Оливер Твист, Диккенс Чарльз, Год: 1838 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 290 минут(ы)

ОЛИВЕРЪ ТВИСТЪ.

Романъ г-на Диккинса (Boz).

ГЛАВА I.
Мсто, гд родился Оливеръ, и что случилось при его рожденіи.

Между многими публичными зданіями одного извстнаго города, объ имени котораго разныя причины заставляютъ меня умалчивать, и который, однакожь, я не хочу называть никакимъ вымышленнымъ именемъ, стоялъ Домъ Призрнія Бдныхъ. Въ этомъ дом родился — не буду называть ни дня, ни числа, потому-что это нисколько не занимательно для читателя,— родился слабый смертный, котораго имя написано въ заглавіи моего романа. Долгое время посл того, какъ онъ введенъ былъ въ этотъ міръ заботъ и горестей приходскимъ медикомъ, не знали еще, нужно ли будетъ давать ребенку какое-нибудь имя, и будетъ ли онъ живъ, однакожь, подумавъ, подождавъ, дали имя, и ребенокъ остался живъ, въ противномъ случа, вроятно, эти записки никогда не явились бы въ свтъ, а еслибъ и явились, то разв не боле, какъ на двухъ страничкахъ, которыя за то представляли бы образцовую біографію, какой не бывало въ литературахъ всхъ возможныхъ вковъ и народовъ. Хоть я вовсе не держусь того мннія, что родиться въ дом призрнія — величайшее благо для всякаго существа, однакожь замчу, что для Оливера Твиста это обстоятельство точно было счастіемъ. Какъ бы то ни было, но Оливеру сначала очень-трудно было дышать, хотя привычка и сдлала это необходимостью для нашего существованія. Нсколько времени онъ лежалъ безъ движенія на шерстяной постел, въ борьб между жизнью и смертью, перевсъ, казалось, былъ на сторон послдней. Еслибъ, въ-теченіе этого краткаго періода, Оливеръ былъ окруженъ попечительными бабушками, заботливыми тетушками, опытными нянюшками да глубокомысленными докторами, то нтъ никакого сомннія, что онъ неизбжно отправился бы на тотъ свтъ. Но какъ, къ-счастію, при немъ никого не было, кром бдной старухи, которая почти ничего не видала отъ частаго употребленія пива, да приходскаго медика, который лечилъ ‘по контракту’, то Оливеръ и природа восторжествовали: посл нкоторой борьбы, Оливеръ вздохнулъ, чихнулъ и закричалъ такъ громко, какъ только можетъ закричать ребенокъ, жившій на свт три съ половиною минуты.

Когда Оливеръ подалъ первый знакъ своего существованія, ветхое одяло, покрывавшее желзную кровать, зашевелилось, блдное лицо молодой женщины съ усиліемъ приподнялось съ подушки и слабый, дрожащій голосъ произнесъ слова: ‘дайте мн взглянуть на него — и умереть…’

Медикъ сидлъ лицомъ къ огню, стараясь какъ-нибудь согрть руки, но когда молодая женщина заговорила, онъ всталъ, подошелъ къ ея изголовью и сказалъ съ кротостью, которой, по-видимому, нельзя было отъ него ожидать:

— О, вамъ еще не нужно говорить о смерти!

— Нтъ, нтъ! сохрани ее Господи’! сказала кормилица, проворно пряча въ карманъ бутылку изъ зеленаго стекла, содержаніе которой она съ видимымъ удовольствіемъ потягивала въ углу.— Сохрани ее Господи! еслибъ она пожила на свт съ-мо, сударь, да имла бы тринадцать человкъ дтей, изъ которыхъ вс померли бы, кром двоихъ, да пробыла бы здсь въ дом со мною, то не говорила бы этого… Подумаешь, право, что значитъ быть матерью. Ну, на, смотри, вотъ твое дитя!

Казалось, эта утшительная мысль произвела свое дйствіе. Больная опустила голову и протянула руки къ ребенку.

Медикъ передалъ его въ руки матери. Она страстно прильнула холодными, поблвшими устами къ головк дитяти, провела руками по своему лицу, дико взглянула вокругъ, вздрогнула, упала навзничь — и умерла. Ей грли грудь, руки, виски, но кровь уже навсегда застыла. Говорили о надежд и утшеніи: все это давно уже было для нея муждо.

— Все кончено, мистриссъ Тингомми! сказалъ наконецъ медикъ.

— Ахъ, бдняжечка! сказала кормилица, поднимая пробку отъ зеленой бутылки, которую она уронила на подушку, принимая дитя.— Бдняжечка!

— Ты, кормилица, не присылай за мной, если ребенокъ будетъ кричать, сказалъ медикъ, натягивая перчатки.— Онъ врно будетъ безпокойный. Ты въ такомъ случа дай ему немного каши. Медикъ надлъ шляпу, и, остановись у изголовья умершей, прибавилъ:— Она была очень недурна собой, откуда она пришла?

— Ее принесли сюда прошлою ночью, отвчала старуха,— дозорные. Оли подняли ее съ улицы, должно-быть, она издалека пришла, потому-что башмаки были у нея вс изношены въ лохмотья, но откуда шла она и куда, никто не знаетъ.

Медикъ наклонился къ тлу и поднялъ лвую руку умершей.— Старая псня! сказалъ онъ, качая головою: — обручальнаго кольца нтъ. Прощайте! доброй ночи!

И джентльменъ ушелъ обдать, а кормилица, приложившись еще разъ къ зеленой бутылк, сла на низенькую скамейку къ огню и начала одвать ребенка’

Превосходное доказательство того, какъ много значитъ платье, представлялъ собою Оливеръ Твистъ. Завернутый въ пеленки, которыя служили ему единственною одеждою, онъ могъ быть дитятею вельможи или нищаго, незнакомцу трудно было бы опредлить его положеніе въ обществ. Но теперь’ когда его обернули выбойчатымъ одяломъ, пожелтвшимъ отъ времени, теперь онъ былъ уже приходскій мальчикъ, сирота Дома Призрнія,— бднякъ, полумертвый, одинокій страдалецъ, брошенный въ міръ, всмъ чуждый и никмъ не оплаканный.

Оливеръ громко кричалъ. Еслибъ онъ могъ понимать, что былъ сиротою, оставленнымъ на попеченіе приходскихъ властей, онъ, можетъ-быть, сталъ бы кричать еще громче)

ГЛАВА II.
Воспитаніе Оливера.

Въ слдующіе восемь или десять мсяцевъ, Оливеръ былъ жертвою систематическаго курса вроломства и обмана. Бдственное положеніе голоднаго и бездомнаго сироты было представлено начальствомъ Дома Призрнія приходскому начальству. Приходское начальство съ достоинствомъ спросило начальство Дома Призрнія, не было ли какой-нибудь женщины въ ‘дом’, для того, чтобъ подавать Оливеру Твисту утшеніе и пищу, въ которыхъ онъ нуждался. Начальство Дома Призрнія смиренно отвчало, что такой женщины не имется. Въ-слдствіе этого, приходское начальство, съ свойственнымъ ему человколюбіемъ и достоинствомъ, ршило, что Оливера надо отдать на воспитаніе въ деревню, или, другими словами’ на хуторъ, отстоявшій въ трехъ миляхъ отъ города: тамъ двадцать или тридцать другихъ дтей, преступниковъ противъ закона о нищихъ, валялись на полу цлый день, не имя большаго достатка въ одежд и пищ, подъ материнскимъ надзоромъ пожилой женщины, которая получала на каждаго изъ виновныхъ по семи пейсовъ въ недлю. Семь пенсовъ въ недлю — порядочная діэта для ребенка, много можно купить на семь пенсовъ, слишкомъ много для того, чтобъ отягчить желудокъ и разстроить его. Надзирательница была женщина разсудительная и опытная, она знала, что полезно для дтей, и еще лучше понимала, что полезно для нея-самой. Такимъ образомъ, она оставляла себ большую часть еженедльнаго дохода и берегла юное приходское поколніе, держась экспериментальной философіи.

Всмъ извстна исторія другаго экспериментальнаго философа, который говорилъ, что лошадь можетъ жить ничего не вши, и нтъ никакого сомннія, что мужъ такой глубокой учености, вроятно, доказалъ бы на дл свою теорію, еслибъ, къ-несчастію, лошадь его не околла именно за двадцать-четыре часа до конца перваго его опыта кормить ее воздухомъ. Къ-несчастію для экспериментальной философіи женщины, попеченію которой ввренъ былъ Оливеръ, система ею принятая имла т же послдствія: обыкновенно случалось, что едва ребенокъ начиналъ получать самомалйшую порцію пищи, какую только можно было давать на недлю, онъ скоро длался или болнъ отъ голода и холода, или падалъ въ огонь отъ небреженія, или задыхался отъ неосмотрительности, въ каждомъ изъ этихъ случаевъ несчастныя существа отправлялись на тотъ свтъ и тамъ встрчались съ родителями, которыхъ они никогда не знали на этомъ свт.

Иногда случалось, что если ребенокъ былъ найденъ мертвымъ на кровати, или обваренъ кипяткомъ во время стирки, о которой, между прочимъ, никогда въ этомъ мст и не слыхивали, то судьи и приходское начальство старались изслдовать дло. Но тутъ тотчасъ являлся самовидцемъ медикъ и свидтелемъ смотритель, медикъ обыкновенно вскрывалъ тло и ничего не находилъ внутри (что весьма вроятно), а смотритель все скрплялъ присягою, которой требовалъ отъ него набожный приходъ. Однако, вс члены приходскаго совта длали иногда періодическія путешествія на хуторъ и всегда посылали туда за день впередъ смотрителя сказать, что они ‘идутъ’. Дти всегда являлись имъ чистыми и опрятными, чего жь больше?

Невозможно было ожидать, чтобъ эта система воспитанія могла сдлать дтей бодрыми и веселыми. Девяти лтъ, Оливеръ Твистъ былъ уже блдный, исхудавшій ребенокъ. Но природа вложила какой-то буйный духъ въ грудь Оливера, и, благодаря строгой діэте заведенія, этому духу было гд развернуться. Однажды онъ справлялъ день своего рожденія съ двумя другими маленькими джентльменами въ погреб, куда ихъ заперли за то, что они осмлились сказать, будто они голодны. Вдругъ мистриссъ Меннъ, добродтельная начальница заведенія, была неожиданно поражена появленіемъ смотрителя, мистера Бомбля, который старался отворить калитку сада.

— Ахъ, Боже мой! вы ли это, мистеръ Бомбль?сказала мистриссъ Меннъ съ притворною радостію, высунувъ голову изъ окна. (Сусанна! возьми Оливера и двухъ другихъ мартышекъ на верхъ, да вымой ихъ поскоре.) Ахъ, мистеръ Бомбль, какъ я рада, что васъ вижу!

Но мистеръ Бомбль былъ толстый, раздражительный человкъ, вмсто отвта на такое радушное привтствіе, онъ изъ всей силы ударилъ ногою въ калитку.

— Что это? сказала мистриссъ Меннъ, выбгая,— потому-что трехъ мальчиковъ уже увели.— Ахъ, Боже мой! съ этими дтьми я совсмъ позабыла, что калитка заперта изнутри! Войдите, сударь, войдите, покорно прошу васъ, мистеръ Бомбль, сдлайте милость…

И хотя это приглашеніе было сопровождаемо ужимкою, которая могла бы смягчить сердце смотрителя, однако онъ оставался все еще раздраженнымъ.

— Вы считаете приличнымъ и благороднымъ поступкомъ, мистриссъ Меннъ, спросилъ мистеръ Бомбль, стуча своего палкою:— заставлять приходскихъ офицеровъ дожидаться у вашей калитки, когда отъ малйшаго замедленія зависитъ участь бдныхъ сиротъ? Извстно ли вамъ, мистриссъ Меннъ, что вы повренная прихода, наемщица?

— Ей-Богу, мистеръ Бомбль, я только-что говорила дтямъ, которыя такъ васъ уважаютъ, что вы сюда идете, отвчала смиренно мистриссъ Меннъ.

Мистеръ Бомбль имлъ высокое понятіе о своихъ ораторскихъ способностяхъ и вообще о всей своей особ. Онъ сдался.

— Хорошо, хорошо, мистриссъ Меннъ, отвчалъ онъ, смягчая голосъ: — это могло быть, легко могло быть. Войдемте, мистриссъ Меннъ, мн нужно съ вами переговорить, я пришелъ по длу.

Мистриссъ Меннъ ввела смотрителя въ небольшую комнату, въ которой полъ былъ кирпичный, подвинула ему стулъ, и съ благоговніемъ положила его треугольную шляпу и палку на столъ. Мистеръ Бомбль стеръ съ лица потъ, умильно взглянулъ на треугольную шляпу, и улыбнулся.

— Теперь… сдлайте милость, не обидьтесь тмъ, что я скажу вамъ, замтила мистриссъ Меннъ съ обворожительною учтивостію.— Вы такъ далеко шли… я должна вамъ напомнить объ этомъ… Не прикажете ли капельку чего-нибудь, мистеръ Бомбль?

— Ни одной капельки, ни одной! сказалъ мистеръ Бомбль, махая съ достоинствомъ правою рукою, но все еще сохраняя прежнюю кротость.

— Я думала, зачмъ бы отказываться, сказала мистриссъ Меннъ, замтивъ тонъ отказа и жесты, которые его сопровождали.— Только крошечную капельку… съ капелькой холодной воды и кусочкомъ сахару.

Мистеръ Бомбль кашлянулъ.

— Самую крохотную капельку, сказала съ умоляющимъ видомъ мистриссъ Меннъ.

— Что это вы говорите, мистриссъ Меннъ? спросилъ смотритель.

— Видите ли, я держу немного въ дом… для больныхъ дтей, мистеръ Бомбль, отвчала мистриссъ Меннъ, открывая шкапъ и вынимая оттуда бутылку и стаканъ.— Это джинъ…

— Разв вы даете дтямъ чай съ ромомъ, мистриссъ Меннъ? спросилъ Бомбль, слдуя глазами за ея движеніями.

— Что жъ длать! Хоть и дорого, но, вы знаете, я не могу видть, чтобъ дти страдали въ моихъ глазахъ, отвчала надзирательница.

— Да, сказалъ Бомбль:— вы не въ состояніи этого вынести. Вы человколюбивая женщина, мистриссъ Меннъ! (Въ это время она поставила стаканъ.) Я непремнно напомню объ васъ обществу, мистриссъ Меннъ. (Онъ подвинулъ стаканъ къ себ.) У васъ материнскія чувства, мистриссъ Меннъ. (Онъ смшалъ джинъ съ водою). Я… съ удовольствіемъ выпью за ваше здоровье, мистриссъ Меннъ,— и онъ проглотилъ половину.

— Теперь къ длу, сказалъ смотритель, вынимая кожаный бумажникъ.— Мальчику, котораго зовутъ Оливеръ Твистъ, сегодня ровно девять лтъ.

— Милое дитя! прервала мистриссъ Меннъ, натирая лвый глазъ концомъ передника.

— Несмотря на двадцать фунтовъ стерлинговъ, не смотря на тщательнйшія разъисканія со стороны прихода, сказалъ Бомбль:— мы никакъ не могли узнать ни отца его, ни матери, ни имени, ни званія.

Мистриссъ Меннъ съ изумленіемъ всплеснула руками, но, посл минутнаго размышленія, прибавила:— Да какъ же это могло случиться, что у него вовсе нтъ имени?

Смотритель съ гордостію вскочилъ и сказалъ:— Я изобрлъ его.

— Вы, мистеръ Бомбль?

— Я, мистриссъ Меннъ. Мы даемъ имена найденышамъ по алфавитному порядку. Послднему дитяти досталось С., и я назвалъ его Своббль. Этому досталось Т, и его я назвалъ Твистомъ. Слдующаго назову Унвиномъ, и такъ дале. У меня готовы имена до самаго конца азбуки, а тамъ я опять начну сначала.

— О, да вы литераторъ, мистеръ Бомбль! сказала мистриссъ Меннъ.

— Да, да, сказалъ смотритель, восхищенный комплиментомъ:— можетъ-быть, можетъ-быть, мистриссъ Меннъ. Онъ допилъ джинъ и прибавилъ:— Теперь Оливеръ уже старъ для того, чтобъ здсь оставаться, Общество ршилось взять его назадъ въ Домъ Призрнія, и я самъ пришелъ за нимъ. Покажите мн его, по-крайней-мр.

— Тотчасъ приведу, сказала мистриссъ Меннъ, выхода изъ комнаты. И Оливеръ, котораго въ это время успли вымыть и одть, вошелъ въ комнату за своею надзирательницею.

— Поклонись джентльмену, Оливеръ, сказала мистриссъ Меннъ.

Оливеръ отвсилъ поклонъ вмст и смотрителю и треугольной его шляп.

— Хочешь ли идти со мною, Оливеръ? спросилъ мистеръ Бомбль величественно.

Оливеръ хотлъ отвчать, что онъ съ охотою готовъ уйдти отсюда съ кмъ бы то ни было, но вдругъ, поднявъ голову, встртилъ взглядъ мистриссъ Меннъ, которая, ставъ за стуломъ смотрителя, съ ужасною миною грозила ему кулакомъ. Онъ тотчасъ понялъ пантомиму, потому-что грозящая десница была очень-хорошо ему знакома.

— А она пойдетъ со мною? спросилъ бдный Оливеръ.

— Нтъ, ей нельзя, отвчалъ мистеръ Бомбль:— но иногда она будетъ навшать тебя.

Это извстіе было ни мало не утшительно для ребенка. Какъ ни былъ онъ молодъ, однакожъ умлъ притвориться и показать, что ему жаль было уходить отсюда. Для дитяти не трудно заплакать. Голодъ и дурное обхожденіе — прекрасныя средства для того, чтобъ заставить кричать кого бы то ни было, и Оливеръ кричалъ очень натурально. Мистриссъ Меннъ дала ему тысячу нжныхъ поцалуевъ, и, что еще нужне было для Оливера, кусокъ хлба съ масломъ, чтобъ онъ не показался голоднымъ. Съ ломтемъ хлба въ рук, и темною шапочкою на голов, Оливеръ вышелъ изъ этого несчастнаго дома, гд ни одно ласковое слово, ни одинъ ласковый взглядъ не освтили дтскихъ лтъ его. Какая-то тоска овладла имъ, когда онъ переступилъ за порогъ садовой калитки. Несчастные товарищи, которыхъ онъ оставлялъ здсь, были его единственными друзьями, чувство одиночества въ безпредльномъ Божіемъ мір впервые запало въ сердце сироты…

Мистеръ Бомбль шелъ тихо, маленькій Оливеръ, крпко уцпившись за его рукавъ, тащился сзади, спрашивая на углу каждой улицы ‘близко ли?’. На эти вопросы онъ получалъ короткіе и грубые отвты отъ мистера Бомбля, въ которомъ минутная ласковость, возбужденная джиномъ, начинала уже исчезать, онъ снова длался смотрителемъ.

Оливеръ не усплъ пробыть четверти часа въ Дом Призрнія и докончить второй кусокъ хлба, когда мистеръ Бомбль, вврившій его попеченію какой-то старухи, воротился съ отвтомъ, что теперь уже поздно, и что Общество велло представить его на другой день.

Не понимая вполн значенія слова ‘Общество’, Оливеръ не зналъ, что ему длать, смяться, или плакать. Однакожь, ему некогда было разсуждать объ этомъ, потому-что мистеръ Бомбль утромъ отвсилъ ему тростью одинъ ударъ по голов, чтобъ разбудить его, и другой по спин, чтобъ привести его въ себя, и, приказавъ ему слдовать за собою, ввелъ въ обширную выбленную залу, гд восемь или десять толстыхъ джентльменовъ сидли вокругъ стола, а посредин ихъ, на стул, превышавшемъ вс другія, возсдалъ толстйшій джентльменъ съ круглымъ, краснымъ лицомъ.

— Поклонись собранію, сказалъ Бомбль. Оливеръ выронилъ двтри слезы, навернувшіяся на глазахъ его, и, не видя никакого собранія, кром стола, пренизко поклонился ему.

— Какъ тебя зовутъ, мальчикъ? спросилъ джентльменъ, сидвшій на высокомъ стул.

Оливеръ такъ испугался, увидвъ вдругъ множество джентльменовъ, что задрожалъ, смотритель далъ ему другой толчокъ сзади, который заставилъ его закричать, по этимъ двумъ причинамъ онъ отвчалъ тихимъ и прерывистымъ голосомъ, на что одинъ джентльменъ въ бломъ жилет сказалъ, что онъ дуракъ.

— Мальчикъ, сказалъ джентльменъ, сидвшій на высокомъ стул:— слушай. Ты, конечно, знаешь, что ты сирота?

— А что это такое, сударь? спросилъ бдный Оливеръ.

— Этотъ мальчикъ глупъ, я увренъ въ этомъ, сказалъ ршительнымъ тономъ джентльменъ въ бломъ жилет. Если случается иногда, что членъ какого-нибудь общества бываетъ одаренъ большею проницательностію передъ другими, то джентльменъ въ бломъ жилет принадлежалъ именно къ этому числу людей, мнніе свое считалъ онъ приговоромъ.

— Постойте! сказалъ прежде-говорившій джентльменъ.— Ты знаешь, что у тебя нтъ ни отца, ни матери, что ты призрнъ приходомъ, знаешь ли ты это?

— Да, сударь, отвчалъ Оливеръ, горько плача.

— О чемъ же ты ревешь? спросилъ джентльменъ въ бломъ жилет… Въ-самомъ-дл, это было очень странно. О чемъ бы, кажется, плакать Оливеру?

— Надюсь, каждый вечеръ ты читаешь молитвы? сказалъ другой джентльменъ грубымъ голосомъ:— и, какъ нстинныи христіанинъ, молишься за тхъ, которые кормятъ тебя и берегутъ?

— Да, сударь, прошепталъ мальчикъ.

Джентльменъ былъ почти правъ. Оливеръ точно былъ бы истиннымъ христіаниномъ, и христіаниномъ примрнымъ, еслибъ молился за тхъ, которые кормили и берегли его. Но онъ не молился, потому-что никто не училъ его молитв.

— Ну! тебя взяли сюда за тмъ, чтобъ воспитывать, обучать полезнымъ ремесламъ, сказалъ краснощекій джентльменъ, сидвшій на высокомъ стул.

— Такъ завтра же утромъ, съ шести часовъ, ты начнешь щипать паклю, прибавилъ джентльменъ въ бломъ жилет.

За такое важное назначеніе Оливеръ низко поклонился, по указанію смотрителя. Потомъ его выпихнули въ обширную тюрьму, гд на жесткой постели онъ заснулъ, горько рыдая. Вотъ что называется благородное исполненіе кроткихъ законовъ мудрой страны! Они позволяютъ сиротамъ даже спать!

Бдный Оливеръ! Онъ мало думалъ о томъ, что вокругъ его происходило, онъ лежалъ въ какомъ-то забыть, и не зналъ, что Общество въ этотъ же самый день ршало будущую судьбу его. Вотъ какъ это происходило.

Члены Общества были люди глубокомысленные, мудрые: обративъ свое вниманіе на Домъ Призрнія, они открыли,— чего бы никогда не открыть обыкновеннымъ умамъ, что бдняки любили его. Это было мсто, гд благотворительная рука народа поддерживала бдный классъ,— таверна, гд ничего не нужно было платить: даровой завтракъ, обдъ, чай и ужинъ круглый годъ,— рай, гд можно было вчно забавляться, и ничего не работать. ‘О-го!’ сказало Общество съ значительнымъ видомъ: ‘мы должны напомнить имъ объ ихъ обязанностяхъ, мы остановимъ ихъ.’ Такимъ образомъ установлено имъ правило, по которому бдныхъ можно было или медленно морить съ голоду въ дом, или тотчасъ уморить, выгнавъ изъ дома. Съ этою цлью, члены Общества заключили контрактъ съ поставщиками воды и овсяной крупы, и три раза въ день давали бднымъ кушанья изъ овсяной крупы, два раза въ недлю лукъ, а въ воскресенье по половинк маленькаго хлба. Они сдлали еще много другихъ мудрыхъ и человколюбивыхъ распоряженій относительно женщинъ, которыхъ нтъ никакой необходимости называть здсь, усердно старались разводить женатыхъ, чтобъ избавиться лишнихъ издержекъ на частнаго доктора, и вмсто того, чтобъ помогать человку въ поддержаніи семейства, отнимали у него жену, дтей, и длали его холостякомъ. Невозможно высказать, сколько пользы принесли бы всмъ классамъ общества эти два постановленія, если бъ они не были связаны съ Домомъ Призрнія. Но члены Дома, какъ мы уже сказали, были люди высокой мудрости, и они съумили устранить всякое затрудненіе.

Въ первые шесть мсяцевъ посл того, какъ привели Оливера — эта система была въ полномъ дйствіи. Сначала все это было невыгодно и дорого, потому-что счетъ гробовщика безпрестанно увеличивался, и бднымъ посл одной или двухъ недль нужно было перешивать платья, которыя едва держались на ихъ изсохшемъ, исхудавшемъ тл. Число бдныхъ уменьшалось, число сиротъ также, и Общество было въ восторг…

Комната, въ которой кормили мальчиковъ, была большая зала, съ большимъ котломъ на одномъ конц, изъ этого котла надзиратель, завшанный на такой случай передникомъ, съ помощію одной или двухъ женщинъ, раздавалъ кашу въ назначенные часы. Каждому мальчику доставалось по маленькой чашечк, не боле,— исключая праздничныхъ дней. Этихъ чашечекъ никогда не надобно было мыть,— дти скоблили ихъ своими ложками до того, что он снова блестли, окончивъ это скобленіе (которое никогда не продолжалось слишкомъ долго, потому-что чашки были немногимъ боле ложекъ), дти стояли у котла, смотря на него такими глазами, какъ-будто-бы хотли проглотить его цликомъ, и облизывали пальцы. У дтей всегда превосходный аппетитъ. Оливеръ Твистъ съ товарищами три мсяца терплъ мученія голодной пытки, наконецъ, они такъ одичали и обезумли отъ голода, что одинъ мальчикъ далъ замтить своимъ товарищамъ, если ему не будутъ давать боле каши per diem, то онъ когда-нибудь ночью състъ товарища, снятаго возл него. Этотъ мальчикъ казался такимъ дикимъ и голоднымъ, что ему невольно поврили. Собрался совтъ, бросили жребій, кому идти къ надзирателю посл ужина и просить прибавки. Жребій палъ на Оливера Твиста.

Наступилъ вечеръ, дти заняли свои мста, надзиратель въ поварскомъ наряд помстился у котла, прислужницы стали сзади, роздали кашу, и за короткою трапезою послдовала продолжительная молитва. Каша мигомъ исчезла, дти начали шептаться и длать знаки Оливеру, стоявшія же возл него почти толкали его впередъ. Хоть Оливеръ былъ еще ребенокъ, но голодъ возбудилъ въ немъ какое-то отчаянное мужество, и ужасное положеніе придало ему бодрость. Онъ всталъ изъ-за стола, протянулъ къ надзирателю свою чашку съ ложкою и сказалъ, самъ пугаясь своей смлости:

— Позвольте мн еще немножко.

Толстый, краснощекій надзиратель вдругъ поблднлъ. Нсколько минутъ съ изумленіемъ смотрлъ онъ на маленькаго бунтовщика, и потомъ взглянулъ въ котелъ. Присутствующіе были поражены удивленіемъ, дти страхомъ.

— Что-о? спросилъ наконецъ надзиратель слабымъ голосомъ,

— Позвольте мн, отвчалъ Оливеръ:— еще немного.

Надзиратель ударилъ Оливера ложкою по голов, потомъ схватилъ его, и послалъ за смотрителемъ.

Общество сидло въ глубокомъ молчаніи, когда мистеръ Бомбль мн себя вбжалъ въ комнату, и, обращаясь къ джентльмену, возсдавшему на высокомъ стул, сказалъ:

— Извините, мистеръ Лимбкинсъ, Оливеръ Твистъ проситъ прибавки!… Вс вздрогнули. Ужасъ отразился на лиц каждаго.

— При-бав-ки, сказалъ мистеръ Лимбкинсъ.— Успокоитесь, Бомбль, и отвчайте мн хорошенько. Такъ ли я понялъ: съвъ свой ужинъ, назначенный Обществомъ, онъ просилъ еще?

— Да, сударь, еще! отвчалъ Бомбль.

— Этому мальчику быть на вислиц, сказалъ джентльменъ въ бломъ жилет:— я увренъ, что онъ непремнно будетъ повшенъ.

Никто не опровергалъ пророчества джентльмена. Начали подробно разбирать дло. Оливера присудили немедленно запереть куда-нибудь,— и на другое же утро у воротъ прибито было объявленіе, по которому Общество общало пять фунтовъ стерлинговъ тому, кто избавитъ приходъ отъ Оливера. Говоря другими словами: пять фунтовъ и Оливеръ Твистъ были предлагаемы всякому мужчинъ, или всякой женщин, которымъ нуженъ былъ ученикъ для какого бы то ни было ремесла или занятія.

— Во всю жизнь я никогда еще не былъ ни въ чемъ такъ убжденъ, сказалъ джентльменъ въ бломъ жилет, подходя къ воротамъ, и читая объявленіе:— какъ въ томъ, что этотъ мальчикъ будетъ непремнно повшенъ.

Такъ-какъ въ послдствіи я намренъ показать, былъ ли джентльменъ въ бломъ жилет правъ или нтъ, то, быть-можетъ, я отниму у разсказа весь интересъ (предполагая, что интересъ въ немъ существуетъ), если скажу теперь, имла ли жизнь Оливера Твиста этотъ ужасный конецъ.

ГЛАВА III.
Какъ Оливера хотли отдать въ ученье, и почему не отдали.

Совершивъ такое странное и неслыханное преступленіе, то-есть, попросивъ прибавки, Оливеръ, по мудрости и милосердію Общества, осужденъ былъ цлую недлю просидть въ темной и пустой комнат. Съ перваго взгляда, казалось, нелишнимъ было бы предполагать, что еслибъ онъ захотлъ уважить предсказаніе джентльмена въ бломъ жилет, то легко могъ бы оправдать его пророчество, привязавъ одинъ конецъ своего платка къ гвоздю, вбитому въ потолокъ, а другой конецъ надвъ себ на шею. Но для совершенія этого дла встрчалось препятствіе: именно, что носовые платки, какъ предметы роскоши, были навсегда отняты у воспитанниковъ, по строжайшему приказанію Общества. Еще большимъ препятствіемъ была молодость Оливера. Онъ ограничился только тмъ, что горько плакалъ цлый день, и когда настала долгая, ужасная ночь, онъ маленькими ручонками закрылъ себ глаза, и, забившись въ уголъ, старался заснуть, но безпрестанно пробуждаясь, вздрагивалъ, трепеталъ, и ближе прижимался къ стн, какъ-будто чувствуя, что холодная ея поверхность служила ему единственною подпорою въ темнот и одиночеств.

Но да не думаютъ враги ‘системы’, чтобъ Оливеръ, во время своего заключенія, лишенъ былъ удовольствій сообщества, или утшеній. Ему позволяли умываться на двор,— погода была ужасно-сырая и холодная,— а чтобъ онъ не озябъ, то мистеръ Бомбль старался согрвать его своею тростью. Съ людьми также не былъ разлученъ Оливеръ, потому-что каждый день его водили въ залу, гд обдали дти, и при всхъ скли въ примръ и поученіе другимъ.

Пока дла Оливера были въ такомъ счастливомъ положеніи, однажды утромъ мистеръ Гемфильдъ, трубочистъ, шелъ задумавшись по улиц, разсуждая о томъ, какъ бы ему заплатить недочтъ въ оброк своему хозяину, но онъ никакъ не могъ насчитать пяти фунтовъ стерлинговъ (125 рублей), и въ порыв ариметическаго отчаянія бранилъ и себя и ремесло свое, какъ вдругъ, проходя мимо Дома Призрнія, увидлъ на воротахъ объявленіе, о которомъ уже мы говорили.

— Ба! сказалъ мистеръ Гемфильдъ, подходя къ воротамъ и читая объявленіе.

У воротъ стоялъ джентльменъ въ бломъ жилет, заложивъ назадъ руки. Онъ весело улыбнулся, когда трубочистъ подошелъ, чтобъ прочитать объявленіе, ибо съ перваго взгляда угадалъ, что мистеръ Гемфильдъ былъ имеино такой человкъ, которому можно было отдать Оливера Твиста. Мистеръ Гемфильдъ, прочитавъ объявленіе, также улыбнулся: пять Фунтовъ была именно та сумма, въ которой нуждался онъ. Что же касается до мальчика, котораго должно было взять, мистеръ Гемфильдъ, очень хорошо зная діэту, которая наблюдалась въ Дом Призрнія, мало о немъ заботился. И такъ, мистеръ Гемфильдъ снова прочиталъ объявленіе съ начала до коица и потомъ, смиренно дотронувшись до своей мховой шапки, подошелъ къ джентльмену въ бломъ жилет.

— Здсь тотъ мальчикъ, сударь, котораго приходъ желаетъ отдать въ ‘ученье’? спросилъ мистеръ Гемфильдъ.

— Здсь, любезный, сказалъ джентльменъ въ бломъ жилет съ снисходительною улыбкою.— А на что это теб?

— Если приходу угодно будетъ, чтобъ онъ умлъ отличнйшимъ образомъ чистить трубы, сказалъ мистеръ Гемфильдъ:— то мн нуженъ мальчикъ, и я готовъ взять его къ себ.

— Войди-ка сюда, любезный! сказалъ джентльменъ въ бломъ жилет. Мистеръ Гемфильдъ послдовалъ за джентльменомъ въ бломъ жилет, и пришелъ въ ту комнату, гд Оливеръ увидлъ его въ первый разъ.

— Это гадкое ремесло, сказалъ мистеръ Лимбкинсъ, когда мистеръ Гемфильдъ повторилъ свое желаніе.

— Случалось, что мальчики задыхались въ труб, сказалъ другой джентльменъ.

— Это потому, что они не знаютъ какъ обращаться съ трубами, все лнивцы и упрямцы! сказалъ Гемфильдъ.

Джентльменъ въ бломъ жилет съ удовольствіемъ слушалъ это объясненіе, но взглядъ мистера Лимбкинса прекратилъ это удовольствіе. Нсколько минутъ члены Общества тихо разговаривали между собою съ большимъ жаромъ, наконецъ совщаніе прекратилось, и когда члены съ важнымъ видомъ снова сли на свои мста, мистеръ Лимбкинсъ сказалъ:

— Мы говорили о вашемъ предложеніи, и несогласны на него.

— Ршительно несогласны, сказалъ джентльменъ въ бломъ жилет.

— Ршительно нтъ, прибавили другіе члены.

У Гемфильда дйствительно случилось, что три или четыре мальчика задохлись въ труб, и по какому-то странному случаю это обстоятельство пришло въ голову членамъ общества. Трубочистъ смялъ шапку въ рукахъ и тихо отошелъ отъ стола.

— И такъ, вы не хотите отдать мн его, джентльмены? сказалъ мистеръ Гемфильдъ.

— Нтъ, отвчалъ мистеръ Лимбкинсъ:— такое низкое ремесло не стоитъ той цны, которую мы назначили.

Лицо Гемфильда просіяло, онъ быстрыми шагами подошелъ къ столу и сказалъ:

— Что же вы дадите, джентльмены? Не обижайте бднаго человка. Ну, что вы дадите?

— Мн кажется три фунта (75 руб.) было бы очень довольно, сказалъ мистеръ Лимбкинсъ.

— Еще можно бы сбавить десять шиллинговъ, сказалъ джентльменъ въ бломъ жилет.

— Ну, сказалъ Гемфильдъ: — скажите четыре фунта, господа. Скажите четыре фунта, и вы навсегда отъ него избавитесь. Ну!

— Три фунта десять шиллинговъ, повторилъ мистеръ Лимбкинсъ съ твердостію.

— Ну, я готовъ уступить, господа, сказалъ Гемфильдъ.— Три фунта и пятнадцать…

— Ни копейки больше! отвчалъ мистеръ Лимбкинсъ.

— Вы обижаете меня, джентльмены, сказалъ въ нершимости Гемфильдъ.

— Вздоръ! сказалъ джентльменъ въ бломъ жилет.— Его можно взять и безъ всякой платы. Эй, возьми его! Онъ именно такой мальчикъ, какого теб надо. Иногда ему понадобится и палка: она будетъ для него очень полезна, а насъ избавишь ты отъ хлопотъ и издержекъ. Ха! ха! ха!

Мистеръ Гемфильдъ посмотрлъ на лица всхъ, сидвшихъ вокругъ стола, и, замтивъ везд улыбку, ршился и самъ улыбнуться. Торгъ конченъ, и мистеру Бомблю велно было привести Оливера Твиста тотчасъ посл обда передъ судилище.

Въ-слдствіе такого ршенія, маленькому Оливеру, къ неизъяснимому его удивленію, велли выйдти изъ комнаты и надть чистое блье. Едва онъ усплъ исполнить это приказаніе, какъ мистеръ Бомбль самъ принесъ ему каши и праздничную порцію хлба. Увидвъ такую роскошь, Оливеръ началъ жалобно кричать, думая, не безъ основанія, что его хотятъ убить, потому-что иначе не стали бы кормить такъ сытно.

— Не плачь, Оливеръ, шь и будь благодаренъ! сказалъ мистеръ Бомбль съ какою-то торжественностію.— Тебя хотятъ Отдать въ ученье, Оливеръ.

— Въ ученье, сударь? сказалъ ребенокъ, дрожа.

— Да, Оливеръ, сказалъ мистеръ Бомбль.— Добрый и благодтельный джентльменъ хочетъ заступить теб мсто родителей, которыхъ, ты знаешь, нтъ у тебя. Онъ выучитъ тебя, сдлаетъ изъ тебя человка: хоть это и будетъ стоять приходу три фунта десять шиллинговъ… три фунта десять шиллинговъ, Оливеръ! Всего семьдесятъ шиллинговъ! сто-сорокъ сикспенсовъ!— И все это для негодяя, для сироты, котораго въ цломъ мір никто терпть не можетъ…

Когда мистеръ Бомбль, говорившій грознымъ голосомъ, остановился, чтобъ перевести дыханіе, слезы покатились по лицу бднаго ребенка, онъ горько зарыдалъ.

— Полно! сказалъ мистеръ Бомбль, довольный тмъ, что его краснорчіе произвело желаемое дйствіе:— полно, Оливеръ, утри глаза и не плачь въ кашу, это очень дурно.— И точно, это было дурно, потому-что въ каш уже было довольно слезъ.

Дорогою, мистеръ Бомбль растолковалъ Оливеру, чтобъ онъ смотрлъ веселе, и если джельтменъ спроситъ его: хочетъ ли онъ учиться, чтобъ онъ отвчалъ ‘хочу’, оба эти совта мальчикъ общалъ исполнить. Дошедши до мста, его заперли въ небольшую комнату, гд мистеръ Бомбль веллъ ожидать его возвращенія.

Съ трепещущимъ сердцемъ ждалъ мальчикъ боле получаса, наконецъ мистеръ Бомбль высунулъ въ дверь свою голову и сказалъ громко:

— Ну, другъ мой, Оливеръ, ступай къ джентльмену, потомъ бросилъ на ребенка сердитый, угрожающій взглядъ, и прошепталъ: помни же, бездльникъ, что я говорилъ теб!

Оливеръ простодушно взглянулъ на мистера Бомбля при этихъ противорчащихъ словахъ, но мистеръ Бомбль не далъ ему сказать ни слова и ввелъ въ смежную комнату, въ которую дверь была отворена. Это была большая зала съ огромнымъ окномъ, за письменнымъ столомъ сидли два старые джентльмена съ напудренными головами, одинъ читалъ газету, а другой пробгалъ глазами, съ помощію черепаховыхъ очковъ, небольшой пергаментный свитокъ, лежавшій передъ нимъ. Мистеръ Лимбкинсъ стоялъ по одну сторону стола, а мистеръ Гемфильдъ, съ вымытымъ лицомъ, по другую, между-тмъ, какъ два или три человка, съ грубыми пріемами, ходили взадъ и впередъ по комнат.

Старый джентльменъ въ очкахъ величественно храплъ надъ небольшимъ пергаментнымъ свиткомъ. Наступило молчаніе, мистеръ Бомбль годвелъ Оливера къ столу.

— Вотъ и мальчикъ, ваше превосходительство, сказалъ Бомбль.

Старый джентльменъ, читавшій газету, поднялъ на минуту голову и дернулъ за рукавъ другаго стараго даіентльмена, который отъ того и проснулся.

— А! такъ это мальчикъ? сказалъ старый джентльменъ.

— Мальчикъ, сударь, отвчалъ мистеръ Бомбль.— Кланяйся, другъ мой.

Оливеръ поклонился. Устремивъ глаза на напудренный парикъ судьи, онъ удивлялся, думая, не-уже-ли вс смотрители родились съ блыми головами.

— Ну, сказалъ старый джентльменъ:— такъ онъ хочетъ быть трубочистомъ?

— Онъ только и бредитъ объ этомъ, ваше превосходительство, отвчалъ Бомбль, давая Оливеру толчокъ сзади, чтобъ онъ не смлъ отвчать противнаго.

— Такъ онъ очень хочетъ быть трубочистомъ? спросилъ опять старый джентльменъ.

— Если мы отдадимъ его обучаться другому ремеслу, онъ врно убжитъ, ваше превосходительство, отвчалъ Бомбль.

— А этотъ человкъ будетъ его хозяиномъ? Смотрите же, прошу обходиться съ нимъ ласкове, кормить его, слышите ли? сказалъ старый джентльменъ.

— Ужь когда я сказалъ да, такъ да! отвчалъ съ грубостію мистеръ Гемфильдъ.

— Ты грубоватъ, дружокъ, но кажешься мн честнымъ, прямымъ человкомъ, сказалъ джентльменъ, наводя свои очки на будущаго хозяина Оливера, котораго отвратительное лицо обнаруживало жестокость. Судья былъ вполовину слпъ, вполовину впалъ ужь въ дтство, и слдственно не могъ судить о людяхъ по наружности.

— Надюсь, такъ, сударь, сказалъ мистеръ Гемфильдъ, нахмурясь.

— Я и не сомнваюсь въ этомъ, другъ мой, отвчалъ старый джентльменъ, опуская очки на носъ и смотря черезъ нихъ на чернильницу.

Наступила критическая минута для Оливера. Еслибъ чернильница была на томъ мст, гд думалъ видть ее старый джентльменъ, онъ тотчасъ опустилъ бы въ нее перо, подписалъ бы условіе, и Оливера вытолкали бъ вонъ. Но надо жь было случиться, чтобъ, не видя чернильницы, стоявшей у него подъ носомъ, онъ везд искалъ ее и никакъ не могъ найдти. Въ это время взглядъ его, упавъ прямо, встртилъ блдное, обезображенное ужасомъ лицо Оливера Твиста, который, не смотря на угрожающіе взгляды и толчки Бомбля, смотрлъ на отвратительную физіономію будущаго своего властителя со страхомъ и ужасомъ, потому-что не могъ ошибаться, подобно полуслпому судь.

Старый джентльменъ остановился, положилъ перо и взглянулъ сперва на Оливера, потомъ на мистера Лимбкинса, который старался понюхать табаку съ робкимъ и нершительнымъ видомъ.

— Мальчикъ!— сказалъ старый джентльменъ, наклоняясь къ нему. Оливеръ вздрогнулъ, и это очень извинительно, потому-что слово ‘мальчикъ’ было сказано съ кротостію, которая испугала Оливера. Онъ задрожалъ всми членами и залился слезами.

— Другъ мой, сказалъ старый джентльменъ:— ты, кажется, блденъ и грустенъ? Что съ тобою?

— Отойдите отъ него, г. смотритель, сказалъ другой судья, кладя въ сторону газету и съ участіемъ выставляя впередъ голову.— Скажи намъ, мой милый, что съ тобою, не бойся.

Оливеръ упалъ на колни, и, сложивъ ручонки, просилъ, чтобъ его опять заперли въ темную комнату, чтобъ морили его голодомъ, били его, убили, если имъ угодно, только не отдавали бы этому ужасному человку.

— Ну! сказалъ мастеръ Бомбль, поднимая кверху глаза и руки съ выразительною суровостію: — изъ всхъ негодныхъ сиротъ, ты, Оливеръ, самый негодный и безстыдный!

— Молчать, смотритель! сказалъ другой старый джентльменъ, когда мистеръ Бомбль сдлалъ свое замчаніе.

— Извините, ваше превосходительство, сказалъ мистеръ Бомбль, неувренный вполн, такъ ли онъ слышалъ:— вы мн изволите говорить?

— Да,— молчать!

Мистеръ Бомбль чуть не одурлъ отъ изумленія. Смотрителю велятъ молчать! Да это противно нравственности.

Старый джентльменъ въ черепаховыхъ очкахъ взглянулъ на своего товарища, который значительно кивнулъ головою.

— Мы не подпишемъ этого условія, сказалъ старый джентльменъ, откладывая въ сторону пергаментный свитокъ.

— Надюсь, пробормоталъ, заикаясь, Лимбкинсъ: — что господа судьи не будутъ дурнаго мннія о насъ потому только, что этотъ мальчикъ…

— Мы собрались здсь не для того, чтобъ произносить объ васъ какое бы то ни было мнніе, сказалъ язвительно другой старый джентльменъ.— Возьмите мальчика назадъ въ Домъ Призрнія и старайтесь обходиться съ нимъ лучше. Кажется, онъ очень нуждается въ хорошемъ обхожденіи.

Въ тотъ же самый вечеръ джентльменъ въ бломъ жилет положительно утвердилъ, что Оливеръ не только будетъ повшенъ, но и четвертованъ на площади. Мистеръ Бомбль съ мрачною таинственностію покачалъ головою, и выразилъ свое желаніе, чтобъ Оливеръ обратился наконецъ къ добру, а мистеръ Гемфильдъ замтилъ, что Оливеру надо обратиться къ нему: это однакожь не было одно и то же съ мнніемъ смотрителя.

Въ слдующее утро, публика еще разъ была извщена объявленіемъ, что Оливеръ Твистъ опять отпускается въ ученье, и что пять фунтовъ будутъ выплачены немедленно тому, кто только возьметъ его къ себ.

ГЛАВА IV.
Оливеръ и ступаетъ въ свтъ.

Въ знатныхъ фамиліяхъ Англіи, если молодому человку не удастся достать себ выгоднаго мста, его обыкновенно отдаютъ въ морскую службу. Человколюбивое Общество, въ подражаніе столь мудрому и спасительному примру, держало совтъ о томъ,— не отдать ли и Оливера Твиста на какой-нибудь купеческій корабль, отходящій въ какой-нибудь подозрительный портъ. Можетъ-быть, шкиперъ, развеселясь посл обда, или засчетъ его до смерти, или сдавитъ его въ желзныхъ веригахъ,— что, какъ извстно, составляетъ любимое и обыкновенное препровожденіе времени у джентльменовъ этого класса. Чмъ легче и выгодне казалось это средство обществу, тмъ скоре оно ршило, что единственное средство оказать истинное благодяніе Оливеру состояло въ томъ, чтобъ немедленно угнать его въ море.

Мистеръ Бомбль отправленъ былъ найдти какого-нибудь капитана, которому былъ нуженъ юнга, онъ уже возвращался въ Домъ, чтобъ сообщить Обществу слдствія своего порученія, какъ вдругъ у воротъ встртилъ мистера Соверберри, приходскаго гробовщика.

Мистеръ Соверберри былъ высокій, худощавый человкъ, въ черномъ изношенномъ плать, въ черныхъ заштопанныхъ чулкахъ и въ черныхъ же башмакахъ. Лицо его создано было такъ, что никогда не могло улыбаться, онъ ходилъ всегда на цыпочкахъ. Взглядъ его просіялъ, когда онъ подошелъ къ мистеру Бомблю и дружески пожалъ ему руку.

— Я только-что снялъ мрку съ двухъ женщинъ, умершихъ прошлою ночью, сказалъ гробовой мастеръ.

— Вы составите себ Состояніе, мистеръ Соверберри, сказалъ смотритель, запуская два пальца въ табакерку гробовщика, сдланную въ вид маленькаго гроба.— Я вамъ говорю, что вы составите себ состояніе, повторилъ мистеръ Бомбль, дружески ударяя гробовщика по плечу тростью.

— Вы думаете? сказалъ гробовщикъ тономъ полусомннія, полуубжденія.— Цны, назначаемыя Обществомъ, слишкомъ малы, мистеръ Бомбль.

— Да вдь и гробы ваши очень-малы! отвчалъ смотритель съ какимъ-то дикимъ смхомъ.

Мистеру Соверберри это понравилось, и онъ долго хохоталъ безъ умолку.— Да, да, мистеръ Бомбль, сказалъ онъ наконецъ:— безъ сомннія, со введеніемъ новой системы кормить, гробы стали уже ниже обыкновеннаго, но намъ нужно же соблюдать какія-нибудь выгоды, мистеръ Бомбль. Хорошее дерево дорого, сударь, а желзныя ручки привозятъ сюда вдь по каналу изъ Бирминэма.

— Конечно, сказалъ мистеръ Бомбль: — во всякой торговл есть свои соображенія, барыши всегда позволительны.

— Конечно, конечно! отвчалъ гробовщикъ:— и что я за дуракъ, чтобъ сталъ упускать барыши здсь. Хе! хе! хе!

— Именно, сказалъ мистеръ Бомбль.

— Хоть и должно сказать правду, продолжалъ гробовщикъ:— мн встрчаются иногда важныя препятствія, у васъ умираетъ много людей, пришедшихъ въ Домъ Призрнія прямо съ улицы, а два или три вершка очень много для меня значатъ, особенно когда на рукахъ цлое семейство.

Мистеръ Соверберри говорилъ это съ возрастающимъ негодованіемъ обиженнаго человка. Мистеръ Бомбль, почувствовавъ, что разговоръ не клонится къ чести Общества, старался перемнить его, вдругъ пришелъ ему на умъ Оливеръ Твистъ.

— Кстати, сказалъ мистеръ Бомбль: — не знаете ли вы кого-нибудь, кому нуженъ бы былъ мальчикъ, приходское дитя? И какія условія, мистеръ Соверберри,— какія условія!

Мистеръ Бомбль поднялъ трость къ объявленію, висвшему надъ нимъ, и сдлалъ сильное удареніе на словахъ ‘пять фунтовъ’, которыя были написаны огромными римскими цифрами на воротахъ.

— Именно, сказалъ гробовщикъ, взявъ Бомбля за петлю фрака:— я давно хотлъ поговорить съ вами объ этомъ. Знаете… Ахъ! какія у васъ прекрасныя пуговицы, мистеръ Бомбль! я прежде никогда не замчалъ ихъ.

— Да, прекрасныя пуговицы, сказалъ смотритель, глядя съ самодовольствіемъ на огромныя мдныя пуговицы, украшавшія фракъ его.— Гербъ тотъ же, что и на приходской печати: ‘благодтельный Самаритянинъ, помогающій больному и ограбленному человку’. Я получилъ отъ общества это въ подарокъ на новый годъ, мистеръ Соверберри. Какъ теперь помню, въ первый разъ надлъ я этотъ фракъ, чтобъ присутствовать при изслдованіи дла того купца, который умеръ въ полночь у воротъ.

— Да, помню, сказалъ гробовщикъ.— Присяжные ршили ‘умеръ-де отъ холода и отъ нужды въ необходимыхъ потребностяхъ жизни’. Такъ, кажется?

Мистеръ Бомбль утвердительно кивнулъ головою.

— Кажется, еще они составили особое донесеніе, сказалъ гробовщикъ: — прибавивъ, что если бы дежурный…

— Нтъ, нтъ! вздоръ, пустяки! прервалъ сердито смотритель.— Еслибъ Общество слушало вс бредни этихъ дураковъ присяжныхъ, ему довольно было бы дла.

— Безъ сомннія! сказалъ гробовщикъ.

— Присяжные, сказалъ мистеръ Бомбль, крпко сжавши трость,— это онъ обыкновенно длывалъ, когда сердился:— присяжные не что иное, какъ грубыя, дерзкія, безсмысленныя твари.

— Именно такъ, сказалъ гробовщикъ.

— Въ нихъ не боле философіи и политической экономіи, какъ въ этомъ, сказалъ смотритель, сжавъ свой кулакъ.

— Не боле, повторилъ гробовщикъ.

— Я презираю ихъ! сказалъ смотритель, вдругъ покраснвъ.

— И я также! прибавилъ гробовщикъ.

— Я желалъ бы, чтобъ одинъ изъ нихъ попался къ намъ въ Домъ на недлю или на дв, сказалъ смотритель: — наши постановленія скоро бы навели его на разумъ.

— Оставимъ ихъ! отвчалъ гробовщикъ. И онъ улыбнулся, стараясь смягчить возрастающее негодованіе раздраженнаго приходскаго чиновника.

Мистеръ Бомбль снялъ шляпу, вынулъ изъ нея носовой платокъ, стеръ съ лица потъ, выступившій отъ раздраженія, надлъ опять шляпу, и, обращаясь къ гробовщику, сказалъ смягченнымъ голосомъ:

— Ну, что же вы скажете… о мальчик?

— О! отвчалъ гробовщикъ: — вдь вы знаете, мистеръ Бомбль, что я многимъ жертвую для бдныхъ.

— Гм! сказалъ мистеръ Бомбль.— Ну, такъ что жь?

— Ну, такъ вотъ видите, въ чемъ дло, отвчалъ гробовщикъ:— мн кажется, если я такъ много длаю для бдныхъ, то имю право и отъ нихъ брать столько, сколько могу, мистеръ Бомбль. И такъ… итакъ… мн кажется, я возьму къ себ этого мальчика.

Мистеръ Бомбль схватилъ гробовщика за руку и ввелъ его въ домъ. Мистеръ Соверберри около пяти минутъ переговаривалъ съ Обществомъ, наконецъ положено, чтобъ Оливеръ отправился къ нему въ тотъ же вечеръ ‘по собственному желанію’,— »раза, которая, по мннію прихода, значила: если хозяинъ находитъ, что можетъ заставлять мальчика работать, не издерживая на него много нищи, то можетъ держать его у себя сколько ему угодно и длать съ нимъ что хочетъ.

Въ тотъ же вечеръ, маленькаго Оливера представили ‘джентльменамъ’ и сказали, что онъ тотчасъ долженъ идти къ гробовому мастеру, если же онъ будетъ показывать недовольный видъ, или когда-нибудь пріидетъ назадъ, то будетъ отправленъ въ море, гд его утопятъ, или разобьютъ ему голову. Оливеръ обнаружилъ такъ мало испуга, что члены въ одинъ голосъ назвали его маленькимъ негодяемъ, и велли Бомблю вывести его вонъ.

Хоть и очень натурально, что Общество боле всхъ въ свт должно было почувствовать благородное изумленіе и ужасъ при малйшемъ признак нечувствительности въ комъ бы то ни было, а тмъ боле при такомъ важномъ случа, однакожъ дло въ томъ, что у Оливера не было недостатка въ чувствительности, напротивъ, онъ былъ слишкомъ-чувствителенъ, и только дурное обхожденіе привело его въ какое-то странное, безчувственное состояніе. Онъ въ глубокомъ молчаніи выслушалъ извстіе о своемъ назначеніи, и когда положили ему на руки багажъ его,— который не трудно было нести, потому-что весь онъ заключался въ пакет изъ срой бумаги въ полфута длиною и въ три вершка глубиною,— надвинулъ на глаза шайку, и, еще разъ прицпившись къ фалдамъ сюртука мистера Бомбля, пошелъ на новую сцену страданія.

Нсколько времени мистеръ Бомбль безмолвный тащилъ за собою Оливера, держа голову вверхъ, какъ обыкновенно держатъ ее смотрители. Было очень втрено, полы сюртука Бомбля, распахиваясь, совершенно закрывало собою маленькаго Оливера, открывая пестрый жилетъ и полосатые панталоны смотрителя. Когда они подходили къ мсту своего назначенія, мистеръ Бомбль подумалъ, не оглянуться ли ему, чтобъ посмотрть, въ порядк ли мальчикъ и можетъ ли достойно представиться своему новому хозяину. Онъ оглянулся съ снисходительнымъ видомъ покровительства.

— Оливеръ! сказалъ мистеръ Бомбль.

— Чего изволите? отвчалъ Оливеръ тихимъ, дрожащимъ голосомъ.

— Что ты закрылъ глаза шапкою? держи голову выше.

Оливеръ сдлалъ что ему приказывали, и въ глазахъ его остановилась слеза, когда онъ взглянулъ на своего спутника. Мистеръ Бомбль грозно посмотрлъ на него,— слеза скатилась по щек. За нею послдовала другая, и другая… Ребенокъ хотлъ превозмочь себя, но напрасно, вырвавъ другую руку свою изъ руки Бомбля, онъ закрылъ обими руками лицо, и плакалъ до-тхъ-поръ, пока слезы не потекли между его сухими, исхудавшими пальцами.

— Ну! вскричалъ мистеръ Бомбль, вдругъ останавливаясь и коварно смотря на своего маленькаго спутника:— ну, изъ всхъ неблагодарнйшихъ и безсовстнйшихъ ребятъ, которыхъ я когда-либо видлъ, ты, Оливеръ…

— Нтъ, нтъ! сказалъ Оливеръ рыдая и прижимаясь къ рук, державшей извстную трость: — нтъ, нтъ, сударь, я буду уменъ, право, буду уменъ! Я еще очень малъ, я такъ — такъ…

— Что такъ? спросилъ съ удивленіемъ мистеръ Бомбль.

— Такъ одинокъ, сударь, совершенно одинокъ, вскричалъ ребенокъ.— Вс ненавидятъ меня… Ради Бога, прошу васъ, не сердитесь… не сердитесь на меня. И ребенокъ крпко ударилъ себя въ грудь, со слезами горькаго отчаянія взглянувъ въ лицо своему спутнику.

Мистеръ Бомбль встртилъ жалостный, умоляющій взглядъ Оливера съ какимъ-то удивленіемъ, кашлянулъ три или четыре раза и, пробормотавъ что-то объ ‘этомъ несносномъ кашл’, сказалъ Оливеру, чтобъ онъ вытеръ глаза и былъ хорошимъ мальчикомъ, потомъ снова взялъ его за руку и продолжалъ путь въ молчаніи.

Гробовщикъ только-что заперъ ставни своей лавки, и при свт сальной свчи записывалъ въ книгу новью приходы, когда вошелъ мистеръ Бомбль.

— А-га! сказалъ гробовщикъ, смотря изъ-за книги:— это вы, мистеръ Бомбль?

— Именно я, мистеръ Соверберри, отвчалъ смотритель.— Вотъ, я привелъ вамъ мальчика. Оливеръ поклонился.

— О! такъ это мальчикъ,— а? сказалъ гробовщикъ, подымая свчу надъ головою, чтобъ съ ногъ до головы освтить Оливера.— Мистриссъ Соверберри! подите сюда на минутку, другъ мой!

Мистриссъ Соверберри выползла изъ маленькой комнаты позади лавки. Это была низенькая, худенькая, сгорбленная женщина съ лицомъ мегеры.

— Другъ мой, сказалъ равнодушно мистеръ Соверберри: — вотъ мальчикъ изъ Дома Призрнія, я говорилъ теб о немъ.

— Какъ! это? сказала жена гробовщика:— да какой онъ маленькій!

— Ну, что жь за бда, отвчалъ мистеръ Бомбль, смотря на Оливера, какъ-будто это была его вина, что онъ не былъ выше:— правда, онъ не великъ, но онъ выростетъ, мистриссъ Соверберри, непремнно выростетъ.

— Ахъ! я уврена, что при нашей пищ онъ непремнно выростетъ! отвчала съ какою-то язвительностію эта женщина.— Для меня вс приходскія дти равны, потому-что держать ихъ стоитъ гораздо дороже, нежели сколько они сами стоятъ. Ну, ступай внизъ! Съ этимъ словомъ, жена гробовщика отперла боковую дверь и втолкнула Оливера въ сырой, темный погребъ, прозванный ‘кухнею’. Тамъ сидла двушка въ башмакахъ безъ подошвъ, синихъ, изодранныхъ чулкахъ, которые нельзя ужь было боле чинить.

— Шарлотта, сказала мистриссъ Соверберри, которая также сошла внизъ за Оливеромъ:— дай этому мальчику куски холоднаго, которые были отложены для Трипа: онъ съ утра не приходилъ домой, такъ можетъ и безъ нихъ обойдтись. Этотъ безъ церемоніи състъ ихъ, не такъ ли, мальчикъ?

Оливеръ, котораго глаза заблистали при слов ‘състъ’, и который дрожалъ отъ нетерпнія скоре поглотить все, что бы ему ни дали, отвчала утвердительно. Передъ нимъ поставили тарелку съ брошенными, застывшими кусками.

Я желалъ бы, чтобъ какой-нибудь хорошо-откормленный философъ, внутри котораго яства и питье обратились въ желчь, котораго кровь — ледъ, а сердце — мдь, посмотрлъ, какъ Оливеръ Твистъ бросился на то вкусное мясо, котораго не хотла сть даже собака,— чтобъ онъ былъ свидтелемъ алчности, съ какою мальчикъ раздиралъ куски по частямъ со всею дикостію голода,— и боле всего желалъ бы я, чтобъ этотъ философъ испыталъ на себ угощеніе такого рода…

— Ну! сказала жена гробовщика, когда Оливеръ кончилъ свой ужинъ, на который она смотрла съ безмолвнымъ ужасомъ и съ зловщимъ предчувствіемъ его будущаго аппетита:— кончилъ ли ты?

Такъ-какъ ужь боле нчего было сть, то Оливеръ отвчалъ утвердительно.

— Ступай за мною! сказала мистриссъ Соверберри, взявъ тусклую и грязную лампу, и входя наверхъ по лстниц:— твоя постель подъ лавкою. Надюсь, ты не боишься спать между гробами! Впрочемъ, боишься или нтъ — все равно, потому-что больше спать теб негд. Пошелъ же, не ждать же тебя здсь цлую ночь.

Оливеръ не медлилъ боле и смиренно послдовалъ за своею новою хозяйкою.

ГЛАВА V.
Оливеръ знакомится съ своимъ новымъ обществомъ, и идя въ первый разъ на похороны, составляетъ невыгодное мнніе о ремесл своего хозяина.

Оставшись одинъ въ лавк гробовщика, Оливеръ поставилъ лампу на деревянную скамью и робко оглядлся вокругъ съ чувствомъ ужаса и отчаянія, которое легко было бы понять и людямъ, несравненно его старшимъ. Недоконченный гробъ на черныхъ подставахъ, стоявшій посредин лавки, такъ страшно напоминалъ ему о смерти, что холодная дрожь пронимала мальчика всякій разъ, когда глаза его устремлялись по этому направленію. Ему все казалось, что какой-то страшный образъ тихо поднималъ голову и пугалъ его. Длинный рядъ некрашеныхъ досокъ, правильно прислоненныхъ къ стн, при блдномъ свт, казались страшными, недвижными призраками. Гробовыя дощечки, деревянные стружки, блестящіе гвозди, ножки и обрзки чернаго сукна валялись по полу. Въ лавк было душно, воздухъ зараженъ былъ запахомъ гробовъ. Волосяной тюфякъ, брошенный на полъ для Оливера, похожъ былъ на гробъ.

Но не одни эти чувства безпокоили Оливера. Онъ былъ одинъ въ незнакомомъ мст, у него не было друзей, которыхъ онъ могъ бы беречь и которые могли бы беречь его. Тоска о разлук съ близкими сердцу не развлекала его мыслей, горесть при воспоминаніи о миломъ, знакомомъ образ, не тяготила его сердца. Не смотря на это, сердце его было полно, и, падая на свою бдную постель, Оливеръ желалъ, чтобъ она превратилась въ гробъ, чтобъ его спокойно зарыли на приходскомъ кладбищ, гд такая высокая трава тихо вилась бы надъ его головою, и звуки стараго, глухаго колокола изрдка оглашали бы сонъ его.

Утромъ, Оливера разбудилъ громкій стукъ въ дверь лавки, который повторился съ новою силою прежде, нежели онъ усплъ схватить свое платье, лишь только онъ началъ отпирать замокъ, голосъ послышался снова и ноги снова застучали въ дверь.

— Отпирай же! кричалъ голосъ, принадлежавшій ногамъ, которыя стучали въ дверь.

— Тотчасъ! отвчалъ Оливеръ, поворачивая ключъ въ замк.

— Ты, кажется, новый мальчикъ? спросилъ голосъ сквозь замочную скважину.

— Точно такъ, отвчалъ Оливеръ.

— Сколько теб лтъ?

— Десять, отвчалъ Оливеръ.

— Такъ я тотчасъ прибью тебя, какъ войду, сказалъ голосъ:— посмотри, если не сдержу своего слова, негодный мальчишка! И, сказавъ это обязательное общаніе, голосъ началъ свистать.

Оливеръ слишкомъ-часто испыталъ слдствіе подобныхъ словъ, и потому дрожащею рукою отперъ дверь.

Секуиду или дв смотрлъ онъ на улицу, и вдоль улицы, и поперегъ дороги, думая, что незнакомецъ, говорившій съ нимъ черезъ замочную скважину, отошелъ на нсколько шаговъ, но онъ не видлъ никого, кром толстаго мальчика изъ богадльни, сидвшаго противъ дома и додавшаго кусокъ хлба съ масломъ, который онъ рзалъ на куски и потомъ лъ съ большимъ проворствомъ.

— Извините, сударь, сказалъ наконецъ Оливеръ, видя, что никто боле не показывается:— вы стучали?

— Да, я стучалъ, отвчалъ мальчикъ изъ богадльни.

— Вамъ нуженъ гробъ, сударь? спросилъ простодушно Оливеръ.

На это мальчикъ изъ богадльни взглянулъ зврски, и сказалъ Оливеру, что онъ скоро дождется себ гроба, если станетъ насмхаться надъ старшими.

— Ты врно не знаешь, кто я, мальчишка? сказалъ въ заключеніе мальчикъ изъ богадльни, сходя между-тмъ съ порога.

— Нтъ, сударь, отвчалъ Оливеръ.

— Я мистеръ Ноа Клейполь, сказалъ мальчикъ изъ богадльни:— и ты въ моемъ распоряженіи. Отворяй ставни, грубіянъ! Съ этими словами мистеръ Клейполь далъ толчокъ Оливеру и съ важностью вошелъ въ лавку. Трудно для мальчика съ большой головою, узкими глазами и безобразнымъ лицомъ казаться важнымъ въ какомъ бы то ни было случа, но это покажется еще трудне, если прибавить красный носъ и желтые глаза.

Оливеръ отворилъ ставни. Скоро пришелъ мистеръ Соверберри и вслдъ за нимъ явилась мистриссъ Соверберри, Оливеръ послдовалъ за Ноа къ завтраку.

— Подвинься ближе къ огню, Ноа, сказала Шарлотта:— я оставила теб чудесный кусочикъ отъ хозяйскаго завтрака. Оливеръ, запри дверь за мистеромъ Ноа, да возьми куски, которые я положила на крышку миски. Вотъ твой чай, возьми его на сундукъ и пей тамъ, да скоре, а потомъ пошелъ въ лавку. Слышишь?

— Слышишь ты, мальчишка? сказалъ Ноа Клейполь.

— Полно, Ноа! сказала Шарлотта:— какой ты сердитый! Оставь его.

— Оставить! сказалъ Ноа.— Да его и такъ вс оставили. Ни мать, ни отецъ объ немъ не заботятся, его пустили на открытую дорогу. Не такъ ли, Шарлотта? Ха! ха! ха!

— Охъ ты, веселая душа! сказала Шарлотта, помирая со смху вмст съ Ноа. Потомъ оба они презрительно посмотрли на бднаго Оливера, который сидлъ на сундук въ холодномъ углу комнаты и лъ остатки, которые нарочно были для него отложены.

Ноа былъ мальчикъ изъ богадльни, но не изъ Дома Призрнія. Онъ не былъ дитятею случая: мать его была прачка, а отецъ пьяный солдатъ, отставленный съ деревянною ногою и съ пенсіономъ въ два пенса. Деревенскіе мальчишки часто честили Ноа на улицахъ ‘богадльнею’ и другими почетными названіями, но Ноа сносилъ все безотвтно. Теперь же, когда судьба послала ему безъименнаго сироту, котораго всякій могъ обижать безнаказанно, онъ былъ очень этимъ доволенъ. Вотъ прекрасная пища для размышленія! Вы видите тутъ, какъ везд одинакова человческая натура, какъ прекрасныя качества одинаково являются и въ знаменитомъ лорд и въ грязномъ мальчишк богадльни…

Оливеръ уже боле трехъ недль жилъ у гробовщика. Мистеръ и мистриссъ Соверберри, заперевъ лавку, ужинали въ своей маленькой комнат, вдругъ мистеръ Соверберри, робко взглянувъ на жену, сказалъ:

— Другъ мой… Онъ хотлъ продолжать, но мистриссъ Соверберри такъ неласково посмотрла, что онъ вдругъ остановился.

— Ну? сказала мистриссъ Совсррбери сердито.

— Ничего, мой другъ, ничего… сказалъ мистеръ Соверберри,

— У, дуракъ! сказала мистриссъ Соверберри.

— Нтъ, я ничего, мой другъ, сказалъ съ покорностью мистеръ Соверберри:— я думалъ, что ты не хочешь слушать меня, мой другъ. Я только хотлъ сказать…

— Сдлайте милость, не говорите мн о томъ, что вы хотли сказать, прервала мистриссъ Соверберри.— Я здсь ничто, прошу васъ, не совтуйтесь со мною, я совсмъ не хочу знать вашихъ секретовъ. И сказавъ это, мистриссъ Соверберри засмялась истерическимъ смхомъ, который угрожалъ опасными послдствіями.

— Но, мой другъ, сказалъ Соверберри:— я хотлъ знать твое мнніе…

— Пожалуйста, не спрашивайте меня, отвчала мистриссъ Соверберри:— спросите кого-нибудь другаго. Здсь послдовалъ другой залпъ истерическаго смха, который очень испугалъ мистера Соверберри. Это очень-обыкновенное и опытами дознанное супружеское обхожденіе чрезвычайно-дйствительно. Оно въ одно время заставило мистера Соверберри просить какъ особенной милости, чтобъ мисстриссъ Соверберри выслушала то, что она давно хотла услышать, и посл краткихъ переговоровъ, продолжавшихся около трехъ четвертей часа, она наконецъ дала свое позволеніе.

— Я хотлъ сказать объ маленькомъ Твист, мой другъ, сказалъ мистеръ Соверберри. Онъ очень миловидный мальчикъ, мой другъ.

— Иначе и не можетъ быть: онъ, кажется, довольно стъ, замтила она.

— Въ выраженіи лица его есть какая-то меланхолія, мой другъ, продолжалъ мистеръ Соверберри: — это очень интересно. Онъ былъ бы прекраснымъ плакальщикомъ, мои другъ.

Мистриссъ Соверберри взглянула съ выраженіемъ значительнаго удивленія. Мистеръ Соверберри замтилъ это, и, не давъ времени супруг своей что-нибудь замтить, продолжалъ:

— Я не хочу сдлать его совершеннымъ, мой другъ, но только такъ, для практики. Къ-тому же, прекрасно будетъ, если вс плакальщики будутъ подъ ростъ. Увряю тебя, это будетъ прекрасно.

Мистриссъ Соверберри была поражена новостью этой мысли, но, чтобъ не унизить своего достоинства, она спросила мужа, отъ-чего эта мысль не приходила ему прежде въ голову. Они ршили, чтобъ Оливера посвятить во вс таинства искусства, и съ этою цлью, мистеръ Соверберри ршился взять его съ собою въ первый же разъ, какъ потребуются его услуги.

Случай не замедлилъ представиться, на другой день, полчаса спустя посл завтрака, мистеръ Бомбль вошелъ въ лавку, и, взявъ палку подъ мышку, вынулъ огромный кожаный бумажникъ, изъ котораго, взявъ небольшой листокъ, протянулъ его къ Соверберри.

— А-га! сказалъ гробовщикъ, смотря на него съ веселымъ лицомъ: — нуженъ гробъ, а?

— Во-первыхъ гробъ, а потомъ приходскія похороны, отвчалъ мистеръ Бомбль, перелистывая бумажникъ.

— Бейтонъ? сказалъ гробовщикъ, смотря сначала на листокъ бумаги и потомъ на Бомбля:— я никогда прежде не слыхивалъ такого имени.

Бомбль покачалъ головою.— Упрямый народъ, мистеръ Соверберри, ужасно-упрямый! сказалъ онъ: — да еще и горды.

— Горды? вскричалъ съ усмшкою мистеръ Соверберри.— Ужь это слишкомъ!

— О, это прискорбно! отвчалъ смотритель: — очень прискорбно, мистеръ Соверберри!

— Да, да, повторилъ гробовщикъ.

— Мы узнали объ нихъ только прошлую ночь, сказалъ смотритель:— и можетъ-быть, никогда бы не узнали, еслибъ женщина, которая живетъ въ одномъ дом съ ними, не просила комитетъ прислать приходскаго медика посмотрть женщину, которой сдлалось хуже. Онъ ушелъ куда-то на обдъ, но его помощникъ, ловкій малый, въ ту же минуту послалъ имъ лекарства въ черной бутылк.

— А! онъ слишкомъ поторопился… сказалъ гробовщикъ.

— Именно поторопился, сказалъ смотритель.— Но каковы жь были послдствія? какова неблагодарность этихъ глупцовъ, сударь! Мужъ прислалъ сказать, что это лекарство не годится для болзни его жены, и что она не прійметъ его — что она не прійметъ его,— а? Полезное, крпкое, спасительное лекарство, которое давали съ большимъ успхомъ на прошлой недл двумъ мужикамъ и лодочнику, которое имъ послали даромъ, въ бутылк,— и онъ смлъ прислать его назадъ, смлъ сказать, что она его не прійметъ!

И дерзость эта во всей сил представилась мистеру Бомблю, который застучалъ палкою въ полъ и покраснлъ отъ негодованія.

— Ну, сказалъ гробовщикъ: — я ни-ког-да не…

— Никогда, сударь, никогда! вскричалъ смотритель: — и никто бы этого не сдлалъ. Но она теперь умерла, намъ надо хоронить ее, и чмъ скоре, тмъ лучше.

Говоря такимъ образомъ, мистеръ Бомбль въ досад надлъ шляпу задомъ напередъ, и вышелъ изъ лавки.

— Что это онъ такъ сердитъ сегодня? даже забылъ спросить о теб, Оливеръ, сказалъ мистеръ Соверберри, провожая глазами смотрителя, переходившаго черезъ улицу.

— Да, сударь, отвчалъ Оливеръ, который во все это время сидлъ спрятавшись, и дрожа всмъ тломъ при грозномъ голос Бомбля.

— Ну! сказалъ мистеръ Соверберри, взявшись за шляпу: — чмъ скоре, тмъ лучше. Ноа, побудь въ лавк. Оливеръ, надвай шапку, ступай за мной. Оливеръ повиновался и пошелъ вслдъ за своимъ хозяиномъ.

Нсколько времени шли они по самымъ шумнымъ и многолюднымъ улицамъ города, потомъ поворотили въ узкій, грязный переулокъ, и остановились, ища глазами домъ, который имъ былъ нуженъ.

Дома по об стороны стояли огромные, высокіе, но очень-старые, и лица, изрдка высовывавшіяся изъ окопъ, показывали бдность жителей. У нкоторыхъ домовъ внизу сдланы мста для лавокъ, но вс лавки крпко заперты, и только верхніе этажи, казалось, были обитаемы. Другіе, полусгнившіе отъ времени, поддерживались деревянными столбами, упертыми въ стны.

У отворенной двери, гд остановились Оливеръ и его хозяинъ, не было ни колокольчика, ни молотка. Вошедъ въ темный корридоръ, и ведя за собою Оливера, гробовщикъ поднялся но лстниц и, остановившись у двери, началъ стучать кулакомъ.

Двочка лтъ тринадцати или четырнадцати отворила дверь. Съ перваго взгляда во внутренность комнаты, гробовщикъ узналъ то мсто, котораго искалъ. Онъ вошелъ, вслдъ за нимъ вошелъ и Оливеръ,

Въ комнат не было огня, мужчина стоялъ лицомъ къ камину. Старушка сидла возл него на низенькой скамейк. Нсколько оборванныхъ ребятишекъ играли въ другомъ углу, а на полу, прямо противъ двери, лежало что-то, покрытое старымъ одяломъ. Оливеръ вздрогнулъ, взглянувъ на все его окружавшее, и крпче прижался къ хозяину: онъ чувствовалъ, что подъ одяломъ былъ трупъ.

Лицо мужчины было худо и блдно, волосы и борода его посдли, глаза налились кровью. Лицо старухи было покрыто морщинами, два оставшіеся зуба торчали вверхъ, проницательные глаза ярко блестли. Оливеру страшно стало смотрть на нее и на мужчину, оба они пугали его.

— Никто не смй подходить къ ней! сказалъ мужчина, вдругъ вскакивая, когда гробовщикъ подошелъ къ тлу. Назадъ, если теб дорога жизнь! Назадъ!

— Э, полно, другъ! сказалъ гробовщикъ, привыкшій видть нищету во всхъ возможныхъ формахъ.

— Повторяю теб, сказалъ мужчина, сжимая руки и въ неистовств топая ногами:— я не хочу зарывать ее въ землю. Ей не будетъ тамъ покойно. Черви станутъ терзать ее,— а она ужь и такъ растерзана!

Гробовщикъ ничего не отвчалъ, но, вынувъ веревку изъ кармана, наклонился къ тлу.

— О! сказалъ несчастный, заливаясь слезами и падая къ ногамъ умершей. На колни, вс на колни предъ него… Выслушайте меня. Она умерла съ голоду. Я до тхъ поръ не зналъ, какъ сильна болзнь ея, пока горячка не овладла ею… Кости просвчивались сквозь ея тло. Здсь не было ни огня, ни свчи, она умерла въ темнот — въ темнот… Она не могла даже видть типа дтей своихъ, хоть мы и слышали, какъ она называла ихъ по именамъ. Для нея сбиралъ я милостыню по улицамъ, и меня посадили въ тюрьму. Когда я возвратился, она умерла. Сердце мое облилось кровью, потому-что они уморили ее голодомъ. Клянусь Богомъ, который видлъ все это — они уморили ее голодомъ! Мужчина схватилъ себя за голову и громко рыдая катался по полу съ открытыми глазами, съ пною у рта.

Испуганныя дти громко кричали, но старуха, которая во все это время была такъ спокойна, что ее можно было почесть глухою, молча погрозила имъ, и, снявъ галстухъ у мужчины, который все еще лежалъ безъ чувствъ на полу, подошла къ гробовщику.

— Это дочь моя, сказала старуха, указывая на трупъ съ какимъ-то ужасающимъ хладнокровіемъ.— Господи, Господи! не странно ли, что я, ея мать, теперь здорова и весела, а она лежитъ здсь холодная и бездыханная? Господи, Господи! какъ подумаешь,— все на свт игрушки,— все игрушки!

