ОСАДА АМАЗИИ
(Восточная повесть)
ПРИМЕЧАНИЯ
И. Айзикова
Осада Амазии, Сарразен Адриан, Год: 1811
Время на прочтение: 15 минут(ы)
Жуковский В. А. Полное собрание сочинений и писем: В двадцати томах
Т. 10. Проза 1807—1811 гг. Кн. 2.
М.: Языки славянской культуры, 2014.
Люди вообще с великою жадностию слушают повести о сражениях: им приятно, что их неистовства представляются в образе добродетели. Но я, иногда забавляясь их глупостями, иногда сожалея о гордости их и бессилии, стараюсь замечать в их истории такие черты, которые возвышали бы в глазах моих человечество. Нахожу в ней много кровопролитий, но мало великих дел, много завоевателей знаменитых, но мало истинно великих людей, много дыму, но мало славы. Счастлив тот, кому, посреди сих ужасов и заблуждений, удастся встретить неожиданно добродетель: он сладостно успокоивает близ нее свою душу, рассматривает ее с удивлением, слезы восторга льются из его глаз. Таков путешественник, потерявший дорогу в Аравийской пустыне: долго скитался он по сим бесплодным и обнаженным равнинам, долго внимал одному рыканию тигров и львов: вдруг представляется ему караван, сердце его трепещет от радости и надежды, он видит людей, он восклицает в восхищении: благодарю небо, я опять в обществе человеческом.
Славный завоеватель Моэс-Эддулат овладел всею Карманиею1, несмотря на мужественное сопротивление Али-Магомета, человека великодушного, храброго, добродетельного. Оставался один город Амазия2, который Моэс более шести месяцев держал в осаде, но этот город был почти неприступен, он мог выдержать долговременную осаду, снабжен будучи в изобилии всеми военными и жизненными припасами. Али-Магомет поклялся прежде погибнуть под развалинами города, нежели покориться могуществу неприятеля, и Али-Магомет никогда не нарушал своей клятвы.
Осада была продолжаема с великим упорством, калиф Моктафи3 всеми силами своими вспомоществовал тому человеку, который должен был некогда лишить его престола: он прислал Моэсу более ста тысяч своих воинов. Но Али-Магомет мужественно отражал все нападения сего великого ополчения: каждый день новый опыт доказывал Моэсу, что государь, любимый народом своим, может почитать себя непобедимым.
Уже съестные запасы Моэсовы истощились, солдаты его, мучимые голодом, начинали роптать, султан видел себя в крайности. Он собирает своих полководцев. ‘Друзья, — говорит им, — неужели оставить начатое недовершенным? Один только город противится моей силе, неужели перед стенами его постыдно откажемся от победы? Отступить от Амазии значило бы возвратить Магомету все земли, у него взятые силою оружия, бежать от неприятеля, много раз побежденного. Но голод угрожает погибелью моим войскам, я слышу вопли мятежа, солдаты мои утратили силу, и самое мужество их исчезает вместе с кре-постию тела. Друзья мои, к чему советуете вы мне прибегнуть?’
Все безмолвствуют. Ни один из полководцев Моэсовых не смеет первый подать своего совета: тот опасается, чтобы его не признали робким, другой боится заслужить наименование безрассудного. Один Нерван, молодой воин, исполненный неустрашимости, Нерван, поверенный, друг Моэсов, встает с своего места и говорит: ‘Моэс, не знаю другого средства: погибель и слава!’
Моэс бросается на шею к Нервану. ‘Мой друг, принимаю совет твой. Так, скорее погибнуть, нежели себя обесславить!’
На другое утро Моэс выходит осматривать свое войско. Но сколь же он удивился! Солдаты встречают его восклицаниями радости: слава нашему султану, слава любимцу пророка! Веди нас на приступ, скорее на приступ!
