Осада ‘Ланкаширской королевы’
Осада ‘Ланкаширской королевы’
Из сборника ‘Рассказы рыбачьего патруля‘
Перевод З. Вершининой
Осада ‘Ланкаширской королевы’, Лондон Джек, Год: 1903
Время на прочтение: 14 минут(ы)
Джек Лондон
Лондон Д. Собрание повестей и рассказов (1900—1911). Пер. с англ. М.: Престиж Бук, Литература, 2010.
Возможно, что самым отчаянным приключением за все время нашей службы в рыбачьем патруле была та осада большого четырехмачтового судна, которую я и Чарли Ле Грант вели в течение двух недель.
Дело это представляло нелегкую задачу, только по счастливой случайности удалось нам найти способ ее решить, приведя дело к счастливому концу.
После набега на устричных пиратов мы вернулись в Окленд. Прошло еще две недели, прежде чем жена Нейла Партингтона оказалась вне опасности и начала выздоравливать. Таким образом, мы только после месячного отсутствия повернули нос ‘Северного оленя’ к Бенишии. Когда кошка отлучается, мыши решаются пошаливать, за четыре недели нашего отсутствия рыбаки привыкли с особенной дерзостью нарушать законы о рыбной ловле. Обогнув мыс Педро, мы заметили, что ловцы креветок работают усердно, а войдя в залив Сан-Пабло, увидели в Верхней бухте широко раскинувшуюся флотилию рыбачьих лодок. Рыбаки, завидев нас, стали торопливо вытаскивать сети и поднимать паруса.
Это одно уже было подозрительно, и мы тотчас же пустились вслед за ними. Действительно, на первой и единственной лодке, которую нам удалось поймать, мы нашли незаконную сеть. По закону в сетях для ловли сельдей расстояние между петлями должно быть не меньше семи с половиной дюймов от узла до узла, а в захваченной нами сети расстояние между петлями было не больше трех дюймов. Это было явное нарушение закона, и мы задержали обоих рыбаков. Одного Нейл Партингтон взял с собой, чтобы тот помогал ему управлять ‘Северным оленем’, а ко второму рыбаку мы с Чарли перешли в захваченную лодку.
Флотилия мчалась на всех парусах к Петалумскому берегу, и за весь остальной путь по заливу Сан-Пабло мы не встретили ни одного рыбака. Наш пленник — бронзовый от загара бородатый грек — мрачно сидел на своей сети, в то время как мы правили его судном. Это была новая лодка с реки Колумбии для ловли лососей, она, по-видимому, совершала свой первый рейс и шла великолепно. Чарли похвалил судно, но наш пленник продолжал угрюмо молчать, делая вид, что не обращает на нас никакого внимания, и мы вскоре пришли к заключению, что это на редкость необщительный малый.
Мы прошли Каркинезский пролив и зашли в бухту у Тернерской верфи, где вода была значительно спокойнее. Там стояло несколько английских парусных судов, ожидавших груза пшеницы, и там же, на том самом месте, где был захвачен Большой Алек, мы неожиданно наткнулись на ялик с двумя итальянцами, у них оказалась вполне оборудованная ‘китайская леса’ для ловли осетров. Это явилось полной неожиданностью как для нас, так и для них, мы налетели на их ялик прежде, чем они успели что-нибудь сообразить. Чарли едва успел вовремя привести лодку к ветру, чтобы подойти к ним. Я же побежал на нос, бросил им конец и приказал закрепить его.
Чарли пошел вперед, чтобы перевести добычу в нашу лодку, но когда я начал подтягивать ялик к борту, итальянцы отпустили конец. Нас тотчас же стало относить, между тем как они, схватившись за две пары весел, погнали свое легкое суденышко против ветра. Этот маневр привел нас в некоторое замешательство: мы не могли рассчитывать догнать их на своей тяжелой и сильно нагруженной лодке. Но тут неожиданную помощь оказал наш пленник. Его черные глаза вдруг засверкали, а лицо загорелось от сдерживаемого возбуждения, он одним прыжком очутился на носу и поставил парус.
