Основные начала русского судоустройства и гражданского судоустройства в период от Уложения до Учреждения о губерниях, Кавелин Константин Дмитриевич, Год: 1842

Критика и публицистика
Время на прочтение: 261 минут(ы)
Скачать в PDF
Кавелин К. Д. Государство и община
М.: Институт русской цивилизации, 2013.

Основные начала русского судоустройства и гражданского судоустройства в период от Уложения до Учреждения о губерниях.
Рассуждение, писанное для получения степени магистра гражданского законодательства кандидатом прав Константином Кавелиным

Печатать дозволяется по определению Университетского совета. Москва, октябрь 11 дня, 1843 года. Секретарь Совета Григорьев

СОДЕРЖАНИЕ

ВВЕДЕНИЕ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. Учение о русском гражданском судопроизводстве по Уложению и новоуказанным статьям (1649-1696)
Глава I. Органы гражданского судопроизводства
Отделение I. Судоустройство
A. Суды крестьянские
B. Суды городовые
C. Суды центральные (Московские приказы)
Отделение II. Тяжущиеся лица
A. Тяжущиеся лица
B. Судебные представители
Глава II. Предметы гражданского судопроизводства (гражданские иски)
I. Существо исков
II. Взаимные отношения гражданских исков
Глава III. Гражданское судопроизводство
Отделение I. Формы гражданского судопроизводства
Отделение II. Движение гражданского судопроизводства (ход процесса)
A. Развитие гражданского судопроизводства до суда
B. Развитие судопроизводства в продолжение суда
C. Развитие гражданского судопроизводства после суда
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. Реформы, происшедшие в судоустройстве и судопроизводстве при Петре Великом и в последующие царствования, до Учреждения о губерниях (1696-1775)
Судоустройство
Областное, провинциальное судоустройство
Устройство центральных судов
Судопроизводство
Примечания
Положения

ВВЕДЕНИЕ

Немного лет протекло с того времени, когда реформа, произведенная в России Петром Великим, еще была предметом общего и безусловного удивления. Едва Преобразователь совершил свой трудный подвиг, как у же подданные его почувствовали великость предначертанного дела и провозгласили великого Государя, первоначальника новой России, творца нашего политического могущества и устроителя внутреннего быта. С тех пор имя Петра I благоговейно передавалось из уст в уста от предков потомству. Так продолжалось почти до последнего двадцатипятилетия.
Около этого времени появилась реакция направлению, данному России преобразованием Петра. Силы, вызванные им к жизни, воспитанные и доведенные до сознания событиями последней эпохи, начали тяготиться чужеземным влиянием, под которым совершалось их развитие со времени Петра Великого, и породили требование самостоятельности. Отсюда ведет начало обращение к старине, сочувствие к быту России, предшествовавшему реформе, который если не был чужд влиянию европейских народов, то, по крайней мере, не был порабощен этим влиянием. Это новое направление должно было ослабить прежнее безусловное удивление к преобразованию Петра Великого, доведенное до крайности, оно стало в противоположность с прежним направлением, и почитатели старины так же безусловно начали порицать переворот, как другие прежде превозносили его. Таким образом, мнения о реформе разделились, в их вражде речь идет не о частном событии русской истории, но о судьбах России, о ее прошедшем, настоящем и будущем.
Образование противоположных мнений о реформе Петра есть, бесспорно, отрадное явление. Оно служит признаком возбуждающегося в России сознания ее самостоятельности, индивидуальности, это зачатки обновления нашей жизни, свидетельствующие о переходе ее из одной степени развития в другую, высшую. Но основываясь на непосредственном убеждении, на догадках и предположениях, на фактах отрывочных и потому допускающих различные и произвольные толкования, эти мнения не могут разрешить спора. В этом скрывается причина и необходимость возникающего у нас исторического направления. Теперь более, нежели когда-нибудь, обратились к изучению фактов нашей истории, стали собирать источники. Уже много сделано совокупными усилиями правительства и частных лиц, многие весьма важные памятники нашего древнего быта открыты, обнародованы и не перестают обнародоваться.
При таком преобладании исторических интересов, при общем стремлении решить великий вопрос о перевороте Петра в выборе темы для юридического рассуждения нельзя было колебаться. Мы остановились на реформах, произведенных Петром Великим в гражданском судопроизводстве, и по следующим причинам.
1. Несмотря на то, что переворот Петра Великого почти весь сосредоточился в сфере государственного права (в обширном смысле слова), влияние его на гражданское законодательство было также чрезвычайно сильно. Он отразился с большею или меньшею силою в правах имущественных (вещных) и правах по обязательствам (личных), в наследственном праве и гражданском судопроизводстве.
2. Степень и значение реформы в каждой отдельной ветви гражданского права были различны. В большей части из них она была только отражением переворота, произошедшего в государственном законодательстве, и потому была временная. Почти все изменения, сделанные в гражданских правах Петром Великим и которые подходят под эту категорию, уступили место преждебывшим законоположениям. Они имеют более интерес древностей.
3. Из всех перемен, происшедших со времен Петра Великого в гражданском законодательстве, только те, которые относились к судопроизводству, имели постоянный характер и служат главным основанием ныне действующих законов. Поэтому, кроме исторического интереса, они имеют еще интерес практический, тесно связующий их с настоящим законодательством, и заслуживают особого внимания.
Направление, данное законодательству Петром Великим, продолжало развиваться по нему и во все последующие царствования, до издания Свода законов. Время от реформы Петра Великого до Свода законов составляет поэтому особливый период в истории русского законодательства. Царствование Императрицы Екатерины II, при которой впервые установилась реформа, делит этот период на две части, при ней определилось отношение новых и старых начал права и все нововведения приведены в стройную, обдуманную систему. В отношении к гражданскому судопроизводству царствование Екатерины II не представляет ни одного узаконения, которое составляло бы эпоху, но в судоустройстве Екатерина II заключила реформу изданием Учреждения для управления губерний, с которым судебное управление России, административная сторона судопроизводства получило правильную организацию. Мы ограничимся изложением перемен, произошедших в русском гражданском судопроизводстве со времени реформы до Учреждения о губерниях (1775 года, ноября 7-го).
Таким образом, настоящее рассуждение должно разделиться на две части. Первая будет заключать в себе учение о гражданском судопроизводстве, по Уложению и новоуказанным статьям, вторая — изменения, произведенные в гражданском судопроизводстве Петром Великим и узаконениями последующих царствований, до Учреждения о губерниях.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Учение о русском гражданском судопроизводстве по Уложению и новоуказанным статьям
(1649-1696)

Период времени от Уложения до единодержавия Петра Великого по справедливости может быть назван цветом древнего юридического быта, венцом самостоятельного развития начал, которые лежали непосредственно в народном обычае. Каждое юридическое положение или непосредственно, или как результат основывалось на обычаях областей, вошедших в состав России, след<овательно>, законодательство было почти исключительно историческое.
Отсюда объясняется казуистический характер Уложения и всех постановлений, относящихся к этому времени. По мере того как юридические гражданские отношения становились многосложнее, приложение основных начал обычного права к частным случаям делалось труднее и требовало законного определения, это определение касалось поэтому одних частных случаев: начала, руководившие при решении их, остались невысказанными, потому что жили в обычае, не было никакой нужды утверждать их законами. Отсюда видимая бедность юридических начал в Уложении и внутреннее богатство их, сокрытое под оболочкой частных решений.
Казуистический характер Уложения в особенности высказывается в том, что оно, будучи по своему назначению Уложением всей России, по форме относилось к одной Москве {Доказательств этому множество. Укажем здесь на некоторые: 1. Улож., гл. X, ст. 140: ‘Велети его (ответчика) приставу привести к ответу к Москве с собою’, гл. X, ст. 141: ‘Да как пристав того ослушника изымав к Москве приведет’. См. также: гл. X, ст. 139 и множество других мест. 2. В Уложении везде упоминается о дьяках, а они, как известно, были только в Московских приказах и в некоторых городах с воеводами. 3. Улож., гл. X, ст. Ill повелевает ‘винить неявкою того, кто через неделю по собрании по нем поручной записи не явится к суду’, очевидно, эта статья относится только к городским жителям или к живущим в близком расстоянии от города. Она должна относиться, по всем вероятиям, к древнейшему времени. 4. Судящие везде называются в Уложении судьями, а это название принадлежит исключительно тем, которые заседали в Московских приказах (Улож., гл. X, ст. 251 и т. д.).}. Нет сомнения, что главная причина этого заключается в самих источниках, из коих преимущественно составлено Уложение, ибо можно догадываться, что наибольшая часть статей его почерпнута из решений московских приказов, несмотря на это, удержание казуистической формы этих приговоров ясно свидетельствует о тогдашнем ходе развития законодательства и вообще всего юридического быта.
Несмотря на преобладание обычного права в Уложении и последующем законодательстве, мы замечаем во весь этот период постепенное усиливание начала собственно так называемого законодательного, регулирующего против обычных верований и которое так сильно воспреобладало во времена Петра Великого. Но эта законодательная деятельность вполне подчинялась формам и духу юридической жизни того времени и отличалась тем же казуистическим характером, как и положения, непосредственно развившиеся из обычая. Изменения в законодательстве не проистекали из начал, чуждых нам, обычаю противодействовали средствами, из него же заимствованными, таким образом, весь юридический быт составлял одно органическое, стройное целое.
Вот что должно было заметить о состоянии права и законодательства в этом периоде для лучшего уразумения нашего предмета. Вникая в юридические памятники, дошедшие до нас от времен Уложения, всматриваясь глубже в едва понятное нам тождество быта и форм, в которых он выражался, — в твердость начал юридических и необходимое ее следствие, способность наших предков правильно прилагать эти начала к данным случаям ежедневной жизни, всматриваясь во все это, нельзя не удивляться тому, как могло образоваться мнение, будто бы у нас не было до Петра I ни законов, ни даже понятия о праве, а то и другое дано России ее Преобразователем. В наше время этот предрассудок мало-помалу искореняется и уступает место другому, лучшему взгляду на допетровский быт, его достоинства и недостатки.
При всей неосновательности это мнение имеет, однако, и свою справедливую сторону. Под конец этого периода обычные верования заметно ослабели, зачатки ослабления их мы замечаем еще до Уложения, но около самого начала новой эпохи они были почти совершенно разрушены. Буква закона заменила дух его, который жил прежде в народном убеждении, это было причиною и следствием порчи, вкравшейся в жизнь общественную и частную. Доказательством могут служить бесчисленные злоупотребления, которым уже подавали теперь повод формы быта, некогда вылившиеся из самой жизни и, в свою очередь, служившие ей опорой и основанием. Само свойство злоупотреблений того времени свидетельствует об обветшалости, дряхлости этих форм. Вспомнить только дела о местничестве, которые тогда уже были анахронизмом, дела о бесчестии между боярами, которые дошли, наконец, до таких смешных и нелепых крайностей, что обратили на себя внимание законодательства {В полном Собрании законов помещено несколько указов, которыми запрещалось вчинять ‘пустые и недельные’ иски о бесчестии. Так, в одном из них упоминается о челобитной, которую один приносил на другого за то, что последний смотрел на него зверообразно и тем будто бы нанес ему бесчестие.}, превратные ‘ябеднические’ толкования законов, сухой, безжизненный формализм, укоренявшийся в судах, бывших прежде органом развития обычного права и приложения законов к жизни, вспомним значение, которое получил в это время язык, наконец, приведем себе на память злоупотребления стряпчих того времени, о которых столько говорится в законах этой эпохи, и есть даже свидетельства самого Петра Великого.
Так, место единого, нераздельного убеждения, которое высказывалось в законодательстве, заступило раздвоение закона и жизни — верный признак наступления переворота.

ГЛАВА I. ОРГАНЫ ГРАЖДАНСКОГО СУДОПРОИЗВОДСТВА

Отделение 1. Судоустройство

Судоустройство России времен Уложения лишено догматического интереса — это потому, что оно основывалось на одних исторических началах, которые под конец этого периода уже несколько сгладились. Это делает судопроизводство той эпохи чрезвычайно сбивчивым и непонятным.
Исторические элементы, из коих развилось судоустройство Московского государства, в настоящий период суть древнейшая форма управления в России и образование Российского государства через присоединение к Московскому княжеству уделов, царств и народных держав.
Древнейшая форма управления в России со времен пришествия в Новгород варяго-руссов состояла в том, что князь назначал из своей дружины ‘мужей’ правителями областей и городов. Рассматривая эту форму администрации и соображая ее с историческими данными той эпохи, мы выводим следующие результаты.
1-е. Вся власть над городом или областью сосредоточивалась в одном лице, начала коллегиального, по главному назначению власти, военному и финансовому, не было и быть не могло.
2-е. По тому же военному и финансовому характеру власти ‘мужей’, посылаемых князем, власть судебная в делах гражданских de facto отделялась от самого суда и носила на себе характер чисто административный. Наместники были блюстители тишины и порядка, поэтому ведали дела уголовные, которые первоначально рассматривались только с этой, так сказать, полицейской точки зрения, поэтому, далее, наместники взыскивали пеню с нарушителей порядка — вот происхождение судебных пошлин по делам гражданским, ибо эти дела в древний и средний период нашей истории обычно вчинялись вследствие насильственных правонарушений. Самый суд, произнесение приговора о том, что право и что не право, принадлежало общине или городу, сперва, вероятно, старейшинам, впоследствии лучшим людям, выборным, целовальникам.
3-е. Наконец, как князь поручал управление своим приближенным, так и наместники его отдавали города и области избранным из своей дружины. Таким образом, князь, его мужи и правители, ими назначенные, составляли целую лестницу чиноначалия, низшие ступени ее представляли в меньшем объеме то же, что и высшие. Та же самая система управления лежит в основе судоустройства и в настоящий период.
1. Начало единовластного управления осталось если не исключительным, то, по крайней мере, преобладающим во времена Уложения. Начиная от Думы Государевой до управления населенным поместьем или вотчиною все власти были основаны на единоначалии. В наше время возникла мысль, будто бы коллегиальное начало возникло уже до Петра Великого. Это мнение имеет свою справедливую и несправедливую сторону, судя по тому, с какой точки зрения мы будем рассматривать судоустройства настоящего периода. С исторической точки зрения эта мысль кажется нам неосновательной. Управление вверялось первоначально одному лицу — так было еще во времена Судебника {См.: Судебник Татищева. 2-е изд. — М., 1786. — Ст. 68 и 69.}. В царствование Алексея Михайловича московскими приказами, областями и уездами уже заведовал не один, а многие (‘воевода со товарищи’) {См.: Описание России в царствование Алексея Михайловича Григорья Кошихина. — СПб., 1840. — Гл. VI и VII, Московские и другие старинные Приказы Новикова [2] // Древняя российская вивлиофика. 2-е изд. Т. XX. — М., 1791. — С. 271-421. Си. также грамоты, указы и боярские приговоры того времени, в особенности Именной указ, данный боярину Ивану Милославскому, 1680 года, апреля 30 // Полное собрание законов. No 820.}, вот что подало повод думать, будто судоустройство в это время было коллегиальное, ту же мысль в особенности подтверждает и одно место в Уложении {Улож., гл. X, ст. 23: ‘вершити… (судное) дело… судьям вмем во<о>че’.}. Несмотря, однако, на эти данные, мы можем сказать утвердительно, что коллегиального управления не было. Правда, в назначении нескольких лиц для заведования приказом или уездом уже скрывался зародыш будущего коллегиального устройства, но до Петра Великого он находился под влиянием прежних начал управления и поэтому не мог развиться. Доказательства:
a) назначение нескольких судей и нескольких воевод для управления одним приказом или областью делалось потому, что многосложность занятий, связанных с известным управлением, превышала силы одного человека. Так думает профессор Рейц [1]. Отсюда объясняется характер приказов того времени. Товарищи боярина, ведавшего приказ, или одного городового воеводы были его помощники, советники, а не самостоятельные члены, имеющие к нему определенное юридическое отношение. Этим объясняется далее, почему нет никаких постановлений об отношении воеводы к товарищам его: если бы эти отношения были юридические, то они необходимо определялись бы законом, ибо обычай здесь не мог иметь действия,
b) лучшим доказательством того, что коллегиального управления не было, а было управление личное, служит устройство Думы Государевой, по образу которой вследствие единства происхождения всех властей того времени были организованы правительственные места Московского государства. Власть Государя, председательствовавшего в ней, была не ограничена, и если он в некоторых случаях отступал от своего мнения и принимал мнение одного из членов, то это совершенно зависело от его произвола, думные люди были его советниками и имели на него влияние de facto, юридического ограничения его власти не было,
с) наконец, коллегиальное устройство имело место только в тех случаях, когда часть, вверенная многим лицам, была обширна и многосложна, во всех прочих случаях удерживалось начало личного управления, вот почему мы находим у Кошихина, что в некоторых московских приказах было по несколько членов, напротив, в других только один. То же должно заметить и о городском и областном управлении, которое находилось в руках и одного, и двух, и трех воевод.
Мы видели, что власть вручалась лицам. Поэтому все судоустройство времен Уложения сохранило личный характер. Вникая в значение приказов — правительственных мест, которые ведали различные отрасли государственного и гражданского управления {О Приказах мы имеем следующие статьи: Первая по своему достоинству и полноте есть статья Новикова в XX т. ‘Древней российской вивлиофики’ [3]. Из нее сделано сокращение Максимовичем [4] в I т. Указателя законов. VI и VII главы Кошихина о России посвящены Московским приказам, как писанные современником они заслуживают особенного внимания. Затем есть еще статья о Приказах Голикова [5] в III т. прибавлений к Деяниям Петра Великого. В ней мы находим много новых известий, которых нет ни у Новикова, ни у Кошихина, но не указано, откуда они почерпнуты.}, мы легко убедимся, что по происхождению своему они были не что иное, как канцелярии тех сановников, которым царь московский поручал известную отрасль управления (быть может, по этой-то причине многие приказы при Петре Великом переименованы в канцелярии: Дворцовый {1708 года, августа 20, No 2204 — приговор Главной ратуши, 1728 года, Сенат. 12, No 5333 — наказ губернаторам и воеводам и их товарищам.}, Емской {1728 года, 30 июня, No 5299, п. 6 — Сенатский.}, даже Посольский {1719 года, 3 марта, No 3318. П. 25 — Регламент (Устав) Государственной коммерц-коллегии.} и др.). В названии Чети дьяка Варфоломея Иванова сохранилось нам драгоценное историческое свидетельство о таком значении приказов в древние времена. Во весь период от Уложения до Петра Великого и далее указы, грамоты, отписки и проч. почти никогда не писались на имя приказа, но на имя тех, которые заведовали им. Личным же характером судоустройства объясняется непостоянство приказов: их беспрерывное уничтожение, восстановление и соединение с другими, это делалось большею частью с переменою тех, которые ими заведовали, или с вверением двух или нескольких приказов в управление одному лицу {1711 года, 20 ноября, No 2451 — Сенатский.}. Отсюда недостаток порядка, системы при распределении ветвей управления между приказами, даже при Петре Великом Соляное управление отнесено к предметам Ведомства поместного приказа. В заключение упомянем, что некоторые приказы помещались в домах тех бояр, которые в них присутствовали {1670 года, 14 марта, No 466 — Ииенный.}.
В древнейшие времена наместникам вверялось управление областью или городом — таким образом, территорией определялась власть наместников, а не предметами ведомства, все отрасли светского управления соединялись в руках воевод, и поэтому не было особливых чиновников, облеченных властью давать суд в делах гражданских. Отсюда развилось правило: кто управляет, тот имеет и право суда в делах гражданских над управляемыми. Эти начала развиваются и во времена Уложения. Не говоря уже о провинциальном устройстве, которое вполне на них основано, мы укажем на четвертные московские приказы (Новгородский, Устюжский и др.), которые управляли целыми областями и судили жителей их в делах гражданских между собою и с посторонними, по общим правилам подсудности.
Как первоначально отдавалась в управление целая область или город, так впоследствии были отделены друг от друга различные отрасли управления и каждая из них сделалась предметом особливой администрации. Управление по отраслям более искусственно, нежели заведование целою провинциею, и потому, без сомнения, относится к позднейшему времени (Холопский суд, Большой приход, Поместный приказ и некоторые другие впервые упоминаются в конце XVI и начале XVII в.). Оно образовалось совершенно по аналогии с территориальным управлением, вот почему, напр<имер>, сословие гостей ведалось судом в Приказе болыпия казны, пушкари, воротники, затинщики — в Пушкарском приказе, рудокопы — в Приказе рудокопных дел, многие города и уезды с поместными, вотчинными и судными делами — в Стрелецком приказе, разряде и т. д. В этом смысле нет почти ни одного приказа, который бы не судил дел гражданских и поэтому не относился бы к учению о гражданском судопроизводстве.
2. Разделение власти давать суд (Jus) и самого суда (Judicium) между старостами, целовальниками, выборными, лучшими людьми, с одной стороны, и приказными людьми — с другой — составл<я>ло во времена Судебника общую, исключительную форму судебного управления России {Судебник, ст. 62. ‘А боярам и детям боярским судити… а на суде у них и у их тиунов быти… старосте и лучшим людям целовальникам… а без старост и без целовальников наместником и их тиуном суда не судити’. Также ст. 72, 69 (здесь они называются ‘судными мужами’), 68 — Ср.: Ре<й>ц. Опыт истории российских государственных и гражданских законов / Пер. с нем. проф. Морошкин. — М., 1836.}. Но в период Уложения она почти уничтожилась, в самом Уложении о ней упоминается только один раз, и то мимоходом, в отношении к сельскому судоустройству {Улож., гл. X, ст. 161.}, в котором эта форма удержалась неизменно до позднейших времен. Во времена Петра Великого мы находим известие, что в некоторых городах были при воеводах товарищи, выбранные жителями уездов, а в других их не было {1705 года, 19 генваря, No 2018 — Именный, объявленный разряду боярином Стрешневым [6].}. Но мы не знаем, было ли такое управление остатком древнейшей формы судоустройства или же следствием указа царя Федора Алексеевича, о котором упоминает Татищев {Судебник, с. 137. Примеч. (а). В Полном собрании законов этот указ, если не ошибаемся, пропущен.}.
Вообще должно заметить, что участие выборных в решении гражданских споров не подлежит никакому сомнению в отношении к сельскому управлению, но в судах областных такое участие сомнительно: по крайней мере, мы не имеем о нем прямых исторических свидетельств.
О суде целовальников и выборных существуют различные мнения. Многие думают, что он ограничивал власть воевод и вообще всех, имевших судебную власть. Но это мнение не имеет никакого основания. Оно необходимо предполагает присутствие двух противоположных, враждебных начал в составе народа (как мы видим, напр<имер>, в Англии и Франции), чего в России не было и быть не могло, по самому способу образования и развития Русского государства. Профессор Морошкин [7] первый понял настоящее значение этого суда и высказал в речи об Уложении. Целовальники, добрые люди, люди лучшие были, по его словам, вещатели народных обычаев {Об Уложении и последующем его развитии. Речь, произнесенная в торжественном собрании Московского университета. — М., 1839. — С. 16.}, органы (viva vox) {Устная традиция, букв, — живая речь (лат.) — В. Т.} обычного права. Мы заметили выше, что княжеские наместники заведовали первоначально частью военной, финансовой и полицейской, внутренняя жизнь, право и суд с их материальной стороны не обращали на себя внимания княжеских правителей и покоились на обычном праве. Впоследствии с преобладанием письменного законодательства и ослаблением обычного права суд должен был постепенно перейти в руки княжеских чиновников и ограничиться, а со временем — и совсем уничтожиться участие старост и целовальников в судопроизводстве как излишнее, не достигавшее своей цели. В судах крестьянских они удержались гораздо долее потому, что тяжбы крестьян продолжали решаться на основании обычного права.
3. Постепенность чиноподчинения и различные судебные инстанции, развившиеся отсюда, ведут свое начало от вручения власти князем своим приближенным, последними, в свою очередь, — избранным из своей дружины. До Уложения назначение судей от княжеских наместников встречается часто (‘наместники и их тиуны’ {Тиун — в княжествах древней Руси XI-XV вв. и в Русском государстве Московского периода в XV-XVII вв. княжеский или боярский слуга, управлявший хозяйством.}). В период Уложения, по свидетельству Кошихина и современных актов и грамот, пригородные воеводы назначилась воеводами главных (первых) городов. На этом же основании назначались от монастырей слуги управителями монастырских крестьян, приказчики — управителями крестьян поместных и вотчинных. Но здесь было и другое основание: в период Уложения крестьяне вотчинные, поместные, монастырские, патриарший получали характер крепостных в настоящем значении слова, хотя это начало не было еще высказано и развито юридически. Несмотря на это, правильная организация судов крестьянских во время Уложения заставляет нас предполагать, что первоначально сельские управители и приказчики были такие же чиновники, как и воеводы, только с меньшей степенью власти и с несравненно меньшим значением в лестнице гражданской иерархии.
Назначение воевод и вообще властей не непосредственно князем, а сановниками, им установленными, равно как и многие другие черты настоящего областного и центрального судоустройства России объясняются историей образования Московского государства.
1. В период Уложения областное устройство было чрезвычайно неправильно. Многие малые города ведались ‘воеводскими отпуски и судом’ непосредственно в московских приказах, другие, напротив, — воеводами городов, к которым они были приписаны, в числе приписных городов (пригородов) находились иногда и большие, и средние города, многие города не имели вовсе приписных городов, число последних было также весьма неуравнительно, область города определялась, по-видимому, произвольно: близость и отдаленность не служила основанием при обозначении округа. Все эти факты объясняются исторически, княжества, уделы и независимые державы, присоединяемые к Москве, были неодинаковой величины, объем их определялся не расстоянием от главного города, но историей их образования. Вошедшие в состав России, они большею частью не были изменены в своем составе и сохранились в том виде, в котором были присоединены к Московскому государству {Кошихин. Гл. VIII, ст. 1. ‘Великий Новгород, Царство Казанское, Астраханское, Сибирское, Государство Псковское, Княжество Смоленское, Полотское и тех государств в первые городы посылаются воеводы… и ведают те государства с пригороды и уезды’.}. Место прежнего удельного князя заступил только наместник, впоследствии воевода, на которого первоначально были перенесены все права княжеские, след<овательно>, и назначение воевод в города, принадлежащие княжеству (некоторые воеводы имели право смертной казни, оно досталось им, вероятно, на том же основании, хотя могли быть и другие причины, в особенности отдаленность от местопребывания верховной власти).
2. Историей образования Московского государства объясняют существование даже во времена Михаила Федоровича [8] так называемых сместных судов. Когда между подданными двух княжеств вчинялся спор, то его судили вместе бояре обоих князей. В царствование Михаила Федоровича этот суд перенесен на дела, возникающие между городовыми и деревенскими жителями и между подданными духовенства и светскими. Но по мере того как вся Россия становилась ‘единым его Великого Государя Государством’ и сознание внутреннего единства всех составных частей Московской державы укоренялось и развивалось более и более, суд сместный заменен подсудностью истца суду ответчика и таким образом впоследствии совершенно уничтожился.
3. Также историей образования России через присоединение к Московскому княжеству уделов, царств и народных держав объясняется подведомственность всех частей и областей приказов (Сибирского, Смоленского княжества и проч.) Государственному посольскому приказу. Она свидетельствовала о том, что области — некогда самостоятельные государства — были чужеземные страны в отношении к Московскому. Под конец настоящего периода эта подведомственность хотя юридически и удержалась в прежнем виде, но постепенное уничтожение областных приказов и распределение дел, ими управляемых по другим приказам по различию предметов ведомства, лишила ее de facto прежнего содержания, формальное уничтожение ее относится к последующему периоду.
4. Одно из отличительных свойств системы администрации в эту эпоху состоит в недостатке резкого разграничения между управлением центральным — всей Россией и областным — округом или уездом. Поэтому о многих приказах трудно решить, были ли они провинциальные учреждения для Москвы и ее областей, или же круг действий их простирался на всю Россию? По большей части они соединяли в себе характер государственных и областных судов, след<овательно>, в строгом смысле не принадлежали ни к первым, ни к последним. Причина такого смешения двух различных назначений в одном правительственном месте скрывается в истории приказов. Древнейшие из них были первоначально областные суды московские, впоследствии, когда Московское княжество распространялось на всю Россию, эти приказы мало-помалу начали обращаться в центральные учреждения для всего Русского государства, удерживая между тем прежний характер областных московских судов {Речь об Уложении проф. Морошкина. — С. 28.}. Однако немногие из них сделались в полном смысле слова государственными, потому что предметы и ведомства по причинам, нами уже изложенным, не были строго отделены друг от друга и распределялись по разным приказам.
Таковы были исторические начала, на которых основывалось судоустройство в настоящем периоде. Дальнейшее развитие их состояло в том, что они мало-помалу начали утрачивать характер непосредственных исторических данных, в прежнюю форму уже влагается новое содержание, которое необходимо должно было, в свою очередь, более или менее изменить ее. Такое важное изменение в характере законодательства никогда не производится отвлеченными началами права, ибо эти начала сами суть результат исторического развития. Первыми двигателями реформы являются польза, удобство, которые не заменяют старых начал новыми, но, сделавшись главною целью законодательной деятельности, побуждают к видоизменению существующих данных и тем приуготовляют требование высших, философских начал права. Вот с которого времени законодательства получают интерес догматический. В период Уложения он начинает появляться в следующих чертах судоустройства Московского государства.
1. Разделение на провинцию по прежним княжествам и царствам мало-помалу начинает изменяться, на место его появляется начало распределения областей по большим городам, к которым приписывались малые города, их окружавшие. Это новое устройство провинций, появившееся весьма естественно, должно было изгладить исторические следы образования Русского государства, потому что редко совпадало с прежним устройством. В основании нового разделения областей, очевидно, лежит новый распорядок городов на большие, средние и меньшие, о котором часто упоминает Ко-шихин. Таким образом, приготовлено было правильнейшее устройство провинции, которому начало положено в царствование Петра Великого.
2. По мере того как внутреннее единство России более и более сознавалось и исчезали следы прежней разрозненности частей ее, подчинение областных наместников центральным правительственным местам постепенно теряло прежний политический характер и получило, наконец, чисто юридическое значение. Так произошли инстанции, которые, разумеется, были еще чрезвычайно неправильны, потому что не основывались на едином твердом начале.
3. Необходимым следствием того, что централизация властей получила чисто юридический характер, было правильнейшее понятие о значении воевод и тех, которые ведали московские приказы: и те и другие постепенно делаются в настоящем смысле слова судьями, значение их становится чисто юридическим. И прежде это понятие было связано с лицом княжеского военачальника или царедворца, но оно никогда не обращало на себя такого внимания, как теперь, когда политический характер воевод заметно исчезал вследствие внутреннего совокупления частей Московского государства, заменившего собою внешнее. Отсюда объясняется появление множества узаконений, имеющих целью оградить тяжущихся от пристрастия, несправедливости и лихоимства судей. Вот значение Судебника. В настоящий период таких узаконений вышло весьма много.
4. Личный, временный характер приказов, по крайней мере некоторых из них, начинает сглаживаться. Уже в названиях приказов (Поместный, Холопский, Судный и т. д.) проглядывает мысль о постоянных правительственных учреждениях [9]. Некоторые, напр<имер> Разрядный приказ, приказ Поместный (см. сочинение Иванова о поместных правах) и другие, получили уже в этом периоде весьма правильную организацию.
5. Заведование приказов и областей не одним, а многими лицами должно было de facto ослабить власть главного начальника — этим приготовлено появление нового, в настоящем смысле коллегиального судоустройства.
6. Наконец, появление новых философско-догматических начал в системе управления обнаруживается в постепенном сосредоточении известного рода дел всей России в одном приказе. Так, дела поместные и вотчинные, которые ведались сперва в Поместном приказе и четях [10], к концу периода сосредоточиваются в одном первом. Гораздо ранее дела ‘татинные, разбойные, убивственные и пожегные’ и другие были подведомственны одному Разбойному приказу [11]. То же должно сказать о Разряде, быть может, о Казачьем [12] и других приказах.
Изобразив в кратком очерке общие начала судоустройства во времена Уложения, приступим теперь к изложению самого судоустройства.

А. Суды крестьянские

Устройство судов крестьянских, как мы заметили выше, оставалось в настоящий период то же самое, которое во времена Судебника было общим для всех областных судов Московского государства.
a. Суды монастырских крестьян
Спорные гражданские дела между монастырскими крестьянами судил монастырский слуга, который посылался управителем от монастырей в вотчины, им принадлежащие. С ним вместе производили суд местный священник, староста, целовальник и лучшие крестьяне {См. Наказы монастырским слугам: в актах Археографической комиссии (СПб., 1836. Т. IV): 1) 1653 года, декабря 25, No 67, 2) 1659, декабря », No 112. Из этого наказа видно, что при судах монастырских сел и деревень судные списки писал земский или церковный дьячок. В Актах юридических, изданных Археографическою комиссиею (СПб., 1838. — No 334).}.
Спорные гражданские дела, превышавшие судебную власть монастырского слуги (‘ему… суд давати и судить в пяти рублех… а больше пяти рублев не судить’) или челобитью тяжущихся на неправый приговор, поступали на суд и окончательное решение монастырских властей {См. упомянутые наказы.}.
b. Суды дворцовых крестьян
О суде дворцовых крестьян мы находим драгоценное известие у Кошихина (гл. XI, ст. 1): ‘Царских дворцовых сел и волостей крестьян судят их и расправу чинят на Москве, во дворце и в селах и волостях прикащики, по грамотам, во всяких делах (кроме уголовных). А в иных царских черных волостях, где прикащиков не бывает, учинены судейки, человек с 10, выборные люди, тех волостей крестьяне: а судят меж себя по царским грамотам и без грамот (кроме уголовных дел)’.
Дополнением и объяснением этого места служат еще следующие слова того же Кошихина (гл. XI, ст. 2): ‘Патриарх, и митрополиты, и архиепископы, и епископы, и монастыри ведают своих подданных крестьян, против того ж, как ведать в Царском Дому его крестьян, во всяких делах…’.
Итак, устройство судов дворцовых крестьян было одинаково с монастырскими, след<овательно>, приказчики были в дворцовых волостях и селах то же, что монастырские слуги в монастырских вотчинах, при них также могли находится староста и целовальник, о которых забыл упомянуть Кошихин. Это тем вероятнее, что в селах, где приказчиков не было, судили выборные крестьяне (‘судейки’), в Уложении даже упоминается о старостах и целовальниках дворцовых сел {Улож., гл. X, ст. 161.}. Напротив, в других местах о них не говорится ни слова {Улож., гл. XIII, ст. 3. — 1664 года, октября, No 364, Грамота Новгородскому воеводе и боярину князю Ивану Репнину [13].}.
Высшею инстанцией для судов дворцовых крестьян был Дворцовый судный приказ.
c. Суды патриарших крестьян
Все, что сказано выше о судах дворцовых крестьян, вполне относится и к судам крестьян патриарших и вообще всего духовенства. Весьма вероятно, что в них принимали также участие выборные или целовальники, хотя мы этого и не можем утверждать несомненно, в источниках упоминаются только приказные люди, приказчики, которые ведали суд в патриарших деревнях и селах. Из этих судов дела гражданские между крестьянами переходили в патриаршие приказы (которых, как известно, было много) или на суд архиепископов, епископов и т. д.
d. Суды помещичьих и вотчинных крестьян
Сюда преимущественно относится место из сочинения Кошихина (гл. XII, ст. 16): ‘В домах боярских учинены приказы. .. для сыску и расправы меж дворовых людей и крестьян’. Из другого места мы видим, что крестьянами помещичьими и вотчинными управляли (а след<овательно>, и судили их) приказчики, в Уложении и других законах упоминается о старостах и целовальниках в вотчинниковых и помещичьих деревнях и селах {Улож., гл. X, ст. 161, 1664 года, октября, No 364 — Грамота Новгородскому воеводе Репнину.}.
Споры и тяжбы помещиков и вотчинных крестьян между собою, не решенные крестьянскими судами, решались окончательно помещиком или вотчинником (быть может, домовые приказы, о которых упоминает Кошихин, судили крестьян во второй, высшей инстанции) {Кошихин. Гл. XI, ст. 3.}.
Как спорные гражданские дела, возникавшие между жителями слободы, волости, села или деревни, подлежали ведомству местного крестьянского суда, так тяжбы, которые происходили между жителями города, области или уезда, судились в городах.

В. Суды городовые

В городах суд в делах гражданских принадлежал воеводам. Юридическое значение городовых воевод было весьма различно и нередко определялось самым городом. По известиям Кошихина, города разделялись уже в настоящий период на большие (первые), середние и меньшие {Кошихин. Гл. VIII, ст. 3.}. В большие города посылались из Москвы (из Разряда) воеводами {Воеводы — в древней Руси начальник войска, правитель. В Русском государстве XVI—XVIII вв. — управляющий городом или округом. — В. Т.} бояре и окольничьи {Окольничьи, окольничий — должность и придворный чин, предшествовавший чину боярина, позволял участвовать в работе Боярской Думы. — В. Т.}, а с ними товарищи, с боярами — окольничьи, стольники {Стольники — придворный чин ниже боярского в России в XIII-XVII вв. — В. Т.} и дьяки {Дьяки — чиновники разных ведомств в России до XVIII в., начальники канцелярии. — В. Т.}, а с окольничьими — стольники и дьяки {Кошихин. Гл. VIII, ст. 1.}. В середние города равным образом посылались воеводы — стольники, дворяне, дьяки и подьячие {Подьячие — в России с XVI по XVIII в. — писец, делопроизводитель приказной канцелярии, мелкий чиновник. — В. Т.} вместо дьяков {Кошихин. Гл. VIII, ст. 3.}. Из меньших городов некоторые были приписаны к большим и середним и поэтому нередко называются пригородами {Там же, ст. 2.}. В них, как и в больших и середних городах, тоже были воеводы, но они назначались воеводами тех городов, к которым пригороды были приписаны. Напротив, были малые города, не приписанные к большим, в которые воеводы посылались из Москвы, но эти воеводы не были ни бояре, ни окольничьи, а обыкновенно назначались из дворян и детей боярских {Там же.}.
Место, в котором воевода с товарищами давали суд в делах гражданских, называлось вообще городовым приказом {Кошихин. Гл. VII, ст. 36.}, съезжею избою {Акты юридические, No 307, II, IV.}, приказною избою и приказною палатою. Последнее название, как кажется, давалось приказам больших, а может быть, и средних городов. Это доказывается тем, что в Ярославле с присвоением ему названия отчины велено приказную избу именовать приказною палатою {1692 года, июля 27, No 1445 — Именный.}, из всех сибирских городов только в Тобольске была приказная палата, в прочих были приказные избы {1695 года, декабря 30, No 1527 — Именный, объявленный Сибирскому приказу боярином Репниным. Однако странно, что в Рязани и Володимире были приказные избы (1657 года, августа 23, No 213 — Именный, 1653 года, февраля 5, No 92 — Именный, 1661 года, июля 2, No 302 — Грамота стольнику Сабурову) [14]. Вообще трудно решить, с которого времени образовалось это различие в названиях и имело ли оно какое-либо историческое или юридическое значение.}.
Судебная власть воевод по делам гражданским простиралась на жителей города и его уезда {1657 года, февраля 23, No 200 — Жалованная грамота царя Бориса Феодоровича Патриаршему престолу 1657 года, августа 23, No 213 — Именный, 1669 года, генваря 22, No 431, ст. 3 — Новоуказанные статьи о татинных, разбойных и убивственных делах. — Кошихин. Гл. VIII, ст. 1.}. Не подлежали ей, как мы видели, те, которые были подведомственны по гражданским тяжбам судам крестьянским. Отсюда можно заключить, что крестьяне различных селений судились в гражданских делах воеводою, то же должно сказать о спорах гражданских между свободными и свободных с крепостными {Улож., гл. XIII, ст. 3.}. Ограничения права суда, принадлежавшего воеводам, относились или к тяжущимся лицам, или к предметам и цене иска.
1. Многие лица освобождались от подсудности местному воеводе, напр<имер>:
a) именитый род Строгановых {Рейц фон Александр Магнус. Опыт истории Российских государственных и гражданских законов. — М., 1836. — 96. — С. 265, Жалованная грамота 1610 г. // Собрание государственных грамот и договоров, хранящихся в Государственной коллегии иностранных дел. — М., 1813. Началось издание с 1813 г. Т. I и далее. Т. II.— С. 386.},
b) все гости, их дети, племянники и приказчики {Дополнение Голикова к Деяниям Петра Великого. Т. III. — С. 435.},
c) патриарших домовых монастырей архимандриты, игумены, священники, старцы, приказные патриаршие люди, дети боярские и их люди, патриаршие крестьяне, слуги и крестьяне его монастырей, вотчинные и благоприобретенные имения патриарших приказных людей {1657 года, февраля 23, No 200 — Жалованная грамота Патриаршему престолу, 1653 февраля », No 93 — Именный, 1672 года, генваря 28, No 505 — Именный, помеченный думным дьяком.},
d) некоторые монастыри (иногда только известные лица монастырского ведомства) {1654 года, мая 6, No 124 — Жалованная грамота Иверскому монастырю [15], 1657 года, февраля 25, No 201 — Жалованная грамота Патриаршему престолу, 1657 года, мая 20, No 205 — Подтверждение жалованной грамоты Троицко-Сергиеву монастырю, 1677 года, марта 9, No 681 — Подтверждение жалованной грамоты Грушицкому Покровскому монастырю, 1677 года, августа 22, No 703 — Жалованная грамота Успенскому Зилантову монастырю, 1668, октября 26, No 438 — Тарханная грамота Иверскому монастырю.},
e) освобожденные от судебной власти городового воеводы вследствие челобитной и подчиненные суду воеводы смежного города. Это делалось посредством судимых грамот {1663 года, генваря 4, No 331 — Именный.}.
Царь Алексей Михайлович хотел уничтожить изъятие из общей подсудности и для этого постановил в Уложении не давать более никому несудимых грамот и те, которые были уже розданы, отобрать назад {Улож., гл. X, ст. 153. Кажется, однако, что это постановление относится к отдельным лицам, освобожденным от подсудности, а не к сословиям. Иначе нельзя объяснить, почему исключения из подсудности оставались на прежнем основании и после Уложения, и даже давались вновь.}.
2. Судебная власть городовых воевод была ограничена в отношении к предметам и цене гражданских исков. Воеводы, при которых не было дьяков, не могли судить тяжб ценою свыше 20 рублей. Они не могли, далее, судить дела вотчинных, поместных и холопьих {Улож., гл. XIII, ст. 3. — Кошихин. Гл. VIII, ст. 3.}. Такие дела, если они возникали в пригородах, были судимы в больших и середних городах, к которым малые города были приписаны, хотя и здесь не могли они быть решены окончательно без указа царского {Кошихин. Там же. — Иски, подлежавшие суду воевод, при которых находились дьяки, могли простираться до 10 000 рублей.}.
Право судить дела поместные, вотчинные и холопьи и иски ценою свыше 20 рублей принадлежало еще воеводам новгородским, псковским и казанским {Улож., гл. XI, ст. 20. Здесь постановлено, что вольные люди, хотевшие вступить к кому-либо в крестьянство, должны записываться в Москве, Новгороде, Пскове и Казани, а не в других городах. В гл. XIII, ст. 3 прямо повелевается в понизовых городах, подведомственных Казанскому дворцу, давать суд в делах поместных, вотчинных и холопьих и в исках выше 20 рублей.}, но, по свидетельству Кошихина [16], при них находились дьяки, след<овательно>, и в этих случаях то же юридическое начало определяло степень воеводской власти {Кошихин. Гл. VIII, ст. 1. На чем основывалось различие власти воевод, при которых находились дьяки, от власти тех, при которых дьяков не было, — это доселе неизвестно. Кажется, оно совпадало с различением кормлений на большое с Боярским судом и малое без Боярского суда, по крайней мере, из Судебника (ст. 63, 65 и 66) видно, что наместники без Боярского суда не могли давать полных и докладных грамот на крепостных — ограничение, напоминающее о неподсудности холопьих дел воеводе, с которым не было дьяка.}.
Гражданские дела, неподсудные городовым воеводам и судам крестьянским, судились в московских приказах.

С. Суды центральные

(Московские приказы)

Начало московских приказов относится к отдаленному времени. Под названием судов, изб, дворов многие существовали уже в XVI в. По свидетельству Новикова, московские приказы упоминаются в записных книгах [17], боярских списках [18] и книгах с 1573 г. (Большой приход [19], Бронный [20], Постельный [21]), некоторые — с 1584 (Посольский), 1596 (Чет дьяка Варфоломея Иванова) и 1599 гг. (Казанский дворец [22]). Древнейший из всех московских приказов есть Холопский суд, который существовал уже до 1500 г., все прочие упоминаются с XVII в. {См. ст. Новикова о московских приказах в XX т. ‘Древней российской вивлиофики’.}
В период Уложения каждый приказ состоял из одного, двух, трех, четырех, даже иногда из пяти членов. Они были большей частью бояре, окольничие, думные люди {Думные люди (думные бояре) — в Русском государстве XV-XVII вв. — бояре, заседавшие в Думе. Думные люди — думные бояре, думные дворяне, думные дьяки, окольничие, или думные чины. — В. Т.}, думные дьяки, в немногих — стольники, дворяне и дьяки. Почти во всех приказах сверх означенных членов были дьяки, один или два, иногда даже более, и непременно известное число подьячих {См.: Кошихин. Гл. VI и VII.}.
Право суда и расправы в делах гражданских имели все приказы без исключения, но предметы и лица, на которые простиралась судебная власть каждого приказа в особенности, определить чрезвычайно трудно. Причины изложены нами выше, они заключаются в неправильном распределении предметов ведомства между приказами и зависели от исторического развития судоустройства в этом периоде. Чтобы составить себе понятие о круге действий московских приказов, должно обратить внимание на юридические начала, определявшие занятия их. Таких начал было много. Исчислим главнейшие из них.
a. Начало управления областями или странами Приказ, коему было вверено управление областью Московского царства, имел в ней право суда и расправы во всех делах гражданских и между всеми лицами. Для некоторых приказов мы имеем об этом прямые исторические свидетельства, о прочих можем заключать по аналогии.
Этим началом определяется подсудность в приказах: 1) Казанского дворца, 2) Сибирском, 3) в Четвертных приказах: а) Володимирском, b) Галицком, с) Костромском, d) Нижегородском, е) Новгородском, f) Устюжском, 4) Великороссийском, 5) Литовском, 6) Лифляндских дел, 7) Малороссийском, 8) Смоленском.
Эти приказы состояли под ведомством Государственного посольского приказа и управляли целыми областями и царствами, подвластными московскому государю (так, приказ Казанского дворца управлял Царствами Казанским и Астраханским, Сибирский — Царством Сибирским). Они учреждались, вероятно, по мере присоединения этих областей и царств к России (о которых мы имеем на это указания в источниках, напр<имер>, о Приказе Малые России {Кошихин. Гл. VII, ст. 29.} и Литовском {Новиков в Росс<ийской> Вив<лиофике>. Т. XX. — С. 328.}. Судебная власть их простиралась на все гражданские споры, возникавшие в подведомственной им области {1670 года, мая 18, No 471 — Именный: ‘Стольнику Ивану… Хитрово…ведать в Новгородском приказе городы… Смоленск (и проч.)… и тех… городов всех людей… судом и расправою и поместными и вотчинными делами’ — 1682 года, июля 2, No 935 — Именный.}.
b. Начало отдельного управления гражданскими сословиями Судебная власть приказов, под ведомством коих состояли целые гражданские сословия, ограничивалась, как кажется, одними, в тесном смысле слова, судными делами, которые возникли между лицами, принадлежащими к этим сословиям {В Именном указе 1693 года, июля 3 No 1469 мы находим: ‘Гусарского и копейного… строев генералов и полковников и проч. (исчисляются лица, подсудные Иноземному приказу)… во всяких истцовых исках судом их и управою ведать и истое своих им… искать в Иноземном приказе’. — В Уложении (гл. XIII, ст. 1) сказано, что всем, состоящим под управлением Монастырского приказа, суд давать ‘во всяких истцовых исках’ и т. д.}.
Приказы, заведовавшие в этом периоде целыми сословиями, были следующие: 1) Аптекарский, имевший судебную власть в исковых делах между иностранными докторами и лекарями, которые находились в России, и молодыми русскими, отданными им на обучение, 2) Иноземский — между иноземцами, служившими в русском войске, 3) Казачий — между атаманами и всем казачьим войском, кормовым и беломестным, конным и пешим, в Москве и городах, 4) Монастырский — между митрополитами, архиепископами, епископами, приказными людьми, детьми боярскими (состоявшими на службе у духовенства), их дворовыми людьми и крестьянами, монастырями, архимандритами, игуменами, всем монашеским и священническим чином, монастырскими слугами и крестьянами и церковнослужителями, 5) Патриарший разряд [23] — между всеми, состоявшими на службе у патриарха: патриаршими приказными людьми, его крестьянами и дворовыми людьми и всеми, живущими в его домовых вотчинах, 6) Пушкарский — между пушкарями, засечными головами [24], затинщиками {Затинщики в России XVI—XVII вв. — служилые люди по прибору, обслуживавшие крепостную артиллерию. От слова ‘затин’ — пространство за крепостной стеной. — В. Т.}, воротниками {Воротники (устар.) — воротные сторожа, на обязанности которых лежало отпирать и запирать ворота городские и хранить от них ключи. Воротниками также называлась и прислуга в артиллерии, саперы. — В. Т.}, городовыми, селитренными и колодезными мастерами, 7) Рейтарский — между рейтарами [25], 8) Разрядный — между дворянами нижних чинов до стольников [26], 9) Стрелецкий — между стрельцами московскими и городовыми, 10) Ямский — между ямщиками, 11) Посольский — между всеми иностранцами, какого бы звания они ни были (исключая тех, которые ведались в Иноземном приказе), жившими в России или подвластными ей, 12) Большого дворца — между дворцовыми крестьянами, 13) Большой казны — между гостями, гостиными и суконными сотнями и многих городов купцами (купцы некоторых городов ведались судом в таможнях гостем с товарищами и таможенными головами, в Новоторговом уставе 1667 года, апреля 22 {No 408.}, в ст. 88 и 89 предполагалось все купеческое сословие во всем русском царстве подчинить одному приказу, но кажется, эта мера не была приведена в исполнение).
с. Начало администрации по различным отраслям управления
Отделение различных отраслей государственного и гражданского управления и особливое заведование каждой из них появилось весьма рано и в период Уложения получило уже некоторую правильность. Мы видели, что часть военная была отделена от других и вверена нескольким приказам, то же самое должно сказать об управлении финансовом, полицейском суголовном. Судебное управление (по делам гражданским) отделилось подобно другим отраслям, но не достигло систематической правильности и большей частью сливалось с прочими частями администрации. По различию предметов гражданского судопроизводства оно подразделялось на несколько ветвей, и каждая из них была заведоваема особливым приказом. Дела
О поместьях и вотчинах судил Приказ поместный, Приказ холопский заведовал спорные дела о крепостных людях {Кошихин. Гл. VII, ст. 31: ‘А ведают в том приказе боярских и ближних и всяких чинов людей дворовых их, кабальных и данных, и записных служилых людей…’ — О крестьянах не упоминается, они ведались в Поместном приказе.}, споры и тяжбы, возникавшие вследствие договоров и гражданских преступлений {delicto privata) [27] судились в судных приказах {Судных приказов (кроме Патриаршего и Дворцового) было сначала три: Новгородский, Московский и Володимирский. По уничтожении Новгородского Московский и Володимирский продолжали существовать отдельно, пока, наконец, Именным указом Императора Петра Первого 1699 года, ноября 3, No 171) Володимирский судный приказ <не был>уничтожен и дела его переданы в Московский судный приказ. Дальнейшая судьба судного приказа принадлежит к последующему периоду. Первоначально судные приказы, вероятно, учреждены для суда в областях, как то показывает и само название их. Было ли так и в период Уложения — мы не знаем. Взаимные отношения судных приказов нигде не определены, даже нет ни малейших указаний, по которым было бы возможно делать какие-нибудь заключения. Из одного указа, данного в царствование Анны Иоанновны, видно только, что в Московском судном приказе судимы были все московских чинов люди, в Володимирском — городовые дворяне, подьячие и другие нижних чинов люди (См. Высоч<айшую> Резолюцию на докл<аде> Сената, 1730 года, марта 20, No 5521).}. Лица, подведомственные им, были, по словам Кошихина, бояре, окольничие, думные и ближние люди, стольники, стряпчие и дворяне и всякие помещики и вотчинники {Кошихин. Гл. VII, ст. 32.}. Наконец, Патриарший разряд судил дела о духовных и рядных записях {1667 года, мая 28, Соборные статьи о мироварении. См.: Акты Археографической комиссии. Т. IV No 155. Причина, почему суд о завещаниях принадлежал к духовному, а не светскому ведомству, заключается в историческом происхождении наших завещаний и в характере их. Профессор Морошкин первый сделал это замечание и подробно изложил в речи об Уложении (с. 52). По Именному указу 1692 года, ноября 7, No 1452 велено: ‘Зауморным животам и рядным записям и новым сговорным росписям и духовным и иным всяким делам (о которых в указе писано из Разряда), а те дела наперед сего ведомы были в Патриаршем разряде, быть по-прежнему указу в Московском судном приказе, а в Патриарше духовном, также и в иных… Патриарших домовых приказах того не ведать’. Итак, мысль об исключении упомянутых дел из подведомственности духовному суду появилась еще до единодержавия Петра Великого. Этот указ подаст даже повод думать, что подсудность этих дел духовным судам была введена вновь, а прежде того они ведались в судах светских (‘быть по-прежнему указу в Московском судном приказе’. Может быть также, что этот указ был подтверждением первого). Из последующих узаконений видно, что этот указ остался неисполненным.}.
Вот главные начала, которыми определялась судебная власть московских приказов в спорных гражданских делах. В каком отношении находились эти начала между собою, решить весьма трудно, потому что оно не основывалось ни на каких постоянных правилах. Заметим только, что начало управления областями мало-помалу вытесняется и уступает место управлению отдельными отраслями администрации. Вследствие этого тела однородные должны были сосредоточиться в одном приказе (как дела поместные и вотчинные в Поместном приказе и т. д.) {В Именном указе 1651 года, августа 2, No 67 мы находим замечательное положение: служилые люди ведомы в судных приказах, а посадские в четях. След<овательно>, целостного управления областей четвертными приказами тогда уже не было. С другой стороны, судебная власть судных приказов расширилась за пределы прежнего Московского государства. Под конецэтого периода Поместный приказ ведал почти все земли в России (См. упомянутое сочинение Иванова о поместных правах), многие областные приказы более не упоминаются, может быть, потому, что они были уже уничтожены и области, ими заведоваемые, введены в общую систему управления. Сюда относится также замечательный факт, сообщаемый Голиковым (См. Голиков И. И. Дополнение к Деяниям Петра Великого. T. I-XVIII. — М., 1790-1797. — С. 419), что в 1694 г. Сибирский приказ заведовал одними сибирскими иноверческими доходами. Если это справедливо, то вот лучшее доказательство, что круг деятельности областных приказов ограничивался, наконец, одной какой-либо отраслью управления (сначала Сибирскому приказу вверено было целостное управление Сибирью).}. Но, как мы заметили выше, законодательство не достигло еще в этом периоде точного и правильного разграничения предметов ведомства.
В отношении к областным судам московские приказы составляли высшую инстанцию, ибо все гражданские дела, которые не могли решить городовые воеводы и которые превышали степень их судебной власти, судились теми приказами, под которым приказом который город написан или в котором приказе кто судим.
Тяжбы, возникавшие между лицами, подсудными двум различным приказам, судились в том приказе, в ведомстве коего состоял ответчик {Улож., гл. XII, ст. 1,3, гл. XIII, ст. 1,2, гл. XIV, ст. 3, гл. XXIII, ст. 2, 1692 года, ноября 7, No 1452 — Именный.}. Из этого правила были сделаны некоторые исключения, а именно: 1) встречный иск судили в приказе, которому был подчинен истец {Улож., гл. XII, ст. 3, гл. XIII, ст. 2, гл. XXIII, ст. 2, 1668 года, октября 26, No 438 — Тарханная грамота Иверскому монастырю, 1672 года, генваря 28, No 505 — Именный, помеченный думным дьяком.}. Если кто-либо вчинял иск, и по решении дела ответчик, не сходя с суда, вчинял другой иск против своего истца, то последний иск назывался встречным. Это исключение допущено для избежания излишней проволочки времени при переносе дела в приказ ответчика, 2) в период времени от Уложения до Петра Великого многим дано было право искать и отвечать в одном и том же приказе. Поводом к такой привилегии служило нередко желание освободить известные лица или целые сословия от разорительной волокиты по разным приказам. Этой привилегией пользовались: купцы {1667 года, апреля 22, No 408 — Новоторговый устав, ст. 88 и 89.}, патриарших домовых монастырей архимандриты, игумены, священники и старцы, приказные патриаршие люди и дети боярские, их люди и вотчинные крестьяне, патриарших домовых монастырей слуги и крестьяне {1672 года, генваря 28, No 505 — Именный, помеченный думным дьяком. Этот указ не совсем ясен. Патриарх Иоасаф [28] просил государя, чтобы дела, по которым исчисленные им в челобитной лица ищут и отвечают (во встречных исках) в судных и других приказах, были снесены в один приказ и впредь в нем одном и велись. Государь назначил для этого Поместный приказ. Следствием того было, что на патриарших людей вчиняли иск в одном приказе (Патриаршем), а патриаршие люди искали на посторонних и отвечали во встречных исках в другом (Поместном). Другого подобного исключения мы не встречаем в источниках.}, жители понизовых городов, подсудные приказу Казанского дворца {1672 года, июля 12, No 526 — Именный с боярским приговором.}, иноземцы, подсудные Посольскому приказу {1678 года, No 792 — Именный (по частному делу), 1679 года, марта 12, No 805 — Именный, помеченный думным дьяком, 1691 года, марта 31, No 1398 — Именный с боярским приговором.}, московских дворцовых сел тяглые люди, дворцовых городов и сел посадские люди и крестьяне {1685 года, декабря 5, No 1145 — Именный.}, подьячие Разрядного приказа {1688 года, октября 18, No 1354 — Именный.}, гусарского, копейного, рейтерского и солдатского строев генералы, полковники и начальники, русские и иноземцы, всех полков {1693 года, июня 3, No 1469 — Именный.}, может быть, и другие лица.
Высшим, в настоящем смысле слова, центральным судом для всех гражданских дел в целой России была Государева Большая Дума, состоявшая из думных людей (бояр и окольничьих), думных дворян и думных дьяков. В ней заседал сам царь {Новиков в ‘Древней росс<ийской> вивл<иофике>‘. Т. XX. — С. 280. — Татищев в примеч. к Судебнику. — С. 35, прим. (а).}. Отношение Думы к приказам по делам гражданским было то же, какое имели областные приказы к городовым воеводам, состоявшим под их ведомством. В нее переносимы были на суд царя и бояр те дела, ‘которых зачем в приказах вершити было не мочно’ {Улож., гл. X, ст. 2. Из настоящего периода дошли до нас два замечательных указа: один 1669 года, ноября 9, No 460 — Именный, другой 1676 года, августа 4, No 656 — Именный. В них сделано расписание, в какие дни из каких приказов вносить дела ‘перед бояры к слушанию и вершению’, и видно, что заседания Думы были каждый день, кроме субботы и воскресенья, и в каждое заседание докладывались дела из нескольких приказов. Новиков исчисляет многие присутственные (Палаты), в которых рассматривались дела, переносимые из приказов (Золотая, Расправная палата, Золотая меньшая палата, Передняя, Ответная и Расправная палаты). Были ли они то же, что Большая Дума или отделения ее, или временные, каждый раз вновь наряжаемые суды бояр и называемые различно, по различным палатам, в которых имели заседания, — этого мы верно не знаем. Миллер [29] считает Золотую расправную палату [30] за одно учреждение с Большою Думою. См. Голиков. Прибавления к деяниям Петра Великого. Т. III.— С. 414.}.
Кроме исчисленных нами общих, постоянных судов, были еще суды особливые, временные. Сюда относятся Перечисленные далее>.
а). Третейский суд (суд третьих). В Уложении ему посвящена отдельная статья, в которой довольно подробно изложены права и обязанности третьих и подсудных им и юридические положения о третейском приговоре {Улож., гл. XV, ст. 5. Она отделена от прочих и имеет особливое заглавие (о Третейском суде).}.
Третейский суд носит вполне характер частного, гражданского договора. Лица, между коими возникает гражданский спор, добровольно соглашаются подвергнуть его решению не общих судебных мест, которым они подведомственны, а третьих лиц, ими самими по обоюдному и непринужденному согласию избранных. Посредством такого договора соединенные как бы сказать в одно юридическое лицо спорящие заключают условие с третьими лицами. Это условие состоит в том, что противные стороны по взаимному согласию подвергают свое спорное дело суду этих третьих лиц, ими избранных, и обязуются почитать их решение наравне с приговором судебного места.
Третейских судей было, как кажется, обыкновенно двое. Если они давали единогласное решение, то на него не мог ни один из тяжущихся приносить апелляционной жалобы, ‘потому что он тех третьих сам себе излюбил’. Если тяжущиеся, вопреки условию, выраженному в записи, не слушали третейского приговора, то должны были платить третьим бесчестие. (Быть может, именно потому, что должность третейского судьи была почетною, в законе не упомянуто о плате за суд).
Разногласное решение третьих имело различные последствия. Если в записи была назначена Государева пеня с судьи, решившего неправильно, то недовольный мог посредством челобитной просить о перенесении судного дела в приказ. Там оно решалось по суду, и третейский судья, решивший его неправильно, кроме пени на государя, принужден был платить по гривне на день проестей и волокит тому, кто через его несправедливое решение подвергнется излишним издержкам и потерпел убытки. Если о пени не было сказано в договоре, то апелляция на разногласное решение третейских судей не допускалась, а поэтому нельзя было требовать и вознаграждения за проести и волокиты.
Итак, в первом случае третейский суд имел характер настоящего суда, в последнем он ничем не отличался от мнения частных лиц, не имеющего никакой обязательной силы.
b). Суды полковые. Они составлялись во время походов и судили дела об обидах между ратными людьми. Этими судами заведовали полковые воеводы или судьи, ‘которым полковые воеводы прикажут’. Решению их не подлежали споры, начавшиеся до похода, и разбирались в судах, которым были подведомственны тяжущиеся, по общим правилам подсудности {Улож., гл. X, ст. 149.}.
с). В указе 1693 года, генваря 10 {No 1460 — Именный, объявленный из приказа Казанского дворца.}, упоминается о суде, наряженном для решения дела о бесчестии между боярами Алексеем Семеновичем Шейным и Михаилом Григорьевичем Ромодановским (судьею назначен князь Борис Алексеевич Голицын). Быть может, для подобных дел между важными государственными сановниками всегда назначались временные суды, которые и уничтожались по решении спора.

Отделение II. Тяжущиеся лица

В период Уложения учение о тяжущихся лицах основывалось на одном обычном праве и не перешло в закон писанный. Юридические положения, к нему относящиеся, если и излагаются в постановлениях того времени, то мимоходом, или же с целью изменить обычай. Полного, систематического учения о тяжущихся мы не находим поэтому в законодательстве настоящей эпохи.
Тяжущиеся суть необходимые органы гражданского судопроизводства. Они или сами являются деятелями в процессе, или место их в суде заступают другие лица (судебные представители).

А. Тяжущиеся лица

Каждое спорное гражданское дело, ставшее предметом судопроизводства (иск гражданский), необходимо предполагает: во-первых, одно или многие лица, которые вчиняют иск, во-вторых, одно или несколько лиц, против которых этот иск направлен. Первые всегда называются в Уложении истцами, вторые — ответчиками {В Судебнике обе тяжущиеся стороны нередко называются истцами. Слово ‘ответ’ значило возражение, отсюда ответчик.}. Таким образом, истцами и ответчиками были все те, которые искали и отвечали в суде, исчислить, кто именно — невозможно. Поэтому в законах указаны только некоторые исключения из общего правила.
Не могли быть истцами:
a) крестьяне и люди в своих делах, без позволения господина {Улож., гл. X, ст. 142, гл. XIII, ст. 7, гл. XIV, ст. 7, гл. XX, ст. 4 и 54.}. Очевидно само собою, что это ограничение не простиралось на иски, вчиняемые упомянутыми лицами в крестьянских судах,
b) малолетние и несовершеннолетние {Улож., гл. XVII, ст. 13: ‘…а как они будут в возрасте’, Ср. гл. XVII, ст. 54, гл. XVI, ст. 23. Имело ли место по нашему древнему законодательству восстановление в первобытное состояние (in integrum restitutio)? Напр<имер>, опекуном сделано упущение во вред малолетнего: могли на это приносить последний жалобу и требовать, напр<имер>, уничтожения законно совершенной сделки (купли, найма и т. д.) по достижении совершеннолетия? Этот вопрос решить трудно. В гл. XVII, ст. 13 это дозволяется, если акт совершен без ведома и согласия малолетнего (‘с меньшими братьями не поговоря’). То же сказано в ст. 54 (там же). Итак, настоящей in integrum restitution для малолетних, как кажется, не было. Сроком для наступления совершеннолетия положено 15 лет. Но кажется, что он определялся более фактической способностью пользоваться правами, ибо позволено было допускать к очным ставкам и прежде 15 лет, если того пожелает сам несовершеннолетний (Улож., гл. XVII, ст. 54).},
c) дети против родителей {Улож., гл. XXII, ст. 6. — Новоуказанные статьи о татинных, разбойных, убивственных делах, 1669 года, генваря 22, No 431, ст. 92.},
d) обличенные три раза в поклепном иске {Улож., гл. X, ст. 188.},
e) давшие ложную присягу {Улож., гл. IX, ст. 27, гл. XX, ст. 49.}.
Рассматривая все эти исключения, мы замечаем, что они частью были основаны на самой сущности вещи (таковы запрещения малолетним и крепостным вчинять иск), частью же проистекали из посторонних причин и в последнем случае являются прямыми ограничениями права. Поэтому они и отнесены в законодательстве к истцам, ибо по понятиям того времени быть истцом считалось правом, а отвечать в суде считалось обязанностью — и обязанностью тяжелою. Из узаконений этой эпохи видно, что ответчики всеми мерами старались отклониться от судебного ответа, вот почему так подробно развито в Уложении учение о позыве к суду. Страх и отвращение ответчиков к процессам в особенности происходило от судебной ябеды (‘сутяжничества’), которая до того усилилась в этом периоде, что все косвенные меры, принятые законодательством к ее искоренению и появившиеся теперь во множестве, оказывались недействительными. Так до Петра Великого.

