Орлиный полет, Вернер Элизабет, Год: 1886 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 112 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
Э. ВЕРНЕРЪ

Томъ четвертый.

Изданіе А. А. Каспари.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Издательство А. А. Каспари, Лиговская ул., собственн. домъ, No 114.

ОРЛИНЫЙ ПОЛЕТЪ.

Повсть.

I.

Завса тумана, уже давно и грузно лежавшая на горахъ, стала разсиваться. Море облаковъ, окутывавшее весь ландшафтъ кругомъ, заволновалось. Поднялось безпокойное движеніе, началась кипнь боя, и наконецъ солнце побдоносно открыло себ путь сквозь туманъ и облака. Они потонули въ пропастяхъ, растрепались по вершинамъ, и наконецъ надъ горными кряжами въ полномъ блеск разгорлся долгожданныйсолнечный день.

На небольшой полянк, окруженной елями и находившейся среди горнаго лса, стоялъ молодой человкъ въ одежд горнаго жителя. Онъ обладалъ высокой, почти гигантской фигурой, по которой сразу же было видно, что ея мускулы и жилы полны желзной силы. Энергичное, выразительное лицо имло своеобразный отпечатокъ, который въ одно и то же время и привлекалъ къ себ, и отталкивалъ. Правда, выраженіе смлаго упрямства въ загорвшихъ отъ солнца чертахъ лица подходило ко всей вншности молодого человка, который даже во всей своей манер держать себя имлъ что-то вызывающее, но вмст съ тмъ въ его лиц чувствовалось нчто мрачное, непостоянное, что не длало его симпатичнымъ, а во вспышкахъ его глазъ проявлялась страстность, которая очевидно легко могла переходить и въ дикое бшенство.

Молодой человкъ стоялъ неподвижно съ ружьемъ за плечомъ и съ надвинутой на курчавые волосы шляпой, украшенной перышкомъ, и очевидно чувствовалъ гордость отъ того, что. служилъ моделью для горожанина, усердно рисовавшаго его.

Художникъ, сидвшій на покрытыхъ мхомъ корняхъ ели на краю лса, видимо былъ одного возраста съ горцемъ — лтъ двадцати шести, двадцати семи, но въ остальной своей вншнести представлялъ рзкій контрастъ съ горцемъ, отъ котораго вяло несокрушимой силой. Его въ сущности некрасивое, но привлекательное лицо съ мягкими, почти нжными линіями было очень блдно, и выраженіе сильной усталости, лежавшее на немъ, вполн соотвтствовало этой болзненной окраск. Свтлые волосы ниспадали у него на лобъ, а изъ-подъ послдняго мечтательно выглядывали красивые темные глаза. Его волосы были влажны отъ дождевыхъ капель, въ значительномъ количеств еще падавшихъ съ втвей ели, но молодой человкъ не обращалъ на это никакого вниманія, а усердно и молчаливо занимался своимъ рисункомъ.

Эта молчаливость и долгое непривычное стояніе очевидно наскучили горцу, и въ его голос послышалось нетерпніе, когда онъ спросилъ:

— А что, еще долго протянется дло съ картиной?

— Я скоро кончу,— отвтъ художникъ, бгло взглянувъ на него.— Потерпите еще минуту, Адріанъ, а затмъ я отпущу васъ.

Горецъ повиновался.

Молодой художникъ нсколькими быстрыми штрихами закончилъ свой рисунокъ и, опустивъ карандашъ, произнесъ:

— Ну вотъ, готово! Теперь скажите мн, узнаете ли вы себя въ этомъ рисунк.

Адріанъ послдовалъ этому приглашенію, приблизился къ листу бумаги, поглядлъ на него и воскликнулъ съ удивленіемъ:

— Ну, это совсмъ точь-въ-точь, какъ если бы я глядлся въ зеркало. Вы сдлали это превосходно, господинъ Зигбертъ, превосходно!

Художникъ тихо покачалъ головой, глядя на рисунокъ, и произнесъ:

— Да, сходство есть, но нехватаеть чего-то въ лиц, черточки, которая придаетъ ему характеристичный отпечатокъ. Я ясно вижу ее, но не могу охватить и запечатлть на рисунк.

Внезапно онъ поднялъ глаза и устремилъ ихъ взоръ прямо на стоявшаго предъ нимъ горца. Адріану видимо показалось это почему-то неудобнымъ, и онъ отвернулъ голову.

— Что съ вами?— непринужденно спросилъ Зигбертъ.

— Я терпть не могу, когда мн смотрятъ такъ упорно въ глаза,— отвтилъ Адріанъ полу извиняющимся, полуупрямымъ тономъ и быстро добавилъ:— такъ, значитъ, вы изъ этого листа хотите сдлать настоящую большую картину?

— Можетъ быть!— отвтилъ Зигбертъ, и въ его тон прозвучало какъ бы мрачное сомнніе,— если мн удастся выполнить ее.

— И я буду на этой картин вотъ такой же, словно живой, какъ теперь вотъ стою?

— Нтъ, Адріанъ, не такъ, какъ вы стоите. Такую фигуру, какъ ваша, нельзя безъ измненій, одну помститъ въ горномъ пейзаж. Подобные образы хороши лишь въ какомъ нибудь страстномъ эпизод, какъ напримръ въ бою, въ борьб на жизнь и смерть.

Зигбертъ замолчалъ, будучи пораженъ внезапной вспышкой Адріана. Послдній обими руками схватился за ружье, и въ его глазахъ загорлся огонекъ дикаго гнва и угрозы, когда онъ спросилъ:

— Что это значитъ? Кто вамъ это сказалъ?

— Мн?— въ крайнемъ изумленіи спросилъ молодой человкъ.— Что именно? Мн никто ничего не говорилъ.

— Ну, я бы никому и не посовтовалъ длать это!— пробурчалъ Адріанъ все еще съ мрачной угрозой.

— Но что же вы собственно имете въ виду? Какой смыслъ вы придали моимъ словамъ? Вдь они были сказаны совсмъ безобидно.

Руки Адріана медленно выпустили ружье, взглядъ его поникъ.

— Ничего, ничего!— произнесъ онъ, — я только подумалъ, что до васъ дошла глупая болтовня о томъ, что… Ну, простите, господинъ Зигбертъ! Я врю, что вы не желали оскорбить меня. Вамъ я врю, если вы говорите мн, такъ какъ вы не лжете.

При послднихъ словахъ, произнесенныхъ почти со страстной теплотой, по лицу Зигберта скользнула бглая улыбка.

— Вы, кажется, вообще имете слишкомъ высокое мнніе обо мн,— произнесъ онъ.— По отношенію ко всмъ другимъ вы рзки и неприступны, только для меня одного вы длаете исключеніе. Скажите, чмъ именно я завоевалъ ваше довріе?

— Да почемъ я знаю?— оказалъ Адріанъ, смотря въ темные, серьезные глаза молодого человка.— Можетъ быть, это происходить отъ того, что вы пожали мн руку въ первый же разъ, какъ мы встртились, а вдь я сдлалъ тогда слишкомъ немного. Вы въ туман попали на обрывъ, а я вывелъ васъ опять на настоящую дорогу. Всякій другой на вашемъ мст далъ бы мн денегъ, да и отпустилъ бы меня идти своей дорогой, вы же поблагодарили меня такъ, какъ мн еще рдко доводилось слышать, и при этомъ посмотрли на меня вотъ такъ же, какъ теперь. Вотъ именно въ вашихъ глазахъ вся причина того, что я съ перваго же дня смогъ выносить васъ.

— И все-таки вы не хотите прямо смотрть въ эти глаза,— пожурилъ художникъ.— Вы — странный человкъ, Адріанъ! Я готовъ былъ бы позавидовать вашей полной силы фигур, вашему смлому упрямству, съ какимъ вы вызывающе относитесь ко всему свту, если бы только въ вашемъ существ не было чего-то непостояннаго, безпокойнаго и жуткаго, что меня всегда отталкиваетъ. Ну, что за дикая вспышка была у васъ только что? Вдь она не была ничмъ вызвана. Чмъ больше я провожу съ вами времени, тмъ загадочне становитесь вы для меня.

Адріанъ ничего не отвтилъ, очевидно онъ не желалъ продолжать разговоръ. Вслдствіе этого замолчалъ и Зигбертъ и устремилъ мечтательный взоръ въ небо, которое теперь въ первый разъ по истеченіи нсколькихъ недль снова было ясно и безоблачно.

Правда, горнаго кряжа было видно немного, такъ какъ лсъ закрывалъ видъ на него. Съ мирной полянки была видна лишь одна гигантская гора, покрытая зелеными лугами, а посреди этой зелени поднималась громадная каменная стна, которая, рзко поднимаясь и будучи изрзана тысячами пропастей и зубцовъ, увнчивала вершину горы. На ея остріяхъ еще лежалъ снгъ, оставленный тамъ облаками, и онъ сверкающей полосой отдлялся отъ небосвода.

Тамъ, на этомъ свод, парила темная точка, сперва она казалась неподвижной, а затмъ стала большими каменными кругами прорзать залитый солнечнымъ свтомъ воздухъ. Это былъ орелъ, медленно и величественно парившій надъ скалами. Сперва онъ былъ на недостижимой высот и чуть различался глазомъ, но затмъ постепенно сталъ спускаться все ниже и ниже. Ботъ онъ сталъ облетать снжныя вершины, а потомъ внезапно стрлою ринулся внизъ и исчезъ между окалъ.

Глаза Зигберта были словно прикованы къ этому полету орла, онъ повидимому совершенно забылъ, что былъ не одинъ, и словно пробудился отъ сна, когда Адріанъ внезапно сказалъ:

— Ахъ, если бы мн удалось когда нибудь подстрлить этого паренька!

— Кого? Орла? Неужели вы хотли застрлить эту роскошную птицу?

— Ну, конечно! Я какъ же иначе?

Въ этомъ вопрос слышалось искреннее удивленіе.

Зигбертъ опомнился и, проведя рукой по лбу, произнесъ:

— Акъ, да, конечно! вдь для васъ орелъ — охотничья добыча, и только. Я же при его полет думалъ о совсмъ другомъ.

— Я уже давно намтилъ его себ,— равнодушно произнесъ Адріанъ, — но никакъ не могу попасть въ него. Его гнздо тамъ, наверху, на Эгидіевой скал, тамъ же у него есть птенецъ, но ни до птицы, ни до гнзда не добраться.

— Я думаю,— произнесъ Зигберть, послдовавъ своимъ взглядомъ по указанному горцемъ направленію и смривъ имъ головокружительную высоту, на которой глазъ не различалъ ничего, кром разорванныхъ каменныхъ массъ.— Значитъ, тамъ, подъ самыми высокими зубцами Эгидіевой стны? Да, туда можно подняться лишь на крыльяхъ.

— Только на крыльяхъ?— повторилъ Адріанъ съ короткимъ смхомъ.— Ну, при нужд я взобрался бы туда и безъ крыльевъ и давно сдлалъ бы попытку къ этому, если бы не…

Однако онъ внезапно прервалъ фразу и замолкъ.

— Надюсь, вы не пойдете на такое безуміе!— съ неудовольствіемъ воскликнулъ молодой художникъ,— И зачмъ? Только ради пустого хвастовства?

Адріанъ упрямо откинулъ голову назадъ.

— Зачмъ? Ну, такъ какъ никто другой не осмливается, я и хотлъ бы попытаться сдлать это. Но не безпокойтесь, господинъ Зигберть, я не пойду туда наверхъ, и по всей вроятности никто другой не рискнетъ завладть этимъ гнздомъ.

— Вдь это значило бы сознательно рисковать жизнью, — серьезно произнесъ Зигберть, — намренно идти на то, чтобы сорваться. Вдь Эгидіева стна видимо уже для многихъ была роковой, это ясно по кресту, стоящему на ея вершин.

Дйствительно на свжей зелени горныхъ склоновъ выдлялся темный крестъ, очевидно онъ былъ значительной величины, такъ какъ даже отсюда, снизу, былъ ясно виденъ.

Адріанъ тоже взглянулъ туда, онъ снялъ ружье съ плеча и, разглядывая его стволъ, произнесъ:

— Этотъ крестъ стоить пожалуй уже боле тридцати лт и является просто отличительнымъ знакомъ горы, его поставилъ крестьянинъ, которому принадлежатъ т горные склоны. Ничего иного этотъ крестъ не обозначаетъ.

— Но вдь кто-то упалъ съ горъ на этомъ мст, я ясно припоминаю, что слышалъ объ этомъ.

— Можетъ бытъ!— лаконически произнесъ Адріанъ

Зигбертъ удивленно взглянулъ на него.

— Да вдь вы же должны знать это, говорятъ, это случилось лишь нсколько лтъ тому назадъ. Правда, объ этой исторіи я слышалъ лишь мелькомъ. Кто же былъ тотъ несчастный?

— Кто же иначе, какъ не браконьеръ,— холодно замтилъ Адріанъ.

— Тамъ, на такой высот?— съ сомнніемъ спросилъ Зигбертъ

— Да что же тутъ удивительнаго? Лсъ доходитъ до предгорья, а тутъ какъ разъ начинается Эгидіева стна. Всякій, кто въ поспшности и темнот собьется съ дороги, непремнно свалится. Но вы, кажется, уже кончили свой^, рисунок, господинъ Зигбертъ, и я вамъ больше не нуженъ?

— Нтъ.— привтливо отвтилъ молодой человкъ.— Благодарю васъ, Адріанъ.

— Ну, такъ я пойду. Храни васъ Богъ!— и, сказавъ это, Адріанъ перекинулъ ружье за плечо, прощаясь приподнялъ шляпу, а затмъ тотчасъ же исчезъ между деревьями.

Зигбертъ остался одинъ. Онъ прислонилъ голову къ стволу дерева и закрылъ глаза, словно его ослплялъ солнечный свтъ, золотымъ потокомъ разливавшійся по горнымъ лугамъ. Глубокая тишина, дарившая кругомъ, располагала къ мечтанью, но молодой человкъ предавался вовсе не пріятнымъ грезамъ. На его лиц виднлась болзненная черточка огорченія, а губы были такъ плотно прижаты одна къ другой,словно хотли сдержать тайное горе, рвавшееся наружу.

* * *

Внезапно тишину лса нарушилъ громкій разговоръ, послышавшійся совсмъ близко. Зигбертъ вздрогнулъ, быстро закрылъ альбомъ своихъ набросковъ, остававшійся еще открытымъ, и поднялся. Между тмъ разговаривавшіе вышли изъ лса. Черезъ лугъ быстро шелъ маленькій полный господинъ, на которомъ модный костюмъ туриста казался нсколько страннымъ, а за нимъ слдовала маленькая худая дама, она раскрыла надъ собой громадный дождевой зонтикъ, должно быть, чтобы защититься отъ дождевыхъ капель, все еще падавшихъ съ деревьевъ, за нею шла молоденькая двушка въ элегантномъ городскомъ туалет. Господинъ подошелъ къ Зигберту, остановился предъ нимъ и, возмущенно всплеснувъ руками, воскликнуль:

— Зигбертъ! Да возможно ли это? Ты и вправду здсь, на краю лса, въ этой сырости? И что это значитъ? Ты убжалъ тайкомъ, никому не сказавъ ни слова? Мы искали тебя цлый часъ.

— И ты сидлъ тамъ, на сыромъ мху?— возмущенно вмшалась дама.— Тебя ни на минуту нельзя отпускать изъ глазъ. Да вдь изъ-за этой неосторожности ты схватишь лихорадку, можешь даже умереть.

Зигбертъ попытался защищаться, но ему не дали сказать ни слова, такъ какъ на него съ обихъ сторонъ посыпался градъ упрековъ, который невозможно было остановить. Видя это, онъ и не пытался прервать этотъ потокъ, очевидно онъ по одыту. зналъ, что все будетъ безполезно, но на его. лиц ясне прежняго выступило выраженіе усталости и муки.

Между тмъ молодая двушка схватила его альбомъ и, перелистывая его, съ удивленіемъ воскликнула:

— Да вдь это — Адріанъ Тухнеръ. Потокъ словъ, изливавшійся на голову Зигберта со стороны мужчины и дамы, прервался, они обернулись и принялись разглядывать рисунокъ и критиковать его. Увы, критика оказалась очень неблагопріятной.

— На самомъ дл Адріанъ Тухнеръ!— произнесъ толстякъ.— Ну, могу сказать, у тебя изумительно изящный вкусъ, разъ ты, запечатлваешь своимъ карандашомъ такія висльническія. физіономіи! Пожалуй ты еще расчитываешь использовать эту фигуру бандита для какой либо своей картины? Нечего сказать, хорошенькая вещица вышла бы!

— И ты былъ здсь, въ глубин лса, одинъ съ этимъ ужаснымъ человкомъ?— воскликнула дама.— Господи, Боже мой! Я дрожу отъ ужаса при одной только мысли объ этомъ! Впрочемъ у тебя какая-то особенная любовь къ этому Тухнеру, и онъ ходитъ за тобой шагъ за шагомъ. Но очевидно намъ придется пережить что нибудь ужасное! Поврь, когда нибудь онъ нападетъ на тебя, убьетъ, ограбитъ…

— Но послушай, милая мама, что за выгода была бы для Адріана напасть на меня!— прервалъ Зигбертъ этотъ нотокъ мрачныхъ предсказаній.— Вдь онъ знаетъ, что я не ношу при себ ничего цннаго, а сверхъ того это — вовсе не бродяга, падкій до приключеній, нтъ, его везд знаютъ, и онъ даже осдло живетъ здсь.

— Но вдь вс избгаютъ его, какъ сатаны. Очевидно за, этимъ парнемъ числится что нибудь дурное, въ этомъ нельзя сомнваться. Только никто не хочетъ здсь откровенничать предъ нами, чужаками. Разъ навсегда запрещаю теб, Зигбертъ, близкое общеніе съ этой дрянью. Поищи себ моделей въ нашемъ кругу, въ немъ у тебя не будетъ недостатка въ достойныхъ образцахъ.

Сказавъ это, толстякъ выпрямился во весь свой — правда, очень незначительный — ростъ, а его самоувренная мина, равно какъ и взглядъ, скользнувшій но дам и барышн, ясно говорили о томъ, что молодому человку незачмъ далеко ходитъ за этими ‘достойными образцами’.

— А знаете, Зигбертъ на-дняхъ говорилъ мн, что въ нашихъ кругахъ нтъ интересныхъ фигуръ, — очень возбужденно заявила молодая двушка.— Ему вообще скучно среди насъ, и онъ пользуется каждымъ случаемъ, чтобы ускользнуть. Предоставь ему, папа, его любимые этюды. Если они приводятъ его къ подобнымъ знакомствамъ, тмъ хуже для него.

— Фрэнци права,— торжественно произнесъ толстякъ.— Я уже нсколько времени тому назадъ замтилъ, что твой талантъ, Зигбертъ, принимаетъ до крайности, сомнительное направленіе. Ты удаляешься отъ идеаловъ, а это — первый шагъ къ гибели. Ты обратишься къ современному рзкому реализму, онъ засосетъ тебя, и ты погибнешь.

Дйствительно предъ молодымъ художникомъ раскрылась полная ужаса перспектива. Къ счастью дальнйшее размалевыванье ея было прервано тмъ, что въ этотъ моментъ изъ лса появилась другая компанія. Она состояла изъ старика благородной вншности, шедшаго подъ-руку съ барышней, съ другой стороны его шелъ еще одинъ господинъ. Это былъ еще довольно молодой человкъ съ очень свтлыми волосами, по всей вншности сразу же можно было признать въ немъ, англичанина, онъ могъ бы казаться очень пріятнымъ, если бы нкоторая холодность и чопорностъ не придавали ему высокомрія, что дйствительно очень непріятно. Прибытіе этихъ незнакомцевъ положило конецъ семейной сцен, карательная проповдь замолкла, и родители Зигберта и Фрэнци поспшили съ величайшей любезностью привтствовать пришедшихъ, что касается Зигберта, то онъ, лишь холодно поклонившись, молча отошелъ въ сторону.

II.

‘А, господинъ президентъ фонъ Ландекъ’, ‘Здравствуйте, ваше превосходительство!’, ‘Здравствуйте, мадемуазель!’, ‘Вы уже гуляли и сэръ Конуэй тоже?’ — раздались восклицанія.

Сэръ Конуэй счелъ снова нужнымъ отвтить на привтъ, хотя президентъ сдлалъ это вжливо, но все-таки съ нсколько холодной сдержанностью.

— Мы были въ лсу, — отвтилъ онъ.— Моя дочь непремнно пожелала насладиться дивнымъ утромъ, наконецъ-то наступившимъ посл столь долгаго промежутка. А вы, кажется, сдлали то же самое, господинъ бургомистръ? вы тоже гуляете со своими?

— Мы только разыскивали своего Зигберта,— объяснилъ бургомистръ.— Онъ вдругъ исчезъ, и мы не имли даже представленія о томъ, куда онъ двался. Къ счастью кто-то видлъ, что онъ отправился по дорог въ лсъ, и вотъ…

— Вы, само собой разумется, со всмъ семействомъ пошли за нимъ,— докончилъ президента, на губахъ котораго заиграла легкая ироническая улыбка.

— Конечно, ваше превосходительство, тотчасъ же! И гд же мы нашли его? Здсь, въ лсу, на сыромъ лугу, гд онъ провелъ все утро въ туман, тогда какъ докторъ категорически рекомендовалъ ему быть осторожнымъ и беречь себя. Да, бда съ сыновьями, когда они уже выросли, ваше превосходительство, а мой сынъ всегда дйствуетъ по своему усмотрнію.

— Вдь господинъ Гольмъ, кажется,— вашъ пріемный сынъ?— произнесла барышня, дочь президента, причемъ ея взглядъ скользнулъ по Зигберту, который все еще стоялъ въ сторон, ни словомъ не принявъ участія въ разговор.

— Совершенно врно, мадемуазель, но я всегда смотрлъ на него, какъ, на родного сына. Съ того момента, какъ я принялъ его въ свой домъ бднымъ сиротою, онъ пользовался одинаковыми нравами съ моимъ роднымъ ребенкомъ. Могу похвастать, что я первый открылъ въ немъ талантъ и добился того, что послдній былъ признанъ. Зигбертъ былъ бы не первымъ геніемъ, погибшимъ изъ-за ограниченности средствъ къ жизни, но я вырвалъ его изъ такихъ тяжелыхъ условій. Я ничего не жаллъ на его образованіе, онъ пробылъ два года въ Берлин и пользовался тамъ уроками нашихъ знаменитйшихъ художниковъ. Зато теперь онъ самъ сталъ художникомъ, имющимъ предъ собою блестящую будущность.

— Папа, прошу тебя!— вмшался Зигбертъ.

Его прежде очень блдное лицо покрылось яркимъ румянцемъ, а нервное подергиванье губъ могло бытъ вызвано какъ безтактнымъ упоминаніемъ о его бдности, такъ и не мене безтактными похвалами его пріемнаго отца.

— Не перебивай меня!— съ достоинствомъ произнесъ тотъ.— Ты — художникъ, предъ тобою выдающаяся будущность, но у тебя не, хватитъ мужества, увренности въ самомъ себ. Разв не хвалятъ твоихъ картинъ въ Визенгейм, не восхищаются ими? Разв ты не посылаешь ихъ даже на выставку въ Берлинъ? И если он тамъ пока не встрчаютъ достойной ихъ оцнки, то причиной этого являются зависть, нерасположеніе къ теб твоихъ коллег, не желающихъ дать расцвсти юному таланту.

— У господина Гольма дйствительно очень милый таланта,— сказалъ президентъ, но было очевидно, что произнести эту холодную похвалу его заставило лишь состраданіе къ молодому человку, явно испытывавшему тяжелое мученіе отъ словъ своего пріемнаго отца.

— Большой талантъ, ваше превосходительство, большой!— поправила супруга послдняго.— Нашъ Зигбертъ уже съ дтства считается вундеркиндомъ. Да впрочемъ вы видли его наброски и этюды. Правда, мы лично не со всми изъ нихъ согласны. Вотъ напримръ онъ зарисовалъ Адріана Тухнера, этого ужаснаго человка…

— Адріана Тухнера?— живо воскликнула барышня.— Это — очень интересная личность. Позвольте мн взглянуть на рисунокъ?

Бургомистръ и его супруга смущенно переглянулись, когда ‘висльническая физіономія’ была названа интересной. Зато Франки съ полной готовностью исполнила желаніе барышни и, лично принеся альбомъ, раскрыла его.

Только теперь, когда она находилась рядомъ съ дочерью президента, можно было ясно видть, насколько незначительна ея фигура. Она была маленькаго роста, но обладала свжимъ, полнымъ личикомъ, свтлыми волосами и глазами и вслдствіе этого была въ сущности хорошенькой двушкой. Однако, несмотря на это и на свой очень элегантный туалетъ, Фрэнци чрезвычайно много теряла рядомъ съ высокой, стройной фигурой дочери президента, хотя и одтой въ простой домашній костюмъ. Легкая соломенная шляпа оттняла ея лицо, которое, благодаря своей строгой, черезчуръ правильной красот, могло бы казаться даже холоднымъ, если бы ему не придавали жизни и выраженія большіе блестящіе глаза. Вмст съ тмъ во всей ея манер держаться проявлялась та благородная увренность въ себ, которую накладываетъ на человка жизнь въ большомъ свт, между тмъ какъ въ каждой черточк Франциски виднлась жительница скромнаго провинціальнаго городка. Правда, во всемъ существ мадемуазель фонъ Ландекъ была видна такая же, какъ и у ея отца, сдержанность по отношенію къ своимъ спутникамъ, но она тотчасъ же исчезла въ тотъ момента, когда молодая двушка съ нескрываемымъ интересомъ принялась разглядывать рисунокъ.

— Но это схвачено удивительно!— воскликнула она.— Я даже и представитъ себ не могла, что можно вложить столько жизни въ простой набросокъ! Посмотри-ка, папа!

Зигбертъ лишь на одинъ моментъ поднялъ свой взглядъ, но затмъ опять опустилъ его, однако все же можно было замтитъ, что онъ съ напряженнымъ вниманіемъ сталъ слдить за дальнйшимъ разговоромъ.

— Правда, изумительно!— произнесъ президентъ, кинувъ однако лишь равнодушный взглядъ на рисунокъ.

Сэръ Конуэй, до сихъ поръ не принимавшій никакого участія въ разговор и всей своей вншностью ясно говорившій, насколько все это для него скучно, теперь тоже снизошелъ до того, что кинулъ бглый взглядъ на рисунокъ, находившійся въ рукахъ барышни фонъ Ландекъ. Послдняя спросила его:

— Не правда ли, вдь вы тоже признаете это лучшимъ изъ всего того, что нарисовалъ здсь господинъ Гольмъ?

Англичанинъ очевидно даже не помнилъ всхъ остальныхъ рисунковъ Зигберта, просмотрть которые его заставилъ нжный папаша художника, однако изъ вжливости къ барышн выразилъ свое согласіе молчаливымъ кивкомъ головы.

— Правда?— произнесъ бургомистръ.— Ну, Зигбертъ, ты можешь гордиться похвалой изъ такихъ устъ. Вдь мадемуазель фонъ Ландекъ — такая художница…

— Я — лишь диллетантка,— прервала его барышня, спокойно отстраняя отъ себя комплиментъ.— Я занимаюсь рисованіемъ только для собственнаго удовольствія и никогда не выставляла своихъ работъ на судъ публики.

— Александрина сразу же уяснила себ размры своего таланта,— произнесъ президентъ.— Было бы хорошо, если бы каждый поступалъ такъ же. Тогда не было бы у насъ такъ много посредственностей съ безграничными требованіями.

Лицо Зигберта ярко вспыхнуло при этихъ словахъ, его же родители, и но предполагавшіе, что эти слова относятся именно къ нему, поспшили выразитъ свое согласіе съ замчаніемъ Ландена.

Александрина все еще держала въ рукахъ рисунокъ, и въ ея голос послышалось легкое смущеніе, когда она обратилась къ молодому художнику съ вопросомъ:

— Вы по всей вроятности предполагаете использовать этотъ набросокъ для картины? Правда, рисунокъ и самъ по себ уже интересенъ.

Какъ ни бгло брошена была эта фраза, все-таки въ ней чувствовалось полувысказанное желаніе. Конуэй услыхалъ это и съ необычной живостью произнесъ:

— Господинъ Гольмъ по всей вроятности не придаетъ большой цны бглому наброску, тмъ боле что можетъ тотчасъ же возстановить его. Если бы онъ передалъ его мн, то я съ удовольствіемъ…

— Очень сожалю, сэръ Конуэй,— перебилъ его Зигбертъ, и его обычно мягкій голосъ прозвучалъ въ этотъ моментъ почти до крайности рзко.— Мн этотъ этюдъ очень нуженъ, а потому я никакъ не могу отдать его.

Этотъ отказъ видимо очень не понравился англичанину — по крайней мр онъ окинулъ молодого человка невроятно высокомрнымъ и презрительнымъ взглядомъ и чуть замтно пожалъ плечами. Однако Александрина крпко сжала губы, быстро подложила рисунокъ къ другимъ, находившимся въ альбом, возвратила послдній Франциск и обратилась къ отцу:

— Намъ нужно поторопиться, папа, если мы хотимъ во-время быть на станціи и лично встртить профессора.

Президентъ, взглянувъ на часы, отвтилъ:

— И правда пора. Мы ждемъ одного друга изъ Берлина, он выразилъ намреніе навстить насъ здсь, въ горахъ, и прізжаетъ какъ разъ сегодня… До свиданья, господа!

Онъ поклонился такъ же вжливо и холодно, какъ и раньше, подалъ дочери руку и направился по лсной тропинк. Конуэй присоединился къ нимъ.

Едва они удалились, надъ бднымъ Зигбертомъ разразилась буквально-таки гроза.

— Я просто не знаю, что мн и думать о теб!— воскликнулъ бургомистръ.— Да у тебя прямо-таки нтъ ни такта, ни знанія правилъ жизни! Разв ты не видлъ, что фрейлейнъ фонъ Ландекъ пожелала имть твой рисунокъ и что только изъ-за этого сэръ Конуэй такъ старался?

Зигбертъ повидимому даже и не слушалъ, онъ неподвижно слдилъ глазами за удалявшимися. Однако теперь онъ обернулся и возразилъ со вспыхнувшимъ въ немъ упрямствомъ:

— Да, я видлъ это, но не хотлъ, чтобы рисунокъ остался въ его рукахъ.

— Ты не хотлъ этого?— повторилъ его пріемный отецъ.— Впрочемъ разв ты вообще хоть когда либо желалъ чего нибудь разумнаго? Благодаря настоящему путешествію мы познакомились съ этимъ господиномъ фонъ Ланденомъ. Это — въ высшей степени аристократическое знакомство! Онъ — оберъ-президентъ, тайный совтникъ, а такъ какъ его дочь — художница, то для тебя создался прямой путь къ сближенію съ ними. Вмсто этого ты самымъ непонятнымъ образомъ держишься въ сторон и мшаетъ нашимъ дружескимъ отношеніямъ съ ними.

— Прости, папа,— горько замтилъ Зигбертъ,— по-моему, скоре самъ президентъ отстраняется отъ этого. Онъ чаще, чмъ нужно, даетъ намъ чувствовать, что онъ — дворянинъ, его превосходительство, что же касается этого Конуэя, то его невниманіе граничитъ съ оскорбленіемъ.

Послднія слова Зигберта были приняты его пріемными родителями за личное оскорбленіе. На молодого человка опять обрушился удвоенный потокъ упрековъ, причемъ ему были поставлены на видъ и его ‘смшная щепетильность’, и ‘отсутствіе такта’, и ‘упрямство’. Однако Зигбертъ уже давно отказался отъ послдняго и впалъ въ свою прежнюю усталую, безжизненную молчаливость.

Этой сцен положила конецъ Фрэнци.

— Ну, пойдемъ, папа!— съ видимымъ недовольствомъ сказала она,— мн кажется, мы уже достаточно долго пробыли изъ-за Зигберта въ этомъ сыромъ лсу. Я рискую окончательно испортить свой туалетъ, да сверхъ того здсь, въ этомъ одиночеств, гд ни души не видно, смертельно скучно.

Родители признали, что Франциска права, и вся семья двинулась въ обратный путь, Зигбертъ медленно пошелъ за нею, но на опушк лса остановился и взглянулъ на Эгидіеву стну. Орелъ опять кружилъ надъ скалами, свободно и величественно паря въ золотистомъ солнечномъ сіяніи, а въ глазахъ молодого человка, съ мучительной тоской и завистью слдившаго за этимъ полетомъ, можно было ясно прочесть т слова, которыя тихо слетали съ его устъ:

— Господи, какъ тяжело быть въ плну!

III.

На террас большой гостиницы, внесшей съ собою въ тишину горъ всю роскошь и шумъ путешествій, сидли президентъ фонъ Ландекъ, его дочь и ихъ гость, согласно уговору, прибывшій сюда вчера. Это былъ уже шестидесятилтній старикъ, но вся его вншность была еще проникнута почти юношеской свжестью и оживленностью. Сдые волосы окружали его высокій, красивый лобъ и выразительное, характерное лицо, а большіе синіе глаза были ясны и сверкали юношескимъ огонькомъ. Онъ былъ занятъ оживленнымъ разговоромъ со своими собесдниками, но въ этотъ моментъ какая-то тнь легла на его лобъ, и онъ быстро, съ недовольствомъ воскликнулъ:

— Я уже съ самаго начала предвидлъ, что все такъ и будетъ. Онъ не захотлъ слушаться, ну, пусть и терпитъ на себ вс послдствія этого. Между нами все кончено.