— Я слышал, что греки ненавидят итальянцев, — смеясь, сказал Чарли, направляясь к рулю.
Никогда в жизни мне не приходилось видеть, чтобы один человек так страстно желал поймать другого, как это было с нашим пленником во время погони за яликом итальянцев. Глаза его метали искры, ноздри трепетали и расширялись. Чарли правил рулем, а он парусом, и хотя Чарли был проворен и ловок, как кошка, грек едва сдерживал свое нетерпение.
Итальянцы были отрезаны от берега, ближайшее расстояние до него равнялось доброй миле. Если бы итальянцы попытались направиться к берегу, то мы, идя под полным ветром, догнали бы их прежде, чем они успели бы пройти одну восьмую этого расстояния. Но они были слишком умны, чтобы сделать подобную попытку, и продолжали грести изо всех сил против ветра вдоль правого борта большого корабля ‘Ланкаширская королева’. За судном находилась открытая полоса воды, отделенная от берега двумя милями, туда они также не решались войти, потому что мы нагнали бы их прежде, чем они прошли бы это расстояние. Поэтому, когда они очутились у носа ‘Ланкаширской королевы’, им оставалось только обойти ее и пойти вдоль другой стороны судна к корме, что опять-таки значило пойти по ветру и дать нам таким образом преимущество.
Мы же на своей лодке для ловли лососей, держа круто к ветру, повернули оверштаг {Оверштаг — морской термин, поворот корабля против ветра.} и срезали нос кораблю. Затем Чарли повернул руль и направил нашу лодку вдоль левого борта корабля, а грек, распустив шкот, осклабился от удовольствия. Итальянцы успели пройти половину длины корабля, но сильный ветер подгонял нас сзади гораздо быстрее, чем они могли двигаться на веслах. Мы настигали их, и я, лежа на носу, уже готовился схватить ялик, как вдруг он совершенно неожиданно юркнул под огромную корму ‘Ланкаширской королевы’.
Погоня вернулась к своему началу. Итальянцы гребли вдоль правого борта корабля, а мы медленно продвигались вслед за ними, борясь против ветра. Затем они снова обогнули нос и начали грести вдоль левого борта, а мы перешли на другой галс, срезали нос и погнались за ними по ветру. И снова, как только я нацелился, чтобы зацепить ялик, он увернулся под корму судна и таким образом опять очутился вне опасности. Мы продолжали делать круг за кругом, и каждый раз ялик в последнюю минуту спасался, исчезая за кормой.
Судовая команда заметила, что происходит что-то необыкновенное, и мы увидели над собой целый ряд голов, смотревших через борт на наше состязание. Всякий раз, как ялик ускользал от нас под корму, они издавали радостные крики одобрения и перебегали на другую сторону ‘Ланкаширской королевы’, чтобы следить, как будет идти погоня против ветра. Они осыпали нас и итальянцев шутками и советами и так разозлили нашего грека, что он каждый раз, проходя мимо, поднимал кулак и яростно грозил команде. Они приветствовали его жест шумным весельем.
— Точно цирк! — воскликнул кто-то.
— А еще спорят о морских ипподромах, хотел бы я знать, чем это не ипподром, — подтвердил другой.
— Шестидневные бега! Пожалуйте! — объявил третий. — Кто держит пари за итальянцев?
На следующем галсе против ветра грек предложил Чарли поменяться местами.
— Пустите меня править лодкой, — попросил он, — я догоню их, поймаю их, даю слово!
Это был удар профессиональной чести Чарли, так как он очень гордился умением управлять парусной лодкой, он все же передал руль пленнику и занял его место у паруса. Мы сделали еще три круга, и грек убедился, что не может достигнуть на этом судне большей скорости, чем Чарли.
