Осенніе сборники.
Осенніе сборники.
——
В. Львовъ-Рогачевскій.
‘Современникъ’ Кн. XII. 1913 г.
Осенние сборники, Львов-Рогачевский Василий Львович, Год: 1913
Время на прочтение: 12 минут(ы)
Сезонъ осенній — въ разгар. Въ витринахъ магазиновъ книжныхъ пестрютъ обложки сборниковъ и альманаховъ: ‘Слово’, ‘Сиринъ’, ‘Энергія’, ‘Земля’, ‘Прометей’, ‘Петербургскіе вечера’, ‘Стожары’.
Запоздалъ альманахъ ‘Шиповникъ’. Не вышла, и едва ли выйдетъ скоро, ХХХХ книжка ‘Знанія’.
Это — грустно: Цлая полоса общественнаго подъема отразилась въ этихъ скромныхъ книжкахъ ‘Знанія’.
Въ 1904 г. наканун бурнаго года появился первый сборникъ ‘Знанія’ въ зеленой обложк и разошелся очень быстро.
Въ этой книг были напечатаны ‘Жизнь Василія ивейскаго’, Леонида Андреева, ‘Черноземъ’ Бунина, ‘Передъ Завсой’ Вересаева, ‘Между двухъ береговъ’ Телешова, ‘Человкъ’ Максима Горькаго. Въ слдующихъ книгахъ появились такія незабываемыя вещи, какъ ‘Поединокъ’ А. Куприна, ‘Страна отцовъ’ Гусева-Оренбургскаго, ‘Вишневый садъ’ Ан. Чехова, ‘Дачники’ Горькаго, ‘Зори’ Эмиля Верхарна.
У ‘Знанья’ была идея, была живая душа, была любовь къ родной литератур и прочная связь съ ея традиціями.
‘Созвздіе Максима Горькаго’ встртило рзкія нападки со стороны модернистовъ изъ ‘Всовъ’. Началась борьба символистовъ-декадентовъ противъ реалистовъ-знаньевцевъ, а въ это время каждый новый сборникъ ‘Знанія’ привлекалъ вниманіе печати, захватывалъ читателей и расходился въ 30.000 экземплярахъ, а тотъ, въ которомъ появился ‘Красный смхъ’ Леонида Андреева, былъ выпущенъ въ 60.000 экз.
Посл революціи начался походъ противъ человка. М. П. Арцыбашевъ выступаетъ съ новой формулой: ‘Человкъ отъ природы подлъ’.
‘Человкъ — это звучитъ гордо!— говорилъ Горькій. ‘Противная штука человкъ’!— возвщаетъ авторъ Санина.
Это было цлое теченіе въ литератур. Заговорили о тріумф модернистовъ. На первый планъ выступаетъ тема о ‘крах души’, о ‘роковой убыли души’, о дифференцированномъ человк. Появились альманахи модернизированнаго ‘Шиповника, и Леонидъ Андреевъ ушелъ туда.
Читатели стали уходить къ писателямъ безъ идеологіи, безъ энтузіазма, безъ дороги.
Провозглашаютъ смерть быту.
Передъ художниками-бытописателями выступаютъ новыя задачи. Нужны изслдованія сырого матерьяла дйствительности, нужны исканья, наблюденія на мстахъ, скромная работа. Эта работа, эти исканія должны были объединять писателей, а не готовыя формулы.
Въ групп ‘Знаньевцевъ’ уже не было прежней однородности и сплоченности. Ансамбль былъ нарушенъ. Отступало на задній планъ общее, и все ярче обнаруживались индивидуальныя различія. Это уже не было ‘Созвздіе большого Максима’, это были А. И. Купринъ, Леонидъ Андреевъ, И. А. Бунинъ, В. В. Вересаевъ — звзды первой величины. Ихъ заданія уже не вмщались въ поставленныя рамки.
Въ то же время выдвинулись такіе художники, какъ С. Н. Сергевъ-Ценскій, Борисъ Зайцевъ, Ал. Н. Толстой, для творчества, которыхъ не прошла безслдно работа символистовъ. Заговорили о новомъ реализм. Появились новыя теченія, новыя школы, на книжный рынокъ выпускаютъ цлый рядъ другихъ сборниковъ.
