и вщаетъ ему: кто сей ратникъ зримый мною, и опершійся о твердый камень? Онъ не можетъ прескочить источника: его станъ и видъ являютъ въ немъ Героя, щитъ его при немъ, и его копіе возвышается яко пустынное древо. Храбрый юноша! сподвижникъ ли ты мн, или одинъ отъ сопостатъ Фингала?
— Я сынъ странъ Локлинскихъ, возопилъ воитель, и моя десница крпка. Супруга моя рыдаетъ въ моихъ чертогахъ, но мужественный Орла никогда въ нихъ не возвратится.
— Покаряешься ты власти моей, или хочешь противоборствовать? рекъ Фингалъ. Сопостаты не торжествуютъ предъ лицемъ моимъ, и друзья мои прославляются въ моихъ чертогахъ. Юный пришлецъ! сопутствуй мн, и гряди участвовать въ торжественныхъ моихъ пиршествахъ, гряди поражать быстротечныхъ сернъ въ моихъ пустыняхъ.
— Да не будетъ, вщаетъ Герой, я защитникъ слабыхъ, моя крпость всегда готова на помощь изнемогающаго. Мечь мой еще не срталъ себ равнаго, да уступитъ мн владыка Морвена.
— Вдай, храбрый Орла, никогда Фингалъ, никогда не покарялся смертному, Извлеки твой мечь, избирай себ сопостата изъ моихъ бранноносцевъ.
— Но владыка ихъ или не хочетъ противостать мн? рекъ мужественный Орла, одинъ Фингалъ во всемъ племени своемъ, одинъ Фингалъ достоинъ противоборствовать Орл.
Но внемли, сильный Царь Морвена, естьли паду пораженъ тобою, зане и мужественный долженъ нкогда погибнуть, воздвигни мн гробъ посреди Лены, возвысь его, да царствуетъ онъ надъ всми прочими. Мечь Орлы возврати чрезъ пространство морей нжной его супруг, чтобъ орошаема слезами, могла она показать его моему сыну, и воспламенить въ сердц его любовь ко брани.
— Нещастный юноша! рекъ Фингалъ, для чего печальною сею бесдою обновляешь ты мою горесть? Такъ, предписано время, чтобъ низверглись во гробъ и сильные, и чтобъ юныя чада ихъ взирали на праздное ихъ оружіе, висящее на стнахъ ихъ чертоговъ, но твои желанія, Орла, совершатся. Я возвышу теб гробъ, мечь твой будетъ орошенъ слезами нжной твоей супруги.
Они сражаются, но мышца Орлы уже изнемогла, мечь Фингаловъ спускается и разскаетъ на полы щитъ его. Раздробленная сталь летитъ и блистаетъ на земли, подобно лун, сіяющей во время ночи надъ струями источника.
Владыка Морвена! рекъ Герой, возвысь твой мечь и пронзи грудь мою. уязвленъ во брани, остался я здсь безсиленъ и забвенъ отъ всхъ друзей моихъ, скоро, скоро печальная всть о смерти моей разнесется на брегахъ Лоды, и притечетъ къ моей возлюбленной въ т часы, когда уединенна странствуетъ она въ густыхъ рощахъ.
— Нтъ, отвчалъ Морвенскій владыко, ты никогда небудешь пронзенъ мечемъ моимъ: я хочу, да нжная твоя супруга еще увидитъ тебя на брегахъ Лоды, избгша отъ рукъ смертоносной брани, я хочу, да почтенный твой родитель, которой старостію лишенъ уже можетъ быть зрнія, хотя услышитъ голосъ твой въ своемъ жилищ…. Онъ востанетъ исполненъ радости, и его заблуждающія руки будутъ искать Орлу, чтобъ осязать его съ веселіемъ. — Они уже вчно его не осяжутъ: Фингалъ! я умру на поляхъ Лены, иноплеменные Барды будутъ о мн бесдовать, широкій мой поясъ скрываетъ глубокую и смертную язву, виждь, я его отторгаю отъ персей моихъ, и повергаю на воздухъ.
Черная кровь кипя и пнясь стремится изъ ребръ его. Онъ истощается, блднетъ, упадаетъ, и Фингалъ тронутый сожалніемъ уклоняется къ умирающему Герою. Онъ призываетъ своихъ юныхъ ратниковъ: Оскаръ, Филланъ, любезныя мои чада! воздвигните гробъ мужественному Орл, онъ почіетъ на семъ пол, удаленъ отъ пріятнаго журчанія Лоды, удаленъ отъ нещастной своей супруги: нкогда слабые ратники увидятъ, лукъ его висящій въ его чертогахъ: они потщатся его напрягать, но тщетно, врные псы его поютъ на холмахъ печально, дикіе зври, бжавшіе прежде отъ стрлъ его, радуются о его смерти: уже онъ бездыханенъ, уже безоружна сія крпкая мышца браней, первый изъ мужественныхъ уже въ объятіяхъ смерти!
Возвысьте ваши гласы, вострубите въ рогъ, о чада Морвенскаго владыки! потечемъ къ Сварану, и въ мрачную ночь возвеселимся пснями. Филланъ, Оскаръ, Рино! стремитесь на поле. Но гд мой возлюбленный Рино? Младый сынъ славы! ты не любилъ отвчать посл всхъ на гласъ твоего родителя.
Рино, вщаетъ Уллинъ, Рино соединился уже съ тньми своихъ предковъ, съ тньми Траваля и Тренмора. Младаго Рина уже нтъ, его бездыханное тло простерто на поляхъ Лены
И такъ нтъ уже, возопилъ Фингалъ, нтъ уже возлюбленнаго моего сына, сына быстрйша паче всхъ въ теченіи, искуснйша паче всхъ въ натяганіи лука?… О любезный мой сынъ! едва родитель твой могъ, познать твои достоинства и доброты. Ахъ! для чего въ толь нжной младости предписано теб погибнуть? Почій безмятежно въ поляхъ Лены, скоро и Фингалъ тебя увидитъ. Скоро уже гласъ мой не будетъ слышенъ на земли живущимъ, и слды стопъ моихъ загладятся скоро. Барды воспоютъ Фингалово имя, и возвышенные камни возвстятъ о моей слав. Но ты, юный бранноносецъ, ты поверлся во мрачное жилище, когда Барды не воспли еще славы твоихъ подвиговъ. Уллинъ! бряцай во струны арфы, Прославь юнаго Рина, вщай, коль знаменитъ онъ былъ въ геройскихъ подвигахъ, коль ужасенъ сопостатамъ. Прости Герой, стремившійся прежде всхъ на поле брани! родитель твой уже не будетъ направлять копія твоего на смертоносные удары: прости, о прекраснйшій изъ всхъ чадъ моихъ! очи мои тебя уже не видятъ: прости. — Слезы текли струями по ланитамъ Фингала, онъ рыдалъ о своемъ сын, о сын толико юномъ, и толико уже страшномъ во бранхъ.
Кто сей ратникъ, вщаетъ тогда великодушный Фингалъ, кто сей бранноносецъ, котораго слава симъ гробомъ возвщается? Я зрю четыре камня одянные мохомъ, они являютъ здсь мрачное жилище смерти. Пусть юный мой Рино почіетъ о страну его, да почіетъ онъ близъ мужественнаго. Можетъ быть знаменитый герой здсь покоится, которой будетъ сопутствовать на облакахъ моему сыну. О Уллинъ! воспой, обнови въ памяти нашей печальныхъ жителей сего гроба. Естьли они отъ грозныхъ опасностей никогда въ пол славы не убгали, пусть сынъ мой удаленъ отъ своихъ друзей почіетъ близъ сихъ Героевъ.
Здсь, восплъ мудрый Бардъ, здсь покоятся первые изъ Героевъ, Ламдаргъ и величественный Уллинъ {Уллинъ сынъ Каирбаровъ, его не должно почитать и одного съ Уллиномъ, Бардомъ Фингаловымъ.} безмолвствуютъ подъ симъ гробомъ. Но кто сія взирающая на меня съ усмшкою отъ высоты своего легкаго облака, и являющая очамъ моимъ свое прекрасное лице? Дщерь Тюаала, прелестнйшая изъ всхъ двъ Кромлекихъ! для чего ты блдна? О Гельглосса! или почили ты съ Героями, которыхъ красота твоя свирпою воспламенила враждою? Тысяща Героевъ по теб воздыхали, но одинъ Ламдаргъ любезенъ былъ твоему сердцу.
Онъ притекъ нкогда къ древнимъ башнямъ Сельмы, и ударяя во щитъ свой, возопилъ: гд Гельгосса, гд моя возлюбленная, гд милая дщерь знаменитаго Тюаала? Я разстался съ нею въ чертогахъ Сельмы, шествуя сражаться противъ свирпаго Ульфадда…. Возвратися не косня, о Ламдаргъ! рекла она мн, я остаюсь здсь печальна и прискорбна. Ея блая грудь воздымалась отъ вздоховъ, ея прелестныя ланиты окроплялись слезами. Но я не зрю ее грядущу во сртеніе своему любовнику, и спшащу возвеселить и утшить его душу посл грознаго сраженія. Въ жилищ, гд ожидала меня радость, царствуетъ теперь безмолвіе: я не слышу пнія Бардовъ….. Я не вижу Бранна {Браннъ имя, какое обыкновенно дается въ сверной Шотландіи псамъ ловчимъ, и вообще горные жители называютъ ловчихъ своихъ псовъ по имени Героевъ сей поэмы: а сіе доказываетъ, что имена сіи знакомы слуху народа, и что сіи самые Герои извстны еще и до нын въ народ.} звучаща при вратахъ своею цпью и дрожаща отъ радости при возвратъ Ламдарга. Гд Гельглосса, моя отрада и любовь? гд нжная и чувствительная дщерь великодушнаго Тюаала? — Ламдаргъ! вщаетъ Ферхій, Гельглосса можетъ быть на высот Кромлы, и съ подругами своими стремится во слдъ за робкими сернами.
Ферхій! отвтствуетъ Ламдаргъ, я не слышу никакого шума, я не слышу никакого звука въ лсахъ Лены, я не видлъ ни одной серны, бгущей предъ моими очами я не видлъ ни одного ловчаго пса за нею стремящагося. Я не зрю Гельгоссы, моея любви и отрады… Спши, Ферхій, спши къ почтенному Алладу {Алладъ. Должно думать, что это былъ одинъ изъ Друидовъ. Оссіанъ называетъ его сыномъ камени, потому что онъ жилъ въ пещер. Впрочемъ тогда врили, что Друиды имютъ вышеестественныя позиціи.}: онъ обитаетъ во огражденіи камней, онъ возвститъ намъ, гд прекрасная Гельгосса.
Ферхій, бодрый сынъ Эдоновъ, шествуетъ, и приклоняется къ ушесамъ почтеннаго старца. Алладъ! рекъ онъ ему, пустынный житель камени, обремененный толь многими лтами! вщай мн, кого видли твои очи?
Я видлъ, отвтствуетъ пустынникъ, я видлъ гордаго Уллина, сына Каирбарова, онъ стремился яко облакъ Кромлы, въ устахъ его шумла пснь вщающая гибель, пснь подобная шуму втровъ, дышущихъ въ лсу, лишенномъ своихъ листвій, онъ вошелъ въ чертоги Сельмы. Гряди, возопилъ онъ тамо, гряди непобдимый Ламдаргъ противоборствовать Уллину, или уступи ему Гельгоссу. Здсь нтъ Ламдарга, рекла прекрасная, онъ сражается съ грознымъ Ульфаддою. Но вдай, что Ламдаргъ вчно не трепеталъ смертныхъ, онъ ополчится противу сына Каирбарова. Дщерь Тюаала! ты любовна и прекрасна, рекъ свирпый Уллинъ, я отведу тебя въ мое жилище, Гельгосса будетъ наградою побдителя. Три дни пребуду я здсь на высот Кромлы, ожидая возвращенія сего бранноносца, и въ день четвертый Гельгосса будетъ моею, естьли противникъ мой не изыдетъ на сраженіе.
Уже довольно Алладъ, вщаетъ Ламдаргъ, да сопутствуетъ бзвмятежный миръ твоимъ сновидніямъ. Ферхій! воструби въ рогъ, да Уллинъ услышитъ звуки его на Кромл. Яростенъ и страшенъ онъ устремляется, онъ востекаетъ на холмъ, поя тихимъ гласомъ бранноносныя псни. Достигши высоты, остановился онъ какъ бурный облакъ, котораго образъ и видъ различно премняется дуновеніемъ втромъ. Со главы холма повергаетъ онъ ужасный камень, яко знакъ зовущій ко брани: изъ глубины своего жилища Уллинъ услышалъ паденіе сего камени. Онъ вострепеталъ отъ радости, познавъ пришествіе Ламдарга, и схватилъ копіе своего отца. Веселая усмшка озаряетъ мрачное лице его, когда препоясуетъ онъ грозный мечь свой. Острый кинжалъ блистаетъ въ его десниц, онъ простирается на высоту холма съ ужаснымъ свистомъ.
Гельгосса видитъ сего свирпаго ратоборца востекающа на холмъ въ глубокомъ молчаніи. Она ударяетъ въ дрожащую свою блую грудь. Безмолвна и орошаема слезами трепещетъ она, ужасаясь, да не падетъ отъ меча его возлюбленный Ламдаргъ.
Каирбаръ! вщаетъ прекрасная отцу Уллина, я хочу напрягать лукъ на высот Кромлы, я вижу тамъ быстрыхъ ланей.
Она стремится на холмъ, но уже тщетно: два противоборца уже сразились. — Для чего предъ владыкою Морвена повствовать о ихъ сраженіи? Гордый Уллинъ поверженъ, юный Ламдаргъ блденъ и обагренъ кровію течетъ во сртеніе Гельгосс.
Чія дымится кровь? возопила прекрасная: какою кровію покрыты ребра моего любезнаго бранноносца? — Это кровь Уллина, отвтствуетъ Герой. О Гельгосса! оставь меня успокоиться здсь на нсколько минутъ…. Мужественный Ламдаргъ изливаетъ послдній духъ жизни.
Что я зрю! уже ты въ объятіяхъ смерти, о вождь Кромлы! Три дни стеная проливала она слезы надъ тломъ своего любовника. Змроловцы нашли ее бездыханну, они возвысили гробъ, и заключили въ немъ сихъ трехъ нещастныхъ. Такъ, владыка Морвена, сынъ твои почіетъ здсь съ мужественными Героями.
Такъ, рекъ Фингалъ, мой сынъ почіетъ съ ними, звуки ихъ подвиговъ и славы многократно гремли во ушесахъ моихъ. Филланъ, Фертъ! да принесется сюда на рукахъ вашихъ бездыханное тло младаго Орлы. Мужественный Орла достоинъ, чтобъ во мрачномъ жилищ почилъ близъ его возлюбленный мой Рино. Восплачьте Морвенскія дщери, и вы также прекрасныя дщери Лоды восплачьте! они оба возрастали, какъ два младые дуба на холмахъ нашихъ: они пали, они лежатъ подобны симъ же дубамъ поверженнымъ и простертымъ на широт источника и увядающимъ отъ дуновенія горныхъ втровъ.
Оскаръ, предтеча юныхъ ратниковъ! ты зрлъ, коль мужественною, коль достойною Героевъ смертію они погибли: подобно имъ остави по себ гремящую славу, подобно имъ буди восптъ устами Бардовъ. Во бранхъ чело и лице Героевъ сихъ было ужасно и грозно, но по время златыя тишины Рино являлся пріятенъ, кротокъ и безмятеженъ. Онъ былъ кротокъ и любезенъ какъ дожденосная радуга, зримая нами издалече уклоншеюся надъ источникъ, когда солнце нисходитъ опочить надъ Морою и царствустъ на холмъ тихое безмолвіе. Покойся безмятежно, возлюбленный мой Рино! покойся о юнйшій изъ всхъ чадъ моихъ! почій на поляхъ Лены. И мы также, и мы будемъ въ объятіяхъ смерти: во днехъ цвтущихъ или при хладной старости Герою должно погибнуть.
Тихо стовалъ, тако скорблъ ты, о Фингалъ! надъ тломъ юнаго Рина. Сколь же свирпа, сколь безутшна должна быть Оссіанова печаль, когда уже и ты самъ, о родчтели, мой! оставилъ земнородныхъ? И уже не слышу твоего гласа, очи мои уже не могутъ тебя видть, часто удаленъ отъ всхъ, и погруженъ во мрачную задумчивость, сижу я при твоемъ гроб и утшаюсь, прикасаясь къ нему трепещущими руками. Иногда мечтается мн, что я слышу гласъ твой, но это не гласъ твой, это ничто, какъ томное журчаніе пустынныхъ втровъ, уже давно усыпленъ ты навсегда, о Фингалъ, носящій въ десниц своей судьбу браней!
Тогда Оссіанъ и Галлъ возсли со Свараномъ на злачномъ и кудрявомъ дерн бреговъ Любарскихъ, я ударялъ во звучныя струны арфы моей, стараясь утшить унылую душу побжденнаго владыки, но его чело зрлось обремененно мрачною печалію. Часто обращалъ онъ на поле прискорбные свои взоры: Герой сей воздыхалъ о смерти своихъ ратниковъ.
Я возвелъ очи мои къ Кромл, и узрлъ! величественнаго сына Семова. Печаленъ и смущенъ удалялся онъ тихими стопами къ пустынной пещер Туры. Онъ видлъ Фингала побдоносна и торжествующа, и лучь радости оснилъ его мрачное уныніе. Сіяніемъ солнца озарялось его гремящее оружіе. Конналъ шествовалъ за нимъ тихо. Они спустясь сокрылись отъ взора моего за горою, подобны двумъ огненнымъ столпамъ, которые усиліемъ втромъ устремляются на горы во время нощи, и оставляютъ дубраву воспламененну своимъ шествіемъ.
При журчащемъ и пнящемся источник изсчена пещера его въ разслин камени, уклоненное древо пріосняетъ ее своею тнію, втры шумятъ въ отзывахъ окрестныхъ. Въ сію пещеру удалился мужественный сынъ Семовъ, Въ его мысляхъ непрестанно изображается грозное сраженіе, гд онъ побжденъ, на его ланитахъ не умаляются слезные потоки. Неутшно рыдаетъ онъ о потеряніи своея славы. О Брагела! ты далече отъ него, ты не можешь твоимъ присутствіемъ возвеселить смущенную душу Героя. Ахъ! пусть хотя онъ возможетъ созерцать образъ твой во глубин души своей! да почіютъ мысли его и упокоятся воспоминаніемъ о прекрасной Брател.
Кто сей старецъ, украшенныя сдиною и простирающійся ко мн? Это пвецъ геройскихъ подвиговъ. — Радуйся, гряди благопріятенъ, о почтенный Карриль! твой гласъ утшителенъ и сладокъ яко арфа, висящая на стнахъ Туры. Твои слова пріятны моему слуху, какъ роса полямъ и долинамъ, опаляемымъ лучами солнца. Почтенный Каррилъ! для чего оставилъ ты величественнаго сына Семова.
Оссіанъ! отвтствуетъ Каррилъ, ты первый изъ Бардовъ: уже давно извстенъ и знаемъ ты Каррилю, ты, мужественный вождь браней! неоднократно касался я струнамъ арфы для возлюбленной Эвираллины, неоднократно сопутстовалъ ты гласу моему въ чертогахъ Бранна, во дни торжественныхъ его пиршествъ, и часто нжный гласъ Эвираллины соединялся съ пніемъ нашимъ. Нкогда воспла она паденіе Кормака, сего юнаго любовника, пожертаго пламенемъ, пылавшимъ къ ней въ его сердц. Я видлъ текущія слезы на прекрасныхъ ея ланитахъ, плакалъ и ты съ нею, о вождь неустрашимыхъ! ея душа смягченна была жребіемъ сего нещастнаго ратника, хотя сердце ея было къ нему нечувствительно. Коль прелестна была дщерь великодушнаго Бранна! и блистающая красота ея коль много затмвала красоту всхъ ея подругъ и спутницъ!
Не представляй ее мыслямъ моимъ, о Каррилъ! воспомни ея образъ, сердце мое истаеваетъ отъ печали, и очи мои наполняются слезами. Увы! сія красавица, толико милая, нжная и кроткая, и толико сладостію и любовію наполнявшая сердце мое, уже нын во мрачномъ сокрыта жилищ, блдна и безобразна, но возсяди, почтенный Бардъ, на семъ мст, и услади насъ твоимъ гласомъ. Онъ пріятенъ мн, какъ весенній зефиръ, дышущій во слухъ звроловца, которой востаетъ, возбужденъ веселымъ сновидніемъ, и которой слышалъ во сн сладкое и стройное согласіе духовъ горныхъ.

ПСНЬ ШЕСТАЯ.

Содержаніе.

Ночь наступила. Фингалъ полки свои угощаетъ торжественнымъ пиршествомъ, гд и Сваранъ присутствуетъ. Государь, по обыкновенію, какое хранилось всегда по окончаніи войны, повелваетъ Уллину воспть мирныя псни. Уллинъ повствуетъ о подвигахъ въ Скандинавіи Тренмора, прадда Фингалова, и о брак его съ Инибаккою, дочерью Локлинскаго Царя, одного изъ предковъ Сварановыхъ. Симъ побужденъ Фингалъ, и притомъ помня, что Сваранъ братъ Агандек, которая любила Фингала еще въ его младости, ршился возвратить ему вольность. Онъ дозволяетъ ему возвратиться въ Локлинъ съ своими полками съ такимъ условіемъ, чтобъ никогда не воевать ему противъ Ирландіи. Ночь препровождается въ пніи Бардовъ, и въ пріуготовленіяхъ къ отъаду Сваранову, Фингалъ спрашиваетъ Карриля о Кушуллин, что самое подаетъ случай разсказать повсть о Грумал. При восхожденіи зари Сваранъ отъзжаетъ, Фингалъ исходитъ на ловитву зврей, и утшаетъ Кушуллина, котораго нашелъ онъ въ пещер Туры, На другой день отправляется онъ въ Шотланію, и симъ кончится поэма.