— Бросьте-ка лучше это дело, — посоветовал сверху один из матросов.
Грек свирепо нахмурил брови и, по обыкновению, погрозил кулаком. Тем временем умишко мой тоже не оставался праздным, и я в конце концов выработал свой план.
— Сделаем еще один круг, Чарли, — сказал я.
И когда мы снова пошли против ветра, я прикрепил к канату небольшой крюк — кошку, как его называют матросы. Другой конец каната я привязал к концу на носу и, устроив кошку так, что ее не было видно, стал ждать удобного случая, чтобы воспользоваться ею. Еще раз пошли они вдоль левого борта ‘Ланкаширской королевы’, и мы погнались за ними, подгоняемые ветром. Мы все больше нагоняли ялик, и я притворился, что хочу поймать его так же, как раньше. Корма ялика была меньше чем в шести футах от нас, и итальянцы вызывающе смеялись, собираясь снова юркнуть под корму корабля. Но в эту минуту я неожиданно выпрямился и бросил крюк. Он вцепился в борт ялика, канат натянулся, и наше судно приблизилось.
Наверху среди столпившихся моряков раздались возгласы сожаления, которые сменились ликованием, когда один из итальянцев, вынув длинный складной нож, перерезал канат. Но мы уже успели оттянуть их с безопасного места. Чарли перегнулся и ухватил ялик за корму. Все это произошло в одну секунду: в тот момент, когда первый итальянец перерезал веревку, а Чарли уцепился за корму, второй итальянец ударил Чарли веслом по голове. Чарли выпустил ялик и без чувств упал на дно лодки, оглушенный ударом. А итальянцы налегли на весла и снова ускользнули под корму судна.
Грек стал у руля и, управляя в то же время парусом, пустился в погоню за итальянцами вокруг ‘Ланкаширской королевы’, а я занялся Чарли, на голове которого быстро вырастала огромная шишка. Наши зрители — матросы — были в диком восторге, и все, как один человек, приветствовали удиравших итальянцев. Чарли сел, держась одной рукой за голову и тупо оглядываясь кругом.
— Ну, теперь уж им не уйти, — сказал он, вытаскивая свой револьвер.
Когда мы делали следующий круг, он пригрозил итальянцам оружием, но они упорно продолжали грести, не обращая на угрозу никакого внимания.
— Остановитесь, или я буду стрелять! — угрожающе крикнул Чарли.
Но и это не произвело никакого впечатления. Итальянцы не испугались и тогда, когда Чарли дал несколько выстрелов, едва не задев их. Но, разумеется, нельзя было думать, что он станет убивать безоружных людей, итальянцы знали это так же хорошо, как и мы. Поэтому они продолжали упрямо снова и снова уходить от нас и кружиться вокруг судна.
— Хорошо же, мы закрутим их! — воскликнул Чарли. — Посмотрим, надолго ли у них хватит сил.
Охота продолжалась. Раз двадцать обогнули мы ‘Ланкаширскую королеву’ и наконец заметили, что даже железные мускулы итальянцев начинают уставать. Вопрос был в нескольких кругах, как вдруг игра приняла новый оборот. Пока погоня шла против ветра, итальянцам удавалось обычно выиграть большое расстояние у нас, так что ялик обыкновенно находился уже у середины подветренного борта, когда мы огибали нос судна. Но в этот последний раз, огибая нос, мы увидели, что итальянцы быстро поднимаются по трапу, который им мгновенно спустили с судна. Это было организовано матросами, очевидно с согласия капитана. Когда мы подошли к тому месту, где итальянцы были взяты на борт, трап был уже поднят, а ялик качался на судовых баканцах {Баканцы — места на судне для закрепления шлюпок.} и был для нас недосягаем.
