Опасность въ чужой бд.
Опасность въ чужой бд.
(Отрывокъ изъ рукописи: Воспоминанія и проч.)
‘Сверная Пчела’, No 110, 1826
Опасность в чужой беде, Булгарин Фаддей Венедиктович, Год: 1826
Время на прочтение: 7 минут(ы)
…. По дламъ службы я находился въ Гамбург. Я былъ молодъ, здоровъ, веселъ, имлъ деньги, и потому не отказывалъ себ въ свтскихъ удовольствіяхъ. По утрамъ, я посвящалъ нсколько часовъ на пріемъ казенныхъ вещей отъ Магистрата и на холодныя бесды съ важными чиновниками, а остальную часть дня рыскалъ по городу и по окрестностямъ, но баламъ, театрамъ и маскарадамъ, гоняясь за наслажденіями, какъ перелетныя птицы за весною, украшая все своимъ воображеніемъ и пламеннымъ чувствомъ. Правду сказать, что молодымъ воинамъ, особенно во время кампаніи, можно извинить нкоторое мгновенное разсяніе. Что меня ожидало чрезъ нсколько дней? Безкровныя палаты на сырой земл: биваки, со всми (коими принадлежностями, голодомъ, безсонницей, ночными разъздами и передовыми постами, которые чрезвычайно пріятны въ воспоминаніяхъ и безпокойны въ натур. А смерть отъ картечь, ядеръ, пуль и сабельныхъ ударовъ? Но кто думаетъ о смерти на двадцать-пятомь году отъ роду, когда бренчащія шпоры и сабля, на каждомъ шагу, припоминаютъ только о слав и чести! Побывавъ нсколько разъ въ сраженіяхъ, и удостоврившись, что не всякое ядро и пуля убиваетъ, какое-то странное хладнокровіе и безпечность овладютъ душою: кажется, будто все не въ тебя стрляютъ! Только слякоть, проливные дожди и голодъ были для меня такими врагами, которыхъ никакъ не могла побдить моя военная философія. За то я порядочно вознаграждалъ себя за вс лишенія — какъ я уже сказалъ въ начал этого расказа.
Въ одинъ день, я завтракалъ на имянинахъ, обдалъ на праздник рожденія, посл обда отдыхалъ въ театр, во время представленія чувствительной Нмецкой Драмы, ужиналъ на свадьб, и протанцовавъ до четырехъ часовъ утра, возвратился въ свою квартиру измученный, какъ посл самаго труднаго разъзда для открытія непріятеля. Надвъ халатъ, я бросился на софу, чтобы заснуть: усталость приковывала меня къ соф, а сонъ бжалъ отъ глазъ. Я взялъ въ руки книгу, какъ теперь помню, Тацита, перевернулъ нсколько страницъ и бросилъ. Займетъ ли печальная Агриппина съ прахомъ Германика, когда въ воображеніи, какъ въ вертеп или шене-катринк, мелькаютъ одна за другою прелестныя танцовщицы, а въ ушахъ звенятъ ихъ милые, застнчивые отвты на полевые комплименты? Какъ жаль, что миловидной вдов, моей сосдк, нельзя было присутствовать на сегоднишнемъ бал, которому она послужила бы украшеніемъ, подумалъ я. Я мечталъ о женщин, жившей на углу нашей улицы. Необыкновенная ея красота и скромность возбудили вниманіе цлаго гарнизона, и вс молодые, и даже немолодые офицеры за долгъ поставляли, посл развода, проходишь мимо оконъ прелестной вдовы. Въ какую бы сторону мн не должно было итти или хать, угловой домъ, жилище прелестной вдовы, былъ начальною точною. О ней расказывали ужасную исторію. Мужъ ея, купецъ, поссорившись съ начальствомъ города, долженъ былъ вступишь въ конскрипцію Французскую, онъ бжалъ, дла его разстроились, и несчастный кончилъ тмъ, что бросился въ воду. Такъ мн расказывала трактирщица, прибавивъ, что онъ былъ очень добрый мужъ и любимъ своею женою. Можетъ быть, что послднее обстоятельство было не очень справедливо, потому, что хозяйка расказывала мн это при своемъ муж, и такимъ тономъ, что я невольно вспомнилъ поговорку, кошку бьютъ, а невстк намки даютъ.