И несчастное созданіе бормотало что-то и хохотало ужаснымъ смхомъ, когда гробовщикъ оборотился, чтобъ выйдти.

— Постоите, постойте! сказала шопотомъ старуха: — вы похороните ее завтра, или посл завтра, или ночью? Вдь мн надо провожать ее. Пришлите мн широкій плащъ — теплый… Теперь холодно… У насъ будетъ также и вино? Ничего: пришлите хлба, только кусокъ хлба, да кружку воды. У насъ будетъ хлбъ? сказала она дико, хватаясь за платье гробовщика, который все подвигался къ двери.

— Да, да, сказалъ гробовщикъ: — непремнно, все будетъ, что вамъ угодно. Онъ освободился кое-какъ отъ старухи, и вмст съ Оливеромъ бросился изъ комнаты.

На другой день (до-тхъ-поръ несчастные питались кускомъ хлба и сыру, которые оставилъ имъ мистеръ Бомбль), Оливеръ съ хозяиномъ опять возвратились въ жилище нищеты, гд уже дожидался ихъ мистеръ Бомбль съ четырьмя человками изъ Дома Призрнія, которые должны были играть роль носильщиковъ. Старый черный плащъ наброшенъ на старуху и мужчину, носильщики взвалили себ на плеча заколоченный гробъ и вынесли его на улицу.

— Ну, старушка, не отставай! шепнулъ Совербсрри:— мы опоздаемъ, священникъ не станетъ ждать. Ребята, скоре!

Носильщики удвоили шаги. Мистеръ Бомбль и Соверберри шли впереди, Оливеръ бжалъ съ боку.

Однако не было никакой надобности спшить, какъ думалъ мистеръ Соверберри, потому-что когда они достигли кладбища, заросшаго крапивою, священника еще не было, и церковный староста не зналъ, скоро ли вздумается ему пожаловать. Въ ожиданіи поставили гробъ у края могилы, могильщики стали поодаль, а мальчишки, которыхъ похороны привлекли на кладбище, весело играли въ прятки между памятниками, или скакали взадъ и впередъ черезъ гробъ. Мистера, Соверберри и Бомбль, будучи короткими пріятелями церковнаго старосты, присли къ его камину, и стали читать газету.

Наконецъ, черезъ часъ или боле, мистеръ Бомбль, мистеръ Соверберри и староста побжали къ могил, вслдъ за ними явился пасторъ, падвая по дорог свое облаченіе. Мистеръ Бомбль далъ по щелчку двумъ или тремъ мальчишкамъ, и почтенный пасторъ, прочитавъ отходной столько, сколько усплъ въ четыре минуты, опять убжалъ назадъ.

— Ну, сказалъ Соверберри могильщикамъ:— зарывайте.

Это нетрудно было сдлать: могила была уже такъ полна, что самый верхній гробъ былъ не боле, какъ на три фута отъ поверхности земли. Могильщикъ набросалъ землю, утопталъ ее ногами, положилъ заступъ на плечо, и ушелъ, сопровождаемый мальчиками, которые громко роптали, что похороны такъ скоро кончились.

— Пойдемъ, дружокъ! сказалъ Бомбль, ударяя по плечу мужчины:— хотятъ запирать церковь.

Мужчина, который, стоя у могилы, не трогался съ мста, вздрогнулъ, поднялъ голову, взглянулъ на Бомбля, сдлалъ нсколько шаговъ впередъ, и безъ чувствъ упалъ на землю. Безумная старуха была занята своею горестію, что у нея отняли плащъ, и ни на что не обращала вниманія. Приведя несчастнаго въ чувство холодною водою, вс разошлись въ разныя стороны.

— Ну, Оливеръ, сказалъ Соверберри, возвращаясь домой: — нравится ли теб?

— Нравится, покорно васъ благодарю, сударь… сказалъ Оливеръ съ нершительностію.— Не слишкомъ нравится, сударь…

— Ничего, братецъ, привыкнешь современенъ! сказалъ Соверберри.

Оливеръ подумалъ, много ли времени нужно было мистеру Соверберри, чтобъ привыкнуть къ этому, но побоялся спросить и возвратился въ лавку, думая о томъ, что онъ видлъ и слышалъ.

ГЛАВА VI.
Оливеръ, раздраженный словами Ноа, удивляетъ его.

Спустя мсяцъ, Оливеръ совершенно ознакомился съ своимъ новымъ званіемъ. Въ это время повальная болзнь свирпствовала въ город, или, говоря языкомъ купцовъ, ‘курсъ на гробы возвысился’, такъ-что Оливеръ имлъ много случаевъ сдлаться опытне. Старожилы никогда еще не слыхивали о такой болзни, которая особенно была гибельна для дтей, и похороны, въ которыхъ участвовалъ Оливеръ, въ длинномъ траурномъ плащъ, случались почти каждый день, къ неописанному удивленію и печали матерей города. Хозяинъ всюду бралъ съ собою Оливера, чтобъ пріучить его сохранять неизмнное хладнокровіе и удерживать чувства, какъ прилично хорошему гробовщику, и Оливеръ имлъ много случаевъ замтить удивительную покорность судьб о твердость духа людей, безропотно сносившихъ потери.

Когда случалось, что Соверберри долженъ былъ хоронить богатую даму или джентльмена, окруженнаго безчисленнымъ множествомъ племянниковъ и племянницъ, неутшныхъ во время его болзни, и немогшихъ удержать своей горести даже при постороннихъ, Оливеръ замчалъ, что, оставшись одни, они были довольны и веселы, какъ-будто ни въ чемъ не бывали. Мужья также сносили потери женъ своихъ съ самымъ героическомъ спокойствіемъ, и жены, въ свою очередь, надвая трауръ но мужьямъ, старались казаться въ немъ какъ-можно-интересне, забывая на время невозвратимую потерю. Замчательно было и то, что дамы и джентльмены, бывшіе въ припадк страшнаго отчаянія во время церемоніи, приходили въ чувство, когда возвращались домой, и за чаемъ уже совершенно успокоивались. Видть все это чрезвычайно-забавно и поучительно, Оливеръ смотрлъ на все съ величайшимъ удивленіемъ.

Не могу сказать, подйствовали ль эти примры на Оливера Твиста, но только нсколько мсяцевъ онъ терпливо сносилъ обиды Ноа Клейполя, который каждый день обходился съ нимъ хуже и хуже, завидуя, что Оливеръ усплъ заслужить любовь хозяина. Шарлотта обходилась съ нимъ дурно, потому-что Ноа его ненавидлъ, а мистриссъ Соверберри была непримиримымъ врагомъ его, потому-что мистеръ Соверберри хотлъ быть его другомъ: такимъ образомъ, съ одной стороны, трое этихъ добрыхъ людей, а съ другой похороны, поставляли Оливера между двумя огнями.

Теперь я долженъ перейдти къ важному обстоятельству въ жизни Оливера, которое имло большое вліяніе на будущую судьбу его и поступки.

Однажды Оливеръ и Ноа сошли въ кухню къ обду, Шарлотту зачмъ-то вызвали, и голодный, злой Ноа вздумалъ мучать бднаго Оливера.

Для исполненія этой невинной забавы, Ноа положилъ ноги на скатерть и сталъ рвать Оливера за волосы и за уши, ругая его какъ только могъ. Все это, однакожь, не произвело того, чего желалъ Ноа, Оливеръ молчалъ, Ноа-мучитель придумалъ новое средство, которое иногда употребляютъ люди, гораздо его поумне.

— Мальчишка, сказалъ онъ:— гд твоя мать?

— Она умерла, отвчалъ Оливеръ:— не смй мн ничего говорить объ ней!

Краска покрыла лицо Оливера, когда онъ произнесъ эти слова, онъ тяжело дышалъ, и Поа ждалъ, скоро ли онъ начнетъ кричать. Съ этою надеждою онъ продолжалъ:

— А отъ-чего умерла она?

— Отъ горести, какъ сказала мн наша старая кормилица, отвчалъ Оливеръ, говоря боле самъ съ собою, нежели отвчая на вопросы Ноа:— мн кажется, я понимаю, каково умирать такимъ образомъ…

— Толь-де-роль, лоль-лоль, сказалъ Ноа, замтя слезу, скатившуюся по щек Оливера:— кто заставляетъ тебя хныкать?

— Не ты, отвчалъ Оливеръ, поспшно отирая слезу:— не думай этого.

— Не я? насмшливо спросилъ Ноа.

— Да, не ты, сурово отвчалъ Оливеръ.— Молчи, ни слова боле объ ней, или теб будетъ плохо!

— Плохо! вскричалъ Ноа. Это что такое? Твоя мать! А она была недурна собою, о… И онъ выразительно покачалъ головою.

— Знаешь что, мальчишка, продолжалъ Ноа, ободренный молчаніемъ Оливера:— теперь ужь нельзя помочь старому, да и прежде вдь ты не могъ бы помочь, мн жаль тебя, вс мы жалемъ о теб… Знаешь, твоя мать была негодная женщина.

— Что? спросилъ Оливеръ, вскакивая.

— Она была негодная женщина, холодно отвчалъ Ноа:— и хорошо сдлала, мальчишка, что умерла, иначе ей пришлось бы сидть въ тюрьм, или быть повшенной, или что-нибудь подобное… А? но такъ ли?

Блдный отъ ярости, Оливеръ задрожалъ, опрокинулъ стулъ и столъ, схватилъ Ноа за горло, ударилъ его такъ, что у того зашатались зубы, и, собравъ послднія силы, бросилъ его объ полъ.

Минуту назадъ, мальчикъ казался кроткимъ, тихимъ, робкимъ созданіемъ, теперь онъ обнаружилъ свою силу, жестокое оскорбленіе умершей матери превратило кровь его въ огонь. Грудь его волновалась, станъ выпрямился, глаза заблистали, онъ весь перемнился и грозно стоялъ надъ испуганнымъ обидчикомъ, который лежалъ у ногъ его, дрожа всмъ тломъ.

— Онъ убьетъ меня! кричалъ Ноа:— Шарлотта! онъ убьетъ меня! Помогите! помогите! Оливеръ сошелъ съ ума! Шар-лот-та!

На крикъ Ноа прибжали Шарлотта и мистриссъ Соверберри, кричавшія еще громче, Шарлотта бросилась въ кухню, а мистриссъ Соверберри стояла на лстниц, въ полной увренности, что ея жизнь въ опасности.

— Ахъ ты мерзавецъ! вскричала Шарлотта, схватывая Оливера со всею силою, въ которой она не уступала любому мужчин.— Неблагодарный, гад-кій ма-ль-чишка! И при каждомъ слов Шарлотта давала Оливеру пощечину изо всей силы, сопровождая ихъ криками о помощи.

Рука Шарлотты въ полномъ смысл могла назваться тяжелою, однако, не смотря на это, мистриссъ Соверберри бросилась въ кухню, и, помогая держать Оливера одною рукою, другою царапала ему лицо, между-тмъ, какъ Ноа, поднявшись на ноги, билъ его сзади.

Однакожь, это не могло продолжаться вчно. Когда вс трое утомились и не могли боле бить Оливера, его заперли въ погребъ. Мистриссъ Соверберри упала на стулъ и залилась слезами.

— Боже мой, ей дурно! сказала Шарлотта.— Воды, воды, Ноа! скоре!

— Ахъ, Шарлотта, сказала мистриссъ Соверберри, между-тмъ, какъ Ноа лилъ ей воду на голову и плечи.— Ахъ, Шарлотта, какое счастіе, что насъ не зарзали сонныхъ!

— Да, сударыня, точно счастье. Надюсь, что теперь хозяинъ не будетъ уже брать къ себ этихъ подлыхъ тварей, которыя такъ ужь и родятся мошенниками и злодями. Бдный Ноа! Онъ былъ весь избитъ, когда я пришла сюда.

— Бдняжка! сказала мистриссъ Соверберри, смотря на него съ сожалніемъ.

Ноа, у котораго верхняя пуговица жилета была наравн съ головою Оливера, натиралъ глаза, стараясь выдавить нсколько слезъ, и хныкая во все горло.

— Что длать! вскричала мистриссъ Соверберри.— Мужа нтъ дома, въ дом нтъ ни одного мужчины, а онъ въ одну минуту можетъ выбить дверь.

— Ахъ, Боже мой! Я, право, не знаю, сударыня, сказала Шарлотта:— по-крайней-мр пошлите за полиціей.

— Или за солдатами, прибавилъ Ноа.

— Нтъ, нтъ, сказала мистриссъ Соверберри, вспомнивъ о старомъ друг Оливера:— сбгай къ мистеру Бомблю, Ноа, и проси его прійдти сюда не медля ни минуты. Бги, хоть безъ шапки, только скоре! Ты можешь приложить ножъ къ подбитому глазу и держать его по дорог.

Ноа, не отвчая ни слова, бросился со всхъ ногъ, и прохожіе дивовались, видя мальчика, бжавшаго по улицамъ безъ шапки, съ ножомъ у глаза.

ГЛАВА VII.
Что за тмъ послдовало.

Ноа Клейполь бжалъ во весь духъ, и остановился только у воротъ Дома Призрнія. Собравъ здсь достаточное число слезъ, и принявъ самый жалкій видъ, онъ постучался у двери. Старикъ, отворившій ему, въ изумленіи отскочилъ назадъ.

— Что, братъ, съ тобою? сказалъ старикъ.

— Мистеръ Бомбль! мистеръ Бомбль! кричалъ Ноа съ притворнымъ отчаяніемъ, такъ громко, что даже самъ мистеръ Бомбль, забывъ все свое достоинство, выскочилъ ему на встрчу съ треугольною шляпою въ рук.

— О, мистеръ Бомбль! сказалъ Ноа:— Оливеръ, сударь, Оливеръ…

— Что? что? прервалъ мистеръ Бомбль, и удовольствіе заблистало въ его металлическихъ глазахъ.— Не убжалъ ли? не убжалъ? нтъ, Ноа?

— Нтъ, сударь, нтъ, не убжалъ, но сдлался злодемъ, отвчалъ Ноа.— Онъ хотлъ убить меня, сударь, потомъ хотлъ убить Шарлотту и хозяйку. О! это ужасно, ужасно! И Ноа кривлялся какъ только могъ, стараясь показать Бомблю, что онъ не забылъ еще побои Оливера Твиста.

Когда Ноа увидлъ, что разсказъ его поразилъ мистера Бомбля, то старался воспользоваться этимъ, описывая вс ужасы громче и громче, когда же замтилъ джентльмена въ бломъ жилет, проходившаго мимо, то принялъ самый трагическій тонъ, желая привлечь и возбудить негодованіе высокопочтеннаго джентльмена.

Не трудно было привлечь это вниманіе: сдлавъ нсколько шаговъ, джентльменъ съ досадою обернулся, чтобъ увидть, кто сметъ такъ громко кричать, и, подошелъ къ мистеру Бомблю, спросилъ о причин.

— Это бдный мальчикъ, отвчалъ мистеръ Бомбль:— который былъ почти убитъ, совсмъ убитъ маленькимъ Твистомъ.

— Во-о-тъ что! вскричалъ джентльменъ въ бломъ жилет, вдругъ останавливаясь.— Я зналъ это! У меня было странное предчувствіе съ перваго взгляда, что этотъ мальчишка-дикарь будетъ повшенъ.

— Онъ хотлъ также убить служанку, сказалъ мистеръ Бомбль, блдня, какъ мертвецъ.

— И хозяйку, прибавилъ Ноа.

— И хозяина также, ты вдь, кажется, сказалъ, Ноа, что и хозяина? спросилъ мистеръ Бомбль.

— Нтъ, его не было дома, а то онъ убилъ бы и хозяина, отвчалъ Ноа. Онъ сказалъ, что хочетъ…

— А! онъ сказалъ, что хочетъ, не такъ ли, мой другъ? спросилъ джентльменъ въ бломъ жилет.

— Да, сударь, отвчалъ Ноа:— и хозяйка приказала просить, не можетъ ли мистеръ Бомбль пожаловать къ намъ, пока хозяина нтъ дома.

— Сейчасъ, дружокъ, сейчасъ, сказалъ джентльменъ въ бломъ жилет, лукаво усмхаясь, и гладя по голов Ноа, который по-крайней-мр былъ тремя вершками выше его.— Ты добрый мальчикъ, очень добрый мальчикъ. Вотъ теб пенсъ, Бомбль, возьмите съ собою трость, и не щадите…

— Не бойтесь, отвчалъ смотритель, постукивая тростью.

— Скажите Соверберри, чтобъ онъ также не щадилъ его. Безъ толчковъ и побоевъ вы изъ него ничего не сдлаете, сказалъ джентльменъ въ бломъ жилет.

— Постараюсь, отвчалъ смотритель. Надвъ шляпу и взявъ трость, мистеръ Бомбль съ Ноа бгомъ отправились къ лавк гробовщика.

Въ дом гробовщика ходъ длъ нисколько не измнился, потомучто не возвратился еще мистеръ Соверберри, а Оливеръ продолжалъ стучать ногами въ дверь погреба. Ожесточеніе его, какъ разсказывали мистриссъ Соверберри и Шарлотта, было такъ ужасно, что мистеръ Бомбль, не отворяя двери, почелъ за нужное вступить съ нимъ въ переговоры. Съ этимъ намреніемъ онъ ударилъ въ дверь, и, приложивъ губы къ замочной скважин, сказалъ громко и выразительно:

— Оливеръ!

— Выпустите меня! отвчалъ Оливеръ изнутри.

— Узнашь ли ты мой голосъ, Оливеръ? сказалъ мистеръ Бомбль.

— Да, отвчалъ Оливеръ.

— И ты не боишься его? И ты не дрожишь въ то время, когда я говорю съ тобой? сказалъ мистеръ Бомбль.

— Нтъ! храбро отвчалъ Оливеръ.

Такіе отвты, совсмъ непохожіе на т, которые мистеръ Бомбль привыкъ прежде слышать, привели его въ смущеніе. Онъ отошелъ отъ двери, вытянулся во весь ростъ, и въ безмолвномъ изумленіи посмотрлъ на присутствовавшихъ.

— О, мистеръ Бомбль, онъ врно сошелъ съ ума! сказала мистриссъ Соверберри.— Ни одинъ мальчикъ въ полномъ ум не посмлъ бы такъ говорить съ вами.

— Причиной этого не сумасшествіе, отвчалъ мистеръ Бомбль, посл нсколькихъ минутъ глубокаго размышленія:— а пища.

— Что? вскричала мистриссъ Соверберри.

— Пища, сударыня, пища! отвчалъ Бомбль, выходя изъ себя.

— Вы слишкомъ много кормили его. Вы возбудили въ немъ острый умъ и душу, которыя совсмъ не кстати человку въ его положеніи. Зачмъ этимъ людямъ душа? Довольно, что мы оставляемъ имъ живое тло. Если бы вы не давали ему сть ничего, кром каши, этого бы не случилось.

— Вотъ каково быть добрымъ! вскричала мистриссъ Соверберри, смотря на кухню..

Доброта мистриссъ Соверберри къ Оливеру состояла въ томъ, что она позволяла ему сть вс остатки, которыхъ никто уже не хотлъ сть, она невинно подверглась обвиненію мистера Бомбля, хотя не была виновна ни дломъ, ни словомъ, ни мыслію.

— Единственное средство теперь, сказалъ мистеръ Бомбль, когда она опять опустила глаза въ землю:— одинъ день поморить его голодомъ, а потомъ выпустить, и не давать ему сть ничего, кром каши. Онъ происходитъ отъ дурной фамиліи, мистриссъ Соверберри. Кормилица и докторъ не даромъ говорили, что его мать столько вытерпла въ жизни, что другая на ея мст умерла бы гораздо ране.

Въ это время Оливеръ, никому непозволявшій говорить о своей матери, началъ стучать съ новою, ужасною силою. Соверберри возвратился, и когда ему разсказали преступленіе Оливера со всми прикрасами, онъ отперъ дверь погреба и вытащилъ оттуда маленькаго бунтовщика за воротъ.

Платье Оливера было все изорвано отъ ударовъ, лицо исцарапано и окровавлено, волосы выщипаны во многихъ мстахъ. Румянецъ досады не исчезъ еще съ лица его, когда его выпустили изъ темницы, онъ подошелъ къ Ноа и безстрашно взглянулъ на него.

— Ну, молодецъ! вотъ теб! сказалъ мистеръ Соверберри, давая Оливеру пощечину.

— Онъ осмлился бранить мою мать! отвчалъ Оливеръ.

— Ну, что жь такое? сказалъ мистриссъ Соверберри.— Она заслуживала это,— заслуживала, можетъ-быть, еще хуже!

— Неправда! сказалъ Оливеръ.

— Заслуживала! сказала мистриссъ Соверберри.

— Вздоръ! сказалъ Оливеръ.

Мистриссъ Соверберри залилась слезами.

Эти слезы поколебали мистера Соверберри. Если бы онъ медлилъ еще минуту наказать Оливера, то былъ бы въ глазахъ каждаго опытнаго читателя, сколько-нибудь знакомаго съ условіями семейной жизни, злымъ, безчеловчнымъ мужемъ, презрнною тварью, жалкимъ подражаніемъ человку, и обладалъ бы многими другими непохвальными качествами. Однакожь надо отдать ему справедливость: онъ готовъ былъ, сколько позволяла возможность, пощадить пальчика, можетъ-быть именно потому-что его жена не любила его. Но ручьи слезъ не дали ему времени размыслить, онъ далъ Оливеру ударъ палкою, который обрадовалъ даже мистриссъ Совсрберри и мистера Бомбля, потомъ заперъ его въ чуланъ, вмст съ кружкою воды и кускомъ хлба, а вечеромъ, мистриссъ Соверберри, посл многихъ замчаній не слишкомъ лестныхъ для памяти его матери, вывела его оттуда, и велла идти спать внизъ. Ноа и Шарлотта преслдовали его насмшками и бранью.

Только оставшись одинъ, въ тишин и безмолвіи ночи, въ мрачной лавк гробовщика, Оливеръ далъ полную волю тмъ чувствамъ, которыя должны были возбудиться въ ребенк отъ всего, что онъ вынесъ въ этотъ день. Онъ слушалъ насмшки съ видомъ презрнія, вытерплъ побои безъ крика, потому-что чувствовалъ въ сердц какую-то гордость, подкрплявшую его. Но теперь, когда никто не могъ уже ни видть, ни слышать его, онъ упалъ на колни и, закрывъ лицо руками, плакалъ тми слезами, которыя святы предъ Богомъ, и которыми рдко плачутъ дти.

Оливеръ долго стоялъ въ одномъ положеніи. Свча уже догорала, когда онъ всталъ на ноги, и, робко осмотрвшись вокругъ, стадъ внимательно прислушиваться, потомъ тихо отперъ дверь и выглянулъ на улицу.

Ночь была темная и холодная. Звзды казались мальчику боле обыкновеннаго удаленными отъ земли, втру не было, и мрачныя тни, отбрасываемыя деревьями на землю, при этой тишин казались страшными призраками. Онъ тихо заперъ дверь, при слабомъ свт потухавшей свчи завязалъ въ платокъ вс свои пожитки, и слъ на скамейку, ожидая утра.

Съ первымъ лучомъ свта, проникшимъ сквозь ставни, Оливеръ всталъ и снова отперъ дверь. Одинъ взглядъ кругомъ, одна минута нершимости,— онъ заперъ дверь за собою и очутился на середин улицы, поглядлъ направо, налво, не зная куда бжать, по вспомнилъ, что видлъ ваггоны, и ршился идти въ-слдъ за ними.

Дале припомнилъ онъ, что по этой дорог въ первый разъ шелъ онъ за Бомблемъ, когда тотъ велъ его въ Домъ Призрнія изъ деревни. Дорога шла мимо знакомой ему хижины, сердце его сильно забилось, и онъ готоъ былъ воротиться назадъ. Но ужь поздно.

Онъ подошелъ къ хутору, гд жила мистриссъ Меннъ. На хутор незамтно было никакого движенія. Оливеръ остановился и посмотрлъ въ садъ. Ребенокъ лежалъ на одной изъ маленькихъ скамеекъ, когда Оливеръ подошелъ, тотъ поднялъ блдное лицо свое и Оливеръ узналъ въ немъ одного изъ прежнихъ своихъ товарищей.

Оливеръ радъ былъ, что могъ увидться съ нимъ передъ своимъ бгствомъ, потому-что любилъ его, ихъ нсколько разъ били вмст, морили голодомъ и запирали въ одинъ чуланъ,

— Тише, Дикъ! сказалъ Оливеръ, когда мальчикъ подбжалъ къ ршетк и просунулъ изсохшія руки, чтобъ обнять его.— Всталъ ли еще кто-нибудь у васъ?

— Никто, кром меня, отвчалъ ребенокъ.

— Не говори, что ты видлъ меня, Дикъ, сказалъ Оливеръ.— Я убжалъ. Меня били и терзали, Дикъ, и я иду искать счастія гд-нибудь подальше, гд-нибудь… Какъ ты блденъ!

— Я слышалъ, какъ докторъ сказалъ имъ, что я умираю, отвчалъ ребенокъ съ легкою улыбкою.— Я очень радъ, что вижу тебя, но не останавливайся здсь, бги.

— Я пришелъ только взглянуть на тебя, отвчалъ Оливеръ:— мы еще увидимся, Дикъ, я увренъ въ этомъ. Ты будешь веселъ и счастливъ?

— Да, когда умру, отвчалъ ребенокъ:— но не прежде. Я знаю, Оливеръ, что докторъ говоритъ правду, потому-что я такъ часто вижу во сн небо и ангеловъ, и кроткія лица, которыхъ никогда не встрчаю, пробуждаясь. Поцалуй меня, сказалъ ребенокъ, обвивъ руками шею Оливера.— Прощай, другъ! Богъ съ тобою!

Это благословеніе изъ устъ ребенка было первое, которое до-сихъ-поръ слышалъ Оливеръ, и, не смотря на вс страданія и горести, которыя перенесъ посл, онъ никогда не забывалъ его.

ГЛАВА VIII.
Оливеръ идетъ въ Лондонъ, и встрчаетъ на дорог страннаго молодаго джентльмена.

Оливеръ достигъ до того мста, гд оканчивалась тропинка, и вышелъ на большую дорогу. Было восемь часовъ, и хотя онъ отошелъ уже пять миль отъ города, но бжалъ до самаго полдня, прячась въ кустахъ и за деревьями, и все еще боясь преслдованія. Тогда онъ слъ отдохнуть около поверстнаго столба, и въ первый разъ началъ думать о томъ, куда идти, какъ жить.

На камн, у котораго сидлъ онъ, крупными буквами написано было, что до Лондона остается еще семьдесятъ миль. Имя Лондона взволновало вс его мысли. Лондонъ! такое огромное мсто! Никто, даже самъ мистеръ Бомбль, не найдетъ его тамъ. Еще въ Дом Призрнія онъ часто слышалъ отъ стариковъ, что не нужно много ума тому, кто хочетъ жить въ Лондон, что для этого есть такія средства, которыхъ деревенскимъ простякамъ никогда и въ голову не приходило. Но это мсто было дико для бездомнаго мальчика, который, будучи лишенъ посторонней помощи, долженъ умереть на улиц. Подумавъ обо всемъ этомъ, Оливеръ вскочилъ на ноги, и снова пустился въ путь.

Онъ прошелъ уже боле четырехъ миль, какъ вдругъ вспомнилъ, сколько ему надобно идти еще, чтобъ достигнуть цли. При этой мысли, онъ пошелъ тихо, думая, какъ бы ему лучше тутъ поступить. Въ его котомк былъ кусокъ хлба, толстая рубаха и пара чулокъ, а въ карман одинъ пенсъ, подарокъ Соверберри посл похоронъ, гд онъ получилъ боле, нежели ожидалъ.— Чистая рубаха, думалъ Оливеръ: — очень полезная вещь, и пара чулокъ тоже хороша, и пенсъ пригоденъ, но всего этого мало, чтобъ пройдти шестьдесятъ-пять миль пшкомъ, зимою. Однакожь эти мысли не долго безпокоили Оливера, взваливъ котомку на плечи, онъ пошелъ дале.

Въ этотъ день Оливеръ прошелъ двадцать мыль, и во все время но лъ ничего, кром ломтя черстваго хлба и поды, которую выпрашивалъ себ по дорог. По наступленіи ночи, онъ, забившись въ рожь, ршился проспать до утра. Сначала ему было страшно, потому-что втеръ сильно дулъ и онъ прозябъ, былъ голоденъ и совершенно одинъ. Но, утомленный дорогою, онъ скоро заснулъ, забывъ все свое горе.

Проснувшись на другое утро, онъ почувствовалъ холодъ и такой голодъ, что долженъ былъ промнять свой пенсъ на маленькій хлбъ, проходя чрезъ деревню, но не усплъ онъ пройдти двнадцати миль, какъ снова наступила ночь, онъ утомился до крайности, колни его подгибались, ноги дрожали. Другая ночь, проведенная на открытомъ воздух, повредила ему, и когда, на слдующее утро, онъ собрался-было въ путь, то едва могъ передвигать ноги.

Оливеръ остановился у почтовой кареты, и просилъ пассажировъ взять его съ собою, но никто не обращалъ на него вниманія, нашлись даже люди, которые предлагали ему за пол-пенса пробжать до слдующаго пригорка. Бдный Оливеръ попробовалъ-было нсколько времени бжать за каретою, но утомленный остановился и не могъ догнать ее. Пассажиръ, увидвъ, что Оливеръ остановился, положилъ пол-пенса въ карманъ, говоря, что это лнивая собака, которая и гроша не стоитъ. Карета покатилась дале, оставивъ за собою только облако пыли.

Въ нкоторыхъ деревняхъ прибиты были объявленія о представленіи въ полицію бродягъ, это такъ напугало Оливера, что онъ ршился бжать изо всей силы. Въ другихъ деревняхъ, онъ останавливался около трактировъ, и жалобно смотрлъ на прохожихъ, но трактирщицы всегда прогоняли его, думая, что это воръ. Иные выпускали на него своихъ собакъ, и бдный Оливеръ нигд не находилъ пристанища.

Такимъ образомъ, Оливеру пришлось бы кончить жизнь подобно своей матери, или, что все равно, упасть мертвымъ на дорог, еслибъ судьба не послала ему добраго старика и благотворительной старухи. Старикъ далъ ему хлба и сыру, а старуха, у которой внучекъ былъ въ мор, сжалилась надъ бднымъ сиротою и дала ему все, что могла, да сверхъ того надлила его кроткими словами утшенія и такими слезами состраданія, что он запали въ душу Оливера глубже, нежели вс претерпнныя имъ мученія.

Рано утромъ, въ седьмой день посл бгства, Оливеръ вошелъ въ маленькій городокъ Барнетъ. Ставни у домовъ были еще заперты, улицы пусты, нигд не видно ни души. Солнце всходило во всей крас своей, но блескъ его давалъ только живе чувствовать мальчику одиночество, когда, покрытый пылью и потомъ, съ израненными ногами, онъ слъ на порог какого-то дома.

Мало по-малу ставни начали отворяться, занавски отдергивались, и народъ показывался на улицахъ. Иные останавливались посмотрть на Оливера, другіе оглядывались на него, но никто не подошелъ къ нему, никто не спросилъ, какъ онъ здсь очутился. Онъ боялся просить милостыни, и молча сидлъ на порог.

Ему казалось удивительнымъ это множество публичныхъ домовъ (въ Барнет каждый домъ непремнно трактиръ, большой или малый) и онъ началъ внимательно смотрть на прозжихъ, какъ вдругъ замтилъ, что мальчикъ, который за минуту прошелъ мимо его, воротился назадъ, и внимательно разсматривалъ его съ другой стороны дороги. Сначала онъ не обращалъ на это никакого вниманія, но мальчикъ такъ долго оставался въ одномъ положеніи, что Оливеръ поднялъ голову и устремилъ на него вопрошающій взглядъ. Мальчикъ перешелъ черезъ дорогу и, подошедъ къ Оливеру, сказалъ:

— Что съ тобою, любезный?

Сдлавшій этотъ вопросъ маленькому бглецу, былъ почти однихъ съ нимъ лтъ, но казался Оливеру чмъ-то страннымъ. У него былъ вздернутый носъ, узкій лобъ, какое-то смшное выраженіе лица, ко всему этому онъ былъ весь перепачканъ, и имлъ ухватки и пріемы взрослаго человка. Низенькій ростъ, кривыя ноги и узкіе отвратительные глаза были существенными его примтами. Шляпа его была такъ легко надта на голову, что могла слетть при малйшемъ дуновеніи втерка, еслибъ онъ поминутно не поправлялъ ее. На немъ былъ фракъ взрослаго человка, достававшій до пятокъ. Онъ отогнулъ обшлага, чтобъ освободить руки и положить ихъ въ карманы, сапоги блюхеровскіе, видъ важный и гордый.

— Что съ тобою, любезный? сказалъ странный джентльменъ Оливеру.

— Я очень усталъ и очень голоденъ, отвчалъ Оливеръ, со слезами на глазахъ.— Я все шелъ пшкомъ, семь дней былъ въ дорог.

— Семь дней въ дорог! сказалъ юный джентльменъ. О, понимаю. Цапля послала? Но, прибавилъ онъ, смотря съ удивленіемъ на Оливера:— ты, кажется, не знаешь, что такое цапля, дружокъ?

Оливеръ смиренно отвчалъ, что это, кажется, птица.

— О, какъ же ты простъ, дружокъ! вскричалъ юный джентльменъ.— Цапля — значитъ судья, и если ты идешь по приказанію цапли, то уже назадъ не воротишься, надо идти впередъ. Ты никогда не былъ на мельниц?

— На какой мельниц? спросилъ Оливеръ.

— На какой мельниц? Ну, на мельниц, которой нужно такъ мало мста, что она можетъ молоть хоть въ кружк, и чмъ тише втеръ, тмъ лучше, потому-что тогда нельзя достать рабочихъ. Но пойдемъ, сказалъ юный джентльменъ, ты врно голоденъ.

Помогши Оливеру встать, юный джентльменъ зашелъ въ ближайшую лавку, купилъ ветчины и хлба, потомъ пошелъ съ Оливеромъ въ трактиръ и веллъ подать себ пива. По приглашенію своего таинственнаго друга, Оливеръ началъ завтракать съ большимъ аппетитомъ, между-тмъ, какъ странный мальчикъ разсматривалъ его съ большимъ вниманіемъ.

— Въ Лондонъ идешь? сказалъ наконецъ странный мальчикъ, когда Оливеръ кончилъ.

— Да-съ.

— Есть квартира?

— Нтъ-съ.

— Деньги?

— Нтъ.

Странный мальчикъ началъ свистать и запустилъ руки въ карманы, сколько было можно.

— Вы живете въ Лондон? спросилъ Оливеръ.

— Да, когда я бываю дома, отвчалъ мальчикъ: — я думаю, теб нужно гд-нибудь ночевать сегодня?

— Да, я не спалъ съ-тхъ-поръ, какъ вышелъ изъ дому, отвчалъ Оливеръ.

— Не реви понапрасну, сказалъ юный джентльменъ:— я долженъ къ вечеру быть въ Лондон, гд я знакомъ съ однимъ почтеннымъ джентльменомъ, онъ даромъ дастъ теб квартиру и ничего съ тебя не возьметъ… то-есть, если знакомый ему джентльменъ отрекомендуетъ тебя. А разв онъ не знаетъ меня? Ну, не совсмъ — конечно!

Юный джентльменъ улыбнулся, желая показать, что послднія слова онъ говорилъ въ насмшку, и допилъ пиво.

Невозможно было отказаться отъ такого неожиданнаго приглашенія, тмъ боле, что джентльменъ совтовалъ Оливеру не терять напрасно времени. Скоро между ими завязался дружескій и откровенный разговоръ, изъ котораго Оливеръ узналъ, что имя его друга Джекъ Докинсъ, и что онъ любимецъ и protg стараго джентльмена, о которомъ упоминалъ.

Одежда мистера Докинса ничего не говорила хорошаго въ пользу его покровителя, но какъ въ откровенномъ разговор онъ признался, что между пріятелями онъ извстенъ подъ именемъ ‘Хитреца’, то Оливеръ старался по возможности составить себ хорошее мнніе о старомъ джентльмен, съ которымъ надялся вскор короче познакомиться.

Такъ-какъ Джекъ Докинсъ не хотлъ войдти въ Лондонъ прежде наступленія ночи, то они достигли Излингтона не ране одиннадцати часовъ и вошли въ узкую, извилистую улицу, въ которой Докинсъ, ускоривъ шаги, просилъ Оливера не отставать отъ него ни на шагъ.

Все вниманіе Оливера устремлено было на то, чтобъ не потерять своего путеводителя, однако онъ усплъ бросить бглый взглядъ на об стороны дороги, по которой они шли. Улица была чрезвычайно узка и грязна, воздухъ зараженъ какимъ-то невыносимымъ запахомъ. Въ ней было много маленькихъ лавокъ, но казалось, что въ нихъ торговлю производили только дтскими шляпами, и хотя было уже поздно, однако имъ часто встрчались дти, входившія и выходившія изъ лавокъ, или выглядывавшія въ окна. Переулки, на каждомъ шагу перескавшіе улицу, наполнены было бродягами и пьяницами.

Оливеръ началъ уже размышлять о томъ, не бжать ли ему назадъ, какъ вдругъ проводникъ, схвативъ его за руку, толкнулъ въ отворенныя ворота дома, стоявшаго на самомъ конц улицы, и, вошедъ въ корридоръ, заперъ за собою дверь.

— Ну! кричалъ голосъ сверху въ отвтъ на свистъ Докинса.

— Plummy и Slam! былъ отвтъ.

Казалось, слова эти были паролемъ или сигналомъ, потому-что свча блеснула на конц корридора и освтила лицо человка, стоявшаго у перилъ старой лстницы.

— Васъ двое, сказалъ человкъ, отдаляя свчу и заслоняя свтъ рукою.— Кто другой?

— Новичокъ, отвчалъ Докинсъ, толкая Оливера впередъ.

— Откуда онъ?

— Изъ Гренландіи. Что, Феджинъ наверху?

— Да, ступайте.— Свчка исчезла и человкъ скрылся.

Оливеръ, одною рукою ощупывая стну, а другою держась за своего спутника, началъ съ большимъ трудомъ подыматься по темной развалившейся лстниц, между-тмъ, какъ товарищъ его шелъ такъ быстро, что, казалось, давно зналъ ее. Онъ отперъ дверь въ комнату и втащилъ за собою Оливера.

Стны и потолокъ комнаты были совершенно черны отъ ветхости и нечистоты. Простой столъ стоялъ передъ огнемъ, а на немъ свча, воткнутая въ бутылку, дв или три оловянныя стопы, кусокъ масла и тарелка. На очаги былъ котелъ, въ которомъ кипло что-то, а возле, съ вилкою въ рукахъ, старый, сгорбленный Жидъ, на отвратительное лицо котораго падали клочки рыжихъ, курчавыхъ волосъ. На немъ былъ грязный фланелевый сюртукъ безъ воротника, казалось, все вниманіе его было раздлено между очагомъ и веревкой, на которой висло нсколько шелковыхъ платковъ. На полу постлано нсколько постелей, одна возл другой, а вокругъ стола сидли четыре или пять мальчиковъ, не старе Докинса, куря изъ длинныхъ глиняныхъ трубокъ и допивая вино съ видомъ пожилыхъ людей. Вс они окружили своего товарища, который сказалъ шопотомъ нсколько словъ Жиду и потомъ оборотился къ Оливеру, то же сдлалъ и Жидъ съ вилкою въ рук.

— Вотъ онъ, Феджинъ, сказалъ Докинсъ: — мой другъ, Оливеръ Твистъ.

Жидъ усмхнулся, и, отвсивъ низкій поклонъ Оливеру, протянулъ ему руку, говоря, что надется имть честь покороче съ нимъ познакомиться. Потомъ мальчики съ трубками окружили его и крпко жали ему об руки, особенно ту, въ которой онъ держалъ свои маленькій узелокъ. Одинъ джентльменъ взялъ на себя трудъ спрятать его шапку, другой былъ такъ услужливъ, что положилъ руки въ его карманы, съ тмъ, чтобъ избавить его отъ труда самому опорожнивать ихъ, когда будетъ ложиться спать. Можетъ-быть, эти учтивости простирались бы и дале, еслибъ вилка Жида не усадила всхъ по мстамъ.

— Намъ очень, очень пріятно видть васъ, Оливеръ, сказалъ Жидъ.— Эй,’хитрецъ’! сними-ка съ очага котелъ и подвинь къ огню стулъ для Оливера. А! ты смотришь на носовые платки, дружокъ? Ихъ много здсь, не-правда-ли? Намъ отдаютъ ихъ для мытья… только, Оливеръ, только. Ха! ха! ха!

Вс воспитанники веселаго стараго джентльмена громко засмялись при послднихъ словахъ его. Оливеръ сълъ свою порцію. Жидъ налилъ для него стаканъ воды съ ромомъ, говоря, чтобъ онъ поскоре все выпилъ, потому-что его дожидаются другіе. Оливеръ исполнилъ, чего отъ него требовали, и почти тотчасъ посл этого почувствовалъ, что его тихо опустили на одну изъ постелей, онъ заснулъ крпкимъ сномъ.

ГЛАВА IX,
которая содержитъ въ себ дальнйшія подробности о веселомъ старомъ джентльменъ и его воспитанникахъ.

Было уже поздно, когда на другое утро Оливеръ пробудился отъ крпкаго, долгаго сна. Въ комнат никого не было, кром стараго Жида, который варилъ кофе для завтрака и что-то насвистывалъ, мшая кофе желзною ложкою. Иногда онъ вдругъ останавливался, прислушиваясь къ малйшему шуму внизу, потомъ снова продолжалъ насвистывать и мшать кофе.

Хотя Оливеръ уже не спалъ, но еще не совершенно проснулся. Есть особенное состояніе между сномъ и пробужденіемъ: вы боле пяти минутъ находитесь въ усыпленіи съ открытыми глазами, ощущая все, что происходитъ вкругъ васъ, между-тмъ, какъ другія ваши чувства находятся въ совершенномъ бездйствіи. Оливеръ былъ именно въ такомъ положеніи. Онъ видлъ Жида полуоткрытыми глазами, слышалъ его тихій свистъ и звукъ ложки по кофеннику, а между-тмъ не могъ пошевельнуться.

Когда кофе былъ готовъ, Жидъ снялъ кофейникъ и, нсколько минутъ оставаясь въ нершимости, какъ-бы не зная, что длать, обернулся, и, посмотрвъ на Оливера, назвалъ его по имени. Но Оливеръ не отвчалъ и казался спящимъ.

Обезопасивъ себя съ этой стороны, Жидъ тихо подкрался къ двери и заперъ ее на замокъ. Потомъ, показалось Оливеру, вытащилъ онъ изъ-подъ пола маленькій ящикъ и поставилъ его на столъ. Глаза его заблистали, когда онъ отворилъ его. Подвинувъ къ столу старый стулъ, онъ слъ, и вынулъ изъ ящичка богатые золотые часы, осыпанные брильянтами.

— А-га! сказалъ Жидъ, пожимая плечами и искривляя лицо ужасною улыбкою.— Ловкія собаки! ловкія собаки! Попались! молодцы! молодцы!..

Съ такими восклицаніями Жидъ положилъ часы на прежнее мсто. Потомъ изъ того же ящика вынулъ по-крайней-мр полдюжины такихъ же часовъ и разсматривалъ ихъ съ такимъ же удовольствіемъ, потомъ началъ вынимать цпочки, фермуары, браслеты и другія брильянтовыя вещи, такой цны и работы, что Оливеръ отъ роду ничего подобнаго не видывалъ.

Положивъ на мсто вещи, Жидъ вынулъ другой ящичекъ, такой маленькій, что онъ умщался на ладони. Положивъ его на столъ, Жидъ заслонилъ его рукою, и началъ разсматривать долго и выимательно. Наконецъ, какъ-бы отчаясь въ успх, отодвинулъ назадъ стулъ, и пробормоталъ:

— Чудесная вещь казнь! Мертвые никогда не раскаиваются, мертвые никогда не вспоминаютъ старыхъ грховъ. А это чудесная вещица для продажи! Пятеро попались, и un одинъ не воротился назадъ!

При этихъ словахъ, блестящіе глаза Жида, безъ цли блуждавшіе по комнатъ, упали на лицо Оливера, глаза мальчика были устремлены на него въ безмолвномъ любопытства, и Жидъ въ то же мгновеніе понялъ, что за нимъ примчаютъ. Онъ заперъ ящичекъ и, схвативъ ножъ, лежавшій на столъ, въ бшенств вскочилъ съ своего мста. Члены его дрожали въ ужасъ, Оливеръ могъ примтить, что ножъ блеснулъ въ воздухъ.

— Что это значитъ? сказалъ Жидъ.— Зачмъ ты подсматриваешь за мною? Зачмъ ты проснулся? Что ты видлъ? Говори! скоре, скоре, если теб дорога жизнь!

— Я не могъ спать доле, сударь, робко отвчалъ Оливеръ: — я очень жалъ то, что помшалъ вамъ, сударь.

— Ты уже проснулся часъ назадъ? спросилъ Жидъ, сурово глядя на мальчика.

— Нтъ, нтъ! увряю васъ, сударь.

— Правда ли? вскричалъ Жидъ, смотря съ большею яростію на Оливера.

— Клянусь вамъ, правда, сударь, быстро отвчалъ Оливеръ.— Я не просыпался.

— Полно, полно, дружокъ! сказалъ Жидъ, вдругъ принимая прежній видъ, и будто бы играя ножомъ. Я вдь знаю. Я только хотлъ испугать тебя. Ты добрый мальчикъ. Ха! ха! ты не трусъ, Оливеръ, сказалъ Жидъ, потирая руки, по все еще съ безпокойствомъ смотря на ящикъ.

— Ты видлъ эти красивенькія вещицы, дружокъ? спросилъ Жидъ, закрывая рукою ящичекъ.

— Да, сударь.

— А! вскричалъ Жидъ, блдня.— Он… он мои, Оливеръ, это мои вещицы. Это моя маленькая собственность, все, что мн остается на старости. Люди зовутъ меня скупцомъ, нищимъ, вотъ и все.

Оливеръ подумалъ, что старикъ точно долженъ быть скупъ, когда живетъ въ такомъ гадкомъ мст, имя столько часовъ, но думая, что быть можетъ привязанность его къ ‘хитрецу’ и другимъ мальчикамъ слишкомъ дорого ему стоитъ, только взглянулъ равнодушно на Жида, и спросилъ можно ли ему встать.

— Можно, дружокъ, можно, отвчалъ старикъ. Тамъ за дверью стоитъ ведро воды, принеси его сюда, а я достану теб кувшинъ умыться.

Оливеръ всталъ, досталъ ведро, и когда воротился назадъ, ящичекъ уже исчезъ.

Едва онъ усплъ вымыться и вылить воду изъ кувшина за окно, по приказанію Жида, Докинсъ воротился, вмст съ веселымъ другомъ, котораго Оливеръ наканун видлъ курящимъ, и зналъ подъ именемъ Чарльса Бэтса. Вс четверо сли за столъ, начали пить кофе и сть пирожки, которые Докинсъ принесъ въ шляп.

— Ну, сказалъ Жидъ, лукаво взглянувъ на Оливера, и обращаясь къ Докинсу — надюсь, вы поработали сегодня утромъ, друзья?

— Славно, отвчалъ Докинсъ.

— Какъ волы, прибавилъ Бэтсъ.

— Умницы, умницы! сказалъ Жидъ. Что ты принесъ, ‘хитрецъ’?

— Пару бумажниковъ.

— Набитыхъ? спросилъ Жидъ, дрожа отъ ожиданія.

— Порядочно, отвчалъ Докинсъ, вынимая два бумажника, одинъ зеленый, другой красный.

— Не слишкомъ-то туги, сказалъ Жидъ, развертывая ихъ: — но очень чистой и хорошей работы. Хорошъ мастеръ, Оливеръ?

— Очень хорошій, сударь, отвчалъ Оливеръ. На это Бэтсъ громко засмялся, и Оливеръ смутился, думая, что сказалъ какую-нибудь глупость.

— А у тебя что, дружокъ? сказалъ Жидъ Бэтсу.

— Тряпки, отвчалъ Бэтсъ, вынимая изъ кармана четыре носовые платка.

— Хорошо, сказалъ Жидъ, внимательно разсматривая ихъ:— очень хорошіе платки, ты худо замтилъ ихъ, Бэтсъ, надо иголкой снять прочь мтки, мы выучимъ этому Оливера. Какъ ты думаешь, Оливеръ? а? Ха, ха, ха!

— Если вамъ угодно, сударь, отвчалъ Оливеръ.

— Ты хотлъ бы длать платки такъ скоро, какъ Бэтсъ? спросилъ Жидъ.

— Очень хотлось бы, еслибъ вы только научили меня.

Мистеру Бэтсу отвтъ этотъ показался такъ смшонъ, что онъ снова захохоталъ во все горло, расплескавши свой кофе.

— Что за простакъ! сказалъ Бэтсъ, оправляясь отъ смха.

Докинсъ не сказалъ ни слова, погладилъ Оливера по голов, прибавивъ, что его всему научатъ, между-тмъ, старикъ, видя, что Оливеръ покраснлъ, перемнилъ разговоръ, спросивъ, много ли было народу въ это утро при казни. Отвты обоихъ мальчиковъ заставляли его удивляться, какъ они могли найдти время быть везд, будучи столь трудолюбивыми.

Когда кончился завтракъ, веселый старикъ и два мальчика начали играть въ очень-занимательную и необыкновенную игру — вотъ какъ: веселый старичокъ, положивъ въ одинъ изъ кармановъ своихъ брюкъ табакерку, въ другой бумажникъ, а въ карманъ фрака часы, надвъ цпочку на шею, пристегнувъ къ манишк брильянтовую булавку, и плотно застегнувъ фракъ, положилъ футляръ отъ часовъ и платокъ въ карманы, и началъ ходить по комнат, постукивая палкою и передразнивая старыхъ джентльменовъ, которые на каждомъ шагу встрчаются по улицамъ. Иногда онъ останавливался у печки, иногда у двери, длая видъ, будто смотритъ на окна лавокъ. Въ это время онъ боязливо оглядывался кругомъ, какъ-бы боясь воровъ, и поминутно ощупывалъ карманы, опасаясь, не потерялъ ли чего-нибудь. Все это длалъ онъ такъ смшно и натурально, что Оливеръ хохоталъ до слезъ. Между-тмъ, оба мальчика шли вслдъ за нимъ и такъ быстро отскакивали, когда онъ оборачивался, что невозможно было слдовать за ихъ движеніями. Наконецъ, Докинсъ наступилъ ему на ногу, между-тмъ, какъ Бэтсъ споткнулся сзади его, и въ минуту они съ неимоврною быстротою отобрали у него табакерку, бумажникъ, часы, цпочку, булавку, платокъ, даже футляръ отъ часовъ. Если старикъ чувствовалъ руку въ карман, тотчасъ кричалъ объ этомъ, и тогда игра начиналась снова.

Лишь-только кончилась игра, пришли дв молодыя дамы повидаться съ джентльменами, одну изъ нихъ звали Бэтъ {Уменьшительное отъ Елизаветы.}, другую Нанси {Уменьшительное отъ Анны.}. Длинные волосы ихъ довольно-неопрятно зачесаны назадъ, чулки и башмаки очень грязные. Он не были красавицами, но имли живой румянецъ на лиц, и веселый, откровенный взглядъ. Свободное и пріятное обращеніе ихъ заставило Оливера думать, что он были прекрасныя двушки, и въ томъ не было никакого сомннія.

Эти гостьи оставались долго. Одна изъ нихъ стала жаловаться на холодную погоду, подали вина, и разговоръ оживился. Наконецъ Чарльсъ сказалъ, что пора идти, вскор посл того, онъ, вмст съ Докинсомъ и двумя молодыми дамами, вышелъ, Жидъ всмъ имъ далъ денегъ.

— Вотъ, дружокъ, сказалъ Жидъ: — чудесная жизнь, не такъ ли? Они ушли на цлый день.

— Ужь кончили они свою работу? спросилъ Оливеръ.

— Да, сказалъ Жидъ.— Разв, можетъ-быть, по дорог имъ встртится какая-нибудь работа, они врно отъ нея не откажутся. Бери съ нихъ примръ, дружокъ, бери съ нихъ примръ, продолжалъ Жидъ, постукивая кулакомъ но столу: — длай все, что они скажутъ теб, и во всякомъ случа спрашивай у нихъ совта, особенно у ‘хитреца’. Онъ будетъ великимъ человкомъ, и тебя можетъ сдлать тоже великимъ человкомъ, лишь только слушай его. Что? мой платокъ виситъ изъ кармана, дружокъ? спросилъ Жидъ, вдругъ останавливаясь.

— Виситъ, сударь, отвчалъ Оливеръ.

— Попробуй, не можешь ли ты выдернуть его такъ, чтобъ я не почувствовалъ. Ты видлъ, какъ мы играли поутру.

Оливеръ схватился за карманъ одною рукою, подражая Докинсу, а другою вдругъ вытащилъ платокъ.

— Выдернулъ? спросилъ Жидъ.

— Выдернулъ, сударь, сказалъ Оливеръ, показывая платокъ.

— О, да ты проворный молодецъ, дружокъ! сказалъ веселый старикъ, гладя по голов Оливера.— Я никогда не видывалъ такого умника. Вотъ теб шиллингъ. Если ты будешь успвать въ этомъ, то сj-временемъ сдлаешься великимъ человкомъ. Теперь поди сюда, я покажу теб какъ снимать мтки съ платковъ.

Оливеръ удивлялся, какимъ образомъ онъ можетъ сдлаться великимъ человкомъ, вытаскивая въ игр платокъ изъ кармана стараго джентльмена, но разсудивъ, что Жидъ, будучи гораздо старше его, долженъ знать это лучше, молча подошелъ за нимъ къ столу и скоро прилежно занялся новою наукою.

ГЛАВА X.
Оливеръ короче знакомится съ характеромъ общества, въ которое вступилъ, и пріобртаетъ большую опытность.

Нсколько дней Оливеръ оставался въ комнатъ Жида, снимая мтки съ платковъ (которыхъ каждый день приносили множество), и иногда принимая участіе въ игр выше описанной, въ которую Жидъ и два мальчика играли непремнно каждое утро. Наконецъ ему захотлось подышать чистымъ воздухомъ, онъ сталъ настойчиве просить старика позволить ему идти на работу съ двумя другими товарищами.

Оливеръ часто замчалъ строгую нравственность старика. Когда Чарльсъ или ‘хитрецъ’ возвращались вечеромъ домой съ пустыми руками, онъ съ жаромъ изъяснялъ вс ихъ пороки, происходящіе отъ праздности и лности, и принуждалъ ихъ къ дятельной жизни, отсылая спать безъ ужина. Одинъ разъ онъ разсердился до того, что заперъ ихъ внизу на цлую ночь.

Наконецъ, однажды утромъ, Оливеръ получилъ позволеніе идти на работу. Работы съ платками не было уже два или три дня, и обды становились хуже и хуже. Вроятно, эти причины понудили стараго джентльмена изъявить свое согласіе, онъ отпустилъ Оливера, ввривъ его надзору Чарльса и друга его Докинса.

Три мальчика вышли вмст: ‘хитрецъ’ по обыкновенію, съ отогнутыми рукавами и шляпою на бокъ, Чарльсъ положивъ въ карманъ руки, а Оливеръ между ими, не понимая, куда они идутъ и какого рода ремеслу начнутъ учить его.

Они шли лниво и тихо, Оливеръ скоро началъ думать, что его товарищи хотятъ обмануть стараго джентльмена, и вовсе не пойдутъ на работу. ‘Хитрецъ’ имлъ дурную привычку снимать по дорог шапки съ маленькихъ мальчиковъ и бросать вверхъ, а Чарльсъ Бэтсъ, должно быть, не имя никакого понятія о правахъ собственности, бралъ съ лотковъ яблоки, и тоже бросалъ ихъ въ карманы свои, которые были такъ вмстительны, что наполнялись безъ счету. Все это не нравилось Оливеру, онъ хотлъ уже воротиться назадъ, какъ внезапная перемна съ ‘хитрецомъ’ привлекла на себя его вниманіе.

Только-что выходили они изъ улицы, когда Докинсъ вдругъ остановился, и, положивъ на губы палецъ, осторожно отозвалъ назадъ своего товарища.

— Что съ вами? спросилъ Оливеръ.

— Тише! отвчалъ Докинсъ: — видишь ты этого стараго филина около книжной лавки?

— Стараго джентльмена? спросилъ Оливеръ.— Вижу.

— Пусть онъ идетъ, сказалъ ‘хитрецъ’.

— Первый опытъ, замтилъ Чарльсъ Бэтсъ.

Оливеръ съ изумленіемъ смотрлъ то на того, то на другаго, но не смлъ длать вопросовъ, потому-что оба мальчика тихо перешли черезъ дорогу и начали вертться около стараго джентльмена, который обратилъ на себя ихъ вниманіе. Оливеръ сдлалъ нсколько шаговъ за ними, и не зная идти ли впередъ, или бжать назадъ, стоялъ въ безмолвной нершимости.

Старый джентльменъ былъ весьма почтенной наружности, съ напудренною головою, въ золотыхъ очкахъ, въ зеленомъ фрак съ чернымъ бархатнымъ воротникомъ и въ блыхъ брюкахъ, съ бамбуковою тростью подъ мышкой. Онъ взялъ книгу изъ лавки и читалъ такъ громко, какъ-будто былъ у себя дома. Занятый чтеніемъ, не видлъ онъ ни библіотеки, мы улицы, ни мальчиковъ,— словомъ, ничего, кром книги.

Каковъ же былъ ужасъ и отчаяніе Оливера, когда онъ, стоя въ нсколькихъ шагахъ, увидлъ, какъ Докинсъ опустилъ руку въ карманъ стараго джентльмена, и, вынувъ оттуда платокъ, передалъ его Чарльсу, потомъ оба они пустились бжать и ‘крылись за угломъ!

Въ одну минуту значеніе носовыхъ платковъ, часовъ, брильятовъ и Жида открылось предъ глазами Оливера. Кровь охладла въ его жилахъ, онъ стоялъ, не помня самъ себя, и потомъ, самъ не зная, что длаетъ, бросился бжать со всхъ ногъ.

Все это произошло въ одну минуту, и въ то время, какъ Оливеръ бросился бжать, старый джентльменъ, опустивъ руку въ карманъ и не нашедъ тамъ платка, вдругъ обернулся. Онъ увидлъ бгущаго мальчика, тотчасъ заключилъ изъ этого, что нашелъ мошенника, и закричавъ: ‘держите вора!’ побжалъ за нимъ, съ книгою въ рукахъ.

Но не одинъ старый джентльменъ поднялъ крикъ. Докинсъ и Чарльсъ, чтобъ избжать общаго вниманія, зашли въ первыя вороты за угломъ. Услышавъ крикъ и увидвъ бгущаго Оливера, они проворно выбжали, и крича: ‘держите вора!’ пустились догонять его. какъ честные люди.

Конечно, Оливеръ былъ воспитанъ философами, но онъ не былъ еще теоретически знакомъ съ ихъ превосходною аксіомою, что самосохраненіе — первый законъ природы. Незнаніе этого еще боле устрашало его, и онъ летлъ какъ втеръ, преслдуемый старымъ джентльменомъ и двумя мальчиками.

‘Держите вора! держите вора!’ эти звуки производятъ волшебное дйствіе. Купецъ оставляетъ свою лавку, извощикъ карету, мясникъ бросаетъ свою ношу, булочникъ свою корзину, молочница кувшины, почтальйонъ свои пакеты, школьникъ свои книги, дитя свой мячикъ. Вс бгутъ, смшавшись, толкая другъ друга, сбивая съ ногъ, крича, бранясь, сзывая собакъ и изумляя прохожихъ: улицы, переулки повторяютъ ихъ крики.

‘Держите вора! держите вора!’ Этотъ крикъ повторяется сотнею голосовъ, и толпа все боле и боле увеличивается. Вс бгутъ, перескакиваютъ черезъ грязь спотыкаются о камни: — окна отворяются, народъ бжитъ, и все повторяетъ: ‘держите вора! держите вора!’

‘Держите вора! держите вора!’ Въ людяхъ есть какая-то страсть охотиться. Несчастный мальчикъ, изнемогающій отъ усталости, съ ужасомъ во взор, съ отчаяніемъ въ лиц, собираетъ’ послднія силы. чтобъ убжать отъ своихъ преслдователей, потъ градомъ, катится съ лица его: но его преслдуютъ, настигаютъ, крикъ раздается громче и громче: ‘держите! держите!’

Наконецъ онъ настигнутъ. Ловкій ударъ сшибъ его съ ногъ. Онъ упалъ на землю: толпа окружила его, всякій хочетъ взглянуть на вора. Посторонитесь!— Дайте ему отдохнуть!— Вотъ еще! Стоитъ онъ этого!— Гд джентльменъ?— Вотъ онъ идетъ.— Дайте мсто джентльмену.— Этотъ мальчикъ, сударь?— Да.

Оливеръ лежалъ уже покрытый грязью и пылью, съ кровью у рта, дико смотря на окружавшихъ его, когда старый джентльменъ былъ втолкнутъ въ середину толпы и началъ его допрашивать.

— Да, сказалъ кротко джентльменъ: — я боюсь, что это онъ.

— Боитесь! ворчала толпа.— Ботъ хорошо!

— Бдняжка! сказалъ джентльменъ.— Онъ ушибся…

— Я поймалъ его, сударь, сказалъ высокій, грубый дтина, выступая впередъ: я ударилъ его въ зубы: — я поймалъ его, сударь.

Онъ снялъ шляпу съ усмшкою, надясь получить что-нибудь за труды, по старый джентльменъ взглянулъ на него съ отвращеніемъ, съ безпокойствомъ поглядлъ вокругъ, какъ-будто самъ хотлъ бжать: можетъ-быть онъ и сдлалъ бы это, еслибъ полицейскій офицеръ (полицейскіе въ такихъ случаяхъ обыкновенно приходятъ посл всхъ) не протснился сквозь толпу и не схватилъ Оливера за воротникъ.

— Ну, вставай! сказалъ онъ сердито.

— Еи-Богу, это не я сдлалъ, сударь. Два другіе мальчика, сказалъ Оливеръ, жалобно сжавши руки и смотря кругомъ: — они здсь гд-нибудь.

— Нтъ, ихъ нтъ здсь, сказалъ полицейскій. Онъ думалъ, что говорилъ иронически, но въ-самомъ-дл сказалъ правду, потому-что Чарльсъ и Докинсъ давно уже ускользнули.— Ну, ну, вставай!

— Оставьте его, съ состраданіемъ сказалъ старый джентльменъ.

— Нтъ-съ, отвчалъ полицейскій, таща Оливера за воротникъ.— Вставай, дьяволенокъ!

Оливеръ едва могъ стоять на ногахъ, полицейскій тащилъ его за воротникъ по улицамъ. Джентльменъ шелъ возл, а большая часть толпы, забгая впередъ, оборачивалась, смотря на Оливера. Мальчишки въ торжеств кричали и визжали, потомъ разошлись но домамъ.

ГЛАВА XI.
Краткій очеркъ англійскаго полицейскаго правосудія.

Оливера отвели въ полицію. Толпа шла вслдъ за нимъ черезъ три или четыре улицы, и разошлась, когда его ввели на грязный дворъ, гд былъ храмъ правосудія. Здсь они встртили человка съ усами на лиц и связкою ключей въ рукахъ.

— Что тамъ приключилось? заботливо спросилъ онъ.

— Поймали охотника, отвчалъ человкъ, приведшій Оливера.

— Вы принадлежите къ числу тхъ, которыхъ ограбили, сударь? спросилъ человкъ съ ключомъ.

— Да, отвчалъ старый джентльменъ.— Но я не совсмъ увренъ въ томъ, что этотъ мальчикъ вытащилъ у меня платокъ. Я… я лучше бы хотлъ оставить это дло.

— Нельзя-съ, вамъ нужно идти къ господину-судь, его-милость тотчасъ будетъ. Ну, дружокъ, ступай-ка сюда!

Съ этимъ словомъ Оливера втолкнули въ дверь, и заперли въ каменный погребъ.

Погребъ былъ чрезвычайно-нечистъ, потому-что тогда былъ понедльникъ, и тугъ съ субботы содержались шесть пьяницъ, запертые на воскресенье.

Старый джентльменъ печально взглянулъ въ-слдъ за Оливеромъ, когда дверь заперлась на ключъ, и со вздохомъ посмотрлъ на книгу, которая была невинною причиною столькихъ непріятностей.

— Въ лиц этого мальчика есть что-то трогательное и привлекательное, сказалъ старый джентльменъ самъ-себя, тихо отходя въ сторону и ударяя себя книгою по подбородку.— Не-уже-ли онъ воръ? Онъ кажется мн… Кстати! вскричалъ старый джентльменъ вдругъ, останавливаясь и смотря на небо:— Боже мой, гд я прежде видлъ это лицо?

Подумавъ нсколько минутъ, старый джентльменъ въ прежней меланхоліи вошелъ въ одну изъ комнатъ дома, и, удалившись въ уголъ, началъ перебирать въ памяти знакомыя лица, закрытыя темною завсою нсколькихъ лтъ.— Нтъ, сказалъ онъ, качая головою:— это мечта.

По скоро онъ опять возвратился къ воспоминаніямъ. Ему трудно было припомнить людей, давно забытыхъ. Тутъ были лица друзей и враговъ, смшанныхъ съ толпою, тутъ были лица молодыхъ и цвтущихъ двушекъ, которыя сдлались теперь старухами, тутъ были другія, которыхъ могила сдлала трофеями смерти, воображеніе, презирая власть ея, одвало ихъ въ прежнюю свжесть и красоту, возвращало назадъ и блескъ глазъ, и свтлую улыбку, и вдохнувъ душу, вызывало ихъ изъ могилъ, представляя въ новомъ блеск, какъ небожителей.

Но старый джентльменъ не могъ припомнить ни одного лица, похожаго на Оливера, и съ глубокимъ вздохомъ снова началъ перебирать былое.

Легкій ударъ по плечу вывелъ его изъ задумчивости, человкъ съ ключами просилъ его пожаловать въ судъ. Онъ проворно закрылъ книгу, и тотчасъ явился передъ лицо знаменитаго мистера Фенга.

Судейская комната была обширная зала, оклеенная обоями. Мистеръ Фенгъ сидлъ за столомъ на одномъ конц, а у двери была родъ деревянной скамьи, у которой стоялъ Оливеръ, дрожа отъ страха.

Мистеръ Фенгъ былъ невысокаго роста, съ малымъ количествомъ волосъ, которыя онъ зачесывалъ съ боковъ и сзади на лобъ. Лицо его было сердито и красно.

Старый джентльменъ почтительно поклонился, по обыкновенію подошелъ къ судь и, отдавая карточку, сказалъ:— Вотъ мой адресъ. Потомъ отступилъ на два шага, и, сдлавъ другой, учтивый поклонъ, отошелъ въ сторону, ожидая вопросовъ.

Въ тотъ день мистеру Фенгу дали порядочный нагоняй за нерадніе, онъ былъ въ самомъ дурномъ расположеніи духа, читая газету, онъ съ досадою взглянулъ на джентльмена и спросилъ: — Кто ты такой?

Старый джентльменъ съ удивленіемъ показалъ на свою карточку.

— Г. офицеръ! сказалъ мистеръ Фенгъ, бросая на полъ карту вмст съ газетою:— кто этотъ негодяй?

— Мое имя, сударь, Броунло, сказалъ старый джентльменъ, говоря какъ прилично джентльмену.— Позвольте мн узнать имя судьи, который, спрятавшись за столомъ, сметъ обижать благороднаго человка. Сказавъ это, мистеръ Броунло осмотрлся кругомъ, какъ-бы ища кого-нибудь, кто бы могъ ему отвчать.

— Г. офицеръ, закричалъ мистеръ Фенгъ: — кто привелъ этого негодяя?

— Его никто не привелъ, ваша милость, отвчалъ полицейскій.— Онъ жалуется только на мальчика, ваша милость.

Его милость очень-хорошо знала это, но, внимательно оглядвъ мистера Броунло съ ногъ до головы, она сказала: — Жалуется на мальчика? Привести его къ присяг.

— Прежде, нежели я произнесу присягу, позвольте сказать вамъ, что я еще не совершенно увренъ…

— Молчать, сударь! сказалъ мистеръ Фенгъ, перебивъ его.

— Не замолчу, сударь! отвчалъ старый джентльменъ.

— Молчать сію же минуту, или я велю васъ выгнать отсюда! сказалъ мистеръ Фенгъ.— Вы дерзкій, непочтительный человкъ! Какъ вы смете спорить со мною?

— Что? вскричалъ старый джентльменъ красня.

— Привести его къ присяг! сказалъ Фенгъ писарю.— Я ничего боле не хочу слышать. Къ присяг его!

Негодованіе мистера Броунло возрастало боле и боле, но, разсудивъ, что упрямствомъ можно повредить мальчику, онъ скрылъ свои чувства и произнесъ присягу.

— Ну, сказалъ Фенгъ:— на что вы жалуетесь? Что хотите сказать мн?

Мистеръ Броунло началъ:— Я стоялъ у книжной лавки…

— Молчать, сударь! сказалъ мистеръ Фенгъ.— Полицейскій! гд полицейскій? Приведите его къ присяг. Ну, какъ было дло, полицейскій?

Полицейскій съ должнымъ смиреніемъ разсказалъ, какъ все случилось, какъ онъ объискалъ Оливера и ничего не нашелъ у него.

— Есть противъ него какіе-нибудь свидтели? спросилъ мистеръ Фенгъ.

— Никакихъ, ваша милость, отвчалъ полицейскій.

Мистеръ Фенгъ помолчалъ нсколько минутъ, и потомъ, обращаясь къ истцу, сказалъ сердитымъ голосомъ:

— Вы хотите обвинить этого мальчика, или нтъ? Васъ приводили къ присяг. Если вы будете молчать и не дадите никакихъ свидтельствъ, я накажу васъ за неуваженіе къ суду, я…

Чмъ хотлъ наказать онъ, никто не знаетъ, потому-что въ это время писарь и тюремщикъ начали очень-громко кашлять, а писарь сверхъ того уронилъ тяжелую книгу на полъ.

Посл многихъ обидныхъ восклицаній, прерываемый на каждомъ слов, мистеръ Броуыло кончилъ разсказъ свой объявленіемъ, что онъ побжалъ за мальчикомъ потому только, что увидлъ его бгущимъ, и надялся, что судья окажетъ ему правосудіе.

— Онъ много вытерплъ, сказалъ въ заключеніе старый джентльменъ:— я боюсь, что онъ очень болнъ, онъ весь избитъ.

— О, да! сказалъ съ усмшкою мистеръ Фенгъ.— Подойди сюда, мальчишка, какъ твое имя?

Оливеръ хотлъ отвчать, но не могъ. Онъ былъ блденъ, какъ смерть, ему казалось, что все вертится кругомъ его.

— Какъ твое имя, бездльникъ? закричалъ мистеръ Фенгъ.— Г. офицеръ, какъ его зовутъ?

Этотъ вопросъ былъ сдланъ толстяку въ пестромъ жилет, стоявшему возл стола. Онъ наклонился къ Оливеру и повторилъ вопросъ, но видя, что тотъ не въ состояніи ничего понятьъ, и зная, что молчаніе его только боле раздражитъ судью и ускорить приговоръ, сказалъ на удачу:

— Онъ говоритъ, что его имя Томъ Вайтъ, ваша милость.

— Онъ не хочетъ говорить громко, что ли? спросилъ Фенгъ.— Хорошо, хорошо! Гд онъ живетъ?

— Гд можетъ, ваша милость, отвчалъ полицейскій, какъ-будто предвидя отвтъ Оливера.

— Есть ли у него родители? спросилъ Фенгъ.

— Онъ говоритъ, что они давно уже умерли, отвчалъ полицейскій на удачу.

При этомъ вопрос, Оливеръ подпалъ голову, и, взглянувъ на всхъ съ умоляющимъ видомъ, слабымъ голосомъ попросилъ капли воды.

— Вздоръ! сказалъ мистеръ Фенгъ:— онъ хочетъ провести насъ.

— Мн кажется, онъ точно болнъ, ваша милость, замтилъ полицейскій.

— Я лучше вашего знаю это, сказалъ мистеръ Фенгъ.

— Поддержите его, сказалъ старый джентльменъ, протягивая руки:— онъ упадетъ — Оставьте! закричалъ Фенгъ:— пусть падаетъ.

Оливеръ послушался позволенія и тяжело упалъ на полъ. Полицейскіе посмотрли другъ на друга, но никто не смлъ пошевелиться.

— Притворяется, сказалъ Фенгъ.— Пусть его лежитъ, устанетъ лежать — встанетъ.

— Чмъ прикажете кончить дло? громко спросилъ писарь.

— Его на три мсяца въ тяжелую работу, отвчалъ мистеръ Фенгъ.— Судъ конченъ.

Дверь отворили, и хотли уже нести безчувственнаго мальчика въ погребъ, какъ вдругъ старикъ, бдно, но опрятно одтый, вбжалъ въ комнату и подошелъ къ столу.

— Постойте, постоите, не берите его,— ради Бога, постойте! кричалъ онъ, задыхаясь.

Хотя судъ, подобный этому, иметъ полную и ужасную власть надъ имніемъ, добрымъ именемъ, характеромъ и даже жизнію Англичанъ, подданныхъ ея величества, особенно на.участь бднйшаго класса, и хотя внутри этихъ стнъ каждый день разъигрываются сцены, которыя могли бы заставить ангеловъ плакать кровавыми слезами, но все, что здсь длается, остается тайною для публики, исключая того, что пишутъ въ газетахъ. Мистеръ Фенгъ былъ чрезвычайно раздраженъ появленіемъ нежданнаго постителя.

— Это что такое? кто это? Вонъ его! Судъ конченъ! кричалъ мистеръ Фенгъ.

— Я хочу говорить, кричалъ вновь пришедшій:— меня нельзя выгнать, я все видлъ. Я хозяинъ книжной лавки. Мистеръ Фенгъ, мы должны меня выслушать. Вы не смете отказать мн.

Незнакомецъ говорилъ правду, говорилъ смло и ршительно, отказать ему было невозможно.

— Приведите его къ присяг, ворчалъ съ досадою Фенгъ.— Ну, что вы хотли сказать?

— Вотъ что: я видлъ трехъ мальчиковъ,— этого и еще двухъ другихъ, шедшихъ по другой сторон улицы, въ то самое время, когда джентльменъ читалъ. Платокъ у него вытащилъ другой мальчикъ. Я видлъ это, видлъ, какъ этотъ поступокъ поразилъ его.— И добрый книгопродавецъ разсказалъ все, до малйшей подробности.

— Зачмъ же вы не пришли прежде? спросилъ Фенгъ, помолчавъ.

— Мн не на кого было оставить лавку. Вс убжали вслдъ за нимъ. Я могъ уйдти только спустя пять минутъ.

— Истецъ читалъ въ это время, не такъ ли? спросилъ Фенгъ.

— Да, отвчалъ купецъ:— именно эта книга была у него въ рукахъ.

— Эта книга? сказалъ Фенгъ.— За нее заплачено?

— Нтъ, съ улыбкою отвчалъ купецъ.

— Ахъ! я совсмъ забылъ объ этомъ, вскричалъ старый джентльменъ.

— Прекрасно! А между-тмъ жалуетесь на бднаго мальчика, сказалъ Фенгъ, длая комическое усиліе, чтобъ казаться тронутымъ.— Вижу, сударь, что вы завладли книгою самымъ подозрительнымъ образомъ, неприносящимъ вамъ чести, и можете считать себя счастливымъ, что владлецъ ея не хочетъ васъ преслдовать. Пусть это будетъ для васъ урокомъ, въ другой разъ вы подвергнетесь всей строгости законовъ. Мальчикъ свободенъ. Судъ конченъ!

— Чортъ возьми! вскричалъ старый джентльменъ, выходя наконецъ изъ себя.— Чортъ возьми! Я…

— Очистить залу! закричалъ судья.— Слышите!

Это приказаніе было исполнено, и раздраженнаго мистера Броунло вывели вонъ, онъ шелъ съ книгою въ одной рук, съ бамбуковою тростью въ другой, въ совершенномъ бшенств и досад.

Старый джентльменъ быстро прошелъ черезъ дворъ. Маленькій Оливеръ лежалъ у воротъ, съ открытою грудью и висками, окропленными водою, лицо его покрыто было смертною блдностію, судороги искривляли все тло.

— Бдный мальчикъ! бдный мальчикъ! сказалъ мистеръ Броунло, наклоняясь къ нему.— Наймите кто-нибудь карету, ради Бога, скоре!

Карету наняли, и, бережно положивъ въ нее Оливера по одну сторону, старый джентльменъ слъ по другую.

— Могу ли я хать съ вами? спросилъ книгопродавецъ.

— Позжай, мои другъ, сказалъ мистеръ Броунло:— я и забылъ о теб. А между-тмъ у меня все еще твоя несчастная книга. Садись… Бдняжка! нчего терять времени…

Купецъ слъ въ карету, они похали.

ГЛАВА XII.
Болзнь Оливера и заботы о немъ. Портретъ.

Карста остановилась въ темной улиц близь Пентонвилля. Здсь въ дом была приготовлена постель для Оливера, его осторожно положили въ нее и неусыпно ухаживали за нимъ во все время болзни.

Но Оливеръ долго не могъ чувствовать всей доброты новыхъ друзей своихъ, солнце всходило и закатывалось не одинъ разъ, а мальчикъ все лежалъ безъ чувствъ, задыхаясь отъ жара горячки, который, какъ раскаленное желзо, жжетъ медленно и невыносимо. Черви не такъ быстро точатъ трупъ, какъ ея медленный огонь гложетъ внутренность человка.

Слабый, блдный, худой, онъ пробудился наконецъ отъ того, что ему казалось долгимъ, безпокойнымъ сномъ. Свъ на кровать, онъ положилъ голову на дрожащую руку и съ безпокойствомъ посмотрлъ вокругъ.

— Что это за комната? гд я? сказалъ онъ.— Я не здсь легъ спать.

Онъ произнесъ эти слова тихимъ голосомъ, будучи еще очень слабъ, но ихъ услышали, потому-что занавсъ отдернулся, и старушка, чисто и опрятно одтая, встала со стула, который стоялъ возл кровати.

— Тише, другъ мой, кротко сказала она.— Теб надо молчать, а не то ты опять захвораешь, и теб будетъ хуже, гораздо-хуже. Съ этими словами старушка тихо опустила на подушку голову Оливера и, откинувъ его волосы назадъ, взглянула въ лицо такъ кротко и ласково, что у него на глазахъ выступили слезы.

— Милый малютка! сказала старушка: — что бы сказала теперь мать твоя, еслибъ она сидла возл тебя, какъ я, и могла бы видть тебя теперь?

— Можетъ-быть, она и видитъ меня, прошепталъ Оливеръ, складывая рученки.— Можетъ-быть, она сидла возл меня: мн казалось, я чувствовалъ это.