— Но что именно сдлалъ вамъ молодой Гольмъ, господинъ профессоръ, что вы такъ гнваетесь на него?— спросила Александрина Ландекъ.

— Что сдлалъ? Ничего! Вотъ именно въ томъ-то и дло, что онъ ничего не сдлалъ, когда необходимо было сдлать что нибудь. Цлыхъ два года онъ былъ въ моихъ рукахъ, и я надялся сдлать изъ него что либо, но какъ разъ въ то время, когда Гольмъ изучилъ все, что вообще можно изучить въ нашемъ искусств, когда ему необходимо было бы пойти въ міръ, чтобы самому посмотрть на все своими глазами, начать творить самостоятельно, этому нелпому его родителю взбрело въ голову вызвать юношу назадъ въ Визенгеймъ, чтобы онъ тамъ развивалъ свой талантъ на пользу и удовольствіе самого этого господина бургомистра и его почтенной семейки. Да, бднягу вызвали въ Визенгеймъ, это жалкое мстечко, лежащее въ забытомъ Богомъ уголк вселенной и не отмченномъ ни на одной географической карт, туда, куда не попадаетъ ни одинъ разумный человкъ! И вотъ тамъ-то долженъ существовать молодой художникъ, боле чмъ кто либо другой! имющій право на жизнь, тамъ долженъ онъ создать что либо настоящее! Все это было бы смшно, если бы не было столь ужасно! Но конечно послушный сынъ послдовалъ этому призыву.

— Очевидно молодому человку ничего иного и нельзя было сдлать, — замтилъ Ландекъ.— Вдь онъ повидимому вполн зависитъ отъ своего пріемнаго отца, а если бы тотъ лишилъ его своей поддержки…

— А я-то на что?— перебилъ его профессоръ.— Я еще не оставлялъ безъ помощи ни одного изъ своихъ учениковъ, а по отношенію къ Гольму ршительно не сдлалъ бы этого! Я вступилъ тогда въ разговоръ съ этимъ юношей и наговорилъ ему Богъ знаетъ чего! Я выяснилъ ему, что онъ уничтожаетъ себя для искусства, идетъ, такъ сказать, на самоубійство, отправляясь въ этотъ Визенгеймъ какъ разъ въ моментъ перелома своей жизни, что онъ вообще долженъ разорвать со всмъ филистерствомъ, державшимъ его на поводу съ самой ранней¹ его юности. Я предложилъ ему средства для поздки въ Италію ради усовершенствованія его таланта, буквально навязывалъ ихъ ему, но все было напрасно. Гольмъ вбилъ себ въ голову, что разъ т люди приняли его къ себ маленькимъ бднымъ мальчикомъ и воспитали его, то онъ обязанъ по ихъ вол хотя бы совершенно погубить и себя, и всю свою будущность. Въ конц концовъ я потерялъ терпніе и предложилъ ему сказать свое ‘да’ или ‘нтъ’. Я прямо сказалъ ему, что между нами все будетъ копчено, если онъ не послушаетъ разумныхъ доводовъ. Но, несмотря на все это, онъ ухалъ и на самомъ дл погибъ со своимъ талантомъ.

— А у него дйствительно былъ талантъ?— съ сомнніемъ спросилъ Ландекъ.— Т его работы, которыя я видлъ до сихъ поръ, по-моему, не выходятъ изъ ряда посредственностей.

— То, что выставилъ онъ на послдней выставк, было даже ниже посредственности, — пробурчалъ профессоръ,— а все же мн и сегодня еще больно, что для меня погибъ этотъ мой ученикъ.

— А вдь вы — строгій учитель!— съ легкимъ вздохомъ сказала Александрина.— Это я на себ узнала, несмотря, на долголтнюю дружбу, связывающую васъ съ моимъ отцомъ. Вы безжалостно заперли предо мною святая святыхъ искусства и направили меня лишь къ преддверію его.

Художникъ посмотрлъ на свою хорошенькую ученицу и серьезно отвтилъ ей:

— Поблагодарите меня, Александрина, за то, что я избавилъ васъ отъ. безполезной борьбы изъ-за награды, которая вамъ не была суждена. Рано или поздно вы все равно сами признали бы, что вашъ талантъ даетъ вамъ право лишь на дилетантство. Но съ Зигбертомъ дло обстояло иначе, въ немъ была искра, зажигающая пламя въ святая святыхъ, онъ могъ выдвинуться, и вотъ именно за то, что, не взирая на это, изъ него ничего не вышло, я съ удовольствіемъ свернулъ бы шею этому господину, владык Визенгейма и всмъ его согражданамъ.

Оба слушателя профессора громко разсмялись, услышавъ о такомъ желаніи, а затмъ президентъ спросилъ:

— А вы-то лично знаете бургомистра Эггерта?

— Нтъ, я не имю ни малйшаго желанія познакомиться съ нимъ.

— Ну, врядъ ли вамъ удастся избгнуть этого. Онъ уже конечно узналъ, что вы здсь, и не упустить такой знаменитости, какъ вы! Этотъ господинъ немного навязчивъ, и намъ часто бываетъ не легко избавиться отъ его общества и бесды.

— Зато его пріемный сынъ удивительно сдержанъ,— замтила Александрина.— Живя въ одной и той же гостиниц, мы уже цлыхъ три недли ежедневно видимся съ нимъ, но при каждомъ случа онъ избгаетъ насъ, и я слышала отъ него лишь самыя обыкновенныя фразы, обязательныя по правиламъ вжливости.

Въ этихъ словахъ чувствовалось недовольство, даже раздраженіе, а небольшая складка, появившаяся между тонкими бровями барышни, позволяла судить о томъ, что она настроена достаточно немилостиво по отношенію къ Гольму.

Профессоръ, утвердительно кивнувъ головой, произнесъ:

— Да, онъ постоянно былъ робкимъ, глупымъ юнцомъ, а въ Визингейм врядъ ли научился многому, что нужно въ жизни. Но оставимъ эту исторію въ поко, она достаточно напортила мн крови уже-тогда, четыре года тому назадъ. Я пройду, на лсную дорогу, которую вы такъ расхвалили мн, Александрина, какъ разъ достаточно еще времени на то, чтобы до обда сдлать такую прогулку.

Съ этими словами профессоръ всталъ, простился со своими собесдниками и, проходя мимо, поклонился Конуэю, который появился какъ разъ въ этотъ моментъ и поспшилъ занять освободившееся возл барышни мсто.

Профессоръ направился въ лсъ, но на этотъ разъ ему не суждено было насладиться уединеніемъ въ немъ, такъ какъ, едва онъ нашелъ ту дорожку, по которой хотлъ пройтись, навстрчу ему появился толстячекъ-бургомистръ. Увидвъ знаменитаго представителя искусства, онъ остановился, поспшилъ снять шляпу и быстро заговорилъ:

— Если не ошибаюсь, я имю честь видть предъ собою знаменитаго профессора Бертольда, перваго нмецкаго художника, дивными произведеніями котораго восхищается весь свтъ, слава котораго…

— Да, я — профессоръ Бертольдъ,— коротко и сухо перебилъ его тотъ.— Чмъ могу служитъ?

— Я уже вчера вечеромъ узналъ, какая знаменитость остановилась въ нашей гостиниц,— продолжалъ Эггертъ, снова поклонившись, — и безусловно въ теченіе сегодняшняго дня позволилъ бы себ представиться вамъ. Эггертъ, бургомистръ Визенгейма.

Профессоръ внезапно выпрямился и смрилъ грознымъ взглядомъ толстяка. Тотъ беззаботно стоялъ предъ нимъ, не представляя себ, что знаменитый художникъ только что выразилъ желаніе свернуть ему шею, и продолжалъ доврчивымъ тономъ:

— Мой сынъ имлъ счастье два года учиться исключительно подъ вашимъ руководствомъ, и я безконечно радъ тому, что мн на долю выпало удовольствіе лично познакомиться съ великимъ маэстро…

— У котораго вы отняли его ученика,— безъ всякой церемоніи оборвалъ его ‘великій маэстро’.

— О, вовсе нтъ, многоуважаемый господинъ профессоръ,— запротестовалъ Эггертъ.— Я знаю, тогда между нами имлось нкоторое разногласіе во мнніяхъ, вы желали, чтобы Зигбертъ поучился въ Италіи, совтовали ему похать въ Римъ…

— А вы — въ Визенгеймъ!— крикнулъ Бертольдъ такимъ тономъ, который возвщалъ уже о бушующей вдали гроз.— И вы дйствительно добились того, что задержали бднаго юношу въ вашемъ вороньемъ гнзд.

Глава столь тяжко обиженнаго города принялъ видъ оскорбленнаго достоинства и произнесъ:

— Простите, господинъ профессоръ, вы напрасно обижаете нашъ славный городъ. Правда, въ Визенгейм не найдешь того, что есть въ Рим, но все же онъ значительне, чмъ вы думаете. Въ немъ имются восемь тысячъ четыреста тридцать пять жителей, находятся окружный судъ, древняя церковь, совсмъ новая тюрьма, къ которой приходится очень часто прибгать…

— И одинъ бургомистръ!— докончилъ Бертольдъ перечисленіе всего этого великолпія.

Эггертъ очевидно принялъ это за комплиментъ, по крайней мр онъ умиротворенно улыбнулся и продолжалъ:

— Уже цлыхъ двадцать лтъ я посвящаю вс свои лучшія силы на благо нашего города и смю сказалъ, что подъ моимъ руководствомъ онъ значительно развился. Увряю васъ, Зигбертъ чувствуетъ себя тамъ отлично, и у него отнюдь нтъ недостатка въ признаніи его таланта. Въ нашемъ ‘.Встник’ о каждой его картин появляются полныя восхищенія замтки.

— О, конечно эти замтки имютъ громаднйшее значеніе. А что, этотъ ‘Встникъ’ наврно — главная газета въ Визенгейм?

— Наша единственная газета, но она превосходна, въ особенности въ послдніе мсяцы, когда во глав ея сталъ новый редакторъ, молодой писатель, который представляетъ собою перворазряднаго генія и въ будущемъ будетъ сопричисленъ къ групп самыхъ выдающихся представителей нашей литературы. Это онъ очень убдительно выяснилъ намъ въ первой же написанной имъ стать, и мы вс вримъ въ это. Онъ считается другемъ нашего дома и каждое воскресенье обдаетъ у меня.

— О, да вы — настоящій меценатъ!— иронически замтилъ Бертольдъ.— Вы выростили художника и довели его до ранга знаменитости вашего города, а писателя каждое воскресенье кормите обдами… Вы — своего рода Медичи {Медичи — знаменитая фамилія, съ 1434 г. по 1743 г. (съ небольшими перерывами) бывшая во глав флорентійской республики, а впослдствіи герцогства. Въ эпоху возрожденія семья Медичи прославилась покровительствомъ всмъ родамъ искусства, которое своимъ пышнымъ расцвтомъ обязано именно ихъ меценатству.} въ Визенгейм.

Эггертъ повидимому счелъ подобное сравненіе вполн въ порядк вещей и одобрительно кивнулъ головой.

— Каждаго, кого счастье благословило матеріальнымъ достаткомъ, я считаю обязаннымъ оказывать поддержку искусству и художникамъ. Я это уже давно длаю, а что касается Зигберта, то онъ именно покою и сосредоточенности своей теперешней жизни обязанъ своимъ идеалистическимъ направленіемъ, которое безусловно погибло бы у него въ шум большого, свта. Да, господинъ профессоръ, уютный, пріятный домашній уголокъ, семейная жизнь — вотъ настоящія музы нмецкаго художника.

Эггертъ видимо намревался еще дале и подробне распространяться объ идеалахъ и музахъ, однако терпніе у профессора изсякло и долго скрывавшаяся гроза наконецъ разразилась.

— Нтъ-съ, лучше прямо скажите, что вы не желали датъ свободу бдному юнош, — загремлъ онъ,— что вы не хотли выпустить его изъ своихъ рукъ, такъ какъ опасались, что вашъ геній, котораго вы и воспитали лишь для того, чтобы хвастать имъ, можетъ погибнуть для васъ, какъ только вкуситъ жизни и свободы. Вы такъ же хорошо, какъ и я, знали, что, если Зигберть разъ отвернется отъ вашихъ визенгеймскихъ ‘музъ’ и ‘идеалистическаго направленія’, то уже никогда не вернется къ нимъ. Вслдствіе этого вы воспротивились его поздк въ Италію, изъ-за этого вы вызвали его къ себ изъ Берлина. Вы желали всю жизнь держатъ его въ поводу, всю жизнь прятать его за печкой, что вышло бы при этомъ изъ него лично и изъ его таланта, васъ нисколько не безпокоило.

Эггертъ густо покраснлъ отъ злости, а, можетъ быть, и отъ смущенія, когда ему такъ безцеремонно сказали въ глаза правду. Въ полномъ возмущеніи, поднявъ свой голосъ до высшихъ нотъ фистулы, онъ запротестовалъ:

— Господинъ профессоръ, вы взводите на меня позорнйшую напраслину! Я вывелъ своего пріемнаго сына изъ бдности и низкаго состоянія, далъ ему средства на ученіе. Безъ меня, онъ погибъ бы со своимъ талантомъ.

— Нтъ, именно изъ-за васъ онъ погибъ!— крикнулъ Бертольдъ.— Правда, юноша самъ виноватъ: онъ слишкомъ послушно далъ себ связать крылья и въ конц концовъ совершенно разучился летать. У него вообще всегда нахватало энергіи, жажды выбиться. Будь я на его мст, я прогналъ бы ко всмъ чертямъ такъ называемую благодарность, вышвырнулъ бы всю вашу визенгеймскую уютность вмст съ музами или безъ нихъ и все-таки отправился бы въ Римъ!

Онъ кинулъ еще одинъ полный бшенства взглядъ на бднаго бургомистра, словно окамневшаго при этой грубости, а затмъ повернулся и быстро зашагалъ отъ него. Эггертъ съ крайнимъ изумленіемъ, глядлъ на него, и прошло нсколько минутъ, пока онъ почувствовалъ въ себ способность говорить. Онъ покачалъ головой и тихо произнесъ:

— Удивительно эксцентричный человкъ — этотъ профессоръ Бертольдъ! Правда, его всюду считаютъ оригиналомъ и при его большой извстности слдуетъ допускать эту оригинальность, но все же порою она можетъ быть, очень непріятна.

IV.

Между тмъ профессоръ, какъ буря несся впередъ, не обращая ни малйшаго вниманія на прославленныя красоты дороги. Онъ не глядлъ ни направо, ни налво, а потому и не замтилъ своего бывшаго ученика, который лишь въ нсколькихъ шагахъ отъ дороги лежалъ на мху. Зигбертъ и сегодня принужденъ былъ находиться въ неизбжномъ обществ и подъ контролемъ своего пріемнаго отца, но зато по крайней мр получилъ дозволеніе пробыть еще часъ въ лсу, чтобы зарисовать понравившуюся ему группу деревьевъ. Однако онъ вовсе не занимался рисованьемъ, а мечтательно смотрлъ на вершины деревьевъ. Внезапно тишину нарушили раздраженные шаги Бертольда. Молодой человкъ поднялъ свой взглядъ и вдругъ вскочилъ, въ первое мгновенье онъ, казалось, почти потерялъ сознаніе, и прошло нсколько секундъ, прежде чмъ онъ собрался робко, смущенно поклониться своему учителю. Профессоръ тоже вздрогнулъ при этой неожиданной встрч, но на его лиц появилась еще боле сильная, чмъ до тхъ поръ, досада. Онъ чуть замтно наклонилъ свою голову и намревался, ни слова не говоря, пройти мимо, однако его короткій, острый взглядъ, скользнувшій по лицу Зигберта, видимо замтилъ сильную болзненную блдность молодого человка. Онъ непроизвольно остановился и, хотя и холоднымх тономъ, произнесъ:

— А, это — вы, господинъ Гольмъ! Намъ все-таки довелось опятъ встртиться!

— Я уже узналъ о вашемъ прізд,— тихо отвтилъ Зигбертъ,— но не смлъ, боялся…

Онъ оборвалъ свою фразу, однако профессоръ и не подбодрилъ его къ продолженію и лишь посл паузы, длившейся нсколько секундъ, спросилъ его прежнимъ ледянымъ тономъ:

— Какъ поживаете, господинъ Голъмъ?

Зигбертъ медленно поднялъ глаза и отвтилъ:

— Господинъ, профессоръ, я знаю, что вы еще сердитесь на меня… Но въ чемъ же такомъ тяжеломъ провинился я предъ вами, что вы даже отказываете мн въ имени, которымъ всегда называли меня?

Произошло ли это отъ дрожащаго, полузаглушеннаго голоса, или отъ молящаго взгляда, только профессоръ растрогался и его голосъ прозвучалъ на нсколько градусовъ тепле прежняго, когда онъ произнесъ:

— Ну, теб незачмъ такъ трагически смотрть на это! Если тебя ужъ черезчуръ сильно обижаютъ слова, ‘господинъ Гольмъ’, то пожалуй оставимъ ихъ. Ну, говори, какъ же ты поживаешь?

— Хорошо,— отвтилъ молодой человкъ вяло и съ такимъ выраженіемъ, которое почти подчеркивало всю лживость этого произнесеннаго имъ слова.

— Ну, конечно!— насмшливо воскликнулъ Бертольдъ.— Какъ же иначе ты и могъ бы чувствовать себя въ такомъ значительномъ город съ восьмью тысячами четыреста тридцатью пятью жителями, древней церковью и совсмъ новой тюрьмой, къ которой очень часто приходится прибгать! Жалко лишь, что господинъ бургомистръ не снисходитъ до того, чтобы этакъ шесть недлекъ лично посидть въ ней!

— Вы говорили съ моимъ пріемнымъ отцомъ?— спросилъ Зигбертъ.

— Да, мн только что выпало счастье познакомиться съ нимъ! Впрочемъ мы побесдовали не только о городской тюрьм, но также объ идеал, музахъ и прочихъ удобствахъ твоей теперешней жизни. Господинъ бургомистръ утверждаетъ, что ты чувствуешь себя въ ней отлично! Быть можетъ, и ты намренъ мн въ лицо сказать то же самое?

Зигбертъ ничего не отвтилъ.

Очевидно профессоръ и не ожидалъ отвта отъ него, такъ какъ, продолжалъ съ насмшкой:

— И ты при этомъ еще занимаешься живописью! Я видлъ твои картины на послдней выставк, он были жалки.

— Да, господинъ профессоръ,— беззвучно произнесъ молодой человкъ.

— Вотъ какъ? значитъ, ты по крайней мр самъ соглашаешься съ этимъ? Да, твои жанровыя сцены были жалки! Визенгеймскія идилліи съ физіономіями бургомистровъ и членовъ управы, и притомъ он написаны такъ сухо и прозаично, словно у тебя никогда не было ни искорки таланта! Неужели ты и вправду думаешь добиться чего либо такими ‘произведеніями’?

— Нтъ,— отвтилъ Зигбертъ такъ же беззвучію, какъ и раньше.

Однако это своеобразное согласіе съ обвинительнымъ приговоромъ невидимому еще боле огорчило профессора. Онъ совсмъ отбросилъ свой холодный тонъ и воскликнулъ:

— Оставь свое однотонное ‘да’ и ‘нтъ’ и отвчай мн, какъ слдуетъ! Чего ради ты вообще писалъ свои, съ позволенія сказать, картины? Зачмъ ты бралъ кисть въ руки, если не могъ создать ничего лучшаго?

— Да вдь долженъ же я былъ хоть что либо длать за то, что мн дали средства существованія и воспитаніе. Этого отъ меня потребовали, и я не имлъ права отказать. Я былъ обязанъ писать, обязанъ послать что либо на выставку, и я исполнилъ это, но, сознаюсь, каждый мазокъ былъ сдланъ мною съ отвращеніемъ!

— Да, это и видно! Оттого картины и вышли такими!— воскликнулъ профессоръ и собрался было излить весь свой гнвъ на своего ученика-неудачника, но въ этотъ моментъ онъ взглянулъ на лицо послдняго, и оно въ своей блдности и словно застывшей неподвижности показалось ему страшнымъ. Тогда онъ оборвалъ свою фразу на половин, подошелъ вплотную къ молодому человку и, охвативъ его за плечо, произнесъ:— мальчикъ, мальчикъ, что сталось съ тобой! Вдь у тебя въ лиц нтъ ни капли крови! Ну, разв я не говорилъ теб еще раньше, что они замучатъ тебя до смерти? Почему ты не сбжалъ тогда, когда еще было время?

— Я не могъ! Вдь было бы боле, чмъ неблагодарно, даже подло, если бы въ тотъ моментъ, когда я боле не нуждался въ немъ, я отвернулся отъ человка, которому всмъ обязанъ! Я сдлалъ попытку добромъ разойтись съ нимъ, но это было невозможно. Мн оставалось одно изъ двухъ: или попрать своими же ногами всякую благодарность и уваженіе, или подчиниться тому, чего отъ меня требовали.

— И ты конечно подчинился. Что вышло для тебя изъ такой благодарности и уваженія, видно по твоему лицу. По-моему, у тебя такой видъ, словно ты готовъ съ полнымъ душевнымъ спокойствіемъ и со всми удобствами погибнуть.

— Можетъ быть!— глухо произнесъ Зигбертъ.— По крайней мр я уже не разъ подумывалъ о томъ, не лучше ли было бы для меня положить вотъ тамъ, въ рк, конецъ этой безцльной жизни.

— Пожалуйста не говори мн такихъ глупостей!— запретилъ профессоръ.— Только посмй хотъ еще разъ сунуться ко мн съ подобными мыслями о самоубійств! Стыдись! Теб двадцать семь лтъ, ты — художникъ, когда-то самъ думавшій о томъ, что ты призванъ къ высшему, и вдругъ у тебя не хватаетъ мужества порвать тобою же самимъ скованныя цни и открыть свободную дорогу своему таланту!

— У меня нтъ никакого таланта!— съ глубокой горечью вырвалось у Зигберта, — это я созналъ въ послдніе четыре года. Что же даетъ мн право прорвать вс преграды обыденности, разъ я не творю ничего, выходящаго за границы этой обыденности? Я часто длалъ попытки къ этому, но меня давила словно желзная тяжесть, парализовавшая все мое мужество и стремленіе къ творчеству. Вы съ самаго начала учили меля направлять свой взглядъ къ высшему, я не могу теперь освободиться отъ жажды этого и при этомъ, знаю, что у меня нтъ никакой силы, что я — ничто и останусь этимъ ничто. Откажитесь отъ меня, господинъ профессоръ! Вдь я уже самъ давно махнулъ на с-ебя рукой!

— Ну, извини, этого только недоставало!— съ бурнымъ гнвомъ воскликнулъ Бертольдъ.— Неужели ты думаешь, что я такъ, таки и позволю теб кинуться въ воду? Ахъ, мальчикъ, какъ бы мн хотлось, чтобы тебя захватила судьба, какая либо страсть, даже хоть несчастье, все, что угодно, чтобы ты былъ вырванъ изъ этого проклятаго отчаянія и самоистязанія! У тебя былъ талантъ, говорю я теб, а въ этомъ я, кажется, понимаю боле тебя! Но теб всегда-всегда нехватало доврія къ себ самому, энергіи, страсти, которая ставитъ на карту все ради своей цли. Безъ этихъ трехъ свойствъ въ жизни не добьешься великаго. Если бы ты тогда послушался меня, вырвался изъ своего филистерства и кинулся въ пучину жизни, все было бы совсмъ иначе. Впрочемъ я вовсе не вижу, почему теперь уже поздно для этого!

Зигбертъ тихо, но ршительно покачалъ головой.

— Тогда я еще врилъ въ свой талантъ, какъ врили въ него и вы, теперь же я знаю, что мы оба ошиблись. Я не исполнилъ ни одного изъ вашихъ ожиданій, не могу исполнить ихъ, для этого прежде всего нужна вра въ самого себя, а ее-то. я и утратилъ.

Онъ закрылъ глаза рукой и прислонился къ стволу дерева. Съ лица профессора исчезла вся досада, наоборотъ на немъ виднлся глубокій страхъ, когда онъ, положивъ руку на плечо молодого человка, просительно, почти мягко произнесъ:

— Зигбертъ, только смотри, не смй бросаться въ рку! Видишь ли, для этого еще хватитъ времени, это ты еще всегда можешь сдлать, разъ не будетъ ршительно никакого иного исхода. А сперва попытайся побороться съ жизнью! Правда, ты написалъ нсколько скверныхъ картинъ, но изъ-за этого вовсе не слдуетъ приходить въ такое крайнее отчаяніе!

Зигбертъ выпрямился и попытался овладть собою.

— Ахъ, не это одно!— сказалъ онъ спокойне,— вдь я такъ долго принужденъ былъ выносить это! Но именно здсь стало мн столь поразительно ясно, чего я могъ бы добиться, если бы былъ такимъ же. художникомъ, какъ вы, и что для меня теперь остается навки недостижимымъ!

— Здсь это стало теб ясно?— переспросилъ Бертольдъ.— Значитъ, у тебя въ голов скрывается еще что нибудь? Говори же! Вдь не будешь же ты таиться предъ своимъ старымъ учителемъ?

Молодой человкъ вздрогнулъ, словно его уличили въ какомъ либо преступленіи.

— Вы ошибаетесь,— возразилъ онъ, слегка покраснвъ.— Я лишь хотлъ оказать… я только имлъ въ виду красоту и величественность здшней горной природы по сравненію съ нашей ограниченной жизнью дома. Да, да, я думалъ лишь объ этомъ, ни о чемъ другомъ.

Онъ быстро, словно желая прекратить всякія дальнйшія, объясненія, поднялъ съ земли свой альбомъ съ этюдами и все еще нсколько боязливо протянулъ свою руку Бертольду.

Профессоръ крпко пожалъ ее и серьезно произнесъ:

— Я принимаю эту руку въ качеств общанія, что ты будешь разуменъ и не сдлаешь никакой глупости. Я пробуду здсь еще нсколько времени, и, значитъ, у насъ есть время обсудить все это дло. А теперь иди, мой мальчикъ!

Зигбертъ пошелъ и скоро скрылся изъ глазъ своего учителя, который остался въ лсу одинъ.

* * *

Еще часъ тому назадъ профессоръ Бертольдъ ршительно заявилъ, что окончательно и навсегда разорвалъ вс сношенія со своимъ бывшимъ ученикомъ и вовсе не заботится о немъ, а все же одной этой встрчи было достаточно, чтобы показатъ, какъ сильно его сердце было привязано къ Зигберту. Тогда, четыре года тому назадъ, ему достаточно тяжела была потеря любимаго ученика, единственнаго, на котораго онъ возлагалъ дйствительно большія надежды и котораго онъ полюбилъ, почти какъ родного сына, Его пылкій темпераментъ побудилъ его при прощаніи разъ навсегда отказаться отъ неповиновавшагося ему юноши, но его гнвъ быстро испарился, и если бы Зигбертъ сдлалъ попытку къ новому сближенію, то врядъ ли встртилъ бы отказъ въ этомъ. Но молодой человкъ, напуганный и почти сокрушенный упреками своего учителя, къ которому онъ былъ расположенъ всей душой, скованный, со всхъ сторонъ, придавленный тми условіями жизни, въ которыя онъ вернулся, не осмлился на это сближеніе. Онъ зналъ, что не могъ и не смлъ исполнить диктаторское повелніе Бертольда вырваться отъ своихъ пріемныхъ родителей. Поэтому онъ робко остался вдали отъ любимаго учителя, и онъ, и Бертольдъ стали почти чужими другъ другу, пока случай не свелъ ихъ обоихъ опять здсь.

Профессоръ слъ на камень, чтобы еще разъ основательно обдумать все положеніе. При этомъ его взглядъ упалъ на небольшую книгу, полуприкрытую мхомъ, она находилась какъ разъ на томъ мст, гд предъ тмъ лежалъ Зигбертъ, и очевидно принадлежала ему. Бертольдъ равнодушно наклонился, чтобы поднять эту книгу, но, къ своему удивленію, увидлъ, что въ ней тоже были карандашные наброски, хотя молодой художникъ унесъ свой альбомъ съ этюдами. Первое, что попало профессору подъ руку, былъ свободно вложенный въ книгу листъ бумаги съ рисункомъ, изображавшимъ Адріана Тухнера. Профессоръ внимательно поглядлъ на этотъ рисунокъ и видимо былъ пораженъ имъ.

— Глядите-ка!— тихо произнесъ онъ.— И гд только мальчикъ откопалъ эту характерную голову? Безусловно это — портретъ, но схваченъ онъ совсмъ недурно! Въ каждой линіи видны жизнь и выраженіе… изъ этого что нибудь могло бы выдти!

Онъ старательно положилъ рисунокъ на прежнее мсто и повернулъ слдующую страницу.

— А это что такое? Да вдь это — Александрина Ландекъ! Какъ Зигбертъ нарисовалъ эту вещь? Врядъ ли Александрина позировала ему, вдь она сама сказала, что онъ чуждается ея. Безусловно онъ зарисовалъ ея лицо прямо на память, правда, все нсколько идеализовано, но сдлано превосходно. Я самъ не могъ бы нарисовать лучше. Ну, при этомъ его очевидно не вдохновляла визенгеймская муза,, это выдержало совершенно въ томъ же стил, въ какомъ онъ обычно рисовалъ, работая въ моей мастерской, но сдлано вовсе не по-ученически.

Съ возрастающимъ интересомъ Бертольдъ принялся дальше перелистывать книгу. Но на этотъ разъ онъ нсколько опшилъ.

— Опятъ Александрина? Ахъ, вотъ что! теперь онъ зарисовалъ ее въ профиль. Батюшки, она же въ третій разъ… мальчикъ-то очевидно иметъ особое пристрастіе къ этому лицу, нои правда: оно достаточно красиво, чтобы захватить художника. Однако почему же онъ не показалъ мн этихъ рисунковъ? вдь онъ же долженъ былъ знать, что ихъ можно увидть!

Профессоръ сталъ съ особымъ стараніемъ перелистывать книгу. Къ его удивленію и на четвертомъ, и на пятомъ, и на шестомъ листкахъ появилось все то же самое лицо, зарисованное въ различныхъ позахъ и концепціи: то оно, какъ сказочный образъ, выглядывало изъ гирлянды фантастическихъ цвтовъ, то въ качеств горной феи возлежало на скалахъ, то поднималось изъ воды горнаго озера, по всюду это безспорно была Александрина фонъ Ландекъ во всей своей чарующей красот.

Въ ум профессора стало кое что проясняться.

— Такъ вотъ въ чемъ дло!— медленно произнесъ онъ.— Такъ вотъ что таилось въ голов Зигберта и вслдствіе этого-то его такъ и поранила красота горной природы! Кажется, я открылъ здсь его тайный архивъ, который онъ скрываетъ отъ глазъ господина бургомистра! Ну, постараемся использовать это открытіе!

Бертольдъ спряталъ книгу въ боковой карманъ и застегнулъ пиджакъ. Едва онъ сдлалъ это, какъ вернулся Зигбертъ, онъ шелъ очень поспшно, былъ взволнованъ, его лицо даже раскраснлось.

— Простите, господинъ профессоръ… но я потерялъ одну вещь въ лсу… по всей вроятности она осталась здсь… Вы ничего не нашли?

— Ршительно ничего!— солгалъ профессоръ съ полнйшимъ душевнымъ спокойствіемъ.— А что ты потерялъ?

— О, неважное — маленькую книжку, которую я обычно ношу съ собою. Въ ней малоцнные наброски.

— Да? вотъ какъ?— произнесъ Бертольдъ, въ душ со смхомъ наблюдая за тмъ, какъ художникъ со все возраставшимъ безпокойствомъ шарилъ кругомъ, ища свои ‘малоцнные наброски’.— Наврно ты потерялъ книгу по дорог,— сказалъ онъ наконецъ.— Ну, дай-ка, я помогу теб, кстати намъ уже пора возвращаться въ гостиницу.

Сказавъ это, профессоръ схватилъ Зигберта за руку и потащилъ съ собою, вовсе не безпокоясь очевидной мукой и смущеніемъ молодого человка.

Послдній и не предчувствовалъ, что его такъ тревожно разыскиваемый ‘тайный архивъ’ вполн спокойно слдуетъ рядомъ съ нимъ. Къ сожалнію профессоръ ни однимъ словомъ не упрекнулъ себя за то, что скрылъ у себя чужую собственность.

V.