Моэс желает знать, что произвело такую радость, такое рвение в людях, которые накануне были томимы голодом и унынием. Ему сказывают, что во время ночи небесные ангелы приходили в стан, что они принесли с собою великое множество съестных припасов, которыми снабдили армию на целый день. Моэс скрывает свое удивление, он не старается уничтожить в воинах своих суеверного мнения, которое столь благоприятствовало его предприятиям, он почти сам готов поверить чуду.
Он пользуется минутою рвения и ведет всю армию свою к стенам Амазии. Нападение было ужасное, но Али-Магомет защищался с мужеством беспримерным, и Моэс принужден отступить, лишившись великого множества ратников. Солдаты, утомленные приступом и снова мучимые голодом, опять начинают роптать, но еще не успело совсем омрачиться небо, как милые ангелы снова явились в лагере с тысячью верблюдов, навьюченных плодами и хлебом. Моэс, услышав об этом чуде, велит представить к себе предводителя незнакомых пришельцев.
— Кто ты, великодушный человек, и откуда?
— Из Амазии!
— Но кто послал тебя в мой лагерь?
— Али-Магомет!
— Что слышу? Мой неприятель? Что побудило его к такому поступку?
— Человеколюбие и справедливость. Поди, сказал он мне, отнеси эти съестные припасы в лагерь Моэсов. Если нельзя будет тебе сокрыть от султана помогающую ему руку, то скажи Моэсу именем жителей Амазии: во время дня сражаемся мы как неприятели, во время ночи мы остаемся в мире, тогда, Моэс, мы видим в тебе и твоих воинах путешественников, братии, требующих от нас гостеприимства, мы сожалеем о ваших страданиях, мы спешим усладить их и подать вам помощь.
— Невольник, — ответствует Моэс, помолчав минуту, — душа твоего государя благородна и человеколюбива, но знай, что никогда Моэс не уступит ему ни в благородстве, ни в человеколюбии. Я победил его оружием, хочу превзойти его и в добродетели. Три тысячи пленников содержатся в моем стане, возвращаю их Магомету, не требуя выкупа, даю им свободу опять против меня вооружиться: я не страшусь их. Завтра при восхождении солнца ты возвратишься с ними в Амазию, а верблюды твои будут обременены драгоценными подарками от Моэса Магомету.
Это повеление было на другой же день исполнено. Пленникам возвращены и оружие и свобода, богатые персидские ковры, золотые и серебряные чаши и множество других драгоценностей, приношение произвольное, не плата за благодеяние, отвезены в осажденный город.
Между тем Моэс готовится снова напасть на Амазию, а воинство Магометово готовится к отражению приступа. Лестницы приставлены, и солдаты Моэсовы, ободряемые присутствием молодого султана, делают чудеса своим мужеством. Неустрашимый Нерван сражается в глазах своего повелителя и друга. Увлеченный неосторожно своим мужеством, он взбегает на высоту стены, последуемый малым числом воинов, его окружают. Долго сражается он один посреди великого множества неприятелей и рассыпает вокруг себя смерть, силы его наконец истощились, он падает, и солдаты Моэсовы, свидетели погибели молодого Нервана, наполняют воздух жалобными воплями. Известие о смерти Нервана в минуту распространяется по всей армии, все приходит в уныние, но кто опишет печаль и отчаяние Моэса? Он мчится из строя в строй, старается воспламенить мужество в своих воинах, дышит мщением… и, увы, усилия его бесполезны: лестницы переломаны, солдаты Моэсовы бегут в беспорядке назад, Али, желая воспользоваться их неустройством, выступает из города с частию гарнизона, который как молния устремляется на бегущих. Моэс принужден отступить, он удаляется, бросая на Амазию горящие злобою взоры, но удаляется, принудив Магометовых воинов скрыться в стенах Амазии.