— Это была горячка, другъ мои, сказала старушка.

— Да! задумчиво отвчалъ Оливеръ:— небо далеко, и она тамъ такъ счастлива, что не должна приходить къ постели бднаго мальчика. Но если бъ она знала, что я былъ болнъ, она пожалла бы обо мн даже и тамъ, потому-что сама была больна прежде, нежели умерла. Она врно ничего обо мн не знаетъ,— прибавилъ Оливеръ посл минутнаго молчанія:— потому-что, еслибъ видла, какъ они терзали меня, врно сдлалась бы печальна, а лицо ея всегда казалось мн свтлымъ и счастливымъ, когда видалъ я ее во сн.

Старушка ничего не отвчала, но, отеревъ глаза и очки, лежавшіе на одял, принесла ему теплаго питья, а потомъ велла заснуть, если онъ не хочетъ быть опять болнъ.

Оливеръ молчалъ, потому-что хотлъ во всемъ повиноваться доброй старушк, и боле потому-что почти совершенно обезсиллъ, сказавъ послднія слова. Онъ скоро заснулъ и былъ пробужденъ блескомъ свчи, при свт которой увидлъ джентльмена, съ большими часами въ рукахъ, щупавшаго пульсъ его и сказавшаго, что ему гораздо-лучше.

— Теб теперь гораздо-лучше, дружокъ? спросилъ джентльменъ.

— Да, покорно васъ благодарю, сударь, отвчалъ Оливеръ.

— Да, знаю, сказалъ джентльменъ:— ты немножко-голоденъ, не такъ ли?

— Нтъ, сударь, отвчалъ Оливеръ.

— Гм! сказалъ джентльменъ. Нтъ? Я и зналъ, что нтъ. Онъ не голоденъ, мистриссъ Бедвинъ, сказалъ джентльменъ, смотря очень глубокомысленно.

Старушка почтительно наклонила голову, какъ-бы желая показать этимъ, что считаетъ доктора всеведущимъ. Казалось, самъ докторъ былъ того же мннія.

— Тебя клонитъ сонъ, не такъ ли, дружокъ? сказалъ докторъ.

— Нтъ, сударь, отвчалъ Оливеръ.

— Нтъ? сказалъ докторъ съ довольнымъ видомъ.— Тебя не клонитъ сонъ? Ты вдь не чувствуешь жажды?

— Чувствую, мн очень хочется пить, отвчалъ Оливеръ.

— Я того и ожидалъ, мистриссъ Бедвинъ, сказалъ докторъ.— Это очень натурально, ему хочется пить, и очень хорошо. Вы можете давать ему немного чаю и хлба, только безъ масла. Не держите его въ большомъ тепл, и берегитесь, чтобъ ему не было слишкомъ-холодно,— сдлайте милость.

Старушка поклонилась, и докторъ вышелъ.

Оливеръ скоро опять заснулъ, и когда пробудился, то было уже около двнадцати часовъ. Скоро старушка пожелала ему доброй ночи, оставивъ его подъ надзоромъ толстой женщины, которая принесла въ узелк маленькую библію и большой ночной чепчикъ. Надвъ чепчикъ на голову, а библію положивъ на столъ, и сказавъ Оливеру, что она пришла сидть около его постели, подвинула она стулъ къ камину и начала вязать чулокъ.

Такъ прошла ночь. Иногда Оливеръ пробуждался, и, припоминая все, что происходило съ нимъ, долго и пламенно молился. Наконецъ онъ заснулъ тмъ крпкимъ, спокойнымъ сномъ, который заставляетъ забывать страданія и отъ котораго тяжело пробуждаться.

Было уже свтло, когда Оливеръ открылъ глаза: онъ чувствовалъ себя довольнымъ и счастливымъ, благополучно вынесъ кризисъ, и снова принадлежалъ свту.

Черезъ три дня онъ могъ уже сидть на стул, обложенный подушками, но все еще былъ слабъ. Мистриссъ Бедвинъ часто носила его въ свою комнату, усаживала передъ каминомъ, сама садилась возл, и, смотря на него, была въ такомъ восхищеніи, что начинала плакать.

— Вы очень, очень добры ко мн, сударыня, сказалъ Оливеръ.

— Полно говорить объ этомъ, дружокъ, сказала старушка:— теб пора кушать бульйонъ, докторъ сказалъ, что мистеръ Броунло можетъ видть тебя въ это утро, и намъ надо смотрть веселе, чтобъ и ему было весело. Съ этими словами, старушка начала разогрвать столько бульйону, что имъ можно было бы накормить триста мальчиковъ въ Дом Призрнія.

— Ты врно любишь картины, мои дружокъ? спросила старушка, видя, что Оливеръ внимательно устремилъ глаза на портретъ, висвшій на стн противъ стула.

— Не знаю, сударыня, сказалъ Оливеръ, не отводя глазъ: — я такъ мало видлъ картинъ. Какъ прекрасно, какъ кротко лицо этой дамы!

— О! живописцы всегда длаютъ дамъ прекрасне, нежели какъ он въ-самомъ-дл, иначе имъ никто не давалъ бы работы, сказала старушка.— Человкъ, который изобрлъ бы машину снимать лица совершенно-сходно, никогда не имлъ бы успха, сказала старушка, смясь отъ чистаго сердца.

— Чей это портретъ? спросилъ Оливеръ.

— А право, я и сама не знаю, дружокъ. Подлинника мы оба не знаемъ. Кажется, онъ очень теб нравится.

— Онъ такъ хорошъ, такъ хорошъ…

— Но онъ врно не пугаетъ тебя? съ удивленіемъ спросила старушка, замтивъ, что Оливеръ смотритъ на портретъ съ какимъ-то страхомъ.

— О, нтъ, нтъ. Но глаза ея такъ печальны, кажется, будто они смотрятъ на меня. Эта дама точно какъ живая, она будто хочетъ говорить со мною, но не можетъ.

— Что съ тобою, душенька? успокойся! вскричала испуганная старушка.— Ты еще не совсмъ оправился отъ болзни. Дай, я поверну твой стулъ, ты не будешь больше видть портрета.

Но воображеніе Оливера по-прежнему рисовало ему милое лицо: онъ не хотлъ однако безпокоить добрую старушку и весело улыбнулся, когда она взглянула на него. Обрадованная мистриссъ Бедвинъ начала приготовлять ему бульйонъ и хлбъ и когда онъ позавтракалъ, послышался тихій стукъ въ дверь.— Войдите, сказала старушка. То былъ мистеръ Броунло.

Старый джентльменъ быстро вошелъ въ комнату, но когда надлъ очки и ближе взглянулъ на Оливера, лицо его перемнилось. Оливеръ похудлъ и ослабъ отъ болзни, и напрасно старался встать, изъ почтенія къ своему благодтелю: онъ снова упалъ на стулъ. А какъ, надо сказать правду, у мистера Броунло было сердце, въ которомъ могли бы помститься шесть сердецъ обыкновенныхъ старыхъ джентльменовъ, то, по какому-то гидравлическому процессу, который мы не умемъ объяснить слезы показались изъ. глазъ его.

— Бдный мальчикъ! бдный мальчикъ! сказалъ мистеръ Броунло. Я сегодня что-то не такъ здоровъ, мистриссъ Бедвинъ. Кажется, я простудился.

— О, врно нтъ, сударь.

— Не знаю, мистриссъ Бедвинъ, не знаю. Ну, какъ ты себя чувствуешь?

— Очень хорошо, сударь, отвчалъ Оливеръ.— Не знаю, какъ мн благодарить васъ за вашу доброту ко мн.

— Бдный мальчикъ! печально сказалъ мистеръ Броунло.— Кормили ли вы его, мистриссъ Бедвинъ?

— Онъ сейчасъ кушалъ бульйонъ.

— Дв рюмки портвейну боле подкрпили бы его, не такъ ли, Томъ Вайтъ? а?

— Мое имя Оливеръ, сударь, отвчалъ мальчикъ, глядя на него съ удивленіемъ.

— Оливеръ? сказалъ мистеръ Броунло: — Оливеръ? Оливеръ Вайтъ? а?

— Нтъ, сударь — Твистъ, Оливеръ Твистъ.

— Странное имя! {Твистъ (Twist) по-англійски значитъ веревка.} сказалъ старый джентльменъ:— зачмъ же ты сказалъ судь, что твое имя Вайтъ?

— Я никогда не говорилъ этого, сударь.

Это такъ мало походило на правду, что старый джентльменъ нсколько сердито взглянулъ на Оливера. Но невозможно было не врить ему: вс черты лица подтверждали истину словъ его.

— Тутъ должна быть какая-нибудь ошибка, сказалъ мистеръ Броунло. И, вспомнивъ сходство Оливера съ какимъ-то знакомымъ лицомъ, онъ все еще не сводилъ съ него глазъ.

— Надюсь, вы не сердитесь на меня, сударь? спросилъ Оливеръ, робко подымая глаза.

— Нтъ, нтъ, отвчалъ старый джентльменъ.— Боже мой! что это? Мистриссъ Бедвинъ, посмотире, посмотрите!

И, говоря это, онъ показывалъ то на лицо мальчика, то на портретъ, висвшій надъ его головою. Въ нихъ было живое сходство: глаза, голова, ротъ,— вс черты лица были т же. Даже самое выраженіе лица было такъ схоже, что мистеръ Броунло не могъ удержать своего изумленія.

Оливеръ не зналъ причины такого внезапнаго восклицанія, онъ испугался, и будучи еще очень слабъ, снова впалъ въ безпамятство.

ГЛАВА XIII.
Жидъ и друзья его.

Когда Докинсъ и достойный другъ его Чарльсъ Бэтсъ, похитивъ собственность почтеннаго джентльмена, погнались за Оливеромъ, то они поступили, какъ мы уже имли случай замтить, самымъ похвальнымъ и приличнымъ образомъ въ отношеніи къ самимъ-себ, и такъ-какъ свобода всего дороже истинному Англичанину, то прошу читателя замтить, что этотъ поступокъ долженъ возвысить ихъ въ мнніи всхъ истинныхъ патріотовъ: онъ лучшее доказательство того, какъ они заботилось о своей безопасности, стараясь вполн соблюсти законъ самосохраненія, который философы полагаютъ источникомъ всхъ дйствій и явленій природы.

И такъ, два мальчика бжали во всю мочь по узкимъ улицамъ и переулкамъ, наконецъ ршились остановиться на перекрестк и перевести духъ. Здсь Чарльсъ не могъ удержаться отъ радостнаго восклицанія, и, захохотавъ во все горло, бросился къ двери и отворилъ ее въ полномъ восхищеніи.

— Что съ тобою? спросилъ Докинсъ.

— Ха! ха! ха!

— Перестань орать! сказалъ Докинсъ, съ безпокойствомъ осматриваясь кругомъ:— ты хочешь, чтобъ насъ схватили.

— Не могу удержаться отъ смха, сказалъ Чарльсъ.— Какъ онъ бжалъ, прятался за углами, оглядывался назадъ, а мы бжали сзади съ платкомъ въ карман! И онъ снова принялся хохотать.

— Что скажетъ Феджинъ? спросилъ наконецъ Докинсъ.

— Какъ что?

— А что? Сказалъ Докинсъ.

— Ну, что же онъ можетъ сказать намъ? спросилъ Чарльсъ, вдругъ потерявъ всю веселость:— что онъ можетъ сказать?

‘Хитрецъ’ началъ свистать, и, снявъ шляпу, почесалъ затылокъ.

— Что ты думаешь? спросилъ Чарльсъ.

Докинсъ не отвчалъ ни слова, но, снова надвъ шляпу, поднялъ длинныя фалды фрака и пошелъ домой. Чарльсъ печально пошелъ сзади. Стукъ шаговъ ихъ заставилъ вздрогнуть стараго Жида, который сидлъ передъ огнемъ съ кускомъ хлба въ одной рук и перочиннымъ ножомъ въ другой. На его блдномъ лиц появилась предательская улыбка, когда онъ приставилъ ухо къ двери и началъ прислушиваться.

— Кто же это? проворчалъ Жидъ, измняясь въ лиц.— Ихъ только двое! Гд жь третій?

Шаги приближались, дверь тихо отворилась, Докинсъ съ Чарльсомъ вошли и заперли ее за собою.

— Гд Оливеръ? спросилъ въ бшенств Жидъ съ угрожающимъ видомъ:— гд онъ?

Маленькіе плуты смотрли на своего начальника, какъ-бы испугавшись его гнва, потомъ взглянули другъ на друга, но не отвчали ни слова.

— Гд жь онъ? спросилъ Жидъ, схватывая Докинса за воротникъ и сжимая его:— говори, или я задушу тебя!

Феджинъ былъ такъ страшенъ, что Чарльсъ, видя свою очередь быть задавлену, палъ на колни и поднялъ громкіе, продолжительный ревъ.

— Будешь ли ты говорить? закричалъ въ бшенств Жидъ.

— Ну, онъ попался на крючокъ, вотъ и все, сказалъ съ досадою Докинсъ.— Пустите меня, слышите ли?— Высвободившись изъ своего огромнаго фрака, онъ оставилъ его въ рукахъ стараго Жида и, схвативъ со стола вилку, пустилъ ее ему въ жилетъ.

Но Жидъ съ легкостію, которой невозможно было отъ него ожидать, отскочилъ назадъ и, схвативъ бутылку, готовъ былъ бросить ее въ голову своего противника. Въ это время Чарльсъ, ужасно закричавъ, обратилъ на себя его вниманіе, и бутылка полетла въ этого джентльмена.

— Что у васъ за шумъ? сказалъ грубый голосъ.— Кто это бросилъ въ меня? Хорошо, что въ меня попало только пиво, а то бы я далъ знать себя… Я никакъ не думалъ, что адскій, проклятый, богатый Жидъ станетъ лить что-нибудь кром воды. Что у васъ тутъ, Феджинъ? Чортъ возьми, я весь забрызганъ пивомъ. Войди сюда, что ты стоишь за дверьми, или стыдишься своего барина? Сюда!

Человкъ, говорившій эти слова, казался не старе тридцати-пяти лтъ. Онъ былъ въ черномъ бархатномъ фрак, въ толстыхъ суконныхъ брюкахъ, въ свтлыхъ башмакахъ и срыхъ чулкахъ, выказывавшихъ пару огромныхъ ногъ. На голов его надта черная шляпа, вкругъ шеи обвязанъ грязный толковый платокъ съ длинными концами, которыми этотъ человкъ утиралъ лицо: на галстух красовалось широкое, грубое лицо съ небритою бородою, двумя блестящими глазами, изъ которыхъ одинъ былъ окруженъ красивыми цвтами радуги, слдствіемъ недавно-полученнаго удара.

— Войди же, слышишь ты? ворчалъ этотъ молодецъ. Блая, мохнатая собака, съ мордою расцарапанною и избитою во многихъ мстахъ, вошла въ комнату.

— Зачмъ ты не вошелъ прежде? Ты, кажется, гордишься тмъ, что не признаешь меня передъ чужими? Ложись!

За этимъ приказаніемъ послдовалъ ударъ ногою, который оттолкнулъ собаку въ другой уголъ комнаты. Но, казалось, она привыкла къ такому обращенію, свернулась въ углу, тихо и поминутно открывая и закрывая болзненные глаза свои, будто осматривала комнату.

— Что ты развозился? Ты обижаешь дтей, жадное, ненасытное животное? Я удивляюсь, какъ они не убьютъ тебя. На ихъ мст я давно отправилъ бы тебя на тотъ свтъ, или продалъ бы кому-нибудь, чтобъ тебя какъ урода держали въ банк.

— Тише, тише, мистеръ Сайксъ! сказалъ Жидъ, дрожа всмъ тломъ:— не говорите такъ громко.

— Ты разв не знаешь моего имени?

— Да, да, Биль Сайксъ, сказалъ Жидъ съ смиреніемъ.— Вы, кажется, разсердились, Биль?

— Ты самъ, кажется, сошелъ съ ума, старый скряга! вскричалъ Сайксъ.

Жидъ дернулъ его за рукавъ, и указалъ на мальчиковъ.

Сайксъ показалъ видъ, что длаетъ петлю, и потомъ наклонилъ голову на лвое плечо, знакъ этотъ Жидъ понималъ очень хорошо. Потомъ онъ спросилъ себ вина.— Смотри только, не положи въ него яду! сказалъ Сайксъ, кладя шляпу на столъ.

Это сказано было въ шутку, но если бы говорившій могъ видть ужасный взглядъ, съ которымъ Жидъ закусилъ губу, наливая вино, то могъ бы подумать, что предупрежденіе не было излишнимъ.

Проглотивъ три или четыре стакана вина, Сайксъ ршился выслушать разсказъ мальчиковъ о томъ, какъ взяли Оливера,— разсказъ съ большими прибавленіями и измненіями.

— Я боюсь, сказалъ Жидъ:— онъ можетъ разсказать кое-что, и намъ будетъ плохо. Пожалуй, доберутся и до другихъ, и тогда, я думаю, теб будетъ хуже, чмъ мн.

Сайксъ вздрогнулъ и вдругъ оборотился, дико смотря на Жида, но плечи старика поднялись выше ушей, и глаза были устремлены на противоположную стну.

Наступило продолжительное молчаніе. Вс члены этой честной компаніи казались погруженными въ размышленія, не исключая и собаки, которая, оскаливъ зубы, готова была вцпиться въ ноги первому джентльмену, котораго встртитъ на улиц.

— Кому-нибудь надо узнать, что происходило въ полиціи, сказалъ Сайксъ, вдругъ смягчая голосъ.

Жидъ кивнулъ головою.

— Если онъ не оправдался и его заперли, то бояться нечего, онъ прійдетъ назадъ, сказалъ Сайксъ:— и тогда за нимъ нужно присматривать.

Жидъ опять кивнулъ головою.

Польза такого поступка была очевидна, но, къ-несчастію, тутъ встртилось важное препятствіе, Докинсъ, Чарльсъ Бэтсъ, Феджинъ и Сайксъ имли такое глубокое отвращеніе отъ полиціи, что ни за что въ свтъ не соглашались идти туда.

Трудно опредлить, долго ли бы они сидли, въ нершительности смотря другъ на друга, еслибъ приходъ двухъ дамъ, которыхъ Оливеръ уже видлъ одинъ разъ, не оживилъ разговора.

— Чудесно! сказалъ Жидъ: — Бэтъ пойдетъ, не такъ ли, милая?

— Куда? спросила она.

— Только въ полицію, моя красавица, сказалъ ласково Жидъ.

Дама не сказала ршительно, что она не хочетъ идти, но просила, если можно, избавить ее отъ этого порученія.

Жидъ нахмурился и отворотился отъ этой дамы, которая была въ красномъ плать, зеленыхъ башмакахъ и желтой шляпк, къ другой.

— Ну, милая Нанси, что вы скажете?

— Что этому не бывать, нечего и думать объ этомъ, Феджинъ, отвчала Нанси.

— Что это значитъ? спросилъ Сайксъ, сердито смотря на нее.

— Я сказала, Биль, кокетливо отвчала дама.

— Теб лучше всего идти, замтилъ Сайксъ:— тебя тамъ никто не знаетъ.

— А какъ я не хочу идти, то все равно, знаютъ меня тамъ, или нтъ.

— Она пойдетъ, Феджинъ, сказалъ Сайксъ.

— Нтъ, она не пойдетъ, Феджинъ, вскричала Нанси.

— Пойдетъ! сказалъ Сайксъ.

И Сайксъ былъ правъ. Просьбами, угрозами, общаніями ее склонили наконецъ исполнить порученіе. Она надла чистый блый передникъ, накрыла папильйотки соломенною шляпкою — все это достали изъ ящиковъ Жида — и хотла идти.

— Подожди немного, сказалъ Жидъ, вынимая маленькую покрытую корзинку.— Возьми это въ одну руку, такъ будетъ приличне.

— А въ другую руку дай ей ключъ отъ дверей, сказалъ Сайксъ.

— Да, да, отвчалъ Жидъ, навшивая большой ключъ на руку Нанси.— Вотъ такъ: хорошо, очень хорошо, прибавилъ онъ, потирая руки.

— О, братъ мой! мой бдный, милый, драгоцнный братъ! вскричала Нанси, заливаясь слезами.— Что съ нимъ сдлалось? Куда они двали его? Сжальтесь надо мною, господа-джентльмены: скажите, не видли ли вы моего брата, умоляю васъ, господа-джентльмены…

Произнеся эти слова самымъ плачевнымъ голосомъ, къ величайшему восхищенію слушателей, миссъ Нанси съ улыбкою поклонилась и исчезла.

— Она прекрасная двушка! сказалъ Жидъ, обращаясь къ своимъ друзьямъ и качая головою, какъ-бы совтуя имъ брать съ нея примръ.

— Длаетъ честь своему полу, сказалъ Сайксъ, наливая стаканъ и ударяя по столу своимъ огромнымъ кулакомъ.— Пью за ея здоровье и желаю, чтобъ вс были на нее похожи!

Между-тмъ, Нанси продолжала путь свой и, не смотря на маленькую природную робость, происходившую отъ непривычки ходить по улицамъ одной, безъ провожатаго, достигла въ совершенной безопасности управы благочинія.

Вошедъ во дворъ, она тихо постучала ключомъ у одной изъ дверей тюрьмы и начала прислушиваться,— никто не отвчалъ. Она стала кашлять и снова прислушивалась,— прежнее молчаніе. Наконецъ она ршилась спросить.

— Нолли {Уменьшительное отъ Оливера.}, дружокъ! шептала Нанси нжнымъ голосомъ: — Нолли!

Но тутъ не было никого, кром несчастнаго преступника, который былъ взятъ за то, что игралъ на флейт, и который, какъ виновный противъ общества, былъ отосланъ мистеромъ Фенгомъ въ исправительный домъ на одинъ мсяцъ съ приличнымъ и забавнымъ замчаніемъ, чтобъ онъ дулъ лучше въ мельницу, нежели въ флейту, принося тмъ обществу пользу. Несчастный не отвчалъ ни слова, будучи занятъ потерею флейты, которую конфисковали въ пользу бдныхъ. Нанси перешла къ слдующей двери, и опять начала стучаться.

— Ну! кричалъ слабый, хриплый голосъ.

— Нтъ ли здсь маленькаго мальчика? спросила Нанси, рыдая.

— Нтъ, отвчалъ голосъ: — Богъ избавилъ.

Тутъ былъ шестидесяти-пяти-лтній бродяга, котораго посадили въ тюрьму за то, что онъ не игралъ на флейт, или, говоря другими словами, просилъ милостыню на улицахъ и ничего не работалъ.

Но какъ никто изъ преступниковъ ничего не зналъ объ Оливер, то Нанси ршилась обратиться къ полицейскому офицеру въ пестромъ жилет, и съ плачемъ, съ жалобами спросила о своемъ миломъ братц.

— У меня нтъ его, милая, сказалъ полицейскій.

— Гд же онъ? спросила Нанси съ отчаяніемъ.

— Его взялъ съ собою джентльменъ.

— Какой джентльменъ? О, Боже мой! какой джентльменъ? вскричала Нанси.

Полицейскій разсказалъ глубоко-опечаленной сестр, что Оливеръ былъ взятъ больной въ полицію и выпущенъ оттуда по ходатайству свидтеля, который доказалъ невинность Оливера, что истецъ взялъ его къ себ въ домъ близь Пентонвилля, потому-что онъ слышалъ, какъ джентльменъ приказалъ кучеру туда хать.

Въ ужасномъ состояніи неизвстности, молодая женщина вышла изъ дверей и побжала къ жилищу Жида.

Едва Сайксъ выслушалъ ея разсказъ, какъ тотчасъ позвалъ свою блую собаку, и, надвъ шляпу, вышелъ изъ комнаты, не говоря ни слова.

— Мы должны узнать, гд онъ теперь, друзья мои, его надо найдти, сказалъ Жидъ, сильно встревоженный — Нанси, мн непремнно надо найдти его: врю тебя во всемъ, милая, и докажу это. Постой, постой, прибавилъ Жидъ, дрожащею, рукою отпирая ящикъ: — вотъ вамъ деньги, друзья мои. З-запру сегодня на ночь эту лачугу: вы знаете, гд найдти меня. Не медлите здсь ни минуты!

Съ этими словами онъ проводилъ ихъ за дверь, заперъ ее на замокъ, вынулъ ящичекъ, который, открывалъ передъ Оливеромъ, и проворно началъ прятать часы и брильянты подъ платье.

Ударъ въ дверь ужаснулъ его.— Кто тамъ? вскричалъ онъ голосомъ отчаянія.

— Я! отвчалъ голосъ Докинса.

— Что теб надо? вскричалъ съ нетерпніемъ Жидъ.

— Нанси спрашиваетъ, куда привести его потомъ: сюда, или въ другое мсто, знаешь? спросилъ Докинсъ.

— Да, отвчалъ Жидъ, гд бы она ни нашла его. Найдите его, найдите его непремнно. Ужь потомъ я знаю, что съ нимъ длать.

Мальчикъ пробормоталъ какой-то отвтъ, и сошелъ съ лстницы.

— Онъ не успетъ намъ ничего сдлать, сказалъ Жидъ, продолжая свое занятіе: — если и откроетъ наше убжище своимъ новымъ друзьямъ.

ГЛАВА XIV
о томъ, что случилось съ Оливеромъ у мистера Броунло. Предсказаніе Гримвига.

Оливеръ скоро очнулся отъ обморока, въ который ввергло его внезапное восклицаніе мистера Броунло. Старый джентльменъ и мистриссъ Бедвинъ въ разговорахъ съ мимъ никогда не упоминали о картин, а старались его занимать веселыми разсказами. Онъ былъ еще очень слабъ и не могъ бы сойдти къ завтраку, но когда на другой день его принесли въ комнату ключницы, глаза его прямо обратились на стну, въ надежд опять взглянуть на лицо прекрасной дамы. Но ожиданіе его было напрасно: — портретъ сняли.

— Ахъ! сказала ключница: — ужь его нтъ.

— Вижу, со вздохомъ отвчалъ Оливеръ: — зачмъ его сняли?

— Его сняли, дружокъ, потому-что мистеръ Броунло сказалъ, будто онъ безпокоитъ тебя и можетъ помшать твоему выздоровленію.

— О нтъ, онъ нисколько не безпокоитъ меня, сударыня, сказалъ Оливеръ.— Я любилъ смотрть на него, я очень любилъ ого.

— Хорошо, хорошо! весело сказала старушка:— выздоравливай поскоре, и портретъ опять повсятъ, общаю теб это, а теперь поговоримъ о чемъ нибудь другомъ.

Вотъ все, что Оливеръ могъ узнать о портрет, и какъ старушка съ такою заботливостью ходила занимъ во время его болзни, то онъ, боясь безпокоить ее распросами, внимательно слушалъ ея разсказы о доброй и прекрасной ея дочери, которая была замужемъ за добрымъ и прекраснымъ человкомъ и жила въ деревн, о сын, который былъ писаремъ у богатаго купца въ Вестиндіи, и который также былъ прекрасный молодой человкъ, онъ четыре раза въ годъ писалъ домой такія почтительныя письма, что слезы текли изъ глазъ ея. Пока старушка исчисляла вс добрыя качества своихъ дтей и достоинства своего добраго мужа, который, бдный, умеръ двадцати-шести лтъ, наступало время, длать чай, а посл чаю она учила Оливера играть въ пикетъ, наконецъ, маленькій больной ужиналъ и ложился спать.

Прекрасны были дни выздоровленія Оливера. Все было такъ тихо, чисто и въ порядк, вс были такъ добры и ласковы, что посл шума и безпокойствъ, среди которыхъ онъ всегда жилъ, ему казалось, что онъ въ раю. Едва онъ былъ въ состояніи надть платье, какъ мистеръ Броунло сдлалъ ему новую пару, новую шапку и новые башмаки. Когда Оливеру сказали, что онъ можетъ длать что хочетъ съ своимъ старымъ платьемъ, то онъ подарилъ его служанк, которая была всегда съ нимъ ласкова, просилъ продать платье какому-нибудь Жиду, а деньги взять себ. Она тотчасъ исполнила это, и когда Оливеръ увидлъ изъ окна, какъ Жидъ положилъ платье его въ мшокъ и ушелъ, то онъ пришелъ въ восхищеніе, что ему не прійдется боле носить его.

Однажды вечеромъ, когда Оливеръ сидлъ, разговаривая съ мистриссъ Бедвинъ, пришли сказать, что мистеръ Броунло зоветъ его къ себ въ кабинетъ.

— Скоре вымой руки и дай мн причесать тебя, сказала мистриссъ Бедвинъ. Если бъ мы знали, что тебя позовутъ, то надли бы чистенькій воротничокъ.

Оливеръ сдлалъ все, что приказывала ему старушка, и одвъ его, она не могла удержаться, чтобъ опять не полюбоваться на своего фаворита.

Ободренный Оливеръ постучалъ у двери кабинета, и когда мистеръ Броунло позволилъ ему войдти, онъ увидлъ себя въ маленькой комнатк, заставленной книгами, съ окномъ, выходившимъ въ садъ. Передъ окномъ стоялъ столъ, возл котораго сидлъ мистеръ Броунло и читалъ что-то. Увидвъ Оливера, онъ, отложивъ книгу, веллъ ему подойти къ столу и ссть. Оливеръ повиновался, удивляясь, гд найдти столько людей, чтобъ прочитать столько книгъ, которыя, казалось, написаны были для того, чтобъ сдлать свтъ умне.

— Много книгъ, не такъ ли, дружокъ? сказалъ мистеръ Броунло, замтя, съ какимъ любопытствомъ Оливеръ смотрлъ на шкапы, достававшіе отъ полу до потолка.

— Очень-много, сударь, отвчалъ Оливеръ:— я никогда не видывалъ столько.

— Ты прочтешь ихъ, если будешь вести себя хорошо, кротко сказалъ старый джентльменъ:— и это будетъ нравиться теб боле, нежели смотрть на переплеты, хоть иногда обертки и составляютъ лучшее достоинство книги.

— Я думаю, они должны быть очень тяжелы, сказалъ Оливеръ, показывая на огромные волюмы съ богатою позолотою.

— Не всегда, дружокъ, отвчалъ старый джентльменъ съ улыбкою, гладя Оливера по голов:— другіе также тяжелы, хотя гораздо мене. Я думаю, ты желалъ бы скоре вырости и писать книги?

— Мн кажется, я лучше желалъ бы читать ихъ, сударь, отвчалъ Оливеръ.

— Какъ! разв ты не хотлъ бы сдлаться писателемъ?

Оливеръ подумалъ немного, и потомъ отвчалъ, что кажется гораздо лучше быть книгопродавцемъ. Старый джентльменъ смялся отъ чистаго сердца и объявилъ, что онъ сказалъ истину, а Оливеръ радовался, самъ не зная чему.

— Не бойся, дружокъ, мы не сдлаемъ изъ тебя сочинителя, сказалъ старый джентльменъ: — мы выучимъ тебя чему-нибудь полезному, напримръ длать кирпичи.

— Покорно благодарю, сударь, сказалъ Оливеръ, и серьзный отвтъ его заставилъ стараго джентльмена снопа захохотать.

— Теперь, дружокъ, выслушай со вниманіемъ, что я скажу теб, сказалъ мистеръ Броунло ласковымъ, но значительнымъ тономъ. Я буду говорить теб прямо, потому-что увренъ, ты въ состояніи понимать меня.

— О, не говорите, что вы хотите отослать меня прочь! вскричалъ Оливеръ, опечаленный серьзнымъ тономъ стараго джентльмена:— не выгоняйте меня отъ себя. Позвольте мн остаться здсь и быть вашимъ слугою. Не отсылайте меня въ то ужасное мсто, откуда пришелъ я. Сжальтесь надъ бднымъ мальчикомъ!

— Другъ мой, сказалъ старый джентльменъ, тронутый просьбами Оливера:— не бойся, я не отошло тебя, если только ты самъ не подашь къ тому причины.

— О, никогда, никогда!

— Надюсь, что нтъ, прибавилъ старый джентльменъ: — я увренъ въ теб. Прежде я бывалъ обманутъ людьми, которымъ вврялся, но теб я готовъ врить, самъ не знаю почему. Люди, которыхъ я любилъ, лежатъ глубоко въ могол, хоть счастіе и радость моей жизни погребены вмст съ ними, но я не сдлалъ своего сердца гробомъ, не заглушилъ въ немъ моихъ лучшихъ чувствъ, глубокая горесть могла только усилить ихъ…

Старый джентльменъ произнесъ эти слова тихимъ голосомъ, говоря боле съ самимъ собою, и нсколько минутъ оставался безмолвнымъ. Оливеръ молчалъ, притаивъ дыханіе.

— Полно, полно! сказалъ наконецъ старый джентльменъ веселымъ тономъ.— Я сказалъ это только потому, что ты еще молодъ, и что, зная, сколько горя я вынесъ, ты не будешь никогда по неосторожности растравлять мои раны. Ты говоришь, что ты сирота, что у тебя нтъ друга на свт? Теперь разскажи мн все: откуда ты пришелъ, кто привелъ тебя, и какъ ты попалъ въ общество, въ которомъ я нашелъ тебя. Говори правду. Если я найду, что ты невиненъ, то пока я живъ, ты не будешь безъ друга.

Оливеръ громко зарыдалъ, и лишь-только началъ разсказывать, какъ его отдали въ деревню, какъ мистеръ Бомбль привелъ его въ Домъ Призрнія,— двойной ударъ въ дверь послышался съ улицы, слуга доложилъ о приход мистера Гримвига.

— Онъ идетъ сюда? спросилъ мистеръ Броунло.

— Да, сударь, отвчалъ слуга: — онъ спросилъ дома ли кто-нибудь, и когда я сказалъ, что вы дома, онъ отвчалъ, что пришелъ пить чай.

Мистеръ Броунло улыбнулся и, обращаясь къ Оливеру, сказалъ, что мистеръ Гримвигъ старый другъ его, и хоть немного грубъ въ обращеніи, но добрйшій человкъ въ мір.

— Не прикажете ли мн идти внизъ? спросилъ Оливеръ.

— Нтъ, останься здсь.

— Въ эту минуту вошелъ, опираясь на большую палку и прихрамывая на одну ногу, толстый, старый джентльменъ въ синемъ фрак, полосатомъ жилет, нанковыхъ панталонахъ и въ блой шляп съ огромными полями, позеленвшими отъ времени. Маленькій блый галстухъ стягивалъ его шею, и длинная стальная цпочка отъ часовъ покоилась на жилетъ. Онъ имлъ привычку наклонять голову на бокъ когда говорилъ, и косить глаза, чмъ очень-ясно напоминалъ попугая. Такое именно положеніе онъ принялъ, вошедъ въ комнату. Держа въ рукъ маленькій кусокъ апельсинной корки, онъ вскричалъ сердитымъ голосомъ:

— Посмотрите! видите? Не удивительно ли, что я не могу прійдти къ кому-ни будь въ домъ безъ того, чтобъ не найдти чего-нибудь на лстниц? Я уже одинъ разъ поскользнулся на апельсинной корк, и чувствую, что мн прійдется умереть отъ нея. Я увренъ, что умру отъ апельсинной корки, въ противномъ случа готовъ състь свою голову! (Это была любимая поговорка мистера Гримвига, которую онъ всегда приводилъ вмсто доказательства, хотя голова его была такъ велика, что едва держалась на маленькой ше).

— Готовъ състь свою голову, повторилъ мистеръ Гримвигъ, стуча палкою по полу.— Ба! это что? прибавилъ онъ, смотря на Оливера и отступая на два шага.

— Это Оливеръ Твистъ, о которомъ мы говорили, сказалъ мистеръ Броунло.

— Надюсь, что это не тотъ мальчикъ, у котораго была горячка? сказалъ мистеръ Гримвигъ, отступая еще дале.— Постойте-ка, не говорите, постойте! продолжалъ онъ, потерявъ весь свой страхъ при словъ ‘горячка’:— вотъ мальчикъ, у котораго былъ апельсинъ! Если не онъ сълъ апельсинъ и раскидалъ корки по лстниц, то я готовъ състь свою голову, да и его также.

— Нтъ, нтъ, не онъ! сказалъ смясь мистеръ Броупло.— Ну, положите же шляпу, садитесь.

— Я знаю, что говорю, сказалъ сердитый джентльменъ, снимая перчатки.— У насъ на улицъ всегда валяются апельсинныя корки, я знаю, что ихъ бросаетъ нарочно мальчишка, сынъ нашего доктора. Вчера одна женщина поскользнулась и упала въ мой палиссадникъ, она хотла идти къ доктору, но я закричалъ ей: ‘не ходите къ нему, онъ мошенникъ, убійца!’ Онъ и въ-caмомъ-длъ таковъ. Если жь нтъ… И старый джентльменъ съ досадою ударилъ палкою о полъ, что онъ длалъ всегда, когда хотлъ замнить свою пословицу пантомимою. Потомъ, все еще держа палку въ рукъ, онъ слъ и, вынувъ двойной лорнетъ, началъ разсматривать Оливера, который смутился, покраснлъ и опять поклонился.

— Такъ это мальчикъ? сказалъ наконецъ мистеръ Гримвигъ.

— Мальчикъ, отвчалъ мистеръ Броунло, весело смотря на Оливера.

— Какъ поживаешь, мальчикъ? спросилъ мистеръ Гримвигъ.

— Покорно васъ благодарю, теперь мн гораздо лучше, отвчалъ Оливеръ.

Мистеръ Броунло, опасаясь, чтобъ другъ его не сказалъ чего-нибудь непріятнаго Оливеру, просилъ его сказать мистриссъ Бедвинъ, чтобъ она длала чай, и мальчикъ былъ этому очень радъ.

— Онъ милый мальчикъ, не правда ли? спросилъ мистеръ Броунло.

— Не знаю, отвчалъ Гримвигъ.

— Не знаешь?

— Нтъ, не знаю. Я не вижу никакой разницы въ мальчикахъ. Знаю только два рода мальчиковъ: плаксивыхъ и съ бычьей кожей.

— Къ которому же принадлежитъ Оливеръ?

— Къ первому. А у пріятеля моего есть мальчикъ съ бычьей рожей, съ круглой головой, красными щеками и блестящими глазами, ужасный мальчикъ,— съ большимъ аппетитомъ и съ голосомъ лоцмана. Я знаю его, негодяя!

— Ну, Оливеръ непохожъ на него, и потому врно не подвергнется твоему гнву.

— Непохожъ? отвчалъ Гримвигъ: — онъ, можетъ-быть, хуже.

Мистеръ Броунло закашлялся, и это, казалось, привело въ восхищеніе Гримвига.

— Онъ можетъ быть гораздо хуже, говорю я.— Откуда онъ пришелъ? Кто онъ? Что онъ? У него была горячка,— отъ чего? У порядочныхъ людей не бываетъ горячки. Это случается только съ негодяями. Я зналъ одного человка, который былъ повшенъ въ Ямайк за то, что убилъ своего господина, у него шесть разъ была горячка: поэтому его и не хотли простить.

Хоть внутренно мистеръ Гримвигъ любовался наружностью и пріемами Оливера, но онъ до такой степени любилъ противорчить, что нарочно началъ споръ съ своимъ другомъ. Когда мистеръ Броунло сказалъ, что ни на одинъ вопросъ не можетъ еще дать ему удовлетворительнаго отвта, что онъ не разспрашивалъ Оливера, который не совсмъ еще оправился отъ болзни, Гримвигъ захохоталъ и насмшливо спросилъ, считаетъ ли серебряныя ложки его ключница, потому-что, если завтра не достанетъ одной или двухъ, то онъ готовъ — и проч.

Мистеръ Броунло, давно привыкшій къ странностямъ своего пріятеля, смялся вмст съ нимъ, а когда, за чаемъ, мистеръ Гримвигъ сдлался ласкове и добре, то и Оливеръ развеселился.

— А когда же ты узнаешь полную, истинную и подробную исторію жизни и приключеній Оливера Твиста? спросилъ Гримвигъ у Броунло, смотря на Оливера.

— Завтра поутру. Я хотлъ бы выслушать его наедин. Приходи завтра ко мн въ десять часовъ, мой другъ.

— Слушаю-съ, отвчалъ Оливеръ съ нкоторымъ замшательствомъ, смущенный сердитымъ взглядомъ мистера Гримвига.

— Знаете, что я вамъ скажу? шепнулъ этотъ джентльменъ мистеру Броунло.— Онъ не пріидетъ къ вамъ завтра утромъ. Я вижу, онъ не можетъ ршиться. Онъ обманываетъ васъ, мой любезный другъ.

— А я готовъ поклясться, что нтъ! съ жаромъ сказалъ мистеръ Броунло.

— Если нтъ, сказалъ мистеръ Гримвигъ: — то я готовъ… и онъ застучалъ палкою.

— Можно поручиться за этого мальчика жизнію, сказалъ мистеръ Броунло, ударивъ кулакомъ объ столъ.

— А я ручаюсь моею головою, что онъ лжетъ, сказалъ мистеръ Гримвигъ, тоже ударивъ о столъ.

— Увидимъ! сказалъ мистеръ Броунло съ возрастающимъ жаромъ.

— Увидимъ! отвчалъ мистеръ Гримвигъ съ значительною улыбкою: — увидимъ!

Судьб угодно было, чтобъ въ эту минуту мистриссъ Бедвинъ принесла книги, которыя мистеръ Броунло выбралъ поутру у книгопродавца, уже извстнаго читателямъ. Положивъ ихъ на столъ, она хотла выйдти.

— Остановите мальчика, который принесъ книги, сказалъ мистеръ Броунло.

— Онъ уже ушелъ, отвчала мистриссъ Бедвинъ.

— Пошлите за нимъ, ему надо заплатить, а нкоторыя книги я отдамъ назадъ.

Отперли дверь на улицу. Оливеръ побжалъ въ одну сторону, кухарка въ другую, а мистриссъ Бедвинъ стояла на порог и звала мальчика, но его нигд не было видно, и Оливеръ возвратился назадъ, задыхаясь отъ усталости, съ извстіемъ, что никакъ не могъ отъискать мальчика.

— Очень жаль, сказалъ мистеръ Броунло: — я хотлъ непремнно возвратить нкоторыя книги сегодня.

— Отошлите ихъ съ Оливеромъ, сказалъ мистеръ Гримвигъ съ насмшливою улыбкою: — онъ врно доставитъ ихъ въ цлости.

— Позвольте мн отнести ихъ, сказалъ Оливеръ: — я побгу во всю прыть.

Старый джентльменъ хотлъ уже сказать, что онъ ни за что никуда не пуститъ Оливера, какъ вдругъ насмшливый кашель Гримвига заставилъ его перемнить свое намреніе и доказать ему неосновательность его подозрній.

— Ты пойдешь, дружокъ, сказалъ старый джентльменъ.— Книги лежатъ на стул. Принеси ихъ сюда.

Оливеръ, восхищенный тмъ, что можетъ быть полезнымъ, принесъ книги, И ждалъ куда прикажутъ идти.

— Скажи книгопродавцу, началъ говорить мистеръ Броунло, смотря на Гримвига: — что ты принесъ эти книги назадъ, и пришелъ заплатить четыре фунта и десять шиллинговъ, которые я ему долженъ. Вотъ билетъ въ пять фунтовъ, слдственно, ты принесешь десять шиллинговъ сдачи.

— Я ворочусь черезъ десять минутъ, весело отвчалъ Оливеръ и, спрятавъ ассигнацію въ боковой карманъ, бережно взялъ книги подъ мышку, поклонился почтительно и вышелъ изъ комнаты. Мистриссъ Бедвинъ проводила его до воротъ, разсказавъ, какъ ближе пройдти къ лавк, сказала ему имя книгопродавца, названіе улицы, посовтовала беречь себя, не простудиться.

— До свиданія! сказала она, смотря ему вслдъ.— Мн жаль разстаться съ нимъ на минуту.

Тутъ Оливеръ обернулся и, весело кивнувъ головою, поворотилъ за уголъ. Старушка улыбаясь отвтила ему тмъ же, и заперевъ дверь, ушла въ свою комнату.

— Онъ вернется прежде, нежели пройдетъ двадцать минутъ, сказалъ мистеръ Броунло, вынимая часы и кладя ихъ на столъ:— тогда ужь начнетъ смеркаться.

— О! такъ вы въ-самомъ-дл ожидаете, что онъ пріидетъ назадъ? спросилъ мистеръ Гримвигъ.

— А вы думаете, что нтъ?

Страсть противоречить была и такъ слишкомъ-велика въ мистер Гримвиг, но въ эту минуту улыбка его друга еще боле ее усилила.

— Да, сказалъ онъ, ударяя кулакомъ но столу: — я думаю, что лтъ. На мальчишк надто новое платье, въ рукахъ у него дорогія книги, а въ карман ассигнація, онъ пойдетъ къ своимъ старымъ друзьямъ-мошенникамъ и станетъ смяться надъ вами. Если когда-нибудь этотъ мальчикъ вернется сюда, я готовъ състь свою голову.

Съ этими словами онъ подвинулъ стулъ ближе къ столу, и два друга сидли въ безмолвномъ ожиданіи по обимъ сторонамъ часовъ. Должно замтить, что хотя мистера Гримвига никакъ нельзя было назвать злымъ человкомъ, хотя ему и очень непріятно было бы видть своего почтеннаго друга обманутымъ, но въ эту минуту онъ точно отъ всего сердца желалъ, чтобъ Оливеръ Твистъ не вернулся назадъ. Вотъ каковы люди!

Начинало смеркаться, такъ-что дленія на циферблат не были почти видны, но два старые джентльмена все еще сидли въ молчаніи и смотрли на часы.

ГЛАВА XV.
О томъ, какъ заботились объ Оливер старый Жидъ и миссъ Нанси.

Въ темной зал грязнаго трактира, стоявшаго на самомъ копн Сефронгилля, въ мрачной и сырой комнат, гд зимою цлый день горлъ газъ, и куда лтомъ не проникалъ ни одинъ лучъ солнца,— сидлъ, со стаканомъ вина въ рук, человкъ въ бархатномъ фрак, суконныхъ панталонахъ, въ чулкахъ и башмакахъ, человкъ, въ которомъ даже при этой темнот полицейскій безъ труда узналъ бы Уильяма Сайкса. У ногъ его лежала блая собака съ красными глазами, которыхъ она не спускала съ своего господина, облизывая широкую рану у рта, которая, казалось, была нанесена недавно.

— Перестань! слышишь? сказалъ Сайксъ, вдругъ прерывая молчаніе, и ударилъ собаку ногою.

Собаки не всегда бываютъ склонны отмщать обиды господамъ своимъ, но собака Сайкса, имя такъ же мало терпнія, какъ и онъ, впилась зубами въ башмакъ его, и, порядочно укусивъ ему ногу, удалилась ворча подъ лавку.

Сайксъ въ бшенств вскочилъ съ мста и выдернулъ изъ кармана огромный складной ножъ.— Поди сюда, дьяволъ! Поди сюда! слышишь?

Собака безъ сомннія слышала, потому-что Сайксъ говорилъ очень громко, но, повидимому, нежелая, чтобъ ей перерзали горло, осталась подъ лавкою и ворчала.

Это еще боле раздражило Сайкса, схвативъ кочергу, онъ сталъ на колни и началъ выгонять собаку. Но она скакала съ правой стороны на лвую, съ лвой на правую, лая, ворча и извиваясь, Сайксъ ловилъ ее, произнося проклятія, борьба становилась ршительною для обоихъ, когда дверь вдругъ отворилась, и собака бросилась вонъ изъ комнаты, оставя Сайкса съ кочергою и ножомъ въ рукахъ.

‘Свои собаки грызутся, чужая не приставай’, говоритъ старая пословица. Сайксъ, выпустивъ изъ рукъ собаку, обратился къ пришедшему Жиду.

— Я не зналъ… я не зналъ… смиренно отвчалъ Феджинъ.

— Не зналъ, мошенникъ? Разв ты не слышалъ шуму?

— Ничего не слышалъ, увряю тебя, ничего… отвчалъ Жидъ.

— Да, ты ничего не слышишь, прервалъ Сайксъ съ ужасною усмшкою:— всегда извиваешься, такъ-что никто не знаетъ, когда ты приходишь и уходишь. Я желалъ бы, чтобъ ты былъ собакою, Феджинъ, съ полминуты назадъ.

— Зачмъ же это? спросилъ Жидъ съ принужденною улыбкою.

— Затмъ, что правительство, щадя жизнь такихъ людей, какъ ты, позволяетъ человку убивать свою собаку, когда ему угодно, сказалъ Сайксъ, пряча свой ножъ съ выразительнымъ взглядомъ: — вотъ зачмъ!

Жидъ, потирая руки, слъ къ столу и старался засмяться шутк своего друга,— шутк не совсмъ пріятной.

— Не смй скалить зубы! сказалъ Сайксъ, ставя кочергу на мсто и дико смотря на него.— Ты не долженъ смяться надо мною, пока ты въ моихъ рукахъ. Смотри, берегись!

— Да, да, сказалъ Жидъ:— я все это знаю, у насъ… у насъ… общія выгоды, Биль… общія выгоды.

— Гм! что жь ты хочешь сказать этимъ?

— То, что я принесъ теб твою долю. Тутъ боле чмъ слдуетъ, да ты самъ мн услужишь въ другой разъ.

— Гд же? прервалъ съ нетерпніемъ Сайксъ:— давай!

— Сейчасъ, сейчасъ, Биль, заботливо отвчалъ Жидъ.— Здсь у меня, со мною. Онъ вытащилъ изъ-за пазухи старый платокъ и, развязавъ большой узелъ на одномъ конц его, досталъ маленькій свертокъ, который Сайксъ тотчасъ вырвалъ у него изъ рукъ, развернулъ, и они начали считать золотыя монеты.

— Тутъ все? спросилъ онъ.

— Все, отвчалъ Жидъ.

— Идучи сюда, ты не взялъ ли оттуда и себ? спросилъ Сайксъ съ недоврчивостью.— Не смотри на меня съ такимъ удивленіемъ, ты длалъ это нсколько разъ. Дай еще вина!

Феджинъ позвонилъ въ колокольчикъ, вошелъ другой Жидъ, помоложе его, но еще безобразне и отвратительне.

Сайксъ безмолвно показалъ на пустой стаканъ, и Жидъ, попавъ этотъ сигналъ, удалился, помнявшись значительнымъ взглядомъ съ Фе джиномъ, который поднялъ глаза и кивнулъ головою, но такъ непримтно, что третьему лицу невозможно было этого замтить. Сайксъ не видлъ ничего, поправляя башмакъ, разорванный собакою. Еслибъ онъ замтилъ знаки, которые два Жида длали другъ другу, то, можетъ-быть, понялъ бы, что тутъ не предвщалось ему ничего хорошаго.

— Есть тамъ кто-нибудь, Берни? спросилъ Феджинъ, когда Сайксъ обратилъ на нихъ вниманіе, не поднимая глазъ съ полу.

— Ни души, отвчалъ Берни.

— Никого нтъ? спросилъ Феджинъ такимъ тономъ, который показывалъ, что Берни можетъ говорить правду.

— Никого, кром миссъ Нанси.

— Нанси! вскричалъ Сайксъ.— Гд она? Чортъ меня возьми, если я не уважаю этой двушки. Позови ее сюда!

Берни робко посмотрлъ на Феджина, какъ-бы спрашивая позволенія, Жидъ молчалъ, не поднимая глазъ съ полу, и онъ удалился позвать Нанси, которая вскор явилась въ шляп, съ кораинкою и ключомъ.

— Ты все еще ищешь, Нанси? спросилъ Сайксъ.

— Да, Биль, отвчала она: — я ужасно устала. Маленькій поваръ былъ болнъ, и…

— Ахъ, Нанси! сказалъ Феджинъ.

Красные, прищуренные глаза Жида показали Нанси, чтобъ она не была слишкомъ откровенна, и она тотчасъ перемнила разговоръ. Спустя десять минутъ, Жидъ закашлялъ, и Нанси завернулась въ платокъ, говоря, что пора идти. Сайксъ вызвался провожать ее. Они вышли вмст, вслдъ за ними пошла и собака въ нкоторомъ отъ нихъ разстояніи.

Жидъ, высунувъ голову изъ двери, смотрлъ вслдъ Сайксу: потомъ, сжавъ кулакъ, проворчалъ проклятіе и съ ужасною усмшкою слъ къ столу.

Между-тмъ, Оливеръ Твистъ, не думая, что находится близко отъ Жида, весело шелъ въ книжную лавку, держа подъ мышкою книги.

Онъ шелъ, счастливый и довольный, вспоминая о бдномъ Дик, который такъ страдаетъ… Вдругъ слышитъ крикъ молодой женщины: ‘мой милый братъ!’ и дв руки обвились вокругъ его шеи.

— Оставьте меня! вскричалъ Оливеръ отбиваясь.— Кто это? Что вамъ надо?

Отвтомъ ему были только восклицанія и жалобы молодой женщины, обнимавшей его съ ключомъ и корзинкою въ рукахъ.

— Безцнный мой! говорила она.— Я нашла его! Ахъ, Оливеръ, Оливеръ! Негодный мальчишка! Какъ мы безпокоились о теб! Ступай домой, ступай. Слава Богу, я наконецъ нашла его!— Съ этими восклицаніями двушка начала такъ кричать, что дв дамы, шедшія мимо, хотли бжать за докторомъ.

— Не безпокойтесь! сказала двушка, не выпуская Оливера изъ рукъ.— Теперь мн лучше. Ступай домой, жестокій мальчикъ. Ступай.

Что тутъ случилось? спросила одна изъ дамъ.

— Ахъ, сударыня! онъ цлый мсяцъ бгаетъ отъ своихъ родителей, добрыхъ и почтенныхъ людей, онъ связался съ мошенниками и ворами, мать чуть не умерла отъ горести.

— Негодный! сказала одна изъ дамъ.

— Ступай домой, дикарнокъ! сказала другая.

— Не пойду, отвчалъ Оливеръ вн себя отъ отчаянія.— Я не знаю тебя. У меня нтъ никакой сестры, ни отца, ни матери. Я сирота, я живу въ Пентонвилл.

— Посмотрите, пожалуйста, какъ онъ лжетъ! вскричала двушка.

— Какъ, это Нанси! воскликнулъ Оливеръ, только-что увидвшій ея лицо, и отступилъ назадъ въ страшномъ изумленіи.

— Видите, онъ знаетъ меня! говорила Нанси, обращаясь къ окружавшимъ ее.— Заставьте его идти домой, добрые люди, или онъ будетъ причиною смерти своего отца и матери, онъ растерзаетъ мое сердце!

— Что здсь такое? спросилъ мужчина, выходя изъ лавки, и преслдуемый большою блою собакою.— Оливеръ! Ступай домой къ твоей бдной матери. Ступай сію же минуту! Слышишь?

— Я не вашъ, я не знаю васъ. Помогите, помогите! кричалъ Оливеръ, вырываясь изъ рукъ мужчины.

— Помогите? повторилъ мужчина.— Да, я помогу теб, негодяй! Что у тебя за книги? Ты укралъ ихъ, а? Подай ихъ сюда! Съ этими словами онъ вырвалъ книги изъ рукъ Оливера и ударилъ его по голов.

— Вотъ такъ давно бы! кричалъ одинъ изъ зрителей, смотря изъ окна:— это единственное средство образумить его.

— Именно такъ, прибавилъ плотникъ съ заспанной рожей.

— Это будетъ для него полезно, сказали дв женщины.

— Не уйдешь, голубчикъ! сказалъ мужчина, отвсивъ еще ударъ, и схватя его за воротникъ.— Ступай же, мерзавецъ! Бери его, Бульзай!

Еще неоправившійся отъ болзни, оглушенный ударами и неожиданностью нападенія, испуганный лаемъ собаки и зврскимъ видомъ человка, преслдуемый крикомъ толпы, что могъ сдлать бдный мальчикъ? Смерклось, помощи ни откуда не было, сопротивленіе было бы безполезно. Еще минута, и его повели по темнымъ, извилистымъ переулкамъ, гд дтскіе крики его терялись, никмъ неуслышанные

На улицахъ зажглись фонари, мистриссъ Бедвинъ съ безпокойствомъ ждала у отворенной двери, служанка обгала вс улицы, ища Оливера, а два джентльмена все еще сидли другъ противъ друга въ темной зал и смотрли на часы.

Глава XVI.
Что сдлалось съ Оливеромъ, когда онъ встртился съ Нанси.

Извилистыя улицы оканчивались обширною площадью, на которой видны были слды рынка. Сайксъ пошелъ тише, и, обращаясь къ Оливеру, грубо веллъ ему взять за руку Нанси.

— Слышишь? закричалъ онъ, видя, что Оливеръ медлитъ и оглядывается кругомъ.

Они были около темнаго угла, гд не видно ни души. Онъ протянулъ руку, которую Нанси крпко сжала въ своихъ рукахъ.

— Подаіі мн другую, сказалъ Сайксъ.— Сюда, Буль!

Собака взглянула на него и заворчала.

— Смотри сюда! продолжалъ Сайксъ, кладя другую руку на воротникъ Оливера.— Если онъ вымолвитъ хоть слово, хватай его! Слышишь?

Собака опять заворчала и оскалила зубы, смотря на Оливера, готовая тотчасъ въ него вцпиться.

Ночь была темная и сырая. Огни въ лавкахъ тускло свтились сквозь туманъ, который, густя боле и боле, обхватывалъ дома’ улицы, и еще боле увеличивалъ ужасную неизвстность Оливера.

Они прошли еще нсколько шаговъ, тяжелый церковный колоколъ пробилъ восемь. Съ первымъ ударомъ, два спутника Оливера остановились и начали прислушиваться.

— Восемь часовъ, Уильямъ, сказала Нанси.

— Къ-чему жь ты говоришь мн это? разв я не слышу? отвчалъ Сайксъ.

— Я думаю, слышатъ ли они? сказала Нанси.

— Конечна, слышатъ, отвчалъ Сайксъ.— Когда разъ меня заперли, то я даже слышалъ звонъ монетъ, которыя считали купцы, идя домой съ ярмарки.

— Бдняжки! сказала Нанси, все еще не отводя глазъ отъ того мста, гд слышались звуки колокола.— о, Уильямъ! такіе молодые…

— Вы, женщины, всегда такъ разсуждаете, отвчалъ Сайксъ.— Такіе молодые, что жь такое! Теперь все равно, какъ-будто ихъ и не было на свт, нечего же и думать объ нихъ.

Съ такимъ утшеніемъ Сайксъ крпче сжалъ руку Оливера и веллъ ему идти дале.

— Постой на минуту! сказала двушка.— Я не бросилась бы туда, когда бъ пришла твоя очередь быть повшену. Я бы все ходила вокругъ до-тхъ-поръ, пока не упала бы на землю, и еслибъ земля была покрыта снгомъ, я не покрыла бы себя платкомъ.

— А что бы въ этомъ было толку? спросилъ безчувственный Сайксъ.— Разв мн отъ этого было бы легче? Полно врать. Пойдемъ дальше.

Двушка захохотала, крпче завернулась въ платокъ, и они продолжали путь. Но Оливеръ чувствовалъ, какъ дрожала рука ея и, взглянувъ ей въ лицо, увидлъ, что оно покрыто было смертною блдностію.

Они пошли дале пустыми и грязными улицами, встрчая очень мало народу, и то по-большой-части такихъ людей, которые принадлежали къ обществу Сайкса. Наконецъ они повернули въ узкую, темную улицу, въ которой видны были только лавки, гд продавалось старое платье. Собака побжала впередъ и остановилась передъ дверью одной изъ лавокъ, которая была заперта и казалась пустою, потому-что домъ былъ почти въ развалинахъ, а у воротъ прибита дощечка съ надписью, что онъ отдается въ наемъ, дощечка эта, по-видимому, висла на этомъ мст уже нсколько лтъ.

— Все спокойно, сказалъ Сайксъ, осматриваясь кругомъ.

Нанси остановилась у ставень, и Оливеръ услышалъ звонъ колокольчика. Они перешли на другую сторону улицы и стали у Фонаря. Въ дом послышался шумъ, дверь на улицу тихо отворилась, Сайксъ безъ церемоніи схватилъ испуганнаго мальчика за воротникъ, и вс трое быстро вошли въ дверь.

Въ корридор совершенная темнота, они ждали, пока человкъ, отворившій имъ дверь, снова запретъ ее на ключъ.

— Никого нтъ? спросилъ Сайксъ.

— Никого, отвчалъ голосъ, который показался Оливеру знакомымъ.

— Старикъ здсь?

— Здсь, я думаю онъ не слишкомъ вамъ обрадуется.

— Свти же намъ! сказалъ Сайксъ:— или мы сломимъ себ шею и наступимъ на собаку.

— Постойте здсь, я сейчасъ принесу свчу. Говорившій эти слова удалился, и потомъ показался Докинсъ, или ‘хитрецъ’ съ свчею, прикрпленною къ палк.

Этотъ джентльменъ, увидя Оливера, весело усмхнулся и просилъ постителей слдовать за нимъ внизъ по лстниц. Они прошли черезъ пустую кухню и, отворивъ дверь въ низкую, сырую комнату, приняты были съ громкимъ хохотомъ.

— Ахъ, парикъ, парикъ! кричалъ Чарльсъ Бэтсъ, помирая со смху:— вотъ онъ! О, кричите же: ‘вотъ онъ’! Феджинъ, посмотри на него, да посмотри же! Я не могу удержаться отъ смха…

И Чарльсъ Бэтсъ упалъ на полъ и цлыя пять минутъ судорожно хохоталъ отъ избытка радости. Потомъ, вскочивъ на ноги, онъ выхватилъ свчу у Докинса и, подойдя къ Оливеру, началъ ходить вокругъ его, осматривая его со вниманіемъ, между-тмъ, какъ Жидъ, снявшій свой колпакъ, низко кланялся изумленному мальчику. Въ это время ‘хитрецъ’ шарилъ въ его карманахъ.

— Посмотри, какое у него блье, Феджинъ! сказалъ Чарльсъ Бэтсъ, поднося свчу къ самому лицу Оливера.— Чудесное полотно, и какъ сшито! А книги-то? настоящій джентльменъ!

— Я восхищенъ, что вижу тебя въ такомъ наряд, дружокъ, сказалъ Жидъ, кланяясь съ насмшливымъ смиреніемъ. ‘Хитрецъ’ дастъ теб другую пару платья, чтобъ ты этого не замаралъ. За чмъ ты не писалъ къ намъ, дружокъ, что пріидешь сегодня? Мы приготовили бы что-нибудь къ ужину.

Чарльсъ Бэтсъ опять захохоталъ, но когда Докинсъ вынулъ изъ кармана Оливера пяти-фунтовую ассигнацію, самъ Феджинъ улыбнулся.

— Что это? спросилъ Сайксъ, выступая впередъ, когда Жидъ схватилъ бумажку.— Это мое, Феджинъ.

— Нтъ, нтъ, сказалъ Жидъ.— Мое, Уильямъ, мое. Ты возьми себ книги.

— Если это не мое, сказалъ Сайксъ, ударяя шляпою по столу съ ршительнымъ видомъ:— не мое и не Нанси, то я возьму мальчика назадъ.

Жидъ вздрогнулъ и Оливеръ вздрогнулъ также, но отъ другой причины.

— Давай руку! сказалъ Сайксъ.

— Это нехорошо, Биль, очень нехорошо! Не такъ ли, Нанси? спросилъ Жидъ.

— Худо или хорошо, давай сюда руку! сказалъ Сайксъ.— Ты думаешь, что мн и Нанси больше нечего длать, какъ таскаться по улицамъ, отъискивая твоихъ мальчишекъ? Подавай сюда, подавай, скелетъ! подавай!

Съ этими словами Сайксъ вырвалъ бумажку изъ рукъ Жида, и хладнокровно взглянувъ въ лицо старику, свернулъ ее въ комокъ и завязалъ въ платокъ.

— Это намъ за хлопоты, сказалъ Сайксъ:— и этого слишкомъ мало. Ты можешь оставить у себя книги, если любишь читать, а нтъ, такъ продай.

— Чудесныя книги! сказалъ Чарльсъ Бэтсъ, развертывая ихъ съ страшною гримасою.— Славная печать, не правда ли, Оливеръ?— И, встртивъ робкій взглядъ, брошенный Оливеромъ на своихъ мучителей, Бэтсъ захохоталъ громче прежняго.

— Это книги стараго джентльмена, сказалъ Оливеръ, ломая руки:— добраго, стараго джентльмена, который взялъ меня къ себ въ домъ и кормилъ меня, когда я почти умиралъ. Прошу васъ, отошлите ихъ назадъ, отошлите ему книги и деньги. Держите меня здсь хоть цлую жизнь, но прошу васъ, отошлите ихъ. Онъ подумаетъ, что я укралъ ихъ, и старушка, и вс, которые были такъ добры ко мн, подумаютъ, что я укралъ… О, сжальтесь надо мною, отошлите назадъ!

И съ этими словами, въ порыв жестокой горести, Оливеръ упалъ на колни къ ногамъ Жида.

— Онъ правъ, сказалъ Феджинъ, осматриваясь съ безпокойствомъ.— Ты правду говоришь, Оливеръ, правду, они подумаютъ, что ты укралъ эти вещи. Ха! ха! ха!.. Мы выбрали самое счастливое время.

— Именно счастливое, отвчалъ Сайксъ:— я только-что вышелъ изъ дому, какъ увидлъ, что онъ идетъ съ книгами подъ мышкою. Намъ бояться нечего. Его искать не станутъ, они врно добрыя души, иначе не взяли бы его къ себ, за него хлопотать некому.

При этихъ словахъ, Оливеръ, какъ обезумленный, смотрлъ на всхъ его окружавшихъ, не понимая, что вокругъ его происходитъ, но когда Сайксъ молчалъ, онъ вдругъ вскочилъ на ноги, выбжалъ изъ комнаты и началъ такъ громко звать на помощь, что весь старый домъ оглашался его криками.

— Подержи собаку, Уильямъ! вскричала Нанси, подбгая къ двери и запирая ее вслдъ за Жидомъ и двумя мальчиками, бросившимися въ погоню:— подержи собаку, она разорветъ его на части.

— Пусти ее! кричалъ Сайксъ, стараясь освободиться отъ двушки.— Прочь отъ меня, или я…

— Не боюсь! Биль, кричала двушка, изнемогая въ борьб съ Сайксомъ:— я не допущу, чтобъ собака растерзала ребенка, прежде убей меня.

— Не допустишь? сказалъ Сайксъ, скрежеща зубами. И сильною рукою онъ отбросилъ двушку на другой конецъ комнаты въ то самое время, какъ вошелъ Жидъ и два мальчика, влача за собою Оливера.

— Что здсь случилось? спросилъ съ безпокойствомъ Жидъ.

— Она сошла съ ума, отвчалъ дико Сайксъ.

— Нтъ, она не сошла съ ума, сказала Нанси, блдная и почти безчувственная:— не думай этого, Феджинъ…

— Такъ молчи, слышишь? сказалъ Жидъ съ дикимъ взглядомъ.

— Нтъ, никогда не замолчу, отвчала Нанси еще громче.— Что жь ты осмлишься мн сдлать?

Феджинъ довольно-хорошо зналъ привычки и характеры того особеннаго рода людей, къ числу которыхъ принадлежала Нанси, и потому не смлъ ничего отвчать ей. Чтобъ отвлечь отъ нея общее вниманіе, онъ обратился къ Оливеру.

— Такъ ты хотлъ убжать, голубчикъ? сказалъ Жидъ, взявъ острую и толстую палку, которая лежала въ углу.

Оливеръ не отвчалъ ни слова, но слдилъ за движеніями Жида и тяжко дышалъ.

— Хотлъ просить помощи, позвать полицію? продолжалъ Жидъ, схватл мальчика за руку.— Мы отучимъ тебя отъ этого, пріятель.

Жидъ сильно ударилъ палкою по плечамъ Оливера и занесъ ее, чтобъ повторить ударъ. Вдругъ Нанси, бросившись къ нему, вырвала палку и бросила ее въ огонь съ такою силою, что уголья полетли по комнат.

— Я не хочу стоять здсь и видть это! кричала двушка.— Ты нашелъ мальчика: чего жь ты еще хочешь? Оставь его — оставь сію минуту, или я положу на одного изъ васъ такіе слды, за которые меня будутъ казнить прежде времени.

Произнеся эти слова, она сильно ударила ногою о полъ и, сверкая глазами, смотрла то на Жида, то на другаго разбойника, — лицо ея пылало отъ ярости и негодованія.

— Ба, Нанси! сказалъ Жидъ, смягчая голосъ посл минутнаго молчанія, во время котораго онъ и Сайксъ въ нершимости смотрли другъ на друга:— ты… ты, кажется, сегодня къ вечеру что-то веселе обыкновеннаго. Ха! ха!..

— Я? сказала двушка.— Берегись, чтобъ этого не случилось въ самомъ дл, тогда теб будетъ хуже, Феджинъ. Повторяю теб: берегись!..

Въ словахъ женщины, дышащихъ отчаяніемъ и угрозою, есть что-то особенное, чему нельзя противоречить. Жидъ видлъ, что напрасно было бы стараться узнать истинную причину гнва миссъ Нанси, и, невольно отступивъ назадъ нсколько шаговъ, бросилъ умоляющій и боязненный взглядъ на Сайкса, какъ-бы почитая его одного способнымъ продолжать разговоръ.

На этотъ безмолвный призывъ, Сайксъ, быть-можетъ побуждаемый самолюбіемъ и гордостью, быстро произнесъ нсколько ругательствъ. Но какъ ругательства не произвели никакого дйствія на миссъ Нанси, то онъ придумалъ другое средство.

— Что это значитъ? сказалъ Сайксъ.— Чортъ меня возьми! знаешь ли кто ты, и что ты?

— О, да, знаю, отвчала двушка съ судорожнымъ смхомъ, качая головою въ какомъ-то безумномъ, отчаянномъ равнодушіи.

— Такъ молчи, сказалъ Сайксъ такимъ же тономъ, съ какимъ обращался къ своей собак: — или я заставлю тебя молчать.

Двушка опять захохотала. Бросивъ быстрый взглядъ на Сайкса, она отвернулась отъ него и кусала себ губы до крови.

— Очень прилично, продолжалъ Сайксъ:— прикидываться кроткой и честолюбивой. Прекрасно сдлаться другомъ ребенка, какъ ты называешь его…

— Богъ свидтель, что буду ему другомъ! вскричала Нанси.— Я лучше желала бы упасть мертвою на улиц, или быть на мст тхъ несчастныхъ, мимо которыхъ мы проходили сегодня ночью, нежели привести его къ Жиду. Онъ воръ, лжецъ, дьяволъ,— все, что только есть отвратительнаго въ міръ.

— Послушай, Сайксъ, сказалъ Жидъ умоляющимъ голосомъ, обращаясь къ нему и показывая на мальчиковъ:— мы должны говорить немного-скромне… гораздо-скромне.

— Скромне! вскричала двушка, которая становилась ужасною отъ негодованія.— Ты отъ меня ничего не заслуживаешь, кром того, что я сказала теб.— Я служила теб, когда была ребенкомъ, вдвое моложе Оливера. Я служила теб двнадцать лтъ сряду. Ты не знаешь этого? говори: ты не знаешь этого?

— Да, да, сказалъ Жидъ, стараясь какъ-нибудь примириться:— но вдь это твое ремесло…

— Да! отвчала двушка, и слова громкимъ потокомъ полились изъ устъ ея.— Это мое ремесло, холодныя, сырыя, грязныя улицы домъ мои, а ты тотъ злоди, который давно привязалъ меня къ нимъ и который будетъ держать меня день и ночь, день и ночь, пока я не умру!

— Я сдлаю, что теб будетъ худо! прервалъ Жидъ, взбшенный этими упреками:— хуже, нежели теперь, если ты скажешь еще слово.

Двушка не сказала ничего боле, по въ порыв безумія, терзая свое платье и волосы, бросилась на Жида и, можетъ-быть, достойно отмстила бы ему, еслибъ сильныя руки Сайкса не удержали ея, она вырвалась,— но напрасно, и упала безъ чувствъ.

— Теперь она совсмъ готова, сказалъ Сайксъ, кладя ее въ уголъ.— Она очень сильна, когда вздумаетъ дурачиться.

Жидъ отеръ потъ съ лица и усмхнулся, какъ бы-довольный-тмъ, что такъ счастливо отдлался, но и онъ, и Сайксъ, и собака, и мальчики не иначе смотрли на эту сцену, какъ на очень обыкновенное происшествіе.

— Ничего нтъ хуже, какъ имть дло съ женщинами! сказалъ Жидъ:— Но он ловки и хитры, и намъ бы плохо было безъ нихъ. Чарльсъ, покажи Оливеру его постель.

— Я думаю, Феджинъ, ему лучше бы не надвать завтра своего новаго платья? спросилъ Чарлсь Бэтсъ.

— Конечно нтъ, отвчалъ Жидъ съ усмшкою.

Бэтсъ, восхищенный порученіемъ, взялъ свчу и повелъ Оливера въ кухню, гд были постланы дв или три постели, на одной изъ которыхъ онъ спалъ прежде. Тамъ, съ неумолкаемымъ хохотомъ досталъ Чарльсъ старое платье, съ которымъ Оливеръ такъ весело разстался у мистера Броунло, и которое тогда купилъ Феджинъ, — это и помогло Феджину открыть мсто его пребыванія.

— Снимай новое платье, сказалъ Чарльсъ:— я отдамъ его на сбереженіе Феджину.

Бдный Оливеръ неохотно повиновался, Бэтсъ, взявъ новое платье, вышелъ изъ кои паты и заперъ за собою дверь, оставивъ Оливера въ темнот.

Громкій смхъ Чарльса и голосъ миссъ Бэтси, которая явилась опрыскать водою свою подругу и привести ее въ чувство, могли бы помшать сну многихъ людей,— но только не въ положеніи Оливера: онъ былъ утомленъ и болнъ, и скоро заснулъ крпкимъ сномъ.

ГЛАВА XVII.
Мистеръ Бомбль въ Лондон.

Мистеръ Бомбль рано утромъ вышелъ изъ Дома Призрнія и важно, мрными шагами пошелъ по улиц. Онъ былъ въ полномъ цвт гордости смотрителя: его шляпа и Фракъ блестли при лучахъ утренняго солнца, и онъ съ бодрымъ видомъ здоровья и силы помахивалъ тростью. Мистеръ Бомбль всегда высоко поднималъ голову, но въ это утро онъ поднялся выше обыкновеннаго, въ глазахъ его видно было глубокое размышленіе, и въ пріемахъ какое-то величіе, заставлявшія прохожихъ думать, что онъ занятъ чмъ-нибудь особеино-ваікнымъ.

Мистеръ Бомбль не останавливался разговаривать съ купцами, которые привтливо ему кланялись. Большею-частью онъ отвчалъ на поклоны движеніемъ руки и не измнялъ величественной походки до самаго хутора, гд мистриссъ Меннъ воспитывала бдныхъ дтей по порученію приходскихъ властей.

— Чортъ возьми этого смотрителя! сказала мистриссъ Меннъ, услышавъ знакомый стукъ въ садовую калитку.— Кром его, некому прійдти такъ рано!— Ахъ, мистеръ Бомбль! скажите, это вы? Какой пріятный сюрпризъ! Покорно прошу въ залу.

Первыя слова сказаны были Сусанн, а радостное восклицаніе мистеру Бомблю, когда добрая дама отворила садовую калитку и съ особеннымъ уваженіемъ ввела его въ домъ.

— Мистриссъ Меннъ, сказалъ Бомбль, не садясь просто, или бросаясь на стулъ, какъ сдлалъ бы простой человкъ, но тихо и величественно опускаясь:— мистриссъ Меннъ, доброе утро.

— Доброе утро, сударь, отвчала мистриссъ Меннъ со многими улыбками: — все ли вы въ добромъ здоровь?

— По-немножку, отвчалъ смотритель.— Наша приходская жизнь не ложе, усыпанное розами! мистриссъ Меннъ.

— Правда ваша, мистеръ Бомбль, истинная правда! сказала дама. И вс малютки, воспитанники ея, могли бы очень-кстати хоромъ повторить слова ея, еслибъ только слышали ихъ.

— Приходская жизнь, сударыня, продолжалъ мистеръ Еомбль, ударяя палкою по столу: — жизнь заботъ, безпокойствъ и непріятностей, но всякое общественное лицо должно имть завистниковъ.

Мистриссъ Меннъ, не совсмъ понимая слова смотрителя, съ видомъ участія всплеснула руками и вздохнула.

— Ахъ! вы можете вздыхать, мистриссъ Меннъ! сказалъ смотритель.

Видя, что она сдлала хорошо, мистриссъ Меннъ вздохнула еще громче, къ видимому удовольствію ‘общественнаго лица’, которое, подавивъ самодовольную улыбку, взглянуло на шляпу, и сказало:

— Мистриссъ Меннъ, я ду въ Лондонъ.

— Что вы, мистеръ Бомбль? сказала дама, отступая назадъ.

— Въ Лондонъ, сударыня, продолжалъ смотритель:— въ карет, я и двое бдныхъ, мистриссъ Меннъ. Важныя дла принудили общество поручить мн, мистриссъ Меннъ, създить въ судъ и изложить все дло. Надюсь, прибавилъ мистеръ Бомбль вставая: — что буду въ состояніи вполн убдить судей въ правот нашего я ла и обнаружить ихъ несправедливость.

— О, не будьте къ нимъ слишкомъ-строги! сказала мистриссъ Мепнъ.

— Судьи сами виноваты, сударыня, отвчалъ мистеръ Бомбль:— и когда я обнаружу вину ихъ, то имъ останется только благодарить меня.

Въ грозномъ вид и голос мистера Бомбля было такъ много ршимости и убжденія, когда онъ произнесъ эти слова, что мистриссъ Меннъ, казалось, была приведена въ ужасъ. Наконецъ она сказала:

— Вы дете въ карет, сударь? Кажется, прежде всегда посылали бдныхъ на телег.

— Это когда они больны, мистриссъ Меннъ, сказалъ смотритель.— Мы возимъ больныхъ въ открытыхъ тележкахъ въ дождливую погоду, чтобъ они не простудились.

— О! сказала мистриссъ Меннъ.

— Для этихъ двухъ наняли карету за самую дешевую цну, сказалъ мистеръ Бомбль.— Они оба въ очень плохомъ состояніи, и мы разсчитали, что намъ будетъ двумя фунтами стерлинговъ выгодне отвезти ихъ, нежели хоронить здсь, — то-есть, по дорог мы можемъ подкинуть ихъ въ какой-нибудь другой приходъ, что мы врно и сдлаемъ, если только они, на зло намъ, не умрутъ на дорог. Ха! ха! ха!

Когда мистеръ Бомбль насмялся до-сыта, глаза его встртились со шляпою, и онъ сдлался серьзенъ.

— Мы забыли о служб, сударыня, сказалъ онъ: — вотъ вамъ жалованье за мсяцъ.

Съ этими словами, мистеръ Бомбль, вынулъ изъ бумажника нсколько серебряныхъ монетъ, завернутыхъ въ бумагу и, отдавъ ихъ мистриссъ Меннъ, взялъ отъ нея росписку.