И такъ, я думалъ о прекрасной вдов. Думать еще не большая бда, и потому я далъ волю своему воображенію, и представлялъ себ, какъ бы ей было къ лицу блое бальное платье, на розовомъ дн, какъ бы ея темнокаштановые волосы прелестно отливались при цвточной гирлянд, какъ бы шейные глаза ея блестли, если бъ оживлены были радостью — вдругъ кто-то постучался у моихъ дверей. Прислушиваюсь — опять стучатъ, но такъ тихо и такъ не смло, какъ будто пробуютъ, сплю ли я. Слуга мой спалъ обыкновенно внизу, и такъ я взялъ свчку и на цыпочкахъ пошелъ къ двери. Отпираю задвижку и… какъ описать мое удивленіе! молодая вдова, о которой я думалъ, сошла поспшно въ мою комнату и заперла за собою двери.
Какое счастье! воскликнете вы, друзья. Не тутъ то было! Погодите, не торопитесь, подождите конца.
Я отступилъ на шагъ, неподвижно держалъ свчу, смотрлъ прелестной въ глаза, и никакъ не могъ опомнишься. Я началъ рчь свою несвязно: ‘Какое счастье, что я удостоился….’ Она мн отвчала: ‘Погодите, милостивый государь, дайте мн выговорить и посл ршите мою участь…’ Я извинился въ моемъ неглиже, попросилъ ее въ другую комнату, а самъ между тмъ надлъ мундиръ, пригладилъ усы, и признаюсь — посмотрлся въ зеркало и поправилъ тупей.
‘Вы можете догадываться, милостивый государь,’ сказала дама, ‘что одна только крайность, величайшая необходимость могла принудить меня, явишься въ эту минуту къ незнакомому молодому человку, къ офицеру, къ чужеземцу. Но для моего спасенія нуженъ именно офицеръ и чужеземецъ — и я избрала васъ — ваши румяныя щеки, всегдашняя улыбка на устахъ, живость характера расположили меня въ вашу пользу на щетъ вашей нравственности, а вниманіе, оказываемое вами мн’ — (при сихъ словахъ дама покраснла и потупила глаза въ землю) ‘заставило меня ршиться вврить вамъ жизнь мою, честь и имніе. Мн что-то говоритъ сердцу, что я не ошиблась въ выбор.’ — ‘Сударыня!’ отвчалъ я: ‘ваше что-то говоритъ величайшую правду, и я вамъ совтую слушать его всегда. Чтобы спасти васъ, а готовъ на все: располагайте мною!’ — Дама хотла говорить, но посмотрла на меня, замолчала, и прослезилась. Эти слезы заставили бы меня, подобно Тезею, сразиться съ Минотавромъ. Дама встала и сказала: ‘И такъ должно слдовать за мною…’ — ‘Куда вамъ угодно,’ отвчалъ я, накинулъ на себя шинель, препоясался саблею, взялъ деньги, и выпроводивъ даму въ корридоръ, погасилъ свчу, заперъ двери, и подъ руку повелъ красавицу на улицу.