——

Ночные облаки возвышаясь остановляются и висятъ тяготя надъ скольскою высотою Кромлы. Звзды Норда, возникнувъ надъ волнами Уллипа, являютъ блистательныя свои главы сквозь быстротечные туманы поднебесной тверди. Шумящіе втры звучатъ въ отдаленномъ лс, безмолвіе и мракъ покрываютъ поле смерти.
Посреди мрачныхъ тней слухъ мой внималъ еще стройному и сладкому гласу Карриля, онъ воспвалъ дянія сподвижникавъ юности нашей, и прекрасные дни цвтущихъ лтъ нашихъ, когда еще мы стекалися вкуп на брега пасмурнаго Лета, и когда чаша радости преходила кругомъ изъ рукъ въ руки. Вс отзывы облаконосной Кромлы отвчали на звуки его гласа. Тни Героевъ, устами его прославляемыхъ, слетались на облакахъ своихъ. Он уклонялись въ долъ, и внимали похваламъ своимъ со удовольствіемъ.
Да будетъ тнь твоя, о Карриль! благополучна посреди своихъ вихрей. Прилетая иногда посщать меня въ жилищ моемъ, когда я безмолвствую одинъ посреди ночи. …Ты и подлинно притекъ, возлюбленный мой другъ, часто я слышу арфу мою звучащу отъ прикосновенія легкой твоей руки: висяща на отдаленной стн пресылаетъ она еще слабые звуки къ моему слуху. Для чего не бесдуешь ты со мною въ печали моей? для чего не откроешь мн, когда я увижу друзей моихъ и сподвижниковъ?… Ты молчишь, ты удаляешься на твоемъ облак, и втръ тебя носящій дышетъ въ мои власы, покрытые уже сдиною.
Межъ тмъ бранноносцы стеклись на покат Моры для торжественнаго пиршества. Сто древнихъ дубовъ возгараются при дуновеніи втровъ. Чаша празднества наполнилась и обращается кругомъ, радость блистаетъ на лицахъ ратоборцевъ, одинъ Локлинсхій владыка углубленъ въ мрачное безмолвіе. Досада и печаль изображались въ его пылающихъ очахъ. Многократно возводилъ онъ взоры свои на кровавое Лены поле, и воздыхалъ, видя себя побжденнымъ.
Фингалъ стоялъ, опершись на щитъ своихъ предковъ. Его сдющіе власы разввались тихо вяніемъ кроткихъ зефировъ, и блистали при свтлостяхъ ночи. Герой примтилъ глубокую печаль и уныніе Свараново, и обращся къ первому изъ своихъ Бардовъ, вщаетъ: возгласи, Уллинъ, возгласи псни мира, услади мою душу посл грознаго сраженія, да забуду я звукъ оружій, еще гремящій въ моихъ утесахъ, да уготовятся сто арфъ, и утшатъ вождя Локлинскаго. Онъ недолженъ съ нами разлучиться, докол сердце его взыграетъ чувствіемъ радости. Никто еще не отходилъ отъ Фмнгала скорбя и стуя. Оскаръ! мечь мой на пол брани поражаетъ сопостатовъ молніями, но когда они покаряются и вручаютъ мн побду, онъ почиваетъ миренъ и спокоенъ.
Уллинъ восплъ: Тренморъ жилъ во времена отъ насъ отдаленныя, спутникъ бурей, плавалъ онъ по волнамъ свера. Вершины камней Локлинскихъ и густота гремящихъ лсовъ открываются взору Героя сквозь мрачные туманы. Онъ опустилъ блые свои парусы, низшелъ на брегъ, и уже стремится во слдъ вепря, свирпствующаго въ лсахъ Кормала. Не одинъ ратникъ устремлялся въ бгъ отъ сего страшнаго звря, Тренморъ пронзилъ его копіемъ своимъ.
Три вождя, бывшіе побды его свидтелями, везд прославляли мужество и бодрость иноплеменнаго бранноносца. Локлинскій владыка уготовилъ пиршество, и пригласилъ юнаго Тренмора: оно было тридневно, и уже для сраженія, долженствующаго увнчать сіе торжество, почтили Тренмора избраніемъ оружія.
Страна Локлинская не имла Героя, которой бы не былъ тогда побжденъ Тренморомъ. Чаша радости обращалась кругомъ, и все гремло похвалами владыки Морвенскаго.
Едва четвертаго дня утро освтило холмы и поля Тренморъ низвелъ корабль свой на море, и странствовалъ по брегу, ожидая, да втръ шумящій въ лсахъ отдаленныхъ воздвигнется, и поветъ на покоящееся море.
Тогда явился юный житель лсовъ Гормальскихъ, покровенъ гремящимъ оружіемъ. Его руки подобны близною снгу Морвена, пріятная усмшка оживляла его прекрасныя очи, онъ приближаясь къ Тренмору возопилъ: подожди мужественный бранноносецъ, воспяти твои стопы, ты еще не побдилъ сына Лонвалева. Часто мечь мой съ Героями сражался, и благоразумной никогда не ожидаетъ стрлъ моего лука.
Юный и прекрасный воинъ! отвчалъ Тренморъ. Я не противостану Лонвалеву сыну. Твоя мышца слаба еще, удалися, и теки поражать Гормальскихъ ланей.
Я удалюся, рекъ юный Герой, я удалюся, не унося съ собою мечь Тренмора, тогда отъ внука славы моей взыграетъ радостію душа моя. Младыя двицы усмхаясь окружатъ Тренморова побдителя. Нжныя груди ихъ являютъ любовные ко мн вздохи и он удивятся дебелости, копія моего, когда посреди ихъ понесу его съ гордымъ и величественнымъ видомъ, и когда острый и блистательный его конецъ возывшу при лучахъ солнца.
Никогда не унесешь ты копія моего, рекъ раздраженный владыка Морвена.… Твоя мать обрящетъ тебя хладна и бездыханна въ объятіяхъ смерти, на брегахъ Гормальскихъ: она возведетъ свои взоры на пространство моря, и узритъ еще блющіеся парусы Героя, которой поразилъ ея сына
Я не воздвигну копія моего, вщаетъ юный ратникъ, лта еще не укрпили мужества и силъ моей десницы, но мои стрлы умютъ поражать издалече сопостата. Совлеки сію броню: ты весь одянъ желзомъ, совлеки, подражай мн, я первой полагаю броню мою на землю…. устремляй теперь твои стрлы. Морвенскій владыка. Тренморъ видитъ блую грудь младой и прекрасной двицы: то была сестра Лохлинскаго владыки: она видла юнаго иноплеменника въ Гормалскихъ чертогахъ, и сердце ея воспламенилось къ нему любовію. Упадаетъ копіе изъ рукъ Тренмора, онъ уклонилъ къ земл румяное свое лице: воззрніемъ на блистательную сію красоту омрачилися очи его: тако нечаяннымъ лучемъ свта омрачаясь смыкаются взоры пустынныхъ чадъ, когда изшедши они изъ пещеры своей, возводятъ вдругъ очи свои на лучезарное и пламенное дня свтило.
Вождь Морвена! рекла прекрасная, дозволь мн сокрыться въ убжище корабля твоего, дозволь удалиться отъ любви и гоненій Корла. Онъ для Инибакки ужасенъ и нестерпимъ, яко громъ пустыней, онъ меня любитъ, и сей гордый и свирпый Герой шествуетъ провождаемъ десятью тысящами копій.
Почій мирно и безъ страха, рекъ мужественный Тренморъ, успокойся, покровенна щитомъ отцевъ моихъ: я презираю тысящи грозныхъ копій, и ты не увришь меня бгуща отъ сопостатовъ.
Три дни равно ожидалъ онъ на брег: его труба гремя во знакъ брани разносила на холмахъ ужасные звуки, она призывала Корла къ сраженію. Корлъ не является, тогда Локлинскій владыка низшелъ на брегъ, устроилъ торжественное для Тренмора пиршество, и вручилъ ему сію прелестную.
Сваранъ! рекъ Фингалъ, кровь твоя течетъ въ твоемъ сопостат. Часто наши предки другъ другу противоборстовали, желаніе славы и любовь къ бранноноснымъ подвигамъ воспламеняли ихъ враждою, но еще чаще угощали они другъ друга веселыми пиршествами и внчали дружества чашу во время тишины и мира…. Да лучь радости озаритъ твое мрачное лице, да будетъ слухъ твой чувствителенъ ко звучнымъ и стройнымъ арфамъ, твое мужество и сила воскрилялись на поляхъ нашихъ съ крпостію, съ какою грозная буря распростирается надъ морями. Гласъ твой гремлъ, яко гласъ тысящи ратниковъ, грядущихъ ко брани. Заутра возвысь и разшири твои парусы, о достойный братъ Агандеки! часто блистающій образъ ея представляется въ смущенной и печальной душ моей. Я видлъ, какъ проливалъ ты слезные токи о любезной сестр своей, я пощадилъ тебя въ чертогахъ Старна, когда мечь мой дымился кровію, и когда очи мои наполнялись слезами. Или хочешь ты сравиться? Я почту тебя избраніемъ оружія, какъ предки твои почтили Тренмора, я хочу, чтобъ возвратился ты отъ сихъ предловъ блистающъ полною и лучезарною славою, какъ солнце нисходящее къ западу.
Нтъ, о владыка Морвена! нтъ, никогда Сваранъ съ тобою не сразится. Я видлъ тебя бъ чертогахъ Старна, и ты былъ мн равнолтенъ. Когда, говорилъ я во глубинъ моего сердца, когда воздвигну я копіе съ такою же крпостію и мужествомъ, какъ знаменитый Фингалъ. Посл противоборствовалъ я теб на покат высокаго Мальмора. Наконецъ мои волны пренесли меня къ твоимъ чертогамъ, и ты угостилъ меня пиршествомъ гостепріимства. Сраженіе за Мальморъ было достопамятно и славно. Да устами Бардовъ пренесется ко временамъ грядущимъ знаменитое имя побдителя. Фингалъ! многіе корабли мои лишились ратоборцевъ своихъ: прими сіи корабли, и буди другомъ Сварану, и когда сыны твои придутъ къ древнимъ башнямъ Гормала, я уготоваю для нихъ торжественное празднество, и предложу имъ бранноносные подвиги.
Фингалъ, отвчалъ Морвенскій владыка, Фингалъ не пріиметъ кораблей твоихъ, ни твоихъ земель. Мн довольно моихъ областей, моихъ лсовъ, и пасущихся въ нихъ ланей. Востеки на волны, великодушный другъ и братъ Агандеки, представь свои простертые парусы свтоноснымъ лучамъ восходящаго утра, и возвратися къ горамъ Гормальскимъ.
Владыка торжествъ и пиршествъ! рекъ Сваранъ, миръ и щастіе благотворительной душ твоей, се рука моя во знакъ дружества, о непобдимый и великодушный Фингалъ! да восплачутъ твои Барды о пораженныхъ моихъ ратникахъ, и страна Эринская да воспріиметъ въ свои ндра воителей холмистаго Локлина, и пусть возвышенные надъ гробами ихъ камни свидтельствуютъ о ихъ слав, чтобъ чада Норда могли въ поздныя времена познать мста, знаменитыя противоборствіемъ ихъ предковъ. Звроловецъ, опершись на гробы ихъ, одянные мохомъ, скажетъ: здсь ратоборствовали Фингалъ и Сваранъ, Герои временъ претекшихъ. Тако онъ речетъ о насъ, и наша слава не умолкнетъ вчно.
Сваранъ! отвтствуетъ Морвенскій вождь, нын слава наша въ полномъ своемъ блеск. Но мы прейдемъ, мы изчезнемъ, яко сонныя мечты, безмолвіе воцарится на поляхъ подвиговъ нашихъ, гробы наши сокроются подъ терніемъ, звроловецъ не узнаетъ, гд мы почіемъ сномъ вчности, наши имена возгласятся устами Бардовъ, но крпость мышцей нашихъ уничтожится. Оссіанъ, Карриль, Уллинъ! вы носите въ памяти вашей дянія преждебывшихъ Героевъ: прославьте подвиги временъ претекшихъ, усладите пніемъ вашимъ скучную долготу ночи, и пусть румяная заря при своемъ востаніи увидитъ васъ еще въ радости.
Мы воспли, и сто арфъ соединяли свой струны съ гласами Бардовъ. Мрачное лице Свараново озарилось: тако блистаетъ круглыя шаръ луны, когда разгонятся облаки, и она едина въ полномъ сіяніи лучей своихъ шествуетъ спокойна посреди небесной тверди.
Карриль! вщаетъ тогда Фингалъ, гд храбрый Кушуллинъ! Или мужественный сынъ Сема удалился во мрачную пещеру Туры.
Такъ, отвтствуетъ Карриль, Кушуллинъ возлегъ въ пещер Туры, возложа десницу на ужасный свой мечь, и непрестанно помышляя о кровавомъ пол, гд измнила ему побда, уныніе и скорбь обладаетъ душею Героя сего, толико привыкшаго къ побдамъ. Онъ посылаетъ мечь свой къ теб, онъ хочетъ, чтобъ сіе оружіе почило о страну Фингала, единымъ своимъ дуновеніемъ разсявшаго полки противныхъ. Пріими ратоборца сего мечь, о Фингалъ! слава его изчезла, яко дымъ легкій предъ лицемъ бурныхъ вихрей, устремленныхъ на долину.
Нтъ, я не приму его меча. Кушуллинъ знаменитъ во бранхъ. Скажи ему, что вчно слава его не погибнетъ. Вселенная зрла тысящу побжденныхъ Героевъ, исходящихъ паки съ честію на кровавыя поля славы.
Уничтожь печаль твою, о Сваранъ! Слава побжденныхъ, естьли они мужественны и великодушны, не погибаетъ вчно. Солнце скрываетъ иногда лучезарную главу свою въ облакахъ полдневныхъ, но скоро является оно съ большимъ блескомъ на холмахъ высокихъ.
Грумалъ былъ вождь Коны, по всмъ странамъ искалъ онъ бранноносныхъ подвиговъ. Кровавые токи утшали его сердце, м слухъ его восхищался звукомъ оружій, какъ стройнымъ гласомъ арфы, онъ низшелъ съ своимм ратоборцами на брега Краки.
Царь страны сея исходитъ тогда изъ лсовъ, гд проливалъ онъ мольбы свои предъ камнемъ могущества посреди круга {Здсь намекаетъ Оссіанъ о богослуженія Царя Кракскаго, Мы уже сказали прежде, что чрезъ камень могущества разуметъ Оссіанъ изображеніе нкоего божества, а чрезъ кругъ, каменное огражденіе, гд приносимы были жертвы.} Брунка.
Герои сіи сразились тогда съ невроятною свирпостію. И кто виною сего ужаснаго противоборствія? Нкая прелестная красота, которыя слава достигла до слуха Грумалова, онъ положилъ обтъ похитить сію младую двицу, или погибнуть. Три дни свирпствовало кровопролитное сраженіе, и въ день четвертый Грумалъ побжденъ, и обремененъ оковами.
Побдитель удалилъ его отъ своихъ сподвижниковъ и друзей, и заключилъ въ ужасное огражденіе Брунка, гд, какъ повствуютъ, страшные мрачныхъ призракомъ крики и вопли разносились вокругъ камени могущества, но вскор Герой сей является паки знаменитъ и величественъ. Его сопостаты упадаютъ отъ крпости мышцы его, и Грумалъ облекся во все блистаніе прежней своей славы.
Пвцы, гласящіе о дяніяхъ временъ протекшихъ! наполните воздухъ похвалами Героевъ. Утишите движенія души моей сладостнымъ повствованіемъ о ихъ подвигахъ, извлеките печаль изъ томнаго сердца Локлинскаго владыки. — Фингалъ и Сваранъ возлегли на холмахъ Моры, окрестъ ихъ свистятъ втры. Сто гласовъ возвышаются, и столько же арфъ гремятъ славу Героевъ, скхрытыхъ во мрачномъ гроб.
Когда слухъ мой услышитъ псни Бардовъ? Когда сердце мое взыграетъ радостію, изліянною гласомъ, вщающимъ подвиги отцевъ моихъ! Лса великолпныя Сельмы не гремятъ уже струнами арфы, холмъ Коны уже не отвчаетъ на сладостные звуки Бардовъ, они спятъ во гроб съ Героями, и слава безмолвствуетъ въ пустыняхъ Морвена.
Уже востающаго утра свтъ исходитъ отъ востока, и начинаетъ озарять скользкую главу Кромлы. Труба Сваранова услышалась на поляхъ Лены, его ратоборцы стекаются вокругъ его. Печальны и безмолвнны восходятъ они на корабли свои. Втры со бреговъ Уллина возвяли въ ихъ парусы и они плывутъ уже по водамъ Океана.
Призовите, рекъ Фингалъ, призовите моихъ псовъ быстротечныхъ, Бранна и гордаго Луата. Филланъ, Рино!... Ахъ! но Рина уже нтъ! мой сынъ покоится на одр смерти! Филланъ, Фергъ! вострубите въ рогъ Фингаловъ, да на звукъ его устремятся восхищенные радостію звроловцы, и елень да вострепещетъ при брег озера.
Звуки рога уже разносятся въ лсахъ, ратоборцы шествуютъ, тысяща легкихъ псовъ текутъ предъ ними. Каждый песъ достигаетъ и уловляетъ серну, три учинились корыстію Бранна. Сей врный песъ, желая возвеселить унылую душу Фингала, несетъ ихъ къ стопамъ его еще дышущихъ, но къ нещастію одна изъ нихъ издыхаетъ на гроб юнаго Рина. Тогда печаль умножилась въ сердц Фингала, онъ увидлъ хладный и молчащій камень, покрывающій младаго сего бранноносца, котораго зрлъ онъ всегда предшественникомъ звроловцевъ.— Ты уже не востаешь, сынъ мой! чтобъ участвовать въ нашихъ пиршествахъ. Скоро уже гробъ твой сокроется подъ густотою злачныя травы. Безсильнфй прейдетъ по сему камени, и не узнаетъ, что сокрытъ подъ нимъ знаменитый подвижникъ.
Оссіанъ, Филланъ, любезныя мои чада, и ты, Галлъ, безтрепетный ратоборецъ! внидемъ въ пещеру Туры, и потщимся обрсть мужественнаго Кушуллина. Это ли чертоги Туры, зримые издалече мною? Ахъ! они уже ничто, какъ пространная пустыня. Царь пиршествъ обремененъ печалію, и его чертоги опустли, потечемъ утшить Кушуллина, и радость нашу изліемъ въ его душу. Но, Филланъ, не Кушуллина ли вижу я на холм, или это столпъ тумана? Кромлскіе втры, стремясь въ лице мое, воспящаютъ мн познать моего друга.
Фингалъ! отвчаетъ Филланъ, ты зришь храбраго сына Семова: онъ шествуетъ печаленъ и мраченъ, возложа десницу на рукоять своего меча. — Здравіе сыну брани, Герою разрушающему крпкіе щиты!
Здравіе мужественному Филлану! отвтствустъ Кушуллинъ, здравіе всмъ чадамъ Морвенскимъ! Фингалъ! твое присутствіе восхищаетъ меня радостію: звроловецъ, скитающійся на Кромл, не съ толикимъ веселіемъ усматриваетъ возникшее между облаками блистательное свтило, котораго сокрытіе погружало его въ уныніе. Твои чада ничто, какъ толикое же число сіяющихъ звздъ, которые сопутствуютъ твоему теченію и блистаютъ посреди бурныхъ сраженій. Фингалъ! не таковымъ ты зрлъ меня грядуща побдоносно посл брани пустынной, когда владтель {Оссіанъ и вс тогдашняго времени Барды называли имянемъ симъ Римскихъ Императоровъ.} вселенныя бжалъ отъ лица моего, и когда возводилъ я пріятную тишину и спокойствіе на холмы наши.
Кушуллинъ! (рекъ Коннанъ, воитель безсильный и безславный) ты всегда хвалился предъ нами твоимъ мужествомъ и бодростію: гд нын сокрылися подвиги, толико почтившіе и прославившіе твое оружіе? Для чего мы преплыли волны Океана, стремясь на помощь твоему безсилію и слабости? Бги, спши, сокрой твою печаль во мрачной пещер тогда, когда храбрый Коннанъ сражается вмсто тебя. Оставь сіи оружія, уступи ихъ мн, слабый защитникъ Эрина.
Никогда, отвтствуетъ сынъ Семовъ, никогда еще Герой не покушался похитить оружія Кушуллинова, и естьли бы тысяща соединенныхъ бранноносцевъ дерзнули на сей подвигъ, вс бы ихъ усилія были тщетны. Надмнный юноша! я не скрывалъ моей печали въ пещер, докол ратоборцы Эринскіе не пали еще бездыханны въ поляхъ славы,
Умолкни юноша, рекъ Фингалъ Коннану, Кушуллинъ ужасенъ во бранхъ, и знаменитъ въ пустыняхъ Морвена. Такъ, вождь Инисфала, многократно слухъ мой внималъ съ пріятностію похваламъ твоихъ мужественныхъ подвиговъ. Разшири твои парусы, лети къ острову тумановъ, и стремися въ объятія твоей супруги. Брагела, проливая слезы и опершись о твердый камень, стоитъ ожидая тебя, ея долгіе власы развваются дуновеніемъ втровъ и обнажаютъ прекрасную грудь ея. Она склоняетъ слухъ свой къ дыханію ночныхъ втровъ, чтобъ услышать пніе твоихъ гребцовъ, и отдаленные звуки арфы твоей, разливающіеся по волнамъ Океана.
Ея надежда тщетна: вчно Кушуллинъ не возвратится въ Дунскалъ. Какъ я дерзну видть еще Брагелу и пренести уныніе и печаль въ ея сердце? Фингалъ! я всегда возвращался торжествуя. — И ты еще будешь побдителемъ, рекъ Фингалъ, слава Кушуллинова еще возрастетъ яко многочисленныя втви древа, стоящяго на Кромл, другія сраженія теб готовятся, и неоднократно еще твоя десница пагубоносна будетъ сопостату. Секаръ! принеси къ намъ серну и уготови пиршество. Утшимъ себя веселіемъ посл грозныхъ опасностей, и пусть наши друзья участвуютъ въ радости нашей.
Мы возсли пиршествовать. Мы возвысили псни, веселія. Душа Кушуллинова оживляется и востаетъ отъ глубокаго унынія. Его мышца прежнюю воспріемлетъ крпость и его лице озаряется веселіемъ. Уллинъ плъ, и стройные звуки мудраго Карриля также были слышны. Я самъ, я соединялъ иногда гласъ мой съ голосами Бардовъ. Я плъ гремящія сраженія и брани, гд часто мечь мой блисталъ смертоносными ударами… Но нын я уже не ратоборствую. Слава первыхъ моихъ подвиговъ изчезла, печаленъ и забвенъ всми, сижу я на гроб моихъ друзей и сподвижниковъ.
Тако ночь прешла въ гремящихъ пснхъ, и востающее утро узрло насъ въ радости. Фингалъ востаетъ и потрясаетъ блистательнымъ своимъ копіемъ. Онъ шествуетъ къ полямъ Лены, мы ему сопутствуемъ. Распрострите мои парусы, вщаетъ владыка, и воспользуемся благопріятнымъ симъ втромъ, дышущимъ со бреговъ Лены. Мы восходимъ на корабли, услаждаясь пніемъ, и торжествуя, разскаемъ мы пнистыя волны Океана.

КОМАЛА

ПОЭМА ДРАМАТИЧЕСКАЯ,

Содержаніе.

Основаніе сей поэмы совершенно историческое. Комала, дщерь Сарна, Государя Инисторскаго, или острововъ Аркадскихъ, возчувствовола любовь къ Фингалу. Ея страсть была столь сильна, что принудила ее переодться въ одежду младаго ратника, чтобъ слдовать за Фингаломъ. Она скоро узнана была Гидалланомъ, однимъ Фингалова воинства полководцемъ, котораго любовь она презрла. Фингалъ намренъ былъ въ слдующій день соединиться съ нею брачными узами, но вдругъ сказываютъ ему о набг Каракула: онъ идетъ противъ непріятеля, сопровождаемъ будучи Комалою. Исходя на сраженіе, оставилъ онъ ее на холм, общаясь возвратиться къ ней въ тотъ же вечеръ, естьли судьба войны не прекратитъ его жизни. Онъ преодоллъ непріятеля, и посылаетъ Гидаллана возвстить Комал о скоромъ его возвращеніи. Но сей, пылая мщеніемъ за презрніе къ себ Комалы, увдомляетъ ее, что ея любовникъ убитъ. Между тмъ, какъ нещастная Комала погружается въ глубочайшую печаль, Фингалъ приходитъ. Она не сметъ врить въ томъ своимъ главамъ, и думаетъ, что это тнь Фингалова. но удостоврясь, что его самаго видитъ, умираетъ она отъ восхитительной и чрезмрной радости. Каракулъ, о которомъ здсь упоминается, есть тотъ Каракалла, сынъ Септима Севера, которой 211 году воевалъ противъ Каледонянъ.

ДЙСТВУЮЩІЯ ЛИЦА.

ФИНГАЛЪ.
КОМАЛА, дочь Сарна, Государя Инисторскаго, любовница Фингалова.
ГИДАЛЛАНЪ, сынъ Ламора, нещастный любовникъ Комалы.
ДЕЗАГРЕНА и МЕЛИЛЬКОМА, дочери Морнія, спутницы и подруги Комалы.
БАРДЫ.

ДЕЗАГРЕНА.

Ловитва зврей уже окончилась. Уже на Арвен ничего не слышно, кром шуму источниковъ. Дщерь Морнія! гряди со бреговъ Кроны, оставь твой лукъ и стрлы, прими твою арфу, да начнутся радостныя наши псни съ началомъ ночи, и холмы сіи да возгремятъ стройнымъ оныхъ гласомъ.

МЕЛИЛЬКОМА.

Ночь нисходитъ, ея мрачный покровъ простирается на поле, Серна покоилась на брег источника Кроны. Во мрак я почла ее за малый бугоръ, покрытый мохомъ, но вдругъ увидла ее скачущу и сокрывшуся отъ моего взора. Воздушное нкое явленіе играло между втвями рогъ ея, и привиднія уклоняли злопредвщательныя главы свои на край облаковъ своихъ.

ДЕЗАГРЕНА,

Ахъ! это предзнаменованія смерти Фингалоой. Царь щитовъ поверженъ, и Каракулъ торжествуетъ! Востани Комала, сниди съ каменистыхъ холмовъ: дщерь Сарна! востани, и пролей источники слезъ! уже нтъ твоего юнаго любовника, и его тнь странствуетъ на холмахъ нашихъ.

МЕЛИЛЬКОМА.

Воззри, Комала возсла и погрузилась въ отчаяніе. Два срые ловчіе пса потрясаютъ близъ ея подъятыми своими ушами, дыша бглымъ вяніемъ зефира. Горящая ланита Комалы уклонилась на длань ея, и горный втръ играетъ въ ея власахъ. Она прекрасныя свои очи обращаетъ къ полямъ, съ которыхъ ея любовникъ общалъ къ ней возвратиться прежде окончанія дневнаго. Но увы! ночь сгустилася вокругъ насъ! Фингалъ! гд ты? гд ты, о Фингалъ?

КОМАЛА.

Быстротечныя источникъ Каррона (для чего стремишь ты кровавыя волны? Громъ, сраженія слышанъ ли былъ на брегахъ твоихъ? Покоится ли владыка Морвена? О луна, дщерь небесъ! востани, проникни лучемъ твоимъ облако тебя покрывающее, пусть оружіе, моего любовника блистаетъ среди ночи, или пусть воздушное явленіе, озаряющее тни предковъ нашихъ, являетъ багровый свой свтъ, и предшествуетъ мн къ мстамъ, гд Герой мой поверженъ въ объятіе. смерти…. Кто защититъ меня отъ скорбной печали? Кто меня защититъ отъ любви Гидаллана?… И такъ я уже не узрю, Фингала, блистающа среди полковъ своихъ, какъ блистаетъ первый дневный лучъ сквозь облако, несущее дождь весенняго утра.

ГИДАЛЛАНЪ посланникъ Фингаловъ возвстить Комал о его къ ней возвращеніи.

Мрачный печальныя Кроны туманъ! востани, сокрой въ твоихъ объятіяхъ ловца зврей, сокрой отъ очей моихъ слды стопъ его. Томимъ печалію я желаю, да и память о друг моемъ изгладится въ моихъ мысляхъ. Воители разсяны, Герои уже не тснятся окрестъ его щита. О Карронъ! стреми кровавыя струи: вождь народа уже поверженъ,

КОМАЛА.

Какой убо Герой палъ на брегахъ Каррона? Сынъ ночи! былъ ли онъ блъ, какъ снгъ Арвена, блистателенъ, какъ дождевая радуга? Его мягкіе и кудрявые власы подобились ли туману холма, разсыпающемуся отъ лучей солнца? Тако ли въ сраженіяхъ былъ онъ страшенъ, какъ небесная молнія, и быстръ, какъ пустынная серна?

ГИДАЛЛАНЪ.

Ахъ! для чего не могу я видть его возлюбленной, склонившейся на камень холма? почто не вижу очей ея орошенныхъ слезами, ея горящихъ ланитъ, до половины сокрытыхъ въ густот ея власовъ? Лети, сладостныя зефиръ, лети и возввай густые власы любезныя сея двицы, обнажи очамъ моимъ рамена ея, подобныя близною алебастру, открой ея ланиты, краснющіяся отъ стованія и печали.

КОМАЛА.

И такъ нтъ уже сына Комгалова, о злополучный для меня встникъ!… ужасный громъ стремится надъ горою, молнія летаетъ на огненныхъ своихъ крилахъ. Но кто можетъ устрашить Комалу, когда нтъ уже ея Фингала? Вщай жестокой, уже ли тотъ сраженъ, кто разрушалъ крпкіе щиты?

ГИДАЛАЛНЪ.

Народы разсяны на ихъ холмахъ, они уже не слышатъ гласа вождя своего.

КОМАЛА.

Да поженетъ и постигнетъ тебя нещастіе на поляхъ твоихъ, о гордый Царь міра {Императоръ Северъ, отецъ Каракаллы, пославшій сына своего съ оружіемъ противъ Каледонянъ.}! да устремится на главу твою всеразрушающая гибель, и пусть первыя стопы твои сртятъ предъ собою мрачность гроба, пусть драгая твоя любовница рыдая изліетъ духъ свой среди прекраснаго жизни своей утра, подобно мн нещастной Комал. Гидалланъ! для чего ты мн возвстилъ смерть Героя, толико мною любимаго? Я бы еще нсколько времени ожидала его возвращенія, я мечтала бы, что вижу его на отдаленномъ камени. Видъ какого нибудь древа могъ бы очи мои обольстить, и шумъ втровъ могъ бы изображать слуху моему страшные звуки его рога, зовущаго ко брани…. Ахъ! для чего я удалена отъ бреговъ Каррона! мои горячія слезы произвели бы животворный огонь во хладныхъ его ланитахъ.

ГИДАЛЛАНЪ.

Онъ почіетъ не на брегахъ Каррона, на Арвен возвышаютъ ему гробницу его ратники. О луна! сквозь облачныя твои тни озаряй его своими лучами, озаряй перси Фингаловы, да при твоемъ свт возможетъ еще Комала узрть его блистательное оружіе.

КОМАЛА, обращаясь къ тмъ которыхъ мечтала она видть несущими тло Фингалово.

Остановитесь, чада гроба! стойте, я еще хочу въ послдній разъ видть моего любезнаго. Увы! на ловитв зврей онъ меня оставилъ едину, я не знала, что онъ шествовалъ на поле брани: онъ уврилъ меня, что возвратится при захождеиіи дневнаго свтила, и се тако возвращается ко мн владыка Морвена!… Печальный житель пещеры {Изъ сего видно, что въ начал царствованія Фингалова находились еще нкоторые изъ Друидовъ, изъ которыхъ одного спрашивала Комала объ окончаніи войны противу Каракаллы. Она его называетъ чадомъ или жителемъ пещеры, потому что секта Друидовъ была разрушена, и оставшіеся удалились въ разселины горъ и въ пещеры.}! для чего непредрекъ ты мн его паденія? Ты, предвидя будущее, зрлъ юнаго Героя, плавающаго въ крови своей, и ты сего не возвстилъ Комал.

МЕЛИЛЬКОМА.

Какой шумный звукъ слышу я на Арвен?... Какіе воители движутся и блистаютъ въ долин, подобно возвышеннымъ рки волнамъ при сіяніи лунномъ?

КОМАЛА.

И кто другой, какъ не сопостатъ Комалы, сынъ Царя вселенныя?
Тнь Фингала! изъ среды твоего облака направь стрлу Комалы, да падетъ Каракулъ, поверженъ ею, какъ пустынный заяцъ…. Но это Фингалъ, провождаемый тнями своихъ праотцевъ. О любезный мой! для чего тнь твоя грядетъ устрашить, и купно утшить мою прискорбную душу?

Фингалъ.

Барды! возгласите повсюду громкія ваши псни, прославляйте сраженіе при Каррон. Каракулъ побгъ отъ лица моего на пол, гд гордость его ожидала себ несомнннаго торжества. Онъ побгъ отъ лица моего, какъ воздушное явленіе, скрывающее въ ндр своемъ призракъ ночи, когда втры гонятъ его въ пустыню, и когда бглый его блескъ отражается мрачными окрестными лсами…. Я слышу тихій и пріятный гласъ, подобный жалобамъ зефира на холмахъ моихъ. Уже ли то ловительница зврей Коны, дщерь Сарнова? Сниди съ твоихъ камней, моя любезная, да усладитъ меня голосъ Комалы.

КОМАЛА, мечтая, что она говоритъ тни Фингаловой.

Тнь дражайшая! неси меня въ пещеру, въ которой ты покоишься.

ФИНГАЛЪ.

Гряди въ пещеру, гд я почиваю отъ трудовъ моихъ, гряди…. Буря уже престала, и солнце позлащаетъ наши поля! гряди любезная ловительница зврей Коны.

КОМАЛА, узнавъ Фингала.

Такъ! это онъ, онъ со славою возвратился. Я осязаю руку, толикими побдами прославленную…. Но я чувствую, мн нужно успокоеніе, дозволь мн удалиться, и опочить позади сего камня, позволь, да возмущенная душа моя воспріиметъ силы, отъятыя грознымъ ужасомъ. А вы дщери храбраго Морнія, приближьтеся съ вашими арфами, да псни ваши наполнятъ воздухъ пріятными звуками.

ДЕЗАГРИНА.

Три серны пали отъ стрлъ Комалы, пламень возвышается на холм. Гряди, Царь, Морвена, гряди къ пиршеству Комалы.

ФИНГАЛЪ.

И вы, чада согласія, воспойте вы сраженіе при Каррон, возвратите радость сердцу моей возлюбленной, тогда, какъ я буду утшаться ея пиршествомъ.

БАРДЫ.

Стреми, быстротечный Карронъ, стреми радости твои волны. Сопостаты обращены въ бгство, быстрые ихъ кони уже не попираютъ полей нашихъ, гордый ихъ орелъ простретъ полетъ свой надъ другими странами. Лучезарное дня свтило будетъ впредь озарять насъ мирнымъ и спокойнымъ блескомъ веселіе купно съ тнями ночи будетъ нисходить во глубину моря. Мы не услышимъ ничего, кром крику ловцевъ, и щиты наши будутъ висть на стнахъ чертоговъ нашихъ. Естьли мы еще ополчимся, пикъ будетъ то противу чадъ Океана, и брань сіи будетъ намъ утхою, и мы десницы свои омыемъ кровію чадъ Локлинскихъ. Быстротекущій Карронъ! стреми радостно твои волны. Сопостаты обращены въ бгство.

МЕЛИЛЬКОМА, примтя, что Комала умираетъ отъ восхитительной радости.

Спуститесь легкіе туманы, и ты, луна, ты двическими и стыдливыми своими лучами вознеси на облаки душу ея, она почила на камени блдна и бездыханно…. Комала!…. она уже скончалась.

ФИНГАЛЪ.

Такъ въ объятіяхъ уже смерти дщерь Сарнова, моя любовь и радость? Приди постить меня нжная Комала, приди, когда, я буду одинъ на брег моихъ источниковъ.

ГИДАЛЛАНЪ.

И такъ уже не слышимъ мы восхитительнаго гласа любезной двицы, привыкшей гонять зврей на холмахъ Коны! Почто печальною встію поразилъ я сердце ея? Я не буду уже имть утшенія видть ее на ловитв, бгущую во слдъ быстрой лани.

ФИНГАЛЪ.

Юный ратникъ, котораго мрачный взоръ являетъ омраченную душу! ты уже не будешь засдать при моихъ пиршествахъ, и ловить со мною зврей пустынныхъ, мои враги уже не падутъ отъ твоихъ смертоносныхъ ударовъ…. {Мы увидимъ въ слдующей поэм послдствіе Гидаллановой исторіи.} Предшествуй мн къ печальному мсту, гд почила моя возлюбленная, да еще узрю красоту ея. Се она простерта на камени бездыханна: хладное вяніе втровъ подъемлетъ ея прелестные власы, и звучитъ струною ея лука. Ея стрла переломилась подъ тяжестію ея тла. Воспойте похвалу дщери Сарновой, пусть отзывы холмовъ повторяютъ всечасно имя Комалы.

БАРДЫ.

Воззрите на воздушные огни, стремящіеся вокругъ сей нещастной: видите, какъ непорочная душа ея подъемлется въ высоту на лучахъ лунныхъ. Уклоншися взираютъ къ ней тни ея предковъ, тни непобдимаго Сарна, и пламеновиднаго Фидаллана. Когда твои прелестные персты будутъ перебгать по струнамъ арфы? Когда твой сладостный голосъ услышится на холмахъ нашихъ? Твои спутницы будутъ искать тебя въ пустыни, и он тебя не найдутъ. Ты будешь имъ иногда являться въ сонныхъ мечтаніяхъ, и чрезъ то мирнымъ спокойствіемъ усладишь сердце ихъ и душу. Твой голосъ долго будетъ слышаться въ ихъ ушесахъ, и он съ радостію воспомянутъ о сонныхъ своихъ мечтахъ. Воззрите на воздушные огни, летающіе вокругъ сея нещастной, воззрите, какъ непорочная душа ея подъемлется въ высоту на свтоносныхъ лучахъ лунныхъ.