Наступает ночь, благотворный сумрак ее прекращает сражение. Воздух спокоен и чист, звезды сверкают в высоте неба, и луна тихим сиянием лучей своих озаряет сию прелестную страну, сии поля, благословенные природою, богатые жатвою и плодами, поля, на которых вечно царствовала бы тишина и мир, когда бы неизвестны они были человеку. Моэс выходит из своей ставки, задумчиво идет он по берегу светлого Казальмаха4, которого чистые воды орошают его лагерь, он думает о Нерване. ‘О мой друг, — восклицает он, — я лишился тебя навеки, я видел тебя, пораженного мечом неприятеля, и не мог быть твоим мстителем! О, для чего не погиб я вместе с тобою! Мы жили одними чувствами, для чего же не имеем мы одинакой участи! Я любил тебя, как славу: одна Зоранда могла иметь место подле тебя в моем сердце. Слава, любовь, могущество, вы никогда не замените душе моей потерянного Нервана’.
В эту минуту представляется глазам Моэсовым юноша, его поступь, лицо и стан подобны Нервановым, он приближается.
— О Нерван, — восклицает Моэс, — тень твоя предо мною!
— Нет, Моэс, — отвечает знакомый голос, — ты видишь самого Нервана!
— Нерван! Правосудное Небо, каким чудом?.. Так, это Нерван, я обнимаю моего друга.
Между тем многочисленная толпа окружает Моэса. То были посланные от Магомета. Один из них приближается к султану и говорит:
— Моэс, Али-Магомет вещает тебе моими устами: ‘Благодарю тебя, великодушный Моэс, за неоцененный дар, тобою мне сделанный: ты возвратил мне три тысячи пленников, страдавших в разлуке с друзьями и сродниками, ты возвратил мне моих детей, ибо все подданные мои составляют мое семейство. О, если бы ты мог видеть их восхищение, когда они вступили в жилище своих отцов, братии, супруг и чад! Я был свидетелем сего зрелища, и сердце мое исполнилось сладкого чувства. Горе, сказал я, горе жестоким людям, враждующим с возвышенными удовольствиями сердца! Моэс мой враг, ибо он того желает. Но я сражаюсь с одним его честолюбием, я не хочу нападать на его дружбу, и Нерван, друг Моэсов, должен к нему возвратиться: мир людям, соединенным любовию! Один злодей способен лишать их небесного дара любви. Но вместе с Нерваном, Моэс, возвращаю тебе и твои подарки. Сокровища мне не нужны. Защитив Амазию, буду иметь довольно богатства. Если же падет Амазия, то вместе с нею погибну и я, ибо такова клятва, произнесенная мною перед лицом всевышнего Бога’.
— Скажи ж, невольник, чем могу наградить твоего государя?
— Награда его не в твоей власти.
— Но разве почитает он себя выше Моэса?
— Он велик, не думая быть великим.
— Чту его добродетель, не удивляясь ей, буду ей подражать и, может быть, превзойду ее.
— Превзойти добродетель Али-Магомета! Нет, Моэс, ты человек.
— Но Магомет страшится меня?
— Магомет страшится одного Бога!
— Он надеется меня обезоружить?
— Великий Моэс не способен так думать!
— Но для чего же не соглашается он покориться моей власти?
— Он покоряется одному Богу, в руках которого жребий владык и победителей.
— Невольник, твои ответы мне нравятся: они благородны, они достойны Али-Магомета. Иди торжествовать вместе со мною возвращение Нервана! А ты, мой друг, прими участие в моем восторге! Я возвратил величайшее из благ моих: да все, окружающее меня, разделит мою радость!
Султан повелевает изготовить великолепное празднество, ставки блистают разноцветными огнями, музыка гремит, певцы соглашают приятный голос свой со звуками инструментов. Зораида присутствует на этом пиршестве и украшает его своими прелестями. Султан, сидящий между Нерваном и Зораидою, наслаждается чистыми радостями любви и дружбы. Он обнимает Нервана, потом, устремив на Зораиду нежный взгляд, говорит ей: ‘Милый друг, верь моему сердцу. Дружба никогда не ослабит в нем той сильной страсти, которую он к тебе питает. Сильнейшая из страстей может в нем соединена быть с самым сладким и непорочным чувством’.