— Деньги совсмъ стерты, сказала воспитательница дтей: — но это ничего. Покорно васъ благодарю, мистеръ Бомбль, много вамъ обязана.

Мистеръ Бомбль ласково кивнулъ головою и спросилъ, какъ поживаютъ дти.

— Господъ съ ними! сказала съ смущеніемъ мистриссъ Меннъ.

— Они такъ здоровы, какъ только могутъ быть, мои голубчики,— вс, кром двоихъ, которые умерли на прошлой недл, и маленькаго Дика.

— Разв этому мальчику нтъ лучше? спросилъ мистеръ Бомбль.

Мистриссъ Меннъ покачала головою.

— Какой это гадкій, больной, скверный приходскій мальчишка! гнвно сказалъ мистеръ Бомбль.— Гд онъ?

— Я приведу его сюда сію-минуту, отвчала мистриссъ Меннъ.

— Дикъ!

Посл многихъ поисковъ, наконецъ нашли Дика, обмывъ ему лицо подъ краномъ и вытерши о платье, мистриссъ Меннъ представила его предъ ужаснаго мистера Бомбля.

Ребенокъ былъ худъ и блденъ, щеки его впали, глаза блестли на-выкат. Бдная приходская одежда, свидтельница его нищеты, тяжело висла на его слабомъ тл, его дтскіе члены ссохлись и вытянулись, какъ у старика. Онъ стоялъ, дрожа передъ взглядомъ мистера Бомбля, не смя поднять глазъ съ полу и боясь даже услышать голосъ смотрителя.

— Разв ты не можешь смотрть прямо на джентльмена, упрямый мальчишка? сказала мистриссъ Меннъ.

Ребенокъ робко поднялъ голову и встртилъ взглядъ мистера Бомбля.

— Что съ тобой сдлалось, приходскій Дикъ? спросилъ мистеръ Бомбль съ очень-умстною шуткою.

— Ничего, сударь, отвчалъ ребенокъ.

Я думаю, что ничего, сказала мистриссъ Меннъ, насмявшись до-сыта надъ шуткою мистера Бомбля.— Ты, кажется, ни въ чемъ не нуждаешься?

— Я бы хотлъ… сказалъ дрожащимъ голосомъ ребенокъ.

— Что? прервала мистриссъ Меннъ.— Ты, кажется, хочешь сказать, что ты терпишь въ чемъ-нибудь нужду? Ахъ, негодный!

— Позвольте, мистриссъ Меннъ, позвольте! сказалъ смотритель, длая знакъ рукою.— Хотлъ бы чего?…

— Я бы хотлъ, прошепталъ ребенокъ: — чтобъ кто-нибудь написалъ для меня нсколько словъ на кусочк бумаги и свернулъ бы его, и запечаталъ, и берегъ бы для меня, когда меня положатъ въ землю.

— Что такое говоритъ этотъ мальчикъ? вскричалъ мистеръ Бомбль, немного тронутый жалкимъ видомъ и голосомъ ребенка.— Чего-это ты хочешь?

— Я бы хотлъ, сказалъ ребенокъ: — оставить на память бдному Оливеру Твисту и дать знать ему, какъ часто я вспоминалъ о немъ со слезами и боялся за него, что никто не поможетъ ему, я хотлъ бы сказать ему, продолжалъ ребенокъ, сжавши маленькія рученки и говоря съ жаромъ: — что я радъ былъ умереть, будучи еще очень молодъ, еслибъ я жилъ доле и сдлался старикомъ, моя маленькая сестра, которая на неб, могла бы позабыть меня и разлюбить, а я былъ бы такъ счастливъ вмст съ нею.

Мистеръ Бомбль оглядлъ малютку съ ногъ до головы съ невыразимымъ удивленіемъ, и потомъ, обратясь къ надзирательниц, сказалъ:

— Они вс поютъ одно и то же. Этотъ негодный Оливеръ испортилъ ихъ!

— Не врю ушамъ своимъ! сказала мистриссъ Меннъ, всплеснувъ руками и коварно смотря на Дика..— Я никогда еще не видывала такого дерзкаго мальчишки!

— Уведите его прочь, сударыня! сказалъ повелительно Бомбль.— Я долженъ донести объ этомъ Обществу.

— Надюсь, джентльмены поймутъ, что я тутъ ни въ чемъ невиновата? сказала мистриссъ Меннъ жалобнымъ голосомъ.

— Поймутъ, сударыня, они узнаютъ всю истину, сказалъ важно мистеръ Бомбль.— Скоре уведите его прочь, я не могу видть его.

Дика тотчасъ увели и заперли въ чуланъ, а мистеръ Бомбль вскор ушелъ приготовляться къ отъзду.

На другое утро въ шесть часовъ, мистеръ Бомбль, замнивъ свою треугольную шляпу круглою и надвъ синюю шинель съ воротникомъ, помстился наверху почтовой кареты съ двумя несчастными, съ которыми наконецъ и прибылъ благополучно въ Лондонъ, не встрчая никакихъ препятствій, кром тхъ, которыя происходили отъ болзни двухъ бдняковъ, безпрестанно жаловавшихся на холодъ такимъ страннымъ образомъ, что у самаго мистера Бомбля, какъ онъ посл разсказывалъ, стукались другъ-объ-друга зубы, и онъ чувствовалъ себя какъ-будто въ лихорадк, хотя былъ завернутъ въ шинель.

Вечеромъ, избавившись отъ этихъ безпокойныхъ людей, мистеръ Бомбль остановился въ дом, возл котораго приставала почтовая карета, и спросилъ для своего скромнаго обда бифштекса, устрицъ и портеру. Поставивъ стаканъ пуншу на столъ, онъ подвинулъ стулъ къ огню и расположился читать газету.

Первая статья, на которой остановились глаза мистера Бомбля, было слдующее объявленіе:

‘Пять гиней награжденія!

‘Въ прошедшій четверкъ, вечеромъ, маленькій мальчикъ, Оливеръ Твистъ, убжалъ, или былъ увезенъ изъ дома въ Пентонвил, и съ-тхъ-поръ объ немъ ничего не слышно, вышеозначенное награжденіе будетъ дано всякому, кто дастъ какое-нибудь извстіе, могущее повести къ отъисканію вышеупомянутаго Оливера Твиста, или знаетъ что-нибудь о его происхожденіи, въ которомъ, по многимъ причинамъ, объявитель принимаетъ живйшее участіе’.

За тмъ послдовало описаніе одежды Оливера, лица его, разсказъ о томъ, какъ онъ былъ найденъ, какъ исчезъ, и посл всего этого стояли имя и адресъ мистера Броунло.

Мистеръ Бомбль выпучилъ глаза, тихо и осторожно прочелъ объявленіе три раза сряду, и черезъ пять минутъ очутился у Пентонвиля, оставивъ нетронутымъ стаканъ пуншу.

— Дома мистеръ Броунло? спросилъ мистеръ Бомбль у двушки, которая отперла дверь.

На этотъ вопросъ двушка уклончиво отвчала:

— Не знаю-съ. Откуда вы?

Едва мистеръ Бомбль усплъ произнести имя Оливера, какъ мистриссъ Бедвипъ, слушавшая у дверей залы, побжала къ нему на встрчу.

— Пожалуйте, пожалуйте! сказала старушка.— Я знала, что мы услышимъ о немъ. Бдняжка! Я знала, я была уврена въ этомъ. Я давно это предсказывала.

Говоря эти слова, добрая старушка бросилась опять назадъ въ залу и, свъ на софу, залилась слезами. Служанка, которая была не такъ чувствительна, побжала на-верхъ и скоро возвратилась, прося мистера Бомбля за нею слдовать, что онъ и исполнилъ.

Онъ вошелъ въ маленькій кабинетъ, гд сидли мистеръ Броунло и другъ его мистеръ Гримвигъ, передъ бутылками и стаканами. Послдній джентльменъ внимательно оглядлъ его и вдругъ вскричалъ:

— Смотритель, приходскій смотритель, или я съмъ мою голову!

— Прошу васъ, не прерывайте насъ теперь, сказалъ мистеръ Броунло.— Садитесь.

Мистеръ Бомбль слъ, совершенно потерявшись отъ страннаго привтствія мистера Гримвига. Мистеръ Броунло подвинулъ лампу такъ, что можно было видть малйшее измненіе лица смотрителя, и сказалъ съ нетерпніемъ:

— Вы, вроятно, пришли сюда по случаю объявленія?

— Точно такъ-съ, отвчалъ мистеръ Бомбль.

— Вы вдь смотритель, не такъ ли? спросилъ мистеръ Гримвигъ.

— Я смотритель богоугодныхъ заведеніи, съ достоинствомъ замтилъ мистеръ Бомбль.

— Я это тотчасъ узналъ, шепнулъ мистеръ Гримвигъ своему другу.— Его длинный сюртукъ сшитъ въ деревн, онъ по всему похожъ на смотрителя.

Мистеръ Броунло кивнулъ головою, чтобъ какъ-нибудь заставить молчать своего друга, и продолжалъ:

— Вы знаете, гд теперь находится этотъ бдный мальчикъ?

— Мене, нежели кто-нибудь другой, отвчалъ мистеръ Бомбль.

— Ну, такъ что же вы объ немъ знаете? спросилъ старый джентльменъ.— Говорите, пожалуйста, что вы знаете объ немъ?

— Вы врно не знаете объ немъ ничего хорошаго, а? съ дкостью спросилъ мистеръ Гримвигъ.

Мистеръ Бомбль покачалъ головою.

— Видите? сказалъ мистеръ Гримвигъ, смотря съ торжествующимъ видомъ на своего друга.

Мистеръ Броунло недоврчиво взглянулъ въ лицо Бомблю и просилъ его какъ-можно-скоре сообщить все, касающееся до Оливера.

Мистеръ Бомбль положилъ свою шляпу, разстегнулъ сюртукъ, сложилъ руки, опустилъ голову и посл нсколькихъ минутъ размышленія началъ разсказъ.

Скучно было бы передавать вс слова смотрителя, но сущность ихъ состояла въ томъ, что Оливеръ былъ найденышъ, рожденный отъ низкихъ и преступныхъ родителей,— найденышъ, который съ самаго рожденія показывалъ грубыя склонности къ обману, неблагодарности и хитрости, и который въ томъ дом, гд родился, гд его воспитывали, хотлъ убить беззащитнаго мальчика, и ночью убжалъ изъ дома своего хозяина. Въ доказательство же своего смотрительскаго званія, мистеръ Бомбль положилъ на столъ бумаги, которыя онъ привезъ въ городъ, и опять сложивъ руки, ожидалъ отвта мистеръ Броунло.

— Я боюсь, что все это въ-самомъ-дл правда, печально сказалъ старый джентльменъ, просмотрвъ бумаги. Цна, назначенная мною за извстіе не слишкомъ велика, но я съ радостью далъ бы вамъ втрое боле денегъ, если бъ могъ услышать о мальчик что-нибудь лучшее.

Очень вроятно, что если бъ мистеръ Бомбль получилъ это извстіе прежде, то могъ бы дать своему разсказу совсмъ другой оборотъ. Теперь ужь было слишкомъ поздно, и такъ, онъ только покачалъ головою и, спрятавъ пять гиней, вышелъ.

Мистеръ Броунло прошелся по комнат, до такой степени разстроенный разсказомъ смотрителя, что самъ мистеръ Гримвигъ боялся сердить его. Наконецъ онъ остановился и громко позвонилъ въ колокольчикъ.

— Мистриссъ Бедвинъ, сказалъ мистеръ Броунло, когда явилась домоправительница: — Оливеръ обманщикъ.

— Быть не можетъ, сударь! быть не можетъ! съ жаромъ сказала старушка.

— Я говорю вамъ, что да! рзко возразилъ старый джентльменъ. Что вы мн разсказываете ‘быть не можетъ’? Мы сейчасъ только узнали, что онъ отъ самаго рожденія былъ негоднымъ, хитрымъ мальчикомъ.

— Я никогда не поврю этому, сударь, спокойно отвчала старушка.

— Вы, старухи, ничему не врите, кром докторовъ и сказокъ! ворчалъ мистеръ Гримвигъ.— Я давно это зналъ. Почему вы сначала не хотли меня слушаться? потому-что у него была горячка? а? Онъ былъ интересенъ? а? Интересенъ!.. И мистеръ Гримвигъ сдлалъ пресмшную гримасу.

— Онъ былъ милое, кроткое, благородное дитя, сударь, возразила мистриссъ Бедвинъ съ негодованіемъ.— Я умю различать дтей, сударь, я ходила за ними сорокъ лтъ, а тмъ, которые не имютъ объ нихъ никакого понятія, по моему мннію, лучше бы молчать.

Это была колкая насмшка надъ мистеромъ Гримвигомъ, который былъ холостякомъ, однако онъ ничего не отвчалъ и только улыбнулся. Между-тмъ, старушка качала головою и, поправивъ передникъ, готовилась начать новую рчь, но мистеръ Броунло остановилъ ее.

— Молчите! сказалъ старый джентльменъ съ притворнымъ гнвомъ.— Никогда не произносите при мн имени этого мальчика: я запрещаю вамъ. Никогда, никогда, ни въ какомъ случа! Вы можете идти къ себ въ комнату, мистриссъ Бедвинъ.

Мистеръ Броунло былъ скученъ весь вечеръ. Оливеръ также плакалъ, думая о своихъ добрыхъ друзьяхъ, а онъ еще не зналъ, что они объ немъ слышали!

ГЛАВА XVIII,
О томъ, какъ Оливеръ проводитъ время въ обществ своихъ почтенныхъ друзей.

На другой день около полудня, когда Докинсъ и Чарльсъ Бэтсъ ушли изъ дому, Феджинъ прочиталъ Оливеру длинную рчь о томъ, какъ нехорошо быть неблагодарнымъ и бгать отъ общества друзей, которые такъ много о немъ безпокоились, не щади трудовъ и издержекъ, чтобъ только найдти его. Феджинъ замтилъ Оливеру, что онъ умеръ бы съ голоду, если бъ не былъ имъ призрнъ, и разсказалъ цлую исторію объ одномъ мальчик, который, забывъ его благодяніи и обнаруживъ желаніе войдти въ сношенія съ полиціею, однажды утромъ былъ повшенъ. Феджинъ не скрывалъ, что онъ былъ участникомъ этого злодйства, но со слезами на глазахъ говорилъ, что недостойное поведеніе мальчика привело его къ необходимости пасть жертвою полиціи, для совершенной безопасности его (Феджина) и избранныхъ его друзей. Феджинъ, въ-заключеніе, представилъ вс неудобства быть повшеннымъ, и съ большимъ участіемъ и ласкою изъявилъ свою надежду, что онъ никогда не будетъ принужденъ подвергать Оливера Твиста такой непріятной казни.

Кровь застыла въ жилахъ маленькаго Оливера, когда онъ слушалъ Жида, хотя не совсмъ понималъ угрозы, которыя длалъ ему злодй. Онъ понялъ, что самому безпристрастному судь трудно отличить невиннаго отъ виновнаго, когда они живутъ въ одномъ обществ. Робко поднявъ глаза, онъ встртилъ испытующій взглядъ Жида, поблднлъ и задрожалъ всми членами.

Жидъ адски усмхнулся и, гладя Оливера по голов, сказалъ, что они будутъ друзьями, если онъ будетъ молчаливъ и прилеженъ, потомъ, взявъ шляпу и надвъ старый сюртукъ, вышелъ и заперъ за собою дверь.

Такъ Оливеръ оставался цлый день, такъ проводилъ онъ многіе дни, не видя никого съ ранняго утра до полуночи, думая безпрестанно о добрыхъ друзьяхъ своихъ съ тоскою и отчаяніемъ. Черезъ недлю, Жидъ оставилъ дверь въ комнату отворенною, и онъ могъ свободно блуждать вокругъ дома.

Мсто это было чрезвычайно-грязно, комнаты верхняго этажа оклеены обоями, хотя почернвшими отъ времени, однако сохранявшими еще остатки прежняго богатства, это заставило Оливера подумать, что давно, когда еще не родился старый Жидъ, домъ этотъ принадлежалъ добрымъ людямъ и, быть можетъ, былъ такъ же красивъ и веселъ, какъ теперь ужасенъ и мраченъ.

Пауки раскинули паутины въ углахъ и по потолку, часто, въ то время, какъ Оливеръ тихо прохаживался но комнат, мышь пробгала по полу, и испуганная пряталась въ свою пору. Кром этого, здсь не видно и не слышно было ни одного живаго существа. Часто, когда смеркалось, Оливеръ, уставши блуждать изъ комнаты въ комнату, прислонялся къ углу корридора, откуда была дверь на улицу, чтобъ быть какъ-можно-ближе къ людямъ, и цлые часы оставался въ такомъ положеніи, до возвращенія Жида и мальчиковъ.

Во всхъ комнатахъ ветхіе ставни были накрпко заперты, и запоры, скрплявшіе ихъ, были крпко вбиты въ дерево, свтъ могъ проходить только сквозь круглое отверстіе, сдланное вверху, и длалъ комнату еще мрачне, еще ужасне. Изъ одного только окна на чердак Оливеръ могъ видть крыши домовъ, и онъ въ задумчивости по нсколько часовъ сряду смотрлъ на нихъ.

Однажды Докинсъ и Чарльсъ Бэтсъ вечеромъ должны были идти куда-то, первый изъ нихъ, вздумавъ заняться туалетомъ, веллъ Оливеру помогать ему.

Оливеръ обрадовался, что могъ быть полезенъ, онъ считалъ себя счастливымъ, что могъ видть лица, хоть и дурныхъ людей, и услышать человческій голосъ. Онъ сталъ на колно, между-тмъ, какъ Докинсъ слъ на столъ и приказалъ ему чистить свои сапоги.

Было ли то чувство свободы и независимости, которое могло пробудиться въ разумномъ животномъ, когда оно небрежно сидло на стол, куря трубку и болтая ногами, между-тмъ, какъ ему чистили сапоги, а оно само не побезпокоилось даже снять ихъ, или хорошій табакъ смягчилъ чувства Докинса, или крпкое пиво,— только онъ вдругъ сдлался необыкновенно-ласковъ. Нсколько минутъ задумчиво смотрлъ онъ на Оливера, потомъ, поднявъ голову и вздохнувъ, сказалъ Бэтсу,

— Какъ жаль, что онъ не плутъ!

— Ахъ! сказалъ Чарльсъ Бэтсъ: — онъ не знаетъ, что для него полезно.

Докинсъ опять вздохнулъ и началъ снова курить, Чарльсъ Бэтсъ тоже. Нсколько минутъ они курили молча.

— Мн кажется, ты даже не знаешь, что такое плутъ? спросилъ печально Докинсъ.

— Это, кажется, во… то-есть вы, не такъ ли? спросилъ Оливеръ съ упрекомъ.

— Да, отвчалъ Докинсъ.— И я горжусь этимъ, и Феджинъ, и Сайксъ, и Нанси, и Бэтсъ, и даже собака,— мы вс гордимся своимъ званіемъ. Ты можешь составить себ состояніе, разбогатть…

— Не хочу, робко отвчалъ Оливеръ.— Я бы желалъ только, чтобъ меня выпустили отсюда. Я… я бы лучше хотлъ уйдти.

— А Феджинъ не хочетъ этого! сказалъ Чарльсъ.

Оливеръ очень-хорошо зналъ это, онъ не сказалъ боле ни слова, тяжело вздохнулъ и продолжалъ свое занятіе.

— У идти? вскричалъ Докинсъ: — оставить своихъ друзей?

Этотъ разговоръ не продолжался доле, потому-что вслдъ за

Жидомъ вошли Бэтси и джентльменъ, котораго Оливеръ никогда еще не видывалъ, но котораго Докинсъ называлъ Томъ Читлингъ.

Мистеръ Читлингъ казался старе Докинса: ему было восьмнадцать лтъ, но по его обращенію видно было, что онъ считалъ себя гораздо ниже Докинса въ ихъ искусств- У него были маленькіе, узкіе глаза и лицо, изрытое оспою. Онъ носилъ мховую шапку, темную куртку, срые панталоны и передникъ. Все это платье невозможно было даже чинить, но онъ извинялся тмъ, что не боле часа какъ получилъ свободу, и что цлыя шесть недль не имлъ времени заняться туалетомъ. Онъ прибавилъ, что во все это время у него капли не было во рту, и что однако онъ вышелъ сухъ изъ воды.

— Какъ ты думаешь, Оливеръ, откуда пришелъ джентльменъ? спросилъ Жидъ, между-тмъ, какъ мальчики принесли бутылку съ водкой.

— Я… я не знаю, сударь, отвчалъ Оливеръ.

— Кто это? спросилъ Томъ Читлингъ, бросивъ испытующій взглядъ на Оливера.

— Мой новый пріятель, отвчалъ Жидъ.

— О, такъ онъ очень счастливъ! сказалъ Томъ съ значительнымъ взглядомъ.— Не безпокойся о томъ, откуда я пришелъ, дружокъ, ты самъ скоро найдешь туда дорогу.

Вс мальчики захохотали и, пошептавшись съ Жидомъ, вышли.

Феджинъ и новый гость, переговоривъ между собою особо, придвинули стулья къ огню, и Жидъ, приказавъ Оливеру ссть возл него, завелъ разговоръ, очень занимательный для слушателей. Онъ говорилъ о выгодахъ ихъ званія, объ успхахъ Докинса, о любезности Чарльса Бэтса и о своемъ ласковомъ обхожденіи. Наконецъ, эти предметы истощились, миссъ Бэтси ушла, и вс легли спать.

Съ этого дня, Оливеръ рдко оставался одинъ, но все былъ въ обществ двухъ мальчиковъ, которые всякій день играли съ Жидомъ въ старую игру. Иногда старикъ разсказывалъ имъ исторіи о томъ, какъ онъ жилъ, когда былъ еще молодъ, и разсказывалъ такъ смшно, такъ занимательно, что даже Оливеръ хохоталъ отъ души.

Однимъ словомъ, старый Жидъ заманилъ мальчика въ свои сти. Уединеніемъ и скукою доведя его до такого состоянія, что тотъ готовъ былъ броситься всюду, лишь бы выйдти изъ этого ужаснаго мста, онъ медленно вливалъ теперь въ его душу ядъ,— который, какъ онъ надяся, долженъ былъ очернить и измнить ее.

ГЛАВА XIX.
Планъ.

Была бурная, темная, холодная ночь, когда Жидъ, плотно застегнувъ сюртукъ вкругъ изсохшаго своего тла и поднявъ воротникъ, чтобъ закрыть лицо, вышелъ изъ своей берлоги. Заперевъ за собою дверь, онъ остановился на лстницъ, началъ прислушиваться и быстро выбжалъ на улицу.

На углу онъ опять остановился, боязливо оглядлся кругомъ, перешелъ на другую сторону и пошелъ дале.

Грязь покрывала каменья, и черный, густой туманъ вислъ надъ улицами, дождь лилъ ливмя, ночь была темпа какъ душа Жида, ужасный старикъ крался ощупью, какъ адскій призракъ среди бунтующей природы.

Видно было, что Жидъ хорошо зналъ дорогу, не смотря на темноту ночи и узкія, извилистыя улицы, которыя проходилъ онъ. На конц одной изъ нихъ блестлъ фонарь, не доходя до него, Жидъ постучался у воротъ дома, и сказавъ нсколько словъ человку, который отворилъ ему дверь, вошелъ наверхъ.

Послышался лай собаки, когда онъ схватился за ручку двери, и чей-to голосъ спросилъ: ‘кто тамъ?’

— Я, Биль, я, мой другъ, сказалъ Жидъ, выглядывая въ дверь.

— Ну, входи, сказалъ Сайксъ.— Молчать, ты, животное! Разв ты не узнаешь чорта потому только, что онъ надлъ сюртукъ?

Въ-самомъ-дл, собака, казалось, обманута была одеждою Феджина, потому-что когда Жидъ разстегнулся и сбросилъ сюртукъ на стулъ, она пошла въ уголъ, махая хвостомъ.

— Ну? сказалъ Сайксъ.

— Ну, мой другъ, сказалъ Жидъ: — Ахъ! Нанси?

Послднія слова Жидъ произнесъ съ какого-то робостію, но ‘та робость тотчасъ разсялась, когда Нанси сняла ноги съ камина, отодвинула свои стулъ и просила Феджина ссть ближе къ огню.

— Холодно, Нанси, сказалъ Жидъ, гря руки у огня.

— У тебя на сердц еще холодне, сказалъ Сайксъ.— Дай ему пить, Нанси, чортъ его возьми,— да скоре! Можно сдлаться больнымъ, глядя какъ дрожитъ этотъ старый воронъ, точно будто гадкій призракъ, вставшій изъ могилы.

Нанси тотчасъ принесла бутылку изъ шкапа, въ которомъ было много бутылокъ, и Сайксъ, наливъ стаканъ водки, подалъ Жиду.

— Довольно, довольно, Биль, сказалъ Жидъ, поднявъ стаканъ къ губамъ и потомъ поставя его на столъ.

— Какъ! ты боишься пить? вскричалъ Сайксъ, устремивъ глаза на Жида.— Уфъ!

Онъ схватилъ стаканъ и, выплеснувъ оттуда остатки въ каминъ, налилъ его снова.

Пока Сайксъ наливалъ стаканъ, Жидъ осматривалъ комнату, не изъ любопытства, потому-что видлъ ее не въ первый разъ, но по врожденной недоврчивости и боязни.

— Ну, сказалъ Сайксъ:— теперь я готовъ.

— Къ длу? спросилъ Жидъ.

— Къ длу! отвчалъ Сайксъ: — говори, что ты хотлъ сказать.

— Какъ бы забраться въ Чертзей, Биль? сказалъ Жидъ тихимъ голосомъ, подвигая стулъ.

— Да. Ну, такъ что же? спросилъ Сайксъ.

— Ты знаешь, что я хочу сказать, дружище, сказалъ Жидъ.— Онъ вдь знаетъ, что я хочу сказать, Нанси? а?

— Нтъ, онъ не знаетъ, съ усмшкою молвилъ Сайксъ: — или не хочетъ знать, что все равно. Говори же, и называй вещи настоящими ихъ именами. Что ты сидишь и мигаешь мн, чортъ возьми! Говори!

— Тише, Биль, тише! сказалъ Жидъ: — насъ могутъ услышать, пріятель, могутъ услышать.

— Пусть слушаютъ! сказалъ Сайксъ: — я не боюсь.— Но какъ, въ-самомъ-дд, Сайксъ боялся, то вдругъ понизилъ голосъ и пріутихъ.

— Я вдь только остерегъ тебя, сказалъ Жидъ.— Ну, такъ когда же ты думаешь забраться въ Чертзей, Биль? Славная добыча, друзья, славная добыча! сказалъ Жидъ, потирая руки и моргая глазами.

— Совсмъ нтъ! холодно сказалъ Сайксъ.

— Совсмъ не хочешь идти? спросилъ Жидъ, отодвигая стулъ.

— Совсмъ не хочу, повторилъ Сайксъ: — до-тхъ-поръ, пока это не будетъ безопасно.

— Такъ вы до-сихъ-поръ не могли ничего приготовить? прошепталъ Жидъ, блдня отъ гнва.— Не говори мн ни слова больше…

— Нтъ, я буду говорить теб, возразилъ Сайксъ.— Какъ ты смешь мн приказывать? Я говорю теб, что Тоби Кракитъ тамъ вчера всю ночь напрасно старался заманить слугъ въ свою петлю.

— Ты хочешь сказать, Биль, сказалъ Жидъ, смягчаясь по мр того, какъ тотъ горячился: — что онъ не усплъ выманить изъ дома ни одного изъ двухъ слугъ?

— Да, я это и хочу теб сказать, отвчалъ Сайксъ.— Старая госпожа держитъ ихъ у себя боле двадцати лтъ, и если бы ты давалъ имъ пятьсотъ фунтовъ, они не согласились бы помогать намъ.

— Но я надюсь, замтилъ Жидъ: — что съ женщинами легче было сладить?

— Еще хуже, отвчалъ Сайксъ.

— Какъ! не-уже-ли даже хитрый Тоби Кракитъ не могъ ничего сдлать? недоврчиво спросилъ Жидъ.— Вдь это женщины, Биль!

— Нтъ, даже хитрый Тоби Кракитъ ни въ чемъ не усплъ, отвчалъ Сайксъ.— Онъ говоритъ, что носилъ накладные усы и пестрый жилетъ все время, какъ тамъ забавлялся, но все напрасно.

— Ему бы наклеить бакенбарды и надть военные брюки, сказалъ Жидъ посл минутнаго размышленія.

— Онъ и длалъ это, отвчалъ Сайксъ: — и все ни къ чему не послужило.

При этомъ извстіи. Жидъ казался изумленнымъ, потомъ, поднявъ голову, тяжело вздохнулъ, сказавъ, что если Тоби Кракитъ говоритъ правду, плоха надежда.

— И досадно, сказалъ старикъ, опустивъ руки: — что мы такъ много потеряли понапрасну.

— Что длать, сказалъ Сайксъ, — нтъ счастья!

Наступило долгое молчаніе, во время котораго Жидъ казался погруженнымъ въ размышленіе, между-тмъ, какъ лицо его приняло какое-то сатанинское выраженіе. Сайксъ по-временамъ поднималъ на него глаза, а Нанси, какъ-бы опасаясь разсердить разбойника, сидла, устремивъ глаза на огонь, и казалась глухою ко всему, что вокругъ нея происходило.

— Феджинъ, сказалъ Сайксъ, вдругъ прерывая молчаніе: — стоитъ ли это пятидесяти золотыхъ, если дло будетъ успшно?

— Да, сказалъ Жидъ, вдругъ вскакивая.

— Такъ ты согласенъ? спросилъ Сайксъ.

— Да, пріятель, да! отвчалъ Жидъ, схватывая его за руку, глаза его блестли, и самъ онъ дрожалъ всми членами отъ ожиданія.

— Ну, сказалъ Сайксъ, съ какимъ-то презрніемъ отталкивая въ сторону руку Жида: — назначай время. Я съ Тоби прошедшею ночью перелзалъ черезъ ршетку сада и осматривалъ замки у дверей и ставень: все заперто какъ въ тюрьм, но есть одно мсто, чрезъ которое мы можемъ свободно пройдти, никмъ непримченные.

— Гд же это, Биль? съ живостью спросилъ Жидъ.

— Какъ перейдешь черезъ поле, шепнулъ Сайксъ.

— Гд, гд? сказалъ Жидъ, и глаза его заблистали отъ радости.

— Это для тебя все равно, сказалъ Сайксъ и вдругъ остановился, видя, какъ двушка, обернувъ голову, вдругъ посмотрла вокругъ себя и показала на лицо Жида.— Безъ меня ты ничего тутъ не можешь сдлать.

— Какъ теб угодно, какъ теб угодно! отвчалъ Жидъ, кусая губы.— Такъ теб съ Тоби ненужно ничьей помощи?

— Ничьей, сказалъ Сайксъ — кром мальчика. Его ты долженъ намъ найдти.

— Мальчика! вскричалъ Жидъ.— О, такъ видно работы вамъ будетъ довольно?

— Не твое дло! отвчалъ Сайксъ.— Мн нуженъ мальчикъ, и небольшлго роста. Господи! продолжалъ онъ задумчиво: — если бы у насъ былъ теперь тотъ мальчикъ, что жилъ у трубочиста: онъ нарочно держалъ такого маленькаго для разныхъ порученій. Но отецъ его донесъ на него, и благотворительное общество оторвало мальчика отъ ремесла, въ которомъ онъ доставалъ себ деньги, научило его читать и писать и со-временемъ сдлаетъ изъ него ученаго. Этакъ съ полдюжины мальчиковъ отобьютъ у насъ въ одинъ годъ.

— Больше, больше отобьютъ! замтилъ Жидъ, размышлявшій во время рчи Сайкса.— Биль!

— Ну? спросилъ Сайксъ.

Жидъ показалъ глазами на Нанси, все еще смотрвшую на огонь, какъ-бы уговаривая Сайкса заставить ее выйдти изъ комнаты. Сайксъ съ нетерпніемъ пожалъ плечами, будто полагая эту предосторожность напрасною, однако обратился къ миссъ Нанси, прося ее принести ему кружку пива.

— Теб совсмъ не нужно пиво, сказала Нанси, сложивъ руки и оставаясь въ прежнемъ положеніи.

— Я говорю теб, что нужно! отвчалъ Сайксъ.

— Пустяки! холодно замтила двушка: — продолжай, Феджинъ. Я знаю о чемъ онъ хочетъ говорить, онъ напрасно обращаетъ на меня вниманіе.

Жидъ все еще медлилъ, и Сайксъ смотрлъ то на него, то на Нанси съ какимъ-то удивленіемъ.

— Какъ? ты боишься старой двки, Феджинъ? спросилъ онъ наконецъ.— Ты, кажется, давно ее знаешь, и можешь врить ей. Чортъ меня возьми, она, кажется, не болтушка. А? Нанси?

— Кажется, что нтъ, отвчала двушка, подвигая стулъ къ столу и кладя на него локти.

— Нтъ, нтъ, милая, я знаю, что нтъ! сказалъ Жидъ: — но… И старикъ опять остановился.

— Но что? спросилъ Сайксъ.

— Я боюсь, чтобъ она опять не вышла изъ себя, какъ, помнишь, въ тотъ вечеръ.

При этихъ словахъ, миссъ Нанси громко захохотала и, проглотивъ стаканъ вина, покачала головою съ видомъ презрнія, потомъ начала говорить несвязныя слова, которыя, казалось, успокоили обоихъ джентльменовъ, потому-что Жидъ съ довольнымъ видомъ кивнулъ головою и слъ на прежнее мсто.

— Ну, Феджинъ, сказала Нанси со смхомъ: — говори Билю объ Оливер!

— А! какая ты догадливая! Я никогда еще не видлъ такой ловкой двушки, сказалъ Жидъ, гладя се по ше.— Я именно хотлъ говорить объ Оливер. Ха! ха! ха!

— Ну, говори! сказалъ Сайксъ.

— Вотъ мальчикъ, какой теб нуженъ, отвчалъ Жидъ шопотомъ, прикладывая палецъ къ носу, съ адскою улыбкою.

— А? вскричалъ Сайксъ.

— Возьми его, Биль! сказала Нанси. На твоемъ мст я взяла бы его. Положись на него, если только онъ пойдетъ охотно.

— Пойдетъ, замтилъ Феджинъ: — въ послднее время онъ былъ въ хорошемъ обществ, пора ему самому доставать себ хлбъ. Другіе слишкомъ-велики.

— Онъ именно таковъ, какого мн нужно, сказалъ Сайксъ.

— И исполнитъ все, что ты прикажешь ему, Биль, замтилъ Жидъ: — только пугни его хорошенько.

— Пугнуть его? повторилъ Сайксъ.— За этимъ дло не станетъ. Если я замчу за нимъ что-нибудь недоброе, ты больше не увидишь его въ живыхъ, Феджинъ. Подумай объ этомъ прежде, нежели пошлешь его.

— Я уже думалъ обо всемъ, съ жаромъ сказалъ Жидъ: — и крпко держалъ его въ рукахъ. Сначала я далъ ему почувствовать, что онъ принадлежитъ къ нашему обществу, стоитъ только внушить ему одинъ разъ мысль, что онъ нашъ, нашъ на всю жизнь. О-то! Лучше этого ничего не можетъ быть!— Старикъ сложилъ руки на груди, и, поднявъ голову и плечи, дрожалъ отъ радости.

— Нашъ? сказалъ Сайксъ.— Твой, ты хочешь сказать.

— Пожалуй, мой, другъ, сказалъ Жидъ съ усмшкою.— Мой, если ты хочешь, Биль.

— И изъ-за чего, сказалъ Сайксъ, угрюмо смотря на своего достойнаго друга: — изъ-за чего ты столько бьешься и стараешься? Изъ-за дряннаго мальчишки, тогда-какъ ты знаешь, что боле пятидесяти ребятъ шатаются всякую ночь около публичнаго сада и изъ нихъ ты можешь выбрать люба то?

— Потому-что они мн ненужны, пріятель, отвчалъ Жидъ, запинаясь:— не нужны мн они, ихъ везд узнаютъ съ перваго взгляда, и тогда прощай все! Съ этимъ же мальчикомъ, друзья, можно сдлать то, что съ двадцатью другими. Впрочемъ, продолжалъ Жидъ, оправляясь отъ смущенія:— онъ теперь въ нашихъ рукахъ и долженъ плыть съ нами въ одной лодк. Нтъ надобности до того, какъ онъ попалъ сюда: довольно будетъ, если онъ пойдетъ съ тобою, мн только это и нужно.

— Когда же вы приступите къ длу? спросила Напси.

— Въ-самомъ-дл, сказалъ Жидъ:— когда жь бы къ длу, Биль?

— Я думаю, посл завтра, отвчалъ Сайксъ.— Тоби тоже согласенъ.

— Хорошо, сказалъ Жидъ.— Распорядился ли ты, чтобъ безопасно провести добычу?

Сайксъ кивнулъ головою.

— А на счетъ…

— Ужь мы все придумали, прервалъ Сайксъ.— Ты только приведи завтра мальчика, да держи языкъ на привязи, больше отъ тебя ничего не надо.

Посл многихъ споровъ, вс трое ршили, чтобъ на другой день вечеромъ Нанси пошла къ Жиду и привела оттуда съ собою Оливера. Жидъ боязливо замтилъ, что онъ берется также провожать его, но Нанси отказала. И такъ, ршено было, чтобъ бднаго Оливера вврить попеченію Сайкса, и чтобъ Сайксъ длалъ съ мальчикомъ что ему угодно, не отвчая Жиду въ случа какого-нибудь несчастія, могущаго ему приключиться.

Заключивъ эти условія, Сайксъ продолжалъ пить вино, напвая наглую псню, смшанную съ проклятіями. Наконецъ онъ упалъ на полъ и заснулъ.

— Покойной ночи, Нанси! сказалъ Жидъ, одваясь какъ прежде.

— Покойной ночи.

Глаза ихъ встртились, и Жидъ долго и недоврчиво смотрлъ на нее. Но двушка не смутилась. Она казалась такою же веселою и простодушною, какъ прежде.

Жидъ снова пожелалъ ей доброй ночи и, тихо ударивъ Сайкса по плечу, вышелъ изъ комнаты.

— Все одно и то же! ворчалъ Жидъ, возвращаясь домой.— Худшее въ этой женщин то, что самыя пустыя вещи вызываютъ въ ней давно забытыя чувства. Ха! ха! человкъ пропилъ ребенка за мшокъ золота!

Съ этими размышленіями, Феджинъ достигъ до своего мрачнаго жилища, гд нетерпливо ждалъ его Докинсъ.

— Что, Оливеръ спитъ? Я хочу говорить съ нимъ, сказалъ Жидъ.

— Давно спитъ, отвчалъ Докинсъ, отворяя дверь. Вотъ онъ.

Мальчикъ спалъ крпкимъ сномъ на жесткой постели на полу, онъ былъ такъ блденъ отъ тоски и отчаянія, что казался мертвымъ, все тло его походило на трупъ, но не на тотъ трупъ, который лежитъ уже въ могил, а на тотъ, изъ котораго только-что вылетла жизнь, юная и кроткая душа только-что унеслась на небо, и тяжелый воздухъ земли не проникъ еще тла тлетворнымъ дыханіемъ.

— Не теперь, сказалъ Жидъ, тихо отворачиваясь.— До завтра, до завтра.

ГЛАВА XX.
Оливеръ у Сайкса.

Проснувшись утромъ, Оливеръ былъ очень удивленъ, нашелъ около себя новую пару башмаковъ съ толстыми, крпкими подошвами, вмсто старыхъ. Сначала онъ былъ обрадованъ этимъ открытіемъ, принявъ его за предвстіе своего освобожденія, но эти мысли скоро разсялись, когда Жидъ за завтракомъ сказалъ ему, что въ этотъ вечеръ онъ долженъ идти къ Сайксу.

— И… и… остаться тамъ, сударь? съ безпокойствомъ спросилъ Оливеръ.

— Нтъ, нтъ, дружокъ, не за тмъ, чтобъ тамъ остаться, отвчалъ Жидъ.— Мы не хотимъ разставаться съ тобою. Не бойся, Оливеръ, ты вернешься къ намъ назадъ. Ха! ха! ха! мы не такъ жестоки, дружокъ, чтобъ отсылать тебя. О, нтъ, нтъ!

Старикъ устремилъ глаза на Оливера и продолжалъ:— Ты, я думаю, хотлъ бы знать, зачмъ ты пойдешь къ Билю? а?

Оливеръ покраснлъ, опасаясь, не угадалъ ли старикъ его мысли, Но смло сказалъ:— Да, я хотлъ бы знать…

— Какъ ты думаешь, зачмъ? спросилъ Феджинъ.

Право, не знаю, сударь.

— Ба! сказалъ Жидъ, оборачиваясь.— Подожди, Биль теб скажетъ.

Казалось, Жидъ безпокоился тмъ, что Оливеръ не обнаруживалъ никакого любопытства, хоть это и происходило отъ-того, что мальчикъ, смущенный взглядами Феджйна, боялся длать Вопросы, Жидъ молчалъ до самаго вечера, тогда онъ приготовился идти.

— Ты можешь зажечь свчу, сказалъ Жидъ, ставя не на столъ, вотъ теб книга: читай, покуда за тобой не прійдутъ. Покойной ночи!

— Покойной ночи, сударь, кротко отвчалъ Оливеръ.

Жидъ подошелъ къ двери, смотря черезъ плечо на мальчика, и, вдругъ остановясь, назвалъ его по имени.

Оливеръ взглянулъ на него, Жидъ, показавъ на свчу, сдлалъ ему знакъ зажечь ее. Оливеръ исполнилъ это и, ставя подсвчникъ на столъ, увидлъ, Что Жидъ внимательно смотрлъ на него изъ темнаго угла комнаты.

— Берегись, Оливеръ! берегись! сказалъ старикъ, грозя ему пальцемъ.— Онъ жестокій человкъ, кровь для него все равно, что вода. Что были случилось, молчи и длай, что онъ велитъ. Понимаешь? Сдлавъ сильное удареніе на послднемъ слов, онъ искривилъ лицо въ ужасную улыбку и, кивнувъ головою, вышелъ изъ комнаты.

Когда старикъ исчезъ, Оливеръ опустилъ голову на руку и съ трепещущимъ сердцемъ сталъ думать о словахъ Жида, Но онъ никакъ не могъ отгадать, зачмъ его посылаютъ къ Сайксу, и, привыкши страдать, Готовился къ новымъ несчастіямъ. Долго мрачныя мысли терзали его, потомъ онъ тяжко вздохнулъ, снялъ со свчи и, взявъ книгу, которую оставилъ ему Жидъ, началъ читать.

Сперва онъ безъ цли перевертывалъ листы, но потомъ сталъ со вниманіемъ разсматривать книгу. То была исторія жизни извстныхъ преступниковъ и злодевъ, страницы книги обветшали и изорвались отъ употребленія. Онъ началъ читать объ ужасныхъ злодйствахъ, отъ которыхъ кровь застывала въ его жилахъ. Здсь же онъ прочелъ о людяхъ, которые, ложась въ постель въ глухую ночь, терзались и мучились отъ однихъ злодйскихъ замысловъ. Ужасныя описанія были такъ живы и натуральны, что ветхія страницы казались Оливеру красными, какъ кровь, а слова отзывались въ его ушахъ, какъ страшный стонъ духа смерти.

Оливеръ въ страх закрылъ книгу и отбросилъ ее отъ себя. Потомъ, упавъ на колни, молилъ Бога избавить его отъ такихъ преступленій и послать ему лучше смерть преждевременную. Мало-помалу онъ становился спокойне и тихимъ, дрожащимъ голосомъ просилъ Господа избавить его отъ предстоящей опасности, просилъ о помощи бдному отверженному мальчику, который никогда не зналъ любви друзей и родныхъ, и теперь, одинокій, покинутый, стоитъ среди злодйствъ и преступленій.

Онъ кончилъ молитву, но все еще оставался въ одномъ положеніи, закрывъ лицо руками, вдругъ послышался легкій шумъ.

— Что-это? вскричалъ онъ, вздрагивая и смотря на кого-то, стоящаго у двери.— Кто здсь?

— Я… я, отвчалъ дрожащій голосъ.

Оливеръ поднялъ свчу, то была Нанси.

— Поставь свчу, сказала двушка, отворачивая лицо:— тяжело глазамъ.

Оливеръ видлъ, что она была очень блдна и спросилъ, не больна ли она. Двушка упала на стулъ, задомъ къ нему, ломая руки, но не отвчая ни слова.

— Прости меня, Господи! вскричала она: — я никогда не думала объ этомъ.

— Не случилось ли какое-нибудь несчастіе? спросилъ Оливеръ.— Не могу ли я помочь вамъ? Я помогу…. Я готовъ помочь.

Она пошатнулась съ одной стороны на другую, схватила себя за грудь и испустила пронзительный вопль.

— Нанси! вскричалъ Оливеръ встревоженный.— Что это значитъ?

Двушка начала бить руками о колни, и ногами о полъ, потомъ вдругъ остановилась и плотно завернулась въ-большой платокъ, дрожа отъ холода.

Оливеръ развелъ огонь. Подвинувъ къ нему стулъ Нанси нсколько времени сидла, не говоря ни слова, наконецъ подняла голову и осмотрлась кругомъ.

— Я не знаю, что иногда со мною длается, сказала двушка длая видъ, что поправляетъ платье.— Это отъ вашей темной, грязной комнаты. Ну, Нолли, дружокъ, готовъ ли ты?

— Разв я пойду съ вами? спросилъ Оливеръ.

— Да, я пришла отъ Биля, отвчала двушка.— Ты пойдешь со мною.

— Зачмъ? спросилъ Оливеръ, отступая.

— Зачмъ? повторила двушка, поднявъ глаза и опять опустивъ ихъ, какъ только встртила взглядъ мальчика.— О, теб не сдлаютъ никакого зла!

— Мн что-то не врится, сказалъ Оливеръ, не спуская съ нея глазъ.

— Думай, что хочешь, продолжала двушка, стараясь засмяться.— Ну, такъ нтъ ничего добраго?

Оливеру казалось, что онъ иметъ какую-то власть надъ благородными чувствами двушки, и ему пришла вдругъ мысль прибгнутъ къ ея состраданію. Но потомъ онъ вспомнилъ, что было около одиннадцати часовъ, что въ это время много еще народу на улицахъ, и надежда, что кто-нибудь поможетъ ему убжать, оживила его. При этой мысли, онъ выступилъ впередъ и поспшно сказалъ, что готовъ.

Но это минутное размышленіе и цль его не укрылись отъ Нанси. Она бросила на него безпокойный взглядъ, показавъ, что угадала его мысли.

— Тише! сказала двушка, подходя къ нему и съ недоврчивостью показывая на дверь. Теб нельзя спастись. Я много старалась за тебя, но все напрасно. Ты кругомъ опутанъ стями, можетъ-быть теб когда-нибудь удастся убжать отсюда, только не теперь.

Тронутый ея голосомъ, Оливеръ съ изумленіемъ взглянулъ въ лицо двушк. Видно было, что она говорила правду, лицо ея было блдно и встревожено, она дрожала всмъ тломъ.

— Одинъ разъ я спасла тебя отъ ихъ жестокости, и спасу еще, спасу теперь! громко сказала она.— Я общалась за тебя, что ты будешь тихъ и молчаливъ, и если не исполнишь этого, сдлаешь зло и себ и мн, можетъ-быть, будешь причиною моей смерти. Смотри: я все это снесла для тебя:— видитъ Богъ!

Она быстро показала на свжія раны, бывшія на ше и рукахъ ея, и продолжала скоро:

— Помни это, и не заставь меня еще страдать за тебя. Еслибъ я могла помочь теб, я помогла бы, но у меня нтъ власти. Они не хотятъ наносить теб зла, и что бы они не заставили тебя длать,— не твоя вина. Молчи! каждое твое слово — ударъ для меня. Дай мн руку… скоре, скоре!

Она схватила руку, которую машинально протянулъ къ ней Оливеръ и, задувъ свчу, потащила его за собою по лстниц. Дверь была быстро отперта кмъ-то, спрятавшимся въ темнот. Наемная карета ожидала ихъ, двушка, толкнувъ туда Оливера, съ я а вмст съ нимъ и задернула занавски. Кучеръ не спрашивалъ’, куда хать, но нимало не медля погналъ лошадей во всю прыть.

Двушка все еще крпко держала Оливера за руку и продолжала шептать ему на ухо прежнія утшенія и просьбы. Все это длалось такъ внезапно и скоро, что Оливеръ едва имлъ время осмотрться гд онъ, и какъ онъ попалъ туда, когда карета остановилась у того самаго дома, гд былъ Жидъ наканун вечеромъ.

Въ одно мгновеніе Оливеръ бросилъ бглый взглядъ на пустую улицу, и крикъ о помощи чуть не сорвался у него съ языка. Но умоляющій голосъ двушки еще отдавался въ ушахъ его, напоминая ея страданія,— и слово замерло на устахъ. Между-тмъ, пока онъ медлилъ, время шло, онъ вошелъ въ домъ,— и за нимъ заперли дверь.

— Сюда, сказала двушка, въ первый разъ опуская его руку.— Биль!

— Здсь! отвчалъ Сайксъ, показываясь на лстниц со свчею въ рук.— Вы пришли во-время. Войдите!

Это было необыкновенно-ласковое привтствіе отъ такого человка, какъ Сайксъ, обрадованная Нанси весело кивнула ему головою.

— Собака ушла изъ дому вмст съ Томомъ, замтилъ Сайксъ, свтя имъ.— Они шли вслдъ за вами.

— Да, отвчала Нанси.

— Такъ ты привела мальчика? сказалъ Сайксъ, когда они вошли въ комнату.

— Вотъ онъ, отвчала Нанси.

— Что, онъ былъ тихъ? спросилъ Сайксъ.

— Какъ овечка.

— Очень радъ, сказалъ Сайксъ усмхаясь и смотря на Оливера: — потому-что иначе ему было бы плохо. Ну, подойди же сюда и слушай, что я скажу теб.

Говоря эти слова своему новому protg, Сайксъ снялъ съ него шапку и бросилъ въ уголъ, потомъ, взявъ его за плечо, слъ на столъ и поставилъ Оливера передъ собою.

— Во-первыхъ, знаешь ли ты, что это такое? спросилъ Сайксъ, взявъ со стола карманный пистолетъ.

Оливеръ отвчалъ утвердительно.

— Ну, такъ смотри же, продолжалъ Сайксъ.— Вотъ порохъ, вотъ пуля, а вотъ кусокъ старой шляпы для забивки. Знаешь?..

На все это Оливеръ отвчалъ утвердительно, между-тмъ Сайксъ равнодушно продолжалъ заряжать пистолетъ.

— Теперь онъ заряженъ, сказалъ Сайксъ кончивши.

— Вижу, сударь, отвчалъ Оливеръ, дрожа.

— Ну, сказалъ разбойникъ, крпко сжимая руку Оливера и приставляя пистолетъ такъ близко къ виску его, что онъ не могъ удержаться отъ крика.— Если ты скажешь хоть слово, когда будешь со мною за дверьми, кром отвтовъ на мои слова,— этотъ зарядъ будетъ въ твоей голов, и потому, если ты сбираешься кричать, то напередъ читай себ отходную.

Бросивъ грозный взглядъ на Оливера, Сайксъ продолжалъ:

— Сколько мн извстно, о теб никто не станетъ безпокоиться: будь же остороженъ, если хочешь себ добра. Слышишь?

— Однимъ словомъ, сказала Нанси съ жаромъ, мигнувъ между-тмъ Оливеру:— ты хочешь сказать, что если теб прійдется застрлить его, то ты объ этомъ будешь, столько же безпокоиться, какъ и о томъ, что случается съ тобою каждый день.

— Именно! замтилъ Сайксъ съ удовольствіемъ:— женщины всегда умютъ лучше насъ толковать вещи. Ну, теперь онъ, кажется, понялъ. Давайте ужинать.

Въ-слдствіе этого приказанія, Нанси накрыла столъ скатертью и, вышедъ изъ комнаты, тотчасъ воротилась назадъ съ бутылкою портеру и блюдомъ бараньихъ головъ, что дало поводъ Сайксу говорить многія очень занимательныя остроты. Въ-самомъ-дл, этотъ достойный джентльменъ, можетъ-быть, обрадованный близостью успха, былъ въ самомъ веселомъ расположеніи духа, онъ выпилъ весь портеръ до капли и во все продолженіе ужина не сказалъ боле четырехъ ругательствъ.

Ужинъ кончился, можно было догадаться, что Оливеръ не имлъ большаго аппетита. Сайксъ, выпивъ два стакана водки и воды, бросился на постель, приказавъ Нанси, съ угрозами въ случа неповиновенія, разбудить его къ пяти часамъ. Оливеръ, по его приказанію, легъ въ плать на тюфяк, постланномъ на полу, а двушка, поправивъ огонь, сла передъ нимъ, готовясь разбудить ихъ въ назначенное время.

Долго Оливеръ не засыпалъ, думая, не найдетъ ли Нанси какъ-нибудь случая шепнуть ему что-нибудь, но двушка неподвижно сидла передъ огнемъ, иногда поправляя дрова. Утомленный ожиданіемъ, онъ наконецъ заснулъ.

Когда онъ проснулся, чай стоялъ на стол, и Сайксъ наполнялъ разными вещами карманы своего сюртука, висвшаго на стул, между-тмъ, какъ Нанси приготовляла завтракъ. Еще не разсвтало, потому-что свча все еще горла, и на улиц было совершенно темно. Мелкій дождь стучалъ въ окна, небо было мрачно и облачно.

— Вставай! ворчалъ Сайксъ:— половина пятаго! Скоре, или ты не получишь завтрака, потому-что ужь поздно.

Оливеръ недолго одвался, и позавтракавъ, сказалъ Сайксу, что онъ готовъ.

Нанси, едва-взглянувъ на мальчика, набросила ему на шею платокъ, а Сайксъ надлъ ему на плечи большой грубый плащъ. Одвъ его такимъ образомъ, разбойникъ взялъ его за руку, показавъ на пистолетъ, который спряталъ въ боковой карманъ сюртука, кивнулъ головою ПанСи и увелъ его.

Оливеръ обернулся на минуту, когда они подошли къ двери, въ надежд встртить взглядъ двушки. Но она заняла прежнее свое мсто передъ огнемъ и сидла совершенно-неподвижно.

ГЛАВА XXI.
Путешествіе.

Когда они вышли на улицу, утро было пасмурно и дождливо, сильный втеръ гналъ черныя тучи. Ночь была сырая, вся дорога покрылась грязью, и вода лилась еще изъ трубъ. Заря едва начинала заниматься, это еще боле увеличивало мрачность, потому-что слабый свтъ ея затмвалъ только блескъ фонарей, не освщая мокрыхъ крышъ и грязныхъ улицъ. Казалось, въ этой части города вс еще спали, потому-что ставни у домовъ еще не отпирались, и улицы, Чрезъ которыя они проходили, были пусты и спокойны.

Въ это время они вышли на Бетнельгринскую Дорогу. Нкоторые фонари уже потухали, нсколько возовъ тихо тянулись къ Лондону, и повременимъ катился дилижансъ, покрытый грязью, трактиры, освщенные внутри газомъ, были уже открыты. Мало-по-малу начали отворяться лавки, и кое-гд встрчались прохожіе. Потомъ показались толпы мастеровыхъ, идущихъ на работу, потомъ мужчины и женщины съ корзинами на головахъ, разносчики съ зеленью, молочницы съ кувшинами и множество другихъ продавцовъ. Когда они подходили къ Сити, шумъ и говоръ постепенно увеличивались. Было уже свтло, какъ обыкновенно бываетъ днемъ, и хлопотливое утро началось уже для половины лондонскаго народонаселенія.

Приближаясь къ Смитфильду, Оливеръ Твистъ удивленъ былъ смшеніемъ какихъ-то нестройныхъ звуковъ, поразившихъ слухъ его.

Здсь былъ рынокъ. Земля почти на вершокъ покрыта грязью и водою, густой паръ, подымавшійся отъ скота, смшивался съ туманомъ и вислъ неподвижно надъ трубами домовъ. Почти вся средина обширной площади занята была баранами, а за ними длинными рядами стояли коровы и быки. Крестьяне, мясники, погонщики, носильщики, мальчишки, мошенники, зваки и бродяги самаго низкаго класса смшивались въ одну густую массу. Свистъ погонщиковъ, лай собакъ, блеяніе барановъ и хрюканье поросятъ, крики разносчиковъ, брань, ругательства и ссоры со всхъ сторонъ, звонъ колокольчиковъ и громовый говоръ въ трактирахъ, толкотня, крики, драка, какіе-то смшенные звуки, летвшіе со всхъ концовъ рынка, и немытыя, нечесаныя, заспанныя рожи, бгающія взадъ и впередъ, толкая всхъ на дорог, длали эту сцену столь смшною, что Оливеръ едва врилъ глазамъ своимъ.

Сайксъ, таща за собою Оливера, расталкивалъ себ дорогу въ самой густот толпы и не обращалъ вниманія ни на звуки, ни на лица, которыя такъ удивляли мальчика. Раза два или три онъ кивнулъ головою знакомымъ и, отказавшись отъ ихъ приглашеній, продолжалъ свой путь дале.

— Ну, пріятель, грубо сказалъ Сайксъ, смотря на часы церкви св. Андрея:— скоро семь! Прибавляй шагу. Не отставай же!

Сайксъ съ этимъ словомъ толкнулъ впередъ своего маленькаго спутника, Оливеръ, прискакивая и бжа, старался не отставать отъ разбойника.

Они дошли до угла Гайд-Парка и вышли на дорогу къ Кенсингтону. Сайксъ, увидвъ извощика, учтиво просилъ довезти ихъ до Изльворта.

— Садитесь, сказалъ онъ.— Это вашъ мальчикъ?

— Мой, отвчалъ Сайксъ, зврски смотря на Оливера и кладя его руку въ карманъ, гд былъ пистолетъ.

— Твой отецъ идетъ слишкомъ-скоро, не такъ ли, дружокъ? спросилъ извощикъ, видя, какъ запыхался Оливеръ.

— Не безпокойся о немъ, прервалъ Сайксъ.— Онъ ужь привыкъ къ этому. Ну, давай руку. Садись!

Сказавъ это Оливеру, онъ посадилъ его съ собою, и извощикъ, погоняя лошадь, не обращалъ на нихъ никакого вниманія.

Прозжая версты, Оливеръ боле и боле недоумвалъ, куда везетъ его Сайксъ. Наконецъ они подъхали къ трактиру подъ вывскою ‘кареты и лошади’, недалеко отъ котораго началась новая дорога. Здсь они остановились.

Сайксъ соскочилъ на землю, за нимъ Оливеръ, котораго онъ во все время держалъ за руку, бросивъ на него зврскій взглядъ, онъ съ значительнымъ видомъ ударилъ но карману.

— Прощай, мальчикъ, сказалъ извощикъ.

— Онъ глухъ, отвчалъ Сайксъ, давая ему толчка: — онъ глухъ, собака! Не безпокойся объ немъ.

— О, нтъ, сказалъ извощикъ, садясь на козлы.— А сегодня чудесный день. И онъ ухалъ.

Сайксъ подождалъ, пока онъ отъхалъ довольно-далеко, потомъ, повторивъ Оливеру прежнія угрозы, повелъ его дале.

Пройдя трактиръ, они поворотили налво, потомъ направо, на дорогу, проходя мимо большихъ садовъ и красивыхъ домиковъ, украшавшихъ об ея стороны, пока дошли до города, гд, на стн одного дома, Оливеръ увидлъ надпись крупными буквами: ‘Гемптонъ’. Здсь нсколько часовъ они шли по нолямъ. Наконецъ воротились въ городъ, и, пройдя мимо трактира подъ вывскою ‘краснаго льва’ и по берегу рки, вошли въ одинъ старый трактиръ съ закрашенною вывскою, и въ кухн спросили себ обдъ.

Кухня была старая, низенькая комната съ толстою перекладиною поперегъ потолка, скамейки съ высокими спинками стояли около огня, на нихъ нсколько людей съ грубыми лицами курили и пили. Они не обратили никакого вниманія ни на Оливера, ни на Сайкса, и какъ Сайксъ также мало объ нихъ заботился, то и слъ съ Оливеромъ въ углу, не безпокоясь о честной компаніи.

Имъ подали холодной говядины. Пообдавъ, они сидли очень долго, и Оливеръ начиналъ думать, что они не пойдутъ уже дале. Утомленный ходьбою и вставъ рано, онъ сначала задремалъ, а потомъ, обезсиленный усталостію и табачнымъ дымомъ, заснулъ крпкимъ сномъ.

Было совершенно темно, когда толчекъ Сайкса разбудилъ его. Вскочивъ на ноги, онъ увидлъ, что этотъ достойный человкъ уже усплъ свести тсную дружбу, за бутылкою пива, съ какимъ-то мастеровымъ.

— Такъ ты идешь въ Нижній Галлифордъ? а? спросилъ Сайксъ.

— Да, отвчалъ онъ, подъ вліяніемъ Бахуса.— У меня славная лошадь,— чудесная лошадь!

— Не можешь ли ты довезти меня туда съ мальчикомъ? спросилъ Сайксъ, подвигая пиво къ своему новому другу.

— Пожалуй, если вы тотчасъ отправитесь. Вамъ нужно въ Галлифордъ?

— Нтъ, подальше, въ Шеффертонъ, отвчалъ Сайксъ.

— Я довезу васъ, сколько мн будетъ по дорог, сказалъ мастеровой.— Все ли заплачено, Бэки?

— Все, другой джентльменъ заплатилъ, отвчала служанка.

— Зачмъ это? сказалъ работникъ съ притворнымъ неудовольствіемъ.— Напрасно, напрасно!

— Отъ-чего же? спросилъ Сайксъ.— Ты самъ намъ услужишь. Да что тутъ толковать о пустякахъ?

Мастеровой нсколько минутъ подумалъ съ серьзнымъ видомъ, и потомъ, схвативъ Сайкса за руку, объявилъ, что онъ добрый малый. На это Сайксъ отвчалъ, что онъ шутитъ,— и если бы мастеровой былъ трезве, то могъ бы замтить, что ему говорятъ правду.

Посл взаимныхъ комплиментовъ, они пожелали компаніи покойной ночи и вышли, служанка собрала бутылки съ стаканами и вышла посмотрть, какъ они подутъ. Повозка стояла около дома. Оливеръ и Сайксъ помстились на нее безъ церемоніи, вслдъ за ними слъ и мастеровой. Лошадь, подъ ударами кнута, поскакала въ галопъ.

Ночь была очень темпа. Густой туманъ, поднявшійся отъ рки и болотистой почвы, повисъ надъ полями. Холодъ былъ пронзителенъ, все было черно и мрачно. Никто не говорилъ ни слова, потому-что мастеровой засыпалъ, а Сайксъ не имлъ охоты заводить разговоръ. Оливеръ сидлъ съжившись и съ ужасомъ смотрлъ на т странные образы, которые представляли изъ себя деревья, размахивая своими длинными втвями.

Когда они прозжали мимо церкви, колоколъ пробилъ семь. Свтъ изъ окна домика, стоявшаго по другую сторону дороги, отражаясь въ окнахъ церкви, оставлялъ рощу, гд было кладбище, въ какой-то мрачной, угрюмой темнот. Невдалек слышался глухой шумъ падающей воды и шелестъ листьевъ стараго дерева, колеблемаго ночнымъ втромъ. Казалось, то была тихая гармонія въ царств мертвыхъ.

Миновавъ церковь, они выхали на пустую дорогу. Прохавъ дв или три мили, повозка остановилась. Сайксъ вышелъ изъ нея и, взявъ Оливера за руку, пошелъ дале.

Они не вошли ни въ одинъ домъ въ Шеппертон, хоть этого и ожидалъ усталый мальчикъ, но продолжали идти по грязи и въ темнот чрезъ темные переулки и открытыя, холодныя пустоши, пока передъ ними не замелькали огни города. Взглянувъ печально впередъ, Оливеръ увидлъ, что прямо передъ ихъ ногами была вода, и что они подходили къ мосту.

Сайксъ шелъ прямо до самаго моста, потомъ вдругъ поворотилъ налво вдоль берега. Вода! подумалъ Оливеръ, дрожа отъ страха. Онъ меня привелъ въ такое пустое мсто затмъ, чтобъ убить!

Оливеръ готовъ былъ вырваться отъ разбойника и бороться съ нимъ за жизнь, когда увидлъ себя передъ домикомъ совсмъ развалившимся и ветхимъ. По об стороны полуизломанной двери было по окну, и одно въ верхнемъ этаж, но нигд не видно огня. Домъ казался необитаемымъ.

Сайксъ, все держа Оливера за руку, тихо подошелъ къ двери и поднялъ защелку. Дверь уступила, и они вошли въ домъ.

ГЛАВА XXII.
Неудача.

— Кто тамъ? закричалъ громкій, сердитый голосъ, только-что они переступили черезъ порогъ.

— Полно горланить! сказалъ Сайксъ, запирая дверь задвижкою.— Посвти намъ, Тоби.

— А, друзья! кричалъ тотъ же голосъ.— Свчу, Берни, свчу! Ну, проснись!

Казалось, говорившій бросилъ чмъ-то въ того, къ кому относились его слова, потому-что послышался стукъ чего-то падающаго, и бредъ полупроснувшагося человка.

— Эй, слышишь? кричалъ тотъ же голосъ.— Биль Сайксъ дожидается, и никто не встртитъ его, ты спишь, животное, или хочешь, чтобъ я разбудилъ тебя подсвчниками?

Вслдъ за этимъ послышался стукъ приближавшихся шаговъ, и изъ дверей вышелъ человкъ, котораго мы описали у же прежде, какъ исправляющаго должность слуги въ трактир Сефроигилль.

— Мистеръ Сайксъ! вскричалъ Берни, съ истинною или притворною радостію.— Пожалуйте, пожалуйте!

— Ступай впередъ, сказалъ Сайксъ, толкая передъ собою Оливера.— Скоре, или полетишь у меня!

Они вошли въ низенькую, темную комнату, съ дымною печью, двумя или тремя сломанными стульями, столомъ, и очень страннымъ диваномъ, на которомъ, поднявъ ноги выше головы, лежалъ человкъ, куря изъ длинной глиняной трубки. На немъ былъ наскоро сшитый фракъ табачнаго цвта съ большими блестящими пуговицами, желтый галстухъ, странный пестрый жилетъ и суконные панталоны. Это былъ мистеръ Кракитъ. У него ни на голов, ни на лиц не было обилія въ волосахъ, однакожъ немногіе его волосы были завиты и причесаны въ букли, которыя онъ поправлялъ грязными своими пальцами, украшенными множествомъ большихъ простыхъ колецъ. Онъ былъ немного выше средняго роста и казался слабъ на ногахъ, но это не мшало ему, поднявъ ноги, любоваться сапогами.

— Биль, дружище! сказалъ онъ, оборачивая голову къ двери:— какъ я радъ, что вижу тебя! Я уже боялся, что ты не пріидешь. Ба!

Сдлавъ это восклицаніе съ видомъ величайшаго удивленія, Тоби Кракитъ слъ и, выпучивъ глаза на Оливера, спросилъ: кто это?

— Мальчикъ, просто, мальчикъ! отвчалъ Сайксъ:— подвинь стулъ къ огню.

— Одинъ изъ мальчиковъ мистера Феджина, сказалъ Берни съ усмшкою.

— Феджина! вскричалъ Тоби, смотря на Оливера.— Да этотъ мальчикъ сдланъ для кармановъ старыхъ барынь. Это просто кладъ!

— Перестань, прервалъ Сайксъ съ нетерпніемъ и, наклонясь къ своему достойному другу, шепнулъ ему нсколько словъ на ухо, посл чего Кракитъ смялся еще боле и съ удивленіемъ разсматривалъ Оливера.

— Теперь, сказалъ Сайксъ, садясь на прежнее мсто:— если ты дашь намъ чего-нибудь пость и выпить, то сдлаешь доброе дло.— Сядь къ огню, мальчишка, отдохни, ночью теб еще нужно будетъ идти съ нами, хоть и недалеко.

Оливеръ взглянулъ на Сайкса съ робкимъ, безмолвнымъ удивленіемъ и, подвинувъ стулъ къ огню, слъ повся голову, самъ не понимая, гд онъ и что вкругъ его происходитъ.

— Ну, сказалъ Тоби, когда молодой Жидъ поставилъ остатки кушанья и бутылку на столъ: — счастливаго успха. Онъ всталъ, чтобъ выпить, осторожно поставилъ пустую трубку въ уголъ, подошелъ къ столу, налилъ стаканъ вина и выпилъ. Сайксъ сдлалъ, то же.

— Каплю для мальчика, сказалъ Тоби, наливая полрюмки.— Пей, ты, невинность!

— Право, сказалъ Оливеръ, жалобно смотря ему въ лицо:— право, я…

— Пей! вскричалъ Тоби.— Разв ты думаешь, я не знаю, что для тебя хорошо, что нтъ? Вели ему пить, Биль.

— Совтую, сказалъ Сайксъ, ударивъ по карману. Чортъ возьми, онъ безпокойне цлой семьи бсенятъ! Пей сію же минуту!

Устрашенный угрозами, Оливеръ вдругъ проглотилъ что было въ рюмк и тотчасъ началъ сильно кашлять, что привело въ восхищеніе Тоби Кракита и Берни, даже самъ Сайксъ не могъ не усмхнуться.

Когда Сайксъ удовлетворилъ своему аппетиту (Оливеръ не могъ ничего сть, кром корки хлба, которую его заставили проглотить), два друга легли на стульяхъ, чтобъ немного отдохнуть. Оливеръ остался на стул передъ огнемъ, а Берни, завернувшись въ одяло, легъ на полу, возл печки.

Нсколько времени они спали, или притворялись спящими: никто не двигался, кром Берни, который два раза вставалъ и поправлялъ угли. Оливеръ тихо началъ засыпать, припоминая сцены прошедшаго дня, какъ вдругъ Тоби Кракитъ вскочилъ и объявилъ, что уже половица перваго.

Въ-минуту двое другихъ были на ногахъ и дятельно занялись приготовленіями. Сайксъ и его пріятель обвернули себ шеи большими темными платками и надли сюртуки, между-тмъ, Берни, открыть сундукъ, началъ вынимать для нихъ разныя вещи.

— Не забыли ли чего? спросилъ Сайксъ.

— Все взято, отвчалъ его товарищъ.— Пора идти.

Съ этими словами онъ взялъ толстую палку изъ рукъ Берни, который, передавъ другую Сайксу, надлъ шапку на Оливера.

— Ну! сказалъ Сайксъ, протягивая руку.

Оливеръ, почти потерявъ чувства отъ усталости, воздуха и вина, которое его заставили выпить, машинально подалъ руку Сайксу.

— Возьми его за другую руку, сказалъ Сайксъ.— Выглянь изъ двери, Берни.

Жидъ вышелъ за дверь и, возвратясь, объявилъ, что все тихо, два разбойника вышли вмст съ Оливеромъ, а Берни по-прежнему затонулъ крпкимъ сномъ.

Ночь была чрезвычайно-темная. Туманъ сгустился, и хоть не было дождя, но волосы и брови Оливера начали покрываться инеемъ. Они перешли черезъ мостъ и шли къ огнямъ, которые Оливеръ видлъ прежде, скоро они подошли къЧертзею.

— Пробжимъ черезъ городъ, шепнулъ Сайксъ:— ночью насъ никто не увидитъ.

Тоби согласился, и они пустились по пустымъ улицамъ маленькаго города, кое-гд слабый свтъ виднлся въ окнахъ и глухой лай собакъ изрдка прерывалъ молчаніе ночи, но на улицахъ не было никого, и они прошли городъ, когда на часахъ церкви пробило два.

Ускоривъ шаги, они поворотили налво. Прошедъ еще съ четверть мили, они остановились передъ отдльнымъ домомъ, окруженнымъ стною. Тоби, не остановившись даже, чтобъ перевести духъ, тотчасъ взобрался на верхъ ея.

— Теперь мальчика, сказалъ Тоби.— Подними его, я поддержу.

Прежде, нежели Оливеръ усплъ оглядться, Сайксъ схватилъ его подъ руки, и черезъ три или четыре секунды онъ лежалъ на трав по другую сторону стны, вмст съ Тоби. Сайксъ перелзъ вслдъ за ними, и вс начали тихо подкрадываться къ дому.

Оливеръ не помнилъ себя отъ ужаса и отчаянія, въ первый разъ замтивъ, что они шли на разбой и, можетъ-быть, на убійство. Онъ сложилъ руки и невольно вскрикну.гь. Глаза его подернулись туманомъ, холодный потъ выступилъ на лиц, онъ упалъ на колни.

— Вставай! ворчалъ Сайксъ, дрожа отъ ярости и вынимая пистолетъ изъ кармана: — вставай, или я убью тебя!

— Ради Бога, пустите меня! кричалъ Оливеръ.— Дайте мн убжать и умереть въ пол. Я никогда не пойду къ Лондону, никогда, никогда! Сжальтесь надо мною, не длайте изъ меня разбойника! Ради Бога, сжальтесь надо мною!

Человкъ, къ которому относилась эта мольба, произнесъ ужасное проклятіе и щелкнулъ куркомъ, когда Тоби, выхвативъ изъ рукъ его пистолетъ, зажалъ ротъ мальчику и потащилъ его къ дому.

— Молчи! вскричалъ онъ:— здсь не мсто отвчать ему. Скажи еще слово, и я такъ стукну тебя, что не пикнешь. Ну, Биль, отвори ставень, не трудно.

Сайксъ, съ яростію проклиная Феджина, который далъ ему Оливера, началъ съ помощію Тоби ломать петли, и скоро ставни отскочили.

Это было маленькое, ршетчатое окно, около пяти футовъ отъ земли, на задней сторон дома, отверстіе было такъ мало, что никто не заботился о немъ, но оно было столь еще велико, что мальчикъ, съ Оливера ростомъ, могъ пролзть въ него. Небольшаго усилія Сайкса достаточно было для того, чтобъ оторвать ршетку,— и отверстіе очистилось.

— Ну, слушай ты! шепталъ Сайксъ, вынимая фонарь изъ кармана и освщая лицо Оливера:— я просуну тебя въ это окно. Возьми фонарь, сойди тамъ по ступенькамъ, и или вдоль маленькой комнаты до двери на улицу. Отопри ее и впусти насъ.

— Тамъ наверху есть задвижка, до которой ты не достанешь, прервалъ Тоби.— Стань въ комнат на стулъ. Тамъ чудесные стулья, Биль, обитые голубымъ штофомъ, съ позолотой.

— Молчи! сказалъ сердито Сайксъ.— Дверь въ комнату отворена?

— Настежь, отвчалъ Тоби, заглядывая.— Они всегда оставляютъ дверь отпертою, для того, чтобъ собака могла ходить по комнатамъ, когда ей пріидетъ охота прогуливаться. Ха! ха! ха! Берни увелъ ее на ночь.

Хотя Кракитъ говорилъ почти шопотомъ и смялся безъ шуму, однако Сайксъ повелительно приказалъ ему молчать и приступить къ работ. Прежде всего, Тоби вынулъ свой фонарь и поставилъ его на землю, потомъ уперся головою въ стну, подъ окномъ, и положилъ руки на кольни, какъ-будто длая лстницу изъ своей спины. Сайксъ, вскочивъ къ нему на плечи, тихо просунулъ Оливера въ окно ногами впередъ, и, держа его заворотъ, поставилъ на полъ.

— Возьми фонарь, сказалъ Сайксъ, смотря въ комнату.— Видишь передъ собою лстницу?

— Вижу, отвчалъ Оливеръ, боле мертвый, нежели живой, и Сайксъ, показавъ пистолетомъ на дверь, выходившую на улицу, сказалъ ему, что застрлитъ его, если онъ будетъ медлить.

— Это можно сдлать въ одну минуту, сказалъ Сайксъ шопотомъ.— Только что я оставлю тебя, приступай къ длу. Слушай.

— Что это? шепнулъ другой.

Они начали внимательно прислушиваться.

— Ничего, сказалъ Сайксъ, выпуская изъ рукъ Оливера.— Ступай!

Въ это короткое время, мальчикъ усплъ прійдти въ себя и ршился, хотя бы это стояло жизни, бжать изъ залы и разбудить всхъ. Съ этою мыслью, онъ тихо подошелъ къ лстниц.

— Назадъ! вдругъ громко вскричалъ Сайксъ: — назадъ! назадъ!

Испуганный внезапнымъ крикомъ, нарушавшимъ мертвое молчаніе, Оливеръ уронилъ фонарь и не зналъ идти ли впередъ или бжать.

Крикъ повторился, показались съ огнемъ, дв испуганныя тни мелькнули на верху лстницы,— стукъ, шумъ, дымъ, трескъ гд-то,— и, онъ шатаясь, отступилъ назадъ.

Сайксъ исчезъ на минуту, но потомъ вернулся опять, держа его за воротникъ прежде, нежели дымъ разсялся. Онъ выстрлилъ изъ пистолета въ ту сторону, гд были люди, уже скрывшіеся, и потащилъ мальчика за собою.

— Перевяжи крпче руку, сказалъ Сайксъ, вытаскивая его изъ окна.— Дайте мн платокъ. Они подстрлили его. Скоре! чортъ возьми, онъ истекаетъ кровью!

Послышался громкій звонъ колокола, смшанный съ шумомъ оружія и криками людей. Оливеръ чувствовалъ, что его быстро несли по неровной почв. Потомъ шумъ длался ближе и ближе, и холодное, убійственное чувство пало на сердце мальчика, онъ боле ничего не видлъ, ничего не слышалъ.

ГЛАВА XXIII.
Интересный разговоръ между мистеромъ Бомблемъ и дамою.

Ночь была самая холодная. Замерзлый снгъ превратился въ одну твердую массу, и только мятель, взвиваемая рзкимъ втромъ, клубилась въ воздух. Теплая, сырая и пронзительно-холодная, эта ночь была одною изъ тхъ ночей, когда люди, имющіе пріютъ и пищу, собравшись вокругъ свтлаго огонька, должны благодарить Бога, что они дома, а безпріютному несчастливцу надобно лечь и умереть. Много отверженныхъ, томимыхъ голодомъ, въ такое время закрываютъ глаза на нашихъ пустыхъ улицахъ, никмъ не призрнные, никмъ не оплакиваемые.

Такова была погода, когда мистриссъ Корней, дама въ Дом Призрнія, съ которымъ уже знакомы наши читатели, какъ съ мстомъ рожденія Оливера Твиста, расположилась передъ каминомъ въ своей маленькой комнатк, и съ немалымъ удовольствіемъ смотрла на маленькій круглый столикъ, на которомъ стояли вс принадлежности хорошей хозяйки. Въ-самомъ-дл, мистриссъ Корней намревалась подчивать себя чаемъ, и смотря то на столъ, то на каминъ, гд самые жалкіе изъ всхъ возможныхъ дровъ самымъ жалобнымъ голосомъ пли жалкую псню,— почувствовала какое-то самодовольствіе, такъ, что даже улыбнулась.