Тутъ былъ модернизированный ‘Шиповникъ’, который быстро ‘просіялъ и погасъ’, несмотря на близкое участіе Леонида Андреева, тутъ были тучные сборники ‘Земля’ съ Арцыбашевымъ и Винниченко, призывавшими къ своеобразной ‘честности съ собой’, къ ‘послдней черт’. Много мста удляли они холоднымъ трупамъ и горячимъ тламъ, черная яма, черная дыра поглощала ихъ вниманіе. Это и понятно: отъ земли взятъ — въ ‘землю’ и отыдеши.
Тутъ были тепличные московскіе ‘Сверные цвты’ (пятый альманахъ) и петербургскій альманахъ ‘Аполлонъ’ съ его засушенными стилизованными произведеніями. Ни теплица, ни гербарій никого но удовлетворили. Посл этихъ сборниковъ перестали говорить о тріумф модернизма.
Зато имли успхъ скандала безчисленные сборники и альманахи — листовки футуристовъ московскихъ и петербургскихъ ‘Садокъ судей’ книга I и II, ‘Пощечина общественному вкусу’, ‘Сборники союза молодежи’, ‘Требникъ троихъ’, ‘Дохлая луна’,— сборники петербургскаго глашатая ‘Оранжевая Урна’, ‘Розы въ вин’, ‘Бей’, ‘Стеклянныя цпи’ и т. д., и т. д.
‘Посвященія Онану’ и ‘пощечины’ направо и налво, противупоставленія. Хлбникова — Пушкину вошли въ моду. Эти сборники показали, во что могутъ выродиться преувеличенія и ошибки модернизма.
Пощечиной общественному вкусу явился Внскій ‘Литературно-художественный сборникъ’: ‘Десятилтіе ресторана Вны’!
На страницахъ этого своеобразнаго литературнаго прейскуранта сошлись хозяинъ ресторана Вны И. Соколовъ, супруга его, чада и домочадцы, литераторы, художники и Дядя Михей.
Хозяину благодарные гости-писатели поднесли, стихи: ‘Отъ имени мужчинъ и женщинъ и двицъ богемы шлемъ теб шестьсотъ шесть привтовъ. Нтъ, Вна — лучшая столица изъ столицъ’,
И. Василевскій (He-буква) написалъ историческую фразу:
‘Будущій историкъ отмтитъ ‘Внскій періодъ русской литературы. Вна была на высот своего положенія,— скажетъ историкъ,— Была-ли на такой высот своего положенія — и литература?’
Прежде сборники ‘Знанія’ были почти единственными, если не считать ‘Сверныхъ цвтовъ’, имвшихъ горсть читателей, посл революціи обнаружилась огромная дифференціація и писательской и читательской среды. На большинств сборниковъ чувствовалось большое вліяніе модернистовъ.
Останавливаться на всхъ этихъ сборникахъ я не буду. Я хочу здсь коснуться наиболе интересныхъ осеннихъ сборниковъ этого года.
Прежде всего, приходится отмтить характерный фактъ: старые сборники — на ущерб. ‘Шиповникъ’ запоздалъ, ‘Знаніе’ не выйдетъ, а ‘Земля’, хотя и вышла, но поражаетъ скудостью своего содержанія. Всего — дв. слабыя вещи.
Зачмъ понадобилось ‘Земл’ печатать окончаніе тягучаго и непріятнаго романа Семена Юшкевича ‘Леонъ Дрей’? Право, о немъ можно сказать то же, что говорилъ авторъ о разсказ своего героя: ‘Онъ и самъ не могъ сказать, для чего сочинялъ эту исторію’?
‘Ревность’ М. П. Арцыбашева — другая, и — послдняя вещь этого 13-го сборника. Этотъ гвоздь не прибавилъ ни одной новой черты къ тому, что вс мы давно знаемъ о творчеств М. П. Арцыбашева, каъ не прибавятъ ни одного штриха его бесды съ рецензентами изъ ‘Биржевыхъ Вдомостей’.