СРАЖЕНІЕ съ КАРОСОМЪ.

ПОЭМА.

Содержаніе.

Каросъ славныя похититель, извстныя въ исторіи подъ именемъ Каравсіуса. Въ 284 году объявилъ онъ себя Императоромъ, овладлъ Британскими островами, и одержалъ многія на мор побды противъ Императора Максиміана Геркула, и сіе безъ сомннія было причиною, что Каледоняне назвали его Царемъ кораблей. Онъ возобновилъ славную Агриколоу стну, о которой говорили мы въ предувдомленіи, сооруженную съ тмъ, чтобъ служила она защитою отъ нападеній Каледонянъ. Кажется, что въ то самое время, когда старался онъ возобновить сію стну, напалъ на него съ частію войска знаменитый Оскаръ. Сіе то сраженіе служитъ содержаніемъ сей поэмы, посвященной Мальвин, дочери Тоскаровой.

——

Дщерь Тоскарова! принеси мн арфу. Желаніе пть озаряетъ, какъ свтоносной лучь, томную мою душу: душа моя печальна, какъ равнина, когда мракъ ночи покрываетъ, окрестные холмы и разстилается на поляхъ, озаряемыхъ прежде солнцемъ. О Мальвина! близъ камня Кроны я вижу тнь моего сына… Но это не что, какъ тонкій паръ, освщаемый послдними лучами запада. Коль пріятно мн облако, обольщающее взоры мои по образ Оскара! Удалитесь отъ него наглые втры, звучащіе на высот Арвена. Кто сей почтенный сдинами, шествующій къ моему сыну, и котораго слышу я слабый голос? Жезлъ въ его десниц подкрпляетъ дрожащія стопы ею, блые власы развваются но его раменамъ, величественная и благородная радость блистаетъ на чел его. Онъ часто обращаетъ взоры свои къ воителямъ Кароса. Это Рино, знаменитый пвецъ, онъ соглядалъ движенія сопостатовъ: пвецъ предтекшихъ временъ! рекъ ему сынъ мой, вщай, что длаетъ Каросъ! Царь кораблей распростираетъ ли крил своего гордаго орла?
Такъ, любезный Оскаръ, онъ ихъ распростираетъ, но позади сихъ возвышенныхъ камней {Стна, Агриколою воздвигнутая, которую Каравлій возобновлялъ.}, онъ трепещетъ, взирая съ высоты сего твердаго оплота, онъ тебя видитъ, и ты поражаешь его такимъ же страхомъ, какимъ поражаетъ грозная тнь, нисходящая во время ночи и устремляющая волны противу его кораблей. Гряди, вождь моихъ Бардовъ, отвчалъ Оскаръ, прими копіе Фингалово, вонзи на остріи его воспламененный уголь, и вращай копіе сіе въ высот воздушной {Такимъ образомъ Каледоняне объявляли войну своимъ непріятелямъ.}, скажи Каросу, чтобъ оставилъ онъ брега Океана и шествовалъ ко мн, скажи ему, что я горю пламенемъ сраженія и брани, что мой лукъ и стрлы утомлены ловитвою зврей возвсти ему, что нтъ со мною храбрыхъ моихъ сподвижниковъ, что я младъ, и десница моя слаба и безсильна.
Возвыся псненный гласъ, Бардъ отходитъ. Оскаръ взываетъ къ своимъ ратникамъ. Гласъ его гремитъ въ ихъ ушесахъ, какъ шумъ пещеры, въ которой повторяются грозные звуки стремительныхъ волнъ. Они соединяются окрестъ моего сына подобны источникамъ, которыхъ надмнныя посл бури волны стремятся съ гордостію, Рино приближается къ Каросу, потрясая пламеннымъ копіемъ.
О ты, сдящій на колеблющихся волнахъ Океана, гряди противоборствовать Оскару! Фингалъ въ отсутствіи. Спокоенъ въ своихъ чертогахъ, внемлетъ онъ пнію своихъ Бардовъ. Его копіе поражающее ужасомъ, и его великій щитъ бездйственны покоятся близъ его. Гряди противостать Оскару. Герой сей нын одинъ.
Каросъ не дерзнулъ преплыть быстротекущаго Каррона. Бардъ одинъ возвращается къ Оскару. Мрачная тнь ночи сгустилась надъ Кроною, пріуготовляется пиршество. Сто возженныхъ дубовъ взвиваютъ огонь на воздухъ, дебрь озаряется блднымъ свтомъ. При лучахъ сего слабаго блистанія видны въ отдаленности легкіе призраки. Тамо зрится до половины тнь Комалы, носимая на прозрачномъ своемъ воздушномъ явленіи. Близъ ея Гидалланъ печаленъ и мраченъ. Рино былъ одинъ, которому сіи призраки были видимы. Гидалланъ! рекъ онъ ему, что виною сего прискорбія и стованія? Наши знаменитые Барды не воспли твоихъ прехвальныхъ подвиговъ? Псни Оссіана возгремли въ честь теб. Ты уклонился на край твоего облака, чтобъ взимать гласу Бардовъ нашихъ, и твоя тнь возблистала въ воздух.
Вождь моихъ Бардовъ! рекъ Оскаръ, и такъ очи твои видятъ сего великаго бранноносца? Повждь мн о смерти сего столь славнаго вождя во времена отцевъ нашихъ. Я часто видалъ источники холмовъ его, и его имя гремитъ еще и доднесь на холмахъ Коны.
Фингалъ, отвтствовалъ Бардъ, погрузясь въ отчаяніе смертію Комалы, не могъ уже терпть взора Гидалланова, онъ изгналъ его отъ среды полковъ своихъ. Сей юный бранноносецъ отягченъ печалію удалялся тихими стопами, мраченъ и безмолвенъ, его оружіе висло при ребрахъ его небрежно, его власы, отршенные отъ узъ крпкаго шлема, развваются по вол втровъ, онъ уклонилъ долу свои очи, исполненныя слезъ, онъ испускалъ тогда отъ глубины сердца болзненные и тяжкіе вздохи.
Онъ странствовалъ три дни равно, докол притекъ на брега Валлы, въ древніе чертоги своихъ праотцевъ. Ламоръ, престарлый его отецъ, сидлъ подъ тнію дуба. Онъ былъ одинъ, вс его ратники сопутствовали сыну его въ бранноносное Фингалово поле, источникъ стремился при его стопахъ, и его безвласая глава уклонена была на жезл его. Старость заключила очи его отъ лучезарнаго дневнаго свта. Онъ въ половину гласа повторялъ псни временъ предтекшихъ. Онъ слышитъ нкій шумъ, и познаетъ шествіе своего сына. — Сына ли моего слышу я? возопилъ онъ, или это его тнь? О любезный мой сынъ! уже ли ты поверженъ смертною косою на брегахъ Киррона, или, есть ли ты еще посреди живыхъ, гд мои безтрепетные воины теб сопутствовавшіе? Гидалланъ! гд мои ратники? Ты при шумномъ звук щитовъ любилъ возвращать ихъ мн въ слав и торжестве. Уже ли они вс повержены въ ратномъ пол? — Никакъ, отвтствовалъ юный Герой, испуская томные вздохи, твоя воители посреди живыхъ, они блистаютъ торжественною славою, но, о любезный мой родитель! для твоего сына уже заключенъ храмъ славы, я въ него не вниду. Я осужденъ въ праздности хладя истаевать постыдно на брегахъ Балвы, въ то время, когда слышу усугубляемые звуки сраженій. — Ахъ! твои предки, отвчалъ оскорбленный Ламоръ, твои предки не приходили покоиться на брегахъ Балвы во время грозныхъ ополченій. Видишь ли ты сей гробъ, которой омраченныя мои очи уже распознать не могутъ? Въ немъ почилъ безтрепетный Гермалонъ, которой никогда не обращался въ бгъ отъ лица сопостатовъ. Кажется, онъ говоритъ мн: гряди мой сынъ, Герой, исполненный славы, гряди на гробъ твоего родителя…. Увы! Гермалонъ, какъ я могу внчаться побдоносною славою? мой сынъ уступилъ сопостату ратное поле.— Владыка бреговъ Балвы! рекъ Гидалланъ, воздыхая тяжко, для чего умножаешь ты раны въ моемъ болзненномъ сердц, въ моей душъ оскорбленной? Я вчно не трепеталъ…. Фингалъ, Фингалъ, погруженный въ отчаяніе смертію своей возлюбленной, лишилъ меня чести ратоборствовать при его знаменахъ: возвратися, вщалъ онъ мн, бги въ твои области, и на брегахъ твоихъ источниковъ увядай и сохни, подобно дубу, лишенному своихъ листвій, и согбенному усиліемъ втровъ на брега Валвы, чтобъ никогда уже не востать.
Какъ! отвчалъ покрытый сдинами Ламоръ, я буду слышать шествіе стопъ моего сына въ семъ уединенномъ и. пустынномъ мст, онъ почіетъ на брегахъ моихъ источниковъ тогда, какъ тысячи Героевъ прославляются въ сраженіяхъ своими подвигами!… Тнь Гермалона! предшествуй, буди путеводителемъ Ламору къ тсному его жилищу: мой взоръ покрытъ уже мракомъ, душа моя обремененна печальною скорбію, сынъ мой лишился торжественныя славы.
Въ какія мста, возопилъ юный Герой, въ какія мста обращусь я для пріобртенія славы, чтобъ утшить и обрадовать унылую душу моего отца? Отъ какихъ странъ могу возвратиться, покрытъ торжественными внцами, чтобъ звукомъ оружія усладить слухъ моего родителя? Есть ли я пойду на ловитву ланей, мое имя останется забвенно. Ламоръ по возвращеніи моемъ съ холма ни малой не ощутитъ радости, и не будетъ имть утшенія ласковыхъ моихъ псовъ поглаждать дрожащими своими руками, онъ не пожелаетъ узнать, что происходило на горахъ кремнистыхъ, онъ не спроситъ меня о еленяхъ, обитающихъ въ его пустыняхъ. — И такъ необходимо уже, рекъ Ламоръ, чтобъ я палъ, какъ согнившее древо, возвышавшееся на глав камени, и поверженное слабымъ дуновеніемъ втровъ, увидятъ тнь мю странствующу на моихъ холмахъ и оплакивающу стыдъ моего юнаго Гидаллана. Сгущенные тумавы! возвысьтеся тогда, и сокройте Гидаллана отъ взоровъ его раздраженнаго родителя…. Сынъ мой! гряди въ мои чертоги, оружія предковъ нашихъ тамо висятъ. Принеси мн мечь Гермалона, твоего праотца, онъ его отъялъ у побжденнаго сопостата.
Гидалланъ шествуетъ, приноситъ мечь съ блистательнымъ его поясомъ, и вручаетъ его своему отцу, странствующа по мечу старцева рука ищетъ остраго конца, ощутила его, и остановляется. — Сынъ мой! веди меня ко гробу Гермалона, возвышенному близъ сего древа, трепещущаго втвями: я слышу дыханіе и свистъ втровъ въ увядшемъ дерн, которымъ онъ покрытъ, источникъ шумитъ близъ его, и хочетъ соединить воды свои съ водами Балвы. На семъ мст я хочу опочить. Теперь полдень, и солнце опаляетъ поля наши.
Гидалланъ приводитъ родителя своего ко гробу. Едва они приближились, и Ламоръ пронзаетъ мечемъ ребра своего сына….. Оба они вчнымъ почили сномъ въ единомъ гроб, и древніе ихъ чертоги покрываютъ развалинами своими брега Балвы.
Въ полуденные часы легкія привиднія странствуютъ въ окрестности. Безмолвіе царствуетъ въ долин, и смертные страшатся приближиться къ сему плачевному и пагубоносному мсту. Тако вщалъ сладкопспевный Рино.
Пвецъ геройскихъ подвиговъ! рекъ ему Оскаръ, твое повствованіе поражаетъ меня печалію: мое сердце воздыхаетъ о нещастномъ Гидалланов жребіи, онъ умеръ въ прекрасномъ цвт дней своихъ. Воззри, онъ возлетаетъ на крилхъ втровъ, и хочетъ странствовать подъ чуждымъ небомъ. Чада Морвенскія! приближьтеся къ сопостату Фингала, сладостнымъ вашимъ пніемъ потщитесь сократить долговременность ночи и бодрствуйте, наблюдая движеніе полковъ Каросовыхъ, Оскаръ будетъ бесдовать о судьб сраженія съ Героями временъ предтекшихъ, такъ, я взыду на безмолвный и кремнистый холмъ Арвена, гд мои предки возсли на мрачныхъ своихъ облакахъ, и созерцая будущее, предвидятъ успхи браней. И твоя, Гидалланъ, твоя уединенная и прискорбная тнь тамо ли обитаетъ? Яви себя очамъ моимъ въ твоей горестной печали, о безтрепетный вождь Балвы! — Герои Морвенскія шествуютъ, возглашая псни. Оскаръ тихими стопами восходитъ на холмъ, блдные воздушные призраки, чада ночи, простираются надъ пустынею въ отдаленности. Долговчные дубы воздыхаютъ и стонутъ ударяемы втрами. Полукружіе луны наливало за холмомъ слабый только и багровый свтъ, и слышатся пронзительные гласы ночныхъ призраковъ…. Оскаръ извлекаетъ свой мечь…. Тни отцевъ моихъ! возопилъ Герой, вы, которые нкогда противоборствовали Царямъ вселенныя, грядите, откройте будущее моему взору, повдайте мн, какія суть тайныя и сокровенныя ваши бесды въ глубокихъ вашихъ пещерахъ, когда взираете вы на потомковъ вашихъ, стоящихъ на пол славы?
Тренморъ течетъ на гласъ своего сына. Его воздушное тло несется на облак, подобномъ быстрому и гордому чуждыхъ странъ коню. Его легкая одежда сотканна изъ пагубныхъ и смертоносныхъ тумановъ Лана. Ею мечь ничто, какъ воздушный почти уже погасшій огонь. Лице его, какъ мрачный и никакой черты не имющій образъ. Три краты воздохнулъ онъ надъ своимъ сыномъ, три краты ночные втры шумя возстенали на высот холма. Онъ вщалъ, но Оскаровъ слухъ ничего, кром прерывистыхъ внуковъ и невовсе образованныхъ словъ, не слышалъ. Его бесды были столько же мрачны и непонятны, сколь мрачно повствованіе о предкахъ нашихъ, докол лухъ Бардовъ не озарилъ еще временъ претекшихъ. Онъ нечувствительно изчезъ, какъ туманъ, убгающій отъ лучей солнечныхъ. О Мальвина! въ сіе время въ первый еще разъ мрачная печаль овладла душею моего сына. Ему казалось, что видитъ судьбу грядущихъ временъ и конечное паденіе своего племени. Онъ погружался иногда въ глубокую задумчивость, но вдругъ исторгается изъ нея, подобно солнцу, котораго сіяніе затмилось облакомъ на одно мгновеніе, и внезапу вновь блистаетъ на высотахъ холмистыхъ.
Оскаръ провелъ ночь посреди своихъ праотцевъ, и румяная варя встртила его на брегахъ Каррона.
Въ спокойной долин стоитъ возвышена древняя гробница и въ различныхъ другъ отъ друга разстояніяхъ зеленющіеся холмы возносятъ до облаковъ гордые свои верьхи, увнчанные дубами, въ семъ мст воины Кароса ожидали востанія дневнаго свтила, во время ночи они прешли чрезъ быстротечный Карронъ. При слабомъ и блдномъ сіяніи первыхъ лучеи дня почли ихъ темною сосновою рощею, лишенною злачныхъ своихъ втвій.
Оскаръ остановляется близъ гроба, онъ трикратно взываетъ къ своимъ ратникамъ, страшный звукъ его гласа потрясаетъ холмъ, серны трепещутъ и скачутъ по высот камней, тни пораженныя ужасомъ отлетаютъ на свои облаки съ пронзительнымъ воплемъ, тогда вдругъ возблистали тысящи мечей, полки грознаго Кароса простираются…. Мальвина! для чего проливаешь слезы? Мой сынъ одинъ противъ сопостатовъ, но онъ мужественъ. Оскаръ подобенъ небесной молніи: онъ блеснетъ, и врагъ низвергается: его десница подобна десниц воздушнаго привиднія, которое изъ среды густыхъ паровъ стремитъ врные и невидимые удары. Не можно усмотрть, гд скрывается сія жестокая и пагубоносная тнь, но смерть пожинаетъ жителей долины.
Мой сынъ видитъ непріятеля, остановляется, и безмолвствуя предается размышленію на одну минуту. Я одинъ посреди враждебныхъ полковъ. Какой сгущенныя лсъ копій устремленныхъ стройно! коль свирпые и мрачные взоры обращены противу меня единаго! Возвращуся ли вспять на холмъ Арвена!… Нтъ, мои праотцы никогда въ бгство не обращались. Ихъ мышца въ нездешныхъ сраженіяхъ оставила слды своего мужества и крпости: и я, я равно безтрепетенъ и храбръ, я увнчаю славою главу мою…. тни отцевъ моихъ! грядите и будьте свидтелями моихъ подвиговъ. Я безъ сомннія увяну, но увяну со славою, какъ отрасль, достойная кореня владыкъ Морвенскихъ.
Уже сражаются, все бжитъ отъ лица Оскарова, его мечь дымится кровію, но сподвижники на холм Кроны услышали громъ оружія, они устремляются въ долину. Каросовы полки обратилися въ бгство. Оскаръ одинъ остается на пол брани, какъ неподвижный камень, отъ котораго вспять отражается бурное и свирпствующее море.
Каросъ, правя своими гордыми конями, простирается какъ глубокій и быстрый источникъ, которой стремится и все разрушаетъ: млкіе ручьи теряются въ его бурномъ теченіи, и холмы трепещутъ при его нагломъ и быстротечномъ шествіи. Сраженіе воспламеняется отъ одного крика до другаго, тысящи блистающихъ мечей сверкаютъ въ воздух.
Но почто Оссіанъ поетъ еще бранноносные подвиги? Ахъ! я не иначе, какъ скорбя, воспоминаю прекрасные дни моей цвтущей младости, когда чувствую, что мыщца моя слаба и безсильна. Блаженны т, которые преселилися въ вчность во цвт лтъ своихъ, и въ полномъ сіяніи славы, они не зрли возвышенныхъ гробомъ друзей скоихъ, они не чувствовали сопротивленія лука тщетнымъ усиліямъ ослабвшихъ своихъ рукъ.
Такъ, ты благополученъ, любезный мой Оскаръ, ты щастливъ посреди твоихъ вихрей: часто посщаешь ты поля, гремящія о твоей слав, и т мста, гд грогный Каросъ бжалъ отъ пламеннаго твоего меча. Дщерь Тоскарова! какое мрачное облако развиваяся покрыло мою душу? Я уже не зрю близъ Каррона тни моего сына, я не вижу Оскара на холмахъ Кроны. Втры вознесли его на крилахъ своихъ, и печаль возвращается въ сердце его родителя…. Но, о Мальвина! будь мн путеводительницею въ мои лса, на брега моихъ источниковъ: да крики звроловцевъ услышатся на высот Коны, и воспомянутъ мн прежнія щастливыя лта. Принеси мн арфу мою, дщерь любезная, я взыграю на ней, когда возчувствую въ себ воскресшій пламень моего духа, и тогда, о Мальвина! пріиди внимать гласу моихъ псней.
Будущія времена услышатъ бесды о подвигахъ Оссіановыхъ. Нкогда потомки слабаго поколнія возвысятъ гласъ свой на холмахъ Коны, и взирая на сей камень, скажутъ: здсь обиталъ прежде Оссіанъ. Они удивятся родамъ прешедшимъ, и Героямъ восптымъ мною: и мы, о Мальвина! вознесшись на легкіе наши облаки, мы будемъ странствовать на крилахъ втренныхъ, звуки голосовъ нашихъ услышатся иногда въ пустыни, и камни повторятъ слабые отзывы псней нашихъ.

ВОЙНА ИНИСТОНСКАЯ.
ПОЭМА.

Содержаніе.

Инистона, одинъ изъ острововъ Скандинавіи, въ немъ всегда владтелемъ былъ Государь, зависящій отъ Государя Локлинскаго. Сія поэма ничто иное, какъ вводная повсть, вмщенная въ другомъ сочиненіи, въ которомъ Оссіанъ прославлялъ подвиги всхъ друзей и любезнаго своего Оскара. Сіе сочиненіе потеряно, и чрезъ преданіе изустное дошли до насъ нкоторые только изъ него отрывки. Многія особы, и нын еще въ живыхъ находящіяся, слышали въ молодости своей, какъ горные Шотландцы пли все сіе великое сочиненіе. Кормалъ, зять Анира, Государя Инистонскаго, взбунтовавшись хотлъ тестя своего свергнуть съ престола. Фингалъ ,раздраженный сею несправедливостію, послалъ Оскара своего внука на помощь Аниру. Оба воинства вступаютъ въ сраженіе, честь и слава благоразумію и мужеству Оскарову, сторона Анирова одержала совершенную побду, и сраженіе окончалось смертію Кормала, котораго Оскаръ поразилъ собственною рукою. Такимъ образомъ преданіе повствуетъ намъ о сей войн. Стихотворецъ, желая возбудить мужество сына своего, предполагаетъ, что самъ Оскаръ просилъ, чтобъ послали его на помощь Аниру.

——

Наша младость подобна сновиднію звроловца, онъ засыпаетъ на высот холма при животворныхъ лучахъ солнца, онъ пробуждается посреди грозной бури, молнія сверкаетъ окрестъ его, и шумящіе втры потрясаютъ нагло верхами древесъ. Тогда его душа претекаетъ къ минутъ спокойствія, въ которую онъ заснулъ, и старается воспомянуть сладостныя мечты своего пріятнаго сна.
Когда обновится Оссіанова младость? Когда слухъ мой усладится еще, звукомъ брани? Когда буду шествовать подобно Оскару, покровенъ моимъ гремящимъ оружіемъ? Холмы Коны! да умолкнетъ шумъ источниковъ вашихъ, внимайте струнамъ Оссіановой лиры. Въ душъ моей воскресло стремленіе къ пнію, и взирая на претекшія времена, сердце мое чувствуетъ трепетаніе отъ животворныхъ восторговъ.
Я зрю {Оссіанъ, сочиняя сію поэму, былъ уже здсь, но воображеніемъ прелетаетъ къ своей молодости, и въ восторг говоритъ, что онъ видитъ стны Сельмы и проч.} гордыя твои башни, о Сельма! я зрю многолиственные дубы, осняющіе тнію возвышенныя твои стны, слухъ мой внемлетъ журчанію твоихъ источниковъ, твои Герои собралися на брега оныхъ. Фингалъ сидитъ посред ихъ, опершись локтемъ на щитъ Тренмора, его копіе уклонено къ твердой стн. Герой сей услаждается пніемъ своихъ Бардовъ. Они прославляютъ крпость его десницы, и бранноносные подвиги цвтущей его юности.
Оскаръ приходитъ съ ловитны. Онъ слышитъ похвалы, возглашаемыя въ честь Фингала. Онъ пріемлетъ щитъ Бранна {Оссіанъ, подобно Грекамъ и Римлянамъ, врилъ, что души, разлучаяся съ тломъ, имли т же склонности и желанія, какія имли будучи еще въ союз съ тломъ.}, висящій на стн чертоговъ. Очи его исполняются слезъ, его ланиты пламенютъ огнемъ юности. Гласъ его слабъ и трепещущъ. Онъ, взявъ мое копіе, потрясъ онымъ съ грознымъ видомъ, и вщаетъ владык:
Фингалъ, Царь Героевъ, и ты, Оссіанъ, первый по немъ изъ мужественныхъ! ваша юность прославлена сраженіями, ваши имена знамениты и незабвенны, но Оскаръ здсь ничто, какъ легкій туманъ холма, являющійся на одну минуту и навсегда изчезающій. Мое имя будетъ неизвстно Бардамъ, звроловецъ не потщится искать гроба моего въ пустыни. Герои, внчанные славою! позвольте мн ратоборствовать во брани Инистонской. Земля сія далече, слухъ моей смерти до васъ не достигнетъ, но нкій изъ Бардовъ обрящетъ меня тамо, и прославитъ мое имя въ своихъ псняхъ. Дщерь иноплеменника увидитъ мой гробъ, и проліетъ слезы надъ юнымъ ратникомъ, пришедшимъ отъ дальныхъ странъ для бранныхъ подвиговъ. Бардъ посреди пиршества воскликнетъ: внемлите, я хочу пть Оскара, сего безтрепетнаго и мужествомъ исполненнаго пришельца.
Наслдникъ моей славы! отвчалъ владыка Морвенскій, ты будешь ратоборствовать. Да уготовится корабль, которой бы Героя моего пренесъ на брегъ Инистоны. Оссіановъ сыне! не предавай забвенію подвиговъ нашихъ, помни, что ты рожденъ отъ племени Героевъ. Да иноплеменникъ не речетъ когда съ презрніемъ: Морвенскія чада малодушны и слабы…. въ пол брани разрушай и свирпствуя какъ буря, но въ миръ будь кротокъ и спокоенъ, какъ пріятный весенняго дня вечеръ. Скажи владтелю Иннетоны, что я помню юность его, и тотъ день, въ которой сражалися мы предъ очами Агандеки.
Уже парусы распростерты, верви мачтъ напрягаются дуновеніемъ втра. Волны ударяютъ во твердость камней, и пнистый Океанъ кипитъ подъ гордымъ кораблемъ Оскара. Наконецъ сынъ мой отъ лона морей узрлъ песчаный брегъ Инистоны , онъ входитъ въ шумящій заливъ Руны, и посылаетъ мечь свой къ нещастному Аниру.
Герой сей, покрытый сдинами, взирая на мечь Фингала, востаетъ, очи его исполняются слезъ, растворенныхъ радостію, онъ воспоминаетъ о подвигахъ своей младости. Фингалъ и онъ двукратно ратоборствовали предъ очами любезной Агандехи. Сильные, содрогаясь трепетомъ, стояли удаленны, мечтая, что они видятъ два грозныя и свирпствующія привиднія, сражающіяся между собою въ воздух.
Нын, вщаетъ Аниръ, нын утомленъ я древностію лтъ, мечь мой бездйственъ покоится въ моихъ чертогахъ. Достойная отрасль Морвенскаго племени! Аниръ устремлялъ нкогда копіе свое въ грозныхъ ополченіяхъ. Но онъ безсиленъ нын, и согбенъ старостію. Я не имю сына, котораго бы послать пред лицемъ твоимъ, чтобъ предшествовалъ теб въ чертоги своихъ праотцевъ. Аргонъ уже во гроб, и Руро восхищенъ отъ среды живыхъ. Дщерь моя въ чертогахъ мятежнаго иноплеменника, она истаевастъ желаніемъ, чтобъ узрть гробъ мой, ея гордый супругъ, сопутстуемый десятью тысящами ратниковъ, стремится, отъ бреговъ Лана, какъ темное облако, несущее въ ндрахъ своихъ смерть и разрушеніе. Герой Морвена! гряди вовссть при пиршеств Анира.
Три дни продолжалося пиршество, и въ день четвертый Аниръ узналъ имя Оскарово, радость усугубилась, и они шествуютъ купно на ловитву свирпыхъ вепрей Руны.
Оба Героя утомясь возлегли на брег источника: изъ очей Анира изливаются втайн горячія слевы. Онъ испускаетъ тяжкіе вздохи. — Здсь, возопилъ онъ, здсь почиваютъ чада моей юности. Сей камень тягчитъ собою гробъ любезнаго моего Рура, сей дубъ стонетъ надъ гробомъ Артона. О любезныя мои дти! изъ глубины мрачнаго вашего жилища слышите ли вы голосъ отца вашею? Не вашъ ли голосъ шумитъ въ листвяхъ, колеблемыхъ втрами?
Царь Инистонъ! вщаетъ Оскаръ, какимъ ударомъ поражены твои чада? Свирпый вепрь часто гробы ихъ попираетъ ногами, но чрезъ то не умаляетъ онъ склонности ихъ къ ловитв зврей: они въ воздушномъ пространст гоняются еще за легкими облаками, пріявшими образъ еленей и сернъ быстротечныхъ, они напрягаютъ воздушный свой лукъ, они любятъ еще вс увеселенія и забавы своей юности, и восходятъ съ радостію на легкіе втры.
Кормалъ, отвтствуетъ престарлый Аниръ, Кормалъ предшествуетъ десяти тысящамъ воителей. Онъ обитаетъ на брегахъ Лана, котораго черныя воды изливаютъ на воздухъ смертоносные пары. Онъ вступилъ въ чертоги Рура, въ подвижническихъ играхъ сражался онъ копіемъ, онъ былъ молодъ и прекрасенъ, какъ первый лучь весеннія зари. Мои ратники уступили ему побду, и моя дщерь отдала ему свое сердце.
Аргонъ и Руро возвращаются съ ловитвы зврей. Они проливаютъ слезы негодованія, они стуютъ и скорбятъ, что Герои Руна побждены пришельцемъ, тридневнымъ пиршествомъ угощали они Кормлла. Въ день четвертый Артонъ сражался съ нимъ на копьяхъ. Но кто могъ противостать Аргону? Вождь Лана побжденъ, гордость его тмъ раздражается, онъ умыслилъ тайную пагубу моимъ чадамъ.
Въ нкій день, когда они вс купно устремлялися на холмахъ за робкими ланями, стрла Кормала разскаетъ воздухъ, и мои сыны упадаютъ бездыханны. Вроломный удаляется, обртаетъ свою возлюбленную, и оба они убгаютъ сквозь мста пустынныя. Нещастный Аниръ остался одинъ.
Ночь преходитъ, возсіяло утро, и я не слышу ни Аргонова гласу, ни гласу Рурова. Тогда быстротечный и скачущій Рюнаръ, врный ихъ песъ, возвращается. Онъ вбгаетъ въ эти чертоги съ томнымъ и жалостнымъ воемъ, онъ непрестанно обращаетъ глаза свои къ тому пагубному мсту, гд два Героя лежали бездыханны. Мы за нимъ слдуемъ, мы обрли поверженныхъ моихъ чадъ, и на брег сего источника воздвигли имъ гробницы. Въ семъ-то мст, по окончаніи ловитвы, обыкли покоиться утомленные мои члены, я склоняюсь на гробы сыновъ моихъ, и слезы мои текутъ струями.
Огаръ, Роннанъ, вожди Морвенскіе! возопилъ Оскаръ, соберите всхъ моихъ сподвижниковъ. Въ день сей устремимся мы на брега смертоноснаго Лана, Кормалъ недолго будетъ наслаждаться жизнію: пагубная смерть на остріи мечей нашихъ.
Они претекли пустыню подобны облаку несущему въ ндрахъ своихъ громовые удары, втры стремятъ его по равнин, синяя молнія исторгается изъ его ребръ, лса окрестные трепещутъ, ужасаясь грозныя тучи. Уже Оскаровъ рогъ трубитъ и возвщаетъ сраженіе, вс волны Лана возшумли, и Кормаловы ратники соединяются вокругъ щита своего предводителя.
Оскаръ ополчился и ратоборстуетъ, какъ всегда ратоборствовалъ Оскаръ. Кормалъ упадаетъ отъ его молніеносныхъ ударовъ, и его ратники спшатъ укрыться во мрачныхъ своихъ долинахъ. Побдоносный Оскаръ приводитъ дщерь Инистонскую въ чертоги Анировы, радость возсіяла на чел сего почтеннаго сдинами Героя, и онъ возопилъ съ восторгомъ: да будетъ благословенъ Герой Морвенскій!
Коль чувствительны были восторги Оссіановы, когда узрлъ онъ издалече корабль своего сына! Путешественникъ, заблуждшій въ невдомыхъ краяхъ, и ужасомъ ночи и купно ея призраками окружаемый, съ меньшею радостію усмотриваетъ свтоносное облако, блистающее при вратахъ востока.
Со гласомъ торжественныхъ псней провождаемъ мы его въ чертоги Сельмы. Фингалъ повелваетъ уготовить пиршество, тысяща Бардовъ возносятъ до облакъ знаменитое имя безтрепетнаго Оскара. Морвенъ возгремлъ стройными отзывами ихъ псней. Дщерь Тоскарова пла также похвалы сему Герою. Ея голосъ былъ сладокъ и пріятенъ, какъ нжная арфа, слышимая вдали въ часы спокойнаго вечера, и которой стройные звуки преносятся во слухъ нашъ на крилахъ зефира.
О вы, которыхъ очи взираютъ еще на лучезарный блескъ дневнаго свтила! возведите меня на высоту моихъ холмовъ, поставьте меня близъ камени, посреди мшистаго и сгущеннаго оршника, недалече отъ дуба, шумящаго листвіемъ. Посодите меня на злачномъ и кудрявомъ дерн, гд бы могъ я слышать журчаніе отдаленнаго источника. Дщерь Тоскароа! прими арфу, и пой сладостную пснь Сельмы, да при твоемъ глас пріятный сонъ неожидаемо восхититъ мою душу посреди ея удовольствія, да сновиднія моей младости придутъ ко мн и обновятъ въ памяти моей знаменитое и торжественное теченіе дней Фингаловыхъ!
Я вижу твои башни, о Сельма! я вижу твои древа, и твои стны, ими, осняемыя. Я зрю Героевъ Морвенскихъ, и слышу псни Бардовъ….. Оскаръ возвышаетъ мечь Кормалоъ, тысяща ратниковъ удивляются блистательному и драгоцнному онаго поясу. Они со изумленіемъ взираютъ на моего сына, и славятъ крпость его десницы, они примчаютъ радость и удовольствіе, блистающее въ очахъ его родителя, и воспламеняются желаніемъ подобной славы.
Вы ею увнчаетесь, Морвенскія чада, я возвщу потомкамъ ваши подвиги. Многократно душа моя оживотворяется огнемъ моей юности, и не противлюсь стремленію, влекущему меня къ пснямъ, и сподвижники моей младости незабвенны мною, но сонъ при сладкомъ глас арфы, ударяемой легкими перстами Мальвины, нисходитъ и объемлетъ мои чувства, его мечты начинаютъ уже окружать меня видніями, исполненными радости. Удалитеся отъ меня, чада звроловства, не смущайте моего покоя. Оссіанъ бесдуетъ теперь съ своими праотцами. Удалитеся отъ меня чада звроломства, не смущайте пріятныхъ моихъ сновидній.,

