П. П. ПЕРЦОВ
П. П. ПЕРЦОВ
‘Опавшие листья’ *
‘Опавшие листья’ *
* В. Розанов, ‘Опавшие листья. Короб второй и последний’, 1915 г., 516 c. Ц. 2 руб.
Листья пожелтелые по ветру летят…
‘Опавшие листья’, Перцов Петр Петрович, Год: 1915
Время на прочтение: < 1 минуты
Вот он высыпал перед нами ‘последний’ (?) свой короб этих литературных ‘летучек’, листков, афоризмов…
Нынешняя книжка становится, как номер третий, в ряд с ‘Уединенным’ и первым томом ‘Опавших листьев’. Это все ‘интимная’, более нежели домашняя, более нежели откровенная, совсем и всецело ‘розановская’ литература, — в своем типе, несомненно, единственная в нашей ‘словесности’ (да и в какой литературе есть еще такая?).
Если хотите, это ‘литературный элемент’ in ipso {сам по себе, в чистом виде (лат.).}, чистая стихия ‘слова’, возведенная в свой абсолют. Sic volo — sic scribo {как хочу, так пишу (лат.).}… И недаром автор книги опять говорит о себе, с тем же ‘нестеснением’:
‘У меня никакого нет стеснения в литературе, потому что литературы есть просто мои штаны. Что есть ‘еще литературы’, и вообще что она объективно существует, — до этого мне никакого дела’.
Эти книги — осуществление протагоровского: ‘Человек есть мера всех вещей’… Осуществление именно в протагоровском смысле — ‘достоверности частных впечатлений’. Так как речь идет о философе, то мы можем позволить себе это ‘метафизическое’ определение. Сократовская стихия — стихия ‘достоверности общего’ — вот что совершенно чуждо Розанову.
И странным контрастом с этой верой в убегающее ‘частное’ стоит розановская преданность началу государственности. Государственный принцип он всегда готов защищать против личного, и этим ‘консерватизмом’ объясняется половина его ‘пыхтящей’ ненависти ко всему, где ему мерцает огонек ‘левизны’… Клейнмихель, которого он вдруг собрался защищать в этой книжке, пожалуй, в самом деле ему ближе Герцена.
Из литературных отголосков в книге всего интереснее афоризмы о Гоголе. О Гоголе у Розанова всегда выходит как-то ‘необыкновенно’, и тут есть какое-то тайное ‘сродство душ’. Без гоголевской ‘абсолютности’ Розанов дышит, однако, по-видимому, тем же воздухом ‘небытия’.