Отличается отъ другихъ произведеній ‘Ревность’ только тмъ разв, что написана въ форм драмы. Та же проблема пола, то же отвратительное отношеніе къ женщин.
Какъ неизмримо выше и чище отношеніе Леонида Андреева къ его ‘Екатерин Ивановн’!
Чаще всего встрчается въ драм М. П. Арцыбашева одно слово ‘Хочу’. Героини драмы всегда ‘хотятъ’.
Презрніе къ женщин сквозитъ въ каждомъ слов драмы. Одн обманываютъ мужей и отдаются всмъ и.каждому, другія обманываютъ мужей и флиртуютъ, а третьи, какъ, напримръ, чахоточная Соня, шипятъ отъ ненависти и, можетъ быть, отъ зависти, къ сильнымъ и здоровымъ. Талантливый художникъ, у котораго въ творчеств нтъ изображенія дтей, и нтъ женщины-матери, женщины-человка, отдалъ свой талантъ черной ям, черной дыр, самъ уничтожилъ свой зеленый садъ.
Начиная съ первой своей статьи въ ‘Образованіи’ о первомъ том его разсказовъ, я много разъ подчеркивалъ, какая смертельная опасность грозитъ таланту М. П. Арцыбашева. Теперь уже для М. Арцыбашева поворота — немыслимъ.
При начавшемся подъем сборникамъ ‘Земля’ надо поискать иную опору.
Другимъ характернымъ явленіемъ приходится признать появленіе этой осенью множества сборниковъ новыхъ именованій и новыхъ заданій. Я привожу здсь шесть названій. Каждая книга объединила разныя группы. Изъ двадцати пяти именъ,— громадное большинство — реалисты-бытовики. Среди этихъ 25 — цлый рядъ новыхъ, недавно появившихся талантливыхъ писателей: Треневъ, Вл. Войновъ, Никандровъ.
Возвратъ къ быту, къ жизни, къ природ, стремленіе подвести итоги недавнему революціонному прошлому, заглянувъ въ лицо будущему — вотъ, что бросается въ глаза при знакомств съ этими сборниками.
На первомъ мст Первый Сборникъ ‘Слово’ книгоиздательства писателей въ Москв. На его обложк — рядомъ со старыми, хорошо знакомыми намъ именами ‘Знаньевцевъ’ (Вересаева, Ив. Бунина, Н. Телешова) мы видимъ имена Бориса Зайцева, гр. Ал. Толстого, Ив. Шмелева. Ничего антижизненнаго, ничего антиобщественнаго — вотъ то требованіе, которое предъявляетъ новая группа своимъ сочленамъ.
Редакція ‘Слова’ продолжаетъ живое дло ‘Знанія’, но шире ставитъ свои задачи и терпиме относится къ разнымъ оттнкамъ.
Въ сущности, ‘Первый Сборникъ’ Слова, изданный въ Москв, является какъ бы продолженіемъ дла, уже начатаго въ 1912 году въ Петербург. Тогда группа, писателей москвичей и петербуржцевъ образовала товарищество и выпустила въ Петербург свой ‘Первый Сборникъ’.
Тамъ выступили В. В. Вересаевъ съ переводами ‘Изъ гомеровскихъ гимновъ’, Сергевъ-Ценскій съ ‘Медвженкомъ’, Ив. Шмелвъ съ ‘Пугливой тишиной’, А. Н. Толстой съ ‘Хромымъ бариномъ’, Ив. Бунинъ съ ‘Ночнымъ разговоромъ’, В. Брюсовъ и А. едоровъ со стихами.
Если въ сборникахъ ‘Знанія’ манифестомъ является гимнъ М. Горькаго въ честь ‘Человка’, то въ ‘Первомъ Сборник’, вышедшемъ въ 1912 году, такимъ манифестомъ является гимнъ, переведенный В. Вересаевымъ и обращенный ‘Къ Пану’.