СРАЖЕНІЕ ПРИ ЛОР*.
ПОЭМА.

Содержаніе.

Сія поэма сама по себ есть полная, и невидно, чтобъ была она частію какого нибудь великаго Оссіанова сочиненія. Въ подлинник называется она Поэма Кульдей, потому что писана къ одному изъ первыхъ христіанскихъ посланниковъ или проповдниковъ, называемыхъ Кульдеями, т. е. пустынниками, по причин уединенной ихъ жизни. Вотъ исторія, на которой основывается поэма. Фингалъ по возвращеніи своемъ изъ Ирландіи, откол изгналъ онъ Сварана, почтилъ пиршествомъ всхъ своихъ Героевъ. Онъ забылъ пригласить на оное Мороннана и Альда, которые не были съ нимъ въ семъ поход. Они на сіе забвеніе досадуя на него, вступили въ службу Эррагона, явнаго непріятеля Фингалова, и Государя Скандинавскаго округа, называемаго Сорою. Альдъ своимъ мужествомъ скоро пріобрлъ себ уваженіе и почтеніе, и Лорма, жена Эрратонова, возчувствовала въ себ непреодолимую къ нему страсть. Онъ нашелъ способъ ухать съ нею тайно и возвратиться къ Фингалу, живущему тогда въ Сельм. Эррагонъ вступилъ на брега Шотландскіе, и отринувъ мирные договоры, предложенные Фингаломъ, убитъ на сраженіи Галломъ, сыномъ Морнія, Альдъ убитъ Эррагономъ, и нещастная Лорма умерла съ печали. Лора была небольшая рчка въ окружностяхъ Сельмы, дворца Государей Морвенскихъ, на ея брегахъ происходило сраженіе, служащее содержаніемъ сей поэм.

——

Сынъ иноплеменныхъ, безмолвный обитатель пещеры! втръ ли шумитъ въ лсахъ твоихъ? Звукъ ли твоего гласа поражаетъ слухъ мой? Источникъ гремитъ, но и слышу также согласные отзывы. Поешь ли ты подвиги сильныхъ твоего отечества или возсылаешь хвалы духамъ небеснымъ? Уединенный житель камени! возведи твои очи на сію пространную пустыню, ты видишь на нихъ камни, одянные мохомъ, ты ихъ видишь, но Оссіаноеы очи не созерцаютъ уже свта. Быстрый источникъ упадаетъ съ горы и стремитъ свои воды вокругъ зеленаго холма: на вершин, посреди увядшаго злака воввышаются четыре камня. Два древа, согбенныя усиліемъ бурныхъ вихрей, распростираютъ вокругъ стенящія свои втви. Въ семъ мст почиваешь ты, Эррагонъ, здсь твое тсное жилище: уже давно твои пиршества забвенны въ Сор, и сндающая ржа очернила твой щитъ въ чертогахъ твоихъ предковъ. Эррагонъ, Царь кораблей, вождь земель отдаленныхъ! какъ поверженъ ты на горахъ нашихъ?
Сынъ пустыннаго камени! пріятно ли твоему слуху пніе? Внимай мн, повствующему о сраженіи при Лор, оно давно уже прешло, и звукъ его оружій давно уже престалъ. Тако громовый ударъ на омраченномъ холм возгремитъ, и вдругъ уничтожается солнце исходитъ вновь съ пріятною тишиною, блистающіе камни и зеленющіеся верхи горъ усмхаются, взирая на прелестные лучи его.
По возврат нашемъ изъ Уллина, заливъ Коны пріялъ въ себя корабли наши. уклоненные долу парусы висли на мачтахъ, и порывистые втры шумли позади лсовъ Морвенскихъ. Рогъ Фингалосъ возгремлъ, и смертоносныя наши стрлы полетли въ густыя рощи, уготовляется пиршество, мы восхищаемся упоенны радостію, мы побдили страшнаго Сварана. Вс Герои приглашены къ сему празднеству , но Альдъ и Мароннанъ забыты. Они воскипли гнвомъ и досадою, безмолвствуя обращали они повсюду сверкающія очи, противу ихъ воли стенанія ихъ были примтны, ихъ зрли бесдующихъ купно, и съ негодованіемъ повергающихъ копья свои на землю. Они посреди общей радости являлись подобны двумъ туманнымъ столпамъ, стоящимъ на спокойномъ и смющемся мор, сребровидныя волны блистаютъ при лучахъ солнечныхъ, но мореплаватель трепеща предвидитъ бурю. Да распрострутся мои парусы на втры запада, рекъ Мароннанъ. Альдъ! потщимся разскать пнящіяся волны свернаго моря, мы забвенны при великолпномъ пиршеств, хотя мышцы наши омочены кровію сопостатовъ. Оставимъ холмы Фингаловы, поспшимъ ратоборствовать подъ знаменами владтеля Соры, онъ мужественъ и гордъ, война его окружаетъ, поспшимъ увнчать себя славою въ битвахъ предъ очами Эрратона.
Они пріемлютъ оружіе, и летятъ къ заливу Аюмара. Они входятъ въ чертоги надмннаго владтеля Соры, онъ возвращался тогда съ ловитвы, его копіе омочено было кровію, его мрачное лице поникло къ земл, онъ свисталъ, шествуя въ свои чертоги.
Герой сей пригласилъ иноплеменниковъ къ своимъ пиршествамъ. Онъ видлъ, какъ они ратоборствовали и побждали подъ его знаменами.
Альдъ торжествуя возвращается въ чертоги Соры. Любезная Лорма, Эррагонова супруга, стояла на возвышенныхъ башняхъ, ея влажныя зницы катаются въ любовномъ пламени, ея черные власы вютъ на раменахъ ея, и нжныя перси ея возвышаются и упадаютъ, подобно снгу, которой кроткимъ легкаго втра дуновеніемъ подъемлется при лучахъ солнечныхъ. Она видитъ младаго Альда, она его видитъ, и воздыхаетъ ея нжное сердце. Ея прелестныя очи брошены слезами, ея глава уклоняется на ея блую руку. Три дни пребыла она въ чертогахъ своего супруга, скрывая страсть свою подъ завсою притворной радости. Въ день четвертый она убгла съ любимымъ Героемъ.
Они входятъ въ заливъ Коны, и являются въ чертогахъ Фингала. — Гордый Альдъ! вщаетъ владыка Морвенскій, долженъ ли я спасать тебя отъ праведнаго мщенія, которое готовится теб отъ владтеля Соры? Кто впредь восхощетъ принять моихъ ратниковъ въ свои чертоги, и кто восхощетъ почтить иноплеменныхъ гостепріимствомъ при великолпныхъ своихъ пиршествахъ, съ сего пагубнаго дня, какъ безумный Альдъ похитилъ супругу Эррагонову. Удалися, бги на возвышенные свои холмы беззаконный хищникъ! Брань съ Государемъ Соры, устремляемая на насъ твоимъ злодйствомъ, будетъ плачевна и бдственна. О дражайшая пснь знаменитаго Тренмора! когда Фингалъ престанетъ ратоборствовать? Я рожденъ посреди пламенныхъ сраженій, и до гроба моего долженъ я омочать стопы свои въ кровавыхъ потокахъ. И я тмъ только утшаюсъ, что десница моя не озлобляла слабаго, и сей мечь щадилъ всегда беззащитнаго ратника…. О Морвенъ! я предвижу, какъ въ грядущіе вки грозная брани буря ниспровергнетъ мои чертоги. Когда мои чада падутъ отъ смертоноснаго меча, когда уже не останется живущихъ въ Сельм, преродившееся племя внидетъ и не узритъ уже моего гроба, моя слава будетъ еще возвщаема въ пснехъ, но дянія Фингалоеы почтутся соннымъ мечтаніемъ отъ поздныхъ потомковъ.
Воины Эррагоновы соединяются окрестъ его, какъ мрачныя тучи окрестъ ночнаго призрака, которой призываетъ ихъ съ высоты Морвена, и готовится устремлять ихъ на поля иноплеменныхъ. Владыка Соры низходитъ на брегъ Коны, и посылаетъ къ Фингалу единаго изъ Бардовъ, чтобъ изшелъ онъ на поле брани, или уступилъ ему владычество надъ многочисленными холмами.
Младые Морвенскіе ратоборцы утшалися ловитвою, и странствовали въ отдаленной глубин пустыни. Фингалъ пребывалъ въ своихъ чертогахъ посреди сотрудниковъ своей младости. Сіи почтенные сдинами Герои, бесдуя о подвигахъ временъ прошедшихъ, и о первыхъ своихъ дяніяхъ, внезапно узрли вошедшаго къ нимъ согбеннаго старостію Нармора, владтеля бреговъ Лорскихъ.
Не нын, вщаетъ онъ, не нын внимать должно повствованіямъ о временахъ претекшихъ. Мрачный Эрратонъ уже на брегахъ нашихъ, онъ скрежещетъ отъ ярости посреди гордыхъ своихъ ратниковъ.
Гряди, Босмина, рекъ Фингалъ, гряди дщерь моя! и ты, Нарморъ, пріявъ гордыхъ моихъ коней, пріобртенныхъ побдою надъ иноплеменниками, сопутствуй дочери Фингаловой. Босмина! пригласи владтеля Соры къ моему пиршеству: да пріидетъ онъ въ осняемыя твердыни Сельмы, предложи ему миръ, и сокровища мужественнаго Альда. Наши ратники, цвтущіе младостію, удалены, и скучная старость отягощаетъ трепещущія наши мышцы.
Прекрасная вступаетъ въ среду воинства Эррагонова, и является яко свтоносный лучь посреди мрачнаго облака. Златая стрла сіяетъ въ ея десниц, шуйцею держитъ она блистающую чашу, знаменіе кроткаго мира. Она воззрла, и чело Эррагоново озарилось, какъ твердый камень, пораженный внезапу лучами солнца, истекшими изъ облака, раздробленнаго втромъ.
Сынъ иноплеменныхъ! вщаетъ ему Босмена чувстнительнымъ гласомъ, и красня стыдливымъ румянцемъ, гряди на пиршество Морвенскаго владыки, гряди въ осняемыя твердыни Сельмы, и оставь мечь сей въ спокойствіи при бедр твоей. Естьли Царскія сокровища плняютъ твое сердце, внемли предложеніямъ великодушнаго Альда. Сто гордыхъ коней, изученныхъ и послушныхъ, сто иноплеменныхъ красавицъ, и сто съ распростертыми крилами соколовъ, готовыхъ всегда устремляться на воздухъ за своею корыстію, будутъ теб удовлетвореніемъ. Онъ даетъ теб сто поясовъ, уготованныхъ для препоясанія чрева женъ, чтобъ ускорить рожденіе Героевъ, и утишить болзни ихъ родительницъ.
Десять чашъ, украшенныхъ драгоцнными камнями, будутъ блистать, ежели ты хочешь, въ чертогахъ Соры, вода, колеблющаяся вокругъ ихъ краевъ, усянныхъ звздами, уподобляется пнящемуся вину. Цари вселенныя украшали ими нкогда великолпныя свои торжества. Вс сіи сокровища будутъ въ твоей власти, но естьли ты всему предпочитаешь возлюбленную свою супругу, ты обратно увидишь прелестную Лорму въ твоихъ чертогахъ: Фингалъ любитъ великодушнаго Альда: его десница непобдима, но Фингалъ никогда не озлоблялъ Героя.
Любезная дщерь Фингалова! отвтствуетъ Эррагонъ, возвсти ему, что онъ тщетно уготовляетъ свое пиршество. Пусть самъ онъ пріидетъ положить предъ стопы мои вс свои сокровища, да преклонится онъ подъ мое могущество, и принесетъ щиты и мечи своихъ праотцевъ, чтобъ чада мои видя ихъ нкогда въ моихъ чертогахъ, рекли: се оружія Фингаловы.
Твои чада не увидятъ ихъ никогда, отвщаетъ съ гордымъ видомъ дщерь Морвенская, сіи оружія въ рукахъ непобдимыхъ. Сынъ иноплеменныхъ! буря тяготетъ на холмахъ нашихъ, или не предвидишь ты паденія твоихъ ратниковъ?
Босмина возвращается въ чертоги Сельмы. Фингалъ, видя ее идущую съ поникшими долу очами, востаетъ немедленно съ своего мста. Его блые власы развваются на раздраженномъ его чел. Онъ посщаетъ всеоружіе Тренмора, и пріемлетъ щитъ своихъ праотцевъ. Простершу ему десницу къ своему копію, мрачность разліялась въ его чертогахъ, тысяща тней, несомыхъ на своихъ облакахъ, приближились, предзнаменуя паденіе Героевъ. Грозная радость напечатлвается на лиц старцевъ, ему сопутствующихъ, они шествуютъ противу непріятеля, воспоминая дла временъ претекшихъ и помышляя о слав, долженствующей провождать ихъ во мрачное и тсное жилище
Тогда при гроб Траала являются псы, бгущіе съ ловитвы зврей. Фингалъ позналъ, что его юные ратники за ними слдуютъ. Онъ остановляется посреди своего шествія: Оскаръ явился первый, за нимъ слдуетъ Галлъ съ сыномъ Исмія, Фергъ шествовалъ за ними съ видомъ мрачнымъ. Дермидъ черные свои власы оставляетъ вянію втровъ. Оссіанъ шелъ послднимъ. Сынъ камени! я шелъ, поя тихо псни временъ претекшихъ, я оперся на мое копіе, чтобъ прескочить источникъ, и душа моя помышляла о прежде бывшихъ Герояхъ. Фингалъ ударяетъ во щитъ свой, и даетъ знакъ къ битв. Тысяща мечей вдругъ извлеченныхъ блистаютъ на волнистой дебри. Три Барда, украшенные сдыми власами, изливаютъ плачевные и согласные звуки.
Сомкнувшись въ тсный многочисленный полкъ, мы шествуемъ на равнину подобны источнику, наводненному дожденосною бурею, и стремящемуся низринуться въ тсную долину.
Фингалъ, возсдши на высот холма, распростираетъ на воздухъ побдоносное Морвенское знамя, старцы, сопутники его юности, сидятъ близъ его. Радость озарила очи сдовласыхъ Героевъ, когда узрли они чадъ своихъ, сражающихся мужественно, и обновляющихъ славу своихъ предковъ. Эррагонъ устремляется на поле, сонмы ратниковъ падаютъ на его пути, и смерть летитъ окрестъ его.
Кто сей, вщаетъ Фингалъ, кто сей ратоборецъ толь быстрыя въ своемъ теченіи? Его щитъ блистаетъ о его страну, его оружія издаютъ звукъ плачевный. Онъ ополчается противъ Эррагона…. Друзья! взирайте на противоборствіе сихъ Героевъ, но ты палъ, юный житель холма, и твоя кровь течетъ струями на груди твоей. Восплачь, нещастная Лорма, уже нтъ твоего любезнаго Альда.
Фингалъ, раздраженный смертію сего ратника, пріемлетъ свое копіе, и устремляя на сопостата смертоносный взглядъ, онъ хочетъ сойти съ холма, но Галлъ летитъ противу Эрратона. Кто можетъ описать битву сихъ Героевъ? …. Эрратонъ упадаетъ и смерть сомкнула его вжды.
Чада Морвенскія! возопилъ Фингалъ, удержите десницу смерти. Герой, котораго зрите вы простерта на прах, былъ ужасенъ во брани, сколь много слезъ прольется въ странахъ Соры! Чужестранецъ внидетъ въ чертоги и удивится глубокому и всемстному безмолвію. Владыки ихъ уже нтъ, и веселіе, оживотворявшее ихъ празднества, съ нимъ погибло. Иноплеменникъ! склони слухъ твой на шумъ его лсовъ. Можетъ быть тнь ею странствуетъ въ сихъ мстахъ. А онъ, онъ сраженъ ударами Героя странъ дальнихъ, покоится на поляхъ Морвена.
Тако вщалъ Фингалъ, Барды возгремди псни мира, наши мечи, подъятые, чтобъ еще поражать, удерживаются и щадятъ побжденныхъ. Мы положили, Эрратона въ семъ гроб. Я восплъ въ честь его печальныя псни. Ночь нисходитъ на холмы наши, Эррагонова тнь явилась нкоторымъ изъ нашихъ ратниковъ, онъ имлъ лице мрачно и печально, и казался воздыхающимъ. Миръ и спокойствіе душ твоей, о владыка Соры! твоя десница была ужасна въ поляхъ славы.
Лорна сидла въ чертогахъ Альда предъ горящимъ дубомъ. Ночь спускается на долины, но Алдъ еще не возвратился, и душа Лормы стуетъ. — Что могло удержать тебя, любезный звроловецъ? Ты общалъ возвратиться ко мн при вечерней зар. Или быстрый елень, гонимый тобою, завелъ тебя въ отдаленную долину? Въ какой дальней пустын ночные втры воздыхаютъ вокругъ тебя? Я одна въ стран чуждй, и нтъ у меня друга, кром Альда. Возлюбленный мой сниди съ высоты холма, твоего.
Ея очи непрестанно обращаются ко вратамъ чертоговъ, она склоняетъ слухъ слой на шумъ втровъ, мечтаетъ слышать шествіе Альда, и радость озаряетъ ея лице, но скоро вновь стованіе: и печаль омрачаетъ его. — Ты не возвращаешься, возлюбленный мой! я смотрю на твой холмъ. Луна восходитъ на горизонт. Лоно озера спокойно и блистательно. Когда увижу я врныхъ твоихъ псовъ, бгущихъ съ ловитвы? Когда услышу любезный, твой голосъ, сливающійся со свистомъ втровъ? Сниди съ холма твоего любезный звроловецъ.
Тнь Альда явилась на возвышенномъ камени, подобна блдному лучу дщери небесной, когда проницаетъ онъ изъ среды двухъ облаковъ, и когда полночная роса упадаетъ на долины.
Лорма познала тогда, что ея Герой уже вчно покоится: она слдуетъ за призракомъ его вдоль пустыни, я слышалъ съ жалостные вопли, они подобны были вющему вдали зефиру, когда воздыхаетъ онъ на злачномъ дерн пустынной пещеры.
Она притекла, и зритъ тло своего любезнаго…. Тогда не стало уже слышно ея гласа: она въ безмолвіи обрящаетъ свои погасшія очи, блдна и орошенна слезами, она подобна дождевымъ парамъ, возвышающимся съ озера при слабомъ сіяніи луны. Не много дней жила она въ Морвен, она скоро низшла во гробъ, и Барды Фингаловы воспли ея нещастія. Въ каждый годъ, когда осенніе втры возвращаютъ съ собою мрачныя бури, Морвенскія дщери посвящаютъ день рыданіямъ о прекрасной Лорм.
Иноплеменникъ! ты обитаешь здсь въ стран, покрытой Героями. Воспвай иногда славу сихъ знаменитыхъ ратоборцевъ. Пусть легкія ихъ тни прилетаютъ веселиться вокругъ тебя. Пусть нещастная Лорма снидетъ къ теб на луч лунномъ, когда сіе кроткое свтило проникнетъ въ твою пещеру. Ты увидишь сію нещастную, она еще прелестна, но ея ланиты всегда окроплены слезами.

КОЛМАТЪ и КЮТОНА.

ПОЭМА.

Содержаніе.

Колматъ былъ самый младшій сынъ Морнія, и братъ знаменитаго Галла, толь часто упоминаемаго въ Оссіановыхъ поэмахъ, онъ любилъ Кютону, дщерь Румара, когда Тоскаръ, сынъ Кенфена, и Фергъ, его другъ, прибыли изъ Ирландіи въ Мору, столицу Комлата, Комлатъ, слдуя обыкновенію того времени, исполнилъ въ разсужденіи ихъ вс должности гостепріимства, онъ угощалъ ихъ три дни, въ четвертый день они пустились въ море, держась въ пути своемъ одного изъ острововъ называемыхъ плывучими, которой безъ сомннія былъ одинъ изъ Гебридскихъ, Тоскаръ, узрвъ Кютону на звриной ловл, влюбился въ нее и силою увелъ ее на свой корабль. Худая погода принудила его пристать къ Итон, къ острову ненаселенному. Въ тоже время Комлатъ, узнавъ о похищеніи своей возлюбленной, пустился въ море, чтобъ достичь похитителя, и онъ достигъ его въ ту самую минуту, когда сей хищникъ хотлъ плыть въ Ирландію, они вступили въ кровавое сраженіе, на которомъ оба погибли, равно какъ и вс ихъ ратники. Кютона, спустя три дни, умерла съ печали, Фингалъ, узнавъ о нещастномъ ихъ жребіи, послалъ Стормала, сына Моры, чтобъ воздать имъ честь погребенія, но забылъ послать Барда, которой бы восплъ печальный гимнъ на ихъ гроб. Посл сего тнь Комлатова явилась Оссіану, прося, чтобъ онъ его и Кютоны имя предалъ потомству, ибо тогда думали, что души покойныхъ не могли быть благополучными, докол Бардъ не воспоетъ въ честь имъ плачевной псни.
Не гласъ ли нкія слышится Оссіану? Или это одна только мечта? Часто воспоминаніе прешедшихъ временъ прилетаетъ озарять мою душу. Шумъ звроловства обновляется въ моемъ воображеніи, часто въ мысляхъ моихъ подъемлю я копіе ратоборческое…. Но это не мечта, Оссіанъ слышитъ нкій голосъ. Кто ты, о чадо ночи? Все вокругъ меня покоится, и полунощный втръ свиститъ въ моемъ жилищ…. Можетъ быть втры взучатъ во щитъ Фингалоъ: онъ виситъ на стнъ, и я осязаю его иногда ослабшими моими руками…. Но это не мечта, я познаю гласъ твой, о любезный другъ! уже давно не касался онъ моему слуху. Великодушный Комлатъ! что влечетъ тебя къ Оссіану? Съ тобою ли друзья печальнаго старца? Гд мой возлюбленный Оскаръ? Сей знаменитый сынъ славы часто находился при теб посреди грозныхъ сраженіи.

ТНЬ КОМЛАТОВА.

Покоится ли въ своемъ чертог сладостный пвецъ Коны? Такъ, онъ спитъ, и друзья его во гроб не воспты и не прославлены ни единымъ Бардомъ. Оссіанъ! море стремится окрестъ мрачной Итоны, и чужестранецъ не видитъ гробницъ нашихъ. Докол наши имена пребудутъ забвенны?

ОССІАНЪ.

О естьли бы очи мои могли зрть тебя сдяща на твоемъ темномъ облак! Туману ли подобенъ ты Лана, или воздушному огню до половины погасшему? Изъ какого вещества составленъ воздушный твой лукъ, и бахрамы твоей одежды?.. Но онъ изчезъ на своемъ вихр, какъ легкій паръ. Спустися со стны, гд ты покоишься, арфа моя, и приди изливать гласы ударяема моими перстами.
Свтильникъ памяти да разліетъ свой блескъ на Итону, и покажетъ мыслямъ моимъ умершихъ моихъ друзей…. Такъ, я ихъ вижу въ ндрахъ сего голубаго острова! я усматриваю пещеру Тоны, ея камни покрытые мхомъ, и ея согбенныя древа, источникъ шумитъ при ея вход, Тоскаръ приникъ на ея брега. Кютона сидитъ, и плачетъ, не ихъ ли слышу я бесдующихъ купно, или шумъ волнъ пренесенный втрами обманываетъ слухъ моя {Оссіанъ воображаетъ себ, это онъ слышитъ ихъ бесдующихъ, и повторить ихъ разговоры.}?

ТОСКАРЪ.

Ночь была бурная стенящіе дубы исторгаясь упадали съ горъ, море подъемлемо втрами волновалось во мракахъ, и гремящіе валы устремлялись противъ утесистыхъ камней, частыя молніи разскали воздухъ, и дозволяли видть изсохшіе кустарники. Фергъ! я зрлъ нкій призракъ: онъ стоялъ на брег безмолвенъ. Одежда его, составленная изъ паровъ, разввалась по вол втровъ. Я видлъ текущія слезы его, онъ имлъ видъ старца, погруженнаго въ глубокую задумчивость.

ФЕРГЪ.

Это былъ твой родитель, о Тоскаръ! онъ предвидитъ смерть какого нибудь Героя отъ своего племени: тако явился онъ на гор Кромл предъ смертію великаго Мароннана. Смющійся Уллинъ! коль пріятны мн твои цвтущія долины и твои холмы, одянные злачнымъ дерномъ! Тишина царствуетъ на брегахъ твоихъ источниковъ, и солнце позлащаетъ твои поля. Коль сладостно внимать звону арфы въ чертогахъ Селамы {Дворецъ Тоскара на брегу Ульстера близъ горы Кромлы.} и крикамъ звроловца на высотахъ Кромлы! Но мы нын во мрачной Итон, окруженны бурею: волны подъемлютъ пнистыя свои главы превыше камней, и мы трепещемъ посреди ночнаго мрака.

ТОСКАРЪ.