— Право, сказала она, кладя локти на столъ и задумчиво смотря на огонь: — мы вс должны быть благодарны за… очень благодарны, еслибъ мы только понимали…

Мистриссъ Корней печально покачала головою, какъ-бы оплакивая заблужденія тхъ, которые не понимали этого и, опустивъ серебряную ложечку, собственно ей принадлежащую, во что-то похожее на обломокъ чайницы, начала длать чай.

Какіе пустяки иногда останавливаютъ пылкость нашего воображенія! Въ то время, какъ мистриссъ Корней морализировала, кипятокъ, переполнивъ собою маленькій, черный чайникъ, побжалъ черезъ край и обжегъ ей руку.

— Проклятый чайникъ! сказала она, проворно опуская его на столъ.— Гадкій чайникъ, въ которомъ не вмстится боле двухъ чашекъ! Можетъ ли онъ быть кому-нибудь полезенъ, кром меня, бднаго, одинокаго существа? О, Господи!

Съ этими словами она упала на стулъ и, слова положивъ локти на столъ, начала думать о своемъ одиночеств. Маленькій чайникъ и чашки напомнили ей мистера Корней (который умеръ уже 25 лтъ назадъ), и она расчувствовалась.

— У меня никогда не будетъ другаго такого, какъ онъ.

Къ мужу или къ чайнику относились эти слова,— неизвстно. Должно быть, къ чайнику, потому-что мистриссъ Корней посмотрла на него и взяла въ руки. Но едва успла она налить первую чашку, вдругъ послышался легкій стукъ въ дверь.

— Войдите! съ досадою сказала мистриссъ Корней.— Врно умираетъ какая-нибудь старуха: он всегда умираютъ въ то время, когда я мъ. Не стойте же тамъ на холод. Ну, что за бда случилась?

— Ничего, сударыня, ничего, отвчалъ мужской голосъ.

— Ахъ, Боже мой! вскричала она, перемняя тонъ: — вы ли это, мистеръ Бомбль?

— Къ вашимъ услугамъ, сударыня, сказалъ мистеръ Бомбль, который до-тхъ-поръ вытиралъ сапоги и отряхивалъ снгъ съ шинели, а теперь явился съ треугольною шляпою въ одной рук и съ узломъ въ другой.— Прикажете запереть дверь?

Скромная дама медлила отвтомъ, хотя не было ничего непристойнаго разговаривать съ мистеромъ Бомблемъ. Мистеръ Бомбль, пользуясь ея нершимостію, заперъ дверь безъ позволенія.

— Дурная погода, мистеръ Бомбль, сказала дама.

— Очень дурная, сударыня, отвчалъ смотритель богоугодныхъ заведеній: — чрезвычайно дурная, сударыня. Сегодня мы роздали двадцать четвертей хлба и сыру, и все еще бдные недовольны.

— Они никогда ничмъ недовольны, мистеръ Бомбль, сказала мистриссъ Корней, прихлебывая чай.

— Никогда! прибавилъ мистеръ Бомбль.— Вотъ хоть бы тотъ, у котораго жена и большое семейство, и которому мы даемъ и хлба и фунтъ сыру. Что жь вы думаете, онъ благодаренъ? Онъ въ грошъ насъ не ставитъ. Проситъ еще дровъ, видите, хоть маленькую вязанку дровъ! Что ему длать съ дровами? Варить сыръ, что ли? Вотъ каковы эти люди, сударыня, дай имъ сегодня дровъ — завтра отъ нихъ не отвяжешься.

Мистриссъ Корней совершенно согласилась съ смотрителемъ и онъ продолжалъ:

— Третьяго дня, какой-то человкъ,— вы вдь были замужемъ, сударыня, и я могу сказать вамъ это,— едва прикрытый лохмотьями (мистриссъ Корней опустила глаза), пришелъ къ дверямъ нашего эконома, въ то время, какъ тотъ давалъ обдъ, и сказалъ, что ему должны помочь. Такъ-какъ онъ не хотлъ выйдти вонъ и привелъ въ смущеніе всхъ гостей, то экономъ выслалъ ему мшокъ картофеля и крупы.— Боже мой! сказалъ неблагодарный: что я стану съ этимъ длать? Это все равно, еслибъ вы дали мн мдные очки.— Ну, хорошо, сказалъ нашъ экономъ, взявъ все назадъ: — я теб не дамъ ничего.— Такъ я умру на улиц, сказалъ бродяга.— Не умрешь! отвчалъ нашъ экономъ.

— Ха! ха! ха! Ну-съ, дальше, мистеръ Бомбль.

— Что жь бы вы думали, сударыня? Онъ вдь пошелъ и умеръ на улиц. Этакій упрямый народецъ!

— Это ужь слишкомъ! съ жаромъ замтила мистриссъ Корней.— Вдь нельзя же всмъ помогать, мистеръ Бомбль. Вы сами человкъ опытный: скажите, какъ вы объ этомъ думаете?

— Мистриссъ Корней, сказалъ смотритель, улыбаясь, какъ улыбаются люди, считающіе себя всезнающими: — главное дло состоитъ въ томъ, чтобъ не давать бднымъ именно того, въ чемъ они нуждаются, и тогда они устанутъ наконецъ безпокоить васъ своими просьбами.

— Именно!

— И вотъ почему вы можете замтить, что бднымъ семействамъ всегда помогаютъ кусочками сыру. Это ужь везд у насъ общее правило. Однако, мистриссъ Корней, продолжалъ Бомбль, развязывая узелъ: — это должно остаться между нами, нельзя же всмъ разсказывать. Вотъ портвейнъ, который Общество прислало для больныхъ,— настоящій, чистый портвейнъ.

Поднеся дв бутылки къ огню, Бомбль поставилъ ихъ на столъ, потомъ, отряхнувъ платокъ, въ которомъ они были завязаны, спряталъ его въ карманъ, и взялся за шляпу, какъ-будто собираясь идти.

— Вамъ, я думаю, холодно будетъ идти, мистеръ Бомбль? спросила дама.

— Да-съ, холодно, отвчалъ мистеръ Бомбль, поднимая воротникъ: — можно отморозить уши.

Мистриссъ Корней посмотрла сначала на чайникъ, потомъ на Бомбля, который подвигался къ двери и кашлялъ, приготовляясь пожелать ей спокойной ночи, и вдругъ спросила, не угодно ли ему выпить чашку чаю?

Мистеръ Бомбль тотчасъ отвернулъ воротникъ, положилъ шляпу и трость на стулъ и подвинулъ другой стулъ къ столу. Тихонько свши, онъ взглянулъ на даму. Она устремила глаза на маленькій чайникъ, Бомбль опять кашлянулъ и сладко улыбнулся.

Мистриссъ Корней встала, чтобъ достать другую чашку и блюдечко изъ шкафа. Когда она снова сла, глаза ея опять встртились съ глазами Бомбля, она покраснла и еще усердне начала разливать чай. Мистеръ Бомбль опять кашлянулъ — громче прежняго.

— Сладко? мистеръ Бомбль, спросила дама, взявшись за сахарницу.

— Очень сладко, сударыня, отвчалъ Бомбль. Говоря это, онъ впился глазами въ мистриссъ Корней, и если смотритель былъ когда-нибудь нженъ, то именно въ подобную минуту.

Чай былъ сдланъ и чашка передана въ молчаніи. Бомбль, завсившись носовымъ платкомъ, чтобъ по замарать новыхъ панталонъ, началъ нить и сть.

— У васъ, сударыня, какъ я вижу, есть кошка, сказалъ мистеръ Бомбль, смотря на цлое семейство котятъ, грвшихся у камина:— и котята также?

— Вы не поврите, мистер Бомбль, я такъ люблю ихъ, отвчала дама.— Они такъ счастливы, такъ рзвы, такъ веселы, что я не могу на нихъ наглядться.

— Прекрасныя животныя, сударыня, совсмъ ручныя!

— О, да! они такъ любятъ свой домъ, что смотрть весело.

— Мистриссъ Корней, тихо говорилъ Бомбль, постукивая чайною ложкою: — я хотлъ сказать, что всякая кошка или котенокъ, который, живя съ вами, недоволенъ судьбою, долженъ быть настоящимъ осломъ.

— О, помилуйте!

— Говоря безъ околичностей, сказалъ Бомбль, съ наслажденіемъ разсматривая чайную ложку: — я съ удовольствіемъ бы согласился быть на ихъ мст.

— Вы жестокій человкъ, сказала дама, протягивая руку, чтобъ взять чашку:— жестокосердый человкъ!

— Жестокосердый, сударыня! вскричалъ Бомбль.— Я? И, передавая чашку, онъ пожалъ маленькій пальчикъ мистриссъ Корней, потомъ, ударивъ себя по накрахмаленной манишк, какъ-бы желая заглушить вздохъ, отодвинулъ кресло дале отъ огня.

Столъ былъ круглый, и какъ мистриссъ Корней и мистеръ Бимбль сидли другъ противъ друга, въ небольшомъ разстояніи, то, отодвинувъ кресло отъ огня, Бомбль еще боле увеличилъ это разстояніе. Вроятно, многіе изъ читателей станутъ удивляться такому героическому поступку Бомба я, который, не смотря на то, что ему благопріятствовали время, мсто и случай, сохранилъ все свое достоинство.

Однако, каковы бы ни были намренія Бомбля, безъ сомннія они были самыя невинныя. Къ-несчастію случилось, какъ мы замтили, что столъ былъ круглый, такъ-что мистеръ Бомбль, мало-по-малу подвигая стулъ, скоро началъ уменьшать разстояніе между собою и мистриссъ Корней, и, продолжая путешествовать по окружности стола, подвинулъ наконецъ свой стулъ къ ея стулу. Когда два стула коснулись другъ друга, мистеръ Бомбль остановился. Теперь, еслибы мистриссъ Корней подвинула свой стулъ вправо, то попала бы въ каминъ, а еслибъ влво, то должна была бы упасть прямо на руки къ мистеру Бомблю. Почувствовавъ эти опасности съ перваго взгляда, она ршилась не трогаться съ мста и подала Бомблю другую чашку чаю.

— Жестокосердый, мистриссъ Корней? сказалъ Бомбль, схватывая чашку и смотря въ лицо дам:— а вы не жестокосерды?

— Ахъ, какіе вы любопытные, мистеръ Бомбль. Зачмъ вамъ знать это?

Бомбль допилъ весь чай до капли, долъ кусокъ благо хлба, отряхнулъ съ колнъ крошки, вытеръ губы и дерзко поцаловалъ мистриссъ Корней.

— Мистеръ Бомбль! вскричала шопотомъ цломудрешіая дама, теряя голосъ отъ страха: — мистеръ Бомбль, я закричу!— Мастеръ Бомбль не отвчалъ ни слова, но тихо и нжно обнялъ рукою станъ ея. Между-тмъ, какъ дама все сбиралась кричать, послышался стукъ въ дверь, и мистеръ Бомбль, съ необыкновенною быстротою отскочивъ къ бутылкамъ, началъ поспшно отирать съ нихъ пыль, а мистриссъ Корней грубо спросила: кто тамъ?

Достойно замчанія, что любопытное физическое дйствіе внезапнаго удивленія такъ противоположно чувству страха, что ея голосъ принялъ всю прежнюю суровость.

— Сдлайте милость, сударыня, говорила старуха, страшно-безобразная, высовывая голову въ дверь: — старая Селли умираетъ.

— А мн какое до этого дло? сердито Спросила мистриссъ Корнеи:— разв я могу оживить ее?

— О, нтъ, сударыня, отвчала старуха:— никто не можетъ, я на своемъ вку часто видла, какъ умираютъ люди, и знаю, что ей не избжать смерти. Но у нея неспокойно на душ, она очень мучится,— и въ припадкахъ часто повторяетъ, что должна сказать вамъ что-то. Она никакъ не умретъ до-тхъ-поръ, пока вы не прійдете.

При такомъ извстіи, достойная мистриссъ Корней начала бранить про себя старухъ, которыя не могутъ даже умереть безъ того, чтобъ не безпокоить своихъ ближнихъ. Завернувшись въ шаль, въ короткихъ словахъ просила она Бомбля подождать, пока она вернется, и вышла вслдъ за старухой въ самомъ дурномъ расположеніи, ворча во всю дорогу.

Поведеніе мистера Бомбля, когда онъ остался одинъ, ничмъ невозможно объяснить. Онъ отперъ шкапъ, пересчиталъ чайныя ложки, взвсилъ на рук сахарные щипцы, внимательно осмотрлъ серебряный молочникъ, желая удостовриться, точно ли онъ серебряный. Удовлетворивъ вполн своему любопытству, онъ надлъ задомъ напередъ треугольную шляпу и съ серьзнымъ видомъ четыре раза проплясалъ кругомъ стола. Кончивъ это упражненіе, онъ опять снялъ шляпу, слъ на стулъ, задомъ къ камину, и началъ разсматривать мебель.

ГЛАВА XXIV.
Умирающая.

Старуха, нарушившая спокойствіе мистриссъ Корней, была достойная встница смерти. Тло ея было сгорблено годами, члены разбиты параличомъ, и лицо, покрытое морщинами, казалось боле произведеніемъ грубой кисти, нежели дломъ природы.

Старуха шла до самого дома и вверхъ по лстниц, давая невнятные отвты на вопросы своей спутницы, наконецъ, остановившись, чтобъ перевести дыханіе, она передала Фонарь въ ея руки и осталась позади, между-тмъ, какъ та вошла въ комнату, гд лежала больная женщина.

То былъ простой чердакъ, на дальнемъ конц котораго виднлся слабый свтъ. Другая старуха сидла у кровати, и приходскій аптекарскій ученикъ стоялъ у огня, чистя перомъ зубы.

— Холодная ночь, мистриссъ Корней, сказалъ онъ, когда она вошла.

— Да, очень холодная, отвчала мистриссъ самымъ ласковымъ тономъ, отвчая на поклонъ.

— Вамъ бы нужно требовать углей получше, сказалъ молодой человкъ:— въ такую холодную ночь эти угли никуда не годятся.

— Ихъ выбираетъ Общество, отвчала мистриссъ Корней.— По-крайней-мир нужно, чтобъ они хоть сколько-нибудь согрвали насъ, потому-что наше мсто не слишкомъ теплое…

Стонъ больной женщины прервалъ разговоръ ихъ.

— О, сказалъ молодой человкъ, оборачиваясь къ постели, какъ-будто онъ совсмъ забылъ о больной: — здсь ужь все кончено, мистриссъ Корней.

— Не-уже-ли? спросила дама.

— Врядъ-ли она проживетъ еще два часа, отвчалъ аптекарскій ученикъ.— Что, она дремлетъ, старуха?

Сидлка наклонилась къ постели и утвердительно кивнула головою.

— Можетъ-быть, она такъ и умретъ, если вы не будете шумть, сказалъ молодой человкъ.— Поставьте свчу на полъ, чтобъ она не видала свту.

Сидлка исполнила, что ей приказывали, качая между-тмъ голового, какъ-бы недовряя, что женщина умретъ такъ легко, и потомъ сла возл другой сидлки, которая возвратилась въ это время. Мистриссъ Корней, съ выраженіемъ нетерпнія, завернувшись въ платокъ, сла на постель у ногъ больной.

Аптекарскій ученикъ, посидвъ передъ огнемъ съ четверть паса, соскучился, и, пожелавъ мистриссъ Корней покойной ночи, на цыпочкахъ вышелъ изъ комнаты.

Дв старухи, вставъ съ своего мста, начали грть у огня свои изсохшія руки. Пламя бросало мертвенный свтъ на ихъ морщиноватыя лица, длая еще страшне ихъ безобразіе, он разговаривали тихо.

— Что, не говорила ли она еще чего, Анна, когда я ушла? спросила посланная.

— Ни слова, отвчала другая.— Сначала она терзалась и ломала руки, но я стала держать ее, и она скоро утихла. У ней не много силы, мн не трудно было держать ее. Я не такъ-то слаба, хоть и живу по милости прихода.

— Пала ли она теплое вино, которое прописалъ докторъ? спросила первая.

— Я попробовала влить ей въ ротъ, отвчала другая: — но ея зубы были такъ стиснуты и она такъ сжала чашку, что мн трудно было оторвать ее. Нечего длать, вино выпила я сама, и это было для меня очень полсзно.

Съ безпокойствомъ осмотрвшись кругомъ, не подслушиваютъ ли ихъ, дв вдьмы подвинулись ближе къ огню и усмхнулись.

— Я помню время, сказала первая:— когда она сама длала тоже.

— О. У нея было доброе сердце! прибавила другая.— Много прекрасныхъ тлъ длала она блыми и чистыми какъ воскъ. Мои старые глаза видли ихъ, и эти старыя руки щупали ихъ, я сама иногда помогала ей приписывать счеты.

Высунувъ впередъ свои дрожащіе пальцы, старуха провела ими по лицу, и потомъ, опустивъ въ карманъ, вынула старую табакерку, изъ которой высыпала табаку на протянутую ладонь другой старухи и на свою. Между-тмъ, мистриссъ Корней, которая съ нетерпніемъ ждала, скоро ли умирающая очнется, подошла къ огню и рзко спросила, долго ли ей ждать.

— Недолго, мистриссъ, отвчала вторая старуха, смотря ей въ лицо.- — Всмъ намъ недолго ждать смерти. Терпніе, терпніе! Она скоро прійдетъ ко всмъ намъ…

— Молчи, дура! сердито сказала мистриссъ Корней.— Мара, скажи, была ли она прежде въ такомъ положеніи?

— Часто, отвчала первая старуха.

— Но больше никогда не будетъ, прибавила вторая: — то-есть она проснется еще одинъ разъ, и посмотрите, мистриссъ, скоро,

— Долго или скоро, сказала мистриссъ Корней съ досадою: — она меня здсь не увидитъ, и вы берегитесь въ другой разъ напрасно безпокоить меня. Я совсмъ не обязана быть при всхъ женщинахъ, которыя умираютъ въ Дом, главное же, я не хочу этого. Помните это, вы, старыя хрычовки! Если вы еще разъ оставите меня въ дурахъ, я дамъ вамъ знать себя!

Она хотла выйдти, какъ крикъ двухъ старухъ, бросившихся къ постели, заставилъ ее обернуться. Больная вдругъ поднялась и простерла къ нимъ руки.

— Кто это? вскричала она ужаснымъ голосомъ.

— Тише, тише! сказала одна изъ старухъ, закрывая ее:— лягъ, лягъ!

— Я ужь не лягу живою! сказала больная вырываясь.— Я сказать ей! Подойди сюда ближе. Дай мн шепнуть теб на ухо.

Она схватила за руку мистриссъ Корней и, посадивъ ее на стулъ около постели, хотла говорить, какъ вдругъ, оглянувшись, увидла, что дв старухи нагнулись подслушивать.

— Прочь ихъ, сказала больная: — скоре, скоре!

Дв старыя вдьмы, треща какъ сороки, начали жаловаться, что бдная больная не узнатъ своихъ лучшихъ друзей, начали ворчать, что онъ по своей обязанности не смютъ ея оставить, но начальница выгнала ихъ изъ комнаты, заперла дверь и возвратилась къ кровати. Выгнанныя старухи перемнили тонъ и сквозь замочную скважину кричали, что старая Селли пьяна, что казалось бы не совсмъ неправдоподобнымъ, еслибъ кто-нибудь взглянулъ на пріемъ опіуму, прописанный аптекарскимъ ученикомъ, и остатки рома съ водою, который добрыя старушки взяли на себя трудъ выпить.

— Выслушайте меня, сказала умирающая громко, какъ-бы длая послднее усиліе.— Въ этой самой комнат, на этой самой постели я когда-то сидла у ногъ прекрасной, молодой женщины, которую принесли сюда съ ногами растерзанными отъ ходьбы и усталости. Она родила мальчика и умерла. Дайте мн вспомнить, въ которомъ году это было?

— Все равно, все равно! сказала нетерпливая слушательница: — что жь дальше?

— Что дальше? шептала больная, впадая въ прежнюю безчувственность: — что дальше? Я знаю! вскричала она, вдругъ вскакивая, лицо ея пылало, глаза выкатывались.— Я обокрала ее! Она не была еще холодна… я говорю вамъ: она не была еще холодна, когда я обокрала се.

— Что жь ты украла? Говори, ради Бога!

— Что? отвчала женщина, кладя свою руку на губы мистриссъ Корней.— Послднее, что у ней было. Ей нужна была одежда, чтобъ согрться, и пища, чтобъ сть, но она берегла его, берегла на своей груди. То было золото, говорю вамъ… много золота, которое могло бы спасти ей жизнь!

— Золото! повторила мистриссъ Корней, склонясь вдругъ къ больной, когда она снова упала.— Продолжай, продолжай! Ну, что же? Кто была мать? когда это было?

— Она просила меня беречь его, отвчала больная со стономъ:— она вврилась мн, какъ единственной женщин, которая была около нея. Я украла его, и теперь, можетъ-быть, на мн смерть ребенка… Съ нимъ обходились бы лучше, еслибъ знали все это!

— Если бъ знали что? Говори!

— Мальчикъ былъ такъ похожъ на свою мать, сказала больная, не отвчая на вопросъ: — что я никогда не могла забыть этого. Бдная двушка! бдная двушка! она была такъ молода, такъ прекрасна… Постойте, мн еще много надо сказать. Я не все сказала вамъ, не все…

— Нтъ, нтъ, отвчала мистриссъ Корней, наклоняясь къ умирающей, чтобъ не проронить ни одного слова: — скоре, или будетъ поздно!

— Двушка, сказала женщина, длая неимоврное усиліе: — двушка, когда пришла ея смертныя мученія, шептала мн на ухо, что если ея ребенокъ будетъ живъ и выростетъ, то, можетъ-быть, пріидетъ день, когда ему сладостно будетъ услышать имя своей матери. ‘И, ради Бога!’ сказала она мн, всплеснувъ руками: — ‘найдите ему друзей въ этомъ мір, сжальтесь надъ одинокимъ, покинутымъ ребенкомъ, оставленнымъ на произволъ судьбы!’

— Имя мальчика?

— Его назвали Оливеромъ, слабо отвчала женщина.— Золото, которое я украла, было…

— Ну, ну, что? вскричала мистриссъ Корней.

Она быстро наклонилась къ женщин, чтобъ слышать ея отвтъ, но невольно отклонилась назадъ, когда умирающая еще разъ тихо поднялась и, обими руками сжавъ одяло, произнесла какіе-то невнятные звуки и мертвая упала на подушку.

— Умерла! сказала одна изъ старухъ, бросаясь въ комнату, только-что отперли дверь.

— И ничего не сказала! прибавила мистриссъ Корней, уходя осторожно.

Дв старухи были слишкомъ заняты приготовленіями къ своей ужасной обязанности, ничего не отвчали и остались одн около тла.

ГЛАВА XXV.
Жидъ и друзья его.

Между-тмъ, какъ это происходило въ Дом Призрнія, Феджинъ сидлъ въ своей берлог, передъ слабымъ, дымнымъ огнемъ. Онъ держалъ на колняхъ раздувательный мхъ, которымъ хотлъ остановить потухавшій огонь, но, казалось, его тревожила какая-то дума, и, опустивъ руки, онъ задумчиво смотрлъ на дверь.

Сзади его, за столомъ, сидли Докинсъ, Чарльсъ Бэтсъ и Читлингъ, прилежно занятые игрою въ вистъ, ‘хитрецъ’ игралъ одинъ противъ мистера Бэтса и Читлинга. Лицо перваго изъ этихъ джентльменовъ, всегда хитрое и лукавое, пріобрло какую-то особенную живость отъ частаго заглядыванія въ карты своего сосда Читлнига. Такъ-какъ ночь была довольно-холодна, то Докинсъ сидлъ въ шляп, что онъ длалъ очень часто, держа въ зубахъ глиняную трубку, онъ иногда вынималъ ее на короткое время, чтобъ освжиться пуншемъ, стоявшимъ на стол для удовольствія честной компаніи.

Мистеръ Бэтсъ былъ также внимателенъ къ игр, но замтно было, что онъ чаще прикладывался къ пуншу, и жесты и слова его становились боле и боле выразительными. Между-тмъ, Докинсъ, пользуясь обстоятельствами, очень усердно спорилъ съ нимъ и съ мистеромъ Читлингомъ. Замчательно было, что этотъ послдній: джентльменъ и его партнеръ постоянно проигрывали, что однако нисколько не сердило мистера Бэтса, но напротивъ увеличивало его веселость, и онъ, хохоча во все горло, сознавался, что никогда еще не игралъ съ такимъ удовольствіемъ.

— Мы таки-порядочно проигрались, сказалъ мистеръ Читлингъ съ вытянутымъ лицомъ, вынимая полкроны изъ кармана.— Теб, Джекъ, сегодня ужасное счастье, даже съ хорошими картами мы съ Бэтсомъ не могли ничего сдлать.

Это замчаніе такъ понравилось мистеру Бэтсу, что его громкій хохотъ вывелъ Жида изъ задумчивости, и онъ спросилъ, въ чемъ дло.

— Въ чемъ дло, Феджинъ? кричалъ Бэтсъ.— Я бы желалъ, чтобъ ты видлъ нашу игру. Томъ Читлингъ не выигралъ ни одного поэна, а я игралъ съ нимъ противъ ‘хитреца’.

— Вотъ какъ! сказалъ Жидъ съ усмшкою, показывавшею, что онъ понималъ причину ихъ проигрыша.— Что жь, Томъ, попробуй еще.

— Спасибо, Феджинъ, отвчалъ мистеръ Читлингъ: — съ меня довольно, ‘хитрецу’ такое счастье, что съ нимъ нельзя играть.

— Ха! ха! пріятель! отвчалъ Жидъ: — нужно встать пораньше, чтобъ выиграть что-нибудь у ‘хитреца’.

Докинсъ принималъ вс эти комплименты съ философскимъ хладнокровіемъ и предложилъ джентльменамъ срзать у него банкъ, ставя шиллингъ. По никто не принялъ предложенія. Докуривъ трубку, онъ началъ забавляться, развернулъ на стол планъ Ньюгета и взялъ въ руки кусокъ млу, насвистывая между-тмъ сквозь зубы.

— Какой ты безтолковый, Томъ! сказалъ наконецъ Докинсъ, обращаясь къ мистеру Читлингу.— Какъ ты полагаешь, Феджинъ, о чемъ онъ думаетъ?

— Почему мн знать, дружище! отвчалъ Жидъ, обертывая и складывая мхи,— Врно о проигрыш, или о томъ мст, откуда его недавно выпустили. А? Ха! ха! Не такъ ли, пріятель?

— Вовсе нтъ, отвчалъ Докинсъ, прерывая Читлинга, который хотлъ отвчать.— Ты какъ думаешь, Чарльсъ?

— Мн кажется, отвчалъ мистеръ Бэтсъ съ усмшкою: — что онъ неравнодушенъ къ Бэтси. Посмотри, какъ онъ покраснлъ! Вотъ смхъ-то, Томушка Читлингъ влюбленъ! А? Феджинъ!

Изумленный тмъ, что мистеръ Читлингъ былъ жертвою нжной страсти, мистеръ Бэтсъ упалъ на стулъ съ розмаха, хохоча во все горло: потомъ всталъ и опять началъ хохотать.

— Не обращай на него вниманія! сказалъ Жидъ, мигая Докинсу и давая Бэтсу толчокъ.— Бэтси прекрасная двушка. Волочись за ней, Томъ, волочись, голубчикъ!

— До этого нтъ никому дла, Феджинъ, отвчалъ мистеръ Читлингъ, красный какъ ракъ.

— Никому, отвчалъ Жидъ:— одинъ Чарльсъ смется. Не смотри на него, не слушай его. Бэтси прекрасная двушка. Длай, что она прикажетъ теб, Томъ, и ты не будешь раскаиваться.

Насмшки Докинса и Бэтса начинали выводить изъ терпнія Читлинга. Жидъ, замтя это, началъ уврять его, что никто не смется, и въ доказательство показалъ на мистера Бэтса, какъ на главнаго обидчика, но, къ-несчастію, Бэтсъ, открывъ ротъ, чтобъ отвчать, что онъ никогда не былъ такъ серьзенъ какъ теперь, не могъ удержаться отъ громкаго хохота. Читлппгъ въ бшенств бросился на него и, поднявъ руку, готовилъ ему ударъ, но Бэтсъ увернулся такъ ловко, что рука Читлинга ударила въ грудь Жида, который отлетлъ къ стн, и стоялъ, чуть дыша, между-тмъ, какъ Читлингъ смотрлъ на всхъ въ недоумніи.

— Что это? вскричалъ вдругъ Докинсъ:— кто-то звонитъ. Схвативъ свчу, онъ выбжалъ изъ дверей.

Колокольчикъ зазвенлъ съ новою силою, между-тмъ, какъ вс оставались въ темнот. Черезъ нсколько минутъ Докинсъ возвратился и съ таинственнымъ видомъ шепнулъ что-то на ухо Жиду.

— Какъ! вскричалъ Жидъ,— одинъ?

Докинсъ утвердительно кивнулъ головою и, заслона свчу рукою, выразительно показалъ Чарльсу Бэтсу, чтобъ онъ лучше умрилъ свою веселость. Сдлавъ это дружеское замчаніе, онъ устремилъ глаза на лицо Жида, слдуя за его движеніями.

Старикъ кусалъ свои желтые пальцы и о чемъ-то думалъ, на лиц его написано было волненіе, какъ-будто онъ боялся чего-то. Наконецъ онъ поднялъ голову и спросилъ:

— Гд онъ?

Докинсъ показалъ внизъ и хотлъ выйдти изъ комнаты.

— Да, сказалъ Жидъ:— приведи его. Тсъ! Молчи, Чарльсъ! Тише, Томъ!

Съ этими словами, Жидъ веллъ имъ удалиться, и они повиновались, не сказавъ ни слова. Скоро въ дверяхъ показался Докинсъ, со свчою въ рук, и за нимъ человкъ во Фрак изъ грубаго сукна. Бросивъ бглый взглядъ на комнату, этотъ человкъ отдернулъ повязку, закрывавшую нижнюю часть лица его, и открылъ блдную, немытую и нечесаную физіономію Тоби Кракита.

— Какъ поживаешь, Феджинъ? сказалъ онъ, кивая Жиду.— Докинсъ, спрячь мой платокъ, чтобъ потомъ мн не трудно было его найдти.

Съ этими словами, онъ снялъ съ себя фракъ и, подвинувъ стулъ къ огню, началъ грть ноги.

— Посмотри, Феджинъ, сказалъ онъ, показывая на сапоги:— на нихъ давно не было ни капли ваксы. Да не смотри на меня такими глазами. Все хорошо въ свое время, я не могу говорить о дл не вши и не пивши.

Жидъ знакомъ приказалъ Докинсу поставить на столъ ужинъ, и свъ противъ разбойника, ждалъ его разсказа.

По-видимому, Тоби совсмъ не расположенъ былъ начинать разговоръ. Сначала Жидъ удовольствовался тмъ, что внимательно разсматривалъ его лицо, стараясь прочесть на немъ какую-нибудь всть, но напрасно. Оно казалось утомленнымъ и усталымъ, однакожь въ чертахъ его было прежнее, всегдашнее самодовольствіе, и лукавая улыбка проглядывала сквозь щегольскіе усы Франта Тоби. Тогда Жидъ, въ припадк нетерпнія, началъ слдить за каждымъ кускомъ, который онъ клалъ въ ротъ, ходя взадъ и впередъ по комнат вн себя отъ ожиданія. Но все было напрасно. Тоби равнодушно продолжалъ сть до-тхъ-поръ, пока могъ, потомъ, приказавъ Докинсу выйдти, заперъ дверь, налилъ стаканъ водки и расположился разговаривать.

— Сначала и во-первыхъ, Феджинъ… сказалъ Тоби.

— Ну, ну! прервалъ Жидъ, подвигая свой стулъ.

Мистеръ Кракитъ остановился, чтобъ глотнуть водки и, объявивъ, что она превосходна, поднялъ ноги выше головы.

— Сначала и во-первыхъ, Федасинъ, сказалъ разбойникъ: — что длаетъ Биль?

— Что? вскричалъ Жидъ вскакивая.

— Ну, конечно, началъ Тоби, поблднвъ.

— Что? кричалъ Жидъ съ бшенствомъ.— Гд они? Сайксъ и мальчикъ, гд они? гд они были? гд они? зачмъ ихъ нтъ здсь?

— Не удалось, сказалъ Тоби.

— Знаю, отвчалъ Жидъ, вынимая газету изъ кармана и показывая на нее.— Что еще?

— Въ мальчика выстрлили и ранили. Мы бжали что было мочи черезъ поля, подхватя его съ собою. За нами гнались, чортъ возьми! Вся деревня проснулась, и на насъ выслали собакъ.

— А мальчикъ? говорилъ, задыхаясь, Жидъ.

— Биль держалъ его на спин, и летлъ какъ втеръ. Мы остановились, чтобъ взять его за об руки, голова его повисла, онъ былъ холоденъ. Погоня была близка: жизнь всякому дорога, мы бросились бжать и оставили мальчика во рв, живаго или мертваго, не знаю.

Жидъ не хотлъ боле слушать, но, испустивъ громкій вопль, вцпился руками въ свои волосы и выбжалъ изъ комнаты и изъ дому.

ГЛАЗА XXVI.
Таинственное лицо.

Старикъ дошелъ до угла улицы и все еще не могъ прійдти въ себя. Онъ бжалъ ничего не видя и не помня, какъ вдругъ стукъ кареты и крикъ прохожихъ, видвшихъ его опасность, заставилъ его отступить назадъ. Избгая многолюдныхъ улицъ, онъ вышелъ изъ города и пошелъ по алле, ведущей къ Сефронгиллю. Здсь въ грязныхъ лавкахъ продавались старые шелковые платки, путешествовавшіе сюда прямо изъ чужихъ кармановъ. Здсь есть своя цирюльня, свой кофейный домъ, своя портерная лавка и ‘виноторговля’. Это какая-то коммерческая колонія, гд рано утромъ и поздно вечеромъ молчаливые продавцы, торгующіе въ заднихъ, темныхъ комнатахъ, уходятъ такъ же странно, какъ и приходятъ. Здсь продавецъ платьевъ, башмачникъ и лоскутникъ раскладываютъ свои товары, какъ приманку для воровъ, и кучи стараго желза и посуды валяются въ темныхъ погребахъ.

Къ этому мсту поворотилъ Жидъ. Онъ былъ хорошо знакомъ купцамъ, потому-что почти вс они привтливо ему кланялись, когда онъ проходилъ мимо. Онъ также отвчалъ на ихъ поклоны, но только дошедъ до конца аллеи, вступилъ въ разговоръ съ низенькимъ ветошникомъ, который сидлъ на скамейк у дверей своей лавки, куря трубку.

— Ну, мистеръ Феджинъ, смотря на васъ, и слпой бы прозрлъ! сказалъ этотъ почтенный торговецъ, когда Жидъ освдомился о его здоровь.

Феджинъ усмхнулся и, показывая по направленію Сефронгилля, спросилъ, не проходилъ ли кто оттуда.

— Постойте, сказалъ купецъ, задумавшись. Проходили многіе, но изъ вашихъ друзей я никого не видлъ.

— А Сайкса? спросилъ Жидъ съ недовольнымъ видомъ.

— Нтъ, отвчалъ маленькій человкъ, кивая головою.— Не нужно ли вамъ чего-нибудь изъ моей лавки на ночь?

— Ничего, отвчалъ Жидъ, отворачиваясь.

— Куда же вы спшите? кричалъ маленькій человкъ.— Подождите, я пойду вмст съ вами.

Но когда Жидъ, обернувшись, махнулъ ему рукою, чтобъ онъ за нимъ не слдовалъ, то маленькій человкъ, котораго звали мистеръ Лайвли, снова опустился на стулъ и продолжалъ курить трубку.

Трактиръ Трехъ Калкъ, или просто ‘Калки’, какъ обыкновенно называли его, былъ тотъ самый домъ, гд мы видли мастера Сайкса и его собаку. Сдлавъ едва-замтный знакъ человку, сидвшему при вход, Феджинъ прямо прошелъ по лстниц наверхъ, тихо вошелъ въ комнату и заслонилъ глаза рукою, какъ-бы кого-то отъискивая.

Комната была освщена двумя газовыми лампами, которыхъ свтъ не могъ быть виднъ извн, потому-что у оконъ были закрыты ставни и спущены занавски. Потолокъ былъ зачерненъ, чтобъ не портился отъ лампъ, а комната была такъ полна табачнымъ дымомъ, что сначала нельзя было ничего разглядть. Но постепенно, когда дымъ началъ проходить сквозь открытую дверь, собраніе головъ, столько же смшанное, какъ и шумъ голосовъ, начинало показываться, и когда глаза уже свыклись со сценою, зритель вдругъ могъ увидть многочисленное общество мужчинъ и женщинъ, толпившееся вкругъ длиннаго стола, на конц котораго сидлъ человкъ, съ молоткомъ въ рук, между-тмъ, какъ другой джентльменъ, съ синимъ носомъ и подвязанною щекою (отъ зубной боли) бренчалъ на разстроенномъ Фортепьяно въ дальнемъ углу комнаты.

Когда Феджинъ тихо вошелъ, этотъ джентльменъ, сдлавъ прелюдію, возбудилъ общій крикъ, требовавшій псни, крикъ кончился и молодая дама предложила позабавить общество балладою въ четырехъ куплетахъ, между которыми джентльменъ игралъ такъ громко, какъ только могъ. Когда они кончили, человкъ, сидвшій на конц стола, сказалъ свое мнніе, и два любителя спли дуэтъ, къ удовольствію слушателей.

Любопытно было наблюдать нкоторыя лица, отдлявшіяся отъ толпы. Человкъ, сидвшій на конц стола, былъ хозяинъ трактира: толстый, грубый, мужиковатый дтина, который во время пнія обращалъ глаза во вс стороны, смотря на все, что длалось вкругъ его, и обоими ушами слушая все, что говорили. Возл его стояли пвцы, принимая съ какимъ-то равнодушіемъ комплименты общества и привтливо протягивая руки къ дюжин стакановъ, которые предлагали имъ самые восторженные ихъ почитатели, привлекавшіе вниманіе своею отвратительностію.

Феджинъ, несмущенный никакими чувствами, внимательно разсматривалъ вс лица, но, казалось, не находилъ того, которое ему было нужно. Успвъ наконецъ встртить взглядъ человка, сидвшаго на стул, онъ едва примтно кивнулъ ему головою, и вышелъ изъ комнаты такъ же тихо, какъ и вошелъ въ нее.

— Что могу я сдлать для васъ, мистеръ Феджинъ? спросилъ человкъ, слдуя за нимъ по лстницъ.— Не хотите ли присоединиться къ намъ? Вс будутъ въ восхищеніи.

Жидъ съ нетерпніемъ покачалъ головой и сказалъ шопотомъ: онъ здсь?

— Нтъ, отвчалъ человкъ.

— И никакихъ новостей отъ Берни? спросилъ Феджинъ.

— Никакихъ, отвчалъ трактирщикъ Калкъ, потому-что это былъ онъ.

— Будетъ ли онъ сюда къ вечеру? спросилъ Жидъ.

— Монксъ, хочешь ты сказать? спросилъ трактирщикъ съ нершимостію.

— Тише! сказалъ Жидъ.— Да.

— Конечно, отвчалъ трактирщикъ, вынимая золотые часы изъ жилета:— я уже давно жду его. Побудь здсь минутъ десять, онъ пріидетъ.

— Нтъ, нтъ, сказалъ Жидъ.— Скажи ему, что я приходилъ сюда и хотлъ его видть, вели ему прійдти ко мн сегодня вечеромъ… нтъ, лучше завтра,

— Хорошо.— Ничего больше?

— Маслова, сказалъ Жидъ, сходя но лстниц.

— Послушай, сказалъ другой шопотомъ:— теперь чудесное время для продажи. Филь Берхсръ здсь, и такъ пьянъ, что съ нимъ слабитъ мальчикъ.

— Еще но пришло его время, сказалъ Жидъ.— Филь можетъ намъ пригодиться посл, ступай къ своему обществу, скажи имъ, чтобъ они веди веселую жизнь, пока она еще длится. Ха, ха, ха!

Трактирщикъ захохоталъ вмст съ старикомъ и возвратился къ. своимъ гостямъ.

Жидъ, оставшись одинъ, погрузился въ прежнее безпокойство. Посл минутнаго размышленія, онъ нанялъ извощика и похалъ къ тому мсту, гд жилъ Сайксъ.

— Ну! ворчалъ Жидъ стуча въ дверь: — если тутъ кроются какія-нибудь шаш ни, я вывдаю ихъ отъ тебя, моя милая, какъ ты ни хитри.

Женщина, про которую говорилъ Жидъ, была въ своей комнат. Феджинъ подкрался къ двери и вошелъ безъ церемоніи. Двушка сидла одна, положивъ голову на столъ, по которому разсыпались ея волосы.

— Она пьяна, подумалъ Жидъ: — или только притворяется.

Съ этими мыслями, старикъ оборотился, чтобъ затворить дверь, и скрипъ ея разбудилъ двушку. Она взглянула украдкою на его коварное лицо, когда онъ спросилъ, нтъ ли какихъ новостей, и стала слушать его разсказъ о томъ, что случилось съ Тоби Кракитомъ. Когда онъ былъ конченъ, она снова впала въ прежнее положеніе, но не сказала ни слова. Она съ нетерпніемъ оттолкнула отъ себя свчу, два раза судорожно вздрогнула — и только.

Пока она молчала, Жидъ съ безпокойствомъ осматривалъ комнату, какъ-бы желая увриться, не возвратился ли Сайксъ. Повидимому, довольный своимъ обзоромъ, онъ кашлянулъ два или три раза и употребилъ вс усилія, чтобъ завести разговоръ, но двушка не обращала на него никакого вниманія. Наконецъ онъ употребилъ новую уловку и, потирая руки, спросилъ ласково:

— А какъ ты думаешь, милая, гд теперь Биль? А?

Двушка прошептала, что она не знаетъ.

— И мальчикъ также? сказалъ Жидъ, стараясь поймать ея взглядъ.

— Бдный малютка! Его оставили во рву, Нанси, подумай, какъ это ужасно!

— Ему, сказала двушка, вдругъ поднимая голову: — ему тамъ лучше, нежели между нами: если это не сдлало никакого вреда Билю, я надюсь, что онъ лежитъ мертвый во рву, и тамъ тлютъ теперь его дтскія кости!

— Какъ? вскричалъ Жидъ въ изумленіи.

— Да, отвчала двушка, встрчая взглядъ его: — я была бы рада, чтобъ онъ былъ дале отъ моихъ глазъ! Я не могу смотрть на него, когда онъ возл меня. Одинъ взглядъ на него возстановляетъ меня противъ себя самой и противъ васъ.

— Ты пьяна! сказалъ Жидъ презрительно.— Слушай! Я однимъ словомъ могу убить Сайкса. Если онъ прійдетъ назадъ безъ мальчика, если онъ выпуститъ его на волю и не возвратитъ мн его Живаго или мертваго, убей его сама, если ты не хочешь его видть въ рукахъ палача, и убей въ ту самую минуту, какъ онъ войдетъ въ комнату, или берегись, будетъ поздно!

— Что это значитъ? невольно вскричала двушка.

— Что значитъ? продолжалъ Жидъ вн себя отъ бшенства.

— Вотъ что: если этотъ мальчикъ дороже для меня сотни тысячь, не-уже-ли я долженъ потерять его для бездльника? если… если…

Остановясь, чтобъ перевести дыханіе, старикъ заикнулся на послднемъ слов. Въ одну минуту умрилъ онъ свою досаду и перемнилъ тонъ. За минуту, онъ размахивалъ руками, глаза его блестли и лицо багровло отъ гнва, но теперь онъ упалъ на стулъ и, закрывшись руками, боялся, не открылъ ли своихъ гнусныхъ замысловъ. Посл короткаго молчанія, онъ осмлился взглянутъ на двушку и казался успокоеннымъ, видя ее въ прежнемъ почти безчувственномъ положеніи.

— Нанси! сказалъ Жидъ обыкновеннымъ своимъ голосомъ: — ты слышала, что я говорилъ теб, милая?

— Не терзай меня теперь, Феджинъ! сказала двушка, съ усиліемъ поднимая голову.— Если Биль можетъ что-нибудь для тебя сдлать, то врно сдлаетъ, а если не можетъ, такъ не захочетъ, нечего и говорить объ этомъ.

— А на счетъ мальчика? спросилъ Жидъ, судорожно потирая руки.

— Мальчикъ не избгнетъ своей судьбы, поспшно прервала Нанси, — и снова повторяю, я надюсь, что онъ мертвъ, теперь его не коснется ни зло, ни ты,— то-есть, если съ Билемъ не случилось никакого несчастія.

— А то, о чемъ, я говорилъ теб? спросилъ Жидъ, не сводя съ нея глазъ.

— Если ты хочешь, чтобъ я что-нибудь сдлала, то повтори мн снова слова твои, отвчала Нанси: — или лучше подожди до завтра.— Ты разбудилъ меня на минуту, но теперь я снова засыпаю.

Феджинъ длалъ еще нсколько вопросовъ, въ надежд узнать, не поняла ли двушка его намреній, но она такъ быстро отвчала и была такъ разстроена, что Жидъ не сомнвался боле, что она въ самомъ жалкомъ состояніи, до котораго только можетъ унизиться женщина. Въ-самомъ-дл Нанси была жертвою слабости, очень обыкновенной между Жидовками, отъ которой ихъ не только не стараются отвращать съ дтства, но къ которой еще ободряютъ. Ея безпорядочный видъ и сильный запахъ вина подтверждали мнніе Жида. Вскор посл того она впала опять въ безчувственность и потомъ начала горько плакать, произнося несвязныя слова, Феджинъ съ радостію убдился, что она зашла уже слишкомъ-далеко.

Успокоенный этимъ открытіемъ, онъ сообщилъ двушк все, что слышалъ въ этотъ вечеръ и, уврившись собственными глазами, что Сайксъ еще не возвращался, пошелъ домой, оставя несчастную, которая спала, положа голову на столъ.

Былъ часъ ночи, темной и холодной, и Жидъ невольно ускорилъ шаги. Рзкій втеръ, свиставшій въ улицахъ, казалось, очистилъ ихъ отъ прохожихъ вмст съ пылью и грязью, потому-что почти нигд не видно было людей, запоздавшіе поспшно бжали домой.

Жидъ дошелъ до угла своей улицы и уже опустилъ руку въ карманъ за ключомъ, когда темная Фигура, перейдя дорогу, незамтно подкралась къ нему.

— Феджинъ! шепнулъ кто-то ему на ухо.

— Какъ? сказалъ Жидъ, быстро оборачиваясь: — не-уже-ли это…

— Да! сурово прервалъ незнакомецъ.— Я хожу здсь цлые два часа. Куда чортъ занесъ тебя?

— Я все хлопоталъ по твоему длу, отвчалъ Жидъ, недоврчиво взглядывая на своего спутника и уменьшая шагъ.— Цлую ночь хлопоталъ.

— Ну, что жь? спросилъ незнакомецъ.

— Ничего хорошаго, сказалъ Жидъ.

— Надюсь, что и ничего худаго? спросилъ незнакомецъ, вдругъ останавливаясь и бросая испытующій взглядъ на своего спутника.

Жидъ покачалъ головою и хотлъ уже отвчать, какъ незнакомецъ, прервавъ его, показалъ на домъ, къ которому они подошли въ это время, замтивъ, что онъ уже озябъ и что лучше говорить въ комнат.

Феджинъ сдлалъ видъ, что онъ неохотно принимаетъ постителей въ такое время и пробормоталъ, что у него нтъ дровъ, но какъ его спутникъ сурово повторилъ свои слова, то онъ отперъ дверь и просилъ его подождать, пока онъ принесетъ огня.

— Здсь темно, какъ въ могил, сказалъ незнакомецъ, сдлавъ нсколько шаговъ впередъ.— Скоре? Мн страшно…

— Запри дверь, шепнулъ Феджинъ. Дверь захлопнулась съ шумомъ.

— Это не я заперъ, сказалъ другой, ощупью подвигаясь впередъ.— Втеръ захлопнулъ ее, или она сама собою. Дай скоре свчу, или я сломлю себ голову.

Феджинъ, спустившись по лстниц въ кухню, скоро возвратился съ зажженною свчою и извстіемъ, что Тоби Кракитъ и мальчики спятъ внизу. Сдлавъ знакъ своему спутнику слдовать за нимъ, онъ пошелъ по лстниц вверхъ.

— Здсь мы можемъ говорить все, что хочешь, сказалъ Жидъ, отпирая маленькую дверь: — и какъ здсь есть щели въ ставняхъ, а мы никогда не показываемъ огня сосдямъ, то я поставлю свчу на полъ.— Ну!

Съ этими словами, Жидъ поставилъ свчу на верхнюю ступеньку лстницы и вошелъ въ комнату, гд не было ничего, кром сломаннаго стула и старой, необитой ничмъ софы, стоявшей за дверью. Незнакомецъ, съ видомъ усталости, бросился на эту софу, а Жидъ, придвинувъ стулъ, слъ прямо противъ него. Было не совсмъ темно, потому-что дверь оставалась полуоткрытою и свча бросала слабый свтъ на противоположную стну.

Нсколько времени они разговаривали шопотомъ, и хотя ничего нельзя было разслышать, кром несвязныхъ словъ, однакожь легко можно было замтить, что Феджинъ защищается противъ какихъ-то замчаній незнакомца, и гнвъ послдняго постепенно возрастаетъ. Такимъ образомъ они говорили съ четверть часа, когда Монксъ,— имя, которымъ Жидъ называлъ незнакомца,— сказалъ, возвышая голосъ:

— Я говорю теб, что вы худо распорядились. Зачмъ ты не держалъ егo съ другими и не сдлалъ изъ него сначала искуснаго плута?

— Выслушай меня!… вскричалъ Жидъ.

— Ты хочешь сказать, что ты не могъ бы этого сдлать, еслибъ захотлъ? сердито спросилъ Монксъ.— Еслибъ ты подождалъ еще нсколько мсяцевъ, тогда разв нельзя было бы выслать его изъ Англіи на всю жизнь?

— Кому бы это могло быть полезнымъ? смиренно спросилъ Жидъ.

— Мн, отвчалъ Монксъ.

— Но не мн, сказалъ Жидъ.— Онъ могъ принести мн пользу. Вдь надобно, чтобъ было выгодно намъ обоимъ. Не такъ ли, мой другъ?

— Ну, что же? спросилъ Монксъ.

— Я видлъ, что нелегко втянуть его въ наше ремесло, отвчалъ Жидъ.— Онъ непохожъ былъ на другихъ мальчиковъ въ подобныхъ обстоятельствахъ.

— Чортъ возьми, нтъ! ворчалъ другой.

— Я не могъ ничего съ нимъ сдлать, продолжалъ Жидъ, съ безпокойствомъ смотря въ лицо товарищу.— Я не зналъ, чмъ стращать его. Что мн было длать? Послать его съ Чарльсомъ и ‘хитрецомъ’? Я сначала и сдлалъ это, но посл дрожалъ за всхъ насъ.

— Это не мое дло, замтилъ Монксъ.

— Нтъ, нтъ, мой другъ! началъ Жидъ: — что бы ни случилось, ты никогда не увидлъ бы мальчика и не узналъ бы того, кого ищешь. Я опять нашелъ его для тебя съ помощію двушки, потомъ она начала ему покровительствовать.

— Раздлайся съ ней… сказалъ съ нетерпніемъ Монксъ.

— Теперь еще нельзя этого сдлать, отвчалъ Жидъ, усмхаясь: — къ-тому же, такая расправа не въ нашемъ вкус, а то я давно бы взялся за нее. Я очень хорошо знаю, Монксъ, каковы эти двушки. Какъ-скоро мальчикъ начнетъ грубть, он перестаютъ обращать на него вниманіе. Ты хочешь сдлать изъ него негодяя. Если онъ живъ, я еще могу успть въ этомъ, но если, сказалъ Жидъ, подвигаясь ближе къ своему товарищу: — если онъ мертвъ…

— Тогда не моя вина! прервалъ другой съ ужаснымъ взглядомъ, дрожащею рукою сжимая руку Жида.— Помни, Феджинъ! Моя рука чиста. Все, кром его смерти! Я сказалъ теб это прежде. Я не хочу проливать крови. Если его убили, я не виноватъ, слышишь? Освти эту проклятую пещеру! Что это?

— Что? вскричалъ Жидъ, схватывая обими руками Монкса, вскочившаго на ноги.— Гд?

— Тамъ! отвчалъ Монксъ, освщая противоположную стну.— Тнь — я видлъ тнь женщины въ салоп и шляпк, мелькнувшую вдоль стны!…

Жидъ смутился: они вмст бросились изъ комнаты. Свча стояла на прежнемъ мст и показывала имъ только пустую лстницу и ихъ блдныя лица. Они стали внимательно прислушиваться, по глубокое молчаніе царствовало въ дом.

— Это мечта, сказалъ Жидъ, обращаясь къ товарищу.

— Клянусь, я видлъ ее! отвчалъ Монксъ, дрожа всмъ тломъ.

Жидъ съ безпокойствомъ взглянулъ на блдное лицо своего товарища и, прося его слдовать за собою, сошелъ съ лстницы. Осмотрвъ вс комнаты, холодныя и пустыя, она сошли внизъ, въ погреба. Зеленая плсень висла на низкихъ стнахъ, и пресмыкающіяся свтились при огн, но все.было тихо.

— Что ты теперь думаешь? сказалъ Жидъ, когда они возвращались назадъ.— Кром насъ двоихъ, ни души нтъ въ дом, исключая Тоби и мальчиковъ, но на ихъ счетъ не безпокойся. Смотри!

Жидъ вынулъ изъ кармана два ключа, показывая, что онъ заперъ мальчиковъ, чтобъ они не могли ихъ подслушать.

Это извстіе успокоило Момкса. Онъ пересталъ возражать и началъ смяться надъ своимъ страхомъ. Но они не возобновляли прежняго разговора, и почтенные друзья скоро разошлись.

ГЛАВА XXVII.
Объясненіе въ любви.

Мистеръ Бомбль снова пересчиталъ чайныя ложки, снова взвсилъ сахарные щипчики, внимательно осмотрлъ молочникъ и освидтельствовалъ въ подробности вело мебель, даже до волоса, которымъ были набиты стулья. Все это онъ передлалъ по-крайней-мр шесть разъ, пока наконецъ сталъ думать о томъ, что пора возвратиться мистриссъ Корней. Одн мысли порождаютъ другія, и какъ еще не слышно было шаговъ мистриссъ Корней, то мистеръ Бомбль подумалъ, что это будетъ невинное и безгршное занятіе, если онъ удовлетворитъ своему любопытству, окинувъ бглымъ взглядомъ кабинетъ дамы. Прислушавшись нсколько времени у двери, мистеръ Бомбль приступилъ къ исполненію своего намренія и началъ выдвигать изъ коммода вс три ящика. Они были наполнены разными платьями, богато и красиво сшитыми, лежавшими между двумя листками старой газеты, что увеличивало, по-видимому, его удовольствіе. Открывъ верхній ящикъ, онъ увидлъ маленькій сундучокъ съ висячимъ замкомъ, и когда потрясъ его, сундучекъ издавалъ пріятные звуки, доставлявшіе ни малйшаго сомннія въ томъ, что тутъ были деньги. Бомбль тихо воротился къ камину, и, свъ въ прежнее положеніе, твердо и ршительно сказалъ: ‘Я сдлаю это!’ Посл такого замчательнаго ршенія, онъ началъ качать головою и любоваться на свою профиль съ вниманіемъ и удовольствіемъ.

Все еще сидлъ онъ въ такомъ положеніи, какъ вдругъ мистриссъ Корней, вбжавъ въ комнату, бросилась, задыхаясь, на стулъ, стоявшій около камина и, закрывъ одною рукою лицо, другую положила на сердце.

— Мистриссъ Корней, сказалъ Бомбль, наклоняясь къ ней: — что съ вами? Не случилось ли чего-нибудь? Прошу васъ, отвчайте мн, я весь дрожу…

— О, мистеръ Бомбль! вскричала дама:— меня осмлились выгнать.

— Выгнать, сударыня? вскричалъ Бомбль.— Кто осмлился? Я знаю! Вотъ каковы эти негодные нищіе!

— Ужасно и подумать! сказала, вздрагивая, дама.

— Такъ не думайте объ этомъ, сударыня.

— Не могу.

— Укрпите себя. Не угодно ли вина? заботливо спросилъ Бомбль.

— Ни за что въ свт! отвчала мистриссъ Корней.— Я не могу — о!.. Произнося эти слова, дама показала на полку, и упала въ конвульсіяхъ. Бомбль подбжалъ къ буфету, схватилъ съ полки зеленую бутылку, налилъ изъ нея въ чашку и поднесъ къ губамъ мистриссъ Корней.

— Теперь мн лучше, сказала она, выпивъ половину и отдавая назадъ.

Мистеръ Бомбль началъ разсматривать чашку и, относя ее назадъ, поднесъ къ своему носу.

— Пепперменты, сказала слабымъ голосомъ мистриссъ Корней, съ улыбкою смотря на Бомбля.— Попробуйте, тутъ осталось немного.

Мистеръ Бомбль съ сомнніемъ взглянулъ на лекарство, поднесъ къ губамъ, хлебнулъ, и потомъ выпилъ все разомъ.

— Оно очень укрпляетъ, сказала мистриссъ Корней.

— Очень укрпляетъ, сударыня, отвчалъ смотритель. Говоря это, онъ подвинулъ къ ней свой стулъ и нжно спросилъ, что ее такъ встревожило.

— Ничего, отвчала мистриссъ Корней.— Я безумное, раздражительное, слабое существо.

— Не слабое, сударыня, возразилъ Бомбль, придвигая свой стулъ ближе.— Разв вы слабое существо, мистриссъ Корней?

— Мы вс слабыя существа, сказала мистриссъ Корней.

— Правда ваша…

Прошло дв минуты, никто изъ нихъ не прерывалъ молчанія, въ это время рука Бомбля, покоившаяся на спинк стула мистриссъ Корней, опустилась…

— Мы вс слабыя существа, сказалъ мистеръ Бомбль.

Мистриссъ Корней вздохнула.

— Не вздыхайте, мистриссъ Корней! сказалъ Бомбль.

— Не могу! отвчала она, и опять вздохнула.

— У васъ очень хорошенькая комната, мистриссъ Корней, сказалъ Бомбль, осматриваясь кругомъ.— Еще такая комната,— и довольно.

— Для одной будетъ слишкомъ-много, прошептала дама.

— Но не для двоихъ, сударыня, нжно замтилъ Бомбль.— Что вы на это скажете, мистриссъ Корней?

Мистриссъ Корней опустила голову, когда смотритель сказалъ это, и Бомбль также нагнулся, чтобъ видть лицо ея. Мистриссъ Корней съ большою ловкостію отвернулась и, опустивъ руку, чтобъ достать носовой платокъ, нечаянно положила ее въ руку мистера Бомбля.

— Вы вдь получаете казенныя дрова, мистриссъ Корней? спросилъ Бомбль, нжно пожимая ея руку.

— И свчи… нжно отвчала мистриссъ Корней, пожимая его руку въ свою очередь.

— Дрова, свчи и казенную квартиру! сказалъ Бомбль.— О, мистриссъ Корней, какой вы ангелъ!

Дама не могла боле противиться столь нжнымъ чувствамъ. Она бросилась въ объятія Бомбля, и этотъ джентльменъ, вн себя отъ восторга, напечатллъ поцалуй на ея цломудренномъ нос.

— Сколько счастія! вскричалъ мистеръ Бомбль.— Вы знаете, что мистеру Студу сдлалось хуже, моя обворожительница? Докторъ говоритъ, что онъ не проживетъ и недли. Онъ начальникъ здшняго заведенія: по смерти его откроется ваканція, эту ваканцію нужно замнить другимъ… Какой счастливый случай для соединенія нашихъ сердецъ!

Мистриссъ Корней зарыдала.

— Одно слово! сказалъ Бомбль, приступая къ скромной красавиц: — одно маленькое, маленькое, маленькое слово, моя безцнная мистриссъ…

— Да-а-а-а! проговорила со вздохомъ дама.

— Еще одно слово, продолжалъ смотритель:— зачмъ намъ скрывать свои чувства? Когда мы соединимся на вки?

Мистриссъ Корней дважды хотла отвчать, и дважды голосъ измнялъ ей. Наконецъ, собравъ все свое мужество, она бросилась на шею Бомблю и сказала, что когда ему будетъ угодно — она на все согласна, что она не въ силахъ ему противиться.

Изъяснившись такъ мирно и дружелюбно, они за новою чашкою пеперментовой микстуры заключили контрактъ, это успокоило ихъ волненіе. Между-тмъ, она увдомила Боибля, что старуха умерла.

— Очень хорошо, отвчалъ джентльменъ.— Я зайду къ гробовщику Соверберри по дорог, и скажу, чтобъ онъ пришелъ къ ней завтра утромъ. Такъ это-то и испугало васъ, милая?

— О, пустяки, другъ мой! сказала уклончиво дама.

— Вдь что-нибудь да случилось же, мой ангелъ? продолжалъ Бомбль.— Не-уже-ли вы не хотите сказать этого вашему Бомблю?

— Не теперь только, на-дняхъ,— когда мы обвнчаемся, мой другъ.

— Когда мы обвнчаемся! вскричалъ мистеръ Бомбль.— Ужь не тронулъ ли васъ кто-нибудь…

— Нтъ, нтъ, мой ангелъ! быстро прервала дама.

— Еслибъ я узналъ, что кто-нибудь осмлился поднять свои дерзкіе глаза на это милое лицо… продолжалъ Бомбль.

— О, нтъ, никто не осмлится!

— Такъ и должно быть! сказалъ Бомбль, сжимая кулаки.— Давайте мн человка, который бы дерзнулъ обидть васъ, и будьте уврены, что въ другой разъ онъ ужь этого не сдлаетъ.

Бомбль, между-тмъ, поднялъ воротникъ, надлъ свою треугольную шляпу и, горячо обнявъ свою будущую половину, снова вышелъ на улицу, но зашелъ напередъ къ воспитанникамъ, побранилъ ихъ и подошелъ къ лавк гробовщика богоугоднаго заведенія.

Хозяина и супруги его не было дома, однако лавка была отперта, хотя давно уже прошло время запирать ее. Мистеръ Бомбль нсколько разъ постучалъ тростью, но видя, что никто не обращаетъ на него вниманія и замтивъ въ окн свтъ, съ немалымъ удивленіемъ началъ разсматривать, что происходило внутри лавки. Столъ былъ накрытъ для ужина и уставленъ тарелками и стаканами, хлбомъ, масломъ, бутылкою пива и вина, за столомъ сидлъ Ноа Клейполь, положивъ ногу на скамейку и держа въ одной рук ножъ, а въ другой кусокъ хлба, возл него стояла Шарлотта, подавая ему устрицы изъ боченка, которыя онъ глоталъ съ удивительною быстротою. Необыкновенно-багровый цвтъ краснаго носа его и странное выраженіе глазъ показывали, что онъ находился въ сладостномъ упоеніи, и это подтверждалось еще боле несчетнымъ числомъ устрицъ, которыми онъ хотлъ охладить себя,

— Вотъ еще одна, Ноа, сказала Шарлотта: — скушай ее, только одну.

— Чудная вещь устрицы! замтилъ Ноа, проглотивъ еще устрицу. Какъ жаль, что ихъ нельзя сть много! Не такъ ли, Шарлотта?

— Право, это досадно.

— Именно, отвчалъ Ноа.— А ты любишь устрицы?

— Не очень. Я люблю смотрть, какъ ты шь ихъ, Ноа.

— О! сказалъ Ноа, размышляя: — странно!

— Хочешь еще? спросила Шарлотта.— Посмотри, какая чудесная!

— Не могу больше, сказалъ Ноа. Очень жаль! Поди ко мн, Шарлотта,— я поцалую тебя.

— Что такое? сказалъ мистеръ Бомбль, бросаясь въ комнату.— Шарлотта вскрикнула и закрыла лицо передникомъ. Ноа, будучи не въ состояніи подняться съ мста, опустилъ только ноги на полъ, и въ страх выпучилъ пьяные глаза на Бомбля.

— Повтори еще разъ, что ты сказалъ, дерзкій, безстыдный негодяй! Какъ ты смлъ выговорить такое слово? Какъ ты осмлилась потакать ему, безстыдница? Цаловать ее!— вскрикнулъ съ негодованіемъ мистеръ Бомбль.— Фу!

— Я не хотлъ цаловать ее! сказалъ испуганный Ноа.— Она сама все цалуетъ меня, хочу я или нтъ.

— О, Ноа! съ упрекомъ вскричала Шарлотта.

— Да, конечно.— Она все цалуетъ меня, мистеръ Бомбль.

— Молчать! сердито вскричалъ мистеръ Бомбль.— Извольте идти внизъ, сударыня.— Ноа, запри лавку, и если ты еще вымолвишь слово,— бда теб! Когда хозяинъ пріидетъ домой, скажи ему, что умерла старуха, чтобъ завтра поутру онъ пошелъ къ ней. Слышишь?… Цаловаться! вскричалъ Бомбль, всплеснувъ руками. Грхъ и развращеніе низшаго класса ужасаютъ меня, если парламентъ не обратитъ на это вниманія, то погибнетъ вся Англія, и духъ крестьянъ упадетъ навсегда!— Съ этими словами Бомбль, грустный и задумчивый, вышелъ изъ лавки гробовщика.

ГЛАВА XXVIII.
Дальнйшія приключенія Оливера.

— Чтобъ волки разорвали васъ на части! ворчалъ Сайксъ, скрежеща зубами:— Я бы желалъ быть вмст съ вами, вы бъ у меня завыли!

Произнеся это проклятіе, Сайксъ остановился и, опустивъ раненнаго мальчика къ себ на колно, обернулся, ища глазами своихъ преслдователей.

Ничего нельзя было замтить сквозь туманъ и темноту, но громкіе крики людей разносились въ воздух, и лай сосднихъ собакъ, пробужденныхъ общею тревогою, раздавался по всмъ направленіямъ.

— Стой, бездльникъ! кричалъ разбойникъ вслдъ Тоби Кракиту, который бжалъ со всхъ ногъ: — стой!

Повтореніе этого слова заставило Тоби остановиться: онъ зналъ, что Сайксъ не любитъ шутить, а Тоби былъ отъ него въ разстояніи, меньшемъ, нежели на пистолетный выстрлъ.

— Помоги мн нести мальчика, кричалъ Сайксъ:— и воротись назадъ.

Тоби не охотно повиновался.

— Скорй! кричалъ Сайксъ, опуская мальчика въ сухой ровъ и вытаскивая пистолетъ изъ кармана.— Не шути со мною.

Въ эту минуту шумъ послышался явственне, и Сайксъ, снова осмотрвшись кругомъ, могъ различить людей, которые уже выходили въ поле, дв собаки бжали передъ ними.

— Все пропало, Биль! кричалъ Тоби.— Брось его, и пустимся бжать. Съ этимъ словомъ, Кракитъ, предпочитая лучше быть застрленнымъ отъ своего друга, если онъ только попадетъ въ него, нежели попасться въ руки преслдователей, обернулся и побжалъ во всю мочь. Сайксъ заскрежеталъ зубами, осмотрлся кругомъ, бросилъ на безчувственнаго Оливера плащъ, который мшалъ ему бжать, и пустился вдоль плетня, потомъ, выхвативъ пистолетъ, выстрлилъ на воздухъ.

— Сюда, сюда! кричалъ дрожащій голосъ: — Нептунъ, сюда!

Собаки, казалось, подражая своимъ господамъ, не имли сильнаго желанія продолжать поиски. Три человка, вышедшіе въ это время въ поле, остановились, чтобъ посовтоваться.

— Мое мнніе, или лучше сказать, мое приказаніе, сказалъ толстйшій изъ трехъ: — немедленно возвратиться домой.

— Мн будетъ пріятно все, что пріятно мистеру Джильсу, сказалъ коротенькій человкъ, также не слишкомъ-худощавый, но очень блдный и очень учтивый, какими обыкновенно бываютъ трусы.

— Я не хочу упрямиться, сказалъ третій, отозвавшій собакъ: — мистеръ Джильсъ знаетъ лучше насъ.

— Конечно, отвчалъ коротенькій человкъ: — и если мистеръ Джильсъ говоритъ, не наше дло ему противорчить. Нтъ, нтъ, я знаю свою обязанность, я знаю свое положеніе.— Говоря правду, маленькій человкъ очень зналъ свое положеніе, и зналъ, что оно незавидное, потому-что зубы его стучали другъ-объ-друга.

— Ты трусишь, Бритльзъ? сказалъ мистеръ Джильсъ.

— Нтъ, сказалъ Бритльзъ.

— Да, сказалъ Джильсъ.

— Вы лгунъ, мистеръ Джильсъ.

— Ты врунъ, Бритльзъ.

Видя этотъ споръ, третій подошелъ, чтобъ помирить ихъ.

— Я скажу вамъ, въ чемъ дло, джентльмены, сказалъ онъ:— мы вс трусимъ.

— Говорите только за себя, сударь, сказалъ мистеръ Джильсъ, поблднвшій боле всхъ.

— Я такъ и длаю, отвчалъ другой. При такихъ обстоятельствахъ очень-натурально трусить. Я трушу.

— И я также, сказалъ Бритльзъ: — хоть и неприлично говорить, что струсилъ.

Такое откровенное признаніе смягчило мистера Джильса, онъ ршился сознаться, что и онъ струсилъ, тогда вс трое обернулись назадъ и побжали въ совершенномъ разстройств, по мистеръ Джильсъ, который при своемъ маленькомъ рост былъ еще вооруженъ огромными вилами, учтиво просилъ всхъ остановиться.

— Удивительно, сказалъ мистеръ Джильсъ: что можетъ надлать человкъ, когда разгорячится. Я увренъ, что я совершилъ бы убійство, еслибъ мн попался одинъ изъ мошенниковъ.

— Кажется, это ворота? сказалъ посл нкотораго молчанія Джильсъ.

— Кажется, ворота, вскричалъ Бритльзъ.

— Будьте уврены, что это точно ворота, сказалъ Джильсъ, самъ еще отъ страха не вря своимъ глазамъ.

Этотъ разговоръ происходилъ между двумя человками, подстерегшими Сайкса, и странствующимъ охотникомъ, спавшимъ въ сара и принужденнымъ, вмст съ двумя своими собаками, преслдовать бглецовъ. Мистеръ Джильсъ исполнялъ двойную обязанность дворецкаго и метр-д’отеля при старой хозяйк дома, а Бритльзъ исполнялъ все, что ему приказывали, и какъ онъ служилъ въ дом съ малолтства, то на него привыкли смотрть какъ на дитя, не смотря на то, что ему было боле тридцати лтъ.

Ободренные этимъ разговоромъ, но все еще прячась одинъ за другаго и осматриваясь боязливо кругомъ, три храбреца бросились назадъ къ дереву, позади котораго они поставили свой фонарь, чтобъ разбойники, увидвъ огонь, не выстрлили въ нихъ. Спрятавъ фонарь, они разсудили возвратиться домой, и скоро исчезли въ густомъ туман, лежавшемъ надъ землею.

Съ наступленіемъ дня становилось холодне, и туманъ несся надъ землею какъ густое облако дыма: трава была сыра, дороги и рытвины полны водою и грязью, и сырой, вредный втеръ тихо начиналъ завывать. Оливеръ все еще лежалъ недвижный и безчувственный на томъ мст, гд оставилъ его Сайксъ.

Наступило утро, и когда первый, слабый свтъ его — скоре смерть ночи, нежели рожденіе дня — заблисталъ на неб, воздухъ сталъ еще рже и пронзительне. Предметы, казавшіеся въ темнот мрачными и печальными, мало-по-малу принимали свой образъ, и постепенно отдлялись одинъ отъ другаго. Крупный и частый дождь зашумлъ въ безлиственныхъ кустарникахъ. Но Оливеръ ничего не чувствовалъ: онъ лежалъ безъ памяти и безъ помощи на своей холодной постели.

Наконецъ тихій стонъ нарушилъ царствовавшую дотол тишину: мальчикъ очнулся. Его лвая рука, кое-какъ перевязанная платкомъ, отвисла въ сторону, и перевязка намокла кровью. Онъ былъ такъ слабъ, что едва могъ ссть и, осмотрвшись кругомъ, застоналъ опять. Дрожа всмъ тломъ отъ холода и слабости, онъ длалъ усиліе, чтобъ встать на ноги, но, задрожавъ всмъ тломъ, упалъ на землю.

Пришелъ въ чувство, Оливеръ ршился встать и сдлать нсколько шаговъ. Голова его кружилась, онъ шатался какъ пьяный, но, преодолвъ себя и спустя голову на грудь, пошелъ, самъ не зная куда.

Вдругъ смутное воспоминаніе пробудилось въ душ его. Ему казалось, что онъ все идетъ между Сайксомъ и Кракитомъ, которые сердито спорили, и слова ихъ отдавались еще въ ушахъ его. Потомъ ему казалось, что онъ одинъ съ Сайксомъ, онъ видлъ, какъ мимо ихъ проходили толпы народа, какъ желзная рука разбойника сжала его шею. Вдругъ онъ вздрогнулъ, вспомнивъ пистолетный выстрлъ, огни замелькали передъ его глазами, все смшалось въ его памяти, какая-то невидимая рука оттолкнула его назадъ. Вмст съ этими смутными видніями, чувство страданія утомляло и терзало его.

Такъ онъ шелъ впередъ, шатаясь, машинально, до самой дороги, втви кустарниковъ били его по лицу и дождь шелъ съ такою силою, что прогналъ вс его воспоминанія.

Онъ взглянулъ передъ собою и увидлъ въ небольшомъ разстояніи домъ,.до котораго могъ добрести. Онъ надялся, что надъ нимъ сжалятся, видя, въ какомъ онъ положеніи, а если лтъ, то все-таки онъ хотлъ лучше умереть возл людей, нежели въ открытомъ пол. Онъ собралъ послднія силы и побрелъ къ дому.

Подходя ближе, Оливеръ вдругъ вспомнилъ, что когда-то видлъ его прежде. Онъ не зналъ, когда именно, но строеніе казалось ему знакомымъ.

Садовая стна! Возл ея на траву упалъ онъ на колни въ прошедшую ночь и молилъ двухъ злодевъ сжалиться надъ нимъ. Это былъ тотъ самый домъ, въ который они хотли проникнуть.

Когда Оливеръ узналъ это мсто, страхъ овладлъ имъ до такой степени, что онъ на минуту забылъ всю боль отъ своей раны, и думалъ только о томъ, чтобъ бжать. Бжать! Онъ едва могъ стоять, даже, еслибъ онъ былъ въ полномъ цвт здоровья и силы, куда могъ бы онъ бжать? Онъ бросился къ садовой калитк: она незаперта и качалась на петляхъ. Онъ перешелъ лужокъ, тихо постучалъ въ дверь и, потерявъ послднія силы, упалъ на ступеняхъ маленькой лстницы.

Въ это время, мистеръ Джильсъ, Бритльзъ и охотникъ посл ночныхъ подвиговъ подкрпляли себя чаемъ и завтракомъ въ кухн. Не то, чтобъ мистеръ Джильсъ имлъ обыкновеніе быть на короткой ног съ смиренными слугами, которыхъ онъ, напротивъ, держалъ въ почтительномъ отдаленіи, но смерть и огонь длаютъ всхъ людей равными, и мистеръ Джильсъ сидлъ, протянувъ ноги передъ кухоннымъ каминомъ, положивъ лвую руку на столъ, а правою сопровождая выразительными жестами свой разсказъ о разбойникахъ, которому слушатели (особенно поваръ и горничная) внимали съ живйшимъ участіемъ.

— Была половина третьяго, сказалъ мистеръ Джильсъ:— и даже, можетъ-быть, около трехъ часовъ, когда я проснулся и, повернувшись на другой бокъ такимъ образомъ (здсь мистеръ Джильсъ повернулся на своемъ стул и накрылъ себя концомъ скатерти, какъ-будто одяломъ), услышалъ шумъ.

При этихъ словахъ поваръ поблднлъ и попросилъ горничную запереть дверь, она попросила Бритльза, Бритльзъ попросилъ охотника, а охотникъ сдлалъ видъ, что не слышитъ.

— Услышалъ шумъ, продолжалъ мистеръ Джильсъ.— Я подумалъ сначала, что мн показалось, и готовъ былъ снова заснуть, когда опять услышалъ шумъ, гораздо явственне.

— Какого рода шумъ? спросилъ поваръ.

— Сильный шумъ, отвчалъ мистеръ Джильсъ, осматриваясь кругомъ.— Я сбросилъ одяло, продолжалъ онъ, стаскивая скатерть:слъ на постели и началъ прислушиваться.

Поваръ и горничная вмст вскрикнули и подвинули свой стулья ближе другъ къ другу.

— Тогда я услышалъ очень явственно, продолжалъ мистеръ Джильсъ.— Кто-нибудь, сказалъ я самъ-себ, ломится въ дверь или въ окно, что длать! Пойду лучше, позову бднаго мальчика Бритльза и не дамъ его убить соннаго, сказалъ я самъ-себ.

Здсь взоры всхъ устремились на Бритльза, который выпучилъ глаза на разсказчика и смотрлъ на него открывши рогъ, между тмъ, какъ лицо его выражало ужасъ.

— Я отбросилъ одяло, сказалъ Джильсъ, отбрасывая скатерть и сердито взглянувъ на повара и горничную:— тихо всталъ съ кровати, натянулъ пару…

— Здсь есть дамы, мистеръ Джильсъ, замтилъ охотникъ.

— Чулокъ, сударь, сказалъ Джильсъ, оборачиваясь къ нему и длая удареніе на каждомъ слов,— Схватилъ заряженный пистолетъ, и на цыпочкахъ вошелъ въ его комнату. Бритльзъ., сказалъ я ему, не бойся!

— Именно, вы сказали, замтилъ Бритльзъ тихимъ голосомъ.

— Намъ, я думающіе избжать смерти, Бритльзъ, сказалъ я, но не пугайся.

— А онъ испугался? спросилъ поваръ.

— Нисколько, отвчалъ мистеръ Джильсъ.— Онъ былъ такъ же храбръ — почти такъ же храбръ, какъ и я.

— Я бы, мн кажется, умерла отъ страха, замтила горничная.

— Ты женщина, возразилъ Бритльзъ выпрямившись.

— Бритльзъ правъ, сказалъ мастеръ Джильсъ, кивнувъ головою: — отъ женщины нельзя и ожидать ничего другаго. Мы, будучи мужчинами, взяли потайной Фонарь и сошли внизъ по лстниц почти ощупью.

Мистеръ Джильсъ всталъ съ своего мста и, закрывъ глаза, сдлалъ два шага впередъ, чтобъ сильне убдить слушателей въ истин своего разсказа, какъ вдругъ задрожалъ вмст со всми и бросился назадъ къ своему стулу. Поваръ и горничная вскрикнули.