Когда нима, дочь Дріона, родила Гермесу, который насъ въ Аркадіи козъ, шумнаго, смшливаго сына съ козлиными ногами и рогами, ‘покатились со смху боги, больше же прочихъ безсмертныхъ Вакхей-Діонисъ былъ утшенъ’. Правда, мать ‘ахнула’ и, бросивъ дитя, убжала, но Гермесъ ‘благодтельный’, радъ былъ душою, глядя на милаго сына. ‘Всхъ порадовалъ мальчикъ — и назвали мальчика Паномъ’.
‘Радуйся также и самъ ты, владыка! Молюсь теб псней’,— обращался поэтъ къ Пану.
Эту радость, эту псню въ честь Пана и свтлыхъ Нимъ принесли художники въ литературу, отравленную смертнымъ духомъ и предсмертнымъ томленіемъ. Я привтствовалъ тотчасъ-же но выход этотъ первый свтлый, радостный сборникъ.
Московское ‘Слово’ появилось теперь посл того, какъ издательское т-во писателей въ Петербург распалось, и группа В. В. Вересаева образовала товарищество въ Москв. Туда отошли такія крупныя силы, какъ С. Сергевъ-Ценскій, Ив. Бунинъ, гр. Ал. Толстой, Б. Зайцевъ и другіе.
Сборникъ ‘Слово’ начатъ очень интереснымъ отрывкомъ В. В. Вересаева ‘Аполлонъ богъ живой жизни’.
Авторъ ‘Живой Жизни’ — книги, посвященной Толстому и Достоевскому, готовитъ къ печати новую книгу: ‘Аполлонъ и Діонисъ’. Если ‘Живая Жизнь’ была попыткой преодолть формулу . Достоевскаго: ‘Человкъ проклятъ’ и привести къ формул Л. Н. Толстого ‘Да здравствуетъ жизнь’, то теперь Вересаевъ идетъ къ преодолнію ницшеанства.
Онъ пытается намтить типъ аполлоновскаго жизнеотношенія не въ толкованьи Ф. Ницше, а въ толкованьи Гомера и Архелоха. Для древняго эллина земля была полна жизни и красоты. Жизнь была прекрасна и божественна,— ‘не покровъ жизни, а жизнь сама’.
‘Только выраженіемъ, переполнявшей душу эллина жизни и были его прекрасные боги’.
Цлымъ рядомъ прекрасныхъ отрывковъ Вересаевъ доказываетъ, что древніе бодрую стойкость противопоставляли мрачному року, они учили познать ‘ритмъ, что въ жизни человческой скрытъ’.
Древній эллинъ говорилъ:
‘Мыслью о смерти мое Никогда не тревожилось сердце’. Древній эллинъ не былъ оптимистомъ въ дух Панглосса. По словамъ В. Вересаева ‘Жизнь была полна ужасовъ, страданій и самой обидной зависимости. И тмъ не мене гомеровскій эллинъ смотрлъ на жизнь бодро и радостно, жадно любилъ ее ‘нутромъ и чревомъ’,— любилъ, потому что сильной душ его вс скорби и ужасы были нестрашны, что для него на свт не было ничего страшнаго. Мрачное пониманіе жизни чудеснымъ образомъ совмщалось въ немъ съ радостно-свтлымъ отношеніемъ къ ней’.
Въ этихъ строкахъ — манифестъ сборника ‘Слово’.
Все, что вошло въ этотъ сборникъ, освщено радостной улыбкой, оживлено связью съ Паномъ, съ природой, согрто любовью къ человку.
‘При дорог’ Ив. Бунина нельзя назвать разсказомъ, это поэма въ проз. Сколько здсь сдержаннаго, глубокаго лиризма, какъ тонки и нжны краски! Здсь — мрачное пониманіе жизни чудесно сочеталось съ радостно свтлымъ отношеніемъ къ ней. Все здсь закончено, связано, сжато и ндомудренно прекрасно.