Въ маленькомъ горномъ селеніи, находившемся поблизости отъ большой гостиницы, въ этотъ же день подъ вечеръ состоялся ежегодный стрлковый праздникъ. На него собрались обитатели всхъ окрестныхъ селеній, а также явилось много прізжихъ, путешественниковъ, для которыхъ подобный праздникъ явился пріятнымъ развлеченіемъ. И дйствительно празднично разубранное селеніе представляло живую красочную картину. Толпа поселянъ въ своихъ разнообразныхъ костюмахъ, непрестанное движеніе ея, въ каждый моментъ выдвигавшее на первый планъ все новыя и новыя характерныя фигуры, воя шумная, пестрая жизнь подобнаго праздника были и новы, и привлекательны для прізжихъ горожанъ. Къ вечеру состязаніе въ стрльб окончилось, выстрлы и привтственные крики на мст, отведенномъ для стрльбища, замолкли, и оно все боле пустло. Но зато тмъ оживленне становилось въ самомъ селеніи, гд толпились вс собравшіеся на праздникъ — и мстные жители, и чужаки, и горожане, и крестьяне.

Среди шумной, веселой толпы шествовалъ бургомистръ Эггерть со всей своей семьей. Въ качеств первой персоны Визенгейма онъ привыкъ при празднествахъ въ своемъ городк оживленно бесдовать съ народомъ и счелъ себя обязаннымъ сдлать то же самое и на чужбин. Увы, тутъ онъ потерплъ ршительное пораженіе, такъ какъ самъ не понималъ мстнаго нарчія, а въ то же время и его не понимали мстные поселяне. Несмотря на это, онъ вс время побуждалъ Зигберта длать ‘этюды’, причемъ однако не забывалъ до мельчайшихъ деталей указывать, какъ ихъ слдуетъ длать.

— Посмотри-ка на эту фигуру,— сказалъ онъ, указывая на хорошенькую, но нсколько грубоватую крестьянскую двушку,— этотъ этюдъ теб не слдовало бы упускать. Эта двушка ввид пастушки на пустынномъ горномъ лугу, мечтательно глядящая вдаль… на заднемъ план пастушья хижина съ мирно пасущимися коровами и нсколькими ягнятами… при этомъ вечерняя заря, дивный отблескъ нагорныхъ вершинахъ и удаляющаяся гроза… вотъ это была бы картина!.. да, да, картина, которой ты всхъ перещеголялъ бы на будущей выставк.

— Но, папа, пастушки обычно не глядятъ съ мечтательной тоской вдаль,— возразилъ Зигбертъ,— а эта двушка и вообще-то никогда не сдлаетъ этого. Правда, ея лицо красиво, но совершенно не выдающееся и ничего не говорящее.

— Такъ идеализируй его!— воскликнулъ Эгтертъ, оскорбленный противорчіемъ.— Художникъ можетъ сдлать это, и не только можетъ, а долженъ. Онъ обязанъ умть облагораживать грубую дйствительность и возводить ее до идеала. Но, мн кажется, ты вовсе не имешь охоты къ этому! Я не хочу думать, что ты серьезно намреваешься использовать для какой, либо изъ своихъ картинъ вмсто невинной пастушки разбойничье лицо этого Адріана Тухнера, иначе я…

Вдругъ толстякъ испуганно замолкъ и отскочилъ на три шага назадъ, внезапно увидвъ предъ собою это ‘разбойничье лицо’. Дйствительно это былъ Адріанъ, онъ остановился предъ толстякомъ и рзко спросилъ:

— Что угодно, господинъ бургомистръ?

— О, ничего, ничего, милый Тухнеръ,— поспшилъ тотъ отвтить,— я вовсе не звалъ васъ.

— А мн послышалось мое имя, — сказалъ Адріанъ,— и я ршилъ тотчасъ же явиться, если вамъ угодно что либо, я къ вашимъ услугамъ.

Его глаза, полупрезрительно, полуугрожающе смотрвшіе на толстяка, доказывали, что онъ слышалъ его выраженіе. Очевидно это было ясно и бургомистру, по крайней мр послдній быстро юркнулъ за Зигберта, считая его защитнымъ орудіемъ противъ возможнаго нападенія страшнаго для него горца. Однако на этотъ разъ ожидаемаго нападенія не послдовало, такъ какъ въ этотъ моментъ появились, музыканты, сопровождаемые толпою громко кричащихъ дтей, а за ними шли группы любителей потанцовать.

Пока они протискивались черезъ толпу, въ послдней поднялась толчея, и при этомъ Зигбертъ былъ отдленъ отъ своей семьи. Когда шествіе прошло, исчезли также бургомистръ, его жена и дочь, очевидно они примкнули къ людскому потоку, направлявшемуся къ мстному кабачку.

Впрочемъ Зигбертъ вовсе и не далъ себ труда поискать пропавшихъ, увидвъ, что остался одинъ, онъ вздохнулъ съ облегченіемъ, а затмъ повернулся къ Адріану, который, стоя возл него, вопросительно произнесъ:

— А вамъ пожалуй попадаетъ отъ вашего батюшки за то, что вы нарисовали меня? Если я для васъ въ тягость, то откровенно скажите мн объ этомъ, и я удалюсь.

— О, нтъ, — быстро возразилъ молодой человкъ, почувствовавъ нотку огорченія въ этихъ словахъ.— Я очень доволенъ, что встртился съ вами, такъ какъ хотлъ поздравить васъ. Мы уже слышали, что вы взяли призъ на, сегодняшнемъ состязаніи въ стрльб и признаны ршительнымъ побдителемъ.

Адріанъ со свойственнымъ ему гордымъ жестомъ откинулъ голову и воскликнулъ:

— Благодарю васъ. Я дйствительно показалъ всмъ остальнымъ, что Тухнеръ всегда всхъ перещеголяетъ въ мткости.

Правда, въ этихъ словахъ чувствовалось удовлетвореніе, но не замчалось радостной гордости молодого стрлка, который въ состязаніи съ очень многими лицами остался побдителемъ. Вмст съ тмъ и лицо Адріана нисколько не просвтлло, на немъ оставалось прежнее мрачное выраженіе, кром того возл него не было ни одного друга или товарища, которые вмст съ нимъ раздляли бы его торжество. Остальные стрлки отдльными группами направились въ мстный кабачекъ, чтобы весело закончить тамъ день. Тухнеръ же совершенно отдлился отъ нихъ и повидимому былъ совершенно одинокъ.

Онъ вмст съ Зигбертомъ стоялъ посреди толпы, скопившейся какъ разъ здсь предъ какимъ-то балаганчикомъ, но уже черезъ нсколько минутъ мсто везд нихъ значительно поочистилось, такъ какъ наиболе близко стоявшіе къ нимъ случайно или намренно отступили назадъ и видимо нарочно освободили для нихъ мсто. Зигбертъ принялъ это за проявленіе вжливости, которую оказали ему, какъ прізжему, и сдлалъ какое-то шутливое замчаніе по этому поводу. Адріанъ не отвтилъ на это ни слова, но кинулъ какой-то странный взглядъ на вжливую публику.

Оба они двинулись затмъ медленно дальше и вышли на Церковную площадь, являвшуюся теперь центромъ праздничнаго веселья. Изъ оконъ кабачка, стоявшаго противъ церкви, уже доносились звуки музыки, а на самой площади люди стояли и сидли въ разнообразныхъ группахъ. Всюду царило оживленіе и всю эту массу золотили лучи заходящаго солнца.

Зигбертъ такъ былъ увлеченъ всей этой картиной, что сначала и не замтилъ, что его спутникъ шелъ въ этой толче столь же чуждо и одиноко, какъ и онъ самъ. Вдь Адріанъ былъ всмъ извстенъ, ввиду своей побды на стрльбищ долженъ былъ бы быть, героемъ дня, а между тмъ повидимому, никто даже и не вспоминалъ о немъ. Правда, онъ кое съ кмъ обмнялся поклонами, перекинулся съ нкоторыми нсколькими словами, но ни одна рука не протянулась къ нему, ни одинъ возгласъ не привтствовалъ, никто не предложилъ ему раздлить компанію. Наоборотъ почти въ каждой групп, къ которой приближались Зигбертъ и Адріанъ, старались посторониться, и это повторялось съ такой методичностью, что на это ршительно нельзя было смотрть какъ на случайность.

Адріанъповидимому не замчалъ этого или по крайней мр не заботился объ этомъ. Онъ держался еще боле вызывающе, чмъ обыкновенію, и смотрлъ на толпу съ нескрываемымъ прозрніемъ. При этомъ онъ очевидно, очень гордился тмъ, что могъ такъ дружно идти рядомъ съ прізжимъ бариномъ, отъ котораго онъ не отходилъ ни на шагъ. Онъ очень усердно исполнялъ роль проводника и совершенно вопреки своему обыкновенію говорилъ очень много и оживленно, однако съ его усть срывалась лишь горькія ироническія замчанія.

— А вы, кажется, воюете здсь со всми,— произнесъ Зигбиртъ.— Что здсь имютъ противъ васъ? Вы оскорбили, что ли, этихъ людей, или вамъ завидуютъ за сегодняшнюю побду?

— Бытъ можетъ!— холодно отвтилъ. Адріанъ,— У меня немного друзей среди сверстниковъ. Впрочемъ я никогда и не интересовался ими, а теперь они не интересуются и мною, и въ конц концовъ это самое лучшее.

— Но помилуйте, Адріанъ!— съ упрекомъ заговорилъ молодой художникъ, однако въ этотъ моментъ раздался возгласъ знакомаго голоса: ‘Зигбертъ, вотъ онъ гд!’ — а вслдъ затмъ появился профессоръ Бертольдъ и обратился къ своему ученику:

— Да куда ты двался? Сейчасъ здсь мимо прошелъ весь Визенгеймъ въ полномъ отчаяніи, что у него исчезъ дорогой сынъ и рабъ семьи. Но все же, нужно признаться, бургомистръ — очень вжливый человкъ. Сегодня утромъ я вылилъ на него весь свой, слава Богу, достаточно изрядный запасъ грубости и думалъ, что долженъ буду, встртить съ его стороны самую ожесточенную враждебность, и что же я вижу? Вмсто всего этого онъ самымъ дружелюбнымъ образомъ привтствовалъ меня и спросилъ, не видлъ ли я тебя.

— Они ищутъ меня? — съ безпокойствомъ спросилъ Зигберть.— Ну, тогда я уже лучше…

— Полно, полно! ты останешься,— прервалъ его профессоръ, схвативъ за руку.— Теб вовсе не вредно понемногу пріучаться къ бгству отъ нихъ, такъ какъ сразу ты не ршишься на это. Но кто же это съ тобою? Да вдь это…

Къ счастью профессоръ удержался отъ продолженія фразы, которая выдала бы то, что онъ знакомъ съ рисункомъ Зигберга, изображавшимъ Адріана, и утаилъ у себя книгу съ набросками.

Зигбертъ назвалъ своего спутника, и взглядъ профессора съ нескрываемымъ интересомъ остановился на молодомъ горц.

Адріанъ не остался невоспріимчивымъ къ этому ясно проявленному интересу. Онъ привтливе, чмъ это у него было въ обыча, отвчалъ на вопросы и замчанія профессора и присоединился къ обоимъ мужчинамъ, направившимся теперь къ кабачку.

— Хорошо, что я встртилъ тебя,— сказалъ Бертольдъ,— все еще продолжая держатъ за руку своего ученика, словно желая помшать его малйшей попытк къ бгству.— Я сговорился съ сэромъ Конуэемъ сдлать прогулку на Эгидіеву стну, если погода будетъ благопріятна.. Ты конечно пойдешь съ нами?

Зигбертъ очевидно вовсе не нашелъ столь само собою понятнымъ подобное предположеніе, упоминаніе о сэр Конуэ испортило ему удовольствіе предположенной прогулки, и онъ хотлъ сдлать возраженіе, но профессоръ безъ церемоніи прервалъ его.

— Ты отправишься съ нами, говорю я теб! Эта прогулка, говорятъ, очень интересна, и, какъ я слышалъ, наша дама безъ труда можетъ прохать верхомъ до самаго предгорья.

Зигбертъ быстро поднялъ голову, и взглядъ его глазъ съ сильнйшимъ удивленіемъ устремился на лицо учителя.

— Дама, говорите вы? Какая?

— Александрина фонъ Ланденъ… ты вдь, кажется, знаешь ее?— съ самымъ равнодушнымъ выраженіемъ въ лиц отвтилъ профессоръ.

— Да, я знаю ее!— тихо произнесъ Зигбертъ.

— Правда, она будетъ сопровождать насъ лишь до предгорья, но и оттуда уже открывается достаточно широкій горизонтъ. Дорога же на самое Эгидіеву стну черезчуръ трудна и доступна лишь для людей, опытныхъ въ восхожденіи на горы. Президентъ не соглашается, чтобы его дочь рискнула подвергнуться возможной опасности.

Прошло нсколько секундъ, пока заговорилъ Зигбертъ, по вншности спокойно, но все же слегка дрожащимъ голосомъ,

— Къ сожалнію я долженъ отклонить ваше любезное приглашеніе. Я — не ходокъ по горамъ и только помшалъ бы вамъ въ вашей прогулк.

Бертольдъ не обратилъ ни малйшаго вниманія на этотъ отказъ.

— Да, вдь ты же слышалъ, что до самаго предгорья идетъ очень удобная дорожка для верховой зды. Конечно мы не возьмемъ тебя съ собою на стну, это не по теб. Зато, пока мы будемъ подыматься туда, ты позаймешь барышню. Напримръ тамъ наверху вы можете вмст порисовать.

— Но, увряю, мн дйствительно невозможно!— воскликнулъ Зигбертъ съ легкимъ оттнкомъ страха.— Я уже какъ разъ уговорился съ моимъ пріемнымъ отцомъ, я…

— Ты пойдешь съ нами,— стоялъ на своемъ профессоръ,— а господинъ бургомистръ останется внизу. Не трудись возражать мн, это ничему не поможетъ. Послзавтра, утромъ, ровно въ пятъ, ты будешь на сборномъ пункт, и если теб взбредешь въ голову не придти, то я взломаю дверь твоей комнаты и насильно вытащу тебя. Замть себ это!

На. лиц молодого человка отразилось ощущеніе муки. Онъ достаточно зналъ своего бывшаго учителя, а потому былъ увренъ, что тотъ въ состояніи исполнитъ свою угрозу. Но въ то же время для него были настолько пріятны возстановившіяся доврчивыя отношенія съ нимъ, что онъ не рискнулъ испортить ихъ дальнйшимъ отказомъ. Поэтому онъ замолчалъ къ большому удовольствію профессора, а послдній принялъ это за безусловное подчиненіе Зигберта его желанію.

Предъ дверью кабачка стоялъ сэръ Конуэй и очень холодно и важно наблюдалъ за дарившимъ вокругъ нсколько шумнымъ весельемъ. Придти сюда онъ согласился лишь по настоятельному желанію профессора, въ обществ котораго онъ находился, но отнюдь не раздлялъ удовольствія Бертольда нсколько часовъ подрядъ протолкаться среди крестьянъ. Въ то время какъ художникъ съ полнымъ интересомъ и веселой непринужденностью отдавался впечатлніямъ праздника, англичанинъ съ неудовольствіемъ смотрлъ на толпу, для него она была кричащей, вовсе неинтересной чернью, питавшей очень мало уваженія къ присутствовавшимъ на праздник барамъ и при случа толкавшей ихъ совершенно такъ же, какъ и всхъ другихъ.

Однако въ настоящій моментъ сэръ Конуэй снизошелъ до разговора. Ему съ полной готовностью давалъ какое-то объясненіе хозяинъ кабачка, стоявшій предъ нимъ безъ шляпы и видимо знавшій его. Очевидно предметъ ихъ бесды представлялъ интересъ и для горцевъ, потому что многіе изъ нихъ окружили бесдовавшихъ и съ очевиднымъ вниманіемъ слушали ихъ.

— Это невозможно, милордъ!— тономъ сожалнія сказалъ хозяинъ кабачка.— Этого никому не сдлать! Я ршительно везд предлагалъ то, что вы мн поручили, но никто не ршается отправиться туда.

Конуэй очевидно не ожидалъ такого отвта и казался недовольнымъ. Въ этотъ моментъ въ кружокъ вошелъ профессоръ съ Зигбертомъ и весело произнесъ:

— Извините, что я такъ безцеремонно ушелъ отъ васъ, но я замтилъ въ толп вотъ этого моего бывшаго ученика и ршилъ завербовать его себ. Господинъ Зигбертъ Гольмъ и… да, какъ я вижу, вы уже знакомы?

Дйствительно англичанинъ и молодой художникъ знали другъ друга, но они обмнялись лишь холодными, сдержанными поклонами. Очевидно Конуэй не забылъ, что Гольмъ отказался отдать ему рисунокъ Адріана, а Зигбертъ продолжалъ испытывать свое прежнее нерасположеніе къ англичанину. Впрочемъ тотъ и не обратилъ на него вниманія, а, коротко отвтивъ что-то профессору, снова заговорилъ съ хозяиномъ кабачка:

— А вы сообщили сумму, которую я готовъ заплатить, если мн доставятъ птицу живой?

— Да, милордъ, но, какъ я уже сказалъ вамъ, охотниковъ на это не находится.

— О чемъ идетъ рчь?— спросилъ Бертольдъ.

— Дло идетъ о томъ, чтобы достать съ Эгидіевой стны орлиное гнздо,— презрительно пожавъ плечами, отвтилъ англичанинъ.— Я предложилъ за это высокую цну, но, несмотря на это, никто не хочетъ рискнуть.

— Это удивляетъ меня,— произнесъ профессоръ.— Люди часто изъ-за пустяковъ рискуютъ жизнью на охот или при рубк лса, а здсь они могутъ заработать въ одинъ день столько, сколько не дастъ имъ работа въ теченіе цлаго года.

— Ну, каждый хотлъ бы заработать, — глубокомысленно произнесъ трактирщикъ, — да только никому не удастся сдлать это. Вдь до гнзда-то не добраться. Да вотъ стоитъ Вейдманъ, онъ уже сорокъ лтъ живетъ въ горахъ и знаетъ каждый шагъ на Эгидіевой стн. Пусть-ка онъ скажетъ вамъ, можно ли достать орла.

Вендманъ былъ пожилой, но еще крпкій человкъ съ обвтрившимся лицомъ и сдыми волосами, онъ выступилъ изъ рядовъ слушателей и, подойдя ближе, ршительно заявилъ,

— Нтъ, его не возьмешь. На томъ мст его не достанешь… иначе это уже давно было бы сдлано. Гнздо расположено посредин стны, на голомъ откос. Снизу не подберешься, потому что тамъ пропасть съ ручьемъ, а оттуда стна поднимается совершенно отвсно. Сверху тоже не пробраться, потому что тамъ, въ камняхъ, провалъ на провал. Хотлъ бы я посмотрть на того, кто рискнулъ бы спуститься туда и снова появился бы, не сломавъ себ шеи!

— Судя по описанію, это дло дйствительно кажется геройскимъ, — произнесъ Бертольдъ, обращаясь къ Зигберту,— Я бы не желалъ попытаться, но это дло, можетъ быть, подошло бы для, твоего друга, Адріана Тухнера. Мн онъ кажется способнымъ орвершить даже невозможное. Изо всхъ пожалуй только онъ одинъ исполнитъ это, Не предложить ли намъ ему этого дла?

Профессоръ лишь шутя сдлалъ свое предложеніе, но оно было принято всерьезъ. Казалось, словно съ именемъ Тухнера было связано что либо гласное, по крайней мр по всему кружку собравшихся прошло какое-то странное волненіе, а лицо Вендмана замтно омрачилось.

— Адріанъ Тухнеръ?— повторилъ онъ.— Нтъ, о немъ и не думайте! Онъ наврняка не пойдетъ на Эгидіеву стну, даже если вы предложите ему об пригоршни, полныя золота.

— Почему это нтъ?— внезапно спросилъ Адріанъ.

Вс взоры обратились на него, онъ стоялъ лишь въ нсколькихъ шагахъ и очевидно слышалъ весь разговоръ, теперь онъ медленно вступилъ въ кружокъ, увеличившійся втрое больше прежняго. Даже находившіеся до сихъ поръ вдалек приблизились, очевидно дло пріобрло совсмъ иной, повышенный интересъ съ того момента, какъ въ немъ принялъ участіе Тухнеръ.

— Почему вы думаете, что я не пойду на Эгидіеву стну?— спросилъ онъ еще разъ.

Его голосъ звучалъ спокойно, но суровая складка на его лбу и грозно вспыхнувшіе глаза не предвщали ничего хорошаго.

Вс замолчали, видимо никто не испытывалъ охоты отвчать, даже хозяинъ кабачка боязливо отошелъ въ сторону. Только старикъ Вендманъ безстрашно стоялъ на своемъ мст и произнесъ:

— Да вдь я это только такъ думаю! Вдь ты уже цлыхъ два года не былъ тамъ наверху и наврно никогда не отправишься туда.

— А разв сметъ кто либо предписывать мн, куда я долженъ ходить?— глухо спросилъ Адріавъ, подойдя вплотную къ старику.— Я всегда думалъ, что это — лишь мое личное дло!

— Да я теб ничего и не предписываю,— спокойно возразилъ Вейдманъ.— Но все-таки я правъ. Ну-ка, попробуй, сдлать то, что предлагаетъ господинъ. Пожалуй ты одинъ изъ всхъ насъ можешь сдлать это, такъ какъ уже частенько выкидывалъ такія штуки. Но на этотъ разъ ты не возьмишься за это дло, ты вдь лучше всего самъ знаешь, почему.

— Вендманъ, довольно!— бшено вскрикнулъ Адріанъ.— Попридержи свой языкъ, говорю теб! Лучше замолчи, или…

Тухнеръ не закончилъ своей фразы, но выраженіе его лица предвщало такую грозную бду, что старикъ отошелъ.

Но въ тотъ же моментъ среди всхъ собравшихся послышался ропотъ, а затмъ стали раздаваться отдльные слова и возгласы. Молчаливая сдержанность, царившая до сихъ поръ, очевидно готова была. превратиться въ шумную враждебность. Однако это до крайности вывело изъ себя Адріана,

— Слышите, довольно!— крикнулъ онъ, въ бшенств топая ногой,— мн надоли эти вчныя розсказни и насмшки! Если кто либо изъ васъ хочетъ чего нибудь отъ меня, говорите мн прямо въ лицо! Я готовъ дать отвтъ, но только пусть этотъ человкъ побережется!

И дйствительно Тухнеръ стоялъ съ такимъ видомъ, словно былъ готовъ вступить въ борьбу съ цлымъ свтомъ. Его. гигантская фигура выпрямилась во весь ростъ, рука была угрожающе поднята, а вспыхнувшіе гнвомъ взоры скользили вокругъ, словно отыскивая врага.

Это его вызывающее поведеніе по отношенію къ толп не осталось безъ впечатлнія. Никто не осмлился принять вызовъ, ропотъ замолкъ.

Трое прізжихъ съ удивленіемъ наблюдали за этой сценой, не будучи въ силахъ понять ее.

— Что все это значитъ, Адріанъ?— наконецъ спросилъ Зигбертъ, подходя къ горцу.— Что хотятъ сказать эти люди своими намеками? Объясните намъ!

Адріанъ опустилъ поднятую руку, окинулъ долгимъ взоромъ лицо молодого человка, съ боязливымъ вопросомъ глядвшаго на него, и его голосъ непроизвольно смягчился, когда онъ отвтилъ,

— О, вы еще услышите объ этомъ, господинъ Зигбертъ, вамъ ужъ все сообщатъ, какъ только я уйду. Ну, что же, пусть говорятъ! Когда нибудь это же должно случиться. Не здсь при мн пусть лучше никто и не рискуетъ на это иначе я сдлаю его нмымъ.

Тухнеръ повернулся, собираясь уйти, но его остановилъ Конуэй. Послдній тоже съ изумленіемъ наблюдалъ за этой сценой, но ршительно не интересовался этимъ споромъ крестьянъ и горца-охотника, онъ даже не взялъ на себя труда подумать объ этомъ, а наоборотъ ему стало ясно, что именно въ этомъ спор заключается лучшее средство для исполненія его желанія, за которое онъ держался съ истинно британскимъ упрямствомъ, и что именно Тухнеръ — наиболе подходящій человкъ для этого.

— Обождите минутку,— сказалъ онъ такъ спокойно, словно предъ нимъ вовсе не разыгралась та возбужденная сцена.— Кажется, здсь не довряютъ, что вы способны на это смлое дло? Но я-то врю вамъ. Желаете достать мн орла съ Эгидіевой стны?

— Я?— спросилъ Адріанъ и, какъ бы невольно вздрогнувъ, слегка отступилъ..

— Ну, да, конечно! Я согласенъ дать двойную цну, если вы доставите мн птицу живой.

Прошло нсколько секундъ, но Адріанъ не отвчалъ. Онъ стоялъ неподвижно, устремивъ взоръ въ землю. Его загорлое, лицо какъ-то посрло, но ни одинъ мускулъ не дрогнулъ въ немъ, оно оставалось неподвижнымъ, словно было желзнымъ. Несмотря на это, ни одинъ звукъ не сорвался съ его устъ.

— Такъ, значитъ, вы не осмливаетесь!— насмшливо произнесъ Конуэй.

Услышавъ это, Адріанъ поднялъ голову и мрачно взглянулъ на англичанина. Затмъ онъ медленно обвелъ взоромъ всхъ стоявшихъ вокругъ, увидлъ, что вс, затаивъ дыханіе, смотрли на его губы, что вс ожидали услышать отъ него отказъ, а потому, внезапно выпрямившись, холодно и твердо произнесъ:

— Я готовъ сдлать это!

Снова по рядамъ слушателей пробжало какое-то движеніе, но на этотъ разъ это было очевидно изумленіе. Видимо никто не ожидалъ этого ршенія. Зато англичанинъ съ удовлетвореніемъ кивнулъ головой и сказалъ:

— Это меня радуетъ. Когда вы приметесь за дло?

— Пока еще не знаю, сперва мн надо обслдовать, какъ можно добраться до гнзда. Потерпите пару дней.

— Я вамъ предоставляю столько времени, сколько вы хотите. Значитъ, на этомъ и покончимъ! Принесите мн орла, и я заплачу вамъ ту цну, которую вы потребуете.

— Мы поговоримъ объ этомъ потомъ,— коротко и рзко заявилъ Адріанъ, а затмъ быстро обернулся къ Вейдману,— Ну, какъ же, ты пойдешь со мной?— спросилъ онъ тмъ же тономъ, но теперь въ его словахъ чувствовалось легкое глумленіе.— За гнздомъ-то я пойду одинъ, но мн нужно нсколько человкъ, которые были бы подъ рукой съ канатами и палками. Ты былъ бы какъ разъ подходящимъ для меня.

Старикъ покачалъ сдой головой и предостерегающе произнесъ:

— Брось это, Адріанъ! Не ходи туда, на вершину! добра отъ этого не будетъ.

— Пойдешь ты со мною или нтъ?— раздраженно прервалъ его Адріанъ.

— Если ты этого непремнно хочешь!— твердо взглянувъ на него, отвтилъ Вейдманъ.— Пусть не говорятъ, что я поджегъ тебя на это дло, а затмъ бросилъ. Я пойду.

— Отлично! Объ остальномъ мы сговоримся. Будьте уврены, сударь, я достану вамъ орла, — обратился Адріанъ къ Конуэю и повернувшись ушелъ, никому не поклонившись.

— Ну, а теперь я на самомъ дл хотлъ бы узнать, въ чемъ же собственно состоитъ вся исторія,— воскликнулъ Бертольдъ.— Очевидно тутъ есть что-то особенное. Говорите же, господа! Что за связь между Тухнеромъ и Эгидіевой стной?

Окружающіе очевидно не знали, говорить ли имъ, или молчать, они лишь переглядывались и перешептывались. Наконецъ Вейдманъ медленно произнесъ:

— Да, видите ли… только такъ говорятъ…

— Что говорятъ?

— Это — очень скверная исторія, разыгравшаяся два года тому назадъ,— началъ хозяинъ кабачка.— Вы, господа, наврно видли крестъ на Эгидіевой стн?

— Да, конечно! Говорятъ, тамъ кто-то свалился съ вершины.

— Свалился? Да, это почти близко къ истин.

— Это былъ браконьеръ,— замтилъ Зигбертъ.— По крайней мр я такъ слышалъ отъ Тухнера.

— Вотъ какъ?— какимъ-то страннымъ тономъ произнесъ Вейдманъ,— Адріанъ сказалъ вамъ это? Ну, онъ-то конечно долженъ знать, какъ все произошло!

— Да бросьте наконецъ эти таинственныя недомолвки!— вмшался профессоръ.— Говорите прямо! Случилось что нибудь дурное и, въ этомъ обвиняютъ Тухнера?

Старикъ передернулъ плечами.

— Вдь людямъ нельзя запретить врить въ то, во что они хотятъ, ну, а они-то какъ разъ и врятъ. Правда, когда все случилось, тамъ никого не было, но Леонгардъ никогда въ жизни не занимался браконьерствомъ, онъ искалъ тамъ, наверху, кое чего другого, а не дичи. Онъ уже давно стоялъ поперекъ дороги Адріану, и нсколько разъ они сильно повздорили изъ-за одной двушки. Тухнеръ поклялся убитъ Леонгарда, если хоть разъ встртитъ того, тамъ, гд онъ до сихъ поръ былъ единымъ владыкой и по праву долженъ былъ оставаться имъ. Въ конц концовъ дло по всей вроятности: дошло до этого… оловомъ, когда однажды Леонгарда нашли въ Эгидіевой пропасти, какъ разъ подъ дорогой, ведущей на нагорье, то каждый ршилъ по-своему. Возможно, что тутъ былъ простой несчастный случай…

— Да конечно это былъ лишь несчастный случай!— порвалъ старика Зигбертъ.— Ну, можно ли, опираясь лишь на возможность, на простое предположеніе, высказывать такое страшное обвиненіе?— Нтъ, я никогда не поврю этому!

— Да что это ты такъ разгорлся?— произнесъ Бертольдъ, удивляясь такому страстному заступничеству со стороны обычно робкаго и молчаливаго молодого человка.— Сознаюсь, этотъ Тухнетъ не вызываетъ къ себ доврія. Я не хотлъ бы съ глаза на глазъ очутиться съ нимъ на обрыв, если бы Тухнеръ случайно былъ моимъ врагомъ. Но вдь, если общій голосъ высказалъ подобное предположеніе, то очевидно было произведено слдствіе?

— Совершенно врно, но ничего изъ этого не вышло,— произнесъ Вейдманъ.— Адріанъ былъ привлеченъ къ суду, и его изрядно пошпыняли тамъ перекрестными: вопросами, но онъ все время утверждалъ, что въ ту ночь и ногой не вступалъ на Эгидіеву стну. Дйствительно его никто не видлъ, ну, его и отпустили. Но съ тхъ поръ никто не довряетъ ему, и, какъ вызывающе ни ведетъ онъ себя, онъ все же чувствуетъ, чего стоила ему у насъ эта исторія.

Старикъ отошелъ къ толп, словно желая избгнуть дальнйшихъ вопросовъ, но профессоръ вовсе не былъ склоненъ къ этому.

— Я лишь шутя предложилъ вамъ это,— тихо сказалъ онъ Конуэю,— а, кажется, дло-то вышло очень серьезное. Но кто же могъ предполагать, что тутъ кроется что-то? Я думаю, лучше будетъ, если вы возьмете назадъ свое общаніе и сообщите объ этомъ Тухнеру. Чмъ ни кончится его смлая выходка, это только вызоветъ лишніе разговоры и волненіе въ народ, а если Адріанъ дйствительно попытается исполнить ваше предложеніе, то все же опасность предпріятія слишкомъ велика, чтобы вы взяли на себя отвтственность за то, что послали туда Тухнера.

— Я никого не посылаю,— холодно возразилъ Конуэй.— Я просто-напросто предложилъ свою цну, кто желаетъ получить ее, пусть потрудится. Если предпріятіе окажется невозможнымъ, то Тухнеръ самъ отступится, если же онъ примется за него, такъ ужъ это — его личное дло справиться съ опасностью, достаточно извстной ему.

Очевидно англичанинъ вовсе не былъ склоненъ отказаться отъ своей зати и видимо очень низко цнилъ опасность., которой подвергалась при этомъ чужая жизнь. Профессоръ пробурчалъ что-то относительно злостнаго эгоизма и проклятаго британскаго упрямства, но очевидно это не было услышано, такъ какъ Конуэй обратился къ хозяину кабачка и поручилъ ему въ точности освдомить его о времени, когда Тухнеръ примется за взятое на себя дло, затмъ онъ съ прежнимъ равнодушіемъ предложилъ профессору двинуться въ путь.

— Хорошо, пойдемте!— недовольно сказалъ Бертольдъ.— Расчитываешь поразвлечься на безобидномъ народномъ праздник и вдругъ слышишь о такихъ ужасныхъ исторіяхъ, портящихъ все настроеніе¹. Пойдемъ, Зигберть! Да куда же онъ двался? Зигберть!

Молодого художника дйствительно уже не было, вс разспросы и призывы его остались безплодными, это чрезвычайно разсердило профессора, и онъ въ конц концовъ ршилъ отправиться домой съ Конуэемъ.