В. Судебные представители

Судебное представительство может быть различных родов. Здесь должно быть изложено учение о заступлении в суде тяжущихся, истца или ответчика.
Представление в процессе одной из спорящих сторон бывает необходимое и свободное.
1. Необходимое представительство. Некоторые лица не могли быть сами собою непосредственно ни истцами по своим искам, ни ответчиками по спорам, против них вчиняемым. Обязанность искать и отвечать за них лежала на других лицах, которые потому и могут быть названы необходимыми судебными представителями.
Под сей разряд подходят:
a) опекуны. Они искали и отвечали по всем тяжбам малолетних,
b) помещики, вотчинники и господа — за своих крестьян и крепостных людей. Но, вероятно, что господа нередко позволяли своим людям и крестьянам самим искать и отвечать по своим делам {Улож., гл. X, ст. 229, гл. XIII, ст. 7, гл. XIV, ст. 7, гл. XXI, ст. 66, 67 и 77.},
c) монастырские стряпчие {Так, например, в Тарханной грамоте Иверскому монастырю, 1668 года, октября 26, No 438 и мн. др.},
d) дворцовый стряпчий — за дворцовых крестьян {1686 года, апреля 24, No 1185 — Именный с боярским приговором.}.
2. Свободное представительство. По началу свободного представительства заступление кем-либо места истца или ответчика в суде не было обязанностью, налагаемою законом, а зависело от доброй воли тяжущихся и, исключая немногие случаи, от согласия на то самих представителей. Они носят общее название поверенных, потому что истец или ответчик ‘им в том (т. е. в ведении процесса) верят’.
Отношения между доверителем и поверенным не были в строгом смысле юридическими. Это видно из того, что о них не упоминается в узаконениях настоящей эпохи. Причина фактического характера этих отношений открывается нам в Уложении. Оно показывает, что поверенные были большей частью родственники {‘Родимцы’. — Улож., гл. X, ст. 185 и 108.}: дети, братья, племянники {Улож., гл. X, ст. 109 и 149, гл. XVI, ст. 59.}, дворовые люди и крестьяне тяжущихся {Улож., гл. X, ст. 149 и 185, гл. XVI, ст. 59.}, друзья {Улож., гл. X, ст. 149.}. Обычай избирать поверенных из родственников или подчиненных власти доверителя был так силен, что тот, кто не имел ни тех, ни других и сам не мог явиться к суду (напр<имер>, по болезни и т. д.), даже освобождался от ответа {Улож., гл. X, ст. 108: ‘А будет кто об нем учинет бить челом, что он конечно болен, а к суду ему в свое место прислать некого, что он бессемейной и безлюдной человек’. В некоторых случаях и законодательство обязывало родственников и крепостных людей отвечать за своего родственника или господина (Улож., гл. X, ст. 149).}. Итак, свободное судебное представительство основывалось в настоящем периоде исключительно на начале нравственном, на взаимном, полном доверии между доверителем и поверенным, которое проистекало из связей родственных, патриархальных и приязни. Только этою, чисто нравственною связью объясняется мысль, что тот, кто ищет или отвечает по одному иску за кого-либо, обязан в случае нужды отвечать за него и по другому {Улож., гл. XVI, ст. 59: ‘А челобитчики учнут бити челом Государю, чтобы за тех людей, которые будут по службам и которые учнут сказыватися больны, на очную ставку велети быти детям их, и братьям, и племянникам, и людям, которые за них в иных приказах ищут и отвечают…’.}. Под этою мыслью скрывается убеждение, что доверенность не ограничивается одним иском, но есть полная, оно, в свою очередь, проистекает из тесных родственных, семейственных и патриархальных отношений.
После всего сказанного трудно решить, как должно смотреть на судебное представительство родственников и людей? Кажется, оно занимало середину между необходимым и добровольным заступлением тяжущихся и, будучи наиболее употребительным, делало излишнею формальную доверенность — вот почему она и не требовалась законами того времени.
Начало действительно свободного представительства лежит в найме поверенных. О нем упоминается еще в указе Иоанна Васильевича 1582 года, марта 12 {Судебник Татищева, ст. 162, с. 210: ‘Наймуются у ищеи или ответчика стояти в суде за него’.}. Здесь доверитель назван наимщиком, наймитом, а поверенный — наемным доводчиком. Взаимные отношения их основываются на связи юридической — на договоре найма — и определялись поручением, даваемым истцом стряпчему, ходатайствовать по известному гражданскому процессу. (Поэтому нанятый поверенный не был обязан искать или отвечать по всем тяжбам нанимателя, если о том не постановлено в условии.) Договор найма поверенных и юридические положения, из него вытекающие, не определены в законах настоящего периода. Из вышеприведенного указа видно только, что доверитель мог вчинять иск против поверенного в случае явного с его стороны злоумышления и стачки с противною стороною {Там же.}.
Распространение ябеды, упадок взаимного доверия и ослабление связей родственных и патриархальных породили множество злоупотреблений во взаимных отношениях между доверителями и поверенными, отсюда тяжбы и волокиты, которые неблагоприятно действовали на гражданское правосудие и замедляли ход судопроизводства. Чтобы отклонить такое вредное влияние на процессы, указом 1690 года, генваря 27, постановлено не допускать поверенных к ведению тяжбы, если в исковой челобитной нет подписи доверителя, что он действительно поручает им искать или отвечать в суде {No 1363-Именный с боярским приговором: ‘А которые истцы и ответчики в суде вместо себя пошлют кого иного, и тем истцом и ответчиком на исковых челобитных в руках своих в подписке писать именно, что того человека в суд за себя послал он и в том иску тому человеку верит’.}. Через это неопределенный характер свободного судебного представительства должен был измениться в определенный, юридический.

ГЛАВА II. ПРЕДМЕТЫ ГРАЖДАНСКОГО СУДОПРОИЗВОДСТВА (ГРАЖДАНСКИЕ ИСКИ)

Органы гражданского судопроизводства — судьи и тяжущиеся — являются деятелями в процессе, предметом их деятельности есть иск гражданский.
Под именем гражданского иска вообще должно разуметь всякое требование одного гражданина от другого, на праве основанное и приводимое в исполнение через посредство установленных от правительства судей и судебных мест. Если это требование признается за справедливое тем, против кого оно направлено, то иск будет бесспорным, в противном случае он может быть назван спорным. Спорный иск (иск в тесном смысле) и есть предмет гражданского судопроизводства.
Все иски, как мы заметили, должны быть основаны на праве иска. Это право есть не что иное, как процессуальная сторона гражданских прав — возможность ограждать их от нарушений посторонними лицами. Но как не всякое гражданское право необходимо имеет право иска, то последнее может и должно быть отделено и рассмотрено особливо от прав гражданских, на которых оно основывается.
Право вчинять гражданский иск необходимо предполагает какое-нибудь гражданское право: ближайшее же основание его есть законный способ приобретения гражданских прав. То же самое должно сказать и о передаче прав вчинять иск, она совпадает с приобретением другими лицом гражданских прав на основании законных способов. Не будучи приобретено другим, оно в то же самое время остается за тем, кому прежде принадлежало. Отсюда следует, что с прекращением права гражданского еще не прекращается право иска, оно уничтожается особливыми способами. Такими признаются в законодательстве настоящей эпохи:
1) давность. В период Уложения не было одной общей давности. Это видно из того, что срок погашения права на иск не всегда был одинаков. Начало, определяющее это различие сроков, уловить трудно. Главным образом, оно лежало в различии предметов иска {В Уложении упоминаются в различных местах следующие виды погашающей давности: а) право иска о родовой вотчине погашается в сорок лет. Улож., гл. XVII, ст. 13 и 30, Ь) о переделе поместья в один год послед поместной дачи. Улож., гл. XVI, ст. 55, с) по заемным кабалам в пятнадцать лет. Улож., гл. X, ст. 256, d) о приплоде животных в один год. Улож., гл. X, ст. 285, е) о беглых крестьянах и бобылях ‘в указные лета’. Улож., гл. XI, ст. 8. В указе царя Василия Иоанновича, 1607 года, марта 9-го, сроком погашения права иска о беглых крестьянах положено пятнадцать лет: ‘Впредь за пятнадцать лет о крестьянах суда не давать’. См. Судебник Татищева, 172, с. 242 и 243, примеч. г), Право иска малолетних в пять лет по наступлении совершеннолетия, т. е. когда они достигнут 20-летнего возраста (по крайней мере, так в отношении к мене поместий). Улож., гл. XVII, ст. 54. Но если предмет иска малолетних допускал продолжение права иска и после 20-летного возраста, то погашающая давность, установленная для предмета, одерживала верх над давностью, узаконенною для малолетних. Улож., гл. XVII, ст. 13.},
2) смерть. Смертью прекращается право иска только в тех случаях, когда оно основано на чисто личном праве, не переходящем к наследникам и не передаваемом другим лицам. Таковы, напр<имер>, право иска о бесчестье, о бое и т. д. {Улож., гл. X, ст. 207. ‘А будет кто кому учинять какое насильство, или бой и раны, или какие-нибудь убытки и обиды и будут на него в том челобитчики, и с суда про то его насильство сыщется до пряма, а он в том в иску не разделався умрет, а после его останутся вотчины или животы, а тех его вотчинах и животах будут жена его и дети: и истцом велети иск их доправить того умершего на жене и детях’.}
Право отыскивать свои гражданские права судом осуществляется в иске.
Каждый иск (т. е., по прежнему определению, каждое требование одного лица от другого, на праве основанное и приводимое в исполнение через посредство установленных от правительства судей и судебных мест) может быть рассматриваем, во-первых, сам по себе, отдельно, во-вторых, в отношении к другим искам.

I. Существо исков

Две стороны представляются нам в каждом иске: формальная — внешняя и материальная — внутренняя.
1. Формальная сторона исков определяется правом иска. Оно, как мы видели, основывается, во-первых, на гражданском праве и есть процессуальная сторона его, во-вторых, на законном способе приобретения этого гражданского права. Эти два основания права вчинять иски и служить данными, определяющими внешнюю сторону всякого гражданского иска:
а) по главному, основному разделению всех гражданских прав на вещные (имущественные) и на права по обязательствам иски бывают вещные (actionem in rem) и личные (actionem in personam). Основание этого различения заключается в том, что предмет вещного иска есть вещь физическая {res corporalis), личного — действие лица. Поэтому вещь может быть требуема от всякого, у кого бы она ни находилась, действия — только от того, кто обязался что-либо сделать. Отсюда, если предмет действия есть вещь физическая, ее можно требовать только от того, кто обязался к действию, а не от всякого, у кого та вещь находится. Итак, гражданскими правами, лежащими в основании иска, определяется его направление. Сообразно со всем сказанным, иск вещный может быть направлен против всякого постоянного, не состоящего с нами ни в каком обязательстве, иск личный — только против того лица, которое состоит с нами в обязательстве.
Разделение исков на вещные и личные так естественно, так сообразно с сущностью гражданских прав, что оно необходимо находится в каждом положительном законодательстве. Оно заметно и в Уложении, но в нем не развилось до общего правила и поэтому должно быть открываемо из частных случаев {Исчислять все случаи, в которых по Уложению употребляется иск вещный и личный, мы почитаем излишним. Заметим только, что беглые люди, крестьяне и бобыли отыскивались иском вещным. Улож., гл. XI, ст. 2, 7, 10, гл. XX, ст. 24, 50. Иски о поместьях и вотчинах вчинялись против того, кто ими владел. Улож., гл. XVII, ст. 35, гл. XVI, ст. 37, гл. XIX, ст. 13. Сюда же относятся и иски о поличном. Улож., гл. XXI, ст. 54, 91 и др. Иски личные проистекали из договоров (из займов, купли, поклажи и т. д.) и гражданских преступлений (бесчестья, боя, обиды, завладенья, покражи и т. д.). Улож., гл. VII, ст. 32, гл. XXII, ст. 17, гл. XVII, ст. 35, 36, гл. XVI, ст. 26, 37, 54, гл. XXI, ст. 56, 89, 90, гл. X, ст. 5, 28, 83, 195, 198, 199, 206, 214, 219, 222, 223, 233, 238, 284 и другие места.}. Вероятно, что в практике большею частью употребляется иск личный, ибо процессы преимущественно вчинялись вследствие гражданских преступлений {Речь об Уложении проф. Морошкина. — С. 57.},
b) приобретение какого-либо гражданского права только тогда дает право иска, когда это приобретение действительно по признанию законодательства. В некоторых случаях законодательство не иначе почитает приобретение права действительным, как если оно выражено в законно составленном письменном акте (по Уложению, в памяти, записи, кабале или крепости. Сюда же должно отнести и записку крепостей в приказах, без чего они в известных случаях почитаются недействительными, ибо такая записка, очевидно, есть то же, что крепость). Напротив, в других случаях такого письменного акта для удовлетворения в подлинности приобретения законодательство не требует. Итак, право гражданского иска может иметь крепостное и некрепостное основание. Отсюда другое разделение самих исков. По основанию своему гражданские иски бывают крепостные и некрепостные {Улож., гл. XVIII, ст. 34 ‘Управа по кабалам’, ст. 36 ‘Бескабальные иски’.}. Различие их состоит в том, что иски, которые по закону должны быть основаны на крепостях, недействительны, если не имеют этого основания {Улож., гл. X, ст. 105, 189, 192.}, некрепостные иски, напротив, могут быть основаны на всякого рода доказательствах {Гражданские иски, возникающие из преступлений, не могли быть основаны на крепостях, это лежит в существе преступлений. В Уложении крепостные иски тем существенно отличаются от некрепостных, что по последним можно было в известных случаях винить без суда, а по первым — никогда. Улож., гл. X, ст. 108 и 109. Трудно возвести это положение к какому-либо юридическому началу. Вероятно, большая возможность судить крепостные иски без судоговорения, нежели некрепостные, служила ему основанием, ибо в Улож., гл. X, ст. 189 именно поставлено обозначать в приставных памятях и исковых челобитных крепости, на которых основан иск.}.
2. Материальная, внутренняя сторона исков определяется содержанием, предметом их. По качеству эти предметы делятся на вещи физические в собственном смысле (поместье, вотчина, домашний скот и т. д.) и на вещи тоже физические, но выражающие собою ценность всех прочих вещей — деньги {Мы опустили здесь третий разряд вещей — действия лиц, потому что всякое действие необходимо выражается в каком-либо физическом предмете и в этом виде составляет содержание гражданского иска, след<овательно>, подходит под категорию вещей физических.}. По количеству предметы гражданских исков могут быть определенные и неопределенные.
В нашем древнем законодательстве не было и не могло быть строгого разграничения между исками денежными и неденежными. Некоторые предметы по своей определенности, положительной известности могли быть предметом иска и без определения денежной цены их (напр<имер>, известное поместье, вотчина, холоп и т. д.). Зато другие, напротив, так неопределенны, так малоценны и потому, в отдельности взятые, так неудобоисчисляемы, наконец, некоторые из них, по существу своему, так подвержены скорому повреждению и даже совершенному уничтожению, что отыскивать судом эти самые предметы невозможно (таковы все убытки, наносимые разбоем, пожаром, потравою, потолокою, насилием и проч.), отсюда, когда они составляют предмет гражданского иска, последний легко может обратиться в иск денежный. С этой целью, как кажется, постановлено в Уложении писать в приставных памятях иски с ценою {Улож., гл. XI, ст. 24, гл. XXIV, ст. 3.}. Законодательство, принуждая истца определить величину требования и этим ограничивая произвол его, вместе с тем допускало как бы единовременное вчинение двух исков вместо одного: неденежного и денежного, денежный иск служил заменою неденежного, если последний не мог иметь места. По причинам, нами изложенным, это правило не могло равно простираться на все иски, многие вчинялись без означения цены в челобитных и приставных памятях, как мы то видим из Уложения и современных ему юридических актов {Акты юридические, No 55 и 57.}.
Кроме исков неденежных, которые по свойству предметов обращались в денежные, были другие иски, исключительно денежные. Сюда преимущественно относятся иски по заемным кабалам и иски о бесчестьи и увечьи {Улож., гл. XXII, ст. 10, гл. XXIV, ст. 1, гл. X, ст. 28-83, 94.}.
Наконец, из Уложения видно, что были иски, в которых ни предметы, ни цена их не обозначались. Таковы были в некоторых случаях иски о сносе беглыми людьми {Улож., гл. XI, ст. 24.}, иски об убытках {Улож., гл. X, ст. 223, 224, 222 и ин. др.}. Точное количественное определение таких исков совершалось в самом процессе.

II. Взаимные отношения гражданских исков

Недостаток юридической определенности и самостоятельного существования гражданских исков в нашем древнем законодательстве было причиной, что нередко различные иски смешивались между собой и вчинялись под формой одного иска, другие, напротив, произвольно отделялись. Эта неопределенность их взаимных отношений видна в Уложении. Общих правил, установляющих отношения гражданских исков, не было, да и не могло быть. Поэтому мы должны ограничиться рассмотрением некоторых частных положений об этом предмете.
1. По древнему русскому законодательству иски, относящиеся к одному предмету, нередко соединялись в один. В особенности это замечание прилагается к гражданским искам, возникающим из преступлений. Основание скрывается в полном, целостном чувстве обиды или оскорбления, которое высказывается в одной жалобе, соединяющей в себе таким образом многие иски, существенно отличающиеся друг от друга. Итак, это слияние многих исков не введено положительным законодательством и основывалось более на обычае {Уложение предоставляет нам несколько весьма замечательных примеров, как различные иски соединялись в один. Сюда относятся: гл. XVII, ст. 13: ‘А будет большой брать ту (отцовскую) вотчину кому продаст или заложит, с меньшими братьями не поговоря…, а как они (меньшие братья) будут в возрасте и они о той отцовской вотчине на того своего большого брата и на купца, кто у него ту отца их вотчину купит или в заклад возьмет, учнут Государю бить челом и с суда про то сыщется до пряма’. Здесь в одном вчиняются два иска: вещный против покупщика или залогопринимателя вотчины, личный — против старшего брата, гл. XVII, ст. 35: ‘Абудет после того (т. е. после продажи или отдачи под заклад вотчины не самим хозяином, а другим лицом) тот, чья та вотчина, учнет на него бить челом Государю, что он той своей вотчины никому сам не продавал и не закладывал и никому продавати и руки к купчей или закладной в свое место прикладывати не веливал, а сыщется про то до пряма: и та вотчина по крепостям отдати тому вотчичу, чья та вотчина… А что от него (продавца или закладчика) в той вотчинной продаже тому, чья та вотчина, учинится убытка, а и <те> убытки на нем доправя, отдать тому, чья вотчина’. Иск о предмете и иск об убытках соединены в один. Ср. также: гл. XVI, ст. 37.
Пенные иски (actiones peenales) никогда не вчинялись отдельно: гл. VII, ст. 32: ‘…будет он (служилой человек) на стану… рукою… ударить… или словом кого обесчестить, или у кого грабежом что возьмет… и… на нем велети… до правити бесчесье и грабеж вдвое’ — гл. IX, ст. 4, гл. XXII, ст. 17, гл. XXV, ст. 4, гл. XVI, ст. 37 и т. д.}, но впоследствии оно в известных случаях уже предписывалось законом, поводом к тому служило, по-видимому, желание сократить волокиты, уменьшить число дел и поклепных исков {Положительным законодательством соединялись два иска в один в следующих случаях:
1) После иска о холопе нельзя было вчинять иска о сносе, им учиненном, оба должны вчиняться вместе. Улож., гл. XX, ст. 57. Ср.: ст. 17 и 38, там же,
2) Иски о проестях и волокитах по делам поместным не отделялись от исков о самых поместьях. — Новоуказанные статьи о поместьях, 1677 года, авг. 10 No 700, ст. 9 и 10.}.
2. Гражданские иски, возникавшие вместе с уголовными делами, не отделялись от них и решались вместе с ними. Вот почему все такие иски носили характер уголовных дел, с которыми были связаны. По Уложению и новоуказанным статьям иски гражданские (к коим причислялись дела таганные и разбойные, когда ‘истцы бьют (челом)… именно (т. е. называя ответчиков) без поличного и без язычной молки и не по лихованным обыскам’), из которых возникло уголовное дело (‘а будет… сыщется про то до пряма, что дела разбойные и дошли до пыток’), судились судом уголовным (‘и тех истцов и ответчиков из судного приказа отсылать в разбойной приказ’) {Новоуказанные статьи о татинных, разбойных и убивственных делах. Ст. 12 Улож., гл. XXI, ст. 49. Ср. также: Улож., гл. XXI, ст. 1, 5, 6, 7.}. Далее: когда судились гражданские иски, основанные науголовном преступлении, употреблялась пытка, форма инквизиционного процесса, которая чрезвычайно редко является в гражданском судопроизводстве, да и то в замену крестоцелования, обязанность отвечать по таким искам определялась участием в том преступлении, которое служило им основанием {Улож., гл. XXI, ст. 79, 82, 83, 84, 75, 22, 27, 37, 39, 44 и мн. др. — 1669 года, 22 генваря, No 431, новоуказанные статьи о татинных, разбойных и убивств<енных> делах, ст. 57, 61, 87 и др.}, наконец, величина таких гражданских исков определялась по показаниям ответчиков ‘с пыток’ или в случаях незнания самого ответчика (вора, грабителя или разбойника), по показаниям истцов, уменьшенным вчетверо.
Таковы характеристические признаки гражданских исков, возникающих и решаемых вместе с уголовными делами. Они резко отличают их от обыкновенных гражданских исков, ибо в последних мы не находим ничего подобного {Улож., гл. XXI, ст. 23, 24, 25.}. Начала и объяснения их должно искать в уголовном праве тогдашней эпохи.
Следовательно, гражданские иски, возникающие на основании уголовных дел, не могут быть в строгом смысле почитаемы за особливые иски. Они представляют только другую, так сказать, гражданскую сторону уголовного дела — не более.
Бывают, однако, случаи, в которых уголовное преступление является как бы несущественным, но от этого убыток, претерпенный от преступления другим лицом, не перестает быть убытком. В этих-то случаях гражданский иск отделяется от уголовного дела, получает самостоятельность, но уже утрачивает уголовный характер и является чисто гражданским, как все другие гражданские иски. В Уложении из таких случаев упоминаются только два:
a) кто предварительно не подал ‘явки’ (явочного прошения) о вещах покраденных, пограбленных или взятых разбоем и найденных у кого-либо (‘поличное’), тот не мог отыскать их уголовным порядком. Взамен того законодательство дает ему право вчинять один гражданский иск, который и исследуется гражданским порядком, т. е. судом. Здесь гражданский иск, возникающий вследствие преступления, является самостоятельным {Улож., гл. XXI, ст. 51: ‘…а будет кто у кого за что поииается, а скажет, что то поличное воры у него украли или разбоем взяли с иными его животы, а якоб на то поличное и на иные свои животы… не скажет, и по такому поличному тех людей, у кого поимаются, не пытать, потому что на то поличное явок нет, а давати в таком деле истцом на тех людей, у кого они за что поимаются, суд, и с суда учинити веру, крестное целование’.},
b) кто поймает вора (татя), и вместо того чтобы привести его в приказ станет пытать его у себя дома, тот теряет права отыскивать вещей, им покраденных, уголовным порядком, но может вчинять против татя обыкновенный гражданский иск и требовать суда {Улож., гл. XXI, ст. 88.}.
3. Отношения между вещными и личными исками совсем не определяются в Уложении и последующих законах. Так, все иски о тайном, насильственном или подложном похищении имущества {Сюда относятся: иски о пограбленных, покраденных и разбоем взятых вещах, иски о беглых людях, в известном отношении иски о утаенных поместьях, вылганных вотчинах, злоумышленной продаже, мене и залоге вотчины, поместья и т. д.} колеблются между этими двумя формами гражданских исков, так, возможность об одном и том же предмете вчинять два иска, вещный и личный, и, след<овательно>, возвращать себе этот предмет вдвое, не предотвращалась законоположениями, а только обычаем: слиянием обоих исков в один {См. выше: Взаимные отношения исков.}. Отступление от этого правила и несправедливое вчинание двух исков вместо одного, вероятно, преследовалось и наказывалось как вчинание вообще всякого поклепного иска (‘бить челом не по делу’), хотя об этом случае нигде не упоминается в источниках {В Уложении говорится о подобном случае, а именно, когда кто-либо вчинил один за другим два иска об одном и том же предмете. См. гл. X, ст. 154.}.
Неопределенность отношений между вещными и личными исками в период до Петра Великого объясняется отчасти тем, что в практике, как мы заметили, они сливались в один иск, еще более тем, что вещный иск не развился еще во времена Уложения до чистой формы вещного иска и носил на себе резкие следы иска личного — древнейшей, первоначальной и исключительной формы всех вообще русских гражданских исков {В древнейший период нашей истории все гражданские иски были личные. Это явление объясняется тем, что они вчинялись первоначально только вследствие гражданских или уголовных преступлений. Примером личного характера наших гражданских исков могут служить иски о покраже, они, как очевидно, могут быть и личные, когда направлены против самого вора, и вещные, когда вчиняются против всякого владельца покраденной вещи, кто бы он ни был, след<овательно>, не обращая внимания на то, вор ли он или нет. По нашему древнему законодательству иск о покраденной вещи и в последнем случае был личный. Во времена Правды хозяин, нашедший у кого-либо поличное, требовал, чтобы он показал ему, где он приобрел эту вещь (‘пойдем на свод, где еси взял’). Это положение чрезвычайно важно в учении об исках: оно знакомит нас с внутренним характером первоначального обычного права, которое стремилось обратить в личные иски, по существу своему, вещные. Ибо как иначе объяснить свод? Он установлен для того, чтобы узнать вора. Но воровство не имело еще в то время характера уголовного преступления (см.: Рейц фон Александр Магнус. Опыт истории российских государственных и гражданских законов. — С. 61), далее: доказывать, что вещь принадлежит ему, обязан хозяин, а не владелец вещи, ибо, когда число сводов было ограничено, хозяину отдавалась вещь после последнего свода, хотя бы вор и не был отыскан, наконец, свод установлен и не для того, чтобы, отыскав прямого вора, можно было требовать от него возвращения тех вещей или цены их, которые были покрадены вместе с поличным, ибо: 1) какая возможность доказать, что им покрадены и прочие вещи, кроме поличного, когда такие дела разбирались не уголовным судом, а гражданским? 2) свод не ограничивался только теми случаями, когда с поличным покрадены и другие вещи, но всегда употреблялся, когда хозяин находил поличное. Итак, хозяин хотел отыскать настоящего вора, чтобы взыскать с него трехгривенную виру, которая — заметим это — является в период Правды субститутом мести.
Первое ограничение свода (извода, извод) было появлением отдельного вещного иска в нашем законодательстве. По Русской Правде извод ограничивался областью (в другую область не переходили), в городе он продолжался до конца, в деревнях — только до третьего приобретателя поличного. Двинская грамота допускает изводы до десятого приобретателя (Опыт ист<ории> Рос<сийских> гос<ударственных> и гр<ажданских> зак<онов>. — 51. — Прим. 1, 70. — Прим. 4, Акты Археограф<ической> эксп<едиции>. Т. 1. No 13 и далее, ст. К. Калачева о Судебн<ике> ц<аря> Иоанна Вас<ильевича> в Юридических записках, издаваемых проф. Редкиным. Т. 1. — М. 1841. — С. 125). Каковы бы ни были исторические причины такого ограничения (кажется, их должно искать в уничтожении сомкнутости, отдельности родов и общин и в появлении более тесных отношений между городами и деревнями), его значение в истории русских гражданских исков чрезвычайно важно. Иски о поличном должны были вследствие этого ограничения разделиться на два разряда. Одни по-прежнему продолжали быть личными, так во всех тех случаях, когда свод простирался до самого вора. Другие обратились в вещные, сохраняя на себе следы исторического своего происхождения из личных исков, под эту категорию подходят все иски, в которых свод ограничивался известным числом приобретателей и не доходил до прямого татя.
Впоследствии на воровство начали смотреть, как на уголовное преступление (См.: Рейц фон Александр Магнус. Опыт истории российских государственных и гражданских законов. — 51. — Прим. 2), но смысл отвода (как называют прежний свод, извод в Уложении) мало изменился, он теперь освобождал того, у кого ‘поимаются за поличное’ от пытки и наказания (Улож., гл. XXI, ст. 50, 51), как прежде от трехгривенной виры. В период Уложения личный характер гражданских исков очень резко высказывается в делах о беглых холопах. Кто держал у себя беглого холопа, против того мог господин его вчинять иск, от ответа не избавляло его и само бегство холопа, даже полное незнание того, куда беглый холоп делся. Ибо тот, у кого он жил, был обязан найти его и возвратить господину, в противном случае платил цену его, 50 рублей (Улож., гл. XX, ст. 50 и 51). Что этот иск не есть вещный, очевидно с первого взгляда. Он иск личный, потому что принятие к себе чужого беглого холопа есть как бы воровство. Из приведенных нами статей Уложения не видно, однако, был ли иск направлен против того, кто первый принял к себе на житье беглых холопей, или он мог безразлично вчиняться против всякого, о котором только знал хозяин, что он держал у себя его холопа. При первом предположении иск
О беглых есть личный, при последнем — вещный, но неправильный, несознанный. (Однако есть в Уложении примеры чисто вещных исков, <например> гл. XI, в ст. 7 и др.)}.
4. Когда между двумя тяжущимися лицами происходило какое-нибудь спорное гражданское дело и вслед за ним — между теми же тяжущимися сторонами возникало новое, то эти два дела, преемственно следующие одно за другим, имели в некоторых случаях тесную, необходимую связь между собою. Связь эта состояла в следующем: свидетели и общая правда, принятые обоими тяжущимися по первому делу, не могли быть отводимы и во втором, если на них ссылалась одна из спорящих сторон, в противном случае тот, кто отводил, был обвиняем в иске.
Это положение, по основанию своему, весьма справедливо. Нет никакой причины подозревать в пристрастии свидетеля или общую правду во втором деле, если они не были оподозрены в первом, особливо когда обратим внимание на то, что это правило принято только в отношении к искам, немедленно следующим друг за другом. В практике ябеда и сутяжничество нередко ложно перетолковывали это положение в свою пользу, вот почему в Уложении мы находим несколько статей с целью определить это правило, изменить его и даже ограничить в известных случаях {Источник этого юридического положения есть обычное право, поэтому оно нигде не высказано в форме правила и должно быть выводимо из частных случаев. Под него подходит и встречный иск, несмотря на то, что в нем прежние истец и ответчик меняются ролями, причина та, что он тоже непосредственно следует за предыдущим иском (‘не сходя с суда’). Улож., гл. X, ст. 180.
NB. Итак, вот еще новое объяснение, почему встречный иск судился судом истца. Связь этого иска с предыдущим не была бы известна судьям, если бы он судился по общему правилу подсудности судом ответчика. Отсюда родилась бы возможность неправильно отводить свидетелей и общую правду, допрошенных по предыдущему иску, во всяком случае, предупреждение этих злоупотреблений повело бы к новым излишним сношениям между судебными местами по встречному иску, след<овательно>, к новым издержкам, проторям, новым волокитам, неправдам и ябедам. Ближайшие определения этого правила в Уложении состоят в следующем.
1. В маловажном иске один тяжущийся, по стачке, ссылался на свидетеля. Противник ‘не хотя в таком поклепном малом иску душевредства учинити’, ссылался на того же свидетеля. Дело, разумеется, решалось в пользу первого тяжущегося, но оно было одним предлогом для того, чтобы начать против того же ответчика другой, большой иск, тоже поклепный, и тот же свидетель приводился в подтверждение нового иска. По общему правилу прежний ответчик должен был неизбежно сослаться на того же свидетеля и наверное проиграть процесс: явная несправедливость! Уложение дает в этом случае ответчику право отводить свидетеля или общую правду, не теряя иска, ‘потому что над ним истец его то учинил лукавством’. (Это исключение и по духу, и по самому выражению, употребленному в законе, совершенно сходно с римским actio и exception doli.) См.: Улож., гл. X, ст. 179. Если мы станем возводить это исключение к его основной мысли и к общему юридическому положению, то получим следующее правило: тяжущийся вправе отводить свидетелей и общую правду во втором иске, принятых им в первом, если докажет, что они действовали заодно с противником.
2. Уложение определяет также промежуток времени между двумя преемственными исками, после которого правило о неотведении прежних свидетелей и общей правды теряет свою силу. Если второй иск вчинялся хотя бы на другой день после первого, то отводить прежних свидетелей и общую правду дозволялось, потому что прежние отношения их к тяжущимся могли уже измениться. Улож., гл. X, ст. 181.}.
5. Выше мы видели, что слияние нескольких исков, вчиняемых одним лицом в один, случалось довольно часто, но не наоборот. Никогда многие истцы не были обязаны по одному общему делу соединяться как бы в одно юридическое лицо и вчинять один общий иск. Они могли это сделать, но от произвола каждого из них зависело ‘на ответчике искати одного своего жеребья’ (т. е. своей части в общем иске). В Уложении это общее правило излагается в отношении к искам об обиде, нанесенной нескольким лицам ‘вопче’ {Улож., гл. X, ст. 183. Кажется, эта статья направлена против обычного права, которое требовало, чтобы по общему делу был вчиняем и общий иск: положение, в котором высказывается начало родовое, мирское, общинное.}.
Кто обижен многими лицами собща (последнее видно из смысла закона, хотя и не выражено), тот мог вчинять против всех обидчиков один иск, и в таком случае они были обязаны отвечать вместе. Уложение смотрит на такой иск не как на одно органическое, нераздельное целое, но видит в нем простое соединение нескольких исков в один. Поэтому и ответчики не составляют одного юридического лица, след<овательно>, действие каждого из них не есть действие всех прочих ответчиков, если один ответчик сознается в вине и помирится с истцом до суда, то по этому одному не должно без суда признавать виноватыми и всех прочих ответчиков {Улож., гл. X, с. 184. ‘А будет кто живет в одном поместье или в вотчине с братьями и с ними помещики вопче и учинят они кому какую обиду, и тот обиженный в обиде своей приставит к ним ко всем вопче, и из них один, узнав вину, с истцом помирится до суда, а достальные без суда не помирятся и истцу на тех достальных дати суд… а без суда их по заделке товарица их не винити’. Эта статья может быть истолкована двояким образом. В судебной практике винили без суда всех ответчиков, если один из них сознавал себя виноватым: 1) или на основании родового, общинного начала. См. выше, примеч. 26 и начало ст. 184, 2) или же потому, что признание одного из ответчиков считали доказательством виновности всех прочих и на этом основании считали уже суд излишним.}.
Итак, в Уложении признается личное соединение исков, но общий иск не может соединять в одно юридическое лицо нескольких истцов или ответчиков, исключая, если они захотят того сами {Улож., гл. XVIII, ст. 37, 38.}.
Вот несколько положений, определяющих взаимные отношения гражданских исков в настоящую эпоху русского законодательства. Нет никаких сомнений, что мы не исчерпали здесь всех юридических правил, которые сюда относятся и скрыты в Уложении под оболочкою частных случаев.
Выше мы сказали, что право вчинять какой-либо иск осуществляется в этом иске. Это осуществление есть полное, совершенное, поглощающее в себе право иска. Словом, в иске право вчинять этот иск уничтожается. Отсюда положение: кто однажды искал по какому-нибудь гражданскому делу и оно окончилось, тот не может вчинять о нем нового иска {Улож., гл. X, ст. 154. ‘А будет который истец в иску своем ссуда обвинен, а ответчик его в том иску оправлен, или который ответчик в своем в чьем иску крестным целованием отойдет, или кто в своем иску с кем помирится до суда, а после того на тех же людей учнет он того же своего иску в другорядь искати: и ему в том иску суда не давати’.}.
Иск, а с ним вместе и право на этот иск уничтожаются по Уложению:
1) полюбовною сделкою. Полюбовною сделкою можно было прекращать спорное дело во всякое время, с подачи приставной памяти и до решения дела, до суда и после суда {Улож., гл. XI, ст. 8, гл. XV, ст. 1 и 2, гл. X, ст. 121, 154.}. Взаимное согласие на полюбовное прекращение тяжбы выражалось в мировых челобитных, подаваемых тяжущимися в тот суд, где производилось их дело, условия мировых сделок и утверждались письменным актом, который назывался мировою записью, иногда просто мировою, и составлялся по образцу всех прочих договоров и обязательств того времени {См. примеч. 30. Акты юридические, No 269-275. Заменялись ли мировыми челобитными мировые записи, или наоборот, или же и те и другие были необходимы для того, чтобы полюбовная сделка имела законную силу — этого нельзя решить по изданным источникам. В приведенных нами статьях Уложения и юридических актах записи и мировые челобитные упоминаются отдельно как средства полюбовного прекращения иска, а не вместе, поэтому есть вероятие, что мировые челобитные делали запись излишнею, и мировая запись достигала своей цели без предварительной подачи челобитен.},
2) судебным приговором. Судебный приговор, постановленный о спорном деле на каком бы то ни было основании (будет ли то признание, или суд, или неявка, или сыск, или крестоцелование и т. д.), навсегда уничтожает иск {Улож., гл. X, ст. 154, 120, 118 и многие другие. О собственном признании (‘будет кто ответчик на суде, против чьей исковой челобитной учнет вининися’) см. Уложение гл. X, ст. 136, гл. XX, ст. 39.}. Апелляция не опровергает этого положения, она имеет совсем Кавелин К. Д. другое основание, резко отличающее ее от обыкновенного иска (см. ниже).
Смерть тяжущихся не может быть отнесена к способам прекращения исков. Она переносит только иск от одного лица к другому, не изменяя его прежнего вида {Улож., гл. X, ст. 245. ‘А будет кто кому дав на себя в заемных деньгах кабалу или в вотчинном очищенье, или в ином каком деле какую-нибудь крепость, да умрет, а после его в животах его останутся жена и дети или иные кто его роду, а как он жив был и у него по тем кабалам в заемных деньгах и по записям в вотчинном очищенье с истцы суд был, а судные дела по смерти его не вершены, а по тем судным делам довелось его обвинити и истцом по тем делам велети иски их правити того умершего на жене и на детях или на иных роду его, кто после его в животах его останется и кому даны будут вотчины его’.
Это, кажется, единственная статья в целом Уложении, в которой прямо сказано, что иск может переходить по наследству, но и то сказано в отношении к ответчику. Статьи 132,133, 203, 207 и вторая половина 245-й (которая здесь опущена) говорят о переходе по наследству права иска и обязанности отвечать по иску или права требовать уплаты и обязанности уплачивать по решенному иску (след<овательно>, о наследственности обязательства, а не иска). Могло ли одно лицо передавать свой иск другому? Кажется, нет. Улож., гл. X, ст. 244: ‘А будет кто на ком учнет искати вотчины или двора, или лавки, или мельницы, или иного чего вотчинного или поместного строения, и ответчик, засудяся с истцом и не дождався по судному делу указу, то, чего на нем истец искал, кому продаст или заложит, а по суду и по сыску доведется его в том обвинити и того, кому он что продаст, взяти и отдати истцу. А тому, кто у него то купил, указати на нем по купчей и по закладной цене назад деньги’. Впрочем, эта статья допускает различные толкования и невозможно на основании ее решить вопроса.}.

ГЛАВА III. ГРАЖДАНСКОЕ СУДОПРОИЗВОДСТВО

Предмет, на котором сосредоточивается деятельность судей и тяжущихся, есть, как мы видели, гражданский иск. Единством предмета эта деятельность их необходимо поставляется во взаимные отношения, которые, очевидно, не могут быть оставлены на произвол самих судей и тяжущихся и потому известным образом определяются в каждом положительном праве — будет ли оно обычное право или законодательство в настоящем смысле слова. Так образуется у каждого народа, в каждом государстве целая система положений и правил, юридически определяющих деятельность судьи в отношении к иску и тяжущимся, деятельность тяжущихся в отношении к судье, спорному делу и их самих друг к другу.
Далее: вся деятельность судьи и тяжущихся направлена к одной цели: спорный гражданский иск обратить в бесспорный. В этом смысле для судьи — решить дело, для тяжущихся — выиграть процесс суть выражения однозначные.
Но такое обращение иска из спорного в бесспорный так же не может совершаться иначе, как по известным, постоянным и определенным правилам. Они необходимы для того, чтобы иск обращался из спорного в бесспорный свободно, согласно с истиной и независимо от произвола лиц, являющихся деятелями. Совокупность правил, определяющих взаимные отношения судей, тяжущихся и спорного гражданского иска, и постепенный, правильный ход обращения гражданского иска из спорного в бесспорный и образует учение о гражданском судопроизводстве.
На этом основании мы разделим эту главу на две части. В первой будут изложены формы (виды) гражданского судопроизводства по Уложению и новоуказанным статьям, во второй — постепенное движение судопроизводства (ход процесса).

Отделение 1. Формы гражданского судопроизводства

О формах судопроизводства во времена Уложения существуют у нас два мнения. Оба проистекают из одного источника и разнятся между собою только в дальнейших своих приложениях.
Свод законов Российской Империи принимает в русском гражданском судопроизводстве две основные формы: вотчинную и исковую {Св. законов. Т. X, ст. 1591.— Изд. 1832 г.}, то же самое разделение существовало, по мнению редакторов, и во времена Уложения {Св. законов. Т. X, ст. 1592. Примеч.}.
Рассматривая обе формы гражданского судопроизводства и вникая в различие их, мы находим, что оно заключается, собственно, в различении доказательств, употребляемых в исковом и вотчинном судопроизводстве: в делах, решаемых вотчинным судопроизводством, нельзя доказывать своего иска свидетелями и присягою {Св. законов. Т. X, ст. 2053.}, в делах же, судимых исковой формой, допускаются всякого рода доказательства.
Различие доказательств, употребляемых по тем или другим спорным гражданским делам, условливается посторонними или случайными обстоятельствами и потому не может служить основанием разделения судопроизводства на виды. Уложение объявляет поклажу и заем недействительными, если они не утверждены крепостью, — вот почему иски
О поклажах и займах могли быть только крепостными, т. е. основанными на крепостных доказательствах. Бой, брань, грабеж могли быть совершены при многих людях, или при одном свидетеле, или, наконец, без свидетелей, поэтому один и тот же иск о бое, брани или грабеже может быть в одном случае доказываем обыском, в другом — послушеством, в третьем — крестным целованием, доказательства различны, а форма судопроизводства — одна и та же.
Различие форм гражданского судопроизводства условливается не различием доказательств, а различными отношениями судей к тяжущимся и спорному делу и тяжущихся к судье и спорному делу. Если в судопроизводстве является деятелем судья, т. е. если он как бы отыскивает своего права, сам собою, без просьбы тяжущихся, подвергает кого суду, отыскивает тех или других доказательств, для того чтобы убедиться в правости или неправости подсудимых, — то в таком случае мы называем судопроизводство инквизиционным, следственным. Если же, напротив, деятелями в судопроизводстве являются сами тяжущиеся, т. е. если иск вчиняется по просьбе одного из них, а не по произволу судьи, если приведение доказательств и против спорного дела, между ними возникшего, есть их обязанность, а не дело судьи, если, наконец, пропущенные ими доказательства не обязан приводить вместо них судья и он, как будто лицо постороннее, посредник, произносит свое мнение о правости и виновности тяжущихся сторон по одним доказательствам, ими приведенным, не обращая внимания на все прочие, ими забытые или умышленно оставленные, то эта форма судопроизводства есть обвинительная и обыкновенно называется обвинительным, гражданским процессом (processus accusatorius).
Конечно, такого резкого различия между этими двумя основными формами судопроизводства мы не встретим ни в одном положительном законодательстве. Ни одна из этих форм (особливо первая) не развивается во всей чистоте и последовательности, какой бы требовало основное начало каждой из них. В форму инвизиционного процесса более или менее всегда вливается начало процесса обвинительного, и наоборот: процесс обвинительный иногда видоизменяется несколько формой инквизиционного судопроизводства. Несмотря на то, основные начала, из которых развивается каждая из этих форм, так противоположны и так резко обозначены, что их невозможно смешивать.
Есть еще другое мнение о формах русского гражданского судопроизводства до Петра Великого, которое подкрепляется многими историческими доказательствами и потому имеет большое влияние на правильное разумение нашего судопроизводства до Петра и после Петра. Это мнение заключается в следующем.
Издавна, еще до Судебника, мы находим в Москве два приказа, в которых преимущественно перед всеми другими сосредоточивались спорные гражданские дела — это приказы Поместный и Судный. В Поместном приказе ведались спорные дела о правах на недвижимые, основанных на крепостях (письменных актах), особливо же дела о праве собственности. Напротив, в Судном приказе ведались спорные дела по обязательствам, возникшим вследствие договора или преступления. Такое разделение спорных гражданских дел между двумя приказами, во-первых, свидетельствует о каком-то тайном, бессознательном, может быть, сочувствии нашего древнего законодательства с римским правом, ибо в основании этого разделения спорных дел скрывается мысль о различении всех гражданских исков на вещные (in rem) и личные (in personam, ad rem). Но т. к. эта мысль не была ясно сознаваема, то в распределении спорных дел между Поместным и Судным приказами сделаны от нее некоторые отступления. Таким образом, спорные дела, которые должно бы, сообразно с основным началом, судить в Поместном приказе, судились в Судном, и которые должны были ведаться Судным приказом, судились в Поместном. Но это были отступления, которые нимало не опровергают главной мысли, во-вторых, в Поместном приказе сосредоточились спорные дела о недвижимых, основанные на одних крепостях или вообще на письменных документах и актах, дела крепостные. Но т. к. эти дела разбирались и решались по крепостям, то в Поместном приказе должна была развиться преимущественно форма судопроизводства следственная, сыскная, розыскная. Напротив, в Судном приказе, где судились дела, основанные на всякого рода доказательствах, а не на одних крепостях, должна была развиться другая форма судопроизводства, процесс обвинительный, по преимуществу гражданский, и древнейший из всех — суд в технически определенном значении этого слова. Без сомнения, розыск в спорных гражданских делах не ограничивался исключительно одними спорными делами Поместного приказа, мы знаем также, что судом решались иногда и дела вотчинные, но это были исключения из общего правила. Несмотря на эти исключения, суд все же был главной, основной формой судопроизводства для спорных дел, судимых в Судном приказе, розыск — для спорных дел, ведаемых в Поместном приказе.
Это мнение, очевидно, дает более глубокое значение разделению судопроизводства на исковое и вотчинное, нежели первое. Оно не останавливается на одном различии доказательств, но проникает в смысл этого различия и возводит его к истинному основанию деления судопроизводства на виды. Несмотря на это, мы дозволяем себе находить это мнение не вполне согласным со всеми историческими данными нашего законодательства. По последовательности и глубине своей оно дает неправильное значение дальнейшему развитию русского гражданского судопроизводства и потому заслуживает внимательного рассмотрения.
I. Разделение спорных гражданских дел между Поместным и Судным приказами есть главное основание изложенного мнения. Мы видели, что вопрос, который здесь естественно возникает: почему одни дела гражданские ведались в Поместном приказе, а другие в Судном, — решается тем, что в законодательстве времен Уложения мы открываем смутную мысль о различии исков личных и вещных. Отсюда требование отделить их друг от друга, которое выразилось в различии форм судопроизводства, принятых в Поместном и Судном приказах. Это решение кажется нам неправильным:
a) во времена Уложения не было мысли о разделении гражданских исков на вещные и личные. Главный, основный, исключительный характер всех гражданских исков того времени есть характер личный, а не вещный. Только в некоторых, и то весьма немногих, случаях необходимость вчинания иска вещного была так очевидна, так ощутительна, скажем, даже так неизбежна, что обычное право и законодательство как бы непроизвольно уступали ей — не более. Это важное юридическое положение мы старались по возможности уяснить и поставить на вид в главе о гражданских исках,
b) поэтому не мысль о различении вещных и личных исков, но какое-нибудь другое основание должно было руководить древних законодателей при распределении спорных гражданских дел между приказом Поместным и Судным. Соображая исторические данные того времени с общим характером законодательства, мы думаем, что этого основания должно искать в различии предметов гражданских прав — различии, которое притом определялось не гражданской, а административной точкой зрения.
Цель учреждения Поместного приказа, по главному своему назначению, была административная. Поместья давались всяких чинов служилым людям для Государевой службы, преимущественно военной. Когда число таких поместий размножилось и они беспрестанно переходили от одного лица к другому по мене, поступку, новому верстанью, разделу, наследству и т. д., определение, кому принадлежит известное поместье, должно было сделаться затруднительным и, след<овательно>, допускать подлоги и неправильные присвоения поместий, а это могло иметь весьма вредные последствия, ибо на системе испомещения основывался в то время набор войска. Отсюда необходимость определить, кто владеет поместьем и каким именно, которая и подала повод к учреждению Поместного приказа.
Записка поместий за известными лицами в Поместном приказе имела важные последствия для гражданского права. Справлять за кем-либо поместье можно было не иначе как если способ приобретения имел справедливое основание. Поэтому и приобретение поместья должно было подчиняться непосредственному надзору Поместного приказа.
На том же основании, как и поместья, ведались в Поместном приказе вотчины и вотчинные и поместные крестьяне. Когда присоединились к ведомству Поместного приказа вотчины — неизвестно. Вероятно, основанием служили сродство, издавна существовавшее между вотчиной и поместьем, частая покупка поместий в вотчины, пожалование поместий в вотчины, наконец, переписи, которые, по всем вероятиям, были причиной, что поместные и вотчинные крестьяне ведались в Поместном приказе, ибо крестьяне были крепки земле и по прежним началам должны были находиться в заведовании того же приказа, в котором ведались земли.
Итак, главное, первое назначение Поместного приказа заключалось в утверждении и укреплении поместий, вотчин, поместных и вотчинных крестьян за помещиками и вотчинниками. А потому, что он утверждал и укреплял права на поместья и вотчины, он и судил спорные поместные и вотчинные дела. Основание весьма просто: в исках о поместьях и вотчинах истец должен доказывать, что поместье или вотчина принадлежат ему на основании законного приобретения, а приобретение поместья или вотчины, как мы сказали, совершалось под непосредственным надзором Поместного приказа.
Напротив, главное назначение Судного приказа, как показывает и само название его, было судебное, а не административное, поэтому нельзя ставить его в параллель с Поместным и между ними не могло быть ничего общего.
Чтобы доказать еще яснее, что Поместный приказ по главному своему назначению был местом административным, а не судебным, укажем на Холопий приказ. Для дел холопьих он был то же, что Поместный приказ для дел поместных и вотчинных, в нем укреплялись и утверждались права господ на холопей и судились спорные холопьи дела. Напрасно будем мы искать причины установлений Холопьего приказа в какой-либо особливой форме судопроизводства, исключительно употреблявшейся в спорных делах о холопях, эти дела судились судом, как и все прочие гражданские дела до времен Петра Великого. Ведомство Холопьего, как и Поместного приказа определялось не юридическим началом, а предметом, поэтому естественно, что в нем сосредоточились все дела холопьи — бесспорные, административные и судные, по началу: кто управляет или заведует, тот и судит.
Итак, из разделения спорных гражданских дел между Поместным и Судным приказами нельзя еще заключать о существовании в период Уложения двух различных форм гражданского судопроизводства.
П. По изложенному нами мнению, спорные дела о правах на недвижимые, преимущественно о праве собственности, ведались в Поместном приказе. А в этом приказе никогда не давали суда. Поэтому эти дела судились не судом, а какой-нибудь другой формой судопроизводства.
И это положение кажется нам несправедливым. В Поместном приказе ведались дела: а) о поместьях, b) о вотчинах, с) о поместных и вотчинных крестьянах.
Спорные дела о вотчинах судились судом. Это доказывается всеми источниками русского права: Судебником, Юридическими актами из периода Уложения, самым Уложением и, наконец, новоуказанными статьями.
В Судебнике ст. 84 имеет заглавие: о землях суд, из самой статьи видно, что спорные дела о землях (поместьях и вотчинах) судились судом {Судебник Татищева, ст. 84. Из примечаний к этой статье видно, что Татищев разумеет под выражением ‘о землях суд’ суд о владении, а не о праве. Но это несправедливо. Самая статья не подает никакого повода к такому толкованию. См. гл. 2, примеч. 4.}, статьи 85-90 — о вотчинах суд. Что о праве на вотчину производился суд — это ясно видно из ст. 85, прочие говорят о протраве, о нарушении меж и граней, о переходе крестьян, след<овательно>, ничего не доказывают в отношении к судопроизводству о праве вотчинном на недвижимые.
Между юридическими актами, изданными Археографической комиссией, помещено до 27 правых грамот по спорным гражданским делам {См.: Юридические акты. — No 1-26, 29.}. Большая часть из них относится и к делам о праве собственности на земли и угодья, из всех этих грамот видно, что дела вотчинные судились судом {Они обыкновенно начинаются так: се суд судил. Позднейшие (1610 года, No 25 и 1612, No 26) имеют другую форму: перед таким-то судьею искал такой-то на таком-то.}.
В Уложении мы находим много мест, из которых ясно видно, что дела о праве собственности на вотчины судились судом. Здесь мы ограничимся приведением двух из них.
Гл. X, ст. 244: ‘А будет кто на ком учнет искати вотчины или двора, или лавки, или мельницы… а по суду и по сыску доведется его в том обвинити…’.
Гл. XVIII, ст. 58: ‘А кому даны будут правые грамоты всяким людям о вотчинах и о всяких делах… а написано будет в грамоте все судное дело подлинно…’ {См. также: Улож., гл. XVII, ст. 13, 27, 30, 31, 33. Здесь, естественно, возникает вопрос: если спорные дела о вотчинах ведались судом, то почему же о них так мало говорится в судной статье (X главе Уложения) — именно там, где должно бы, по-видимому, ожидать подробного изложения этого предмета. Чтобы решить этот вопрос, заметим предварительно, что все иски о праве собственности имеют две стороны: а) юридическую, о праве и Ь) фактическую, о владении. Вопрос о праве на вотчину есть вопрос о законном способе приобретения. А в каких именно случаях вотчина, по законодательству времен Уложения, почитается законным образом приобретенной — это подробно изложено в статье Поместной и Вотчинной (XVI и XVII гл. Уложения), след<овательно>, нечего было упоминать о том в статье Судной. Весьма замечательно, что эти статьи по главному, основному своему характеру — не суть процессуальные, а догматические, они представляют собрание догматических, а не судебных казусов. В них излагается порядок наследования преимущественно как основание приобретения, а не как наследственное право. Такой характер этих статей объясняется тем, что они большею частью, вероятно, заимствованы из положений, развившихся в Поместном приказе — месте, по главному своему назначению административном, а не судебном.
Иск о праве на недвижимое <имущество> никогда не вчинялся в период Уложения отдельно от иска о владении или, правильнее, о завладении. Это очевидно доказывают правые грамоты, помещенные в собрании Юридических актов и многие статьи Уложения (напр<имер>, гл. X, ст. 211, 212, 213, 233). Поэтому, весьма справедливо замечает проф. Морошкин, что по Уложению ‘бесспорное судопроизводство сливалось с тяжбенным, а владение смешивалось с собственностью’ (Рассуждение о владении по началам российского законодательства. — М., 1837. — С. 100), в то время иск
О владении был вместе и иском о собственности. Вот почему в Уложении и во всех современных ему источниках беспрестанно говорится, что иски о владении разбираются судом, а что право собственности на недвижимые решается тою же формою судопроизводства — об этом мы так редко находим прямые свидетельства.}.
Наконец, в новоуказанных статьях дела поместные, вотчинные и земляные прямо называются судными {1683 года, 22 июня, No 1029 — Именный с боярским приговором, 1686 года, 5 марта, No 1173 — Именный с боярским приговором.}.
Спорные дела о поместных и вотчинных крестьянах судились судом. Это несомненно доказывается всей XI главой Уложения, которая даже носит заглавие: суд о крестьянах {См. ниже, примеч.}.
Наконец, спорные дела о поместьях также судились обвинительной, а не инквизиционной формою процесса. Эта форма называлась очными ставками и в основании своем была то же, что суд, отличаясь от него только некоторыми частностями {См. ниже.}.
Итак, следственная форма судопроизводства неупотреблялась в спорных поместных и вотчинных делах.
III. Далее сказано: дела о праве собственности на недвижимые были исключительно крепостные. Это положение кажется нам также несправедливым, ибо мы знаем, что, как теперь, так и в период Уложения законодательство признавало односторонние способы приобретения права, в особенности давность. Итак, когда кто-либо вчинял иск
О вотчине, которую владел по старине, без крепостей, этот иск очевидно не мог быть крепостным. Из Уложения видно, что иски о вотчинах и в других еще случаях могли быть некрепостными {Улож., гл. XVI, ст. 41, 51, гл. XVII, ст. 18.}.
IV. Но если даже и допустить, что все спорные поместные и вотчинные дела были крепостные, то из этого еще нельзя заключать, что эти дела, потому именно, что они крепостные, судились розыском, а не судом, ибо в X главе Уложения мы находим множество мест, из которых ясно и несомненно видно, что дела крепостные могли быть делами судными {Улож., гл. IV, ст. 4, гл. X, ст. 22, 108, 109, 189, 192, 245, 247, 253, 256, 259, 261, гл. XXIV, ст. 1.}. Следовательно, если спорные поместные и вотчинные дела и в самом деле судились розыском, то причина не в том, что они крепостные {Выражение ‘дело’ весьма часто подает повод к самым ошибочным толкованиям. Оно иногда означает иск, развивающийся в процессе, иногда вообще всякого рода делопроизводство. Поэтому при чтении источников не должно придавать этому слову по произволу то или другое значение, а должно выводить из общего смысла места, в котором оно употребляется. Мы увидим впоследствии, каким важным заблуждениям подало повод произвольное толкование выражения: сыскное, розыскное дело.}.