Парашка съ ея проснувшейся жаждой любить, сломленная налетвшимъ вихремъ — это лучшій образъ Ив. Бунина. И какъ красиво звучитъ псня прохожаго старика: ‘вечоръ наша Перепелушка, вечоръ наша рябая всее ноченьку проклинала, всее темную протрюкала…’
Такой перепелушкой въ ночи деревенской жизни явилась Парашка. Сломило ее, а вы улыбаетесь, глядя въ глаза Пану. Только конецъ разсказа слишкомъ мелодраматиченъ и написанъ не въ дух и не въ стил всегда сдержаннаго поэта, отъ произведеній котораго всегда ветъ холодкомъ и какою-то отдаленностью отъ людей. У И. В. Бунина рзецъ мастера, — вы рзко слышите, какъ бьется сердце художника-поэта, но вы почти вседа видите этотъ рзецъ мастера. Въ этомъ отношеніи на него совершенно непохожъ. Ив. Шмелевъ, для котораго весь міръ осердеченъ, весь міръ волнуется и трепещетъ любовью.
Разсказъ Ив. Шмелева проникнутъ тмъ же радостно-свтлымъ настроеніемъ, несмотря на то, что съ первыхъ страницъ читатель предчувствуетъ смерть старика-героя.
Когда я читалъ это произведеніе, я вспоминалъ ‘Псни старости’ Жемчужникова, его слова ‘Словно хожу по цвтущему полю, но ни травы, ни цвтовъ ужъ не мну’.
Прекрасно удалось Ив. Шмелеву передать тихое угасаніе старика, ушедшаго изъ каменнаго города на родину, къ полямъ, къ земл.
Недостатокъ1—обычный у Ив. Шмелева, мною подчеркнутый не разъ, это неумнье сосредоточить вниманіе на главномъ. Онъ увлекается ‘штрихами’, знаетъ бытъ, влюбленъ въ него, но нельзя же перегружать свои вещи бытовыми подробностями. Каждая деталь интересна, каждый штрихъ радуетъ васъ, вы любуетесь искусствомъ художника все впитывать, схватывать, подмчать, но этого мало ‘— получается бытъ ради быта, получается собираніе подробностей при отсутствіи центра. Когда кончаешь Ив. Бунина, хочешь еще слушать дальше его разсказъ, когда дочитываешь Ив. Шмелева, чувствуешь себя утомленнымъ.
Конецъ разсказа — великолпенъ. Умираетъ старый купецъ, вернувшійся на короткое время къ родной земл. А тамъ, въ родныхъ поляхъ, все по старому, та же вковая жизнь и тотъ же старый неумирающій пастухъ ведетъ стадо и встрчаетъ солнце своей веселой итрой…
Вспоминаешь невольно конецъ ‘Медвженка’. Нсколько не соотвтствуетъ торжественный эпическій тонъ содержанію разсказа: слишкомъ незначителенъ этотъ умирающій старикъ.
Въ лиц Ив. Шмелева мы видимъ не только знатока быта, но а поэта, влюбленнаго въ бытъ. Все у него залито солнцемъ, сочно, колоритно, такъ и пышетъ жизнью.
Гр. А. Н. Толстой написалъ подъ гр. Л. Н. Толстою разсказъ ‘Овражки’.’ Посл глубокаго серьезнаго произведенія ‘Хозяинъ и работникъ’ трудно безъ улыбки читать эту вещь. Все кажется, что авторъ шутитъ, притворяется серьезнымъ.
И зачмъ онъ это длаетъ? Вдь у него своя, яркая индивидуальность, и ‘толстовство’ мшаетъ гр. Ал. Н. Толстому. Это слишкомъ ярко сказалось уже въ его ‘Хромомъ барин’. Хромающее толстовство никого не привлечетъ.
Съ милымъ, нжнымъ юморомъ написанъ разсказъ Б. Зайцева ‘Студентъ Б. Бенедиктовъ’, художнику удался контрастъ двухъ типовъ, явно придуманъ и реториченъ конецъ разсказа.
Очень во-время даны переходы глубокихъ, волнующихъ произведеній Рабиндранота Тогаро. Въ нихъ прекрасная душа народа любитъ, грезитъ, надется и молится.
‘Ночлегъ’ Телешова заставляетъ вспомнить о разсказ Л. Н. Толстого ‘Отецъ Сергій’, По Иде, по настроенію онъ вполн подходить къ основной тем сборника.
Мы заране можемъ предвидть, что сборникамъ москвичей предстоитъ прекрасное будущее. Они привлекутъ широкіе крути читателей, отзывчивыхъ, думающихъ.