— А вдь мальчикъ-то и впрямь пріучается къ бгству,— ворчалъ онъ про себя.— Теперь онъ сыгралъ со мною такую же штуку, какъ раньше со своимъ папенькой, совсмъ напрасно похвалилъ я его за это. Ну, по крайней мр онъ начинаетъ проявлять свою собственную волю. Какъ онъ страстно вспыхнулъ, вступившись за человка, котораго вс-вс обвиняютъ! Ну-съ, посмотримъ-ка, нельзя ли подтолкнуть его на открытое возмущеніе противъ Визенгейма!

Зигберть дйствительно ушелъ, и не подумавъ, что къ его исчезновенію отнесутся съ неудовольствіемъ. Онъ чувствовалъ потребность поговоритъ съ Адріаномъ, столъ, по его мннію, оклеветаннымъ. Онъ пошелъ за Тухнеромъ, но нагналъ его лишь при выход изъ селенія.

Здсь было очень тихо, шумъ веселья на церковной площади доносился сюда очень глухо, здсь строенія не мшали широт вида, а потому отсюда былъ отлично виденъ весь горный пейзажъ, залитый красноватымъ свтомъ заходящаго солнца.

Адріанъ стоялъ на мосту черезъ горную рчку, прислонившись къ деревяннымъ периламъ, и неподвижно глядлъ на бурно лнившуюся воду. Онъ не обернулся къ Зигберту, по всей вроятности даже не слышалъ его шаговъ. Только посл того, какъ художникъ положилъ руку на его плечо, онъ вздрогнулъ, и по мрачнымъ чертамъ его лица проскользнулъ свтлый лучъ радости.

— Ахъ, это — вы, господинъ Зигберть?— произнесъ онъ, тупо смотря на молодого человка.— Вы пришли ко мн… теперь, когда… Я этого не ожидалъ.

— Отчего?— сердечно спросилъ Зигберть.— Я не врю клевет и пришелъ сюда лишь съ цлью предостеречь васъ, Адріанъ. Я хотлъ попросить васъ отказаться отъ вашей безумной попытки. Откажитесь!

— Нтъ!— ршительно заявилъ Адріанъ.— Я этого не могу, даже если бы хотлъ. Я далъ слово… вдь вы сами слышали.

— Кому вы дали это слово? Англичанину, безсердечному эгоисту, не задумывающемуся поставить вашу жизнь на карту, лишь бы. исполнитъ одинъ изъ своихъ капризовъ. Своими деньгами онъ хочетъ оплатить смертельную опасность для васъ. Быть можетъ, онъ заплатитъ вамъ за орла на всъ золота, но вдь цнность-то человческой жизни выше.

Горькое презрніе дрогнуло на губахъ Адріана при этихъ словахъ.

— Что значить цна! Я не гонюсь за деньгами, онъ можетъ ихъ оставитъ себ. Я готовъ пуститься на это дло лишь для того, чтобы показать всмъ, что я не боюсь Эгидіевой стны, какъ они думаютъ. Вотъ имъ я далъ слово и ради нихъ сдержу его, будь, что будетъ, я хочу, чтобы они, т-то, оставили меня наконецъ въ поко!

— Ну, врядъ ли это случится,— тихо произнесъ Зигбертъ.— Если вы исполните эту рискованную затю, то, можетъ быть, вамъ поудивляются, какъ сегодня, когда вы взяли призъ за стрльбу, но то, что люди имютъ противъ васъ, по всей вроятности останется.

Адріанъ громко, презрительно разсмялся.

— Ну, вы плохо знаете этихъ людей. Нтъ, то не останется. Вы не знаете, какъ твердо народъ здсь держится своихъ суеврій, заклятіемъ лежащихъ на такихъ сильныхъ и смлыхъ выходкахъ. Если я вернусь съ Эгидіевой стны, не свернувъ себ головы, такъ никто не сунется ко мн ни съ однимъ словомъ о томъ. Ужъ я-то ихъ знаю.

— А если вы упадете?— серьезно спросилъ Зигбертъ.

— Ну, что же, тогда все кончится, а вдь тотъ или иной конецъ долженъ же быть когда нибудь. Вы, правда, не знаете, господинъ Зигбертъ, что значитъ быть отвергнутымъ своими же, проклинаемымъ на каждомъ шагу. А я это испыталъ! Этимъ можно довести человка до крайности, и они уже довели меня! Два года я сносилъ это, но теперь довольно! И если бы тамъ, на горахъ, былъ настоящій адъ, я все же пошелъ бы туда!

Въ этихъ словахъ слышалась дикая, отчаянная ршимость., не отступающая ни предъ чмъ. Очевидно Тухнеръ дйствительно былъ доведенъ до крайности и готовъ на все. Зигбертъ понялъ, что здсь вс его уговоры будутъ напрасны, и замолчалъ. Его взоръ направился на Эгидіеву стну, вздымавшуюся къ небесамъ во всей своей величественности и ярко освщенную послдними лучами заходящаго солнца. Грандіозныя скалы словно ожили въ красноватомъ свт, и рзко выдлялся на пылающемъ небосвод крестъ на своей высот, за которой медленно исчезало солнце. Наконецъ его сіяніе погасло, тяжелыя, холодныя тни протянулись по горамъ. Въ то же время тяжело легла холодная рука Тухнера на руку молодого художника, стоявшаго рядомъ съ нимъ.

— Прощайте, господинъ Зигбертъ!— глубоко вздохнувъ, произнесъ горецъ.— Черезъ три дня я принесу орла или… вамъ, самимъ придется поискать меня вотъ тамъ, въ Эгидіевой пропасти.

VI.

Въ тнистомъ парк, расположенномъ за гостиницей, сидлъ бургомистръ Эггертъ, окруженный всей своей семьей. Музы Визенгейма были тоже представлены здсь въ образ мстнаго ‘Встника’, ежедневно присылаемаго сюда. Само собою разумется, что городской голова долженъ былъ въ точности быть освдомленнымъ обо всемъ, что происходило въ покинутомъ имъ родномъ город, который вотъ уже цлыхъ три недли былъ лишенъ своего главнаго владыки и принужденъ былъ еще цлую недлю испытывать это.

Эггертъ съ большимъ удовлетвореніемъ узналъ изъ своей газеты, что чинившійся фонтанъ на рыночной площади снова началъ дйствовать, что сбжавшая у судьи собака нашлась и что раскрыли вора, стянувшаго курицу у сторожа управы, и что онъ отправленъ въ новую городскую тюрьму. Посл всхъ этихъ пріятныхъ извстій, касавшихся впрочемъ главнымъ образомъ практическихъ сторонъ жизни, дло дошло и до музъ, особенно. богато представленныхъ въ этомъ номер ‘Встника’.

Эггертъ только что прочелъ длинное стихотвореніе съ таинственнымъ заголовкомъ ‘Къ ней’, оно вылилось изъ-подъ пера теперешняго редактора газеты и будущаго классика родной поэзіи, каждое воскресенье обдавшаго въ дом бургомистра. Очевидно нарушеніе этой милой привычки, вызванное путешествіемъ семьи Эггертъ, повліяло на настроеніе молодого поэта, по крайней мр стихотвореніе было полно тоски и муки и вызывало соотвтствующее впечатлніе. Голосъ чтеца неоднократно дрожалъ отъ растроганности, его супруга сидла со сложенными руками и увлажненными глазами, а Фрэнци была какъ-то элегически просвтлена. Только Зигбертъ былъ до крайности равнодушенъ и не проявлялъ ршительно ничего, что свидтельствовало бы о томъ, что и онъ растроганъ.

— Да, нашъ Эльбахъ — дйствительно геній!— воскликнулъ бургомистръ, откладывая газету.— О, изъ него выйдетъ нчто великое. При прощаніи онъ самъ высказалъ мн свое убжденіе въ этомъ, и я раздляю это мнніе.

— Если бы только бдняга не предавался такъ сильно своей несчастной любви!— сострадательно замтила, мадамъ Эггертъ.— Сколько разъ уже изливалъ онъ въ ‘Встник’ свое горе и все еще не можетъ покончитъ съ нимъ. Очевидно онъ влюбленъ въ кого нибудь въ Берлин, гд онъ жилъ раньше, въ Визенгейм я не знаю никого, кто могъ бы бытъ объектомъ такого чувства… Какъ ты думаешь, Фрэнци?

Двушка, вопреки своему обыкновенію, ничего не отвтила, а только склонила голову надъ своимъ рукодльемъ столь низко, что ея мать не могла замтить, какимъ пламенемъ вспыхнуло ея лицо. Къ счастью въ этотъ моментъ снова заговорилъ папаша:

— Ну, я какъ нибудь по душ разспрошу его. Сегодня онъ, правда, изливается въ потрясающей скорби.

— Но вдь въ стих страшно хромаютъ рифмы,— сказалъ Зигбертъ.

— Ну, такое прозаическое замчаніе ты могъ бы оставить при себ, — повышеннымъ тономъ сказалъ бургомистръ.— Что значитъ какая-то рифма, если содержаніе красиво и трогательно? Чувство — главное въ поэзіи, какъ и вообще въ искусств. Ты долженъ былъ бы самъ освоиться съ этой мыслью и вносить больше трогательнаго чувства въ свои картины. Но впрочемъ это нужно самому прочувствовать, а ты никогда не сидишь съ горячими слезами на глазахъ за своимъ мольбертомъ, какъ этотъ бдняга за своимъ редакціоннымъ столомъ.

— Ну, да, Зигбертъ постоянно видитъ какой-то форсъ въ томъ, чтобы унижать господина Эльбаха,— съ трудомъ скрывая свое раздраженіе, произнесла Франциска.— Онъ хочетъ отмстить за то, что въ ‘Встник’ не появилось замтки о его послдней картин.

— Ошибаешься, Фрэнци,— пожавъ плечами, возразилъ Зигбертъ.— Увряю тебя, мн совершенно безразлично, какъ судитъ о моихъ картинахъ господинъ Эльбахъ, да и вообще судитъ ли онъ о нихъ.

— Зависть артистовъ,— съ улыбкой заявилъ Эггертъ:— одинъ не хочетъ простить другому его славу, хотя оба работаютъ на разныхъ поприщахъ. Но, правда, и я съ удивленіемъ замтилъ полное молчаніе ‘Встника’. Я опасаюсь, что Зигберта намренно игнорируютъ, и, весьма возможно, его изрядно задли бы, если бы…

Онъ прервалъ своіо рчь, такъ какъ вполн естественное заключеніе о томъ, что только гастрономическія причины защищали его пріемнаго сына отъ нападокъ ‘Встника’, показалось ему слишкомъ непоэтичнымъ, хотя и правильнымъ.

Вся его семья тоже молчала.

— Подобная вражда и ревность не должны имть мста въ нашемъ Визенгейм,— заговорилъ Эггертъ снова.— По возвращеніи домой я постараюсь проложить путь къ примиренію при помощи… ананаснаго крюшона, обыкновенно онъ настраиваетъ нашего поэта на примирительный ладъ, это я уже нсколько разъ испробовалъ. Что же касается тебя, Зигбертъ, то покорнйше прошу не проявлять упрямства! Мн было бы пріятно, если бы ты обладалъ хоть частицей сознанія собственнаго достоинства и художественной гордости, какой располагаетъ нашъ Эльбахъ. Онъ каждое свое произведеніе ужа заране объявляетъ образцовымъ.

— Да, да, и даже самъ вритъ этому,— съ горечью произнесъ Зигбертъ.— Но я-то никогда не былъ способенъ на это.

Франциска кинула на него далеко не благосклонный взглядъ и уже намревалась энергично вступиться за поэзію, но въ этотъ моментъ ея отецъ внезапно всталъ. На другой сторон парка онъ замтилъ профессора Бертольда и вдругъ почувствовалъ желаніе погулять какъ разъ гамъ. Поэтому онъ предоставилъ свою семью самой себ и ‘Встнику’, а самъ двинулся въ томъ направленіи, гд находился знаменитый маэстро.

Бургомистръ нсколько времени колебался, разсердиться ли ему на недавнюю грубость профессора, или восхищаться оригинальностью знаменитаго художника, и въ конц концовъ ршился на послднее. Онъ ни подъ какимъ видомъ не хотлъ упустить подобное блестящее знакомство, а потому приблизился къ этому ‘оригиналу’ съ твердымъ ршеніемъ не обижаться на него и началъ разговоръ замчаніемъ о томъ, что погода дивна, и вопросомъ о томъ, хорошо ли спалъ профессоръ.

Тотъ былъ въ довольно милостивомъ настроеніи духа, быть можетъ, его также тронуло то, что за его страшную грубость ему отплатили такой изысканной вжливостью. Онъ подтвердилъ фактъ существованія хорошей погоды и заявилъ, что спалъ великолпно. Посл этого Эггертъ осмлился присоединиться въ нему, и оба стали прогуливаться вмст, повидимому въ полномъ мир и согласіи.

— Завтра утромъ Зигбертъ отправляется со мною на Эгидіеву стну,— заявилъ профессоръ своему спутнику.— Мы уже сговорились. Мы двинемся въ путь раннимъ утромъ и думаемъ вернуться къ вечеру.

Бургомистръ поднялъ брови, такъ какъ подобнаго своеволія никогда не дозволялъ своему пріемышу, и, хотя приписалъ всю вину этого профессору, все-таки счелъ себя обязаннымъ проявить свой авторитетъ.

— Зигбертъ ни слова не сказалъ мн объ этомъ,— произнесъ онъ.— Я, право, боюсь…

— А вы, можетъ быть, имете что либо противъ этого?— прервалъ его Бертольдъ съ такой досадой, что толстякъ въ одно мгновеніе отступилъ.

— О, вовсе нтъ!— поспшно, заявилъ онъ.— Я только думалъ… Желаю вамъ большого удовольствія отъ этой прогулки.

— Благодарю!— буркнулъ профессоръ, нсколько успокоившись.— Но еще одинъ вопросъ. Вы конечно знаете вс этюды и наброски Зигберта?

— Само собой разумется! Вдь вы знаете, какъ сильно я интересуюсь искусствомъ, а въ особенности, когда дло касается произведеній моего сына. Я ежедневно внимательнйшимъ образомъ разглядываю его альбомъ, и, смю надяться, имю право утверждать, что ничто не было создано имъ безъ моего совта и сужденія, начиная отъ самаго маленькаго листка и до большихъ картинъ, висящихъ у меня дома.

— Наврно он вс цликомъ висятъ тамъ!— сухо замтилъ Бертольдъ.— Врядъ ли нашелся хоть одинъ покупатель на нихъ?

Эггертъ съ гордостью богача ударилъ себя въ грудь и воскликнулъ:

— Совершенно врно, не нашлось, но я и не придаю этому значенія, такъ какъ могу позволить себ роскошь оставить картины моего сына въ своей собственности. Мой сынъ не нуждается въ томъ, чтобы заниматься живописью ради денегъ. Онъ всегда могъ отдаваться велніямъ своей музы, не думая о матеріальной выгод.

— Вотъ это-то всегда и было его несчастьемъ!— съ удареніемъ замтилъ Бертольдъ.— Если бы онъ долженъ былъ энергично бороться съ нуждою, то не сталъ бы такимъ мечтателемъ.

Эггертъ, разинувъ ротъ, смотрлъ на профессора.

— Что вы говорите? Неужели вы, склонны называть счастьемъ необходимость труда ради насущнаго куска хлба? Неужели, по-вашему, бдность — счастье?

— Глупости!— свойственнымъ ему грубымъ тономъ произнесъ профессоръ.— Бдность не повредила никому, кто молодъ и обладаетъ силами. Почти вс наши великіе художники прошли черезъ это горнило, и ничего, кром добра, для нихъ отъ этого не было. Поглядите на меня! Въ двадцатилтнемъ возраст я былъ тоже бденъ, вполн одинокъ, безъ друзей и покровителей, безъ мецената, который принималъ бы во мн участіе. У меня не было ничего, кром моего таланта и твердой воли непремнно стать чмъ либо. И вотъ я добился своего, и именно потому, что обязанъ былъ работать, потому, что долженъ былъ или плыть по поверхности жизни, или погибнуть. Вотъ именно этого ‘или’ и ‘или’ и недоставало Зигберту, вслдствіе этого онъ и не научился пользоваться своими силами, а когда для него наступилъ ршительный моментъ, явились вы на его пути со своимъ визенгеймскимъ уютомъ и погубила его будущность.

Бургомистръ принялъ глубоко оскорбленный видъ и воскликнулъ:

— Господинъ профессоръ! Уже вчера вы сдлали мн подобный упрекъ, онъ глубоко обидлъ меня, уязвилъ въ самое сердце. Но я докажу вамъ, насколько вы несправедливы. Если вы находите дйствительно крайне необходимымъ для Зигберта поучиться еще въ Италіи, то хорошо, пусть такъ и будетъ! Подчиняясь авторитету великаго маэстро, я согласенъ на это.

Бертольдъ даже остановился, это внезапное проявленіе разума было для него столь неожиданно, что казалось ему даже невроятнымъ.

— Ну, тогда все дло въ полномъ порядк, — произнесъ онъ.— Я намреваюсь отправиться прямо отсюда въ Римъ. Отпустите со мною Зигберта!

— Одного?— какъ-то странно протянулъ бургомистръ.

— А что? И вы хотли бы похать вмст?

Эггертъ, многозначительно улыбнувшись, отвтилъ:

— Я хотлъ бы отложитъ это до весны, тогда все устроится гораздо легче. Молодая парочка могла бы совершитъ свое свадебное путешествіе въ Италію и провести тамъ медовый мсяцъ.

— Свадебное путешествіе? медовый мсяцъ?— повторилъ профессоръ.— Что вы собственно хотите сказать этимъ?

— Ну, предъ вами мн нечего скрывать,— доврчиво произнесъ Эггертъ.— Я намреваюсь привязать къ намъ моего пріемнаго сына самыми тсными семейными узами. Уже тогда, семнадцать лтъ тому назадъ, когда онъ былъ принятъ въ мой домъ, я твердо поршилъ, что онъ будетъ когда либо моимъ сыномъ и наслдникомъ. Онъ и моя дочь воспитывались вмст и другъ для друга, я всегда имлъ въ виду счастье моихъ дтей.

Профессоръ возвелъ взоръ къ небу, поднялъ руки и намревался разразиться грозной рчью, но въ этотъ моментъ почувствовалъ въ своемъ грудномъ карман книгу съ этюдами Зигберта, которую онъ, по особымъ основаніямъ, спряталъ у себя. И вотъ воспоминаніе о содержаніи этой книжечки задержало надвигавшуюся бурю. Бертольдъ издалъ какой-то нечленораздльный звукъ и сказалъ съ привтливостью, которая однако отзывала изрядной досадой:

— Ахъ, это — очень радостное извстіе!

— Не правда ли?— воскликнулъ бургомистръ.—Вотъ именно съ этой цлью мы и пріхали сюда. Правда, и Зигбертъ, и Фрэнци давно знаютъ, что предназначены другъ для друга, но, вы понимаете, художественную натуру и только что пробудившееся двичье сердце нельзя оставить въ прозаической обстановк, необходимо предоставить имъ и немного романтики. Ботъ именно ввиду этого я и предпринялъ путешествіе. Здсь, предъ лицомъ вчной горной природы, вдали отъ суеты и шума будничной жизни, должны выясниться для обоихъ молодыхъ людей ихъ чувства…

— Да вдь эти чувства были для нихъ ясны уже въ теченіе цлыхъ семнадцати лтъ, какъ вы утверждаете,— замтилъ профессоръ, но счастливый папаша, не обращая на это вниманія, пылко продолжалъ:

— Здсь должны они обмняться первымъ словомъ любви, открыть другъ другу свое сердце. По возвращеніи домой мы торжественно отпразднуемъ помолвку, а весной состоится и свадьба. Тогда молодая парочка можетъ двинуться въ Римъ. Я и моя жена конечно тоже подемъ вмст съ новобрачными.

— Сохрани тогда Господь Богъ мальчика!— разразился профессоръ,— Ну, знаете, теперь для меня вся эта исторія представляется уже черезчуръ экстравагантной. Послушайте, да разв вы не имете никакого понятія о томъ, что нужно художнику для его ученья и творчества, разъ вы намреваетесь навязать ему на шею и жену, и себя съ супругой, и, быть можетъ, весь Визенгеймъ? Если такъ, то лучше ужъ посадите его въ новую визенгеймскую тюрьму, прежде щмъ отправите его въ Римъ съ подобнымъ экспортомъ.

Сказавъ это, онъ отошелъ отъ совершенно изумленнаго оургомистра и направился къ гостиниц.

Эггертъ глубоко вздохнулъ. Правда, онъ уже сталъ мало-по-малу привыкать къ такому обращенію со стороны профессора и твердо, ршилъ не обижаться на это, однако все же нашелъ, что оригинальность знаменитаго маэстро проявилась сегодня особенно сильно, и впервые у него возникла мысль, что вдь въ сущности довольно опасно оставлять въ такомъ обществ Зигберта, котораго онъ самъ столь боязливо охранялъ.

VII.

Между тмъ профессоръ, покраснвшій и возбужденный раздраженіемъ, вошелъ въ помщеніе президента, расположенное въ первомъ этаж гостиницы. Самого Ландека не было дома, только Александрина сидла у открытой балконной двери съ книгой въ рукахъ. Однако она очевидно вовсе не читала, по крайней мр она словно пробудилась отъ глубокой задумчивости, когда вошелъ Бертольдъ и привтствовалъ ее съ той ласковостью, на которую ему давало право его почти отеческое отношеніе къ этой двушк.

— Я съ величайшей радостью ожидаю завтрашней прогулки,— произнесла она, протягивая Бертольду руку.— Говорятъ, видъ съ предгорья удивительно красивъ, и я расчитываю прилежно позаняться тамъ рисованьемъ, пока вы съ сэромъ Конуэемъ будете на Эгидіевой стн.

— Я позаботился о томъ, чтобы у васъ была компанія,— замтилъ профессоръ, садясь рядомъ съ Александриной.— Съ нами отправится и Зигбертъ Гольмъ, а такъ какъ онъ не особенный ходокъ по горамъ, то онъ останется съ вами,

— Господинъ Гольмъ? вотъ какъ?— воскликнула двушка.

— А что? это не нравится вамъ?

— Мн? Я ршительно не интересуюсь этимъ и только удивляюсь вашему быстрому примиренію съ господиномъ Гольмомъ. Только что вчера еще вы говорили о своемъ бывшемъ ученик съ глубокимъ огорченіемъ, а сегодня онъ видимо впалъ у васъ въ полную милость.

— На это есть причины. Обстоятельства теперь сложились совершенно иначе. У меня только что разыгралась сцена съ этимъ визенгеймскимъ властелиномъ. Онъ опять измыслилъ новое покушеніе на своего пріемнаго сына, чтобы окончательно закрпить его за собою. Представьте себ — Зигбертъ долженъ жениться на бургомистровой дочк!

Въ темныхъ глазахъ Александрины вспыхнуло что-то врод неудовольствія, а ея губы искривились въ презрительной усмшк, когда она спросила:

— Ну-съ, и что же намренъ длать господинъ Гольмъ?

— Онъ, какъ жертвенный агнецъ, способенъ дать заклать себя на алтар Гименея — невидимому это тоже относится къ его долгу благодарности. Но изъ этого ничего не выйдетъ, теперь я ршился взяться за это дло и пришелъ сюда, чтобы вмст съ вами обсудить весь планъ военныхъ дйствій.

— Со мною?— холодно произнесла Александрина.— Этотъ молодой человкъ является для меня совершенно постороннимъ и, если онъ самъ не въ состояніи выпутаться изъ сложившихся обстоятельствъ…

— О, онъ не хочетъ многаго кое чего, а все же это случается,— перебилъ двушку профессоръ.— Напримръ онъ ни за что не хотлъ принимать участіе въ нашей прогулк, руками и ногами отбивался отъ чести стать вашимъ кавалеромъ, но я просто-напросто заставилъ его.

— Прошу васъ, господинъ профессоръ, избавить и меня, и его отъ этого принужденія,— воскликнула Александрина, вдругъ поднявшись со стула.— Я вовсе не желаю навязывать кому либо свое общество и вообще не понимаю, какъ вы могли пригласить господина Гольма на эту прогулку. Вдь я же говорила вамъ, что онъ намренно сторонится насъ.

Молодая двушка вышла на балконъ и стала смотрть на горы, однако ея слова прозвучали рзко, а губы дрожали словно отъ одержаннаго гнва. Профессоръ разсмялся, онъ нашелъ вполн естественнымъ, что избалованной и всегда окруженной ухаживателями Александрин Ландекъ не понравилось извстіе о томъ, что нашелся человкъ, не пожелавшій раздлить съ нею компанію, по всей вроятности это случилось съ нею впервые.

— Не будьте слишкомъ суровы по отношенію къ этому бдному мальчику,— произнесъ онъ.— Вдь, онъ не виноватъ въ томъ, что смертельно влюбился въ васъ и не осмливается приблизиться къ вамъ.

Александрина чуть вздрогнула, въ чертахъ ея лира отразилась борьба удивленія съ недовріемъ, когда она обернулась къ профессору и произнесла:

— Вы все шутите!

— Вовсе нтъ, я говорю совершенно серьезно!

— Невозможно! Или, быть можетъ, самъ господинъ Гольмъ…

— Зигбертъ? Нтъ, онъ никогда не длаетъ признаній и вообще отличается неестественной замкнутостью. У меня имются другіе источники моихъ свдній.

— Ну, такъ вы сами ошибаетесь!— ршительно заявила молодая двушка.— Онъ ни словомъ, ни взглядомъ не проявилъ сколько нибудь глубокаго интереса ко мн. Повторяю вамъ, вы заблуждаетесь!

— Ну, посмотримъ! Вы сами теперь должны высказать свое сужденіе. Вотъ, не угодно ли!— и, вынувъ книгу съ набросками и открывъ ее, Бертольдъ продолжалъ: — просмотрите вотъ эти листки! Вдь мальчикъ-то шесть разъ подрядъ нарисовалъ вашъ портретъ, словно въ мір вообще нтъ ничего другого! Я думаю, вы согласитесь со мною, что разумный человкъ не сдлаетъ ничего подобнаго… на это способенъ лишь влюбленный.

Александрина молча смотрла на рисунки, которые профессоръ подавалъ ей одинъ за другимъ, и у нея по лицу постепенно разливался румянецъ. Наконецъ она тихо сказала:

— Какъ попали къ вамъ эти рисунки?

— Я тайкомъ взялъ ихъ,— съ изумительнымъ спокойствіемъ сознался Бертольдъ.— Зигбертъ не иметъ ни малйшаго представленія о томъ, что они у меня, и со страхомъ ищетъ ихъ повсюду. Но и подломъ ему! Зачмъ онъ, мечтатель, оставляетъ такія вещи въ лсу? Не правда ли, вдь эти наброски отнюдь не посредственны! Ихъ надо показывать! Мн неизвстно, какъ это онъ сумлъ шесть разъ подрядъ геніально схватить одинъ и тотъ же предметъ и, несмотря на бглость набросковъ, такъ превосходно воспроизвести его, но одно я знаю, а именно, что теперь-то я уже не выпущу изъ своихъ рукъ этого мальчика. Судя по его послднимъ произведеніямъ, я уже было потерялъ всякую надежду на него, и вотъ внезапно появилось изъ-подъ его карандаша нчто подобное. И вотъ такія вещи онъ скрываетъ это всхъ, а на выставку посылаетъ жалкую мазню. Я покажу ему, что значитъ обманывать весь свтъ!

Вопреки ожиданіямъ Александрина вовсе не вдалась въ художественную критику набросковъ, которые она все еще держала въ рук. Она не отрываясь смотрла на линіи рисунковъ, постоянно повторявшихъ ея черты, и видимо даже забыла о томъ, что должна высказать какое либо мнніе о нихъ..

— Ну, вашему папаш мы пока ничего не скажемъ объ этихъ рисункахъ,— продолжалъ профессоръ доврительнымъ тономъ,— вообще ни слова не окажемъ ему. Вдь онъ, пожалуй можетъ неблагопріятно отнестись къ этому факту, хотя конечно каждый человкъ иметъ право влюбляться. Но его превосходительство очень щепетиленъ въ отношеніи своей дочери. Поэтому мы умолчимъ предъ нимъ объ этомъ, но зато вы непремнно должны стать моей союзницей.

— А съ какой именно цлью?— спросила Александрина, не поднимая глазъ и какъ-то странно неувренно.— Вдь не потребуете же вы отъ меня, чтобы я… подала этому молодому человку надежду?

— Сохрани Боже!— воскликнулъ Бертольдъ, это только испортило бы все! Эта несчастная любовь — мой послдній якорь надежды, и ее нужно сдлать какъ только можно несчастне! Зигберта надо довести до крайняго отчаянія, иначе онъ никогда не образумится.

— Я не понимаю васъ!— покачала головой Александрина.

— Я объясню вамъ,— произнесъ профессоръ и, свъ рядомъ съ двушкой, продолжалъ глубоко серьезнымъ тономъ:— видите ли, Александрина, никому другому, кром васъ, я не показалъ бы этихъ рисунковъ. Наши склонныя къ романтизму и сантиментальности женщины находятъ очень интереснымъ поклоненіе художника. Легко могъ бы разыграться романъ, который могъ, бы имть значеніе только дорожной идилліи и кончился бы вмст съ окончаніемъ путешествія. Но его превосходительство, вашъ папаша, имлъ бы право прочесть мн самую суровую нотацію въ подобномъ случа. Вы лично стоите выше такого ребячества и никогда не позволите себ только безсердечно поиграть чувствомъ другого человка. Поэтому съ вами я могу рискнуть на то, что задумано мною, сверхъ того я уже знаю отъ вашего отца, что сэръ Конуэй сообщилъ ему о своихъ желаніяхъ и не встртилъ отказа.

Александрина подперла голову рукой, такъ что та скрывала ея лицо.

— Да, я знаю, что мой отецъ раздляетъ его желанія. Но ко мн сэръ Конуэй не обращался ни съ какимъ вопросомъ, а потому я до сихъ горъ не могла дать ему никакого отвта.

— Ну, отвтъ-то наврно будетъ удовлетворителенъ,— усмхнулся профессоръ. — Что же касается Зигберта, то онъ всю свою жизнь былъ мечтателемъ, не знающимъ ничего изъ того, что происходитъ на Божьемъ свт, и живущимъ лишь въ мір своихъ идеаловъ. Правда, господа виземгеймцы изрядно-таки повыгнали у него эти идеалы, но къ сожалнію прихватили и все мужество и силу, и жажду творчества, при этомъ Зигбертъ такъ цпко держится за свою безсмысленную теорію благодарности, что пожалуй съ нимъ крайне трудно что либо подлать, Ему нужна какая нибудь страсть, которая насильственно вырвала бы его изъ этихъ условій жизни, такъ какъ, оставаясь въ нихъ, онъ непремнно погибнетъ. Съ того момента, когда Зигбертъ увидлъ васъ, его талантъ снова воспрянулъ, онъ опять впервые посл нсколькихъ лтъ создалъ нчто выдающееся, и вотъ тутъ-то мы и должны пустить въ ходъ свой рычагъ. Александрина, въ васъ я всегда встрчалъ полнйшее пониманіе искусства и высшее восхищеніе имъ, теперь дло идетъ о спасеніи таланта, хотите ли вы помочь мн въ этомъ?

Эти серьезныя, проникновенныя слова видимо не остались безъ своего впечатлнія, лицо молодой двушки все еще было слегка зарумянившимся, а вокругъ ея рта играла легкая улыбка, когда она спросила профессора:

— Но что же я, по-вашему, должна длать?

— Поговорить по душ съ Зигбертомъ,— внушительно отвтилъ Бертольдъ.— Я лично ничего не могу подлать съ нимъ, меня онъ не слушаетъ, васъ же выслушаетъ непремнно. Я уже позаботился о томъ, чтобы завтра вы остались на нсколько часовъ наедин другъ съ другомъ. Вы возвратите эту книжку съ набросками, именно изъ вашихъ рукъ онъ долженъ получить ее. Скажите ему при этомъ, что и какъ вамъ угодно, только доведите его до опредленнаго ршенія. Если онъ хоть разъ испробуетъ свободы, то уже суметъ сохранитъ ее себ.

Александрина была очень смущена этимъ предложеніемъ.

— Вы говорите, что я должна возвратить ему эту книгу, на каждой страничк которой имется мое изображеніе? Я боюсь…

— Что онъ объяснится вамъ въ любви? Это возможно, даже очень вроятно, но это не повредитъ. Вы вдь не должны подавать ему надежду, наоборотъ вы должны отнять ее всю, до послдней искры. Выясните ему, что любовь молодого человка безъ всякаго имени — величайшая глупость, безпощадно покажите ему, что своей нершительностью и сомнніями онъ лишаетъ себя всякой возможности поднять на васъ хотя бы одинъ взглядъ, а затмъ укажите ему на его талантъ и искусство, какъ на единственное средство, къ которому ему остается прибгнуть со своими разбитыми любовными грезами. Тогда, даю вамъ слово, или онъ бросится, съ цлью самоубійства въ воду, или напишетъ дльную картину.

— Господи, что вы говорите!— съ ужасомъ воскликнула Александрина.

— Ну, ну, не бойтесь,— успокоилъ ее Бертольдъ.— Ужъ я-то не позволю ему броситься, я буду тамъ подъ рукой и удержу его, если, дло дойдетъ до этого. Вотъ мой планъ, и, насколько я знаю Зигберта, это — единственный, общающій успхъ. Могу ли я расчитывать на вашу помощь при этомъ?