* * *

В период Уложения русское гражданское судопроизводство имело две формы: суд и очные ставки. Очными ставками преимущественно судились спорные гражданские дела.
I. Суд (в том техническом, определенном смысле этого слова, в котором оно употребляется в памятниках нашего законодательства до Петра Великого) есть основная, общая и по своему происхождению древнейшая форма русского гражданского судопроизводства.
По внешней стороне суд есть юридический спор двух тяжущихся в присутствии судей {Отсюда следующие выражения: суд судити. Оно с первого взгляда кажется плеоназмом, но в самом деле судьи судили суд, т. е. этот юридический спор тяжущихся. Далее: судом судить, перед судьею искать или отвечать, обвинить или оправдать не по суду, вершити дело по суду и проч. — Улож., гл. X, ст. 105: ‘А кого судьи велят поставити к суду и истцу и ответчику, став перед судьями, искати и отвечати вежливо и смирно и не шумко, и перед судьями никаких невежливых слов не говорити и меж себя не бранитися’.}. Поэтому нет суда, когда нет юридического спора перед судьями {Улож., гл. X, ст. 22. Теперь под именем суда мы разумеем обыкновенно присутственное место, где разбираются и решаются спорные дела. Но в древних источниках слово суд никогда и нигде не употребляется в этом смысле (‘а будет кто ни буди пришед в который приказ к суду’. — Улож., гл. X, ст. 106). Ср.: Улож., гл. X, ст. 109.}, суд начинается, когда начинается спор {Улож., гл. X, ст. 116 и др.}, суд прекращается, когда прекращается этот спор {Улож., гл. X, ст. 123 и др.}.
Итак, в Уложении суд является юридическим, определенным моментом всего гражданского судопроизводства. Но эту определенность получил он уже в позднейшие времена. Всматриваясь в него глубже, мы открываем в нем самую естественную, простую, общую всем народам и древнейшую обычную форму судопроизводства. Поэтому-то нигде и нет логического ей определения, корень этой формы — исстаринный обычай, который жил в народном сознании, вот почему о суде упоминается в древнейших источниках русского права {В Русской Правде, договорной грамоте Смоленского князя Мстислава Давидовича с Ригою, 1228 года и т. д.}, законодательство только определило и юридически установило его внешнюю, формальную сторону.
По внутренней, юридической стороне суд есть форма чисто обвинительного, гражданского процесса.
1-е. Суд никогда не открывался по произвольному назначению или предписанию судьи, но всегда по просьбе истца, без этой просьбы суд не мог иметь места. Отсюда выражение ‘даты суд’.
2-е. Доказывать и опровергать иск было делом тяжущихся. Поэтому они изыскивали, избирали и приводили доказательства в свою пользу. Если какие-нибудь доказательства были ими пропущены умышленно или неумышленно, судья не напоминал им об этом и решал спорное дело на основании одних тех доказательств, которые были ими предоставлены.
3-е. Деятельность судьи в отношении к тяжущимся и спорному делу ограничивалась:
a) администрацией суда. Он назначал время, в которое должен был начаться суд. В продолжение самого суда назначал, кому должно говорить. Из правых грамот мы видим, что, когда один тяжущийся оканчивал изложение иска или доводов, судья обращался к другому и говорил ему: отвечай. Итак, внешняя, формальная сторона суда, установление его и определение правильного его хода было делом судьи, а не тяжущихся,
b) определением силы и действительности доказательств, приводимых тяжущимися. Эта деятельность судьи была юридическая. Он извешивал доказательства и оценял их по их внутреннему и относительному достоинству. Таким образом, если тяжущиеся представляли крепости или какие-нибудь письменные документы, судья рассматривал их в суде. В период Уложения образовались многие правила, определяющие взаимные отношения доказательств (наприм<ер>, после ссылки на обыск нельзя было ссылаться на свидетелей, и т. д.). На основании этих правил доказательство, само по себе признаваемое законом и обычаем, не имело силы после другого какого-нибудь доказательства. И это относительное достоинство доказательств определял судья. Поэтому судья на основании действующего права иногда не принимал приводимого доказательства или, что все равно, объявлял его недействительным, но никогда не приводил вместо него другого — ни в пользу истца, ни в пользу ответчика.
Вот в чем заключалась внутренняя, юридическая сторона суда в период Уложения. Этот чисто обвинительный, чисто гражданский характер древнего суда объясняется:
1) историей происхождения судей, ведавших суд во времена Уложения. Гражданские судьи времен Уложения были по своему происхождению судьи Княжеские. Говоря о судоустройстве, мы сказали, что правители областей и городов издревле назначались князем и заведовали первоначально частью военной, финансовой и полицейской. Поэтому и судом заведовали они только в отношении финансов и административном: взыскивали пошлины и давали суд. Это первоначальное, древнейшее значение княжеских правителей было, без сомнения, одной из важнейших причин развития чисто обвинительной формы гражданского судопроизводства в нашем законодательстве {Речь об Уложении проф. Морошкина. — С. 57.}
2) самым существом гражданских прав, составляющих исключительную, полную, неотъемлемую принадлежность частных лиц и потому вносящих в гражданское судопроизводство по преимуществу элемент обвинительный, гражданский.
Мы сказали, что судом судились в период Уложения все дела гражданские. Но какие дела почитались гражданскими — это трудно решить. Трудность заключается в следующем:
1) мерило, по которому одни нарушения права должно относить к уголовным преступлениям, а другие — к гражданским, имеет в большей части случаев историческое основание. Отсюда невозможность подвести его под известные, определенные юридические начала. В этом мериле отражается вся предыдущая жизнь народа со всеми ее направлениями, оттенками и случайностями,
2) это мнение вполне верно в отношении к русскому законодательству времен Уложения. В нем были смешаны начала, внесенные греческим правом, начало, развившееся вследствие утверждения и возрастания Государства и государственной власти, и начала древнейшие, обычные, из коих некоторые уже утратили прежний смысл и значение. Все они существовали одно возле другого, не согласованные между собой и не приведенные в одно органическое, живое целое,
3) итак, для решения вопроса, какие дела судились в период Уложения судом гражданским, остается только одно средство: ограничиться исчислением дел, не входя к юридическим началам, по которым они отнесены к делам гражданским. Но и на этом пути представляются важные препятствия:
a) в Уложении и законах этого периода изредка, и большею частью мимоходом, говорится о форме судопроизводства, которою судились известные спорные дела {Именно потому, что в Уложении мало обращено внимания на то, какие дела должно почитать уголовными и какие гражданскими, — выражения, которыми определяется форма судопроизводства в известном, данном случае, очень неопределенны и сбивчивы, напр<имер>, Улож., гл. XX, ст. 21. ‘А кто возьмет на полного или надокладного, или на старинного холопа кабалу, не опытав, без отпускныя, и того холопа по сыску отдати тому, чья крепость старее’. Здесь сказано ‘по сыску’. Под сыском должно поэтому разуметь не форму судопроизводства, а удостоверение в факте на основании доказательства. Выражение неточно. Подобных примеров много в Уложении. См. гл. VII, ст. 32, гл. X, ст. 27, 235 и т. д.
Нередко употребляется совершенно неопределенное выражение: а сыщется про то допряма. Какой формой судопроизводства сыскивали в этих случаях, остается неизвестным, если нет других мест, поясняющих это выражение. См. Улож., гл. X, ст. 5, гл. Ill, ст. 1, 9, гл. VI, ст. 2, гл. VII, ст. 22, гл. X, ст. 148 и т. д.},
b) лучшим и почти единственным источником остаются, следовательно, решенные дела. Этот богатый источник правоведения еще до сих пор малодоступен для частных лиц.
По всем изложенным причинам ограничимся простым исчислением тех дел, которые, по свидетельству Уложения и последующих законов, судились судом и, следовательно, относились к числу дел гражданских. Но предварительно считаем нужным сделать некоторые замечания об отношении, существующем в настоящий период между известной формой судопроизводства и делами, которые судились по этой форме.
По Уложению, как мы видели, гражданские иски нередко сливались с уголовными в один иск и судились вместе. В некоторых случаях дела уголовные судились судом гражданским {Напр<имер>, Улож., гл. VII, ст. 30: ‘А будет кто ратные люди… станут грабити и учиняти смертное убийство, или по женскому полу насильство… и по суду и по сыску про то их воровство сыщется допряма…’, также гл. X, ст. 133 и др.}, а гражданские дела — уголовным {‘Так, напр<имер>, все иски о покраденных или разбоем взятых вещах, по поличному’ (См.: Улож., гл. XXI) и т. д.}.
1. Основание этой аномалии заключалось в том, что форма судопроизводства определялась главным, основным иском. Так, иск о татьбе и разбое был всегда главным, а иск о вещах, взятых татьбою или разбоем, — второстепенным. Если главный иск был уголовный, то дела судились уголовным процессом, если гражданский — то гражданским.
2. Основания, по которым из двух исков, соединенных в один, один иск почитался главным, а другой — второстепенным, были различны. Для дел гражданских, соединенных с уголовными исками и решаемых судом уголовным, таким основанием естественно служила большая важность уголовных дел в сравнении с гражданскими. Но когда уголовное дело в соединении с гражданским судилось гражданским процессом, то основанием могло быть:
a) намерение преступника.
Уложение, гл. XXII, ст. 17: ‘А будет кто… наскачет на лошади на чью жену и лошадью ее стопчет и повалит, и тем ее обесчестит, или ее тем боем изувечит, и беременная будет жена от того его бою дитя родит мертвого, а сама будет жива, а суда сыщется про то допряма… А будет от того его бою та жена и сама умрет…’.
Бой и увечья судились по Уложению судом. А как убийство, по самому свойству, преступления не составляло главной цели преступника и было, так сказать, случайным последствием боя, то все это рассматривалось как дело гражданское и судилось гражданским судом {См. примеч. 1.},
b) невозможность вчинять уголовный процесс. Уложение, гл. X, ст. 133. ‘А будет кто поместной и вотчинной имянной и прожиточной человек всякого чину учнет похвалятися на кого смертным убийством, и тот, на кого он похвалится, учтнет Государю бити челом, чтобы Государь велел ему на того, кто на него похвалится, дати опасную грамоту с большею заповедью… и тому дати такие опасные грамоты. Да будет за такою грамотою и за заповедью тот, на кого та грамота будет дана, того, кто на него бил челом, сам убьет или по его наученью кто иной его убьет, и того убитого жене и детям и роду и племени его на того убойца дати суд, а с суда сыскати’ {Слова: ‘да будет за такою грамотою и за заповедью тот, на кого та грамота будет дана, того, кто на него бил челом, сам убьет или по его наученью кто иной его убьет, того убитого жене и проч. на того убойцы дати суд’ — неточны, ибо если было известно, что он убил челобитчика, то не для чего было давать суд, далее: если убийца и был известен, то de facto, a не de jure. След<овательно>, юридически эта известность до суда не существует. Это доказывается последующими словами той же статьи: ‘Да будет сыщется про то до пряма, что того, кому дана опасная грамота, убил тот сам, на кого дана опасная грамота, или по его наученью кто иной, то смертное убивство учинить…’.}.
По Уложению убийство судилось розыском. Но розыск об убийстве мог иметь место только в таком случае, когда убийца или был известен (захвачен по время преступления), или по закону предполагался убийцей (по поличному, язычной молке или лихованным обыскам). Кроме этих случаев, нельзя было судить кого-либо в убийстве судом уголовным. Поэтому в приведенном случае наследникам убитого оставалось одно средство: уличить подозреваемого ими убийцу судом гражданским. Заметим, что такой иск по основанию своему имеет чисто гражданский характер, истцы ищут на ответчике заповеди по опасной грамоте, след<овательно>, по обязательству с неустойкой и выигрывают процесс, если докажут, что договор нарушен. Итак, в этом иске убийство является как обстоятельство, нарушающее договор, которое обязаны истцы доказать, чтобы требовать уплаты ‘заповеди’ {Замечательно, что по убийствам, о которых упоминается в Улож., гл.VII, ст. 30, гл. X, ст. 133 и гл. XXII, ст. 17, убийцы, кажется, не отсылались в Разбойный приказ для пыток. С первого взгляда это противоречит гл. XXI, ст. 49 Уложения, но на самом деле противоречия нет. Убийцы, о которых говорится в этих статьях, не подходят под категорию убийц, упоминаемых в XXI гл. Уложения. Во-первых, умысел их обнаруживается уже судом, во вторых, они не принадлежали к числу татей или разбойников. Однако нет сомнения, что если бы эти убийцы были схвачены на самом преступлении и представлены в Губную избу, то судились бы судом уголовным (Улож., гл. XXI, ст. 69, 71, 73).}.
3. Наконец, кроме татьбы и разбоя, которые сначала судились гражданским судом, ‘если истцы бьют челом имянно без поличного и без язычной молки и по лихованным обыскам’, и уже потом уголовным ‘будет в Судном приказе сыщется, что те дела разбойные дошли до пыток’, — все спорные дела судились одним судом, а не двумя. Поэтому если два дела, уголовное и гражданское, сливались в одно, то оба судились или одним уголовным, или одним гражданским судом.
Судом разбирались и решались дела:
a) о правах вещных. О праве собственности на землю или вотчину {Улож., гл. X, ст. 244.}, строение {Улож., гл. X, ст. 211, 212,213, 236, 244, гл. XVII, ст. 13, 27, 30, 31, 33, гл. XVIII, ст. 58.}, на крестьян и бобылей {Улож., гл. XI, ст. 2, 3, 5, 8, 10, 12, 17, 21, 25, 27, 28, 29, 34, гл. XIX, ст. 38, гл. XX, ст. 6.}, на холопей {Улож., гл. XVIII, ст. 58, гл. XIX, ст. 38, гл. XX, ст. 4, 20, 25, 28, 29, 47, 54, 55, 57, 59, 60, 67, 75, 79, 81, 87, 88, 90, 91, 94, 96, 101, 103, 109, 111, 119.}, домашних животных: лошадей, коров, птиц и все движимые, даже покраденные и разбоем взятые, когда закон по какой бы то ни было причине запрещал вчинять о них уголовный процесс {Улож., гл. XI, ст. 14, 25, 29, гл. ХХ. ст. 17, 38, 55, 57, 67, 91, 93, 96, гл. X, ст. 285, гл. XXI, ст. 49, 51, 52, 59, 88, 91, гл. XXIV, ст. 3(1), см. и другие статьи, особливо в гл. X.}, о правах на чужую вещь, вещных гражданских повинностях (Servitutes reales) {Улож., гл. X, ст. 238, 279.}, закладе {Улож., гл. X, ст. 194, 197, гл. XVII, ст. 32, 33.},
b) о правах по обязательствам. По обязательствам вследствие договора: о займе {Улож., гл. X, ст. 189, 245, 246, 247, 253, 256-261, гл. XIX, ст. 18.}, ссуде {Улож., гл. X, ст. 189, гл. XI, ст. 23, гл. XVIII, ст. 39, гл. XIX, ст. 18.}, поклаже {Улож., гл. X, ст. 189, 190, 192, 194, гл. XVIII, ст. 39.}, найме {Улож., гл. X, ст. 274.} и вообще вcякого рода обязательствах вследствие преступления {Улож., гл. X, ст. 133, 135, 141, 193, 245, 276, гл. XI, ст. 23.}, о брани {Улож., гл. IX, ст. 3.}, бесчестьи {Улож., гл. X, ст. 29, 30, 31, 85, 90, 94, 99, 133, 136, 142, 280, 281, гл. XXII, ст. 11, 17, гл. XXIII, ст. 3.}, бое, увечьи и ранах {Улож., гл. IX, ст. 3, гл. X, ст. 134, 136, 142, 186, 207, 281, гл. XXII, ст. 11, 17, гл. XXIII, ст. 11, 17.}, грабеже {Улож., гл. VII, ст. 30, гл. IX, ст. 3, гл. X, ст. 136,179,186, 270, гл. XVIII, ст. 39, гл. XX, ст. 4, 65.}, поджоге {Улож., гл. X, ст. 223, гл. XX, ст. 4.}, насильстве {Улож., гл. VII, ст. 6, 30, гл. X, ст. 207, 208, 210-216, 218, 220, 221, 222, 231, 238, 242, 279. — Насильственное завладение чужой земли и угодьев, убытки, бой, грабеж и смертные убийства, совершаемые при этом завладении, по писцовому наказу 1684 года, » апреля, No 1074, п. 67, велено судить розыском и очными ставками.}, разореньи {Улож., гл. XX, ст. 4.}, вообще о всякого рода обидах {Улож., гл. VII, ст. 6, гл. X, ст. 184, 207, 229.} и убытках {Улож., гл. VII, ст. 6, 7, гл. IX, ст. 12, 13, гл. X, ст. 118, 133, 140, 142, 155, 207, 208, 209, 210, 214, 217, 221, 223, 238, 240, 242, 281, 284, 291.}.
II. Очные ставки {Источники для учения об очных ставках в спорных гражданских делах чрезвычайно скудны. К сожалению, мы не могли пользоваться правыми грамотами и судными списками по спорным поместным и вотчинным делам из времен Уложения и потому должны были ограничиться немногими статьями Уложения, в которых упоминается об очных ставках, немногими известными в новоуказанных статьях и, наконец, одною рукописною судною грамотою 1676 года, мая 31-го, данною думному дворянину Абраму Никитичу Лопухину на поместье в Курмышском уезде.}. Очные ставки как форма гражданского судопроизводства имеют двойственный характер. По существу своему они суть не что иное, как обвинительная форма судопроизводства и в этом смысле не различаются от суда. Напротив, по некоторым внешним признакам они должны быть причислены к формам уголовного, инквизиционного процесса. Эти признаки суть следующие:
а) очными ставками называется форма уголовного процесса, которая вместе с расспросом и пыткою образует то, что в период Уложения носит техническое название розыска.
В источниках суд никогда не называется очными ставками и очные ставки — судом, оба эти названия везде различаются {Улож., гл. XX, ст. 25, 1683 года, 13 июня, No 1022 — Именный с боярским приговором, 1683 года, 3 мая, No 1010 — Именный, 1683 года, 22 июня, No 1029 — Именный с боярским приговором.},
b) по спорным гражданским делам, которые судились очными ставками, присяга не допускалась, а в делах, судимых судом, присяга была обыкновенным и весьма употребительным доказательством,
c) после очных ставок истцы и ответчики могли подавать в свое оправдание дополнительные челобитные, и они принимались в соображение при решении спорного дела. Но после суда таких дополнительных челобитен принимать не велено {Улож., гл. X, ст. 21.},
d) наконец, по делам, решаемым очными ставками, с виновного не взимались судные пошлины {1683 года, 13 июня, No 1022 — Именный с боярским приговором, 1683 года, 3 мая, No 1010 — Именный.}.
Все эти признаки, по которым суд отличался от очных ставок, и само название последних доказывают, что они не составляют отдельной формы судопроизводства от очных ставок, которые употреблялись в уголовном процессе, ибо в XXI главе Уложения не упоминается при очных ставках о присяге, пошлинах с подсудимых и ограничениях обвиняемого в подаче дополнительных челобитен. Поэтому весьма вероятно, что очные ставки — форма уголовного судопроизводства — перенесены на некоторые спорные гражданские дела соответственно с характером этих дел и сами мало-помалу обратились в форму гражданского судопроизводства.
Возможность такого изменения заключается в самом существе их. Вероятно, в них прежде соединялись оба элемента судопроизводства: обвинительный и следственный. Между тяжущимися происходил на очных ставках спор в присутствии судьи. К этому обвинительному началу присоединялось и следственное: судья расспрашивал тяжущихся. Поэтому во многих местах Уложения, где говорится об очных ставках, упоминается о расспросе {Техническое выражение: ставити с очей на очи и роспрашивати. Си. Улож., гл. X, ст. 7, гл. XX, ст. 14, гл. XXV, ст. 15 и др.}.
Двойственный характер очных ставок объясняет причину, почему эта форма судопроизводства стала употребляться в решении спорных гражданских дел (поместные и вотчинные), тогда как для них издревле существовал суд. Вероятно (хотя мы и не имеем на то положительных, исторических указаний), из спорных гражданских дел поместные начали сперва судиться очными ставками. Поместья были земли Государевы, поэтому споры о поместьях имели более государственный, нежели частный, гражданский характер. По Уложению дела о поместьях судились очными ставками, дела о вотчинах — судом {Улож., гл. XVI, ст. 54, 59. См. примеч. 7 и 26.}. Но потом, когда поместья начали мало-помалу принимать более частный, гражданский, вотчинный характер, очные ставки стали употребляться и в спорных делах о вотчинах. Вследствие этого отношение между судом и очными ставками сделалось неопределенным. Возник вопрос: в каких случаях судить спорные вотчинные и поместные дела судом и в каких — очными ставками? Из новоуказанных статей, в которых решен этот вопрос, видно, что очные ставки мало-помалу заменили суд в спорных делах о вотчинах {В период времени от Уложения до единодержавия Петра Великого развилось следующее правило, определявшее отношение между судом и очными ставками в спорных поместных и вотчинных делах: право на поместье или вотчину должно разбираться и решаться очными ставками, а связанные с этим денежные требования и обязательства (напр<имер>, заряд) — судом. 1677 года, 10 августа No 700, новоуказанные статьи о вотчинных делах, п. 31,1683 года, 13 июня, No 1022 — Именный с боярским приговором.}. В 1683 г., 3 мая, Именным указом запрещено в Поместном приказе судить дела очными ставками, а вместо них велено давать суд, ‘для того чтоб пошлинные деньги не пропали, а истцом не повадно б было затевать и неправдою исков своих лишку приписывать’. Но в том же году, 13 июня, спорные поместные и вотчинные дела опять велено судить по-прежнему очными ставками. Это положение удержалось до 1697 г.
В заключение скажем несколько слов о розыске и его отношении к спорным гражданским делам.
Слово розыск имеет много различных значений и поэтому есть один из самых неопределенных терминов. Оно делается употребительным, кажется, в последние годы царствования Алексея Михайловича. В Уложении оно встречается только один раз, в гл. XVI, ст. 23, но вместо него везде употребляются в Уложении слова сыск, сыскати, сыщется.
Оно означает:
1) удостоверение в подлинности какого-либо факта на основании судебных доказательств. Отсюда выражения: сыскать кем-либо или чем-либо (Улож., гл. II, ст. 12, гл. XX, ст. 24), сыщется до пряма (гл. XX, ст. 23), по сыску (Улож., гл. XX, ст. 15, 21), сыскивати всякими сыски накрепко (гл. II, ст. 16) и т. д.,
2) уголовное судопроизводство. ‘Кому с кем по чьему челобитью в Поместном приказе доведется в чем давать очные ставки, и тем людем, вместо очных ставок меж себя во всяких делах, или с кем, кроме татинных и разбойных и иных дел, подобных им, которые надлежат к розыску, давать суд’ (1683 года, 3 мая, No 1010 — Именный),
3) некоторые места в новоуказанных статьях подают повод думать, что розыск был формою судопроизводства, которою судились дела гражданские. ‘Для челобитья всяких чинов людей про (сдаточные) записи розыскивать в Поместном приказе без суда’ (1677 года, 10 августа No 700), новоуказанные статьи о вотчинных делах, п. 31, ‘На которые купчия и закладные учинится спор и челобитье… и про те купчия и закладныя розыскивать, и буде доведется давать и очные ставки’ (1684 года, 7 февраля No 1060 — Именный с боярским приговором. Ср. также: 1684 года, » апреля, No 1074, п. 14, Писцовый наказ 1682 года, 11 августа No 951 — Именный с боярским приговором).
На основании этих мест, вероятно, и образовалось мнение, будто крепостные дела судились следственным порядком. Очевидно, ошибка заключается в неправильном толковании слова ‘розыск’, ибо из приведенных мест видно только, что в некоторых случаях гражданские дела судились и решались без суда, тяжущиеся не являлись налицо перед судьею, а подавали просьбы и представляли в доказательство иска крепости. В период Уложения крепости на недвижимые только тогда почитались действительными, когда они были внесены в приказ в записные книги, след<овательно>, утверждены присутственным местом (Улож., гл. XVI, ст. 12, гл. XVII, ст. 34, 36, 39, 1670 года, 21 июня, No 475 — Именный с боярским приговором). Таким образом, когда тяжущиеся о вотчине или дворе представляли судьям крепости, на которых основывали свой иск, судьи разыскивали, т. е. справлялись в записных книгах, внесены ли в них представленные крепости, и по этому принимали их за доказательства или объявляли недействительными. Итак, в приведенных местах под словом ‘розыск’ не только нельзя разуметь следственного судопроизводства, но он не означает даже никакой формы судопроизводства.
Нельзя определить времени, когда дела гражданские начали впервые решаться без суда. Вероятно, что такой порядок введен первоначально в отношении к спорным делам о поместьях. Это доказывается тем, что по крепостям разыскивали без суда только в Поместном приказе дела поместные и вотчинные. Все прочие крепостные иски о займах, поклажах, холопах и др. по-прежнему судились судом.
Розыск без суда и очные ставки по спорным и вотчинным делам имели между собою известное, по-видимому, правильное отношение. Кажется, в большей части случаев розыск предшествовал очным ставкам. Это доказывает выражение: ‘розыскивать, а буде доведется, давать и очные ставки’. След<овательно>, к ним прибегали, когда розыском нельзя было решить спора. Г-н Иванов говорит в своем сочинении (Систематическое обозрение поместных прав и обязанностей, в России существовавших. — М. 1836. — С. 72), что ‘при производстве спорных поместных дел, по коим, впрочем, не было представлено письменных документов, обыкновенно давали доносителю или истцу с ответчиком очные ставки’. Это положение отчасти несправедливо, потому что, как видно из судных грамот, очные ставки давались и тогда, когда тяжущиеся основывали свои права на письменных актах. Быть может, к очным ставкам прибегали, когда розыск не мог решить спора по недостатку данных (напр<имер>, когда записные книги утерялись, сгорали и т. д.) и судьям не по чему было проверять подлинность представляемого письменного документа.

Отделение II.
Движение гражданского судопроизводства (ход процесса)

Движение каждого гражданского процесса делится на три резко обозначенных отдела или периода. Первый отдел начинается объявлением (оглашением) иска и продолжается до суда. Он может быть назван приуготовительным, потому что все действия, предпринимаемые в продолжение этого периода тяжущимися и судьею для процесса, клонятся к тому только, чтобы приуготовить и сделать возможным начатие, открытие суда. Второй обнимает суд от начала его и до окончания. Суд есть главная, основная, существенная часть всего судопроизводства, ибо для него предпринимаются судьей и тяжущимися упомянутые нами предварительные действия. Наконец, третий отдел начинается с окончания суда и оканчивается исполнением приговора по спорному делу. Он есть не что иное, как развитие, осуществление суда. Итак, суд есть узел, связующий все части судопроизводства и дающий органическую, стройную целость всему гражданскому процессу.
На этом основании мы разделим учение о ходе гражданского судопроизводства на три части. В первой изложим развитие гражданского судопроизводства до суда, во второй — развитие его в продолжение суда, в третьей — развитие после суда.

А. Развитие гражданского судопроизводства до суда

I

Приставная память
Процесс по спорным гражданским делам начинается подачей приставной памяти.
Под именем приставной памяти должно разуметь письменное объявление о вчинании иска. Оно подписывалось истцом {Улож., гл. X, ст. 137.} и подавалось им в тот суд, которому был подсуден ответчик. В этом объявлении означались: иск, который намерен был вчинять истец, и цена иска {Улож., гл. X, ст. 100.}, имя истца, имя ответчика.
Приставная память была не что иное, как предварительное уведомление судьи о тяжбе, которую истец намеревался начинать с известным лицом. Такое уведомление было необходимо для того, чтобы судья мог сделать нужные распоряжения для открытия и начатия суда: вызвать ответчика и дать его на поруки.
Подача приставной памяти необходимо должна была предшествовать вчинению гражданского иска, кроме тех случаев, когда ответчик был налицо в суде и, след<овательно>, не было нужды вызывать его, а именно: 1) когда истец тотчас же по окончании суда в одном деле вчинял против того же ответчика другой иск {Улож., гл. X, ст. 103.}, 2) когда немедленно по окончании суда ответчик, ‘не сходя с суда’, объявлял иск против истца.
Так по Уложению.
Возможность вчинять иск без подачи приставной памяти подавала повод к большим злоупотреблениям. Проигравший процесс нередко с досады вчинял против своего противника ‘недельные поклепные иски’ для того, чтобы вовлечь его в хлопоты и издержки и тем отомстить за свою неудачу. Чтобы отвратить это, поставлено общим правилом, что вообще гражданский иск не может быть вчиняем, если он предварительно в приставной памяти. Кто намеревался вчинять против одного и того же лица несколько исков вместе, тот должен был все эти иски показать в приставной памяти, который иск был пропущен в приставной памяти, в том не велено давать суда. О встречных исках ответчик должен был подавать приставную память ‘в то время, как он станет по себе поручную запись в статье к суду сбирать’. По встречным искам, не показанным в этой приставной памяти, также не велено давать суда. С этого времени приставная память сделалась необходимой принадлежностью гражданского иска, а не повесткой для вызова к суду ответчика. Она сделалась объявлением, явкой об иске, поэтому иски, не обозначенные в ней, называются в указе неявленными {1682 года, 17 ноября, No 96 — Именный с боярским приговором, помеченный думным дьяком.}.
Название приставной памяти может быть различно объяснимо. Оно происходит или от слова ‘приставить’, что в нашей древней юридической терминологии значило ‘вчинять иск’ {Улож., гл. X, ст. 111, 103, 179.}, или от ‘пристав’ — чиновника, состоявшего при судьях, которого главная должность состояла в вызове к суду тяжущихся. В первом случае слово ‘приставная память’ могло значить памятная записка о процессе, во втором — памятная записка для пристава {Приставные памяти, помещенные в Юридических актах, начинаются так: ‘Память приставу’. — См. No 55 и 56.}.
Приставная память подавалась дьякону. Дьякон подписывал ее, вносил в записную книгу в самый день подписания, а потом или отдавал приставу для вызова по ней к суду ответчика {Улож., гл. X, ст. 100, 137.}, или по ней давалась истцу на ответчика Государева зазывная грамота.

II

Вызов к суду
Вызов к суду изложен в Уложении очень сбивчиво, неопределенно, с противоречиями и несообразностями.
Все эти недостатки объясняются тем, что Уложение по главному своему назначению есть Уложение Москвы. Поэтому в нем излагается вызов к суду в московские приказы и притом не один, а два различных вызова: 1) в самой Москве и 2) из городов ‘к Москве’.
1. Для вызова ответчиков к суду были в период Уложения особливые чиновники, в Москве они были при каждом приказе {Улож., гл. X, ст. 147: ‘А быть недельщиком во всех приказах за крепкими поруками’.}, в городах — при воеводах {Акты юридические, No 289.}, в волостях — при волостных судьях {Акты юридические, No 283.}. Эти чиновники вообще назывались приставами {Улож., гл. X, ст. 113, 120, 123, 137, 138-142.}, но между ними было различие. В Москве одни приставы назывались недельщиками {Улож., гл. X, ст. 142. Из нее видно, что пристав и недельщик — одно и то же лицо. Ст. 147,148 и многие другие.}. Это название получили они оттого, что отправляли свою должность понедельно {Татищев, в примечаниях к Судебнику 8. Примеч. (б), Рейц. Versu ber die geschichtliche Ausbildung der russischen Staats und Rechts-Verfassung. 48. Примеч. 4. Отсюда следующие выражения: пустить в недели, как недельщик из недели выдет, недели делать. — Судебник, 47, Улож., гл. X, ст. 148. Поэтому сказано в Судебнике: ‘А что заговорщик учинит кому какову продажу или обиду и уличат его в том, и те иски все взяты на всех заговорщиках тоя недели’. 47.}, другие назывались заговорщиками, потому что они служили в приставах по уговору с недельщиками {Улож., гл. X, ст. 148. ‘А сколько у которого недельщика будет товарищев, кому с кем в заговоре делати’.} и были их товарищами. Заговорщики избирались самими недельщиками (‘кто кому верит’), каждый недельщик имел своих заговорщиков (по Судебнику семь человек, не более) {Судебник, 47.}, которых дьяк записывал в книгу, ‘чтобы недельщики своих заговорщиков не отпиралися’ {Улож., гл. X, ст. 148. Звание недельщиков и заговорщиков было выгодное, пользовое. Они получали за труд известную, законом определенную плату, которая называлась ‘хоженым’, когда пристав вызывал к суду ответчика, живущего в городе (‘А хоженаго недельщику в город имати десять денег’. Улож., гл. X, ст. 44), и ездом (‘за езд’, когда он жил в уезде или в других городах (Улож., гл. X, ст. 145). Именно потому что должность пристава была выгодная, многие частные люди ездили по городам и уездам под видом приставов (Судебник, 47). С другой стороны, и недельщики, вероятно, отказывались в некоторых случаях от своих заговорщиков, ибо были обязаны отвечать за них. Поэтому и постановлено еще в Судебнике, а потом и в Уложении записывать ‘сколько у которого недельщика будет товарищев, кому с кем в заговоре делати’.}. Если недельщик или один из его заговорщиков наносил кому-нибудь убытки, то за них отвечали все прочие заговорщики. Таким образом, недельщик и его заговорщики были связаны с ним и между собою взаимным доверием и ответственностью {Кроме названия недельщика и заговорщика, в Уложении нет других названий для пристава. Но в Судебнике и в источниках до Судебника таких названий много: подвойские, позовники, доводчики, софьяны, биричи, рас-сыльщики, ходаки, ездоки. См.: Рейц. Veruch u. s. w. 48. Примеч. 4. Судебник, 47 и 48.}.
2. Пристав посылался с приставной памятью к ответчику. Когда область, подсудная московским приказам, была не слишком велика, такой вызов ответчика посредством пристава не представлял никакого затруднения. Но с расширением области он должен был сделаться затруднительным, издержки по вызовам и число приставов должны были увеличиться. Чтобы не посылать особого пристава по каждому отдельному иску, в Судебнике дозволено было писать в одну приставную память до двадцати исков {Судебник, 44.}. Отсюда должна была происходить большая проволочка для истцов, вызов к суду некоторых ответчиков должен был от этого происходить несравненно медленнее, нежели если бы по каждому иску посылался особливый приговор. Несмотря на все эти неудобства, вызов тяжущихся в Москву посредством пристава продолжался весьма долго. В Судебнике есть роспись городов Московского государства ( 46), в которые из Москвы посылались приставы, из нее видно, что уже в то время некоторые из таких городов отстояли от Москвы на 700 верст и более. С дальнейшим расширением границ Русского Царства эти расстояния еще увеличились, и вызов к суду посредством приставов должен был сделаться так неудобен, что, наконец, правительство нашло себя принужденным заменить его другим. Этот новый вызов к суду возлагался на самих истцов, след<овательно>, был частный, но он получал публичный характер выдачей истцу на этот вызов от правительства грамоты, которая называется в Уложении зазывною. Когда образовался этот новый способ вызова к суду — мы не знаем, вероятно, в период времени от Судебника, до Уложения, ибо в Судебнике о нем не упоминается, а в Уложении он является развитым и становившимся.
Вследствие образования нового вызова к суду прежний не уничтожился, но, кажется, ограничился, ибо ответчиков, живущих в отдаленных городах, прежде вызывали посредством приставов, а теперь стали вызывать посредством зазывных грамот {Из Судебника мы видим, что в Белоозеро посылали приставов ( 46), а в 1694 г. на ответчиков, живущих в этом городе, давали зазывные грамоты. См.: Юридические акты, No 57.}. Однако неизвестно, какими именно городами ограничился прежний вызов к суду, вероятно, теми, которые находились в ближайшем расстоянии от Москвы. За среднее расстояние таких городов от Москвы принято в Уложении 100 верст, но на самом деле оно могло быть и больше, и меньше {Улож., гл. X, ст. 1486: ‘А езду недельщиком имати на сто верст по полтине, а где будет верст больши или меньши того, и те версты езду имати против того же, по розчету’.}.
Изложим каждый из этих вызовов в особенности.
а. Вызов к суду посредством пристава.
На приставе, посылаемом для вызова к суду ответчика, лежала двоякая обязанность: объявить ответчику приставную память и дать его на поруки к суду.
‘… отдати (приставную) память приставу, а ему по той памяти сыскав ответчика, дати на поруки и к суду ответчика срочити безволокитно’, ‘а которого ответчика в городе пристав не сыщет и приставу по того ответчика идти к его двору и по приставной памяти дати его на поруку к суду по тому же безволокитно’ {Улож., гл. X, ст. 137.}.
‘А будет который ответчик учинет у пристава скрыватися и во дворе у себя не учнет сказыватися, и приставу, взяв с собою товарищей, стеречь у двора его день, и два, и три. Да как тот ответчик сам или человек его, или дворник с двора сойдет, и того ответчика, или человека его, или дворника, приставу, взяв, привести в приказ и сказати про него судьям, а судьям его потому же велети дати на поруки к суду’ {Улож., гл. X, ст. 138.}.
‘А будет пристав по приставной памяти ответчика или его людей поймает у ворот его, или где на улице, и станет по нем просити поруки к суду, или поведет его в город, и тот ответчик или человек его у пристава отобьются и приставу в том месте, где они у него отобьются, являти на них окольным людем, и имена окольным людям записав, подати в приказе судьям за своею рукою. А судьям велети теми окольными людьми сыскати. Да будет окольные люди в сыску скажут, что они то видели, как тот ответчик и люди его у пристава отбилися, и по того ответчика послати подьячего от места доброго, да с ним того же пристава, кто по него ходил, и велети им, не доходя его двора, взяти с собою понятых, тутошних сторонних людей, сколько человек пригоже, и с тем понятыми велети им идти к нему на двор, и на дворе ему приставную память вычесть, и выговорити ему, что он то учинил не гораздо, от пристава отбился, и по приставной памяти поруки по себе не дал, а выговоря ему, велети его по приставной памяти приставу дати к суду на поруки, а без поруки не отпускати. Да будет он поруки по себе не даст и в город не пойдет, и в свое место не пошлет, учинится приставу силен, и обився от пристава с Москвы сбежит в очину или в поместье, и у него взяти с двора людей его или дворника, и велети их дати на поруку, что им того своего боярина поставити в приказе на срок, и в то им дати поверстной срок по указу. Да будет те люди по себе порука сбегут, и им велети быти до сроку за поруками. Да будет тот их боярин для их в приказе объявится, и на него истцу дати суд по челобитной’ {Улож., гл. X, ст. 139.}.
‘А будет по тех людех, которые после его взяты будут в приказ с двора его, поруки не будет, и тех его людей держати в приказе до тех мест, как он сам объявится. А будет он не объявится долгое время, хотя тем истца своего изволочити, а истец учнет бить челом, чтобы по него в поместье его или в вотчину послати пристава, и велети его приставу привести к ответу в Москве с собою, вместе за поруками. А как пристав к Москве его привезет, и ему за ослушание учинити наказание, что Государь укажет. А истцу на него дати суд’ {Улож., гл. X, ст. 140.}.
‘А будет тот ответчик у пристава и в деревне ухоронится, или учинится силен, и приставу в его место привести с собою человека, или крестьянина, за поруками же. А будет у кого людей и крестьян нет, и взяти ему с собою будет некого, и приставу о том в приказе подати доезд свой за своею рукою {Здесь ‘доезд’ означает донесение о причинах, по которым поручение не могло быть выполнено, такой доезд подавал пристав в свое оправдание. В Юридических актах (No 365) помещено шесть доездных памятей, но ни одна из них не относится к гражданскому судопроизводству.}. А судьям по той доездной памяти по того ослушника послати в другие инаго пристава, а к воеводе в тот город, где тот ослушник живет, послати Государева грамота, чтобы воевода на того ослушника приставу дал стрельцов и пушкарей и затинщиков, сколько человек пригоже, чтобы приставу было с кем такова ослушника изъимати. Да как пристав того ослушника изъимав к Москве приведет, и тому ослушнику за его ослушание учинити наказание… А в иску на него истцу дати суд’.
‘А будет такой непослушник учинит также и в третье, у пристава ухоронится, или учинится приставу силен, а после того он сыщется, и по нем истцов иск… доправити без суда’ {Улож., гл. X, ст. 141.}.
Такие правила вызова наблюдались, когда ответчик укрывался от пристава и не давал по себе поруки. Они относились к Москве и московским жителям, как видно из самого их изложения и из названий ‘судьи’, ‘приказ’, которые относились преимущественно к московским приказам и судьям. Те же самые правила вызова, вероятно, действовали и во всех провинциях и городах, быть может, только с некоторыми изменениями по местным обычаям.
Ответчика, который не скрывался и не отбивался от пристава, отдавал пристав на поруки.
Под именем поруки к суду {Улож., гл. X, ст. 155.}, поруки в статье к суду {Улож., гл. X, ст. 205.} разумеется в наших древних памятниках обеспечение явки ответчика к суду, состоящее в личном поручительстве. Ручались обыкновенно не один, а многие, их представлял или сам ответчик (давать по себе поручную) {Улож., гл. X, ст. 111.}, или вызывал пристав (сбирать по ком поручную) {Там же.}, назывались они порутчиками {Улож., гл. X, ст. 121.}. Предмет поруки к суду был различен: иногда порутчики ручались только в явке к суду {Юридические акты, No 307. III. V. VI.}, иногда в том, что ответчик будет являться к суду, пока суд окончится (‘ставиться по вся дни, покамест дело вершится’) {Там же. I. IV. VIII. — Улож., гл. X. ст. 140.}. В случае невыполнения ответчиком того, в чем ручались за него порутчики, все они вместе, и каждый в особенности, обязывались платить штраф (пеню) {Там же. III. V. VI. VII.}, истцов иск и убытки {Там же. II. IV VII. — Улож., гл. X, ст. 115, 116, 117, 155: ‘А правити истцовы иски на порутчиках, которые порутчики будут в лицах’.}.
Обо всех этих условиях поруки составлялась запись, которая по своему содержанию и называлась поручною {Улож., гл. X, ст. 111, 131.}. Она писалась площадными подьячими и дьячками и подписывалась порутчиками и свидетелями (послухами) {См. поручные записи, напечатанные в Юридических актах, No 307.}, в ней необходимо должно было быть означено число, в которое она составлена, потому что с этого числа считался семидневный срок, в который ответчик был обязан явиться к суду {Улож., гл. X, ст. 111.}.
По объявлении ответчику приставной памяти и по отобрании поручной записи пристав являлся в приказ, из которого был послан, и доносил об исполнении своего поручения. Это донесение называлось сказкою и записывалось в приказе {Улож., гл. X, ст. 110.}. Поручную запись должен был принести пристав к дьяку никак не позже другого дня после ее составления, на ней дьяк помечал год, месяц и число, в которое она представлена {1690 года, 27 генваря, No 1363 — Именный с боярским приговором.}. Вероятно, она отдавалась потом подьячему, у которого должно было храниться судное дело, ибо то же самое производство соблюдалось при собирании поручных с суда, о которых мы будем говорить впоследствии {Улож., гл. X, ст. 114.}.
b. Вызов к суду посредством зазывных грамот.
Вызов к суду посредством зазывных грамот производился иначе, нежели вызов посредством пристава. В последнем случае ответчика вызывал чиновник, посылаемый из приказа, в первом — сам истец или кто другой по его приказанию.
Зазывные грамоты давались истцам по их просьбе, из приказов, на ответчиков, живущих не в Москве, а по городам {Улож., гл. X, ст. 156.}. Они писались на имя воеводы того города или уезда, где жил ответчик, в них обозначались имя истца, имя ответчика, иск,
О котором подана истцом приставная память, и, наконец, заключалось повеление воеводе по получении грамоты сыскать ответчика, дать его на поруки и велеть ему явиться к суду в срок, означенный в грамоте {Улож., гл. X, ст. 116.}. Эти грамоты подписывались дьяком, справлялись и потом выдавались истцу {Юридические акты, No 57. Отсюда выражение: дати по него истцу Государеву зазывную грамоту. Улож., гл. X, ст. 114,117.}. Истец посылал с ними своего человека к означенному воеводе. По передаче грамоты на ней отмечалось, кто и когда подал воеводе грамоту и число, в которое она записана в книгу {Юридические акты, No 57.}. По объявлении ответчику вызова и по собрании по нему поручной записи воевода посылал в Москву, в тот приказ, который был означен в зазывной грамоте, донесение об исполнении по грамоте (отписка) и поручную по ответчике {Там же, Улож., гл. X, ст. 115, 117, 119, 120.}.
‘А которые люди в городах учнут чинитися сильны, на поруки даватися не учнут, и воеводы учнут на них писати к Государю, и по тем воеводским отпискам посылати в городы Государевы грамоты к воеводам и велети по тех ослушников посылати стрельцов, и пушкарей, и затинщиков многих людей из езду и велети, их сыскивая, приводити в город. Да как таких ослушников сыскав в город приведут… и с тех городов высылати их за поруками к Москве. А как они на Москве в приказе объявятся, и им за ослушание чинити наказание… а суд на них давати по челобитным’ {Улож., гл. X, ст. 119.}.
Если ответчик ‘чинился силен’ против стрельцов, пушкарей и затинщиков, то они подавали о том воеводам доездные памяти, подписанные ими самими и понятыми. Воеводы доносили о том в Москву, в приказ, из которого была послана зазывная грамота, и к донесению (отписке) прилагали доездные памяти. Тогда давалась истцу новая зазывная грамота, быть может, по новой просьбе истца, как мы можем заключать из характера зазывных грамот вообще, быть может, по распоряжению приказа, без просьбы истца, одинаково с трикратною посылкою пристава за непокорным ответчиком.
‘А будет по которых ответчиков кому даны будут Государевы зазывные три грамоты, а они в городех учинятся силны, по Государевым по трем грамотам поруки по себе не дадут, и о том их непослушанье к Государю воеводы отпишут против всех трех грамот, и под отписками своими пришлют доездные памяти за руками тех людей, которые по них из городов посланы будут, и за руками же сторонних людей, которые сторонние люди будут в понятых, и сыщется про то допряма, что те ответчики впрямь по трем Государевым грамотам учинилися непослушны, на поруки недалися, и по таких ответчиков с Москвы послати приставов, и велети их из городов привозити к Москве и на Москве тем их винити, истцовы иски… правити на них без суда’ {Улож., гл. X, ст. 120. Ср.: ст. 118.}.
До сих пор мы говорили о вызове к суду ответчика, который не давал по себе поручной записи, но многие давали и не являлись. О них постановлены в Уложении особые правила, различные по различию места жительства ответчика.
1. В отношении к ответчикам, вызываемым к суду приставом, наше законодательство было первоначально чрезвычайно строго. Если ответчик, дав по себе поручную запись, не являлся к суду в срок, то обвинялся в иске. Так по Судебнику.
О втором и третьем вызове не упоминается ни слова: ‘Будет который ответчик, в истцове иску дав по себе поручную запись, к суду не пойдет и челобитья своего к делу не принесет, с того числа, как по нем поручная запись будет собрана, неделю… а истцы на них учнут бити челом, что они на суд нейдут, хотя от них волокитою отбыта, и тех ответчиков в истцовых исках винити против истцовы статьи, по поручной записи, неделею) {Улож., гл. X, ст. 111.}.
Из этого правила в Уложении сделано одно только исключение: ‘А будет кто ни буди в истцове иску по приставной памяти дан будет на поруки к суду, и поручная запись по нем будет в приказе, и по той поручной записи велено ему стати к суду на отсрочной срок, и он на отсрочной срок на Москве не станет, и в свое место к суду никого не пришлет, а истец его учнет на него бити челом Государю, что он на отсрочной срок не стал, и тем его не винити, а дати по него истцу Государеву зазывную грамоту’ {Улож., гл. X, ст. 114.}.
Под отсрочным сроком здесь должно, кажется, разуметь срок, назначаемый ‘для Государевы службы’, т. е. службы военной, дипломатической и по особым поручениям, возлагаемым Государем. На все время отправления этой службы те, которые в ней находились, освобождались от обязанности искать и отвечать по вчиненным искам, на ответчиков запрещалось давать зазывные грамоты и посылать к ним приставов с приставными грамотами, те, которые были уже вызваны, не винились неявкою. Такое освобождение от иска и ответа по спорным гражданским делам на известное время называлось отсрочкою, а срок, в который прекращалась отсрочка и который всегда назначался в указе об отсрочке, — отсрочным сроком {Улож., гл. X, ст. 113, 118.}.
След<овательно>, это исключение относилось только к тем, которые служили службу военную, дипломатическую или по особым поручениям, возлагаемым Государем.
‘А будет тот ответчик и по Государеве зазывной грамоте к ответу не станет же и в свое место никого не пришлет же, а поручная запись по нем будет прислана и его тем без суда не винити же, а дати по него Государева другая грамота… А будет он и по другой Государеве грамоте не станет же и в свое место ко ответу никого не пришлет же, а поручная запись по нем будет прислана же, и его во истцов иску обвинити без суда’ {Улож., гл. X, ст. 115.}.
2. В отношении к ответчикам, вызываемым к суду по зазывной грамоте, троекратный вызов принят в Уложении за общее правило.
‘А будет кто по первой зазывной грамоте к ответу не станет и в свое место никого не пришлет, а поручная запись по нем будет прислана, и истцу дати по него другая зазывная грамота… А будет он и по другой зазывной грамоте ко ответу не станет же и в свое место никого не пришлет же, и по него дати третья грамота… А будет он и по третьей грамоте не станет же и в свое место ко ответу никого не пришлет, а поручная запись по нем будет прислана же, и его в истцове иску тем обвинити, потому что он по трем Государевым грамотам, дав по себе поруку, ко ответу не стал’ {Улож., гл. X, ст. 117.}.
Какие побудительные причины заставили законодательство смягчить обычную строгость к ответчикам, не явившимся по поручной записи, и именно к ответчикам, вызываемым по зазывной грамоте, — этого мы не знаем. Весьма вероятно, что главным основанием служили справедливые причины неявки (болезнь, бедность, служба, неожиданные несчастные случаи и т. п.), которые до срока явки не могли быть заявлены ответчиком в свое оправдание и таким образом безвинно подвергали его бессудному обвинению {1653 года, 4 ноября, No 109 — Именный.}.
Просить на ответчика зазывной грамоты мог истец не иначе как месяц спустя после срока явки к суду, ибо после первой неявки взыскивались в пользу истца проести и волокиты ‘за месяц’, после второй — ‘за другой месяц’ {Улож., гл. X. ст. 115,117.}.
Таковы правила о вызове к суду по Уложению.
В новоуказанных статьях сделаны к ним некоторые дополнения и изменения.
Определено: людей, взятых в приказе вследствие непослушания ответчиков, держать в приказе неделю, после недели велено посылать за ними подьячих ‘добрых’ {1678 года, 17 ноября, No 740 — Именный с боярским приговором.}. В Уложении этот срок не положен, а сказано вообще: долгое время. Впоследствии вызов еще сокращен: велено, когда ответчик укрывается от пристава, брать людей его и приводить в приказ, если через месяц после привода людей ответчик не явится сам и не пришлет за себя поверенного, то обвинят в иске без суда {1685 года, 11 ноября, No 1140. Судные статьи. П. 4.}.
Вместо недельного срока для явки к суду ответчиков по поручной записи постановлен месячный срок. Кто в месяц по составлении поручной записи не явится к суду, тот обвиняется в иске без суда {Там же, п. 1.}.
Другие дополнения касаются вызова к суду ответчиков, живущих в городах. По Уложению, приставы посылались в города за ответчиками, которые не давали по себе поручной записи после трех зазывных грамот и трех воеводских отписок. В судных статьях постановлено посылать пристава после первой отписки, если такие ответчики скроются и от московского пристава, то он должен взять с собою в Москву людей его, одного или двух (смотря по величине иска) и представить в приказ. Если через шесть недель по приведении людей ответчика в приказ сам ответчик или его поверенный не явится, то он обвиняется в иске без суда {Там же. П. 6.}.

III

Явка к суду по отсрочной челобитной
До сих пор мы говорили о явке к суду, определяемой законом или судьями. Кроме этой явки в Уложении упоминается еще о явке по полюбовному соглашению самих тяжущихся.
‘А которые истцы и ответчики, не ходя в суд, учнут приносити отсрочные челобитные за своими руками, а в челобитных у них будет написано, что им меж себя сыскиватися, а будет не сыщутся, и им обема стати в приказе к суду на срок, как они меж себя договорятся, а будет кто из них на тот срок не станет, и тому тем сроком быти виновату: да подав такую челобитную, кто из них один на срок в приказе станет… а другой на тот срок не станет, и того тем сроком по их полюбовному челобитью обвинити’ {Улож., гл. X, ст. 108.}.

IV

Явка к суду прежде срока
‘А кто по зазывной грамоте придет к Москве и станет ко ответу… наперед сроку, который написан будет в зазывной грамоте, а истец его до того же сроку учнет на него бити челом о суде, и их и наперед сроку судити и расправа меж ими чинити, до чего доведется’ {Улож., гл. X, ст. 116.}.
То же самое правило, вероятно, соблюдалось и в отношении к тем ответчикам, которые вызывались к суду приставом, по приставной памяти.

V

Ставочные челобитные
Когда истец или ответчик являлся в приказ к суду в срок или прежде срока, он записывал в приказе ставочное челобитье. Ставочные челобитные были не что иное, как объявления, подаваемые тяжущимися в приказ, в котором должен был происходить между ними суд, о явке их к суду. Название ‘ставочные’ произошло оттого, что явиться к суду технически выражалось в нашем древнем законодательстве словами ‘стать к суду’ {Улож., гл. X, ст. 101, 105, 108, 109.}, а явка к суду называлась статьею {Улож., гл. X, ст. 111.}, ставкою {Улож., гл. X, ст. 130.}. Эти челобитные приносились, кажется, словесно, а не письменно {В судных статьях 1685 года, 11 ноября, No 1140 они называются записными (Си. вступл. и п. 8). В Уложении сказано: ‘Да кто из них один на срок в приказе станет, и челобитье свое запишет’. См.: гл. X, ст. 108, 110, 111.}, и записывались в приказ. Ими удостоверялась явка к суду тяжущихся. Такое удостоверение было чрезвычайно важно. Кто являлся к суду, но не мог доказать этого, тот как бы не являлся, а это могло иметь для него невыгодные последствия. Итак, ставочная челобитная служила доказательством явки к суду. Далее: по преобладающему частному, гражданскому, обвинительному характеру в судопроизводстве времен Уложения обвинение неявкою могло иметь место только в таком случае, когда один из тяжущихся являлся в срок к суду {Улож., гл. X, ст. 108, 110, 111.}, кажется даже, что неявкою не винили без просьбы противника {Улож., гл. X, ст. 110, 111.}.

VI

Личный арест
Если ответчик не мог обеспечить своей явки к суду порукою, то место поруки заступало личное задержание.
‘Будет по ответчике порутчиков не будет и его держат в приказе скована, доколе поруки будут, или судное дело окончится, или его отдадут в бережение приставом в руки’ {Кошихин. Гл. VII, ст. 40.}.
Итак, личный арест был всегда вторым средством обеспечения явки. К нему прибегали и после суда, когда никто не ручался за тяжущихся, что они явятся к выслушанию решения и не уедут из того места, где происходил суд по их спорному делу.

VII

Неявка к суду истца
Излагая учение о вызове к суду, мы исчислили все случаи, в которых ответчик, не являющийся к суду, подвергался бессудному обвинению в иске.
Такому обвинению подвергался и истец. Его обвинение необходимо условливалось явкой ответчика.
В отношении к истцу законодательство было строго: 1) если ответчик, вызываемый приставом, являлся к суду в срок, а истец в продолжение недели после подачи приставной памяти не подавал на него исковой челобитной, то последний обвинялся в иске без суда (‘иску своего лишен’) {Улож., гл. X, ст. 110. Судными статьями 1685 года семидневный срок изменен в месячный, Именный с боярским приговором 1690 года, 26 мая, No 1377 месячный срок изменен в 30-дневный, а Именным с боярским приговором того же 1690 года, 30 ноября, No 1386 прежний 30-дневный срок для явки к суду истца, считавшийся с пометы приставной памяти, велено считать с пометы поручной записи. — Ср.: Улож., гл. X, ст. 108.}, 2) если ответчик, вызываемый к суду зазывной грамотой, являлся в срок, а истец в этот срок или неделю спустя после срока не являлся, то он обвинялся в иске без суда {Улож., гл. X, ст. 109. Ср.: ст. 108.}.
От обвинения неявкой были освобождены в период Уложения особливыми указами: все, состоявшие в Дворцовом ведомстве {1686 года, 5 марта, No 1173 — Именный с боярским приговором.}, мурзы, татары, мордва, чуваши и черемисы {1686 года, 19 марта, No 1180 — Именный с боярским приговором.}. Все эти лица не обвинялись неявкой в земляных, крепостных делах и в делах о крестьянстве, по искам между собою и с посторонними. Значение этой привилегии не совсем ясно, ибо мы знаем, что еще по Уложению запрещено винить неявкой в делах крепостных {Улож., гл. X, ст. 108, 109.} и холопьих {Улож., гл. XX, ст. 111, 119.}. Итак, должно думать, что новоуказанными статьями это положение только распространено на дворцовое ведомство, татар и т. д., для которых оно, по неизвестной нам причине, до того времени не имело силы.
Вскоре после Уложения законодательство признало бессудное обвинение тяжущихся несправедливым и отменило его {1653 года, 4 ноября, No 109 — Именный. Этот указ написан весьма неточно, в нем видна мысль законодателя ограничить обвинение тяжущихся неявкой, ибо это обвинение во многих случаях было несправедливо, изложением указа бессудное обвинение вовсе уничтожено. Таким образом, мысль закона и ее выражение в этом указе противоречат друг другу.}. Поводом служила во многих случаях безвинная неявка тяжущихся. Но полная отмена обвинения за неявку, в свою очередь, породила множество злоупотреблений: бесконечные, злостные волокиты и разорение тяжущихся. Вследствие этого в 1685 г. изданы Судные статьи, которыми восстановлено прежнее обвинение неявкой с некоторыми незначительными изменениями против Уложения {1685 года, 11 ноября, No 1140. Судные статьи. П. 1.}.

VIII

Законные причины неявки к суду
Явка к суду истца и ответчика не всегда была возможна. Ей могли препятствовать многие причины, которые поэтому и должны были освобождать тяжущихся от обвинения за неявку. Законодательство признало их и сообщило им характер законных причин. В Уложении из них упоминаются следующие.
1. Болезнь. Кто не мог явиться к суду по болезни, тот должен был послать вместо себя поверенного. Если не было у него, кого послать вместо себя к суду, то к нему посылали из приказа ‘подьячего доброго’ для освидетельствования, в самом ли деле он так болен, что не может явиться и действительно ли нет у него кого послать к суду вместо себя. Если и то и другое оказывалось справедливым, то тяжущийся освобождался от явки к суду до выздоровления {Улож., гл. XVI, ст. 59, гл. X, ст. 108, 109.}. Но кто не мог по болезни явиться к очной ставке, того осматривали, а не обязывали посылать вместо себя поверенного. Если по освидетельствовании оказывалось, что неявившийся действительно не мог по болезни явиться к очной ставке, то ему давали полугодичный срок для выздоровления, после чего он был обязан послать вместо себя поверенного {Улож., гл. XVI, ст. 59.}.
О неявке к суду по болезни, когда не было, кого посылать за себя к суду, посылалась в приказ челобитная или самим больным {Улож., гл. XXI, ст. 55.}, или вместо него кем-либо другим {Улож., гл. X, ст. 115, 117.}.
2. Государева служба. Под Государевой службой разумелась обыкновенно служба военная (‘ратная, полковая’), в Уложении Государевою службою называлась еще, кроме военной, служба дипломатическая (‘которые в послех, посланникех или гонцех’) и служба по чрезвычайным поручениям, которые возлагались Государем и не терпели отлагательства (‘кто послан будет куды ни буди для Государева скорого дела’) {Улож., гл. X, ст. 149.}. Когда назначался поход или сбор войска, тогда издаваем был указ, которым повелевалось всем, состоявшим в службе в этом войске, дать отсрочку в спорных делах. Это значило, что не могли вчинять новых исков ни состоящие на службе, ни другие против них, и прекращались суды по всем вчиненным искам, в которых служащие были истцами или ответчиками. В этих отсрочных указах обыкновенно назначалось время, с которого должна была начаться отсрочка, и срок, в который она прекращалась {В Полном собрании законов таких указов очень иного, здесь приведем некоторые из них: 1650 года, 4 февраля, No 24 — Именный, 1651 года, 10 генваря, No 57 — Именный, 1653 года, 10 ноября, No 110 — Именный, 1654 года, 21 февраля, No 118 — Именный и проч.}. На кого возлагал Государь чрезвычайные поручения, тем давались каждый раз особливые отсрочки {Улож., гл. X, ст. 149. ‘И для тое скорыя посылки Государь пожалует его, велит ему отсрочити во всяких расправных делех’.}. Но чтобы иметь такое действие, служба Государева должна быть недобровольная (‘по посылке, а не своею охотою’) {Улож., гл. X, ст. 118.}, ибо в противном случае легко открылся бы новый способ отбывать ответа в суде. Она должна быть действительная, а не предполагаемая {Улож., гл. X, ст. 151,152.}, это поставлено потому, что многие, считаясь в отлучке по Государевой службе, посылали на службу вместо себя сыновей, племянников или родственников, не верстанных в службу, а сами жили в поместье или вотчине, пользуясь отсрочкою для возможно долгой проволочки дела (‘хотя истца тем изволочити’).
3. Служба неполковая. Служба неполковая всегда отличалась в Уложении от ратной, военной и не называется, как последняя, Государевою. Причина заключается в том, что она и во время Уложения была более кормлением, нежели службою {Улож., гл. XVI, ст. 59, гл. X, ст. 149. — Речь проф. Морошкина, с. 34.}. На том основании, что служба по городам у приказных дел не считалась, а наградою за службу воеводство и приказная служба не освобождали ответчика от обязанности отвечать в суде по спорным делам, а как воеводы и приказные люди сами отвечать не могли, то должны были присылать вместо себя поверенных, в противном случае обвинялись неявкою {Улож., гл. X, ст. 149.}. Из этого правила сделаны исключения: а) в пользу воевод и приказных людей, которые на воеводствах и по городам в Астрахани, Сибири и Терке {Там же.}, b) в пользу всех, посланных ‘к делам в городы’, когда по которым поместным и вотчинным делам их вызывали к очным ставкам.
Как те, так и другие не были обязаны отвечать прежде окончания службы (‘как они с Государевы службы к Москве приедут’) {Улож., гл. XVI, ст. 59.}.
4. Таможенные и кабацкие откупы. Таможенные и кабацкие откупщики и товарищи их освобождались от ответа по искам в тот год, в который вчинен против них иск, а должны были отвечать по этим искам на другой год, если откуп был ими взят на два или на три года, то по искам, вчиненным против них в первом году, они обязаны были отвечать во втором году, по вчиненным во втором — в третьем и т. д. {Улож., гл. XVIII, ст. 22 и 23.}
5. Неведение. ‘А будет кто к кому-нибудь приставит в деревенской в какой-нибудь обиде, а учинили-де ту обиду люди или крестьяне того, к кому приставит (или) в беглых людях и крестьянах, и тот, к кому в таком деле кто приставит, учнет бити челом, что люди его и крестьяне такую обиду учинили ли, и беглые люди и крестьяне в поместье его или в вотчине есть ли, про то ему неведомо, и чтоб ему в том деле дати сроку до тех мест, покамест он про то дело проведает, и таким челобитчиком в таких делех, для проведывания, давати поверстной срок по указу’ {Улож., гл. X, ст. 229. — Об указном поверстном сроке см. ниже.}.
6. Неуменье отвечать в суде. ‘А будет кто в каком деле ни буди приставит к недорослю, или вдове, или к девке и от-вечати им за себя не умети, а родимцов у них на Москве нет, а скажут они, что есть у них родимцы, кому за них отвечати, и тем их родимцом отсрочено, а людей у них и крестьян таких нет, кому за них отвечати, и учнут они бити челом Государю, чтоб за них отвечати родимцом их на отсрочной срок, и таким недорослям, и вдовам, и девкам в истцовых исках срок давати против их челобитья’ {Улож., гл. X, ст. 185.}.
Вот все законные причины неявки к суду, о которых упоминается в Уложении. Большая часть из них (кроме Государевой службы и откупов) носит на себе характер фактический и через судебную практику перешла в закон. Поэтому они излагаются мимоходом, казуистически и могли пополняться новыми причинами, заимствованными из случаев. Так, в новоуказанных статьях мы встречаем следующее исчисление законных причин неявки к суду: ‘посылки для Государевых дел, пожарное свое разорение, или иное нестроение, или болезнь, или иные какие нужные невзгоды’ {1653 года, 4 ноября, No 109 — Именный.}. След<овательно>, законодательство времен Уложения заранее признавало законными все причины, действительно оправдывающие неявку к суду тяжущихся, предоставляя судьям подводить под эту общую категорию данные частные случаи.

IX

Отвод судей
‘А будет которой судья истцу будет недруг, а ответчику друг или свой, и о том истец учнет бити челом Государю до суда, что ему перед тем судьею искати не мощно, также будет и ответчик до суда же учнет бити челом, что истцу его судья друг или свой, и отвечать ему перед тем судьею не мощно: и тех истца и ответчика тому судье, на кого будет такое челобитье, не судити, а судити их иному судье, кому Государь укажет’ {Улож., гл. X, ст. 3.}.
‘А будет который истец или ответчик на судью свойством или недружбою учнет бити челом после суда, и тому челобитью не верити и дела из приказу в приказ не переносити’ {Улож., гл. X, ст. 4.}.
Итак, в Уложении признаются два основания, по которым можно было отводить судью: свойство его с противником и недружба. Но эти основания не отклоняли судью от суждения спорного дела, если тяжущийся не выставлял их на вид в челобитной.
Так в отношении к судьям, сидевшим в приказах, но бояре, окольничие и думные люди, заседавшие в Боярской Думе, должны были сами собою оставлять Думу, когда доводилось решать их спорные дела или тяжбы их свойственников {1681 года, 12 августа, No 885 — Именный. До Петра Великого, кажется, только в одном этом указе и высказана мысль, что судья не может судить своего дела.}.
Просьбу об отводе судей должно было подавать до суда, после суда отвод судей не допускался, ибо при недобросовестности тяжущихся он мог подавать повод к бесконечной проволочке процессов, притом недовольный решением судьи мог приносить апелляционную жалобу.
Вследствие челобитной об отводе указом царским назначался другой судья в другом приказе {Это положение доказывает, что в приказе был один судья, а не многие, иначе оно необъяснимо.}. Если тяжущиеся отводили воеводу, то судьей назначался воевода другого города, но отводить воевод по одному и тому же спорному делу можно было не более двух раз: один раз мог отводить истец и один раз — ответчик {1680 года, 22 сентября, No 837 — Именный, объявленный боярином Волынским.}. Такое же ограничение числа отводов, вероятно, принято было и в отношении к приказным судьям.

В. Развитие судопроизводства в продолжение суда

Суд, как мы сказали, есть главная, существенная часть процесса. Суд есть тот момент гражданского судопроизводства, в который тяжущиеся излагают доказательства в пользу и против спорного иска. Это изложение доказательств так необходимо в каждом гражданском процессе, что нет ни одной формы обвинительного судопроизводства, в которой бы его не было. Но суд занимает в этом отношении первое место, ибо судом момент ведения доказательств так, видимо, был отделен от прочих, что между ними и прочими, предыдущим и последующим моментами можно провести ясно обозначенные границы. Такой видимой отдельности не имел этот момент в очных ставках, ибо после них можно было приводить новые доказательства {См. гл. Ill, отд. 1, примеч. 49.}. Еще менее резко он был отделен при решении дела без суда, ибо в очных ставках, по крайней мере, начало этого момента отделялось от предыдущего, но где суда не было, там и начало, и конец сливались с предыдущими и последующими моментами.
Ведение доказательств было у нас издревле словесное, изустное {См. правые грамоты, помещенные в Собрании юридических актов.}. Это объясняется характером суда, который был первоначально не что иное, как спор тяжущихся об иске в присутствии судей. Впоследствии к этому исключительно словесному изложению доказательств в суде начало мало-помалу примешиваться письменное. Кажется, прежде всего стали излагать письменно исковые челобитные {Улож., гл. X, ст. 101.}, потом уже ответы и возражения, ибо мы знаем, что ответчик мог просить отсрочки с суда. Эти отсрочки по некрепостным делам могли продолжаться неделю, а по крепостным — и долее, смотря по расстоянию города, где находилась крепость, нужная для ответчика, от места, где происходил суд. Итак, могло быть, что после отсрочки ответчик представлял суду письменное возражение, или оправдание, а не словесное {Улож., гл. X, ст. 22.}, ибо письменное изложение доводов и опровержений должно было постоянно вытеснять словесное, по мере того как обычное право переходило в закон писаный и исчезало в непосредственном, живом народном убеждении, по мере того как запутанность, сложность юридических отношений делали невозможным живое сознание сущности спорного дела и правости перед противником. Несмотря на то, суд остался словесным {Улож., гл. X, ст. 12,21.} до самого уничтожения его при Петре Великом, ибо исковая челобитная ‘вычитывалась ответчику’ {Кошихин. Гл. VII, ст. 42.}, а возражение ответчика — истцу.
Очные ставки должны были впервые подать повод ко введению собственно письменного судопроизводства, ибо доказательства, приведенные противниками на очных ставках, можно было пополнять челобитными, поданными и после очных ставок. Но в решении дел без суда нет уже никаких признаков словесного судопроизводства. В этом отношении оно имеет много общего с нашим теперешним гражданским судопроизводством.
Далее. В период Уложения суд отличался строгой формальностью. Если иск, означенный в исковой челобитной, был или больше, или меньше того, который показан в приставной памяти, то истца обвиняли без суда {Улож., гл. X, ст. 104.} ‘роспискою’. Винили и ‘промолкою’ {1651 года, 9 генваря, No 55 — Боярский приговор.}, когда тяжущиеся не выражались в суде теми строго определенными, формальными словами, которые издавна были приняты в судопроизводстве судебной практикой и освещены обычаем. Татищев в примечаниях к Судебнику представляет весьма замечательный пример такой судебной обмолвки. В Судном приказе один бил челом на другого в бою и бесчестье и показал свидетелей, которые при том присутствовали, но не сказал: и на тех шлюся. Ответчик заперся в бою и бесчестье, но объявил, что свидетели, показанные истцом, тогда присутствовали, и когда его спросили: ‘Ты на них шлешься ли?’ — он отвечал: ‘Если сам истец на них не шлется и не называет их свидетелями, то судьи не могут к тому принудить’. От этой ошибки истец проиграл процесс и должен был примириться с противником {Судебник Татищева, 70, примеч. (в).}.
Образование торжественного, строго формального, технического языка, которым тяжущиеся обязаны говорить на суде, объясняется обыкновенным ходом развития права и законодательства. В период обычного права, когда юридические верования живут непосредственно в народе, этот язык слагается. По общности, единству, ясности и живости верований он, и без утверждения положительным законом, всегда одинаков, технически определен и правилен, тогда он не есть еще язык формальный, потому что не стесняет говорящего, не предписывается ему как правило, которому он необходимо должен следовать. Такой язык есть первоначально живая речь, сама собою, непринужденно выливающаяся из ясного, определенного, живого сознания права.
С упадком обычного права изменяется и характер судебного языка. Он становится формою, в которой тяжущиеся необходимо должны выражать свои доводы и опровержения, ибо язык, которым бы они захотели по-прежнему свободно говорить в суде, не имеет у же ни определенности, ни одинаковости судебного языка, образовавшегося в период обычного права. Итак, последний язык становится для них обязательным, техническим в настоящем смысле слова. Он не для всех доступен и поэтому делается предметом изучения. Это-то изменение в характере судебного языка и подает впоследствии повод ко многим злоупотреблениям: оно развивает пустой, мелочный формализм. От этого правый истец или ответчик проигрывает процесс против неправого противника потому только, что в судоговорении употребил не то слово, какое должно.