Первый сборникъ ‘Сирина’ очень мало отличается отъ альманаховъ ‘Шиповника’. Т же . Сологубъ, Александръ Блокъ, Ремизовъ, нтъ только Леонида Андреева.
Правда, здсь начатъ романъ Андрея Благо ‘Петербургъ’, но неужели это новое ‘то чего не было’,— преподнесенное съ истерическими выкриками и вывертами, можетъ привлечь и увлечь кого-либо?!. Вмсто жизни — творимая легенда, вмсто живыхъ людей — тни, вмсто подлинной дйствительности — призрачное, непостоянное, вмсто волнующаго слова — кошмарный бредъ — вотъ эти дв главы ‘Петербурга’.
Большой серьезный талантъ у Андрея Благо, но что онъ длаетъ съ этимъ талантомъ! Онъ буквально надругается надъ нимъ. Смертельный врагъ художника и поэта Андрея Благо это — Андрей Блый — экспериментаторъ, истерикъ, возомнившій себя пророкомъ. Если его романъ ‘Серебряный голубь’ былъ написанъ подъ Гоголя, то его ‘Петербургъ’ написанъ и подъ Достоевскаго, и подъ апокалипсисъ. ‘Мдному всаднику’ Пушкина Андрей Блый захотлъ противопоставить свой призракъ, своего ‘Мднаго всадника’. Лицо Петра Великаго двоится и расплывается на фон призрачнаго Петербурга, Пушкинской ясности художникъ противопоставилъ хаосъ своей души.
Пока даны дв главы въ 148 страницъ. Чего, чего не было въ этихъ двухъ главахъ?!
Въ центр романа — неизбжный молодой человкъ съ усиками, революціонеръ, бомбометатель, неуловимый, живетъ нелегально и является только тнью другого человка, точно такъ же, какъ давно уже сталъ тнью кого-то другого сенаторъ Аблеуховъ съ лицомъ изъ папье-маше, напоминающимъ лицо К. Побдоносцева, лицо скелета.
Любопытенъ діалогъ, который ведутъ сынъ сенатора мистикъ, поклонникъ В. Соловьева и революціонеръ Александръ Ивановичъ, страдающій мозговымъ разстройствомъ, и ненавистникъ жизни. Александръ Ивановичъ захваченъ вяніемъ смерти, общею жаждой смерти. Онъ готовитъ Свой террористическій актъ изъ ненависти къ жизни. Онъ смертельно боится даже ‘мышки’, этого живого существа. И онъ готовится убить человка.
Онъ говоритъ, упившись коньякомъ и накурившись:
‘И куда я ни обращаю глаза, всюду, всюду меня встрчаютъ одно сплошное мозговое разстройство, одна общая, тайная, неуловимо развитая провокація, вотъ такой, вотъ надъ общимъ дломъ смшочекъ — (какой, этого я вамъ, Николай Апполоновичъ, точно, пожалуй, и не выскажу вовсе. только я его умю угадывать безошибочно, угадалъ его и у васъ.
— А у васъ его- нтъ?
— Есть и у меня: я давно пересталъ доврять всякому общему длу.
Пока съ огромнымъ усиліемъ читатель преодоллъ дв главы. Моментами его поражаетъ изумительная сила, моментами возмущаетъ грубая нарочитость и поддлка, моментами смяться хочется надъ фигурами японцевъ, которыя проносятся мимо ‘Мднаго всадника’ на автомобиляхъ, и пророчески намекаютъ на грозу, идущую съ Востока.
Андрей Блый — книжникъ, онъ слишкомъ захваченъ пророчествами В. Соловьева, припадочкамъ героевъ Достоевскаго, экспериментаторствомъ декадентовъ.
Когда будетъ законченъ этотъ сумбурный романъ, мы поговоримъ о немъ подробно.
Посл этихъ двухъ главъ, буквально отдыхаешь, читая драму Александра Блока ‘Роза и крестъ’. Мы видимъ въ этой драм большую зрлость нжнаго, лирическаго таланта. Здсь тоже не жизнь, а покровы жизни, ея легенда, ея призракъ, но съ какимъ лирическимъ, глубокимъ воодушевленіемъ и съ какимъ изяществомъ написана эта драма изъ эпохи рыцарей, прекрасныхъ дамъ, минизингеровъ и трубадуровъ.