Александрина подняла на профессора свой взоръ, въ немъ было какое-то загадочное выраженіе, но твердо и ршительно прозвучалъ ея отвтъ:

— Я сдлаю все, что вы желаете.

Бертольдъ сердечно сжалъ ея руку и воскликнулъ:

— Я зналъ, что вы поймете меня. Вотъ наброски Зигберта, а въ остальномъ все дло остается тайной между нами. До завтра!

— До завтра!— повторила Александрина, беря книгу.

Профессоръ ушелъ, очень довольный результатомъ этой бесды. Въ корридор онъ встртился съ бургомистромъ, поспшно спускавшимся но лстниц.

— Простите, господинъ профессоръ,— произнесъ Эггертъ,— я васъ не замтилъ. Я очень спшу. Не видали ла вы моего ‘Встника’?

— Вашего ‘Встника’? Ахъ, да, лейбъ-органа вашего Визенгейма? Нтъ, я не видалъ его.

— Ршительно не понимаю, куда исчезъ этотъ номеръ, содержащій очень важное и необходимое мн извстіе, никто изъ моихъ не знаетъ этого, газета исчезла безслдно съ нашего стола., Быть можетъ, кто нибудь унесъ ее въ салонъ, и вотъ я хочу посмотрть тамъ.

Толстякъ быстро спустился съ лстницы, но нигд, не нашелъ столь цннаго для него номера ‘Встника’. Вся гостиница была обыскана, но все оставалось тщетно. Эггергь въ конц концовъ принужденъ былъ обойтись безъ ‘важнаго извстія’ (въ дйствительности оно касалось стараго фонтана на рыночной площади Визенгейма).

Между тмъ номеръ ‘Встника’ находился въ непосредственной близости къ нему, а именно въ комнат его дочери Франциски, но послдняя была очень предупредительно заперта. Молодая двушка сидла у окна, держа въ рукахъ похищенный ею номеръ газеты, и перечитывала стихотвореніе ‘Къ ней’, названіе котораго повидимому не представляло для нея никакой тайны. При этомъ щечки Фрэнци разгорлись предательскимъ румянцемъ, а глаза сіяли, наконецъ она сложила газету и спрятала ее на дн своего чемодана. Очевидно она уже давнымъ-давно на столбцахъ ‘Визенгеймскаго Встника’ нашла ту романтику, которую ея папенька хотлъ искусственно вызвать для нея здсь, предъ лицомъ дивной, вчной горной природы.

VIII.

Эгидіева стна, а также лса и луга у ея подножія были залиты солнечнымъ свтомъ. Небо было безоблачно, ясно, такъ что маленькой групп туристовъ открывался удивительный видъ, ничмъ не затемненный. Александрина Ландекъ хала верхомъ на маленькой горной лошадк по довольно удобной, хотя и нсколько крутой дорог. Ея зеленый вуаль весело трепеталъ подъ утреннимъ втромъ, а срое плотно прилегающее платье очень шло ей, очевидно это находилъ и сэръ Конуэй, которыйуже съ самаго начала пути пошелъ рядомъ съ лошадью и не оставлялъ ея. Онъ особенно старался сегодня быть любезнымъ и говорилъ боле оживленно и боле впопадъ, чмъ обыкновенно. Зато его дама была тмъ разсянне и молчаливе. Она часто поворачивала назадъ голову, чтобы съ тмъ или другимъ словомъ обратиться къ профессору, шедшему непосредственно позади нея, такъ какъ на узкой дорожк не могли умститься рядомъ трое.

Въ нкоторомъ разстояніи отъ нихъ шелъ Зигбертъ съ проводникомъ, но видимо не испытывалъ особенной радости отъ прогулки, къ которой его принудили почти насильно. Ни свжій горный воздухъ, ни то напряженіе, съ которымъ связано восхожденіе на гору, не могли вызвать краску, на его лицо, оно казалось еще блдне, чмъ обычно, и на немъ лежало выраженіе усталости, доказывавшее, что молодой человкъ провелъ безсонную ночь. Профессоръ нсколько разъ нетерпливо оглядывался на отставшаго, но, йогда разстояніе между ними стало увеличиваться все боле и боле, онъ остановился, чтобы подождать Зигберта.

— Отчего ты отстаешь все время?— обратился онъ къ молодому человку, когда тотъ наконецъ подошелъ,— Мн кажется, ты нарочно отдаляешься отъ насъ.

— Да вдь я же говорилъ вамъ, что я — не ходокъ по горамъ,— стадъ оправдываться Зигбертъ.— Я не могу идти съ вами въ ногу.

— Ахъ, бдняга! видимо теб очень трудно приходится этотъ подъемъ?— произнесъ Бертольдъ съ едва скрываемой насмшкой.

Зигбертъ отвтилъ не сразу. Конуэй въ этотъ моментъ схватилъ лошадь подъ уздцы и осторожно повелъ ее по неровному мсту дороги, а въ то же время другой рукой сталъ освобождать вуаль Александрины, зацпившійся за втку сосны. Жгучіе взоры молодого художника были неотводно устремлены на эту группу и онъ, почти задыхаясь, наконецъ отвтилъ профессору:

— Да, очень тяжело.

— Вотъ наша молодежь!— разсерженно воскликнулъ Бертольдъ.— Ни силы, ни мужества! Погляди на меня, я готовъ посостязаться со всми вами и наврно обгоню васъ. Въ твоемъ возраст я конечно не шелъ бы на четверть мили позади красивой, молодой барышни и не уступилъ бы другому мста рядомъ съ нею.

— Но вдь невозможно же мн оспаривать у сэра Конуэя мсто, на которое онъ повидимому иметъ право, — возразилъ Зигбертъ съ видимымъ огорченіемъ, прорвавшимся, несмотря на вс его усилія сохранить самообладаніе.

— Такъ ты думаешь, что у него есть уже опредленныя надежды? Мн это тоже кажется. Да и вообще вдь онъ представляетъ собою очень подходящую личность: онъ богатъ, изъ хорошей семьи, а когда умретъ его бездтный дядя, то онъ непремнно получить титулъ лорда. Такимъ образомъ онъ является подходящей партіей для Александрины. Правда, этотъ человкъ мн лично сталъ невыносимъ съ того момента, какъ задумалъ столь хладнокровно подвергнутъ другого человка смертельному риску на Эгидіевой стн.

— И вы все же называете его подходящей партіей для мадемуазель фонъ Ландекъ.

— У двушекъ ея состоянія и ея воспитанія ршающую роль играютъ вншнія условія,— пожалъ плечами Бертольдъ.— Большею частью он выходятъ замужъ по вол родителей, и обычно такіе браки счастливы. Такъ называемая романическая любовь хороша въ романахъ, а для практической жизни она совершенно непригодна. Я это знаю по собственному опыту, въ юности я пережилъ настоящій романъ, съ начала его до конца.

— И конецъ не былъ счастливымъ?— тихо спросилъ Зигбертъ.— Я это вижу — вдь вы остались холостымъ!

Профессоръ взглянулъ на него съ крайнимъ изумленіемъ и воскликнулъ:

— Послушай, ты, кажется, серьезно воображаешь, что человкъ, разъ онъ влюбленъ, обязательно долженъ жениться? ты конечно способенъ на это, но я говорю теб, что это — самое худшее изъ всего, что можетъ случиться. Наоборотъ, несчастная любовь, заканчивающаяся горемъ и вздохами, для молодого художника цнне золота, потому что именно она даетъ ему настоящее настроеніе. Такая-то вотъ любовь и превратила меня въ знаменитость.

— Вы шутите?

— Нтъ, говорю совершенно серьезно. Ты знаешь мою ‘Джулію Капулетти’?

— Картину, висящую въ берлинской галлере, первую, сдлавшую ваше имя извстнымъ въ художественномъ мір?

— Именно эту. Я разскажу теперь исторію этой картины и совтую теб вспомнить ее, если ты когда либо очутишься въ подобномъ же положеніи.

Зигбертъ не представлялъ себ, насколько точно его учитель былъ освдомленъ о его ‘подобномъ положеніи’, и приготовился съ полнымъ вниманіемъ слушать его. Александрина и ея спутникъ были уже достаточно. далеко, такъ что ничего не могли слышать изъ этого разговора, проводникъ, котораго позвалъ сэръ Конуэй, тоже находился возл нихъ. Такимъ образомъ никто не мшалъ Зигберту и профессору, и послдній заговорилъ:

— Приблизительно въ твоемъ возраст я былъ бднымъ художничишкой, часто не имвшимъ даже достаточно хлба и несмотря на вс усилія, не могшимъ добиться хотя бы какого либо успха, сколько нибудь заслуживающаго своего названія. И вотъ однажды мн неожиданно выпала честь написать портретъ одного графа, и я провелъ нсколько недль въ его имніи. У графа была возмутительная физіономія, противъ которой протестовала моя кисть, но имлась красотка-дочь, противъ которой не заявляло ни одного протестующаго звука мое чувство. Конечно я попытался поправить это положеніе тмъ, что писалъ портретъ старика и влюбился въ барышню, хотя ея отецъ окончательно поршилъ выдать ее замужъ за сосда по имнію, владльца крупнаго маіората.

— Ахъ, я понимаю,— произнесъ Зигбертъ, взоры котораго опять были устремлены на Александрину и ея спутника.— Это — старая исторія. Конечно побдилъ богатый владлецъ маіората, а бдный художникъ со своей пылкой любовью долженъ былъ устраниться.

— Ну, ему это и въ голову не пришло,— воскликнулъ профессоръ.— Ты конечно отстранился бы, я же объяснился въ любви молодой графин, а такъ какъ я нравился ей боле надменнаго помщика, то она благосклонно встртила мое поклоненіе. Ну, затмъ послдовалъ обычный романъ со вздохами и стихами, съ луннымъ свтомъ и любовными клятвами, но къ сожалнію онъ длился лишь три недли. Въ дло вмшался ревнивый владлецъ маіората и съ бшенствомъ сообщилъ обо всемъ графу. Старикъ сдлалъ намъ страшную сцену, меня моментально ‘выставили’, графинюшку заперли на замокъ въ дом и лишили насъ всякой возможности сообщаться другъ съ другомъ.

Зигбертъ молча слушалъ, во въ его лиц выражалось все возраставшее удивленіе тому тону, какимъ профессоръ говорилъ о своей юношеской любви.

И дйствительно послдній видимо нисколько не былъ взволнованъ этимъ воспоминаніемъ и спокойно продолжалъ:

— Само собой разумется, я пришелъ въ полнйшее отчаяніе — это нормальное состояніе въ такихъ случаяхъ. Я поперемнно бсновался и плакался, хотлъ застрлить сперва себя, затмъ владльца маіората, затмъ и его, и себя вмст, но въ конц концовъ отказался отъ этой мысли. Вмсто этого я услся за мольбертъ и, находясь еще въ полномъ возбужденіи и экстаз, написалъ свою картину ‘Джулія Капулетти’. Моя Джулія, кончающая съ собою у трупа Ромео, иметъ черты молодой графини. И, представъ себ, когда картина была окончена, я, къ своему удивленію, одоллъ все горе отъ этой несчастной любви. Зато оно было изображено теперь на полотн въ романтично-классическомъ образ и съ должной проникновенностью. Картина вызвала сенсацію на выставк, публика тснилась предъ нею, критика прославляла ее во всхъ органахъ печати, наконецъ она была куплена для берлинской галлереи, и я сразу сталъ знаменитымъ художникомъ.

— А что сталось съ молодой графиней?— спросилъ Зигбертъ.

— Конечно она вышла замужъ за владльца- маіората и жила въ брак съ нимъ очень счастливо. Что касается меня, то я сталъ тмъ, что нын называютъ знаменитостью, и если бы мн теперь взбрело въ голову поухаживать за какой либо графиней, то она на глазахъ всхъ отнеслась бы къ этому съ величайшей любезностью. Замть себ это, мальчикъ, и поступи въ будущемъ такъ же!

— Никогда!— воскликнулъ Зигбертъ.— Вы никогда не любили, вы не знаете, что значитъ любить! Я никогда не утшилъ бы себя картиной за утрату возлюбленной и — простите, господинъ профессоръ,— никогда не говорилъ бы объ этомъ въ такомъ тон, какъ вы…

— Потому что ты — дуракъ!— раздраженно заявилъ Бертольдъ.— Я думаю, ты не остановишься предъ тмъ, чтобы прочесть мн нотацію, и вовсе не желаешь послдовать тому блестящему примру, на который я теб указалъ.

— Нтъ!— со всей ршительностью произнесъ Зигбертъ.— Я — человкъ совсмъ иного характера.

— Ну, да, мечтатель,— пробурчалъ Бертольдъ.— Ну, ты самъ увидишь, далеко ли ты пойдешь съ такой натурой.

Разговоръ долженъ былъ тутъ прерваться, потому что вся компанія подошла къ цли своего путешествія — предъ ними на зеленомъ лугу началось предгорье. Александрина сошла съ лошади, а когда къ ней подошелъ пастушокъ, чтобы принять ее, все общество соединилось. Профессоръ и сэръ Конуэй ршили подольше отдохнуть здсь, предъ тмъ какъ приступить къ трудному пути на Эгидіеву стну.

* * *

Погода была восхитительна, видъ на роскошный пейзажъ превзошелъ вс ожиданія, завтракъ тоже былъ превосходенъ, однако никто изъ всей группы путниковъ не приходилъ въ настоящее настроеніе. Разсказъ, которымъ профессоръ Бертольдъ хотлъ убдить Зигберта въ преимуществахъ несчастной любви, повидимому вызвалъ въ послднемъ совершенно противоположное впечатлніе, молодой человкъ сталъ еще серьезне и молчаливе. Александрина, вопреки своему обыкновенію, чувствовала какое-то стсненіе, а Конуэй находился въ сквернйшемъ настроеніи духа, такъ какъ только что услышалъ отъ профессора, что ихъ юная, спутница не отправится вмст съ ними въ дальнйшій путь, а останется здсь, внизу.

Это недовольство Конуэя происходило не потому, что англичанинъ опасался возможности сближенія Зигберта съ Александриной, нтъ, въ его глазахъ Гольмъ казался слишкомъ нершительнымъ, чтобы сдлать попытку къ этому, да и сверхъ того Гольмъ почти боязливо держался всегда въ сторон. Но сэръ Конуэй находилъ совершенно неподходящимъ то обстоятельство, что безъ всякихъ дальнйшихъ разговоровъ сдлали защитникомъ и спутникомъ Александрины Дандекъ этого молодого человка, въ сущности не имвшаго даже никакого права на то аристократическое общество, въ которое ввелъ его профессоръ Бертольдъ. Англичанинъ даже сдлалъ какое-то замчаніе по этому поводу, но за это ему довелось убдиться, что грубость профессора, существовала не только по отношенію къ одному визенгеймокому бургомистру. Сэръ Конуэй тоже долженъ былъ услышать замчаніе, что это дло ршительно не касается его, и заставилъ себя вспомнить о воемъ своемъ уваженіи къ знаменитому маэстро, чтобы оставить безъ возраженія его слова.

Правда, и самъ президентъ фонъ Дандекъ, довряя свою дочь покровительству своего стараго друга, и предполагать не могъ, что тотъ распорядится такъ своевольно. Въ дйствительности ему было извстно, что Зигборть приметъ участіе въ прогулк, но само собой онъ полагалъ, что тотъ отправится вмст съ остальными мужчинами на Эгидіеву стну, а Александрина останется одна. Молодая двушка спокойно могла сдлать это, такъ какъ поблизости жили пастухи въ своей хижин, гд были кое какія удобства, потому что туристы, отправлявшіеся на Эгидіеву стну, чаете останавливались тутъ на довольно продолжительное время у ея подножія, чтобы полюбоваться открывающимися отсюда видами. Бертольдъ отлично зналъ, что президентъ отнюдь не одобрить такого длящагося на нсколько часовъ пребыванія своей дочери съ молодымъ художникомъ, но нисколько не безпокоился этимъ. У него было въ привычк прямо, не считаясь ни съ чмъ, идти къ своей цли, и для этого онъ признавалъ хорошими вс средства.

Александрина выразила свое согласіе на его предложеніе, ей нечего было опасаться такого ‘ребячества’, какъ завязать романъ, а потому ей было совершенно безразлично, будетъ ли ея превосходительный папаша разсерженъ этимъ, или нтъ.

Профессоръ великолпно началъ приводить въ исполненіе свой военный планъ и находился въ великолпнйшемъ настроеніи духа.. Однако все же почти предъ тмъ, какъ двинуться въ путь на вершину стны, онъ воспользовался удобнымъ случаемъ и, отведя Александрину въ сторону, тихо, но съ удареніемъ сказалъ ей:

‘Значитъ, ршено: вы по душ поговорите съ Зигбертомъ. Что касается его увлеченія вами, то будьте вполн безпощадны къ нему. Повторяю вамъ, мы должны довести мальчика до полнаго отчаянія, это — единственное средство образумить его’.

— Я сдлаю все, что въ моихъ силахъ,— коротко промолвила Александрина.

Профессоръ удовлетворенно кивнулъ головой, зная, что можетъ быть увренъ въ дйствительности подобнаго общанія. Въ то время какъ барышня пошла, за своимъ альбомомъ, онъ подошелъ къ Конуэю и Зигберту и смясь, спросилъ англичанина:

— Ну-съ, а какъ же обстоитъ дло съ вашей ловлей орла? Вотъ тамъ, на горномъ склон, виситъ гнздо этого парнишки, и съ того момента, какъ я увидлъ его вблизи, мн стало понятно, что не находится ни одного охотника заработать вашу награду. Даже ничего не слышно объ этомъ отчаянномъ смльчак Адріан Тухнер, онъ и не показывается. Очевидно онъ отказался отъ этого предпріятія.

— Да, кажется!— произнесъ Конуэй съ нескрываемымъ недовольствомъ.— Очевидно онъ лишь, хвастался, предлагая свои услуги для этого.

— А я думаю, что онъ отнесся тогда вполн серьезно,— замтилъ Зигбертъ.— Хвастовство не въ характер Адріана. Я увренъ, онъ доставить молодого орла или… мы услышимъ о несчасть.,

— Но вдь я-то опредленно наказалъ освдомить меня о времени приступа къ этому длу,— возразилъ англичанинъ,— Я хочу присутствовать при этой попытк, и не понимаю, какія могутъ быть у Тухнера основанія къ тому, чтобы не говорить мн объ этомъ!

— Этого я не знаю,— спокойно отвтилъ Зигбертъ,— но Адріанъ привыкъ всегда идти своей дорогой. Бытъ можетъ, онъ не желаетъ, чтобы за нимъ хладнокровно наблюдали въ подзорную трубу, когда онъ пустится на смертельную опасность.

Въ этихъ словахъ прозвучалъ довольно ясный упрекъ, однако Конуэй лишь презрительно пожалъ плечами и произнесъ:.

— Вы преувеличиваете опасность, господинъ Гольмъ. Горцы часто пускаются на такую ‘смертельную опасность’, когда дло идетъ о какой либо отчаянной охот. Вамъ конечно подобная смлость кажется ужасной, но вдь отъ васъ-то никто и не требуетъ, чтобы вы рискнули своей жизнью.

При этихъ презрительныхъ словахъ лицо Зигберта вспыхнуло отъ возмущенія и его голосъ зазвучалъ рзко, когда онъ отвтилъ:

— Если бы дло касалось спасенія жизни другого человка, я поставилъ бы на карту свою жизнь, но для каприза она слишкомъ цнна.

— Гм… ишь какъ!.. мальчикъ-то начинаетъ проявлять себя!— пробормоталъ профессоръ, и удивленный, и удовлетворенный этимъ отпоромъ Зигберта.

Зато на лиц Конуэя появилось выраженіе крайняго изумленія. Онъ никакъ не могъ понять, чтобы кто нибудь ршился столь вызывающе отнестись къ нему, и не могъ освободиться отъ своего изумленія даже тогда, когда Бертольдъ, желая положить конецъ этому разговору, заявилъ, что пора, наконецъ двинуться въ путь и нужно подготовиться къ нему.

Тотчасъ же вс принялись за это, подозвали проводника, а загъмъ Бертольдъ и Ковуей стали прощаться съ Александриной, однако, въ то время какъ профессоръ сердечно пожалъ руку Зигберту, англичанинъ самымъ оскорбительнымъ образомъ игнорировалъ его. Онъ нашелъ настоящее средство вызвать молодого человка изъ его мечтательнаго спокойствія, по крайней мр Зигбертъ посмотрлъ ему вслдъ съ такимъ выраженіемъ, которое рдко, быть можетъ, даже никогда не появлялось на его лиц.

IX.

Предгорье находилось на значительной высот, непосредственно у подножья Эгидіевой стны, возвышавшейся надъ горой ввид грандіознаго внца изъ скалъ. И предгорье, и стна раздлялись лишь узкой, но глубокой Эгидіевой пропастью, которую должны были обойти горные туристы, прежде чмъ начать подъемъ по дорог, ведшей на стну. Солнце къ тому времени стояло уже высоко и своими горячими лучами заливало луга. Горизонтъ, бывшій удивительно чистымъ утромъ, сталъ понемногу затуманиваться, а надъ вершинами горъ начали кое гд собираться легкія блыя облака.

— Боюсь, что если вы желаете зарисовать открывающійся отсюда видъ, то освщеніе будетъ не особенно благопріятно,— сказалъ Зигбертъ.— Чмъ выше станетъ подниматься солнце, тмъ больше будетъ затуманиваться горизонтъ. Только Эльдіева стна настолько близка, что шкетъ вырисоваться вполн ясно.

— А я какъ разъ и намтила зарисовать лишь Эгидіеву стну, — отвтила Александрина.— Не угодно ли вамъ выбрать мн подходящее для этого мсто? Нтъ, нтъ, благодарю васъ,— поспшно воскликнула она, замтивъ, что Зигбертъ хочетъ взять у нея альбомъ,— я сама понесу его. Будьте добры взять вмсто этого мой пледъ.

Зигбертъ повиновался ея желанію, хотя ему показалось страннымъ, что барышня такъ настойчиво захотла сама нести тяжелый альбомъ. Увы, онъ не зналъ, что въ этомъ альбом находились также его собственные наброски, о потер которыхъ онъ горько сожаллъ и которые теперь Александрина хотла скрыть отъ возможнаго случайнаго обнаруженія рисунковъ именно имъ.

Подходящее мсто было скоро найдено. Подъ одной изъ небольшихъ сосенокъ Зигбертъ сдлалъ сидніе изъ дерна, отличавшееся тмъ, что само оно находилось въ тни, но вмст съ тмъ съ него открывался совершенно свободный видъ. Здсь начиналась пропасть, все боле суживавшаяся, по мр того какъ она врзывалась въ гору, и какъ разъ тамъ, гд она кончалась, поднимался громадный деревянный крестъ, видимый отовсюду и вслдствіе этого ставшій своего рода отличительнымъ признакомъ горы. Онъ былъ сооруженъ на скалистомъ выступ, какъ разъ на краю пропасти, низвергавшейся здсь почти совершенно отвсно, а въ нсколькихъ шагахъ въ сторон отъ нея круто поднималась дорожка, ведшая на Эгидіеву стну. Суровой, темной массой возвышался крестъ въ пронизанномъ солнечными лучами воздух, пріобрвшій особенно зловщее значеніе ввиду того, что именно здсь погибъ ужасной смертью несчастный горецъ. Дйствительно въ поспшности и темнот легко можно было обиться съ узкой дорожки, а одинъ неврный шагъ влекъ за собою гибель.

Александрина сла и принялась за рисованіе, а Зигбертъ сталъ возл нея и молча слдилъ за линіями, появлявшимися на бумаг отъ движенія карандаша. Повидимому онъ и на самомъ дл не имлъ понятія объ обязанностяхъ кавалера, по крайней мр онъ не сдлалъ ни малйшей попытки завязать разговоръ.

— А вы не будете рисовать, господинъ Гольмъ?— спросила наконецъ барышня.— Впрочемъ и правда: вдь пейзажъ — не ваша спеціальность. Вы, кажется, главнымъ образомъ занимаетесь портретной живописью?

— Да,— послдовалъ короткій отвтъ.

— Но, несмотря на все. это, я думаю, вы могли бы обогатить здсь свой альбомъ. Вы замтили маленькаго пастуха, принявшаго мою лошадь при моемъ прибытіи сюда? Очень милое, веселенькое лицо у этого мальчика! Оно не бросилось вамъ въ глаза?

— Нтъ! Я думалъ о совершенно иныхъ вещахъ.

— Но вдь это непростительно для художника! Профессоръ Бертольдъ наврно упрекнулъ бы васъ за это. Я уврена, отъ его остраго взгляда не ускользаетъ ничто подобное, а вдь вы конечно избрали себ своего учителя образцомъ, до котораго надетесь сами когда нибудь дойти.

— Образцамъ? Да, это врно. Но я никогда не надялся достичь мастерства Бертольда.

— Почему не надялись?— съ легкимъ недовольствомъ спросила Александрина.— Его ученикъ долженъ былъ бы бытъ настолько честолюбивъ, особенно его любимый ученикъ, а вдь вы именно и являетесь таковымъ.

— Я когда-то былъ имъ,— подчеркнулъ Зигбертъ,— Профессоръ не лишилъ меня своей любви, но все же…

Онъ замолкъ. Что значили эти разсужденія для барышни, которую, онъ, правда, зналъ уже нсколько дней, но которая относилась къ нему такъ же чуждо и съ сознаніемъ своего достоинства, какъ и въ первый день знакомства? Разв могла интересовать ее судьба посторонняго человка? Правда, сегодня она повидимому въ первый разъ приняла участіе въ этомъ постороннемъ, ея голосъ звучалъ своеобразно мягко, а глаза какъ-то серьезно вопрошающе смотрли на него! Однако Зигбертъ слишкомъ хорошо зналъ опасность, грозившую ему отъ этого голоса и этихъ глазъ, чтобы не избгать ихъ. Онъ зналъ, что если хочетъ сохранить свое самообладаніе, то не сметъ выводить разговоръ изъ обычнаго русла.

Его молчаливая самозащита была понята, но ей не придали неправильнаго значенія — объ этомъ уже позаботился профессоръ своимъ сообщеніемъ. Однако и Александрина невидимому не имла намренія продолжать разговоръ, она начала рисовать, и снова воцарилось прежнее молчаніе.

Съ того мста, на которомъ находились теперь молодые люди, открывалась окаменвшая въ своемъ величіи картина затерянныхъ въ своемъ уединеніи горныхъ великановъ. Маленькій зеленый лужокъ, жавшійся къ суровымъ скаламъ, былъ единственнымъ, что природа могла отвоевать здсь у горъ, дале вверху, въ трещинахъ, росли только мохъ и горные кустарники, здсь подъ ледянымъ дыханіемъ горныхъ громадъ замирала всякая жизнь, здсь высились только грандіозные зубцы Эгидіевой стны и разливалось море дикихъ, изорванныхъ, раздробленныхъ камней. Гигантскій скалистый колоссъ, казалось, находился такъ близко, что его можно было бы схватитъ рукой, каждая его линія выдлялась рзко и удивительно отчетливо. На самыхъ высокихъ вершинахъ лежалъ сверкающій близной снгъ, а внизу, надъ пропастью, которая, словно зіяющій разрывъ, чернла на гор, колебалась легкая полоска тумана. Глазъ не различалъ здсь ничего другого, кром хаоса елей и обломковъ скалъ, среди которыхъ кое гд сверкала блая пна горныхъ потоковъ, стекавшихся въ зловщую бездну и тамъ прорывавшихъ себ русло. Сама Эгидіева стна была залита солнечнымъ блескомъ, и надъ ней раскидывалось ясное, безоблачное небо, но даже яркій, сверкающій свтъ не могъ отнять отъ этой каменной пустыни то мертвящее и леденящее, что, словно волшебствомъ, сковывало ее. Дикій горный потокъ, низвергавшійся съ высоты и терявшійся въ пропасти, казалось, представлялъ собою единственный признакъ жизни, а его однообразное сильное журчанье — единственный звукъ, нарушавшій мертвую тишину этой пустыни.

А далеко вверху, на неприступной скалистой твердын, выбралъ себ мсто убжища орелъ. На половин высоты стны, на одномъ изъ зубьевъ, вздымавшихся здсь къ небу врод окаменлыхъ великановъ самой фантастической формы, висло гнздо, ясно различимое глазомъ. Имя подъ собою головокружительную пропасть, а надъ собой массу расщелинъ и скалистыхъ отроговъ, оно казалось недоступнымъ для человческихъ рукъ.

Александрина перестала рисовать, очевидно почувствовавъ, что величіе этой картины невозможно воспроизвести даже хотя бы приблизительно.

— Такъ вотъ гд убжище орла!— сказала она, глядя туда, на гнздо.— Дйствительно, крпость, сооруженную имъ тамъ для себя, невозможно взять.

— А сэръ Конуэй все же думаетъ взять ее,— замтилъ Зигбертъ.

Въ этихъ словахъ чувствовался еще отзвукъ прежняго раздраженія, однако барышня очевидно не замтила его, а только усмхнулась и продолжала:

— По всей вроятности при вид этихъ скалъ и пропастей онъ откажется отъ своей идеи и наврняка не найдетъ никого, кто осуществитъ ее для него. Очевидно сэръ Конуэй не зналъ всего размра опасности, когда я, мало зная его, полушутя высказала ему свое желаніе.

— Такъ это сдлали вы?— воскликнулъ пораженный Зигбертъ.

Теперь для него стало понятно то упрямство, съ которымъ держался за свою идею Конуэй, и если что либо вообще могло еще боле огорчить молодого человка, то это было именно послднее открытіе. Наоборотъ Александрина, лишь мелькомъ слышавшая обо всемъ дл, не смущаясь продолжала:

— Да, я! Не отрицаю, что мн доставила бы большое удовольствіе возможность заполучить молодого орла, который, какъ говорятъ, находится вотъ въ томъ гнзд. Вдь это былъ бы не первый орденокъ, котораго бы воспитали и приручили.

— Для клтки!— вырвалось у Зигберга.— Да, да, тамъ ухаживаютъ за плнникомъ, кормятъ его, тамъ онъ на вою жизнь обезпеченъ, но онъ не посметъ никогда пошевелить крыльями, никогда не поднимется на воздухъ. При такихъ условіяхъ для него лучше, если въ него попадетъ пуля охотника. Нтъ, нтъ, оставьте орленка свободнымъ тамъ, на его скалистыхъ высотахъ! Поврьте мн, плнъ — это нчто очень жестокое!

— А что, разв вы уже испытали его?— медленно спросила Александрина.

— Я?— вздрогнулъ Зигбертъ. Онъ говорилъ въ полномъ самозабвеніи и только теперь почувствовалъ, какъ внезапно и непосредственно вырвались у него т слова.— Я высказалъ лишь то, что наврно чувствуетъ каждый человкъ, — пониженнымъ тономъ добавилъ онъ.

— Можетъ быть! Но ваши слова прозвучали, какъ крикъ плнника, жаждущаго свободы.

Молодой человкъ замолчалъ и отвернулся.

— Быть можетъ, мое участіе кажется вамъ навязчивымъ, господинъ Гольмъ?— спросила Александрина.— Тогда я замолчу.

— О, нтъ, нтъ!— воскликнулъ Зигбертъ, снова вспыхивая. Онъ не понималъ, какъ это гордая, неприступная Александрина фонъ Ландекъ вдругъ снизошла до того, чтобы почти насильно завладть его довріемъ, но его замкнутость не выдержала предъ серьезнымъ вопросомъ ея темныхъ глазъ, имвшихъ сегодня такое мягкое выраженіе, какого онъ никогда не видалъ въ нихъ. Поэтому онъ, еще борясь съ прежней робкой сдержанностью, медленно произнесъ: — я только думалъ, что судьба посторонняго человка не можетъ вызвать въ васъ интересъ къ себ.

Взоръ Александрины былъ направленъ прямо на блдное, мечтательное лицо молодого человка, какъ будто она старалась что либо прочесть въ немъ. Наконецъ она промолвила:

— Я знаю отъ профессора Бертольда, что васъ держатъ въ стснительныхъ, недостойныхъ васъ условіяхъ, которыя не позволяютъ развиваться ни вамъ лично, ни вашему таланту. Отчего же вы уже давно не освободились отъ этихъ путъ?

₍— Потому что я слабъ и трусливъ,— съ глубокой горечью отвтилъ Зигбертъ.— По крайней мр такъ именно думаетъ профессоръ Бертольдъ.— Онъ достаточно часто заставлялъ меня выслушивать это, наврно и вамъ говорилъ объ этомъ, и вы очевидно поврите его мннію.

— Никогда!— воскликнула Александрина, безсознательно сложивъ особую теплоту въ тонъ своего голоса.

— Вы не поврите? Правда, нтъ?

— По-моему, профессоръ Бертольдъ представляетъ собою очень выдающуюся, замчательно художественную натуру, но вмст съ тмъ она у него необуздана и привыкла разрывать каждыя путы, мшающія ему. Онъ иметъ всегда въ виду только одно — ту цль, къ которой стремится въ данный моментъ, и не заботится о томъ, что онъ портить и уничтожаетъ на своемъ пути къ этой цли. Очевидно того же самаго онъ потребовалъ и отъ васъ, но вы не смогли сдлать это.