Пиршество кончилось, все расходятся. Моэс повелевает посланнику Магометову остаться в лагере до солнечного восхода. Ему приготовляют мягкое ложе в особом шатре. Все засыпает в Моэсовом стане, один только он не может сомкнуть глаз. Магометова добродетель его мучит, вотще он думает о средстве победить врага своего великодушием.
‘Как, — думает он, — есть в мире человек, превышающий меня величием духа, и этот человек Али-Магомет, мой неприятель, стократно мною побежденный, почти не имеющий никакого пристанища! И некогда на гробе его будет написано: ‘прах Али-Магомета, который был выше своего победителя…’ Для чего же веду я войну? Неужели для того только, чтобы умерщвлять людей? Нет, нет, я сражаюсь для одной славы, достойной награды великих и благородных дел. Удостоимся же этой высокой славы! О Небо, даруй мне торжество над моим неприятелем!’
Лучи восходящего солнца озарили стены Амазии. Уже Моэсовы войска в движении, полководцы приходят требовать его повелений, а посланный Магометов просит, чтобы позволено ему было возвратиться в город. ‘Возвратись, — говорит ему Моэс, краснея, — скажи Магомету, что я дивлюсь его добродетели, что невозможность ему подражать терзает мою душу’.
Посланный удалился. Вдруг приближается к султану незнакомый человек, мрачного вида, и требует, чтобы Моэс выслушал его наедине. Моэс повелевает всем отступить, незнакомец падает ниц и говорит:
— Великий султан, да будет слава и победа неразлучною сопутни-цею твоих знамен! Я обитатель Амазии. Враг твой давно уже причислил меня к своим ближним, давно уже пользуюсь его доверенностию, но мне уже наскучила сия тягостная неволя. Слух о великодушии Моэса влечет меня к его стопам, хочу быть вернейшим невольником великого завоевателя.
— Как, — восклицает изумленный Моэс, — ты мог оставить Али-Магомета?
— Не токмо оставляю его, но я готов предать самого Али-Магомета в твои руки!
— Скорее говори, каким средством?
— Мне известен подземный проход, ведущий прямо в Амазию, прямо к дворцу Магометову. Сам Али вверил мне сию важную тайну, весьма немногим из подданных его открытую.
— О правосудный Творец, ты читал в моем сердце и поспешил ко мне на помощь. Погоди, услужливый человек, я награжу тебя по достоинству, услуга твоя чрезвычайна: ты, верно, не можешь постигнуть ее великости.
Моэс выходит из своего шатра и повелевает возвратить Магометова посланника.
— Возьми этого предателя, — говорит он ему, — и скажи от имени Моэса Али-Магомету: ‘Ты возвратил Моэсу лучшего его друга, благодарный Моэс возвращает тебе величайшего из твоих неприятелей, человека, хотевшего употребить во зло твою доверенность и погубить тебя оружием твоей дружбы. Завтра, когда бы захотел Моэс, ты был бы в его власти, но Моэс говорит: вечное поношение тому, кто прибегает к испорченности людей, чтобы победить своего неприятеля. Коварство не может служить орудием мужеству, один преступник призывает на помощь преступника. Давать убежище низкому изменнику и быть самому низким — одно и то же, употреблять на сражении предательства прилично не воину, но убийце’.
Не успел еще посланный Магометов вступить в Амазию, как зазвучали трубы. На высоких горах, у подошвы которых лежал осажденный город, увидели воинов: Моэс узнает, что десять вооруженных пришло на помощь к Али-Магомету и что они овладели высотами. Султан чувствует, что для него необходимо отнять у них сие выгодное место, предприятие трудное, но Моэс не колеблется, идет почти со всеми силами своими на горы и оставляет в стане своем весьма малое число воинов.