Разговор, который произошел с капитаном, был короток и резок. Капитан категорически запретил нам взойти на борт ‘Ланкаширской королевы’ и отказался выдать двух рыбаков. К этому времени Чарли так же разъярился, как и наш грек. Он не только испытал в этой долгой и смешной погоне полный провал, но вдобавок еще был побит до потери сознания людьми, которые улизнули от него.
— Голову свою даю на отсечение, — горячо заявил он, всаживая кулак одной руки в ладонь другой, — что этим парням не удастся ускользнуть от меня! Я останусь стеречь их здесь, хотя бы мне пришлось прождать их до конца положенного мне естественного срока моей жизни, а если не поймаю, то обещаю прожить неестественно долго, пока не сцапаю их, не будь я Чарли Ле Грант!
Затем началась осада ‘Ланкаширской королевы’, осада, памятная в анналах рыбаков и рыбачьего патруля.
Когда ‘Северный олень’, отказавшись от бесплодного преследования рыбачьей флотилии, подошел к нам, Чарли поручил Партингтону прислать его собственную лодку с одеялами, провизией и рыбачьей угольной печкой. На закате мы обменялись лодками и распрощались с нашим греком, он должен был отправиться в Бенишию и сесть в тюрьму за собственный проступок: за незаконную рыбную ловлю. После ужина мы с Чарли распределили свои дежурства — по четыре часа до рассвета. В эту ночь рыбаки не делали попыток к бегству, хотя с ‘Ланкаширской королевы’ была спущена шлюпка — по-видимому, для разведок.
На следующий день мы увидели, что нам придется вести правильную осаду, и усовершенствовали наши планы, принимая во внимание свое удобное положение. Док вблизи Бенишии, известный под именем Соланской пристани, сослужил нам хорошую службу. Оказалось, что ‘Ланкаширская королева’, берег Тернерской верфи и Соланская пристань занимают вершины трех углов большого равностороннего треугольника. Расстояние от ‘Ланкаширской королевы’ до берега, то есть сторона, по которой только и могли бежать итальянцы, равнялась стороне треугольника от Соланской пристани до берега, и это расстояние нам нужно было пройти скорее итальянцев и достигнуть берега раньше их. Но так как мы на парусах двигались значительно быстрее, чем они на веслах, то мы могли позволить им пройти половину их стороны треугольника, прежде чем погнаться за ними. Если бы мы дали им пройти больше половины этого расстояния, то они достигли бы берега раньше нас, а если бы мы тронулись в путь прежде, чем итальянцы дошли до середины этой линии, то они успели бы спастись назад на судно.
Мы определили, что воображаемая линия, проведенная от конца пристани до ветряной мельницы на берегу, перерезает как раз пополам ту сторону треугольника, по которой должны были бежать на берег итальянцы. Эта линия давала нам возможность определить, до какого пункта мы могли позволить доплыть нашим итальянцам, прежде чем начать преследовать их. День за днем мы следили в бинокль, как они не спеша гребли по направлению к пункту на полпути, и когда они становились на одну линию с мельницей, мы тотчас же бросались в лодку и наставляли паруса. При виде наших приготовлений они поворачивали и медленно плыли назад к ‘Ланкаширской королеве’, зная, что мы не могли догнать их.
Чтобы обеспечить себя на случай штиля, когда наше парусное судно было бы бесполезно, мы держали наготове легкий ялик с веслами. Но в те дни, когда наступал штиль, мы должны были отчаливать в то же мгновение, как отчаливали итальянцы. Ночью необходимо было стоять вблизи ‘Ланкаширской королевы’ и неотступно следить за итальянцами, что мы и делали с Чарли. Однако итальянцы предпочитали, видимо, для своих вылазок дневное время, и наши ночные бдения были напрасны.
— Меня больше всего бесит, — говорил Чарли, — что мы не можем честно отдохнуть в своих постелях, а эти плуты и мошенники спокойно спят по ночам. Но они мне заплатят за это, — угрожал он. — Я продержу их на этом судне, пока капитан не потребует с них за стол и помещение. Это так же верно, как то, что осетр не треска.