I

Предмет иска
Состояние предмета иска в продолжение процесса есть одна из важнейших статей в учении о гражданском судопроизводстве. Несмотря на то, в Уложении она опущена без внимания. В одном месте сказано, что беглый холоп, сделавшийся предметом тяжбы, должен быть после суда отдан на поруки постороннему лицу (‘мимо иска и ответчика’), если ж никто не возьмет холопа на поруки, то до решения спорного дела его должно отдавать ‘держати’ приставу {Гл. XX, ст. 59.}. Далее постановлено: ‘Которые люди поимаются у кого за своих холопей и приведут тех холопей в приказ, а чьи те холопи и те люди в те поры будут на Государевой службе в дальных городех… и таких приводных холопей до тех мест, как истцы их приедут из дальных городов, отдати тем людем, у которых за них поимаются и велети тем людем, кому они будут отданы, к приводу руку приложити. А как тех холопей у вних в приказ спросят, и тех холопей велети поставити. А будет они тех людей держати у себя не похотят, и тех приводных людей до истцов их дати на поруки. А будет по них поруки не будет, и их отдати беречи приставом, а кормити их велети у приставов тем людем, кто за них изымается и у кого за них изымается. А будет тот, кто за них изымается и у кого изымается, кормити их не учнет, и их велети кормити приставом, а впредь за тех людей прокорм и пожелезное приставу велети доправити на виноватом’ {Улож., гл. XX, ст. 112.}.
Итак, в Уложении говорится об одних спорных холопьях, о прочих спорных вещах не упоминается ни слова. Из этого заключаем, что спорная вещь в продолжение процесса оставалась за тем, у кого находилась перед началом иска.
Вопрос о состоянии спорной вещи в продолжение процесса особенно важен в отношении к спорным недвижимым. Из слов Судебника можно с некоторою вероятностью заключать, что прежде спорные земли отбирались у тяжущихся и на все время процесса отдавались приставу, но что во время издания Судебника это положение потеряло свою силу {Слова Судебника весьма замечательны: ‘А которые земли за приставом в суде, и те земли досуживати’ (Суд<ебник>, 84). Об отбирании земель у тяжущихся на время процесса в Судебнике более не упоминается. Итак, в 84, вероятно, говорится о землях, уже описанных до Судебника или до издания неизвестного нам указа, которым отписание земель запрещено.}. В Уложении и новоуказанных статьях об отписании спорных недвижимых тоже не говорится ни слова. Поэтому непонятно, откуда Татищев почерпнул известие, что в Уложении постановлено отписывать земли на Государя, когда возникает спор о крепости {Судебник Татищева, 84, примеч. (г). Г-н Иванов в сочинении о поместных правах и обязанностях в России держится того же мнения. С. 72: ‘… если истец или ответчик после данной подписки в течение месяца сам не явится и доказательств на право владения не представит, в таком случае описывали у него до решения дела столько дворов и четвертей, о скольких производилось споровое дело’. Впрочем, из этих слов видно, что г. Иванов говорит об описи недвижимых в обеспечение правой тяжбы, а не об отбирании спорного недвижимого, ибо иначе опись имения у истца, который не владел спорным недвижимым, необъяснима. Г-н Иванов не показывает источников, из которых заимствовано им это положение, если не ошибаемся, его нет в новоуказанных статьях.}. Из многих статей Уложения скорее можно вывести противоположное заключение, а именно, что спорное недвижимое в продолжение спора оставалось за тем, кто им владел до начала иска. Сюда относятся:
гл. X, ст. 244: ‘Будет кто на ком учнет искати вотчины, или двора, или лавки, или мельницы, или иного чего вотчинного, или поместного строения и ответчик, засудя с истцом и не дождався по судному делу указу, то, чего на нем истец искал, кому продаст или заложит, а по суду и по сыску доведется в том обвинити и у того, кого он что продаст, взяти и отдати истцу’. Итак, ответчик отдавал спорное, проданное им недвижимое покупщику. Если бы оно отписывалось на время процесса на Государя, то такая отдача не могла бы иметь места,
гл. XVI, ст. 54: ‘Будет сыщется (с очные ставки)… до пряма, что… челобитчики отцовских своих поместий никому не менивали, а те люди, на кого они о тех своих поместьях учнут бити челом, те их отцовские поместья взяли себе меною в те поры, как они были в робячестве, а не в совершенных летах, и такие поместья у тех людей, кто их взял меною, взяв, отдати тем челобитчиком, которым те меновые поместья будут даны’.

II

Исковая челобитная
Под именем исковой челобитной разумелось прошение о спорном иске, которое истец подавал судьям.
Исковая челобитная первоначально излагалась словесно, это доказывают правые грамоты по спорным гражданским делам, помещенные в Собрании юридических актов {Изложение исковой челобитной обыкновенно начинается словами: ‘так рек, ‘так рекли, ‘а рекучи’ (см. No 1-23).}. Впоследствии словесные челобитные мало-помалу заменены письменными {Из правых грамот, напечатанных в Собрании юридических актов, первая, в которой говорится о писаной исковой челобитной, относится к 1571 г., No 23: ‘Подал судьямжалобницу, а в жалобнице пишет’. Но из Судебника ( 20) мы знаем, что уже в 1550 г. и, вероятно, ранее в суде подавались писаные челобитные. Из всех мест Уложения, в которых упоминается об исковых челобитных, несомненно следует, что в то время они были письменные, а не словесные. См.: Улож., гл. X, ст. 20, 21, 101, 102, 104, 108, 111, гл. XXIV, ст. 3 (1), Кошихин. Гл. VII, ст. 42.}, которые вычитывались ответчику на суде {Кошихин. Там же, 1690 года, 27 генваря, No 1363 — Именный с боярским приговором. По этому указу ответчик должен был подписываться под челобитною, что выслушал ее.}.
Главные принадлежности исковой челобитной в период Уложения были следующие:
1) означение цены иска. Это была относительно необходимая принадлежность исковой челобитной, ибо от произвола ответчика зависело, отвечать или не отвечать на челобитную, в которой цена не была показана {Улож., гл. X, ст. 102.}. Поэтому мы находим в Уложении и в новоуказанных статьях законное определение цены (таксу) тем предметам, ‘чему в исковых челобитных цены будет не написано’ {Улож., гл. XXIV, ст. 3(1) — 1669 года, 22 генваря, No 431, новоуказанные статьи о татинных, разбойных и убивственных делах, ст. 75.}. След<овательно>, такие челобитные, писанные без цены, принимались судьями {Улож., гл. XI, ст. 26.}.
Если ответчик не хотел отвечать на челобитную, написанную без цены иска, то ее возвращали истцу для переписания и обозначения цены {Улож., гл. X, ст. 102.},
2) иск, означенный в исковой челобитной, должен быть ни больше ни меньше того, который означает в приставной памяти. Если это условие не было соблюдено, то истец обвинялся в иске, но и в этом случае не иначе как по челобитью ответчика. След<овательно>, и эта принадлежность исковой челобитной была условно необходимая {Улож., гл. X, ст. 104.},
3) подпись. В Уложении и новоуказанных статьях различаются подписные, неподписные {Улож., гл. X, ст. 21.} и заручные челобитные (‘за своими руками’) {Улож., гл. XVI, ст. 8.}.
Последнее выражение очень ясно, оно означает челобитную, которая подписана челобитчиком. Такая подпись была необходимою принадлежностью каждой исковой челобитной {1690 года, 27 генваря, No 1363 — Именный с боярским приговором.}.
Смысл двух первых совершенно другой, нежели какой представляется с первого взгляда. Объяснение находим мы в гл. XXIII, ст. 2 Уложения: ‘А будет которому стрельцу чего искати на стороннем человеке в ином приказе, и ему того своего иску на стороннем человеке искати в ином приказе по подписным челобитным из Стрелецкого приказу, а без подписных челобитен стрельцов ни в котором приказе ни на кого ни в чем суда не давати’.
Итак, под именем подписных челобитен должно, кажется, разуметь исковые челобитные, подаваемые против таких ответчиков, которые не состояли с истцами в одном ведомстве. На вчинание таких исков истцы необходимо должны были иметь дозволение своего начальства, и это дозволение свидетельствовалось подписью на исковой челобитной. Основание такого ограничения истцов, вероятно, заключалось в том, что ведение исков отвлекало истцов от их службы или должности (напр<имер>, стрельцов) и поэтому не всегда и не во всяком случае могло быть допущено.

III

Ответ
Ответчик должен отвечать на исковую челобитную истца. Если он не отвечал, не имея на то никакой причины, то обвинялся без суда {Улож., гл. X, ст. 101.}.

IV

Ссылка
Оба тяжущихся, истец и ответчик, должны были основывать свои доводы и опровержения на доказательствах. Приведение доказательств технически называлось в период Уложения ссылкою {Улож., гл. X, ст. 22, 168-171, 178.}, слаться на крепости {Улож., гл. X, ст. 158-160, 167, 174.}, в обыске {Улож., гл. X, ст. 161, 175, 179.} и т. д. значило приводить в доказательство крепость, обыск.

V

Доказательства
Все доказательства, на которые в период Уложения ссылались тяжущиеся по спорным гражданским делам, могут быть разделены на три разряда.
К первому должно отнести доказательства, основанные на показаниях самих тяжущихся, это есть свидетельство тяжущихся о своем деле. Под этот разряд подходят: собственное признание и крестное целование.
Второй разряд составляют доказательства, основанные на свидетельстве же, но не тяжущихся, а посторонних лиц или вещей. К свидетельству вещей должно преимущественно отнести письменные документы и акты, к свидетельству посторонних лиц — общую правду, обыск и послушество.
Наконец, третий разряд доказательств составляет суд Божий. В настоящий период из различных форм суда Божия удержался один только жребий.
1. Собственное признание.
В Судебнике и в Уложении мимоходом упоминается о собственном признании как о доказательстве по спорным гражданским делам. Из этих мест видно: а) что собственное признание принималось за доказательство только в таком случае, когда тяжущийся винился, т. е. свидетельствовал не в свою пользу, b) что собственное признание служило доказательством только в отношении к тому, в чем признавался тяжущийся. Так, если истец или ответчик признавался (винился) только в части иска, то его нельзя было почитать повинившимся в целом иске. Из этого правила сделано, впрочем, весьма замечательное исключение в отношении к тяжущимся, которые винились в части иска перед крестным целованием, по Уложению, их велено обвинять во всем иске {Улож., гл. XI, ст. 29.}. Но в новоуказанных статьях это отменено, и общее правило о собственном признании по спорным гражданским искам распространено и на тяжущихся, которые винились перед крестным целованием {1678 года, 19 декабря, No 741 — Именный.}, с) наконец, что собственное признание тяжущихся могло служить доказательством, самый факт признания должен быть несомненно и достоверно известен судьям. В Уложении везде упоминается или о признании в суде, следовательно, в присутствии судей {Собрание юридических актов, No 21.}, или перед крестным целованием, след<овательно>, в присутствии духовного лица, приводящего к присяге, дьяка и других лиц.
2. Крестное целование {Улож., гл. XIV, ст. 8.}.
Присяга была решительным и последним доказательством, к которому прибегали в гражданском судопроизводстве для решения спорного дела. После присяги, которою решались только те споры, для которых не было никаких других доказательств {Улож., гл. X, ст. 154.}, тяжущиеся не могли уже более ни доказывать, ни опровергать спорного иска {Улож., гл. X, ст. 173, гл. XX, ст. 45.}.
К присяге допускались все лица без различия — и женщины {Улож., гл. XIV, ст. 3.}, и иноземцы {Улож., гл. XIV}. Не допускались:
а) принесшие ложную присягу {Улож., гл. XI, ст. 27.},
b) духовные лица (черное и белое духовенство) по правилу: ‘кому крест целовать, тому не священствовать’. Для них место присяги заступал жребий {Улож., гл. XIII, ст. 4.} или допрос духовных священнического чина по священству, а иноков по иноческому обещанию {Улож., гл. XIII, ст. 6.}. Это правило не распространялось, однако, на слуг и крестьян, принадлежащих духовенству {Улож., гл. XIII, ст. 5.}. Положение: кому крест целовать, тому не священствовать — показывает также, что вообще все лица, принадлежащие к духовному званию, кроме духовных лиц, как-то: жены, дети и родственники их должны были присягать наравне с прочими,
c) не достигшие 15- и 20-летнего возраста. Присягать могли только те, которые достигли 20-летнего возраста. Это правило во всей строгости соблюдалось в отношении к тем, которые целовали крест за других {Улож., гл. XIV, ст. 1.} и которые имели кого послать вместо себя к присяге. Но под это правило не подходили лица, не достигшие 20-летнего возраста, которые не имели кого поставить за себя к крестоцелованию, им дозволялось присягать самим, даже если им было не более 15 лет. Лица, не достигшие 15-летнего возраста, ни в коем случае не допускались к присяге {Улож., гл. XIV, ст. 5.},
d) присягавшие трижды. В отношении к этим лицам крестоцелование заменялось сыском и пыткою {Улож., гл. XIV, ст. 1 и 2.}.
Особенность крестного целования во времена Уложения заключалась в том, что по спорному гражданскому делу целовать крест мог сам тяжущийся или вместо него другое лицо {Целовать крест не самому было привилегией, которая давалась самим Государем и выражалась в жалованных грамотах. См. Царскую жалованную грамоту суконной сотни торговому человеку Петру Рязанцеву, 1682 года, 14 генваря, в Актах археографической экспедиции. Т. IV, No 252. — Голикова. Дополнения к Деяниям Петра Великого. Т. III. — С. 435.}. Основания этой особенности должно искать в быту патриархальном и семейственном, который во времена Уложения был главным и почти единственным основанием политического и гражданского быта. Вместо тяжущихся присягали их люди {Улож., гл. XIV, ст. 1.}, родственники {Улож., гл. XX, ст. 45.} и судебные представители {Улож., гл. XIV, ст. 5.}, но не могли целовать креста наемные люди и посторонние, по просьбе или поручению тяжущихся {Так, кажется, должно понимать слова Уложения: ‘А наемным людей и подставою креста не целовати и ко кресту не приводити ни которыми делы’. Улож., гл. XIV, ст. 5.}.
Если истец или ответчик хотел заставить целовать крест вместо себя своего человека, то выбор последнего предоставлялся противнику, кого из людей выбирал он, тот и должен был присягать вместо своего господина. Этот выбор технически выражается в Уложении словами: кому истец или ответчик поверит {Улож., гл. XIV, ст. 7, 8.}. Но если выбранный сбежит от своего господина или умрет, то право назначать другого принадлежит уже не противнику, а самому господину {Улож., гл. XIX, ст. 96.}.
Целовать крест в спорных гражданских делах представлялось не истцу, а ответчику {Улож., гл. XIV, ст. 3, 4, 8, гл. XI, ст. 25, 26, 29.}, но от его произвола зависело, присягать самому (‘взять себе на душу’) или отказаться и предоставить целовать крест истцу (‘дать истцу на душу’) {Улож., гл. XIV, ст. 8.}. В этом случае, вероятно, истец был обязан присягнуть в спорном деле, ибо нигде не говорится, чтобы истец мог отказаться от присяги и отдать ее на душу ответчику. Но для исков русских подданных с чужеземцами (а не иноверцами, как объясняет Татищев), т. е. подданными других государств, было сделано исключение. Первые, будут ли они истцы или ответчики, в исках с чужеземцами имели право, не приступая к присяге, требовать, чтобы жребий решил, кому целовать крест в спорном иске ‘и чей жребий вымется, и тому, поцеловав крест, свое и взяти, или отцеловатися’ {Улож., гл. XIV, ст. 4.}.
Не во всех спорных делах присяга принималась за доказательство. Из соображения тех статей Уложения, в которых упоминается о крестоцеловании по гражданским искам, ясно видно, что она допускалась только по делам, возникавшим из гражданских преступлений {По Уложению, присяга допускалась по следующим спорным делам: 1) О беглых крестьянах и их имениях (животах). — Гл. XI, ст. 26, 27, 29, 2) О убытках, причиненных ратными людьми. — Гл. VII, ст. 30, 3) О взимании мыта, перевозного и мостовщины с ратных людей. — Гл. IX, ст. 2 и 3, 4) О покраденных и похищенных вещах, на которые не было записано явки. — Гл. XXI, ст. 51, 5)0 поклажах ратных людей у городских жителей.— Гл.Х, ст. 190, 6)0 вреде, причиненном напущением собаки. — Гл. X, ст. 281, 7) О поклаже, раскрытой и распечатанной тем, у кого она оставлена на сбережение. — Гл. X, ст. 195, 8) О бое, бесчестье, грабеже и обиде лиц духовного сана служилыми людьми. — Гл. XIII, ст. 4, 9) Об обидах, нанесенных слугам или крестьянам духовных лиц. — Гл. XIII, ст. 5, 10) О сносе, сделанном бежавшим работником, по котором были поручители. — Гл. XX, ст. 45, 11) О беглых людях. — Гл. XX, ст. 49 и 96, 12) О порче и истреблении межевых знаков и перепахивании земли.— Гл. XX, ст. 232.}. Поэтому о присяге по крепостным искам нигде не упоминается. В этих исках единственным доказательством, как говорит Кошихин, служили крепости {Кошихин. Гл. VII, ст. 43.}, кто не мог доказать своего права крепостями, тот обвинялся в иске. Дела о недвижимых никогда не решались присягою — на это мы имеем и прямые свидетельства {1683 года, 13 июня, No 1022 — Именный с боярским приговором.}. Наконец, по искам ценою не более рубля место присяги заступал жребий {Улож., гл. XIV, ст. 10.}.
Каждый присягал по своей вере {Улож., гл. XIV, ст. 3.}. По искам между православными и иноверцами присяга давалась в период Уложения в приказах, в которых судилось спорное дело {Там же.}, по тяжбам между православными — в церкви {1678 года, 19 декабря, No 741 — Именный.}.
Обряд принесения присяги был совершенно одинаков с теперешним и подробно развит в Уложении и новоуказанных статьях {Улож., гл. XIV, ст. 6,10.1685 года, 15 июня, No 1126 — Именный с боярским приговором.}.
Кому доводилось целовать крест в спорном деле, того отдавали на поруки {Собрание юридических актов, No 299.}, но если он не являлся к присяге, не подав предварительно о том челобитной, или, явившись, не присягал, или не ставил к присяге своего человека, то обвинялся в спорном деле {Улож., гл. XIV, ст. 6.}, ибо предполагалось, что во всех означенных случаях обязанный дать присягу сознавался, что он неправ.
Особый вид присяги есть вера, образное хождение.
Крестное целование, как мы видели, не принималось за доказательство в делах о землях. Но могло случиться, что спор вчинялся не о праве или владении недвижимым, а только о границах его. В этом случае, когда не было никаких данных для решения спора, прибегали к совести тяжущихся. Таким образом, крестное целование внесено и в спорные межевые дела под названием веры образного хождения.
Об образном хождении говорится в Уложении в трех местах. Из них видно, что этот способ доказывания употреблялся только в крайних случаях, когда спора нельзя было решить ни письменными доказательствами, ни обыском {Улож., гл. XVII, ст. 52, гл. X, ст. 236 и 237.}.
Образное хождение заключалось в том, что один из тяжущихся, взяв образ, шел с ним по тому месту, где, по его убеждению, пролегала спорная межа. Это правило проводить межу, бесспорно, давалось одному из тяжущихся по жребию так же, как в спорах между русскими и иностранцами жребий решал, кому приносить присягу, но в последнем случае к жребию прибегали не иначе как по требованию тяжущихся, при образном хождении к нему приступали по закону {Жребий бросали в суде. — Гл. X, ст. 36. Весьма замечательно, что об образном хождении также говорится: ‘Отдать кому на душу’. Это указывает на одинаковость его с крестным целованием.}.
Этот вид крестного целования уничтожен в 1683 г., ‘чтоб… душевредства и клятвы не было’ {1683 года, 20 мая, No 1013, Писцовый наказ межевщикам, посланным в города.}.
3. Письменные доказательства
Доказывание или опровержение спорного иска письменными актами необходимо появляется вместе с системойу крепления такими актами гражданских прав. В период Уложения письменными актами укреплялись все права гражданские: и права на вещи, и обязательства, основанные на договоре, и наследственное право.
Письменные акты первоначально, вероятно, составлялись для памяти (отсюда память, запись). Впоследствии процессуальное назначение их развивалось все более и более, письменные акты начали составляться уже не для памяти, а для спору. Так в Уложении {Улож., гл. XI, ст. 4, 19.}. Отсюда крепость — название, усвоенное всем тем письменным актам, которыми доказывалось какое-либо гражданское право {Улож., гл. XVIII, ст. 17, гл. XX, ст. 21, 29, 32, гл. X, ст. 246, 247, 250.}.
Итак, система укрепления гражданских прав письменными актами введена сначала обычаем, употреблением, а не положительным законом. Но когда однажды утвердился обычай составлять о каждом гражданском праве письменный акт, законодательство начало требовать, чтобы права доказывались крепостями. Так, многие гражданские иски сделались исключительно крепостными.
‘А которые люди всяких чинов учнут бити челом на кого в заемных деньгах, или в поклажах, или в какой-нибудь ссуде, а… на то кабал и заемных памятей и иных никаких крепостей… в челобитье своем и в приставных памятях не напишут, и им на тех людей суда не давати’ {Улож., гл. X, ст. 189. Ср. гл. XXI, ст. 71.}.
Кошихин: ‘А дается во всяких в денежных и в заемных товарных и иных делах суд по кабалам и по записям, а у кого кабал нет или утеряются, или подерутся и иная какая-нибудь шкода учинится, и в бескабальных делах суда не дается, и верить не велено ничему, хотя б на какое дело двадцать человек свидетелей было, все то ни во что без крепостей’ {Кошихин. Гл. VII, ст. 43.}.
Вследствие принятия и утверждения положительным законодательством системы укрепления гражданских прав письменными актами должны были образоваться известные правила составления этих письменных актов для того, чтобы они могли быть признаваемы за доказательство. Эти правила упоминаются в Уложении и вообще в судебной практике того времени были развиты довольно подробно {Улож., гл. XX, ст. 103, гл. XXI, ст. 99, гл. X, ст. 246, 250, 252, 253, гл. XI, ст. 4.}.
Крепостями доказывались в период Уложения почти все гражданские иски. Под это правило не подходили:
a) иски, основанные на давности {Улож., гл. XVII, ст. 51.},
b) гражданские иски, возникавшие вследствие гражданских преступлений (боя, грабежа и т. д.),
c) гражданские иски, преследуемые уголовным порядком (напр<имер>, об убытках, нанесенных покражей, мошенничеством, разбоем, подлогом {Улож., гл. XVII, ст. 59, гл. XVI, ст. 23, 54, гл. XX, ст. 24, 25.} и т. д.).
Опровергать иск, основанный на крепостных доказательствах, можно было различными способами:
a) крепостями {Улож., гл. XVII, ст. 34, гл. XX, ст. 21, 32, гл. X, ст. 254.},
b) опровержением подлинности крепостей. Такое опровержение технически выражалось словами: оболживить, полживить крепость {Улож., гл. X, ст. 259, гл. XX, ст. 20.}. Оно состояло в том, что тяжущийся отсутствием некоторых формальных, существенных принадлежностей известного письменного акта доказывал подложность его (‘что она не прямая, а лживая’).
Письменные акты доставались к суду самими тяжущимися: ‘Которые крепости на суде истец или ответчик в письменных или в словесных своих ссылках объявит, а на суде их в то время не положат, и их про те крепости допрашивати в суде же, где у них те крепости. Да будет скажут, что у них те крепости на Москве, и им те крепости велеть положити вскоре. А будет они скажут, что у них те крепости в городех, и им в тех крепостях дати поверстный срок по Государеву указу’ {Улож., гл. X, ст. 22. Указный поверстный срок не определен в Уложении. В Судебнике на сто верст полагается семь дней. — Судебник Татищева, 42, 69.}.
4. Общая правда
(Опчая правда, обчая правда, обчая ссылка) {1685 года, 11 ноября, No 1140. Судные статьи, п. 2.}
Под именем общей правды разумелось свидетельство одного или нескольких лиц, на которое ссылались оба тяжущиеся — и истец, и ответчик. Уложение дает ей преимущество перед всеми другими видами свидетельства: перед послушеством {Улож., гл. X, ст. 167.} и обыском {Улож., гл. X, ст. 168.}. Причина та, что показание свидетеля, на которого ссылаются оба противника, уже по этому одному должно быть достовернее всякого другого свидетельства. Из этого правила сделано одно только исключение: общей правде предпочитали повальный обыск, когда она не была ближняя, т. е. когда место, где должно было произвести обыск, было ближе местопребывания общей правды {Улож., гл. X, ст. 167.}. Она вовсе не допрашивалась, когда находилась в городах, отдаленных от Москвы на большом расстоянии (в Астрахани, Сибири), и тяжущийся приносил жалобу на своего противника, что он, ссылаясь на такую правду, только хочет проволочить дело {Улож., гл. XX, ст. 109.}.
Уложение не решает весьма важного вопроса, который естественно представляется при тщательном рассмотрении общей правды: может ли быть принята в суде общая ссылка тяжущихся на такие лица, которые по закону не допускаются к свидетельству, напр<имер> общая ссылка на жену одного из тяжущихся, на господина и т. д. Кажется, этот вопрос должно решать и положительно, и отрицательно, смотря по различным целям, с которым законодательство устранило известные лица от свидетельства. Если цель заключается только в обеспечении тяжущихся от ложных показаний, то общая ссылка на лица, которые по закону не могли быть свидетелями, должна быть допущена. Напротив, если цель состоит в наказании известных лиц (напр<имер>, клятвопреступника) или сохранении святости и чистоты известных отношений (напр<имер>, детей к родителям, жены к мужу), то допрос такой ссылки не мог, кажется, быть допущен ни в каком случае.
Общая правда могла состоять из одного {Улож., гл. X, ст. 167.} или нескольких общих свидетелей. В последнем случае при разноречии на двух одинаковых показаниях основывалось решение {Улож., гл. X, ст. 169.}.
Вызов к суду общей правды, как позыв к суду ответчика, производился посредством пристава {Улож., гл. X, ст. 144.} или посредством Государевой сыскной грамоты, посылаемой к воеводе того города, где жил общий свидетель {Улож., гл. XVIII, ст. 31. 1678 года, 19 декабря, No 742 — Боярский приговор.}. По прибытии к суду его допрашивали, кажется, не приводя к присяге, по крайней мере, об этом нигде не упоминается.
На ложное показание общей правды можно было приносить жалобу {Улож., гл. X, ст. 170.}. Оно, вероятно, судилось уголовным судом, одинаково с ложными показаниями обыскных людей.
5. Обыск
Обыск есть свидетельство многих людей, живущих на известном пространстве, на которых тяжущиеся ссылаются, не называя каждого поименно: ‘на многих людей безымянно’ {Улож., гл. X, ст. 161.}. Из этого определения вытекают следующие основные положения:
a) обыска отводить нельзя {Там же.}. Когда кто-либо ссылается на многих людей вообще, не называя их именно, то невозможно предполагать стачки между им и теми, которые допрашиваются в обыске.
Из этого правила сделано было одно только исключение. Если один из тяжущихся ссылался на обыск в городах, отдаленных от Москвы, в Астрахани или Сибири, то другой мог обвинять своего противника, что он делает это для проволочки дела, и тогда судьи отказывали в обыске. Это исключение, в строгом смысле, не есть исключение, ибо не проистекает из сущности обыска {Улож., гл. XX, ст. 109.},
b) нельзя отводить никого из обыскных людей. Есть мнение, что будто бы отвод не дозволяется потому, что если некоторые и покажут ложно, то зато другие дадут справедливое свидетельство и решение в большей части случаев будет правильно. Но это несправедливо. Приведенное положение вытекает из основного начала обыска. Повальный обыск есть ссылка немногих людей безымянно. Поэтому должно спрашивать всех. Если будет допущен отвод обыскных людей, тогда в ссылку безымянную будет внесено начало послушества, ссылки на известные, определенные лица, что противоречит главному характеристическому свойству обыска и разрушает его в самом понятии. Обыск есть свидетельство людей, означенных вообще, а не поименно, след<овательно>, каждый из них необходимо должен иметь способность быть свидетелем. Поэтому новоуказанными статьями запрещено допрашивать в обыске тех, которые ‘сами не ведают и не ведали, а скажут’, что слышали от людей глухих, немых, ‘бесных’ и ‘некоторые в малых летах, а не в возрасте’ {1669 года, 22 генваря, No 431, новоуказанные статьи о татинных, разбойных и убивственных делах, ст. 28.}.
Обыск имел различные названия. Он назывался обыском {Напр<имер>., Улож., гл. X, ст. 156,157 и др.}, повальным обыском {Улож., гл. X, ст. 161, гл. XXI, ст. 85, гл. XX, ст. 95, гл. X, ст. 175.}, большим повальным обыском {Улож., гл. XXI, ст. 57. — Юридические акты, No 60.}, большим сыском {Улож., гл. XVI, ст. 35.}, большим обыском {Юридические акты, No 59.}, наконец, обыском около житья {Улож., гл. XXI, ст. 28.}. Все эти названия, конечно, не означали различных видов обыска, юридически отличных друг от друга, и служили только для выражения некоторых фактических оттенков его в различных случаях {Улож., гл. XX, ст. 95. ‘А которые люди учнут… слатися в повальной обыск около своего поместья… версты по две и по три, и по пяти, и по шести, и по десяти’. 166_ года, 22 генваря, No 431, Новоуказанные статьи о татинных, разбойных и убивственных делах, ст. 28: ‘А сыскивать повальным обыском около тех мест по версте и по две, и по три, и по пяти, и по десяти, и по пятидесяти, и по двадцати и больше’.}, со всем тем эти оттенки иногда имели значительное влияние на решение спорного дела и даже на юридический характер обыска. В доказательство мы приведем здесь один случай, который разрешен Уложением.
Отличительное свойство обыска, как мы видели, именно состояло в том, что на него ссылались тяжущиеся, не называя лиц, которые должны быть допрошены (‘на многих людей безымянно’). Когда таким образом допрашивалось множество лиц, характер обыска сохранялся во всей чистоте. Но могло быть, что, несмотря на безымянную ссылку, в обыске оказывалось не более 20 или 30 человек. Должно ли считать их показания повальным обыском или нет? Тяжущийся мог умышленно сослаться на такой обыск для того только, чтобы воспользоваться преимуществами, которые обыск имеет перед показаниями послухов. Уложение решает вопрос так: если обысчик и оба тяжущиеся скажут, что кроме 20 или 30 человек на известном, для обыска определенном пространстве нет более других людей, то такой обыск почитать повальным обыском {Улож., гл. XX, ст. 95.}.
По Уложению, обыск занимает середину между общею правдою и послушеством. Из трех упомянутых нами видов личного свидетельства ссылка на общую правду имела преимущество перед ссылкою на обыск {Улож., гл. X, ст. 167.}, а обыск имел преимущество перед послушеством, потому что не мог быть отводим противником {Улож., гл. X, ст. 161.}.
По гражданским процессам обыск производился не иначе как по требованию одного из тяжущихся {Это доказывается тем, что в Уложении беспрестанно говорится: ‘слатися в обыск’, иногда с прибавлением: ‘из виноватых’. Одно только место в Уложении упоминает об обыске, назначенном без ссылки тяжущихся. См.: Улож., гл. XVIII, ст. 33.}. Когда который-нибудь из них ссылался на обыск, судьи посылали Государеву грамоту к воеводе того города, где надлежало быть обыску, с приказанием произвести его немедленно {Это грамоты назывались сыскными. — 1679 года, 19 декабря, No 742 — Боярский приговор, 1688 года, 31 марта, No 1294 — Именный.}. По получении такой грамоты воевода посылал ‘отставного дворянина добра’ или ‘из приказа подьячаго’, или сына боярского, или пушкаря {Юридические акты, No 315. — Из наказной памяти обыщикам видно, что иногда посылали несколько производить обыск.} произвести обыск на месте. По поручению, на них возложенному, они вообще назывались обыщиками, иногда сыщиками {Улож., гл. X, ст. 161.}. Этим сыщикам давалась наказная память, в которой излагались предмет обыска и обязанность сыщика {Юридические акты, No 345.}. Прибыв на место, где должно было производить обыск, сыщик допрашивал обыскных людей, как обыкновенно допрашивают свидетелей: брал показание от каждого за его подписью, от светских людей под присягою, от лиц духовного чина по священству и иноческому обещанию и принимал все меры, чтобы обыскные люди ‘стакався не лгали’ {Улож., гл. X, ст. 191.}.
На обыске основывали решение спорного дела. Если показания разноречили, то приговор постановлялся по большинству одинаковых показаний {Там же.}.
В период времени от Уложения до Петра Великого обыск значительно изменился и почти совершенно основан на началах послушества. Прежнее положение, что обыскных людей отводить нельзя, сохранилось по одной только форме, новоуказанными статьями 1669 г. постановлено не допрашивать тех, которых тяжущийся имел право отводить от свидетельства {1669 года, генваря, No 431. Новоуказанные статьи отатинных, разбойных и убивственных делах, ст. 28. Так, не велено допрашивать детей в обысках о родителях, вольноотпущенных о прежних господах, работников о тех, у кого живут в работе. Весьма замечательно, что в числе отводимых от обыска самим законом не упомянуты, которых отводить именно запрещено в Уложении, а именно родственники и друзья (Улож., гл. X, ст. 161).}. Удержалось одно только существенное различие между повальным обыском и послушеством: первый составляли показания свидетелей, не поименованных тяжущимися, а последнее было свидетельство лиц, именно означенных тем, кто ссылался на их свидетельство.
Несмотря на формальность, определенность, которую имеет обыск в Уложении, и на стремление законодательства настоящей эпохи основать его на началах послушества, в нем нетрудно узнать свидетельство общины, мира, который некогда был главным основанием всего нашего юридического быта. Такой характер мирского, общинного показания обыск сохранил отчасти и впоследствии, в делах уголовных: оговоренного в татьбе, разбое или убийстве не пытали, не допрося в обыске, добрый ли он или лихой человек. Таким образом, положение, что нельзя отводить обыска, объясняется и исторически. Свидетельство целой общины, мира неподкупно, непреложно истинно. Эта мысль сохранилась в пословице: ‘Глас народа — глас Божий’.
Общинный быт России рано пришел в упадок. Еще в 1556 г. изданы правила о произведении обыска {Суд<ебник> Татищева, 107, 109, 110, 111, 112, 115, 116, 118.}. Из этих правил видна недоверчивость к обыску и обыскным людям, упоминается о многих злоупотреблениях обыскных людей, о стачке, лжи. Законодательство должно было прибегнуть к различным средствам, чтобы противодействовать вредным последствиям, которые необходимо влекли за собою ложные показания в обыске, и допустило даже возможность контролировать его. Когда обыск потерял таким образом значение непреложного, неопровержимого свидетельства, законодательство стало мало-помалу вносить в него начала послушества. Закон не оставил и не мог оставить обыску его прежнего юридического значения, но воспользовался древнею, обветшалою формою и из нее создал особый вид послушества, который доставлял тяжущимся новые способы доказывания — многих, иногда им самим неизвестных свидетелей.
6. Послушество
Под именем послушества разумеется в Уложении свидетельство лиц, поименно означенных тяжущимися, на которое последние ссылаются как на доказательство.
Чтобы свидетельство было истинно, свидетель ‘послух’ должен: 1) знать то, о чем свидетельствует, 2) иметь желание давать о том, о чем свидетельствует, истинное показание.
Знание предмета свидетельства предполагает в послухе: а) способность познавания. Поэтому не могут быть послухами: дети, безумные, сумасшедшие, глухие, немые, ‘бесные’ {1669 года, 22 генваря, No 431. Новоуказанные статьи о татинных, разбойных и убивственных делах, ст. 28.}. В Уложении об этих исключениях вовсе не упоминается, может быть, потому, что они разумелись сами собою или жили еще в обычае, как многие другие юридические положения, не вошедшие в закон писаный. В новоуказанных статьях некоторые из этих исключений показаны и внесены в наше законодательство из гражданских законов, b) непосредственное знание того, о чем свидетельствует. Поэтому не могли свидетельствовать те, которые знали о предмете свидетельства по слухам {Улож., гл. XX, ст. 172. Из указа 1556 года видно, что в период Судебника ссылались и на тех, которые слышали, о чем свидетельствовали (‘вслух, видение и ведомо’). Судеб<ник> Татищева 108.}.
Желание послуха дать справедливое показание (по Уложению — сказку) предполагается, если нет какой-либо причины ожидать противного. Такими причинами почитаются в Уложении: а. Нарушение святости присяги. Кто однажды дал присягу в неправом иске или, дав присягу, делал ложное показание, тот не мог уже никогда быть свидетелем {Улож., гл. XI, ст. 27: ‘И впредь ему ни в чем не верить’.}, b. Предрасположение к истцу или ответчику, проистекающее: а) из родства {Улож., гл. X, ст. 161.}. Не принималось свидетельство жены одного тяжущегося по ссылке другого {Улож., гл. X, ст. 177. — Судебник Татищева, 122, Указ 1557 года, 2 генваря: ‘потому что жена в его (мужа) воле, что ей велит, то она и пишет’.}, но свидетельство отца или матери одного тяжущегося по ссылке на другого принималось за неопровержимое доказательство {Улож., гл. X, ст. 176.}, b) из ‘недружбы’ {Улож., гл. X, ст. 161, 181, гл. XXI, ст. 76.}, с) из стачки свидетеля с одним из тяжущихся {Улож., гл. X, ст. 182, 179.}, d) из близких, хотя не родственных и не дружественных отношений свидетеля к одному из тяжущихся. По Уложению, отпущенные крепостные люди не могли быть признаваемы к свидетельству тем, кто имел спорное дело с их прежним господином {Улож., гл. X, ст. 174.}. Когда крепостной человек отвечал в своем иске за своего господина, истец не мог призывать последнего в свидетели по этому иску {Улож., гл. X, ст. 178.}.
Не все изложенные нами причины одинаково отклоняли известные лица от свидетельства по спорному делу. Иные сами собою делали свидетелей неспособными к свидетельству, другие — не иначе как по просьбе тяжущегося, против которого приводили свидетелей. К последним преимущественно относятся: родство и недружба {Улож., гл. X, ст. 161, 181, 182, 179.}. Отклонение послуха от свидетельства самим тяжущимся технически называется в нашем законодательстве отводом. Итак, под именем отвода должно разуметь отстранение от свидетельства одним из тяжущихся свидетеля, на которого ссылался другой: отстранение, основанное на законной причине и происходившее законным порядком. Тяжущийся подавал об отводе просьбу судьями {Улож., гл. X, ст. 179.}, которые рассматривали ее и решали, имеет ли отвод справедливое основание. В руководство они принимали Уложение и обычай, когда первое не определяло правил, признаваемых в последнем. Не могли быть отводимы:
a) родители {Улож., гл. X, ст. 176.},
b) ссылка на десять человек стольников, стряпчих, дворян московских и городовых, детей боярских, стрелецких голов, гостей, дьяков, жильцов, дворовых людей, стрелецких сотников и подьячих поименно в иске ценою в 50 рублей {Улож., гл. X, ст. 158.},
c) ссылка на десять человек посадских людей гостиной, суконной и черных сотен и слобод, стрельцов, казаков и вообще служилых людей, ямщиков, монастырских служек и крестьян, поименно, в иске ценою в 20 рублей {Улож., гл. X, ст. 159.}.
В означенных трех случаях свидетельство почиталось полным, несомненным и неопровержимым доказательством. Если ‘те люди (на которых ссылался тяжущийся) по допросу скажут не против или против его ссылки, да не все во одну речь, хотя один не по нем скажет или они скажут, что про то дело ничего не ведают, и его тем обвинити, потому что он не тех людей сам слался из воли, а они сказали не против его ссылки’ {Улож., гл. X, ст. 160.}.
Свидетелей допрашивали в суде. Это доказывается правыми грамотами, помещенными в собрании юридических актов и многими местами в Судебнике, Уложении и других источниках, в которых упоминается о хоженом и езде недельщику, посылаемому за свидетелями (‘на правду’).
Свидетелей, живущих в городах и уездах, в которых посылались не приставы, а грамоты, вероятно, не вызывали к суду, а допрашивали на месте, на это мы не имеем прямых доказательств, но заключаем по аналогии с вызовом к суду ответчика и с допросом общей правды.
Допросу свидетелей необходимо предшествовало приведение их к присяге {Улож., гл. X, ст. 158, 173.}. Когда это введено впервые, утвердительно сказать нельзя. В Судебнике и современных ему правых грамотах о присяге свидетелей не упоминается. В Уложении приведение их к присяге принято за общее правило. Под него не подходили, разумеется, лица духовного звания и, кажется, высшие сановники государства, бояре, окольничьи, думные дьяки и думные люди, по крайней мере, о приведении их к присяге перед свидетельством нигде не упоминается.
Показание свидетелей технически называлось сказкою {Улож., гл. X, ст. 158, 159.}, а отобрание показаний — допросом, в противоположность расспросу, который уже по самому названию заключал в себе начало инквизиционное, следственное {1707 года, 22 марта, No 2144 — Боярский приговор.}.
7. Жребий
Жребий был одною из древнейших форм суда Божия (ордалий) {На эту древность жребия указывают слова, очевидно, проистекающие от одного с ним корня: жрец, жертва, жеребя. Мы знаем, что в Арконском храме гадали посредством коня. — Карамзин. История. Т. I. — С. 99. Примеч. 228 (по 1-му изд. 4).}. В Уложении он принимается за судебное доказательство только в двух случаях: 1) когда цена иска не превышала рубля {Улож., гл. XIV, ст. 10.}, 2) в исках с лицами духовного чина {Улож., гл. XIII, ст. 4. Впрочем, вместо решения тяжбы жребием другой тяжущийся мог просить о допросе духовных священнического чина по священству, а иногда по иноческому обещанию. Улож., гл. XIII, ст. 6.}. Отсюда видно, что в период Уложения действие жребия было весьма ограничено. В строгом смысле он был тогда не что иное, как субститут крестоцелования, и то в немногих случаях, определенных законом. Такое ограниченное действие жребия как судебного доказательства объясняется самим его характером. Жребий был остатком древних языческих верований в суд Божий, который решал, что право и что неправо, независимо от усилий человека. С утверждением христианской религии это верование должно было исчезнуть. Место суда Божия заступило целование креста, которое тоже имело характер ордалий, но привело к прежнему началу свободной, индивидуальной воли. Стали вопрошать совесть тяжущихся под страхом неминуемого наказания Божия за сокрытие истины. Ордалии должны были тогда занять второстепенное место в числе судебных доказательств и, наконец, впоследствии почти совершенно исчезли.

VI

Отсрочка с суда
Оба тяжущиеся, истец и ответчик, могли в продолжение суда просить об отсрочке его на некоторое время. Когда отсрочки просил один тяжущийся, то она давалась ему не иначе как по какой-либо законной причине. По Уложению, новоуказанным статьям и правым грамотам такими законными причинами признавались:
a) доставление на суд крепости, необходимой для решения спорного дела {Улож., гл. X, ст. 22. — 1685 года, 11 ноября, No 1140, Судные статьи, п. 2.},
b) когда тяжущийся не изготовился к ответу {Там же.}. Могли быть и другие законные причины отсрочки.
Но когда оба тяжущиеся просили об отсрочке суда, то она давалась им и без законной причины, по одному обоюдному их согласию. Они заключали между собою условие о сроке, в который должны были явиться к суду, и это условие означали в собственноручной подписи под судною запискою {1686 года, 19 генваря, No 1156 — Именный с боярским приговором.}. Кто не являлся после отсрочки в срок, назначенный или законом, или полюбовно самими тяжущимися, тот обвинялся без суда, истец терял свой иск, ответчик признавался виновным {Там же. — 1685 года, 11 ноября, No 1140, Судные статьи, п. 2.}. Дело называлось недосуженным, а записка об этом спорном деле — недосуженною запискою.

VII

Сыск
В Уложении весьма часто встречаем выражение: а с суда сыскати {Улож., гл. X, ст. 135.}. Это выражение подавало повод к различным толкованиям и было главным основанием неправильного взгляда на гражданское судопроизводство того времени.
Тяжущиеся указывали (ссылались) на доказательства, судьи удостоверялись в действительности и подлинности этих доказательств. Такое удостоверение технически называлось во времена Уложения сыском {Улож., гл. VII, ст. 6, Улож., гл. X, ст. 194, гл. XX, ст. 17, гл. X, ст. 214, 223, 235, 238, 276, гл. XX, ст. 64, 103.}. Итак, выражение ‘с суда сыскати’ значило: удостовериться в подлинности доказательств, приводимых тяжущимися, если они ссылались на свидетельство — допросить свидетелей, если на обыск — обыскать, если на крепость или книги — рассмотреть, освидетельствовать крепости и книги. Так объясняются и другие выражения, встречающиеся в источниках: по суду и по сыску {Улож., гл. VII, ст. 7, гл. IX, ст. 3, гл. XI, ст. 2, 34, гл. XVII, ст. 27, гл. XX, ст. 4, гл. X, ст. 92, 218, 244 и др.}, по суду или по сыску {Улож., гл. X, ст. 30, 31, 85.}, по судному и сыскному делу {Юридические акты, No 25.}. Слова ‘сыск’, ‘сыщется’ никогда не употреблялись в отношении к собственному признанию, присяге и жребию. Причина, вероятно, та, что они по существу своему не имели ничего общего с прочими доказательствами.

VIII

Судная записка
Доказательства и возражения тяжущихся, представляемые на суде словесно или письменно, и вообще все, что говорилось на суде истцом, ответчиком и судьей, записывалось подьячими того приказа, где происходил суд.
‘А судные дела в приказах записывати подьячим, а черненья бы и меж строк приписки и скребленья в тех записках не было. А как суд отойдет, и истцу и ответчику к тем запискам прикладывати руки. А которые грамоте не умеют, и в тех место прикладывати руки, кому они верят’ {Улож., гл. X, ст. 11.}.
‘А… для записки судных дел во всех приказах быти записным книгам, за дьячими руками. А судные дела в те книги записывати подьячим того же часу, как суд отойдет, чтобы про то было ведомо, в котором числе кто на ком чего искал’ {Улож., гл. X, ст. 128.}.

IX

Суд (дополнительный)
Из многих статей Уложения мы видим, что после суда по какому-либо спорному гражданскому иску, когда не было никаких решительных доказательств ни в пользу, ни против этого иска, тяжущимся снова давался суд, за которым в большей части случаев следовало крестное целование.
‘А будет кто беспоместный и безвотчинный или иноземец кормовой или кто-нибудь похвалится на кого смертным убийством в очи или за очи, и тот, на кого он похвалится, учнет на него Государю бити челом, и на него дати суд, а с суда сыскати. А будет кто на кого в похвальбе смертного убойства учнет Государю бити челом, а сыскати про то неким, и им в том дати суд, а с суда учинити указ, до чего доведется’ {Улож., гл. X, ст. 135. Ср. также: гл. VII, ст. 30, гл. X, ст. 178,190, гл. XI, ст. 25, гл. XX, ст. 109, гл. XXI, ст. 54.}.
Следовательно, этот, если можно так выразиться, дополнительный суд был возможен только в таком случае, когда ни один из тяжущихся и не был обвинен после первого суда. Нередко доказательства, на которые ссылался тяжущийся, или ничего не доказывали, или не могли быть приняты за основание при решении спорного дела (напр<имер>, акты, которые уничтожились, послухи, умершие до ссылки на них в послушество и т. д.). Тогда давался тяжущимися новый суд по тому же делу. В этом новом, дополнительном суде они могли приводить новые доказательства. Но как это не всегда было возможно, то обыкновенно после дополнительного суда спорное дело решалось присягой.
Установление дополнительного суда очень важно. Оно давало тяжущимся возможности доказывать и опровергать спорный иск новыми, не приведенными прежде доказательствами и через это ослабляло строгое запрещение не дополнять спорного дела новыми доказательствами после суда. Таким образом, все, что могли сказать тяжущиеся в свою пользу и в опровержение противника, излагалось ими перед первым судьей, апелляция ограничивалась уже одной жалобой на неправое решение, а не состояла в изложении новых доказательств в пользу и против спорного иска, как начали делать впоследствии времени.

X

Засуженное дело
Когда суд был совершенно окончен и вместе с ним оканчивалось ведение доказательств, важнейший момент в судопроизводстве — иск — делался засуженным {Улож., гл. X, ст. 113. О суде, перед которым происходил суд, говорится по окончании суда, что он ‘асудил суд’. — Улож., гл. X, ст. 133, о тяжущихся — что они ‘засудились’. — Улож., гл. X, ст. 116.}. Это значило, что спорное дело, составляющее предмет процесса, перестало быть делом судным. Иск засуженный не мог быть снова опровергаем и доказываем (‘вчиняем и переговариваем’). Теперь в том виде, в каком он являлся после суда, он становился уже предметом не нового суда, a решения.

С. Развитие гражданского судопроизводства после суда

I

Ставочные поручные записи с суда: ‘А с суда по стцех и по ответчикех имати ставочные поручные записи в том, что тем истцом и ответчиком, до вершенья судного дела, без указу с Москвы не съезжати, а велети такие поручные записи приставом забирати и к делу те поручные записи отдавати после суда вскоре, а без поруки истца и ответчика после суда отпускати не велети и принести приставу та поручная запись, в приказ к дьячей помете, кончее в третий день. А дьяку, заметя ту поручную запись, отдати подьячему, у кого судное дело будет. А будет пристав после суда в третий день поручные записи в приказ не перенесет и подьячему, у кого судное дело будет, про то сказати дьяку, что пристав по судному делу поручные записи к делу в три дни не принес, и по той подьяческой сказке приставу за то учинити наказание… и велети ему по истце и по ответчике поручную запись собрав, принести к делу того же дни. А будет тот пристав ту поручную запись после наказания того дни к делу не принесет и ту поручную запись по истце и по ответчике велети собрати иному приставу… А будет который пристав поручные записи по истце или по ответчике к делу не принесет, а подьячий про то судьям не известит, а истец и ответчик, не дав по себе поруки, с Москвы съедут, и за таких истцов и за ответчиков по судным делам Государевы пошлины и пересуд и правой десяток правити на приставех и на подьячих, у которых дела будут… А будет после суда с Москвы съедет без порук один ответчик, а истец его на Москве будет, а по судному делу доведется того истца оправити, а ответчика обвинити, и того ответчика, который без порук съедет, велети сыскивати подьячему и приставу, которые его с Москвы без порук отпустят. А давати по таких ответчиков подьячим и приставом Государевы грамоты, и приставом и поверстный срок. А Государевы пошлины и пересуд и правой десяток за того ответчика велети на них правити бессрочно… А будет такова ответчика подьячий и пристав не сыщут, и в лицах того ответчика не будет, и за того ответчика и истцов иск велети доправити на том же подьячем и на приставе, которые того ответчика с Москвы без поруки отпустят, и отдавати истцом безволокитно’ {Улож., гл. X, ст. 123.}.

II

Отлучка тяжущихся (съезд)
‘А который истец или ответчик, с суда дав по себе поручную запись, что ему до вершенья судного дела с Москвы не съехати, да съедет, и в том на него будет челобитье от того, с кем у него будет дело, и про тот его съезд порутчики, или сын его, или человек, или дворник по допросу скажут, и руки к сказке своей приложат, а на завтрее, или на другой, или на третий день, тот истец или ответчик, на кого бьет челом съездом, на Москве объявится, и таких истцов или ответчиков съездом не винити. А которые после порутчиковы сказки на Москве в три дни не объявится, и тех винити съездом’ {Улож., гл. X, ст. 112.}. ‘Истец будет съедет, и он иску своего лишен, а пошлины с судного дела и пересуд и правой десяток велети доправити на порутчиках его. А будет съедет ответчик, и истцов иск и Государевы пошлины и пересуд и правой десяток велети доправити на порутчиках же его, которые по нем ручалися с суда в статье’ {Улож., гл. X, ст. 116.}.

III

Отсрочка тяжущихся после суда
Мы видели, что в период Уложения тяжущиеся после суда и до самого решения их дела ни под каким видом не могли отлучаться из того места, где происходил суд {Улож., гл. X, ст. 156, 157.}. Из этого правила сделано было одно только исключение: ‘Для Государевы службы’ давали тяжущимся отсрочку, т. е. дозволяли им уехать из того места, где происходил суд, и обязывали явиться в известный срок, определенный общим указом об отсрочке. Те, которым было отсрочено ‘для Государевы службы’, имели важное преимущество, им одним исключительно принадлежавшее: их ни в каком случае не винили неявкой. ‘А отсрочным сроком мимо судных дел никого ни в чем не винити’. Если они не явились в срок для выслушания решения, то решение объявляли их порутчикам и с них взыскивали иск и пошлины {Улож., гл. X, ст. 113.}.

IV

Судной список
Из записки ‘истцовых и ответчиковых речей’ подьячий составлял короткую выписку (судный список), по которой судьи и постановляли решение о спорном деле. Судный список дьякон сверял с запискою судного дела и скреплял своею подписью, а записку отдавал подьячему для хранения на случай спора {Кошихин. Гл. VII, ст. 42, Улож., гл. X, ст. 11, 22.}.

V

Вершенье
О судебном приговоре по спорным гражданским искам мы находим мало юридических положений в законах настоящей эпохи. В Уложении упоминается только, что судьи приказа должны все вместе решать дело. Решение, постановленное ими, называлось приговором. Под приговором подписывались судьи, которые решали дело, и если кто-либо из них не был при решении, то показывались причины его отсутствия {Улож., гл. X, ст. 23. — Юридические акты, No 63, 66, 67, 70.}.
Приговор объявлялся тяжущимся словесно (‘сказывать приговор’). Если те, которым для Государевы службы дана отсрочка, не являлись в срок для выслушания решения, то приговор объявлялся их порутчикам {Улож., гл. X, ст. 113. — Юридические акты, No 26 (с. 71).}.

VI

Правая грамота
Под именем правой грамоты должно разуметь письменный акт, в котором излагались суд и решение по какому-либо спорному делу. Такой акт составлялся в том судебном месте, где происходил суд, и выдавался обыкновенно тому тяжущемуся, который был оправдан решением.
Правые грамоты были двоякого рода. Одни давались вследствие приговора, основанного на том, что оказывалось по суду. Другие — вследствие приговора, постановляемого без суда (напр<имер>, когда винили неявкой в срок к суду, промолкой, распиской и т. д.). Первые суть в строгом смысле правые грамоты {Улож., гл. XVIII, ст. 58. — Юридические акты, No 1-8, 13-27, 29.}, вторые называются в Судебнике и современных ему источниках бессудными {Судебник Татищева, 20, 21, 41, 42, 49. 1657 года, 23 февраля, No 200. Здесь выписана жалованная грамота Патриарху Иову, 1599 года, 27 февраля, в которой упоминается о бессудных грамотах. — 1677 года, 9 марта, No 681, Жалованная грамота Грушницкому Покровскому монастырю, 1621 года, 8 мая и мн. др.}. В Уложении название ‘бессудная’ нигде не встречается, быть может, оно заменено одним общим названием правых грамот.
Правые грамоты давались не иначе как по просьбе самих тяжущихся {Улож., гл. XVIII, ст. 61.— Юридические акты, No 26 (с. 71).}. Оправданной стороне было необходимо иметь доказательство, что известное спорное дело решено правительством в ее пользу и не могло уже снова сделаться предметом тяжбы. Таким доказательством служила правая грамота, которая как акт, составленный правительственным местом, имела силу несомненного, полного доказательства. Она заменяла собою крепость и тем, что положительно или отрицательно охраняла права того, кому выдавалась. В некоторых случаях она была обязательна только для лица, с которым оправданный и получивший правую грамоту имел тяжбу, в других — круг действия и значение ее были несравненно обширнее, она служила крепостным актом, ограждавшим право против всех, которые объявляли на него свои притязания.
Правые грамоты скреплялись подписью дьяка, справлялись подьячим и печатались печатью судьи, который судил и решил спорное дело, изложенное в правой грамоте {См. правые грамоты в собрании юридических актов.}.

Исполнение приговора
По различию судебных решений по частным спорным искам и исполнение приговоров было различно. Когда в иске обвинялся истец, то в этом обвинении заключалось и само исполнение приговора, ибо истец лишался своего иска. Напротив, из приговора, по которому был обвинен ответчик, возникла для этого ответчика обязанность уплатить истцу его иск, а истца — право требовать уплаты иска от ответчика.
Уплата исков была различна по различию денежных и неденежных исков.
Уплата исков неденежных состояла в возвращении истцу ответчиком той вещи, движимой или недвижимой, которая составляла предмет иска и процесса. Каким образом возвращалась спорная вещь истцу, если ответчик противился и не хотел сам, добровольно, возвратить ее, этого мы не знаем, потому что об этом не говорится в законах и актах того времени. Вероятно, способы были те же, какие поставлены в Уложении для выемки поличного и для ввода во владение недвижимым имуществом.
Уплата исков денежных состояла в выдаче истцу ответчиком суммы денег, присужденной судебным приговором.
Сумма, которую ответчик должен был уплатить истцу (величина иска), различно определялась по различию приговоров или обвинений. Если обвиняли ответчика без суда за неявку или промолку, то величина иска определялась по приставной памяти {1685 года, 11 ноября, No 1140, Судные статьи, п. 2.}. Напротив, когда одного из тяжущихся обвиняли на основании того, что оказывалось по суду, то величина уплачиваемого иска определялась уже не приставною памятью, не произволом истца, а процессом. Поэтому мы встречаем в Уложении: доправить иск по суду {Улож., гл. X, ст. 238, 248.}, по сыску {Улож., гл. X, ст. 223-225, 133, 208, 242.}.
Предметом иска могла быть также вещь физическая, которой, по каким бы то ни было причинам, ответчик не мог возвратить истцу. В этом случае с него взыскивали цену вещи. Эта цена определялась: 1) по смете {Улож., гл. X, ст. 222.}, 2) или по закону (‘по указу’, указная цена) {Улож., гл. X, ст. 209, 214, 217, 219, 220, 221, 233, 240. — 1683 года, 20 мая, No 1013, Писцовый наказ межевщикам, посланным в городы, ст. 35.}, 3) или по сказкам истцов {Улож., гл. X, ст. 284, 221.}, 4) или по оценкам сторонних людей {Улож., гл. VII, ст. 24, гл. X, ст. 272, гл. XVII, ст. 27.}, 5) или, наконец, по договору {Улож., гл. XVII, ст. 28.}.
Если ответчик не уплачивал истцу присужденной суммы, то ее взыскивали следующим образом:
а) ответчика ставили на правеж.
‘Оных обвиненных к платежу выводили перед приказ разутых перед тем, как судьям надлежит в приказ приезжать, а спускали с правежа, как судья выедет. У каждого обвиненного стоял по сторону пристав с прутом, и бил по голой ноге так крепко, как ему от истца или ответчика за труд заплачено, следственно, одни, на правеже стоя, бою не чувствовали, другие были изувечены’ {Судебник Татищева, 131. Примеч. (а). В источниках о правеже говорится во многих местах, но как он производился, нигде не изложено.}.
Итак, во времена Уложения правеж сделался таким же источником злоупотреблений, как суд и как почти все формы тогдашнего юридического быта. Но первоначальное его значение было совсем другое. Вероятно, правеж был наказанием, присуждаемым должнику за неуплату долга {‘И бити его на правеже без всякия пощады, не для того, что на нем те достальныя деньги взяти: для того, чтоб на то смотря иным не повадно было так воровати’. — Улож., гл. X, ст. 133.}. Этим объясняется, почему в Уложении о правеже долга и правеже иска говорится вместе, нераздельно {Улож., гл. X, ст. 265. О правеже говорится в Уложении (гл. X) вслед за учением о займе и заемных кабалах.}. Такое наказание весьма естественно при неумолимой строгости к должникам, которую мы замечаем в нашем и во всех древних законодательствах. Поэтому едва ли справедливо мнение Татищева, будто бы правеж заимствован нами от татар. Конечно, будущим исследователям русских древностей предстоит решить этот вопрос окончательно, но нельзя не заметить, что многие установления мы считаем пришедшими к нам из других законодательств, тогда как они принадлежат нам и суть чисто национальные.
Впоследствии, кажется, правеж сделался средством, чтобы заставить должника уплатить долг. На это значение указывает Татищев, объясняя причину, почему не велено держать на правеже больше месяца: ‘Более месяца на правеже не стоять для того, есть ли в месяц ничего вымучить не можно, то и в год бьючи уже не доправить’ {Судебник Татищева, 131: примеч. (б).}. Через это правеж сделался излишним, ибо истцам были предоставлены законодательством другие средства взыскания долга. Это и злоупотребления, с ним связанные, приуготовили отмену его при Петре Великом.
К правежу ‘ставились’ все обвиненные, не платившие иска, кроме высших духовных и светских сановников: митрополитов, архиепископов, епископов, бояр, окольничьих, думных людей и думных дьяков {Из духовных лиц не ставили на правеж чином выше архимандритов. — Улож., гл. X, ст. 84, из светских — выше стольников. — Улож., гл. X, ст. 91.}. Такое исключение в пользу этих лиц, вероятно, сделано потому, что они вообще не подвергались телесному наказанию.
Обвиненные или сами ставились к правежу, или посылали вместо себя своих людей {Улож., гл. X, ст. 151, 261.}. За 100 рублей правеж продолжался месяц, за большую или меньшую сумму — по расчислению {Улож., гл. X, ст. 261. Для правежа по искам о бесчестье не было постановлено определенного времени. — Улож., гл. X, ст. 84.}.
Правежу предшествовало составление на основании судебного приговора правежной выписи, которая соответствовала выписи к крестному целованию. По этой выписи обвиняемых отдавали на поруки. Известные лица (порутчики) ручались в том, что обвиненный будет ставиться на правеж ежедневно, до самого его окончания, в случае несоблюдения им этого условия они обязывались платить за ответчика иск и пеню. Об этом поручительстве составлялась поручная запись за подписью свидетелей и вообще по всем правилам составления обыкновенных поручных записей {Улож., гл. X, ст. 151.— Юридические акты, No3 16, 1.III. — 1669 года, 22 генваря, No 431, новоуказанные статьи о татинных, разбойных и убивственных делах, ст. 16.}.
Правеж прекращался: истечением срока правежа, сделкою между истцом и ответчиком {Улож., гл. X, ст. 84.}, уплатою истцова иска за ответчика кем-либо посторонним {Улож., гл. XX, ст. 46.}.
После правежа ответчик мог просить отсрочки в уплате иска. Такая отсрочка, даваемая на месяц и более, технически называлась переводом, потому что уплата откладывалась, переводилась на следующий месяц. Но если и по истечении ‘указанного’ месяца ответчик не платил иска, то приступали у же к другим средствам взыскания {Улож., гл. X, ст. 261. — Указ с боярским приговором 1558 года, 15 мая, Судебник Татищева, 131.},
b) иск взыскивали в поместьях и вотчинах с людей и крестьян обвиненного {Улож., гл. X, ст. 262.},
c) у кого не было людей и крестьян, в уплату иска обращали имущество: дворы и движимое имение (‘животы’) {Улож., гл. X, ст. 262, 269, гл. XXI, ст. 68.},
d) за недостатком движимого имущества обращались к недвижимому, к пустым вотчинам {Улож., гл. X, ст. 263.}.
Взыскание долга или иска из имущества производилось следующим образом: имущество, сперва движимое, потом пустое недвижимое, оценялось и/или отдавалось истцу {Улож., гл. X, ст. 262, 263.}, или продавалось посторонним {Улож., гл. X, ст. 263, 269, гл. XXI, ст. 68.}.
В обоих случаях излишек, остающийся от цены имущества, возвращался ответчику. Но если в уплату иска недоставало имущества, тогда недостающее взыскивали с обвиняемого и людей его (последнее положение, противоречащее тому, что мы сказали выше, образовалось уже после Уложения) {Улож., гл. X, ст. 263, 264.}.
С постепенным сближением системы поместной с системой вотчинной образовалось правило обращать в плату иска не одни пустые вотчины, но и пустые поместья, только поместья нельзя было продавать, кроме родственников ответчика. После отдачи поместья в уплату иска долг ответчика уничтожался, хотя бы этот долг и превышал цену поместья. Через это число отдаваемых истцам головою de facto должно было значительно уменьшиться {1656 года, 11 мая, No 197 — Именный.}.
Впоследствии не только пустые, но и жилые (населенные) поместья и вотчины велено было ‘описывать и ценить… и продавать, и истцом отдавать в платеж исков их’ {1685 года, 2 октября, No 1135 — Именный с боярским приговором.},
е) когда у ответчика не было имущества на уплату иска, тогда приступали к последнему, крайнему средству удовлетворения истцов и кредиторов: самого ответчика, лично, отдавали истцу для заработки долга. Эта отдача ответчика технически называлась ‘выдачею головою до искупу’ {Улож., гл. X, ст. 204, 206, 264, 265, 268, 271, 275, гл. XX, ст. 39, 40, гл. XXI, ст. 88.}.
Выдача головою есть древнейший способ удовлетворения требований на известном лице, кто не вознаграждал за убыток, не платил долга, того самого отдавали истцу. Основание этого установления, не согласного с нашими теперешними понятиями, объясняется исторически. У всех народов в первый период их существования обязательства устанавливают не частную, ограниченную зависимость, но полное, целостное подчинение одного власти другого, обязательство обнимает целый юридический быт лица, его личность, семейство и имущество. Первоначально следствием выдачи головою, вероятно, было поступление выданного в полное распоряжение того, кому выдавали головою. Он мог делать с ним, что хотел: мстить за невыполнение обязательства или сделать своим рабом {Это предисловие оправдывается некоторым образом тем, что за убийство выданного человека присуждалось наказание по усмотрению Государя: ‘что Государь укажет’, а не обыкновенное, положенное за убийство. — Улож., гл. X, ст. 268. Итак, наказание за такое убийство является каким-то исключением из общего правила, неопределенность его свидетельствует о том, что оно начало вводиться незадолго до Уложения, а для объяснения факта срока необходимо предположить изменение прежних отношений между истцами и выданными им до искупа.}. Но впоследствии характер выдачи головою изменился, она сделалась или одной пустой формой, которая лишена была всякого содержания {Такова была выдача головою боярина, окольничьего, думного человека патриарху, митрополиту, архиепископу или епископу за бесчестье. Улож., гл. X, ст. 27, 28, Татищев. Судебник, 55 примеч. (а). ‘Отдача головою была разная: знатных людей за бесчестья фамильные посылали к старшему в роде обесчещенном, но сие было токмо лицом. Как оного привезут, то приимающий должен его с честью приять и Государя за оборону благодарить. Хотя б приведенный хозяина как-нибудь ругал словами, он должен молчати и как гостя с честью отпустить’.}, или в большей части случаев обратилась в способ вознаграждения, к которому прибегали в самых крайних случаях, когда все прочие средства удовлетворения истцов оказывались недостаточными. Этот новый характер выдачи головой ясно виден в Судебнике и Уложении.
Выдаче головой в заработку иска подлежали одни лица низших сословий {Татищев говорит: ‘Действительно за долги отдавали более посадских и крестьян дворцовых или государственных’. Судебник, 55, примеч. (а). Из Уложения видно, что головою не выдавали: дворян и детей боярских ( гл. X, ст. 204), служилых всяких чинов людей, кроме детей боярских, ‘которые ходят в приставех’ (гл. X, ст. 264), стрельцов (гл. X, ст. 265), и кроме казаков, пушкарей, затинщиков и иных меньших чинов служилых людей (гл. X, ст. 266). Новоуказанными статьями запрещено выдавать головою мещан. — 1673 года, 19 марта, No 546 — Именный.}. Эти лица выдавались истцу не навсегда, а ‘до искупа’, т. е. до того времени, пока кто-либо заплатит за ответчика долг или он заработает его своими трудами. Для этого определена была заработная плата. Годичная работа мужчины оценялась в 5 рублей, женщины — в половину, детей, которые достигли 10-летнего возраста, — в 2 рубля, ‘а которые дети у них будут недоросли, меньши десяти лет, и тем недорослям в окуп истцова иску ничего не зачитати, потому что такие недоросли в таковы лета не работают’ {Улож., гл. X, ст. 266. — Наравне с работою женщин ценилась работа ‘срослых девок’. Улож., гл. XX, ст. 40, гл. XXI, ст. 88.}.
Кажется, что во времена Уложения по долгам мужа жену не отдавали головою истцу вместе с мужем, это доказывается тем, что долги, лежавшие на муже, платились им, а не женою, и наоборот, долги жены не падали на ответственность мужа {1657 года, 25 июля, No 210 — Патриарший приговор, помеченный думным дьяком, 1660 года, No 290 — Именный воеводам в Нижний Новгород и Каргополь. То же самое доказывает Русская Правда XIII столетия: ‘Аже холоп крадет кого люба, то господину выкоупати и, любо выдати и, с кем будет крал а жене и детям не надобе, а оже боудоут с ним крали и хоронили, то всех выдати’. Древнейшее русское право Эверса. — СПб., 1835. Также см.: Улож., гл. XXI, ст. 88. Наконец, 1669 года, 22 генваря, No 431. Новоуказанные статьи о татинных, разбойных и убивственных делех, ст. 16: ‘Выдавать головою до искупу, без жен’.}. Если это предположение справедливо, то, естественно, возникает вопрос: какие дети отдавались головою, до искупу, с одним супругом и какие оставались при другом? Судя по аналогии с древнейшими началами наследования, с матерью должны были отдаваться дочери, с отцом — сыновья (разумеется, неотделенные) {Так у нас до сих пор в крестьянском быту: дочь наследует матери, сыновья-отцу.}. Впрочем, это одно предположение.
Новоуказанными статьями выдача головою мужа без жены и жены без мужа отменена. Постановлено общим правилом не разрознивать семейства и выдавать в заработку обоих супругов вместе {1688 года, 14 марта, No 1285 — Именный с боярским приговором.}.
С тех, кому выдавались ответчики головою, бралась порука в том, что они их не убьют, не изувечат и вообще не нанесут им никакого вреда {Улож., гл. X, ст. 266, 271. — 1688 года, 14 марта, No 1285 — Именный с боярским приговором.}. По заработке ответчиками долга истцы обязаны были поставить их в приказе, из которого эти ответчики им были выданы {Улож., гл. X, ст. 266.}, после чего их отпускали на волю {Улож., гл. XX, ст. 40. Обеспечение невредимости ответчиков порукою введено, вероятно, в предупреждение мести истцов над выданными им ответчиками. Такое же обеспечение давали господа, которым выдавались их беглые холопы. Улож., гл. XX, ст. 92.}. С тех, которые по закону не могли быть выдаваемы истцам, долг взыскивали иначе, их били на правеже до тех пор, пока они ‘разделаются’ с истцами {Улож., гл. X, ст. 204.}, или денежное их жалованье обращали в уплату иска {Улож., гл. X, ст. 265.}.