Неприятель защищает с великим мужеством и упорством горные проходы, но быстрота Моэсова все ниспровергла, и большая часть возвышений уже во власти султана. Ночь принуждает его оставить полусовершенное предприятие. Он возвращается в лагерь. Но кто опишет его изумление и горесть: лагерь разграблен, стражи султанских шатров умерщвлены. Ужас проникает в душу Моэса, страшное предчувствие терзает его.
— Где Зораида?…
Напрасно он ее призывает, Зораида ему не ответствует. Он видит старого невольника, покрытого ранами, который, с трудом приползши к ногам его, говорит:
— Повелитель, Зораида в руках неприятеля. Он воспользовался твоим отсутствием и сделал нападение на лагерь, все погибли или достались в плен. Зораида похищена вместе с прекрасными невольницами, определенными служить ей. О повелитель, для чего не погиб я вместе с ними! Видеть твою печаль ужаснее для меня самой смерти!
— Как, — воскликнул Моэс в неописанном бешенстве, — Зораида в их власти, и я не могу лететь к ней на помощь! Все драгоценнейшее для меня, Зораида, моя любовница, моя супруга в руках Али-Магомета, а я еще существую! О, для чего не лишился я лучше трона! Трон можно еще возвратить, но Зораида… О жестокие, вы дорого заплатите за это минутное торжество! За каплю моих слез пролью реками вашу кровь! Так Магомет, Амазия твоя погибла, обращу ее в пепел, все разрушу, все будет жертвою меча или пламени.
Так предавался отчаянию своему Моэс, его полководцы и придворные смотрят на него в отдалении и трепещут, один Нерван осмеливается к нему приближиться и его утешать. Моэс смотрит на него суровыми глазами. ‘Удались, — восклицает он, — я потерял Зораиду, все милое для моего сердца! Теперь ни в ком не имею нужды’.
Между тем мало-помалу гнев его утихает, и надежда возвращается в его душу. ‘Но, Моэс, разве не знаешь ты Магомета, — говорит он самому себе, — сколько разительных доказательств его великодушия, Нерван, надежда твоего войска, был в его власти, он знал, какими узами соединен ты был с Нерваном: он возвратил тебе твоего друга. Может быть, когда узнает он, что Зораида… Но что я говорю, безрассудный, ужели Магомет не имеет ни глаз, ни сердца? Увидя Зораиду, захочет ли он лишить себя такого сокровища? Увы, может быть, в эту минуту он лежит у ее ног и коварными ласками старается найти дорогу в ее душу, употребляет все хитрости обольщения, обещания, угрозы… О правосудное небо, для чего не могу в эту минуту перед ним явиться, поразить его сим кинжалом, растерзать его моими руками!’
Солнце взошло. Моэс во всю ночь не смыкал своих глаз. В безмолвном отчаянии бродит он между шатрами. Никто не дерзает к нему приближаться, все знают, сколь ужасен Моэс в кипении сильных страстей своих! Воинство ждет повелений, но Моэс позабыл и войско свое, и честолюбие, и славу. Несколько удовлетворенных страстей могут вместе владычествовать над спокойною душою, но если одна из них раздражена, то все другие, с нею совместные, исчезают: она исторгается из своих телесных пределов и грозно свирепствует. Такова река, надувшаяся от сильных дождей: она вырывается из берегов и с ревом выбрасывает из недра своего все, что обитало в нем прежде, когда спокойные волны ее были равны с берегами.