Въ этой драм Александръ Блокъ говоритъ безъ фразъ и прикрасъ не столько О рыцаряхъ и поэтахъ XIII вка, сколько о своихъ переживаніяхъ, о своей жизни и о своемъ отношеніи къ міру и къ любви. Посл ‘ночныхъ часовъ’ онъ снова возвращается къ своей Прекрасной Дам.
Исполненъ поэзіи діалогъ Гаэтана, поэта изъ Бретани (колыбели истинной поэзіи) и рыцаря Бертрана. Одинъ выполняетъ завтъ своей феи ‘людямъ будешь ты зовомъ безцльнымъ’, и съ крестомъ на груди скитается съ пснями среди людей, другой выполняетъ завтъ графини Изоры и умираетъ, охраняя ее въ часъ свиданія съ любовникомъ.
Одинъ съ крестомъ на груди, другой съ черной розой, одинъ — поэтъ, другой — рыцарь несчастья, чуждый голосамъ міра. Мистическій натурализмъ бретанскихъ пвцовъ XIII вка прекрасно выразился въ этомъ діалог предъ лицомъ океана.
Гаэтонъ. Подводный городъ недалеко
Ты слышишь звонъ колоколовъ?
Бертранъ. Я слышу,
Какъ море шумное поетъ.
Гаэтонъ. А видишь,
Сдая риза Гвенволя несется
Надъ моремъ?
Бертранъ. Вижу, какъ сдой туманъ.
Расходится.
Долго оба они ведутъ этотъ разговоръ. Поэтъ и солдатъ по разному видятъ міръ. Псню Гаэтона распваютъ въ Лангедок, ее твердитъ графиня, ее слушаетъ Бертранъ и не можемъ понять. Бертранъ все спрашиваетъ, прослушавъ эту псню, какъ можетъ ‘страданье радостью быть?’
Драма является отвтомъ на этотъ вопросъ. Прекрасно противопоставлены сладкая псня Адисона, придворнаго воздыхателя, и волнующая псня бретонскаго пвца. Самъ Александръ Блокъ повторяетъ всегда псню пвца Гаэтона, онъ носитъ ‘перстень-страданіе’.
Цпь златая Алекся Ремизова выкована изъ цлаго ряда золотыхъ звеньевъ. Не вс, однако, звенья!— одинаковаго достоинства. Лучшимъ по красот является Ангелъ — стражъ муки.
Образъ Пресвятой Богородицы, дйствительно, въ псн возвеличенъ. Матерь свта, какъ ее любить и понимаетъ русскій народъ, волнуетъ душу.
‘Вся въ слезахъ, закрываясь ладонями, шла Богородица по каменнымъ улицамъ’,— пишетъ поэтъ-художникъ.
Ремизовъ любитъ русскій языкъ и прекрасно зцаетъ цну его жемчугамъ, рубинамъ и яхонтамъ. Когда читаешь его короткія вещи, не можешь не залюбоваться переливами его самоцвтныхъ камней.
Стихи . Сологуба, изящны и неуловимы, и какъ всегда, написаны съ поразительной легкостью. Какъ не похожи они на ту безвкусную ‘Жуткую колыбельную’, которую недавно напечаталъ
. Сологубъ въ связи съ дломъ Бейлиса въ ‘Биржевыхъ Вдомостяхъ’.
Я уже сказалъ и долженъ повторить, что новаго ничего не возвщаетъ сборникъ ‘Сиринъ’. Можетъ быть, въ будущемъ будутъ новыя темы.
Нтъ ничего новаго и въ первомъ сборник ‘Энергія’, кром разв попытки редактора Александра Амфитеатрова придать книг характеръ журнала. Здсь дв большія повсти, письма Чехова къ Амфитеатрову, публицистика Амфитеатрова и ‘Человческій документъ’ А. Амфитеатрова. Не слишкомъ-ли много А. Амфитеатрова?
