Суд, водевильно разыгранный в Москве, окончился водевильным исходом. Женоубийца оправдан. Присяжные, очевидно, входили мало-помалу во вкус московского анекдота, московского времяпрепровождения, московского халата и калача, где все сладко, гладко и где если оказывается неожиданно труп, то о нем произносят только: ‘Выволоките вон’. Конечно, вся Россия, которая есть тоже до некоторой степени ‘присяжный заседатель’ в открытом и гласном русском суде, никак не согласится нравственно с приговором 12 московских господ, постепенно подведенных под гипноз балагурства около трупа, — и назовет их приговор безнравственным. Собственно, безнравственно было все ведение суда, весь тон его, совершенно неприличный около такого страшного дела, все эти странные допущенные вопросы и совершенно дикие по разухабистости ответы на них. Решение присяжных гласит, будто убийство произведено в ‘умоисступлении’. Поистине это первое попавшееся слово, поистине, это то ‘шило’, которое высовывается из дырявого мешка нашего суда: ибо о каком же ‘умоисступлении’ можно говорить, когда ‘револьвер не кладется в брюки, чтобы не испортить их фасона’, и из этого самого револьвера убивается жена? Явно, брюки были ценнее жениной жизни.
Эти оправдываемые женоубийцы и оправдываемые отцеубийцы, или отдаваемые на ‘испытание’ в больницу, все они являются прецедентами, все они являются поощрением. Наконец, все они являются этапами той вообще моральной разрухи, которая темным облаком надвигается на Россию. Надвигается, да уже и надвинулась. Суд в опасности, это явно. Из него ‘выскакивают’, как и ‘попадают в петлю’, в зависимости от минуты, настроения, от тона, в каком повелся процесс, в зависимости от удачного mot [слово (фр.)] адвоката. Это не есть серьезный суд. Положение грозное. Вспоминается в общем поговорка: ‘Кто сеет ветер, пожнет бурю‘, а в индивидуальных случаях, которые и ложатся особенною болью на душу, скажем, что куда-то пропало знаменитое сострадание русских людей, куда-то пропала их жалость — и не жалеют они ни застреленной молодой жизни, ни проломанного черепа стариков и старух. Какой-то дикий, жестокий кутеж стоит кругом, с припевом песенки:
Мертвый в гробе мирно спи,
Жизнью пользуйся живущий.
Это из ‘Торжества победителей’ Шиллера. Но поэт пел о благородных воинах, победителях под Илионом, мы скорбно повторяем его стих, чтобы применить к какому-то торжествующему свиному стаду на Руси.
Впервые опубликовано: Новое время. 1913. 1 февраля. No 13252.