— Стучатся, сказалъ мистеръ Джильсъ, стараясь казаться спокойнымъ:— отворите дверь, кто-нибудь!

Никто не шевелился.

— Странно, что стучатся въ такое время, сказалъ мистеръ Джильсъ, смотря на блдныя лица своихъ слушателей и самъ поблднвъ какъ полотно:— но надо же отворить дверь. Слышите? Кто-нибудь!

Говоря это, мистеръ Джильсъ взглянулъ на Бритльза, но этотъ молодой человкъ, будучи скроменъ отъ природы, вроятно не считалъ себя за кого-нибудь, и потому разсудилъ, что приказаніе не могло къ нему относиться. Во всхъ случаяхъ онъ ничего не отвчалъ. Мистеръ Джильсъ бросилъ взглядъ на охотника, но тотъ вдругъ заснулъ. О женщинахъ нечего и говорить.

— Если Бритльзъ готовъ отпереть дверь при свидтеляхъ, то я готовъ идти за нимъ, сказалъ мистеръ Джильсъ посл краткаго молчанія.

— И я также, сказалъ охотникъ, пробуждаясь такъ же мгновенно, какъ и заснулъ.

Бритльзъ сдался на этихъ условіяхъ, и вс, успокоившись открытіемъ, что совсмъ свтло, пошли къ двери, пустивъ впередъ двухъ собакъ и ведя съ собою двухъ женщинъ, боявшихся остаться въ комнат. По совту мистера Джильса, вс они говорили громко, чтобъ дать замтить стучавшимся, что ихъ много, и по распоряженію того же джентльмена, хвосты собакъ были крпко сжаты, чтобъ заставить ихъ громче лаять.

Принявъ эти предосторожности, мистеръ Джильсъ взялъ за руку охотника (чтобъ онъ не убжалъ, какъ онъ говорилъ шутя) и отдалъ приказаніе отпереть дверь. Бритльзъ повиновался, и толпа, смотря изъ-за плечъ другъ друга, увидла не страшнаго разбойника, но бднаго Оливера Твиста, безмолвнаго и утомленнаго, который, поднявъ свои отяжелвшіе глаза, безъ словъ вымаливалъ состраданія.

— Мальчикъ! вскричалъ мистеръ Джильсъ, храбро толкая назадъ, охотника.— Что съ нимъ, а?.. Ба! Бритльзъ? посмотри, не узнаешь ли ты?…

Бритльзъ, который спрятался за дверь, отворя ее и увидя Оливера, громко закричалъ. Мистеръ Джильсъ, схвативъ мальчика за ногу и за руку — къ счастію не за переломленную — потащилъ его въ домъ и положилъ на полъ.

— Здсь онъ! кричалъ Джильсъ:— здсь одинъ изъ разбойниковъ, сударыня! Здсь мошенникъ, барышня — раненный! Я подстрлилъ его, сударыня, а Бритльзъ держалъ свчу.

— Въ фонар, сударыня! кричалъ Бритльзъ, прикрывая ротъ рукою, чтобъ было слышне.

Дв служанки побжали на верхъ съ извстіемъ, что мистеръ Джильсъ взялъ въ плнъ разбойника, а охотникъ старался помочь Оливеру, чтобъ онъ не умеръ, не будучи повшеннымъ. Среди этого шума и смятенія, послышался пріятный женскій голосъ, и вс затихли.,

— Джильсъ! говорилъ голосъ сверху.

— Здсь, барышня, отвчалъ мистеръ Джильсъ.— Не боитесь, сударыня, я ничего не потерплъ. Онъ недолго сопротивлялся: я скоро его пришибъ.

— Тише! отвчалъ тотъ же голосъ:— ты пугаешь тетиньку больше, нежели разбойники. Что, бдняжка очень страдаетъ?

— Смертельно раненъ, сударыня, отвчалъ Джильсъ съ неописаннымъ восхищеніемъ.

— Кажется, онъ совсмъ мертвъ, кричалъ также Бритльзъ.— Не угодно ли будетъ вамъ, сударыня, сойдти и взглянуть на него, въ случа если онъ…

— Тише! сказала молодая двушка.— Подождите, я скажу тетиньк.

Она скоро воротилась назадъ, и велла раненнаго осторожно перенести наверхъ, въ комнату мистера Джильса, а Бритльзу въ ту же минуту хать за докторомъ въ Чертзей.

— Но неугодно ли вамъ будетъ взглянуть на него, сударыня?спросилъ Джильсъ съ такою гордостію, какъ-будто Оливеръ былъ какая-нибудь рдкая птица.

— Ни за что въ свт теперь, отвчала двушка.— Бдняжка! обходитесь съ нимъ ласкове, для меня!

Старый слуга посмотрлъ на говорившую, когда она отошла, съ такого гордостію и радостію, какъ бы она была его собственное дитя. Потомъ, склонясь къ Оливеру, веллъ бережно перенести его наверхъ.

ГЛАВА XXIX.
Благодтельница Оливера.

Въ красивой комнат, убранной въ старинномъ вкус, сидли дв дамы у стола, на которомъ былъ поставленъ завтракъ. Мистеръ Джильсъ, одтый съ большою изъисканностые весь въ черное, прислуживалъ имъ. Онъ занялъ позицію между столомъ и буфетомъ, вытянувшись во всю длину своего роста, закинувъ голову назадъ, выставивъ лвую ногу впередъ, положивъ правую руку въ жилетъ, а лвою сжимая опущенный подносъ,— и, казалось, вполн доволенъ былъ своею должностью.

Одна изъ двухъ дамъ достигла уже преклонныхъ лтъ, но высокій стулъ, на которомъ сидла она, не былъ пряме ея стана. Въ костюм ея была какая-то странная смсь новизны и старины, она сидла, положивъ руки на столъ, и устремивъ глаза, которые все еще не потеряли прежняго блеска, на молодую свою подругу.

Младшая была въ весн женской жизни.— Ей не исполнилось еще семнадцати лтъ. Она была такъ кротка и нжна, такъ чиста и прекрасна, что, казалось, земля не была ея стихіею, а грубые люди ея спутниками. Свтлый умъ сіялъ въ темно-голубыхъ глазахъ и на двственномъ чел ея, выраженіе доброты играло на лиц, улыбка — счастливая, кроткая улыбка довершала очарованіе.

Она разливала чай. Игриво отбросивъ назадъ свои волосы, просто зачесанные на лбу, она взглянула на старушку съ такимъ полнымъ участіемъ, съ такою непритворною любовію, что добрые ангелы порадовались бы, смотря на нее.

Старушка улыбнулась, но сердце ея было полно, она украдкой отерла слезу.

— Кажется, есть ужь часъ, какъ ухалъ Бритльзъ? спросила она.

— Часъ и двадцать минутъ, сударыня, отвчалъ мистеръ Джильсъ, смотря на серебряные часы, которые онъ носилъ на голубой ленточк.

— Онъ всегда мшкаетъ, замтила старушка.

— Бритльзъ всегда былъ неповоротливымъ мальчикомъ, сударыня, отвчалъ дворецкій.

— Онъ, кажется, все становится хуже и хуже вмсто того, чтобъ исправляться, сказала старушка.

— Не уже-ли онъ все еще играетъ съ дтьми? сказала смясь молодая двушка.

Мистеръ Джильсъ почелъ необходимымъ улыбнуться, въ это время кабріолетъ подъхалъ къ садовой калитк, изъ него выскочилъ толстый джентльменъ и побжалъ прямо къ двери, быстро вошелъ въ комнату и чуть не опрокинулъ стола и мистера Джильса.

— Я никогда еще не слыхивалъ ничего подобнаго! вскричалъ толстый джентльменъ, обращаясь къ мистриссъ Мели. Боже мой!.. ночью… я этого никогда не слыхивалъ!

Съ этими словами толстый джентльменъ пожалъ руку обимъ дамамъ и, подвинувъ стулъ, спросилъ, какъ он себя чувствуютъ.

— Вы могли бы умереть, совершенно умереть отъ страха, сказалъ толстый джентльменъ.

— Зачмъ вы не прислали ко мн? Мой человкъ прибжалъ бы въ одну минуту, и я бы также… Право… такъ неожиданно… ночью!

Казалось, доктора боле всего безпокоило то, что воры пришли такъ неожиданно, и ночью, какъ-будто эти почтенные джентльмены занимаются своимъ ремесломъ въ полдень, и наканун извщаютъ о своихъ визитахъ.

— А вы, миссъ Роза, сказалъ докторъ, обращаясь къ младшей изъ дамъ, — я…

— О, да, мы были очень испуганы! сказала Роза, прерывая его. Но тамъ на верху есть бдный мальчикъ, тетенька просила васъ посмотрть его.

— А! конечно! отвчалъ докторъ: — посмотримъ. Это твоя работа, Джильсъ… понимаю.

Мистеръ Джильсъ, убиравшій въ это время чашки, покраснлъ какъ ракъ, и сказалъ, что эта честь принадлежитъ ему.

— Честь? сказалъ докторъ.— Много чести подстрлить мошенника!

Мистеръ Джильсъ, полагавшій, что хотятъ уменьшить его славу, почтительно отвчалъ, что теперь не время разсуждать объ этомъ, потому-что его противникъ нуждается въ помощи.

— Правда, правда! сказалъ докторъ.— Гд жь онъ?Покажите его мн. Я хочу взглянуть на него, мистриссъ Мели. Такъ онъ влзъ въ это окно?.. Кто бъ могъ поврить?.. Говоря всю дорогу, онъ пошелъ за Джильсомъ наверхъ. Пока онъ туда идетъ, скажемъ читателю, что мистеръ Лосбернъ, сосдній медикъ, извстный на десять миль въ окружности подъ именемъ ‘доктора’, растолстлъ боле отъ веселаго расположенія духа, нежели отъ достатка: онъ былъ добръ, простодушенъ и страненъ, какъ старый холостякъ.

Отсутствіе доктора продолжалось доле, нежели ожидали об дамы. Большой ящикъ былъ вынутъ изъ кабріолета, въ спальн часто звнлъ колокольчикъ, и слуги бгали вверхъ и внизъ. Наконецъ онъ возвратился, и на вопросъ о состояніи больнаго принялъ таинственный видъ, осторожно заперевъ дверь.

— Необыкновенныя вещи, мистриссъ Мели, необыкновенныя вещи! сказалъ докторъ, прислонясь спиною къ двери и какъ-будто заслоняя ее.

— Надюсь, что онъ вн опасности? спросила старушка.

— Въ этомъ не было бы еще ничего необыкновеннаго, отвчалъ докторъ.— Видли ль вы этого мошенника?

— Нтъ, отвчала старушка.

— Не слыхали ли вы чего-нибудь объ немъ?

— Ничего.

— Извините, сударыня, прервалъ Джильсъ:— я хотлъ все разсказать вамъ, но мн помшалъ пріздъ доктора.

Дло въ томъ, что мистеръ Джильсъ никакъ не хотлъ врить, что онъ только подстрлилъ мальчика. Онъ такъ высоко ставилъ свою храбрость, что готовъ былъ для нея жертвовать чужою жизнію.

— Роза хочетъ его видть, сказала мистриссъ Мели:— по этому не бывать.

— Гм! сказалъ докторъ.— Онъ совсмъ не страшенъ. Но вы можете взглянуть на него при мн…

— Ни за что въ свт, хоть бы это было и необходимо, отвчала старушка.

— Такъ, я думаю, что это необходимо, сказалъ докторъ.— Во всякомъ случа увренъ, чтобы будете жалть, если не послдуете моему совту. Онъ теперь совершенно тихъ и покоенъ. Не бойтесь ничего, поврьте мн.

Убдивъ дамъ, что он будутъ изумлены, взглянувъ на преступила, докторъ взялъ подъ руку молодую двушку и, предложивъ другую руку мистриссъ Мели, съ важностью повелъ ихъ наверхъ.

Вошедъ въ комнату, онъ сдлалъ дамамъ знакъ идти впередъ и, заперевъ… ними дверь, тихо отдернулъ занавсъ у кровати. Тамъ вмсто зврскаго, дикаго разбойника, котораго вс ожидали увидть, лежалъ бдный ребенокъ, истощенный усталостію, страданіями и погруженный въ глубокій сонъ. Его раненная рука, крпко перевязанная, лежала на груди, а на другую склонилась голова его, полузакрытая длинными, шелковистыми волосами.

Добрый джентльменъ держалъ занавску въ рук, и минуту или дв смотрлъ на него молча. Между-тмъ, Роза сла на стулъ возл Оливера и расправляла его волосы, крупныя слезы падали изъ глазъ ея на его подушку.

Мальчикъ пошевельнулся и. улыбнулся во сн, какъ-будто эти знаки состраданія и участія внушила ему новое чувство, котораго онъ не зналъ до того времени.

— Что жь это значить? воскликнула старушка.— Этотъ бдный ребенокъ не можетъ быть сообщникомъ злодевъ.

— Порокъ, сказалъ медикъ, задергивая занавску: — гнздится везд, и кто можетъ поручиться, что его нтъ въ этомъ прекрасномъ тлъ?

— Но въ такомъ раннемъ возраст!… замтила Роза.

— Любезная миссъ Роза, сказалъ медикъ, печально качая головою: — преступленіе, какъ смерть, не есть удлъ одной старости. Прекраснйшее и юное часто бываетъ избранною его жертвою.

— Но не-уже-ли вы можете врить, чтобъ этотъ мальчикъ въ-самомъ-дл былъ добровольнымъ участникомъ людей, отверженныхъ обществомъ? съ безпокойствомъ спросила Роза.

Медикъ покачалъ головой съ видомъ сомннія и, замтивъ, что они безпокоятъ боль.наго, вышелъ съ ними въ другую комнату.

— Но если онъ и въ-самомъ-дл преступникъ, продолжала Роза: — то взгляните, какъ онъ молодъ, подумайте, что, можетъ-быть, онъ никогда не зналъ любви матери, ни спокойствія домашней жизни, и что дурное обхожденіе, побои, нищета ввели его въ общество людей, принудившихъ его къ злодйству… Тетушка, ради Бога, подумайте объ этомъ прежде, нежели позволите отдать этого больна то ребенка въ тюрьму, которая будетъ его могилою. Если вы меня любите, сжальтесь надъ нимъ, пока еще не поздно…

— Другъ мой, сказала старушка, прижимая плачущую двушку къ груди своей:— не-уже-ли ты думаешь, что я трону хоть волосъ на голов его?

— О, нтъ! отвчала Роза: — не вы, не вы!

— Нтъ, сказала дрожащимъ голосомъ старушка: — мн ужь не долго жить, пусть простятъ меня другіе, какъ я имъ прощаю. Но, докторъ, что могу я сдлать для его спасенія?

— Дайте мн подумать, сударыня, дайте мн подумать.

Мистеръ Лосбернъ положилъ руки въ карманы и сдлалъ нсколько шаговъ взадъ и впередъ но комнат, часто останавливаясь въ раздумьи. Посл многихъ восклицаній ‘нашелъ!’ и ‘нтъ, но годится’, онъ наконецъ сталъ, какъ вкопанный, и сказалъ:

— Думаю, что если вы дадите мн полную власть надъ Джильсомъ и Бритльзомъ, то я все устрою. Мн.извстно, что Джильсъ врный малой и старый слуга, но вмст съ тмъ страшный болтунъ. Не такъ ли?

— Тетушка позволяетъ длать вамъ все, мн угодно, сказала Роза, улыбаясь сквозь слезы.

— Что касается до мальчика, продолжалъ докторъ:— я думаю, черезъ часъ онъ проснется, и мы и можно будетъ съ нимъ поговорить, Я сдлаю это при васъ, и если изъ словъ его мы заключимъ, что онъ точно негодяй, то предоставимъ его судьб его, безъ всякаго сожалнія.

— О нтъ, тетушка! вскричала Роза.

— О да, тетушка! сказалъ Докторъ’ — И такъ, ршено?

— Онъ не можетъ быть злодемъ, сказала Роза: — это невозможно!

— Прекрасно, возразилъ докторъ:— тмъ легче для васъ принять мое предложеніе.

Условіе было принято, и вс съ нкоторымъ нетерпніемъ ожидали пробужденія Оливера.

Срокъ, назначенный докторомъ, давно уже прошелъ, а мальчикъ все еще спалъ крпкимъ сномъ. Былъ уже вечеръ, когда добрый докторъ принесъ имъ извстіе, что Оливеръ проснулся.— Мальчикъ очень болнъ, говорилъ онъ:— и слабъ отъ потери крови, но видно, что его безпокоитъ что-то. Пойдемте къ нему и послушаемъ, что онъ намъ разскажетъ.

Бесда была продолжительна, потому-что Оливеръ разсказалъ имъ все, и часто принужденъ былъ останавливаться, чтобъ успокоиться и собрать силы. Грустно было слушать, въ полутемной комнатъ, слабый голосъ больнаго ребенка, развивавшаго передъ своими слушателями ужасную цпь бдствій, наброшенную на него злодями.

Въ этотъ вечеръ постель Оливера приготовлена была руками женщины, любовь и благотворительность бодрствовали надъ нимъ во время сна его. Онъ чувствовалъ себя спокойнымъ и счастливымъ, онъ могъ бы безъ сожалнія покинуть жизнь.

Едва Оливеръ кончилъ разсказъ свой, какъ заснулъ снова, докторъ, отирая глаза и упрекая себя въ слабости, сошелъ внизъ къ Джильсу. Онъ никого не нашелъ въ зад, и ему пришло на мысль, что онъ можетъ произвести лучшій эффектъ на кухн: въ кухню онъ и отправился.

Въ этой нижней палат домашняго парламента собрались служанки, Бритльзъ, Джильсъ, охотникъ (который за свои услуги получилъ приглашеніе остаться на день) и привратникъ. Привратникъ былъ съ огромной палкой, съ большой головой, въ большихъ сапогахъ, и смотрлъ какъ человкъ, выпившій достаточное количество портеру.

Приключеніе послдней ночи все еще было предметомъ разговора, и когда докторъ вошелъ, Джильсъ разсказывалъ о своемъ необыкновенномъ мужеств, а Бритльзъ, со стаканомъ пива въ рук повторялъ слова его.

— Сидите, сказалъ докторъ, махая рукою.

— Покорно благодаримъ, сударь, отвчалъ Джильсъ.— Барышня позволила мн взять портеру, я я разсудилъ, что пріятне пить его въ такой пріятной компаніи.

Присутствующіе подкрпили слова Джильса, и онъ, осмотрвшись кругомъ, спросилъ доктора:

— Каковъ нашъ больной, сударь?

— Такъ и сякъ, отвчалъ докторъ.— Я боюсь, не слишкомъ ли опрометчиво поступилъ ты.

— Надюсь, вы не хотите сказать этимъ, сударь, сказалъ Джильсъ, дрожа отъ страха: — что онъ при смерти. Еслибъ я зналъ это, ни я, ни Бритльзъ, ни кто другой не тронулъ бы бднаго мальчика.

— Не въ томъ дло, сказалъ докторъ таинственно.— Джильсъ, ты протестантъ?

— Да, сударь, отвчалъ Джильсъ блдня.

— А ты, дружокъ? спросилъ докторъ, вдругъ обращаясь къ Бритльзу.

— Спаси Господи! отвчалъ Бритльзъ, вздрагивая.— Я точно таковъ же, сударь, какъ мистеръ Джильсъ.

— Скажите же мн, продолжалъ докторъ сердито:— оба вы, оба,— готовы ли вы дать клятву, что нашъ больной мальчикъ тотъ самый, который пролзъ въ окно въ прошедшую ночь? Ну, скоре!

Доктора вс считали кротчайшимъ созданьемъ въ мір, но онъ сдлалъ этотъ вопросъ такимъ ужаснымъ голосомъ, что Джильсъ и Бритльзъ, на которыхъ портеръ уже производилъ свое дйствіе, смотрли одинъ на другаго съ безсмысленнымъ видомъ.

— Слушай внимательно отвтъ ихъ, привратникъ, сказалъ докторъ съ выразительнымъ жестомъ:— отъ этого можетъ выйдти многое.

Привратникъ старался казаться какъ-можно-внимательне и взялъ палку, которую сначала поставилъ въ уголъ.

— Здсь хотли ограбить домъ, сказалъ докторъ.— Два человка едва могли замтить мальчика среди дыма и тревоги. Въ этотъ самый домъ на другое утро приходитъ мальчикъ, и потому, что у него случилась перевязанная рука, эти люди нападаютъ на него — чмъ подвергаютъ его жизнь большой опасности,— и клянутся, что онъ разбойникъ. Теперь вопросъ: справедливы ли эти люди, а если нтъ, чего они заслуживаютъ?

Привратникъ значительно покачалъ головою.

— Я опять спрашиваю васъ, сказалъ громовымъ голосомъ докторъ:— можете ли вы подъ страшною клятвою обвинить ребенка?

Бритльзъ съ сомнніемъ посмотрлъ на Джильса, Джильсъ съ сомнніемъ посмотрлъ на Бритльза, привратникъ приложилъ руку къ уху, чтобъ слышать отвтъ, дв женщины выставились впередъ, а докторъ сердито осматривался кругомъ, какъ вдругъ у воротъ зазвенлъ колокольчикъ и послышался стукъ колесъ.

— Это полицейскіе! вскричалъ обрадованный Бритльзъ.

— Кто? спросилъ докторъ, блдня.

— Полицейскіе офицеры, сударь, отвчалъ Бритльзъ: — Мы съ Джильсомъ посылали за ними сегодня утромъ.

— Какъ! вскричалъ докторъ.

— Да, отвчалъ Бритльзъ:— я давно послалъ за ними, и удивляюсь, что они не пришли раньше.

— Кто васъ просилъ объ этомъ? Зачмъ? Теперь все пропало!… сказалъ уходя докторъ.

ГЛАВА XXX.
Критическое положеніе.

— Кто тамъ? спросилъ Бритльзъ, отворяя немного дверь и заслоняя свчу рукою.

— Отворите, отвчали за дверью:— мы полицейскіе офицеры, за которыми сегодня посылали отсюда.

Успокоенный этимъ извстіемъ, Бритльзъ отворилъ дверь настежь и встртилъ толстаго человка въ сюртук. Этотъ человкъ вошелъ не говоря ни слова и началъ вытирать ноги.

— Пошли сейчасъ кого-нибудь за моимъ помощникомъ, сказалъ полицейскій:— онъ въ кабріолет.

Бритльзъ исполнилъ приказаніе. Толстый человкъ вошелъ съ своимъ товарищемъ въ залу и снялъ шляпу. Онъ былъ лтъ пятидесяти, средняго роста, съ сдыми блестящими волосами, коротко остриженными, съ маленькими усами, круглымъ лицомъ и острыми глазами. Другой былъ красноголовый, сухой человкъ, въ огромныхъ сапогахъ, съ вздернутымъ, подозрительнымъ носомъ.

— Скажите господамъ, что Блатерсъ и Дуфъ здсь, слышите? сказалъ толстый человкъ, поправляя волосы и кладя пару рукавицъ на столъ.— А! добрый вечеръ, сударь! Позвольте мн переговорить съ вами наедин.

Эти слова относились къ мистеру Лосберну, который явился въ это время. Сдлавъ знакъ Бритльзу удалиться, онъ ввелъ двухъ дамъ и заперъ дверь.

— Вотъ хозяйка дома, сказалъ докторъ, показывая на мистриссъ Мели.

Блатерсъ поклонился, положилъ шляпу на полъ, взялъ стулъ я далъ знакъ Дуфу сдлать то же.

— Теперь, не угодно ли вамъ будетъ разсказать намъ вс обстоятельства этого происшествія, сказалъ Блатерсъ.

Мистеръ Лосбернъ, боле всего старавшійся выиграть время, какъ можно-боле растягивалъ разсказъ. Блатерсъ и Дуфъ значительно посматривали другъ на друга.

— Но гд же мальчикъ, о которомъ говорили слуги? спросилъ Блатерсъ.

— Ничего не бывало, отвчалъ докторъ.— Одинъ изъ испуганныхъ слугъ вообразилъ, что онъ былъ участникомъ въ грабеж, но это пустое, сущая нелпость!

— Быть можетъ, однако, онъ и правъ, замтилъ Блатерсъ.— Кто этотъ мальчикъ? Откуда онъ? Вдь не съ облаковъ же упалъ!

— Конечно нтъ, отвчалъ докторъ, бросая быстрый взглядъ на обихъ дамъ.— Я знаю всю его исторію… мы объ этомъ поговоримъ посл. Сначала, я думаю, вы захотите видть мсто, откуда вошли воры?

— О, непремнно! сказалъ Блатерсъ.

Принесли свчи, и Блатерсъ съ Дуфомъ, въ сопровожденіи всей домашней челяди, осмотрли окно и ставень, и даже слды, оставленные на полу. Посл этого, Дуфъ и Блатерсъ начало совтоваться между собою, какъ два доктора объ участи больнаго.

Между-тмъ, докторъ въ другой комнат ходилъ взадъ и впередъ, мистриссъ Мели и Роза смотрли на него съ безпокойствомъ.

— Я, право, не знаю, что длать теперь, сказалъ онъ останавливаясь.

— Лучше всего, сказала Роза:— разсказать этимъ людямъ исторію мальчика, она врно разжалобитъ ихъ.

— Сомнваюсь, сказалъ докторъ, качая головою.— Она не произведетъ на нихъ никакого дйствія. Что жь онъ?— скажутъ они: — онъ бродяга. Да вдь не всякій еще и повритъ его исторіи!

— Но вы врите? быстро спросила Роза.

— Я врю ей, какъ она ни странна, и, можетъ-быть, длаю большую глупость, замтилъ докторъ:— но не думаю, чтобъ она была удовлетворительна для полицейскихъ.

— Почему же? спросила Роза.

— Потому-что мальчику почти нечего сказать въ свое оправданіе. По его собственному признанію, онъ былъ сообщникомъ мошенниковъ, хотя невольнымъ,— все равно. Право, чмъ больше думаю, тмъ больше мн кажется невозможнымъ открыть истинную его исторію. Я увренъ, что ей не поврятъ, и даже, если все дло кончится ничмъ, все-таки оно будетъ публично, и вашъ планъ разрушится.

— Что же намъ длать? вскричала Роза.— Зачмъ они послали за этими людьми?

— Не знаю, сказала мистриссъ Мели.— Я ни за что въ свт не согласилась бы на это.

— Намъ остается только не терять надежды, сказалъ доктор.— У мальчика еще сильная горячка, и онъ не въ состояніи ни съ кмъ говорить. Войдемте.

— Ну, сударь, сказалъ Блатерсъ, входя въ комнату съ своимъ товарищемъ:— мы осмотрли все. Тутъ было два мошенника и съ ними мальчикъ, намъ хотлось бы теперь его видть.

— Не угодно ли имъ будетъ сначала закусить чего-нибудь, мистриссъ Мели? сказалъ докторъ, съ лицомъ, блиставшимъ отъ какой-то новой, счастливой мысли.

— О, конечно! весело вскричала Роза.— Я сейчасъ прикажу подать.

— Покорно благодаримъ, сударыня, сказалъ Блатерсъ, поднося руку ко рту:— наша обязанность трудная… хлопотъ пропасть!

Скоро вино заставило блюстителей правосудія забыть о дл, они уже едва держались на ногахъ, когда докторъ сказалъ имъ: — Ну, теперь, если угодно, вы можете идти наверхъ.

— Если позволите, отвчалъ Блатерсъ. И, слдуя за докторомъ, оба офицера вошли въ спальню Оливера, а за ними Джильсъ со свчою.

Оливеръ казался полууснувшимъ и смотрлъ на незнакомцевъ, не понимая, что вокругъ его происходитъ.

— Вотъ, сказалъ докторъ: — мальчикъ, который, будучи раненъ нечаянно, пришелъ къ этому дому просить помощи, но его тотчасъ схватилъ и обходился какъ съ разбойникомъ этотъ господинъ со свчою, чмъ и подвергъ опасности жизнь его.

Блатерсъ и Дуфъ посмотрли на Джильса. Испуганный Джильсъ смотрлъ то на нихъ, то на Оливера, то на доктора, не зная куда дваться отъ страха.

— Надюсь, ты не отопрешься? сказалъ докторъ.

— Я думалъ все сдлать къ… луч… шему, сударь! отвчалъ Джильсъ.— Я думалъ, что это мальчикъ…

— Ну, что же мальчикъ? спросилъ Дуфъ.

— Мальчикъ, сударь, который былъ съ разбойниками, отвчалъ Джильсъ.— У нихъ, кажется, былъ мальчикъ.

— Ты и теперь то же думаешь? спросилъ Блатерсъ.

— Думаю… что? спросилъ Джильсъ, смотря на всхъ съ недоумніемъ.

— Ну, что это тотъ самый мальчикъ, болванъ? нетерпливо спросилъ Блатерсъ.

— Не знаю, право, не знаю, сударь… отвчалъ испуганныя Джильсъ.— Я ничего не утверждаю.

— Что жь ты думаешь? спросилъ Блатерсъ.

— Не знаю, что и думать, отвчалъ бдный Джильсъ.— Я не думаю, что это тотъ самый мальчикъ, я почти увренъ, что это не онъ. Вы знаете, что это не можетъ быть онъ…

— Этотъ человкъ врно пьянъ? спросилъ Блатерсъ, обращаясь къ доктору.

— Онъ просто дуракъ! съ достоинствомъ замтилъ Дуфъ.

Бритльзъ еще боле сбился въ отвтахъ. Осмотрли другой пистолетъ Джильса и нашли, что онъ заряженъ холостымъ зарядомъ, это открытіе сдлало сильное впечатлніе на всхъ, кром доктора, который за нсколько минутъ вынулъ оттуда пулю. Но боле всхъ обрадовался Джильсъ, что не онъ застрлилъ мальчика. Полицейскіе, не безпокоясь боле объ Оливер, ушли, общаясь прійдти на другое утро.

На другой день разнесся слухъ, что два человка и мальчикъ были пойманы въ Кингстон, и туда отправились Блатерсъ и Дуфъ, получа по гине отъ доброй мистриссъ Мели.

Между-тмъ, Оливеръ былъ счастливъ подъ надзоромъ мистриссъ Мели, Розы и добраго мистера Лосберна.

ГЛАВА XXXI.
Счастливая жизнь Оливера съ добрыми друзьями.

Болзнь Оливера ни увеличивалась, ни уменьшалась. Кром боли отъ раны, онъ нсколько недль страдалъ еще отъ-того, что долго пробылъ на сыромъ и холодномъ воздух. Наконецъ, мало-по-малу онъ началъ поправляться и могъ уже выразить словами, какъ глубоко чувствуетъ благодяніе обихъ дамъ, и какъ пламенно надется быть когда будетъ въ силахъ доказать имъ свою благодарность.

— Бдняжка! сказала Роза, когда Оливеръ твердилъ о своей благодарности:— ты будешь имть много случаевъ услужить намъ, если захочешь. Мы демъ въ деревню, и тетушка хочетъ взять тебя съ собою. Спокойное мсто, чистый воздухъ и весна поправятъ тебя въ нсколько дней, ты будешь иногда услуживать намъ, если это только не обезпокоитъ тебя.

— Обезпокоитъ! вскричалъ Оливеръ.— О, еслибъ я только могъ что-нибудь длать для васъ, еслибъ я могъ угодить вамъ, поливая ваши цвты, или смотря за вашими птицами, бгая для васъ цлый день взадъ и впередъ,— чего бы я не отдалъ за это?

— Теб не нужно будетъ ничего отдавать, сказала съ усмшкою миссъ Мели.— Я уже сказала теб, что ты можешь услужить намъ, и если исполнишь хоть половину того, что общаешь, то сдлаешь меня совершенно счастливою.

— Счастливою! вскричалъ Оливеръ:— о, какъ вы милостивы!

— Да, ты можешь сдлать меня гораздо счастливе, нежели воображаешь, отвчала двушка.— Мысль, что добрая тетушка дала теб средство избгнуть того ужаснаго положенія, которое ты намъ описывалъ, доставляетъ мн неизъяснимое удовольствіе, но если я буду убждена, что предметъ ея состраданія истинно-благодаренъ о привязанъ къ ней, это меня утшитъ еще боле, тмъ ты думаешь. Понялъ ли ты меня? спросила она, смотря на задумчивое лицо Оливера.

— О, да, сударыня! съ чувствомъ отвчалъ Оливеръ.— Но я думалъ о томъ, какъ я неблагодаренъ теперь.

— Къ кому? спросила Роза.

— Къ доброму джентльмену и ласковой старушк, которые обо мн заботились. Если бъ они знали, какъ я счастливъ, имъ врно было бы это пріятно.

— Я уврена, сказала миссъ Мели: — добрый нашъ докторъ общалъ, когда ты поправишься, свезти тебя къ нему.

— Въ-самомъ-дл? вскричалъ Оливеръ, въ восторг.— Я не знаю, что я сдлаю отъ радости, когда снова увижу ихъ!

Скоро Оливеръ былъ въ состояніи исполнить свое желаніе и однажды утромъ слъ съ мистеромъ Лосберномъ въ карету мистриссъ Мели. Когда они подъхали къ Чертзеііскому Мосту, Оливеръ вдругъ поблднлъ и громко вскрикнулъ.

— Что съ тобою! вскричалъ докторъ засуетясь, но обыкновенію.— Ты видишь что-нибудь… слышишь что-нибудь… чувствуешь что-нибудь… а?

— Вотъ, кричалъ Оливеръ, показывая изъ окна кареты.— Этотъ домъ…

— Ну, чтожь такое? Стой, кучеръ! Ну, что жъ этотъ домъ… а?

— Мошенники… это домъ, въ который они привели меня, шепталъ Оливеръ.

— Чортъ возьми! вскричалъ докторъ.— Эй, я хочу выидти. И прежде, нежели кучеръ усплъ исполнить его приказаніе, онъ выскочилъ самъ изъ кареты и побжалъ къ опуствшему дому, стуча въ дверь, какъ сумасшедшій.

— Кто здсь? сказалъ маленькій, безобразный, горбатый человкъ, отворяя дверь такъ быстро, что докторъ едва не упалъ.— Что тутъ такое?

— Что?вскричалъ докторъ, хватая его за воротъ.— Многое: разбой!

— Будетъ и убійство, отвчалъ горбунъ холодно: — если вы не отнимите своихъ рукъ. Слышите?

— Слышу, сказалъ докторъ, давая толчокъ своему плннику.— Гд… какъ бишь его… Сайксъ? Гд Сайксъ? Говори, мошенникъ!

Горбунъ взглянулъ на него съ изумленіемъ, но освободившись изъ рукъ его, проворчалъ ругательства и отвернулся. Прежде нежели онъ усплъ запереть дверь, докторъ, не говоря ни слова, вошелъ въ комнату. Съ безпокойствомъ осмотрлся онъ кругомъ, но ни что не соотвтствовало описанію Оливера.

— Ну, сказалъ горбунъ:— зачмъ вы силою вломились ко мн въ домъ? Вы хотите обокрасть, убить меня?

— Видлъ ли ты когда-нибудь, старый вампиръ, чтобъ за этимъ прізжали въ карет? сказалъ раздраженный докторъ.

— Такъ что жь вамъ нужно? сердито спросилъ горбунъ.— Скоро ли вы измрены убраться отсюда, чортъ возьми?

— Когда мн вздумается, сказалъ мистеръ Лосбернъ, заглядывая въ другую комнату, которая также не имла никакого сходства съ описаніемъ Оливера: — я когда-нибудь доберусь до тебя, пріятель.

— До меня? вскричалъ разсерженный горбунъ.— Если я вамъ буду нуженъ,— я здсь. Я не за тмъ жилъ здсь одинъ двадцать-пять лтъ, чтобъ вы меня обижали! Вы заплатите за это, заплатите!.. И, говоря такимъ образомъ, маленькій демонъ плясалъ въ припадк ярости.

— Мальчикъ врно ошибся, сказалъ докторъ самому-себ.— На! положи это себ въ карманъ, и запрись снова. Съ этими словами онъ далъ горбуну мелкую монету и воротился къ экипажу.

Горбунъ провожалъ доктора, произнося во всю дорогу дикія ругательства и угрозы. Въ то время, какъ докторъ говорилъ съ кучеромъ, онъ заглянулъ въ карету и бросилъ на Оливера такой зврскій и мстительный взглядъ, что бдный мальчикъ долго не могъ позабыть его. Когда же они похали, горбунъ началъ бить ногами о землю и рвать на себ волосы.

— Я оселъ! сказалъ докторъ, посл долгаго молчанія.— Зналъ ли ты это прежде, Оливеръ?

— Нтъ, сударь.

— Такъ не забудь на будущее время.

— Оселъ, сказалъ докторъ, помолчавъ еще нсколько минутъ.— Къ-чему мн было торопиться? что могъ я сдлать одинъ? Я всегда врежу самъ-себ.

Оливеръ зналъ названіе улицы, въ которой жилъ мистеръ Броунло, и потому не трудно было найдти ее. Когда карета поворотила въ эту улицу, сердце его билось такъ сильно, что онъ едва могъ дышать.

— Ну, другъ мой, который же донъ? спросилъ докторъ.

— Вотъ, вотъ! отвчалъ Оливеръ, высовываясь изъ кареты.— Блый домъ… Скоре, скоре!

— Сейчасъ, сейчасъ, сказалъ добрый докторъ, трепля его по плечу. Ты тотчасъ увидишь ихъ, они врно обрадуются, нашелъ тебя живымъ и здоровымъ.

— О, я увренъ! вскричалъ Оливеръ.— Они были такъ добры ко мн…

Карета остановилась. Нтъ, это былъ не тотъ домъ! Подъхали къ другому, Оливеръ смотрлъ въ окна и слезы ожиданія катились по лицу его.

Увы! блый домъ былъ пустъ, у окна прибитъ билетъ: ‘отдается въ наемъ’.

— Постучись у слдующей двери, сказалъ мистеръ Лосбернъ, взявъ Оливера за руку.— Не знаешь ли, что сдлалось съ г. Броунло, жившимъ въ сосднемъ дом?

Служанка не знала, но пошла спросить. Она тотчасъ возвратилась съ извстіемъ, что мистеръ Броунло продалъ все свое имніе и шесть недль назадъ ухалъ въ Вестиндію. Оливеръ всплеснулъ руками и печально опустилъ голову.

— А его ключница? спросилъ докторъ.

— Вс ухали, отвчала служанка.— Старый джентльменъ, ключница и джентльменъ, другъ мистера Броунло.

— Такъ позжай домой, сказалъ мистеръ Лосбернъ кучеру.

— А книгопродавецъ? сказалъ Оливеръ.— Я знаю къ нему дорогу. Подемте къ нему, сдлайте милость.

— Бдный мальчикъ! сегодня намъ, видно, черный день, сказалъ докторъ.— Если мы подемъ къ книгопродавцу, то врно найдемъ, что и онъ умеръ, или сгорлъ, или убжалъ. Подемъ лучше домой! И, повинуясь доктору, лошади поскакали домой.

Наступала роскошная весна, благодтельницы Оливера переселились въ деревню, недалеко отъ города, оставя домъ на попеченіе Джильса и другаго слуги.

Кто можетъ описать блаженство и спокойствіе, которое больной мальчикъ чувствовалъ среди зеленыхъ луговъ, въ благотворномъ воздух, въ роскошныхъ лсахъ деревни? Для него наступила новая жизнь. Невдалек была маленькая часовня, окруженная не высокими, не богатыми памятниками, но смиренными насыпями, покрытыми свжимъ, зеленымъ дерномъ и мхомъ. Оливеръ часто блуждалъ здсь, думая объ одинокой могил своей матери, грустилъ и украдкою плакалъ, но поднявъ глаза къ голубому небу, встрчалъ тамъ милый образъ, благословлявшій его, и успокоивался.

То было счастливое время. Дни проходили спокойно и весело, а ночи не приносили съ собою страха, или общества злодевъ. Каждое утро онъ ходилъ къ сдому старику, жившему возл церкви, старикъ училъ его читать и писать, и говорилъ такъ кротко, съ такимъ участіемъ, что Оливеръ не зналъ, чмъ угодить ему. Иногда онъ гулялъ съ мистриссъ Мели и Розою, а слушалъ ихъ разговоръ о книгахъ, или чтеніе, потомъ приготовлялъ урокъ къ слдующему дню въ маленькой комнатк, выходившей окнами въ садъ, наконецъ опять гулялъ съ дамами, прислушиваясъ къ ихъ разговору, и не помня себя отъ радости, когда ему удавалось сорвать имъ цвтокъ, или принести что-нибудь. Когда становилось темно, и они возвращались домой, Роза садилась за фортепьяно и играла какую-нибудь меланхолическую арію, или пла старинную псню, которая нравилась ея публик. Въ такое время еще не подавали свчей, и Оливеръ, сидя у окна, со слезами радости слушалъ музыку.

А когда приходило воскресенье, какъ различно отъ прежняго проклялъ онъ его! Въ маленькой деревенской церкви, бдняки въ праздничныхъ платьяхъ съ такимъ усердіемъ преклоняли колни въ молитв, что Оливеръ невольно подражалъ имъ…

Утромъ онъ вставалъ въ шесть часовъ, бгалъ по полямъ, рвалъ акты и возвращался къ завтраку съ букетомъ, потомъ кормилъ птичекъ миссъ Мели, или помогалъ садовнику поливать растенія, и, награжденный привтливою улыбкою Розы, казался счастливйшимъ въ людей.

Такъ протекли три мсяца. Кротость и великодушіе съ одной стороны, пламенная, святая благодарность съ другой — сдлали то, что скоро Оливеръ сталъ совершенно-домашнимъ у старушки и ея племянницы, за ласки и привязанность его платили ему вниманіемъ и J (обовью.

ГЛАВА XXXII.
О томъ, что возмутило счастіе Оливера и друзей его.

Быстро пролетла весна, наступило лто, и если деревня была прекрасна сначала, то теперь она была въ полномъ, роскошномъ цвт, деревья, едва распускавшіяся въ первые мсяцы, теперь кажись полными жизни и, далеко раскинувъ широкія втви, давали убжище отъ лучей палящаго солнца. Земля одлась блестящимъ покрываломъ и разсыпала повсюду цвты, наполнявшіе воздухъ чуднымъ ароматомъ.

Обитатели маленькой деревеньки вели ту же мирную жизнь: Оливеръ сдлался бодрымъ и здоровымъ, но чувства его къ благодтельницамъ оставались т же.

Однимъ прекраснымъ вечеромъ прогулка ихъ продолжалась доле обыкновеннаго, Роза была весела, и живой разговоръ не прерывался. Мистриссъ Мели устала, и вс возвратились домой. Роза, снявъ шляпку, сла по обыкновенію за фортепьяно. Пробжавъ разсянно по клавишамъ, она заиграла грустную псню, и вдругъ послышались ея рыданія…

— Роза, другъ мой! сказала старушка.

Роза не отвчала, во стала играть скоре, какъ-будто звуками желая заглушить грусть свою.

— Что съ тобою, Роза? сказала мистриссъ Мели, поспшно вставая и подходя къ ней.— Ты вся въ слезахъ. Милое дитя мое, что печалитъ тебя?

— Ничего, тетушка, ничего… отвчала двушка.— Я сама не знаю что со мною, не могу выразить, но мн такъ тяжело къ вечеру…

— Не больна ли ты?

— Нтъ, нтъ! не больна! отвчала Роза вздрагивая.— Теперь мн лучше. Заприте окно.

Оливеръ поспшно исполнилъ ея просьбу, и Роза, превозмогая себя, хотла заиграть что-нибудь веселое. Но пальцы ея дрожали, закрывъ лицо руками, она бросилась на софу и дала волю слезамъ, которыхъ не могла удерживать доле.

— Дитя мое, другъ мой! сказала старушка, обнимая ее: — я никогда еще не видала тебя въ такомъ грустномъ расположеніи.

— Я боюсь, не больна ли я, тетушка, прошептала Роза.

Она была больна въ-самомъ-дл. Когда принесены были свчи, вс ужаснулись ея блдности. Оливеръ, съ безпокойствомъ слдившій за всми движеніями старушки, замтилъ, что она приходитъ, въ отчаяніе. Роза, удаляясь въ свою комнату, утшала ее, что на другой день ей будетъ гораздо-лучше.

— Надюсь, сударыня, сказалъ Оливеръ, когда мистриссъ Мели возвратилась: — что нтъ никакой опасности? Миссъ Мели не такъ здорова, но…

Старушка сдлала ему знакъ молчать, и свъ въ темный уголъ комнаты, нсколько минутъ оставалась безмолвною. Наконецъ она сказала дрожащимъ голосомъ:

— Надюсь, что нтъ, Оливеръ. Я была счастлива съ нею нсколько лтъ,— слишкомъ счастлива… Я боюсь потерять ее…

— О, избави Боже! вскричалъ.Оливеръ.

Прошла безсонная ночь, когда наступило утро, Роза была въ сильной горячк.

— Намъ должно дйствовать, а не плакать, Оливеръ, сказала мистриссъ Мели, прикладывая палецъ къ губамъ.— Это письмо надо какъ-можно-скоре отослать мистеру Лосберну въ Чертзей.

Оливеръ не могъ отвчать, но безпокойство видно было въ глазахъ его.

— Вотъ другое письмо, сказала мистриссъ Мели: — но не знаю, теперь отослать его, или подождать, что будетъ съ Розою.

— Это тоже въ Чертзей, сударыня? спросилъ Оливеръ, нетерпливо желавшій скоре исполнить порученіе.

— Нтъ, отвчала старушка, машинально отдавая письмо. Оливеръ взглянулъ на него, и увидлъ, что оно было адресовано къ Генриху Мели, конюшему, въ какой-то загородный домъ, но куда — онъ не могъ разобрать.

— Отослать его? спросилъ съ нетерпніемъ Оливеръ.

— Я думаю нтъ, отвчала мистриссъ Мели, взявъ назадъ письмо.— Подожду до завтра.

Съ этими словами она подала Оливеру кошелекъ, и онъ бгомъ пустился изъ дому.

Быстро бжалъ онъ по полямъ, перескакивая черезъ рвы я пригорки, и остановился только у трактира, какъ велла ему мистриссъ Мели.

Здсь онъ заплатилъ трактирщику, который тотчасъ отправилъ человка верхомъ въ Чертзей съ письмомъ къ доктору Лосберну. Оливеръ, успокоенный тмъ, что исполнилъ порученіе, вышелъ изъ воротъ трактира, и вдругъ наткнулся на толстаго человка, завернутаго въ плащъ и входившаго въ ворота.

— Что за чортъ! вскричалъ человкъ, устремивъ глаза на Оливера и отступивъ нсколько шаговъ.

— Извините, сударь, сказалъ Оливеръ: — я торопился домой и не замтилъ васъ.

— Смерть! шепталъ незнакомецъ самъ-себ, смотря на мальчика большими черными глазами.— Кто бы подумалъ! Онъ и изъ гроба заслонитъ мн дорогу!

— Мн очень совстно, сударь, говорилъ Оливеръ, смущенный дикимъ взглядомъ незнакомца.— Надюсь, я не ушибъ васъ.

— Проклятіе! шепталъ тотъ, скрежеща зубами.— Еслибъ я только имлъ бодрость сказать слово, то въ одну ночь избавился бы отъ него. Проклятіе на твою голову, чертнокъ! Что ты здсь длаешь?

Незнакомецъ сжалъ кулакъ и стиснулъ зубы, сказавъ эти слова. Онъ подошелъ къ Оливеру какъ-бы въ намреніи ударить его, но вдругъ упалъ на землю въ ужасныхъ судорогахъ.

Оливеръ взглянулъ на мученія безумнаго (какъ онъ думалъ), и бросился въ домъ за помощью. Увидя, что его осторожно перенесли въ трактиръ, онъ побжалъ домой, вспоминая съ изумленіемъ и страхомъ необыкновенныя слова человка, вовсе ему незнакомаго.

Но эти мысля разсялись, когда онъ подошелъ къ дому. Роз было хуже, около полуночи она начала бредить. Докторскій ученикъ, неоставлявшій ея ни на минуту, отвелъ въ сторону мистриссъ Мели и съ горестію сказалъ:

— Если она выздороветъ, это будетъ чудомъ.

Какъ часто Оливеръ, вскакивая ночью съ постели, тихонько пробирался по лстниц, прислушиваясь къ дыханію больной! Какъ часто дрожь проникала его тло, и крупныя капли пота выступали при мысли, что его благодтельниц хуже. Но что были его прежнія молитвы въ-сравненіи съ тни, которыя онъ возсылалъ теперь къ Богу за жизнь и здоровье нжнаго созданія, быстрыми шагами стремившагося къ могил!

Наступило утро, въ дом все было пусто и тихо. Люди говорили шопотомъ, безпокойныя лица являлись у дверей, женщины и дти уходила назадъ въ слезахъ. Цлый день Оливеръ ходилъ по саду, не спуская глазъ съ оконъ больной. Поздно ночью пріхалъ мистеръ Лосбернъ.

— Плохо, сказалъ докторъ, отворачиваясь: — такъ молода, такъ любима, и такъ мало надежды!

На другое утро солнце сіяло свтло,— такъ свтло, какъ-будто оно не видло ни несчастія, ни заботъ, и между-тмъ, какъ каждый листокъ и цвточекъ былъ въ полномъ цвт,— между-тмъ, какъ жизнь, здоровье и звуки радости окружала со всхъ сторонъ прекрасное созданіе, оно увядало… Оливеръ тихонько пробрался къ церковному кладбищу, и, свъ на зеленые холмики, плакалъ въ молчаніи.

Картина, раскинутая передъ его глазами была такъ прекрасна, псни лтнихъ птицъ такъ веселы, все было такъ полно жизнью и радостью, что когда мальчикъ Поднялъ свои влажные глаза и осмотрлся кругомъ, его поразила мысль, что теперь нельзя умереть, что Роза врно не можетъ умереть, когда все весело и вольно, что могила создана для холодной и угрюмой зимы, а не для весенняго солнца. Онъ всегда думалъ, что саванъ облекаетъ собою только старость, а не юность и красоту.

Ударъ церковнаго колокола прервалъ размышленія мальчика. Другой,— еще… Колоколъ призывалъ къ погребальной церемоніи.Толпа провожала усопшую, вс были въ бломъ, потому-что покойница была молода. Гробъ былъ открытъ,— надъ нимъ рыдала мать. А солнце все-таки сіяло и птицы весело пли…

Оливеръ возвратился домой, думая о томъ, какъ добра была къ нему молодая двушка, какъ желала, чтобъ онъ могъ заплатить чмъ-нибудь ей. Мистриссъ Мели сидла въ зал. При взгляд на нее, сердце Оливера сжалось, потому-что она никогда не оставляла постели своей племянницы, и онъ дрожалъ при мысли о томъ, что привлекло ее сюда. Онъ узналъ, что Роза впала въ глубокій сонъ, изъ котораго должна была пробудиться или къ жизни, или для того, чтобъ сказать имъ послднее прости.

Они сидли, прислушиваясь, не говоря ни слова по цлымъ часамъ. Обдъ унесли нетронутый. Послышаись шаги, оба они бросилась къ двери, въ которую вошелъ докторъ.

— Что Роза? вскричала старушка.— Скажите изъ скоре, я все снесу. О, говорите, ради Бога!

— Успокойтесь, сказалъ докторъ, поддерживая ее:— успокойтесь, прошу васъ.

— Пустите меня! вскричала мистриссъ Мели.— Милое дитя мое! Она умерла! умерла!

— Нтъ! вскричалъ докторъ.— Господь многомилостивъ, она будетъ жить для вашего счастія.

Старушка пала на кольни и хотла сложить руки, но силы измнили ей, и она безъ чувствъ упала на руки друзей своихъ.

ГЛАВА XXXIII.
Новый джентльменъ является на сцену.— Еще приключеніе съ Оливеромъ.

Слова доктора произвели на всхъ большое вліяніе. Оливеръ не могъ ни плакать, ни говорить, ни радоваться. Онъ едва понималъ, что происходило, и только ввечеру поток слезъ облегчилъ грудь его.

Ночь уже наступала, когда онъ возвращался домой, нарвавъ цвтовъ, чтобъ ихъ поставить въ комнату больной Розы, Проходя по дорог, онъ услышалъ за собою стукъ приближавшагося экипажа, и, оглянувшись, увидлъ почтовую карету, скакавшую во весь опоръ.

Когда карета прозжала мимо, Оливеръ бросилъ взглядъ на человка въ бломъ колпак, котораго лицо показалось ему знакомымъ. Блый колпакъ еще разъ выглянулъ изъ кареты, приказывая кучеру остановиться, и потомъ назвалъ Оливера по имени.

— Сюда! кричалъ голосъ.— Господинъ Оливеръ, что новаго? Миссъ Роза… господинъ Оливеръ!

— Это ты, Джильсъ? спросилъ Оливеръ, подбгая къ карет.

Джильсъ хотлъ отвчать, но его вытолкнулъ молодой человкъ, занимавшій другой уголъ кареты, спрашивая, что новаго?

— Однимъ словомъ, вскричалъ онъ, — хуже, или лучше?

— Лучше, гораздо-лучше! отвчалъ Оливеръ.

— Слава Богу! вскричалъ молодой человкъ.— Ты точно увренъ?

— Точно: мистеръ Лосбернъ сказалъ, что опасность миновалась.

Молодой человкъ не сказалъ боле ни слова, но выскочилъ изъ кареты и, отведя Оливера.въ сторону, спросилъ:

— Точно ли это правда? Не ошибаешься ли ты, дружокъ? Прошу тебя, скажи прямо…

— Я самъ слышалъ слова доктора, отвчалъ Оливеръ.

Слезы блистали въ глазахъ Оливера, и молодой человкъ, отворотясь, нсколько минутъ оставался безмолвнымъ. Въ это время Джильсъ въ бломъ колпак, сидя на подножк кареты, облокотился локтями на колни и платкомъ утиралъ слезы.

— Я думаю, теб лучше хать къ матушк, Джильсъ, сказалъ молодой человкъ.— Я пойду пшкомъ, ты можешь сказать, что я иду.

— Позвольте мн идти съ вами, а карету можно отпустить, сказалъ Джильсъ.

Генрихъ согласился, и они пошли вмст. Оливеръ смотрлъ ш него съ любопытствомъ. Молодому человку казалось около двадцати-пяти лтъ, онъ былъ средняго роста, съ прекраснымъ, открытымъ лицомъ, и, не смотря на различіе лтъ, имлъ такое сходство съ мистриссъ Мели, что Оливеру нетрудно было бы догадаться о ихъ родств, еслибъ даже Генрихъ и не говорилъ, что онъ сынъ ея.

Мистриссъ Мели съ безпокойствомъ ждала сына, свиданіе ихъ было трогательно.

— О, матушка! шепталъ молодой человкъ: — зачмъ вы не написали прежде?

— Я хотла писать, отвчала мистриссъ Мели: — но ршилась лучше подождать мннія нашего добраго доктора.

— Но еслибъ что-нибудь случилось безъ меня? спросилъ молодой человкъ.— Еслибъ Роза… я боюсь выговорить… еслибъ ея болзнь кончилась иначе, могли ли бы вы простить себ, и могъ ли бы я быть счастливъ?

— Еслибъ даже это и случилось, сказала мистриссъ Мели: — твой пріздъ днемъ ране ни къ чему не послужилъ бы.

— Но если бъ вы знали, что я перенесъ въ это время, сказалъ молодой человкъ.— Я не могу скрывать чувствъ своихъ: сердце мое вполн принадлежитъ Роз, у меня въ жизни нтъ ни мысли, ни надежды, ни желанія, кром ея, и если вы несогласны со мною, вы развете на втеръ все мое счастіе а радость. Матушка, подумайте объ этомъ, не пренебрегайте чувствами, о которыхъ вы такъ мало думаете…

— Генрихъ, сказала мистриссъ Мели:— я слишкомъ-много думаю о нихъ, и потому боюсь, чтобъ они не обманули тебя. Подумай.!

— Я ужъ много думалъ, отвчалъ онъ съ нетерпніемъ:— думалъ цлые годы, думалъ съ-тхъ-поръ, какъ началъ думать въ первый разъ. Чувства мои остаются неизмнными, зачмъ мн мучить себя! Нтъ! Прежде, нежели я уду отсюда, Роза выслушаетъ меня.

— Но прежде, нежели ты сдлаешь это, прежде, нежели ты увидишь себя на высшей степени надежды, подумай, другъ мой, объ исторіи Розы, размысли, какое дйствіе всть о ея темномъ рожденіи можетъ имть на ея ршеніе,— вспомни, какъ она привязана къ намъ и какъ во всхъ случаяхъ велико ея самоотверженіе.

— Что вы хотите сказать?

— Угадай самъ. Мн пора идти къ Роз.

— Увижу ли я васъ вечеромъ? спросилъ молодой человкъ.

— Да, когда я оставлю Розу.

— Вы скажете ей, что я здсь?

— Скажу.

— И прибавьте, какъ я безпокоился, какъ я страдалъ, какъ я спшилъ скоре ее видть. Не откажите мн въ этомъ, матушка…

— Нтъ, сказала старушка: — я все скажу ей. И, пожавъ руку сына, она поспшно вышла изъ комнаты.

Мистеръ Лосбернъ и Оливеръ оставались въ другомъ углу комнаты во время этого разговора. Теперь докторъ дружески протянулъ руку Генриху и разсказалъ ему въ подробности болзнь своей паціентки, обнадеживая въ скоромъ ея выздоровленіи. Джильсъ въ это время со вниманіемъ прислушивался къ разговору.

— Что, Джильсъ? не подстрлилъ ли ты опять чего-нибудь? спросилъ докторъ.

— Ничего особеннаго, сударь, отвчалъ Джильсъ, покраснвъ до ушей.

— Не поймалъ ли какихъ воровъ или разбойниковъ? лукаво спросилъ докторъ.

— Нтъ, сударь, отвчалъ серьзно Джильсъ.

— Жаль! Вдь ты на это мастеръ. Въ тотъ день, какъ за мной такъ поспшно послали отсюда, я выпросилъ кое-что для тебя у твоей доброй барыни. Поди-ка сюда, я скажу теб.

Джильсъ отошелъ въ уголъ съ важностью и нкоторымъ удивленіемъ, но когда докторъ шепнулъ ему нсколько словъ на ухо, онъ началъ длать ему низкіе поклоны, и, вышелъ въ кухню, съ достоинствомъ объявилъ всмъ слугамъ, что госпож угодно было, за его храбрость противъ разбойниковъ, положить для него въ банкъ двадцать-пять фунтовъ стерлинговъ. На это дв горничныя подняли вверхъ глаза и руки, думая, что мистеръ Джильсъ уже загордится вередъ ними, но онъ успокоилъ всхъ, сказавъ, что ни для кого ни въ чемъ не перемнится.

Наверху, вечеръ пролетлъ незамтно, докторъ былъ особенно веселъ: его шутливые разсказы заставляли хохотать Оливера, и даже Генриха, было уже поздно, когда они разошлись по комнатамъ.

Оливеръ всталъ на другое утро съ радостію въ сердц, и съ надеждою принялся за свои ежедневныя занятія. Клтки съ птицами были повшены на свои мста, и прекраснйшіе цвты собраны для Розы. Задумчивость исчезла съ лица мальчика, вс предметы представлялась ему въ новомъ, прелестнйшемъ вид. Казалось, роса ярче блестла на зеленыхъ листьяхъ, голубой цвтъ неба былъ свтле и прозрачне.

Но Оливеръ не одинъ длалъ свои утреннія прогулки. Генрихъ Мели, встртивъ однажды утромъ Оливера, получилъ такую страсть къ цвтамъ, что сдлался усердне его въ собираніи ихъ. Но за то Оливеръ зналъ, гд растутъ лучшіе цвты, и каждое утро они бгали вмст по полямъ, чтобъ потомъ душистою гирляндою украсить окно Розы.

Для Оливера быстро летло время, хотя молодая двушка еще не выходила изъ своей комнаты, и вечернія прогулки ихъ не возобновлялись. Онъ съ особеннымъ стараніемъ учился у сда то старика, и сдлалъ успхи, удивившіе его самого. Но вдругъ одно обстоятельство испугало и разстроило его.

Маленькая комнатка, въ которой онъ привыкъ сидть съ своими книгами, была въ нижнемъ этаж, въ заднемъ фасад дома. Это была совершенно-деревенская комната, съ ршетчатымъ окномъ, вокругъ котораго вились кусты жасминовъ и каприфолій, наполняя ароматомъ воздухъ. Окно выходило въ садъ, откуда калитка вела за ограду, кругомъ было поле и лсъ. Вблизи никакого жилья.

Однажды вечеромъ, когда земля начала одваться тнью, Оливеръ сидлъ у этого окна съ своими книгами. Нсколько времени онъ читалъ ихъ, и наконецъ, не въ укоръ господамъ-авторамъ, началъ постепенно засыпать.

Есть особенный родъ сна, который, оковывая тло, оставляетъ мысли свободными. Оливеръ помнилъ очень-хорошо, что онъ въ своей маленькой комнатк, что его книги лежатъ передъ нимъ на стол, и что свжій воздухъ ветъ ему въ лицо,— и однакоже онъ спалъ. Вдругъ сцена перемнилась, воздухъ сдлался спертъ и душенъ, ему показалось, что онъ опять въ дом Жида. Гнусный старикъ сидлъ въ своемъ углу, показывая на него и шепча другому человку, сидвшему возл него:

— Тише! казалось ему, говорилъ Жидъ: — это онъ, я увренъ. Пойдемъ отсюда.

— Онъ! казалось, отвчалъ другой: — ужь я не ошибусь. Еслибъ черти спрятали его, я и тогда бы не ошибся. Если бъ вы зарыли его на пятьдесятъ футовъ въ землю и привели меня на могилу, я узналъ бы, безъ памятника, гд онъ зарытъ,— узналъ бы!

Онъ говорилъ это съ такою яростію, что Оливеръ проснулся отъ страха и вздрогнулъ,

Боже! что заставило его кровь прилить къ сердцу и лишило его способности кричать и двигаться?.. Тутъ, у окна, почти возл него, такъ близко, что онъ могъ дотронуться,— стоялъ, устремивъ глаза въ комнату, Жидъ, а за нимъ, блдный отъ ярости или страха — человкъ, котораго онъ встртилъ у трактира.

Все это въ одно мгновеніе мелькнуло передъ его глазами и скрылось. Но они узнали его, онъ ихъ,— и взглядъ ихъ такъ глубоко остался въ его памяти, какъ-бы онъ былъ врзанъ на каинъ. Съ минуту онъ стоялъ, не зная, что длать, а потомъ, выскочивъ изъ окна въ садъ, громко звалъ на помощь.

ГЛАВА XXXIV,
изъ которой можно видть невыгодныя послдствія приключенія съ Оливеромъ и то, что происходило между Генрихомъ и Розою.

Люди, привлеченные криками Оливера, бросились къ нему и нашли его блднаго, встревоженнаго: онъ показывалъ на поле, бывшее сзади дона и едва могъ произнести слова: ‘Жидъ! Жидъ!’

Джильсъ не понималъ, что значитъ этотъ крикъ, но Генрихъ, которому извстна была исторія Оливера, тотчасъ догадался, въ чемъ дло.

— Куда онъ побжалъ? спросилъ онъ, схватывая толстую палку, стоявшую въ углу.

— Сюда! отвчалъ Оливеръ, показывая по направленію, гд скрылись люди.

— Такъ они во рву! сказалъ Генрихъ.— Иди за мною.— Но онъ бросился съ такою быстротою, что другіе едва могли за нимъ слдовать.

Джильсъ и Оливеръ бжали какъ могли. Скоро мистеръ Лосбернъ, только-что возвратившійся домой, побжалъ вслдъ за ними.

Они остановились, пробжавъ поле, на которое показывалъ Оливеръ, и начали осматривать ровъ. Въ это время мистеръ Лосбернъ догналъ ихъ, и Оливеръ разсказалъ ему все происшествіе.

Поиски остались тщетными. Нигд не видно было и слдовъ. Вс взошли на небольше возвышеніе, съ котораго видно было кругомъ на три мили. Влво была деревня, во чтобъ достичь ея, бглецы должны были непремнно бжать но открытому полю.— Густой лсъ чернлся по другому направленію, но его они не могли еще достигнуть.

— Теб врно показалось, Оливеръ? спросилъ Генрихъ, отводя его въ сторону.

— О, нтъ! отвчалъ Оливеръ, дрожа при одномъ воспоминаніи о лиц злодя: — я видлъ ихъ обоихъ, какъ теперь вижу васъ.

— Кто же былъ другой? спросили вмст докторъ и Генрихъ.

— Тотъ самый человкъ, который бранилъ меня у трактира, сказалъ Оливеръ.

— Они скрылись по этой дорогъ? спросилъ Генрихъ:— увренъ ли ты?

— Такъ увренъ, какъ въ токъ, что видлъ ихъ у окна, отвчалъ Оливеръ, показывая на ршетку, отдлявшую садъ отъ поля. Незнакомый мн человкъ перескочилъ здсь, а Жидъ, отбжавъ нсколько шаговъ вправо, исчезъ въ кустахъ.

Два джентльмена не спускали глазъ съ Оливера, и повидимому были довольны его словами. Но ни въ какомъ направленіи не видно было бглецовъ. Трава была высока и нигд не смята.

— Странно! сказалъ Генрихъ.

— Странно! повторилъ докторъ.— На нашемъ мст и полицейскіе не нашли бы ничего.

Не смотря на то, что поиски не удались, ихъ не оставляли до вечера. Джильса разослали по всмъ сосднимъ шинкамъ съ подробнымъ описаніемъ лица и одежды бглецовъ, но онъ возвратился безъ успха.

На другой день сдланы были прежнія разъискавія, но все напрасно. Оливеръ и мистриссъ Мели похали въ городъ, въ надежд что-нибудь услышать, но и это было безуспшно, наконецъ, мало-по-малу все было забыто.

Между-тмъ, Роза быстро поправлялась. Она могла ужь выходить изъ комнаты, и это было новою радостію для всхъ, любившихъ ее.

Хотя эта счастливая перемна имла видимое дйствіе на маленькое общество, хотя веселые голоса и смхъ чаще слышались, однакожь было время, когда вс,— даже сама Роза,— бывали печальны. Мистриссъ Мели часто разговаривала наедин съ сыномъ, и не одинъ разъ Роза являлась съ слдами слезъ на лиц.

Наконецъ, однажды утромъ, когда она была одна въ зал, вошелъ Генрихъ и съ какою-то нершимостію просилъ позволенія переговорить съ нею нсколько минутъ.

— Я буду доволенъ немногимъ, Роза, сказалъ молодой человкъ, подвигая къ ней стулъ.— Вы врно угадываете, что я хочу сказать вамъ, лучшія надежды моего сердца вамъ извстны, хоть отъ меня вы еще ничего не слышали.

Роза была очень блдна, когда онъ вошелъ, это могло быть слдствіемъ ея недавней болзни. Она опустила голову, и, наклонясь къ цвтку, стоявшему возл, слушала молча.

— Я… я долженъ хать отсюда,— сказалъ Генрихъ.

— Да, отвчала Роза.— Простите, что я говорю вамъ это, но я желаю вамъ добра.

— Меня привела сюда ужаснйшая всть, сказалъ молодой человкъ: — страхъ потерять существо, въ которомъ сосредоточены вс мои надежды и желанія. Вы умирали — вы были между землею и небомъ, а какъ часто красота и юность вянуть преждевременно!

Слеза блеснула въ прекрасныхъ глазахъ двушки и, упавъ на цвтокъ, ярко отразилась въ его чашечк, какъ дань юнаго, чувствительнаго сердца.

— Ангелъ, продолжалъ страстно молодой человкъ:— лучшее созданіе Божіе быстро шло къ смерти. Роза, Роза! знать, что вы исчезали какъ тнь,— не имть надежды, что вы будете жить для нашего счастія,— чувствовать, что вы принадлежите уже лучшему міру — вотъ, чего я не въ силахъ былъ перенесть. Эти мысли мучили меня днемъ и ночью, я боялся, что вы оставите насъ не узнавши, какъ пламенно я любилъ васъ… Вы начали выздоравливать,— я слдилъ за вашимъ переходомъ отъ смерти къ жизни съ участіемъ и страхомъ. Не говорите, чтобъ я потерялъ эти чувства,— ими только жило мое сердце.

— Я не говорю вамъ этого, сказала Роза, рыдая: — я желала бы только, чтобъ вы ухали и избрали себ высшую, благороднйшую цль, боле васъ достойную.

— Нтъ цли, боле меня достойной, какъ привлечь къ себ такое сердце, сказалъ молодой человкъ, взявъ ее за руку.— Роза, милая Роза, цлые годы я любилъ васъ, надясь сдлаться васъ достойнымъ и просить руки вашей. Это время не пришло. Но пусть еще не осуществились мечты моей юности, я отдаю вамъ сердце, которое давно принадлежитъ вамъ, ваши слова ршатъ мою участь…

— Вы всегда были добры и благородны, сказала Роза, скрывая волновавшія ее чувства.— Вы врите, что я не нечувствительна и не неблагодарна, выслушайте же отвтъ мой. Вы должны стараться забыть меня — не какъ подругу своего дтства, но какъ предметъ любви своей. Идите въ свтъ, вы найдете тамъ сердце, достойное васъ. Питайте ко мн другое чувство, и я буду вашимъ врнйшимъ, нжнйшимъ другомъ.

Наступило молчаніе, во время котораго Роза, закрывъ лицо рукою, дала волю слезамъ. Генрихъ все еще держалъ другую ея руку.— Но что, сказалъ онъ тихимъ голосомъ: принуждаетъ васъ къ этому?

— Вы имете право знать все, замтила Роза.— Вы ничего не можете сказать противъ моихъ словъ. Я исполняю свою обязанность въ-отношеніи къ другимъ и къ самой-себ.

— Къ самой-себ?

— Да, Генрихъ. Я, бдная двушка безъ родныхъ, безъ имени, не хочу, чтобъ свтъ думалъ, что я воспользовалась вашею первою любовію и уничтожила вашу будущность, которая можетъ быть блестящею…

— Если-ваши чувства согласны съ вашими понятіями объ обязанности… началъ Генрихъ.

— Они несогласны, отвчала Роза, красня.

— Такъ вы не отвергаете любви моей? вскричалъ Генрихъ.— Скажите только это, Роза, и вы смягчите жестокость своего приговора.

— Если бъ я могла сдлать это, не вредя тому, кого люблю,— я могла бы…

— Иначе принять это объясненіе? сказалъ Генрихъ.— О, говорите! говорите…

— Да, я могла бы, сказала Роза.— Но къ-чему продолжать этотъ тягостный разговоръ? прибавила она освобождая свою руку:— тягостный особенно для меня, хоть я всегда буду счастлива мыслью, что вы любите меня… Прощайте, Генрихъ! Мы никогда боле не встртимся. Пусть молитвы людей, преданныхъ вамъ душою, сдлаютъ васъ навсегда счастливымъ.

— Одно слово, Роза! сказалъ Генрихъ.— Какая главная причина вашего отказа? Еслибъ я былъ бденъ, еслибъ моею участью была жизнь безвстная, еслибъ я былъ несчастливъ,— вы отвергли бы меня?

— Не принуждайте меня отвчать, сказала Роза.— Ваше предположеніе никогда не можетъ осуществиться… къ-чему говорить о невозможномъ?

— Именемъ всего, что свято для васъ, заклинаю васъ, отвчайте!

— Если бъ измнилась ваша участь, сказала Роза: — еслибъ я могла помочь вамъ или утшить васъ въ несчастіи, я отдала бы вамъ все… Теперь я имю причины быть счастливою, очень счастливою, но тогда, Генрихъ, я была бы еще счастливе.

Прежнія надежды двушки оживились въ душ ея при этомъ признаніи, слезы заблистали въ глазахъ ея.

— Я не могу удержать эти слезы, он еще боле укрпляютъ меня въ моемъ намреніи, сказала Роза, протягивая руку.— Я должна оставить васъ.

— Прошу еще объ одномъ, сказалъ Генрихъ.— Еще одинъ, послдній разъ позвольте мн говорить съ вами о томъ же.

— Только не старайтесь заставить меня перемнить мое намреніе, это невозможно.

— Нтъ, сказалъ Генрихъ.— Я предложу вамъ тогда, что буду имть, и если вы откажете, я не буду боле настаивать.

— Хорошо! отвчала Роза.

Она опять протянула ему руку, но молодой человкъ привлекъ ее къ груди своей и, напечатлвъ поцалуй на прекрасномъ чел ея, вышелъ изъ комнаты.

ГЛАВА XXXV,
которая можетъ показаться ненужною, но которую необходимо прочесть.

— И такъ, вы хотите быть моимъ спутникомъ въ ныншнее утро,— а? сказалъ докторъ, когда Генрихъ Мели засталъ его и Оливера за завтракомъ.— Вы, однако, за полчаса говорили другое?

— Я раздумалъ, отвчалъ Генрихъ, красня.

— Но вчера утромъ, вы, какъ почтительный сынъ, хотли идти вмст съ матушкою, до обда вы сказали, что проводите меня по дорог въ Лондонъ, а ночью будите меня съ таинственностью, чтобъ встать прежде дамъ, отъ-этого и Оливеръ сидитъ теперь за завтракомъ вмсто того, чтобъ бгать по полямъ. Неправда ли, Оливеръ?

— Мн было бы очень жаль, если бъ вы ухали отсюда въ то время, когда меня не было дома, отвчалъ Оливеръ.

— Именно, сказалъ докторъ.— Но, говоря серьзно, Генрихъ, не получили ли вы какого-нибудь извстія изъ города?

— Нтъ, отвчалъ Генрихъ:— отъ дяди я во все время моего пребыванія здсь не получилъ ни одного письма.

— Но скоро будутъ выборы въ парламентъ. Смотрите не опоздайте, сказалъ докторъ.

— Генрихъ не отвчалъ ни слова. Почтовая карета подъхала къ воротамъ, и Джильсъ началъ укладывать чемоданы. Докторъ вывелъ.

— Оливеръ, сказалъ Генрихъ тихимъ голосомъ:— мн нужно сказать теб слово.

Оливеръ подошелъ къ Генриху, удивленный его грустнымъ и заботливымъ видомъ.

— Ты теперь умешь хорошо писать? спросилъ Генрихъ.

— Умю-съ.

— Я на нсколько времени узжаю изъ дому, и хочу, чтобъ ты писалъ ко мн каждый понедльникъ въ Лондонъ: согласенъ?

— О, конечно, я буду гордиться этимъ! вскричалъ Оливеръ, восхищенный такимъ порученіемъ.

— Я хотлъ бы знать все, что касается до моей матушки и до миссъ Мели, сказалъ молодой человкъ.— Ты можешь писать, гд вы гуляете, о чемъ вы говорите и какъ ока,— я хочу сказать отъ, счастливы ли, здоровы ли… Понимаешь?

— Понимаю, понимаю.

— Я хотлъ бы, чтобъ ты не говорилъ имъ объ этомъ, сказалъ Генрихъ:— потому-что это можетъ заставить матушку писать ко мн чаще, а такая переписка будетъ безпокоить и утомлять ее. Пусть это останется между нами, но только ты все описывай мн, все… Я полагаюсь на тебя.

Обрадованный Оливеръ общался хранить все въ тайнъ, и Генрихъ разстался съ нимъ, утшая его своимъ участіемъ и покровительствомъ.

Докторъ сидлъ въ каретъ, Джильсъ держалъ дверь отворенною’ а изъ саду выглядывали горничныя. Генрихъ бросилъ одинъ взглядъ на ршетчатое окно и прыгнулъ въ карету.

— Пошелъ! закричалъ онъ: — скоре, во весь галопъ!

Карета быстро покатилась, оставляя за собою облако пыли, и изрдка мелькая между деревьями, стукъ колесъ длался тише и тише, и скоро совсмъ смолкъ въ отдаленіи.

Но чьи-то глаза слдили за каретою до-тхъ-поръ, пока она совсмъ скрылась, и еслибъ Генрихъ могъ видть сквозь блую занавску ршетчатаго окна, то увидлъ бы Розу.

— Онъ кажется веселымъ и счастливымъ, сказала она наконецъ. Я прежде боялась за него. Я ошибалась. Я очень, очень рада.

Есть слезы радости и печали, но т, которыя проливала Роза, сидя задумчиво у окна и все смотря вдаль, выражали боле горесть, нежели радость.

ГЛАВА XXXVI,
изъ которой читатель увидитъ, какъ непрочно супружеское счастіе.

Мистеръ Бомбль сидлъ въ зал Рабочаго Дома, печально устремивъ глаза на ршетчатое окно, сквозь которое едва пробивались лучи солнечные. Бумажная клтка для мухъ висла на потолк, онъ часто поднималъ на нее глаза съ грустною думою, и когда безпечныя летуньи кружились около пышной стки, мистеръ Бомбль испускалъ глубокій вздохъ, а лицо его хмурилось. Мистеръ Бомбль былъ въ размышленіи, и, быть-можетъ, мухи напомнили ему какое-нибудь тягостное происшествіе изъ его собственной жизни.

Но не одна печаль мистера Бомбля могла возбудить сожалніе въ зрител. Въ одежд его не доставало многаго, столь тсно соединеннаго съ его особою: видно, что въ положенія его произошла большая перемна. Гд обшитый золотомъ воротникъ и треугольная шляпа? Онъ по-прежнему носилъ короткіе панталоны и темные чулки, но уже не прежніе. Сюртукъ его былъ съ длинными полами, но какъ отличенъ отъ прежняго! Величественная треугольная шляпа замнилась скромною круглою: мистеръ Бомбль не былъ уже смотрителемъ богоугодныхъ заведеніе!..

Въ жизни есть званія, которыя, независимо отъ существенныхъ своихъ выгодъ, пріобртаютъ особенную важность и достоинство отъ сюртуковъ и жилетовъ, къ нимъ принадлежащихъ. Отнимите у смотрителя треугольную шляпу и золотой галунъ, что такое онъ будетъ! Простой человкъ, и больше ничего.

Мистеръ Бомбль женился на мистриссъ Корней и сдлался начальникомъ рабочаго дома. Другой смотритель заступилъ его мсто) къ этому смотрителю перешли треугольная шляпа, сюртукъ съ золотымъ галуномъ и трость.

— Завтра атому будетъ уже два мсяца! сказалъ мистеръ Бомбль со вздохомъ.— Эти мсяцы мн кажутся вкомъ.

Можно бы подумать, что мистеръ Бомбль сосредоточилъ все свое счастіе въ восьми недляхъ, но вздохъ… вздохъ доказывалъ противное.

— Я продалъ себя, сказалъ мистеръ Бомбль, продолжая разсуждать:— за шесть чайныхъ ложекъ, за пару сахарныхъ щипцовъ, за молочникъ и за двадцать Фунтовъ стерлинговъ чистыхъ денегъ. Дешево, слишкомъ-дешево!

— Дешево! закричалъ рзкій голосъ на ухо мистеру Бомблю.— Ты ровно ничего не стоишь, и я слишкомъ дорого заплатила за тебя, Богъ видитъ это!

Мистеръ Бомбль обернулся и увидлъ лицо своей супруги, которая, не совсмъ понявъ его жалобы, сказала эти слова наудачу.