Мы пошли прямо къ ней въ домъ. Старая служанка отперла комнаты, убранныя съ отличнымъ вкусомъ, и осмотрвъ меня съ ногъ до головы, сказала при себя: ‘Дай Богъ счастливо!’ Красавица провела меня въ свою спальню, въ которой стояли большія ширмы. ‘Вильгельмъ,’ сказала она, ‘поди сюда: вотъ этоъ благородный человкъ, которому мы вврили нашу участь.’ Въ ту же минуту изъ за ширмъ появился человкъ лтъ тридцати, прекрасный, какъ Аполлонъ Бельведерскій, но блдный, и, какъ казалось, больной. Онъ съ робостью подошелъ ко мн, и едва могъ промолвишь нсколько словъ. ‘Милостивый государь!’ сказала дама: ‘отъ спасенія этого несчастнаго зависитъ жизнь моя. На Эльб стоишь корабль, готовый отплыть въ Швецію, но строгій присмотръ Французскихъ таможенныхъ солдатъ (les douaniers) можетъ подвергнуть его опасности быть захваченнымъ. Онъ Французскій конкриптъ, самовольно отлучившійся, котораго ожидаетъ пуля… ‘Это мужъ мой…’ примолвила дама посл нкотораго молчанія, и залилась слезами.
‘Я слышалъ, что мужъ вашъ утонулъ,’ сказалъ я весьма некстати.— ‘Это сказка, выдуманная мною, для его спасенія,’ отвчала дама.— ‘Что же мн должно длать?’ спросилъ я. ‘Провезите его на корабль, подъ видомъ своего слуги,’ сказала она: ‘таможенные приставы васъ не остановятъ.’ — ‘Извольте, но когда?’ — ‘Сію минуту. Вильгельмъ, простись съ дтьми и благослови ихъ.’ Она взяла со стола свчу, и пошла съ мужемъ въ другую комнату. Мн не хотлось оставиться во мрак, и такъ я послдовалъ за ними. Въ двухъ маленькихъ кроваткахъ спали двое дтей, прелестныхъ, какъ Амуры, старшему изъ нихъ было около пяти лтъ. Несчастный отецъ стоялъ въ безмолвіи, смотрлъ на дтей своихъ, и слезы градомъ катились по лицу его. Свча тряслась въ рук матери, и обнаруживала ея внутренніе движенія, лице ея закрыто было платкомъ. Эта безмолвная сцена раздирала мою душу, и а не могъ скрыть ни слезъ моихъ, ни моего волненія. Мать взглянула на меня, и пожала мою руку Наконецъ несчастный долженъ былъ простишься съ милыми сердцу: онъ потихоньку наклонился и поцловалъ одного ребенка, малютка не чувствовалъ родительской ласки, другой ребенокъ вскрикнулъ и повернулся на другую сторону. Отецъ поспшно вышелъ изъ комнаты.
Прощанье супруговъ было кратко: предстоящая опасность заглушала вс другія чувствованія. О ни обнялись, и несчастная, взявъ за руку своего мужа, подвела его ко мн и сказала: ‘спасите!’ Она боле не могла ничего сказать. Мы въ безмолвіи пошли изъ комнаты. ‘Прости, Вильгельмъ!’ — ‘Прости!’ — Истинная горесть и истинная любовь не многорчивы.
На берегу насъ ожидала лодка, гребецъ, какъ казалось, зналъ дло: онъ, не дожидаясь приказанія, отчалилъ отъ берега и поплылъ по теченію.
Земля и вода усяна была таможенными приставами, изъ которыхъ Наполеонъ устроилъ цлые полки для поддержанія своего сочиненія, континентальной системы, которою онъ надялся ниспровергнуть торговое могущество Англіи. Лишь только мы выхали загородъ, два ялика, какъ хищныя акулы, прямо устремилась къ намъ на встрчу. ‘Кто вы такой?’ спросилъ меня унтеръ офицеръ. ‘Разв ты не видишь?’ отвчалъ я, показывая ему мои эполеты и кокарду. ‘Куда дете?’ — ‘Въ гости на корабль.’ — Такъ рано!’ — ‘Неужели время удовольствій назначено въ вашемъ тариф?’ — ‘Но кто этотъ человкъ?’ сказалъ одинъ изъ таможенныхъ, указывая на несчастнаго купца.— ‘Мой служитель.’ — ‘Надобно имть видъ.’ — ‘Вотъ онъ!’ отвчалъ я, потрясая мою саблю.— ‘Физіономія этого человка…’ сказалъ унтеръ-офицеръ.