VIII

Судебные пошлины и издержки
‘Каждый шаг в присутствии суда был куплен ценою денег’. Это замечание, впервые сделанное г. профессором Морошкиным {Речь об Уложении, с. 56, в конце.}, вполне справедливо в отношении к судопроизводству времен Уложения. Не было ни одного действия, предпринимаемого для развития спорного иска, которое бы не оплачивалось тяжущимися.
Исторические причины, лежащие в основании этого финансового характера судопроизводства, доселе остаются невыясненными. Во времена Судебника, Уложения и в период, предшествовавший реформе Петра Великого, пошлины с гражданского судопроизводства уже сделались источником государственных доходов и взимание их — как бы отраслью финансового управления, так, судебными пошлинами жаловали Государи и монастыри в награду за службу {Улож., гл. X, ст. 125. — 1654 года, 8 мая, No 125, Жалованная грамота боярину Бутурлину на дворечество с путем. — Акты Археографической комиссии. Т. IV. — СПб., 1836. — No 145. 1663 г., 1 декабря, Жалованная грамота игумена Покровского монастыря с братиею соборному старцу Пафнутию Кувшинову.}.
Главного основания происхождения судебных пошлин должно, кажется, искать в древнейшем периоде нашей истории, в самом происхождении Русского государства. Кто бы ни были призванные союзными племенами на княжество и владение, — нет сомнения, что они внесли с собою в наше отечество начало, хотя и не враждебное, но, тем не менее, чуждое. По выражению Нестора, они были ‘находницы’, а не ‘насельницы’ и уже по этому одному не могли принимать живого участия в делах племен, им добровольно подчинившихся. Весьма естественно, что они ничего не делали для туземцев без вознаграждения, и это-то вознаграждение, получив известную правильность, развилось впоследствии в целую систему пошлин, которая в период Уложения была у же определена весьма подробно.
Если это предложение справедливо, то финансовый характер нашего древнего гражданского судопроизводства более всех других доказательств свидетельствует о преобладании в судопроизводстве этой эпохи начала обвинительного, гражданского, ибо исторические начала нашего законодательства с небольшими изменениями удержались до переворота Петра Великого.
В период Уложения характер пошлин, взимаемых с тяжущихся за судопроизводство, во многом изменился против прежнего. По Судебнику судебные пошлины всегда принадлежали судье. Поэтому те только пошлины принадлежали Государю, которые взимались с дел, решаемых им самим или детьми его {Судебник Татищева, 38, примеч. (а): ‘Бояре печатали свои печатями и пошлины брали себе, а у Государя определен был печатник’. О тех и других пошлинах говорится в Судебнике особливо, о первых — в 38, 39, 40, 42, 44.}. По Уложению все печатные и судные пошлины уже взимались на Государя, в казну {Это изменение сделано Борисом Федоровичем Годуновым. Голиков. Дополнения к Деяниям Петра Великого. Т. III. — M., 1790, — С. 424. — Судебник, 38, примеч. (а).}.
В этом замечательном изменении отразилось то же стремление к внутренней централизации всего Русского царства, о котором мы уже имели случай заметить в другом месте.
Судебные пошлины и платы были различны в период Уложения. Одни взимались с тяжущихся в пользу казны (‘Государевы пошлины’), другие — в пользу судей и лиц, которые принимали участие в движении процесса (напр<имер>, недельщиков, подьячих).
К числу Государевых пошлин относились:
а. Подписные и печатные пошлины. Обе упоминаются вместе {Улож., гл. X, ст. 114, 115, 117, 118, Судебник, 33, 34, Улож., гл. XVIII, ст. 28.}, потому что первоначально приложение печати заступило место подписи {‘Судьи для того выписки печатали, что многие писать не умели’. Судебник Татищева, 34, примеч. (а).}. Они взимались за ‘печатание’ и подписание наказных памятей {Улож., гл. XVIII, ст. 39.}, зазывных {Улож., гл. X, ст. 115, 117.}, сыскных {Улож., гл. XVIII, ст. 33, 32.} и правных грамот {Улож., гл. XVIII, ст. 58.}. Из Уложения видно, что подписание и печатание исчисленных актов в начале процесса служило только как бы поводом ко взиманию исковых и челобитенных пошлин, ибо при подписании и печатании зазывных грамот взимались вместе пошлины и с искового челобитья, и с крепости, на которой был основан вчиняемый иск {Улож., гл. XVIII, ст. 34-42.}.
Не все лица были обязаны платить подписные и печатные пошлины. В виде привилегии от такой платы освобождались:
1) жители Сибири по искам, вчиняемым ими в Москве против жителей других, отдаленных городов {Улож., гл. XVIII, ст. 47.},
2) головы и сотники московских стрельцов и московские стрельцы всех приказов {Улож., гл. XVIII, ст. 49.},
3) стрелелецкие и казачьи головы, сотники, стрельцы и казаки городовые, по искам между собою {Улож., гл. XVIII, ст. 51.},
4) английские и голландские гости в исках с русскими {Улож., гл. XVIII, ст. 55.},
5) бояре, окольничие, думные дворяне и думные дьяки {Улож., гл. XVIII, ст. 56.},
6) Троицы Сергиев {Улож., гл. XVIII, ст. 59.} и Новоспасский монастырь {Улож., гл. XVIII, ст. 60.},
7) кормовые, а не поместные иноземцы, старого и нового выезду, ‘для их бедности и иноземства’ {Улож., гл. XVIII, ст. 63.},
быть может, и другие лица.
b. Государевы судные пошлины. Судные пошлины взимались за суд в тогдашнем, а не в теперешнем смысле слова. Величина их определялась величиною иска, с рубля исковой суммы положено было платить 10 копеек {Улож., гл. X, ст. 124. — 1654 года, 8 мая, No 125, Жалованная грамота боярину Бутурлину на дворечество с путем.}. Для правильного взимания этой пошлины постановлено в Уложении означать ‘сколько с… дела доведется взяти Государевых пошлин’ в особенных записных книгах, которые находились в каждом приказе, а подписывались дьяками {Улож., гл. X, ст. 128.}.
Привилегию не платить судных пошлин имели: 1) стрельцы в исках не свыше 12 рублей, 2) все истцы в исках со стрельцами, когда эти иски не превышали 100 рублей {Улож., гл. X, ст. 124.}, 3) атаманы и казаки в 12-рублевых исках {Улож., гл. XXIV, ст. 1.}, 4) монастыри и все лица духовного чину, 5) крестьяне некоторых монастырей {1654 года, 6 мая, No 124 — Жалованная грамота Иверскому монастырю на вотчинные и прочие угодья, 1657 года, 20 мая, No 205 — подтверждение Жалованной грамоты Троицко-Сергиеву монастырю на вотчины, данной в 7133 (1625) году царем и великим князем Михаилом Федоровичем. Весьма вероятно, что все монастырские крестьяне были освобождены от платы судных пошлин, ибо в ст. 124, гл. X Уложения, где подробно исчислены все лица, обязанные платить судные пошлины, о них не упоминается.}, 6) кажется, патриаршие крестьяне также не платили этой пошлины, потому что о них не упоминается в росписи.
Впоследствии эта привилегия могла быть дана и другим лицам {1657 года, 20 мая, No 205-подтверждение жалованной грамоты Троицко-Сергиеву монастырю на вотчины, данной в 7133 (1625) году царем и великим князем Михаилом Федоровичем.}.
Пошлины, которые взимались в пользу судей и недельщиков, были следующие:
а. Пересуд. В Уложении и последующих узаконениях много говорится о пересуде, но ни из одного места не видно, для чего была введена эта пошлина. В Судебнике место, в котором говорится о пересуде, весьма темно и сбивчиво: ‘А пересудчиком пересуду имати на виноватом по 20 копеек, а меньше рубля пересуда нет, а с поля всякого пересуд. А список кто оболживит, да шлется на правду, и в том пересуд’ {Судебник Татищева, 51. Трудности, представляющиеся при объяснении этого места, состоят в следующем: 1) что значат слова: ‘а меньше рубля пересуда нет’? Татищев в примечании к этому параграфу объясняет так: в деле меньше рубля пересуда нет. Это толкование оправдывается тем, что иски ценою в рубль решались жребием, а выше рубля — крестоцелованием. След<овательно>, рублевые иски действительно могли иметь прежде какое-нибудь различие со всеми другими исками, напр<имер>, могли окончательно решаться в первой инстанции. Но, с другой стороны, можно принимать эти слова Судебника и в буквальном их смысле: пошлина — пересуд (ибо о ней идет речь в целом <параграфе>) взимается, когда она не менее рубля. Это значит, пересуд не взимается, когда иск ценой менее 5 рублей. Подтверждением этого толкования может служить наказ монастырскому слуге, приведенный нами в главе о судоустройстве, из которого видно, что слуга мог судить монастырских крестьян в исках не свыше 5 рублей.
Если, однако, на основании обоих толкований (различающихся между собою только в величине иска, переносимого, по Судебнику, на суд второй инстанции) принять, что пересуд означает пошлину, взимаемую с исков, которые судились только во второй степени суда, то все же: 2) остается необъяснимым, почему пересуд взимался с каждого иска, решаемого судебным посредником (‘а с поля всякого пересуд’). Мы знаем положительно, что поле присуждалось тем же судом, который судил спорное дело с самого начала. (См. правые грамоты в Собрании юридических актов.) Отсюда, далее, непонятно: 3) какой смысл имеет по Судебнику слово ‘пересудчик’! Из сказанного видно, что пересудчиками не могли называться одни судьи, судившие спорное дело во второй инстанции. Итак, необходимо вместе с первым допустить и другое значение пересуда. Если мы обратим внимание на весьма важное обстоятельство, что иски ценою в рубль решались окончательно жребием, а выше рубля — крестоцелованием, что, по всей видимости, присяга заменила в нашем законодательстве прежние судебные поединки и что поэтому между положением Судебника: ‘а меньше рубля пересуда нет’ и другим положением, образовавшимся впоследствии: не приводить к присяге в рублевых исках — могла находится связь, нам теперь неизвестная, то можно с некоторой вероятностью предположить, что пересуд означал пошлину, которая взималась каждый раз, когда какое-либо дело решалось не тем судом, которым оно первоначально судилось, а другим, след<овательно>, или второю степенью суда (которую первоначально составлял суд Царев), или судом Божиим, каким был, кажется, во времена Судебника судебный поединок, замененный впоследствии присягой. Не делая дальнейших выводов о преждебывшем, древнейшем тож<д>естве верховных и жреческих судов у славянских народов, которому это толкование 51 Судебника и многие факты могут подавать повод, мы заметим здесь только, что такое толкование, во-первых, вполне объясняет смысл приведенного места и, во-вторых, разрешает важный вопрос, почему пересуд издревле взимался в пользу судей.}.
Итак, пересуд (не в смысле пошлины) не значит только суждение дела во второй инстанции, но имеет и другое значение, которое трудно определить по недостатку данных. Нам кажется, что пересуд во втором своем значении именно выражает то, что мы назвали выше судом дополнительным, который давался тяжущимся, когда в первом суде дело не могло быть решено по недостатку доказательств. Этим объясняется взимание пересуда с дел, решаемых окончательно в первой степени суда {1653 года, 25 декабря, Наказ Покровского монастыря слуге Гавриле Воронину. См.: Акты Археографической экспедиции. Т. IV, No 67, 1659 года, » декабря, Наказ слуге Иверского монастыря Антипу Григорьеву. Там же, No 112. 1678 года, 20 августа, Наказ Корнилия [31], митрополита Новгородского и Великолуцкого, Тихвинского монастыря архимандриту Варсонофию. Там же, No 225.}: название могло затеряться, но самый предмет удержался и во времена Уложения.
Пересуд, как и судные пошлины, взимался с иска: с рубля исковой суммы взыскивали вдвое против судных пошлин, а именно 20 копеек (‘по шти алтын, по четыре деньги’) {Улож., гл. X, ст. 124.},
b. Правой десяток. В Судебнике сказано, что правой десяток взимался подвойским. По толкованию Татищева, подвойский был то же, что теперь сторож присутственного места. Итак, правый десяток был пошлиною с иска, взимаемою в пользу сторожей. Того же толкования придерживается г. Иванов в сочинении о поместных правах в России {Судебник Татищева, 51, примеч. (б). — Иванова, Систематическое обозрение поместных прав и обязанностей, в России существовавших. — М., 1836.— С. 81.}.
Правого десятка взималось по копейке с рубля {Улож., гл. X, ст. 124. Название правый десяток в период Уложения утратило прежнее свое буквальное значение, как и многие другие, удержавшиеся в настоящую эпоху от древнейших времен. Быть может, так называлась прежде 10-копеечная пошлина.}. В период Уложения пересуд и правый десяток так слились с судными пошлинами, что вместе с ними составляли как бы одну нераздельную пошлину. Это видно из того, что все те, которые были освобождены от платы судных пошлин, освобождались от платы пересуда и правого десятка, кроме того, они записывались вместе с судными пошлинами в записные книги, хранившиеся в приказах {Улож., гл. X, ст. 124, 128, 1654 года, 6 мая, No 124 — Жалованная грамота Иверскому монастырю на вотчины и прочие угодья, 1664 года, ‘ ‘ октября, No 364 — Грамота Новгородскому воеводе, боярину и князю Ивану Репнину.}.
С исков, вчиняемых на основании подложных крепостей (‘лживых кабал и записей’) и об насильстве, судные пошлины, пересуд и правой десяток взыскивались вдвое {Улож., гл. X, ст. 124. — Слово ‘насильство’ в древнем нашем законодательстве имело совсем другое значение, нежели какое оно получило впоследствии. Потрава (Улож., гл. X, ст. 208), загон к себе на двор чужой скотины без всякой справедливой причины (Улож., гл. X, ст. 210), завладение чужою землею (Улож., гл. X, ст. 211), отгон, покража, истребление чужих бобров (Улож., гл. X, ст. 214), порча бортных деревьев (Улож., гл. X, ст. 218) и другие тому подобные насильственные действия, назывались вообще насильством. Ср.: Улож., гл. X, ст. 215, 216, 220, 221, 222, 233, 242, 279 и др.},
с. Езд и хоженое. Под названием езда и хоженого разумелась пошлина, взимаемая приставом за вызов к суду ответчика или свидетеля. Различие хоженого и езда определялось местом жительства ответчиков и свидетелей. Если они жили в городе, то пристав получал хоженое, потому что ходил за ними, если вне города — то езд, за езду.
Хоженое было всегда одинаково. Пристав получал за вызов ответчика 5 копеек, за вызов общего свидетеля — десять. (Вот смысл выражения: ‘А хоженое недельщику в городе 10 денег, а на правду вдвое’) {Улож., гл. X, ст. 144. — Судебник, 45.}. Езд определялся числом верст от того места, где происходил суд, до того, где жил ответчик или свидетель, за каждую версту езды пристав получал по деньге, полтину за 100 верст. В Судебнике сказано, что при вызове общего свидетеля пристав получал по копейке езда за версту, но в Уложении нет уже этого различия {Судебник, 45. — Улож., гл. X, ст. 148.},
d. Пожелезное и прокорм. Пожелезное и прокорм были пошлины, взимаемые приставом за то, что он известные лица держал у себя и кормил. Приставом отдавались на руки:
1) ответчики, когда по них не было с суда поруки,
2) холопи, когда они составляли предмет тяжбы {Улож., гл. XX, ст. 94.}.
Как в том, так и в другом случае в пользу пристава взималось пожелезное — пошлина, получившая это название, вероятно, потому, что лица, отданные приставу, сковывались и содержались в цепях, и прокорм — деньги за пропитание содержимого. Первой полагалось по 1 1/2 копеек, а второй — по 2 копейки на день {Там же.}.
Новоуказанными статьями 1658 г. запрещено приставам взимать пожелезное, а вместо того постановлено выдавать им жалованье из Судного приказа {1658 года, 1 марта, No 221 — Именный.}.
Вот все пошлины, которые взимались с тяжущихся в продолжение гражданского процесса. О других не упоминается в Уложении. Может быть, в московских приказах действительно не было положено других пошлин, кроме тех, которые нами исчислены, но столько же вероятно, что иные пропущены или не упомянуты случайно. Таковы: ротное, верное — за приведение к присяге, смотренное — за освидетельствование на месте (с дозору), судное — за суд, жеребенное — вероятно, за решение дела жребием, о которых у поминается в юридических актах, современных Уложению {1653 года, 25 декабря — Наказ Покровского монастыря слуге Гавриле Воронину. Акты Археографической экспедиции. Т. IV. No 67, 1659 года, » декабря, Наказ слуге Иверского монастыря Антипу Григорьеву. Там же. No 112, 1679 года, 11 генваря, Наказ Соловецкого монастыря собора доводчику Корнилу Аникееву. Там же, No 232, Наказы монастырским прикашикам. См.: Юридические акты. No 334.1, III.}.
К издержкам по судопроизводству должно отнести проести и волокиты, платимые за продолжение процесса долее положенного законом времени. Они уплачивались тем, от чьей вины произошла проволочка, тому, кто от нее терпел убытки. Несмотря на различное название, проесть и волокита составляли вместе одну нераздельную плату, которая поэтому в одно и то же время была и вознаграждением за издержки содержания, и штрафом за волокиту.
Происхождение платы за проесть и волокиту объясняется характером нашего древнего процесса. Нельзя было вести тяжбу, не явившись лично в приказ, к суду, поэтому истец и ответчик необходимо должны были во все продолжение процесса постоянно находиться там, где судилась их тяжба, а это вовлекало иногда в значительные издержки на содержание, особливо тех, которые не имели постоянного места жительства в том месте, где происходил суд. Вероятно, в вознаграждение этих-то издержек и в наказание за проволочку и введена плата проестей и волокиты.
Величина вознаграждения за проесть и волокиту определялась числом дней, в которые продолжался процесс сверх обыкновенного, законом определенного времени. За каждый день проволочки полагалось по 10 копеек проестей и волокиты, что составляло по 3 рубля на месяц {Улож., гл. X, ст. 18, 130, 139, 140, 141, гл. XV, ст. 5, гл. XVIII, ст. 43, гл. V, ст. 113-115, 117-119, 229, 162.}. Но кто вчинял ‘поклепные’ или уже однажды решенные иски, с того взыскивались проесть и волокита в пользу правого тяжущегося за все то время, в которое продолжалась тяжба, от дня составления поручной записи и до дня решения дела, ибо каждый день, в который такой процесс продолжался, был уже днем проволочки {Улож., гл. X, ст. 18,154. За ложный иск об утаенном поместье полагалась двойная плата проестей и волокиты. Улож., гл. XVI, ст. 26.}.
Платить проесть и волокиту должен был, как мы уже сказали, тот, от чьей вины произошла проволочка, следовательно, 1) дьяк и подьячий, которые тянули дело {Улож., гл. X, ст. 18. — Они платили двойную проесть и волокиту (по 20 копеек на день).}, 2) городовый судья, который при пересылке дела из низшей инстанции в высшую не собрал поручной записи по тяжущихся и оттого один из них не являлся к суду {Улож., гл. X, ст. 130.}, 3) ответчик, который не давался на поруки {Улож., гл. X, ст. 139, гл. XVIII, ст. 43.} или, собравши по себе поруку, не являлся к суду в срок {Улож., гл. X, ст. 113, 115, 119, 140, 141.}, 4) третейский судья, давший неправильный приговор по делу {Улож., гл. XV, ст. 5.}, 5) порутчики, которые не поставили ответчика к суду на срок {Улож., гл. X, ст. 229.}, 6) обыскные люди, которые дали ложное показание и тем продолжили процесс {Улож., гл. X, ст. 162.}.
Из новоуказанных статей видно, что многие лица были освобождены от платы проестей и волокиты {Этой привилегией пользовались все, состоявшие в дворцовом ведомстве, в исках между собою и с посторонними. Она распространялась даже на тех, которые вели с ними тяжбы. 1686 года, 5 марта, No 1173 — Именный с боярским приговором. Потом такая же привилегия дана мурзам, татарам, мордве, чувашам и черемисам: 1686 года, 19 марта, No 1180 — Именный с боярским приговором.}. Может быть, и прежде и после давались подобные привилегии.
Мы сказали, что проесть и волокита платились за проволочку дела. По этому началу в различных случаях различно определялся день, с которого почитали проволочку начавшеюся: если в проволочке был виновен дьяк или подьячий, то он платил проесть и волокиту с первого дня суда {Улож., гл. X, ст. 6. — Так, кажется, должно понимать выражение: ‘Как дело зачалося’. Впрочем, дьяк и подьячий могли быть виновны в проволочке дела как до суда, так во время и после суда, поэтому и первый день проволочки был различно определяем.} и до челобитья о проволочке, если проволочка произошла оттого, что городовой судья вместе со спорным делом не прислал поручных по тяжущимся, то первым днем проволочки считался тот, в который один из тяжущихся записывал свою ставку к апелляционному суду {Улож., гл. X, ст. 130.} до присылки поручной записи, если в проволочке был виноват ответчик, не дававшийся на поруки, то неделю {Улож., гл. X, ст. 139.}, а по новоуказанным статьям месяц спустя {1685 года, 11 ноября, No 1140, Судные статьи, п. 1.} после подачи истцом приставной памяти до явки его к суду, если, наконец, кто-либо вчинял поклепный иск, то обязан был платить проесть и волокиту за все время, с собрания по ответчике поручной записи до окончания дела {Улож., гл. X, ст. 18,154, гл. XVI, ст. 26, 1683 года, 22 июня, No 1029 — Именный с боярским приговором.}.
В период новоуказанных статей образовалось несколько новых, замечательных положений о плате проестей и волокиты. По Уложению, только за поклепные и вновь вчиняемые иски взимались проести и волокиты с начала и до конца процесса, в прочих исках положена была плата проестей и волокит за одну проволочку. Но новоуказанными статьями это положение изменено и дополнено: всякий истец, обвиненный в иске, должен был платить ответчику проесть и волокиту по гривне на день, хотя бы даже сумма проестей и волокит превышала цену иска. Тому же подвергались и ответчики, обвиненные в иске, кроме тех, которые обвинены ‘каким бесхитростным делом’, т. е. промолвкою, указною неделею и т. д. {1651 года, 9 генваря, No 55 — Боярский приговор.}
Итак, различие между поклепными и непоклепными исками в отношении к плате проестей и волокит уничтожилось, за всякий проигранный процесс взыскивался этот штраф с обвиняемого в пользу противника. Какие бы ни были поводы к такому изменению прежних постановлений о проеетях и волокитах, можно сказать утвердительно, что в нем выражается новый взгляд на судопроизводство — взгляд, постепенно приготовленный предшествовавшим развитием идеи Государства, которое ясно обнаруживается на различных частях законодательства этой эпохи. Все частные гражданские действия, прежде безразличные, теперь все более и более подводятся под категории справедливых или несправедливых действий и с этой точки зрения определяются законодательством. Многие по прежним понятиям гражданские преступления получают теперь от этого характер преступлений государственных, действия безразличные возводятся на степень гражданских преступлений. На этом-то основании обвиненный платил прежде проесть и волокиту только за время проволочки, но в период новоуказанных статей он должен был уплачивать штраф за все время процесса.
Кажется, однако, что число дней, за которые взималась проесть и волокита, различно определялось в поклепных и непоклепных исках. В первых, как уже замечено, проесть и волокита взимались со дня подачи приставной памяти, в последних — с начала суда и до дня решения. Итак, в последнем случае время, употребленное на вызов к суду, исключалось из общего счета дней, за которые взималась проесть и волокита {1685 года, 11 ноября, No 1140, Судные статьи, п. 8.}.
Другие изменения в учении о проестях и волокитах произошли вследствие отмены обвинения без суда и поэтому недолго сохраняли свою силу. Кто не искал и не отвечал в продолжение недели, с того постановлено взыскивать проесть и волокиту со дня явки к суду одного из тяжущихся до дня явки к суду противника {1653 года, 4 ноября, No 109 — Именный. Это положение отменено Судными статьями 1685 г., 11 ноября, No 114, п. 8.}. Но с введением прежнего обвинения неявкой взыскание проестей и волокиты за дни, предшествовавшие суду, отменено и восстановлены прежние положения {1685 года, 11 ноября, No 1140. Судные статьи, п. 8.}.

IX

Перенос судебных дел в высшие инстанции Перенесение спорных судебных дел из низшей инстанции в высшую происходило двояким образом:
1) излагая судоустройство времен Уложения, мы сказали, что судебная власть городовых и пригородных воевод была ограничена и в отношении к цене, и в отношении к предметам гражданских исков. Когда таким образом иск, превышающий судебную власть воевод, поступал на их решение или когда они не знали, как решить его, они сами собой, без просьбы тяжущихся, присылали его на решение высшей инстанции {Улож., гл. X, ст. 2, 130.}. Такой порядок переноса дел может быть назван порядком следственным,
2) но могли быть случаи, что один из тяжущихся находил решение, постановленное судьей, несправедливым. Тогда он должен был приносить на то жалобу в высшую инстанцию, и на основании этой жалобы высший суд вытребовал от низшего дело, рассматривал его и постановлял по нему новое решение. Такой порядок перенесения спорного гражданского дела из низшей инстанции в высшую вследствие жалобы одного из тяжущихся может быть назван гражданским, апелляционным.
Суд по каждому спорному гражданскому иску, кроме тех, которые особыми привилегиями были исключены из общей подсудности, необходимо происходил сперва в низшей инстанции {Улож., гл. X, ст. 130, 20.}. Если дело должно было быть по следственному порядку перенесено в высшую инстанцию, то список этого судного дела посылался судьями в то присутственное место, под которым они состояли. Если по порядку апелляционному, то пересылке дела и решению должна была предшествовать апелляционная жалоба, поданная недовольным тяжущимся в высшее присутственное место {Улож., гл. X, ст. 7.}. Но в Уложении ничего не говорится ни о том, каким образом судный список и решение вытребовались высшей инстанцией от низшей, ни о сроках для апелляции. Присланное в высшую инстанцию спорное гражданское дело уже не судилось в ней, потому что было засужено {Улож., гл. X, ст. 130.} в низшей инстанции, но или решалось, если поступало следственным порядком, или перевершивалось, если переносилось порядком апелляционным.
Так было, когда суд по какому-либо спорному гражданскому делу, перенесенному на решение высшей инстанции, не требовал никаких изменений. Но могло случиться:
1) что один из тяжущихся опровергал судный список (‘оболживить список’), т. е. доказывал, что суд по этому спорному делу не так происходил в низшей инстанции, как он был изложен в списке, присланном в высшее присутственное место, или
2) что судьи сами, по рассмотрении присланного к ним списка судного дела, находили, что суд был неполон, неясен или происходил несогласно с законами.
К каким средствам прибегали в первом случае, для того чтобы удостовериться в справедливости опровержений судного списка одним из тяжущихся, об этом ничего не сказано в Уложении, но в Судебнике производство по такого рода делам изложено весьма подробно {Судебник, ст. 69.}. Вероятно, то же самое производство, может быть с некоторыми изменениями, удержалось и в настоящую эпоху.
Во втором случае приговаривали ‘даты суд с головы’ {Улож., гл. X, ст. 10.}, т. е. назначали подвергнуть спорный иск новому суду. Но мы не знаем, происходил ли этот новый суд в высшей инстанции, перед теми же судьями, которые опровергли первый суд, или спорный иск опять обращался в низшую инстанцию и там подвергался новому суду.
Решение и перевершение спорного иска в высшей инстанции не иначе как на основании суда, произведенного в низшем присутственном месте, давал гражданским процессам того времени весьма правильный ход и строгую последовательность в их развитии. Все доказательства и опровержения в пользу и против спорного гражданского иска однажды навсегда излагались в суде — им и ограничивался момент ведения доказательств, высшая степень суда только постановляла решение, которого не был в праве постановить низший судья, или давала решение по тому же самому делу, которое было уже однажды решено в низшей инстанции, и вместе с тем произносила свой приговор и о ее решении. Апелляционная жалоба заключала в себе только просьбу перевешивать спорный гражданский иск, потому что низший суд решил его неправильно. Доказательства, в ней излагаемые, имели целью убедить в этом высшее присутственное место — не более. Она не могла заключать в себе новых доводов в пользу или против спорного иска, ибо этот иск, пополненный новыми доказательствами, изменился бы и образовал новый спорный гражданский иск, новое спорное дело, что явно противоречило бы понятию о перевершивании. Тогда судья неправильно подвергся бы взысканию за неправильное решение и неправильно такой иск, пополненный новыми доказательствами, решался бы во второй инстанции. Итак, во времена Уложения апелляционное решение было не что иное, как решение тяжбы между судьей и недовольным тяжущимся, они являлись здесь лицами равными, оба равно платили друг другу бесчестье и убытки, если были неправы {Улож., гл. X, ст. 5 и 6: ‘Судья платит тяжущемуся тройной иск’, Там же, ст. 9: ‘Тяжущийся судье бесчестье’.}. Только в одном случае мы находим отступление от изложенных нами правил — это при назначении суда с головы. Но и здесь спорный иск не изменялся, а все прежнее производство его уничтожалось и объявлялось как бы несуществующим юридически. Назначали новый суд, который производил совсем новое дело, не имеющее юридически ничего общего с предыдущим.
Скажем в заключение, что по Уложению частная жалоба, подаваемая в продолжение процесса, строго отличалось от апелляционной. Это ясно видно из того, что если тяжущийся жаловался на судью, что он волочил дело, то это дело не переносилось на суд и решение высшей инстанции, но судья подвергался наказанию, и ему предписывалось ‘судные дела вершити безволокитно’ {Улож., гл. X, ст. 15.}.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Реформы, происшедшие в судоустройстве и судопроизводстве при Петре Великом и в последующие царствования, до Учреждения о губерниях
(1696-1775)

Уже много было говорено и писано о значении Петра Великого в русской истории, но вопрос не решен и до сих пор. Это объясняется тем, что мы еще почти современники Петра Великого и едва только начинаем высвобождаться из-под непосредственного влияния реформы, им произведенной. Для нас эта реформа не есть еще вполне прошедшее, на которое бы мы могли смотреть прямо и беспристрастно. Оставляя поэтому в стороне вопрос о значении реформы, мы заметим здесь только вообще, для уяснения нашего предмета, что в период Уложения обычное право заметно изглаживалось в народном сознании: это доказывается самим Уложением и законами, после него изданными. Такому ослаблению обычного права много содействовали следующие причины.
1. В период Уложения юридические отношения становились мало-помалу многосложнее, разнообразнее и поэтому запутаннее, нежели были прежде. Каждое юридическое отношение, прежде простое, теперь начало дробиться на несколько различных отношений по различным оттенкам, в нем заключавшимся. Эти новые отношения нельзя у же было судить по обычному праву, по существу своему, простому, однообразному, явились потребность восходить к юридическим началам, лежащим в основании обычного права, а оно через это должно было прийти в упадок.
2. При постепенном развитии законодательства в нем появлялись новые юридические положения, которые хотя и были результатом предшествующего, однако во многих отношениях изменяли его. Таким образом, старое продолжало существовать подле нового, нередко противоположного ему по основному своему началу. От такого смешения различных начал и оттого, что обычай потерял прежнюю исключительную силу, обычные верования должны были утратить свою ясность и определенность.
Когда живое сознание права ослабело, буква закона, которая была его выражением, сделалась мало-помалу мерилом и единственным источником права. Отсюда развился юридический формализм, сутяжничество, ябеда, душевред-ство, которые в период новоуказанных статей чрезвычайно усилились и служат доказательством, что тогда существовали одни только формы древнего права, а дух его изгладился и исчез из народного сознания.
Таково было состояние правосудия в нашем отечестве в конце XVII в. Таким застал его Петр Великий. Самым простым, скорым и верным способом изменить такой порядок вещей весьма естественно, казалось, дать России лучшие законы. Лучшими, разумеется, должны были казаться те, под которыми жили народы просвещенные, имевшие организованное устройство и строгое правосудие. Тогда не было и не могло быть убеждения, до которого впоследствии довел долговременный опыт, что никакой, как бы он хорош ни был, сам по себе не водворяет права, что чуждое только перешедши в сознание может быть усвоено и принести ожидаемые плоды. Петр Великий вознамерился исправить тогдашний юридический быт России введением иностранных законов.
Реформой открывается новый период русского законодательства — период нововведений и заимствований, по своему характеру и направлению резко отличающийся от предыдущего и во многих отношениях противоположный ему. В развитии своем он подвергся многим существенным изменениям и, наконец, в наше время выразился в результатах своих, в своде законов Российской Империи, как обычное право в Уложении.
С Петра Великого предметом законодательства является уже не развитие начал, сокрытых в обычном праве, а самые начала, их критика и установление. До Петра Великого все развитие законодательства ограничивалось: а) дальнейшим определением, пояснением, истолкованием начал, лежавших в основании тогдашнего права, поводом служили обыкновенно новые юридические случаи, представляемые судебного практикою и не решенные существовавшими законами, Ь) некоторыми незначительными изменениями, редко выходившими из круга существующих обычных начал права. Со времен реформы самые начала права подверглись суждению, и критерием при этом служил лучший юридический быт России, как понимали его законодатели. Таким образом, до Петра Великого русское законодательство преимущественно развивалось аналитически — от казусов к началам, после Петра Великого — синтетически — от начал к их приложению.
Отсюда: русское законодательство этой эпохи представляет не развитие одних и тех же начал, а беспрестанное изменение их, уничтожение существующих и замещение другими. Каждый законодатель приносил свой собственный взгляд на юридический быт России и сообразно с ним делал те или другие изменения в законодательстве. Поэтому при изучении законов этого периода должно преимущественно обращать внимание на личность законодателей, их понятия и убеждения, а не на внутреннюю последовательность развития юридических начал, ибо ее не было и не могло быть во многих случаях.
Далее, когда юридические начала, лежавшие в основании юридического быта, сами сделались предметом критики и обсуждений, обычай должен был и юридически потерять прежнюю свою силу. Отсюда объясняется строгое предписание, повторявшееся в продолжении этого периода несколько раз: во всех сомнительных случаях непременно испрашивать разрешения у верховной власти и твердо придерживаться буквального смысла закона. Не только обычное право ослабело в этот период, но и сам ход законодательства изменился. Новые, чуждые начала внесены в право. По этим двум основаниям законодатели весьма правильно опасались, чтобы свобода судьи в толковании закона не повлекла за собой произвольных решений или решений на основании прежних обычных начал, противных или, по крайней мере, несогласных с новыми, и отняли всю силу у обычая.
Вся сила реформы сосредоточилась преимущественно на государственном и гражданском управлении древней России, потому что ближайшей ее причиной были злоупотребления, вкравшиеся в администрацию.
Наконец, заметим, что в продолжение этого периода все начала, заимствованные из иностранных законодательств и пересаженные на русскую почву, изменили свой характер, утратили историческую, жизненную сторону, приняли в себя другое содержание и таким образом низведены до правильнейших, удобнейших, вообще лучших средств и форм управления.
Перейдем теперь к краткому обозрению тех изменений, которые произошли вследствие реформы в русском гражданском судопроизводстве, до издания Учреждения об управлении губерний.

СУДОУСТРОЙСТВО

В устройстве гражданских судов настоящей эпохи мы находим многие новые начала, которые, конечно, были приготовлены предыдущим развитием, но до Петра Великого не были ясно высказаны и введены в действующее законодательство. Эти начала суть: а) отдельное судебное управление купечества и мещанства от прочих классов, b) коллегиальное устройство судебных мест, с) отделение судебной власти от исполнительной, собственно административной, d) начало контрольное и инквизиционное.
1. Отдельное управление купечества и мещанства от прочих классов. Говоря о судоустройстве времен Уложения и новоуказанных статей, мы заметили, что необходимость отдельного управления купечества от прочих классов была чувствуема еще до Петра Великого и высказана в Новоторговом уставе 1667 года. Петр Великий первый привел эту мысль в исполнение, подчинив купечество, посадских людей и ремесленников бурмистрам, замененным впоследствии магистратами.
Все устройство купеческих, мещанских, вообще горожанских судов, все чины, ими заведующие, бургомистры, ратманы [32], ратсгеры и т. д., очевидно, заимствованы из иностранных законодательств. Петр Великий велел: ‘Магистратов градских… учинить на основании Рижского и Ревельского регламента [33] по всем городам’ {1718 года, 11 июля, No 3208, Высочайшая резолюция на мемориал иноземца Фика [34], п. 8 и рез.}. Таким образом, городское сословие создано у нас Петром Великим. Магистраты судили не только спорные дела, возникающие исключительно из купеческих оборотов и юридических отношений, но все дела гражданские между купцами, мещанами и ремесленниками.
2. Коллегиальное устройство судебных мест. Введение коллегиального устройства в настоящем смысле слова, бесспорно, принадлежит Петру Великому. До него управление областью или отраслью администрации находилось обыкновенно в руках воеводы со товарищи или судьи со товарищи. Но товарищи придавались воеводе и судье потому только, что одному управлять было трудно, ему нужны были советники, помощники, которые могли бы исправлять его должность во время его отсутствия, болезни, смерти и т. д. Отсюда неопределенность отношений их к главному воеводе или судье. Вся власть юридически сосредоточивалась в его руках, ограничиваясь только de facto мнением и советами его помощников. Петр Великий видел злоупотребления, проистекающие из такой безграничной власти правителей {1718 года, 22 декабря, No 3261 — Именный, в начале: ‘Учинены коллегии, т. е. собрание многих персон (вместо приказов), в которых президенты или председатели не такую мочь имеют, как старые судьи: делали, что хотели. В коллегиях же президент не может без соизволения товарищев своих ничего учинить. Также и прочие обязательства великая суть, что отымают старые поползновения делать’.}, и для того заменил ее властью нескольких лиц вместе, из коих каждое было совершенно независимо друг от друга и поэтому, участвуя наравне со всеми другими в управлении, могло вместе с тем контролировать их действия. Главный управитель сделался с того времени старшим членом своих товарищей, единовластие его исчезло.
Коллегиальное устройство, как и отдельное управление городских классов, заимствовано Петром Великим из шведского законодательства.
3. Отделение судебной власти от исполнительной. Отделения судебной власти от исполнительной не было в нашем древнем законодательстве, ибо сосредоточение всех властей в одном правительственном месте (приказе) или лице было, как мы заметили, одною из характеристических черт нашего древнего устройства. Конечно, подведомственность определялась нередко по частным признакам, но если лицо почему бы то ни было подчинялось известному месту или лицу, то оно подчинялось ему вполне по судебному, межевому, полицейскому, финансовому управлению. На этом основании и исполнительная власть не отделялась от судебной.
В эпоху, незадолго предшествующую реформе Петра Великого, отделение власти судебной от исполнительной начало мало-помалу обнаруживаться, особливо это заметно в определении отношений между духовной и светской властью. Но это отделение выражалось только в некоторых частных случаях и не было возведено до определенного юридического начала. У нас оно, очевидно, имело и имеет целью облегчение правительственных мест и лиц, которые были бы слишком обременены, если бы заведовали и той и другой отраслью управления.
4. Начало контрольное и инквизиционное. Установление особливых чиновников для наблюдения за присутственными местами и лицами в отправлении их должности и для сохранения казенных интересов не было в строгом смысле нововведением при Петре Великом. Не говоря уже о том, что все ‘верные’ таможенные и кабацкие головы и целовальники по окончании своей должности отдавали отчет в управлении общине, их избравшей, и потом считались приказом, в ведомстве которого они состояли {1676 года, 17 мая, No 642 — Именный.}, мы заметим, что, по свидетельству Кошихина, ко всем знатным посланникам были приставлены дьяки, которые наблюдали за ними в отправлении их должностей и обо всех отступлениях доносили Государю, в Приказ тайных дел, где и были ведомы {Кошихин. Гл. VII, ст. 1.}.
Со времен Петра Великого контроль чиновников и присутственных мест в отправлении их должностей и инквизиционное начало в делах казны получили обширнейшее развитие и круг действия через установление фискалов и прокуроров.
Фискалы и прокуроры, как и все провинциальное устройство, заимствованы Петром Великим из Швеции. Трудно определить, в чем именно состояло различие между ними. Кажется, фискалы, по главному своему назначению, были истцы со стороны казны — казенные стряпчие, как были монастырские стряпчие — по делам монастырским, и патриаршие — по имениям патриарха. Напротив, прокуроры были преимущественно блюстители законов, они смотрели за тем, чтобы присутственные места, при которых они были установлены, не отступали от законного порядка и форм {В Финляндии, где удержались со значительными изменениями формы шведского государственного устройства и управления, введенного у нас Петром Великим, это различие между фискалами и прокурорами еще сохранилось. См. Rein. Statistische Darstellung des Grossfurstenthum’s Finland. Helsingfors. — 1839 in 8. — S. 81, 93.}. Впрочем, строгого различия между фискалами и прокурорами не было, и должности их во многих отношениях были совершенно одинаковы.
Установление фискалов и прокуроров не было одним последствием нововведений, потребность их глубоко лежала в юридическом быте России во времена Петра Великого.
1. Когда развилось понятие о строгом различии между благом общим и частным, именем частных лиц и казны, первые при взаимном столкновении интересов частных с общими находили себе деятельных защитников, а последние — интересы казны и дела уголовные, если не были связаны с частными, оставались без истцов. Петр Великий видел эту беззащитность казны, тем более потому, что издержки, нужные для войны, заставляли его беспрестанно помышлять о средствах усиления государственных доходов. Вот что и побудило его установить фискалов.
2. Первоначально, когда управление находилось в руках выборных чиновников и только центральное, преимущественно политическое, военное и финансовое управление было вверено княжеским или царским наместникам, необходимость контроля или наблюдения над чиновниками в отправлении их должностей не могла быть чувствуема в такой мере, как впоследствии, потому что государство состояло из областей, соединенных между собой более политической, нежели внутренней связью. Впоследствии, когда выборные от общины или мира мало-помалу исчезали, и правители, образовав постоянные коллегиальные присутствия, утратили каждый в отдельности характер лиц, облеченных особенной доверенностью самого Государя, когда политическое единство заменилось внутренней централизацией государства и оно образовалось в одно органическое целое, наконец, когда прежнее делопроизводство, развившееся из обычая, заменено новым, заимствованным из иностранных законодательств, непосредственный надзор над присутственными местами и лицами сделался необходим. Этой потребности удовлетворил Петр Великий введением прокуроров.
Сначала учреждены фискалы в 1711 г. {1711 года, 2 марта, No 2330 — Именный, данный Сенату, п. 9.} с большими правами и властью, они могли всякого требовать к суду, ‘кто не правду чинит’, и не подвергались никакой ответственности, если не доказывали доноса {1711 года, 5 марта, No 2331 — Именный, данный Сенату, п. 5.}, сами же они и имения их не были подведомственны общим присутственным местам, но через обер-фискала судились Сенатом {1712 года, 16 генваря. Об этом указе упоминается в указе Сената 1721 года, 24 февраля, No 3745. Если не ошибаемся, его нет в Полном собрании законов.}. Отсюда должны были проистекать большие злоупотребления, поэтому права фискалов впоследствии ограничены: сначала им запрещено вмешиваться в гражданские (‘челобитчиковы’) дела {1713 года, 24 апреля, No 2669 — Именный, объявленный из Сената.} и предоставлено доносить по безгласным делам ‘иже не имеют челобитчика о себе’ {1714 года, 17 марта, No 2786 — Именный, п. 3.}, а в царствование Императрицы Екатерины I они подчинены по частным, гражданским искам Ведомству общих присутственных мест {1725 года, 20 апреля, No 4698 — Именный, п. 11. Первоначально установлены: обер-фискал при Сенате и при нем четыре фискала, в том числе два из купечества, по четыре фискала в каждой губернии, в том числе провинциал-фискал и фискалы из купечества, по одному и по два фискала в городах, они назывались и земскими, или ланд-фискалами (1714 года, 17 марта, No 2786 — Именный). Ср.: 1711 года, 10 августа, No 2414 — Резолюция Сената на докладные пункты обер-фискала Былинского [35], п. 1 и 2, 1718 года, 26 ноября, No 3244 — Именный. Ср.: 1749, ‘ ‘, No 3479 — Инструкция, или наказ земским фискалам в губерниях и провинциях, п. 2. Впоследствии мы находим генерал-фискала, обер-фискала государственного (при Совете), обер-фискала воинских коллегий, обер-фискалов в Москве и в войске у дивизий, фискалов в коллегиях и в магистрате (1723 года, 22 февраля, No 4170 — Именный, данный Сенату). Сверх того, по епархиям учреждены духовные фискалы из духовных особ под названием провинциал-инквизиторы, при Синоде — протоинквизиторы, а в городах и заказах — инквизиторы (1721 года, », No 3870 — Инструкция, данная от Святейшего Синода Московского Данилова монастыря [36] строителю иеромонаху Пафнутию, определенному протоинквизитором, или главным фискалом, по делам духовного ведомства во всей России.}.
В 1722 г. впервые установлены прокуроры: в Сенате — генерал- и обер-прокуроры, а в коллегиях — прокуроры {1722 года, 12 генваря, No 3877 — Именный, данный Сенату, п. 4.}. Впоследствии они были уничтожены неизвестно кем и когда и восстановлены манифестом Императрицы Анны Иоанновны на прежнем основании {1728 года, 2 октября, No 5625, Манифест. После учреждения генерал- и обер-прокуроров при Сенате и прокуроров в государственных коллегиях мы находим прокуроров в магистратах и надворных судах (1722 года, 18 генваря, No 3880 — Именный, п. 1, 1722 года, 27 апреля, No 3981 — Именный). Затем установлены: обер-прокурор в Синоде, равный генерал-прокурору (1722 года, 11 мая, No 4001 — Именный), и прокуроры при губернаторах (1733 года, 3 сентября, No 6475 — Именный), при канцеляриях и конторах (1741 года, 12 декабря, No8480 — Именный).}.
Представим теперь краткий очерк реформы, произведенной Петром Великим в судоустройстве.