Солнце закатилось, а жребий Моэсов все тот же: нет послов от Магомета, городские вороты не отворяются, не возвращают Моэсу Зораиды. Напрасно Моэс надеялся на великодушие Магомета, надежда сия обманула его. Он предается бешенству, он жаждет мщения. Он сам решился идти в Амазию. Вечер уже близко, Моэс снимает с себя великолепную свою одежду, надевает платье армянского купца, берет с собою двух невольников и четырех верблюдов, навьюченных драгоценными товарами, выходит на Багдадскую дорогу, ведущую к воротам Амазии, приближается к ним, стража впускает его в город. Один из невольников, знающий все улицы Амазии, указывает ему прекрасный караван-сарай, находившийся близ самого двора Магометова.
Но ревность не позволяет ему успокоиться, он хочет идти во дворец, решившись погибнуть или исторгнуть Зораиду из рук своего соперника… В эту самую минуту является в караван-сарай Магометов чиновник, он идет прямо к султану и говорит: ‘Повелитель мой, Али-Магомет, услышал о прибытии иностранца в город Амазию, Али-Магомет свято хранит уставы гостеприимства. Я послан им пригласить тебя во дворец: он хочет узнать тебя и угостить’.
Моэс удивился. ‘Согласен, — отвечает он, — иди, я за тобою следую’.
Султан идет во дворец. Он входит в ту обширную залу, в которой Магомет обыкновенно принимает чужестранцев, он приближается к трону своего неприятеля, стараясь сокрыть в сердце своем наполняющее его бешенство. В первый раз видит он Али-Магомета, при первом взгляде на его лицо он чувствует, что ненависть в душе его утихает, он неподвижен, благоговение наполнило его душу: он готов пасть на колена перед тем человеком, которого за минуту хотел умертвить. Он смотрит с некоторым восторгом на благородное лицо Магомета, на котором начертаны и мужество, и кротость, и простота, и величие, и твердое спокойствие силы, и нежная чувствительность души прекрасной.
Магомет подошел к нему с улыбкою благоволения: ‘Чужестранец, да будет над тобою милосердие неба! Не спрашиваю ни о твоем отечестве, ни о твоем имени, ты человек, и я твой брат. Я верю наперед, что намерение, приведшее тебя в Амазию, невинно: я никому не делал зла, и всем желаю добра’.
Моэс в смущении. Магомет повелевает невольникам одеть чужестранца в богатое платье и приглашает его разделить вечернюю трапезу. Моэс, в одежде, более приличной его сану, вступает в великолепную залу, в которой Магомет, окруженный чиновниками двора, готовился уже садиться за стол, уставленный вкусными яствами. Почетное место дано чужестранцу, которого величественный вид приводит всех собеседников в изумление.
Веселость приятная и непринужденная оживляет пиршество. Все разговаривают свободно, придворные Магометовы, совсем не похожи на придворных: их можно, скорее, назвать друзьями, испытанными в добродетели и получившими право свободно выражать свои мысли и чувства.
— Ты удивляешься, незнакомец, — сказал Магомет Моэсу, — ты удивляешься, видя откровенность и дружбу за столом государя, видя, что я на троне так же счастлив, как будто бы и не был на троне!
— Ты счастлив, Али, — воскликнул Моэс, — счастлив в ту минуту, когда ужасный неприятель окружает своими войсками твою столицу, когда престол твой готов каждую минуту разрушиться, когда судьба твоя зависит от Моэса?
— Чужестранец, судьба моя в руках всесильного Бога! Велит, и мой престол исчезнет, я это знаю, и, несмотря на то, я счастлив! О чужестранец, и Моэс, подобно Магомету, подвластен тому Владыке, которому все возможно! Перестанем же говорить о таком предмете, который, хотя и не возмущает души моей, но мало приличен живым удовольствиям пиршества.
Между тем пиршество продолжается, прелестные невольницы поют и пляшут, веселость оживляет присутствующих: Магомет, не теряя величественной важности, приличной его сану, предается без принуждения удовольствию: он весел, любезен, и все одушевляется его присутствием: Моэс смотрит на него в мрачном молчании. Он думает о Зораиде, и ревность опять воспламеняет его душу, он невольно хватается за кинжал, скрытый на его груди, но Магомет начинает с ним говорить:
— Чужестранец, для тебя уготовано это празднество, а ты печален, а ты чуждаешься наших удовольствий! Что причиною той унылости, которую вижу на лице твоем?