— Мистриссъ Бомбль! сказалъ мистеръ Бомбль съ сантиментальною суровостію.

— Ну! вскричала она.

— Сдлайте милость, взгляните на меня, сказалъ Бомбль, устремивъ на нее глаза.

— (Если она устоитъ противъ моего взгляда, думалъ Бомбль:— то устоитъ противъ всего въ свт. Передъ нимъ дрожали многіе. Если жь она заставитъ меня потупить глаза, власть моя навсегда пропала.)

Но когда-то страшный взглядъ Бомбля теперь не смутилъ уже дражайшей его воловины, напротивъ, она встртила его съ презрніемъ, и даже громко захохотала.

Услышавъ этотъ неожиданный смхъ, мистеръ Бомбль сначала не врилъ ушамъ своимъ, но потомъ пришелъ въ неописанный ужасъ. Уныніе овладло имъ, когда снова раздался голосъ его супруга.

— Что? ты врно хочешь цлый день сидть здсь, выпучивъ глаза? спросила мистриссъ Бомбль.

— Я буду сидть здсь сколько мн вздумается, замтилъ мистеръ Бомбль:— и длать, что мн угодно, таково мое предназначеніе.

— Твое предназначеніе! со смхомъ вскричала мистриссъ Бомбль.

— Да, замтилъ мистеръ Бомбль.— Предназначеніе мужчины — повелвать.

— А скажите, пожалуйста, какое предназначеніе женщины?

— Повиноваться, сударыня! закричалъ мистеръ Бомбль громовымъ голосомъ.— Если бъ покойный супругъ вашъ научилъ васъ этому, то вроятно былъ бы теперь живъ. Я желалъ бы, чтобъ онъ былъ живъ, бдняжка!

Мистриссъ Бомбль, видя, что наступала ршительная минута, и что одинъ окончательный ударъ долженъ ршить первенство въ чью-нибудь пользу, едва услышала о покойномъ муж, какъ упала на стулъ и съ громкимъ воплемъ залилась слезами.

Но мистеръ Бомбль былъ не такого свойства, чтобъ могъ растрогаться слезами: сердце его было изъ непромокаемой матеріи. Его чувства, подобно шляпамъ, небоящимся дождя, питались слезами, эти слезы, какъ свидтели его власти и могущества, даже нравились ему. Онъ взглянулъ на свою супругу съ самодовольствіемъ и оросилъ ее кричать громче, говоря, что это полезно для здоровья.

— Слезы моютъ лицо, очищаютъ глаза и утишаютъ злость, сказалъ мистеръ Бомбль:— кричи громче.

Посл этой шутки, мистеръ Бомбль снялъ съ гвоздя свою шляпу и надлъ ее на бокъ, какъ человкъ, доказывающій свое превосходство, положилъ руки въ карманы и въ веселомъ расположеніи духа пошелъ къ дверямъ.

Но мистриссъ Корней заливалась слезами, потому-что не хотла начать прямой атаки, теперь она нашла себя принужденною прибгнуть къ этому средству, и недолго заставила ждать мастера Бомбля.

Прежде всего онъ почувствовалъ глухой звукъ, посл котораго шляпа его вдругъ отлетла въ противоположный уголъ комнаты. Такимъ образомъ голова его осталась обнаженною, и опытная дама, схвативъ его за галстухъ одною рукою, другою начала пускать въ него градъ ударовъ. Посл этого, она стала царапать ему лицо и рвать волосы, окоичявъ же наказаніе, толкнула его на стулъ и велла молчать.

— Встань, сказала мистриссъ Бомбль повелительно:— и убирайся прочь съ глазъ моихъ, если не хочешь довести меня до отчаянія.

Мистеръ Бомбль всталъ съ испуганнымъ видомъ, удивляясь, можетъ ли быть что-нибудь еще отчаянне, и теребя свою шляпу смотрлъ на дверь.

— Уйдешь ли ты? спросила мистриссъ Бомбль.

— Сейчасъ, мой другъ, сейчасъ… сказалъ мистеръ Бомбль, длая быстрое движеніе къ двери.— Я не имлъ намренія… я иду, мой другъ… Вы такъ жестоки, что я, право…

Въ эту минуту мистриссъ Бомбль сдлала нсколько шаговъ впередъ, чтобъ поправить коверъ, который сдвинулся съ мста во время битвы, и мистеръ Бомбль тотчасъ бросился изъ комнаты, оставивъ за супругою поле сраженія.

Мистеръ Бомбль былъ крпко удивленъ и крпко побитъ. Но онъ испилъ еще не всю чашу. Обошедъ вокругъ дома и разсудивъ въ первый разъ, что супружескіе законы слишкомъ-строги, онъ вошелъ въ комнату, гд нсколько женщинъ мыли приходское блье и откуда слышался громкій говоръ многихъ голосовъ.

— Гм! сказалъ мистеръ Бомбль, принимая все прежнее свое достоинство:— пусть по-крайней-мр эти женщины будутъ уважать наше предназначеніе. Эй, вы! сороки! что вы тутъ раскричались?

Съ этими словами мистеръ Бомбль отперъ дверь и вошелъ съ грознымъ и сердитымъ видомъ, который вдругъ измнился въ кроткій и смиренный, когда онъ увидлъ тутъ свою супругу.

— Другъ мой, сказалъ мистеръ Бомбль:— я не зналъ, что вы здсь.

— Не зналъ, что я здсь? повторила мистриссъ Бомбль.— А что ты здсь длаешь?

— Я думалъ, что он слишкомъ-много говорятъ вмсто того, чтобъ работать, мой другъ, отвчалъ мистеръ Бомбль, разснно смотря на пару старухъ, удивлявшихся смиренію начальника Рабочаго Дома.

— Ты думалъ, что он говорятъ слишкомъ много? сказала мистриссъ Бомбль.— А теб какое до этого дло?

— Но… мой другъ… шепталъ Бомбль съ покорностью.

— Я тебя спрашиваю, какое теб до этого дло? снова спросила мистриссъ Бомбль.

— Правда, вы здсь смотрительница, мой другъ, сказалъ Бомбль:— но я думалъ, что васъ нтъ здсь.

— Прошу васъ, мистеръ Бомбль, отвчала его супруга:— не вмшиваться не въ свое дло, и не соваться туда, куда не надо, на посмшище цлому дому. Вы дуракъ, мистеръ Бомбль! Подите вонъ отсюда!

Мистеръ Бомбль съ стсненнымъ сердцемъ, видя восхищеніе двухъ старухъ, медлилъ съ минуту. Мистриссъ Бомбль, теряя терпніе, схватила тазъ съ мыломъ и, показывая на дверь, приказывала ему тотчасъ удалиться, грозя, въ случа неповиновенія, вылить все ему на голову.

Что могъ тутъ предпринять мистеръ Бомбль? Онъ печально осмотрлся кругомъ и ушелъ, но когда онъ подходилъ къ двери, смхъ женщинъ отозвался въ ушахъ его. Этого только не доставало. Онъ былъ униженъ даже въ глазахъ этихъ женщинъ, онъ потерялъ всъ и силу даже передъ воспитанницами, онъ упалъ съ высоты величія смотрителя богоугодныхъ заведеній въ самую глубь несчастнаго положенія человка, которымъ управляетъ жена.

— И все это въ два мсяца! сказалъ мастеръ Бомбль, терзаеный горестными мыслями.— Два мсяца назадъ, не боле какъ два мсяца, я былъ не только самъ себ господинъ, но начальствовалъ надъ цлымъ приходомъ, а теперь?

Это ужь было слишкомъ. Мистеръ Бомбль далъ пощечину мальчику, который отворялъ ему дверь, и разсянно вышелъ на улицу.

Онъ ходилъ изъ одной улицы въ другую, пока усталость не заставила его забыть тоску, онъ почувствовалъ жажду. Переходя мимо нсколькихъ трактировъ, онъ наконецъ остановился передъ однимъ изъ нихъ. Тамъ ему показалась въ окно, былъ только одинъ поститель. Въ это время пошелъ сильный дождь и побдилъ его нершительность, мистеръ Бомбль вошелъ и, приказавъ подать себ пить, вступилъ въ комнату, въ которую заглядывалъ съ улицы.

Человкъ, сидвшій тамъ, высокій и смуглый, былъ завернуть въ длинный плащъ. Онъ казался иностранцемъ, по блуждающему его взгляду и запыленной одежд можно было заключить, что онъ человкъ дорожный. Незнакомецъ осмотрлъ Бомбля съ ногъ до головы, но едва кивнулъ головою на его привтствіе.

У мистера Бомбля чувства собственнаго достоинства было достаточно для двоихъ, онъ молча выпилъ свой джинъ и началъ читать газету съ важнымъ видомъ.

Случилось однако, какъ случается очень-часто съ людьми въ подобныхъ обстоятельствахъ, что мистеръ Бомбль почувствовалъ неодолимое желаніе бросить взглядъ на незнакомца, и смутился, встртившись съ его взглядомъ. въ этомъ взгляд, яркомъ и пронзительномъ, была какая-то отвратительная смсь подозрнія и недоврчивости.

Когда такимъ образомъ глаза ихъ нсколько разъ встртились незнакомецъ глухимъ голосомъ прервалъ молчаніе.

— Вы меня искали, когда смотрли въ окно? спросилъ онъ.

— Я имю честь говорить съ мистеромъ… Здсь Бомбль остановился, любопытствуя узнать имя незнакомца.

— Вяжу, что не меня, сказалъ послдній насмшливо:— иначе вы знали бы мое имя. Вамъ оно неизвстно, и я совтую не спрашивать о немъ.

— Я не имлъ намренія оскорбить васъ, молодой человкъ, величественно замтилъ Бомбль.

— И не могли бы, отвчалъ незнакомецъ.

Наступило новое молчаніе, которое опять прервано было незнакомцемъ.

— Мн кажется, я видалъ васъ прежде, сказалъ онъ.— Тогда вы были иначе одты, вы кажется были смотрителемъ?

— Былъ, сказалъ мистеръ Бомбль съ нкоторымъ удивленіемъ.— Смотрителемъ богоугодныхъ заведеніе.

— Именно, продолжалъ другой, кивнувъ головою: — я видлъ васъ въ этомъ званіи. Что же вы теперь?

— Начальникъ Рабочаго Дома, сказалъ мистеръ Бомбль тихо и выразительно, желая заставить незнакомца перемнить фамильярный тонъ.— Начальникъ Рабочаго Дома, молодой человкъ.

— Вы безъ сомннія такъ же заботитесь о своихъ выгодахъ, какъ и прежде? спросилъ незнакомецъ, смотря въ глаза удивленному Бомблю.— Говорите правду. Вы видите, я хорошо васъ знаю.— Мн кажется, сказалъ мистеръ Бомбль, осматривая незнакомца съ ногъ до головы съ видимымъ смущеніемъ: — что женатый человкъ не долженъ отказываться отъ лишняго пенса, который иногда падаетъ къ нему въ карманъ. Приходъ не такъ хорошо платитъ, чтобъ служащіе ему не имли ни въ чемъ недостатка.

Незнакомецъ улыбнулся и снова кивнулъ головою, какъ-бы довольный тмъ, что не ошибся въ Бомбл, потомъ позвонилъ въ колокольчикъ.

— Налей опятъ этотъ стаканъ, сказалъ онъ, показывая трактирщику на пустой стаканъ Бомбля.— Сдлай покрпче и горяче. Вы такъ любите?

— Не очень крпко… отвчалъ мистеръ Бомбль, закашливаясь.

— Понимаешь, что это значитъ? сказалъ незнакомецъ.

Трактирщикъ усмхнулся, исчезъ, и скоро возвратился съ пуншомъ, котораго первый глотокъ отуманилъ глаза мистеру Бомблю.

— Теперь выслушайте меня, сказалъ незнакомецъ. запирая дверь и окно.— Я шелъ сюда съ тмъ, чтобъ видть васъ, и по одному изъ тхъ случаевъ, которые чортъ доставляетъ друзьямъ своимъ, вы вошла въ комнату именно тогда, какъ я объ васъ думалъ. Я хотлъ бы отобрать отъ васъ нкоторыя свднія, но не думайте, что вы останетесь за то безъ награды. Вотъ на первый случай.

Говоря это, онъ покатилъ по столу пару червонцевъ, и когда Бомбль, удостовряй, что это червонцы не обрзанные, положилъ ихъ въ карманъ,— тотъ продолжалъ:

— Вспомните, что было двнадцать лтъ назадъ, зимою.

— Это что-то давно, сказалъ Бомбль.— Да, помню.

— Сцена въ Дом Призрнія.

— Хорошо!

— Время — ночь.

— Хорошо!

— А мсто — грязная канура, гд несчастныя даютъ жизнь несчастнымъ дтямъ и скрываютъ свой стыдъ въ моимъ.

— Я думаю, это комната пріюта, замтилъ Бомбль.

— Да, сказалъ незнакомецъ.— Тамъ родился мальчикъ…

— Много мальчиковъ, замтилъ Бомбль, качая головою.

— Я говорю объ одномъ! съ нетерпніемъ вскричалъ незнакомецъ: — о блднолицой собак, которую отдали къ гробовщику (я бы желалъ, чтобъ онъ сдлалъ тамъ себ гробъ и схоронилъ себя) и которая посл убжала въ Лондонъ.

— Вы говорите объ Оливер Твист? сказалъ Бомбль.— Я помню ‘то, онъ былъ страшный негодяй…

— Я не объ немъ хочу слышать, объ немъ я уже довольно слышалъ, сказалъ незнакомецъ, прерывая Бонбля, готовившагося начать длинную рчь о преступленіяхъ бднаго Оливера:— а о женщин, о вдьм, которая ходила за его матерью. Гд она?

— Гд она? сказалъ мистеръ Бомбль, развеселившійся отъ джину.— Это трудно сказать, ея теперь не найдти ужь вамъ.

— Что это значитъ?

— То, что она умерла прошедшею зимою, отвчалъ мистеръ Бомбль.

Незнакомецъ пристально посмотрлъ на него и потомъ погрузился въ размышленія. Нсколько времени онъ не зналъ радоваться или печалиться такому извстію, наконецъ вздохнулъ свободно и хотлъ идти.

Мистеръ Бомбль былъ довольно-хитеръ и догадался, что въ рукахъ его дражайшей половины должна быть какая-нибудь тайна. Онъ хорошо помнилъ ночь смерти старой Селли, о которой ничего не хотла ему разсказывать мистриссъ Корней, однакожь, изъ нкоторыхъ словъ ея, онъ тогда же замтилъ, что дло шло о приключеніи, случившемся въ то время, когда Селли была сидлкою при матери Оливера. Быстро сообразивъ эти обстоятельства, онъ съ таинственнымъ видомъ увдомилъ незнакомца, что одна женщина была наедин съ старухой передъ самой ея смертью, и потому, по мннію его, можетъ дать подробнйшія свднія о предмет его вопроса.

— Какимъ образомъ я могу найдти ее? спросилъ незнакомецъ, котораго опасенія снова возбудились.

— Не иначе, какъ чрезъ меня, отвчалъ Бомбль.

— Когда же? поспшно вскричалъ незнакомецъ.

— Завтра.

— Въ девять часовъ вечера, сказалъ незнакомецъ, написавъ на клочк бумаги свой адресъ: — въ девять часовъ вечера приведите ее ко мн. Я не считаю нужнымъ просить васъ хранить все это въ тайн, потому-что въ этомъ ваша собственная выгода.

Съ этими словами онъ вышелъ за дверь, заплатилъ трактирщику и, коротко замтивъ, что имъ надо идти въ разныя стороны, напомнилъ еще разъ объ условленномъ часъ.

Взглянувъ на адресъ, Бомбль замтилъ, что на немъ не было никакого имени. Незнакомецъ ушелъ недалеко, мистеръ Бомбль догналъ его.

— Кто это? вскричалъ незнакомецъ, вдругъ оборачиваясь, когда Бомбль коснулся его руки.— Вы меня преслдуете?

— Одно слово, сказалъ Бомбль, показывая на клочокъ бумаги.— Какое имя я долженъ спросить?

— Монксъ, сказалъ незнакомецъ, и поспшно скрылся.

ГЛАВА XXXVII
о томъ, что происходило между Бомблемъ, его супругою и Монксомъ, при ихъ ночномъ свиданіи.

Былъ мрачный лтній вечеръ, и легкія облака, скопившись въ черныя тучи, готовились разразиться дождемъ и громомъ, когда мистеръ Бомбль съ супругою, вышедъ изъ большой городской улицы, направили путь свой къ маленькой колоніи изъ нсколькихъ разбросанныхъ домиковъ, въ одной мил отъ города, на болотистой почвъ по берегу рчки.

Оба они покрыты были старыми, темными плащами, которые, защищая ихъ отъ дождя, въ то же время скрывали отъ глазъ любопытныхъ, мужъ несъ фонарь, въ которомъ не видно было огня, и шелъ впереди по грязи, показывая путь жен. Они шли въ глубокомъ молчаніи, изрдка мистеръ Бомбль уменьшалъ шаги и оборачивалъ голову, чтобъ удостовриться, слдуетъ ли за нимъ его спутница, и потомъ снова шелъ скоре къ назначенному мсту.

Это мсто было давно извстно, какъ пристанище людей, которые, подъ предлогомъ работы, жили тамъ, занимаясь грабежомъ и разбоями. То было собраніе низменныхъ лачужекъ, на-скоро построенныхъ большею частью изъ стараго корабельнаго лса и разбросанныхъ въ безпорядк вдоль берега рки. Нсколько лодокъ, вытащенныхъ на берегъ, могло бы обнаруживать промыселъ жителей, но одинъ взглядъ на принадлежности рыбаковъ показывалъ, что это ремесло было только благовиднымъ предлогомъ.

Въ средин группы хижинъ, недалеко отъ рки, стояло большое строеніе, прежде служившее Фабрикою, и вроятно доставлявшее работу жителямъ. Но оно давно превратилось въ развалины. Мыши, черви, сырость ослабили и погноили столбы, его поддерживавшіе, и большая часть строенія погрузилась въ окружавшее ее болото, между-тмъ, какъ другая, нависши надъ ркою, казалось, ждала случая обвалиться въ нее.

Передъ этимъ строеніемъ остановилась достойная чета, между-тмъ, какъ дождь началъ идти сильне и вдали слышались глухіе перекаты грома.

— Это должно быть здсь гд-нибудь, сказалъ Бомбль, смотря на клочокъ бумаги.

— Здсь! закричалъ голосъ сверху.

Бомбль поднялъ голову и увидлъ незнакомца, смотрвшаго изъ втораго этажа.

— Постойте немного, говорилъ онъ: — я тотчасъ сойду къ вамъ. Съ этимъ словомъ голова исчезла.

— Это тотъ самый человкъ? спросила мистера Бомбля его супруга.

Бомбль отвчалъ утвердительно.

— Такъ помни, чему я учила тебя, сказала она.— Говори какъ-можно-меньше, или ты измнишь намъ…

Мистеръ Бомбль, боязливо осматривавшій строеніе, готовъ былъ уже воротиться назадъ, когда Монксъ отворилъ небольшую дверь, возл которой они стояли, и просилъ ихъ войдти.

— Входите! вскричалъ онъ съ нетерпніемъ, топая ногою о полъ.— Не держите меня здсь!

Женщина, сначала медлившая, смло вошла безъ дальнйшаго приглашенія, и мистеръ Бомбль противъ воли послдовалъ за нею, потерявъ уже свой гордый видъ.

— Какой чортъ держалъ васъ тамъ въ грязи? сказалъ Монксъ, оборачиваясь и запирая дверь.

— Мы хотли прохладиться… шепталъ Бомбль, недоврчиво осматриваясь.

— Прохладиться! повторилъ Монксъ.— Весь дождь, который когда-нибудь падалъ, не зальетъ адскаго огня въ человк. Вы не такъ скоро прохладитесь, увряю васъ.

Посл такой пріятной рчи, Монксъ быстро оборотился къ женщин и остановилъ на ней свой зврскій взглядъ — такъ, что она, боявшаяся немногаго въ семъ свт, потупила глаза въ землю.

— Это та женщина? спросилъ Монксъ.

— Гм! Это женщина… отвчалъ Бомбль, помня приказаніе жены.

— Вы думаете, что женщины не умютъ хранить тайны? прервала мистриссъ Бомбль.

— Я знаю, что он всегда хранятъ одну тайну, пока ея не откроютъ, сказалъ Монксъ насмшливо.

— Какую? спросила тмъ же тономъ мистриссъ Бомбль.

— Потерю ихъ добраго имени, отвчалъ Монксъ.— Такимъ образомъ, если женщина участвуетъ въ тайн, за которую можетъ быть повшена, то я не боюсь ея болтовни. Понимаете?

— Нтъ, отвчала она красня.

— Не понимаете? спросилъ Монксъ насмшливо.— Впрочемъ, какъ вамъ и понять!..

Грозя и насмхаясь надъ своими гостями и снова прося ихъ войдти, онъ прошелъ черезъ большую, низкую комнату, и готовился взойдти на извилистую лстницу, которая вела въ самый верхній этажъ, какъ вдругъ ослпительный блескъ молніи сверкнулъ сквозь отверстіе, и ударъ грома потрясъ все зданіе.

— Слышите? вскричалъ онъ, отступая назадъ.— Я терпть не могу итого звука.

Нсколько минутъ онъ молчалъ, потомъ вдругъ отнялъ руки отъ лица, которое, къ ужасу Бомбля, было совсмъ обезображено и почти черно.

— Эти припадки часто случаются со мною, сказалъ Монксъ, замтивъ его отчаяніе: — особенно во время грозы. Теперь все прошло.

Говоря это, онъ взошелъ по лстниц и, быстро затворивъ ставень у окна комнаты, въ которую вела она, повсилъ къ потолку фонарь, который бросилъ слабый свтъ на старый столъ и три стула, стоявшіе возл него.

— Ну, сказалъ Монксъ, когда вс трое сли: — чмъ скоре мы приступимъ къ длу, тмъ лучше. Женщина вдь знаетъ въ чемъ дло?

Этотъ вопросъ относился къ Бомблю, но жена его поспшила сама отвчать.

— Онъ говорилъ, что вы были при старух въ ту ночь, какъ она умерла, и что она сказала вамъ кое-что…

— О матери и мальчик, о которыхъ вы спрашивали? прервала мистриссъ Бомбль.— Да.

— Первый вопросъ: какого рода было это извстіе? спросилъ Монксъ.

— Это второй, замтила женщина.— Первый долженъ быть: что вы дадите за извстіе?

— Какъ же я могу сказать, не зная, какого рода оно? сказалъ Монксъ.

— Вы должны знать это лучше другихъ, отвчала мистриссъ Бомбль, не имя недостатка въ смлости.

— Гм! сказалъ Монксъ.— Будетъ ли это стоять денегъ?

— Можетъ-быть.

— Это что-нибудь изъ ея одежды, сказалъ настойчиво Монксъ.— Что-нибудь изъ…

— Лучше соглашайтесь, прервала мистриссъ Бомбль.— Я вижу теперь, что вы именно тотъ человкъ, съ которымъ мн надо говорить.

Мистеръ Бомбль, непосвященный еще въ тайну своей супруги, прислушивался къ этому разговору, протянувъ шею и выпучивъ глаза на жену и Монкса. Удивленіе его еще боле усилилось, когда послдній спросилъ, какая сумма нужна за открытіе тайны.

— Сколько она стоитъ для васъ? спросила женщина такъ же спокойно, какъ прежде.

— Можетъ-быть и ничего,— можетъ-быть и двадцать червонцевъ, отвчалъ Монксъ.— Говорите, я узнаю, что изъ двухъ.

— Прибавьте еще пять, дайте мн двадцать-пять золотыхъ, сказала женщина: — и я вамъ открою все, что знаю, но не прежде.

— Двадцать-пять золотыхъ! вскричалъ Монксъ, отступая назадъ.

— Я, кажется, говорю понятно, отвчала мистриссъ Бомбль.— Эта сумма, кажется, не очень велика.

— Не велика за пустую тайну, которая, можетъ-быть, ни къ чему мн не послужитъ! вскричалъ съ нетерпніемъ Монксъ: — и которая хранилась двнадцать лтъ, или больше.

— Такія тайны, подобно хорошему вину, часто длаются цнне отъ времени, отвчала женщина, сохраняя прежнее хладнокровіе.

— Но если я заплачу понапрасну? спросилъ Монксъ въ нершимости.

— Вы можете легко взять назадъ свои деньги: я женщина, одна здсь, безъ защиты.

— Не одна, мой другъ, и не безъ защиты, сказалъ мистеръ Бомбль голосомъ, дрожавшимъ отъ страха: — я здсь! И къ-тому же, мистеръ Монксъ не захочетъ насъ обидть, онъ знаетъ, что я не мальчишка какой-нибудь, не безсильный, мн нуженъ только случай, мой другъ…

— Ты дуракъ, сказала мистриссъ Бомбль: — и потому молчи, сдлай милость.

— Ему бы лучше было совсмъ отрзать языкъ, идучи сюда, если онъ не уметъ говорить тише, сказалъ Монксъ.— Такъ онъ вашъ мужъ?

— Да, мужъ! со смхомъ повторила женщина, избгая отвта.

— Я такъ и думалъ, тмъ лучше. Вотъ вамъ.

Говоря это, Монксъ вынулъ изъ кармана кошелекъ и, отсчитавъ двадцать-пять червонныхъ, придвинулъ ихъ къ мистриссъ Бомбль.

— Ну, сказалъ онъ: — спрячьте ихъ, а когда стихнетъ этотъ проклятый громъ, разскажите, что знаете.

Когда раскаты грома стихли, Монксъ, поднявъ голову, наклонился, чтобъ слушать, что скажетъ его гостья. Лица всхъ троихъ собесдниковъ почти касались другъ друга, когда вс трое склонились для бесды. Слабый свтъ фонаря, падавшій на нихъ, увеличивалъ ихъ блдность и придавалъ имъ что-то страшное.

— Когда эта женщина, которую мы звали старою Седли, умирала, начала мистриссъ Бомбль: — я была съ нею одна.

— Никого больше не было? спросилъ Монксъ шопотомъ.— Ни одной больной на другихъ постеляхъ? никого, кто могъ бы слышать, понимать?

— Ни души, отвчала женщина.— Мы были одн, я одна стояла возл умирающей, когда настигла ее смерть.

— Хорошо, сказалъ Монксъ, внимательно смотря-на нее.— Дале.

— Она говорила о молодой женщин, которая, нсколько лтъ назадъ, произвела на свтъ дитя не только въ той самой комнат, но и на той самой постели, гд лежала умирающая.

— Какъ? сказалъ Монксъ, блдня.

— Дитя было то самое, о которомъ вы говорили прошлый вечеръ, сказала мистриссъ Бомбль, обращаясь къ мужу..— Кормилица обокрала его мать.

— При жизни? спросилъ Монксъ.

— По смерти, отвчала женщина съ невольнымъ трепетомъ.— Она украла у тла, когда оно было уже холодно, то, что умирающая мать просила беречь для ребенка.

— И продала? вскричалъ Монксъ:— продала? гд? когда? кому? давно ли?

— Когда она сказала мн съ большимъ усиліемъ, что она сдлала по, то упала навзничь — и умерла.

— Не сказавъ боле ни слова? вскричалъ Монксъ ужаснымъ голосомъ.— Это ложь! Я не позволю себя обманывать… Она сказала больше… Я вырву изъ васъ жизнь, но узнаю истину.

— Она не произнесла боле ни одного слова, сказала мистриссъ Бомбль, ни мало не смутясь (однакожь Бомбль смутился), но судорожно схватила мое платье одною рукою, которая была полусжата,— и когда я увидла, что она умерла, то разжала руку, и нашла въ ней клочокъ грязной бумаги.

— Которая заключала въ себ… прервалъ Монксъ, выставляясь впередъ.

— Ничего, отвчала женщина: — то было свидтельство отъ ломбарда.

— О чемъ? спросилъ Монксъ.

— Когда-нибудь я разскажу вамъ, сказала мистриссъ Бомбль.— Она умерла съ клочкомъ бумаги въ рук, я взяла эту бумагу и выкупали вещь, заложенную въ ломбард.

— Гд же теперь эта вещь? быстро спросилъ Монксъ,

— Здсь, отвчала женщина. И, какъ-бы довольная тмъ, что можегъ избавиться отъ тягости, она поспшно бросила на столъ кошелекъ, который Монксъ отперъ дрожащими руками. Въ немъ лежалъ маленькій золотой браслетъ, въ которомъ были два локона волосъ и обручальное кольцо чистаго золота.

— На немъ вырзано имя Агнесы, сказала женщина.— Тутъ оставлено мсто для фамиліи, а потомъ слдуетъ число и годъ, ребенокъ родился посл этого числа. Я разъискала это.

— И тутъ все? сказалъ Монксъ, разсмотрвъ вещи внимательно.

— Все, отвчала мистриссъ Бомбль.

Мистеръ Бомбль вздохнулъ свободне, обрадованный тмъ, что все кончено, и что деньги останутся у нихъ.

— Я ничего боле не знаю и не хочу знать, сказала его супруга, обращаясь къ Монксу посл краткаго молчанія.— Но могу ли сдлать вамъ два вопроса?

— Можете, сказалъ Монксъ съ нкоторымъ удивленіемъ:— но буду ли я отвчать на нихъ — это другой вопросъ.

— И того три, замтилъ мистеръ Бомбль, стараясь усмхнуться.

— Это ли вы ожидали узнать отъ меня? спросила его супруга.

— Это, отвчалъ Монксъ.— Другой вопросъ?

— Что вы хотите длать? Не можетъ ли это повредить мн?

— Никогда, никому, сказалъ Монксъ.— Смотрите, но не двигайтесь съ мста, если вамъ дорога жизнь.

Съ этими словами онъ вдругъ отодвинулъ столъ въ сторону и, подавивъ на полу желзную пружину, отбросилъ огромную опускную дверь, которая открылась у самыхъ ногъ Бомбля и заставила его отскочить на нсколько шаговъ.

— Смотрите внизъ, сказалъ Монксъ, опуская фонарь въ углубленіе.— Не бойтесь. Я могъ бы опустить васъ туда въ то время, какъ вы сидли, еслибъ захотлъ.

Ободренная этимъ, мистриссъ Бомбль подошла къ отверстію, мужъ послдовалъ ея примру. Мутная вода, усиленная дождемъ, быстро текла внизу, разбиваясь о каменья. То были остатки водяной мельницы.

— Если сюда бросить тло человка, гд оно будетъ завтра утромъ? спросилъ Монксъ, оборачивая фонарь въ равныя стороны.

— Въ двнадцати миляхъ по теченію рки, разбитое въ дребезги, отвчалъ Бомбль отступая.

Монксъ вынулъ изъ-за пазухи свертокъ, который онъ получилъ отъ мистриссъ Бомбль и, привязавъ къ нему тяжесть, бросилъ въ глубину. Что-то стукнуло внизу. Вода крутилась но-прежнему…

Вс трое посмотрли другъ на друга и вздохнули свободне.

— Кончено! сказалъ Монксъ, опуская дверь.— Если море иногда выдаетъ мертвыхъ, то не выдаетъ серебра и золота. Теперь намъ больше нечего говорятъ, мы можемъ кончить свою пріятную бесду.

— Во всякомъ случа… съ важностью замтилъ мистеръ Бомбль.

— Покрпче держите свой язычокъ, сказалъ Монксъ съ угрожающимъ видомъ.— За жену вашу я не боюсь.

— Можете положиться на меня, молодой человкъ, отвчалъ мистеръ Бомбль, кланяясь чуть не до земли.

— Радуюсь за васъ, замтилъ Монксъ.— Зажгите фонарь и убирайтесь отсюда какъ-можно-скоре.

Къ-счастію Бомбля, разговоръ кончился, иначе онъ продолжая кланяться, непремнно слетлъ бы съ лстницы. Онъ зажегъ фонарь и, держа его въ рук, молча сошелъ внизъ съ женою. Монксъ шелъ сзади, прислушиваясь къ шуму дождя и журчанію воды.

Они тихонько прошли нижнюю комнату, Монксъ вздрагивалъ при каждой тни, а мистеръ Бомбль все осматривался, нтъ ли гд опускныхъ дверей. Дверь, къ которой они подошли, была тихо отперта для нихъ Монксомъ, и супруги, простившись съ своимъ таинственнымъ знакомцемъ, пошли домой.

По уход ихъ, Монксъ, боявшійся оставаться одинъ, позвалъ мальчика, который былъ спрятанъ гд-то внизу и, велвъ ему идти впередъ съ фонаремъ, возвратился въ прежнюю комнату.

ГЛАВА ХXXVIII
о томъ, что происходило, между Жидомъ и Монксомъ.

Былъ вечеръ, когда Уилльямъ Сайксъ, пробудясь отъ сна, громко спросилъ который часъ.

Комната, гд онъ сдлалъ этотъ вопросъ, была не изъ тхъ, въ которыхъ мы видли его до нападенія на Чертзей, хотя находилась въ той же части города и недалеко отъ прежней его. квартиры. Она освщалась однимъ окномъ, выходившимъ на кровлю, недостатокъ одежды, мбели и блдное, изнуренное лицо Сайкса показывали, что онъ терплъ нужду.

Разбойникъ лежалъ на кровати, завернувшись въ свой блый сюртукъ, служившій ему вмсто одяла. На лицо его, покрытое смертною блдностію, надвинутъ былъ колпакъ, и черная, небритая борода висла клочьями. Собака сидла у постели, не сводя глазъ съ своего хозяина, — повременамъ, слыша шумъ на улиц, она поднимала уши и ворчала. У окна, занятая починкою стараго жилета разбойника, сидла женщина, столь блдная и истомленная продолжительнымъ бдніемъ и нуждою, что въ ней едва было можно узнать Нанса, она отвчала на вопросъ Сайкса:

— Недавно било семь. Какъ ты чувствуешь себя, Биль?

— Слабъ какъ вода, отвчалъ Сайксъ съ зврскимъ взглядомъ.— Подай мн руку, помоги какъ-нибудь встать съ этой проклятой постели.

Болзнь не уменьшила злости Сайкса, въ то время, какъ двушка поднимала его и вела къ стулу, онъ проклиналъ ея неловкость и даже ударилъ ее.

— Ты все ревешь? спросилъ Сайксъ.— Перестань выть. Слышишь?

— Слышу, отвчала двушка, отворачивая лицо и усиливаясь смяться.— Съ чего ты взялъ это?.. Ты не будешь жестокъ со мной, Сайксъ?

— Не буду?вскричалъ Сайксъ.— А отъ-чего?

— Столько ночей, сказала двушка дрожащимъ голосомъ:— я ходила за тобою, берегла тебя, какъ-будто ты былъ дитя мое. Ты врно не поступилъ бы со мною какъ теперь, еслибъ вспомнилъ объ этомъ? не правда ли?

— Конечно, конечно, сказалъ Сайксъ.— Чортъ возьми, ты опять плачешь!

— Это ничего, сказала двушка, падая на стулъ.— Не обращай на это вниманія, все пройдетъ.

— Что пройдетъ? спросилъ Сайксъ дикимъ голосомъ.— Ты опять сходишь съ ума. Встань, не смй являться ко мн съ бабьими причудами.

Во всякое другое время эти слова произвели бы свое дйствіе, но двушка, будучи слишкомъ слаба и. истощена, опустила голову на спинку стула и лишилась чувствъ прежде, нежели Сайксъ усплъ произнести свои угрозы. Не зная, что длать, Сайксъ началъ звать на помощь.

— Что тамъ? что случилось? спросилъ Жидъ, выглядывая.

— Помоги ей, сказалъ Сайксъ съ нетерпніемъ:— да не стой здсь, выпучивъ глаза.

Съ крикомъ удивленія Феджинъ поспшилъ на помощь къ двушк, между-тмъ, какъ Докинсъ, или ‘хитрецъ’, вошедшій въ комнату вслдъ за своимъ почтеннымъ другомъ, поспшно положилъ на полъ узелъ, выхватилъ бутылку У Чарльса Бэтса, откупорилъ ее зубами, и лилъ изъ нея на лицо больной.

— Возьми мхи, Чарльсъ, и дай ей чистаго воздуха, сказалъ Докинсъ.— Три ей руки, Феджинъ, а Биль пусть распуститъ шнуровку.

Все это производилось съ большою поспшностію, Бэтса особенно занимало его дло. Двушка понемногу начала приходить въ чувство, и, подвинувъ стулъ къ постели, спрятала лицо въ подушки, между — тмъ, какъ Сайксъ съ удивленіемъ смотрлъ на гостей своихъ.

— Какой злой втеръ занесъ васъ сюда? спросилъ онъ у Феджина.

— Не злой втеръ, другъ, отвчалъ Жидъ:— злой втеръ никому не приноситъ добра, а я принесъ теб кое-что, чему ты порадуешься. Ну, ‘хитрецъ’, развяжи увелъ, дай Билю все, что мы сегодня купили.

Повинуясь Феджину, Докинсъ развязалъ свой огромный узелъ и поочереди началъ передавать все, что тамъ было, Бэтсу, который развшалъ все на столъ.

— Вотъ паштетъ изъ кроликовъ, Биль! вскричалъ онъ:— приготовленный на славу. Вотъ чудесное мясо, сахаръ и отличнйшее вино.

— А! сказалъ Жидъ, съ самодовольствіемъ потирая руки:— теперь ты здоровъ?

— Здоровъ! вскричалъ Сайксъ:— я усплъ бы двадцать разъ умереть и никто изъ васъ не зашелъ бы ко мн, побродяги!

— Слышите?сказалъ Жидъ, пожимая плечами.— Не мыли принесли ему эти чудесныя вещи?

— Онъ точно не дурны, замтилъ Сайксъ, смягченный при взгляд на столъ:— но для чего же вы бросили меня больнаго, какъ-будто бы я былъ этой собакой? Прогони ее, Чарльсъ!

— Я никогда не видывалъ такой чудесной собаки, вскричалъ Бэтсъ, прогоняя ее.— Чуетъ дичину, какъ старуха на рынк!

— Молчать! сказалъ Сайксъ, и собака, ворча, спряталась подъ кровать.— Ну, что ты скажешь о себ, старый пень?

— Я на недлю отлучался изъ Лондона, отвчалъ Жидъ.

— А что случилось посл той ночи, когда ты оставилъ меня здсь, какъ мышь въ западн? спросилъ Сайксъ.

— Я не могъ помочь теб, Биль, отвчалъ Жидъ.— Не могу, объяснить этого при всхъ, но клянусь честью, не могъ ничего сдлать.

— Чмъ клянешься? спросилъ съ отвращеніемъ Сайксъ.

— Не сердись же… съ покорностью сказалъ Жидъ.

— Ты долженъ оставить мн денегъ, какъ будешь уходить, сказалъ Сайксъ.

— У меня нтъ съ собой ничего.

— Такъ дома есть. Откуда хочешь достань.

— Хорошо, хорошо, сказалъ Жидъ со вздохомъ:— я пришлю ‘хитреца’.

— Не смй этого длать! возразилъ Сайксъ.— ‘Хитрецъ’ слишкомъ хитеръ, и пожалуй забудетъ прійдти, или собьется съ дорога, если ты пошлешь его. Нанси пойдетъ за тобою.

Скоро Жидъ разстался съ своимъ достойнымъ другомъ и возвратился домой въ сопровожденіи мальчиковъ и Нанси, между-тмъ, какъ Сайксъ заснулъ, ожидая ея возвращенія.

Пришедъ въ жилище Жида, они нашли тамъ Тоби Кракита и Читлинга, оканчивавшихъ пятнадцатую партію въ пикетъ. Читлингъ проигрывалъ уже пятнадцатый разъ. Кракитъ казался смущеннымъ, что его застали за игрой съ человкомъ, котораго онъ превосходить званіемъ и умственными способностями, онъ взялъ шляпу и ушелъ.

Мальчики, кивнувъ головою Нанси, послдовали его примру. Жидъ остался съ нею наедин.

— Ну, сказалъ онъ:— я достану, что просилъ Сайксъ. Вотъ ключъ отъ маленькаго ящика, въ которомъ держу вещи, приносимыя мальчиками. Я никогда не запираю своихъ денегъ, потому что-нечего запирать,— ха! ха! ха!— нечего запирать! Это плохая торговля, Нанси, но я люблю видть около себя молодежь, и все сношу. Тс! сказалъ онъ, вдругъ пряча ключъ: — кто это? Послушай-ка.

Двушка, сидвшая у стола съ сложенными на груди руками, не обращала никакого вниманія на слова Жида, пока не услышала голоса вновь-прибывшаго человка. Въ-минуту она сорвала съ себя шляпу и платокъ и бросила ихъ подъ столъ. Когда Жидъ возвратился, она стала жаловаться на нестерпимый жаръ съ такимъ утомленнымъ видомъ, что его никакъ нельзя было согласить съ ея прежнею безпокойною дятельностію,

— Ба! шепталъ Жидъ: — это человкъ, котораго я ожидалъ. Не говори ни слова объ деньгахъ, Нанси, пока онъ здсь. Онъ не останется долго.

Положивъ свой изсохшій палецъ на губы, Жидъ пошелъ навстрчу гостю и столкнулся съ нимъ въ дверяхъ.

То былъ Монксъ.

— Она изъ моихъ, сказалъ Жидъ, замчая, что Монксъ остановился въ нершимости, замтивъ незнакомое лицо.— Сиди, Нанси.

Двушка подвинулась ближе къ столу и, бросивъ бглый взглядъ на Монкса, закрыла глаза, но когда Монксъ обратился къ Жиду, она взглянула на него еще разъ быстро, во проницательно.

— Есть новости? спросилъ Жидъ.

— Большія.

— И… и… хорошія? спросилъ заикаясь Жидъ.

— Не совсмъ дурныя, отвчалъ Монксъ съ усмшкою.— Слушай.

Двушка крпче прижалась къ столу и не шевелилась, хотя видла, что Монксъ показывалъ на нее. Жидъ, опасаясь, можетъ-быть, чтобъ она не спросила денегъ, показалъ на верхъ, и вывелъ Монкса въ комнаты.

— Однакожъ не въ ту проклятую яму, гд мы были прежде? говорилъ Монксъ. Жидъ захохоталъ, и отвтъ его не достигъ до ушей двушки.

Прежде, нежели затихъ звукъ ихъ шаговъ, двушка сбросила съ себя башмаки и, едва переводя дыханіе, стала прислушиваться у двери. Когда же все смолкло, она ускользнула изъ комнаты, быстро вбжала по лстниц исчезла въ темнот.

Съ четверть часа комната оставалась пустою, двушка возвратилась такъ же незамтно, какъ исчезла, и вслдъ за нею послышались шаги двухъ человкъ. Монксъ вышелъ на улицу, а Жидъ вошелъ въ комнату за деньгами, въ это время двушка надвала шляпу и платокъ, какъ-бы сбираясь идти.

— Нанси! вскричалъ Жидъ, ставя свчу на столъ и отступая назадъ: — какъ ты блдна!

— Блдна? повторила двушка, заслоняя глаза рукою.

— Ужасно! сказалъ Жидъ.— Что съ тобою сдлалось?

— Ничего, я сидла здсь Богъ-знаетъ сколько времени, отвчала двушка.— Мн пора идти.

Сопровождая тяжелымъ вздохомъ каждую монету, Жидъ отсчиталъ ихъ нсколько ей въ руку, и они разстались, не говоря ни слова.

Вышедъ на улицу, двушка сла у порога и нсколько минутъ, казалось, не могла опомниться, не могла идти дале. Вдругъ она встала, бросилась въ сторону, противоположную той, гд ожидалъ ее Сайксъ, ускорила шаги, и наконецъ побжала. Утомившись совершенно, она остановилась, чтобъ перевести дыханіе, и приходя въ отчаяніе отъ невозможности исполнить какое-то намреніе, залилась слезами.

Слезы ли подкрпили ее, или она почувствовала всю безнадежность своего состоянія, только она повернулась назадъ и, бросившись бжать почти съ такою же быстротою, какъ бжала прежде, скоро достигла до мста, гд оставила разбойника.

Если какое-нибудь волненіе и измнило ей, когда она вошла къ Сайксу, то онъ ничего не замтилъ, спросивъ, принесла ли она деньги и получивъ утвердительный отвтъ, онъ опустилъ голову на подушку и погрузился въ прежній сонъ.

ГЛАВА XXXIX.
Странное свиданіе.

Къ счастію для двушки, деньги, полученныя отъ Жида, заставили Сайкса на нсколько времени вовсе забыть о ея существованіи. Волненіе ея, и мука, предшественники смлаго, отчаяннаго намренія, измнили бы ей въ глазахъ человка боле осторожнаго и проницательнаго. Но къ концу дня, безпокойство ея усилилось, и когда наступила ночь, щеки ея были такъ блдны, а глаза блестли такимъ огнемъ, что даже Сайксъ изумился.

Будучи еще слабъ отъ горячки, онъ лежалъ на постели, прихлебывая воду съ ромомъ, и въ четвертый разъ толкнулъ стаканъ къ Нанси, чтобъ она снова налила его,— когда замтилъ ея блдность.

— Что съ тобой? сказалъ онъ поднимаясь и устремивъ на нее глаза.— Ты похожа на трупъ.

— Что со мною? повторила двушка.— Ничего, что ты такъ на меня смотришь?

— О чемъ ты думаешь? спросилъ Сайксъ, схватывая ея руку.

— О многомъ, Биль, отвчала двушка, вздрагивая и закрывая глаза руками.— Но, Боже мой! что теб до этого?

Притворная веселость, съ которою произнесены были послднія слова, сдлали на Сайкса сильнйшее впечатлніе, нежели ея дикій, безсмысленный взглядъ.

— Знаешь, что я скажу теб? началъ Сайксъ.— Если у тебя начинаются припадки горячки, то берегись. Ты не заставишь меня… Нтъ, чортъ возьми! ты этого не сдлаешь!

— Чего? спросила двушка.

— Три мсяца назадъ я отправилъ одну на тотъ свтъ отъ-того, что у нея начиналась такая же горячка.

Посл этихъ словъ, Сайксъ осушилъ стаканъ до капли и спросилъ себ лекарства. Двушка съ легкостію вскочила съ своего мста, налила ложку и дала ему выпить.

— Теперь, сказалъ разбойникъ:— сядь возл меня и положи сюда голову, а не то, я такъ измню теб лицо, что ты и сама не узнаешь его.

Двушка повиновалась, и Сайксъ, схвативъ ея руку, упалъ на подушку, оборотясь къ ней лицомъ. Глаза его закрылись, рука опустилась, онъ уже спалъ какъ убитый.

— Наконецъ опіумъ возъимлъ свое дйствіе! шептала двушка, вставая.— Но, можетъ-быть, ужь поздно…

Она проворно накинула шляпку и платокъ, боязливо осмотрлась кругомъ, поцаловала разбойника, и, тихо отворивъ дверь, вышла изъ дому.

Ночной сторожъ кричалъ половину десятаго въ темномъ переулк, чрезъ который шла она. Многія лавки были уже затворены, нетерпніе ея усиливалось. Она бросилась бгомъ по узкимъ улицамъ, сбивая всхъ съ дороги и не обращая вниманія на экипажи.

— Сумасшедшая! говорили прохожіе, смотря ей вслдъ.

Когда она достигла богатйшей части города, улицы были почти пусты, и появленіе ея возбудило какое-то общее любопытство. Нкоторые ускорили шаги, чтобъ видть куда идетъ она, другіе опережали ее и оборачивались, удивленные ея поспшностію, но вс отставали мало-по-малу, и когда она достигла до мста своего назначенія, то была уже совершенно одна.

Она остановилась передъ красивымъ домомъ, недалеко отъ Гайд-Парка. Когда блескъ фонаря у подъзда освтилъ лицо ея, часы пробили одиннадцать. Нсколько минутъ она стоила въ нершимости, но эти звуки ршили ее сомнніе и она вошла въ прихожую. Швейцара не было. Съ недоврчивостію осмотрлась она кругомъ, и хотла уже взойдти на лстницу.

— Кого теб здсь нужно? спросила наскоро-одтая служанка, выглянувъ въ дверь.

— Даму, которая здсь остановилась, отвчала двушка.

— Даму? былъ отвтъ, сопровождавшійся презрительнымъ взглядомъ.— Какую даму?

— Миссъ Мели, сказала Нанси.

Женщина, вышедшая въ это время изъ своей комнаты, отвчала однимъ недоврчивымъ взглядомъ и позвала человка, чтобъ отвчать ей. Нанси повторила ему свою просьбу.

— Какъ же о теб доложить? твое имя? спросилъ онъ.

— Не нужно знать его, отвчала Нанси.

— Что теб до нея за надобность?

— Мн надо только видть миссъ Мели, отвчала двушка.

— Вздоръ! сказалъ слуга, толкая ее къ двери:— пошла вонъ!

— Я не выйду отсюда, сказала двушка.— Не-уже-ли между вами не найдется человка, который исполнилъ бы просьбу такого несчастнаго существа, какъ я?

Эти слова произвели свое дйствіе на повара, который стоялъ тутъ вмст съ другими слугами.

— Сдлай чего она проситъ, Джозефъ, сказалъ онъ.

— Зачмъ? Не-ужь-ли ты думаешь, что барышня прійметъ такую женщину?

Этотъ намекъ на сомнительное состояніе Нанси возбудилъ благородное негодованіе въ четырехъ служанкахъ, которыя съ жаромъ замтили, что она стыдъ для ихъ пола, и сильно настаивали на томъ, чтобъ ее бросить въ каналъ.

— Длайте со мною, что хотите, сказала двушка, снова обращаясь въ слугамъ:— но прежде исполните мою просьбу, прошу васъ ради самого Бога…

Добрый поваръ вступился за нее и убдилъ другихъ доложить о ней.

— Что же сказать? спросилъ человкъ, входя на лстницу.

— Что молодая женщина непремнно хочетъ говорить наедин съ миссъ Мели, сказала Нанси:— она съ первыхъ словъ узнаетъ, что ея не обманываютъ.

Человкъ побжалъ наверхъ, а Нанси, блдная, едва переводя дыханіе, прислушивалась къ оскорбительнымъ насмшкамъ цломудренныхъ служанокъ, эти насмшки еще боле увеличились, когда человкъ возвратился и просилъ ее идти на верхъ.

Не обращая на нихъ вниманія, Нанси, дрожащая, послдовала и слугою въ небольшую пріемную, освщенную одной лампой, слуга, оставивъ ее здсь одну, удалился.

Вся жизнь двушки протекла на улицахъ и въ самыхъ отвратительныхъ пристанищахъ Лондона, но въ ней еще оставалось чувство, свойственное женщинамъ, услышавъ легкую походку у двери, и подумавъ о той разительной противоположности, которая должна ей теперь представиться, она почти пала подъ чувствомъ своего стыда и не смла поднять глазъ.

Но врагомъ этихъ благородныхъ чувствъ была гордость,— порокъ, столь же свойственный самымъ низкимъ существамъ, какъ и самымъ добродтельнымъ. Даже презрнная спутница воровъ и грабителей, позоръ своего пола, отвергнутая обществомъ и свтомъ, она была такъ горда, что не могла чмъ-нибудь измнить чувству, которое мирило ее съ прошедшимъ.

Она подняла голову и, увидвъ предъ собой молодую, прекрасную двушку, снова опустила глаза и съ притворнымъ равнодушіемъ сказала:

— Къ вамъ доступъ очень труденъ, сударыня. Другая врно ушла бы на моемъ мст, вы пожалли бы объ этомъ посл.

— Я очень жалю, если кто-нибудь обидлъ тебя, отвчала Роза.— Но полно объ этомъ, говоря, зачмъ ты хотла меня видть?

Этотъ кроткій отвтъ, пріятный голосъ и ласковое обхожденіе удивили двушку, она залилась слезами.

— О, еслибъ было больше людей, похожихъ на васъ, сударыня, было бы меньше подобныхъ мн! сказала она, закрывая лицо руками.

— Сядь, сказала тронутая Роза.— Если ты бдна, и_аи несчастлива, я постараюсь помочь теб. Садись.

— Позвольте мн стоять, сказала двушка, все еще плача.— Не говорите со мною такъ кротко и ласково, пока не узнаете меня… Но становится поздно… Эта дверь заперта?

— Да, сказала Роза съ недоврчивостію.— Но зачмъ…

— Затмъ, что я хочу предать свою жизнь и жизнь другихъ въ ваши руки. Я та самая двушка, которая отвела маленькаго Оливера назадъ къ старому Жиду, въ тотъ вечеръ, какъ этотъ мальчикъ вышелъ изъ дома въ Пентонвилл.

— Ты?.. сказала Роза.

— Я, отвчала двушка.— Вы видите передъ собою самое презрнное созданіе, которое живетъ съ разбойниками и которое никогда не впало лучшей жизни, никогда не слыхало ласковыхъ словъ. Я моложе, нежели вы думаете, но я изнурена страданіями, бднйшая женщина отступаетъ назадъ, встрчаясь со мною на улиц.

— Ужасно! вскричала Роза, невольно вздрагивая.

— Со словами благодарите Бога, сударыня, продолжала двушка:— что вы имли друзей, которые берегли я леляли васъ съ дтства, что вы никогда не были среди нищеты и разврата, никогда не знали голода и холода, какъ знала я все это отъ самой колыбели…

— Бдная! сказала растроганная Роза.— Мн жаль тебя.

— Да благословитъ васъ Богъ за вашу доброту! продолжала двушка.— Еслибъ вы знали, чмъ я бываю иногда, вы пожалли бы обо изъ. Но я тихонько ушла отъ тхъ, которые убили бы меня, если бы провдали, что я здсь. Вы знаете человка, котораго зовутъ Монксомъ?

— Нтъ.

— Онъ знаетъ васъ и знаетъ, что вы здсь, я подслушала его слова, и потому нашла васъ.

— Я никогда не слышала такого имени, сказала Роза.

— Я думаю, что между вами онъ называется другимъ именемъ, продолжала двушка.— Нсколько времени назадъ, скоро посл того, какъ вы взяли къ себ Оливера, я, подозрвая этого человка, подслушала въ темнот его разговоръ съ Жидомъ. Изъ словъ ихъ я узнала, что Монксъ нечаянно увидлъ Оливера съ двумя изъ нашихъ мальчиковъ въ тотъ день, какъ мы въ первый разъ потеряли его, и нашелъ, что онъ тотъ самый мальчикъ, котораго онъ давно искалъ, не знаю, для чего. Монксъ общалъ, если онъ возвратится, заплатить Жиду извстную сумму, и дать еще боле, если онъ успетъ сдлать изъ Оливера мошенника.

— Зачмъ же это? спросила Роза.

— Онъ увидлъ мою тнь на стн, когда я подслушивала ихъ, отв0чала двушка: — и немногіе могли бы скрыться за моемъ мст. Но я скрылась, и не видла его до вчерашней ночи.

— Что же случилось вчера?

— Вчера ночью онъ пришелъ опять. Опять они пошли наверхъ, и я, сдлавъ такъ, чтобъ тнь мн не измнила, опять стала подслушивать у двери. Первыя слова Монкса, которыя я разслушала, были: ‘и такъ, единственныя свидтельства мальчика лежатъ на дн рки, а старая колдунья, которая взяла ихъ отъ его матери, гніетъ въ гробу’. Потомъ они смялись и толковали о томъ, какъ все успшно кончилось. Монксъ, говоря о мальчик, сказалъ, что хотя теперь у него въ безопасности деньги молодаго чертнка, но онъ лучше хотлъ бы получить ихъ иначе, что какъ хорошо было бы исполнить волю отца, влача мальчика изъ одной тюрьмы въ другую, а потомъ сбыть его съ рукъ, что это могъ легко сдлать Жидъ, съ большою для себя выгодою…

— Боже мой! сказала Роза.

— Правда, отвчала двушка.— Онъ говорилъ съ клятвами, къ которымъ я привыкла, но которыя для васъ незнакомы, онъ говорилъ, что если бъ могъ отнять жизнь у мальчика, не подвергая себя опасности, то отнялъ бы, но какъ онъ не можетъ этого сдлать, то будетъ встрчать его на каждомъ шагу въ жизни и вредить ему, если онъ воспользуется правами своего рожденія. ‘Однимъ словомъ, Феджинъ’, сказалъ онъ: ‘хоть ты и Жидъ, но врно никогда не разставлялъ никому такихъ стей, какія разставилъ я своему младшему братцу, Оливеру’.

— Его брату! вскричала Роза, всплеснувъ руками.

— Это были его собственныя слова, сказала Нанси, оглядываясь съ безпокойствомъ.— Когда онъ говорилъ объ васъ и о другой дам, то сказалъ, что самъ чортъ на зло ему бросилъ мальчика въ ваши руки, и вы дорого бы дали, чтобъ узнать, кто таковъ вашъ найденышъ.

— Онъ сказалъ это? повторила Роза, блдня.

— Онъ говорилъ твердо и ршительно, отвчала двушка, качая головою.— Онъ бываетъ ужасенъ, когда приходитъ въ ярость!.. Я знаю многихъ, которые поступаютъ хуже, но согласилась бы сто разъ слушать ихъ, нежели одинъ разъ слушать Монкса… Становится поздно, и я должна возвратиться домой скоре, чтобъ не подать подозрнія.

— Что жъ я могу сдлать? сказала Роза.— Какъ мн воспользоваться твоимъ извстіемъ? Зачмъ ты хочешь возвратиться къ людямъ, которыхъ описывала такими ужасными красками? Я могу доставить теб безопасное, спокойное мсто…

— Я пойду назадъ, сказала двушка.— Я должна идти, потому-что… Но какъ скажу вамъ это?.. Потому-что между людьми, о которыхъ я вамъ говорила, есть одинъ, самый отчаянный, котораго я не могу оставить,— нтъ… даже еслибъ меня и могли избавить отъ жизни, которую веду теперь…

— Ты прежде принимала участіе въ судьб этого мальчика, сказала Роза: — ты теперь подвергаешься столькимъ опасностямъ для того, чтобъ прійдти и сказать мн, что слышала о немъ, лицо твое, убждающее меня въ истин твоихъ словъ, твое раскаяніе и чувство стыда,— все говоритъ, что ты еще можешь перемнить образъ жизни. О, не отвергай моихъ совтовъ! можетъ-быть, ты въ первый разъ слышишь голосъ состраданія и участія. Вврься мн, я спасу тебя для лучшей участи…

— Ангелъ! вскричала двушка, падая на колни.— Вы первыя обратились ко мн съ такими кроткими словами, и еслибъ я услышала ихъ нсколько лтъ назадъ, они, можетъ-быть, избавили бы меня отъ печальной и преступной жизни, но теперь слишкомъ-поздно… слишкомъ-поздно!

— Раскаяніе никогда не поздно, сказала Роза.

— Поздно! съ отчаяніемъ повторила двушка.— Теперь я не могу оставить его, не могу быть причиною его смерти.

— Но зачмъ же онъ долженъ умереть? спросила Роза.

— Ничто не спасетъ его, вскричала двушка.— Если бъ я разсказала другимъ то, что разсказала вамъ и продала бы злодевъ, онъ долженъ былъ бы умереть. Онъ самый жестокій, самый отчаянный изъ нихъ.

— Возможно ли? сказала Роза: — и для такого человка ты отказываешься отъ всякой надежды? Это безуміе!

— Я не знаю, что это, отвчала двушка:— однакожъ, это бываетъ не только со мною, но и съ сотнями такихъ же несчастныхъ, какъ я… Я должна возвратиться. Можетъ-быть, это наказаніе Божіе за мои проступки, но неодолимая сила влечетъ меня къ нему, не смотря на вс страданія, и можетъ-быть на смерть отъ руки его…

— Что же мн длать? сказала Роза.— Я такъ не отпущу тебя отсюда.

— Вы не захотите удерживать меня, отвчала двушка: — я вврилась вашей доброт, не требуя отъ васъ никакого общанія.

— Такъ къ чему же можетъ быть полезно твое извстіе? сказала Роза.— Къ чему оно послужитъ для Оливера?

— Вы можете сообщить эту тайну человку, на котораго надетесь, и спросить у него совтовъ, отвчала двушка.

— Гд я могу опять найдти тебя, когда мн будетъ нужно? спросила Роза.— Я не хочу знать, гд живутъ эти ужасные люди, но ты можешь назначить-мн мсто, гд ты будешь въ извстное время.

— Общаете ли вы мн свято хранить тайну и приходить одн, или съ тмъ, кому вы можете открыть ее? Общаете ли, что за мной, не будутъ присматривать?

— Общаю, сказала Роза.

— Каждое воскресенье, съ одиннадцати до двнадцати часовъ вечера, я буду ходить по Лондонскому-Мосту, пока жива! отвчала двушка,— посл минутной нершимости.

— Постой, сказала Роза, въ то время, какъ двушка быстро подошла къ двери.— Подумай еще о твоемъ положенія, я готова всмъ помогать теб. Не-уже-ли ты возвратишься въ эту шайку злодевъ, когда одно слово можетъ спасти тебя? Не-уже-ли сердце твое не отзовется на мольбу той, которая все готова для тебя сдлать?..

— Когда двушка молода, добра и прекрасна, какъ вы, когда она окружена родными и друзьями,— чего желать ей еще? Но подобныя мн, неимющія инаго врнаго пристанища, кром гробовой доски, инаго друга при болзни или смерти, кром наемницы, отдаютъ безъ разбора свое сердце одному человку, и этотъ человка заступаетъ имъ мсто родныхъ, друзей, всего на свт. Жалйте объ насъ,— жалйте, что намъ остается еще женское чувство, которое гибнетъ только вмст съ нами…

— Я дамъ теб денегъ, сказала Роза: — чтобъ ты могла жить безъ нужды, до новой встрчи.

— Я не возьму ничего, отвчала двушка.

— Не отказывайся отъ моего старанія помочь теб, сказала кротко Роза.— Я хочу быть теб полезною.

— Вы принесли бы мн самую большую пользу, отвчала двушка, ломая руки: — еслибъ могли отнять у меня жизнь, потому-что а чувствую, какъ ужасно умереть въ томъ аду, гд жила я. Да благословитъ васъ Богъ, я да пошлетъ вамъ столько счастія, сколько я навлекла на себя стыда въ жизни!

Громко зарыдавъ, несчастная вышла изъ комнаты. Роза, разстроенная этимъ свиданіемъ, казавшимся ей боле сномъ, чмъ дйствительностію, упала на стулъ и погрузилась въ грустную думу.

ГЛАВА XL,
о том, какъ Оливеръ нашелъ своихъ прежнихъ друзей, и что между ими происходило.

Положеніе ея было Въ-самомъ-дл довольно-затруднительно, потому-что чмъ боле увеличивалось желаніе ея проникнуть тайну происхожденія Оливера, тмъ боле она опасалась нарушить клятву, данную несчастной двушк, не сохранивъ въ секрет ея разсказа. Слова и обхожденіе двушки тронули сердце Розы и поселили въ немъ желаніе возвратить отверженную къ раскаянію и надежд.

Они должны были остаться въ Лондон не боле трехъ дней, а потомъ хать на нсколько недль въ дальнюю деревню. Что могла предпринять она въ такое короткое время, и какъ могла она замедлить отъздъ, не возбудивъ подозрній?

Мистеръ Лосбернъ былъ съ ними и оставался еще на два дня, но Роза слишкомъ-хорошо знала его вспыльчивость и боялась, чтобъ онъ не сдлалъ чего-нибудь непріятнаго для Нанси. Она опасались также сообщить все мистриссъ Мели, которая не могла ничего скрыть отъ доктора. Ей оставалось одно — открыться Генриху, но она вспомнила ихъ послднее свиданіе, и боялась напоминать ему, надясь, что он совсмъ позабудетъ ее.

Волнуемая этими мыслями, и не зная, что предпринять, Роза провела безпокойную ночь, и на другой день ршилась писать къ Генриху.

— Если для него тягостно будетъ возвращаться сюда, думала она: — то какъ же мучительно это будетъ для меня? Но, можетъ-быть, онъ не прідетъ: онъ можетъ написать ко мн, и даже здсь избгать меня… Я въ немъ уврена…

Но напрасно нсколько разъ принималась она за одно и то же письмо: перо невольно выпадало изъ рукъ ея, Вдругъ Оливеръ, гулявшій по улицамъ подъ присмотромъ Джильса, вбжалъ въ комнату въ сильномъ волненіи, какъ-будто съ нимъ случилось новое несчастіе.

— Что съ тобою, Оливеръ? съ безпокойствомъ спросила Роза.

— О, я видлъ его! я нашелъ его! отвчалъ мальчикъ.— Теперь вы узнаете, что я говорилъ правду.

— Я никогда и этомъ не сомнвалась, мой другъ, сказала Роза.— Но о комъ ты говоришь?

— Я видлъ джентльмена, отвчалъ Оливеръ, едва переводя дыханіе:— джентльмена, который былъ такъ добръ ко мн — мистера Броунло, о которомъ мы такъ часто говорили.

— Гд жъ ты его видлъ? спросила Роза.

— Я видлъ, какъ онъ выходилъ изъ кареты и шелъ въ дому. Я не говорилъ съ нимъ,— я не могъ говоритъ съ нимъ, потому-что онъ меня не видлъ, и я такъ дрожалъ, что не могъ идти вслдъ за нимъ. Но Джильсъ спросилъ, тамъ ли онъ живетъ, и ему отвчали, что тамъ. Посмотрите, продолжалъ Оливеръ, развертывая листокъ бумаги: — вотъ, вотъ его адресъ, я тотчасъ пойду къ нему. О, что со мною будетъ, когда я опять его увяжу!

Роза прочитала адресъ и тотчасъ послала за каретой. Скоро она была уже у квартиры стараго джентльмена, который тотчасъ ее принялъ. Онъ былъ въ длинномъ зеленомъ сюртук, и возл него сидлъ другой старый джентльменъ въ нанковыхъ брюкахъ, упершись на трость и положа на нее голову.

— Извините, сударыня, сказалъ джентльменъ въ зеленомъ сюртук, поспшно вставая: — я не ожидалъ, я не зналъ… Прошу садиться.

— Я имю удовольствіе говорить съ мистеромъ Броунло? спросила Рева.

— Точно такъ, сказалъ старый джентльменъ.— А это мой другъ, мастеръ Гримвигъ. Гримвигъ, оставь насъ на нсколько минутъ.

— Мн кажется, прервала Роза:— что не нужно будетъ тревожить вашего друга. Онъ врно также принимаетъ участіе въ дл, о которомъ я хочу поговорить съ вами.

Мистеръ Броунло наклонилъ голову въ знакъ согласія, а мистеръ Гримвигъ, отвсивъ уже одинъ низкій наклонъ, поклонился еще разъ и опять слъ на свой стулъ.

— Вы, конечно, будете очень удивлены, сказала Роза, нсколько смущенная: — но вы когда-то сдлали много добра одному изъ моихъ молодыхъ друзей, и потому врно опять выслушаете извстіе о немъ съ участіемъ.

— Въ-самомъ-дл? сказалъ мистеръ Броунло.— Могу ли я узнать его имя?

— Оливеръ Твистъ, отвчала Роза.

Едва успла она произнести эти слова, какъ мистеръ Гримвигъ, перелистывавшій въ это время какую-то толстую книгу, съ громомъ уронилъ ее на полъ и, упавъ на стулъ, въ изумленія выпучилъ глаза. Мистеръ Броунло казался не мене-удивленнымъ, онъ подвинулъ стулъ свой къ миссъ Мели и сказалъ:

— Сдлайте милость, сударыня, заставьте меня перемнить невыгодное мнніе, которое я имлъ объ этомъ бдномъ ребенк…

— О негодномъ… или я готовъ състь мою голову, если онъ-не негодный! ворчалъ сквозь зубы мистеръ Гримвигъ.

— Онъ доброе и благородное дитя, сказала Роза, красня:— чувства, которыми онъ надленъ отъ природы, могли бы принести честь людямъ въ шесть разъ его старшимъ.

— Мн только шестьдесятъ-одинъ годъ, сказалъ мистеръ Гримвигъ, также красня:— а Оливеру по-крайней-мр двнадцать, и потому я не принимаю этого намека на свой счетъ.

— Не слушайте его, миссъ Мели, сказалъ мистеръ Броунло:— онъ самъ не знаетъ, что говорить.

— Нтъ, знаетъ! ворчалъ мистеръ Гримвигъ.

— Нтъ, не знаетъ! сказалъ мистеръ Броунло, вставая съ досадою.

— Онъ готовъ състь свою голову, если не знаетъ! ворчалъ мистеръ Гримвигъ.

— Онъ стоитъ, чтобъ ему сломали ее, если онъ знаетъ, сказалъ мистеръ Броунло.

— А онъ очень хотлъ бы посмотрть человка, который на это ршится! отвчалъ мистеръ Гримвигъ, стуча палкою о полъ.

Зайдя такъ далеко, два старые джентльмена понюхали табаку, и потомъ, по обыкновенію, пожали другъ другу руки.

— Теперь, миссъ Мели, сказалъ мистеръ Броунло:— возвратимся къ предмету, который столько занимаетъ насъ. Скажите, что вы знаете объ этомъ бдномъ ребенк, я употреблялъ вс усилія, чтобъ отъискать его, и увренъ, что онъ невольный соучастникъ въ длахъ этихъ злодевъ.

Роза разсказала въ короткихъ словахъ все, что случилось съ Оливеромъ съ-тхъ-поръ, какъ онъ оставилъ домъ мистера Броунло, прибавивъ, сколько онъ плакалъ о томъ, что не могъ нигд встртить своего прежняго благодтеля и друга.

— Слава Богу! сказалъ старый джентльменъ: — я очень радъ этому. Но вы не сказали мн, миссъ Мели, гд онъ теперь находятся. Извините мой вопросъ… Зачмъ вы не привезли его съ собою?

— Онъ ожидаетъ въ карет, у воротъ, отвчала Роза.

— Онъ здсь! вскричалъ старый джентльменъ. Съ этими словами онъ бросился изъ комнаты, внизъ по лстниц, къ карет — и въ карету.

Когда дверь комнаты затворилась, мистеръ Гримвигъ поднялъ голову и, схвативъ стулъ, началъ его вертть на одной ножк. Потокъ сталъ бгать по комнат, и вдругъ, остановись передъ Розою, безъ дальнихъ разсужденій поцаловалъ ее.

— Тс! сказалъ онъ, когда она въ негодованіи встала съ своего мста:— не бойтесь, я такъ старъ, что могу быть вашимъ ддушкой. Вы добрая двушка, я люблю васъ! Вотъ они.

Въ-самомъ-дл, едва онъ усплъ ссть на прежнее мсто, мистеръ Броунло возвратился, ведя за собою Оливера, котораго мистеръ Гримвигъ принялъ ласково. Роза была въ восхищеніи.

— Мы еще кого-то забыли, сказалъ мистеръ Броунло, звоня въ колокольчикъ.— Пошлите сюда мистриссъ Бедвинъ.

Старая домоправительница поспшно явилась и стала у дверей, ожидая приказаній.

— Ужь не ослпла ли ты, Бедвинъ? сказалъ мистеръ Броунло.

— Въ мои лта рдко хорошо видятъ, отвчала старушка.

— Я могъ бы сказать теб, но лучше сама наднь очки, и поищи, что ты давно искала.

Старушка ползла въ карманъ за очками, но Оливеръ не могъ боле удерживать себя и бросился къ ней на шею.

— Боже милосердый! вскричала она, обнимая его’.— это милое дитя мое!

— Нянюшка! кричалъ Оливеръ.

— Я знала, что онъ воротится, сказала старушка, обнимая его.— Какъ онъ хорошо одтъ! Гд же ты былъ такъ долго?.. И старушка не знала отъ радости что длать.

Оставя ее съ Оливеромъ, мистеръ Броунло вышелъ съ Розою въ другую комнату, и когда она разсказала ему о своемъ свиданіи съ Нанси, мистеръ Броунло чрезвычайно изумился. Роза объяснила также причины, по которымъ она не хотла ничего открыть мистеру Лосберну, и старый джентльменъ общалъ самъ объясниться съ докторомъ. Чтобъ привести это въ исполненіе, Роза просила мистера Броунло пріхать къ нимъ въ восемь часовъ вечера, чтобъ до того времени разсказать все мистриссъ Мели. Условившись такимъ образовъ, Роза и Оливеръ возвратились домой.

Роза не напрасно боялась сообщить доктору разсказъ Нанси: лишь только онъ выслушалъ его, какъ пришелъ въ такое бшенство, что мистеръ Броунло едва могъ удержать его, чтобъ его обо всемъ не донесъ полиціи.

— Такъ что же длать? спросилъ докторъ, когда они возвратились къ дамамъ. Не идти ли намъ благодаритъ этихъ бродягъ и просить ихъ принять по сту фунтовъ въ знакъ нашей признательности за ихъ доброту къ Оливеру?

— Не совсмъ такъ, сказалъ смясь мистеръ Броунло: — но мы должны дйствовать медленно и осторожно.

— Медленность и осторожность! вскричалъ докторъ.— Я готовъ послать ихъ къ…

— Куда вамъ угодно, прервалъ Мистеръ Броунло.— Но этимъ вы никогда не достигнете цли.

— Какой цли? спросилъ докторъ.

— Открыть родственниковъ Оливера и возвратить ему наслдство, котораго его лишаютъ.

— А! сказалъ мистеръ Лосбернъ, обмахиваясь платкомъ: — я совсмъ забылъ объ этомъ.

— Что же намъ длать съ этими мошенниками? спросилъ мистеръ Броунло,

— Однихъ повсить, другихъ связать! сказалъ докторъ.

— Но мы должны дйствовать хитростью и схватить Монкса, когда онъ будетъ съ ними, иначе у насъ не будетъ противъ него никакихъ доказательствъ. Надо разспросить Нанси: пусть она укажетъ намъ его. Ныньче вторникъ, ее нельзя увидть прежде воскресенья. До того времени мы должны оставаться спокойными и не говорить ничего даже Оливеру.

Докторъ неохотно согласился на эту отсрочку, но Роза и мистриссъ Мели наконецъ вполн убдила его.

— Я хотлъ бы, сказалъ мистеръ Броунло: — прибгнуть къ помощи моего друга, Гримвига. Правда, онъ большой чудакъ, но во многомъ можетъ быть намъ полезенъ.

— Не худо бы и мн позвать моего пріятеля, сказалъ докторъ.

— Какого пріятеля? спросилъ мистеръ Броунло.

— Сына этой дамы и друга этой молодой двушки, сказалъ докторъ, показывая на мистриссъ Мели и ея племянницу.

Роза вспыхнула, но не сказала ни слова,— и Генрихъ, вмст съ мистеромъ Гримимгомъ, принятъ былъ въ домашній комитетъ.

— Мы останемся въ город, сказала мистриссъ Мели: — пока еще будетъ какое-нибудь сомнніе въ успх. Я не пощажу никакихъ издержекъ.

— Хорошо! сказалъ мистеръ Броунло.— Но теперь насъ ожидаетъ Оливеръ и подумаетъ, что мы объ немъ забыли.

Съ этими словами, старый джентльменъ подалъ руку мистриссъ Мели, а докторъ послдовалъ за нимъ съ Розою въ столовую.

ГЛАВА XLI.
Старые знакомцы Оливера.

Въ ту самую ночь, какъ Нанся, усыпивъ Сайкса, явилась къ Розъ, по-большой дорогъ къ Лондону шли два человка, которые заслуживаютъ нкоторое вниманіе.

То были — мужчина и женщина, первый принадлежалъ къ тмъ длиннымъ, исхудавшимъ фигурамъ, которымъ нельзя назначить настоящихъ лтъ, ‘къ фигурамъ, которыя, будучи мальчиками, кажутся недозрвшими стариками, а будучи взрослыми людьми, кажутся перезрлыми мальчиками. Женщина была молода, но сильна и смла, что доказывалъ тяжелый мшокъ, который она несла на плечахъ. Спутникъ ея не былъ обремененъ никакою ношею, кром палки и небольшаго пакета, завернутаго въ носовой платокъ. Это обстоятельство, вмст съ необыкновенною длиною его ногъ, давало ему и преимущества, что онъ безпрестанно опережалъ свою спутницу и, безпрестанно оборачиваясь къ ней, понуждалъ ее идти скоре.

Такимъ образомъ они шли по пыльной дорог, не обращая вниманія за встрчающіеся предметы, и были уже недалеко отъ города, когда мужчина, шедшій впереди, обратился къ своей спутниц:

— Иди же скоре, Шарлотта. Какъ ты лнива!

— Дорога тяжка, сказала женщина, почти задыхаясь отъ усталости.

— Что ты тутъ разсказываешь? Тяжка! На что же ты годна? Ты хочешь вывести меня изъ терпнія…

— Далеко еще идти? спросила женщина, останавливаясь, между тмъ, какъ потъ градомъ струился но лицу ея.

— Далеко ли? Не все ли теб равно, сказалъ длинноногій дтина.— Видишь, вонъ огни Лондона.

— До нихъ остается по-крайней-мр дв добрыя мили, грустно сказала женщина.

— Дв, или двадцать-дв, все равно! сказалъ Ноа Клейполь (это былъ онъ).— Ну, ступай же, а то я буду подгонять тебя.

Между-тмъ, какъ Ноа переходилъ черезъ дорогу, чтобъ привести въ исполненіе свою угрозу и носъ его побагровлъ отъ злости, женщина встала и подошла къ нему.

— Гд ты думаешь остановиться на ночь, Ноа? спросила она, когда они сдлали еще нсколько шаговъ.

— А почему я знаю? отвчалъ Ноа, разсерженный долгою ходьбою.

— Надюсь, гд-нибудь близко, сказала Шарлотта.

— Нтъ, не близко, отвчалъ Ноа: — не думай, что близко.

— Почему же?

— Когда я говорю теб, что сдлаю что-нибудь, такъ нечего спрашивать, зачмъ такъ, а не иначе, отвчалъ Ноа съ достоинствомъ.

— Зачмъ же ты сердишься? спросила Шарлотта.

— Хорошо было бы остановиться въ первомъ трактир, чтобъ Соверберри погнался, за нами и поймалъ насъ, сказалъ насмшливо Ноа.— Нтъ, я пойду, скроюсь въ самыхъ темныхъ улицахъ и не остановлюсь, пока не найду какого-нибудь взброшеннаго дома. Скажи спасибо, что у меня есть умъ, а то еще недлю назадъ ты была бы заперта въ добромъ мст.

— Знаю, что я не такъ умна, какъ ты, отвчала Шарлотта: — но не сваливай всей вины на меня, и не говори, чтобъ я была заперта одна: со мною вмст взяли бы и тебя.

— Ты вдь взяла деньги изъ лавки? Ты сама знаешь, что ты взяла, а не я? сказалъ Ноа.

— Я взяла ихъ для тебя, другъ мой, Ноа, замтила Шарлотта.

— Держалъ ли я ихъ у себя? спросилъ Ноа.

— Нтъ, ты отдалъ ихъ мн и просилъ беречь, какъ я берегу тебя-самого, сказала она, ласково взявъ его за руку.