Мы терзались над разрешением задачи. Пока мы бодрствовали, итальянцы не могли убежать, но, с другой стороны, мы не могли поймать их, пока они были осторожны. Чарли непрерывно ломал себе голову над этим, но сообразительность на этот раз изменила ему. Задача могла быть, по-видимому, решена только терпением. Это была игра в ожидание: кто сумеет дольше ждать, тот и выиграет. Прибавилась к тому еще одна причина для усиления нашего бешенства: мы увидели, что друзья наших итальянцев установили целую сигнализацию, при помощи которой они переговаривались с ними с берега. Таким образом, мы ни на минуту не могли ослабить осаду. Кроме того, вокруг Соланской пристани всегда разгуливали два-три подозрительных рыбака, следивших за всем, что мы делали. Нам не оставалось ничего иного, как ‘сжать зубы и терпеть’, как сказал Чарли, а между тем осада эта отнимала у нас время и не давала возможности заняться чем-нибудь другим.
Дни шли, а положение не менялось, хотя итальянцы и делали попытки изменить его. Раз ночью их друзья отчалили от берега в ялике, пытаясь обмануть нас и дать возможность своим приятелям спастись. Их план не удался потому, что баканцы ‘Ланкаширской королевы’ были плохо смазаны. Услыхав скрип баканцев, мы перестали преследовать чужую лодку и пошли к ‘Ланкаширской королеве’ как раз в тот момент, когда итальянцы спускали ялик. В другой раз, тоже ночью, штук шесть яликов сновали вокруг нас в темноте, но мы на своей лодке, точно пиявки, держались у борта ‘Ланкаширской королевы’ и расстроили их план, они разозлились и стали осыпать нас бранью. Чарли тихо смеялся, сидя на дне лодки.
— Это хороший знак, — сказал он мне. — Когда люди начинают браниться, значит, они теряют терпение. А как только они потеряют терпение, они потеряют и голову. Запомни мои слова! Если мы сумеем проявить выдержку, то они в один прекрасный день перестанут быть осторожными, и мы словим их.
Но они не перестали быть осторожными, и Чарли должен был признать, что это один из тех случаев, когда все приметы врут. Их терпение, казалось, было равно нашему, вторая неделя осады тянулась так же медленно и однообразно, как и первая. Однако утомленное воображение Чарли снова оживилось, и он выдумал новую хитрость. В Бенишию приехал новый патрульный — Питер Бойлен, которого не знал никто из рыбаков, и мы втянули его в наш план. Мы держали это по возможности в тайне, но каким-то непостижимым путем друзья с берега предупредили осажденных итальянцев, чтобы те были настороже.
В ту ночь, когда мы решили выполнить нашу хитрость, Чарли и я заняли свой обычный пост в ялике у борта ‘Ланкаширской королевы’. При наступлении темноты Питер Бойлен вышел в море на ветхой, утлой лодочке, одной из тех, которые можно поднять и унести одной рукой. Когда мы услышали, что он плывет, шумно ударяя веслами по воде, мы отошли на некоторое расстояние и подняли весла. Поравнявшись с трапом, Питер весело окликнул якорного вахтенного ‘Ланкаширской королевы’ и спросил его, где стоит ‘Шотландский вождь’, другое судно с грузом пшеницы. И вдруг лодка опрокинулась и он очутился в воде. Вахтенный сбежал по трапу и вытащил Питера из воды. Ему это и нужно было, — попасть на борт судна, он надеялся, что ему позволят подняться на палубу, а затем разрешат согреться и обсушиться внизу. Но капитан весьма негостеприимно задержал его на нижней ступеньке трапа, где он дрожал и раскачивался, а ноги его болтались в воде. Мы не выдержали, вышли из темноты и взяли его в лодку.
Шутки и насмешки проснувшейся команды прозвучали совсем не сладко в наших ушах. Даже оба итальянца, взобравшись на борт, долго и зло высмеивали нас.