О Фертъ, бловласый Герой! какъ изчезла твоя неустрашимая бодрость? Ты былъ душею сраженій, я зрлъ тебя всегда безтрепетна, въ самыхъ грозныхъ опасностяхъ, и посреди кроваваго бою блистали очи твои радостію. О Фертъ! какъ премнилось твоя бранноносная душа? Когда знали ужасъ предки наши? воззри, море спокойно, втры безмолвствуютъ, волны еще дрожатъ на поверхности бездны, и кажется они боятся возврата бури, но все въ тишин. Виждь раждающуюся на холмахъ нашихъ десницу. Скоро и солнце выдетъ отъ востока во всемъ блистательномъ своемъ великолпіи.
Я распустилъ съ радостію парусы мои предъ чертогами великодушнаго Комлата. Я летлъ близъ единаго изъ плавающихъ острововъ, гд его возлюбленная бжала во слдъ лани, я ее узрлъ, она подобна была сему первому дня лучу, проницающему облаки востока. Уклоншись впредъ тломъ, напрягала она лукъ свой, и въ семъ усиліи десница ея, простертая ко груди, блистала близною какъ снгъ Кромлы. Прекрасная звроловительница! сказалъ я самъ себ, владй моимъ сердцемъ…. Но она дни и ночи провождаетъ въ слезахъ, и мыслитъ только о великодушномъ Комлат, любезная! какъ я могу возвратить спокойствіе твоему сердцу?

КЮТОНА.

Вдали отъ сихъ мстъ возвышается крутый холмъ, съ котораго долговчныя древа, и покрытые мохомъ камни уклоняются надъ море, волны катаются при его подножіи, на его ребрахъ обитаютъ быстротечныя лани: имя его Арвенъ. Тамо возвышаются башни Моры. Тамо Комлатъ, устремя очи свои на волны, ожидаетъ владтельницу своего сердца. Юныя двицы возвращаются отъ ловитвы, Комлатъ видитъ очи ихъ потупленны и омочены слезами…. Гд дщерь Румарова! Но увы! он ему не отвтствуютъ…. Сынъ иноплеменныхъ! на единомъ токмо Арвен сердце мое найдетъ свое спокойствіе.

ТОСКАРЪ.

И будетъ такъ! Кютона отъидетъ нл Арвенъ, гд обитаетъ спокойствіе сердца ея: она возвратится въ жилище великодушнаго Комлата: онъ другъ Тоскаровъ. Я участвовалъ въ его пиршествахъ: востаньте легкіе и кроткіе втры Уллина, устремите мои парусы ко брегамъ Арвена. Тамъ Кютону встртитъ ея щастіе, но Тоскаръ будетъ провождать дни свои въ печали. Сидя въ уединенной моей пещер, я склоню слухъ моя къ шумящему въ древесахъ моихъ втру, я почту его гласомъ Кютоны…. Но она будетъ отъ меня далече, въ жилищ мужественнаго Комлата.

КЮТОНА.

Ахъ! какой несется облакъ? На немъ зрятся тни моихъ предковъ. Я вижу бахрамы ихъ одеждъ сотканныхъ изъ воздуха. Румаръ! когда я изчезну? Печальная Кютона предчувствуетъ свою смерть, увидитъ ли еще меня Комлатъ, доколь не сниду я въ тсное мое жилище?

Оссіанъ.

Онъ тебя увидитъ, нещастаная, корабль его разскаетъ волны Океана. Онъ уже притекъ: его копіе червленетъ кровію Тоскара: но и самъ онъ пораженъ въ ребра ударомъ смерти: я зрю его при вход пещеры Тоны, блдна и указующа на свою глубокую язву…. Гд ты, Кютона, гд ты? Вождь Моры изливаетъ послдній духъ жизни, и проситъ, да почтишь его слезами…. Но сіе видніе, вс сіи печальные виды изглаждаются въ моей мысли: я уже не вижу сихъ Героевъ. Барды вковъ будущихъ! не воспоминайте о смерти Комлата безъ пролитія слезъ. Жизнь его пресклась въ Мор. Его рождшая воззрла на щитъ его висящій на стн, и видитъ его обагренна кровію, она познала тогда, что нтъ уже ея сына, и Мора отзывается воплями ея болзни.
Нещастная Кютона! ты осталась при тлахъ Героевъ. Наступила ночь, возсіяло вновь утро, и нтъ никого, ктобъ воздвигнулъ Героямъ гробы. Ты удаляешь отъ ихъ тлъ хищныхъ птицъ, блдна и отчаянна, ты не престаешь орошать ихъ слезами.
Ратники Фингаловы притекли, и зрятъ ее уже умершу отъ печали они возвысили: гробницу двумъ Героямъ, о страну Комлата покоится его возлюбленная…. О Комлатъ! не являйся уже мн въ сновидніяхъ. Я восплъ въ честь теб надгробную пснь, да не удаляетъ уже гласъ твой благотворительнаго сна отъ моего жилища.
Ахъ! для чего не могу, я забыть друзей моихъ, докол загладятся на земли слды мои, докол наступитъ день, въ которой съ радостію могу съ ними увидться на зыбяхъ взадушныхъ, тогда, какъ тло мое, утомленное лтами будетъ покоиться во гроб?

КАРРИКТУРА.
ПОЭМА.

СОДЕРЖАНІЕ.

Фингалъ, возвращаясь съ войны изъ одной Римской провинціи, восхотлъ постить Катула, Государя Инисторскаго и брата Комалы, о которой повсть видли въ одной изъ предыдущихъ поэмъ. Будучи въ виду Карриктуры, дворца Катулова, усмотрлъ онъ на высот его возженный огонь, что было тогда знакомъ бдствія. Онъ вошелъ въ одинъ заливъ въ нкоторомъ разстояніи отъ Карриктуры, и принужденъ былъ препроводить ночь на берегу. На другой день напалъ онъ на войско Фромала, Государя Соры, осаждающаго тогда чертоги Катуловы, разбилъ оное и плнилъ самаго Фромала. И такъ освобожденіе Карриктуры служитъ содержаніемъ сей поэм, но она заключаетъ въ себ и другія повсти. Изъ преданій видно, что сія поэма посвящена была одному Кюльаю, или пустыннику, и что Оссіанъ о дух Лоды, почитаемомъ отъ нкоторыхъ Оденомъ, божествомъ Скандинавіи, говоритъ въ сей поэм для того единственно, чтобъ противоположить его ученію Кюльдея, какъ бы то ни было, но изъ сего видно, что Оссіанъ имлъ понятіе о высочайшемъ Существ, и притомъ мысли его не были помрачены грубымъ суевріемъ, царствовавшимъ во всей вселенной прежде Рождества Христова.

——

Златовласый тверди сыне! и тако оставилъ ты уже лазоревыя поля небесъ? Западъ отверзъ теб врата свои. Тамо сооруженъ великолпный твой одръ, на которомъ ты покоишься. Волны Океана приближаются, чтобъ взирать на твою красоту, он подъемлютъ свои трепещущія главы, и зря тебя исполнена величества въ самыхъ объятіяхъ сна, убгаютъ вспять съ благоговніемъ. Покойся въ нощномъ твоемъ убжищ, о солнце! чтобъ съ радостію обновить свое блистательное теченіе…. Но да возвысится въ Сельм, при внук сладкострунныхъ арфъ, тысяща возженныхъ свтильниковъ, и горящій дубъ да озаритъ чертоги пиршествъ: великій Фингалъ возвращается торжествуя. Война при Крон {Оссіанъ сочинилъ свободную поэму на войну при Крон, но Г. Макферсонъ не могъ отъискать, кром нкоторыхъ изъ нея отрывоковъ, которыхъ онъ не перевелъ на Аглинскій языкъ.} уже окончалась, она прешла подобно внуку, поразившему слухъ, и скоро изчезшему. Возвысьте гласъ свой Морвенскіе Барды, Фингалъ возвращается возвеличенъ славою.
Тако плъ Улин при возвращеніи Фингала отъ брани Кронской. Цвтъ юности блисталъ на лиц Фингала, черные и густые власы украшали его главу. Мдное всеоружіе, искусною рзьбою восхищающее, покрывало все его тло, какъ синеватый облакъ покрываетъ солнце, когда оно шествуетъ одянно ризою тумановъ, и половину только лучей своихъ изливаетъ.
Фингалу сопутствуютъ его ратники, торжественное пиршество уготовляется. Сладостные пвцы Коны! рекъ владыка, обратясь къ своимъ Бардамъ, вы, въ душ которыхъ начертаны воинства и подвиги нашихъ праотцевъ! наполняйте чертоги мои звуками арфъ, и слухъ Фингалоъ да внемлетъ вашимъ пснямъ. Печаль иметъ свои пріятности, и сладость ея подобна весенней влаг, когда умягчаетъ она кору долголтняго дуба, и когда младый листочикъ покрывается злакомъ. Пойте, о Барды! заутра мы разширимъ наши парусы. Заутра преплыву я Океанъ, и вниду въ Карриктуру, въ чертоги Сарна, гд обитала нкогда Комала. Тамо великодушный Катулъ даетъ великолпныя пиршества. Его лса населены дикими вепрями, въ нихъ будутъ открываться крики нашей ловитвы.
Кронанъ {Можно думать, что лицо Скирлика и Винвелы представлены были Кронаномъ и Миноной. Имена ихъ довольно показываютъ, что они играли при торжествахъ, Кронанъ значитъ плачевный звукъ, Минона нжный голосъ. Вроятно, что все драматическія Оссіановы поэмы представляемы были въ торжественные дни въ присутствіи Фингала.}, сынъ сладкогласія! рекъ Уллинъ, и ты Минона, которой персты съ толикою пріятностію перебгаютъ по струнамъ арфы! да услышимъ мы изъ устъ вашихъ псни Схирлиха: он будутъ сладостны для владыки Морвенскаго. Пусть Вингела явится во всей своей красот. О Фингалъ! она грядетъ, я слышу гласъ ея: онъ сладокъ, но жалостенъ.

ВИНВЕЛА.

Мой возлюбленный странствуетъ непрестанно по горамъ, онъ стремится во слдъ быстрыя серны. Его псы окружаютъ его задыхаясь, и струна лука его звучитъ въ воздух. Дражайшій мой любовникъ! гд покоишься ты? на брегахъ-ли ручья камени, или близъ горнаго источника? Втръ колеблетъ кустарники, его дуновеніемъ летаетъ туманъ надъ высотами холмовъ твоихъ. Никмъ невидима, спшила я приближиться къ моему возлюбленному и видть его съ высоты камня. О Схирлихъ! коль ты мн показался любовенъ, когда въ первый разъ узрла я тебя близъ стараго дуба при струяхъ Бранна! Ты возвращался съ ловитвы зврей, ты былъ величественне и прекрасне всхъ друзей нашихъ.

СХИРЛИКЪ.

Какой гласъ внемлется моему слуху? Онъ пріятенъ, какъ зефиръ среди знойнаго лта. Я не сижу близъ колеблющихся кустарниковъ. Я не слышу журчанія источниковъ. Я удаленъ отъ тебя, Винвела, и ратоборствую подъ знаменемъ Фингала. Мн не сопутствуютъ ловчіе мои псы. Нтъ меня на холм моемъ, и съ высоты камени уже не зрю тебя ходящую съ пріятностію въ долин, и текущую во слдъ нашимъ источникамъ, блистательну и прекрасну, какъ луну, когда изображаетъ она лиц свое въ западномъ мор.

ВИНВЕЛА.

И такъ ты оставилъ меня, о Схирликъ! я одна на высотъ горы. Быстрая серна, странствуя на ея вершин, безъ боязни питается мягкою травою, шумъ втровъ, трепетаніе листвій ее уже не безпокоятъ. Нтъ звроловца, онъ отшелъ въ отдаленныя страны, онъ нын въ поляхъ смерти. Иноплеменники, чада Океана! пощадите моего возлюбленнаго Схирлика.

СХИРЛИКЪ.

Естьли должно мн погибнуть на пол сраженій, не забудь, о Винвела! воздвигнуть мн гробницу. Малое число голубыхъ камней, покрытыхъ землею, напомнятъ о мн временахъ грядущихъ. Звроловецъ возсядетъ близъ сея гробницы, чтобъ въ часы полудня укрпиться умренною пищею, онъ скажетъ: на семъ мстъ покоится ратоборецъ. И слава моя будетъ безсмертна въ его похвалахъ. Не забудь меня, о Винвела! когда я почію во гроб.

ВИНВЕЛА.

Такъ, я тебя не забуду…. Ахъ! безъ сомннія погибнетъ возлюбленный мой Схирликъ. Что я буду, дражайшія любовникъ, когда ты сокроешься отъ меня на вки? въ часы полудня я приду на сіи холмы, я сниду въ сію безмолвную долину, тамо увижу я мсто, гд любилъ ты покоиться, возвращаясь съ ловитвы…. Ахъ! безъ сомннія мой Скирлихь погибнетъ, но я вчно его не забуду.
Я помню сего Героя, вщаетъ владыка, Морвенскій, среди сраженій онъ былъ какъ пожирающій пламень, но нын уже не видятъ его мои очи. Нкогда сртилъ я его на холм, ланиты его покрыты были блдностію, чело его было мрачно, частые вздохи исторгались изъ его персей. Онъ шествовалъ въ пустыню. Онъ уже не является въ лик моихъ ратниковъ, когда призываетъ ихъ звукъ моего щита. Мужественный вождь Карморы покоится въ тсномъ жилищ.
Кронанъ! рекъ Уллинъ, возгласи намъ псни Схирлика, когда возвратясь въ свое отечество, не нашелъ онъ возлюбленной своей Винвелы. Онъ почиталъ ее въ живыхъ, и ходилъ по ея гробниц: онъ видитъ ее бгущую съ легкостію по долин, но любсвыый призракъ не могъ долю обольщать его. Скоро сей слабый лучь престаетъ, и тнь Винвелы скрывается. Послушаемъ псней нещастнаго Схирлика, он исполнены сладости, он исполнены печали.

СХИРЛИКЪ.

Я сижу въ высот холма, на мн окружающемъ источникъ, листвіе долголтняго древа шумитъ надъ моею главою, при стопахъ моихъ мутныя волны источника стремятся въ дебри, и еще ниже пространное озеро представляетъ тнистую поверхность. Серна спускается съ холма, не видно вдали ни единаго звроловца, не слышно свисту спокойнаго пастыря. Теперь полдень, все въ тишин, я одинъ, и печаль обладаетъ моими мыслями. О Винвела! не тебя ли я съ трудомъ усматриваю въ семъ пол? Твои долгіе власы развваются по твоимъ раменамъ, твоя блая грудь подъемлется и упадаетъ, изливая глубокіе вздохи, прекрасныя очи твои исполнены слезъ. Ты оплакиваешь своихъ подругъ и спутницъ, которыхъ горный туманъ сокрылъ отъ твоею взора. Я хочу тебя утшить, о любезная! хочу проводить тебя въ чертоги твоего родителя…. Но тебя ли я вижу? или прелетела ты камни и горы, чтобъ устремиться въ мои объятія?… Она говоритъ: сколь слабъ ея голосъ! онъ ничто, какъ томный вздохъ зефира среди кустарниковъ.

ВИНВЕЛА.

И такъ возвратился ты уже, любезный мой Схирликъ? Избгъ ты опасностей брани? Гд твои друзья? Слухъ о смерти твоей разнесся на холм, я его слышала, и проливала о теб слезы.

СХИРЛИКЪ.

Такъ, я возвратился, дражайшая красота, но я возвратился одинъ, ты уже не увидишь друзей моихъ, руки мои воздвигли имъ гробницы въ пол, но для чего ты одна на семъ пустынномъ холм?

ВИНВЕЛА.

Да, я одна, Схирликъ! одна въ мрачномъ и хладномъ жилищ. Печалясь о теб, я умерла. Схирликъ! я уже во гроб.

СХИРЛИКЪ.

Она отлетла, она изчезла, какъ легкій дымъ при дыханіи втровъ!… Пожди, дражайшая любовница, пойди и воззри на мои текущія слезы. Ты была прекрасна въ жизни своей, прекрасною являешься мн и посл смерти.

ВИНВЕЛА.

Въ полуденные часы, когда безмолвіе и тишина воцарится въ поляхъ нашихъ, я приду и сяду при брег сего источника, на вершин холма, тогда приди и ты бесдовать со мною, ты, виновникъ слезъ моихъ, прилети на крилахъ зефира, или горнаго втра, когда пойдешь ко мн, да услышу я сладостный гласъ твой среди всеобщаго безмолвія,
Тако воспвалъ Кронанъ при торжеств въ Сельм, но утро позлащаетъ уже востокъ, и лазоревыя волны катятся при раждающемся его свт. Фингалъ повелваетъ своимъ ратникамъ уготовить корабль, втры оставляютъ Морвенскіе холмы и спшатъ разввать его парусы. Уже открывается вдали брегъ Инистора, древнія башни Каррихтуры, но Фингалъ усматриваетъ на высот чертоговъ знаменіе бдствія: видитъ пламень, соединенныя съ дымомъ. При семъ зрлищ владыка Морвена ударяетъ себя во грудь, и пріемлетъ свое копіе. Лице его, изобразующее нетерпливость, обращается непрестанно ко брегу, его взоры досадуя обвиняютъ медленность втровъ, его власы развваются безпорядочно, онъ стоитъ въ грозномъ безмолвіи.
Ночь уже спускается на волны, и заливъ Роты пріемлетъ въ себя корабль Фингаловъ, утесистый камень, обремененный лсами, простирается вдоль, по брегу На высот его огражденіе Лоды {Думаютъ, что духъ Лоды есть Оденъ, божество сверныхъ народовъ, кругъ Лоды есть каменное огражденіе, гд ему покланялись, камень могущества его кумира.} и камень могущества. Въ подножіи холма зрится узкая равнина, всегда покрытая остатками растеній и древесъ, исторгнутыхъ полуночнымъ втромъ съ высоты камней. Въ сей долин извивается пепловидный источникъ, и пустынный втръ Океана разноситъ тамъ непрестанно легкій цвтъ терновника.
Три возженные дуба озаряютъ брегъ. Пиршество уготовано, но душа Фингалова печальна, онъ мыслитъ о грозной опасности своего друга, востающая луна изливала блдный и хладный свтъ, сонъ нисходитъ на воинство, шлемы усыпленныхъ ратоборцевъ блистали еще при умирающемъ огн дубовъ, но Фингаловы очи не покаряются усилію сна. Онъ востаетъ, пріемлетъ свое оружіе, восходитъ тихими стопами на высоту холма, и хочетъ еще видть зловщающій пламень чертоговъ Катуловыхъ.
Сей пламень изливалъ въ отдаленность мрачное только и тусклое блистаніе, луна сокрывала багровое лице свое въ облакахъ востока, внезапу устремляется съ горы порывистый вихрь, и несетъ въ себ духа Лоды, призракъ сталъ на своемъ камени, ужасы и огни окружаютъ его, онъ потрясаетъ грознымъ и великимъ своимъ копіемъ, очи его подобны пламени, гласъ его, яко гласъ грома, катящагося вдали. Безтрепетный Фингалъ, возвыся копіе, шествуетъ и вщаетъ ему:
Сынъ ночи! призови твои вихри и бги отъ меня далече. Почто являешься ты мн ополченъ ничтожнымъ своимъ оружіемъ? или надешься ты устрашить меня исполинскимъ своимъ тломъ? Мрачный духъ Лоды! какую крпость иметъ облачный твой щит, твой огненный воздушный мечь? Втры уничтожаютъ ихъ въ пространств воздуха, и ты самъ изчезаешь купно съ ними. Слабый, сынъ ночи! призови твои вихри, и бги отъ меня далече.
Или хочешь ты принудить меня оставить огражденіе, гд покланяются мн? отвтствуетъ призракъ томнымъ гласомъ. Народы повергаются къ стопамъ моимъ, жребій воинствъ въ моей власти. Я воззрю на племена земныя, и он изчезаютъ, мое дыханіе изливаетъ смерть, я летаю на крилахъ втровъ, бури мн предшествуютъ, но мое жилище безмятежно превыше облакъ. Ничто не можетъ поколебать моего спокойствія въ убжищ, гд я обитаю.
Останься спокоенъ въ твоемъ убжищ, рекъ Фингалъ, и забудь сына Комалова. Или зрлъ ты меня, стремящагося съ высоты моихъ холмовъ въ безмятежное твое жилище? Мрачный духъ Лоды! когда копіе мое устремлялось противъ тебя сдящаго на своемъ облак? Почто убо взирая на меня угрюмыми и нахмуренными очами, потрясаешь ты здсь воздушнымъ своимъ копіемъ? Но твои угрозы тщетны: владыка Морвена вчно не обращался въ бгство отъ самыхъ мужественныхъ ратоборцевъ земли, такъ устрашатъ ли его воздушныя чада? Нтъ, ему изввстна слабость ихъ оружія.
Возвратись въ твое отечество, прервалъ, рчь его призракъ, бги, я пошлю теб благопріятствующіе втры, вс вихри содержу я заключенными въ десниц моей, и я, я единственно управляю стремлеміемъ буръ. Владыка Соры мой сынъ, онъ преклоняетъ колна свои предъ камнемъ моего могущества. Его воинство осаждаетъ Карриктуру, я хочу, да онъ восторжествуетъ. Возвратись въ твое отечество, Комгаловъ сыне, или страшись моего гнва.
Онъ рекъ и подъемлетъ свое воздушное копіе, уклоняясь къ Фингалу огромнымъ своимъ тломъ. Владыка Морвена не косня приближается, извлекаетъ мечь свой, чудное искусство знаменитаго Луна, онъ ударилъ, и блистательная сталь безпрепятственно пронзаетъ воздушное тло. Призракъ теряетъ видъ свой и разстилается по воздуху, подобно столпу дымному, разторгнутому жезломъ отрока въ то самое время, когда исходитъ онъ изъ пещи погасающей.
Духъ Лоды возопилъ, и самъ въ себя свившись, сокрылся въ вихряхъ {Вымыслъ Оссіановъ въ разсужденіи Фингала въ духа Лоды довольно страненъ. — Но и въ нашемъ вк у лучшихъ стихотворцовъ находятся подобные примры. Въ оправданіе Оссіана служитъ по крайней мр то, что онъ писалъ сообразуясь совершенно мыслямъ своего времени. Тогда врили, что души умершихъ вещественны, и потому подвержены чувствію боли.}. Отъ сего страшнаго вопля потрясся Инисторъ, волны услышали крикъ сей въ безднахъ своихъ, и ужасаясь остановились. Спутники Фингаловы вдругъ воспрянули, и отягощаютъ десницы свои копьями, они примтили, что вождя ихъ нтъ, съ яростію вопіютъ они, и звукъ ихъ оружія гремитъ во время ночи.
Сребровидная луна продолжала шествіе свое на небесахъ. Фингалъ возвращается къ своему воинству. Коль велика была отрада юныхъ его ратниковъ! Ихъ души успокоились, какъ волны посл мрачныя бури, Уллинъ возгласилъ псни веселія, отзывы ихъ восхитили радостію Инисторскіе холмы, вс собираются вокругъ каменныхъ древъ, и до кроткихъ лучей утра повствуютъ дянія Древнихъ Героевъ.
Фроталъ, Царь Соры, сидлъ при корн дуба задумчивъ и прискорбенъ, воинство его окружало Карриктуру, онъ возводилъ яростные взоры, на твердыя стны, онъ горлъ желаніемъ обагрить руки свои кровію Катула, чтобъ отмстить безчестіе, содланное нкогда ему симъ Героемъ. Аниръ, отецъ Фроталовъ, владычествовалъ еще въ Сор, благопріятный втръ восталъ на волнахъ моря, и принесъ Фротала на брегъ Инистора. Онъ вошелъ въ чертоги Сарна, три дни протекли въ пиршествахъ, онъ узрлъ прелестную Комалу, узрлъ, влюбился въ нее, и хотлъ похитить. Катулъ противоборствуетъ его усилію воспламенла битва, Фроталъ побжденъ и заключенъ въ узы въ чертогахъ Сарна. Онъ пребылъ въ нихъ три дни въ отчаяніи, въ день четвертый Сарнъ отпустилъ его обратно на его корабль. Фроталъ стремился въ свое отечество, но душа его злобствуетъ противъ великодушнаго Катула, Асиръ нисшелъ во гробъ, Фроталъ возвращается предводительствуя многочисленнымъ воинствомъ. Огонь брани окружилъ отвсюду Карриктуру, и угрожалъ обратить въ пепелъ древнія твердыни Сарна.
Инисторъ озарился первыми лучами дня. Фроталъ ударяетъ въ черный свой щитъ. Ратники его пробуждаются, и очи ихъ едва еще отверстыя обращаются къ волнамъ Океана, они усматриваютъ на брегъ непобдимаго Фингала.
Кто сей тако быстрыми шествующій стопами? рекъ Тубаръ, Фроталъ! я зрю сопостата, я вижу его возвышенное копіе: можетъ быть то Фингалъ, владыка Морвенскій, первый изъ смертныхъ, его подвиги извстны въ Гормал, и кровію сопостатовъ его багрютъ еще стны чертоговъ Сарновыхъ. Шествовать ли мн просить его о честномъ и дружескомъ миръ? Небесный перунъ не тако страшенъ, какъ сей Морвенскій владыка.
Слабый ратникъ! отвтствуетъ Фроталъ, или хочешь ты, чтобъ начало жизни моей ознаменовалось подлою робостію, и чтобъ я уступилъ, не внчавшись никогда еще побдою? Народы Соры возгласятъ: Фроталъ стремился яко блистательный воздушный огнь, но мрачный облакъ его сртилъ, и принудилъ изчезнуть. Нтъ, Тубаръ, я вчно не уступлю сопостату, я хочу, да окружаетъ меня блескъ славы. Тубаръ! не вщай мн никогда о бгств.
Онъ рекъ, и устремляется, волны его воинства наводняютъ поле, но сртаютъ они въ немъ твердый и непоколебимый камень, то былъ Фингалъ, они сокрушаются, и катятся близъ ребръ сего камня. Слабые сіи ратники не видятъ себ спасенія и въ бгств. Копіе Фингалово ихъ поражаетъ: все поле покрыто сраженными, высокій холмъ едва служитъ убжищемъ остатку разсянныхъ воиновъ. Фроталъ видитъ гибель своихъ полковъ, и скрежещетъ отъ ярости, воспламененныя очи его поникли къ земл, онъ призываетъ Тубара: вождь Торы! мои ратники побгли отъ лица Фингалова, и слава моя раждаясъ изчезла. Я хочу единоборствовать съ Царемъ Морвенскимъ, я покоряюсь ярости, пылающей въ моемъ сердц. Пошли къ Фингалу единаго изъ Бардовъ, да речетъ ему о единоборствіи со мною, не пререкай мн, и спши исполнить мое велніе…. Но, Тубаръ, я люблю красавицу, она обитаетъ на брегахъ источника Тана, теб извстна любезная дщерь Германова, блогрудая Ута, плняющая кроткимъ и тихимъ взоромъ. Ея нжная ревность страшилась дщери Инисторской (Комалы), и мое отшествіе навлекло изъ груди ея тяжкіе вздохи. Скажи ей, что меня уже нтъ на свт, и что она всегда была утхою и сладостію моего сердца.
Тако вщалъ Фроталъ, предпріявъ единоборствовать съ Фингаломъ. Но Ута стоящая близъ его воздыхала тихо: она была въ одежд младаго ратника, и сопутствовала своему любовнику на волны, скрывая чело свое подъ блестящимъ шлемомъ, она провождала повсюду своего юнаго воителя, она зритъ Барда отходяща къ Фингалу, и копіе упадаетъ изъ ея руки, ея власы разпустились по раменамъ, блая грудь ея возвышалась отъ вздоховъ, она возвела взоры свои на своего любовника, три краты покушалась она говорить ему, и три краты изчезали слова на устахъ ея.
Фингалъ внялъ рчи Барда, и не косня шествуетъ, покрытъ тяжкимъ оружіемъ уже смертоносныя двухъ Героевъ копья сртаются и соединяютъ удары. Молніи летятъ изъ ихъ мечей, но сталь Фингалова ударяетъ и разскаетъ на полы щитъ Фроталовъ: ребра сего вождя лишились защиты, до половины уклоншись ожидалъ онъ себ смертнаго удара. Прелестная Ута зритъ летящую къ нему смерть, сердце ея превращается въ ледъ отъ ужаса, и слезы текутъ по ланитамъ ея, она стремится покрыть своего любовника щитомъ своимъ, но ея стопы сртаютъ поверженный дубъ, она упадаетъ на смжную свою руку. ея шлемъ и щитъ катится по земли, ея блая грудь трепещетъ при очахъ ратоборцевъ, и черные власы ея разстилаются по земной пыли. Фингалъ жалетъ о юной сей красавиц, и удерживаетъ свою десницу, уже взнесенную на ударъ, и уклонясь къ Фроталу, вщаетъ ему съ исполненными слезъ очами: — Владыка Соры! престань страшиться Фингалова меча, онъ никогда не пронзалъ поверженнаго сопостата, и никогда не осквернялъ себя его кровію. Пусть еще твои подданные веселятся тобою, пусть юныя и любимыя теб двы живутъ въ радости. Почто мн поражать тебя въ толь нжной твоей младости?
Фроталъ въ изумленіи внемлетъ словамъ Фингаловымъ, онъ видитъ прелестную Уту, востающую съ земли. Сіи любящіяся особы стоятъ другъ предъ другомъ безмолвны, подобны двумъ младымъ древамъ, стоящимъ въ пол, когда сладкая влага весны орошаетъ раждающіяся ихъ листвія, и когда шумные втры безмолвствуютъ въ воздух.
Дщерь Германова! рекъ Фроталъ, или для того оставила ты спокойныя струи Торы, и пришла въ сію чуждую землю, чтобъ видть побжденнымъ своего любовника? Онъ побжденъ, но десницею несравненнаго воителя. Не слабый ратникъ торжествуетъ надъ сыномъ великодушнаго Анира. Коль ужасенъ ты въ сраженіяхъ, владыка Морвенскихъ! Но во дни мира подобенъ ты солнцу, сіяющему посреди безмолвной весенней росы, оно воззритъ, и цвты подъемлютъ блистающіе свои верхи, и зефиры потрясаютъ легкими своими крыльями. Ахъ! дли чего ты не въ чертогахъ Сиры? для чего я не могу устроить теб въ нихъ торжественное пиршество? Преемники мои увидятъ оружіе твое въ моемъ жилищ, и они будутъ радоваться и поздравлять себя славою предковъ своихъ, которымъ щастіе позволило, видть безсмертнаго Фингала.
Сыне Анировъ! отвтствуетъ владыка, слава племени Соры никогда не погибнетъ. Естьли ратоборцы мужественны и великодушны, имена ихъ будутъ безсмертны въ псняхъ Бардовъ, но когда мечь ихъ поражалъ обезсиленнаго сопостата, и кром слабаго обагряла ихъ оружіе, Барды предаютъ ихъ забвенію, и гробы ихъ навсегда остаются неизвстны. Иноплеменникъ придетъ сооружать зданіе на томъ мст, гд они покоятся, онъ отвлечетъ земныя глыбы, ихъ покрывающія, нкій мечь покрытый ржавчиною поразитъ взоръ его, онъ смотря на него скажетъ: здсь лежатъ оружія древнихъ Героевъ, но именъ ихъ не слышимъ мы къ пснехъ нашихъ. — Гряди, о Фроталъ! гряди на пиршество Иннсторское, пусть возлюбленная твоя теб сопутствуетъ, и мы вс восхитимся радостію.
Фнигалъ пріемлетъ копіе, и шествуетъ въ Карриктуру. Врата отверзаются, пиршество уготовано, и своды отзываются согласными псней звуками. Вс чертоги наполняются веселіемъ. Уллинъ сладостный свой голосъ провождаетъ струнами своей арфы. Прекрасная Ута внимаетъ ему со удовольствіемъ: она проситъ, да воспоетъ онъ нкую пснь унынія и печали, слезы появились въ прелестныхъ ея очахъ, когда въ пснехъ его начала говорить нжная Кримора: Кримора, дщерь Винвалева, обитающая на брегахъ Лоты. Повсть ея нещастій продолжительна, но привлекательна, младая Ута слушала ее съ пріятностію, и стыдливый румянецъ игралъ на ея ланитахъ.