ОБЛАСТНОЕ, ПРОВИНЦИАЛЬНОЕ СУДОУСТРОЙСТВО

В 1708 г. вся Россия разделена Петром Великим на восемь губерний: Московскую, Ингерманландскую [37], Киевскую, Смоленскую, Архангельскую, Казанскую, Азовскую и Сибирскую {1708 года, 18 декабря, No 2218 — Именный, объявленный из Ближней канцелярии [38]. В 1713 г. из Риги со Смоленском образована особливая Рижская губ. (1713 года, 28 июля, No 2703 — Именный), нов 1719 г. мы находим уже новое разделение России на 10 губерний: С.— Петербургскую, Московскую, Киевскую, Азовскую, Рижскую, Архангельскую, Сибирскую, Казанскую, Нижегородскую, Астраханскую. Новыми были Нижегородская и Астраханская (1719 года, 29 мая, No 3380 — Именный, состоявший в Сенате).}. Впоследствии, в 1719 г., каждая губерния подразделена еще на несколько провинций {С.-Петербургская губ. разделена на 12 провинций, Московская — на 9, Киевская, Азовская, Архангельская, Сибирская, Казанская, Астраханская — каждая на 4 провинции, Нижегородская — на 3, Рижская — на 2 (1719 года, 29 мая, No 3380 — Именный, состоявшийся в Сенате).}. Все эти губернии с небольшими изменениями организованы по образцу Ингерманландской, ибо из многих указов мы видим, что почти то же устройство, которое введено было во всех губерниях, существовало в Ингерманландской еще до Учреждения о губерниях в России {1705 года, 3 марта, No 2039 — Именный, 1708 года, 21 марта, No 2194, Докладные пункты князя Меншикова [40] с высочайшими резолюциями, ст. 24, 1707 года, 17 генваря, No 2135 — Именный, объявленный князем Меншиковым, 1706 года, 12 марта, No 2097 — Именный, объявленный князем Меншиковым Копорскому коменданту Римскому-Корсакову [41].}.
В новом областном устройстве судебное управление было отделено от собственно административного, исполнительного и полицейского (в обширном смысле).
а. Областное устройство в административном отношении
Высшая административная власть в губерниях принадлежала губернатору. Под ним состояли: вице-губернатор, который заступал на его место во время его отсутствия {1714 года, 17 марта, No 2786 — Именный, п. 8. Отношение вице-губернатора к губернатору весьма не ясно в законах Петра Великого, иногда вице-губернаторы состояли при губернаторах (1715 года, 28 генваря, No 2879 — Именный), иногда они имели в своем управлении города (1713 года, 24 апреля, No 2673 — Именный, п. 3) и провинции (1719 года, 29 мая, No 3378 — Именный, объявленный из Сената).}, в провинциях, если в них находились гарнизоны, обер-коменданты и коменданты (вероятно, по городам) {1714 года, 17 марта, No 2786 — Именный, п. 8, 1715 года, 28 генваря, No 2879 — Именный.}, а где гарнизонов не было, там сначала ландраты [39] с комиссарами, а потом воеводы провинциальные {1719 года, 19 мая, No 3380 — Именный, состоявшийся в Сенате.}, по городам — городовые {1728 года, 26 июня, No 5315 — Сенатский, п. 9, 1728 года, 12 сентября, No 5333, Наказ губернаторам и воеводам и их товарищам, п. 7.}, а под последними, в пригородах — пригородные воеводы {1715 года, 28 генваря, No 2879 — Именный.}.
До реформ, произведенных Петром Великим в областном устройстве, при каждом воеводе находились помощники, товарищи, которые избирались из помещиков жителями того города, где находился воевода, и ведали с ним все дела города и уезда {1705 года, 19 генваря, No 2018 — Именный, объявленный Разряду боярином Стрешневым.}. Отношение их к воеводе было то же самое, какое существовало между судьями, ведавшими приказы, и их товарищами, последние были помощники, советники первых.
Это управление воеводами ‘со товарищи’ Петр Великий заменил чисто коллегиальным — ландратскими правлениями. Они заимствованы не из Швеции, как вообще все областное устройство, а из Остзейских провинций, ибо мы знаем, что когда Эстляндия находилась под властью Дании, местное управление ее вверено было наместнику и земскому совету, состоявшему из 12 ландратов.
Ландраты учреждены в России в 1713 г. Положение о них состояло в следующем: ‘учинить ландратов в больших губерниях по двадцати, в средних по десяти, в меньших по восьми, дела их то, что они все дела с губернатором делать и подписывать и губернатор у них не яко властитель, но яко президент, и имеет оному только два голоса, а прочим по одному, и никакого дела без оных не делать’.
‘Вице-губернаторам по три доли, а обер-комендантам в полы против своих губернаторов иметь ландратов, где будут оные в особых городах той губернии, а не при губернаторе’ {1713 года, 24 апреля, No 2673 — Именный, п. 3.}.
‘В губерниях, в тех городах, в которых гарнизонов нет, обер-комендантам и комендантам не быть, а быть вместо их ландратам, по одному человеку над каждою долею (в которой 5536 дворов, или по скольку будет удобие, по рассуждению губернаторскому)’.
‘Из ландратов всегда быть при губернаторах по два человека, с переменною по месяцу или по два месяца’.
‘А при окончании года ландратам съезжаться к губернаторам… для исправления дел всем вместе (того ради губернаторам ни для каких сборов и дел от себя никуда в ландратское правление нарочных не посылать), а судить тех ландратов губернаторам самим, с вице-губернаторами и с ландратами’ {1715 года, 28 генваря, No 2879 — Именный.}.
После 1719 г. в указах более не упоминается о ландратах, когда именно они уничтожены — неизвестно, весьма вероятно, что они отменены с изданием нового положения об областном устройстве (в 1719 г., 29 мая), ибо в нем не упоминаются ландраты в числе прочих губернских и провинциальных чиновников {Ландраты упоминаются в последний раз в Именном указе, объявленном из Сената, 1719 года, 17 апреля, No 3354.}.
В 1722 г., когда судебное управление было снова вверено губернаторам и воеводам, им приданы были в помощь асессоры, в главных городах — по два, а в провинциальных — по одному. Так было восстановлено еще при Петре Великом прежнее управление посредством воевод ‘со товарищи’ {1722 года, 12 марта, No 3917 — Сенатский Юстиц-коллегии, 1722 года, 4 апреля, No 3935 — Именный, состоявшийся в Сенате.}.
Место прежних приказных изб, приказных палат заступили теперь губернаторская и воеводская канцелярии, которые вообще назывались земскими канцеляриями {1720 года, 20 апреля, No 3571 — Наказ земским дьякам или секретарям, п. 2.}, здесь заседали губернаторы и воеводы, принимали челобитные и отправляли дела {Там же, п. 3.}. При них находился земский секретарь или дьяк {1718 года, 26 ноября, No 3244 — Именный, 1719 года, ‘…’ генваря, No 3294 — Инструкция или наказ воеводам, п. 41.}.
Отношения между губернаторами и провинциальными и городовыми воеводами определить весьма трудно, и в царствование Петра Великого они едва ли были доведены до той систематической правильности, которую видим впоследствии, особливо со времени издания Учреждения о губерниях. Выше уже замечено, что вице-губернаторы иногда состояли при губернаторах и находились с ними в одном городе, иногда же они управляли провинциями наравне с провинциальными воеводами. Мы знаем, что все городовые воеводы состояли под апелляцией губернатора, но воеводы некоторых городов по отдаленности были подчинены надзору ближайших провинциальных воевод {1728 года, 12 сентября, No 5333 — Наказ губернаторам и воеводам и их помощникам, п. 6.}. Сверх того, губернаторы, вице-губернаторы, обер-коменданты и провинциальные воеводы, будучи высшими управителями губерний или провинций, в то же время служили первой инстанцией для жителей того города и уезда, в котором они находились {Это видно из устройства С.-Петербургской губ. (1719 года, 29 мая, No 3380 — Именный, состоявшийся в Сенате, 1722 года, 4 апреля, No 3935 — Именный, состоявшийся в Сенате).}.
b. Областное устройство в судебном отношении
а) Общие суды
Высшая судебная власть в губерниях принадлежала сначала ландрихтерам. Из устройства Ингерманландской и первоначального устройства вообще всех наших губерний видно даже, что сперва в целой губернии был один только ландрихтер и что он судил спорные дела о землях {1707 года, 17 генваря, No 2135 — Именный, объявленный князем Меншиковым, п. 2 и 3, 1715 года, 28 генваря, No 2879 — Именный: ‘Ежели… спор какой в землях будет и о том для розыску и межеванья посылать ландрихтеров’.}. Но кому принадлежал в это время суд во всех прочих спорных исках — неизвестно.
Трудно решить, откуда заимствованы ландрихтеры. Мы находим их в Швеции и Эстляндии, напротив, ландрихтеры, установленные у нас, судили, собственно, одни спорные дела о землях, и то по приказанию ландратской коллегии, под которой они состояли {1713 года, 24 апреля, No 2673 — Именный, п. 3: ‘Ландрихтерам быть каждому под вышереченным (ландратским) консилиумом в своей провинции’, 1715 года, 28 генваря, No 2879 — Именный.}, сверх того, они не составляли коллегий, но каждый из них имел свою канцелярию земских дел {1708 года, 21 марта, No 2194, Докладные пункты князя Меншикова с высочайшими резолюциями, ст. 24.}.
В 1718 г. в новой росписи губернских чинов мы находим уже обер-ландрихтера иландрихтера {1718 года, 26 ноября, No 3244 — Именный.}. Можно с некоторою вероятностью заключать, что обер-ландритеры вскоре опять отменены, ибо в 1719 г. в штате С.-Петербургской губернии снова упоминается только об одном ландрихтере на всю губернию {1719 года, 29 мая, No 3380 — Именный, состоявшийся в Сенате.}.
Впоследствии ландрихтеры были уничтожены {Если не ошибаемся, обер-ландрихтеры и ландрихтеры в последний раз упоминаются в Указе Юстиц-коллегии, 1719 года, 16 ноября, No 3453.}, мы не знаем побудительной причины их уничтожения, но можно думать, что установление по городам и провинциям судов и судей, коим вверено было решение спорных поземельных и исковых дел, сделало ландрихтеров ненужными {По установлении Юстиц-коллегии, вероятно, вследствие существования отдельного поместного приказа и ландрихтеров — отдельных губернских судей для спорных дел о землях, возник следующий вопрос: ‘Поместным ли одним или судным делам вместе как в Швеции, так и в той (Юстиц-коллегии) быть и в какой силе, только ли в одном С.-Петербурге или по провинциям и городам?’ (1718 года, 9 мая, No 3202 — Высочайшая резолюция на доклад Юстиц-коллегии, п. 1. Вопрос выражен не совсем ясно. Кажется, Юстиц-коллегия испрашивала разрешения на то, быть ли поместным и судным делам вместе, и если быть, то в одном ли С.-Петербурге или и в провинциях и городах?) Петр Великий повелел: ‘Быть одному Уставу или Уложенью’ (Там же, рез. на п. 1). Таким образом, в силу этой резолюции городовые и губернские суды должны были ведать поземельные и исковые спорные дела, а следовательно, ландрихтеры, отдельно заведовавшие одними поземельными спорными делами, должны были сделаться излишними.}.
Учреждение городовых и губернских судов было впервые предположено Петром Великим в 1718 г. {Там же, 1718 года, 22 декабря, No 3261 — Именный, п. 8.} и впоследствии, кажется, приведено в исполнение. Первые называются в указах уездными {1719 года, ‘…’ генваря, No 3294 — Инструкция, или наказ, воеводам, п. 5.}, земскими {1722 года, 27 апреля, No 3979 — Именный, п. 7.}, нижними, нижними городовыми, провинциальными {1720 года, 4 мая, No 3577 — Именный, объявленный из Юстиц-коллегии.} судами. Где таких судов не было, там должность их возлагалась на воевод {1719 года, 16 ноября, No 3453 — Указ из Юстиц-коллегии.}, губернаторов, вице-губернаторов, обер-ландрихтеров, ландрихтеров и городовых судей {1720 года, 4 мая, No 3577 — Именный, объявленный из Юстиц-коллегии.}.
Городовые, или нижние суды состояли под апелляциею главных {1718 года, 9 мая, No 3202 — Высочайшая резолюция на доклад Юстиц-коллегии, п. 1.}, высших, надворных судов {1718 года, 22 декабря, No 3261 — Именный, п. 2.}, заимствованных из шведского законодательства. Надворные суды, по первоначальному предположению, должны были находиться в каждой губернии, а впоследствии только в главных губернских городах (С.-Петербурге, Москве, Казани, Курске, Ярославле, Воронеже, Нижнем Новгороде, Смоленске и Тобольске) {1719 года, 8 генваря, No 3269 — Именный.}. Они составляли вторую, высшую инстанцию по областном устройстве и соответствовали нынешним соединенным палатам, с той только разницей, что последние установлены для одной губернии, а первым были подсудны многие губернии, как гофгерихтам в Швеции. Кроме того, от неправильности тогдашней администрации и смешения управления местного с централизованным надворные суды были в одно и то же время высшими областными судами для губерний, причисленных к их судебному округу, и нижними, городовыми для уездов и городов, в которых были установлены {1722 года, 4 апреля, No 3935 — Именный, состоявшийся в Сенате.}.
О составе надворных судов ничего не говорится в указах Петра Великого. Мы знаем только, что Московский надворный суд состоял из трех полковников, одного подполковника и двух царедворцев и должен был управлять губернией вместе с вице-губернатором {1719 года, 8 апреля, No 3344 — Именный, объявленный из Сената.}. Место надворных судов, где их не было, заступали губернаторы {1719 года, 16 ноября, No 3453-Указ из Юстиц-коллегии, 1720 года, 4 мая, No 3577 — Именный, объявленный из Юстиц-коллегии.}.
В одно время с судами предположено было установить и городовых судей {1718 года, 22 декабря, No 3261 — Именный, п. 2.}. В следующем году мы находим, что такие судьи были действительно учреждены Юстиц-коллегией {1722 года, 12 марта, No 3917 — Сенатский Юстиц-коллегии.} во всех больших городах, но в 1722 г. они были отменены, и судебная власть их передана воеводам, а в городах, где воевод не было и которые находились в значительном расстоянии (в двухстах верстах) от главного города провинции, установлены для многих смежных городов особливые асессоры с правом судить дела ценою в 50 рублей {1722 года, 4 апреля, No 3935 — Именный, состоявшийся в Сенате.}.
Цель установления городовых судей и отношение их к городовым и провинциальным судам нам неизвестны. По всем вероятиям, они должны были заступать место судов там, где их не было. Это предположение подтверждается тем, что со времени передачи судебной власти воеводам и губернаторам нигде более не упоминается о судах городовых и провинциальных.
Вот краткий очерк реформ, произведенных Петром Великим в общем областном устройстве России. Отношение между собственно судебною и административною властью во время разделения их определялось тем, что воеводы и губернаторы не имели права судить спорных гражданских дел {1707 года, 17 генваря, No 2135 — Именный, объявленный князем Меншиковым, п. 5, 1719 года, ‘…’ генваря, No 3294 — Инструкция, или Наказ, воеводам, п. 5.}, но наблюдали над судьями, чтобы они не волочили дел и не делали несправедливостей, они принимали жалобы {1714 года, 8 декабря, No 2865 — Именный, объявленный из Сената.}, отправляли их в надлежащий суд {1720 года, 20 апреля, No 3571 — Наказ земским дьякам или секретарям, п. 7.} и исполняли решения, делая свои представления высшему судебному месту, если находили их неправильными {1719 года, ‘…’ генваря, No 3294— Инструкция, или наказ, воеводам, п. 6.}.
Вследствие разделения власти судебной и административной должны были образоваться и два рода инстанций: одни — по административному, другие — по судебному управлению. Так и было: первоначально организованы административные инстанции: городовые и провинциальные воеводы и коменданты состояли под апелляцией губернаторов {1714 года, 21 марта, No 2787 — Именный, объявленный из Сената.}, с 1719 г. определены и судебные инстанции: городовые и провинциальные суды и судьи подчинены надворному суду {1719 года, 15 июля, No 3403 — Указ из Юстиц-коллегии.}. Уничтожение судей, установленных по городам Юстиц-коллегией, и вверение судебной власти губернаторам и воеводам, тогда как в других городах оставались по-прежнему городовые и провинциальные суды, и следовательно, судебная власть не сливалась в одном лице с исполнительной, административной, — должны были породить большую неправильность в областном устройстве того времени и вместе с тем сделать весьма неопределенным учение о подчиненности присутственных мест и лиц и порядок принесения апелляционных жалоб. Это и новость областного учреждения, введенного в России Петром Великим, были причиной чрезвычайного умножения жалоб, подаваемых лично самому Государю. Много было издано указов, запрещавших жаловаться мимо установленных инстанций, но они оставались без действия, несмотря на беспристрастные подтверждения.
b) Особенные суды
Сюда относится устройство духовных, крестьянских и купеческих, ремесленных, мещанских судов.
1) Духовные суды. В 1722 г. после установления Синода Петр Великий учредил по городам духовных дел управителей {1722 года, 4 сентября, No 4081 — Синодский, п. 1.}. Они ведали в первой инстанции спорные гражданские иски, вчиняемые против духовных {Там же, п. 10.}. Вторую областную инстанцию составляли епархиальные архиереи {Там же, п. 3.}. Такое учреждение особливых духовных судов для гражданских исков против духовных лиц было не что иное, как видоизменение прежних начал управления сообразно с новым областным устройством России: отдельное управление духовенства и лиц, ему подвластных, в делах светских удержано, только введены в нем две инстанции, из коих первая соответствовала городовым воеводам и судам, а вторая — надворным судам.
2) Крестьянские суды. В устройстве их не произошло в царствование Петра Великого никаких существенных изменений. Когда установлены были коменданты и ландраты, заменившие сначала воевод, к ним перешло и право суда над крестьянами в делах гражданских {1706 года, 12 марта, No 2097 — Именный, объявленный князем Меньшиковым Копорскому коменданту Римскому-Корсакову, 1715 года, 28 генваря, No 2879 — Именный.}. В этот, как и в предыдущий период, судебное управление крестьян не сосредоточивалось в одном каком-либо присутственном месте, но было разделено между различными ведомствами. Крестьяне, приписанные к заводам, фабрикам, артиллерии, судом ведались в том управлении, которому были подчинены фабрики, заводы и т. д., крестьяне помещичьи, вотчинные, монастырские, патриаршие, епископские, дворцовые и ямщики по-прежнему судились в своих исках перед помещиками и приказчиками. Частные изменения в управлении их ограничивались одним перечислением из одного ведомства в другое.
3) Суды городского сословия. Городское сословие, как мы выше заметили, создано в России Петром Великим. Еще в 1699 г. установлены по городам выборные {1699 года, 30 генваря, No 1674 — Именный, 1699 года, 30 генваря, No 1675 — Именный, объявленный из Разряда, 1715 года, 28 генваря, No 2879 — Именный.} бурмистры с властью судебной и административной {1699 года, 30 мая, No 1686 — статьи, присланные из Воронежа в Разряд.}. Так, введено отдельное управление купечества от прочих городских и уездных жителей в делах торговых {1699 года, 5 октября, No 1699 — Именный, 1700 года, 26 июля, No 1708 — Именный.}. Этому управлению впоследствии дана более правильная организация, к Новгороду, Пскову, Астрахани и ‘иным таким городам’ велено было приписать малые города и уезды. Появилось в отношении к торговому сословию разделение России на провинции, которое задолго предшествовало общему преобразованию нашего областного устройства. Бурмистры больших городов должны были ведать бурмистров малых городов и, в свою очередь, ведались Бурмистерской палатой, которая находилась в Москве {1699 года, 27 октября, No 1706 — Именный.}, состояла из бурмистров и вскоре переименована в Ратушу [42], а члены ее — в бургомистров {1699 года, 17 ноября, No 1718 — Именный.}. Некоторые посады были, однако, изъяты по именным указам из этого общего порядка управления и ведались обер-комендантами и воеводами {1709 года, 4 генваря, No 2220 — Именный, состоявшийся в Преображенском приказе [43], за подписанием царевича Алексея Петровича и последовавший на основании оного приговор Ратуши.}. Последнее изменение в управлении купеческим сословием состояло в том, что по введении нового областного устройства городовые бургомистры подчинены по апелляции губернаторам {1715 года, 28 генваря, No 2879 — Именный.}. Через это Бурмистерская палата в Москве должна была потерять прежнее свое значение.
В 1718 г. предположено учредить городовые магистраты на основании Рижского и Ревельского регламентов {1718 года, 11 июня, No 3208 — Высочайшая резолюция на мемориал иноземца Фика. Рез. на 8 п.}. Этим положено первое основание отдельному управлению городового сословия по всем делам, которые до него относились {1721 года, 16 генваря, No 3708, Регламент, или устав, Главного магистрата, гл. IX, гл. XIV.}. В 1721 г. оно было подробно и систематически развито в Регламенте Главного магистрата {Там же.} и, таким образом, еще при Петре Великом установилось окончательно. В этом уставе все города, по числу дворов, разделены на пять классов {Там же, гл. V. К первому отнесены города, в которых было 2000 дворов и более, ко второму — 1000-2000, к третьему — 500-1000, к четвертому — 250-500, к пятому — города, в которых было менее 250 дворов.}, из коих первые два заключали в себе большие города, два вторые — средние, а последний — малые города. В малых городах были одни бургомистры с известным числом ратманов, в средних бургомистры составляли магистрат, в больших городах устройство магистратов отличалось только тем, что в них один из бургомистров назначался президентом {Там же, гл. VI.}.
Число бургомистров и ратманов было различно, смотря по величине города. Они выбирались из гостей, гостиной сотни, гостиных детей и первостатейных граждан ‘добрых, пожиточных и умных людей’ {Там же.}.
Областные присутственные места и лица, управлявшие городским сословием, делились на три инстанции, на бургомистров малых городов подавались апелляционные жалобы магистратам, в коих не было президентов и которые, следовательно, равнялись провинциальным судам и воеводам. Недовольные решением этих магистратов жаловались в больших городах магистратским президентам. Итак, губернские магистраты, составляя третью инстанцию, соответствовали надворным судам {Там же, гл. VI. Из инструкций магистратам 1724 года, No 4624, п. 28 видно, что вместо трех областных инстанций, предложенных Регламентом Главного магистрата для городового сословия, учреждены только две: на городовых бургомистров и магистраты приносились апелляционные жалобы прямо в магистраты, уравненные с надворными судами. Такая неопределенность числа инстанций заметна и в общем областном устройстве. Вообще, из указов видно, что Петр Великий имел первоначально в видуучредить три областные инстанции, но впоследствии — потому ли, что были установлены коллегии, или по каким-либо другим причинам он во всех областных управлениях учредил по две инстанции.}.
После Петра Великого общее областное устройство России подверглось новым изменениям. Начала, внесенные им в русское законодательство, были нам чужды. Многосложное областное устройство, им данное, противоречило простому, однообразному устройству древней России. При установлении многих областных чиновников, присутственных мест, инстанций и отдельных управлений (из коих мы упомянули только о некоторых, собственно относившихся к судебному управлению), при неопределенности законов и частном их изменении весьма немногие знали, у кого искать защиты против нарушений права. Содержание чиновников, учрежденных Петром Великим, требовало больших издержек, тягостных для народа. Все это побудило Екатерину I в 1727 г. ‘как надворные суды, так и всех лишних управителей, и канцелярии их, и конторы, камериров и земских комиссаров [44], и прочих тому подобных вовсе отставить, а положить всю расправу и суд по-прежнему на губернаторов и воевод…, чтобы подданным тем показано быть могло облегчение, а вместо бы разных многих канцелярий и судей знали токмо одну канцелярию’ {1727 года, 15 марта, No 5033 — Именный, состоявшийся в Верховном тайном совете [45], п. 4.}. Таким образом, прежнее областное устройство восстановлено и удержалось неизменно до Учреждения о губерниях. Дополнения и пояснения, к нему относящиеся, в главных чертах состояли в следующем.
1. Городовые комиссары, учрежденные Петром Великим, заменены по-прежнему воеводами и подчинены в порядке апелляционном воеводами провинциальных городов {1726 года, 15 июля, No 4929 — Именный, объявленный из Верховного тайного совета Сенату, 1727 года, 24 февраля, No 5017 — Именный, объявленный из Верховного тайного совета Сенату, п. 2, 1727 года, 15 марта, No 5033 — Именный, состоявшийся в Верховном тайном совете, п. 2.}. Последние имели при себе помощников, которые после Петра Великого перестали называться асессорами, а получили старое название товарищей, как видно из многих указов {1726 года, 15 июля, No 4929 — Именный, объявленный из Верховного тайного совета Сенату, 1727 года, 18 сентября, No 5157 — Именный, состоявшийся в Верховном тайном совете, 1728 года, 12 сентября, No 5333 — Наказ губернаторам и воеводам и их товарищам.}.
2. Власть административная и судебная, соединенные в одном лице воеводы ‘со товарищи’, были строго отличены друг от друга в законах и служили основанием двоякой подчиненности воевод в порядке инстанций. В судебном отношении воеводы городовые, провинциальные и губернаторы непосредственно подчинены были Юстиц-коллегии {1728 года, 18 сентября, No 5157 — Именный, состоявшийся в Верховном тайном совете, 1728 года, 26 июня, No 5315 — Сенатский, п. 8, 1730 года, 22 июля, No 5597 — Именный вследствие Высочайше утвержденного доклада, 1730 года, 20 марта, 1739 года, 22 мая, No 7815 — Высочайшая резолюция на доклад Сената, п. 9.}, в административном — пригородные воеводы были подведомственны городовым {1728 года, 12 сентября, No 5333 — Наказ губернаторам и воеводам и их товарищам, п. 7.}, городовые воеводы — провинциальным {Там же, п. 6, 1728 года, 26 июня, No 5315 — Сенатский, п. 9.}, а провинциальные воеводы — губернатору {1728 года, 26 июня, No 5315 — Сенатский, п. 8.}. Вследствие этого по одному и тому же спорному делу частные жалобы подавались одним присутственным местам и лицам, а апелляционные — другим.
3. Воевод городовых положено переменять через каждые два года {1730 года, 20 марта, No 5522.}. В этом, как и во всей реформе областного устройства, введенного Петром Великим, видно стремление восстановить наше прежнее управление. Закон сменять воевод через известное число лет существовал издавна {Голиков. Доп. к деян. Петра Великого. Т. III. — С. 423, 426.}. С какою целью он был восстановлен теперь — неизвестно. Быть может, основанием служили остатки прежнего характера кормлений, который имели воеводы, по крайней мере, мы знаем достоверно, что по древнему законодательству смена воевод через известное число лет (три года) была введена для отвращения злоупотреблений, которым кормления подавали повод, а, может быть, и для того, чтобы давать воеводские места другим лицам, заслужившим награды.
По смерти Петра Великого произошла новая реформа и в особенных управлениях. Главной целью ее была централизация всех отдельных судебных управлений в руках местного воеводы. Таким образом, последовательность юридического начала восстановлена, единовластие утверждено и в особенном областном управлении.
1. Купеческие суды. Магистраты подчинены губернаторам и воеводам {1727 года, 24 февраля, No 5017 — Именный, объявленный из Верховного тайного совета Сенату, п. 2, 1727 года, 15 марта, No 5033 — Именный, состоявшийся в Верховном тайном совете, п. 2.5, ст. 1, 1732 года, 17 марта, No 5992 — Сенатский, 1737 года, 20 июля, No 7333 — Инструкция С.-Петербургской воеводской канцелярии, п. 8. В царствование Елисаветы Петровны магистраты, замененные ратушами (1728 года, 5 июля, No 5302 — Сенатский), восстановлены, а с тем вместе восстановлено и все прежнее устройство областных судов среднего сословия, магистраты приписанных городов по-прежнему подчинены по апелляции провинциальным, провинциальные — губернским (1744 года, 20 августа, No 9018 — Сенатский). Но Екатерина II подчинила губернские магистраты губернаторам (1764 года, 21 апреля, No 12137 — Наставления губернаторам, п. IX) и таким образом восстановила устройство, введенное Екатериной I, с той только разницей, что прежде каждый воевода заведовал магистратом.}.
В этот же период времени установлены словесные суды {1754 года, 5 мая, No 10222 — Сенатский, п. 1.}, существовавшие до Петра Великого под названием таможенных, и подчинены по апелляциям магистратам и ратушам {1766 года, 10 августа, No 12721 — Указ из Главного магистрата с приложением инструкции словесным судам.}. Впоследствии мы увидим значение их и цель их учреждения.
2. Крестьянские суды. Крестьяне различных ведомств были подчинены суду воевод и губернаторов. В законах говорится о таком подчинении дворцовых крестьян {1728 года, 12 сентября, No 5333 — Наказ губернаторам и воеводам и их товарищам, п. 12. — 1732 года, 26 мая, No 6068 — Сенатский.}, ямщиков {1728 года, 30 июня, No 5299 — Сенатский, п. 6.} и крестьян синодского ведомства {1727 года, 15 марта, No 5033 — Именный в Верховном тайном совете, п. 4, 1728 года, 12 сентября, No 5333 — Наказ губернаторам и воеводам и их товарищам, п. 13. В царствование Императрицы Екатерины II управление крестьян синодального ведомства вследствие учреждения Коллегии экономии подверглось значительным изменениям. Часть этих крестьян осталась по-прежнему в управлении архиереев, архимандритов и игуменов, которые поэтому и были главными судьями по спорным гражданским искам, возникавшим между ними (1763 года, 6 июня, No 11844 — Инструкция высочайше учрежденной Коллегии экономии, п. 7), другая состояла под управителями и приказчиками, посылаемыми от Коллегии экономии и замененными потом выборными управителями от крестьян (1764 года, 13 августа, No 12226 — Высочайше утвержденный доклад президента Коллегии экономии, князя Куракина [46]) и под казначеями. Сверх того, над округами синодальных крестьян установлены по городам попечители (см. там же), а впоследствии — четыре экономических правления: в Ярославле, Казани, Ельце и Вологде (1770 года, 28 июля, No 13487 — Высочайше утвержденный доклад Сената). В какой мере простиралась судебная власть воевод и губернаторов на синодальных крестьян со времени этих реформ в их управлении, не видно из современных указов.}. Все они стали подсудны воеводам и губернаторам на основании прежних начал подсудности, действовавших еще до преобразований Петра Великого и изложенных в главе о судоустройстве в период Уложения.
С изданием Учреждения для управления губерний [47] заключался ряд реформ в областном устройстве. Начала, внесенные в это устройство Петром Великим и замененные прежними при его преемниках, были восстановлены Екатериной II и развиты с большей полнотой, последовательностью и определенностью. Период Петра Великого в этой отрасли законодательства заключился, с новым Учреждением управление губерний получило правильную, систематическую организацию, которая лежит в основании их настоящего устройства.
1. Власть судебная при Императрице Екатерине II снова отделена от власти исполнительной. Разделение этих двух властей, как мы уже заметили, впервые появилось со времен Петра Великого. При его преемниках оно сохранило только в отношении к высшим правительственным местам в подчинении губернаторов и воевод по судебному управлению — Юстиц-коллегии, а по власти исполнительной — Сенату. Но в отношении к губернаторам оно исчезло, ибо в руках губернаторов и воевод сосредоточены обе власти, и они сами исполняли приговоры, по которым постановляли решение.
По Учреждению о губерниях судебная и исполнительная власти снова отделены одна от другой и каждая из них вверена особливым присутственным местам и лицам. Вся Россия разделена на губернии или наместничества, из коих каждое должно было заключать в себе от 300 до 400 тыс. душ {1775 года, ноября 7, No 14392 — Учреждение для управления губерний Всероссийской Империи, п. 1.}, губернии, смотря по надобности, могли делиться на области или провинции {Там же, ст. 15.}. Наконец, каждая губерния или область делилась на уезды или округи, в коих полагалось от 20 до 30 тыс. душ {Там же, ст. 16 и 17, 193 и 194.}.
Исполнительная власть в губерниях вверена наместникам {Там же, ст. 83 и 85.} и губернским правлениям {Там же, ст. 96, 97, 98 и 99.}, в уездах — нижним земским судам {Там же, ст. 224, 3.}, а в городах — городничим или комендантам {Там же, ст. 253, 254, 3.}. Все эти места и лица не имели судебной власти {Там же, ст. 82, 85, 96, 97, 229, 254, 266, 268.}, ею заведовали особливые суды, о которых мы скажем в своем месте.
Между судебными и исполнительными присутственными местами и лицами установлены известные отношения. Должность исполнительных присутственных мест и лиц состояла в приведении в исполнение приговоров и решений мест судебных. Отсюда, если возникало спорное гражданское дело в каком-либо несудебном присутственном месте, оно не судило его, но передавало тому месту, которому дело подсудно по закону. По тому же началу судебные места не исполняли сами своих приговоров по спорным делам, но передавали для исполнения административным присутственным местам {См. приведенные статьи.}.
2. Для отдельных отраслей управления установлены в губерниях высшие присутственные места и лица, в которых как в высшей областной инстанции сосредоточивались дела, возникавшие в губернии. Эта централизация областного управления не была, однако, общей для всех управлений в губернии, но существовала для каждой отрасли в отдельности. Центральным присутственным местом исполнительной власти для целой губернии было губернское правление, судебное управление по делам гражданским сосредоточивалось в гражданской палате, но не было в губерниях общих центральных мест для судебной и исполнительной власти.
Централизация областного управления по отдельным отраслям с сохранением самостоятельности, независимости каждой из них не была нововведением при Екатерине II. Это начало впервые внесено в наше областное устройство Петром Великим с установлением ландрихтеров, а впоследствии — земских и надворных судов, не зависевших от воевод и губернаторов. Но уже при нем, а еще более при его преемниках это начало уступило место прежнему и все отрасли управления соединены в одной воеводской канцелярии.
3. Учреждением о губерниях восстановлено в областном устройстве коллегиальное начало, впервые введенное Петром Великим и замененное в последующие царствования личным управлением. Это начало, как и все другие, проведено Императрицей Екатериной II с большой последовательностью по всем инстанциям областного управления и — что всего замечательнее — положено в основание устройства одних судебных присутственных мест {Там же, ст. 183: ‘Большинство голосов дело решит’. В Учреждении о губерниях прямо говорится только о коллегиальном устройстве верхних земских судов (ст. 183,184), губернских магистратов (ст. 325, 326), верхних расправ (ст. 369,370) и верхних надворных судов (ст. 462,463). Палаты названы департаментами коллегий: уголовная — Юстиц-коллегии (ст. 106), гражданская— Юстиц- и Вотчинной коллегий (ст. 115), Казенная- Камер- и Ревизион-коллегии (ст. 118). Этим уже некоторым образом определено и устройство их, но об уездных судах и нижних расправах, равно как и о форме устройства прочих областных присутственных мест, не говорится ни слова.}, губернское правление — место, по преимуществу исполнительное, административное — удержало старинное, совещательное устройство {Там же, ст. 103: ‘Два советника определяются в губернское правление, для вспоможения губернатору. Они рассуждением своим уважают дело и потом исполняют положения губернаторские. Буде же случится, что губернаторские приказания не соответствуют пользе общей и губернатора рассуждениями от того отвратить им не можно, тогда советники долженствуют внести в правление письменно свое мнение, но приказаний губернаторских отменить не могут и по оным исполнять обязаны’.}, бывшее в древней России единственной, исключительной формой судоустройства. Основание этого различия в устройстве судебных и исполнительных присутственных мест заключается в том, что власть исполнительная, по существу своему, есть необходимо власть деятельная, выражающаяся в единстве, определенности и скорости действия. Поэтому-то она и вверена лицу физическому. По обширности, многосторонности этой власти ему приданы советники, которые помогают ему уяснить пределы, цель и направление его деятельности в известном данном случае. Таково было назначение губернского правления. При городничем, который имел гораздо меньший круг деятельности в сравнении с губернатором, не было советников. Напротив, судебным присутственным местам, установленным исключительно для определения права, дано коллегиальное устройство, ибо определение права основывается на суждении, которое, естественно, должно быть полное и многостороннее, когда в нем принимают участие не одно, а многие лица.
4. При Петре Великом выборные, кажется, перестали участвовать в общем областном управлении, по крайней мере, в его царствование о них более не упоминается. Встречается в указах выражение: выбирать из людей достойных {Из указа 1718 года, ‘…’декабря, No 3264 — Именный, п. 5, видно, что высшие чиновники баллотировались Сенатом, а из Сенатского указа 1725 года, 22 сентября, No 4780 — что судебные комиссары, воеводы, камериры [48] и асессоры [49] назначались герольдмейстером [50].}, но не всегда можно определить: выбирали ли те, кому вверено было областное управление, или по-прежнему жители губерний и провинций.
Ход реформы, ее направление и отношение к древнему быту заставляют думать, что последние остатки избирательного начала в русском областном судоустройстве уничтожены при Петре I. Период законодательства, незадолго предшествующий перевороту, представляет ряд постепенных замен выборных коронными чиновниками. Чужеземное устройство, введенное Петром Великим, не могло благоприятствовать избирательному началу: мы не знали этого устройства и привыкали к нему неохотно, нужны были для службы люди ревностные и хорошо знакомые с новым устройством, а таких могло назначать одно правительство, бывшее главным двигателем реформы. Одно устройство судов городового сословия представляет в этом отношении замечательное исключение: они состояли из выборных {См. статью об устройстве городских судов.}.
Полное восстановление древнего избирательного начала в нашем областном судоустройстве принадлежит Екатерине II. По Учреждению о губерниях большая часть областных присутственных мест состояла из выборных от всех сословий, кроме духовенства, со времени Екатерины II оно не принимало никакого участия в светском управлении и не имело поэтому представителей в областном учреждении.
Отношение избирательного начала к началу коронного управления и юридические положения, служившие основанием первому, по Учреждению о губерниях, определялись следующим образом {Мы ограничиваемся здесь рассмотрением одних исполнительных и судебных присутственных мест.}: а) высшие губернские присутственные места (губернское правление и палаты) состояли исключительно из одних коронных чиновников. Ими замещались и городнические должности {Ст. 59, 60, 61, 71.}, b) средние инстанции (верхний земский суд, верхняя расправа и губернский магистрат) были составлены из коронных представителей {Ст. 60, 62, 74.} и выборных членов {Ст. 65, 73, 75.}. Такой же состав имели нижние расправы {Ст. 74.} и земские суды в уездах, где не было или было немного дворянских имений {Ст. 66.}, с) наконец, первые инстанции (уездные суды, городовые магистраты и нижние земские суды) заведовали исключительно одними выборными {Ст. 66, 67, 72, 75.}, d) устройство совестного суда представляет замечательную особенность: он состоял из выборных членов {Ст. 65, 73 и 75.} под председательством совестного судьи, который назначался наместником из кандидатов, выбранных судебными местами губернии, а не сословиями {Ст. 63.}, е) выборные чиновники, состоявшие в этих присутственных местах, не иначе могли вступить в отправление своих должностей как с утверждения губернатора или губернского правления {Ст. 63, 65, 66, 67, 73, 75. — Об утверждении градского главы, бугомистров, ратманов, старост и судей словесного суда [51] не говорится ни слова. Ст. 72.}, f) по окончании срока своего служения они не давали отчета в отправлении своей должности сословию, их избравшему, но подлежали общей ответственности перед правительством наравне с коронными чиновниками {1784 года, 25 июня, No 16025 — Сенатский, 1785 года, 8 апреля, No 16177.}. Наравне с ними выборные считались в действительной службе, пользовались чинами и наградами {Учреждение о губерниях, ст. 50-53, 1797 года, 19 генваря, No 17748 — Именный, объявленный генерал-прокурором, 1801 года, 1 августа, No 19961 — Именный, данный Сенату, п. 3.}, g) наконец, поселянам дозволено избирать своих заседателей не только из поселян же, но из ‘дворян, ученых людей, чиновных людей и разночинцев’ {Ст. 75.}.
Из сказанного видно, что избирательное начало, восстановленное Императрицей Екатериной II, не было основано на представительстве, но скорее на предстательстве выборных перед правительством, о пользах и выгодах избиравшего их сословия. Поэтому-то они ничем и не отличались от чиновников, назначаемых самим правительством, утверждались им и могли даже избираться из других сословий. В этом отношении восстановление их было действительным восстановлением прежних ‘выборных, добрых людей’.
5. До Петра Великого у нас не было строгого юридического различия между сословиями, а поэтому и управления их не были строго отделены друг от друга и нередко находились в руках одного лица или присутственного места. Так, служилые люди судились преимущественно воеводами, крестьяне каждой волости в исках между собою имели свой суд, но крестьяне различных сел ходили под суд воевод, как и посадские люди, купцы по делам купеческим имели свои особливые, так называемые таможенные суды, подчиняясь, однако, по общему управлению власти местного воеводы.
В царствование Петра Великого городское сословие было отделено от прочих и получило особливое управление.
Екатерина II довершила начатое Петром Великим. Изданием Дворянской грамоты {1762 года, 18 февраля, No 11444 — Манифест, 1785 года, 19 апреля, No 16186.} [52] и Городового положения {1785 года, 21 апреля, No 16187.} [53] она отделила дворянство от других классов и образовала из городовых жителей особливое сословие. Таким образом, окончательное юридическое разделение сословий принадлежит ее царствованию.
Образование сословий должно было отразиться и в областном управлении. В Учреждении о губерниях различие их играет важную роль и имело большое влияние на состав и назначение многих областных присутственных мест:
a) суды первых двух инстанций делились на три разряда по трем светским сословиям. Уездные и верхние земские суды учреждены для дворян, городовые магистраты и ратуши и губернские магистраты — для городского сословия, нижние и верхние расправы — для сельского. В Учреждении о таком назначении исчисленных мест нигде не сказано, только о расправах говорится, что они установлены для однодворцев, всяких прежних служеб служилых людей, черносошных государственных крестьян, государственных крестьян, приписанных к каким ни есть местам или заводам, ямщиков, экономических и дворцовых крестьян и прочих, временно в коронном управлении состоящих {Ст. 335.}, но доказательством служит:
b) состав их. Уездные суды состояли исключительно из выборных от дворянства {Ст. 67.}, верхний земский суд — из дворянских заседателей {Ст. 166.}, городовые магистраты и ратуши — из одних выборных от купечества и мещанства {Ст. 280.}, губернские магистраты — из заседателей от купцов и мещан {Ст. 308. Весьма замечательно, что заседатели от купечества и мещанства в губернском магистрате избирались из одних мещан и купцов того губернского города, в котором находился губернский магистрат, тогда как заседатели верхнего земского суда и верхней расправы избирались из дворян и поселян целой губернии (ст. 166 и 75). Причины этого отступления должно искать в желании соблюсти выгоды купеческого сословия: отвлечение городовых купцов и мещан от их промыслов для служения в губернском городе было бы для них тягостно.}, нижняя, верхняя расправы — из заседателей от поселян, ‘кои составляют подсудное ведомство’ их {Ст. 75.},
c) началом управления по классам объясняется состав нижнего земского суда. Исправник мог быть выборным или назначенным от правительства, смотря по числу дворянских имений в уезде {Ст. 66.}, но заседатели были от дворян и поселян, потому что нижний земский суд установлен для тех и других. Городское сословие не имело в нем своих выборных и не было ему подведомственно {Ст. 23, 35, 65-67, 75, 166 и 336.}. Напротив, в совестном суде, учрежденном для всех светских сословий, были заседатели от дворянства, городского сословия и поселян {Ст. 396.}. Наконец, в верхнем и нижнем надворных судах, где судились спорные дела лиц, не принадлежавших к сословиям тех столичных губерний, где эти суды были установлены, все члены назначались от правительства, потому что выбор их, очевидно, не мог иметь места {Ст. 440, 441, 476.},
d) мы выше заметили, что все первые областные инстанции состояли исключительно из одних выборных. Только в нижней расправе председатель был назначаем правительством {Ст. 74.}, вторые имели уже коронных председателей {Ст. 60, 62.}, но высшие областные присутственные места, наместническое правление и палаты состояли исключительно из одних коронных чиновников {Ст. 60, 62.}. Такой же постепенный переход от начала избирательного к началу назначения чиновников от правительства находим мы и в древнем областном управлении, могло даже быть, что последнее служило образцом первому. До Петра Великого первые областные инстанции состояли большею частью из одних выборных: таковы были крестьянские, волостные суды, воеводы, назначаемые царем, имели при себе выборных товарищей, наконец, приказы, бывшие некогда для Московского княжества высшими областными инстанциями, состояли исключительно из одних коронных судей,
е) назначение расправных судей (председателей нижней расправы) правительством было исключением в общем устройстве низших областных присутственных мест и, кажется, имело основанием меньшую степень образованности крестьянского сословия, отсутствие уездных крестьянских собраний и вотчинное право государства на крестьян, не состоящих в частном владении.
6. Учреждением о губерниях установлены три областные судебные инстанции. Первую составляли: нижняя расправа, городовый магистрат и уездный суд, вторую — верхняя расправа, губернский магистрат и верхний земский суд, третью, высшую — палаты (гражданская и уголовная). Но административные, исполнительные присутственные места и лица в губернии делились только на две инстанции: к первой принадлежали земские суды и городничие, ко второй — губернское правление {Ст. 225, 256, 258, 260, 263, 264, 270.}.
7. По Учреждению о губерниях суд уголовный и гражданский отделены друг от друга. В этом отделении заметна постепенность: первые областные судебные инстанции соединяют в себе оба суда и в них они не различаются {Ст. 197, 283, 337.}, во вторых инстанциях оба суда, уголовный и гражданский, хотя и сосредоточиваются в одном присутственном месте, однако уже различены и отделены друг от друга. Верхние земские суды, верхние расправы и губернские магистраты делятся на два департамента, и каждый имеет своего председателя и членов, первый судит дела уголовные, второй — гражданские {Ст. 67-169, 309-311, 353-355.}. Наконец, в высшей областной инстанции оба суда совершенно отделены друг от друга и каждый вверен особливой палате {Ст. 106, 115.}.
Отделения гражданской и уголовной судебной власти не было у нас со времени реформ Петра Великого до учреждения губерний при Екатерине II. Городовые, провинциальные и надворные суды судили все спорные дела, уголовные и гражданские. Впоследствии эта судебная власть без всяких изменений перешла к губернаторам и воеводам, которые и заведовали ею до 1775 г. Напротив, по древнему законодательству, судебная уголовная власть отделялась от гражданской и заведовалась в областях особенными присутственными местами, губными избами, а в Москве — Разбойным приказом. Со всем тем отделение уголовного и гражданского суда при Екатерине II было нововведением, а не возвращением к древнему юридическому началу, ибо до Петра Великого существование особливых судов для дел уголовных имело лишь историческое основание, а именно — прежнюю подсудность дел уголовных князю. Это видно из множества грамот. В делах гражданских самосудная власть общин сохранялась весьма долго и, по свидетельству Кошихина, существовала даже во времена Алексея Михайловича в некоторых волостях и дворцовых селах, духовенство сохранило ее над своими подданными до царствования Императрицы Екатерины, а дворянство удержало и до сих пор. Итак, в отдельном заведовании уголовного и гражданского суда выразилось различие суда княжеского и самосуда. Впоследствии, когда все части России слились в одно целое и внутреннее единство заменило внешнее, различие самосуда и суда княжеского мало-помалу исчезло, что доказывается изменениями в составе уголовных и гражданских судов до реформы Петра Великого, и сохранилось только в отдельном управлении уголовной и гражданской судебной власти.
В царствование Екатерины II о различии суда княжеского и самосуда не могло быть и речи. След<овательно>, причины отделения дел гражданских от уголовных в высших губернских присутственных местах должно искать в требованиях судебной администрации и различии между уголовными и гражданскими делами.
8. Учреждением о губерниях введены в наше областное устройство два новых присутственных места, имеющих мало общего с остальными и которых мы не находим в древнем русском законодательстве и новом до 1775 г: это совестный и надворный суды {Мысль об установлении надворного суда возникла впервые в царствование Императрицы Анны Иоанновны. В 1730 г. вследствие доклада Сената велено было учредить в Москве Судный приказ, ‘в котором всякого чина людям, которые обретаться будут на Москве, суд давать и решение чинить’ (см. Высочайшую резолюцию на доклад Сената, 1730 года, 20 марта, No 5521). В докладе Сенат доказывал необходимость установления такого судного приказа между прочим прежним существованием отдельного Володимирского судного приказа, но не совсем правильно, ибо Володимирский судный приказ был после Боярской Думы высшей центральной инстанцией для известных областей (первоначально, вероятно, одной Володимирской) Московского государства, как Московский судный приказ для всего Московского княжества, и, следовательно, не имел ничего общего с надворным судом.}.
В каждой губернии учрежден один совестный суд {Ст. 395.}. Он не заведовал какой-либо отдельной отраслью у правления и не был установлен для известного класса или сословия, но судил дела, которые не могут быть подводимы под формальный закон без нарушения естественной справедливости. Итак, круг деятельности совестного суда чрезвычайно обширен и не может быть исчерпан исчислением известных дел или каким-либо частным определением. Поэтому в законе сказано в общих выражениях, что суждению совестного суда подлежат все ‘дела, касающиеся до таковых преступников, кои иногда более по несчастливому, какому ни на есть приключению либо по стечению различных обстоятельств впали в прегрешения, судьбу их отягощающие выше меры ими содеянного’ {Ст. 399.}. Под эту категорию при известных условиях могли проходить всякого рода дела, но некоторые, по определению закона, относились к ней постоянно и исключительно. Сюда принадлежали: 1) дела по преступлениям, совершаемым безумными или малолетними, 2) дела о колдовстве, ‘поколику в оных заключается глупость, обман или невежество’ {Там же.}, 3) дела об освобождении из тюрьмы тех, которые содержатся в ней ‘не во оскорблении особы Императорского Величества, не по измене, не по смертоубийству, не по воровству или разбою’ {Ст. 401.}.
Итак, судя по цели, совестный суд должен был быть органом естественной справедливости в губернии и этим-то он отличался от всех прочих областных присутственных мест. Для всех губернских учреждений постановлено правилом ‘не решать инако, как в силу государственных узаконений’ {Ст. 124.}, напротив, совестному суду вменено в особенную обязанность наблюдать в решении дел: ‘1) человеколюбие вообще, 2) почтение к особе ближнего, яко человеку, 3) отвращение от угнетения или притеснения человечества, и для того совестный суд никогда судьбы ничьей да не отяготит, но вверяется оному совестный разбор и осторожное и милосердное окончание дел, ему порученных’ {Ст. 397.}.
Установление присутственного места, судящего преимущественно на основании естественной справедливости, необходимо требовало точного определения отношений этого места к прочим областным присутственным местам, судящим по строгому положительному закону, в противном случае из органа естественной справедливости совестный суд легко мог сделаться самовольным ревизором решений всех областных присутственных мест и через это стать в противоположность с прочими судами, которым, по назначению своему, он должен был служить дополнением. Поэтому Екатерина II постановила правилом, что ‘совестный суд ни в какое дело сам собою не вступает’ {Ст. 398.}. Деятельность его начинается только в следующих двух случаях: 1) когда какое-либо областное учреждение найдет, что решение известного дела, по положительному закону, было бы в сущности несправедливо и потому передать его совестному суду для суждения на основании естественной справедливости, сюда, разумеется, относятся и все те дела, которые, по прямому выражению закона, могут быть судимы только в совестном суде, 2) по прошению частных лиц {Там же.}.
Последнее требует объяснений. Если бы совестному суду безусловно предоставлено было право судить по прошениям частных лиц, то отсюда необходимо явился бы произвол в суждении дел по закону или по естественной справедливости. Через это нарушилось бы установленное законом отношение между суждением по закону и по сущей правде. Мало этого: в подсудности дел появилась бы шаткость и неопределенность: один тяжущийся требовал бы решения дела в обыкновенных судебных местах, другой — в совестном суде.
Для избежания этого совестному суду предоставлено право судить дела по прошениям частных лиц только в следующих двух случаях:
1) когда кто-либо жалуется на содержание в тюрьме без допроса и по неизвестной ему причине,
2) ‘совестного суда должность есть в гражданских делах примирять тех тяжущихся, кои просьбою прибегают к разбирательству совестного суда, для примирения же совестный суд требует от истца или ответчика или средств в силу узаконений к их примирению, и буде согласятся, то совестный суд укрепит их согласие печатью, или буде же не согласятся, то совестный суд требует от истца и ответчика назначения с каждой стороны по одному или по два посредника, на месте живущих,… когда же посредники назначены и объявлены совестному суду, тогда, на другой или на третий день, посредники, обще с совестным судом, рассматривают дело и потом изыскивают средство к примирению истца и ответчика, и на чем посредники согласятся, то и предложат совестному суду, который приложит печать к согласию посредников, и истец и ответчик теряют право возобновлять впредь о том просьбу во всяком судебном месте, а буде посредники не согласятся, тогда совестный суд предложит посредникам свое мнение, как примирить без разорения, без тяжбы, без спора, ссоры или ябеды истца и ответчика… буде же посредники и тогда не согласятся, то совестный суд призовет истца и ответчика и предложит примирительные способы, и буде оные примут, то совестный суд истцу и ответчику объявит, что совестному суду до той их распри уже дела нет, а пошли бы, куда по законам надлежит’ {Ст. 400.}.
Отсюда видно, что в решении спорных гражданских дел совестный суд принимал только, так сказать, посредническое участие. На этом основании для передачи гражданских дел на решение совестного суда совершенно необходимо было взаимное согласие тяжущихся. Далее, в решении спорных гражданских дел совестный суд, как и посредники, не имел принудительной власти, ибо он только мирил, а не судил дело, если примирительные способы не достигали своей цели, то деятельность совестного суда прекращалась, в самой возможности начать в обыкновенных судебных местах спорное гражданское дело, уже подвергнутое однажды решению совестного суда, ясно открывается отличительный характер этого учреждения быть примирителем, посредником, а не судьею тяжущихся.
Вникая глубже в участие, принимаемое совестным судом в решении гражданских тяжеб, нельзя не заметить, что только такое, и никакое другое, не могло быть предоставлено присутственному месту, которое по главному своему назначению было органом естественной справедливости. Для решения спорных гражданских дел установлен закон положительный, который определяет формальную справедливость по обнаруженным данным, никто не может принудить тяжущихся судиться иначе, если поэтому возможно решение спорного гражданского дела иначе как на основании строгого положительного закона, то это только при взаимном согласии истца и ответчика разобрать дело по доброй совести, не стесняясь законом, и восстановить нарушенное между ними согласие. Такими добросовестными судьями являются в нашем законодательстве посредники и совестный суд. Только они могут обратить внимание при решении тяжбы на такие обстоятельства, которые перед законом не имеют юридической силы, напр<имер>, на бедность или достаточное состояние тяжущихся, на предыдущие отношения их между собою, нисколько не касающиеся предмета тяжбы, на данные, не основанные на положительных доказательствах, и т. д. Очевидно, что главная задача при таком суждении есть не простое формальное восстановление нарушенного права, но прекращение тяжбы, примирение противников с некоторыми обоюдными уступками и пожертвованиями. Без добросовестного, искреннего желания самих противников прекратить тяжбу оно невозможно, поэтому-то деятельность совестного суда прекращается, когда тяжущиеся не примут ни одного из примирительных способов, предлагаемых им, и тем докажут на деле, что они хотят не примирения, а восстановления формального права {‘Буде кто не доволен решением совестного суда, тот имеет жалобу приносить в высший суд’. Какой именно суд разумеется под названием Высший совестный суд, не совсем ясно. Кажется, что сначала была мысль установить два совестных суда — высший и низший, как были два земских суда, две расправы, два магистрата и два надворных суда, после эта мысль могла быть оставлена, но выражение случайно удержалось в редакции (так, в X т. Св<ода> зак<онов> встречается название Нижний земский суд). В строгом смысле на совестный суд не может быть суда, кроме Верховной власти, ибо на добрую совесть нельзя жаловаться, тем менее присутственным местам, судящим по закону.}.
Надворные суды были учреждены в столицах {Ст. 433 и 472.}, по два в каждой. Один из них назывался высшим, другой — низшим. Последний состоял под апелляцией первого {Ст. 482.}.
Надворные суды были установлены для тех исключительно лиц, которые не имеют постоянного местопребывания (оседлости) в столицах и находятся в них только ‘по службе военной, придворной и гражданской, тако ж по делам, промыслам и упражнениям своим’ {Ст. 477.}. В губерниях все эти лица были подведомственны судебным присутственным местам, ‘до которого кто по званию и состоянию своему принадлежит’ {Там же.} (152), причиною тому была, вероятно, малочисленность их, но в столицах, где число их чрезвычайно велико, и даже превышает число оседлых жителей, необходимо было установить для них особливое присутственное место. Ближайшее основание этой необходимости заключалось в том, что губернские присутственные места в столицах уже имели свой определенный круг деятельности. Если бы к предметам их занятий прибавились еще все дела гражданские и уголовные, возникающие между неоседлыми жителями столиц, то они были бы слишком обременены множеством дел, а через это замедлилось бы отправление правосудия в подсудной им губернии.
Но есть другая, юридическая причина установления надворных судов, заключающаяся в самом устройстве губернских присутственных мест. Состав их, как мы видели, определялся сословием, для которого они были установлены. Дворяне судились уездным и верхним земским судом, городское сословие — магистратами, сельское — расправами, в каждом из этих судебных мест были выборные заседатели от того сословия, которое им было подведомственно. Итак, одним из основных положений Учреждения о губерниях было то, что в двух низших инстанциях всякий мог быть судим только присутственным местом, составленным из членов, принадлежащих к одному с ним сословию и к одной губернии. По этому началу те, которые не имели оседлости в столицах, не могли быть судимы присутственными местами столичных губерний и для них установлены надворные суды. В губерниях эта последовательность юридических начал была нарушена по малочисленности неоседлых жителей.
Временно пребывающие в столицах не были, однако, подсудны надворному суду по всем уголовным и гражданским делам.
1. ‘Запрещается нижнему надворному суду судить дела в действительной военной службе находящихся чинов, другие, как только те, кои войти могут по долгам и другим обязательствам гражданским, дела же, касающиеся до преступлений по службе и должности, да будут предоставлены суду воинскому на основании воинских узаконений’ {Ст. 478.}.
2. Спорные гражданские дела о недвижимых имениях, принадлежащих временно пребывающим в столицах, также не были подсудны надворному суду {Ст. 479, 480.}. Причина та, что в отношении к ним, безусловно, было принято начало территориальной, земской подсудности: где недвижимое имение находилось, там и судился спор о нем, смотря по сословию, к которому принадлежал его хозяин {Апелляции на решение верхнего надворного суда приносились в палаты (ст. 453), этим вполне доказывается приведенная нами причина установления надворных судов, палаты состояли из одних коронных чиновников. Поэтому и не могло быть никакого различия между палатами в отношении к подсудимым и тяжущимся.}.
<3> Екатерине II принадлежит также правильная организация контрольной и инквизиционной власти в губерниях.
Петр Великий первый установил в России фискалов {1711 года, 2 марта, No 2330 — Именный, данный Сенату, п. 9.}. Власть их была преимущественно инквизиционная: ‘должен он над всеми делами тайно надсматривать и проведывать про неправый суд… и кто неправду учинит, то должен позвать его перед Сенат (это сказано об обер-фискале) и тамо его уличать’ {1711 года, 5 марта, No 2331 — Именный, данный Сенату, п. 3.}. Такие фискалы были установлены в провинциях {Там же, 1711 года, 10 августа, No 2414 — Резолюция Сената на докладные пункты фискала Былинского, п. 1 и 2.} и городах {1714 года, 17 марта, No 2786 — Именный.}. Мало-помалу власть их определилась более юридически: они сделались почти исключительно ходатаями, стряпчими по делам, которые касались казенных и общественных интересов {См. там же, п. 2, 3, 4, 1719 года, ‘…’, No 3479 — Инструкция, или наказ, земским фискалам в губерниях и провинциях, п. 2.}.
Вместе с этим ограничением круга действия фискалов сделалось необходимым установление особливых чиновников для контроля действий присутственных мест и лиц, коим вверено было отправление правосудия. В этом, если мы не ошибаемся, заключалась главная причина и основание установления прокуроров. В губерниях они впервые установлены Петром Великим в 1722 г. при магистратах и надворных судах {1722 года, 27 апреля, No 3981 — Именный.}. В царствование Анны Иоанновны прокуроры учреждены при губернаторах {1733 года, 6 сентября, No 6475 — Именный.}, но впоследствии, кажется, отменены, ибо указом Елизаветы Петровны велено было восстановить их на прежнем основании {1741 года, 12 декабря, No 8480 — Именный.}.
О фискалах более не упоминается в наших законах с 1730 г. Кажется, они были отменены, ибо в сенатском указе того же года, 15 мая, упоминается о фискальной канцелярии как уже не существовавшей в то время {No 5557.}.
Итак, при издании Учреждений о губерниях находились в губерниях одни прокуроры. Екатерина II, предпринимая реформу нашего областного устройства, обратила внимание на власть контрольную и инквизиционную. Новая организация, данная ею этим двум властям, как и большая часть учреждений, при ней изданных, основана на предыдущих данных нашего законодательства. Все постановления о фискалах и прокурорах, изданные со времен Петра Великого, приняты ею в соображение и вошли в состав нового положения о фискальной и прокурорской должности, им дано только единство и большая последовательность.
По Учреждению о губерниях в каждом наместничестве установлены прокуроры и стряпчие. Губернский прокурор и два губернских стряпчих — казенных и уголовных дел — определены при губернском правлении и палатах {Ст. 42.}, при каждом присутственном месте второй инстанции установлены один прокурор и два стряпчих {Ст. 43, 44, 45.}, наконец, в каждом уезде учреждено по одному стряпчему {Ст. 46.}.
Губернский прокурор и стряпчий, при нем установленные, составляли как бы коллегию {Ст. 405, п. 8: ‘Губернскому прокурору для совета определяются губернский стряпчий уголовных дел и губернский стряпчий казенных дел, и почитается, что они все трое едиными устами говорят’.}, в случае разногласия ‘губернского прокурора голос перевес дает тому мнению стряпчего, к которому он пристанет’ {Ст. 406, п. 2.}. Но, образуя с прокурором коллегию только в случае сомнения, стряпчие вообще были подчинены ему {Ст. 405, п. 11.} и вместо него и его именем предлагали заключения палатам {Ст. 406, п. 1. Весьма замечательные следующие слова закона (там же, п. 6): ‘В тяжебных делах губернский стряпчий может производить дело и без согласия губернского прокурора, выслушивая, однако же, его заключение. В уголовных же делах и в интересных губернский прокурор письменно даст свои заключения, по коим губернские стряпчие поступать должны’. Какое различие между тяжебными и интересными делами имело здесь в виду законодательство? Мы знаем, что губернские стряпчие не принимали никакого участия в тяжебных делах между частными лицами (там же, п. 4). Итак, слово ‘интересные’ не употреблено здесь в противоположность частным, но означает только вид дел, подчиненных надзору стряпчего. Не должно ли под названием дел интересных разуметь дела гражданские о казенном имуществе в тесном смысле слова, т. е. об имении, собственно и непосредственно принадлежащем государству, а под делами тяжебными — дела об общественном имуществе, которое имело своих истцов и защитников и потому не требовало такого близкого надзора со стороны губернского прокурора. Впрочем, каково бы ни было упоминаемое в законе различие, для нас важно то, что по делам тяжебным, находящимся под надзором губернского стряпчего, он не состоял в полной зависимости от губернского прокурора. Это было исключением из общего правила.}.
С первого взгляда кажется, что между должностями прокуроров и стряпчих не было никакого существенного различия, как те, так и другие, по словам закона, ‘смотрят и бдение имеют о сохранении везде всякого порядка, законами определенного, и в производстве, и в отправлении самых дел. Они сохраняют целость власти, установлений и интереса Императорского Величества, наблюдают, чтоб запрещенных сборов с народа никто не собирал, и долг имеют повсюду истреблять зловредные взятки’ {Ст. 404.}. На этом основании как прокуроры, так и стряпчие имели право давать свои заключения и предложения присутственным местам, подчиненным их надзору {Ст. 405, п. 6, 7 и 9, ст. 406, п. 3, 5 и 8.}. Но если мы вникнем в предметы занятий прокурора и стряпчих, то увидим, что они хотя и имели много общего и сходного между собою по основному началу, однако отличались друг от друга вследствие различного направления деятельности прокуроров и стряпчих на одни и те же предметы.
Главное назначение прокуроров заключалось в наблюдении за исполнением законов в губернии или наместничестве {Ст. 405, п. 2. — ст. 407: ‘Коих долг есть быть взыскателями исполнения узаконений’.}, поэтому-то им предоставлено было и толкование или объяснение законов {Ст. 405, п. 1 и 6.}.
Из этого главного назначения прокуроров вытекали следующие обязанности: а) наблюдать за сохранением установленного законами порядка и форм делопроизводства {Ст. 405, п. 4, 1,3, 4, 5, п. 5.} и b) быть блюстителями общественных интересов, следовательно, казенных, общественных и уголовных исков {Ст. 405, п. 4, 2,6, 8, 10, п. 7, 13.}.
Итак, прокуроры были, по Учреждению о губерниях, живые органы, представители закона и должны были напоминать о его существовании во всех тех случаях, когда он нарушался в губернии и оставался безгласным или приходил в забвение {Ст. 405, п. 3.}.
Напротив, губернские стряпчие, по главному своему характеру, были истцы, ходатаи по общественным искам. Стряпчий казенных дел был истцом ‘по казенным делам и по делам, нарушающим общий порядок или противным власти и присяжной должности’, а стряпчий уголовных дел — ‘по уголовным винам и преступлениям, нарушающим законы, всякий раз там, где истца нет, но доказательства имеет’ {Ст. 406, п. 3, 2.}.
Должность губернских стряпчих, как видно с первого взгляда, находилась в самой тесной, необходимой связи с обязанностью прокурора, обе служили как бы выражением одной общей, главной цели — обеспечить ненарушимость законов и общего блага. В самом деле, в понятие о наблюдении за общими интересами необходимо входило понятие о возбуждении и наблюдении за правильным ходом таких исков, которые не касались частных интересов каждого гражданина в отдельности, но имели предметом общее государственное имущество или общее благо, не всегда имевшие за себя истцов и челобитчиков. Итак, ведение казенных и уголовных исков и надзор за правильным их развитием входило в строгом смысле в состав обязанностей губернского прокурора. Но по многосложности его занятий и невозможности быть в одно и то же время истцом и блюстителем законов в целой губернии обязанность стряпчего отделена от прочих предметов деятельности прокуроров и вверена особливым чиновникам.
Из этого юридического единства прокурорской и стряпческой должности вытекают следующие положения в Учреждении о губерниях:
а) предметы занятий прокурора и стряпчих не строго разграничены друг от друга в законе, и круги действий тех и других часто сливаются. Так, прокурор давал свои заключения по делам ‘такого существа, что они вместе — и частные, и общественные, или частные, но касаются и до казенного интереса’ {Ст. 405, п. 7, ст. 406, п. 6.}, с другой стороны, стряпчие, будучи по главному своему назначению истцами по общественным искам, давали ‘заключения, сходные с сохранением общего, законами установленного порядка’ {Ст. 406, п. 3, 1, п. 5: ‘Губернские стряпчие право имеют… смотреть и бдение иметь о сохранении порядка, каждому месту предписанного, и чтоб истцы и ответчики надлежащее к суду и судьям почтение сохраняли, чтоб присутственные места собирались в свое время и заседания имели в повелеиное время, в случае же подозрения по делу на которого заседателя, буде сам не удержится от присутствия, они ему о том прилично напоминать могут’.},
b) стряпчие при ведении общественных исков пользовались большими правами, нежели обыкновенные истцы {Ст. 406, п. 4: ‘Губернские стряпчие право имеют требовать в том месте, где они определены, сообщения всякого дела, касающегося до их должности’. Влияние их на присутственные места и лица в качестве блюстителей законности, соединенном с званием истцов по общественным искам, давало им важные преимущества перед частными истцами. Ср. ст. 405, п. 10.},
c) стряпчие были советники прокурора {Ст. 405, п. 8.}, его подчиненные {Ст. 405, п. 11, ст. 406, п. 1 и 6.}. ‘И почитается, что они все трое едиными устами говорят’ {Ст. 405, п. 8.}. В случае сомнений, ‘до которого места дело надлежит, или в сомнении о узаконениях’ губернский прокурор и стряпчие составляли коллегию под председательством прокурора, которая и решала возникший вопрос {Ст. 406, п. 2.},
d) из того же юридического единства прокурорской и стряпческой должности объясняется установление в каждом уезде только по одному уездному стряпчему вместо прокурора и двух стряпчих. Ограниченный круг деятельности не требовал разделения между многими лицами занятий, по существу своему одинаковых и вытекающих из одного юридического начала.

УСТРОЙСТВО ЦЕНТРАЛЬНЫХ СУДОВ

В первой части настоящего рассуждения было замечено, что центральные учреждения России времен Уложения разделялись, собственно, на два разряда и составляли две инстанции, к низшей принадлежали приказы, высшую составляла Большая Боярская Дума.
Такое же разделение сохранилось и после реформ Петра Великого. Коллегии заменили приказы, Сенат — Боярскую Думу.
Со вступлением на престол Петра Великого прежние частные изменения в числе приказов и предметах их ведомства продолжались беспрерывно. Многие приказы были уничтожены {1699 года, 3 ноября, No 1713 — Именный, 1700 года, 18 февраля, No 1766 — Именный, 1700 года, 16 декабря, No 1818 — Именный, 1701 года, 2 ноября, No 1874 — Именный, 1711 года, 25 апреля, No 2353 — Сенатский, 1711 года, 8 июня, No 2370 — Сенатский, 1712 года, 12 августа, No 2570 — Сенатский.}, установлялись канцелярии (Инженерная, Дворцовая, Вотчинная, Ингерманландская, Ямская и т. д. {1705 года, 3 марта, No 2039 — Именный, 1706 года, 15 сентября, No 2120 — Именный, объявленный из Разряда, 1723 года, 30 сентября, No 4314 — Сенатский.}). Все эти реформы происходили, однако, на основании прежних юридических начал. Устройство приказов, в сущности, не изменялось. Новое распределение предметов ведомства происходило не на основании систематического отделения друг от друга различных отраслей администрации, но вследствие временных, частных потребностей, особенных целей, иногда по-прежнему, вследствие большего или меньшего доверия к лицу, заведовавшему приказом.
Но в 1717 г. установлены коллегии и вместе с тем произошла существенная коренная реформа в устройстве нижних центральных инстанций.
Различие между приказами и коллегиями преимущественно заключается в том, что приказы хотя и состояли нередко из нескольких лиц, однако были по преимуществу установления бюрократические, носившие на себе личный характер. Коллегии по самому основанию своему суть присутственные места, в настоящем значении слова — лица нравственные (personae morales), постоянные и неизменные, несмотря на перемену членов, из коих они составлены.
С учреждением коллегий появилось в нашей администрации систематическое разделение и отдельное заведование различных отраслей управления. Случайное или, по крайней мере, временными обстоятельствами условливающееся распределение предметов ведомства между различными правительственными учреждениями должно было уступить место другому, более постоянному, имеющему общее основание. Конечно, при Петре Великом и то и другое было еще весьма несовершенно, но оно положило начало правильнейшей организации, и все последующие реформы центральных учреждений происходили уже вследствие общего взгляда на целый состав и организм государственного управления.
а. Общие центральные суды
Петр Великий учредил девять коллегий {1717 года, 11 декабря, No 3129 — Именный, 1718 года, 12 декабря, No 3255 — Именный, объявленный из Сената. Коллегии предположено открыть в 1718 г. Устав их заимствован из шведского законодательства (‘Всем коллегиям надлежит ныне, на основании Шведского устава, сочинить во всех делах и порядках по пунктам, а которые пункты в Шведском регламенте неудобны или с ситуациею сего государства не сходны, и оные оставить, по своему рассуждению…’. — 1718 года, 28 апреля, No 3197 — Именный). Поэтому в числе членов коллегии, по закону Петра Великого, необходимо должны были находиться и иностранцы. Это видно из следующего любопытного ‘реэстра людям в коллегиях’, помещенного в Именном указе 1717 года, 11 декабря, No 3129: ‘.Русские: президент, вице-президент (русский или иноземец), четыре коллегии советники, четыре коллегии асессоры, один секретарь, один нотарий, один актуарий [60], один регистратор, один переводчик, подьячие трех статей. Иноземцы: один советник или асессор, один секретарь, шкреивер’. Генеральный регламент коллегий был издан уже в 1720 г. (28 февраля, No 3534) и служит главным основанием настоящего устройства коллегиальных присутственных мест в России. Поэтому мы и ограничились в настоящем рассуждении одним объяснением основного юридического начала коллегиального устройства.}, а именно: Коллегию иностранных дел [54], заменившую собою прежний Посольский приказ, Камер-коллегию [55], Юстиц-коллегию [56], Штатс-контор-коллегию [57], Берг- [58] и Мануфактур-коллегию [59] {1717 года, 15 декабря, No 3133 — Именный.}. Установление каждой из них повлекло за собою важные изменения в прежней системе государственного управления. Мы ограничимся одним кратким очерком реформ, произошедших вследствие учреждения Юстиц-коллегии, потому что ей вверено почти исключительно судебное управление, составляющее предмет настоящего рассуждения {Несмотря на новую систему управления, введенную Петром Великим, вследствие которой судебное управление совершенно отделено от полицейского, финансового, военного и т. д., прежнее начало, по которому многие отрасли были вверены одному лицу или присутственному месту (‘кто управляет, тот и судит’), удержалось даже и после учреждения коллегий. Так, Коммерц-коллегия [61] судила ‘споры и тяжбы по морским учреждениям’ (1719 года, 3 марта, No 3318), Регламент (устав) Государственной коммерц-коллегии, п. 8 — ‘споры между городами о торгах, торговых и ярм<ар>очных правах’ (там же, п. 12), вексельные дела (там же, п. 21), дела иностранных купцов (там же, п. 25, 1727 года, 18 августа, No 5142 — Именный, состоявшийся в Верховном тайном совете). Так, Берг- и Мануфактур-коллегия ведали судом и расправою берг- и мануфактур-заводчиков (1731 года, 12 ноября, No 5875 — Сенатский), соляные промышленники судились Соляною конторою [62] (1732 года, 2 октября, No 6202 — Именный, данный Сенату) и т. д.}.
До реформы Петра Великого гражданское судебное управление находилось преимущественно в заведовании двух приказов: Поместного и Судного {Из законов Петра Великого видно, что до учреждения коллегии жалобы и апелляции по делам, производившимся в областных инстанциях, подавались в Расправную палату (1713 года, 4 сентября, No 2710 — Сенатский, 1719 года, 20 генваря, No 3285-Указ из Юстиц-коллегии в Расправную палату). Таким образом, в ней сосредоточивалось судебное управление России. Она заменила собою Юстиц-коллегию и уничтожена, вероятно, вскоре после открытия сей последней, как видно из указа 1719 года, 20 генваря. Об отношении Расправной палаты к прочим нижним центральным учреждениям мы ничего не знаем по неопределенности законов да и самых юридических начал того времени. Учреждение или, правильнее, <пре>образование Расправной палаты в центральную судебную инстанцию относится, кажется, к реформам Петра Великого, ибо, по прежнему законодательству, Расправ-ная палата имела совсем другое назначение и общее судебное управление находилось в заведовании Поместного и Судного приказов.}.
Петр Великий хотел уничтожить это разделение судебного управления и по учреждении коллегий велел все спорные гражданские дела — вотчинные и исковые — судить в одной Юстиц-коллегии {1718 года, 9 мая, No 3202 — Высочайшая резолюция на доклад Юстиц-коллегии, <п.> 1 и рез.}.
Такая важная реформа не могла, однако, произойти вдруг. Отдельное заведование поместных, вотчинных и исковых дел удержалось долго и действительно уничтожено только в 1775 г. с изданием учреждения для управления губерний. По множеству и важности дел и правильности организации Поместный приказ [63] более походил на постоянное присутственное место, нежели на прочие приказы. Распределение предметов его ведомства между другими присутственными местами, особливо при обычности судей к прежнему порядку управления, должно было представлять большие затруднения. Вероятно, по всем этим причинам велено было ‘Поместному приказу быть особливо (для умножения дел), однако же под управлением Юстиц-коллегии, а спорные дела для решения приносить в Юстиц-коллегию’ {3202 — резол. на 1 п. (3282).}.
Из этого места видно, что Петр Великий хотел оставить Поместный приказ только на время. Но уже в 1721 г. этот приказ, переименованный в 1720 г. в Канцелярию вотчинных дел [64] {Указ 1720 года, 4 июля. См.: Иванов. Обозрение поместных прав в России. — С. 50.}, снова отделен от Юстиц-коллегии и преобразован в Вотчинную коллегию {1722 года, 18 генваря, No 3881 — Именный, данный Сенату.}, которая судила спорные дела о недвижимых имениях, и уничтожена в 1786 г. {См.: Иванов. Обозрение поместных прав. — С. 87.} после введения Учреждения о губерниях, по которому тяжебные дела о недвижимых должны были судиться областными присутственными местами {Учреждение о губерниях, ст. 115: ‘Палата гражданского суда не что иное есть, как соединенный Департамент Юстиц- и Вотчинной коллегии, которому поручается апелляция для ревизии гражданских дел’.
В 1762 г. Вотчинная и Юстиц-коллегии разделены на три департамента, из коих каждый состоял под апелляцией целой коллегии (1762 года, 29 генваря, No 11422 — Именный, объявленный Сенату генерал-прокурором Глебовым), а в следующем году — на четыре, которые состояли под непосредственной апелляцией сенатских департаментов (1763 года, 15 декабря, No 11989 — Манифест, п. 9).}.
b. Особенные центральные суды
Для городского сословия. Говоря о присутственных местах и лицах, коим вверено при Петре Великом судебное управление купеческого сословия, мы заметили, что еще в 1699 г. все городовые бурмистры были подчинены по апелляции Бурмистерской палате [65], которая находилась в Москве {1699 года, 27 октября, No 1706 — Именный.} и переименована потом в Ратушу {1699 года, 17 ноября, No 1708 — Именный.}. Эта Ратуша и была центральным присутственным местом, в котором сосредоточивалось судебное управление купечества в целой России.
С реформой первоначального областного управления купечества и с установлением коллегий центральное судебное управление городского сословия подверглось новому изменению. В 1721 г. учрежден Главный магистрат [66], равный с коллегиями, которому приносились жалобы на губернские магистраты {1721 года, 16 генваря, No 3708 — Регламент Главного магистрата, гл. II и IX.}. В царствование Петра II он был уничтожен {1727 года, 18 августа, No 5142 — Именный, состоявшийся в Верховном тайном совете.}, но при Елизавете Петровне восстановлен на прежних основаниях {1743 года, 21 мая, No 8734 — Высочайше утвержденный доклад Сената.}.
Для духовенства. Устройство центральных судов для духовенства и подвластных ему людей и крестьян в делах гражданских подверглось в главном своем основании тем же реформам, каким и общее судоустройство. Мало-помалу приказы и личные управления заменились коллегиями. Но к этому главному направлению реформы присоединилось в отношении к гражданским судам для духовенства другое, не менее важное стремление, сильно обнаружившееся при Петре Великом и развившееся окончательно при его преемниках, — стремление разрушить отдельную от государства светскую общину, образовавшуюся из Церкви, и ввести составные ее части в общий организм государства. Оба эти направления реформы Петра Великого выразились в преобразованиях судов, учрежденных для духовенства, и должны поэтому служить нам главным руководством при объяснении этих преобразований.
Новому порядку вещей в юридическом быте духовенства предшествовали, как и всем реформам Петра Великого, важные изменения в древнем устройстве светско-церковной общины, не касавшиеся, однако, юридических начал, лежащих в основании этого устройства. Такие изменения появились еще задолго до Петра Великого, при нем они только яснее начали выражать собою новые направления законодательства, резко высказавшиеся впоследствии, в реформе.
Еще в первые годы царствования Петр Великий уничтожил Патриарший разряд и все спорные гражданские дела ‘по духовным (завещаниям), и по рядным, и по иным каким крепостям’ о поместьях и вотчинах велел передать в Поместный {1700 года, 16 декабря, No 1818 — Именный.}, а прочие спорные гражданские дела, касавшиеся движимого имущества, — в Московский судный приказ [67] {1701 года, 7 ноября, No 1876 — Именный: ‘Зауморным животам, и рядным записям, и иным всяким делам… быть по-прежнему в Московском Судном приказе’. (По Духовному регламенту, дела о сомнительных духовных завещаниях знатных особ рассматривались и решались Духовною и Юстиц-коллегиею 1721 года, 25 генваря, No 1718— Регламент или устав Духовной коллегии, часть III, ст. 11). Впоследствии с установлением Юстиц-коллегии все дела о разделе ‘по заветам и без заветов оставшегося от умерших имения наследникам и о причитании в наследство достойных, и о лишаемых от наследства, также и о свидетельстве заветов или духовниц’ велено также передать в светское ведомство (1722 года, 12 апреля, No 3963 — Высочайшей резолюции на докладные пункты Синода, п. 2 и рез<олюция>). Это последнее постановлено было, очевидно, лишь пояснением и дополнением предыдущих.}. Таким образом, у же здесь высказалась мысль о секуляризации: множество дел из духовного ведомства перешло в гражданское.
В одно время с этой реформой произошла другая. Для всех людей и крестьян, подвластных духовенству, которые до того времени ведались в различных приказах, установлено было одно центральное судебное место под названием Монастырского приказа {1701 года, 24 генваря, No 1829 — Именный, объявленный Разряду, 1706 года, 20 мая, No 2108 — Именный, объявленный из Разряда. Монастырский приказ не был в строгом смысле учрежден, но восстановлен Петром Великим, ибо существовал еще до него, но был впоследствии уничтожен.}. В 1718 г. в резолюциях на докладные пункты рязанского митрополита Стефана Яворского [68] Петр Великий впервые высказал мысль, что ‘для лучшего впредь управления… мнится быть удобно Духовной коллегии’ {1718 года, 20 ноября, No 3239 — Высочайшая резолюция на доношение рязанского митрополита Стефана. Рез. на п. 5.} [69]. Это подало повод к новым реформам в судебном управлении духовенства и его подчиненных. Патриарших крестьян предположено вверить в управление патриаршему дворецкому, монастырских — местным губернским правительствам, а духовенство — Духовной коллегии {1718 года, 10 декабря, No 3252 — Высочайшие резолюции на докладные пункты. Рез. на п. 10.}. Таким образом, мысль о секуляризации сделала новые успехи: значительное число имений, принадлежащих духовенству, должно было перейти в светское ведомство.
Кажется, однако, что этот указ остался без действия. Хотя мы и не имеем на то прямых указаний, однако можем заключать из того, что вскоре после издания Духовного регламента (1721 г.) все патриаршие, архиерейские и монастырские крестьяне подчинены по суду в делах гражданских Духовному Синоду {1721 года, 14 февраля, No 3734 — Высочайшая резолюция на доклад Синода, п. 5. — 1721 года, 3 марта, No 3749 — Сенатский. Заметим здесь, что прежняя отдельность патриаршего ведомства от общего духовного сохранялась даже и после учреждения Синода. Это видно из судебного управления духовенства. В 1722 г. суд и апелляция в делах гражданских с лицами, подчиненными синодальному ведомству, сосредоточивались в высшей инстанции, в Синоде и приказах, при нем состоявших. Разделение спорных гражданских дел между приказами и Синодом весьма замечательно.
1) Синод. Сюда приносились жалобы на синодальных чиновников, архиереев, протоинквизитора и синодских служителей и подавались апелляции на областных духовных судей по спорным исковым делам (1722 года,
4 сентября, No 4081 — Синодский, п. 4 и 5).
2) Приказы: Духовный. Ему были подсудны по спорным гражданским делам все московские жители духовного ведомства и все обыватели бывшей патриаршей области (там же, п. 7, ст. 1). Дворцовый судил дела между крестьянами и бобылями синодальных домовых вотчин (там же, ст. 2). Наконец, Монастырский давал суд и принимал апелляции по спорным гражданским делам, которые возникали между всеми прочими людьми и крестьянами, подведомственными Синоду, и по искам, на них вчиняемым (там же, ст. 2 и 3). Впоследствии этот приказ переименован в Камер-контору синодального правительства и поставлен под апелляцией Синода. 1725 года, 14 генваря, No 4632 — Сенатский.}.
Такое возвращение к прежнему порядку вещей было, впрочем, только временное. Мысль о передаче в светское ведомство всех тех отраслей управления, которые не относились к духовному управлению в настоящем смысле слова, но ведались духовным правительством, не была забыта и еще при Петре Великом выразилась в повелении учредить особливую коллегию ‘для розыскных дел’, касающихся духовенства {1723 года, 8 февраля, No 4160 — Именный.}. Последующие царствования развили ее вполне. Екатерина I разделила Синод на два ‘апартамента’ и из них второму поручила судебное управление духовенства и его подвластных. Это отдельное от Синода присутственное место, названное коллегией экономии синодального управления {1726 года, 26 сентября, No 4959 — Именный, объявленный из Верховного тайного совета, п. 4. После установления Коллегии экономии повелено было титуловать Синод святейшим, а не правительствующим (1726 года, 14 июля, No 4925 — Именный, объявленный из Верховного тайного совета).} [70] и переименованное потом в Канцелярию синодального экономического правления {1745 года, 4 июня, No 9166 — Именный, объявленный из Синода.}, было составлено из шести светских особ и находилось под апелляцией Сената, а не Синода, как Монастырский приказ {1726 года, 12 июля, No 4919 — Именный.}. Императрица Анна Иоанновна сделала еще более: она совершенно отчислила Коллегию экономии из синодского ведомства и подчинила ее во всех отношениях Сенату {1738 года, 15 апреля, No 7558 — Именный, данный Сенату.}, поручив ей в управление предметы ведомства патриарших приказов, следовательно, все отрасли светской администрации, бывшие прежде в заведовании патриарха {1738 года, 30 октября, No 7679 — Именный, данный Сенату.}.
Всеми этими узаконениями судебная власть в спорных гражданских делах навсегда исключена из духовного ведомства.
Сенат. В древней России верховная судебная власть сосредоточивалась в Большой Боярской Думе. Здесь постановлялись окончательные судебные приговоры по делам, которые по каким-либо причинам не были окончательно решены в низших инстанциях, и решались общие юридические вопросы, возникавшие из частных случаев, в руководство судьям на будущее время. Последнее доказывается многими боярскими приговорами, изданными до единодержавия Петра Великого, в первые годы его царствования.
В 1711 г. Петр Великий учредил Сенат для управления государством во время его отсутствия {1711 года, 22 февраля, No 2321 — Именный: ‘Определили быть для отлучек наших Правительствующий Сенат для управления’.}. Сенат состоял первоначально из девяти членов, назначенных самим Государем {Там же.}. В 1718 г. постановлено, что он должен состоять из президентов коллегий {1718 года, ‘…’ декабря, No 3264 — Именный, п. 1.}, но в 1722 г. это положение отменено и велено было избрать других президентов, а прежним быть в Сенате вместе с министрами, состоящими при иностранных дворах {1722 года, 12 генваря, No 3877 — Именный, данный Сенату, п. 1.}, из президентов коллегий членам Сената оставлены только президенты Воинской, Иностранной и Берг-коллегии, но и они должны были присутствовать в Сенате лишь в известных, законом определенных случаях {Там же, п. 2.}. Такое изменение в составе Сената сделано с той целью, ‘дабы сенатские члены партикулярных дел не имели, но непрестанно трудились о распорядке государства и правом суде и смотрели бы над коллегиями, яко свободные от них, а сами, будучи в оных, как могут сами себя судить?’ {Там же, п. 6.}. Но впоследствии президентам коллегий снова повелено присутствовать в Сенате, как сказано в законе, ‘для малолюдства’ {1722 года, 16 мая, No 4011 — Именный, данный Сенату. Последующие узаконения о составе Сената не представляют собой ничего особенно замечательного. Еще при Петре Великом постановлено правилом, что Сенат должен состоять из тайных и действительных тайных советников, по назначению Государя (1722 года, 27 апреля, No 3978 — Именный, п. 1). Последнее подтверждено Екатериной I (1726 года, 7 марта, No 4847 — Именный, п. 1). Итак, в составе Сената и Боярской Думы не было никакого существенного различия. Как в том, так и в другом правительственном месте находились высшие сановники государства, назначаемые непосредственно верховной властью.}.
Вскоре после учреждения Сенату присвоена высшая судебная власть в государстве {1711 года, 2 марта, No 2330 — Именный, данный Сенату, п. 1.}. В нем решались окончательно дела, переносились следственным порядком и по апелляционным жалобам из коллегий {1718 года, ‘…’ декабря, No 3264 — Именный, п. 2 и 3, 1722 года, 27 апреля, No 3978 — Именный, п. 2 и 4.}. Эта власть оставалась постоянно за Сенатом, несмотря на возвышение и упадок его политической власти {Значение Сената в политических переворотах России, его усиление и упадок в различные царствования относятся к истории государственного права. Заметим только, что по учреждении Верховного тайного совета при Императрице Екатерине I Сенат велено называть высоким, а не правительствующим (1726 года, 14 марта, No 4853 — Именный, объявленный из Верховного тайного совета Сенату), но при Анне Иоанновне ему снова дан титул правительствующего (1730 года, 4 марта, No 5510 — Манифест), а Елисаветою Петровною возвращены прежние ‘сила и власть в правлении внутренних всякого звания государственных дел’ (1741 года, 12 декабря, No 8480 — Именный).}.
Сенат составлял первоначально одно общее присутствие. Но в царствование Анны Иоанновны он был разделен на департаменты (числом пять, из них четвертый был Департамент юстиции и ‘челобитческих дел’), которые не составляли собою отделений Сената, а приготовляли дела к решению в общем собрании, исключение сделано только для маловажных дел: они решались департаментами {1730 года, 1 июня, No 5570 — Именный, данный Сенату.}. Но в 1726 г. ‘для рассмотрения и решения юстицких, вотчинных и всяких одних апелляционных дел’ был учрежден в Сенате особливый департамент, состоявший из трех или четырех сенаторов, под апелляцией общего собрания {1762 года, 29генваря, No 11422 — Именный, объявленный Сенату генерал-прокурором Глебовым.}. Этим положено первое основание настоящему устройству Сената.