— Хорошо, — сказал Чарли таким тихим голосом, что только я расслышал его, — я рад, что мы не смеемся первыми. Мы приберегаем наш смех к концу. Правда, мальчик?
Он похлопал меня по плечу, но мне показалось, что в его голосе больше решимости, чем надежды.
Можно было бы, конечно, обратиться к властям Соединенных Штатов и войти на английское судно по приказу правительства. Но в инструкциях рыболовной комиссии было сказано, что патрульные должны избегать осложнений, а наш случай, если бы мы обратились к высшим властям, мог бы окончиться международным конфликтом.
Вторая неделя осады подходила к концу, а перемен никаких не было. Утром четырнадцатого дня перемена произошла неожиданно для нас и для тех, кого мы хотели поймать — повод к этому был очень странный.
Мы с Чарли плыли к Соланской пристани после обычного ночного бдения у борта ‘Ланкаширской королевы’.
— Алло! — воскликнул Чарли в изумлении. — Во имя разума и здравого смысла, что это такое? Силы небесные! Видал ты когда-нибудь что-либо подобное?
У него было полное основание удивляться: у пристани стоял баркас самого необычайного вида. Его нельзя было, в сущности, назвать баркасом, но он все же скорее напоминал баркас, чем что-либо другое. Судно это имело семьдесят футов в длину, но было очень узко и лишено всяких надстроек, отчего и казалось гораздо меньше своей настоящей величины. Баркас этот был весь сделан из стали и выкрашен в черный цвет. Посредине его, несколько отклоняясь к корме, поднимались три трубы на значительном расстоянии друг от друга, нос, длинный и острый, как нож, ясно говорил о том, что судно очень быстроходно. Проходя под кормой, мы прочли написанное мелкими белыми буквами слово ‘Молния’ — название судна.
Чарли хотел немедленно все разузнать, и мы через несколько минут были уже на борту и разговаривали с механиком, который наблюдал с палубы восход солнца. Он охотно удовлетворил наше любопытство, и мы узнали спустя несколько минут, что ‘Молния’ пришла из Сан-Франциско вечером, что это было, так сказать, ее пробное плавание, что яхта принадлежит Сайлесу Тэйту, молодому угольному калифорнийскому миллионеру, у которого была страсть к быстроходным яхтам. Затем разговор коснулся турбины, прямого применения пара, назначения рычагов, кранов. Во всем этом я ровно ничего не понимал, так как был знаком только с парусными судами. Но последние слова механика привлекли мое внимание.
— Четыре тысячи лошадиных сил и сорок пять миль в час, хотя вы, может быть, и не поверите этому, — закончил он с гордостью.
— Скажите-ка еше раз! — взволнованно воскликнул Чарли.
— Четыре тысячи лошадиных сил и сорок пять миль в час, — повторил механик, добродушно усмехаясь.
— А где владелец яхты? — было следующим вопросом Чарли. — Могу я переговорить с ним?
Механик покачал головой:
— Боюсь, что нет. Он спит теперь.
В этот момент на палубу вышел молодой человек в синей куртке, прошел на корму и стал смотреть на восход солнца.
— Вот это и есть мистер Тэйт, — сказал механик.
Чарли подошел к владельцу яхты и стал что-то с жаром рассказывать молодому человеку, тот с интересом слушал Чарли, мистер Тэйт, вероятно, спросил о глубине у берега близ Тернерской верфи, потому что я видел, как Чарли объяснял ему это жестами. Через несколько минут Чарли вернулся к нам в очень возбужденном настроении.
— Ну, пойдем, — сказал он, — пойдем прямо в доки. Теперь наши разбойники попались.