КРИМОРА.

Кто сей нисходящій съ холма, подобенъ облаку, озаренному послдними лучами солнца? Чей сей гласъ, крпокъ яко гласъ втровъ, пріятенъ какъ струны Каррилевой арфы? Безъ сомннія это гласъ моего возлюбленнаго. Я зрю блескъ его орудій, но тнь печали омрачаетъ лице его. Или пало уже племя могущественнаго Фингала? Что смущаетъ моего дражайшаго Коннала {Конналъ, сынъ Діарановъ, былъ самый знаменитый Герой въ войск Фингаловомъ.}?

КОННАЛЪ.

Нтъ, не истребилося племя Фингалоо, я видлъ ратниковъ его, грядущихъ съ ловитвы. Солнце изливало лучи свои на страшные ихъ щиты: казалось, что пламенная рка устремляется съ высоты холма. Юные ратоборцы пускаютъ радостные вопли. Война приближается, о Кримора! заутра грозный Даргъ хочетъ измрять силы свои съ нами: онъ вызываетъ на подвигъ Фингалово племя, племя толико воинственное, и толико привыкшее къ язвамъ.

КРИМОРА.

Конналъ! я видла парусы Дарговы, разввающіеся надъ Океаномъ, они тихо приближаются уже ко брегу. О любезный, мой Конналъ! воинство его многочисленно.

КОННАЛЪ.

Принеси мн щитъ твоего отца, щитъ Винеалеъ.

КРИМОРА.

Онъ здсь, прими сей желзный щитъ, о Конналъ! но его твердость не защитила моего родителя: онъ пораженъ копіемъ Кормаровымъ. Можетъ быть и ты погибнешь, возлюбленный мой Конналъ!

КОННАЛЪ.

Такъ, безъ сомннія, я могу погибнуть, но ты воздвигни тогда мн гробъ, о Кримора! Нсколько сроватыхъ камней и небольшая глыба земли сохранятъ о мн память, останови очи твои надъ моимъ гробомъ, очи, орошенныя слезами, и въ горестной печали ударь въ прекрасную и трепещущую свою грудь. О возлюбленная! хотя прелестна ты, какъ свтъ дня, кротка и пріятна, какъ зефиръ холма, но я не могу остаться съ тобою. Прости, не забудь воздвигвуть мн гробницу.

КРИМОРА.

Да будетъ такъ! дай мн сіи блестящія оружія, сей мечь, сіе стольное копіе, я хочу шествовать съ тобою противъ страшнаго Дарта, я хочу вспомоществовать моему любезному Конналу. Простите скалы Ареена, простите серны, и вы источники холмовъ. Мы уже не возвратимся, мы идемъ искать гробовъ себ въ земли отдаленной.
И такъ никогда уже, рекла прекрасная Ут 39,а, испуская тяжелый вздохъ, никогда уже не зрли они высотъ Араенскихъ! Мужественный Конналъ поверженъ на пол брани? И Кримора могла ли жить посл его? Ахъ! безъ сомннія сокрылась она въ пустыню, и ея душа скорбла всегда о возлюбленномъ Коннал. Не младъ ли, не прелестенъ ли былъ сей воитель?
Уллинъ видитъ текущія слезы изъ очей Уты, онъ беретъ согласную свою арфу. Псни его вливали сладкую задумчивость. Вс умолкли, дабы внимать ему.
Мрачная осень, продолжаетъ онъ, владычествуетъ на горахъ нашихъ, и густымъ туманомъ облеклися холмы наши. Слышатся свисты порывистыхъ вихрей. Мутныя рчныя воды катятся въ узкой долин, уединенное древо стоитъ на высот холма, и указуетъ мсто, гд покоится Конналъ, стремленіемъ втровъ разносятся изсохшіе листы его, гробница сильнаго ими усяна, тни умершихъ являются иногда въ семъ мст, когда одинъ и углубясь въ размышленія прохаживается тамъ звроловецъ тихими стопами. О Конналъ! кто можетъ востечь памятію ко древности твоего рода? Кто изочтетъ твоихъ праотцевъ? Твое племя возрастало, какъ горный дубъ, котораго многовтвистый верхъ противоборствуетъ ярости втромъ, но нын гордое сіе древо изторгнуто изъ ндръ земли. Кто можетъ замнить когда Коннала?
Въ семъ, въ семъ мст слышны были страшные звуки оружія, стонъ и вопли умирающихъ. Коль пагубоносны и кровавы сраженія Фингаловы! Въ семъ мст поверженъ и ты мужественный Конналъ! Твоя десница устремляла перуны, мечь твой былъ огненная стрла, твердъ и величественъ, ты возвышался подобенъ камени на равнин, очи твои блистали какъ горящая пещь, и гласъ твой среди смятеній ужасне, нежели шумъ бури, ратники повергались мечемъ твоимъ, какъ падаютъ терновые цвты, ударяемые тростію отрока. Даргъ простирается подобенъ облаку, носящему въ себ громы, впалыя очи его углублены подъ густыя и грозящія брови. Уже мечи сверкаютъ въ рукахъ двухъ Героевъ, ихъ оружія сртаяся ударяются съ страшнымъ трескомъ.
Близъ ихъ дщерь Винвалева Кримора блистала въ оружіи младаго ратоборца, ея блые власы разввались нерадиво, тяжелый лукъ обременялъ ея нжную руку. Она напрягаетъ лукъ, и стремитъ противъ Дарта стрлу, но, о гнвная судьба! стрла уклоняется и поражаетъ Коннала. Онъ упадаетъ… Что длать теб, нещастная двица? Она видитъ текущую кровь своего любовника, милый ея Конналъ скончался. День и ночь рыдая вопила она: о другъ мой! возлюбленный мой! дражайшій мой Конналъ! и печаль скоро прекратила дни ея.
Здсь-то земныя ндра заключаютъ въ себ сію любезную чету, трава растетъ между камнями ихъ гробницы, я часто прихожу покоиться подъ тнію въ печальномъ семъ мст, я слышу воздыхающій въ кустарник втерокъ, и воспоминаніе о сихъ нещастныхъ обновляется въ душ моей. Вы почили во единомъ гроб, достойные слезъ любовники, и ничто не смущаетъ покоя вашего на сей уединенной гор.
Покойся въ мир, рекла прекрасная Ута, покойся нещастная чета. Со слезами я буду воспоминать васъ, уединенна, я буду пть нещастія ваши. Когда втръ поколеблетъ лса Торы, и когда внимать буду шуму источниковъ моего отечества: тогда предстанете вы душ моей и родите въ ней сожалніе о своихъ плачевныхъ приключеніяхъ.
Три дни пиршествовали Цари въ Карриктур: въ день четвертый парусы ихъ блютъ на поверхности Океана. Сверный втръ принесъ въ Морвенъ корабль Фингаловъ, но духъ Лоды, сидя на своемъ облак, слдовалъ на корабл Фротала, онъ уклонялся впредъ, чтобъ направлять попутные втры и возкрилить вс парусы: онъ не забылъ удара, нанесеннаго ему Фингаломъ, онъ еще страшится десницы владыки Морвенскаго.

ПСНИ ВЪ СЕЛЬМ.
ПОЭМА.
Содержаніе.

Барды, или пснопвцы, каждый годъ собирались въ чертоги своего Государя. Они читали тамъ свои поэмы. Государь былъ судіею сихъ твореній, и онъ назначалъ, которыя. изъ нихъ достойны потомства. Строки должны были тщательно выучивать ихъ на память, дабы сообщать потомству. Одно изъ сихъ торжественныхъ пиршествъ подало Оссіану содержаніе сей поэмы. Она совершенно лирическая, и стихосложеніе въ Гальскомъ подлинник разнообравно. Обращеніе къ вечерней звзд, въ начал поэмы, по мннію Г. Макферсона, исполнено сладостнаго согласія. Стихи сами въ себ имютъ ту пріятность и тишину, какая приличествуетъ времени, которое описываетъ стихотворецъ.

——

Вечерняя звзда, любезная подруги ночи, возвышающая блистательное чело свое изъ облаковъ запада, и шествующая величественными стопами по лазори небесной! что привлекаетъ взоръ твоя на долин? Бурные дня втры молчатъ, шумъ источника удалился, усмиренныя волны ласкаются у подножія скалы, наскомыя, быстро носимыя на легкихъ своихъ крылахъ, наполняютъ жужжаніёмъ безмолвную тишину воздуха. Лучезарныя! что прилекаетъ взоръ твой на долин? Но я сижу, ты съ нжною усмшкою преклоняешься на края горизонта. Волны радостно стекаются вокругъ тебя, и омываютъ твои блестящіе власы. — Прости молчаливая звда! пусть огонь моего духа сіяетъ вмсто лучей твоихъ. Я чувствую, онъ возраждается во всей своей сил, при его сіяніи вижу я тни друзей моихъ, собравшихся на холм Лоры, я зрю тамъ Фингала посреди своихъ сильныхъ. Я вижу Бардовъ, моихъ сотрудниковъ: тамъ почтенный Уллинъ, величественный Рино, сладкогласный Алпинъ, нжная и жалостная Мнона. О друзья мои! сколь много перемнились вы съ тхъ щастливыхъ дней, какъ среди торжествъ Сельмы состязались мы, кому внчаться наградою пнія, подобны весеннимъ зефирамъ, которые поперемнно возлетаютъ на холмъ, и съ пріятнымъ шумомъ нжатъ и колеблютъ раждающуюся траву.
Во едино изъ сихъ торжествъ зрли мы нжную Минону, грядущую въ полномъ сіяніи своихъ прелестей. Ея поникшія долу очи окроплялись слезами, сердца Героевъ смягчились, когда возвысила она сладостный свой голосъ. Часто видали они гробъ Сальгара, и мрачное жилище нещастной Кольмы. Кольмы, которой Сальгаръ общалъ возвратиться при конц дня, но мракъ ночи ее окружаетъ, она зритъ себя оставленну на холм. Она одна, ей собесдуетъ ея голосъ. Послушаемъ чувствительныхъ ея жалобъ.

КОЬМА.

Уже ночь, я одна на семъ холм, гд соединяются бури. Я слышу, гремятъ яростные въ ребрахъ горы втры, источникъ, наполненный дождемъ, шумитъ по крутизн скалы. Я не вижу никакого убжища, гд бы могла скрыться. Увы! я одна, я оставлена.
Востань луна, изыди изъ горныхъ ндръ. Звзды, собесдницы ночи! явитесь. Уже ли благотворительныя нкій свтъ не проводитъ меня къ мстамъ, гд мой возлюбленный? Безъ сомннія утомленъ ловитвою зврей, покоится онъ въ уединенномъ мст, близъ его лежитъ разпущенный его лукъ, и ловчіе псы дышатъ вокругъ его. Увы! и такъ должно мн одной, мн оставленной проводить ночь на семъ холм! Шумъ источниковъ и втровъ еще усугубляется, и голосъ моего возлюбленнаго не можетъ ко мн достигнуть.
Для чего врный мой Сальгаръ, не смотря на свое общаніе, такъ долго медлитъ? Вотъ камень, древо и тотъ источникъ, гд общался ты мн возвратиться прежде ночи. Дражайшій мой Сальгаръ! гд ты? Для тебя оставила я своего брата, для тебя убгла отъ своего отца. Давно уже мое и твое племя враждуютъ между собою, но мы, любезный мой Сальтаръ! мы съ тобою не враги другъ другу. Втры! умолкните на время. Успокойтесь и вы источники, да внятенъ будетъ голосъ мой возлюбленному: Сальгаръ! Сальгаръ! я тебя призываю. Сальгаръ! здсь древо, здсь камень, здсь ожидаетъ тебя Кольма. Для чего ты медлишь?
Уже и луна является, я вижу млькающія воды въ долин, сроватые верхи камней уже открылись, но я не вижу на нихъ моего возлюбленнаго. Я не вижу ловчихъ его псовъ, которые бы предтекли ему и возвщали мн ею приближеніе. Нещастная! и такъ должна я здсь остаться? Но какихъ ратоборцевъ усматриваю я лежащихъ на семъ пол? Уже ли то братъ мой и мой любовникъ {Кольма подходитъ къ воинамъ, которыхъ она увидла на пол.}? О друзья мои! бесдуйте со мною. Они мн не отвтствуютъ, душа моя колеблется ужасомъ. Увы! они мертвы, мечи ихъ обагрены кровію. Ахъ! братъ мой, мой милый братъ! Для чего поразилъ ты моего любезнаго Сальгара! О Сальгаръ! для чего поразилъ ты моего брата? Вы мн оба драгоцнны и любезны были. Что могу сказать въ похвалу вашу? Сальгаръ! ты былъ прекрасне всхъ обитателей холма. Мой братъ! ты страшенъ былъ на пол брани. О друзья мои! бесдуйте со мною, услышьте голосъ мой. Но увы! они безмолвны, они безмолвны навсегда, сердца ихъ уже охладли, и не бьются подъ моею рукою.
Любезныя тни! отвчайте мн съ высоты вашихъ камней, съ высоты вашихъ горъ, не опасайтесь устрашить меня. Куда сокрылись вы для своего успокоенія? Въ какой пещеръ могу обрсти васъ? Я не слышу, чтобъ отвчали они мн и во время тишины, когда безмолвствуютъ бури.
Я возсяду одна съ моею грустію, и буду ожидать въ слезахъ, докол возсіяетъ утро. Друзья почившихъ сномъ вчнымъ! возвысьте имъ гробницу, но не заключайте, докол снидетъ въ нее Кольма. Жизнь моя изчезаетъ какъ сонъ. Для чего жить мн посл ихъ? Близъ источника, упадающаго съ высокой скалы, я хочу успокоиться съ любезными мн особами. Когда ночь возтечетъ на холмъ, я пренесусь на крилахъ втровъ, оплакивать въ сихъ мстахъ друзей моихъ, звроловецъ услышитъ меня изъ смиренной своей хижины, голосъ мой устрашитъ его и усладитъ, псни мои будутъ пріятны и жалостны, когда восплачу я надъ двумя Героями, толико любезными моему сердцу.
Такъ пла Минона, и лице ея покрылось пріятнымъ румянцемъ. Сердца наши стснились жалостію, мы проливали слезы о нещастіи Кольмы. Уллинъ изшелъ съ своею арфою, и повторилъ намъ псни Алпина. Гласъ Алпина исполненъ былъ сладости, душа Рина была пламенна, но тогда покоились они уже во гроб, и гласы ихъ не отзывались уже въ Сельм. Уллинъ, возвращаясь нкогда съ ловитвы, слышалъ ихъ пніе, они оплакивали паденіе Морара, мужественнйшаго изъ смертныхъ. Онъ имлъ душу Фингала, мечь его былъ смертоносенъ, какъ мечь Оскаровъ, но онъ погибъ. Родитель его рыдалъ о немъ, его сестра пролила источники слезъ…. Сія нещастная сестра, это была сама Минона. Она, услыша пснь Уллина, удалилась, подобна лун, предвидящей бурю, и скрывающей въ облаки прекрасную свою главу. Я коснулся арфы купно съ Уллиномъ, и пснь унынія началась.

РИНО.

Втры и дождь уже престали, полдневный часъ спокоенъ, облаки летаютъ разсянны по воздуху. Непостоянный свтъ солнца убгаетъ на злачные холмы, горный источникъ стремитъ багряновидныя свои воды по камушкамъ и раковинамъ долины. Источникъ! твое журчаніе мн пріятно, но голосъ мною слышимый еще пріятне. Это голосъ Алпина, оплакивающаго умершихъ, его глава согбенна лтами, очи его краснютъ, проливая источники слезъ. Алпинъ, чадо согласій музикійскихъ! для чего ты уединенъ на безмолвномъ холм? Для чего стонешь ты какъ втры въ лсахъ дремучихъ, какъ волна при брег пустынном].

АЛПИНЪ.

Мои рыданія, о Рино! посвящены смерти, мой гласъ обитающимъ во гроб. Нын ты въ полной крпости, о юный ратникъ! и въ величественной высот своей прекрасне ты всхъ сыновъ равнины. Но ты падешь, какъ знаменитый Мораръ, чувствительный иноплеменникъ путешествуя возсядетъ на гроб твоемъ и восплачетъ. Холмы твои уже тебя не познаютъ, и твой лукъ пребудетъ ненапряженъ въ твоихъ чертогахъ. О Мораръ! ты легкостію равенъ былъ еленю холма, страшенъ какъ возпламененный облакъ: буря не тако ужасна, какъ ты въ сил своей ярости. Молнія не такъ блистаетъ, какъ блисталъ мечь твой среди ополченій. Гласъ твой подобенъ былъ шумящему посл сильнаго дождя источнику, или звукамъ отдаленнаго грома. Коль много мужественныхъ пали мечемъ твоимъ! Но возвращался ли ты съ полей брани, лице твое являлось спокойно и свтло. Ты уподоблялся блистающему посл бури солнцу, безмрачной въ молчаливую ночь лун, душа твоя была спокойна и тиха, какъ дремлющее лоно озера, когда втры безмолвствуютъ въ поляхъ воздушныхъ.
Нын коль тсно и мрачно твое жилище! Три только шага, и уже измрено пространство тебя заключающее, тебя толико страшнаго и великаго, четыре камня, обростшіе мхомъ, единые суть свидтели, возвщающіе память о теб потомству: древо, лишенное почти всхъ листвій, млкій тростникъ, свистящій стеблями при дыханіи втра, указуютъ оку звроловца, гд покоится могущественный Мораръ. Юный Мораръ! и такъ истинно, что тебя нтъ уже на свт? Ты не оставилъ матери, не оставилъ возлюбленной, которыя было теб восплакали. Даровавшая жизнь теб уже скончалась, и нтъ уже Морглановой дщери!
Кто сей престарлый, шествующій къ намъ подкрпляемъ жезломъ своимъ? Лта ублили власы его, очи его еще краснютъ отъ пролитія источниковъ слезныхъ, онъ колеблется при каждомъ шаг. То родитель твой, о Мораръ! твой родитель, которому небеса одного тебя даровали. Онъ слышалъ о слав твоей въ сраженіяхъ и о бгств сопостатъ твоихъ. Почто не узналъ онъ равно, что и ты уязвленъ? Восплачь, нещастный отецъ, восплачь, но сынъ твой не слышитъ твоихъ рыданій, тяжкій сонъ оковалъ его во гроб, его возглавіе далеко углублено въ земныя ндра. Мораръ уже не услышитъ тебя, онъ не воспрянетъ уже на гласъ своего родителя. Когда утренній солнца лучь проникнетъ во мрачность гроба? Когда пресчется долговременный сонъ Морара? Прости, навсегда мужественнйшій изъ смертныхъ, побдитель незнающій ужаса! поле брани тебя уже не узритъ, мракъ лсовъ не озарится уже блестящимъ твоимъ оружіемъ, ты не оставилъ сына, въ которомъ бы возраждалась для насъ о теб память: но псни Алпина исхитятъ отъ забвенія твое имя. Будущіе вки узнаютъ славу твою, они услышатъ бесды о могущественномъ Морар.
Тако восплъ Алпинъ, и печаль воспрянула въ душахъ нашихъ, но самый тяжкій и глубокій вздохъ изторгся изъ сердца Армина. Образъ его сына, увядшаго во цвтъ младости, живо напечатллся въ его мысляхъ. Карморъ сидлъ близъ сего нещастнаго старца. Арматъ! сказалъ онъ ему, къ чему сей толико тяжкій вздохъ? Такое пніе уже ли должно возраждать въ насъ печаль и горесть? Пріятное согласіе псней изливаетъ нжное въ сердца уныніе, и услаждаетъ душу, оно подобно тонкому туману, восходящему съ поверхности озера и разстилающемуся. по долинъ безмолвной: цвты наполняются тогда росою, но явилось солнце, и легкій туманъ изчезаетъ. Для чего убо толико мрачная печаль, о вождь острова Гормы?

АРМИНЪ.

Такъ, я печаленъ, и вина моего стованія справедлива. Карморъ! ты не лишился сына, ты не лишился любезной дщери. Мужественный Кольгаръ и прелестная Анира при теб. Ты видишь, какъ цвтутъ отрасли твоего племени, Арминъ остался одинъ, Арминомъ пресчется мое племя. О Даура! какъ мраченъ одръ, на которомъ ты покоишься! О дщерь моя! коль глубокъ сонъ твой во гроб! Когда возбудишься ты, чтобъ усладить меня пріятностію своихъ псней? Злополучная ночь!… Возстаньте осенніе втры, воздвигнитесь, дохните на черную пустыню, шумите источники горные, и вы, бури, гремите на высотахъ дубовъ. Катись на раздробленныхъ облакахъ луна, являй повременно задумчивое и блдное чело твое. Воспомяни душ моей ту роковую ночь, въ которую лишился я чадъ моихъ, когда палъ храбрый Ариндалъ, мой любезный сынъ, когда увяла дщерь моя прекрасная Даура.
О дщерь моя! ты была прелестна, какъ луна на холмахъ Фюры, близна твоя превосходила близну снга, и голосъ твой былъ сладостенъ, какъ дыханіе зефира. О сынъ мой! ничто не равнялось съ крпостію твоею копія среди грозныхъ сраженій, взоръ твой уподоблялся мрачному туману, возвышающемуся надъ волнами, твой щитъ облаку, носящему перуны.
Армаръ, знаменитый ратоборецъ, приходитъ въ мои чертоги, онъ ищетъ любви Дауры, онъ скоро и снискалъ ее. Соединеніе сея любезной четы питало друзей ихъ самою пріятною надеждою.
Эратъ, сынъ Одгала, приведенный въ ярость смертію своего брата, пораженнаго Армаромъ, нисходитъ на брегъ въ видъ престарлаго гребца. Онъ оставилъ ладію свою на вод. Волосы его казались сдыми, взоры его важны и спокойны. Прекраснйшая изъ женъ, сказалъ онъ, любезная дщерь Армина! недалеко здсь возвышается на мор скала, гд растетъ древо, обремененное румяными плодами. Тамо Армаръ ожидаетъ, любезную свою Дауру. Я пришелъ, чтобъ проводить къ нему его возлюбленную чрезъ волны моря.
Легковрная Даура ему сопутствуетъ, она призываетъ Армара, но только отзывъ, сынъ камени, отвтствуетъ ея воплю: Арнаръ, Армаръ, возлюбленный мой для чего оставляешь ты меня въ сихъ мстахъ умирать отъ ужаса? Услышь, Лаура тебя призываетъ. Вроломный Эратъ возвращается ко брегу, смяся громко. Она возвышаетъ гласъ свой, она призываетъ своего брата, своего родителя: Ариндаль! Арминъ! какъ! нтъ никого на помощь вашей Даур! Гласъ ея достигъ до брега. Ариндаль сходитъ съ холма обремененъ корыстями ловитвы, его стрлы звучатъ при его ребрахъ, лукъ его былъ въ рук, пять черныхъ псовъ ему сопутствовали. Онъ зритъ на брег вроломнаго Эрата, приближается къ нему, схватываетъ его и привязываетъ его къ дубу: крпкими узами связуются вс члены вроломца, онъ обременяетъ втры своимъ воплемъ и стенаніями. Ариндаль стремится въ ладію, течетъ по волнамъ, чтобъ возвратить на брегъ Дауру. Армаръ притекъ и почитаетъ его похитителемъ, воспламененъ яростію, онъ пускаетъ стрлу, она летитъ, она углубляется въ твое сердце, о любезный мой сынъ! ты умираешь вмсто вроломнаго Эрата. Весло остается неподвижно. Сынъ мой упадаетъ на камень, содрогается еще и умираетъ. Какъ изобразить скорбь твою, о Даура! когда узрла ты кровь брата твоего текущую при твоихъ стопахъ?
Волны разрушаютъ ладію о камень. Армаръ стремится вплавь, желая или спасти Дауру или погибнуть. Вдругъ порывистый вихрь ударяетъ въ волны съ высоты холма. Армаръ погрязъ, и боле не являлся. Одна на камн, окруженномъ волнами, дщерь моя наполняла воздухъ жалобами. Отецъ ея слышалъ ея вопли, и отецъ ея не могъ ей помочь! всю ночь пребылъ я на брег. При слабомъ сіяніи луны я видлъ дщерь мою, всю ночь внималъ я плачевнымъ ея стенаніямъ. Втры свирпствовали и бурный дождь ударялъ въ горныя ребра. Прежде возхожденія зари гласъ ея ослабвая помалу, престалъ наконецъ, какъ дыханіе зефира, умирающаго въ листвіяхъ: скорбь истощила ея силы. Она скончалась, она оставила тебя одного, нещастный Арминъ, ты лишился сына, крпости и силы твоей въ сраженіяхъ. Ты лишился дщери, хвалы твоей среди лика прекрасныхъ ея подругъ.
Съ сея ужасныя ночи, всегда, какъ буря нисходитъ съ высоты горы, всегда какъ сверный втръ возвышаетъ волны, уединяюсь я на брегъ, и сижу тамъ устремя взоры на роковую скалу. Часто, когда луча блистаетъ при своемъ запад, усматриваю я тни чадъ моихъ, онъ бесдуютъ между собою печально. Какъ, чада мои! или не имете вы жалости къ печальному Армину? Отвчаете ли когда на гласъ его? Увы! они проходятъ и не взираютъ на своего родителя. Такъ, Карморъ, я печаленъ, и вина моего стованія справедлива.
Таковы были псни Бардовъ въ чертогахъ Сельмы: они привлекали вниманіе Фингалово согласіемъ арфъ, и повстями временъ претекшихъ. Вожди текли съ холма внимать сладостнымъ ихъ звукамъ, и внчали хвалами пснопвца Коны, перваго изъ Бардозъ. Но нын старостію охладлъ мой языкъ, и огнь души моей погасъ. Иногда еще слышу я поющія тни Бардовъ, и тщуся напечатлть въ памяти сладостныя псни ихъ, но память мн измняетъ, я слышу гласъ лтъ, которыя, проходя близъ меня, вопіетъ мн: для чего еще поетъ, Оссіанъ! Онъ скоро простертъ будетъ въ тсномъ жилищ, и ни единый Бардъ не возвститъ его славы.
Катитесь надо мною, печальныя лта, и когда уже не изливаете вы радости въ мое сердце, пусть отворяется гробъ и воспріиметъ Оссіана, крпость его изчезла. Чада музикійскихъ согласій уже покоятся, гласъ мой остался посл ихъ какъ нкій звукъ, еще шумящій въ разслинахъ скалы, ударяемой волнами, когда вс уже втры безмолвстяуютъ, и когда мореплаватель усматриваетъ вдали послднія колебанія древесъ.

КАЛЬОНЪ И КОЛЬМЛЛА.

ПОЭМА.

Содержаніе.

Сія поэма, какъ и другія многія, посвящена одному изъ первыхъ Христіанскихъ проповдниковъ, пришедшихъ въ Шотландію. Приключеніе, на которомъ она основана, по преданію таково: Дуньтальмъ владлъ на берегахъ Тевты, думаютъ, что это Тведе, а Ратморъ обиталъ на берегахъ Клуты, что нын Клидъ. Ратморъ былъ столько же славенъ великодушіемъ и гостепріимствомъ, сколько Дуньтальмъ своею жестокостію и гордостью. Дуньтальмъ изъ ревности, или по причин наслдственной какой ненависти, измннически убилъ Ратмора во время пиршества. Но терзаемъ напослдокъ совстію, воспиталъ въ собственныхъ своихъ чертогахъ сыновъ его Кальона и Кольмара.
Едва минули ихъ отроческія лта, какъ примтили въ нихъ нкоторыя намренія мстить за смерть своего родителя. Дуньтальмъ немедленно заключилъ ихъ, каждаго въ особливую пещеру, на брегахъ Театы, въ намреніи погубить ихъ тайно. Кольмала, дочь Дуньтальмова, не могшая смотрть равнодушно на Кальона, помогла ему освободиться изъ темницы, и сама переодвшись въ платье молодаго воина, убжала съ нимъ къ Фингалу. Фингалъ на помощь Кольмару послалъ Оссіана съ тремя стами воиновъ. Но уже поздно, Дуньтальмъ умертвилъ его. Оссіанъ напалъ на сего тиранна, разбилъ совершенно его войско и самаго убилъ собственною рукою. Кальеонъ женился на Кольмал своей избавительниц, а Оссіанъ возвратился въ Морвенъ.