Я не далъ ему кончить и возразилъ: ‘Если бъ пропускать по физіогноміямъ, то скоре твоя должна быть контрабандою.’ — ‘Воля ваша,’ отвчалъ приставъ, посматривая на купца: ‘но мн онъ кажется подозрительнымъ.’ Купецъ въ самомъ дл дрожалъ и измнялся въ лиц. ‘Вы знаете,’ продолжалъ унтеръ-офицеръ: ‘что здсь безпрестанно ловятъ дезертировъ и контрабандистовъ: я не хочу отвчать: пожалуйте къ офицеру.’ — ‘Какъ ты смешь меня останавливать’:’ — ‘Не васъ, сударь, но вашего слугу.’ — ‘Хорошо, подемъ къ офицеру!’ — Мы отправились къ берегу, ‘Не бойтесь:і будьте смле!’ сказалъ я несчастному, а между тмъ самъ призадумался. Шутка плохая: можно было легко попасть подъ Военный Судъ, и Богъ знаетъ куда! Я хотлъ было раскаяться въ моей поспшности — по несчастная мать съ дтьми представилась моему воображенію, и я совершенно успокоился. Подъзжаемъ къ берегу. Унтеръ-офицеръ прибыль туда прежде насъ, и увдомилъ офицера о своемъ сомнніи. Отворяются дверцы небольшой кордегардіи, и выходитъ оттуда офицеръ въ шинели, съ заспанными глазами. ‘Браво! Эдуардъ, это ты!’ воскликнулъ я. Это былъ мой пріятель, котораго я избавилъ отъ самой непріятной исторіи и дуэли, и съ которымъ еще ныншнюю ночь мы твердили дружбу за пнистыми бокалами. Пріятель мой обрадовался этой встрч, и сталъ приглашать къ себ. ‘Невозможно: мн надобно непремнно поспть на корабль, который отправляется отсюда,’ сказалъ я. ‘Какое ты имешь дло съ кораблями!’ возразилъ, онъ улыбаясь. ‘Посл раскажу — но теперь дай мн какой нибудь видъ, чтобы твои люди меня не безпокоили.’ — ‘Изволь!— пароль: Лондонъ: лозунгъ: мужество. Съ этимъ ты пройдешь на дно морское.’—‘До свиданія!’ сказалъ я пріятелю.— ‘Врно какая нибудь сердечная исторія!’ — возразилъ онъ, грозя мн пальцемъ съ берегу.— ‘Сердечная, клянусь честно, сердечная!’ — отвчалъ я, и съ тмъ мы разстались.
Капитанъ корабля былъ старинный другъ несчастнаго купца, онъ принялъ его съ распростертыми объятіями, и спряталъ гд-то въ бочк. Простившись съ ними, я отправился на берегъ, чтобы не возбудить подозрнія въ таможенныхъ чиновникахъ. Въ однимъ загородномъ дом, нанялъ я лошадь, и возвратился въ Гамбургъ. Я поспшилъ къ несчастной красавиц, и отдалъ ей условленный знакъ отъ ея мужа. Должно ли говорить, что она благодарила меня самымъ нжнымъ образомъ? Она называла меня другомъ, милыхъ братомъ, своимъ рыцаремъ, даже поцловала меня въ восторг, и на измять, подарила свое обручальное кольцо. Добродтель ей возбудила во мн чистйшія къ ней чувствованія: уваженіе, смшанное съ братскою любовью. Пробывъ еще десять дней въ Гамбург, я всякій день посщалъ ее, и удостоврился, что умъ ея равняляя красот и добродтели. Въ послдствіи я узналъ, что она ухала въ Англію, вроятно къ своему мужу. Я долго сохранялъ ея кольцо — и наконецъ потерялъ на бивакахъ — но память ея и теперь иногда услаждаетъ мрачныя минуты моей жизни. . Б.