— Да, я не могъ,— глубоко вздохнувъ, отвтилъ Зигбертъ.— Но по крайней мр предъ вами я не хотлъ бы казаться слабымъ, да, именно предъ вами! И все же какъ разъ вы пожалуй мене всхъ другихъ въ состояніи понять, какъ благодянія и благодарность могутъ превратиться въ цпь, которая неразрывна, потому что она невидима. Нужно самому пережить это, чтобы почувствовать, какъ подобныя оковы парализуютъ всякое мужество, отнимаютъ всякую силу, какъ он безпощадно приковываютъ человка къ земл, хотя душа вся цликомъ съ отчаяніемъ хочетъ оторваться отъ лея.. Я терплъ это цлыхъ семнадцать лтъ, а потому и знаю, какъ давятъ подобныя цпи.

Зигбертъ говорилъ все это съ возрастающимъ волненіемъ и произнесъ послднія слова съ такой страстной пылкостью, что Александрина почти испугалась. Теперь она увидла, какая мучительная борьба скрывалась за мечтательнымъ спокойствіемъ Зигберта, обманувшимъ ее такъ же, какъ и всхъ остальныхъ.

— А вы многимъ обязаны своему пріемному отцу?— медленно спросила она.

— Я обязанъ ему всмъ — всмъ своимъ существованіемъ, воспитаніемъ, даже тми уроками, которые дали мн возможность сдлать первые шаги на художественномъ поприщ. Все-все я получилъ изъ его рукъ. Я родился въ бдности, въ низкомъ состояніи и въ родительскомъ дом не позналъ ничего иного, кром вчнаго однообразія нищеты, нтъ, даже хуже того — всей горечи нищеты. Но тутъ умерли мои родители, и я остался одинокимъ десятилтнимъ сиротой, не обладавшимъ ничмъ, кром таланта къ живописи, который чрезвычайно хвалили мои учителя. Это возбудило къ себ вниманіе господина Эггерта, онъ принялъ меня къ себ и поставилъ меня тамъ въ положеніе своего собственнаго ребенка. Внезапно изъ самыхъ тяжелыхъ лишеній я перешелъ въ самую богатую и наиболе уважаемую, въ город семью. Но я не радовался этой перемн. Ежедневно мн указывали на то, какая великая, чрезвычайная милость выпала мн на долю, какъ я долженъ быть благодаренъ за нее, и это отравляло мое чувство благодарности.

— Но вдь вы поступили ученикомъ къ профессору Бертольду и пробыли у него два года въ Берлин?

— Да, это былъ единственный свтлый лучъ въ моей жизни! Возможно, что тогда я находился на поворотной точк этой жизни, что твердое, ни съ чмъ не считающееся ршеніе вознесло бы меня на высоту. Профессоръ Бертольдъ хотлъ насильно вырвать меня изъ угнетавшихъ меня условій, онъ требовалъ отъ меня открытаго разрыва съ человкомъ, которому я всмъ былъ обязанъ, и еще до сегодня не простилъ мн, что я не послдовалъ его призыву. Онъ не зналъ, какъ требовали моего возвращенія въ домъ пріемнаго отца, какъ ссылались на мои обязанности ребенка, на повиновеніе, къ которому я былъ обязанъ, съ какими жалобами, упреками и просьбами длалось все это! Мой пріемный отецъ не имлъ и понятія о томъ, каткимъ проклятіемъ стала для меня зависимость отъ него, онъ настаивалъ лишь на своемъ прав! Если бы я. былъ дйствительно слабъ и трусливъ, то прибгъ бы къ защит своего учителя, который былъ готовъ со всей присущей ему энергіей вступиться за меня. Вмсто этого я бжалъ отъ него, несмотря на то, что вмст съ этимъ долженъ былъ покинуть все, къ чему лежало мое сердце, не взирая на то, что я зналъ ожидавшую меня жизнь. Если то была ошибка — я достаточно тяжело искупилъ ее въ послдніе четыре года.

Зигбертъ замолчалъ, подавленный волненіемъ. Александрина, тихо покачавъ головой, произнесла:

— Я понимаю, что можно стать мученикомъ своего чувства долга, но все же вы поступили неправильно. Однимъ мученичестомъ и страданіемъ не добьешься ничего великаго въ жизни, для этого нужны вся сила, а часто и суровость характера. Вамъ было суждено начать карьеру художника, а для послдняго свобода столь же необходима, сколько намъ, всмъ прочимъ, необходимъ воздухъ для дыханья. Вы должны завоевать себ этотъ воздухъ своей жизни, должны во что бы то ни стало, если вы только — настоящій художникъ.

— ‘Если я — художникъ’, — мрачно повторилъ Зигбертъ.— Вотъ именно это и есть вопросъ.

— Да разв вы не считаете себя таковымъ?

— Нтъ!

Это ‘нтъ’ было одно, единственное слово, но въ немъ заключалась вся мука испорченной, погибшей жизни

Александрина поднялась и, подойдя къ Зигберту, произнесла:

— Ну, этимъ вы причиняете самому себ величайшую несправедливость. Если вы не врите въ свой талантъ, то въ него врятъ другіе, и вотъ этимъ-то людямъ вы можете довриться.

— Да кто же вритъ въ меня?— спросилъ Зигберть, изумленно смотря на молодую двушку.

— Вашъ учитель, мнніе котораго вы конечно считаете наивысшимъ.

— Профессоръ Бертольдъ? Нтъ, это невозможно!

— Почему именно?

— Потому что онъ, несмотря на все свое пристрастіе ко мн, никогда не позволитъ себ неправды. Я уже давно слышалъ его критику двухъ моихъ послднихъ картинъ. Она была заслужена мною, я это знаю, но все же она уничтожила меня.

Александрина взглянула на свой альбомъ, и ея голосъ зазвучалъ какъ-то неувренно, когда она отвтила:

— Я не знаю тхъ картинъ, быть можетъ, он и дйствительно неудачны. Но и не о нихъ идетъ рчь. Дло касается нкоторыхъ… этюдовъ и набросковъ, которые профессоръ Бертольдъ призналъ геніальными.

— Этюдовъ? Да вдь онъ не кинулъ ни одного своего взгляда хотя бы на какой либо изъ моихъ набросковъ, да и наконецъ среди нихъ не было ничего такого, что я…— Зигбертъ замолчалъ, такъ какъ у него молніей промелькнуло сознаніе всего положенія.— Господи Боже, та книга, которую я утерялъ въ лсу… профессоръ былъ тамъ… правда, онъ лично отрицалъ это предо мною… но неужели онъ дйствительно нашелъ ее?

Александрина утвердительно кивнула головой, она не могла сдержать яркій румянецъ, залившій ея лицо.

— И съ вами профессоръ говорилъ объ этомъ, быть можетъ, даже…

Зигбертъ оборвалъ свою рчь, такъ какъ увидлъ, что здсь уже ничего нельзя было скрывать и отрицать, что Бертольдъ уже выдалъ его и его тайну.

На нсколько секундъ наступила, тяжелая пауза. Ни одинъ изъ этихъ молодыхъ людей не осмливайся заговорить. Наконецъ Александрина наклонилась къ своему альбому и, вынувъ оттуда утерянную Зигбертомъ книгу, оказала:

— Вотъ ваши рисунки, господинъ Гольмъ. Они были доврены мн, но угодно ли вамъ принять ихъ отъ меня обратно?

Однако Зигбертъ ке взялъ книги, а затаивъ дыханіе, напряженію смотрлъ въ лицо молодой двушк. Наконецъ онъ воскликнулъ:

— Изъ вашихъ рукъ! И вы не сердитесь на меня? Не гнваетесь на эти листки? Я не виноватъ въ томъ, что вы узнали объ этомъ, я скрывалъ эти рноунки это всхъ, даже отъ глазъ Бертольда.

— Вотъ именно въ этомъ-то онъ и упрекаетъ васъ. Онъ думаетъ…

— Я не опрашиваю объ этомъ!— быстро заговорилъ Зигберть,— Я хочу знать только ваше мнніе, ничто другое въ цломъ свт мн не важно. Скажете вы одно лишь слово, и я на вашихъ глазахъ уничтожу эти листки, а вмст съ ними и мою послднюю художественную мечту, мое послднее стремленіе къ жизни и счастью. Вы скажете свой приговоръ, Александрина, пустъ это будетъ жизнь или смерть, я преклонюсь предъ вашимъ оловомъ.

Александрина подняла опущенный взоръ, ея глаза были влажны, но и сквозь эту влажную завсу они сіяли и дали этимъ отвтъ еще прежде, чмъ произнесли его ея уста.

— Вы не должны уничтожать эти наброски! Я не желаю этого!— сказала она.— Но вмст съ тмъ я не хочу, чтобы они были въ чьихъ либо иныхъ рукахъ, кром какъ въ моихъ. Оставьте у меня эту книгу, я возвращу вамъ ее, когда…

— Когда?— повторилъ Зигбертъ, одерживая свое дыханіе, какъ будто каждое его дальнйшее слово могло бы разрушить охватившее его очарованіе.

— Когда Зигбертъ Гольмъ выплатитъ то, что онъ еще до сихъ поръ оставался долженъ своему таланту и своей будущности, когда онъ станетъ тмъ, чего ожидаютъ отъ него учитель и я, а, именно настоящимъ великимъ художникомъ. Тогда вы возвратите себ и эти рисунки, я… я не откажу вамъ въ выдач ихъ.

Съ губъ молодого человка сорвался полуподавленный крикъ торжества. Книга съ набросками упала на землю, самъ же онъ схватилъ руку любимой двушки и бурно прижалъ ее къ своимъ губамъ. Вдь теперь онъ зналъ, что ему было общано, что онъ долженъ былъ завоевать.

Въ этотъ моментъ отъ скалъ отдлилось что-то темное и стало парить надъ пропастью. Это былъ орелъ. Онъ нсколько секундъ неподвижно продержался надъ пропастью, широко распустивъ свои громадныя крылья, а затмъ сталъ медленно описывать круги, посл чего стремительнымъ полотомъ поднялся ввысь. Все шире и шире длались его круги, все выше и выше поднимался онъ надъ скалами и снгомъ по направленію къ солнцу, какъ будто лучи послдняго влекли его къ себ. Вскор онъ сталъ чуть замтной точкой на недостижимой высот и наконецъ совершенію исчезъ въ голубомъ, пронизанномъ свтомъ, эфир.

— Орелъ!— произнесъ Зигбертъ, взоры котораго, какъ-то странно просіявъ, неотрывно слдили за этимъ полетомъ царя птицъ.— Онъ все поднимается!

— Къ свту!— добавила Александрина.— И его крылья несутъ его ладъ жалами и пропастями.

Зигбертъ обернулся къ ней, его взглядъ глубоко проникъ въ глаза любимой двушки, словно тамъ только онъ искалъ мужества и силы.

— Вы не напрасно позвали меня, Александрина!— воскликнулъ онъ.— Мой старый учитель былъ правъ, поручивъ вашимъ устамъ сдлать мн указаніе, онъ очевидно зналъ, что оно не останется неуслышаннымъ. Я медлилъ, роблъ и сомнвался въ теченіе цлой половины жизни, и сомнніе въ своихъ собственныхъ силахъ приковывало меня къ земл. Теперь я испробую, могутъ ли нести меня мои крылья, если же они откажутся отъ этого, ну, тогда лучше сразу рухнуть и погибнуть, нежели медленно задыхаться въ такой жизни, какую я велъ въ послдніе годы.

— Вы не погибнете!— гордо и съ увренностью въ побд оказала Александрина.— Рискните на полетъ! Лишь тотъ, кто рискуетъ высшимъ, можетъ добиться высшаго. Я врю въ вашу побду.

Холодно и неподвижно, какъ и прежде, стояли скалы, однотонно низвергались внизъ потоки воды и, словно затерявшись въ пространств, лежалъ маленькій зеленый лужокъ среди горныхъ великановъ. Но для двухъ молодыхъ существъ, нашедшихъ здсь другъ друга, открылся рай высоко надъ міромъ, лежавшимъ глубоко-глубоко ниже ихъ, въ низвергающейся вод имъ звучали тысячи общаній жизни и счастья, а пустыня вокругъ казалась заполненной золотымъ свтомъ, и она не знали, вытекаетъ ли этотъ свтъ съ неба, или вырвался изъ двухъ ихъ любящихъ сердецъ.

* * *

Увы! Зигбергу и Александрин слишкомъ скоро пришлось вспомнить о томъ, что они не отторгнуты отъ міра и жжяіи. Какъ разъ въ это же время разыгрывалась сцена бурной, мрачной дйствительности. На самой вершин Эгидіевой стны уже нсколько времени виднлись три или четыре человческихъ фигуры, но ихъ не замчали влюбленные, занятые лишь собою. Только теперь они стали обращать вниманіе на окружавшее ихъ.

— А, вотъ гд наши горные туристы!— сказала Александрина, съ улыбкой указывая туда.— Я не думала, что они такъ скоро доберутся до вершины.

— Это невозможно!— воскликнулъ Зигберть.— Они вдь ушли только часъ тому назадъ и могли сдлать лишь половину пути..— Онъ приложилъ руку къ глазамъ, чтобы прикрыть, ихъ отъ солнечныхъ лучей, и нсколько секундъ внимательно смотрлъ вверхъ, наконецъ онъ произнесъ:— Господи Боже, да вдь это — Адріанъ со своими спутниками. Онъ не отказался отъ своего безразсуднаго, смлаго предпріятія, я зналъ это!.

— Адріанъ Тухнеръ? Нтъ, вы ошибаетесь! Вы не можете узнать его на такомъ разстояніи.

— Нтъ, ваша правда. Но я вижу, что это — не туристы, любующіеся тамъ видомъ. Видимо длаютъ какія-то приготовленія. Смотрите, смотрите, какъ разъ что-то опускаютъ внизъ!

Александрина быстро схватила бинокль и стала смотрть въ вето.

— Кажется, вы правы,— сказала она посл паузы.— Люди, находящіеся тамъ, наверху, очевидно затяли что-то, у нихъ палки и канаты. Это, кажется, дйствительно Тухнерь, безумный смльчакъ! Онъ, правда, рискуетъ своей жизнью ради денегъ!

Зигберть молча взялъ бинокль, поданный ему молодой двушкой. Онъ зналъ, что человкъ тамъ, наверху, пошелъ на жизнь и смерть не изъ-за пустого хвастовства или изъ-за жажды денегъ. Онъ боролся за возвращеніе себ положенія и пожалуй былъ правъ, что счастливый исходъ безумной зати вернетъ ему это положеніе. Того, кто безъ вреда для себя пройдетъ эту дорогу, очевидно охраняетъ высшая Сила, а, по поврью народа, въ этой Сил отказывается тому, кто виновенъ въ пролитіи чужой крови. Зигбертъ, созерцая вою грозившую Тухнеру опасность, и самъ даже испытывалъ нкоторую долю этой вры.

Въ бинокль была отчетливо видна гигантская фигура Адріана, онъ стоялъ у самаго обрыва и видимо руководилъ всми приготовленіями, а трое его спутниковъ помогали ему. Они сперва для пробы спустили каналъ, затмъ опять подняли его, посл чего, выждавъ только вылета орла изъ гнзда, принялись за дло.

‘Хотлъ бы я видть того, кто рискнулъ бы спуститься туда!’ — сказалъ старикъ Вейдманъ, который уже сорокъ лтъ былъ въ горахъ, какъ дома, и зналъ каждый шагъ на Эгидіевой стн. И вотъ на это все же ршился рискнуть теперь одинъ смльчакъ, полагаясь лишь на желзную селу своихъ мускуловъ и не свой острый взоръ, не боящійся ни кручъ, ни пропастей. Люди, находившіеся наверху, не могли оказать ему какую либо помощь, они лишь держали канатъ, который въ крайнемъ случа могъ охранить его лишь отъ паденія, никакого другого значенія этотъ канатъ не могъ имть для смльчака, такъ какъ орлиное гнздо было расположено не прямо на стн, а въ сторон, въ хаос скалъ, тянувшемся подъ наивысшимъ краемъ Эгидіевой стны.

Адріанъ на канат опустился приблизительно футовъ на двадцать на узкій выступъ, на которомъ онъ едва-едва могъ умститься. Отсюда начинались кручи и обрывы, съ этого мста онъ долженъ былъ одинъ найти себ путь, и еще какой путь! На каждомъ шагу онъ прежде всего долженъ былъ сперва преодолть смертельную опасность, при каждомъ движеніи предъ нимъ зіяла жадная пасть пропасти, и, несмотря на все это, онъ шелъ впередъ посреди камней и обломковъ скалъ, по такимъ мстамъ, гд едва-едва могла умститься нога, но онъ все же шелъ впередъ, къ своей цли.

Счастье видимо сопутствовало этому изумительному смльчаку. Ни одинъ камень не выскользнулъ изъ-подъ его ноги, ни одна точка опоры не отказала ему въ своей услуг. Чмъ боле Адріанъ приближался къ орлиному гнзду, тмъ боле увеличивалась опасность, она протягивала къ нему тысячи своихъ цпкихъ щупальцевъ, но не могла ухватить его. Съ холоднымъ спокойствіемъ и осторожностью приступалъ Адріанъ къ каждому своему шагу, измрялъ каждое разстояніе, онъ, казалось, и на самомъ дл обладалъ стальными жилами и мускулами и столь же твердымъ разсудкомъ, смявшимся надъ всякой опасностью.

Наконецъ гнздо было достигнуто. Послднимъ напряженнымъ усиліемъ горецъ добрался до скалы, на которой находилось гнздо, оно было лишь на нсколько шаговъ подъ смльчаковъ, такъ что онъ могъ добраться до него рукою, здсь, на сравнительно широкомъ мст, гд камни везд давали ему точки опоры, онъ былъ пока въ безопасности.

Зигберть и Александрина съ напряженнымъ сниманіемъ и страхомъ слдили за каждымъ движеніемъ Тухнера, теперь они вздохнули съ облегченіемъ, хотя смлое предпріятіе было совершено лишь наполовину — вдь нужно было совершить такой же самый обратный путь, а на немъ опасность была не меньше уже преодолнной.

Между тмъ Адріанъ не терялъ времени, онъ далъ себ лишь минуту на передышку и отдыхъ. Онъ плотно прислонился къ одному изъ скалистыхъ зубьевъ, опустился колномъ на землю, а самъ сильно наклонился и протянулъ руку къ орленку, находившемуся въ гнзд и вполн беззащитно предоставленному на добычу охотнику.

Въ этотъ моментъ съ быстротой низвергающейся молніи что-то ринулось съ высоты. Ударъ былъ нанесенъ Адріану со страшной силой, и, не будь того зубца скалы, за который онъ держался, заставилъ бы его рухнутъ въ пропасть. Это возвратился со своей недосягаемой высоты орелъ, поспшившій на помощь своему птенцу, которому грозила опасность.

Теперь на узкомъ мст, надъ головокружительной глубиной началась дикая, отчаянная борьба между великаномъ-человкомъ и гигантской птицей. Послдняя съ инстинктомъ родительской любви боролась за свое дтище, а человкъ — за свою жизнь

Хотя у Адріана и былъ кинжалъ, но онъ не могъ использовать его. Онъ вислъ, судорожно ухватившись за скалу, при каждомъ движеніи ему грозило паденіе, а вмст съ нимъ и неотвратимая гибель. Несмотря на это, онъ все же видимо защищался и даже сдлалъ нападеніе, но эта ожесточенная борьба длилась лишь нсколько минутъ. Вдругъ воздухъ пронизалъ страшный, душу потрясающій крикъ, который эхо повторило какимъ-то глухимъ, словно призрачнымъ голосомъ. Разорвавшійся вверху канатъ затрепеталъ въ воздух. Мощнымъ ударомъ крыльевъ орелъ опустился къ гнзду и прикрылъ ими свое спасенное дтище, а несчастный смльчакъ, рискнувшій протянуть свою руку къ этому птенцу, лежалъ съ разможженными членами на дн Эгидіевой пропасти.

* * *

Александрина закрыла глаза рукой, чтобы не видть этого ужаса, но тотъ страшный крикъ сказалъ ей, что непоправимое несчастье все же произошло. Зигбертъ стоялъ рядомъ съ нею, онъ былъ тоже смертельно блденъ, однако ни на одно мгновеніе не отрывалъ своего взора отъ мста страшной борьбы и, кинувшись къ краю пропасти, наклонился надъ нею.

— Ради Бога, не подходите такъ близко!— со страхомъ крикнула ему Александрина.— Будьте осторожны! Вдь все равно отсюда вы ничего не разглядите.

Зигбертъ опять уже выпрямился, его голосъ дрожалъ, но на его лиц вдругъ отпечатались необычная энергія и ршительность.

— Нтъ, отсюда ничего не видно, этому мшаютъ деревья, я долженъ спуститься,— сказалъ онъ.

— Что вы хотите сдлать?— опросила Александрина, не вря своимъ ушамъ.

— Спуститься въ пропасть.

— Да въ своемъ ли вы ум? Неужели вы хотите рискнуть своей жизнью изъ-за мертвеца? Вдь Тухнеръ наврно разбился на-смерть при паденіи съ такой высоты. Да и во всякомъ случа вы явитесь слишкомъ поздно.

— Кто знаетъ? Быть можетъ, какъ нибудь деревья задержали Адріана, можетъ быть, еще возможно оказать ему помощь, а, пока спустятся сверху его помощники, пройдетъ нсколько часовъ. Здсь единственное мсто, съ котораго можно спуститься въ пропасть, и я хочу по крайней мр попытаться сдлать это.

Александрина подошла къ молодому человку и тоже стала глядть внизъ. Дйствительно было возможно спуститься отсюда въ пропасть, у которой со всхъ остальныхъ сторонъ стны были совершенно отвсны,— но именно только возможно: здсь склонъ стны не былъ столь рзокъ, какъ въ другихъ мстахъ, да къ тому же обломки скалъ и корни елей представляли собою нчто врод ступеней. Однако наврно безъ крайней необходимости никто не рискнулъ бы использовать и этотъ путь для спуска, а потому понятно, какой опасности подвергался теперь Зигбертъ, человкъ, совершенно незнакомый съ мстностью, непривычный къ хожденію по горамъ, не знающій всхъ тхъ вспомогательныхъ средствъ, которыми располагаютъ жители горъ. При такихъ условіяхъ онъ, весьма возможно, ставилъ на карту свою жизнь.

— Позовите скоре обитателей вотъ этой пастушьей хижины,— предложила Александрина, вернувъ себ всю свою разсудительность.— Они конечно лучше всего знаютъ, что тутъ нужно сдлать.

— Да, да, сдлайте пожалуйста это,— согласился Зигбертъ,— а я пойду впередъ.

Съ этими словами онъ ступилъ на край пропасти и готовился уже приступить къ спуску, но въ тотъ же моментъ Александрина, схвативъ его за руку, рванула его назадъ, воскликнувъ:

— Зигбергь!

Этотъ возгласъ былъ полнъ смертельнаго страха, а вмст съ тмъ и нжности. Зигбертъ остановился и словно застылъ, услышавъ впервью свое имя, сорвавшееся съ этихъ устъ, и притомъ въ такомъ тон. Схвативъ обими руками трепещущую правую руку любимой двушки, онъ спросилъ ее:

— Александрина, вы боитесь за меня?

Изъ ея глаз брызнулъ потокъ горячихъ слезъ, и, забывая все, подчиняясь лишь чувству опасенія, Александрина воскликнула вн себя:

— Не ходите, Зигбертъ! Я не переживу, если вы упадете въ пропасть.

На лиц молодого человка отразилось счастье, онъ пылко, съ искреннимъ чувствомъ прижалъ губы къ рук любимой двушки, все еще находившейся въ его рукахъ, а затмъ опять выпрямился и произнесъ:

— Благодарю васъ за эта слова! Они будутъ охранять меня на моемъ пути. Позвольте мн спуститься! Я не могу въ бездятельности оставаться здсь, въ то время какъ, на дн пропасти, быть можетъ, человческая жизнь отчаянно борется со смертью. Нтъ, нтъ, я но могу этого! Пошлите вслдъ за много помощь, а пока прощайте!

Зигбертъ выпустилъ руку молодой двушки и, пока она собиралась помшать ему, скользнулъ черезъ край пропасти и уже опустился на первую скалистую ступень.

Александрина отказалась отъ дальнйшихъ попытокъ удерживать его. Въ этой внезапно вспыхнувшей энергіи молодого человка и его ршеніи рискнуть своей жизнью для спасенія другого человка было нчто такое, что нашло привтный откликъ въ ея сердц, что, несмотря на весь ея страхъ за него, преисполнило ее гордостью и радостью. Наклонившись впередъ, прижавъ руки къ груди, она слдила за спускающимся Зигбертомъ, который то исчезалъ среди елей, то снова появлялся на видъ. Предъ лицомъ опасности видимо исчезли вся мечтательность и робость Гольма, онъ твердо спускался въ пропасть, не колеблясь ни на мгновеніе, видимо не испытывая страха и не медля. Вотъ онъ появился уже на послднемъ выступ скалы, а затмъ, сдлавъ смлый прыжокъ, очутился на дн пропасти.

Съ устъ Александрины сорвался громкій возгласъ: ‘Слава Богу!’ — а затмъ она, словно на крыльяхъ, понеслась къ пастушьей хижин, чтобы вызвать ея обитателей на помощь.

* * *

Адріанъ лежалъ внизу, на мрачной глубин, возл бурнаго потока, катившаго свои волны по его ногамъ, а Зигбертъ держалъ на колнахъ его голову. Ели, на которыя упалъ несчастный, не могли сдержать его, онъ при сбоемъ паденіи сломалъ ихъ втви, но. именно это смягчило силу паденія, Адріанъ былъ еще живъ, и въ его раздробленномъ, окровавленномъ тл еще теплилась искра сознанія. Зигбертъ видлъ, что тутъ не было ни малйшей надежды на спасеніе, но все же пытался какъ либо утшить, ободрить умирающаго, хотя и самъ не врилъ въ это.

— Мужайтесь, Адріанъ, помощь уже въ пути! Мы спасемъ васъ.

Адріанъ взглянулъ на лицо, съ глубокимъ состраданіемъ склонившееся надъ нимъ. Возможно, что у него было настолько сознанія, чтобы понять, на что осмлился ради него Зигбертъ, и изъ его тяжело вздымавшейся груди вырвалось нсколько словъ:

— Мн никто не поможетъ! Но возл меня вы, господинъ Зигбертъ… вы… благодарю васъ!

Онъ сдлалъ движеніе, словно желая подняться. Зигбертъ угадалъ желаніе умирающаго, который, напрягая остатокъ всхъ своихъ силъ, стремился къ свту, а потому тихо приподнялъ его голову и повернулъ ее вверхъ.

Между высокими скалами виднлся маленькій клочокъ неба и съ него въ мрачную пропасть скользнулъ солнечный лучъ благодаря тому, что солнце въ это время находилось на своей наивысшей точк, этотъ золотистый лучъ скользнулъ словно послдній привтъ жизни несчастному, который теперь навки прощался съ него. Но на этомъ клочк голубого, пронизаннаго солнечнымъ свтомъ, неба рзко вырисовывалась темная масса громаднаго Цреста, онъ находился какъ разъ надъ этимъ мстомъ и словно съ угрозой смотрлъ внизъ, въ пропасть.

Взглядъ Адріана замтилъ этотъ крестъ, и изъ его груди вырвался крикъ ужаса. Онъ зашевелился, словно желая избжать этого страшнаго зрлища, и попытался закрыть руками лицо, но раздробленные, члены не повиновались ему. Онъ лежалъ, словно скованный цпями, не будучи въ силахъ двинуться, а высоко надъ нимъ попрежнему стоялъ крестъ и, словно грозный призракъ, зловще взиралъ на его борьбу со смертью.

Зигбертъ увидлъ это, и въ первый разъ у него явился какой-то ужасъ предъ человкомъ, котораго онъ теперь поддерживалъ своими руками.

— Адріанъ!— со страхомъ произнесъ онъ, — вы слышите меня?

Но Адріанъ уже не слышалъ его, человческій голосъ уже не могъ дойти до его слуха, но на его лиц отразилось выраженіе безконечнаго ужаса и смертельной муки, между тмъ какъ его взглядъ неотрывно былъ устремленъ на ту точку, которая какъ будто съ демонической силой приковывала его къ себ.

— Крестъ!..— простоналъ онъ,— тамъ, наверху… Господи, будь…

Его голосъ прервался, глаза сомкнулись подъ холодной рукой смерти, тяжело опустившейся на него, а голова откинулась назадъ. Все было кончено.

Зигбертъ тихо положилъ свою руку на эти глаза, въ которыхъ и по смерти все еще сохранялось выраженіе ужаса, и, закрывая ихъ, глубоко потрясенный, закончилъ прервавшуюся фразу горца:

— Будь къ теб милостивъ!

X.

По дорог изъ маленькаго горнаго селенія къ гостиниц шли профессоръ Бертольдъ и Зигбертъ. Въ это утро предполагали принести въ селеніе тло несчастнаго Адріана, и оба они ходили туда, чтобы узнать, дйствительно ли было сдлано это.

— Эта исторія была и остается зловщей,— произнесъ Бертольдъ,— а при томъ печальномъ исход, который разыгрался теперь, она окончательно превратится въ суеврное сказаніе во всей здшней округ. Господи Боже, какъ перешептывались вчера на предгорь люди, а вс обитатели здшняго мстечка длаютъ видъ, словно предъ ними раскрылся одинъ изъ эпизодовъ Страшнаго Суда. Подумаешь, какое чудо, что свернулъ себ голову человкъ, самъ пошедшій на это! Вотъ дйствительно было бы чудо, если бы этотъ Адріанъ Тухнеръ вернулся цлымъ и невредимымъ. А какъ, по-твоему, Зигбертъ, виноватъ онъ?

— Я думаю, что нужно дать покой несчастному въ могил,— отвтилъ Зигбертъ такимъ тономъ, въ которомъ ясно чувствовалось его волненіе.— Смерть все заканчиваетъ и примиряетъ. Къ чему подымать завсу, которую она опустила надъ нимъ?

— Совершенно врно, мертвый въ гроб мирно спи!— согласился профессоръ, вообще неохотно занимавшійся печальными явленіями.— Но что касается вообще склонности ломать себ шею, то вдь и ты лично очень ясно проявилъ ее. У меня и у проводника волосы поднялись дыбомъ на голов, когда мы съ вершины Эгидіевой стны наблюдали за тмъ, какъ ты, на каждомъ шагу рискуя своей жизнью, спускался въ пропасть, а сэръ Конуэй даже шире обыкновеннаго раскрылъ свои глаза. Почему ты не подождалъ, пока подошли бы на помощь люди изъ пастушьей хижины? Ты вдь одинъ все равно не могъ бы вынести Адріана изъ пропасти.

— Нтъ, но зато я могъ по крайней мр бытъ возл него во время его послдней борьбы со смертью. Ужасно умирать одинокимъ, всми покинутымъ, въ мрачной скалистой пропасти, не видя ни одного человческаго лица, не одного человческаго голоса!

— Но изъ-за этого нтъ смысла рисковать своей жизнью. Вчера ты вообще былъ въ удивительномъ настроеніи. То, что ты сказалъ сэру Конуэю у трупа этого несчастнаго горца, который, правда, всегда останется на его совсти, отличалось такой рзкостью, на какую я никогда не считалъ тебя способнымъ.

— А его возраженіе было прямо-таки безстыдно!— воскликнулъ Зигбертъ, сверкнувъ глазами.

— Возможно!— пожалъ плечами профессоръ.— У васъ обоихъ, кажется, было немало охоты вцпиться другъ въ друга. Къ счастью подвернулся я, чтобы еще во-время развести васъ.

На лиц молодого человка отразилось смущеніе. Онъ очевидно хотлъ что-то возразить, по не могъ найти подходящія слова, да ему и не удалось что либо сказать, такъ какъ профессоръ внезапно схватилъ его за руку и почти насильно притянулъ его къ себ.

Зигбертъ удивленно взглянулъ на Бертольда, но тотъ зналъ, почему держалъ его. Они проходили но мосту, перекинутому черезъ горный потокъ, и, по мннію почтеннаго маэстро, теперь какъ разъ можно было опасаться, что Зигбсртъ съ отчаянія кинется въ воду. Онъ зналъ, что катастрофа, которой онъ опасался, произошла вчера, но Александрина была какъ-то особенно молчалива и сдержанна, какъ ни старался профессоръ развдать о ея разговор съ его бывшимъ ученикомъ, Александрина сообщила только то, что Зигбертъ общалъ собраться съ духомъ для ршительнаго шага и освободиться отъ стсняющихъ его путь. Не узнавъ отъ нея ничего иного, профессоръ не рискнулъ обратиться съ вопросами къ Гольму. Обычно онъ мало обращалъ вниманія на душевное настроеніе другихъ людей, но при вид блднаго лица и мрачныхъ глазъ своего любимца въ немъ все же заговорила совсть. Очевидно бдняга сильно страдалъ отъ того горькаго лекарства, которымъ вздумали исцлить его. Онъ ни словомъ не обмолвился относительно возвращенія книги съ набросками, профессоръ ршилъ, что Александрина очевидно была безпощадна, а потому счелъ себя обязаннымъ особенно щадить молодого человка, но все же прежде всего выяснить, что же именно произошло.