——

Уединенный житель камени! гласъ твой меня услаждаетъ. Его звуки соединяются съ журчаніемъ источника, бгущаго въ сей тсной долин. Ты поешь, и душа моя возбуждается посреди моего жилища. Я еще простираю десницу мою къ копію, какъ прежде во дни моей юности, но скоро познаю безсиліе моей десницы, и сердце мое воздыхаетъ. Сынъ камени! не отречешься ли ты внимать пснямъ Оссіана? Душа моя исполнена преждебывшихъ повстей. Я чувствую, радость моей юности возраждается. Таково при запад своемъ солнце, когда отъ облакъ, носящихъ въ себ мрачныя бури, освободитъ оно блистательную свою главу, влажные холмы подъемлютъ, кажется, влажные верхи свои во сртеніе лучей его, ручья текутъ радостне по равнинамъ, престарлый воинъ, подкрпляемый жезломъ, исходитъ изъ своего жилища, блые власы его позлащаются блескомъ солнца.
Видишь ли ты сея щитъ, висящій въ чертогахъ Оссіаноыхъ! На немъ напечатлнны знаки сраженій, его свтлыя выпуклости потеряли уже прежній свой блескъ, это щитъ мужественнаго Дуньтальма, Князя Тееты. Онъ носилъ его въ бурныхъ бранхъ, докол самъ онъ поверженъ копіемъ Оссиановымъ. Внимай, сынъ камени, внимая повсти временъ претекшихъ.
Ратморъ владычестовалъ при брегахъ Клуты. Его чертоги были убжищемъ безсильному. Никогда врата Ратморовы не заключались иноплеменнику, онъ всегда приглашаемъ былъ къ его пиршествамъ, и возвращаясь благословлялъ великодушнаго Ратмора. Барды его пли, они играли на арфахъ, нещастный, обремененный печалію, ввималъ ихъ звукамъ, и радость обновлялась на чел его. Дуньтальмъ, свирпый Дуньтальмъ приходитъ и вызываетъ Ратмора въ единоборствіе. Вождь Клуты побдилъ. Дуньтальмъ удалился, нося злобную въ сердц ярость. По маломъ времени возвращается онъ нощію со многими ратоборцами, и великодушный Ратморъ погибъ. Онъ остался бездыханенъ, простертъ посреди своихъ чертоговъ, гд толь часто угощалъ онъ пиршествомъ иноплеменныхъ,
Его сыны, Кольмаръ и Кальонъ, были въ самомъ нжномъ еще отрочеств. Съ веселіемъ, приличнымъ ихъ возрасту, входятъ они въ чертоги своего родителя, они видятъ его обагренна кровію, и слезы ихъ текутъ. Взирая на сихъ нещастныхъ отроковъ, душа свирпаго Дуншальма смягчается, онъ повеллъ проводить ихъ въ Альтевшу, въ свои чертоги.
Уже нещастные сироты возрасли въ дом своего врага, уже мышцы ихъ напрягаютъ лукъ въ его присутствіи, уже ратоборствуютъ они подъ его знаменами. Они узрли стны отца своего опроверженны, его жилище покрыто колючимъ терніемъ, втайн проливали они слезы, и печаль сердца противъ воли ихъ изливалась иногда на ихъ лица.
Дуньтальмъ примтилъ, и тогда же мрачная душа его опредлила имъ смерть. Онъ заключаетъ ихъ каждаго въ особливую пещеру на берегахъ Тевты.
Никогда солнце не проникало лучемъ своимъ въ сіи ужасныя темницы, никогда луна не изливала тамъ во время ночи своего кроткаго свта. Сыны Ратмора, погруженные во мглу непроницаемую, ожидали смерти.
Кольмала, дщерь Дуньтальма, голубоокая лповласая Кольмала проливала слезы въ молчаніи. Она тайно устремляла взоры свои на Кальона, котораго черты глубоко впечатллись въ ея сердц.
Она трепещетъ о юномъ своемъ Геро, но что можетъ сдлать Кольмала? Ея нжная рука не сильна поднять копіе. Смертоносный мечь не привыкъ блистать при ея бедр. Прекрасная грудь ея никогда не воздымалась подъ бронею, и томныя очи ея не вдыхали ужаса ратобррцамъ. Къ чему прибгнешь ты, Кольмала? гд обртешь помощь твоему возлюбленному? Стопы ея безпорядочны и неравны, ея власы разметаны по раменамъ небрежно, изступившія и блуждающія очи ея ничего не видятъ, какъ только сквозь слезы.
Во едину нощь входитъ она въ чертогъ пиршествъ, и блестящею сталью покрываетъ близну своего тла. Было то оружіе младаго ратника, погибшаго при первомъ своемъ изшествіи въ бранноносное поле. Она течетъ къ Кальону въ пещеру, и снемлетъ оковы, обременяющія Героя.
Востани сынъ Ратмора, рекла она, востани, мрачная ночь благопріятствуетъ, убгнемъ купно ко владыкъ Сельмы. Я сынъ Лангала, которой имлъ нкогда убжище въ дому твоего родителя. Я узналъ, что ты заключенъ въ сію мрачную пещеру, и сердце мое воскипло досадою. Востани сынъ Ратмора, воспользуемся темнотою ночи. Благотворительный гласъ! отвтстуетъ Кальонъ, не изъ облачныхъ ли ндръ исходишь ты? Съ того роковаго дня, какъ солнце удалило отъ меня лучи свои, какъ непроницаемая мгла царствуетъ вокругъ меня, часто видалъ я во сн нисходящія ко мн тни моихъ предковъ, гд ты и подлинно сынъ Лангала, сего ратника, котораго толь часто видалъ я въ чертогахъ Клуты? Но бжать къ Фингалу и оставить Кольмара погибнуть, оставить брата своего заключенна во мрак, и бжать въ страну Моровна! Нтъ, дай мн сіе копіе, о сынъ Лангала! и Кальонъ течетъ защищать брата.
Тысяча ратниковъ, рекла юная Кольмалаъ окружаютъ твоего брата. Что можетъ Кальонъ противу множества? убгнемъ, заклинаю тебя, убгнемъ къ Царю Морвена. Онъ съ тысячами сильныхъ пріидетъ. Онъ простираетъ нещастнымъ благотворительную десницу, и блистающій мечь его покровитель слабымъ. Востани, сынъ Ратмора, мракъ ночи скоро изчезнетъ. Дуньтальмъ усмотритъ слды стопъ твоихъ на пол, и теб должно будетъ погибнуть въ цвтущей младости.
Воздохнувъ тяжко, Герой востаетъ. Память о брат своемъ извлекаетъ изъ очей его источники слезъ. Онъ съ путеводителемъ своимъ уклоняется къ чертогамъ Сельмы, но Кальонъ не зналъ, что путеводитель его есть прелестная Кольмала. Ея прекрасное лице сокрыто было подъ забраломъ шлема, и блая грудь ея воздыхала подъ сталію. Фингалъ, воззращаясь съ ловитвы, узрлъ юныхъ сихъ чужестранцевъ въ Сельм.
Владыка внялъ повсти ихъ нещастія, и обратилъ взоръ свой къ ратоборцамъ его окружающимъ. Тысяща сильныхъ востаютъ вдругъ и присвояютъ себ честь предшествовать на бранноносное поле при Тевт. Я съ копімъ въ десниц теку съ высоты холма, и надежда сраженій приводитъ сердце мое въ радостный трепетъ.
Сынъ мой! рекъ мн владыка, прими копіе Фингалово, лети ко брегамъ Тевты, избавь нещастнаго Кольмара. Да слава твоя предтечетъ твоему возвращенію, какъ пріятный зефиръ, дабы душа моя изливалась въ радости, когда услышу я, что сынъ мой возраждаетъ славу нашихъ праотцевъ. Оссіанъ! буди въ сраженіяхъ яко громоносная туча, но кротокъ и снисходителенъ, когда низвергается сопостатъ. Таковые поступки увнчали меня славою и величествомъ. Сынъ мой! потщися подражать вождю Сельмы. Когда гордый и надмнный ратникъ приходитъ въ мои чертоги, я не удостоиваю его моихъ взоровъ, но къ нещастному простираю я благотворительную десницу, и мечь мой защита и покровитель слабымъ.
Восхищенъ радостію, пріемлю ясное оружіе, Діаранъ и Даргъ {Діаранъ былъ отецъ Коннала, убитаго толь нещастно Криморою, своею любовницею.
Даргъ сынъ Колаа и владтель Дарта, о немъ часто упоминаетъ Оссіанъ и въ другихъ своихъ поэмахъ. Говорятъ, что онъ не охотно умерщвленъ дикимъ вепремъ. Г. Макферсонъ выдалъ въ свтъ плачъ Мингалы его жены, или любовницы, не утверждая впрочемъ, чтобъ было то сочиненіе Оссіана. Вотъ его переводъ:
Супруги Даргова прибгла омоченна слезами. Нтъ ужъ Дарга. Его друзья воздыхаютъ вокругъ его тла. Что длать нещастной Мингал? Жестокосердый и свирпый изчезалъ предъ Даргомъ, какъ утренній туманъ, но великодушныя сердца сіяли предъ взоромъ его, какъ звзда предшествующая дню. Кто былъ прекрасне, кто любезне изъ всхъ Героевъ? Былъ то мужественный сынъ Колаа. Кто кром его въ цвтущей юности сидлъ и бесдовалъ посреди мудрыхъ? Легкіе твои персты съ пріятностію касалися арфы. Голосъ твой былъ сладостенъ, какъ зефиръ во дни знойнаго лта. Увы! что скажутъ ратоборцы? Не Герой, но дикій вепрь поразилъ Дарга! Блдность покрыла его ланиты, игравшіе прежде румянцемъ. Очи его, блиставшія нкогда безстрашіемъ и смлостію въ опасностяхъ, уже погасли. Для чего палъ ты на холмахъ нашихъ, юный Герой, Герой прекрасне лучей солнечныхъ? Дщерь Адонсіона любезна была очамъ сильнымъ, она мила была очамъ всхъ, но супругомъ себ избрала она Дарга. Нын, Мингала, ты одна, ты оставлена. Ночь приближается одянна облаками. Гд одръ, на которомъ ты почіешь? гд? во гроб Дарга? Бардъ! Для чего полагаешь ты сей камень? для чего заграждаешь входъ въ сіе тсное жилище? Очи Мингалы тяготютъ, она хочетъ уснуть съ своимъ супругомъ. Въ сію ночь слышала я псни радости въ чертогахъ Дарта, теперь ужасъ и безмолвіе окружаютъ одръ мой, Мингала желаетъ почить съ Даргомъ.} востаютъ, чтобъ мн сопутствовать. Три ста юныхъ ратниковъ стремятся во слдъ мн. Два любезные чужестранца близъ меня шествуютъ. Скоро Дуньтальмъ услышалъ грозный шумъ нашего приближенія, онъ соединяетъ все свои силы, и стоитъ на высот холма. Таковы кажутся пораженныя молніею скалы, когда очерненныя и обнаженныя ихъ древеса его юности. Тло мое блдно и хладно простерто при подножіи скалы Лоны. Востани Кальонъ! заря предшественница дня приближается, Дуньтальмъ хочетъ поругаться тлу твоего брата….. При сихъ словахъ тнь сокрылась и изчезла. Кальонъ востая узрлъ блистающую бразду, проведенную въ воздух ея полетомъ. Онъ стремится, летитъ, и звукъ его оружія простирается вдали. Нещастная Кольмала сопутствуетъ во мрак своему любовнику, влеча позади себя тяжелое копіе.
Кальонъ, пришедъ къ подножію скалы, зрлъ тло брата своего простерто на земл. При семъ зрлищ ярость овладла его душею, онъ кинулся во среду сопостатъ. Стенанія смерти восходятъ къ облакамъ. Не медля враги окружаютъ и тснятъ. Онъ пойманъ, связанъ и приведенъ къ свирпому Дуншальму. Крики радости возвышаются и холмы отвтствуютъ имъ посреди ночи. При семъ шум я воспрянулъ и схватилъ копіе отца моего. Діаранъ и юный Даргъ востаютъ и шествуютъ со мною. Тщетно искали мы бодрственнаго Кальона. Его отсутствіе опечалило сердца наши: я страшился, да не помрачится чрезъ то слава моя, и мужество мое воспрянуло.
Чада Морвена! возопилъ я, не такъ ратоборствовали наши родители, не покоились ни на чуждй земл, докол враги повергнутся ихъ мечемъ. Крпость ихъ равнялась крпости орлей, слава ихъ служитъ славою нашимъ пснямъ. Но наши ратники падаютъ одинъ посл другаго, и слава наша упадаетъ. Что скажетъ владыка, есть ли Оссіанъ возвратится не торжествуя? Востаньте ратники, примите ваши оружія и слдуйте за Оссіаномъ. Не увнчанъ побдою не узритъ онъ стнъ Сельмы.
Уже волны Тевты начинали багрть лучами Авроры. Кольмала стояла позади меня, проливая слезы. Она спрашивала о вожд Клуты. Трикраты упадало копіе изъ слабой ея руки.
Гнвъ мой обратился противъ сего юнаго иностранца, слезы его родили досаду и негодованіе въ душ моей, трепещущей о участи Кальона.
Юноша, рекъ я ему, котораго мышцы толико слабы! разв слезами сражаются воители Клуты? Не печалію пріобртается побда, и сердце брани не знаетъ вздоховъ. Поди, гоняйся за робкими сернами Кармуна, паси блющія стада Тевты. Отдай сіе оружіе, слабая душа, отдай его ратнику, могущему носить его въ сраженіяхъ.
Я совлекъ съ раменъ ея броню. Вдругъ открылась мн грудь ея бле снга, Смущенна, стыдлива, покраснла она, и уклонила на перси главу свою. Я безмолвенъ воззрлъ на моихъ воиновъ, копіе само выпало
!!!!!!!!!!!!!307-310
мемъ силы. Сынъ мой! рекъ онъ юному Галлу, я слышу гласъ брани, онъ возвщаетъ Фингалово возвращеніе. Теки въ чертоги мои Струмона, сыщи мое оружіе, избери то, которое отецъ мой носилъ во дни своей старости, я чувствую, десница моя начинаетъ слабть. Но ты, мой сынъ, ты возьми свое оружіе и лети въ первый твой подвигъ. Старайся достигнуть славы отцевъ твоихъ. Устремляйся на поляхъ брани, какъ орелъ на зыбяхъ возушныхъ. Для чего сыну моему бояться смерти? Мужественные падутъ со славою, или щитъ ихъ отражаетъ стрлы смерти, и слава покоится на ихъ кудряхъ, покрытыхъ сдинами. Не видишь ли ты, о Галлъ! какъ знамениты честію слды моей старости? Морни простирается, и юные ратники грядутъ ему во сраженіе, они взираютъ на него почтительно, и слдуютъ ему очами безмолвно и радостно. Но знай, сынъ мой, что я никогда не убгалъ опасности, мечь мой блисталъ посреди бранноносной бури: иноплеменникъ изчезалъ предъ лицемъ моимъ, и мое присутствіе низвергало сопостатовъ.
Галлъ приноситъ оружіе Морнія, старецъ покрылъ себя звучащею сталью. Ослабшая рука его воспріемлетъ еще то копіе, которое часто обагрялось нкогда кровію сопостата. Онъ шествуетъ къ Фингалу, сынъ его ему сопутствуетъ. Царь Морвена не могъ сокрыть восхитительной радости, узря сего почтеннаго ратоборца.
Царь Струмона! ыщаетъ онъ ему, я зрю тебя еще ополченна гремящимъ твоимъ оружіемъ, не смотря на слабость твоихъ латъ. Морни блисталъ въ сраженіяхъ, какъ лучь восходящаго солнца, когда разгоняетъ оно бурные облаки, омрачившіе высоту холма, и когда возвращаетъ оно тишину моимъ смющимся полямъ. Но для чего не успокоиться при конц твоего теченія? Твои подвиги служатъ хвалою и честію пснямъ нашимъ, народъ взираетъ на тебя почтительно и благословлять твою старость. Почти великодушный старецъ! Чтобъ разсять и уничтожить полки враждебные, довольно одного Фингала.
Сынъ Комгала! отвтствуетъ Морни, десница моя лишилась крпости. Я покушаюсь, исторгнуть изъ влагалища мечь моей младости. Неподвиженъ противится онъ моимъ усиліямъ. Я стремлю копіе мое, оно не достигаетъ желаннаго мста, и тяжесть моего щита уже мн чувствительна. Мы увядаемъ какъ злакъ холмовъ, и крпость наша оставляетъ насъ невозвратно. Но Фингалъ, я имю сына, я зрлъ его воспламененна, когда повствовалъ я подвиги моей юности, онъ не извлекалъ еще меча противъ враговъ. Еще не началась его слава. Я теку съ нимъ на поле брани, чтобъ напра
!!!!!!!!!!313-314
коиться твоимъ ратникамъ, да при возврат свта востанутъ они исполнены силы и бодрости сравниться съ сильнымъ Датмономъ. Я слышу бурный шумъ его воинства. Оссіанъ, и ты, Галлъ! вы легки въ бг, востеките на сей покрытый древами холмъ, и примчайте сопостатовъ Фигала. Но не приближайтеся къ нимъ. Родившіе васъ не тако будутъ близки, чтобъ защитить васъ своими щитами. Не подвергайте вашу славу преждевременной гибели: мужество юности можетъ обмануться.
Мы радостно повинуемся велнію Морнія. Мы исходимъ во всеоружіи. Уже мы въ лсахъ холма. Небо усянно было звздами, воздушные огни, предзнаки смерти Героевъ, летали на равнин, и отдаленный шумъ враждебнаго воинства ударяль во слухъ нашъ. Тогда Галлъ, влекомый пламеннымъ своимъ мужествомъ, держа десницу на рукояти меча своего до половины извлеченнаго, вщаетъ мн: сынъ Фингаловъ! давно чувствую я пламень въ душ моей, сердце мое біется съ усиліемъ. Стопы мои нетверды, и моя десница трепещетъ на меч моемъ. Когда обращаю я очи мои къ сопостату, кажется, что душа моя излетаетъ, стремится предо мною и указуетъ мн усыпленные полки его. Оссіанъ! не тако ли сердце мужественнаго содрогается въ сраженіяхъ?… Ахъ! какая (радость для моего родителя, естьли мы нападемъ на враждебныхъ! Хвала наша возвеличится въ псняхъ Бардовъ, и сильные узрятъ насъ грядущихъ единою съ ними стезею величества и славы. Сынъ Мориія! отвтствовалъ я, душа моя утшается битвами. Я люблю одинъ блистать на пол брани, я люблю, да имя мое возвщается въ пснехъ Бардовъ. Но естьли одолетъ сопостатъ, предстану ли я одинъ очамъ моего родителя? взоры его страшны во гнв, они стремятъ огнь смерти. Нтъ, я не явлюся раздраженнымъ его взорамъ. Оссіанъ умретъ, или побдитъ. Но побжденные прославляются ли? Они преходятъ, какъ тнь…. Оссіанъ не тако, его подвиги сравнятся съ подвигами праотцевъ. Галлъ! устремимся на враговъ съ сими смертоносными мечами. Естьли возвратишься ты одинъ съ битвы, гряди въ Сельму. Скажи прекрасной Эвираллин, что я палъ со славою. Отнеси ей сей мечь. Напомни, да вручитъ его сыну моему Оскару, когда разцвтетъ его младость.
Возвратиться въ Сельму! отвтствуетъ Галлъ воздыхая, возвратиться, когда уже не будетъ Оссіана! что скажетъ мой родитель? Что скажетъ Фингалъ? Робкій отвратитъ отъ меня взоры свои съ презрніемъ и скажетъ: видите ли храбраго Галла, который оставилъ друга своего плавающа въ крови своей? Нтъ, вы меня не узрите, какъ только окруженна славою. Оссіанъ! опасность творитъ душу великою, и мой родитель часто повствовалъ мн подвиги сильныхъ, когда они сражались одни.
Сынъ Морнія! вщаю я, шествуя первый на высоту холма, отцы наши возхвалятъ наше мужество и восплачутъ о смерти нашей, и естьли очи ихъ исполнятся слезъ, сердца ихъ изліются въ радости. Они рекутъ: наши чада не тако пали, какъ злачная трава въ поляхъ, они окружили себя смертію враждебныхъ…. Но почто мыслить о гроб? Мечь защита храбрости, робкій влечетъ за собою смерть своимъ бгствомъ, и его имя погибаетъ съ нимъ купно.
Мы устремляемся сквозь мракъ ночи, источникъ изливался вокругъ враждебнаго воинства, и текъ между древами, которыхъ отзывъ повторялъ его журчаніе. Мы приходимъ на брегъ, и видимъ врага спяща, огни его погашены, и стража удалилась, я оперся уже о копіе мое, да прескочу источникъ, какъ Галлъ, взявъ меня за руку, вщалъ мн какъ Герой.
Сынъ Фингаловъ уже ли хочетъ устремиться на спящаго сопостата? уподобится ли онъ бурному втру, исторгающему тайно юныя древа посреди ночи? Не тако Фингалъ содлалъ безсмертнымъ свое имя. Не такіе подвиги увнчали славою сдые власы Морнія. Ударь, Оссіанъ, ударь по щитъ брани. Пусть вс сопостаты воспрянутъ. Пусть они вс противоборствуютъ Галлу, онъ на первый еще исходитъ подвигъ, онъ желаетъ испытать крпость своей мышцы.
Восхищенъ такою рчію, излилъ я слезы радости. Такъ, сынъ Морнія, сопостата сразится съ тобою лицемъ къ лицу. Слава твоя возвысится до небесъ. Но брегись любевный Герой, да твое мужество не увлечетъ тебя далеко, пусть молніи меча твоего блистаютъ близъ сына Фингалова, пребудемъ совокупны въ кровопролитіи, и пусть наши десницы поражаютъ купно. — Галлъ видишь ли ты сей камень, котораго мрачныя ребра озарены слабо сіяніемъ звздъ. Естьли мы не преуспемъ, станемъ къ сему камени въ лице сопостату: онъ убоится приближиться къ копіямъ нашимъ, онъ увидитъ смерть въ рукахъ нашихъ.
Три краты ударилъ я во щитъ мой враги содрогаются и востаютъ, мы устремляемся, они бгутъ толпами чрезъ дебри они мечтали, что самъ Фингалъ стремится во слдъ ихъ, крпость ихъ и бодрость исчезли. Шумъ бгства ихъ уподоблялся треску пламени, бгущему и пожирающему дубравы.
Должно быть самовидцемъ, какъ быстро летало тогда копіе Галлово, какъ поражалъ мечь его, Лехъ и Креморъ низверга
!!!!!!!!!!!!!!!!319-320
матъ! гряди къ симъ Героямъ, я вижу гордаго Оссіана, слава его говоритъ его постоянымъ измрять со мною силы свои. Скажи ему, что Латмонъ вызываетъ его къ единоборствію. Сульматъ приходитъ, я пріемлю съ радостію вызовъ Латмона. Я положилъ щитъ мой на мышцу мою, и Галлъ вручаетъ мн мечь Морнія. Мы возвратились ко брегу источника. Латмонъ шествуетъ покрытъ блестящимъ своимъ оружіемъ, и его воинство простирается во слдъ ему, какъ сонмы облаковъ.
Сынъ Фингала! рекъ онъ мн, слава твоя возрасла нашимъ нещастіемъ. Коль много ратоборцевъ зрю я здсь поверженныхъ твоею рукою! Устреми нын копіе твое противу меня, повергни Латмона бездыханна посреди его воинства, или умри самъ. Никогда не скажутъ, что ратники Латмона погибли при очахъ его, и мечь его покоился при его бедр. Прекрасныя очи Кюты окропились бы слезами, она сокрыла бы печаль свою въ пустынныхъ моихъ долинахъ. Не скажутъ также никогда, отвтствую я, что сынъ Фингала обратился въ бгство, хотя бы Оссіанъ имлъ уже одну ногу во гроб, Оссіанъ не обратился бы въ бгство. Гласъ сердца, тайный гласъ возопилъ бы ему: Какъ! пспопвецъ Сельмы боится сопостата! Нтъ, онъ его не боится, и одни битвы его утхи.
Латмонъ пронзилъ щитъ мой копіемъ, я почувствоналъ хладъ стали близъ моихъ ребръ. Въ минуту извлекъ я мечь Морнія. Я разскъ на двое копіе моего противника, блестящее остріе катится по равнинъ. Латмонъ, кипя яростію, подъемлетъ щитъ свой, онъ имъ покрылся, и я вижу одни только мрачныя очи его, вращающіяся повергъ сего мднаго оплота. Но мое копіе пронзило блестящія выпуклости и углубилося въ древо, стоящее позади его, щитъ повисъ на конц дрожащаго копія. Но мужественный Латмонъ еще простирается ко мн. Галлъ восхотлъ упредить паденіе Героя сего, онъ простеръ щитъ свой предъ мечемъ моимъ въ то самое мгновеніе, какъ упалъ онъ на моего противоборника подобно огненной стрл.
Латмонъ взираетъ на сына Морніева, и не можетъ удержать своихъ слезъ, онъ повергнувъ мечь свой на землю: почто, рекъ онъ намъ, почто Латмону сражаться съ первыми изъ смертныхъ? Души и сердца ваши лучь небесъ, ваши мечи пожирающій пламень, чія слава сравниться можетъ со славою сихъ Героевъ, которыхъ юность знаменита уже толь великими подвигами? Ахъ! для чего вы не въ чертогахъ моего родителя? Онъ не сказалъ бы, что сынъ его уступилъ слабымъ ратникамъ… Но кто сей, грядущій къ намъ толь величественно? Холмы содрогаются при шум его шествія. Сонмы поднебесныхъ духовъ летаютъ посреди молній, изторгающихся изъ его оружія. Это духи хранители воиновъ, долженствующихъ пасть мечемъ владыки Морвенскаго. Коль щастливъ ты, Фингалъ! сыны твои ратоборствуютъ въ твоихъ сраженіяхъ, они упреждаютъ тебя, и возвращаются увнчанны славою.
Фингалъ приближается, лице его кротко и свтло. Онъ втайн утшается подвигами своего сына. Удовольствіе сіяетъ на чел Морнія, очи старца сего помрачены слезами радости. Мы вс купно шествуемъ въ чертоги Сельмы, и мы возсли при пиршеств Фингала. Дочери Морвена шествуютъ къ намъ поя, имъ сопутствуетъ нжная и робкая Эвираллина, ея черные власы упадаютъ на близну ея выи. Она втайн обращаетъ очи свои на Оссіана. Легкая рука ея касается арфы, и мы вс соплещемъ прелестной дщери Бранна.
Фингаль востаетъ и вщаетъ Латмону. При каждомъ движеніи десницы его мечь Тренмора сотрясается при его бедр. Сынъ Нуата! для чего пришелъ ты искать славы себ въ Морвен? Мы не слабаго чада племени, и наши мечи обагрены кровію сильныхъ. Внесли ли мы когда брань въ твое отечество? Фингалъ не утшается битвами, хотя и чувствуетъ крпость своей мышцы. Слава моя возрастаетъ паденіемъ безумныхъ, дерзающихъ оскорблять меня, и мой перунъ упадаетъ на гордыхъ ратоборцевъ: сраженіе возгарается и гробы моихъ ратниковъ повсюду возвышаются. О мои праотцы! скоро останусь я единъ, но останусь увнчанъ славою, и разлучаясь съ жизнію, оставлю я за собою стезю блестящую. Удалися, Латмонъ, теки съ мечемъ въ другія страны Морвенское племя во бранхъ знаменито, и гибель постигаетъ его сопостатовъ.

ОАТОНА.

ПОЭМА.

Содержаніе.