— Али, — отвечает Моэс, — ужасная страсть свирепствует в моем сердце. Мой неприятель похитил у меня милую, обожаемую мною женщину, женщину, которая любила меня страстно, которую хотел я сделать моею супругою. Она заключена в его серале, она страдает в разлуке со мною. Мщение привело меня в Амазию. Я пришел умертвить моего соперника, отнять у него мою любовницу или сам погибнуть от его кинжала.
— Как, чужестранец, ты хочешь мстить похитителю! Но разве нет в Амазии законов, разве она управляема варваром, разве не знают здесь, что правосудие должно наказывать преступление и мстить за невинного? Нет, чужестранец, не отнимай у меня священнейшего из моих прав! Если требование твое справедливо, я возвращу твою супругу, и хищник достойно будет наказан.
— Ты, Магомет, ты хочешь быть моим защитником, ты, похититель Зораиды, обожаемой Моэсом, заключенной с невольницами в твоем серале, определенной на жертву твоему сладострастию!
— Что ты говоришь, чужестранец?
— Так, Магомет, ты любишь Зораиду, ты хочешь присвоить себе то сердце, в котором владычествует один Моэс!
— О чужестранец, — сказал Магомет, краснея, — кто открыл тебе тайну моей души? Так, я должен признаться, Зораида меня пленила, в первый раз возмутилось мое сердце при виде женщины: скажу более, во мне родилось желание соединить себя с Зораидою.
— Никогда не исполнится это безрассудное желание. Моэс придет исторгнуть из рук твоих несчастную жертву, он близко, и мщение за ним следует!
— Я не боюсь Моэса, он это знает. Пускай придет он. Сражусь с ним, когда увижу в нем врага, приму его в объятия и разделю с ним сокровища, если увижу в нем друга… Но я уже не могу возвратить ему Зораиды.
— Теперь узнаю тебя, добродетельный, великодушный человек! О сколь низки и мелки те добродетели, которыми думаешь ослепить нас!..
— Я вижу, чужестранец, — сказал Магомет, улыбаясь, — что ты весьма полагаешься на эти добродетели, иначе не позволил бы себе говорить таким языком со мною, но скажи откровенно, что если бы Моэс похитил у меня невольницу, подобную в красоте Зораиде и влюбился в нее страстно, возвратил ли бы он ее Магомету? Ты молчишь. Скажи ж еще: думал ли сам Моэс, что Магомет возвратит ему Зораиду?
— Думал, но эта надежда скоро исчезла!
— Моэс несправедлив. Узнай Магомета и перестань почитать его низким невольником страстей, готовым всегда принести им в жертву и справедливость, и добродетель. Я любил Зораиду, люблю ее и теперь, но она уже в лагере моего неприятеля…
— Что слышу? Правосудное Небо! Зораида!.. О благороднейший, величайший из смертных, каким именем назову тебя! Человек ли ты или божество? Узнай же того чужестранца, которого с таким дружелюбием ты принял в свое жилище: я Моэс!
— Знаю!
— Можно ли?
— Такой человек, как Моэс, не может укрыться. Ему не нужно окружать себя знаками величия, чтобы казаться великим и созданным властвовать. Один из моих придворных тебя узнал, но я и без того узнал бы, что ты Моэс… Теперь уже поздно, тебе нельзя возвратиться в лагерь. Завтра по восхождении солнца ты выйдешь из Амазии, верные телохранители проводят тебя в лагерь. Да будет на эту ночь жилище Магометово твоим убежищем! Спи без страха под кровом Магомета! Правота будет на страже у дверей твоих, я сам никогда не имел другой стражи.