СУДОПРОИЗВОДСТВО

Реформа, произведенная Петром Великим в судоустройстве, пересоздала прежние юридические начала, на которых оно было основано и образовалось исторически. Новое, введенное им в Россию, не имело с прежним ничего общего, и хотя было отменено по смерти Петра Великого в областном управлении, однако при Екатерине II сделалось снова общим и почти исключительным в нашем законодательстве.
Другой характер имеют преобразования, начавшиеся с Петра Великого в гражданском судопроизводстве. В них главным предметом законодательной деятельности были не столько основные юридические начала, сколько подробное определение форм и уже существовавших отношений между судьями и тяжущимися и сих последних между собою. Целый ряд узаконений со времен Петра, относящихся к судопроизводству, имеет главной целью обеспечить тяжущихся от корыстолюбия и несправедливости судей, судей — от ябед тяжущихся, отвратить волокиты и вчинание пустых, вымышленных исков. Таким образом, несмотря на реформы, гражданское судопроизводство и после Петра Великого представляло смешение старого с новым.
Этим смешением и неопределенностью начал объясняется другая важная характеристическая черта реформы в судопроизводстве. На нее имела большое и решительное влияние судебная практика и толкование законов присутственными местами. Этот факт заслуживает особенного внимания, потому что служит ключом к разрешению многих, с первого взгляда необъяснимых положений в гражданском судопроизводстве.
Собственно, два узаконения и их применение в судебной практике произвели переворот в гражданском судопроизводстве и лежат в основании ныне действующих законов. Указом 1697 года, 21 февраля, отменены суд и очные ставки и введен розыск, а указом 1723 года, 5 ноября, установлена форма суда, все прочие законы, относящиеся к судопроизводству, служат пояснением или дополнением этих двух указов. Судебная практика определила взаимное отношение различных форм судопроизводства, установленных Петром Великим, и в этом заключается ее важное влияние на последующее развитие гражданского судопроизводства.
Начало реформ в гражданском процессе относится к 1697 г. Петр Великий, видя бесчисленные злоупотребления, проистекавшие из суда и очных ставок, отменил их и ввел розыск.
Последующие реформы изгладили следы этого важного переворота в древнем гражданском судопроизводстве, в нынешнем законодательстве сохранились от него только некоторые положения, относящиеся к свидетельству. Но в эпоху Петра этот переворот был так многозначителен по своему характеру, последствиям и влиянию на последующие реформы, что мы считаем необходимым изложить его подробнее и в связи с древним судопроизводством.
В период Уложения главной, основной формой гражданского судопроизводства был суд. Тяжущиеся являлись перед судьями и в их присутствии словесно излагали свои доказательства и опровержения. По особенным причинам в гражданском судопроизводстве введены впоследствии для дел поместных и вотчинных очные ставки и суждение спорных дел без суда.
Словесное судопроизводство достигает своей цели лишь в первые эпохи народной жизни и в период возмужалости, период полного юридического сознания. В первом случае живое сознание обычного права и простота отношений уже определяют правильность словесного изложения и опровержений, в последнем — логическая последовательность и определенность начал права и большая или меньшая степень юридического образования.
В эпоху, незадолго предшествующую реформе Петра Великого, непосредственные юридические верования исчезли, а время сознания начал права еще не наступало. В эту переходную эпоху обветшавшие формы юридического быта стали служить поводом и предлогом к бесчисленным злоупотреблениям и неправдам, прикрытым видом законности.
Таковы были и суд, и очные ставки во время Петра Великого. Современные указы служат тому ясным доказательством: ‘В судех и в очных ставках от истцов и ответчиков бывает многая неправда и лукавство, и ищут многие истцы исков своих, затевая напрасно, так же и ответчики в прямых исках отвечают неправдою ж, составными вымыслы своими и лукавством, хотя теми составными затейливыми ответы прямых исков напрасно отбыт, забыв страх Божий, а иные истцы и ответчики, для таких же своих коварств и неправды, нанимают за себя в суды и в очные ставки свою братью и боярских людей ябедников и составщиков же, воров и душевредцев, и за теми их воровскими и ябедническими и составными вымыслы и лукавством, в вершеньи тех дел, правым и маломочным людем в оправдании чинится многая волокита и напрасные харчи и убытки и разоренье, а виновным, что довелось… учинить указ, от того отбывательство и продолжение, а ябедникам и ворам поживки’ {1697 года, 21 февраля, No 1572 — Именный.}.
Итак, пустые, злонамеренные иски и оправдания, бесконечное продолжение процессов, неправильное раскрытие тяжебного дела — вот чему подавали повод суд и очные ставки. Петр Великий хотел пресечь зло в самом его основании и для этого уничтожил обе эти формы судопроизводства и установил вместо них розыск.
Мы уже заметили, что под розыском разумелась до Петра Великого форма уголовного судопроизводства. Обвиняемый <в> каком-либо преступлении допрашивался судьей ‘против доноса или извета’, т. е. по тем обвинительным пунктам, которые заключались в доносе. Если он не сознавался, то его ставили с очей на очи с обвинителем, делали о нем повальный обыск и, наконец, пытали. Итак, главное различие между судом и розыском заключалось в том, что в суде тяжущиеся являлись сами перед судьями и вступали в словесный спор об иске. Здесь приводились ими доказательства и опровержения, и судье оставалось только наблюдать за правильностью развития спора и удостоверяться в подлинности и достоверности доказательств, приводимых тяжущимися. Напротив, сущность розыска заключалась в допросе, в нем поэтому не могло быть речи о словесном споре между истцом и ответчиком. Поэтому в розыске судьи должны были иметь гораздо большее влияние на ход и развитие процесса, нежели в суде, ибо в розыске все должение процесса совершалось через посредство судьи. Во весь момент ведения доказательств он не был простым свидетелем того, что говорили тяжущиеся, и, так сказать, блюстителем правильного хода спора, но живым средоточием тяжбы, в котором суждение о спорном деле, весьма естественно, шло рядом с выслушиванием доводов и не могло оставаться без влияния на допрос.
Отсюда делается ясным, с какой целью Петр Великий уничтожил суд и очные ставки в делах гражданских и заменил их розыском. Он вовсе не хотел, как думают некоторые, заменить гражданское судопроизводство уголовным, обвинительное — следственным {Доказательством может служить указ 1697 года, 16 марта, No 1576, изданный в дополнение и пояснение Указа 1697 года, 21 февраля. В этом указе излагаются правила о допросе ответчиков, о взимании проестей и волокит ‘в нынешних розыскных делах’, а в конце сказано: ‘А которые статьи в Уложении надлежат к розыску и по тем статьям разыскиваются по-прежнему’. Очевидно, Петр Великий отличал розыскные дела гражданские от розыскных уголовных и что розыск, установленный им для первых, имел существенное различие от розыска, которым судились последние.}. Видя жалкое состояние правосудия вследствие ябед, волокит и бесчисленных неправд тяжущихся, он понимал, что словесное судопроизводство — суд и очные ставки — воспитывали зло, отдавая весь ход процесса во власть тяжущихся и тем открывая поле их деятельности. Ему казалось лучшим средством против произвола тяжущихся подчинить их и само развитие процессов контролю судей, которые уже по званию своему должны быть блюстителями правосудия. С этой мыслью и введен им розыск как такая форма судопроизводства, по которой судьи принимают деятельное участие в ходе и развитии спорного дела и тем стесняется произвол истца и ответчика {В речи об Уложении г. проф. Морошкин говорит, что одни дела некрепостные судились розыском, следственной формой судопроизводства, и приводит в доказательство следующее место, вероятно, взятое из Указа 1697 года, 21 февраля: ‘Крепостные дела по крепостям, некрепостные по розыску’. Это мнение кажется нам не совсем справедливым. Розыск, как видно из предыдущего, в отношении к делам гражданским не означал формы судопроизводства, а суждение и решение дела без суда. Что же касается места, на котором г. Морошкин основывает свое мнение, будто бы розыском судились одни дела некрепостные, то вот подлинные слова указа: ‘А быть по вышеписанному, вместо судов и очных розыску ж, в крепостных делах по крепостям, а в некрепостных делах по розыску’ (п. 12). Смысл этого места, очевидно, тот: все дела, крепостные и некрепостные, судить розыском, но первые — по крепостям, а последние — по некрепостным доказательствам, каковы свидетельство, общая правда, повальный обыск и т. д. В этом смысле розыск употребляется во многих местах Уложения и указах того времени и здесь, очевидно, не означает форм судопроизводства.}.
Введение розыска в делах гражданских вместо судов и очных ставок имело весьма важные последствия для судебной практики. Современники Петра не поняли цели, с которой он заменил суды розыском, да и трудно им было понять ее, ибо в указе было просто сказано, что вводится розыск, а слово ‘розыск’, как мы видели, имело в то время несколько различных значений и чаще всего употреблялось в смысле уголовного судопроизводства. Отсюда большая шаткость, неопределенность гражданского судопроизводства того времени. Бывали случаи, что в делах чисто гражданских прибегали к пытке, с другой стороны, судьи и приказные люди, воспитанные на старых началах права, очень хорошо понимали, что между уголовным и гражданским судопроизводством должно быть существенное различие, и, толкуя слово ‘розыск’ в смысле уголовного процесса, старались удержать суд для дел гражданских. Как бы то ни было, достоверно то, что в практике прежнее разделение на суд и розыск удержалось {1723 года, 5 ноября, No 5344 — Именный.}. Это и в особенности, как должно думать, суждение дел гражданских уголовным порядком побудили Петра Великого в 1723 г. издать известное в нашем законодательстве положение о форме суда {Там же, в начале.}.
Об этой форме судопроизводства существуют у нас два противоположных мнения. Одни думают, что она была таким же нововведением, как и большая часть учреждений, данных России Петром Великим, другие, напротив, видят в ней восстановление нашего древнего суда, формы гражданского судопроизводства, разумеется, видоизмененной сообразно с потребностями времени. Последнее мнение впервые высказано г. профессором Морошкиным сначала на лекциях, потом печатно в речи об Уложении {Речь об Уложении.}.
Ближайшее рассмотрение формы суда не оставляет, как нам кажется, никакого сомнения в справедливости последнего предположения.
1. Формою суда введено словесное, обвинительное судопроизводство. Тяжущиеся должны были являться на суд сами или посылать за себя поверенных {1723 года, 5 ноября, No 4344 — Именный, п. 7.}, по явке их ответчику читались обвинительные пункты истца, и он должен был отвечать на них словесно: принимать от него письменные ответы было строго запрещено законом {Там же, п. 3. ‘Отвечать словесно, а письменного ответа отнюдь не принимать’.}.
Эта форма судопроизводства имеет такое разительное сходство с нашим древним судом, что невозможно отвергать их близкого сродства между собой, не имея положительных доказательств противного.
2. Если мы вникнем в отдельные положения о судопроизводстве, постановленные указом о форме суда, то увидим, что все они клонятся исключительно к исправлению и пояснению тех частей нашего древнего гражданского судопроизводства, которые наиболее подавали повод к злоупотреблениям. Это отношение между законоположениями о древнем суде и форме суда при одинаковости основных начал сих последних служит еще сильнейшим доказательством их внутреннего и исторического сродства между собою:
а) главный недостаток нашего старинного суда заключался в том, что он не обеспечивал тяжущихся от бесконечного продолжения тяжеб. Неправые истцы и ответчики, разумеется, пользовались этим и вводили своих противников в большие издержки и даже разоряли вконец, то и другое происходило оттого, что суд требовал необходимо личного присутствия тяжущихся или их поверенных. Нередко тяжущиеся, не имея, кому поверить своей тяжбы, должны были сами приезжать издалека в то место, где происходил суд, и проживали там до окончания процесса последнее имущество. Средств к продолжению суда было много. Один из тяжущихся мог, безусловно, требовать отсрочки суда для доставления нужной крепости или для того, чтобы изготовиться к ответу. Он мог также бесконечно волочить процесс неявкой по первым вызовам, поздней явкой, просрочкой и т. д. Именно на эти-то возможные случаи промедления процесса, которым подавала повод неопределенность прежних законов, Петр Великий обратил особенное внимание при введении формы суда. По подаче истцом прошения ответчик призывался в суд (о позыве в суд не постановлено никаких правил) и ему сообщалась там копия с прошения ‘для ведения к оправданию’ и, очевидно, с той целью, чтобы отнять возможность требовать отсрочки суда для соображения ответа. Через семь дней после получения копии ответчик непременно должен был явиться на суд, в чем и давал реверс [71] при получении копии с прошения. Впрочем, ответчика отпускали из суда только в таком случае, если его движимое и недвижимое имение могли обеспечить иск, в противном случае по нему собирали поруки, но не далее недели, а если порук не было, его держали под арестом {1723 года, 5 ноября, No 4344 — Именный, п. 5.}.
Итак, во всяком случае, между объявлением ответчику об иске и сообщением ему копии с прошения и началом суда не должно было, по форме суда, проходить более одной недели. Тот же самый срок и в продолжение того же самого времени давался и истцу, это отнимало у него всякую возможность и право требовать отсрочки для собрания нужных документов, кроме разве в случае непредвидимого возражения со стороны ответчика. Но и эта отсрочка давалась только один раз в продолжение всего процесса. Также строго определен и сам ход суда. В положениях, сюда относящихся, видно стремление законодательства противодействовать волокитам и ябедническим отговоркам. Тяжущиеся должны были явиться на суд не позднее 8 часов, кто являлся позднее, тому предписывали явиться на другой день. Если то же повторялось во второй раз, то его удерживали в присутственном месте, где должен был происходить суд, до следующего утра. Неявившийся тяжущийся (исключая тех, которые представляли законные причины неявки) отыскивался с барабанным боем, и публиковался указ, чтобы он явился в продолжение недели, если он не являлся или, явившись, не представлял законной причины неявки, то обвинялся в иске {Там же, п. 6.},
b) по древнему судопроизводству ход обвинений истца и возражений ответчика был чрезвычайно произволен. Сперва вычитывали ответчику челобитную истца. Нередко она была длинна, утомительна и заключала в себе несколько различных исков, смешанных в изложении, так что ответчик затруднялся, как и на что отвечать ему, и просил отсрочки. С другой стороны, и ответчик, вместо того чтобы возражать на обвинение истца, сам обвинял его в чем-либо, или возводил донос, или объяснял иск враждою, старыми обидами и т. д., словом, отклонялся от дела и запутывал процесс, вводя в него посторонние предметы, новые иски и нарушая правильное развитие доказательств и опровержений — одно из самых существенных условий судопроизводства.
Для того чтобы дать правильный, логический ход процессу, Петр Великий изменил прежнюю форму челобитен и велел писать их по пунктам: каждый пункт должен был заключать в себе особливое обвинение, отдельную статью жалобы со всеми к ней относящимися доказательствами, так, чтобы об этой же статье более не упоминалось в других пунктах {Там же, п. 1: ‘Как челобитные, так и доношения, писать пунктами, так чисто, дабы что писано в одном пункте, в другом бы того не было’.}.
В этом раздробленном виде иск делался предметом судоговорения. Сперва ответчику читался один пункт. Ответ должен был прямо и непосредственно относиться только к этому пункту, и строго было запрещено говорить в ответе о постороннем или о других пунктах {1723 года, 5 ноября, No 4344 — Именный, п. 3. ‘Когда станут честь первый пункт, тогда отвечать… на оной только, а не на все, и не только постороннего, но ниже о других пунктах говорить, ниже обличать ответчику того, кто бьет челом или доносит, в каких его противных делах, кроме того пункта…’.}. Если ответ заключал в себе ссылку на ‘дальнюю справку’, то ‘дабы время не тратить’, приступали к чтению другого пункта, если же ответ сам в себе был полон, то предоставлялось возражать истцу, потом опять ответчику. Для ускорения хода суда строго было запрещено давать тяжущимся отсрочки. Только ответчику давался поверстный срок для доставления документов, нужных к делу {Там же, п. 4. В положении о форме суда не определено именно, сколько раз могли тяжущиеся попеременно доказывать и опровергать спорный пункт иска, но кажется, что при издании указа Петр Великий имел в виду только два спора по каждому пункту: один — главный, другой — дополнительный — и потому оставил этот предмет без ближайшего определения. Это видно из следующих слов: ‘А когда (ответчик) первый пункт совсем очистит… тогда спросить истца: имеет ли он еще что доказательства, и потом ответчика, что он имеет ли более к оправданию, и буде не имеет, велеть руки приложить…’.}. Такое разделение челобитной на пункты при большей степени юридического образования, нежели какое мы имели во времена Петра Великого, действительно могло иметь результатом более последовательное, строгое и логически необходимое движение тяжбы в суде. Каждый пункт, по намерению Петра Великого, должен был заключать в себе отдельную часть иска. Меньший объем и меньшая сложность, запутанность этой части в сравнении с целым иском, нередко заключавшим в себе несколько разнородных исков, очевидно, должны были упростить само судоговорение и дать большую возможность судье предупреждать всякие отклонения тяжущихся от предмета тяжбы и наблюдать за строгой правильностью и последовательностью судоговорения. Поэтому составление челобитен по пунктам вначале не было вовсе пустой формальностью, а должно было иметь весьма важное значение в движении процесса,
с) кроме медленности и проволочки в судах наших укоренились от неопределенности законов и многие другие злоупотребления. Мы знаем, например, что в делах некрепостных винили и без суда ‘неявкою’. Ябедники, разумеется, воспользовались этим. Когда срок явки к суду приближался, один из тяжущихся вчинял против своего противника другой иск и в другом приказе. По новому иску последнего требовали к суду, между тем как по прежнему в другом приказе он просрочивал и обвинялся в иске, очевидно, без всякой вины. Против этого в форме суда постановлено правилом, чтобы никакое присутственное место не задерживало тех, которые имеют где-либо тяжбу, или, задержав, немедленно извещало о том, кого следует, чтобы не подвергнуть тяжущегося неправильному обвинению неявкою {Там же, п. 6.}. Другой случай. В древних постановлениях о судопроизводстве отношения между доверителями и поверенными по спорным делам были чрезвычайно неопределенными, да и сама подпись верителя под челобитной, которую должен был подать поверенный, установлена незадолго до Петра Великого. Тяжущиеся воспользовались и этим. Процесс, проигранный поверенным, доверитель вчинял снова под тем предлогом, что он не доверял никому вести тяжбы. Случалось также, что отъявленный ябедник, стакнувшись с одним из тяжущихся, называл себя родственником, другом или близким другого, принимал на себя ведение его тяжбы и проигрывал процесс умышленно. Петр Великий дозволил допускать к суду поверенных ‘только с письмами верющими, что оный (поверенный) учинит, он (доверитель) прекословить не будет’ {Там же, п. 7.}.
3. Наконец, доказательством того, что под названием формы суда Петр Великий восстановил наше древнее гражданское судопроизводство, служат следующие слова указа 1723 года, 5 ноября: ‘Понеже о форме суда многим указы прежде были сочинены, из которых ныне собрано, и как судить надлежит, тому форма яснее изображена, по которой во всяких делах, какого б оныя звания ни были, исполнять должно, а не по старым указам, ибо в судах много дают лишняго говорить, и много ненадобнаго пишут, что весьма запрещается, и не надлежит различать (как прежде бывало) один суд, другой розыск, но токмо один суд…’.
Здесь упоминаются старые указы о судопроизводстве, служившие основанием при составлении формы суда, последняя должна, по словам указа, яснее изображать то, что заключалось в первых. Спрашивается: о каких именно указах упоминается здесь? Очевидно, не об Уставе воинского процесса, изданном в 1716 г., ибо он не был отменен изданием формы суда и продолжал действовать после 1723 г., не к розыску, потому что розыск по главным своим началам не имел ничего общего с формой суда и, следовательно, не мог служить ей основанием, остается предположить, что под старыми указами Петр Великий разумел Уложение и новоуказанные статьи, в которых действительно суд изложен довольно подробно.
Итак, в 1723 г. Петр Великий восстановил наш древний суд, отмененный розыском. Причины этого возвращения к прежней форме судопроизводства, задолго до того времени найденной неудобной, с точностью неизвестны. Главной из них были, по всем вероятиям, требования судебной практики. Суждение гражданских процессов уголовным порядком вследствие ложного толкования слова ‘розыск’ заставило почувствовать необходимость гражданского, обвинительного судопроизводства. В практике последнее продолжало существовать под формой суда. Вероятно, поэтому Петр Великий снова обратился к суду и восстановил его с теми изменениями и дополнениями, коих требовала недостаточность и неопределенность прежних законов о суде, обнаруженные практикою и злоупотреблениями.
Восстановление суда было последней важной реформой общего гражданского судопроизводства в избранный нами период времени. Последствия ее были неисчислимы. В последующем периоде они породили потребность новых реформ, которые продолжались до позднейшего времени и теперь продолжаются. Реформа 1723 г. была тем несравненно важнее предыдущих, что ею уголовное и гражданское судопроизводство, дотоле строго отделенные друг от друга, слиты в одно, розыск в делах уголовных уничтожен {1723 года, 5 ноября, No 4344 — Именный: ‘Вначале не надлежит различать (как прежде бывало) один суд, другой розыск, но токмо один суд’, п. 5: ‘Надлежит прежде суда (кроме сих дел: измены, злодейства или слов противных на Императорское Величество и Его Величества фамилию и бунт) дать список ответчику с пунктов…’. Указом Сената, 1725 года, 3 мая, No 4713 объяснено, что под злодейством должно разуметь богохульство, церковный мятеж, раскол, смертоубийство, разбой, татьбу с поличным. В конце: ‘Все суды и розыски имеют по сей форме оправляться, не толкуя, что сия форма суда к тому служит, а к другому не служит…’.}. Даже Устав воинского процесса, действовавший до того времени независимо и не подвергавшийся никаким существенным реформам, уступил место суду {1724 года, 30 ноября, No 4607 — Указ из Военной коллегии.}. Раскрытие последствий этого переворота в уголовном и военном судопроизводстве не входит в пределы настоящего рассуждения.

ПРИМЕЧАНИЯ

I. В общем обзоре реформ гражданского процесса мы коснулись одних главных, основных положений и опустили изменения, сделанные в частях судопроизводства. Таких изменений было много. Большая часть из них принадлежит Петру Великому. Важнейшие суть следующие.
1. В учении о тяжущихся лицах. Некоторым лицам, как-то: архимандритам, игуменам, монахам и монахиням — запрещено быть самим ходатаями по делам (1727 года, 31 июля, No 5135 — Синодский, 1738 года, 23 генваря, No 7493 — Синодский).
2. О судебном представительстве. Со времен Петра Великого свободное судебное представительство получило чисто гражданский характер, без верящего письма поверенный не допускался к суду (1700 года, 14 февраля, No 1755 — Именный, 1713 года, 24 апреля, No 2671 — Именный, объявленный из Сената, п. 6, 1719 года, 15 генваря, No 3282 — Именный, объявленный из Сената, 1720 года, 28 декабря, No 3696 — Сенатский, 1721 года, 16 февраля, No 3736 — Именный, состоявшийся в Сенате). Мы видели, что в постановлении о форме суда содержание верящего письма определено точнее: ‘Что оный учинит, он прекословить не будет’ (1723 года, 5 ноября, No 4344, п. 7), впоследствии запрещено допускать поверенных к апелляции, если об этом праве не упомянуто в верящих письмах (1775 года, 21 октября, No 14382 — Указ из Военной коллегии).
3. Об отводах судей. Отвод судей служил во времена Петра Великого предлогом к продолжению тяжеб. Иногда тяжущиеся объявляли подозрения против судей без всякой основательной причины для того только, чтобы выиграть время. Вследствие этого были изданы многие узаконения об отводе судей (1697 года, 7 октября, No 1597 — Именный, 1720 года, 5 генваря, No 3480 — Именный, данный Сенату, 1720 года, 4 мая, No 3577 — Именный, объявленный из Юстиц-коллегии, 1723 года, 25 октября, No 4338, 1723 года, 20 мая, No 4506 — Именный, объявленный из Сената, в пополнение указа 1723 года, 25 октября, 1724 года, 13 ноября, No 4593 — Именный, 1743 года, 28 октября, No 8812 — Сенатский). На основании этих указов тяжущийся должен был подавать об отводе челобитную до подписания срочных сказок о явке к суду, если он отводил президента, то прошение его представлялось высшему суду, который переносил дело в другой суд, если же отводили одного из членов, то дело оставалось в том же суде, но отводимый не принимал участия в решении. Главными законными причинами отвода были свойство или недружба. Кроме того, допущены и другие, некоторые из них исчислены в указе 1724 года, 13 ноября, и вошли в Свод гражданских законов.
4. Об обеспечении иска. Постановлено собирать поруки по истцах (1698 года, 6 мая, No 1631 — Боярский приговор). Со введением формы суда личная порука заменена вещною: иск обеспечивался имуществом — движимым и недвижимым, только при недостатке имущества прибегали к поруке.
5. О доказательствах. Запрещено допускать к свидетельству раскольников и три года не бывших у исповеди (1724 года, 4 июня, No 4526 — Именный, объявленный из Сената, 1745 года, 17 декабря, No 9237 — Сенатский). Запрещено допускать к крестоцелованию одно лицо вместо другого: ‘А у веры быть истцу и ответчику самим, а не детям, не свойственникам и не людям их и крестьяном’ (1697 года, 21 февраля, No 1572 — Именный, п. 7).
6. О мерах взыскания. Уничтожен правеж и заменен отсылкою на галеры, отдачею в работу и в прядильный дом, за каждый месяц работы выдавался рубль в уплату долга (1718 года, 15 генваря, No 3140 — Именный, объявленный из Сената, 1720 года, 12 декабря, No 3685 — Именный, 1722 года, 6 апреля, No 3950 — Именный, 1722 года, 18 сентября, No 4093 — Сенатский). Уничтожена выдача головою и заменена ссылкою (1701 года, 4 июля, No 1863 — Именный).
7. О частных и апелляционных жалобах изданы весьма важные постановления, служащие основанием теперешних законоположений об этом предмете. Императрицей Екатериной II установлен апелляционный обряд: подписка удовольствия или неудовольствия, годичный апелляционный срок и отсылка дел из низшего присутственного места в высшее в случае апелляции (1762 года, 30 июля, No 11629 — Именный). Петр Великий установил полугодичный срок для решения дел присутственными местами и дозволил тяжущимся по истечении срока приносить жалобу на медленность и проволочку дела (1714 года, 8 декабря, No 2865 — Именный, объявленный из Сената, 1720 года, 4 мая, No 3577 — Именный, объявленный из Юстиц-коллегии, 1724 года, ‘…’, No 4624 — Инструкция магистратам, п. 4). При всех этих изменениях первые инстанции остались по-прежнему в строгом смысле судебными, а прочие — ревизионными, это видно из того, что Петр Великий велел представить Сенату ‘для наказания’ тех просителей, которые будут подавать рекетмейстеру [72] дополнительные челобитные после суда и допросов: (1722 года, 5 февраля, No 3900 — Наказ рекетмейстеру, п. 4), и что в высших инстанциях делались только выписки из дел, а не производили нового суда (там же, п. 2, 1721 года, 29 апреля, No 3776 — Сенатский и мн. др.). По Учреждению для управления губерний из областных инстанций нижние были судебные, вторые — и судебные, и ревизионные, а высшие (уголовная и гражданская палаты) — чисто ревизионные (ст. 108, 116, 181, 323, 367).
II. Кроме реформ в общем гражданском судопроизводстве произошли в этот период важные перемены и нововведения и в особенных его формах. При Петре Великом издан устав Военного {1716 года, 30 марта, No 3006 — Воинский устав, III часть. Краткое изображение процессов или судебных тяжеб.}, а при Петре Втором — устав Таможенного суда. Форма Военного суда была издана первоначально исключительно для военных (гл. I, п. 3.2 и 5) и резко отличалась ото всех прочих форм судопроизводства, принятых в нашем законодательстве, тем, что допускала письменное производство вместо словесного (гл. IV, п. 2). Поэтому хотя указом Петра Великого и постановлено, что Воинский устав ‘касается до всех правителей земских’ (1716 года, 10 апреля, No 3010 — Именный, данный Сенату), однако форма Военного суда не могла сделаться основной формой гражданского судопроизводства, особливо после указа 1723 года, 5 ноября, которым строго запрещено было принимать на суде письменные ответы. Итак, все влияние воинского процесса на гражданское судопроизводство должно было в то время ограничиться одним применением устава о Военном суде к тем частям гражданского судопроизводства, которые в первом были развиты полнее и лучше, например к учению об отводах, свидетельстве, присяге и т. д. Так действительно и было. Мы не знаем наверное, в какой степени сильно было это влияние, но можем сказать утвердительно, что форма суда, изданная Петром Великим, оставалась главной основной формой гражданского судопроизводства долгое время после него, и даже в царствование Екатерины II (1752 года, 30 июня, No 10002 — Указ из Юстиц-коллегии, 1761 года, 4 генваря, No 11181 — Сенатский, 1763 года, 10 сентября, No 11913 — Сенатский вследствие высочайше утвержденного доклада августа 25). Напротив, в настоящее время письменное судопроизводство, введенное впервые с изданием положения о воинском процессе, составляет основную форму общего гражданского процесса, а суд по форме — словесное судопроизводство — сделалось второстепенной, дополнительной формой, к которой прибегают тяжущиеся и присутственные места только в крайних случаях, когда обыкновенным, письменным производством невозможно решить, кто прав — истец или ответчик. Когда произошла эта реформа — неизвестно, потому что не было указа, которым бы словесное производство спорных гражданских дел велено было заменить письменным. Первый повод ко введению письменного производства в гражданский процесс должно было, по всем вероятиям, подать Учреждение для управления губерний, ибо в нем или вовсе не говорится о форме, по которой должны быть судимы спорные гражданские дела (так в статьях об уездном суде, городовом магистрате и нижней расправе), или упоминается одно письменное производство. Особенно замечательно то, что о последнем упоминается только в статьях о судебных местах второй инстанции, которые, по главному своему назначению, были суды ревизионные и именно в отношении к спорным делам, судимым впервые (ст. 181, 323, 367). Может быть, на основании этого мимоходного указания и введено письменное судопроизводство в гражданских судах. Этому, вероятно, содействовало и то, что словесное судопроизводство становилось более и более затруднительным и тягостным (что доказывается редким употреблением этой формы в наше время) и не представляло важных удобств, связанных с письменным производством. Словесное судопроизводство необходимо требовало личного присутствия тяжущихся или их поверенных там, где происходил суд, а письменное судопроизводство этого вовсе не требовало. Притом последнее давало более средств тяжущимся обдумать и правильно изложить свои доказательства и опровержения, нежели словесное, случайные обстоятельства (замешательство, робость, неожиданность, возражения и т. п.) не имели почти никакого влияния на ход тяжбы в письменном судопроизводстве, а в словесном могли решать окончательно судьбу процесса. Эти, а может быть, и другие причины заставили судей и тяжущихся предпочесть письменное судопроизводство словесному и ввести первое во всеобщее употребление. Но т. к. форма суда не была отменена указом, то и было предоставлено тяжущимся избирать ту или другую форму судопроизводства. Это положение, развившееся из обычая и судебной практики, перешло и в Свод Законов.
Гораздо труднее определить: на каком основании форма суда получила в нашем законодательстве значение дополнительного судопроизводства? Причины, которые приводятся обыкновенно, предостаточны и не выдерживают критики. Многие думают, что форма суда дает тяжущимся такие средства защиты, которых не представляет письменное судопроизводство. Какие же именно? Не должно забывать, что как обыкновенное гражданское судопроизводство, так и форма суда требуют, чтобы в делах гражданских доводы и опровержения были основаны на положительных, формальных доказательствах, ибо в гражданском судопроизводстве улика не имеет юридической силы. Итак, если улика — единственное средство защиты, которого не дает письменное судопроизводство, не имеет никакого значения в суде по форме, то какие же преимущества может она иметь для тяжущихся перед письменным судопроизводством? Скорее и с большим основанием можно думать, что письменное судопроизводство представляет тяжущимся несравненно более средств глубоко вникнуть в существо спорного дела и воспользоваться всем, что может только служить к опровержению противника и защищению своего права. Нам кажется, что образование из формы суда дополнительной формы судопроизводства имеет одно историческое основание и может быть объяснено не иначе как положениями и духом древнего судопроизводства, который во времена Екатерины II не совсем еще исчез в нашей судебной практике. Мы видели, что в некоторых случаях суд по одному и тому же делу давался два раза. Если по первому нельзя было решить дела по недостатку доказательств, то тяжущимся снова давали суд и уже потом решали дело или на основании приведенных доказательств, или на основании присяги. Когда спорные гражданские дела стали производиться письменно и в гражданском процессе образовались две различные формы, коих взаимное отношение не было строго определено ни законом, ни практикой, к этим формам легко могло быть приложено прежнее правило, по которому суд в одном и том же деле при недостаточности доказательств давался два раза. А как письменное судопроизводство сделалось главной, основной формой, то суд по форме занял в практике место прежнего дополнительного суда и сохранил это назначение и до нашего времени. Это объяснение, не будучи основано ни на каких положительных, исторических данных, есть не более как одно предположение. Только разработка архивов и старых судебных дел, относящихся к этой эпохе, может пролить свет на доселе загадочную историю развития наших процессуальных форм, ибо определение их взаимных отношений, их большая или меньшая употребительность находились в большой зависимости от судебной практики и почти исключительно на ней одной и основывались.
III. Таможенные словесные суды. По древнему русскому законодательству таможенный суд был установлен для споров между купцами по делам, исключительно относившимся к купеческим оборотам, и отличался от обыкновенного гражданского суда только тем, что, во-первых, производился скорее, с меньшей формальностью, во-вторых, допускал по спорным делам о займах, поклажах и ссудах некрепостные доказательства, которые в обыкновенном суде считались в таких делах недействительными, и, в-третьих, производился беспошлинно. Все эти отступления от обыкновенного судопроизводства, очевидно, образовались вследствие приспособления древнего суда к делам купеческим, которые по существу своему требовали скорого производства, не могли быть строго формальны по быстроте, неожиданности торговых операций и началу взаимного доверия, доброй совести, необходимо преобладающему в купеческих сделках. Указами 1701, 1703 и 1720 годов Петр Великий постановил: ‘Никому… никаких крепостей и заемных памятей и расписок, и домашних писем… мимо учиненных крепостных и писчих изб, так же и бурмистрам в таможенных книгах никаких долговых денег вместо крепостей писать, а у кого такие явятся, оным не верить’ {1726 года, 1 февраля, No 4828 — Сенатский.}. Таким образом, все некрепостные денежные сделки и условия объявлены недействительными перед судом и вследствие этого таможенный суд должен был сам собою уничтожиться.
Отсюда произошло большое стеснение купеческих и торговых оборотов. Часто успех важной торговой операции зависел от одной минуты, после которой сделка не могла уже принести никакой пользы, совершить же ее в одну минуту крепостным порядком было невозможно. С признанием юридической недействительности некрепостных денежных обязательств должны были уничтожиться и договоры, основанные на честном слове, составленные при свидетелях или за одним изустным поручительством, а через это подорвано взаимное доверие — главный двигатель быстрого и успешного хода торговли.
Такие последствия юридической недействительности некрепостных обязательств по торговле побудили сначала Императрицу Екатерину I по представлению Главного магистрата отменить в отношении к купечеству общее постановление Петра Великого о заключении денежных договоров и условий и восстановить древний Таможенный суд.
Впоследствии в царствование Петра II (1727 года, 17 июня, No 5102) и Императрицы Екатерины II (1766 года, 10 августа, No 12721 — Указ из Главного магистрата с приложением инструкции словесным судом) об этом суде изданы важные постановления, давшие ему большую всеобщность и юридическую определенность и служащие главным основанием теперешних законоположений о словесных судах.

ПОЛОЖЕНИЯ

I. Устройство приказов основано на начале личного управления.
II. История русского судоустройства до реформы Петра Великого представляет постепенное заменение суда мирского судом княжеским.
III. Целовальники древней России суть происхождения родового, патриархального.
IV. Устройство инстанций имело до Петра Великого политическое основание.
V. Свободное судебное представительство по древнему русскому праву почти исключительно основывалось на патриархальном, родовом и семейственном быте.
VI. Иски вещные и личные не были строго различены в Уложении.
VII. Установление строго крепостных исков не принадлежит Петру Великому, а относится к древнему русскому законодательству.
VIII. Суд был основой, древнейшей формой обвинительного, гражданского судопроизводства.
IX. Очные ставки были формой древнего уголовного процесса, но в применении к делам гражданским имели характер обвинительного судопроизводства.
X. Судом судились дела вотчинные и исковые. Различия между вотчинным и исковым судопроизводством, по древнему праву, не есть существенные.
XI. В Уложении смешаны два различных вида вызова к суду: публичный — по приставной памяти и частный — по зазывной грамоте.
XII. Древний суд производился словесно.
XIII. Повальный обыск был первоначально свидетельством общины, мира и только с упадком общинного быта основан на началах послушества.
XIV В Уложении сыск не всегда означает следствие и следственное судопроизводство.
XV. По Уложению, суд в известных случаях без приговора высшего судебного места давался два раза по одному и тому же делу.
XVI. До Учреждения о губерниях иск, решенный в низших судебных инстанциях, не судился вновь в высших, а только пересматривалось решение, о нем постановленное. Апелляция была не что иное, как тяжба между судьей и тяжущимся, недовольными его решением.
XVII. Коллегиальное устройство судов введено у нас впервые Петром Великим.
XVIII. Отделение судебной власти от исполнительной, административной, появилось у нас с царствования Петра Великого.
XIX. В русском законодательстве со времен Петра Великого заметно постоянное стремление соединить в одних судебных присутственных местах спорные дела вотчинные и исковые.
XX. Отдельное судебное управление городского сословия впервые введено Петром Великим.
XXI. При Екатерине II в губернское устройство введены оба начала управления: древнее — начало личного управления и новое — коллегиальное.
XXII. Выборные члены областных (губернских и уездных) судов, установленные Екатериною II, и древние целовальники юридически не различаются друг от друга.
XXIII. По Учреждению о губерниях различие сословий играет весьма важную роль в областном судоустройстве.
XXIV Отделение суда уголовного от гражданского имеет различные основания в древнем и новом русском законодательстве.
XXV Совестный суд по Учреждению о губерниях есть орган естественной справедливости.
XXVI. Участие сословий в областном судоустройстве есть главное юридическое основание учреждения в столицах надворных судов.
XXVII. Должности прокурора и стряпчих хотя и отличаются друг от друга, однако имеют одно юридическое основание.
XXVIII. В основании реформ судебного управления духовенства со времен Петра Великого лежит стремление секуляризировать светско-церковную общину, развившуюся в древней Руси.
XXIX. Один из важнейших источников учения о русском гражданском судопроизводстве со времен Петра Великого есть судебная практика.
XXX. Под названием ‘розыск’ Петр Великий хотел ввести не следственное, а обвинительное судопроизводство, отличавшееся от суда одной только формой.
XXXI. Изданием формы суда Петр Великий восстановил наше древнее, гражданское судопроизводство.
XXXII. Настоящее значение формы суда и отношение ее к обыкновенному гражданскому судопроизводству наиболее определились судебной практикой — органом древних юридических обычаев.
XXXIII. Письменное судопроизводство сделалось общим более вследствие потребностей времени, нежели на основании положительного закона.