Дйствительно на лиц Зигберта лежало какое-то глубоко серьезное, даже¹ мрачное выраженіе. Быть можетъ, оно являлось отзвукомъ страшнаго происшествія съ Адріаномъ, но, можетъ быть, тутъ было и нчто иное, по крайней мр они оба молча шли нсколько кинутъ, а затмъ Зигбертъ вдругъ воскликнулъ:

— Господинъ профессоръ… я хочу обратиться къ вамъ съ просьбой!…

— Ну, ну, говори!— отвтилъ Бертольдъ, все еще держа молодого человка за руку, такъ какъ дорога шла теперь по краю потока.

Зигбертъ помедлилъ, смотря прямо предъ собою, и наконецъ произнесъ:

— Мн очень непріятно, что я принужденъ обезпокоитъ именно васъ, но я такъ одинокъ здсь и не знаю никого, кому могъ бы довриться. Дло идетъ о дружеской услуг.

— О, какъ это торжественно!— воскликнулъ профессоръ настораживаясь.— Дружеская услуга? Я сердечно готовъ исполнитъ это, да чего именно ты желаешь?

— Я хотлъ попросить васъ пойти со мною завтра утромъ… на маленькую лсную полянку… у меня тамъ назначена встрча.

— Что такое?— выпуская руку молодого человка и останавливаясь, воскликнулъ Бертольдъ.— Съ кмъ же ты тамъ долженъ встртиться? Ужъ не дуэль ли?

— Да,— спокойно отвтилъ Зигбертъ.

— Съ этимъ проклятымъ англичаниномъ? Вчера я очень удачно развелъ васъ въ разныя стороны… Неужели онъ потомъ вызвавъ тебя?

— Нтъ, не онъ — меня, а я вызвалъ его на дуэль.

— Ты вызвалъ его?— даже отступилъ назадъ профессоръ.— Послушай, да въ своемъ ли ты ум?

— Но неужели же я долженъ дозволить безнаказанно оскорблять себя?— спросилъ Зигбертъ дрожащими губами.— Неужели я долженъ допустить, чтобы ко мн относились высокомрно и презрительно, какъ къ какому нибудь школьнику, да еще на глазахъ фрейлейнъ фонъ Ландежъ? Вчера я уступилъ исключительно вашему авторитету, да и не мсто было у трупа Адріана доводитъ до конца это дло. Зато сегодня утромъ я потребовалъ отъ сэра Конуэя, чтобы онъ взялъ обратно свои оскорбительныя слова. Онъ отказался отъ этого, и въ результат не оставалось ничего иного, кром дуэли.

Профессоръ съ изумленіемъ посмотрлъ на своего обычно робкаго, миролюбиваго ученика, который тетерь вдругъ заговорилъ о дуэли, какъ о самомъ обычномъ явленіи. Бертольдъ ршительно не могъ понять причину всего этого, но затмъ внезапно у него мелькнула мысль, что это является послднимъ отчаяннымъ шагомъ его любимца, предпочевшаго подобный конадъ самоубійству въ горномъ поток. Весь находясь подъ вліяніемъ этого соображенія, профессоръ диктаторскимъ тономъ заявилъ:

— Изъ этого ничего не выйдетъ.

— Господинъ профессоръ!— началъ было Зигбергь, но Бертольдъ прервалъ его, воскликнувъ:

— Да неужели ты думаешь, что я допущу подобную безсмыслицу и спокойно буду взирать на то, какъ ты доставишь себ удовольствіе пасть отъ руки этого англичанина? Мн извстно, что онъ — превосходный стрлокъ, ты же ни раза въ жизни не держалъ въ рукахъ пистолета. Ну, словомъ, нечего много разговаривать… Коротко и ясно — я запрещаю теб это развлеченіе, которое можетъ стоить твоей жизни. Я тотчасъ же пойду къ сэру Конуэю, но не какъ твой секундантъ, а съ тмъ, чтобы мирно покончить съ этой ссорой.

— Нтъ, вы но сдлаете этого!— воскликнулъ Зигбортъ, выпрямляясь во весь свой ростъ.— Лишь я одинъ могу судитъ о томъ, что я могу принять отъ этого англичанина и что нтъ. Если я говорю, что оскорбленъ, то это — лишь мое дло, и если вы попытаетесь помшать теперь нашей дуэли, то мы сведемъ свои счеты въ другое время и въ иномъ мст. Запретитъ мн это я не позволю. Я никогда не могъ думать, что вы вырываете меня изъ-подъ тираніи моего пріемнаго отца лишь для того, чтобы поставить меня въ подчиненіе вашей личной мн.

— Да вдь это — настоящее объявленіе войны!— загремлъ профессоръ.— Гд это ты такъ вдругъ научился возмущенію? Еще третьяго дня я расхваливалъ тебя, какъ терпливаго жертвеннаго агнца, а сегодня ты ведешь себя, какъ взбсившійся левъ, и во что бы то ни стало хочешь пролить кровь. Да что тебя околдовали, что ли, на Эгидіевой стн?

Молодой человкъ очевидно и на самомъ дл научился, если не возмущенію, то по крайней мр протесту противъ несправедливой горячности своего учителя, по крайней мр онъ вполн спокойно и твердо отвтилъ ему:

— Во мн лишь пробудилась самостоятельность, и вдь именно вы постоянно проповдывали мн, что я долженъ выступитъ противъ принужденія и опеки.

— Ахъ, вотъ какъ!.. И какъ разъ на мн ты начинаешь это? Это чрезвычайно любезно и по-дружески!

Зигберть подошелъ къ разгнванному учителю и, полоски въ свою руку на его плечо, произнесъ, серьезно и проницательно глядя въ его глаза:

— Господинъ профессоръ, да разв я неправъ?

— Нтъ, нтъ, ты правъ, мой мальчикъ!— воскликнулъ профессоръ, внезапно переходя отъ сильнйшаго гнва къ пылкому энтузіазму.— Да, ты вполн правъ. Но позволяй никому, даже мн, наступать теб на ногу. Правда, этотъ сэръ Конуэй отнесся къ теб совершенію непозволительно, и если ты хочешь драться съ нимъ, то хорошо — дерись, даже, если я теб десять разъ буду запрещать это. Впрочемъ я отказываюсь отъ этого запрета, а наоборотъ принимаю на себя обязанности твоего секунданта. Надюсь, Небо смилостивится надъ тобою и не дастъ теб понести пораженіе какъ разъ теперь, когда ты начинаешь становиться сколько нибудь годнымъ для земли.

И, положивъ руку на плечо молодого человка, профессоръ повлекъ его за собою.

XI.

На слдующее утро бургомистръ Эггертъ большими шагами въ сильномъ возмущеніи ходилъ взадъ и впередъ по своей комнат и изливалъ свои чувства предъ женой и Френци, еще сидвшими за кофе.

— Ну, нтъ, это ужъ черезчуръ!.. Безспорно я крайне уважаю извстность и положеніе такого маэстро, какъ Бертольдъ, но дло зашло уже слишкомъ далеко. Онъ видимо считаетъ Зигберта своей исключительной собственностью, которой онъ вправ распоряжаться такъ, какъ ему угодно. Третьяго дня онъ взялъ его съ собою на Эгидіеву стну, хотя я съ самаго начала былъ противъ этого. А тамъ произошли ужасныя обстоятельства — этотъ сорви-голова Адріанъ Тухнеръ слетлъ въ пропасть, а нашъ Зигбертъ ползъ туда за нимъ.

— Да вдь онъ самъ могъ сломать себ голову!— воскликнула мамаша Эггертъ.

— Или руку!— воскликнулъ ея супругъ, которому очевидно эта возможность представлялась худшей,— правую руку, а тогда прости-прощай вся его живопись! Въ моемъ присутствіи такіе факты не случились бы, и я твердо ршилъ не спускать глазъ съ Зигберта. И что же? профессоръ такъ завладлъ имъ, какъ будто насъ вообще не существуетъ на свт Божьемъ. Вчера онъ почти совершенно не отпускалъ Зигберта отъ себя, они до полуночи были вмст, а когда я сегодня утромъ вошелъ въ комнату Зигберта, чтобы основательно пробрать его за все.это, туда пришелъ опять господинъ профессоръ и говоритъ: ‘Оставьте въ поко мальчика! Не мучьте его своими выговорами! Мы заняты сейчасъ совсмъ иными вещами, и Зигбертъ мн крайне нуженъ. До свиданья, господинъ бургомистръ!’. Вслдъ затмъ онъ беретъ моего мальчика за. руку и уходить съ нимъ, а я остаюсь одинъ, я!

— Да, этотх великій художникъ порой склоненъ къ насилію,— промолвила мамаша Эггнертъ, которой уже довелось быть свидтельницей того, какъ ‘великій маэстро’ сперва до крайности грубо обошелся съ ея супругомъ, а затмъ ушелъ отъ него, какъ ни въ чемъ не бывало.

Однако почтенный бургомистръ видимо еще не привыкъ къ подобнымъ пріемамъ, по крайней мр онъ продолжалъ съ увеличившимся возмущеніемъ:

— Этому необходимо положить конецъ! Мы хотли остаться здсь еще недлю, но при подобныхъ обстоятельствахъ я считаю за лучшее сократить наше пребываніе тутъ. Пожалуй Зигберту очень понравится неповиновеніе, о которомъ ему непрестанно проповдуютъ. Завтра мы удемъ.

— Ахъ, да, папочка, подемъ, подемъ!— бурно воскликнула Франки.— Я страстно хочу домой.

Бургомистръ былъ очень растроганъ этимъ желаніемъ дочери. Увы! онъ не зналъ, что эта тоска по родномъ дом находилась въ ближайшей связи съ трогательной тоской и горемъ поэта, выраженными на страницахъ ‘Визенгеймскаго Встника’, все еще покоившагося на дн чемодана Франциски. Впрочемъ и самъ Эггертъ сталъ испытывать искреннее желаніе удалиться изъ горной области, гд обращались съ нимъ такъ непріятно, и вернуться въ свой милый, уютный Визенгеймъ, гд онъ, первый сановникъ и богатйшій въ город человкъ, могъ быть увреннымъ въ томъ, что всюду встртить полнйшее уваженіе. Поэтому отъздъ съ общаго согласія былъ ршенъ.

Въ то время какъ семья почтеннаго бургомистра занималась своими планами отъзда и приготовленіями къ нему, Зигбертъ и Бертольдъ вышли изъ лса и медленно приближались къ дому. Небо и на самомъ дл смилостивилось надъ Зигбертомъ — онъ былъ невредимъ, а по довольному лицу профессора можно было судить, что думалъ окончилась безъ тяжелыхъ послдствій и для противника его любимца.

— Ну, поздравляю тебя, Зигбертъ,— сказалъ онъ.— Ты стоялъ твердо, какъ стна, и только чуть дрогнулъ бровью, когда пуля пролетла мимо тебя. Для начинающаго та стрлялъ совсмъ недурно. Сэръ Конуэй поплатился своей новой шляпой — твоя пуля пробила какъ разъ насквозь ея.

— Счастье, что я не попалъ въ него,— тихо и словно стыдясь сказалъ Зигбертъ.— Я все же упрекалъ бы себя впослдствіи, если бы это случилось, вдь онъ… стрлялъ въ воздухъ.

— Правда? Ты такъ думаешь?— спросилъ пораженный Бертольдъ.

— Я убжденъ въ этомъ. Такой хорошій стрлокъ, какъ Конуэй, не промахнется, если не желаетъ промахнуться. Ужъ одно то, какъ онъ подалъ мн потомъ руку, показало мн, тго у него было ршеніе пощадить меня.

— Да, ты заставилъ его уважать тебя, это было видно по всему его поведенію сегодня, и, мн кажется, вся эта исторія съ Адріаномъ Тухнеромъ затронула его глубже, чмъ онъ считаетъ необходимымъ показать. Ну, вотъ мы и дома! Сегодня ты долженъ отдохнуть посл всхъ волненій, а завтра мы вмст предпримемъ штурмъ на Визенгеймъ. Значитъ, ршено: ты открыто и опредленно переговоришь со своимъ пріемнымъ отцомъ?

— Это я сдлаю еще сегодня,— ршительно заявилъ Зигбертъ,— но прошу васъ предоставить это мн одному. Я самъ долженъ вырваться изъ цпей и сдлаю это.

— Ахъ, будешь ли ты только твердымъ?— съ сомнніемъ покачалъ головой профессоръ.— Подъ пулей ты стоялъ, какъ герой, но еще вопросъ, устоишь ли ты предъ просьбами и упреками своимъ пріемныхъ родителей. Для такого человка, какъ ты, этотъ огонь куда хуже пистолетнаго, а они приведутъ въ движеніе и небо, и землю, чтобы только удержать тебя.

Лицо молодого человка на мгновенье вспыхнуло какимъ-то особымъ свтомъ, а его глаза почти безсознательно искали одну балконную дверь зданія гостиницы и наконецъ нашли ее.

— Не бойтесь!— воскликнулъ онъ.— Теперь я безъ робости и колебаній пойду впередъ. Я лишь сперва долженъ уничтожить въ своей комнат т письма, которыя написалъ на случай несчастливаго исхода дуэли, а затмъ тотчасъ же пойду къ пріемному отцу. Этотъ путь будетъ тяжелъ, но я знаю, какъ велика ставка. Вы будете довольны мною.

Зигбертъ сердечно пожалъ руку учителя и вошелъ въ гостиницу. Бертольдъ съ удивленіемъ, но вмст съ тмъ и съ полнымъ удовлетвореніемъ посмотрлъ ему вслдъ, а затмъ пробормоталъ:

— А мальчуганъ-то совсмъ изъ себя вышелъ! Давно ли еще я пробиралъ его здсь за то, что онъ — неисправимый мечтатель, не имющій въ себ ни искорки силы и энергіи, а вотъ теперь что стало съ нимъ! Ну, не правъ ли я, говоря всегда, что несчастная любовь для художника дороже золота? Но теперь необходимо поддержать его въ первый періодъ отчаянія, вдь теперешнее его спокойствіе не обманетъ меня. И я сдлаю все возможное, чтобы выгнать изъ его головы все это.

Поршивъ такимъ образомъ, профессоръ свернулъ въ сторону — въ паркъ, гд онъ замтилъ президента фонъ Ландека. Однако случайно и Зигбертъ увидлъ послдняго, а вслдствіе этого предпочелъ отправиться не въ свою комнату, а къ Александрин, которая, какъ онъ зналъ, должна была быть теперь одна у себя. Ни отецъ молодой двушки, ни Бертольдъ, мирно гуляя по парку и бесдуя другъ съ другомъ, и понятія не имли объ этомъ посщеніи и еще мене о томъ, какой разговоръ шелъ при этомъ между молодыми людьми. Однако, когда Зигбертъ ушелъ отъ Александрины, его лицо сіяло такимъ блаженствомъ, что намреніе его учителя вырвать его изъ состоянія отчаянія представлялось положительно излишнимъ.

Помщенія, занятыя семьей бургомистра Эітерта, были расположены во второмъ этаж, и ихъ окна выходили на галлерею, тянувшуюся вдоль всего дома и густо закрытую дикимъ виноградомъ. Вотъ именно на этой галлере часъ спустя стоялъ профессоръ Бертольдъ, по зрломъ размышленіи признавшій необходимымъ хотя бы инкогнито присутствовать при ршительномъ разговор Зигберта съ пріемнымъ отцомъ. Онъ все еще не доврялъ въ достаточной мр твердости своего бывшаго ученика и на всякій случай хотлъ явиться для него своего рода вспомогательнымъ корпусомъ въ этой семейной войн. То обстоятельство, что ему приходилось подслушивать и шпіонить, отнюдь не смущало его душевнаго покоя. Онъ притаился совсмъ возл открытаго окна и, самъ будучи скрыть дикимъ виноградомъ, отлично могъ слышать все, что происходило въ комнат.

А тамъ въ это время разыгрывалась сцена, съ каждой минутой становившаяся все боле- бурной. Мамаша Эггертъ и Фрэнци представляли собою своего рода судъ присяжныхъ, на которомъ глава семьи былъ въ одно и то же время и обвинителемъ, и судьей. Предъ этимъ судомъ стоялъ обвиняемый, объясненія котораго поразили его семью словно внезапно разорвавшаяся бомба.

— Да ты совсмъ съума сошелъ, или я не разслышалъ тебя какъ слдуетъ?— разбушевался бургомистръ.— Ты категорически отказываешься послдовать за нами въ Визенгеймъ, а вмсто этого намренъ похать съ профессоромъ Бертольдомъ въ Италію? И это вы поршили другъ съ другомъ съ глаза на глазъ, не спросивъ меня! Впрочемъ, правда, онъ уже однажды пытался оторвать тебя отъ насъ, а теперь снова начинаетъ свою прежнюю игру. Ахъ, мн ни одного дня, ни одного часа не слдовало бы оставлять тебя въ обществ профессора! Вдь онъ не скрывалъ своихъ намреній, но я былъ убжденъ, что прочно владю тобою. Я расчитывалъ на твое чувство привязанности къ намъ, на твою благодарность, а вотъ теперь вижу, какъ я глубоко заблуждался.

— Ты неправъ по отношенію ко мн, отецъ, — возразилъ Зигбертъ такимъ тономъ, по которому можно было судитъ, какъ тяжко онъ страдалъ отъ подобныхъ упрековъ.— Я вовсе не неблагодаренъ, вдь ты знаешь, что я спокойно исполнилъ твое приказаніе возвратиться домой, когда ты вызвалъ меня обратно какъ разъ въ самый разгаръ моего ученья, но ты не знаешь, чего мн это стоило. Поврь, и теперь мое ршеніе дается мн тяжело, такъ какъ я чувствую, что оно должно обидть тебя, но я сознаю, что при тхъ условіяхъ, въ которыхъ я до сихъ поръ находился, мн невозможно сдлать что либо. Поэтому, во имя всего того хорошаго, что я до сихъ поръ видлъ отъ тебя, я прошу у тебя позволенія хать вмст съ профессоромъ Бертольдомъ. Это — для меня вопросъ жизни!

— Фу, какъ онъ говорятъ! Ужъ черезчуръ кротко!— съ недовольной миной критиковалъ профессоръ, стоя за окномъ.— Онъ видимо и вправду расчитываетъ добиться своего путемъ просьбъ и представленія разумныхъ доводовъ. Ну, нтъ-съ!.. съ этимъ бургомистромъ нужно дйствовать совсмъ по-иному, съ нимъ помогаетъ лишь грубость.

И дйствительно искренняя, мягкая просьба Зигберта очевидно только увеличила упрямство его пріемнаго отца, такъ что послдній съ сильнйшимъ раздраженіемъ воскликнулъ:

— Такъ вотъ какъ? Значитъ, для тебя является вопросомъ жизни возможность покинуть насъ — тотъ домъ, въ которомъ ты былъ принятъ сиротою, оставитъ тхъ людей, которые тебя изъ бдности и низкаго состоянія вывели къ богатству я общему уваженію? Цлыхъ семнадцать лтъ я относился къ теб какъ къ родному сыну, семнадцать лтъ я осыпалъ тебя всевозможными благодяніями, и вотъ какъ теперь ты благодаришь меня!

— Отецъ, прошу тебя, не прибгай къ такимъ словамъ!— прервалъ его Зигбертъ съ мучительнымъ волненіемъ, но бургомистръ продолжалъ съ еще большимъ раздраженіемъ:

— И ты еще осмливаешься просить моего разршенія на подобную разлуку? Нтъ, нтъ, я никогда не позволю теб этого! Завтра мы узжаемъ, и ты отправишься вмст съ нами въ Визенгеймъ. Ты останешься тамъ, и я позабочусь о томъ, чтобы въ будущемъ тебя не могло коснуться опасное вліяніе господина профессора.

— Ахъ, этотъ проклятый деспотъ бургомистръ!— съ досадой пробормоталъ Бертольдъ.— Ну, пусть-ка онъ попробуетъ еще разъ отнять отъ меня моего мальчика! Теперь я поведу дло серьезно и лично сверну шею и ему самому, и всему его городишк!

Между тмъ рзкое, безпрекословное повелніе пріемнаго отца повидимому произвело впечатлніе на Зигберта. Когда онъ приступилъ къ отвту, его головъ зазвучалъ спокойне и тверже, чмъ до сихъ поръ.

— Ну, тогда прости меня, если я въ настоящемъ случа не послушаю тебя,— произнесъ онъ.— Здсь вопросъ касается моей карьеры и моего будущаго. Я не могу и не хочу вторично оттолкнуть ту руку, которая открываетъ мн и то, и другое. Я далъ профессору Бертольду слово, что поду съ нимъ, и сдержу его. Мн нужна свобода, въ своей же теперешней жизни я задохнусь.

Послднія слова, вырвавшіяся у Зигберта со страстной пылкостью и прозвучавшія опять словно крикъ заключеннаго, вызвали наконецъ чувство удовлетворенія въ тайномъ слушател ихъ.

— Вотъ-вотъ, такъ хорошо!— пробормоталъ онъ.— Ну-ка, ну-ка, выскажи имъ хоть разъ настоящую правду, но только сильне, съ большимъ гнвомъ. Ты все еще черезчуръ миролюбивъ!

Однако т же самыя слова вызвали въ комнат бургомистра цлую бурю негодованія, въ ней приняла участіе и мамаша Эггертъ, и Фрэнци, но ихъ обихъ перекричалъ самъ глава семьи. Со всхъ сторонъ на бднягу Зигберта посыпались горчайшіе упреки, тяжелйшія обвиненія. Нкоторое время онъ молча, выслушивалъ ихъ, но это было узко не прежнее лишенное мужества и безпомощное молчаніе, съ какимъ онъ прежде обычно относился къ подобнымъ упрекамъ. Нтъ, теперь лобъ молодого человка сталъ краснть все больше и больше, его глаза разгорались все боле угрожающимъ огонькомъ, очевидно и въ немъ скапливалась буря, которая должна была разразиться въ ближайшія же минуты.

— И это мн довелось услышать отъ тебя!— крикнулъ бургомистръ, побагроввъ отъ гнва,— отъ тебя, котораго я вытащилъ изъ глубочайшей бдности, который моей милости обязанъ всмъ тмъ, что ты имешь и чмъ ты сталъ! Да что былю бы съ тобой, если бы я не принялъ въ теб участія?

— Быть можетъ, что либо лучшее, нежели то, что — я теперь, — дрожащими губами произнесъ Зигбертъ.— Я велъ бы свою жизнь въ нужд такъ же, какъ это довелось моему учителю въ молодости, и самъ, какъ онъ, вывелъ бы себя въ люди, но не сталъ бы мечтателемъ, лишеннымъ энергіи и силы, какимъ вы сдлали меня.

Это обвиненіе вызвало негодующій возгласъ всей семьи бургомистра.

Но Зигберта теперь уже невозможно было испугать, буря въ немъ разразилась и сорвала вс покровы съ его длившейся долгіе годы замкнутости.

— Я не забылъ того, что былъ бденъ,— продолжалъ, онъ съ сильной горечью,— но всякій разъ, какъ мн говорили объ этомъ, чувствовалъ, что не любовь вырвала меня изъ этой бдности. Нтъ, вы просто хотли похвастать талантомъ. мальчика, котораго въ город считали своего рода вундеркиндомъ, и вотъ вслдствіе этого меня взяли въ богатый домъ, вслдствіе этого мн давали пищу а одежду, но вмст съ тмъ захватали въ свою собственность все мое существованіе. Меня, какъ малое дитя, все время вели на поводу, а, когда я пытался противиться этому, мн тотчасъ же начинали перечислять оказанныя мн благодянія. Меня заключили. въ заколдованный кругъ, противъ котораго возмущалось все мое существо, меня отрзали отъ міра и жизни, и при такихъ-то условіяхъ долженъ былъ парить въ высот мой геній! Вы съ самаго начала связали ему крылья, для того чтобы онъ не летлъ дале вашего горизонта, и не спрашивали о томъ, не поранилъ ли онъ себя въ этой отчаянной борьб! И теперь вы требуете, чтобы я оттолкнулъ отъ себя будущность, свободу, счастье, все-все и снова послдовалъ за вами въ темницу? Одинъ разъ я сдлалъ это, во второй разъ оно не повторится, нтъ, нтъ! То, что я получилъ отъ васъ, оплачено рабствомъ всей моей жизни, протекшей до сихъ поръ. Теперь я не стану спрашивать, дадите ли вы мн свободу… нтъ, теперь я самъ освобожу себя, чего бы это ни стоило!

Зигбертъ вздрогнулъ, словно съ этимъ дикимъ, бурнымъ взрывомъ съ его груди спала тяжесть. Его слушатели сперва пытались прервать его, однако постепенно замолчали. Имъ казалось, что предъ ними стоитъ вовсе не Зигбертъ, они почти испытывали страхъ предъ этой выпрямившійся фигурой съ горящими глазами, предъ этой пылкой, страстной рчью, какой они еще никогда не слышали. Фрэнци боявливо спряталась за мать, а послдняя медленно отступала назадъ, даже самъ бургомистръ на время лишился способности говорить что либо. Только посл того, какъ онъ увидлъ, что Зигбертъ собрался уходить, онъ собрался съ силами, чтобы со всмъ необходимымъ блескомъ отвергнуть пріемнаго сына, котораго, какъ онъ видлъ, ему уже не довелось удержать у себя.

— Прочь съ глазъ моихъ, неблагодарный!— крикнулъ Эггертъ.— Я отказываюсь отъ тебя, навки отвергаю тебя отъ себя! Будетъ время, ты сознаешь, что ты потерять, отъ чего отказался, но тогда будетъ уже слишкомъ поздно, и, если ты вернешься ко мн съ самыми горячими слезами раскаянія, если ты на колнахъ будешь проситъ у меня прощенія, я навки закрою предъ тобою и мой домъ, и свое сердце!

Полуболзненная, полупрезрительная улыбка дрогнула на лиц Зигберта, когда онъ еще разъ обернулся и произнесъ:

— Не безпокойся! Пусть мн суждено погибнуть на вольномъ свт, но къ теб я никогда не вернусь! Мн очень горько, что мы такъ должны разстаться, но вы довели меня до крайности, я не могъ поступить иначе. Свобода — мое право. Это я наконецъ-то уяснялъ себ и, наперекоръ вамъ и всему міру, буду теперь укрплять за собшо это право, въ которомъ мн такъ долго отказывали!

— Браво!— прозвучалъ глубокій басъ со стороны окна, и Зигбергъ, въ слдующую минуту выйдя на галлерею, внезапно очутился въ бурныхъ, но нжныхъ объятьяхъ своего учителя, который при этомъ повторилъ:— браво! Это ты отлично провелъ, мой мальчикъ! Ну, а теперь пойдемъ… мы отправимся вмст въ Римъ!

* * *

На слдующее утро, ранымъ-рано, къ желзнодорожной стаикіи катилъ открытый экипажъ, въ которомъ находились Зигберть и профессоръ. На одномъ изъ закругленій дороги еще разъ показалась гостиница, и узжающіе могли видть, какъ съ балкона перваго этажа югъ махали блымъ платкомъ. Видимо Александрина, стоявшая тамъ рядомъ съ отцомъ, посылала прощальный привтъ своему учителю, и профессоръ, такъ и понявъ это,— усердно отвчалъ на это, размахивая своей шляпой. Но молодой человкъ, сидвшій рядомъ и, не отрывая своего взора, смотрвшій на тотъ разввавшійся платокъ, зналъ лучше, кому предназначался этотъ привтъ. Его лицо было все еще серьезно и мрачно, онъ не принадлежалъ къ натурамъ, легко и быстро освобождавшимся изъ привычныхъ путъ, тотъ способъ, какимъ свершился его разрывъ съ семьей, еще продолжалъ давить ему душу, но все же глубоко-глубоко въ его глазахъ свтился лучъ счастья, съ надеждой на которое онъ вступалъ въ свою новую жизнь.

Зданіе гостиницы исчезло изъ вида и путники похали дале по дымящейся туманомъ долин. Этотъ туманъ еще густо заволакивалъ все собою, весь ландшафтъ скрывался за его влажной завсой, и только гигантскій скалистый внецъ Эгидіевой стны уже выдлялся изъ него. Съ каждой минутой стна становилась ясне, и, въ то время какъ ея крайнія вершины загорались розовымъ свтомъ подъ лучами восходящаго солнца, облака опускались все ниже и ниже къ ея подножью.

А высоко-высоко, надъ тмъ скалистымъ внцомъ, медленно и величественно описывалъ свои круги орелъ. Онъ вознесся изъ волнующагося моря тумана и, распростерши свои сильныя крылья, предпринялъ свой летъ къ свту, къ солнцу.

XII.

Три года спустя, въ одинъ изъ осеннихъ вечеровъ, скорый поздъ, шедшій съ юга, подошелъ къ вокзалу города Л. Здсь онъ имлъ продолжительную остановку, и большая часть пассажировъ воспользовалась ею, чтобы выдти изъ вагоновъ. Въ толп и сует, закипвшей на перрон, выдлялся старикъ высокаго роста, который, несмотря на то, что былъ уже сдъ, отличался почти юношеской бодростью. Онъ стоялъ прислонившись къ колонн и весело смотрлъ на кипвшую вокругъ него жизнь. Въ этотъ самый моментъ въ вокзалъ въхалъ другой поздъ, слдовавшій въ противоположномъ направленіи, двери вагоновъ раскрылись и потокъ путешественниковъ тоже устремился на перронъ.

Среди вновь прибывшихъ находился маленькій толстякъ, онъ несъ въ рукахъ большой чемоданъ и со своими спутниками — двумя дамами и господиномъ — направился къ выходу изъ вокзала. Но внезапно онъ остановился, изумленно вскрикнулъ и, оставивъ семью, по продолжая держать въ рукахъ чемоданъ, сталъ пролагать сквозь толпу себ путь къ той колонн, у которой стоялъ старикъ.

— Господинъ профессоръ Бертольдъ!— воскликнулъ онъ.— Какой счастливый случай свелъ насъ опятъ другъ съ другомъ? Какъ я радъ снова видть васъ, и притомъ столъ же свжимъ и сильнымъ, какъ и раньше!

Обычно профессора не легко было вывести изъ его обычнаго спокойствія, но теперь онъ въ теченіе нсколькихъ секундъ недоумнно смотрлъ на маленькаго толстяка, такъ дружески привтствовавшаго его, а затмъ разразился громкимъ смхомъ и воскликнулъ:

— Господинъ бургомистръ Эггергь! Такъ это и вправду — вы? Ну, вы рады видть меня, такъ почему же и мн не испытывать этого же?

— Неописуемо!— заврилъ бургомистръ, пытаясь схватить руку художника и пожать ее.— Я только что пріхалъ сюда со своей семьей, мы намреваемся провести ночь въ Л. Быть можетъ, мы будемъ имть удовольствіе и васъ видть здсь же?

— Нтъ, я со скорымъ поздомъ ду дальше. Я возвращаюсь прямо изъ Италіи и хочу еще до полуночи бытъ въ Берлин.

— Да и мы тоже направляемся туда, но будемъ тамъ только завтра. Мы хотимъ привтствовать на родин Зигберта, нашего Зигберта, нашего дорогого, знаменитаго сына!

— Вотъ какъ? Давно ли онъ опять сталъ таковымъ?— сухо спросилъ Бертольдъ.— Вдь три года тому назадъ вы торжественно прокляли ‘неблагодарнаго’ и выгнали его вонъ. Вдь вы хотли навки закрытъ для него свой домъ и сердце, если онъ съ горячими слезами раскаянія… ну, и такъ дале!

— Ахъ, это было недоразумніе, многоуважаемый господинъ профессоръ!— воскликнулъ Эггертъ, теперь нсколько смущенный.— Зигбертъ совершенно ложно понялъ тогда мою рчь. Я никогда не лишалъ его своей любви, увряю васъ.

— Не увряйте меня ни въ чемъ!— прервалъ его Бертольдъ,— я стоялъ тогда на галлере и съ начала до конца слышалъ вою исторію. Я даже крикнулъ ‘браво’, когда мальчикъ заявилъ вамъ о своемъ неповиновеніи. Такъ, значить, вы пока отказываетесь отъ его покаянныхъ слезъ и хотите вполн дружелюбно навстить его? Наврно онъ будетъ нсколько пораженъ этимъ.

— Мы уже предупредили его объ этомъ,— усмхнулся бургомистръ.— Когда я узналъ изъ газетъ, что Зигбертъ возвратился изъ Италіи и остановился въ Берлин, я написалъ ему и напомнилъ о томъ времени, когда онъ вполн принадлежалъ намъ. Нсколько дней тому назадъ я получилъ отъ него отвть, длающій честь его сердцу. О, я зналъ, что онъ не забудетъ насъ! Впрочемъ я являюсь въ роли представителя его родного города, который черезъ меня передаетъ своему знаменитому сыну привтъ и знаки уваженія. Мы гордимся тмъ, что изъ нашей среды вышелъ такой геній.