Султана отводят в богатейший чертог. Он ложится на постель и засыпает тем безмятежным сном, которым обыкновенно наслаждаются в обители друга. На другой день поутру, окруженный телохранителями, оставляет он Амазию и возвращается в лагерь.
Все войско было в великом волнении. Полководцы, беспокоясь о судьбе своего султана, готовились сделать решительный приступ: все думали, что Моэс или попался в плен, или погиб в Амазии. Все пылали мщением. Между тем пятьдесят тысяч свежих воинов, присланных от калифа Моктафи, соединились с Моэсовым воинством. Амазия, при всей неустрашимости своих защитников, не могла бы устоять против такой чрезвычайной силы. Но вдруг является Моэс: все успокоилось. Услышав о присланной к нему помощи, он почувствовал в душе своей благородную радость. Он собирает вождей и в присутствии их говорит молодому Нервану:
— Завтра, мой друг, хочу вступить в Амазию. Но тебе повелеваю ныне идти к Магомету. Скажи ему от имени твоего государя: ‘Султан мой осадил твой город с воинством непобедимым, но ты победил его единою добродетелью. Он покоряется и признает тебя победителем. Он почитал себя великим, потому что был силен, он признается, что ты его выше, ибо ты добродетелен. Его величие в том многочисленном воинстве, которым он повелевает, твое величие в тебе, в твоем сердце: оно не зависит ни от людей, ни от случая, и Магомет, под низким соломенным кровом, превышал бы величайшего из всех монархов! Моэс предлагает Магомету мир и требует его дружбы, ибо враг Магомета есть враг того божества, которого он — образ. Амазия и вся прелестная страна, принадлежащая к ней, остаются во власти Магомета! Блаженны, стократ блаженны народы, повинующиеся державе такого великого государя!’
Кто изобразит изумление военачальников! Они не знали, кому более удивляться, Магомету или Моэсу, тому ли, кто одержал такую чудесную победу, или тому, кто признал с таким величием славу своего победителя!
Нерван идет в Амазию, и в тот же вечер врата ее отворились для воинов Моэса. Их приняли как родственников, возвратившихся из дальнего края по долговременном отсутствии. Моэс и Магомет подали друг другу руку и поклялись в вечной дружбе. И сия клятва ненарушима для сердец великих! Ненависть может существовать между людьми, имеющими прекрасную душу, но только до тех пор, пока они друг друга не узнали.
Автограф неизвестен.
Впервые: ВЕ. 1811. Ч. 57. No 10. Май. С. 85—112 — в рубрике: ‘Изящная словесность. Проза’, с заглавием: ‘Осада Амазии (Восточная повесть)’, с пометой в конце: Саразень. В. А.
В прижизненных изданиях: Пвп 1. Ч. 3. С. 215—249, Пвп 2. Ч. 2. С. 233—256. Тексты идентичны первой публикации, снята лишь подпись.
Печатается по Пвп 2.
Датируется: не позднее апреля 1811 г.
Источник перевода: Sarrazin A. Le Siè,ge d’Amasie [Осада Амазии] // Sarrazin A. Le Caravan srail… V. 3. P. 93—146. Eichstdt. S. 21.
Еще один перевод из сборника А. Сарразена, отличающийся теми же особенностями, что и другие переводы из Сарразена: заострением нравственно-этической проблематики, подчеркиванием исторической достоверности повествования, восточным колоритом.
1 …Карманиею — Кармания — прибрежная страна, вдоль Персидского залива.
2 Амазия — Город в турецкой малоазиатской провинции Сивас, на реке Ишиль-Ирмак (др. Ирис). В древности резиденция царей понтийских.
3 калиф Моктафи — возможно, халиф Moktafi ibn Mustazhir (1136—1160)
4 Казальмах — Имеется в виду река Кызылырмак (Красная река), вытекает с Армянского нагорья, проходит через земли древней Каппадокии и Галатии и впадает в Черное море между городами Синоп и Самсун.