КОММЕНТАРИИ

Отрывок из магистерской диссертации Кавелина (III глава первой части) под заглавием ‘Устройство гражданских судов от Уложения царя Алексея Михайловича до Петра Великого’ впервые был опубликован: Юридические записки, издаваемые профессором Петром Редкиным <П. Г. Редкиным>, доктором прав и ординарным профессором Императорского Московского университета. Т. II. — М., 1842. — С. 83-119.
Впервые опубликовано полностью: Основные начала русского судоустройства и гражданского судопроизводства в период от Уложения до Учреждения о губерниях. Рассуждение, писанное для получения степени магистра гражданского законодательства кандидатом прав Константином Кавелиным. — М., 1844. — 188 с.
Повторно: Кавелин К. Д. Сочинения. В 4 ч. Ч. 1. — М., 1859. — С. 39-304.
Повторно: Кавелин К. Д. Собрание сочинений. В 4 т. Т. 4. — СПб., 1900.— С. 205-420.
Печатается по тексту первой отдельной публикации.
‘Основные начала русского судоустройства и гражданского судопроизводства…’ являлось диссертацией К. Д. Кавелина на степень магистра гражданского права. Защита диссертации состоялась в Москве 24 февраля 1844 г. По поводу диспута на защите диссертации М. П. Погодин опубликовал заметки в журнале ‘Москвитянин’ (Московская летопись. — 1844. — Март. — С. 229-235). Эти заметки были перепечатаны П. Барсуковым в книге ‘Жизнь и труды Погодина’. Т. VII. — С. 371-380.
Д. Корсаков в примечаниях к посмертному собранию сочинений К. Д. Кавелина рекомендовал смотреть также ст.: У. Т-ы. Приношение М. П. Погодину по поводу защиты магистерского рассуждения К. Д. Кавелина. — Литературная газета. — 1844. — No 14. — С. 251-252.
[1] Рейц (Александр-Магнус-Фромгольд, нем. von Reutz, 1799-1862) — историк русского права, уроженец Прибалтийского края, образование получил в Дерптском университете, в котором с 1820 по 1840 г. занимал кафедру русского права. В начале 50-х годов недолго занимал должность инспектора классов в училище правоведения. Неоднократно предпринимал с научными целями путешествия по югославянским землям, результатом чего явился труд ‘Verfassungen und Rechtszustand der Dalmatinischen Kustenstadte und Inseln im Mittelalter, aus ihrer Municipalstatuten entwickelt’ (Дерпт, 1841, на русском языке извлечение опубликовано в ‘Журнале Министерства народного просвещения’. Т. IX, подробнее см. в ‘Сборнике исторических и статистических сведений’, 1845, который отрецензирован К. Д. Кавелиным). Другие труды Рейца: ‘Versuch einer historischdogmatischen Darstellung des russischen Vormundschaftsrechts’ (Дерпт, 1821), ‘Versuch einer Entwickelung der Grundsatze des geschichtlichen russ. Vormudschaftsrechts’ (Дерпт, 1825), ‘Versuch ueber geschichtliche Ausbildung der russischen Staats- und Rechtsverfassung’ (Митава, 1829, пер. Ф. Л. Морошкина под заглавием ‘Опыт истории российских государственных и гражданских законов’. — М., 1836). Вместе с Эверсом Рейц положил начало теории господства родового быта среди русских славян вообще и между членами княжеского рода в особенности-теории, впоследствии развитой С. М. Соловьевым.
[2] Новиков Николай Иванович (1744-1818) — масон, писатель, журналист, книгоиздатель. Служил в лейб-гвардии Измайловском полку. С 1767 г. — секретарь Комиссии по составлению проекта нового Уложения. С 1769 г., выйдя в отставку, издавал в Петербурге сатирические журналы ‘Трутень’ (1769-1770), ‘Пустомеля’ (1770), ‘Живописец’ (1772-1773), ‘Кошелек’ (1774), в которых утверждал мысль о несправедливости крепостного права, обличал неправосудие, взяточничество, галломанию, полемизировал с журналом Екатерины II ‘Всякая всячина’. В 1773 г. организовал первое в России книгоиздательское объединение ‘Общество, старающееся о напечатании книге, которое способствовало распространению масонских идей, среди изданных там книг 46 произведений — переводы книг французских просветителей. Издал ‘Опыт исторического словаря о российских писателях’ (1772 г., переизд. в 1987 г., 1-2 ч.), ‘Древнюю российскую вивлиофику’ (1773-1775), ‘Повествователь древностей российских’ (1776), выпускал еженедельный критико-библиографический журнал ‘Санкт-Петербургские ученые ведомости’ (1777) и философский журнал ‘Утренний свет’, который считают одним из первых философских журналов в России (1777-1780), доходы от него использовал для организации в Петербурге Екатерининского и Александровского училищ (школ). Вступив в масонский орден, Новиков воспринимал многие мистические устремления масонства.
[3] ‘Древняя российская вивлиофика, или Собрание разных древних сочинений, яко то: Российския посольства в другие государства, редкия грамоты, описания свадебных обрядов и других исторических и географических достопамятностей, и многие сочинения древних российских стихотворцев’ — первое крупное издание письменных источников по истории России, предпринятое Н. И. Новиковым в 1773-1775 гг. в 10 ч. для ознакомления широких слоев русского общества с историей родины. Оно было направлено также против дворян-‘полуфранцузов’, как называл их Новиков, которые преклонялись перед Западом и презирали своих соотечественников. В ‘Древней российской вивлиофике’ опубликовано много документов по истории России: ярлыки ордынских ханов русским митрополитам, договорные грамоты Великого Новгорода с Тверскими и Московскими великими князьями (1263-1571), духовные, договорные, межевые, жалованные и другие грамоты великих и удельных князей Московских, Тверских, Рязанских, Суздальских, Смоленских, Литовских и частно-правовые акты бояр и дворян (1328-1585), статейные списки и описания посольств в разные страны, записки об истории Сибири (кон. XV — нач. XVIII в.), родословные знатных боярских родов, описания путешествий (митрополита Исидора во Флоренцию и папского посла Антонио Поссевина), сказание о С. Т. Разине, житие Ф. Ртищева и др. В 1788-1791 гг. вышло 2-е, ‘вновь исправленное, умноженное и в порядок хронологический по возможности приведенное’ издание ‘Древней российской вивлио-фики’ в 20 ч. В нем особую ценность представляют новые материалы по социально-экономической истории: топографические описания Симбирской губ., Иркутского наместничества, заводов Уфимского наместничества, описания Нерчинских рудников, земли Войска Донского, г. Перми. Здесь же опубликованы Двинский и Нижегородский летописцы, список и исторические известия о придворных чинах (бояре, окольничие и др.), сказание о взятии Азова и другие литературные произведения. Новикову сообщали сведения о документах историки М. М. Щербатов, Н. Н. Бантыш-Каменский, Г. Ф. Миллер. Для публикации использовались материалы Московского архива Коллегии иностранных дел, Патриаршей библиотеки, частных собраний. Издание ‘Древней российской вивлиофики’ явилось важным этапом в развитии русской археографии и источниковедения.
[4] Максимович Михаил Александрович (1804-1873) — этнограф-историк. Происходил из Полтавской губ.
[5] Голиков Иван Иванович (1735-1801) — русский историк. Курский купец, депутат елизаветинской Уложенной комиссии. Был осужден за злоупотребления по винному откупу, но затем помилован по случаю открытия памятника Петру I в Петербурге в 1782 г. Голиков собирал рукописи, относящиеся ко времени Петра I, и написал обширное сочинение ‘Деяния Петра Великого’, вышедшее в 1788-1789 гг., с ‘Дополнениями’ (1790-1797). Главную ценность сочинения Голикова составляют многочисленные документы и более 2 тыс. писем Петра I. Труд Голикова является одним из первых произведений русской историографии. Голиков высоко оценивал экономическую политику Петра I, его мероприятия по развитию торговли и промышленности, заботы о купечестве. В заслугу Петру I ставил ‘трудолюбие’, ‘экономию’, пренебрежение роскошью. До середины XIX в. ‘Деяния’ являлись основным трудом и собранием документов по эпохе Петра, их тщательно изучали А. С. Пушкин и В. Г. Белинский. Издания сочинений И. И. Голикова: ‘Деяния Петра Великого, мудрого преобразителя России, собранные из достоверных источников и расположенные по годам’. 2-е изд. Т. 1-15. — М., 1837-1843, Дополнения к Деяниям Петра Великого. Т. 1-18. — М., 1790-1797, Очерки истории исторической науки в СССР. Т. 1. — М., 1955.
[6] Стрешнев Родион Матвеевич (ск. в 1687 г.). В 1634 г. был стольником и ночевал на Государевом дворе, когда царь Михаил Феодорович ходил на богомолье на Угрешу. Летом 1636 г. сопровождал из Москвы до Нижнего по рекам Москве и Оке голштинских послов Филиппа Крузе и Отто Бругманна, секретарем при которых находился известный Олеарий, во все время пребывания посольства в Нижнем Стрешнев состоял при нем приставом. В 1645 г. участвовал в посольстве в Польшу. В 1648 г. был в числе поезжан на свадьбе царя Алексея Михайловича с Марьей Ильинишной Милославской. В 1653 г. ездил в Малороссию для объявления гетману Богдану. В 1657 г. пожалован в окольничие. В течение следующих 5 лет часто упоминается сидящим в торжественных случаях за царским столом. В 1659 г. Стрешнев находился в числе лиц, которых Алексей Михайлович назначил делать в Москве земляной город и острог для укрепления от нападения крым-цев. В начале 1661 г. Стрешнев сидел в приказе Большого прихода, а затем в этом же году и в 1662 г. — в Вологодской и Галицкой чети. С 1663 до 1680 г. заведовал Сибирским приказом. В 1659-1669 гг. во время распри царя с патриархом Никоном, а затем ссылки последнего Алексей Михайлович неоднократно посылал к нему с разными поручениями Стрешнева. После церковного суда над патриархом Никоном, когда было решено отправить его в Ферапонтов монастырь, Стрешнев принес ему от Алексея Михайловича деньги и меха и просил благословения царю, царице и всему царскому семейству. Никон не принял подарков и не дал благословения, несмотря на усиленные просьбы Стрешнева. В другой раз, в 1669 г., после кончины царицы Марьи Ильинишны, Стрешнев ездил к Никону в Ферапонтов монастырь с деньгами от царя на помин ее души. Никон опять не взял денег, но обещал поминать государыню ‘за многую ее милость прежнюю’ и просил Стрешнева быть за него ‘ходатаем’ перед Алексеем Михайловичем, чтобы он смилостивился над его участью. Через две недели после этого он объявил Артамону Матвееву царский указ о назначении его на воеводство в Верхотурье. В том же 1676 г. Стрешнев пожалован в бояре. С 1679 до 1685 г. был дядькой при царевиче, а затем царе Петре Алексеевиче и в качестве дядьки принимал участие в торжестве венчания его на царство в 1682 г.
[7] Морошкин Федор Лукич (1804-1857) — известный ученый-юрист Сын священника. Морошкин обучался в Тверской семинарии и этико-политическом факультете Московского университета. Лекции некоторых профессоров развили в нем стремление к историко-философскому изучению права. Кроме текущей немецкой юридической литературы он знакомится с произведениями французской юридической литературы, с древней и новой философией, историей права и действующим законодательством. Отказавшись от посылки в профессорский институт, Морошкин защищает в 1833 г. магистерскую диссертацию ‘О постепенном развитии законодательств’ (М., 1832) и занимает в Москве кафедру ‘права знатнейших древних и новых народов’, читая также курсы русского и римского гражданского права. По введении нового устава 1835 г. и защите докторской диссертации ‘О владении по началам российского законодательства’ (М., 1837) он получает звание ординарного профессора по кафедре гражданских законов. По собственному признанию Морошкина, его занятия философией убедили его в том, что ‘он не рожден для чистой философии’, а требования нового устава университетов и настоятельные указания и руководство попечителя округа графа С. С. Уварова обратили его ‘к источникам самобытной силы русского просвещения: Православию, самодержавию и народности’ и привели позднее к признанию необходимости ‘чистой исторической методы в раскрытии отечественных наук’ вопреки его собственным более ранним воззрениям. Тем не менее, на всех трудах Морошкина отражается с полной силой влияние полученного им философского образования. Серьезный юрист, обладавший точным знанием юридических фактов в области истории и догмы русского права и давший ряд ценных для своего времени трудов по их освещению, особенно упомянутая выше диссертация о владении, речь ‘Об Уложении и последующем его развитии’ (М., 1839) и изданный после смерти Морошкина курс его лекций по гражданскому праву (‘Юридический вестник’ за 1860-1861 гг.). Морошкин как в этих трудах, так и в других своих печатных произведениях (‘Кафолический дух римского права’, ‘Об участии Московского университета в образовании отечественной юриспруденции’, вступительной лекции ‘О правах знатнейших древних народов’ в ‘Ученых записках Московского университета за 1833-1834 гг.’) проявляет постоянное стремление к философскому обобщению исторических явлений и извлечению из уроков истории поучений общественно-политического характера. Приветствуя издание ‘Свода Законов’, Морошкин настойчиво указывает, что одним изучением его норм отнюдь не достигается юридическое знание, цель которого состоит в том, чтобы ‘вызвать невидимого духа законов, извлечь сей разум из сокровенной глубины духа человеческого, из совести судей, из свойства и жизни вещей, превратить его в право положительное, развить и произвести нечто органическое’. В обеих диссертациях высказал положения, что ‘для возведения в науку русского гражданского положения нам необходимо принять философское, а потом уже историческое направление ведения’. Проникнутый традиционными началами русской жизни, Морошкин всегда выступал, однако, как убежденный защитник свободной юридической науки, просвещения и гуманных начал правосудия, одним из источников которого он признает право естественное. Направляя свои сравнительно-исторические исследования к выводам в духе Г. В. Гегеля, Морошкин никогда не впадал в мелочное изложение фактов и не терял чувства истории и современной действительности, избегая ошибок, столь частых у других представителей как немецкой исторической, так и философской школы правоведения. Его указания на творческую роль ‘общего здравого юридического чувства и совести судьи’, на воспитательное значение судебной практики и изучения обычного права также должны быть отмечены как положительные заслуги профессора, привлекавшие к нему многочисленных слушателей и создавшие ему вместе с его трудами почетное место среди русских ученых-юристов. Кроме юридических трудов, Морошкину принадлежали несколько статей по русской истории: ‘О значении имени руссов и славян’ в журнале ‘Маяк’, ‘Рецензия на книгу подьячего Котошихина’ в журнале ‘Москвитянин’, 1841 г. Здесь высказано убеждение автора, что немецкие исторические критики ‘слишком обрезали русскую историю’, ‘что Российское государство вызвано из ничтожества православною греко-кафолическою верою’ и что ‘на сем краеугольном камне оно может утвердить свою власть над полвселенной’. Морошкину принадлежит еще перевод книги Рейца ‘История российских государственных и гражданских законов’ (М., 1836) с обширными примечаниями, литературными указаниями и добавлениями (См. статьи о творчестве Ф. Л. Морошкина в газете ‘Сын Отечества’, 1857, No 52, и воспоминания А. В. Лохвицкого в газете ‘Русский курьер’, 1881, No 138).
[8] Михаил Федорович (1596-1645) — первый русский царь из династии Романовых, избранный в 1613 г. Земским Собором, сын патриарха Филарета, фактически управлявшего страной до 1633 г. В годы правления Михаила Романова были заключены Столбовский мир и Деулинское перемирие (1618 г.), велось интенсивное строительство засечных черт против крымских татар, проходила дальнейшая колонизация Сибири. После смерти Михаил Федорович Романов передал власть сыну — царю Алексею Михайловичу.
[9] Приказы в России с XVII по XVIII в. — постоянно действующие органы центрального управления, ведавшие отдельными государственными делами (Земский приказ, Казенный, Посольский, Поместный) или территориями (Сибирский и т. д.). Их наименование произошло от термина ‘приказ’, употребляемого в смысле особого поручения, применительно к учреждениям этот термин входит в обращение с 60-х гг. XVI в. Складывание приказной системы управления явилось одной из сторон процесса формирования Русского централизованного государства и было вызвано усложнением задач, стоявших перед молодой самодержавной монархией. В отличие от временных ‘путей’ (формы управления периода феодальной раздробленности) приказы были постоянно действующими учреждениями. Каждый приказ был организационно оформлен, ведал определенным кругом вопросов, имел самостоятельный штат.
[10] Чети, четверти, четвертные приказы — центральные государственные учреждения в России XVI—XVII вв. с финансовыми и административно-судебными функциями по отношению к определенным территориям страны (за исключением Новой четверти). Первое упоминание о четях относится к 1561 г., но их складывание происходило на протяжении 50-60-х гг. XVI в. из территорий ведомств так называемых ‘кормленых дьяков’. Во 2-й пол. XVI в. неоднократно менялось как число четий, так и подведомственные им территории. Типичное для XVII в. количество четий — 5 единиц.
[11] Разбойный приказ — центральное государственное учреждение в 1571-1682 гг. Ведал сыском и судом по крупным уголовным делам. Контролировал также деятельность губных учреждений. В 1555-1556 гг. создается так называемая ‘разбойная изба’, которая с 1571 г. именуется Разбойным приказом. Компетенция Разбойного приказа регламентировалась специальной уставной книгой, написанной в 1555 г., которая позднее дополнялась и редактировалась. В 1682 г. на базе Разбойного приказа был создан Сыскной приказ.
[12] Казачий приказ упоминается в актах впервые в 1618 г., в последний раз — в 1646 г. Он заведовал атаманами и всем вообще казачьим войском, т. е. кормовым и беломестным, служившим в коннице и пехоте как в Москве, так и в других городах. В Польше — глава воеводства.
[13] Князь Репнин Иван Борисович (ск. в 1697 г.) — боярин и дворецкий, сын князя Бориса Александровича. В 1640 г. был стольником, в 1643 г. находился в Астрахани при отце своем, бывшем там воеводой, и в 1647 г. В 1648-1654 гг. нес дворцовую службу, сопровождал царя в его богомольных походах в Троице-Сергиев монастырь, в Кашин и Звенигород, ‘смотрел в большой стол’ на торжественных обедах и бывал рындой на царских приемах, а в 1654 г. был головой у дворян во время Польского похода. За приезд в Вязьму на указной срок 17 марта 1655 г. получил в прибавку 50 четвертей и 5 рублей, за ‘Литовскую’ службу, т. е. за воеводство в Могилеве в 1655-1656 гг. получил еще прибавку 200 четвертей и 15 рублей. Во время войны 1654-1656 гг. с польским королем Яном-Казимиром, когда западнорусский край был занят войсками царя Алексея Михайловича, во многие города ‘Литовской’ Руси были назначены московские воеводы, и в Могилев назначен в 1655 г. князь Репнин. В 1650 г. Репнин был судьей Владимирского Судного приказа и был послан в Полоцк для бережения от прихода воинских людей, а в 1658 г. был стольником у стряпчих при встрече грузинского царевича Теймураза и во время обеда. В том же году был пожалован в бояре и дворецкие, а в 1659-1660 гг. был осадным воеводой в Полоцке, но отпущен в Москву по болезни. В 1661 г. вторично был судьей во Владимирском судном приказе. В 1661-1665 гг. Репнин был воеводой в Новгороде. В 1663 г. князь Репнин удостоился похвалы от царя за то, что установил цену всяким хлебным и съестным запасам и запретил перекупщикам покупать прежде мирских людей, отчего цена на съестные припасы понизилась, и они стали доступнее для бедных людей.
[14] Борис Федорович Годунов (ок. 1551-1605) — Царь и Великий князь всея Руси, вступил на престол 21 февраля 1598 г. Род Годуновых вместе с Сабуровыми и Вельяминовыми-Зерновыми происходит по родословцам от татарского мурзы Чета, в крещении Захарии, который выехал из Орды к великому князю Московскому Ивану Даниловичу Калите и построил Костромской Ипатьевский монастырь. Старшая линия потомков Чета, Сабуровы, в конце XV столетия уже заняла место среди знатнейших родов московского боярства, тогда как младшая, Годуновы, выдвинулась столетием позже при Грозном во время опричнины. Борис начал службу при дворе Грозного: в 1570 г. он упоминается в Серпуховском походе рындой при царском саадаке (лук со стрелами). В 1571 г. Борис был дружкой на свадьбе царя с Марфой Васильевной Собакиной. Вероятно, Сабуров Семен Федорович в конце царствования Ивана Грозного был воеводой в Мариенбурге, где и получил в 1579 г. от царя грамоту об отправлении хлебных запасов в ливонские города для продовольствия войска. В 1590 г. участвовал в походе царя Федора Иоанновича под Нарву, причем во время осады этого города ему было поручено быть с князем Иваном Токмаковым у пролома и идти на приступ после того, как будет сделан пролом, имея при себе 750 стрельцов, 2380 детей боярских, да разных людей со своим головою 500 чел. В 1598 г. подпись С. Ф. Сабурова (в чине окольничего) встречается на грамоте об избрании царем Бориса Годунова.
[15] Тарханная грамота Иверскому монастырю — охранная грамота: ‘Тархан (мужск. — обельный) — вотчинник, свободный от всех податей, встарь иным тарханам давались и несудимые грамоты, ныне остались только почетно, без прав. Тархан на промысел идет с мешком и облыжным безменом, а домой едет на возу. Тарханить, заниматься тарханьим промыслом. Тарханство — званье это, ныне уничтоженное. А имати та пошлина со всяких людей, опричь тархан-щиков, т. е. тарханов. Кто церкву покрадет, мужика ли убьет, а кто у жива мужа жену уведет, и уйдет в село во боярское, ко старому Никите Романовичу, и быть там им не в выдаче, по тарханной грамоте…’ (Даль В. И. Толковый словарь. — 1863-1866).
[16] Котошихин, или Кошихин Григорий Карпович (другое имя — Иван-Александр Селицкий, 1630-1667) — чиновник, авантюрист. В конце 50-х гг. XVII в. был писцом, подьячим в Посольском приказе. Прикомандированный к посольству князя Прозоровского и Ордина-Нащокина для заключения в 1661 г. Кардисского мира со Швецией, Кошихин играл при переговорах видную роль. Он вступил в сношения со шведским комиссаром Эберсом, которому за денежное вознаграждение сообщал копии с секретных инструкций, данных русским уполномоченным. В конце 1663 г. или начале 1664 г. Кошихин был послан к стоявшей на Днепре армии князей Черкасского и Прозоровского для переговоров с поляками. Сменивший Черкасского и Прозоровского воевода князь Ю. А. Долгорукий потребовал от Кошихина, чтобы он написал донос на его предшественников. Не желая исполнить этого требования и опасаясь мести Долгорукого, Кошихин бежал сначала в Польшу, потом в Пруссию и Любек и, наконец, в Нарву, откуда был отослан в Стокгольм. За границей он принял имя Ивана-Александра Селицкого. В Стокгольме был принят на шведскую службу и причислен к государственному архиву. Здесь он написал сочинение о России в царствование Алексея Михайловича. За убийство в нетрезвом виде хозяина дома, в котором он жил, по приговору суда Кошихин был обезглавлен в Стокгольме в 1667 г. Рукопись сочинения Кошихина находилась в шведском переводе в нескольких библиотеках в Швеции. В 1837 г. профессор Гельсингфорского университета С. В. Соловьев нашел этот перевод в Стокгольмском государственном архиве, а в 1838 г. им был открыт и русский оригинал в библиотеке Упсальского университета. Сочинение Кошихина разделено на 13 глав, в которых он повествует о царях и царской семье, их образе жизни, придворных церемониях, о царских чиновных и служилых людях, о сношениях московских царей с иноземными государями, о царских дворах, приказах, городах, их управлении, об организации войска, о торговых людях и торговле, о крестьянах, боярах и их быте. Фактические неточности немногочисленны и не умаляют ценности сочинения Кошихина как исторического источника. Усвоив многие западные воззрения, Кошихин отрицательно относился к организации Московского государства и к быту московского общества. По своим взглядам Кошихин был одним из предвестников реформы Петра Великого. Сочинение Кошихина было издано Императорской археографической комиссией три раза (в 1840,1859 и 1884 гг.). Я. К. Грот поместил статью о Кошихине в ‘Сборнике Отделения русского языка и словесности Императорской академии наук’ (т. XXIX, 1882).
[17] Записные книги — название специальных книг для регистрации (записи) писем, сдаваемых для отправки по ямской почте, действовавшей в русском государстве в XV—XVI11 вв.
[18] Боярские списки — именные перечни по чинам членов Государева двора с пометами об их служебных назначениях, пожалованиях, местонахождении и пригодности к службе. Появились во 2-й пол. XVI в., составлялись в Разрядном приказе, сводились в боярские книги.
[19] Дворовый Большой приход в последней четверти XVI в. — центральное финансовое учреждение Московского государства, ведавшее доходы государственные и выделившееся из московского Большого дворца, сосредоточившего в себе доходы дворцовые. Тогда же внутри этого учреждения мало-помалу формируются так называемые ‘четверти’ с территориально-финансовым характером (наиболее раннее известие о нескольких четях относится к 1576 г.), отчего Дворцовый Большой приход иногда в актах встречается с названием ‘Четверть’, ‘Четвертной приказ’, ‘Дворцовый четвертной приказ’ (1582 г.), а часть доходов его называлась ‘четвертными’ в случаях противопоставления доходам ‘дворцовым’, т. е. Большого дворца. В начале XVII в. Дворцовый Большой приход (теперь уже называемый обыкновенно Большой приход) еще сохранял значение центрального финансового учреждения, как это видно из записки о Московском государстве, составленной в Смутное время и найденной в Швеции.
[20] Бронный приказ — центральное государственное учреждение Российского государства в 1573 г. — 1-й пол. XVII в. Ведал изготовлением военных доспехов — брони, шлемов, сабель, луков, стрел, самопалов, при нем находились мастера, получавшие денежные и поместные оклады.
[21] Постельный приказ известен со слов дьяка Котошихина, так что, вероятно, приказ этот в середине XVII в. уже не существовал. Неволин относит возникновение его ко времени Иоанна III, учредившего должность постельничего. Из ‘Древней российской вивлиофики’ мы узнаем, что в боярских книгах приказ этот известен только с 1573 г. Вероятно, он существовал при постельничем и ведал всем, относившимся к царской постели. Приказ этот мог иметь важное значение, т. к., по словам Котошихина, у постельничего хранилась печать ‘для скорых и тайных его царских дел’.
[22] Казанский дворец (приказ Казанского дворца или Кавелин и Мещерский дворец) возник из Казанской избы, упоминаемой в последние годы царствования Иоанна IV, впервые встречается в записных книгах в 1599 г. В начале XVII в. говорилось безразлично: Казанский дворец и Казанский и Мещерский дворец. Во время царствования Бориса Годунова в Кавелин дворце сосредоточивалось управление бывших царств Казанского, Астраханского, Сибирского и всех понизовых городов. По учреждении Сибирского приказа все дела по сибирским городам переданы в ведение последнего. Впоследствии города бывшего Астраханского царства поручены были Посольскому приказу.
[23] Патриарший разряд — центральные учреждения Московской патриархии XVII — нач. XVIII в. Отчасти существовали, вероятно, еще при митрополитах, отчасти возникли с учреждением патриаршества, исчезли с уничтожением последнего приказа. Ведали патриаршими вотчинами и хозяйством (Дворцовый патриарший приказ), сбором налогов, пошлин (Казенный патриарший приказ), назначением духовенства на должности (Судный патриарший приказ, или Патриарший разряд). Патриаршие приказы осуществляли судебное разбирательство по делам о преступлениях против веры, ведали сборами с раскольников. Патриарший разряд, или Патриарший духовный приказ — под этим именем существовал уже в начале XVII в., в 1635-1645 гг. называется Патриаршим собором, с 1663 г. — опять разрядом. Он определял на должности лиц белого и черного духовенства, рассматривал жалобы на них, судил их в делах о преступлениях против веры, разбирал гражданские иски лиц, находившихся в ведении патриарха. На основании определения Духовного Собора 1667 г., подтвердившего старый порядок, в патриаршем разряде существовал двоякого рода суд: один, судивший лиц духовных, а также мирян — в делах о незаконных браках и свидетельствовавший их духовные завещания, должен был состоять из архимандрита и лиц духовных, другой под председательством боярина состоял из дьяков и судил мирян, находившихся в ведении патриарха, по всем их делам. Приказ церковных дел был учрежден патриархом Иоакимом (1674-1690) вместо существовавшего прежде с самого начала патриаршества, тиуна и при нем тиунской избы для надзора за благочинием в церквах и поведением духовенства. Казенный патриарший приказ существовал с начала XVII в. и заведовал различными сборами, поступавшими в патриаршую казну. Дворцовый патриарший приказ был основан, по разным источникам, в период 1613-1620 гг., получил определенную организацию только после смерти патриарха Филарета, когда этот приказ стал ведать исключительно патриаршими вотчинами. Дворцовый патриарший приказ состоял в непосредственном подчинении патриарха, был одновременно административным, финансовым и судебным учреждением. Патриарший судный приказ, по сведениям из ‘Древней российской вивлиофики’, значился уже в записных книгах 1626-1627 гг. и существовал до конца XVII в. Он заведовал излишними монастырскими и церковными доходами, а также сбором с раскольников на содержание больниц, богаделен, сиротских домов и училищ. С учреждением Синода (1721 г.) Патриарший приказ (разряд) был упразднен.
[24] Засечные линии — системы оборонительных сооружений на южной и юго-восточной окраинах Русского государства в XVI-XVII вв. для отражения ногайских и крымских набегов (Большая засечная часть, Белгородская засечная часть). Состояли из засек, валов, рвов.
[25] Рейтарский приказ — рейтары (от нем. Reiter — всадник) — наемные конные полки. В конце XVII в. рейтары составляли лучшую и наиболее многочисленную часть кавалерии. В России рейтары принадлежали к войскам иноземного строя. Первый копейно-рейтарский полк был сформирован в 1632 г., 2/3 личного состава были русские, 1/3 — иностранные инструкторы. К концу XVII в. число таких полков дошло до 25. Со времени Петра I название ‘рейтары’ более в русской армии не встречалось. Находился в заведовании того же боярина, что и Стрелецкий, и Иноземский приказы, с боярином в товарищах были дворянин и два дьяка. Упоминаются в записных книгах с 1651 г. Приказ ведал рейтарами, выдачей им жалованья.
[26] Разрядный приказ (Разряд) — центральное государственное учреждение России XVI—XVII вв., ведавшее служилыми людьми, военным управлением, а также южными (‘украинными’) городами. Разрядный приказ сложился в сер. XVI в. Со 2-й пол. XVI в. и позднее, с возникновением приказов Стрелецкого, Пушкарского, Иноземского, Сибирского, Казанского дворца и других, круг дел Разрядного приказа был ограничен в территориальном и функциональном отношениях. В его ведении остались служилые люди по отечеству, а в южных городах — и служилые люди по прибору. Во время войн функции Разрядного приказа значительно расширялись, через Разрядный приказ правительство осуществляло руководство военными действиями. В ведении Разрядного приказа было также распределение служилых людей по полкам, назначение воевод и их помощников из числа бояр и дворян в города России, управление засечной, сторожевой и станичной службами, обеспечение служилых людей земельным и денежным жалованьем. В XVII в. правительство предприняло попытку сосредоточить в Разрядном приказе учет всех ратных людей. В Разрядном приказе составлялись росписи придворных церемоний (приемы иностранных послов, свадьбы членов великокняжеских и царских семей и их родственников, пожалования в чины), он имел непосредственное отношение к разбору местнических споров. Штат Разрядного приказа включал большое количество дьяков, подьячих и других служителей. Он делился на столы (отделы): Московский, Новгородский, Владимирский, Белгородский, Севский, Поместный, Денежный и Приказной.
[27] Delicta private — частные правонарушения (лат). Понятие деликтных обязательств. По латыни деликт (delictum) означает погрешность, проступок, правонарушение. Специфика деликтных обязательств в сравнении с договорными в том и состоит, что они вызываются к жизни не правомерными, а, наоборот, противоправными действиями одного из участников, наносящими урон другому.
[28] Патриарх Иоасаф II — седьмой русский патриарх в 1667-1672 гг., преемник Никона. При нем состоялось окончательное отделение от Церкви старообрядцев и образовался раскол. При нем состоялся знаменитый Московский Собор 1667 г., решивший вопрос о старообрядчестве. Собор одобрил исправление книг, совершенное патриархом Никоном. На Соборе 1668 г. в присутствии патриархов Александрийского и Антиохийского произнесена анафема на неповинующихся Церкви. При Иоасафе велась борьба против раскола (изданы полемические сочинения ‘Жезл правления’, ‘Глас к священноначальникам’, священники, которые продолжали совершать литургию по-старому и вообще придерживались дониконовских обрядов, патриарх лишал мест). В сочинении, разосланном всем священникам (‘Глас к священноначальникам’), он объяснял подробно смысл постановлений Собора о старых обрядах. Заботясь о правильном иконописании и борясь с проникновением западной манеры в русскую иконопись, Иоасаф издал ‘Выписку от божественных писаний о благолепном писании икон и обличение на неистово пишущих оныя’ (М., 1668). В напечатанном им при ‘Служебнике’ ‘Соборном свитке’ исчислен ряд постановлений Московского Собора 1667 г. При нем же изданы два катехизиса Симеона Полоцкого и стараниями этого ученого восстановлена живая устная проповедь в церквах. Иоасаф не был новатором: он шел по стопам Никона, но без его энергии не было бы приведено в исполнение постановление Собора 1667 г. о заведении школ.
[29] Миллер Герард-Фридрих (Федор Иванович, 1705-1783) — историограф и академик, происходил из Вестфалии. Учился в Лейпцигском университете. Приехал в Россию в 1725 г. и был определен студентом в только что основанную Академию наук. Поддерживаемый академиком Шумахером, Миллер первые годы по приезде преподавал латинский язык, историю и географию в академической гимназии, вел протоколы академических заседаний и канцелярии, издавал ‘Санкт-Петербургские ведомости’ с ‘Примечаниями’, рассчитанными на более обширный круг читателей. В 1731 г. получил звание профессора, но лишился расположения Шумахера, между ними возникла непримиримая вражда. С 1732 г. Миллер стал выпускать сборник статей, касающихся России, ‘Sammlung russ. Geschichte’ (1732-1765 гт.). Это было первое издание, основательно знакомившее иностранцев с Русской землей и ее историей. Тем временем снаряжалась ‘Вторая камчатская экспедиция’, в которой по поручению академии Миллер принял участие. Десятилетнее (1733-1743) пребывание в Сибири обогатило Миллера массой ценных сведений по этнографии инородцев, местной археологии и современному состоянию края. Особенно важна была вывезенная Миллером огромная коллекция архивных документов, сам он использовал только ничтожную часть их, но они служили важным источником для отдельных ученых и для целых учреждений. Князья М. М. Щербатов, Голиков, Н. И. Новиков для ‘Древней российской вивлиофики’, граф Н.П. Румянцев для ‘Собрания Государственных Грамот и Договоров’, археографическая комиссия и другие многим обязаны Миллеру. В Петербург Миллер вернулся в самый разгар академических интриг и, кроме Шумахера, нажил себе другого непримиримого врага в лице Ломоносова. В 1748 г. Миллер принял русское подданство и назначен историографом. В 1749 г. имел большую неприятность по поводу речи ‘Происхождение народа и имени Российского’, приготовленной им для торжественного заседания академии. Некоторые академики (Ломоносов, Крашенинников, Попов) нашли ее ‘предосудительной России’. Миллер обвинялся в том, что ‘во всей речи ни одного случая не показал к славе российского народа, но только упомянул о том больше, что к бесславию служить может’. Нетерпимость, с какой была встречена теория скандинавского происхождения варягов, основателей русского государства, значительно объясняется тогдашними политическими отношениями России и Швеции. Речь, уже напечатанная, была уничтожена, но появилась в 1768 г. в ‘Allgemeune historische Bibliothek’, т. IV, под заглавием ‘Origines Rossicae’. В 1750 г. академические интриги отозвались на Миллере разжалованием его из академиков в адъюнкты и понижением жалованья с 1000 до 360 рублей в год. Скоро, однако, Миллер был прощен под условием предварительно подать прошение о прощении. Сам Миллер, впрочем, далеко не всегда оказывался безупречным в своих отношениях к коллегам. В 1750 г. он напечатал первый том ‘Описания Сибирского царства’ — ‘первый правильный ученый труд по сибирской истории’ (Пыпин). Том 2 увидел свет лишь в отрывках, напечатанных в ‘Sammlung russisch. Geschichte’ и ‘Ежемесячных сочинениях’. Миллер очень медлил с работой, и академия поручила продолжение ее академику Фишеру, но ‘Sibirische Geschichte’ последнего (СПб., 1768, русский пер.: СПб., 1774) — не продолжение, а лишь сокращенный пересказ сочинения Миллера (как напечатанного, так и остававшегося еще в рукописи). С 1754 г. в звании конференц-секретаря академии Миллер вел обширную переписку с заграничными учеными, вызывал профессоров для Московского университета. В 1755-1765 гг. он редактировал ‘Ежемесячные сочинения, к пользе и увеселению служащих’ — первое периодическое учено-литературное издание на русском языке. В нем участвовали все современные писатели, пользовавшиеся известностью, Миллер поместил там много статей, касающихся Сибири. Из числа собственно исторических трудов Миллера, кроме ‘Origines Rossicae’, главные: О летописце Несторе // Ежемесячные сочинения. — 1755, Известие о запорожских казаках // Там же. — 1760, О начале Новгорода и происхождении российского народа // Там же. — 1761 и Samml. russ. Gesch., Опыт новой истории о России // Там же. Хотя ‘Нестор’ Миллера являлся лишь повторением и развитием мыслей, высказанных еще раньше Татищевым, но т. к. труд последнего (‘История Российская’, т. I) появился лишь в 1768 г., то положения Миллера (автор первоначальной летописи — Нестор, у Нестора были предшественники, указаны продолжатели) имели значение новизны, собственно, с них начинается история научного знакомства с русскими летописями. Напуганный судьбой своей речи 1749 г., Миллер в 1761 г. проводит мысль, что основатели русского государства были роксолане с Балтийского моря. Позже в сочинении ‘О народах, издревле в России обитавших’ (Busching’s ‘Magazin’, т. XV, русск. пер.: СПб., 1773) он указал на присутствие варяжского элемента на юге. В ‘Опыте новой истории о России’ Миллер хотел продолжать Татищева. Однако Ломоносову не нравилось, что Миллер занимался исследованиями о ‘смутных временах Годунова и Расстриги — самой мрачной части российской истории’, и ему удалось добиться прекращения этого труда. Миллер принимал участие в составлении Вольтером ‘Histoire de l’empire de Russie sous Pierre le Grand’ сообщением материалов и своих замечаний. В 1765 г. Миллер был назначен главным надзирателем Московского воспитательного дома с оставлением при Академии наук в звании историографа, а через год определен начальником Московского архива иностранной коллегии (впоследствии Московский главный архив Министерства иностранных дел). Московский период в жизни Миллера ознаменовался изданием таких ценных памятников и трудов русских ученых, каков ‘Судебник царя Ивана Грозного’, ‘Степенная Книга’, ‘Письма Петра Великого графу Б. П. Шереметеву’, ‘Ядро Российской истории’ (Манкеева), ‘История Российская’ (Татищева), ‘Географический словарь’ (Полунина), ‘Описание Камчатки’ (Крашенинникова). В ‘Опыте трудов вольного российского собрания’ Миллер поместил ряд статей о рождении, воспитании, воцарении и короновании Петра Великого, об учреждении первых гвардейских полков. Назначая Миллера в архив иностранной коллегии, Императрица Екатерина поручила ему составить ‘Собрание русской дипломатики’ по примеру Дюмона. По старости он не мог уже сам много сделать, но подготовил учеников, в его школе выработался такой прекрасный архивист и ученый издатель, как H. H. Бантыш-Каменский. По смерти Миллера осталась коллекция автографов и рукописей (в 258 портфелях), важных для изучения истории, этнографии, статистики и промышленности России, и в частности, Сибири.
[30] Расправная палата в Русском государстве XVII в. — особый судебный отдел в составе Боярской Думы. В эпоху Петра I — судебное учреждение при Правительствующем Сенате, ведавшее по жалобам спорные дела, вершащиеся в приказах и коллегиях. Хотя в официальных документах Расправная палата значится только с 1712 г., она существовала и ранее, при Боярской Думе. Указом от 4 сентября 1713 г. она возведена в степень высшей судебной инстанции при Сенате, кроме спорных дел ей подлежали еще дела фискальные и подчинялись приказы и губернаторы. В 1719 г. Расправная палата была заменена с уменьшением компетенции С.-Петербургским надворным судом. (См.: Петровский С. А. О сенате в царствование Петра Великого // Описание документов Московского архива Министерства юстиции. Кн. III. — M., 1876.)
[31] Корнилий (ск. 26.02.1698) — митрополит Великоновгородский, Великолуцкий и всего Поморья. Родом великороссиянин. Постригся в Зеленецком монастыре и был там рукоположен в иеромонаха. Осенью 1665 г. переведен архимандритом в Тихвинский монастырь и в январе 1667 г. представлен был в кандидаты на патриаршество, а с 10 марта 1668 г. был снова в Зеленецком монастыре настоятелем, откуда ‘нуждою’, т. е. против собственного его желания, был хиротонисан 16 марта 1673 г. в митрополита Казанского и Свияжского. В Казани, однако, побывать ему не пришлось: год и 5 мес. он прожил в Москве, а 6 августа 1674 г. перемещен был на новгородскую митрополичью кафедру, которой и правил 20 лет. При нем в 1682 г. Соловецкий монастырь отошел от Новгородской к Холмогорской епархии, в 1685 г. ему в помощь дан викарий — епископ Тамбовский Леонтий, 3 марта 1695 г. престарелый митрополит по болезни удалился на покой в Зеленецкую пустынь, где скончался и погребен.
[32] Ратманы (ед. ч. Ratmann, от нем. Rat — совет и Mann — человек) — России: 1) младшие советники в органах городского сословного самоуправления, магистратах в 1721-1728, 1743-1775 гг. По ‘Регламенту, или уставу Главного магистрата’ 1721 г. избирались под надзором губернаторов и воевод из городских верхов, 2) по ‘Учреждениям для управления губерниями’ 1775 г. ратманы — члены сословных городских судов — губернских и городовых магистратов, а также ратуш, избирались горожанами, 3) два ратмана, избираемые горожанами, заседали в полицейском органе губернского города или столицы — управе благочиния, учрежденной ‘Уставом благочиния’ 1782 г. Ратманы существовали в магистратах и ратушах до судебной реформы 1864 г., а в управах благочиния — по мере закрытия их во 2-й пол. XIX в. (См. также: Ерошкин Н. П. Очерки истории государственных учреждений дореволюционной России. — М., 1960.)
[33] Регламент (фр. r&egrave,glement, от regle — правило): 1) совокупность правил, определяющих порядок деятельности государственного органа, учреждения, организации, 2) порядок ведения заседаний, конференций, съездов, 3) название некоторых актов международного права. Название ‘регламент’ носят важнейшие акты петровского законодательства, которые обыкновенно соединяют в себе основные законоположения с распоряжениями инструкционного характера. В России начала XVIII в. регламенты — законодательные акты, определявшие общую структуру, статус и направления деятельности отдельных государственных учреждений. Всего в петровский период было утверждено семь регламентов. Особенно важны духовный регламент и регламенты коллегиям и главному магистрату 1701 г.
Имеются в виду регламенты городовым магистратам — так назывались городские учреждения, введенные Петром Великим при вторичном преобразовании центрального и областного управления. В 1718 г. государь предписал: ‘Магистратов градских установить и добрыми регулы снабдить, учинив сие на основании Рижского и Ревельского регламентов по всем городам’. В исполнение этого изданы регламенты главному магистрату 1721 г. и городовым магистратам в 1724 г. Новые учреждения явились исключительно городскими установлениями, тогда как земские избы ведали и уездное население поморских городов. Хотя магистрат и назывался ‘начальством города’, но ведал не все городское население, а преимущественно торгово-промышленные классы или граждан, был ‘главою всего гражданства’, к которому не причислялись ни шляхетство, ни духовенство, ни иностранцы. Состав магистратов зависел от величины городов, которые по числу населения разделялись на пять разрядов. Соответственно этому каждый магистрат состоял, по избранию всего гражданства, из одного или нескольких бургомистров, нескольких ратманов, а в больших городах, сверх того, избирались президенты. По своей компетенции магистрат был судебно-административным учреждением.
[34] Фик Андрей Генрих фон (ск. в 1750 г.) — действительный статский советник, с 1726 по 1732 г. — вице-президент Коммерц-коллегии, В начале XVIII в. Фик, уроженец Гамбурга, состоял на службе у голштинского герцога комиссаром в г. Экернферде (Eckernfrde), где ‘отправлял юстицкие, экономические и полицейские дела’. На русскую службу Фик был принят в конце 1715 г. как очень способный человек и знаток шведских ‘коллегий и прав’. В 1727 г. Мануфактур-коллегия была присоединена к Коммерц-коллегии, Фик принимал деятельное участие в преобразовании этих коллегий и написал проект необходимых изменений в устройстве Коммерц-коллегии в 100 пунктах депеши Мардефельда. Мысль о необходимости учредить ‘Высокий тайный совет’ была высказана Фиком еще в 1723 г. в записке, поданной в Сенат. В правление Анны Иоанновны за поддержку ограничительных пунктов членов ‘Верховного тайного совета’ и критику фаворитов предшествующих царствований Фик был арестован. В 1732 г. был приговорен к вечной ссылке и лишению всех пожалованных имений. По вступлении на престол Императрицы Елизаветы Фик был возвращен из ссылки в 1743 г., ему отдали обратно конфискованные именья и вознаградили чином.
[35] Былинский Яков Васильев — дьяк, в 1706 г. — фискал (мужск., от лат. Fiscalis — казенный). В эпоху Петра I и позднее, в 1711-1729 гг., — должностное лицо, государственный служащий для надзора за деятельностью, главным образом финансовой, государственных учреждений и должностных лиц. Возглавлялись обер-фискалом (с 1723 г. — генерал-фискал), подчиненным генерал-прокурору. В переносном смысле — ябедник, доносчик.
[36] Московский Данилов монастырь (Свято-Данилов монастырь) — мужской, в Москве. Основан в 1282 г. князем Даниилом Александровичем. С середины XIX в. — место погребения деятелей русской культуры. Закрыт после Октябрьской революции. В 1983 г. был возвращен Русской Православной Церкви.
[37] Ингерманландия (Ингрия или Ижорская земля) — территория по берегам Невы и по побережью Финского залива, некогда сплошь населенная финскими народностями и входившая в состав Вотской, или Водской, пятины Новгородской. Относительно происхождения названия В. Н. Татищевым были предложены два объяснения: или оно связано с именем князя Игоря (по Якимовской летописи, Ингорь), или с именем шведской царевны Ингегерды (Ingegerd, у финнов — Ingen, Inkeri, Inko), дочери Olof’a Sktkonung’a и супруги Ярослава, согласно сагам, получившей во владение как свой удел Aldeigioborg (вероятно, область Старой Ладоги) с прилежащим к нему ярлством. Из четырех ингерманландских племен финского происхождения, савакотов (Sawakot), эйремейзет (rmlset, rmiset), ингрикотов (Ingrikot) и ватьялайзет (Watialaiset, водь) последние были, по-видимому, первоначальным населением страны, а корельские ингрикоты (ингры, иже-ра), прежде называвшиеся просто корелами (Karjalaiset), — первым из переселившихся сюда, к месту их поселения прежде всего и стало применяться название Ingerinmaa, которое толкуется как ‘земля Нигерии’, т. е. Ингегерды.
В 1702 г. началось завоевание Ингерманландии Петром I, которое в 1704 г. было уже закончено, одновременно Ингерманландия стала формироваться в новую Ингерманландскую губернию.
[38] Ближняя канцелярия — орган административно-финансового контроля над деятельностью государственных учреждений России (1699-1719), являлась канцелярией Боярской Думы. Учреждена Петром I. Возглавлялась дьяком Никитой Зотовым. Открыта была еще до учреждения Правительствующего Сената — в 1705 г. при Золотой Думе, вверху. Ближняя канцелярия была создана для собрания данных по производству в разных установлениях того времени, в особенности в приказах, важнейших государственных дел и для немедленного представления государю справок. В Ближней канцелярии собирались начальники важнейших приказов в 1708-1710 гг. (ок. 8 человек), которые составляли ‘консилию министров’, являвшуюся прямым предшественником Сената. В канцелярию поступали ежемесячно финансовые отчеты приказов, а затем губерний, на основании которых составлялись годовые балансовые ведомости. При ее открытии царем было велено завести книгу, в которую надо вносить все состоявшиеся (с 1 января 1705 г.) именные указы. Все важнейшие бумаги главные царские слуги (министры) должны были подписывать в Ближней канцелярии, для чего съезжались туда три раза в неделю. В нее должны были поступать из всех губерний ведомости о доходах и расходах, а также ежемесячные финансовые отчеты приказов, на основе которых составлялись годовые балансовые ведомости. Затем этой же канцелярии Петр I поручил ревизию всех денежных счетов и расходов, произведенных присутственными местами. Но средств для выполнения этой важной функции, которую Петр стремился сделать новой государственной функцией, у Ближней канцелярии не было. Пришлось обращаться к старому московскому методу: для поверки приходных и расходных книг вызывать из присутственных мест приказов и губерний дьяков. С проведением реформы государственных установлений, когда дело контроля и ревизии было возложено на Ревизион-коллегию, Ближняя канцелярия была упразднена. (См.: Богословский M. M. Петр I. Материалы для биографии. — М., 1948, Токарев Н. Я. Ближняя канцелярия при Петре Великом и ее дела // Описание документов и бумаг, хранящихся в Московском архиве Министерства юстиции. Кн. 5. — М., 1888, Милюков П. Н. Государственное хозяйство России в первой четверти XVIII столетия и реформа Петра Великого. — СПб., 1905.)
[39] Ландрат (нем. Landrat, от Land — страна и Rat — советник) — должность в России в 1713-1719 гг., введенная Петром I, советник от дворян уезда. Ландрат во главе с губернатором составляли коллегию (8, 10 или 12 человек, в зависимости от размера губернии) для управления губернией. В 1719 г. ландраты были заменены воеводами, назначавшимися правительством.
[40] Меншиков Александр Данилович (1673-1729) — русский государственный и военный деятель, сподвижник и фаворит Петра Великого.
[41] Римский-Корсаков Яков Никитич был Копорским комендантом и ландрихтером Ингерманландским, потом (в 1711 г.) — С.-Петербургским вице-губернатором. Сын стряпчего Никиты Гурьевича Римского-Корсакова. В начале Северной войны Яков Никитич — один из новгородских детей боярских — был назначен к выполнению экстренных провиантских заготовлений и своей расторопностью и угодливостью обратил на себя внимание князя А. Д. Меншикова, который по основании Петербурга и по укреплении Нарвы как губернатор вновь завоеванной страны повысил своего любимца и при преобразовании Ингерманландской губ. назначил Римского-Корсакова в 1706 г. Копорским комендантом, а 17 января 1707 г. — ландрихтером Ингерманландской (С.-Петербургской) губ., прилегавшей к Нарве. В апреле 1708 г. ему было поручено заведование земскими делами Пскова с пригородами. В 1711 г. он был определен Петербургским вице-губернатором. Однако Римский-Корсаков вступил в недозволенные операции в интересах А. Д. Меншикова, хищения казны были обнаружены, и Римский-Корсаков, наказанный палачом (публично высечен кнутом), был вместе с братом Василием, бывшим Белозерским комендантом, отправлен в ссылку в 1715 г., а имения его были конфискованы. Дело о его злоупотреблениях производилось еще в 1720 г. Историки предполагают, что Яков Никитич Корсаков умер ранее Петра I и Меншикова (Петров П. Н. История родов русского дворянства. — СПб., 1885. — С. 386, Русский биографический словарь Половцева).
[42] Ратуша (нем. Rathhaus, польское ratusz, от немецкого Rathaus) — купеческая управа в городишках и посадах (В. И. Даль). В России: 1) центральное учреждение в Москве по управлению городским населением (купцами и ремесленниками, с конца XVII в. до 1720 г.), 2) по регламенту 1722 г. Ратуша — помещение, в котором размещался городской магистрат, 3) сословный судебный орган в 1775-1864 гг. Ратуша была учреждена Петром I в 1699 г. в Москве под названием Бурмистерской палаты, которая в том же году была переименована в Ратушу. Ратуша ведала торговых и промышленных людей, посадских всего государства в ‘расправных, челобитных и купецких делех’, а также в сборе Государевых доходов, поборов и пошлин.
[43] Преображенский приказ — центральное государственное учреждение России кон. XVII — нач. XVIII в. Создан Петром I в 1686 г. в подмосковном селе Преображенское для управления Преображенским и Семеновским полками, использовался царем в борьбе за власть против царевны Софьи. С 1695 г. стал называться Преображенским приказом, ведал охраной порядка в Москве, расследовал особо важные судебные дела и др. С 1697 г. получил исключительное право следствия и суда по политическим преступлениям. Находился в непосредственном ведении царя. Известным ограничением функций Преображенского приказа было учреждение Тайной канцелярии (1718-1726), которая рассматривала дела чрезвычайной важности (дело царевича Алексея и др.). Упразднен в апреле 1729 г. Начальники (судьи) Преображенского приказа — князь Ф. Ю. Ромодановский (1686-1717), князь И. Ф. Ромодановский (1718-1729).
[44] Органом Камер-коллегии в уезде был земский комиссар, который вместе со своими помощниками — нижними комиссарами — собирал все подати, заботился о равномерном распределении рекрутской и постойной повинности, заведовал путями сообщений и полицией, наблюдал за эксплуатацией государственных имуществ. Все сборы комиссар должен был ежемесячно передавать в ‘земскую казенную’, или ‘рентерею’ (казначейство — орган штатс-конторы), а ежемесячные и годовые отчеты — в ‘земскую контору’, начальником которой был подчиненный Камер-коллегии земский камерир (иначе — надзиратель сборов) — ‘знатнейший камерный чиновник в губернии’. По данной ему инструкции, переведенной со шведского языка, камерир не собирает, а лишь контролирует сборы: он наблюдает за продовольствием гарнизонов, за подрядами и покупками провианта и фуража на армию, заведует государственными имуществами и отдачей на откуп казенных статей.
[45] Верховный тайный совет — высшее государственное совещательное учреждение России в 1726-1730 гг. (7-8 чел., А. Д. Меншиков, Ф. М. Апраксин, П. А. Толстой и др.). Создан указом Императрицы Екатерины I от 8 февраля 1726 г. Формально был совещательным органом, фактически решал важнейшие государственные вопросы. Пытался ограничить самодержавие в свою пользу. Распущен Императрицей Анной Ивановной.
[46] Куракин Борис-Леонтий Александрович (1733-1764) — князь, президент Камер-коллегии и Коллегии экономии, сенатор. Сын обер-шталмейстера князя А. Б. Куракина — сподвижника Петра I. По учреждении Коллегии экономии 12 мая 1763 г. князь Б. А. Куракин был назначен ее президентом. Коллегия экономии должна была собирать свыше полутора миллиона доходов — почти десятую часть всего тогдашнего бюджета России. Указом 30 марта 1764 г. князя Б. А. Куракина назначили руководить и Камер-коллегией. Отсутствие высшего правительственного учреждения, которое бы ведало финансы государства в их целом составе, было весьма существенным пробелом в русском государственном устройстве в течение всего XVIII в., и попытка создания такого ведомства, начатая соединением Камер-коллегии и Коллегии экономии, в высшей степени знаменательна. Камер-коллегия в то время действовала по Регламенту 1731 г., который значительно сузил ее задачи сравнительно с тем, как очертил их Петр I. Князь Куракин предлагал вернуться к тому, что ставил задачей коллегии Петр I. Он доказывал, что Камер-коллегия должна не только ведать доходами, а ими управлять, открывать и создавать новые источники доходов, улучшая, главным образом, положение тех классов, которые преимущественно доходы доставляют. Императрица Екатерина высоко ценила деятельность Куракина.
[47] Учреждение о губерниях 1775 г. (‘Учреждения для управления губерний Всероссийския Империи’) — законодательный акт от 7 ноября 1775 г. о реформе местного управления в России. Создавались 50 губерний (300-400 тыс. душ) и в них уезды (20-30 тыс. душ). Административно-полицейская власть в уезде передавалась нижнему земскому суду под председательством исправника, в городах — городничему, в губерниях — губернскому правлению в составе губернатора и двух советников. 2-3 губернии объединялись под властью генерал-губернаторов или наместников. Суд имел трехстепенную организацию. Две нижние ступени строились по сословно-выборному принципу, для дворян в уезде — уездный, в губернии — верхний земский суд, для горожан соответственно — городовой и губернский магистраты, для государственных крестьян — нижняя и верхняя расправы. Суды третьей инстанции — палаты уголовных и гражданских дел — были коронными и всесословными. При верхних земских судах создавались дворянские опеки, при городовых магистратах — городовые сиротские суды. Приказы общественного призрения в губерниях ведали школами, больницами, смирительными домами и проч. Финансовое управление осуществлялось уездными казначеями и казенными палатами. Толчком к проведению реформы послужил развал местного управления в районах, охваченных Крестьянской войной 1773-1775 гг. При подготовке закона Екатериной II и ее сановниками (Я. Е. Сиверсом, Г.— Р. Фон Ульрихом и др.) были учтены требования дворянства, высказанные в проектах и наказах депутатам ‘Комиссии об уложении’ 1767 г. Реформа усиливала роль дворянства в местном управлении, что было определенной реакцией на крестьянские восстания и усиление влияния формировавшейся буржуазии. Основные положения Учреждения действовали до 1917 г. (См.: Полное собрание законов Российской Империи. Т. 20. — СПб., 1830. — No 14392, Григорьев В. А. Реформа местного управления при Екатерине II. — СПб, 1910, Павлова-Сильванская М. П. Социальная сущность областной реформы Екатерины II // Абсолютизм в России (XVII—XVIII вв.).— М., 1964.)
[48] Камерир (нем. camerier, от лат. camera) — председатель папской камеры, заведующий его драгоценностями, царский казначей у Петра I. В XVIII в. так называлась в России должность, соответствующая нынешней должности бухгалтера. Камериры были начальниками счетных контор в коллегиях, они состояли также в малороссийской скарбовой канцелярии, в коммерческом банке, в экспедиции о государственных доходах. В последний раз термин этот упоминается в 1804 г.
[49] Асессор (муж., лат. assessor) — заседатель, член, гласный, присудок, в губернском правлении — младший член, а старшие — советники. Асессорша, жена его. Коллежский асессор, чиновник 8 класса, майорского чина. Асессоровы перчатки. Асессорское звание или асессорство (Толковый словарь В. И. Даля. — 1863-1866). В старину — должность заседателя в казенных палатах. Коллежский асессор (дорев.) — гражданский чин 8-го класса (Толковый словарь Ушакова Д. Н.— 1940).
[50] Герольдмейстер (нем. Heroldmeister, от нем. Herold — глашатай и Meister — мастер) — в России до 1917 г.: должностное лицо, возглавлявшее Департамент герольдии. Главный делопроизводитель по герольдии (Словарь иностранных слов, вошедших в состав русского языка).
[51] Словесный суд, судоговорение — словесный обмен мыслей между сторонами в присутствии суда. Судоговорение находится в тесной связи с устной формой судопроизводства, при которой судья основывает свое решение на непосредственно им выслушанном состязании сторон. Судоговорение, как и устный процесс вообще, составляет достояние ранних ступеней развития. На Западе и в России записей в судах долго не существовало вовсе. Первые ‘челобитные’ появляются в России только в XVI в.
[52] Дворянская грамота — Манифест от 18 февраля 1762 г. даровал дворянству на вечные времена свободу и вольность в предположении, что дворяне и без принуждения будут продолжать службу. Теперь дворянство, освобожденное от служилого тягла, но не лишенное своих прав на землю и на крепостных, сделалось привилегированным сословием. По мысли Екатерины II, в сословной монархии дворянство должно было получить значение той посредствующей власти, которая, по Монтескье, составляет характерную черту монархического правления в отличие от деспотии. Эту мысль Екатерина II выразила в своем Наказе, отметив, что ‘дворянское звание есть особое нарицание в чести, отличающее простых людей от тех, кои оным украшены’. Дворянские идеи Наказа нашли самую благоприятную почву в сословных вожделениях дворянских депутатов екатерининской комиссии. Большинство дворянских наказов проникнуто требованием различных привилегий в пользу дворянства и желанием затруднить доступ в среду дворян из других сословий. В Большой комиссии был возбужден вопрос, чтобы доступ в дворянство через чины был закрыт, т. к. ‘вследствие этого уподляются дворянские роды и затмеваются их преимущества’. В проекте о правах благородных, выработанном частной комиссией, приобретение дворянства чином было исключено. На основании богатого материала, представленного дворянскими наказами, Екатерина издала 21 апреля 1785 г. Грамоту на права, вольности и преимущества благородному российскому дворянству. Еще при восшествии на престол она нашла, что манифест 1762 г. ‘более стесняет дворянскую свободу, нежели отечественная польза требовать может’, и назначила особую комиссию для пересмотра этого акта. Жалованной грамотой подтверждены все основные начала прежнего манифеста и, кроме того, дарованы дворянству значительные личные, имущественные и сословные привилегии. Грамота определяет дворянское название как ‘следствие, истекающее от качества и добродетели начальствовавших в древности мужей, отличивших себя заслугами, чем, обращая самую службу в достоинство, приобрели потомству своему нарицание благородное’. Дворянам подтверждены на вечные времена вольность и свобода, дано разрешение службу продолжать или от службы просить увольнения и предоставлено право вступать на службу прочих союзных европейских держав и выезжать в чужие края для обучения. Приобретение дворянства по Жалованной грамоте отнюдь не затруднено, как того требовали дворянские наказы, наоборот, к прежним способам получения дворянства — выслугой чина и пожалованием присоединены новые (например, пожалование ордена).
[53] См. коммент. [18] к ст. ‘Краткий взгляд на русскую историю’.
[54] Иностранная коллегия — центральное государственное учреждение России, ведавшее внешней политикой государства, заменила Посольский приказ. Была учреждена в декабре 1717 г., фактически начала действовать с 1718 г. Во главе Коллегии иностранных дел были президент (канцлер) граф Г. И. Головкин и вице-президент (вице-канцлер) барон П. П. Шафиров. Ведала организацией сношений с иностранными государствами, выдачей иностранных паспортов, судила иностранцев, находившихся в России, а также ведала уральскими казаками и калмыками, почтовым делом (до 1782 г.) и управлением Украиной (1727-1734, 1749-1756 гг.). Возглавлялась лицами, игравшими ведущую роль в политической истории России (Г. И. Головкин, А. И. Остерман, А. П. Бестужев-Рюмин, Н. И. Панин и др.). Подчинялась Императору, минуя Сенат. С учреждением в 1802 г. должности министра иностранных дел Коллегия иностранных дел находилась в его подчинении, а в 1832 г. после реорганизации министерства Коллегию иностранных дел упразднили. (См.: Чернов А. В. Государственные учреждения России в XVIII в. — М., 1960.)
[55] Камер-коллегия — центральное учреждение в Российской Империи, одна из петровских коллегий. Действовала в 1721-1801 гг. с перерывами. Ведала государственными доходами, сборами пошлин и недоимок, наблюдала за исполнением натуральных повинностей. Согласно регламенту Камер-коллегии, утвержденному 11 декабря 1719 г., обязанность ее состояла в ‘надзирании и правлении над окладными и неокладными доходы’, вследствие чего она называлась иногда Коллегией казенных сборов. Для заведования расходами учреждена была особая Штатс-контор-коллегия, но Камер-коллегия рассматривала штат всех расходов всех учреждений, ‘дабы могла видеть, все ли расходы основание имеют’ и нельзя ли их без ущерба для дела сократить, в особую обязанность вменено было штате-конторе заранее уведомлять Камер-коллегию о предстоящих чрезвычайных расходах, чтобы последняя могла принять меры к их покрытию. 31 июля 1731 г. был издан новый регламент Камер-коллегии, которым функции ее по-прежнему в принципе определяются как ‘высшее надзирание о всех окладных и неокладных доходах, какого бы оныя звания не были’, дела Камер-коллегии были распределены по 4 экспедициям, из которых одна счетная, а из остальных трех каждая ведала одну третью часть всех губерний. Сенату в XVIII в. всегда принадлежал высший надзор за правильным ходом государственного хозяйства, вследствие чего еще в 1721 г. Камер-коллегии повелено было доставлять в Сенат ежемесячные и ежегодные донесения, регламентом же 1731 г. Камер-коллегия совершенно подчинена была Сенату.
[56] Юстиц-коллегия — центральное государственное учреждение в России XVIII в., контролировавшее местные суды и служившее высшим апелляционным судом по уголовным и гражданским делам. Юстиц-коллегия была создана в 1718 г. путем объединения старых судебных приказов. В 1718 г. были установлены ее штаты и назначен президент. В 1719-1740 гг. в состав Юстиц-коллегии входила крепостная контора, оформлявшая акты на владение землей и крепостными, в 1730-1763 гг. ей подчинялся Сыскной приказ. С введением в 1775 г. губернских учреждений судебные функции Юстиц-коллегии были переданы местным губернским судам, а управление судами — Сенату. Юстиц-коллегия была упразднена в 1786 г.
[57] Штатс-контор коллегия — одна из финансовых коллегий России в XVIII в. Ее штат, президент (И. А. Мусин-Пушкин) и вице-президент утверждены в декабре 1717 г., а функции — в декабре 1718 г. Заведовала государственными расходами, выделяла по указанию Сената определенные суммы правительственным учреждениям и должностным лицам. В ноябре 1723 г. была преобразована в сенатскую контору (Штатс-контора Сената). В 1726-1730 гг. была подчинена Камер-коллегии, а с июля 1730 г. восстановлена как самостоятельная коллегия. Штатс-коллегия была упразднена в октябре 1780 г., и ее функции были переданы учрежденным в С.-Петербурге и Москве казначействам, частично — казенным палатам (в губерниях) и уездным казначействам.
[58] Берг-коллегия — центральный орган по руководству горнорудной промышленностью в России, учреждена в 1719 г. Функционировала в 1719-1731, 1742-1783, 1797-1807 гг. Берг-коллегия имела местные органы — Берг-амты, переименованные в горные начальства (Казанское, Оренбургское, Пермское), подчинявшиеся Канцелярии главного правления сибирских, казанских и оренбургских заводов в Екатеринбурге. Заводы европейской России находились в ведомстве конторы Берг-коллегии.
[59] Мануфактур-коллегия учреждена Петром I вместе с Берг-коллегией в декабре 1717 г., причем им повелено ведать ‘рудокопными заводами, всеми прочими ремеслами и рукоделиями и артиллерией’, являлась одним из центральных государственных учреждений России, ведала легкой промышленностью. До 1722 г. существовала вместе с Берг-коллегией, а затем стала самостоятельным учреждением. Поощряла развитие легкой промышленности в стране, разрешала фабрикантам покупать крестьян к их предприятиям, передавала государственные мануфактуры частным лицам, судила предпринимателей и работных людей по всем делам, кроме политических и уголовных. Мануфактур-коллегия находилась в Москве. В отличие от других коллегий не имела местных учреждений. В 1727 г. Мануфактур-коллегия была ликвидирована, ее дела переданы Коммерц-коллегии, но в том же году при Сенате была учреждена Мануфактур-контора, которую в 1731 г. объединили с Коммерц-коллегией. Как самостоятельное учреждение Мануфактур-коллегия была восстановлена в 1742 г. и просуществовала до 1779 г., в 1796 г. была вновь восстановлена и окончательно упразднена лишь в 1805 г., а ее дела были переданы в экспедицию государственного хозяйства. С 1808 по 1809 г. дела бывшей Мануфактур-коллегии ведались в Главном управлении мануфактур, потом переименованном в Департамент мануфактур и торговли.
[60] Актуарий (лат.) — судебный писец, заносящий в регистр представляемые в суд акты, также и пишущий самые акты, в России такое лицо называлось подьячим. Петр I, создавая канцелярии коллегий, в общем Генеральном регламенте 1720 г. (No 3534), ввел должность актуариуса. Она определена в главе XXXII Регламента следующим образом: ‘Актуариус имеет по должности чина своего получаемые в коллегии письма прилежно собирать, оным реестр чинить, листы перемечивать, и о том квитанцную (или росписку) книгу иметь, в которой, ежели служители коллегии из тех дел и писем некоторые для отправления своего дела возьмут и в приеме оных росписки дадут, вносится, при отдаче же тех дел оные росписки уничтожаются, и в той книге отмечать, что принято. Также имеет он, актуариус, надзирание и попечение о бумаге, перьях, чернилах, сургуче, воске, о дровах, свечах и о прочем, что надлежит, и сверх того, некоторая часть дел ему придается, а где в Коллегиях регистратор не обретается, надлежит актуариусу его дела во всем исправлять: тако ж и регистратор равно имеет чинить, где актуариуса нет’ (Брокгауз Ф. А. и Ефрон И. А. Энциклопедический словарь). Должность актуария не всегда отделялась от должности регистратора. Должность актуариуса не везде была замещена и с течением времени слилась с должностью регистратора
[61] Коммерц-коллегия (от устар. нем. Kommerz — торговля) — центральное государственное учреждение России, заботившееся о развитии торговли, главным образом внешней. Была первой коллегией в России. Ведала строительством торговых судов и гаваней, маяков, складов, сухопутными и водными путями сообщения, торговыми консулами за границей, судом иностранных купцов, продажей пушнины, поташа и других товаров, торговля которыми была монополией казны, наблюдала за исполнением таможенных тарифов, покровительствовала созданию купеческих компаний, наблюдала за ярмарками. Указ об учреждении Коммерц-коллегии был издан Петром I в 1712 г., коллегия начала действовать в 1715 г. С учреждением в 1802 г. должности министра коммерции Коммерц-коллегия была подчинена министру, а в 1810 г. ликвидирована. (См.: Семенов А. Изучение исторических сведений о российской внешней торговле и промышленности с пол. XVII столетия по 1858 г. Ч. 1-3. — СПб., 1859, Государственные учреждения России в XVIII в.: Законодательный материал / Подг. А. В. Чернов. — М., 1960.)
[62] Соляная контора (фр. comptoir, от compte — счет) — комната для письмоводства купца, затем отделения, открываемая купцами или торговыми компаниями в чужих странах (фактории). В России слово это вошло в употребление при Петре I, первоначально для обозначения правительственных установлений, которые являлись подразделениями и отделениями других центральных учреждений. Так, некоторые петровские коллегии имели конторы (одна называлась Штатс-конторой). Существовали Конторы адресов, Контора Государственного банка, Герольдмейстерская, Егермейстерская, Камерная, Контора канцелярии конфискации, Придворная конюшенная контора, Медицинская контора, Межевая контора, Новокрещенская контора, Нотариальная контора, Печатная, Почтово-телеграфная, Придворные, Раскольническая, Рекетмейстерская, Розыскных дел контора, Сенатская, Синодальные, Соляная, Тайной канцелярии контора, удельные, ярмарочные и многие другие. Из частных торговых предприятий действующим законодательством присвоено название контор некоторым из банкирских заведений и заведениям комиссионерским, справочным.
[63] Поместный приказ — центральное правительственное учреждение России XVI — нач. XVIII в., ведавшее вопросами феодального землевладения. Возникновение Поместных приказов связано с формированием и развитием поместной системы. Оформился как учреждение в середине XVI в. Первоначально назывался Поместной избой, позднее — Поместным приказом. Поместный приказ был тесно связан с Разрядным приказом, т. к. оформлял отводы земель служилым людям в соответствии с установленным Разрядом объемом их поместных окладов. В компетенцию Поместного приказа входила и регистрация всех изменений как в поместном, так и в вотчинном землевладении. Приказ имел также функции судебного учреждения по земельным делам. Сферой деятельности Поместного приказа были центральные уезды государства (к концу XVII в. насчитывалось 95). Ведал проведением описаний земли и переписей населения на подведомственной ему территории, со 2-й пол. XVII в. — организацией сыска беглых крестьян. В нач. XVIII в. круг дел Поместного приказа значительно расширился: ему была поручена организация сбора даточных людей в армию и на строительные работы по всей территории России. Но в 1710 г. в ведении Поместного приказа была оставлена только Московская губ., а сам он подчинен Московскому губернатору. В 1712 г. Поместный приказ был передан в ведение Сената, в 1718 г. — Юстиц-коллегии, а в 1720 г. Поместный приказ был ликвидирован. Структурно Поместный приказ состоял из столов, которые разделялись на повытья. В основу структуры был положен территориальный признак.
[64] Вотчинная канцелярия (или вотчинных дел канцелярия) — временное учреждение в Петербурге с отделением в Москве, непосредственно подчиненное Юстиц-коллегии, устроенное отчасти по генеральному регламенту и существовавшее с января 1719 по осень 1722 г., когда превратилось в Вотчинную контору — отделение Вотчинной коллегии. Во главе Вотчинной канцелярии стоял один из членов Юстиц-коллегии. Предмет ведомства Вотчинной канцелярии — справка земель и рассмотрение земельных процессов, также сбор пошлинных денег. Вотчинная канцелярия как отделение Юстиц-коллегии иногда называется Вотчинной конторой, но ее отнюдь не следует смешивать с Вотчинной конторой как петербургским отделением Вотчинной коллегии в Москве.
[65] Бурмистерская палата создана при Петре I в 1699 г. как центральное финансовое учреждение и выборный орган самоуправления посадского (городского) населения. Одновременно была и местным органом, управлявшим московским посадом. Ведала сбором большей части налогов, собиравшихся прежде приказами. Бурмистерской палате подчинялись местные выборные посадские органы — земские избы. Бурмистры (от нем. Brgermeister — начальник города), члены Бурмистерской палаты, избирались слободами и купеческими корпорациями Москвы. С созданием Бурмистерской палаты посадское население было изъято из управления и суда воевод, что показательно для возросшего значения купечества и городов. С образованием губерний (1709-1710 гг.) финансовые функции Бурмистерской палаты и земских изб отошли к губернским учреждениям. Бурмистерская палата и земские избы остались в качестве Ратуш — выборных органов посадского населения (См.: Богословский M. M. Петр I: Материалы для биографии. Т. 3. — М., 1946, Дитятин И. И. Устройство и управление городов в России. Т. 1. — СПб., 1875).
[66] Главный магистрат — в России центральное государственное учреждение на правах коллегии, созданное в 1720 г. в С.-Петербурге, координировал работу всех магистратов и являлся для них судебной апелляционной инстанцией. Главный магистрат был создан Указом Петра I от 13 февраля 1720 г. с целью централизации управления делами посадского населения. Главный магистрат подчинялся непосредственно царю и Сенату, имел ряд смежных функций с Мануфактур-коллегией и Коммерц-коллегией. Возглавлял Главный магистрат обер-президент (из дворян), в состав магистратского правления входили бургомистры и ратсгеры (из крупнейших купцов). 16 января 1721 г. был утвержден Регламент, или Устав Главного магистрата, определявший его состав и функции. На местах учреждались городовые магистраты. Главный магистрат руководил городовыми магистратами, рассматривал апелляции на их судебные решения. В ограниченной степени Главный магистрат опирался на сословное представительство от городов. Главный магистрат был упразднен в 1727 г. Верховным тайным советом, а в мае 1743 г. вновь восстановлен. Окончательно упразднен указом от 2 октября 1782 г.
[67] Московский судный приказ — центральное учреждение в России XVI—XVIII вв., осуществлявшее судопроизводство по гражданским искам привилегированных категорий землевладельцев, неподсудных городовым воеводам. Известны местные судные приказы: Судный Владимирский (1582-1699), Судный Дмитровский (1595 — нач. XVII в.), Судный Казанский (1591-1719), Судный Московский (1598-1699), Судный дворцовый (1664-1709). В 1699 г. Владимирский и Московский приказы были объединены в один — Судный приказ, просуществовавший всего около года. С образованием Юстиц-коллегии к ней в 1719 г. перешли все дела Судного приказа. В 1730-1782 гг. в Москве существовал Судный приказ, ведавший розыском беглых крепостных, регистрацией крепостных актов, тяжбами между помещиками.
[68] Стефан Яворский (в миру — Симеон Иванович, 1658-1722) — русский церковный деятель, писатель, проповедник. В 1701 г. — президент Славяно-греко-латинской академии. Из мелкопоместной шляхты. Окончил Киево-Могилянскую духовную академию (1684), учился в высших духовных учебных заведениях Вильнюса, Львова, Люблина и Познани. В 1687 г. вернулся в Россию, в 1689 г. постригся в монахи. С 1700 г. был поставлен в митрополита Рязанского и Муромского, местоблюститель патриаршего престола. Петр I, стремясь использовать уважение к Яворскому консервативных кругов русского общества, назначил его в 1721 г. президентом Синода. Однако влияния на синодальные дела Яворский не имел. Яворский отказывался подписывать протоколы Синода, не бывал в его заседаниях. Царь, очевидно, держал его только для того, чтобы, пользуясь его именем, придать известную санкцию новому учреждению. За все время пребывания в Синоде Яворский находился под следствием по политическим делам. Будучи противником преобразований Петра I, Яворский в проповедях в иносказательной форме выступал против подчинения Церкви светским властям. Эти идеи нашли отражение в трактате Яворского ‘Камень веры’ (написан в 1718 г., опубликован в 1728 г.). В 1713 г. началось дело Тверитинова и других, увлекавшихся лютеранством. Яворский приложил все силы, чтобы изобличить их и тем косвенно обвинить и самого царя, потворствовавшего лютеранам. Это дело ясно обнаружило диаметральную противоположность тенденций Петра I и Яворского и произвело окончательный разлад между ними. Яворский выказал явно пристрастное и нетерпимое отношение к обвиняемым. Книга ‘Камень веры, православным церкве святыя сыном — на утверждение и духовное созидание, премыкающимся же о камень претыкание и соблазна — на востание и исправление’ имела в виду специально православных, склоняющихся к протестантству, и охватила все догматы, оспариваемые протестантами. Теоретическое значение ‘Камня веры’ заключается в том, что Яворский выделил догматическую систему православной веры. Другую систему дал Феофан Прокопович. ‘Первая из них, — говорил Ю. Самарин, — заимствована у католиков, вторая — у протестантов. Первая была односторонним противодействием влиянию реформации, вторая — таким же односторонним противодействием иезуитской школе. Церковь терпит ту и другую, признавая в них эту отрицательную сторону. Но ни той, ни другой Церковь не возвела на степень своей системы и ни той, ни другой не осудила, следовательно, лежащее в основании обеих понятие о церковной системе Церковь исключила из своей сферы, признала себе чуждым. Мы вправе сказать, что Православная Церковь не имеет системы и не должна иметь ее’. Этими словами Самарина наиболее точно определяется значение ‘Камня веры’.
[69] Духовная коллегия — так первоначально именовался Святейший Синод. Духовная коллегия была учреждена в 1720 г., а через год была заменена Святейшим Синодом.
[70] Коллегия экономии синодального правления — центральное государственное учреждение России, ведавшее делами по управлению архиерейскими, монастырскими и синодальными имениями и сбором с них казенных доходов. Возникла в 1726 г. в связи с разделением Синода на два департамента, ведающих духовными и хозяйственными делами. Последний был преобразован в Коллегию экономии. Учреждение Коллегии экономии свидетельствовало о желании абсолютистского государства еще больше подчинить Русскую Православную Церковь своему влиянию. Коллегия экономии подчинялась Сенату. В 1744 г. была ликвидирована в связи с попыткой Синода вернуть господствующее положение. После секуляризации церковных имений Коллегия экономии в 1763 г. была восстановлена для управления имениями. Ликвидирована в 1786 г. после введения новых губернских учреждений. При проведении секуляризации в Коллегию экономии поступило около 15 тыс. жалованных грамот, купчих, духовных и других документов, составивших ценнейшее собрание источников по социально-экономической истории России XIV—XVIII вв. (См.: Верховский П. В. Населенные недвижимые имения Св. Синода, архиерейских домов и монастырей при ближайших преемниках Петра Великого. — СПб., 1909).
[71] Реверс (мужск.) — ‘обязательство, ручательство на письме’ (В. И. Даль, от лат. veresus — обратный, англ. Reverse, от лат. revertor— поворачиваю назад, возвращаюсь). В торговом праве письменное обязательство одного лица другому, где даются гарантии чего-либо, удостоверяется что-либо, например обязательство выкупить данный в залог вексель, гарантийное письмо.
[72] Рекетмейстер (устар., ныне: статс-секретарь для принятия прошений’ (В. И. Даль), фр. matre des requtes — чиновник по прошениям, фр. Requte — жалоба, прошение, от нем. Requetenmeister, сложившегося от фр. Requte — прошение и нем. Meister) — во Франции — название разных должностных лиц. В парламентах существовали chambres des requtes — комнаты, палаты прошений, такая же палата состояла при совете сторон королевского совета, выполнявшем функции кассационной инстанции, и сохранялась в составе французского кассационного суда в течение XIX в. Рекетмейстерами назывались члены-докладчики, входившие в состав ‘совета сторон’, они пользовались правом совещательного голоса и выполняли отчасти функции прокурорского надзора. В России Петр Великий, объявив Юстиц-коллегию указом от 27 декабря 1718 г. последней судебной инстанцией для всего государства, допустил как меру исключительную подачу жалоб сенатскому секретарю для доклада царю. В начале 1722 г. учреждается должность рекетмейстера, или генерал-рекетмейстера. Рекетмейстер являлся докладчиком прошений Императору или какому-либо высшему государственному органу в России. Существовала должность начальника Рекетмейстерской конторы (1722-1810), принимавшей жалобы на деятельность коллегий. Указом от 5 июня 1797 г. была образована Канцелярия рекетмейстерских дел. С учреждением в 1810 г. комиссии прошений должность генерал-рекетмейстера сделалась излишней. В 1816 г. был обнародован указ об окончании генерал-рекетмейстерских дел и о передаче их в архив кабинета Императора.
Кавелин Константин Дмитриевич
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Что есть гражданское право и где его пределы? Один из современных юридических вопросов, Кавелин Константин Дмитриевич, Год: 1863
  2. Возобновление уголовных дел, Кони Анатолий Федорович, Год: 1898
  3. По делу об убийстве Филиппа Штрама, Кони Анатолий Федорович, Год: 1871
  4. По делу о Мултанском жертвоприношении, Кони Анатолий Федорович, Год: 1896
  5. Мысли об уничтожении крепостного состояния в России, Кавелин Константин Дмитриевич, Год: 1857
  6. Записка об освобождении крестьян в россии, Кавелин Константин Дмитриевич, Год: 1855
  7. Разговор с социалистом-революционером, Кавелин Константин Дмитриевич, Год: 1880
  8. Вместо предисловия, Кони Анатолий Федорович, Год: 1910
Электронная библиотека