— Ну, знаете, на немъ незамтно его происхожденіе оттуда,— зло бросилъ профессоръ, однако это не помшало энтузіазму бургомистра, и онъ съ большимъ пафосомъ продолжалъ:

— Визенгеймъ родилъ его, Визенгеймъ видлъ его развитіе, его первое творчество, и я съ гордой радостью могу сказать, что именно я открылъ первую искорку его генія и затмъ старательно охранялъ и холилъ ее, пока она не стала блестящимъ пламенемъ

Для профессора это было уже черезчуръ. Онъ намревался окатить холоднымъ душемъ этого ‘охранителя пламени’, но въ этотъ моментъ подошла какъ разъ семья послдняго. Она счастливо протискалась сквозь толпу и поспшила со своей стороны привтствовать знаменитаго маэстро.

У мамаши Эггергь былъ тоже большой чемоданъ, какъ и у ея супруга, а Фрэнци шла подъ-руку съ молодымъ человкомъ, который ничего не несъ, но зато съ безконечно снисходительной миной смотрлъ на нее. Бургомистръ поспшилъ представить его:

— Мой зять, господинъ Эльбахъ! Молодой поэтъ, отъ котораго мы вс въ будущемъ ожидаемъ великаго… Я имю счастье называть своимъ сыномъ и его такъ же, какъ Зигберта, и, какъ послдній, онъ достигнетъ высоты славы.

— Ну, тогда, значитъ у насъ будутъ Діоскуры {Мифическіе близнецы Касторъ и Поллуксъ, дти Леды.} изъ Визенгейма,— замтилъ профессоръ.— Поздравляю васъ, господину Эльбахъ, а также и вашу супругу.

Фрэици встртила это поздравленіе съ улыбкой удовлетворенія, а поэтъ, ея мужъ, тотчасъ же заговорилъ. Онъ ршительно не былъ похожъ на своего блднаго, серьезнаго предшественника и въ немъ вовсе не замчалось робкой молчаливой замкнутости. Его нсколько широкое лицо буквально-таки сіяло здоровьемъ и самодовольствомъ, а что касается тлосложенія, то онъ въ этомъ отношеніи очевидно взялъ примромъ себ тестя и почти достигъ равенства съ нимъ. Жена уже ознакомила его съ именемъ и положеніемъ профессора, а вслдствіе этого онъ продолжалъ сохранять свою прежнюю снисходительную мину и, поклонившись профессору, какъ равному, произнесъ:

— Я принимаю ваше сравненіе съ Діоскурами, господинъ профессоръ. Правда, Зигбертъ Гольмъ опередилъ меня на нсколько шаговъ на пути славы, но я, Эдвинъ Эльбахъ, послдую за нимъ! Я лишь боюсь, что онъ сердится на меня за то, что я,— и при этомъ поэтъ кинулъ взглядъ на свою жену,— пріобрлъ сокровище, которое съ самаго начала было предназначено ему. Но вдь кто же можетъ повелвать любовью?

— Боже сохрани!— воскликнулъ профессоръ,— Зигбертъ вовсе не сердитъ на васъ, даю вамъ въ этомъ слово! Онъ отъ всего сердца радъ, что вы заполучили такую супругу. Такъ, значитъ, это вы — прежній воскресный гость господина бургомистра и редакторъ интереснаго ‘Визенгеймскаго Встника’?

— Да, это — именно онъ!— подтвердилъ бургомистръ, такъ же, какъ и его семья, съ полнйшимъ почтеніемъ слдившій за словами поэта.— Но редакція ‘Встника’ находится теперь подъ другимъ руководствомъ. Мой зять не нуждается въ томъ, чтобы мучиться на служб, да и самъ онъ находить, чэто ниже своего достоинства. Правда, его стихотворенія появляются исключительно въ нашемъ ‘Встник’, такъ какъ къ сожалнію все еще не находится другого печатнаго органа, который сумлъ бы по достоинству оцнить ихъ. Но, Эдвинъ устранился отъ всякаго будничнаго занятія, чтобы отдаться исключительно велніямъ своей музы.

— Ну, значитъ, все въ великолпнйшемъ порядк,— оказалъ профессоръ.— Еще одинъ вопросъ: что подлываетъ новая городская тюрьма?

— Она переполнена,— торжественно заявилъ бургомистръ,— намъ необходимо будетъ расширить ее. Но Визенгеймъ съ каждымъ годомъ значительно прогрессируетъ, и правительство сооружаетъ теперь тамъ даже заведеніе для глухонмыхъ.

— Поздравляю! Но — слышите сигналъ?— мн нужно идти въ вагонъ. Прощайте, господа, до свиданья!

— У нашего Зигберта! Скажите ему, что мы сразу же по полученіи его письма собрались въ путь, чтобы обнять его, такъ долго недостававшаго намъ, и собственными глазами повосхищатъся его большой картиной въ галлере берлинскаго музея. Въ Берлин я буду также имть честь вручить вамъ, господинъ профессоръ, вс поэтическія произведенія своего зятя. Они всегда при насъ, но къ сожалнію подъ рукой нтъ, нашихъ чемодановъ — они въ багаж, иначе бы я…

— Благодарю!— воскликнулъ профессоръ, внезапно отодвигаясь.— Мн нужно уходить, да и сверхъ того я отлично сплю въ вагон безъ помощи всякихъ снотворныхъ средствъ.

Къ счастью послднія слова были заглушены звономъ станціоннаго колокола, давшаго уже второй звонокъ. Поэтъ, благодаря этому не узнавшій о нанесенномъ ему оскорбленіи, величественно подалъ руку своей супруг и двинулся съ нею къ выходу. Его тестюшка и теща умиленно слдовали за ними, пыхтя подъ тяжестью своихъ чемодановъ, а поздъ, въ которомъ находился профессоръ Бертольдъ, на всхъ парахъ понесся къ сверу.

XIII.

Зигбертъ Гольмъ и на самомъ дл посл трехлтняго пребыванія въ Италіи возвратился въ Германію и ршилъ на продолжительное время поселиться въ Берлин. Вполн оправдывалось утвержденіе его бывшаго учителя о томъ, что только условія жизни, окружавшія его до отъзда въ Италію, связывали молодого художника и что онъ могъ возвыситься. Разъ освободившись отъ спутывавшихъ его оковъ, его талантъ развился такъ быстро и столь блестяще, что даже самъ профессоръ Бертольдъ изумлялся этому. Большая картина ‘Бой съ орломъ’, которую Зигбертъ закончилъ уже въ первый годъ своего пребыванія въ Рим, встртила невроятный успхъ и прославила на весь міръ имя молодого художника, до тхъ поръ совершенно неизвстнаго. Она была выставлена почти во всхъ главныхъ городахъ Германіи и всюду вызывала крайнее восхищеніе. Въ конц концовъ она была куплена для большого королевскаго музея въ Берлин, а все то, что затмъ, въ послдующіе годы, создалъ Гольмъ, держалось вполн на высот его перваго произведенія.

Осеннее солнце весело освщало ателье Зигберта, окна котораго выходили въ садъ. Большое роскошное помщеніе было отдлано съ чисто художественнымъ вкусомъ. Вс находившіеся въ немъ предметы вооруженія, матеріалы и прочіе предметы, размщенные очень живописно и представлявшіе значительную цнность, служили доказательствомъ того, что если художникъ завоевалъ себ славу и почести, то и судьба не оставила его безъ матеріальной награды.

Профессоръ Бертольдъ сидлъ въ кресл, откинувшись на его спинку, и разглядывалъ мастерскую своего бывшаго ученика, стоявшаго противъ него возл мольберта, на которомъ онъ только что установилъ въ настоящемъ освщеніи свою картину. Въ стройной, благородной фигур теперь уже тридцатилтняго человка со спокойной и увренною манерой держать себя было бы не легко узнать прежняго Зигберта. По его лицу можно было видть, что онъ нсколько лтъ прожилъ подъ южнымъ солнцемъ, но вмст съ этой темной окраской въ его лиц появилось совершенно иное выраженіе, не имвшее ничего общаго съ прежней усталостью и вялостью. Это лицо было полно жизнерадостности, и взглядъ профессора былъ устремленъ на него съ отеческой благожелательностью и удовольствіемъ. Только въ глазахъ Зигберта чувствовались прежнія серьезность и мечтательность, но въ нихъ уже не было мрачности.

— А ты великолпно устроился!— произнесъ профессоръ Бертольдъ, оглядываясь кругомъ.— Ты, кажется, чувствуешь себя уже совсмъ какъ дома въ Германіи. А собственно сколько времени ты уже въ Берлин?

— Только недлю, — отвтилъ Зигбертъ,— но уже два мсяца тему назадъ, при своемъ возвращеніи изъ Италіи, я сдлалъ вс необходимыя распоряженія и устройство ателье было закончено во время моего пребыванія въ горахъ. Большую часть обстановки я привезъ изъ Италіи.

— Да, тебя нельзя было удержать до моего отъзда,— съ легкимъ недовольствомъ оказалъ Бартольдъ.— Ты обязательно до наступленія осени хотлъ быть въ горахъ. Впрочемъ я понимаю, что тебя опять потянуло къ Эгидіевой стн. Вдь въ сущности оттуда начался путь твоей славы.

— И мое счастье!— дополнилъ Зигбертъ съ вспыхнувшими глазами.

— Совершенно врно: слава — всегда счастье, но все же удивительно, что у насъ обоихъ она. началась изъ-за несчастной любви. Что это ты отворачиваешься, Зигбертъ? Теперь, когда уже прошло три года, надюсь, можно поговорить объ этомъ, хотя до сихъ поръ ты упорно избгалъ даже малйшихъ намековъ. Въ сущности у меня явилась превосходнйшая мысль излечить тебя такимъ же путемъ, какимъ меня однажды излечила судьба, хотя впрочемъ, сознаюсь, твое лоченіе было нсколько насильственно. Ну, да оно не повредило, ты вообще удивительно легко преодоллъ эту страсть.

— Вы такъ думаете?— почти насмшливо спросилъ Гольмъ.

— Да, именно такъ! Мн понадобилось шесть мсяцевъ на то, чтобы покончить со своимъ любовнымъ горемъ и своей картиной, а ты въ одну недлю развязался со всей исторіей. Вообще мн не было необходимости такъ боязливо охранять тебя отъ мысли о самоубійств, потому что, едва мы очутились въ Рим, ты сталъ вести себя, какъ арестантъ, для котораго раскрылась темница, и у тебя нельзя было замтить ни слда отчаянія. Я думалъ, что при твоемъ характер эта исторія должна была бы еще боле развинтить твое сердце, нежели это случилось нкогда со мною.

По губамъ Зигберта скользнула легкая, но торжествующая улыбка, когда онъ отвтилъ:

— А вы все еще продолжаете проводить параллель между нашей обоюдной судьбой? Ну, а по-моему, при внимательномъ разсмотрніи можно было бы найти нкоторую разницу.

— Никакой разницы нтъ!— упрямо заявилъ Бертольдъ.— Это было одно и то же: несчастная любовь, разлука, отчаянье, а въ результат всего… картины, сдлавшія насъ знаменитостями. Единственный варіантъ въ томъ, что я нарисовалъ идеалъ своихъ юношескихъ грезъ, а ты — Адріана Тухнера.

Зигбертъ ничего не отвтилъ, но его взоръ, словно ища что-то, скользнулъ въ садъ, который, несмотря на то, что уже наступила осень, все еще сіялъ своимъ зеленымъ уборомъ, но въ этотъ моментъ былъ совершенно пусть.

— Ахъ, да, я долженъ передать теб поклонъ,— вновь заговорилъ профессоръ.— Визенгеймъ находится въ пути сюда, чтобы принести свой привтъ и выразить уваженіе своему знаменитому сыну. Вчера на л—скомъ вокзал я встртилъ господина бургомистра Эггерта съ его семьей. По несчастью, они узнали о твоемъ прізд и быстрехонько собрались въ путь, чтобы заключить тебя въ свои объятья хотя бы даже безъ покаянныхъ слезъ съ твоей стороны. Завтра вся компанія совершитъ на тебя нападеніе вотъ здсь, въ твоемъ ателье, а вмст съ собою она притащитъ и визенгеймскихъ музъ въ лиц своего зятя. Вдь ты конечно знаешь, что поэтическій редакторъ ‘Встника’ сталъ твоимъ счастливымъ соперникомъ?

— Да, знаю, пріемный отецъ написалъ мн вс подробности, когда извщалъ меня о своемъ предстоящемъ посщеніи.

— И ты былъ настолько мягкосердеченъ, что согласился принять этотъ визитъ, несмотря на то, какъ съ тобою распрощались? Я спеціально напомнилъ объ этомъ господину бургомистру. На твоемъ мст я вообще оставилъ бы безъ отвта подобное письмо.

— Но вдь онъ замнялъ мн отца,— серьезно сказалъ Зигбертъ.— Онъ по-своему желалъ мн добра и не представлялъ себ, какимъ несчастливымъ длала меня его доброта.

— Ну, ладно!— пробурчалъ Бертольдъ,— Если теб угодно подвергнуться этимъ семейнымъ объятьямъ, то это — твое дло. По крайней мр теперь нечего опасаться, что ты позволишь утащитъ себя обратно въ Визенгеймъ, тмъ боле что твое мсто тамъ блестяще занято. Видишь ли, господинъ бургомистръ обязательно долженъ бытъ ‘охранителемъ пламени’ какого либо генія, пока выскающаго лишь искры, а такъ какъ отъ него сбжалъ художникъ, то онъ теперь душой и тломъ предался поэзіи.

— Надюсь, это случилось къ общему удовольствію, — засмялся Зигбертъ.— Эльбахъ — какъ разъ самый подходящій человкъ для Френци и ея родителей. Зависимая и бездятельная жизнь, ставшая для меня адомъ, для него издавна была цлью его стремленій.

— Да, повидимому это такъ, но во всякомъ случа этотъ геній уметъ импонировать твоимъ визенгеймцамъ лучше, нежели ты, котораго они замучили своимъ обращеніемъ почти до смерти. Онъ предоставляетъ своимъ тестю и тещ носитъ дорожные саквояжи, а за это ежедневно разглагольствуетъ предъ ними о своемъ безсмертіи и своей- будущей міровой слав. Они, само собою разумется, твердо врятъ въ это и съ благоговніемъ смотрятъ на то, какъ ‘Эдвинъ продается велніямъ своей музы’. Кром этого онъ ничего не длаетъ, каждое иное занятіе онъ считаетъ ниже своего достоинства, но избранное имъ себ дло очевидно въ высокой степени полезно ему — онъ иметъ очень упитанный видъ. Ну, впрочемъ довольно объ этихъ визенгеймцахъ, намъ нужно побесдовать о боле важныхъ вопросахъ. Такъ, значитъ, твоя картина ‘Бой съ орломъ’ куплена для художественной галлереи здшняго музея?

— Да, и къ ней относятся съ исключительнымъ вниманіемъ, преисполняющимъ меня радостью и гордостью. Ей удляютъ почетное мсто рядомъ съ вашей ‘Джуліей’.

— И при этомъ восходящее солнце затмитъ закатывающуюся звзду.

— Господинъ профессоръ, какъ вы можете говорить это!— воскликнулъ Зигберть.

— Ну, ну, ну, не слишкомъ усердствуй въ такихъ возраженіяхъ!— произнесъ Бертольдъ, — это — вполн обычный ходъ вещей на свтъ. У меня тоже былъ періодъ моего восхода., и, въ сущности говоря, вдь теперь пожинаетъ тріумфъ мое же искусство въ творчеств моего же ученика. Настоящій учитель всегда гордится, если его ученикъ превосходитъ его. Я отъ всего сердца радуюсь тому, что юная, но настоящая сила вступаетъ въ обладаніе тмъ наслдствомъ, которое, какъ я думалъ, останется выморочнымъ, вдь среди всхъ остальныхъ служителей искусства нтъ ни одного, который могъ бы принять его, и я никому не передалъ бы его съ такимъ удовольствіемъ, какъ только теб. Вотъ именно поэтому я не могъ допустить, чтобы ты погибъ для меня, вслдствіе этого я насильно вырвалъ тебя изъ твоихъ путъ, чтобы возвести на вершину нашего дорогого искусства.

Ученикъ безмолвно подалъ руку своему старому учителю. Это пожатіе было молчаливо, но шло отъ сердца и высказало благодарности больше, чмъ это могли бы сдлать слова.

— Ну, а какъ по-твоему, вдь вовсе не худо, что я не допустилъ тебя тогда броситься въ воду?— опросилъ Бертольдъ, внезапно впадая опять въ свое обычное веселое настроеніе.— Вдь у тебя было серьезное намреніе сдлать это?

Зигберть смущенно потупился и отвтилъ:

— Ахъ, вы но знаете, въ какомъ отчаянь былъ я тогда! Но съ того времени я поклялся себ никогда малодушно не сомнваться въ своихъ силахъ.

— Да это было бы и тяжело для тебя посл твоего грандіознаго успха. Вдь твоя картина совершила прямо-таки тріумфальное шествіе по всей Германіи, Что, она еще здсь, въ этомъ атель?

— Только на сегодняшній день, завтра же она должна быть передана музею. Я былъ радъ возможности еще разъ безпрепятственно имть ее исключительно для себя самого, вдь въ ней заключена часть моей жизни.

Зигбертъ откинулъ занавсъ, отдлявшій небольшую часть ателье отъ остального его пространства. Профессоръ поддался и вмст съ ученикомъ подошелъ къ картин, находившейся тамъ въ полномъ освщеніи. Фигуры, нарисованныя въ натуральную величину, казалось, выступали изъ рамы, а сочныя, гармоничныя краски придавали картин удивительную силу и блескъ.

На этомъ полотн художникъ запечатллъ сцену дикой борьбы человка съ орломъ, въ каждой черточк картины чувствовалось бурное движеніе, но вмст съ тмъ и потрясающая жизненная правда. На заднемъ план находилась скалистая стна, голая, суровая, лишь кое гд поросшая мхомъ и кустарниками. Съ правой стороны скала рзко обрывалась въ дымящуюся синеватымъ туманомъ пропасть, а слва вздымались груды острыхъ камней, среди которыхъ виднлось орлиное гнздо. Но вся сила художественнаго творчества была направлена на дв фигуры, находившіяся на первомъ план, а именно на орла, защищавшаго своего птенца, и на человка, съ напряженными отъ отчаянья силами боровшагося за свото жизнь. Движеніе разъяренной гнвомъ птицы, нападающей на врага съ распростертыми крыльями, съ раскрытымъ клювомъ и расгопыренными когтями и готовящейся нанести ударъ, было передано мастерски. А подъ орломъ, низвергнутый его ударомъ, лежалъ на краю пропасти безумецъ-смльчакъ, рискнувшій подняться до гнзда. Его правая рука, изъ которой выпалъ кинжалъ, была сжата въ кулакъ и еще поднята для защиты, а лвая пыталась ухватиться за камни, но они уже не давали точки опоры падающему, человкъ былъ обреченъ на гибель, это было видно сразу. Его загорлое лицо было блдно, но даже теперь, на грани между жизнью и смертью, на этомъ энергичномъ, выразительномъ лиц отражалось дикое, несокрушимое упорство, а каждый мускулъ гигантскаго тла былъ напряженъ до крайности, чтобы оказать сопротивленіе. Только въ широко открытыхъ глазахъ, устремленныхъ на врага, ясно читались смертельный страхъ и мука погибающаго. Это былъ взглядъ, отъ котораго каждый отворачивался съ внутреннимъ содроганіемъ и который все же какъ-то демонически привлекалъ зрителя и приковывалъ къ себ. Этотъ взглядъ былъ проникнуть жизнью, казался живымъ, какъ и вся картина.

Въ теченіе нсколькихъ минутъ оба мужчины стояли предъ картиной, молча созерцая ее, а затмъ Зигбертъ произнесъ сдавленнымъ голосомъ:

— Я какъ-то полушутя сказалъ Адріану, что хотлъ-бы воплотить такую фигуру, какъ его, только въ борьб, въ бою на жизнь и смерть, увы! тогда я не думалъ, что вотъ такъ сдержу предъ нимъ свое слово!

— Я никогда не думалъ, что ты въ состояніи написать подобную сцену,— возразилъ профессоръ.— Я никогда не сомнвался въ твоемъ талант, но такой талантъ, полный энергіи и отрасти, я открылъ въ теб лишь съ того момента, какъ увидлъ лично эту картину. Ты его достигъ лучшаго изъ всего того, что вообще достижимо въ нашемъ искусств, а именно — полнйшей жизненной правды.

Молодой человкъ мрачнымъ взоромъ глядлъ на свою картину и вдругъ произнесъ:

— Ахъ, если бы только этюдъ къ ней по былъ такъ ужасенъ! Вдь я самъ пережилъ эту борьбу на жизнь и смерть, хотя и но на вершин той скалы, но внизу, на дн Эгидіевой пропасти. Я своими глазами видлъ этотъ взглядъ, полный смертельной муки, эту послднюю отчаянную вспышку энергіи человка и въ теченіе многихъ мсяцевъ не могъ освободиться отъ впечатлнія. Картина преслдовала меня во сн и наяву, она словно уговаривала меня пробудитъ ее къ жизни, не оставляла меня въ поко до тхъ поръ, пока я не взялся за кисти и палитру. Только посл того, какъ образъ несчастнаго былъ запечатллъ много на полотн, онъ исчезъ изъ моего мозга и сердца.

— Я знаю это,— серьезно кивнувъ головой, замтилъ Бертольдъ.— Есть переживанія и образы, которые требуютъ художественнаго воскресенія. Отъ нихъ не освободишься до того момента, когда исполнишь ихъ волю. Правда, то ужасное происшествіе послужило теб къ достиженію славы. Но теперь, на этотъ разъ, ты врядъ ли привезъ съ Эгидіевой стны такую великолпную добычу?

— Да, но зато боле счастливую,— воскликнулъ Зигбертъ, у котораго глаза вновь засіяли такъ же, какъ раньше.

— Ну, посмотримъ! Въ своихъ письмахъ ты сообщалъ удивительно мало о своемъ пребываніи въ горахъ, а вдь оно продолжалось боле двухъ мсяцевъ. Гд же твои этюды?

— Это — не только этюды. На этотъ разъ я устроилъ себ настоящую мастерскую, въ которой могъ писать какъ слдуетъ. Картина уже почти закончена, я покажу вамъ ее сейчасъ.— Зигбертъ удалился въ переднюю часть своего ателье и подошелъ къ мольберту, стоявшему близъ окна, но внезапно вздрогнулъ и обратился къ профессору:— простите меня, я долженъ оставить васъ на минуту, я вижу постителей, которыхъ, долженъ принять. Я очень скоро вернусь.

Въ тотъ же моментъ онъ исчезъ.

— Что это за гости, навстрчу которымъ онъ кинулся такъ, словно отъ этого зависитъ воя его жизнь?— пробормоталъ профессоръ и подошелъ къ окну.

Но то, что онъ увидлъ въ послднее, на нсколько мгновеній лишило его способности говоритъ.

Онъ видлъ, что по саду, словно прогуливаясь, спокойно шелъ президентъ фонъ Ландекъ, ведя подъ-руку свою дочь. Внезапно барышня отдлилась отъ отца и поспшила навстрчу Зигберту, словно на крыльяхъ бури несшемуся изъ своего ателье, и вдругъ они, въ открытомъ саду, на дневномъ Божьемъ свту, на глазахъ его превосходительства… поцловались! Профессоръ опустился въ одно изъ стоявшихъ поблизости креселъ. Онъ очевидно ршительно не былъ подготовленъ къ подобному поразительному противорчію своей теоріи о несчастной любви.

Вслдъ затмъ все общество вошло въ ателье, и Зигбертъ, подведя къ своему учителю Александрину, руку которой онъ все еще держалъ въ своей, торжественно сказалъ:

— Моя невста! Вы видите, все же есть нкоторая разница въ нашей обоюдной судьб. Александрина уже тогда, на Эгидіевой стн, отдала мн свою руку и сердце. Отправляясь въ Италію, я увезъ съ собою и ея согласіе на бракъ со мною.

Александрина улыбаясь протянула правую руку старому маэстро.

— Я не послушалась васъ, господинъ профессоръ! Вы дали мн строгій приказъ довести Зигберта до отчаянія, чтобы заставить его сдлать ршительный шагъ. Я же примнила другое средство, и, какъ видите, оно тоже проявило свое дйствіе.

— И объ этомъ я не зналъ ничего! загремлъ профессоръ.— Да вдь это — чрезвычайно скверная молчаливость! Цлыхъ три года ты жилъ со мною, Зигбертъ, и спокойно допускалъ, что я съ величайшей нжностью относился къ теб и къ твоему предполагаемому несчастью. Неужели ты не питалъ никакого доврія ко мн?

— Утшьтесь, дорогой другъ!— смясь сказалъ президентъ.— Моя дочь не лучше поступила и со мною. Я понять не могъ, почему серъ Конуэй получилъ тогда отъ нея отказъ на свое предложеніе, почему и въ дальнйшемъ она отстранялась отъ сближенія съ нкоторыми другими лицами, интересовавшимися ею, наконецъ а даже ршительно ничего не зналъ о той корреспонденціи, которую Александрина самовольно вела за моей спиной. Лишь съ того времени, какъ Зигбертъ постилъ насъ этимъ лтомъ въ горахъ, для меня мелькнулъ нкоторый проблескъ догадки, и лишь тогда эта молодая парочка соизволила признаться во всемъ. Я уже давно сообщилъ бы вамъ объ этомъ, но Зигбертъ и Александрина настояли на томъ, чтобы поразить васъ по прибытіи сюда своей помолвкой, о которой оффиціально будетъ объявлено лишь черезъ нсколько дней.

Профессоръ продолжалъ все еще казаться очень оскорбленнымъ и разгнваннымъ, но, когда Александрина, ласково и просительно положила руку на его плечо, а самъ онъ взглянулъ на сіяющее лицо Зигберта, его гнвъ не могъ боле удержаться.

— Ты уничтожилъ всю мою параллель въ нашей судьб и теорію о преимуществ несчастной любви, — пробурчалъ Бертольдъ.— Ну, да вдь и я уже раньше сказалъ, что, какъ только у тебя явится мысль о любви, ты быстро-быстро перейдешь и къ браку.

— Да, и я сдлалъ это,— смясь воскликнулъ Зигбертъ,— и Александрина вполн согласна со мною.

— Ну, а я-то вовсе не согласенъ,— проворчалъ профессоръ.— Я — принципіальный противникъ брака, а для художника тмъ боле. Но такъ какъ ты женишься именно на Александрин, то это извиняетъ тебя, если вообще это можно извинить, и такъ какъ вс мои возраженія не приведутъ у васъ ни къ чему, то… я поздравляю васъ.— Сказавъ это, Бертольдъ покачалъ головой и пожалъ руки жениха и невсты съ такой сердечностью, которая всецло опровергала его слова, а затмъ обратился къ Ландену:— а что собственно вы скажете объ этой исторіи, ваше превосходительство?

— Я, какъ вы видите, уступилъ,— пожалъ плечами президентъ.— Правда, я не безъ борьбы далъ свое согласіе, потому что мн вовсе не хотлось, чтобы Александрина выходила замужъ за художника. У меня относительно ея будущаго были иные намренія и планы, но я пожертвовалъ ими ради счастья своего единственнаго ребенка.

Эти слова были сказаны шутливо, но профессоръ встртилъ ихъ довольно немилостиво.

— Ваше единственное дитя, сдлало очень разумный выборъ,— грубовато воскликнулъ онъ.— Что имла бы ваша дочь теперь оттого, что сидла бы со скучнымъ сэромъ Конуэемъ въ какомъ либо изъ англійскихъ имній и ожидала бы лордства, которое по всей вроятности столь же скучно. Даю вамъ свое слово въ томъ, что имя Зигберта Гольма будутъ вспоминать и тогда, когда никто не будетъ знать, что гд-то на свт жилъ сэръ Конуэй, и Александрин бокъ-о-бокъ со своимъ мужемъ суждена блестящая судьба, и она будетъ пожинать куда больше тріумфовъ, чмъ если бы составила партію, блестящую въ вашемъ смысл.

— Ну, ну, не горячитесь!— успокоительно заговорилъ Ландекъ, кладя руку на плечо профессора.— Я самъ достаточно полюбилъ Зигберта и даю ему высшее доказательство этого, вручая ему то, что для меня дороже всего на свт. Но все-таки я позволю себ спросить господина профессора Бертольда, какъ это онъ надумалъ устроить форменное свиданіе между этими молодыми людьми тогда, подъ Эгидіевой стной?

— Да разв я зналъ, что это такъ кончится?— сталъ защищаться профессоръ.— Я основывалъ вс свои расчеты на томъ, что этотъ бдный, робкій мечтатель совершенно безразличенъ для Александрины, и ршительно не считалъ его способнымъ на объясненіе въ любви, а тмъ боле на предложеніе руки и сердца. Ну, да кто можетъ расчитывать на эту канальскую любовь? вдь она переворачиваетъ вверхъ дномъ вс разумные планы и расчеты. А все-гаки я еще не видлъ твоей новой картины, Зигбертъ. Я сгораю отъ любопытства посмотрть, что ты на этотъ разъ привезъ съ Эгидіевой стны.

Сказавъ это, профессоръ подошелъ къ мольберту, на которомъ стояла почти законченная картина. На ней былъ изображенъ горный пейзажъ ранняго утра. Глубоко въ долин волновались густыя массы тумана, но выше, на горахъ, ихъ завса уже разсивалась подъ лучами восходящаго солнца. Рдкое сліяніе свта и тней, солнечнаго сіянія и тумана было передано съ удивительной правдивостью. Ясно была видна борьба свта, побдоносно пролагавшаго себ путь сквозь море облаковъ, изъ котораго уже кое гд выдлялись отдльныя высоты и лса. Вершины горы были окружены лишь легкой синеватой дымкой, а грандіозный скалистый внецъ, возвышавшійся надъ этимъ, былъ залитъ розовымъ свтомъ наступающаго утра. Посреди картины парилъ орелъ съ широко распростертыми крыльями. Имя подъ собою волнующееся, борющееся море тумана, а надъ собою золотое сіяніе начинающагося дня, онъ свершалъ свой полетъ ввысь, къ солнцу.

Профессоръ Бертольдъ критическимъ взглядомъ окидывалъ картину, теперь дло шло о выраженіи своего приговора, а въ подобномъ случа все его пристрастіе къ Зигберту отходило на задній планъ. Онъ строго обслдовалъ всю картину во всхъ ея подробностяхъ, а затмъ обернулся къ своему бывшему ученику и просто и коротко сказалъ:

— Браво!

Глаза молодого художника вспыхнули гордымъ, радостнымъ удовлетвореніемъ. Сколько славы и почести ни выпало на его долю въ послднее время, но выше всего для него была похвала его стараго учителя.

— Надюсь, ты еще не общалъ кому либо этой картины, Зигбертъ?— спросилъ президентъ.— Его высочество, принцъ К.,— онъ произнесъ это имя съ большимъ удовлетвореніемъ, — еще вчера сказалъ мн, что во что бы то ни стало желаетъ имть произведеніе твоей кисти. Я убжденъ, что онъ изъ-за этой картины поспорить со всми, кто пожелаетъ пріобрсти ее.

— Боюсь, папа, что принцу придется еще потерпть нсколько времени со своимъ желаніемъ,— смясь отвтилъ Зигбергь.— Эта картина уже общана моей невст. Я написалъ ее исключительно для Александрины, и она должна явиться первымъ украшеніемъ нашего дома. Этимъ я выкупаю нкоторые этюды, когда-то набросанные мною и все еще находящіеся въ рукахъ моей невсты. Теперь-то я уже наврно смю потребовать ихъ обратно!

— Что это за этюды?— спросилъ Ландекъ, внимательно вслушиваясь.

— Да по всей вроятности та книга съ набросками, на которыхъ Зигбертъ шесть разъ подрядъ зарисовалъ даму своего сердца,— съ насмшкой замтилъ профессоръ.— Я тогда похитилъ эту книгу, и съ помощью ея до крайности дипломатично повелъ свою интригу. Теперь я сознаюсь предъ вами во всей исторіи, ваше превосходительство!

Онъ отвелъ президента въ сторону и сталъ разсказывать ему исторію своей интриги противъ Зигберта, которая была отчасти уже извстна Ландеку, но подробности которой онъ узналъ лишь теперь.

— Знаменіе, явившееся намъ тогда, оправдалось,— сказала Александрина, нжно прислоняя голову къ плечу Зигберта.— Орелъ, на нашихъ глазахъ поднимавшійся ввысь, указалъ теб твой путь.

— Нтъ, это ты указала мн его!— возразилъ Зигбертъ, со страстной нжностью склоняясь къ невст.— Это ты вырвала меня изъ цпи моихъ сомнній и робости и крикнула мн: ‘Только тотъ, кто идетъ на высшій рискъ, можетъ добиться высшаго!’. Я рискнулъ и… добился!

Конецъ.

ОРЛИНЫЙ ПОЛЕТЪ.

I.

II.

III.

IV.

V.

VI.

VII.

VIII.

IX.

X.

XI.

XII.

XIII.

Читайте также: