ОПАСНЫЙ СИМВОЛ
ОПАСНЫЙ СИМВОЛ
ЗАМЕТКИ ЧИТАТЕЛЯ
Опасный символ, Радек Карл Бернгардович, Год: 1931
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Карл Радек. Портреты и памфлеты. Том второй
Государственное издательство ‘Художественная литература’, 1934
Я уже давно не следил за спорами в нашей литературной среде. Дискуссия, вызванная романом т. Либединского ‘Рождение героя’, заставила меня прочесть роман.
Я должен сказать, что и роман и защита его рядом коммунистических критиков, способны вызвать тревогу каждого внимательного коммунистического читателя за судьбы нашей пролетарской литературы.
Первое, что бросается в глаза, это — тема романа, провозглашенного знаменем для целого литературного направления.
Живем мы в период наиболее, после Октябрьской революции и гражданской войны,— напряженный, наиболее насыщенный содержанием. Строительство социалистической промышленности, ломка сельского хозяйства выдвинули сотни жгучих вопросов о жизни миллионов, вопросов, требующих ответа, освещения и художественного оформления.
Не было еще никогда в истории человечества перелома, подобного тому, который должен совершиться в мышлении и жизни крестьянских масс, когда они решаются перейти от своего карликового хозяйства к коллективному.
Тысячи лет деревня жила обособленной жизнью, тысячи лет крестьянин хозяйничал на клочке земли, тысячи лет город означал для него только эксплоатацию. Теперь он должен решиться хозяйничать совместно с другими, не на основе дедовского плана, а на основе плана, выработанного научно, на основе указаний, выработанных людьми, живущими за сотни, тысячи верст от него. Он должен довериться городу, должен довериться современной технике. Писатели пытаются понять и изобразить тот великий труд мысли, который должен был проделать Петр Великий, чтобы решиться на путешествие из Московской Византии в Голландию. Где художник, который изобразит путешествие нашего крестьянина из средневековья в страну коллективизации?
В промышленности мысль бьется над громадными строительными планами и их осуществлением. Миллионы новых рабочих приходят из деревни в город, где должны переплавиться в фабричном котле из крестьян в промышленных пролетариев.
Миллионы женщин втягиваются в производственный процесс и начинают жить новой жизнью.
В верхнем, руководящем революцией слое не много выдающихся женщин. Но не подлежит сомнению, что революция подняла целый пласт женщин на фабрике, в деревне, женщин, которые представляют собою новый тип человека, невиданный ни в одной стране. У нас пытаются начертать на основе старых книг лики женщин, выдвинутых французской буржуазной революцией. Но лицо новой работницы новой крестьянки, проделывающих величайшую, первую в мире революцию, еще ждет своего художника.
Подрастает молодое поколение, которое никогда не видело капитализма. Эта молодежь представляет собою совершенно новый мир. То, что нам, старшему поколению, казалось само собою понятным, не подлежащим сомнению, представляет для молодежи предмет самых больших сомнений. То, что для нее само собою понятно, нам часто кажется более чем сомнительным. Эта молодежь создает под влиянием новой революционной обстановки новые законы, новые мерила, новые масштабы, которые надо изучить и понять.
Доживает свой век целый пласт старой культурной интеллигенции, раскалываясь перед смертью на часть, пытающуюся влиться в поток социалистического строительства, и на течение, пытающееся повернуть историю вспять.
Жизнь ставит, проблему за проблемой, и все эти проблемы не выдуманные, а уходящие своими корнями в землю, олицетворяемые живыми людьми, их стремлениями, их радостями и страданиями.
Как бы широко ни охватил мир глаз художника, как бы глубоко ни втягивала воздух грудь его, он не может поспеть за впечатлениями, вызываемыми в нем эпохой, за чувствами, которые она пробуждает, за мыслями, которые она будит. Кругом же происходят величайшие сдвиги, конфликты борьба классов, доходящая до размеров борьбы континентов. Достаточно назвать такие события, как английская забастовка, подъем и разгром китайской революции, раскаты грома в Индии, трещины, которые дал американский капитализм.
Словом, как говорит директор театра в ‘Фаусте’ Гете: ‘Обратитесь к полной человеческой жизни, и, где ни бросишь взгляд, она полна интереса’.
Литературная группа, к которой принадлежит Либединский, в ряде резолюций и статей указывала на грандиозный характер переживаемого времени и на задачи, которые оно выдвигает перед литературой. Слова о задачах литературы в реконструктивный период прямо стали уже штампом.
Писатель, принадлежащий к этой группе, выступает с романом.
Всякий раскрывает роман с большим интересом, ожидая найти в нем отражение великого и грозного времени, но читает с растущим недоумением. Что это такое?
Тема автора — ‘проблема’ пола, как говорится в ‘Мандате’.
Глазам не веришь.
Уже самый выбор этой темы является грозным предостережением. Только эпохи общественного упадка концентрируют свое внимание на сексуальном вопросе. Санинщина появилась после разгрома революции 1905 г.
Но могут сказать, что автор писал этот роман несколько лет назад. Между прочим, никто этого не утверждает. Допустим, однако, что это так, но тогда встает другой вопрос.
В период, когда партия и рабочий класс вынашивали стратегию сегодняшнего дня в тяжелой борьбе, в борьбе, которая стоила величайшего внутреннего напряжения, в борьбе, в которой дело шло о всем идейном наследстве партии, в борьбе, в которой люди связанные многолетней дружбой, откалывались друг от друга и расходились,— глаза пролетарского писателя были прикованы в это время к сексуальной проблеме. Как это возможно?
Но, чорт побери, засмотрелся человек на сексуальную проблему — пусть будет так! Многие из попутчиков переоценивают ее значение в революции, но значение ее все-таки всегда громадно.
Революцию делают живые люди, которые живут сексуальной жизнью. Она под влиянием революции подверглась большой ломке, и если бы пролетарский писатель дал картину этой ломки, то мы бы сказали: взялся не за самое важное, но есть ведь о чем писать и на эту нему. Проследить, как изменилась в этой области жизнь народных масс, какие перемены происходят в сексуальной жизни нашей молодежи,— все это имеет свое значение.
Но и с той точки зрения, с какой приступает к теме Либединский, нельзя не подивиться отсутствию у него интереса к тому, что происходит в этой области в жизни масс. Он дает сексуальный вопрос в разрезе переживаний незначительной части верхушки партии и советского актива.
Наконец, человек, доброжелательно относящийся к Либединскому,— а все мы со дня появления его ‘Недели’ хорошо к нему относимся,— может сказать: ‘Оставьте автору выбор темы, чего к нему пристаете!..’
Я становлюсь скромным, принимаю выбор темы автора и, отбрасывая все претензии к теме, говорю ‘Книга Либединского,— книга лицемерная, не имеющая ничего общего с коммунистическим, пролетарским подходом к тому вопросу, который автор хотел поставить’.
Почему она лицемерна? Она лицемерна потому, что автор дал картину отношений старого партийца Шорохова к молодой комсомолке Любе без всякого общего фот. Читатель не знает, что это: случай, возникший оттого, что Шорохов, не постучавшись, вошел в комнату, когда его свояченица мылась, единичный факт, или это более общее явление, будящее тревогу в авторе. Достаточно только поставить себе этот вопрос, чтобы ответ был ясен. Если это — единичное явление, тогда не стоило бы о нем писать. Это, видно, явление, требующее в первую очередь общественного объяснения. Оно решается в жизни сотен, если не тысяч людей, и решается вредно с точки зрения общественной. Решается так потому, что старшее поколение в известной своей прослойке очень устало от прошлой борьбы, от этих неслыханных 13 лет революции, от величайшей нагрузки. У части этого поколения все эти причины вызывают усталость, потребность острых ощущений и притупили чувство общественной ответственности.
Если говорить на эту тему, то в первую очередь надо было дать ее именно в вышеуказанной связи, обнажить ее корни. Либединский дает роман Шорохова с Любой изолированно, не в его общих отношениях. Этим он закрывает общее явление, отвлекает от него, и в этом есть лицемерие, состоящее в сокрытии зла.
В чем же зло явления, о котором пишет Либединский — ему даже в голову не приходит.
Старый партиец Шорохов, у которого умерла жена, ‘влюбляется’ в молодую свояченицу и женится на ней. Он льстит себя надеждой, что передаст ей весь свой революционный опыт и вообще будет ее воспитывать. Воспитание продолжается недолго. После нескольких дней воспитания у старого партийца начинает болеть голова, он засыпает на заседаниях и спасается от своей воспитанницы закрыванием на ночь комнаты. Это вызывает в объекте воспитания недовольство, приводит к обмену мнений, который кончается бегством героя от конфликта в Туркестан, где он спасает партию от людей, недооценивающих значение национального момента.
Мы спрашиваем, а что было бы, если бы старый партиец не страдал головною болью после первых уроков, данных свояченице?
Тогда все было бы хорошо. Тогда не было бы проблемы.
Так ведь, тов. Либединский?
И тут мы стоим перед тем фактом, что наш коммунистический бытописатель не увидел вопроса, о котором хотел писать, подменив его по существу вопросом физиологического несоответствия людей двух разных поколений. А вопрос состоит в том, что нет любви без равенства, если дело идет о любви, о совместной жизни двух людей, а не о физической близости, которая сама по себе может быть очень красива и которую я не намерен здесь лицемерно считать грехопадением. Если дело идет о совместной, повторяю — совместной жизни двух людей, тогда центральный вопрос для коммуниста заключается в том, что человек, который в основном весь в прошлом, не может жить с человеком, у которого вся жизнь в будущем. Любовь двух комсомольцев может быть неудачна, может разлететься, но она имеет в основе своей взаимное общение двух молодых, развивающихся людей, которые влияют друг на друга и в радости и в страдании. И даже развал такой любви есть элемент их совместного развития.
Если Шорохов обещал Любе и себе, что будет помогать ее развитию, что передаст ей свой революционный опыт, то он обманывал себя и обманывал Любу. Если бы Шорохов давал себе отчет в том, что Люба его физически к себе притягивает, если бы Люба подходила к своему отношению к Шорохову так же, то такое отношение не нанесло бы ран душе Любы. При том положении, которое рисует Либединский, Люба с полным правом смотрит на себя, как на жертву обмана, и в этом есть опустошающий развал отношений между Любой и Шороховым.
И самое характерное, что именно этого Либединский не видит, не понимает и пытается свалить вину на Любу, пытается показать ее мешанкой с комсомольским билетом. Даже, если бы Люба была мещанкой, и тогда Шорохов был бы по отношению к ней неправ. Но если Люба — не мещанка, то он нанес ей глубокую рану, подорвав своим ‘неэквивалентным обменом’ то глубокое доверие, которое она к нему имела. И такой исход любви обоих был неминуем, и в этом исходе — та проблема, художественный образ которой взялся дать Либединский, но которой он совсем не увидел, ибо не сумел подойти к вопросу, как пролетарский писатель.
Самым капитальным при оценке книги Либединского, как пролетарского писателя, является то, что в трактовке вопроса о любви он ниже даже радикальных буржуазных писателей. В том, как он трактует вопрос любовных отношений двух поколений, он выдает себя с головой, он поназывает, что ему вообще чужда пролетарская постановка вопроса любви, как совместной жизни людей, связанных сексуальной близостью. Те, которые защищают книгу Либединского, обязаны брать в штыки это наше утверждение…
Не лучше обстоит дело с отношением Либединского к проблеме детей, которую он ставит в связи с неурядицей в доме Шорохова. Эта общая проблема находит в жизни очень многогранное выражение.
Есть дети, переживающие тягчайшим образом происходящие на их глазах конфликты между родителями: есть дети, которые инстинктивно отворачивают голову от этих конфликтов и отворачиваются от них, есть такие, которые руководятся чисто личной симпатией к новым отцам или матерям, с которыми им приходится жить.
У Либединского мальчик Валя с симпатией относится к новой матери, старший же, Боря, ее не приемлет. Как же Либединский ищет выхода из конфликтов, возникающих в детских душах? По всему ходу романа видно, что он склоняется к тому, что надо детей изолировать от этих семейных конфликтов. Боря и другие дети выдвигают идею детских городов, где бы дети воспитывались изолированно от родителей своими руководителями. Но под конец Шорохов отклоняет это решение. Мы не знаем, говорит ли он от имени Либединского.
Идея детских городов есть глубоко реакционная идея. Дети страдают не только от семейных конфликтов. Дети очень тяжело страдают от противоречия между коммунистическими идеалами, в которых воспитываются, и картиною жизни, которую видят и в которой не преобладает еще новое. Они видят неравенство, которого мы еще не смогли преодолеть, так как преодолеть его можно, только устранив классы, они видят привилегии среди разных частей трудящихся, они видят часто несоответствие слов и дел старшего поколения, которому доверяют. Нет ни одного чуткого ребенка, который бы не обращал на это внимания.
Либединский хочет спрятать перед детьми картину противоречий молодого, строящегося социализма, не выкорчевавшего еще корней капитализма. Либединский хочет скрыть перед детьми неустраненные язвы и болезни, оставленные нам старым строем, устроить ребятишек в лубочных детских городках.
Какие же дети выйдут из этих городков? Как они будут подготовлены к борьбе за преодоление всех тех противоречий, с которыми им придется в жизни встречаться? Конфликты, вызванные семейными неурядицами — только часть тех конфликтов, которые вызывает в детской душе жизнь нашей страны, развивающейся антагонистически. Если Либединский против спасания детей в страну сказки, то он должен был дать свое решение вопроса, а он его не дал. Роман кончается у него самым возмутительным образом. Шорохов, вернувшись из Туркестана, куда сбежал от молодой жены, откуда вообще ей ничего не писал, узнает, что его воспитательные намерения дали в результате жизнь ребенку. Он навещает мать и с чувством своего превосходства над ней заявляет, что он ей ребенка на воспитание не оставит, чтобы она его не испортила.
Что дает право Шорохову на такое решение,— никто, догадаться не может. Ясно только, что Либединский считает в любовном конфликте, который он изобразил, молодую комсомолку виновной стороной, хотя ее вина состояла в том, что она вызвала головную боль у почтенного партийца, чересчур поздно захотевшего пережить любовную весну.
Некоторые из друзей Либединского, не будучи в состоянии противопоставить критике его романа ничего путного, пытались спасти роман, выдумывая какое-то глубокое и таинственное содержание, якобы скрывающееся под фабулой книги. Мы не будем даже входить в разбор этих юмористических попыток. Хорош роман пролетарского писателя, который требует полдюжины приятелей-комментаторов, бегущих за читателем и объясняющих, как это делали комментаторы ‘Песни Песней’ Соломона, что-де Суламифь — не Суламифь, а церковь, что груди ее — не груди,— а возвышенность церковных учений, глаза ее — не глаза, а проницательный взгляд церкви.
Я бы не остановился на этой, грубо говоря, смешной попытке втирания очков, если бы она не являлась симптомом опасной болезни, переживаемой нашими литературными кругами. Это распад их на ряд групп, объединенных не только совместными взглядами на проблемы искусства, но и групповой и кликовой солидарностью. Хотел бы я видеть, что случилось бы с романом ‘Рождение героя’, если бы на его обложке стояла фамилия кого-нибудь из попутчиков. Упрек в санинщине — это был бы минимум того, что ему пришлось бы выслушать. Наверно заговорили бы о клевете на партию. Но эту мещанскую книгу написал Либединский, и друзья его не нашли силы в эпоху самокритики отмежеваться от книги. Они бросились защищать ее всеми правдами и неправдами, ибо книгу написал свой человек, и против нее ополчились конкуренты из другой лавочки. Книга объявляется образцом, по которому должна учиться пролетарская молодежь. Защитников Либединского не останавливает факт, что этим они помогают проникновению в пролетариат чуждого ему понимания жизни, тем более опасного, что оно прикрыто всякими разговорами о партии, о революции.
Наша молодая пролетарская литература выросла значительно за последние годы, она имеет ряд достижений. Но ей нельзя почивать на лаврах, и нет для нее ничего более опасного, как дух компанейщины, пытающийся убить в интересах клики критику и критицизм в собственных рядах.
Против этого должны ополчиться все, кому действительно дорого развитие нашей пролетарской литературы.
Июль 1931 г.