Какъ всегда, интересна повсть Срошевскаго.
Обращаетъ вниманіе большая вещь новаго молодого писателя Б. Тимофеева ‘Сухіе сучки’. Написана она примитивно, вяло, тягуче и однообразно. Городокъ Асевъ слишкомъ хочетъ походить на городокъ Окуровъ (см. стр. 248, 275). Но фигура телеграфиста любопытна. Его теорія ‘прикинься сучочкомъ, а внутри-то чтобъ горло’, зародилась въ жуткой атмосфер глухого городишки. Докторъ говоритъ этому своеобразному обывателю-дарвинисту по поводу его проповди пассивнаго сопротивленія: ‘подъ сухой личиной не отличишь порядочнаго человка отъ мерзавца’. Все содержаніе этой повсти является подтвержденіемъ этой мысли.
Много разсяно въ повсти врныхъ наблюденій, но они тонутъ въ мор извстнаго, тысячи разъ сказаннаго. Не слдуетъ забывать, однако, что это — первые литературные шаги. У автора во всякомъ случа есть добросовстное и вдумчивое изученье жизни.
Сборнику ‘Энергія’ въ странной обложк недостаетъ силы. Какимъ-то художественнымъ недомоганіемъ отличаются вещи сборника, хотя на обложк и красуется мускулистый, голый, энергичный мужчина.
Пока никакой всти міру этотъ сборникъ не принесъ.
Въ наше время сборникъ безъ ‘гвоздя’ не найдетъ читателей. Гвоздемъ сборниковъ ‘Знанія’ былъ Максимъ Горькій, ‘Шиповника’ — Леонидъ Андреевъ, ‘Земли’ — М. Арцыбашевъ. А. Амфитеатровъ, энергичнйшій изъ беллетристовъ, явится гвоздемъ новыхъ сборниковъ. У него есть свой читатель, это прекрасно знаютъ издатели.
Есть читатель и у Нагродской, и она украшаетъ ‘Петербургскіе вечера’!
Слезкинъ, Нагродская, М. Кузьминъ… странное соединеніе! Впрочемъ, любителямъ фабулы и легкаго чтенія понравятся и нсколько небрежно написанный разсказъ Нагродской ‘Сны’, и таинственная ‘Красная кофточка’ Слезкина, и веселый, полный юмора и добродушной усмшки бытовой разсказъ М. Кузьмина. Даже не вришь, что это Кузьминъ написалъ фигуру капитана и его подруги. Разсказы ‘Петербургскихъ вечеровъ’ написаны для развлеченія читателей-обывателей. Они не западутъ въ душу. Прочтутъ изъ и забудутъ.
Съ этого года стали выходить дешевые сборники ‘Прометея’ — изъ перепечатокъ уже вышедшихъ въ свтъ произведеній.
Вторая книга, только что появившаяся, гораздо выдержанне и интереснй первой. Сюда вошли ‘Владыка’ молодого, талантливаго автора Тренева, ‘Крутьковская Пасха’ В. Войнова, разсказы Сургучева, Никандрова, стихи Шагиньянъ…
Разсказъ В. Войнова читается, какъ поэма. Часто изложеніе становится ритмичнымъ, и художникъ говоритъ блыми стихами. Ритмъ нсколько однообразенъ и порой укачиваетъ.
Авторъ — донской казакъ и поэтъ, онъ волнуется, любитъ то, о чемъ пишетъ, въ его колоритномъ разсказ много свжести. мшаетъ порой приподнятый гоголевскій стиль.
Сборники ‘Прометея’, при своей дешевизн, могутъ и должны разсчитывать на широкую аудиторію, составителямъ слдовало бы помнить о демократическомъ читател. Насъ удивляетъ, что издатели не выпускаютъ еще боле дешевые сборники въ 25—80 коп. въ огромномъ количеств для читателя предмстій. Давно пора! Такого типа новые сборники съ соотвтствующимъ подборомъ произведеній необходимы.
Въ настоящее время пора подумать о другихъ читателяхъ, о тхъ, которые волнуются, горятъ душой, стремятся къ лучшему. Идите къ нимъ навстрчу!