Латмонъ, побжденъ будучи Фингаломъ, удалился въ свои земли. Галлъ ему сопутствуетъ, Нуатъ отецъ Латмона принялъ Каледонскаго Героя великолпно, Галлъ не можетъ смотрть равнодушно на дочь его Оатону, которая и соотвтствуетъ его любви. Былъ уже назначенъ день ихъ брака, какъ Фингалъ прислалъ къ Галлу, чтобъ возвратился онъ въ Морвенъ, и слдовалъ за нимъ на войну, предпріятую противъ Британцовъ. Сынъ Морнія повинуется, но разлучась общалъ онъ Оатон, что ежели останется въ живыхъ, возвратится скоро. Онъ положилъ и день своему возвращенію.
!!!!!!!!!!!!!!!325-326
прелестной ея груди:— Онъ спитъ, спитъ сынъ Морнія, онъ, на кого взирала я съ толикою любовію! Галлъ покоится на камени, удаленъ отъ своей возлюбленной, погруженной въ отчаяніе! Пространное море окружаетъ островъ Троматонъ: тамо я сижу одна, рыдая во глубин мрачной пещеры, но нтъ, я не одна, о сынъ Морнія! свирпый Дуроматъ со мною. Онъ тамо съ отчаяннымъ бшенствомъ любви: что можетъ сдлать несчастная Оатона?
Порывъ стремительнаго втра потрясъ сильне верьхи дубовъ и видніе изчезаетъ. Галлъ пробуждается, схватилъ копіе, и востаетъ яростенъ, онъ непрестанно обращаетъ очи свои къ востоку, и клянетъ медленное приближеніе дня. Но заря возникла. Онъ разпростираетъ парусы, втры благопріятствуютъ, и корабль его скачетъ по волнамъ. Въ день третій островъ Троматонъ исходитъ предъ взоръ его изъ ндръ Океана, онъ уподоблялся голубому посреди волнъ щиту и блющаяся волна шумя ударялась о его скалы. Скорбящая Оатона сидла на брег, слезоточащія очи ея устремлены на скачущіе валы. Усмотря Галла покровенна блестящимъ оружіемъ, сотрясается она ужасомъ м отвращаетъ взоръ. Она уклонила лице свое къ земли, ея прелестныя ланиты червленютъ стыдомъ, опустились ея трепещущіе руки. Три краты, покушалась она бжать и три краты измняютъ ей дрожащія ея колни.
Оатона! возопилъ ей Галлъ, почто хочешь ты отъ меня бжать? Разв примчаешь ты въ очахъ моихъ смерть, или ненависть въ сердц? Ты для меня лучь Авроры, востекшій озарять меня, въ земл чуждой: но какъ лице твое омрачаетъ печаль. Близъ тебя ли сопостатъ твой? Душа моя горитъ съ нимъ встретиться, мечь мой трепещетъ при бедр моей, желая блистать въ моей десниц. Вщай, дщерь Нуата, отвтствуетъ мн, не видишь ли ты слезъ моихъ? Ахъ, Галлъ! отвтствуетъ она воздыхая, для чего стремишься ты чрезъ толикія моря, искать несчастной Сатоны? Почто не умерла я въ неизвстности, и не увяла какъ уединенный и никому незнакомый цвтъ на высот камени? Почто пришелъ ты принять послдній мой вздохъ? Я изчезаю среди утра моей жизни, и уже не будутъ произносить моего имени, или произнесутъ его съ ужасомъ, и мой родитель проліетъ источники слезъ. Ты будешь стовать сынъ Морнія, ты восплачешь о помраченной слав Сатоны, но она покоиться будетъ во гроб и не услышитъ уже голоса и стенаній своего возлюбленнаго. Ахъ Галлъ! для чего, пришелъ ты въ сей пагубный островъ?
!!!!!!!!!!!!!!328-332
ты изчезаешь во цвт лтъ твоихъ. — Такъ, отвтствуетъ незнакомецъ, родители мои знамениты, но невосплачутъ они о смерти моей: зане слава моя изчезла какъ утренній тум.анъ. На брегахъ Лувранны возвышаются чертоги, и башни свои покрытыя мхомъ видятъ изображенны въ водахъ источника. Превыше ихъ скала обремененная долговчными соснами: ты можешь усмотрть ихъ въ сей отдаленности, въ сихъ чертогахъ обитаетъ братъ мой, онъ славенъ въ битвахъ, отдай ему сей блистательный шеломъ.
Шлемъ упадаетъ изъ рукъ Галла при вид уязвленной и умирающей Оатоны. Она взяла въ пещер оружіе младаго ратника, чтобъ сыскать смерть себ посреди сражающихся. Едва уже подъемлетъ она отяготвшія свои очи, кровь еще течетъ изъ ея персей.
Сынъ Морнія! уготовь мн гробъ, сонъ смерти овладетъ скоро моею душею, очи Оатоны покрываются облакомъ. Ахъ! для чего я не могла остаться въ чертогахъ Дувранны! Я наслаждалась бы моею славою, дни мои текли бы въ радости, и младыя мои подруги благословляли бы слды мои. Но увы! дражайшія моя Галлъ, я увядаю во цвт дней моихъ, и родитель мой въ своихъ чертогахъ устыдится о своей дщери.
Блдна и бездыханна упадаетъ она на скалу Троматона. Герой, проливая слезы, возвысилъ ей гробъ. Онъ возвращается въ свое отечество, но мы примтили въ немъ глубокую печаль. Я взялъ мою арфу и восплъ хвалы Оатон: радость воскресла на чел Галла, но часто воздыхалъ онъ еще посреди друзей своихъ, тако по прошествіи бури втры повремеяно колеблютъ еще и раздираютъ воздухъ.

КРОМА.

ПОЭМА.

Содержаніе.

Мальвина плачетъ о смерти своего любезнаго Оскара, Оссіанъ слышитъ, и чтобъ утшить ее въ печали, разскавываетъ ей, какъ онъ въ Кром, маломъ Ирландскомъ узд, воевалъ противъ Ротмара. Кротаръ, владтель Кромы, былъ уже старъ и слпъ. Фоваръ-Гормъ, его сынъ, былъ столько молодъ, что не могъ еще владть оружіемъ, Уотмаръ почелъ случай сей благопріятнымъ. чтобъ завладть Кромою и присовокупить ее къ своимъ владніямъ. Кротаръ, устрашенный предпріятіемъ Ротмара, послалъ къ Фингалу просить помощи. Фингалъ повелваетъ сыну своему Оссіану отправиться въ Крому, но прежде Оссіанова прибытія Фоваръ-Гормъ, не смотря на свою младость, дерзнулъ напасть на Ротмара. Онъ лишается
!!!!!!!!!!!!!335—338
Я веселился съ иноплеменниками, когда сынъ мой былъ еще при мн, но сокрылось сіе раждающееся свтило и не оставило посл себя ни единой блистательной черты. Палъ юный сей Герой, онъ палъ, защищая своего родителя.
Ротмаръ, вождь Тромла, узналъ, что я слпъ, и ослабшая моя мышца уже покоится. Гордость его воспрянула, онъ вступаетъ въ Крому. Ратники мои повергаются его мечемъ. Кипя досадою, пріемлю я оружіе, но слабъ и лишенный зрнія что могъ сдлать Кротмаръ? Стопы мои странствуютъ на удачу по чертогамъ моимъ. Я предался сндающей меня горести. Тщетнымъ желаніемъ призывалъ я счастливые дни моей младости, когда я сражался и торжествовалъ на пол смерти: сынъ мой возвращается съ ловитвы, его десница, юная десница не вращала еще мечемъ бранноноснымъ, но сердце его было мужественно, и огонь бодрости блисталъ въ его очахъ. Онъ зритъ смятеніе и дрожащія стопы своего родителя. Я слышалъ его вздохи: любезный мой родитель! сказалъ онъ мн, не слабость, ли моя сокрушаетъ тебя печалію? Не то ли стенаній твоихъ виною, что не имешь ты сына, могущаго защитить тебя? Родитель мой! я начинаю чувствовать крпость моей мышцы. Уже извлекалъ я мечь, я въ силахъ напрягать лукъ. Позволь, да ополчусь я противъ гордаго Ротмора, позволь, я чувствую, какъ пламенетъ мое сердце. — Такъ, ты съ нимъ сразишься, отвтствовалъ я, гряди, но да предъидутъ предъ тобою прочіе ратники, чтобъ мой я хотя слышать твое торжественное шествіе, когда уже очи мои не могутъ видть тебя грядуща вспять съ побдою.
Онъ летитъ, сражается, умираетъ. Сопостатъ простерся къ моимъ чертогамъ: убійца сына моего приближаетъ чело своего воинства.
Не нын время, рекъ я Кротару, не нын время наполнять чашу радости. При сихъ словахъ схватилъ я мое копіе, ратники мои узрли стремящійся изъ очей моихъ пламень, и востоютъ вокругъ меня. Всю ночь шествовали мы на высоту холма. При востаніи свта тсная и злакомъ покрытая долина открылась предъ нами. На брегахъ источника ее орошающаго узнали мы ратниковъ Ротмара по блеску ихъ оружія. Мы устремляемся на нихъ въ долину. Они бгутъ: Ротмаръ пораженъ мною. Солнце не сгустилось еще къ западу, и я возвратился къ Кротару съ оружіемъ его сопостата. Старецъ осязалъ его своими руками, и радость обновилась на чел его.
Ратоборцы соединяются въ чертоги, обновляется пиршество, чаша побды ходитъ кругомъ пять Бардовъ шествуютъ и поютъ хвалы Оссіану, весь огонь ихъ души переходилъ въ ихъ псни, и десять арфъ сопутствовали ихъ гласу. Воскресшій миръ и тишина осняютъ радостію Крому. Ночь приходитъ, не возмущая кроткой безопасности, и восходящую зарю узрли съ спокойнымъ сердцемъ. Ни едино враждебное копіе не блистало во мрак. Вся страна восхищалось радостію: Котмара уже не было.
Я возвысилъ гласъ мой въ похвалу сына Кротарова, когда провождали его въ тсное и мрачное жилище. Его родитель сопутствовалъ гробу, не слышно было его вздоховъ, рука его искала язвы своего сына. Онъ нашелъ ее въ сердц. Радость возсіяла на лиц его: онъ приближился ко мн и рекъ:
Поздравь меня, Оссіанъ, возрадуйся со мною, сынъ мой не безъ славы. Умеръ юный воитель необратился въ бгство: онъ противосталъ смерти въ лице. Счастливъ, кто умираетъ въ юности, и когда все еще гремитъ его именемъ! Робкій и славый не узритъ его состарвшася въ своихъ чертогахъ, онъ не поругается язвительною усмшкою трепещущимъ его рукамъ. Память его знаменита въ псняхъ. Юныя двицы проливаютъ о немъ слезы, но старецъ по малу истаеваетъ, и видитъ славу младости своей изчезающу въ забвеніи и онъ умираетъ въ неизвстности, онъ не иметъ сыновъ, которые бы о немъ восплакали. Радость окружаетъ ихъ гробницу, и камень, долженствующій сохранять его имя, полагается безъ пролитія слезъ. Такъ, счастливъ, кто умираетъ въ юности, окруженъ полнымъ сіяніемъ своея славы!

БЕРРАТОНЪ.

ПОЭМА.

Содержаніе.

Поэма сія почитается послднимъ Оссіановымъ сочиненіемъ, и въ Шотландіи называютъ ее послднею пснію Оссіана. Фингалъ, плывя въ Локлинъ, куда позванъ онъ былъ Свараномъ отцемъ Агандехи (см. Финг. пснь 3) присталъ къ Берратону, небольшому Скандинавскому острову. Онъ великолпно угощенъ былъ Ларморомъ, владтелемъ сего острова и данникомъ Царя Лохлинскаго, Фингалъ тогда же клялся ему вчнымъ дружествомъ, и скоро доказалъ то самымъ дломъ. Ларморъ сыномъ своимъ Уталомъ сверженъ былъ съ престола и заключенъ въ темницу. Фингалъ не медля послалъ Оссіана и Тоскара отца Мальвины, чтобъ освободить Лармора и наказать изверга Утала. Уталъ столько былъ прекрасенъ, что красота его вошла въ пословицу, а потому влюблялись въ него вс женщины. Нина-Тома, дочь Тортома Князя сосдственнаго съ Берратономъ, плнилась Ута
!!!!!!!!!!!!!343-344

ОССІАНЪ.

Покойся въ мир, дщерь великодушнаго Тоскара. Прелестное свтило! ты не долго блистало на горахъ нашихъ. Прекрасна и величественна, въ ту минуту, которая сокрыла тебя отъ очей нашихъ, ты подобна была лун, когда она изображаетъ въ волнахъ трепещущее свое лице, но ты оставила насъ въ ужасномъ мрак. Мы сидимъ близъ камени окружены всемстнымъ безмолвіемъ, нтъ при насъ другаго свта, кром блеску воздушныхъ явленій. Любезное свтило! ты скоро отъ насъ сокрылось!
Но подобно блистательной точк возникшей отъ востока, ты возвышаешься на высяхъ воздушныхъ, ты течешь соединиться съ твоими предками, ты шествуешь, чтобъ возссть купно съ ними въ чертогахъ грома. Надъ горою Коны простирается великій облакъ, его лазоревыя ребра касаются тверди, онъ возъемлется превыше страны, гд дуютъ втры: тамъ, тамъ жилище Фингала. Герой сидитъ на престол составленномъ изъ паровъ, въ его рук воздушное его копіе. Его щитъ, до половины покрытыя облаками, подобенъ лун, когда одно ея полукружіе погружено еще въ волнахъ, а другое изливаетъ на поля слабое только сіяніе. Друзья Фингаловы сидятъ окрестъ его на престолахъ тумана. Они внимаютъ пснямъ Уллина. Бардъ играетъ на мечтательной своей арф и возвышаетъ слабый свой голосъ. Герои не тако знаменитые озаряютъ воздушные чертоги тысящами огней воздушныхъ. Посреди ихъ шествуетъ Мальвина, лице ея покрыто стыдливымъ румянцемъ: она разсматриваетъ незнакомыя лица своихъ праотцевъ, и отвращаетъ очи свои орошенныя слезами.
Для чего, вщаетъ ей Фингалъ, для чего толь рано шествуешь ты къ намъ, любезная дщерь великодушнаго Тоскара? Какое мрачное стованіе въ чертогахъ Луты! Коль несносная тоска для скорбящей старости моего сына! Я слышу дыханіе зефира Коны, которому пріятно было играть и утшаться, разввая твои прелестные волосы. Онъ летитъ въ твои чертоги, и тебя уже не находитъ, онъ воздыхаетъ между оружіемъ твоихъ предковъ. Распростри твои журчащія крил, о зефиръ! лети воздыхать на гроб Мальвины. Онъ возвышенъ при подножіи сея скалы, на брегахъ голубаго источника Луты. Юныя двы, которыя пли во окрестности, уже удалились. Ты одинъ, о зефиръ! изливай тамъ свои томныя жалобы.
Но кто шествуетъ отъ мрачнаго запада, несомъ легкимъ облакомъ? Улыбка одушевляетъ, кажется, пасмурныя лица его черны, его власы, составленные изъ тумана, развваются на крилхъ втровъ. Онъ уклоняется на воздушное свое копіе. О Мальвина! это твой родитель: для чего, вщаетъ онъ, для чего толь рано блистаешь ты на облахахъ нашихъ, прелестное свтило Луты? Но ты печальна, о дщерь моя! ты видла, какъ сокрылись отъ тебя вс друзья твои. Преродившееся племя, племя безсильныхъ обитаетъ въ чертогахъ нашихъ, изъ всего сонма Героевъ единъ только остался Оссіанъ.
Ахъ! ты вспомнилъ Оссіана, знаменитый Тоскаръ! Кто можетъ изочесть битвы нашей младости? Мечи наши пожинали купно на поляхъ сраженій, мы устремлялись на сопостатовъ какъ два камня, отторгшіеся отъ высоты горы, и сыны иноплеменныхъ изчезали, се ратоборцы Коны! вопіяли они въ бгств, никогда они не сражаются не побждая. Приближься сынъ Алпина, склони слухъ твой къ пнію старца: дянія вковъ протекшихъ напечатлнны въ душ моей, память моя воскрешаетъ подвиги, прославившіе мужественнаго Тоскара, когда плыли мы купно по бездн морей. Приближься, сынъ Алпина, внимай послднимъ звукомъ пснопвца Коны.
Фингалъ повелваетъ, я распростеръ мои парусы, и Тоскаръ, вождь Луты, прелетлъ со мною поля Океана. Мы управили свое шествіе къ острову Берратону, Море его окружающее безпрестанно волнуется бурями, тамо обиталъ великодушный Аарморъ, согбенный тягостію лтъ, онъ угощалъ пиршествомъ Фингала, когда Герои сей стремился въ чертоги Старна получить себ побдами сердце Агандеки {Онъ сражался за Агандеку съ Свараномъ. Смотри Финг. пснь I.}. Уталъ, надмнный своею красотою, любовь всхъ красавицъ, Уталъ, сынъ Лармора, видя отца своего обремененна старостію, заключилъ его во увы, и овладлъ его престоломъ.
Несчастныя старецъ долго томился во мрачной пещер на брегахъ своихъ морей. Раждающійся день никогда не проницалъ въ сіе темное жилище. Воспламененный дубъ не освщалъ его во время ночи, слышны одни свисты втровъ Океана, мрачная пещера принимала послдніе только лучи луны, стоящей на горизонт, и Ларморъ видлъ сіяніе круга ея въ ту минуту, когда она сотрясается, погружаясь въ волны запада.
Снитонъ, спутникъ Ларморовой младости, приходитъ въ чертоги Фингала, онъ повствуетъ ему о несчастіи владыки Берратона, Фингалъ воскиплъ досадою: три краты простиралъ онъ руку свою къ копію, желая мстительную свою мышцу возвысить противъ вроломного Утала, но память о прежнихъ своихъ подвигахъ воскресла въ душ
!!!!!!!!349-350
Она сопутствуетъ намъ. Ея поступь открыла вс ея пріятности. Радость обновилась на прекрасномъ ея лиц, тако во время весны, когда уничтожатся мрачныя тни, покрывавшія поля, лазоревые источники блистаютъ въ теченіи своемъ, и злачный терновникъ склоняется на ихъ воды.
День возраждается, и мы входимъ въ заливъ Ротмы. Дикій вепрь стремится изъ лсовъ, мое копіе пронзаетъ ему ребро. Я возрадовалсявидя текущую кровь его, и я предузрлъ приращеніе моей славы {Оссіанъ вритъ, что вепрь, пораженный имъ на брег Верратона, есть щастливое предзнаменованіе успховъ его предпріятія.}. Но холмъ Фанторма звучитъ уже подъ стопами ратниковъ Утала, они разсялись по равнин, и смотрятъ въ слдъ дикихъ вепрей. Уталъ, гордясь силою и красотою своею, простирается тихими стопами. Онъ несетъ два изощренныя копія. Страшный его мечь препоясанъ при бедр его. Три юные ратника несутъ уясненные луки его, пять ловчихъ псовъ скачутъ предъ лицемъ его. Въ нкоемъ разстояніи слдуютъ за нимъ его ратники и они удивляются величественной его походк. Сынъ Лармора! ничто не равнялось красот твоей, но душа твоя была мрачна, какъ темное лице луны, когда предвщаетъ она бурю.
Уталъ узрлъ насъ на брег, онъ остановился, его воины соединяются вокругъ его. Бардъ, покрытый сдинами, къ намъ шествуетъ. изъ какихъ странъ сіи иноплеменники? вщаетъ онъ: въ злополучный день родились вс, кто приходитъ въ Берратонъ противоборствовать крпости Утала, онъ не угощаетъ чужестранцевъ пиршествами въ своихъ чертогахъ, но кровію ихъ червленютъ воды его источниковъ. Естьли вы изъ Сельмы, изъ древнихъ чертоговъ Фингала. совтую, да изберете трехъ юношей изъ вашего юношества, чтобъ текли и возвстили ему конечное паденіе народа его. Можетъ быть придетъ онъ самъ, кровію его упіется мечь Утала, и слава Финторма возвысится какъ младое древо, честь и красота долины.
Нтъ, никогда, отвтствовалъ я съ яростію, но твой владыка побгнетъ отъ лица Фингала. Очи владыки Морвенскаго стремятъ изъ себя перуны смерти: онъ шествуетъ, и Цари изчезаютъ. Духъ ярости его женетъ ихъ далече, какъ груды легкихъ тумановъ. Ты хочешь, да три юноши ихъ нашихъ ратоборцевъ грядутъ возвстить Фингалу, что воинство его погибло, такъ они пойдутъ можетъ быть, но только возвстить, что воинство его погибло смертію славы.
Я ожидаю сопостата съ безстрашіемъ. Близъ меня Тоскаръ извлекъ мечь свой. Врагъ стремится какъ бурный источникъ, смшенные крики возвышаются) воитель съемлется съ воителемъ, щитъ сртается со щитомъ, сталь соединяетъ свои молніи съ молніями стали, свистятъ въ воздух стрлы, звнятъ копья, ударяясь о твердость броней, и сверкающіе мечи отскакиваютъ отъ преломляемыхъ щитовъ. Тако при дыханіи стремительныхъ втровъ стонетъ долговчный лсъ, когда тысячи разъяренныхъ тней исторгаютъ древа его среди мрачной ночи.
Уталъ поверженъ мечемъ моимъ, и чада Берратона обратились въ бгство. Зря красоту Утала, не могъ я воздержаться отъ слезъ. Ты низверглось, возопилъ я, низверглось ты юное древо, и красота твоя увяла. Ты пало на поляхъ твоихъ, они печальны, они лишились прелестнаго сына. Вютъ пустынные втры, но не слышно шуму твоихъ листвій. Сынъ великодушнаго Лармора! ты прекрасенъ и въ самыхъ объятіяхъ смерти.
Нина, сидя на брег, внимала шуму сраженій. При ней сидлъ Летмалъ, древній Бардъ Сельмы. Почтенный старецъ! рекла она, обратя къ нему орошенныя слезами очи, я слышу рыканіе смерти. Друзья твои ополчились противъ Утала, и моего возлюбленнаго нтъ уже на свт. Ахъ! для чего не осталась я на высот скалы, среди волнъ Океана? Моя душа обремененна была бы грустію, но звукъ его смерти не поразилъ бы моего слуха. Палъ ты на поляхъ своихъ, любезный Князь Финторма! Ты оставилъ меня на камени, но въ душ моей всегда присутствовалъ твой образъ. Уталъ! палъ ты на поляхъ своихъ.
Блдна и орошенна слезами она востаетъ, она видитъ щитъ Утала покрытый кроііію, она видитъ его въ рукахъ Оссіана, трепещуща, изумленна, летитъ она въ поле, она летитъ, зритъ своего возлюбленнаго, упадаетъ, и душа ея излетаетъ надъ нимъ во вздох, ея власы покрываютъ лице ея любовника. Я пролилъ источникъ слезъ, я воздвигъ гробъ нещастной сей чет, и я восплъ.
Почійте въ мир, юные нещастливцы, почійте при журчаніи сего источника. Младыя двицы, идя на ловитву зврей, увидятъ гробъ вашъ и отвратятъ свои очи. Имена ваши будутъ жить въ псняхъ Бардовъ, въ честь вашу коснутся они стройныхъ своихъ арфъ, дщери Сельмы ихъ услышатъ, и ваша слава прострется въ страны отдаленныя. Почійте въ мир, юные нещастливцы, почійте при журчаніи сего источника.
Два дни проводили мы на брег. Герои Берратона къ намъ стеклися. Торжествуя ведемъ мы Лармора въ его чертоги. Уготовляется пиршество. На чел старца сіяетъ радость. Не утомляясь взиралъ онъ на оружія своихъ праотцевъ, на сіи древнія оружія, оставленныя имъ въ чертогахъ, когда онъ изгнанъ былъ изъ нихъ высокомрнымъ Уталомъ. Хвалы наши воспты въ присутствіи Лармора, онъ и самъ благословлялъ Героевъ Морвена, онъ не зналъ еще, что сынъ его, надмнный Уталъ, поверженъ въ сраженіи, ему возвстили, что скрылся онъ въ густоту лсовъ, чтобъ сокрыть свою печаль, и свои слезы, но увы! онъ безмолвствовалъ во гроб, среди кустарниковъ Ротмы.
Въ день четвертый, въ благопріятномъ дыханіи Норда, распростерли мы свои парусы. Ларморъ грядетъ на брегъ, поя сопутствуютъ ему Барды, съ радостію взиралъ онъ на пространное поле Ротмы. Онъ примтилъ гробъ, и память о своемъ сын мгновенно въ немъ возбудилась: кто изъ моихъ ратоборцевъ почилъ въ семъ гроб? Кажется, что былъ то нкій владыка. Былъ ли онъ знаменитъ въ лик моихъ сильныхъ, прежде нежели восталъ противъ меня гордый Уталъ? Чада Берратона! вы молчите! или нтъ уже Царя Героевъ? О дражайшій мой Уталъ! хотя ополчилъ ты десницу свою противъ своего родителя, смерть твоя терзаетъ мое сердце. Почто извлеченъ я изъ мрачной пещеры? Мой сынъ обиталъ бы еще въ чертогахъ Финторма, я слышалъ бы шумъ его стопъ, когда бы стремился онъ во слдъ дикихъ вепрей. Гласъ его, несомый на крилхъ втра, могъ бы достигнуть во глубину моей пещеры, и душа моя ощутила бы тогда нкую радость: отнын стованіе и печаль навсегда водворятся въ моихъ чертогахъ.
Сынъ Алпина! таковы были мои подвиги, когда мышца моя гордилась младостію. Таковы были дянія могущественнаго Тоскара, но Тоскаръ уже на облак, летющемъ на высяхъ воздушныхъ, и я остался единъ въ Лут. Гласъ мой подобенъ престающему шуму втровъ, оставляющихъ лса, но Оссіанъ недолго будетъ одинъ: онъ видитъ облакъ, долженствующій принять тнь его, онъ видитъ туманъ, изъ котораго должна сотканна быть одежда его, когда явится онъ на своихъ холмахъ. Слабые наши потомки увидятъ меня, и удивятся высот стана преждебывшихъ Героевъ, они сокроются въ свои пещеры, и безъ трепета не воззрятъ на небо, зане я прострю стопы мои по облакамъ, и тучи кататься будутъ вокругъ меня.
Проводи, сынъ Алпина, проводи старца въ лса. Втры востаютъ, мрачныя волны озера шумятъ. Видишь ли ты лишенное листвій своихъ древо, склоняющееся на холм Моры? Такъ, сынъ Алпина, оно уклоняется дыханіемъ шумящихъ втровъ. Арфа моя виситъ на изсохшей втви. Ея струны издаютъ унывный звукъ. Втръ ли, о моя любезная арфа! или тнь нкая мимо идя къ теб прикасается? Это безъ сомннія любовникъ Мальвины.… Но принеси мн арфу мою, сынъ Алпина. Я хочу еще пть. Я хочу, да сладостные звуки ея сопутствуютъ отшествію моей души. Предки мои услышатъ ихъ въ воздушныхъ своихъ чертогахъ, радость возсяетъ на мрачныхъ ихъ лицахъ, они уклонятся на края своихъ облакоыъ, они прострутъ свои руки, чтобъ принять своего сына.
Долговчный и мхомъ покрытыя дубъ уклоняется и стонетъ надъ источникомъ. Близъ его шумитъ увядшій кустарникъ, и колеблющіеся листы его мшаются съ сдыми власами Оссіана. Настрой твою арфу, Оссіанъ, и начни сладостныя псни: приближьтеся., о втры! и распрострите ваши крил, вознесите печальные звуки мои въ воздушные чертоги Фингала, да услышитъ онъ еще гласъ своего сына, гласъ пснопвца Героевъ. Втръ Норда отверзаетъ твои врата, о Фингалъ! я зрю тебя сидяща на туманахъ, среди слабаго сіянія твоихъ оружій. Ты уже нестрашенъ сильнымъ. Тло твое ничто, какъ дожденный облакъ, котораго прозрачный покровъ дозволяетъ намъ видть влажныя очи звздъ. Щитъ твой какъ луна при своемъ запад, твой мечь какъ воспламененный до половины туманъ. Сколь мраченъ и безсиленъ Герой сей одяннымъ нкогда величественнымъ блистаніемъ и крпостію!
Но ты шествуешь на втрахъ пустынныхъ и держишь черныя бури въ своей десниц. Во гнв своемъ ты схватываешь солнце и погружаешь его въ свои облаки {Оссіанъ описывая сперва Фингала какъ безсильную и слабую тнь, а посл говоря, что онъ и самое солнце погружаетъ въ облаки, ужели себ противорчитъ? Нтъ, тогда вс врили, что тни умершихъ повелвали бурямъ и втрамъ, но чтобъ сражаться, не имли уже ни силы ни крпость.}. Чала слабыхъ трепещутъ, и тысячи источниковъ упадаютъ съ неба.
Но когда простираешь ты стопы свои миренъ и спокоенъ, утренніе зефиры теб сопутствуютъ. Солнце усмхается на лазоревыхъ своихъ поляхъ. Источникъ прозрачне извивается къ своей долин, злачные кусты колеблютъ свои цвтущіе верхи, и серна съ веселіемъ скачетъ въ свои лса. Глухой шумъ востаетъ въ пол, бурные втры безмолвствуютъ. Я слышу гласъ Фингала, гласъ толь уже давно непоражавшій моего слуха. Гряди, вщаетъ онъ мн, гряди,
!!!!!!!!!!!359-360

МИНВАНА.

ПОЭМА.

Содержаніе.

Рино, сынъ Фингаловъ, убитый въ Ирландіи въ сраженіи противъ Сварана, (см. Финг.) отличенъ былъ своею красотою, легкостію въ бганьи, и равно храбростію. Минвана, сестра Галла, о которомъ часто упоминается въ Оссіановыхъ сочиненіяхъ, была въ него влюблена. Ея плачь о смерти своего любовника составлялъ вводную повсть (эпизодъ) въ большой Оссіановой поэм, и сія только вводная повсть изъ оной поэмы дошла до нашихъ временъ. Стихотворецъ. представляетъ, что Минвана сидитъ на скал и видитъ прибытіе Фингалова флота изъ Ирландіи.

——

Печальна и съ лицемъ воспламененнымъ уклонившись съ высоты скалы Морвенской, взирала Минвана на пространство морей. Она узрла шествіе младыхъ нашихъ ратниковъ, покрытыхъ блистающимъ своимъ оружіемъ: Гд ты, Рино? гд ты?
Прискорбны и потупленны взоры наши говорили ей, что нтъ уже Рина, что тнь ея возлюбленнаго вознеслась уже на облаки, что слышали слабый гласъ его журчащій съ зефиромъ въ зеленомъ дернъ холма. Какъ! сынъ Фингаловъ палъ на злачныхъ поляхъ Уллина! Коль могущественна должна быть мышца его поразившая! И я, увы! я осталась одна. Нтъ, я не буду одна, о втры разввающіе черные мои власы, я не долго соединять буду вздохи мои съ вашимъ свистомъ. Должно, да почію я подл возлюбленнаго моего Рина. Дражайшій любовникъ! я уже не зрю тебя шествующа съ ловитвы и окруженна прелестями своей младости. Тнь ночи окружаетъ любовника Минваны, и безмолвіе обитаетъ въ тсномъ жилищ Рина.
Гд твои врные псы? гд твой лукъ? твой непроницаемый щитъ? твой мечь подобный огню небесъ? твое копіе всегда обагренное кровію?
Увы! я зрю твои оружія въ корабл твоемъ. Я вижу, они омыты кровію: не положили ихъ близъ тебя во мрачномъ моемъ жилищъ, о возлюбленный мой Рино! Когда гласъ Авроры придетъ и скажетъ теб: востань юный ратникъ, звроловцы уже на пол, елень близъ твоего жилища. Удалися, прекрасная Аврора, удалися, Рино спитъ: онъ не слышитъ уже твоего гласа, елени скачутъ на его гроб. Смерть окружаетъ младаго Рина, но я безъ шуму подойду, о любезный мой Герой! я притаившись подкрадусь къ одру, гд ты покоишься. Минвана безмолвно ляжетъ подл возлюбленнаго своего Рина, юныя мои подруги будутъ меня искать, но он уже и найдутъ меня, он при согласномъ пніи пойдутъ по слдамъ стопъ моихъ, но я уже не услышу вашихъ псней, о дражайшія мои подруги! я усну подл возлюбленнаго Рина.

Конецъ первой Части.

Прочитали? Поделиться с друзьями:
Электронная библиотека