Хорошо, что мы вовремя покинули ‘Молнию’: вскоре около нее появился один из шпионивших рыбаков. Мы с Чарли заняли наши обычные места на конце пристани, немного впереди ‘Молнии’, над нашей собственной лодкой, откуда мы могли с полным комфортом наблюдать за ‘Ланкаширской королевой’. До девяти часов все было спокойно, затем мы увидели, что итальянцы отъехали от парохода и направились по своей стороне треугольника к берегу. Чарли принял равнодушный вид, но, прежде чем они покрыли четверть расстояния, он шепнул мне:
— Сорок пять миль в час… Ничто не спасет их… Они наши!
Итальянцы медленно гребли и находились уже почти на одной линии с ветряной мельницей. В этот момент мы всегда вскакивали в нашу лодку и поднимали паруса, итальянцы, ожидавшие этого маневра, были, по-видимому, очень удивлены, когда мы не подали и признаков жизни.
Когда они были на одной линии с мельницей, на одинаковом расстоянии от берега и от судна и несколько ближе к берегу, чем мы позволяли это до сих пор, они стали подозревать что-то. Мы наблюдали за ними в бинокль и видели, как они встали в ялике, пытаясь понять, что мы хотим делать. Шпион, сидевший рядом с нами на пристани, тоже был удивлен. Он не понимал нашего поведения. Итальянцы стали грести к берегу, но затем опять остановились и начали внимательно оглядываться. Но какой-то человек на берегу замахал платком в знак того, что на берегу все благополучно. Это заставило итальянцев решиться. Они налегли на весла, но Чарли все еще ждал. Только когда они прошли три четверти пути от ‘Ланкаширской королевы’ и от берега их отделяла четверть всего расстояния, он хлопнул меня по плечу и крикнул:
— Они наши! Они наши!
Мы пробежали несколько шагов и вскочили на борт ‘Молнии’. В одно мгновение носовые и кормовые концы были отданы, и ‘Молния’ стремительно двинулась вперед. Шпионивший рыбак, которого мы оставили на пристани, вынул револьвер и быстро выстрелил пять раз в воздух. Итальянцы поняли предостережение и начали грести, как сумасшедшие.
Но если они гребли, как сумасшедшие, то как назвать наше движение? Это был настоящий полет. Мы с такой страшной быстротой разрезали воду, что по обе стороны носа яхты вздымались огромные пенящиеся волны, а с кормы нас преследовал огромный вал, готовый, казалось, каждую минуту обрушиться на борт и уничтожить нас. ‘Молния’ вся дрожала, трепетала и гудела, точно живое существо. Ветер, который мы поднимали своим движением, напоминал настоящий ураган — ураган, летевший со скоростью сорока пяти миль в час. Мы не могли устоять против него и едва переводили дыхание, задыхаясь и кашляя. Он относил дым, выходивший из труб, назад под прямым углом к нам. Мы мчались со скоростью экспресса.
— Мы действительно молнией налетели на них, — говорил Чарли, рассказывая об этом приключении. — Это самое точное выражение, какое я могу придумать.
Мне кажется, что не успели мы тронуться в путь, как уже настигли итальянцев. Нам пришлось, конечно, замедлить ход задолго до того, как мы нагнали ялик, но, несмотря на это, мы все же вихрем промчались мимо них и должны были повернуть обратно и описать дугу между ними и берегом. Они продолжали сильно грести, пока не увидели на промчавшейся яхте Чарли и меня. Это отняло у них последнюю энергию. Они сложили свои весла и мрачно позволили арестовать себя.
— Ну, Чарли, — сказал Нейл Партингтон, когда мы рассказывали об этом на пристани, — не вижу я, в чем проявилась на этот раз ваша сообразительность, которой вы хвастаетесь?
Но Чарли был верен своему коньку.
— Сообразительность? — спросил он, указывая на ‘Молнию’. — Посмотрите на яхту. Уж если изобретение такой яхты не сообразительность, то, я хотел бы знать, что же такое сообразительность? Конечно, — прибавил он, — сообразительность и воображение в этом случае проявил другой, но все равно действие было то же самое.