Это въ-самомъ-дл было справедливо, но какъ, у мистера Клейполя никогда не было привычки имть слпое довріе къ кому бы то ни было, то должно замтить къ чести почтеннаго джентльмена,— онъ такъ много вврилъ Шарлотт съ тмъ намреніемъ, чтобъ въ случа, если ихъ поймаютъ, деньги нашлись у нея, а онъ могъ бы легко оправдаться. Но мистеръ Клейполь не объяснилъ ей этихъ причинъ, и они мирно пошли дале.

Приводя въ исполненіе планъ свой, Ноа дошелъ до Лондона, таща за собою Шарлотту. Наконецъ онъ остановился передъ однимъ грязнымъ трактиромъ и объявилъ свое намреніе остановиться такъ на ночь.

— Дай же мн узелъ, сказалъ Ноа, снимая его съ плечъ своей спутницы: — и не говори ни слова, если тебя не будутъ спрашивать. Какъ называется трактиръ? Трехъ… трехъ… чего бишь?

— Калкъ, сказала Шарлотта.

— Трехъ-Калкъ, повторилъ Ноа: — добрый знакъ. Ступай за мною. Съ этими словами онъ вошелъ въ дверь, за нимъ вошла я его спутница.

Въ комнат никого не было, кром молодаго Жида, который облокотясь на конторк, читалъ газету. Жидъ пристально посмотрлъ на Ноа, и Ноа пристально посмотрлъ на него.

Если Ноа прежде былъ замчателенъ по своей наружности, то теперь, въ одеждъ, украденной имъ у хозяина, онъ еще боле обращалъ на себя вниманіе.

— Здсь трактиръ Трекъ-Калкъ? спросилъ Ноа.

— Здсь, отвчалъ Жидъ.

— Джентльменъ, котораго мы встртили на дорог, рекомендовалъ намъ этотъ домъ, сказалъ Ноа, толкая Шарлотту.— Мы хотимъ здсь переночевать.

— Я не знаю, можно ли… сказалъ Берни.— Я спрошу.

— Отведи намъ комнату и дай чего-нибудь пость, сказалъ Ноа.

Берни проводилъ ихъ въ маленькую комнату и подалъ чего спрашивалъ Ноа, посл того онъ увдомилъ ихъ, что они могутъ здсь переночевать, и вышелъ.

Должно замтить, что эта маленькая комната была возл самаго буфета, такъ-что всякій, отдернувъ занавску у стекла, вставленаго въ стну, могъ не только видть всхъ, находящихся въ комнатъ, не будучи самъ видннымъ, но еще, приложивъ ухо, слышать весь разговоръ. Трактирщикъ не усплъ еще отнять глазъ отъ стекла и Берни только-что возвратился, какъ вдругъ пришелъ Феджинъ, чтобъ по обыкновенію узнать о своихъ воспитанникахъ.

— Тс!сказалъ Берни: — въ этой комнат есть чужіе.

— Чужіе? повторилъ шопотомъ старикъ.

— Не здшніе, изъ-за города, и кажется вашего поля ягода, прибавилъ Берни.

Казалось, это извстіе очень занимало Феджина, вставъ на стулъ, и осторожно приложилъ глазъ къ стеклу, сквозь которое могъ видть, какъ Ноа лъ за четверыхъ и давалъ гомеопатическую порцію Шарлотт.

— Ага! сказалъ Жидъ, оборачиваясь къ Берни.— Этотъ молодецъ мн нравится. Онъ можетъ быть намъ полезенъ, онъ знаетъ, какъ обходиться съ двушкой. Не шуми,— дай мн послушать.

Жидъ опять приложилъ глазъ къ стеклу, и снова началъ прислушиваться.

— Да, я надюсь сдлаться джентльменомъ, сказалъ Ноа, продолжая разговоръ, котораго начало не слышалъ Феджинъ.— Теперь не до гробовъ, Шарлотта, я буду жить какъ джентльменъ, а ты, осла хочешь, будешь госпожею.

— Конечно, я бы хотла, мой другъ, отвчала Шарлотта:— но не нужно всего тратить вдругъ.

— Пустое! сказалъ Ноа.— Намъ будетъ что опоражнивать.

— Какъ это?

— Карманы, дамскіе ридикюли, дома, кареты, сказалъ Ноа, вставая.

— Но ты не можешь всего этого длать, другъ мой, сказала Шарлотта.

— Я постараюсь сойдтись съ такими людьми, которые могутъ это длать, отвчалъ Ноа.— Они могутъ употребить насъ на пользу. Да одна ты стоишь пятидесяти женщинъ, я ничего не видывалъ лучше и хитре тебя.

— О, какъ мн весело, когда ты такъ говоришь со мною! вскричала Шарлотта, цалуя его безобразное лицо.

— Полно,— довольно! Избавь отъ нжностей, оказалъ Ноа, освобождаясь отъ нея.— Я бы хотлъ быть предводителемъ какой-нибудь шайки, мы надлали бы чудесъ съ двнадцати-фунтовою ассигнаціею, которая теперь у тебя.

Съ этими словами, Ноа выпилъ еще стаканъ портеру и погрузился въ размышленія. Вдругъ отворилась дверь, и передъ нимъ явилось незнакомое лицо.

Этотъ незнакомецъ былъ Феджинъ. Онъ сдлалъ низкій поклонъ и веллъ Берни подать себ сть.

— Чудесная ночь,— только холодна, сказалъ Феджинъ, потирая руки.— Вы, какъ я вяжу, изъ деревни, сударь?

— Какимъ образомъ вы это видите? спросилъ Ноа.

— У насъ, въ Лондон, нтъ столько пыли, сказалъ Жидъ, показывая на ноги Ноа и его спутницы.

— О, да вы угадчикъ! сказалъ Ноа.— Каковъ, Шарлотта?

— Здсь, въ город, поневол будешь хитеръ, пріятель, сказалъ Жидъ, понижая голосъ.

Ноа не отвчалъ ни слова, но, опоражнивая стаканъ, примолвилъ:

— Славное питье.

— Хорошо, отвчалъ Феджинъ.— Человкъ всегда долженъ опоражнивать стаканы, шли карманы, или дамскіе ридикюли, или дома, или кареты, если онъ любитъ постоянно пить, хорошо пить…

Едва Ноа услышалъ свои собственныя слова, какъ упалъ, блдня, на стулъ, и смотрлъ то на Жида, то на Шарлотту, въ неизъяснимомъ ужас.

— Не пугайся, пріятель, сказалъ Жидъ, придвигаясь ближе.— Ха! ха! ха! Хорошо, что я одинъ тебя подслушалъ. Счастье твое…

— Я ничего не бралъ, шепталъ Ноа, дрожа какъ листъ.— Это все ея дло. Вдь и теперь все у тебя, Шарлотта, все у тебя?

— Мн нтъ надобности, кто изъ васъ виноватъ, пріятель! отвчалъ Феджинъ, смотря между-тмъ жадными глазами на два узелка.— я самъ иду по той же дорог и люблю тебя за это.

— По какой дорог? спросилъ Ноа, приходя въ себя.

— По дорог необходимости, прибавилъ Феджинъ:— такъ же какъ и вс въ здшнемъ дом. Вы счастливы, что попали сюда. Во всемъ город нтъ мста безопасне этого трактира, скажу вамъ больше: у меня есть другъ, который научитъ васъ, какъ онъ училъ многихъ другихъ.

— Ты говоритъ, какъ-будто ты точно увренъ… сказалъ Ноа.

— Какая же мн выгода лгать? спросилъ Жидъ, пожимая плечами.— Переговоримъ наедин.

— Намъ незачмъ безпокоить себя, сказалъ Ноа, снова вытягивая ноги.— Пустъ она снесетъ вс наши вещи наверхъ. Шарлотта, возьми узелки.

Этотъ приказъ, отданный повелительнымъ голосомъ, былъ исполненъ безъ малйшаго прекословія. Шарлотта унесла узлы, между-тмъ, какъ Ноа стоялъ въ дверяхъ и смотрлъ вслдъ за него.

— Я держу ее въ субординаціи, сказалъ онъ, садясь за мсто, какъ-будто усмиривъ какое-нибудь дикое животное.

— Прекрасно! замтилъ Феджинъ, трепля его но плечу.— Да ты просто геній!

— Если бъ я не былъ геніемъ, ты не увидлъ бы меня здсь, отводъ Ноа.— Но не теряй напрасно времени, она скоро воротится.

— Какъ же ты думаешь? спросилъ Жидъ.— Если вы сойдетесь съ моимъ другомъ, вамъ всего лучше дйствовать заодно.

— А у него хорошо дла идутъ? спросилъ Ноа.

— У него въ дйствіи руки, это самый выгодный инструментъ.

— И съ нимъ все городскіе плуты? спросилъ Ноа.

— Ни одного деревенскаго. Быть можетъ, и тебя онъ согласится принятъ не иначе, какъ по моей рекомендаціи, отвчалъ Жидъ.

— Когда жь я увижу его?

— Завтра утромъ.

— Гд?

— Здсь.

— Ладно! сказалъ Ноа.— А условія?

— Ты будешь жить какъ джентльменъ — столъ и квартира, трубокъ и вина сколько хочешь, — половину всего, что выработаешь, и половину всего, что выработаетъ молодая женщина, отвчалъ Феджинъ.

Хоть Ноа и не совсмъ доврялъ такимъ блестящимъ предложеніемъ Жида, но, вспомнивъ, что въ случа отказа, новый знакомецъ можетъ выдать его, подумалъ нсколько времени, и сказалъ, что онъ согласенъ.

— Такъ-какъ она можетъ много работать, замтилъ Ноа:— то я хотть бы на свою долю что-нибудь не слишкомъ изнурительное для моихъ силъ, не слишкомъ-опасное…

— Не будешь ли ты искуснымъ шпіономъ, дружокъ? спросилъ Жидъ.— Мой пріятель нуждается въ такомъ человк.

— Да, но это не будетъ приносить мн никакихъ выгодъ.

— Правда! сказалъ Жидъ.

— Какъ же ты думаешь? спросилъ Ноа, смотря на него съ безпокойствомъ.— Дай мн какую-нибудь врную работу, гд нечего было бы бояться.

— Что ты скажешь о старухахъ? спросилъ Жидъ. Можно набрать много денегъ, обирая у нихъ ридикюли и узлы…

— А разв он иногда не дерутся? сказалъ Ноа, качая головою.— Нтъ, это не по мн. Нтъ ли чего другаго?

— Постой, сказалъ Жидъ.— Купать дтей?

— Это что такое? спросилъ Ноа.

— Иногда маменьки посылаютъ куда-нибудь своихъ дтокъ съ шиллингами и пенсами, и все дло состоитъ въ томъ, чтобъ отнять у нихъ деньги. Они всегда держатъ ихъ въ рукахъ…

— Ха! ха! повторилъ Ноа Клейполь: — это именно мн и нужно.

Два достойные товарища засмялись адскимъ хохотомъ.

— И такъ кончено! сказалъ Ноа, когда Шарлотта возвратилась.

— Въ которомъ часу мы завтра увидимся?

— Въ десять, отвчалъ Жидъ.— Какъ же зовутъ моего добраго пріятеля?

— Меня зовутъ мистеръ Вольтеръ, отвчалъ Ноа, уже заране придумавшій себ фамилію.— Мистеръ Морицъ Вольтеръ. А это моя жена.

— Мое глубочайшее почтеніе мистриссъ Вольтеръ, сказалъ Жидъ, кланяясь съ притворною учтивостью.— Надюсь, что мы скоро познакомимся покороче.

— Слышишь, Шарлотта, что говоритъ джентльменъ? вскричалъ Ноа.

— Слышу, Ноа, отвчала мистриссъ Вольтеръ, протягивая руку.

— Она зоветъ меня Ноа по привычк, сказалъ мистеръ Морицъ Вольтеръ, обращаясь къ Жиду.— Понимаешь?

— О, понимаю, совершенно понимаю! отвчалъ Феджинъ, въ первый разъ говоря правду.— Доброй ночи! Доброй ночи!

Посл многихъ поклоновъ, Феджинъ вышелъ, а Ноа началъ разсказывать свои планы Шарлотт съ гордостію и достоинствомъ.

ГЛАЗА XLII.
Бдствія Докинса.

— И такъ, твой искренный другъ не кто другой, какъ ты самъ? спросилъ мистеръ Клейполь или Вольтеръ, перебравшись въ домъ Жида.— Я думалъ объ этомъ цлую ночь.

— Каждый человкъ другъ самъ себ’ отвчалъ Феджинъ съ успшкою. Такого друга лучше нигд не найдти.

— Однакожъ есть исключенія, отвчалъ Морицъ Вольтеръ, принимая видъ свтскаго человка.— Есть люди, у которыхъ нтъ другихъ непріятелей, крон ихъ самихъ.

— Не врь этому, сказалъ Жидъ. Если человкъ бываетъ иногда себ непріятелемъ, это потому-что онъ ужь слишкомъ-близкій другъ самому-себ. Такія вещи не существуютъ на свт.

— И не должны существовать, отвчалъ мистеръ Вольтеръ.

— Они ни съ чмъ не сообразны, сказалъ Жидъ.— Иные говорятъ, что число три магическое число, а иные, что магическое число семь. Ничего не бывало! лучшая цифра единица.

— Ха! ха! вскричалъ мистеръ Вольтеръ.— Да здравствуетъ единица!

Феджинъ хитро умлъ овладть довріемъ своего новаго товарища и сдлалъ его своимъ орудіемъ. Ноа смотрлъ уже на него съ какимъ-то уваженіемъ.

— Мы должны искать утшенія одинъ въ другомъ, сказалъ Жидъ.— Вчера потерялъ я моего лучшаго помощника.

— Не умеръ ли онъ? спросилъ мистеръ Вольтеръ.

— О, нтъ, отвчалъ Феджинъ: — бда еще не такъ велика…

— Что жь съ нимъ случилось?

— Вообразили, будто онъ хотлъ опустошать чужой карманъ, и отняли у него серебряную табакерку, его собственную, дружокъ, собственную табакерку. Онъ очень, любилъ… нюхать табакъ. Его задержали, а онъ стоялъ пятидесяти табакерокъ, и я охотно отдалъ бы и боле, чтобъ освободить его. Ты не зналъ его, ты не зналъ ‘хитреца’?

— Да, но надюсь еще узнать его, сказалъ Вольтеръ.

— Сомнваюсь, сказалъ Жидъ со вздохомъ.— Если не найдется никакой улики, то его все-таки продержатъ недль шесть, а если найдутъ — плохо…

Въ это время вошелъ мистеръ Бэтсъ, опустя руки въ карманы. Лицо его выражало комическую горесть.

— Все пропало, Феджинъ! сказалъ онъ, когда Жидъ познакомилъ его съ новымъ товарищемъ.

— Какъ? спросилъ дрожащимъ голосомъ Жидъ.

— Нашли джентльмена, которому принадлежала табакерка, явились свидтели, и Докинса врно осудятъ, отвчалъ Бэтсъ.— Мн нужна полная пара траурнаго платья, чтобъ постить его, прежде, нежели его отправятъ. Какъ подумаешь, что Докинсъ — ‘хитрецъ’ подался изъ-за какой-нибудь табакерки!… Я никогда бы не поврилъ, чтобъ это могло съ нимъ случиться и при золотыхъ часахъ или перстняхъ. О, зачмъ онъ не обобралъ какого-нибудь стараго джентльмена, и попался во какъ джентльменъ, а какъ какой-нибудь обыкновенный плутъ, безъ чести и славы!

Произнося эти жалобы на судьбу своего несчастнаго друга, Бэтсъ слъ на стулъ съ грустнымъ и задумчивымъ видомъ.

— Зачмъ ты говоришь, что онъ попался безъ славы и чести? спросилъ Феджинъ, бросая гнвный взглядъ на своего воспитанника. Разв онъ не былъ во всемъ первымъ изъ васъ?— есть ли изъ васъ хоть одинъ, кто бы могъ въ чемъ-нибудь съ нимъ равняться?

— Ни одного, отвчалъ Бэтсъ плачевнымъ голосомъ:— ни одного.

— Такъ что жь ты толкуешь? гнвно спросилъ Жидъ:— о чемъ горевать?

— О томъ, что никто не узнаетъ, каковъ былъ онъ, сказалъ Бетсъ.

— Что скажутъ о немъ въ ньюгэтскомъ календар? Быть-можетъ, я совсмъ забудутъ упомянуть его имя. О горе, горе!

— Ха! ха! вскричалъ Жидъ, обращаясь къ мистеру Вольтеру: — смотри, какъ они гордятся своимъ ремесломъ.

Мистеръ Вольтеръ кивнулъ головою въ знакъ согласія, а Жидъ, смотря на печаль Бэтса съ какимъ-то самодовольствіемъ, подошелъ и потрепалъ его по плечу.

— Не тужи, Чарльсъ. Вс узнаютъ, каковъ онъ былъ. Онъ покажетъ себя и не осрамитъ друзей своихъ. Подумай, какъ онъ еще молодъ! Какая честь быть извстнымъ въ эти лта!

— Точно, честь! сказалъ Бэтсъ, немного успокоенный.

— Мы будемъ исполнять вс его прихоти, продолжалъ Жидъ.— Его станутъ содержать въ тюрьм какъ джентльмена.— Всякій день ему будетъ пиво и денегъ въ-волю. Мы сочинимъ за него рчь, которую онъ скажетъ своимъ судьямъ, и врно растрогаетъ ахъ.

— Прекрасно! вскричалъ Бэтсъ.— Я увренъ, что онъ ихъ растрогаетъ.

— Непремнно! вскричалъ Жидъ.— Мн Кажется, я какъ теперь его вижу передъ судомъ.

— И и тоже, сказалъ Бэтсъ.— Ха! ха! и я тоже какъ-будто смотрю на него. Вс эти огромные парики стараются глядть серьзне, а Докинсъ начинаетъ читать имъ рчь съ такимъ же хладнокровіемъ, сакъ разсказывалъ намъ сказки посл обда. Ха! ха! ха!

Въ-самомъ-дл, Жидъ умлъ такъ настроить своего пріятеля, что мистеръ Бэтсъ, сначала считавшій Докинса жертвою, теперь смотрлъ на него, какъ на дйствующее лицо въ необыкновенно-забавной сцен, и съ нетерпніемъ ожидалъ дня, въ который старому товарищу представится случай показать свои способности.

— Намъ надобно узнать, какъ онъ вывернется, сказалъ Феджинъ.

— Не идти ли мн? спросилъ Бэтсъ.

— Ни за что въ свт! отвчалъ Жидъ.— Ты съ ума сошелъ! Хочешь идти въ такое мсто, гд… Нтъ, Чарльсъ, нтъ,— мы ужь и такъ одного потеряла.

— Не хочешь ли ты самъ идти? спросилъ Бэтсъ съ неудовольствіемъ.

— Не совсмъ… отвчалъ Феджинъ, качая головою.

— Зачмъ же ты не пошлешь этого молодца? спросилъ мистеръ Бэтсъ, взявъ за руку Ноа:— его никто не знаетъ.

— Что жъ длать, если онъ меня не понимаетъ, замтилъ Жидъ.

— Не понимаетъ! вскричалъ Бэтсъ.— Что жь тутъ непонятнаго?

— О, я ни за что въ свт… сказалъ Ноа, пятясь къ дверямъ: — это не по моей части.

— Какая же у него часть? спросилъ Бэтсъ, съ отвращеніемъ осматривая Ноа.

— Какая бы то ни было, возразилъ мистеръ Вольтеръ:— ты, мальчикъ, не будь дерзокъ со старшими, а не то я проучу тебя.

Мистера Бэтса такъ разсмшили эти угрозы, что прошло довольно времени прежде, нежели Феджинъ могъ убдить Ноа, что нтъ никакой опасности идти въ полицію. Наконецъ онъ согласился. Его тотчасъ одли въ суконный сюртукъ и бархатные брюки, которые были у Жида подъ рукою, на голову напялили крестьянскую шляпу, и въ руку дали палку. Въ такомъ наряд его могли принять въ полиціи за какого-нибудь провинціала съ ковентгарденскаго рынка, приведшаго поглазть изъ любопытства.

Окончивъ костюмированье, они научили его какъ узнать Докинса. Чарльсъ Бэтсъ, показавъ ему издалека мсто, гд была полиція, замтилъ, что надо снять шляпу яри вход въ залу, и самъ ушолъ домой.

Ноа безъ всякаго препятствія достигъ желаннаго мста. Онъ вдругъ очутился въ толп, состоявшей по-большей-части изъ женщинъ, стснявшихся въ грязной, холодной комнат, на одномъ конц которой возвышалась платформа съ разгородкою для преступниковъ на лвой сторон, съ скамейкою для свидтелей по средин и со столомъ для судей на правой сторон.

За разгородкою были дв женщины, кивавшія головою своимъ знакомымъ, между-тмъ, какъ писарь читалъ что-то двумъ полицейскимъ и плохо-одтому человку, перегнувшемуся черезъ столъ. Тюремщикъ, съ ключами въ рукахъ, стоялъ у разгородки, возстановляя иногда молчаніе въ толп звакъ, или грознымъ взглядомъ заставляя какую-нибудь женщину унести своего ребенка, котораго крикъ мшалъ отправленію правосудія. Комната была низкая и сырая, стны грязныя и потолокъ почернвшій. Съ одной стороны стоялъ старый закоптлый бюстъ, съ другой висли часы — единственная вещь, которая была врна самой-себ, потому-что развратъ, или бдность оставили глубокіе слды на людяхъ, здсь собравшихся, и эти слды заставляли забывать все остальное.

Ноа началъ искать глазами Докинса, но труды его были напрасны. Скоро надъ женщинами произнесенъ былъ приговоръ, и он исчезли. Вслдъ за тмъ на сцену явилось новое лицо, въ которомъ Ноа легко узналъ предметъ своихъ поисковъ.

Въ-самомъ-дл, то былъ мистеръ Докинсъ, который, шмыгнувъ въ залу съ отвернутыми рукавами у сюртука, положа лвую руку въ карманъ, а въ правой держа шляпу, занялъ свое мсто, и голосомъ обиженнаго спросилъ, за что онъ поставленъ въ такое непріятное положеніе.

— Молчать! сказалъ тюремщикъ.

— Разв я не Англичанинъ? спросилъ мистеръ Докинсъ.— Гд же права мои?

— Теб скоро покажутъ твои права, сказалъ тюремщикъ: — зададутъ перцу!

— Не знаю, что подумаетъ объ этомъ статс-секретарь, мой пріятель, отвчалъ мистеръ Докинсъ.— Въ чемъ дло? Я хочу просить судей скоре кончить вс эти пустяки, и не держать меня въ то время, какъ сами они читаютъ газету, потому-что мн надо еще видться въ город съ однимъ джентльменомъ. Я аккуратный человкъ и всегда держу свое слово, онъ уйдетъ, если не застанетъ меня въ назначенное время, и тогда могутъ выйдти непріятности для тхъ, которые задержали меня здсь. Конечно, они не захотятъ довести себя до этого!

Въ эту минуту Докинсъ, наклонясь къ тюремщику, пожелалъ узнать имя двухъ старыхъ филиновъ, сидвшихъ у стола. Это до крайности разсмшило зрителей.

— Молчать! закричалъ тюремщикъ.

— Это что? спросилъ одинъ изъ судей.

— Карманная кража, ваша милость.

— Былъ ли здсь когда-нибудь прежде этотъ мальчикъ?

— Кажется, былъ нсколько разъ, отвчалъ тюремщикъ.— Я хорошо его знаю, ваша милость.

— О, ты знаешь меня? спросилъ Докинсъ съ важнымъ видомъ.— Очень-хорошо! Это вполн показываетъ испорченность твоего характера.

Снова вс захохотали, и снова приказано было молчать.

— Гд же свидтели? спросилъ писарь.

— Ахъ, въ-самомъ-дл, замтилъ Докинсъ.— Гд они? я бы очень желалъ ихъ видть.

Это желаніе было тотчасъ исполнено, потому-что выступилъ впередъ полицейскій, который видлъ, какъ Докинсъ залзъ въ карманъ къ какому-то джентльмену и вытащилъ оттуда платокъ, но замтивъ, что платокъ очень старъ, спокойно положилъ его назадъ. По этой причинъ полицейскій взялъ ‘хитреца’ подъ стражу, и объискавъ, нашелъ при немъ серебряную табакерку, на которой вырзано было имя ея владльца. Этого джентльмена отъискали, и онъ божился, что табакерка принадлежала ему, что ее вытащили у него въ толп.

— Не имешь ли ты чего-нибудь сказать противъ свидтеля, мальчикъ? спросилъ судья.

— Я не хочу унижать себя до того, чтобъ разговаривать съ нимъ, отвчалъ Докинсъ.

— Не-уже-ли ты совсмъ не хочешь оправдываться?

— Разв ты не слышишь, что его милость тебя спрашиваетъ? сказалъ тюремщикъ, толкая его локтемъ.

Докинсъ какъ-будто вышелъ изъ задумчивости.— И ты можешь мн говорить это, негодяй? спросилъ онъ.

— Я никогда еще не видывалъ такого дерзкаго мошенника, ваша милость, замтилъ съ усмшкою полицейскій.— Говори, плутъ.

— Нтъ, отвчалъ Докинсъ:— я буду говорить не здсь, гд нтъ правосудія, теперь мой адвокатъ завтракаетъ еще съ вице-президентомъ Нижняго Парламента, но я буду имть голосъ гд-нибудь въ другомъ мст, я онъ также, и вс наши многочисленные и почтенные друзья… Я заставлю…

— Въ тюрьму! прервалъ писарь.— Бери его.

— Пошолъ! сказалъ тюремщикъ.

— Я пойду, отвчалъ Докинсъ, разглаживая шляпу.— Ваше сожалніе обо мн напрасно, продолжалъ онъ, обращаясь къ судьямъ:— я самъ буду неумолимъ, вы заплатите за это, друзья мои, я не игрушка достался вамъ. Я не хочу теперь свободы, еслибъ вы даже упали къ ногамъ моимъ, и какъ милости просили принять ее. Ведите меня въ тюрьму, я не противлюсь.

Посл такой высокопарной рчи, Докинсъ принужденъ былъ позволить взять себя за воротъ и вести по назначенію, продолжая во всю дорогу стращать судей угрозами.,

Увидя какъ его заперли, Ноа почелъ за лучшее возвратиться къ мсту, гд оставилъ Бэтса. Черезъ нсколько минутъ къ нему подошелъ этотъ джентльменъ, осторожно осматриваясь, не идетъ ли какой-нибудь полицейскій за его новымъ другомъ.

Оба поспшили къ Феджину съ извстіемъ, что Докинсъ вполн поддержалъ свою славу и готовилъ себ блистательную репутацію.

ГЛАВА XLIII.
Нанси исполняетъ свое общаніе. Шпіонъ.

Опытная въ притворств, Нанси не могла однакожъ совершенно утаить того чувства, которое рождалось въ ней при мысли о данномъ ею общаніи. Она вспомнила, что и осторожный Жидъ и грубый Сайксъ часто ввряли ей планы, которые скрывали отъ всхъ другихъ, не имя на ея счетъ ни малйшаго подозрнія, и какъ ни низки были эти планы, какъ ни отвратительны ихъ исполнители, какъ ни ужасны были ея чувства къ Жиду, который велъ ее шагъ-за-шагомъ глубже и глубже въ бездну преступленій и нищеты, откуда нельзя уже было вырваться,— все еще бывали минуты, что она хотла замедлить и отсрочить часъ, когда онъ долженъ будетъ пасть отъ руки ея.

Она еще боялась за Сайкса, впрочемъ, она сдлала все, что могла: взяла слово держать въ тайн ея открытіе, не сказала ни слова въ его обвиненіе, отказалась даже отъ убжища, куда не проникли бы преступленія и несчастія, что жь еще было въ ея власти? Она ршилась…

Во эта внутренняя борьба оставила на ней глубокіе слды. Нанси начала худть и становилась все блдне и блдне. По-временамъ она не старалась скрывать того, что происходило въ душ ея, и не принимала никакого участія въ разговорахъ, которые любила прежде. Иногда она смялась безъ всякой причины, иногда сидла молчаливая и грустная, опустя голову на руки, какъ-будто ее терзала тяжелая, мучительная дума.

Была ночь воскресенья, колоколъ ближайшей церкви началъ бить часы. Сайксъ и Жидъ, разговаривавшіе между собою, стали прислушиваться къ бою часовъ, двушка тоже.— Одиннадцать…

— Еще часъ до полуночи, сказалъ Сайксъ, поднимая штору и выглядывая за окно.— Темно и сыро. Славная ночь для работы.

— Да, отвчалъ Жидъ.— Какъ жаль, что ничего нтъ готоваго!

— Ты въ первый разъ говорить правду, замтилъ Сайксъ.— Жаль, а въ хорошемъ расположенія духа.

Жидъ вздохнулъ и покачалъ головою.

— Мы постараемся посл вознаградить потерянное время, сказалъ Сайксъ.

Феджинъ не отвчалъ ни слова, но, дернувъ Сайкса за рукавъ, показалъ на Нанси, которая во время ихъ разговора надла шляпку и уже выходила изъ комнаты.

— Нанси! вскричалъ Сайксъ.— Куда ты идешь такъ поздно?

— Недалеко.

— Что это за отвть? сказалъ Сайксъ.— Куда ты идешь?

— Говорю теб, недалеко.

— А я спрашиваю, куда? Слышишь?

— Сама не знаю, отвчала двушка.

— Такъ я же знаю, сказалъ Сайксъ.— Никуда. Останься.

— Я больна, я давно говорила теб это, отвчала двушка.— Я хочу подышать свжимъ воздухомъ.

— Высунь голову въ окно и дыши, отвчалъ Сайксъ.

— Этого мало, сказала двушка, я хочу выйдти на улицу.

— Такъ не будетъ же по-твоему, отвчалъ Сайксъ. И, вставъ съ своего мста, онъ заперъ дверь на ключъ, спряталъ его въ карманъ и, сорвавъ съ головы ея шляпку, бросилъ подъ столъ. Теперь сиди! сказалъ разбойникъ.

— Шляпка не помшаетъ мн идти, сказала двушка, вдругъ поблднвъ.— Ты самъ не знаешь, Биль, что длаешь.

— Не знаю? вскричалъ Сайксъ, обращаясь къ Феджину.— Она сошла съ ума, иначе не смла бы такъ говорить ее мною.

— Ты принудишь меня къ чему-нибудь отчаянному, шептала двушка, положа об руки на грудь, какъ-будто для того, чтобъ заглушить порывъ скорби. Пусти меня! сію же минуту пусти!

— Нтъ! сказалъ Сайксъ.

— Скажи, чтобъ онъ пустилъ меня, Феджинъ. Ему же будетъ лучше. Слышишь? вскричала Нанси, топая ногою о полъ.

— Если ты скажешь еще слово, собака задушитъ тебя, сказалъ Сайксъ.— Да что это съ тобою?

— Пусти, повторяла двушка умоляющимъ голосомъ.— Биль, пусти меня, ты самъ не знаешь, что длаешь. На одинъ только часъ, пусти,— пусти!.. И она упала къ ногамъ его.

— Она съ ума сошла, сказалъ Сайксъ, схватывая ее за руку.— Вставай!

— Не встану, пока ты не пустишь меня! вопила двушка. Сайксъ схватилъ ее и, не смотря на сопротивленіе, отнесъ въ другую комнату, тамъ посадивъ на стулъ, держалъ ее силою. Она боролась и умоляла до-тхъ-поръ, пока не пробило двнадцать, и тогда, усталая и изнеможенная, кончила борьбу. Сайксъ оставилъ ее и возвратился къ Жиду.

— Странная двушка! сказалъ разбойникъ.

— Точно странная, Биль, отвчалъ Жидъ задумчиво.

— Какъ ты думаешь, зачмъ она хотла идти ночью? спросилъ Сайксъ.— Ты долженъ знать ее лучше, нежели я. А?

— Женское упрямство, больше ничего! отвчалъ Жидъ, пожимая плечами.

— И я тоже думаю, ворчалъ Сайксъ.— Мн казалось, что я исправилъ ее, а между-тмъ она все такая же какъ и была.

— Хуже, замтилъ Жидъ.— Я никогда не видалъ ея такою, кастъ теперь.

— Да, сказалъ Сайксъ. Мн кажется, у нея горячка, ей надо пустить кровь. Я сдлаю это безъ доктора…

Жидъ, показалъ ему выразительно рукою.

— Она ходила за мною день и ночь, когда я былъ боленъ, а ты, черный волкъ, чай, давно ужь отпвалъ меня, сказалъ Сайксъ. Мы были очень бдны во все это время, и, я думаю, она утомилась, ослабла. Сидя здсь въ заперти, она еще боле захвораетъ.

— Можетъ-быть, сказалъ Жидъ шопотомъ.— Тс!

Въ это время вошла Нанси и сла на прежнее мсто. Глаза ея были красны и опухлы, она едва держалась на ногахъ, качала головою и хохотала.

— Смотри, теперь она совсмъ не та! вскричалъ Сайксъ, выразительно взглянувъ на своего товарища.

Жидъ совтовалъ ему не обращать на нее вниманія, и двушка впала въ прежнюю безчувственность, шепнувъ Сайксу, что ея нечего бояться. Феджинъ взялъ шляпу и пожелалъ ему покойной ночи. Однако онъ остановился, подошелъ къ двери и оглянувшись, попросилъ, чтобъ ему посвтили сойдти съ лстницы.

— Посвти ему, сказалъ Сайксъ, набивая трубку.— Жаль будетъ, если онъ самъ себ сломитъ шею, а не палачъ наднетъ ему пеньковый ошейникъ. Возьми свчу!

Нанси проводила старика по лстниц со свчою въ рук. Когда они сошли внизъ, Жидъ положилъ палецъ на губы и, подошедъ къ двушк, сказалъ шопотомъ:

— Что съ тобою, Нанси?

— Что? спросила двушка.

— Какая причина твоего безпокойству? продолжалъ Феджинъ.— Если онъ (Жидъ показалъ на верхъ) жестоко обходится съ тобою, такъ зачмъ ты… тово…

— Ну? сказала двушка, когда Феджинъ остановился, устремивъ на нее глаза,

— Мы еще поговоримъ объ этомъ, сказавъ Жидъ.— Ты видишь во мн друга, Нанси, искренняго друга. Я могу быть теб полезенъ. Если ты хочешь отмстить тому, кто обходится съ тобою хуже, нежели съ собакою, такъ приходи ко мн.— Прошу тебя, приходи ко мн. Такихъ, какъ онъ, много на свт, а меня ты сколько лтъ знаешь, Нанси… сколько лтъ!

— Да, я хорошо тебя знаю, отвчала двушка, не показавъ ни малйшаго смущенія.— Прощай!

Она бросилась назадъ, когда Феджинъ хотлъ взять ея руку, твердымъ голосомъ пожелала ему доброй ночи и заперла дверь.

Феджинъ пошелъ домой, занятый своими планами. Онъ думалъ, что въ Нанси, утомленной жестокимъ обхожденіемъ разбойника, родилась привязанность къ какому-нибудь новому другу. Ея перемна, частыя отлучки изъ дому, равнодушіе къ ихъ жизни, и наконецъ отчаянное нетерпніе выйдти изъ дому въ поздній, какъ-бы опредленный часъ этой ночи,— все подтверждало его догадки. Предметъ этой новой привязанности не могъ быть между его мирмидонами, и Феджинъ не зналъ, гд искать его.

Онъ хотлъ достигнуть еще и другой цли. Сайксъ зналъ слишкомъ-много, шутки его и выходки раздражали Жида, умвшаго однако скрывать свои раны. Двушка чувствовала, что Сайксъ не знаетъ ни благодарности, ни пощады. Небольшаго труда будетъ стоять, думалъ Феджинъ, убдить ее справиться съ Сайксомъ. Тогда вліяніе мое на двушку будетъ безпредльно.

Эти мысли занимали Феджина въ то время, какъ онъ сидлъ одинъ въ комнат разбойника, и посл, уходя отъ него, искалъ случая высказать ихъ двушк. Она не показала ни удивленія, ни испуга, однако поняла его. Это видно было по ея взгляду.

Жидъ бросилъ мрачный взоръ на домъ, изъ котораго вышелъ, и, крпче завернувшись въ плащъ, поползъ къ своей берлог.

На другое утро онъ всталъ рано и съ нетерпніемъ ожидалъ своего новаго товарища, который наконецъ явился и съ жадностью бросился на завтракъ.

— Вольтеръ! сказалъ Жидъ, подвигая къ нему судъ.

— Ну, что? отвчалъ Ноа:— въ чемъ дло? Не заставляй меня ничего длать, пока я не помъ.

— Ты можешь сть и говорить, сказалъ Феджинъ, внутренно проклиная своего новаго друга.

— О, конечно могу! сказалъ Ноа.— Гд Шарлотта?

— Я послалъ ее съ другою женщиною, потому-что хотлъ остаться съ, тобой наедин.

— А! сказалъ Ноа.— Ты лучше заставилъ бы ее приготовить еще завтракъ. Ну, говори, ты мн не помшаешь.

— Ты вчера славно работалъ, сказалъ Жидъ:— шесть шиллинговъ въ первый день! Ты составишь себ состояніе черезъ ребятишекъ…

— Не забудь еще прибавить бутылку портеру и горшокъ молока.

— Нтъ, нтъ, отвчалъ Жидъ.— Ты вчера отличился…

— Хорошо для начала, замтилъ Ноа.— Портеръ я отнялъ у какого-то пьяницы, а молоко стояло у дверей трактира: такъ я боялся, чтобъ въ него не попало дождя, или чтобъ оно не замерзло,— понимаешь? Ха! ха! ха!

Жидъ показалъ видъ, что также смется, а Ноа продолжалъ завтракъ съ прежнимъ аппетитомъ.

— Вольтеръ, сказалъ Феджинъ:— я хочу поручить теб дало, для котораго необходимы умнье и осторожность.

— Не хочешь ли ты опить послать меня въ полицію? сказалъ Ноа.— Ни за что не пойду.

— О, нтъ! отвчалъ Жидъ.— Тутъ нтъ ни малйшей опасности, нужно только подстерегать женщину.

— Старуху? спросилъ Ноа.

— Молодую.

— Исполню чудесно! сказалъ Ноа.— Какъ же я буду подстерегать ее?

— Ты долженъ мн сказать, куда она ходитъ, съ кмъ видится и что говоритъ, въ какую именно улицу ходитъ, въ какой домъ.

— Что же ты дашь мн за это? спросилъ Ноа.

— Если хорошо исполнишь — ‘унтъ стерлинговъ, сказалъ Жидъ.— Такой суммы я никому еще не давалъ.

— Кто же она? спросилъ Ноа.

— Изъ нашихъ.

— Ты сомнваешься въ ней?

— Она нашла себ новыхъ друзей, и я хочу знать, кто они, отвчалъ Жидъ.

— Понимаю, сказалъ Ноа.— Только, чтобъ имть удовольствіе узнать порядочные ли они люди? Ха! ха! ха! Готовъ.

— Я зналъ, что ты согласишься, сказалъ Феджинъ, довольный своимъ успхомъ.

— Гд жь она? спросилъ Ноа.— Гд мн ждать ее? куда идти?

— Объ этомъ ты узнаешь отъ меня посл. Будь только готовъ.

Въ эту ночь, и въ слдующую, и въ третью, шпіонъ сидлъ совсмъ одтый, готовый идти по первому слову Феджана. Прошло шесть ночей — шесть долгихъ, утомительныхъ ночей — и въ каждую изъ нихъ Феджинъ приходилъ домой съ недовольнымъ лицомъ, и коротко отвчалъ, что еще не время. Въ седьмую онъ возвратился ране, съ радостію, которой не могъ скрыть. Это было въ воскресенье.

— Она идетъ на ночь, сказалъ Феджинъ:— цлый день она была одна, и человка, котораго она боится, нтъ дома. Ступай за мною скоре.

Ноа вскочилъ, не говоря ни слова. Они поспшно вышла изъ дому и, прошедъ лабиринтъ улицъ, пришли наконецъ къ тому самому трактиру, гд Ноа спалъ въ первую ночь своего прибытія въ Лондонъ.

Былъ двнадцатый часъ, двери трактира заперты, но он тихо отворились, когда Жидъ свиснулъ. Жидъ и Ноа вошли безъ шуму и дверь заперлась.

Едва удерживая дыханіе, Феджинъ и молодой Жидъ, впустившій ихъ, показалъ Ноа стекло, вставленное въ стну, сдлавъ знакъ наклониться къ нему и замтить женщину, сидвшую въ сосдней комнат.

— Это она? шепнулъ Ноа.

Жидъ кивнулъ головою.

— Мн не хорошо видно лицо ея, шепталъ Ноа.— Она смотритъ внизъ, а свтъ стоятъ сзади ея.

— Постой, шепнулъ Феджинъ.— Онъ сдлалъ знакъ Берни, и тотъ исчезъ. Черезъ минуту мальчикъ вошелъ въ сосднюю комнату и, какъ-бы снимая со свчки, поставилъ ее на видное мсто, потомъ началъ говорить съ двушкою и заставилъ ее поднять голову.

— Теперь я вижу ее, вскричалъ шпіонъ.

— Хорошо видишь?

— Я узнаю ее изъ тысячи.

Онъ поспшно отскочилъ, когда дверь изъ комнаты отворилась и двушка вышла. Феджинъ увлекъ его въ углубленіе, скрытое занавскою, и здсь они стояли, притая дыханіе въ то время, какъ она прошла мимо ихъ и вышла въ дверь, въ которую они вошли недавно.

Ноа перемигнулся съ Феджиномъ и бросился за нею.

— На лво! кричалъ молодой Жидъ: — перейди на другую сторону.

Ноа сдлалъ это, и при свт фонарей увидлъ двушку въ нсколькихъ шагахъ передъ собою. Онъ приблизился къ ней сколько ему было нужно, и шелъ по другой сторон улицы, чтобъ лучше замчать ея движенія. Она судорожно обернулась два или три раза, и одинъ разъ остановилась, чтобъ пропустить впередъ двухъ человкъ, шедшихъ за нею. Казалось, идя дале, она ободрилась и шла боле-твердымъ, ровнымъ шагомъ. Шпіонъ шелъ все въ одномъ разстояніи за нею, и не сводилъ съ нея глазъ.

ГЛАВА XLIV.
Сдержанное слово.

Церковные часы пробили три четверти двнадцатаго, когда дв фигуры мелькнули на Лондонскомъ-Мосту. Одна, шедшая легкимъ и поспшнымъ шагамъ, была женщина, кого-то искавшая, другая — мужчина, который крался въ тни, въ небольшомъ отъ нея разстояніи, останавливаясь, когда она останавливалась, и слдя за всми ея движеніями. Такимъ образомъ они подошли уже къ концу моста, когда женщина, видя безуспшность своихъ поисковъ, вдругъ повернула назадъ. Движеніе это было мгновенно: но тотъ, кто сторожилъ за нею, вдругъ скрылся за фонарный столбъ и, давъ ей пройдти впередъ, тихо послдовалъ за нею. Около середины моста она остановилась. Онъ также остановился.

Ночь была темна. Днемъ шелъ дождь, и въ такое позднее время, въ такомъ мст мало было народу. Проходившіе по мосту очень могли не видть ни женщины, ни ея шпіона. И она и онъ еще мене могли привлечь на себя безпокойные взгляды бродягъ, которые сами не знали, куда приклонить голову и гд найдти себ пріютъ.

Туманъ вислъ надъ ркою, заслоняя красноватый свтъ фонарей, мелькавшихъ въ разныхъ мстахъ, и длая еще мрачне, еще неявственне строенія, стоявшія по набережной. Старые, дымящіеся заводы и магазины, возвышаясь надъ другими домами, нависли надъ ркою, которая была такъ черна, что не могла отражать на поверхности своей исполинскія ихъ формы. Башня церкви Христа Спасителя и шпицъ святаго Магнуса виднлись во мрак, но лсъ корабельныхъ мачтъ за мостомъ и куполы другихъ церквей скрыты были туманомъ.

Двушка сдлала нсколько шаговъ взадъ и впередъ но мосту, все преслдуемая тмъ же человкомъ, какъ вдругъ тяжелый колоколъ церкви святаго Павла возвстилъ смерть дня. Полночь налегла на многолюдный городъ. Въ великолпныхъ палатахъ, въ темниц, въ дом сумасшедшихъ, въ пріютахъ рожденія и смерти, здоровья и болзни, надъ обезображеннымъ лицомъ трупа и тихомъ сномъ младенца,— повсюду водворилась полночь.

Не прошло двухъ минутъ, какъ молодая дама, въ-сопровожденіи сдаго джентльмена, вышла изъ кареты и, отославъ экипажъ, пошла прямо къ мосту. Двушка вздрогнула и тотчасъ бросилась къ ней.

Дама и сдой джентльменъ шли впередъ, осматриваясь кругомъ съ такимъ видомъ, какъ-будто не ожидая найдти кого имъ было нужно. Къ нимъ подошла двушка. Они остановились, вскрикнувъ отъ удивленія, но тотчасъ оправились, увидвъ человка въ одеждъ крестьянина, который прошелъ между ими.

— Не здсь, сказала Нанси отрывисто.— Здсь я боюсь говорить съ вами. Пойдемте отсюда,— надобно свернуть съ дороги.

Когда она произнесла эти слова и показала рукою мсто, куда хотла ихъ вести, крестьянинъ оборотился и прошолъ, грубо замтивъ имъ, что они заняли всю дорогу.

На мст, куда показывала двушка, оканчивался мостъ и была лстница къ рк. Къ этому мсту поспшилъ человкъ въ плать крестьянина, и началъ спускаться.

Эта лстница составляетъ часть моста и состоитъ изъ трехъ колнъ. Внизу, при конц втораго колна, прекращается каменная стна четвероугольнымъ столбомъ, обращеннымъ къ Темз. Тутъ нижнія ступени расширяются, такъ-что человкъ, спрятавшись за уголъ стны, не можетъ быть видимъ стоящими на лстниц. Крестьянинъ быстро осмотрлся кругомъ, и какъ нельзя было найдти лучшаго маета, чтобъ спрятаться, а вода уже сбыла, оставивъ просторъ около столба,— онъ бросился туда и прислонился спиною къ столбу, увренный, что разговаривающіе не спустятся ниже.

Медленно казалось ему время, онъ съ такимъ нетерпніемъ хотлъ узнать цль свиданія, столь различнаго отъ того, какого ожидалъ онъ, что даже готовъ былъ выйдти изъ засады. Вдругъ послышалась шаги и голоса приближавшихся людей.

Онъ прижался плотне къ стн, и едва дыша началъ вслушиваться.

— Это довольно неблизко, говорилъ джентльменъ.— Мы не пойдемъ дальше. Не всякій на нашемъ мст вврился бы тебя до того, чтобъ зайдти такъ далеко. И зачмъ привела ты насъ сюда? Не лучше ли было бы говорить тамъ наверху, гд свтло и ходятъ люди, чмъ вести насъ въ эту темную трущобу?

— Я сказала вамъ прежде, отвчала Нанси:— что тамъ я боюсь говорить съ вами. Я сама не знаю отъ-чего, сказала двушка, вздрагивая:— но въ эту ночь на меня находитъ такой страхъ, такой ужасъ, что я едва могу стоять на ногахъ…

— Чего же ты боишься? спросилъ джентльменъ съ состраданіемъ.

— Сама не знаю чего, отвчала двушка.— Ужасныя мысли о смерти, какіе-то кровавые призраки, какой-то страхъ, отъ котораго я и теперь горю какъ отъ огня, терзали меня цлый день. Вечеромъ я читала книгу, чтобъ какъ-нибудь убить время, и те же призраки представлялись мн въ книг.

— Мечты! сказалъ джентльменъ, утшая ее.

— О, нтъ, отвчала двушка глухимъ голосомъ.— Я готова божиться, что видала слово ‘гробъ’, написанное на каждой страниц книги огромными черными буквами,— гробъ пронесли мимо меня по улиц…

— Въ этомъ нтъ ничего необыкновеннаго, сказалъ джентльменъ.— Мимо меня также часто носятъ гробы.

— Настоящіе, замтила двушка.— Со мною было не то!..

Въ словахъ ея было столько отчаянія, что отъ нихъ невольна сжималось сердце. Но нжный голосъ молодой дамы просилъ ее успокоиться и удалить отъ себя мрачныя мысли.

— Говорите съ нею кротче, сказала дама своему спутнику.— Бдняжка! Она нуждается въ состраданіи.

— О, зачмъ люди не такъ добры и милостивы къ несчастнымъ,какъ вы!

Двушка зарыдала. Насколько минутъ продолжалось молчаніе. Наконецъ джентльменъ спросилъ:

— Ты не была здсь ночью въ прошлое воскресенье?

— Я не могла прійдти, откачала Нанси:— меня задержали силою.

— Кто?

— Биль,— тотъ, о комъ я прежде говорила вамъ.

— Надюсь, что тебя не подозрваютъ въ сношеніяхъ съ нами о томъ дл, для котораго мы сюда пришли? съ безпокойствомъ спросилъ джентльменъ.

— Нтъ, отвчала двушка, качая головою.— Мн трудно уйдти изъ дому, чтобъ онъ не спросилъ, куда я иду. Я и тогда не могла бы съ вами увидться, еслибъ прежде не дала ему соннаго порошка.

— Онъ проснулся прежде, чмъ ты возвратилась? спросилъ джентльменъ.

— Нтъ, ни онъ, ни кто другой не подозрваютъ меня.

— Хорошо, сказалъ джентльменъ.— Теперь выслушай.

— Готова, отвчала двушка.

— Эта дама, началъ джентльменъ:— сообщала мн и еще нкоторымъ друзьямъ, которымъ можно было ввриться, то, что ты разсказывала ей. Признаюсь, сначала я нсколько сомнвался, но теперь совершенно врю теб. Мы должны узнать теперь все, чтобъ можно было явно обвинять Монкса. Ты должна выдать намъ Жида.

— Феджина! вскричала двушка, отступая.

— Ты должна выдать его, сказалъ джентльменъ.

— Никогда, никогда! отвчала двушка.— Сколько зла онъ ни сдлалъ мн, я не ршусь на это!

— Ты не хочешь? спросилъ джентльменъ, невидимому ожидавшій такого отвта.

— Нтъ! отвчала двушка.

— Почему же?

— По причин, которая извстна этой дам, и она возьметъ мою сторону. Другая причина та, что я веду такую же дурную жизнь, какъ и онъ, многіе жили подобно мн и могли выдать меня, но не выдали, не смотря на всю низость своихъ поступковъ.

— И такъ, быстро сказалъ джентльменъ:— выдай Монкса мн въ руки, чтобъ я могъ съ нимъ раздлаться.

— А если онъ выдастъ другихъ?

— Общаю теб, что отъ него только захотятъ узнать истину, въ исторіи Оливера есть обстоятельства, которыя должны остаться тайною для многихъ, вывдавъ всю встану, ему возвратятъ свободу.

— А если нтъ? спросила двушка.

— Тогда, отводить джентльменъ: — Жидъ не будетъ преданъ суду безъ твоего согласія.

— Дастъ ли мн это общаніе и эта дама? поспшно спросила двушка.

— Да, отвчала Роза.— Даю теб честное слово.

— Монксъ никогда не узнаетъ, откуда вы получили о немъ вс эти свднія? сказала двушка, посл минутнаго молчанія.

— Никогда, отвчалъ джентльменъ.

— Я съ малолтства жила между лжецами, и сама лгала, сказала двушка: — но вамъ врю.

Получивъ отъ обоихъ увренія, что она безопасно можетъ говорятъ, она начала описывать имъ трактиръ, изъ котораго вышла въ эту ночь, но говорила такъ тихо, что шпіону почти ничего нельзя было разслушать. Иногда она останавливалась, и, казалось, въ это время джентльменъ записывалъ, что она говорила прежде. Описавъ имъ мсто и назначивъ часъ, когда удобне всего схватить Монкса, она начала изображать его самого.

— Онъ высокъ ростомъ, сказала двушка: — крпкаго сложенія, но худощавъ, у него быстрая походка, и онъ всегда глядитъ съ одного плеча на другое. Лицо его смугло, волосы и глаза темные, но блуждающіе и впалые, хотъ ему и не должно быть боле двадцати-пяти лтъ. Губы его часто носятъ на себ слды его зубовъ,— онъ даже иногда кусаетъ себ руки… Отъ-чего вы вздрогнули? спросила двушка, вдругъ останавливаясь.

Джентльменъ отрывисто отвчалъ, что онъ не вздрагивалъ, что ей показалось это, и просилъ продолжать.

— Большую часть того, что я сказала вамъ, слышала я отъ другихъ, продолжала двушка: — потому-что сама видла его только два раза, и онъ всегда былъ завернутъ въ широкій плащъ. Кажется, это все, что я могу вамъ сказать объ немъ… Постойте, прибавила она: — у него на ше, такъ высоко, что можно нсколько видть сверхъ галстуха, когда онъ поворачиваетъ голову, есть…

— Широкая красная черта, какъ-будто отъ обжога! вскричалъ джентльменъ.

— Почему вы это знаете?

Дама вскрикнула отъ удивленія. Наступило мертвое, долгое молчаніе, такъ-что шпіонъ могъ слышать дыханіе разговаривавшихъ.

— Сколько могу судить по этому описанію, мн кажется, я знаю его, сказалъ наконецъ джентльменъ.— Но посмотримъ… Во многихъ есть странныя сходства…

Съ этими словами онъ подошелъ ближе къ скрытому шпіону, и Ноа ясно услышалъ, какъ джентльменъ прошепталъ:— это долженъ, быть онъ!

— Ну, сказалъ джентльменъ, возвращаясь на прежнее мсто:— ты много помогла нашимъ розъискамъ, и я хочу также быть теб полезнымъ. Что я могу для тебя сдлать?

— Ничего, отвчала Нансв.

— Не упрямься, сказалъ джентльменъ съ кротостію.— Подумай хорошенько.

— Ничего, отвчала двушка, плача.— Вы ничмъ не можете помочь мн. У меня нтъ боле никакой надежды, никакого желанія.

— Ты напрасно обманываешь себя, сказалъ джентльменъ.— Прошедшее было ужасно, но въ будущемъ ты еще можешь надяться. Я не говорю, что въ нашей власти возвратить теб спокойствіе души,— потому-что ты сама найдешь его, но безопасное убжище въ Англія, или, если ты боишься остаться здсь — за границею, мы предлагаемъ теб съ искреннимъ желаніемъ быть теб полезными. Прежде утренней зари, прежде, нежели рка проснется при первомъ блеск дня, ты будешь вн власти своихъ прежнихъ товарищей, не оставя посл себя никакихъ слдовъ, какъ-будто совсмъ исчезнешь съ земли. Я не хотлъ бы даже, чтобъ ты возвратилась домой, сказала хоть одно слово своимъ старымъ товарищамъ, или взглянула на свой домъ, дохнула воздухомъ, который для тебя заразителенъ и смертоносенъ. Брось все, пока еще есть время!

— Она согласится, вскричала дама.— Она въ нершимости…

— Нтъ! отвчала двушка посл минутной борьбы.— Я прикована къ своей прежней жизни, проклинаю и ненавижу ее, но не могу, оставить. Я зашла слишкомъ-далеко, и еслибъ вы говорила мн это нсколько лтъ назадъ, я смялась бы надъ вами. Но,— сказала она, поспшно оборачиваясь:— на меня снова находитъ какой-то страхъ… Пора идти домой.

— Домой! съ ужасомъ повторила дама.

— Домой, сказала двушка.— Въ тотъ домъ, который я создала себ трудами цлой жизни… Прощайте! За мной станутъ присматривать… Идите, идите. Если я оказала вамъ услугу, то отъ васъ требую тоже услуги: оставьте меня одну идти домой.

— Все напрасно! сказалъ джентльменъ со вздохомъ.— Можетъ — быть, мы подвергаемъ ее опасности, оставаясь здсь. Не будемъ задерживать ее доле.

— Какой же можетъ быть конецъ этого несчастнаго созданія? спросила дама.

— Какой конецъ? повторила двушка.— Взгляните передъ собою,— взгляните на эту тмную воду. Какъ часто случается вамъ читать о несчастныхъ, которыя, бросаясь туда, не оставляютъ посл себя никакого слда. Можетъ-быть, черезъ нсколько лтъ, можетъ-быть, черезъ нсколько мсяцевъ… я дойду до этого.

— О, замолчи, ради Бога! сказала дама рыдая.

— До васъ никогда не достигнетъ слухъ о моей смерти, и да избавитъ васъ Богъ отъ подобныхъ слуховъ! отвчала двушка.— Покойной ночи.

Джентльменъ отвернулся.

— Вотъ кошелекъ, сказала дама.— Возьми его для меня, можетъ-быть, ты нуждаешься.

— Нтъ, нтъ, отвчала двушка.— Я служила вамъ не за деньги, оставьте мн эту мысль. Дайте мн что-нибудь изъ того, что вы носите… Нтъ, нтъ, не кольцо… хоть перчатки ваши, или носовой платокъ, пусть хоть что-нибудь останется мн на память отъ васъ, добрая барышня. Да благословятъ васъ Богъ! Прощайте…

Волненіе двушки и какое-то предчувствіе новаго несчастія принудили джентльмена оставить ее. Стукъ шаговъ затихъ, и голоса смолкли.

— Постойте! вскричала Роза прислушиваясь.— Не зоветъ ли она? Мн кажется, я слышу ея голосъ.

— Нтъ, она стоятъ неподвижно и не уйдетъ прежде насъ, отвчалъ мистеръ Броунло, печально оглядываясь.

Роза медлила, но старый джентльменъ взялъ ее за руку и почти насильно увлекъ впередъ. Когда они скрылись, двушка упала на каменныя ступени и зарыдала горькими слезами.

Скоро она встала и дрожа вошла въ улицу. Изумленный шпіонъ нсколько минутъ оставался неподвижнымъ, потомъ, удостовривъ, что онъ одинъ, выползъ изъ своей засады и бгомъ бросился къ дому Жида.

ГЛАВА XXV.
Послдствія.

Оставалось два часа до разсвта, это время, осенью, можно назвать смертью ночи, улицы пусты и безлюдны, повсюду царствуетъ безмолвіе и только развратъ блуждаетъ безъ пристанища. Въ этотъ часъ, Жидъ сидлъ въ своей комнат съ столь блднымъ и встревоженнымъ лицомъ, что казался какимъ-то ужаснымъ призракомъ, вставшимъ изъ могилы.

Онъ сидлъ наклонясь къ потухшему Камину, завернувшись въ старый взорванный плащъ и обратясь лицомъ къ свч, стоявшей возл него на стол. Правая рука его сжимала губы, погрузясь въ задумчивость, онъ кусалъ свои длинные ногти.

На полу, на тюфяк, Ноа опалъ крпкимъ сномъ. Изрдка взглядывалъ старикъ на него, и потомъ на свчу, которая давно догорла, хоть онъ и не замчалъ этого.

Мысли его были далеко. Разрушенные планы, измна Нанси, невозможность отмстить Сайксу, страхъ разоренія и смерти, наконецъ слдствіе всего — ярость, терзали Феджина и тяжелымъ камнемъ лежали на его сердц.

Онъ сидлъ, не измняя своего положенія, какъ вдругъ услышалъ стукъ шаговъ на улиц.

— Наконецъ! шепталъ Жидъ, кусая свои сухія, помертвлыя губы.— Наконецъ-то!

Тихо зазвонилъ колокольчикъ. Жидъ поползъ къ двери и возвратился въ сопровожденія человка, плотно закутаннаго, который несъ подъ полою узелъ. Это былъ Сайксъ.

— Вотъ! сказалъ онъ, кладя узелъ на столъ.— Береги это, мн много стояло трудовъ. Я думалъ быть здсь тремя часами ране.

Феджинъ взялъ узелъ и, заперевъ его въ шкафъ, слъ на прежнее Мсто не говоря ни слова. Но во все это время онъ не сводилъ глазъ съ разбойника, и теперь, когда они сидли лицомъ къ лицу, Жидъ пристально взглянулъ на него. Губы его такъ дрожали, лицо такъ измнялось отъ внутренняго волненія, что Сайксъ невольно отодвинулъ стулъ и осмотрлъ его.

— Что ты на меня такъ поглядываешь? вскричалъ Сайксъ.

Жидъ не отвчалъ ни слова.

— Онъ сошелъ съ ума! сказалъ Сайксъ.— Мн должно беречься.

— Нтъ, нтъ, отвчалъ Феджанъ.— Не теб, не теб, Биль. Ты ни въ чемъ невиноватъ.

— О комъ же ты говоришь?

— Я все скажу теб, сказалъ Жидъ, подвигая стулъ:— и съ тобою будетъ хуже, чмъ со мною.

— Говори скоре! отвчалъ Сайксъ съ недоврчивостью.— Пожалуй, Нанси подумаетъ, что я ужъ погибъ.

— Погибъ! вскричалъ Феджинъ.— Я думаю, что теперь она въ этомъ уврена.

Сайксъ съ изумленіемъ взглянулъ на Жида и, не получая никакого объясненія, сильною рукою схватилъ его за воротъ.

— Говори же сію минуту! сказалъ онъ:— или замолчишь поневол. Разсказывай все, что знаешь, старая собака!

— Предположи, что мальчишка, который здсь лежитъ… началъ Феджинъ.

Сайксъ оборотился къ тому мсту, гд спалъ Ноа, какъ-будто прежде не замтивъ его.— Ну, дале? сказалъ онъ.

— Предположи, что онъ, продолжалъ Жидъ: — вздумалъ выдать насъ полиціи, сначала описавъ вс наши примты, а потомъ назначивъ мсто, гд насъ можно схватить. Предположи, что каждую ночь онъ уходитъ и разсказываетъ другимъ о темъ, что мы длаемъ. Слышишь? вскричалъ Жидъ въ ярости.— Предположи, что онъ длалъ все это,— что тогда?

— Что? отвчалъ Сайксъ съ ужаснымъ проклятіемъ.— Если онъ еще живъ — я растопчу его.

— А что, если это не онъ, а я? вскричалъ Жидъ.— Я знаю многое, и, кром себя, могу проложить дорогу къ вислиц я другимъ.

— Не знаю, отвчалъ Сайксъ блдня и скрежеща зубами.— Я при всхъ разорвалъ бы тебя на части,— у меня достало бы силы уничтожить тебя однимъ ударомъ…

— Право?

— Попробуй! сказалъ разбойникъ.

— А если бы это былъ Чарльсъ, или Докинсъ, или Бэтси, или…

— Все равно, кто бы ни былъ! съ нетерпніемъ отвчалъ Сайксъ.— Кто бы ни былъ,— я со всми раздлаюсь одинаково.

Феждинъ опять пристально взглянулъ на разбойника и, сдлавъ ему знакъ молчать, началъ будить соннаго. Сайксъ спокойно услся на стулъ, ожидая, чмъ все это кончится.

— Вольтеръ, Вольтеръ! Бдняжка! сказалъ Феджинъ съ адскою радостію.— Онъ усталъ — усталъ, присматривая за нею,— за нею, Биль!

— Что такое? спросилъ Сайксъ отодвигаясь.

Жидъ не отвчалъ ни слова, но, наклонясь къ Ноа, заставилъ его ссть. Ноа протеръ глаза и осмотрлся кругомъ.

— Скажи мн еще… еще разъ, чтобъ онъ слышалъ, сказалъ Жидъ, показывая на Сайкса.

— Что сказать? спросилъ Ноа.

— Что ты знаешь о… Нанси, сказалъ Жидъ, дергая Сайкса за рукавъ.— Ты вдь шелъ за нею?

— Да.

— Къ Лондонскому Мосту?

— Да.

— Тамъ она встртила двухъ незнакомыхъ теб людей?

— Да.

— Джентльмена и даму, съ которыми она прежде условилась о встрч, и которые просили ее выдать всхъ ея сообщниковъ, сначала Монкса, что она и общала,— описать его, что она и сдлала, и сказать, въ какомъ дом мы собираемся, что также исполнила,— откуда лучше смотрть за нами, что она и объяснила,— и въ какое время мы туда ходимъ. Она вдь сказала это? Она разсказала все безъ сопротивленія, безъ угрозы… вдь она говорила это? вскричалъ Жидъ, вн себя отъ ярости.

— Да, отвчалъ Ноа.

— Что она говорила о прошедшемъ воскресеньи? спросилъ Жидъ.

— Я ужь вдь сказалъ, отвчалъ Ноа.

— Повтори еще разъ! кричалъ Феджинъ.

— Они спрашивали ее, почему она не пришла въ прошедшее воскресенье, продолжалъ Ноа:— и она отвчала, что не могла.

— Почему? почему? радостно спросилъ Жидъ.— Окажи ему почему!

— Потому-что ее силою удержалъ дома Биль, о которомъ она говорила имъ прежде, отвчалъ Ноа.

— Что она еще объ немъ говорила? вскричалъ Жидъ.— Говори ему, говори все!

— Что ей не легко выйдти изъ дому безъ того, чтобъ онъ не узналъ, куда она идетъ, сказалъ Ноа: — и что когда въ первый разъ она ходила для свиданія съ дамою, она — ха! ха! ха! я хохоталъ безъ памяти — она дала ему соннаго порошка.

— Пусти меня! вскричалъ Сайксъ, вырываясь отъ Жида:— пусти!

Оттолкнувъ старика, онъ выбжалъ изъ комнаты и въ бшенствъ бросился по лстниц.

— Биль, Биль! кричалъ Жидъ, слдуя за нимъ.— Одно слово… только одно слово.

Онъ никогда не дождался бы отвта, но запертая дверь удержала Сайкса.

— Пусти меня! кричалъ онъ.— Не говори ни одного слова,— все напрасно. Пусти!

— Выслушай меня, сказалъ Жидъ, кладя руку на замокъ.— Ты не будешь…

— Ну!

— Ты не будешь слишкомъ… жестокъ, Биль?

День начинался, и для нихъ было довольно-свтло, чтобъ видть лица другъ друга. Они помнялись взглядами: въ глазахъ обоихъ былъ огонь, въ которомъ пылалъ смертный приговоръ двушки.

— Мн кажется, сказалъ Феджинъ, видя, что притворство уже напрасно: — мы не совсмъ въ безопасности. Берегись, Биль!

Сайксъ не отвчалъ ни слова, но, толкнувъ дверь, бросился по пустымъ улицамъ.

Онъ не останавливался ни минуты, не произнесъ ни одного слова, по бжалъ безъ мысли, безъ чувства, прямо къ своему дому. Тихо отворивъ дверь и вбжавъ въ комнату, онъ загородилъ ее тяжелымъ столомъ и отдернулъ занавски кровати.

Двушка лежала на ней полураздтая. Онъ разбудилъ ее, она вскочила, испуганная, встревоженная.

— Вставай! сказалъ разбойникъ.

— Это ты, Биль? весело сказала двушка, обрадовавшаяся его возвращенію.

— Я! отвчалъ онъ.— Вставай!

Возл горла свча, но разбойникъ бросилъ ее подъ столъ. Видя, что уже разсвтало, двушка встала, чтобъ поднята штору.

— Оставь! сказалъ Сайксъ.— Для того, что я хочу длать, довольно-свтло.

— Биль, тихо сказала двушка:— что ты такъ на меня смотришь?

Разбойникъ глядлъ на нее нсколько минутъ не говоря ни слова, потомъ схватилъ ее, притащилъ на средину комнаты и, еще разъ взглянувъ на дверь, тяжелою рукою зажалъ ей ротъ.

— Биль, Биль! стонала двушка въ смертельномъ страх:— я… я не буду кричать… но… выслушай меня… скажи… что я сдлала?

— Ты сама знаешь! отвчалъ разбойникъ, удерживая дыханіе.— За тобою слдили ночью, каждое твое слово было услышано.

— Такъ пощади же мою жизнь, ради Бога, какъ я пощадила твою, сказала двушка, прижимаясь къ нему.— О, подумай обо всемъ, что а прежде для тебя длала, въ замнъ этой ночи. Ты подумаешь еще, и избавишь себя отъ злодйства… Биль, Биль, ради Бога, ради самого тебя,— подумай прежде, нежели прольешь мою кровь. Клянусь, я всегда была врна теб…

Сайксъ сдлалъ усиліе, чтобъ освободить свои руки, но напрасно. Двушка обвила ихъ своими руками.

— Биль! вскричала она, стараясь положить голову на его грудь: — джентльменъ и добрая дама говорили мн, что я могу кончить дни свои спокойно въ какой-нибудь далекой сторон. Дай мн еще разъ съ ними увидться, на колняхъ выпрошу у нихъ и теб такую же милость. Мы оставимъ это ужасное мсто, и далеко другъ отъ друга забудемъ прежнюю жизнь, будемъ молиться… Раскаяніе никогда не поздно. Они мн такъ сказали… Теперь я чувствую это… но намъ нужно время… немного, немного времени!

Разбойникъ высвободилъ одну руку и схватилъ пистолетъ. Мысль, что выстрлъ можетъ привлечь постороннихъ, мелькнула въ ум его и онъ со всею силою дважды ударилъ имъ въ лицо, которое прикасалось къ груди его.

Она зашаталась и упала, почти ослпленная кроьию, которая лилась изъ глубокой раны на лбу, но съ трудомъ ставъ на колни, вынула блый платокъ Розы, и, держа его такъ высоко къ небу, какъ позволяли ея послднія силы, шептала молитву милосердому Богу…

Страшно было смотрть на нихъ. Убійца отошелъ къ стн, закрылъ глаза рукою и схватилъ тяжелую дубину……

ГЛАВА XLVI.
Бгство Сайкса.

Изъ всхъ преступныхъ длъ, которыя во мрак той ночи совершены были въ обширныхъ предлахъ Лондона, это было самое преступное. Изъ всхъ злодяній, которыя, возставая удушливыми парами, смшивались съ утреннимъ туманомъ,— это было самое жестокое и безчеловчное.

Солнце, — свтлое солнце, приносящее не одинъ свтъ, но и новую жизнь, и надежду, и свжесть человку,— взошло надъ шумнымъ городомъ. Сквозь закрашеныя стекла, сквозь окна, заклеенныя бумагою, сквозь куполъ собора и щели хижины оно равно разсивало благотворные лучи свои, оно же освтило и комнату, гд лежала убитая двушка. Если это зрлище было ужасно при туманномъ утр, то какимъ оно должно было казаться при полномъ блеск дня!

Убійца не двигался, онъ боялся пошевельнуться. Ужасъ оковалъ вс члены его. Онъ набросилъ покрывало на трупъ, но недвижные, помертвлые глаза проницали сквозь ткань и, казалось, были устремлены на потоки крови, освщенные солнцемъ. Онъ опять сорвалъ покрывало — передъ нимъ лежало тло, облитое кровью,— и какою кровью!

Онъ взялъ свчу, развелъ огонь и бросилъ въ него дубину. На конц ея были остатки волосъ, которые, превратясь въ пепелъ, вились въ камин. Даже это навело на него ужасъ, онъ смылъ съ себя кровь, но на плать оставались еще пятна:— онъ разорвалъ его и сжегъ. Однакожь сколько слдовъ осталось на полу! Даже лапы собаки были окровавлены.

Во все это время онъ не могъ взглянуть на трудъ, кончивъ все, подошелъ къ двери, таща за собою собаку, тихо отперъ дверь, вынулъ ключъ и оставилъ свое жилище.

Онъ прошелъ мимо и взглянулъ въ окно, чтобъ удостовриться, не видно ли чего-нибудь снаружи. Штора по-прежнему оставалась спущенною, она хотла поднять ее, чтобъ взглянуть на свтъ, котораго уже не видла. Она лежала близко оттуда. Онъ зналъ это…

Взглядъ его былъ мгновенный. Онъ дышалъ свободне, вышедъ изъ комнаты. Свиснувъ собак, онъ быстро отошелъ прочь.

Убійца бродилъ, какъ осужденный, изъ одного конца города въ другой, за заетавою онъ упалъ въ изнеможеніи и заснулъ крпкимъ сномъ.

Скоро всталъ онъ и пошелъ назадъ къ Лондону по большой дорог, потомъ опять повернулъ назадъ, шелъ по полямъ, отдыхая во рвахъ и снова пускаясь въ путь.

Куда бы пойдти ему, чтобъ утолить свой голодъ, гд было бы мало народу? Въ ближайшую деревушку. Туда онъ направилъ свой шаги — то бгомъ, то медленнымъ шагомъ, то вдругъ останавливаясь. Но когда онъ достигъ деревни, вс, кого ни встрчалъ онъ, даже дти, казалось, смотрли на него съ недоврчивостію. Онъ снова пошелъ назадъ, не смя спросить куска хлба или воды, хоть онъ и не лъ нсколько часовъ.

Цлыя мили исходилъ онъ и опять воротился къ тому же мсту, откуда вышелъ. Миновало утро и полдень, уже смеркалось, а изъ все-еще блуждалъ взадъ и впередъ около одного мста.

Было девять часовъ, когда убійца, совершенно утомленный, и собака, хромавшая отъ усталости, повернули къ деревенской церкви, прокравшись вдоль улицы деревушки, они вошли въ маленькій трактиръ, гд свтился огонекъ. Въ комнат разведенъ былъ огонь, нсколько крестьянъ пили вино, грясь передъ огнемъ. Крестьяне очистили мсто для незнакомца, но тутъ слъ въ дальній уголъ, лъ и пилъ одинъ, длясь съ своею собакою.

Люди, собравшіеся около огня, говорили о сосднихъ помстьяхъ и фермерахъ, потомъ о лтахъ старика, котораго похоронили въ послднее воскресенье, молодые люди говорили, что онъ былъ очень старъ, а старики утверждали, напротивъ, что онъ былъ очень молодъ, даже не старе самаго стараго изъ нихъ.

Казалось, тутъ нечего было опасаться. Разбойникъ, расплатись, молчаливо сидлъ въ углу и ужо началъ засыпать, какъ былъ разбуженъ шумомъ шаговъ вновь-пришедшаго человка.

То былъ веселый малой, полу-торгашъ, полу-шарлатанъ, который ходилъ по деревн, продавая ножницы, щетки, мыло, лекарства для собакъ и лошадей и другія вещи, лежавшія у него въ ящик за спиною. Приходъ его былъ сигналомъ къ общимъ остротамъ, которыя прекратились только тогда, когда онъ кончилъ свой ужинъ и отперъ ящикъ.

— А это что такое? спросилъ усмхаясь крестьянинъ, показывая на одну изъ вещицъ.

— Это, сказалъ шарлатанъ: — лучшій и врнйшій составъ для вывода всякихъ пятенъ, ржавчины, грязи, сырости, пыли изъ шелка, атласа, полотна, кембрика, сукна, кисеи, ковровъ, мериноса и Няняхъ матерій. Винныя пятна, водяныя пятна, смоляныя пятна, всякія пятна,— все исчезаетъ отъ одного прикосновенія этого врнйшаго и полезнйшаго состава. Если женщина запятнала свою честь, ей стоитъ только проглотить одинъ кусокъ этого состава, и она вылечится,— потому-что это ядъ. Если джентльменъ хочетъ доказать свою честь, этотъ составъ можетъ послужить ему вмсто пистолетной пули. Одинъ пенсъ за кусокъ, только одинъ пенсъ!

Тотчасъ явились двое покупателей, другіе стояли въ нершимости. Шарлатанъ, замтя это, усилилъ свое краснорчіе.

— Все это у меня раскупаютъ въ нсколько часовъ, сказалъ онъ.— Этотъ составъ выдлываютъ на четырнадцати водяныхъ мельницахъ, шести паровыхъ машинахъ и посредствомъ гальванической баттареи, которая дйствуетъ безпрерывно, и при всемъ томъ не могутъ приготовить его въ достаточномъ количеств, хоть люди до того работаютъ, что умираютъ, и вдовамъ ихъ тотчасъ дается пенсіонъ по двадцати фунтовъ въ годъ на каждаго ребенка. Одинъ пенсъ за кусокъ! Винныя пятна, водяныя пятна, красильныя пятна, смоляныя пятна, кровавыя пятна… Вотъ пятно на шляп джентльмена, которое и выведу въ одну минуту.

— Подай сюда шляпу! вскричалъ Сайксъ, вскакивая.

— Я вычищу ее, отвчалъ шарлатанъ, подмигивая однимъ глазомъ:— прежде, нежели вы успете пройдтись по комнат. Вотъ, господа, замтьте это темное пятно на шляп джентльмена,— оно не боле шиллинга. Будь это винное пятно, водяное пятно, или кровавое пятно…

Онъ не усплъ договорить, потому-что Сайксъ оттолкнулъ столъ и, вырвавъ свою шляпу, выбжалъ изъ комнаты.

Съ тмъ же страхомъ, съ тою же нершимостью, которые терзали его цлый день, убійца, видя, что его не преслдуютъ, пошелъ назадъ къ городу и, при свт фонарей, увидлъ почтальйона, отдававшаго письма на городскую почту. Онъ подошелъ ближе и сталъ прислушиваться.

Сторожъ стоялъ у дверей, принимая письма. Почтальйонъ отдавалъ ихъ.

— Что новаго, Бэнъ? спросилъ онъ.

— Ничего, отвчалъ сторожъ.— Говорятъ о какомъ-то убійств, да я не совсмъ врю.

— О, это точно правда, сказалъ джентльменъ, выглядывая изъ окна.— Ужасное убійство!

— Кто же убитъ? спросилъ сторожъ, приподнимая фуражку.— Мужчина, или женщина?

— Женщина, отвчалъ джентльменъ.— Думаютъ…

Раздался звукъ рога и почтальйонъ ускакалъ.

Сайксъ оставался на улиц, какъ-будто потерявъ силы посл того, что онъ слышалъ, тревожимый неизвстностью куда идти, наконецъ опять поворотилъ назадъ.

Онъ шелъ бодро, но когда, оставя за собою городъ, проходилъ по пустымъ и мрачнымъ мстамъ, ужасъ овладлъ имъ. Каждый предметъ, каждая тнь, двигавшаяся или неподвижная, принимали въ глазахъ его страшные образы, но этотъ страхъ былъ ничто въ сравненія съ чувствомъ, которое вселялъ въ него блдный призракъ, шедшій по слдамъ его. Онъ могъ начертитъ его тнь во мрак, не измнивъ ни одной черты лица, и означить его мрную, медленную походку. Онъ слышалъ его жалобы въ шелест листьевъ, когда дыханіе втерка сливалось съ послднимъ, тихимъ воплемъ. Когда убійца останавливался, призракъ длалъ то же, когда онъ бжалъ, призракъ летлъ вслдъ за нимъ.

Иногда разбойникъ оборачивался съ отчаянною ршимостію — убить призракъ, хоть онъ и казался ему мертвымъ, но волосы вставали дыбомъ на голов его и кровь застывала въ жилахъ: призракъ оборачивался вмст съ нимъ и являлся позади. Онъ прислонился къ стн, но сквозь ночныя облака видлъ, что призракъ стоялъ надъ его головою. Онъ упалъ навзничь: призракъ стоялъ въ головахъ его, недвижный, безмолвный, какъ гробовой камень съ эпитафіею, написанною кровавыми буквами.

Не врьте тмъ, которые говорятъ, что убійцы иногда избгаютъ правосудія, я что Провидніе оставляетъ ихъ ненаказанными, минута такого ужаса хуже двадцати смертей.

Въ пол, по которому проходилъ Сайксъ, былъ навсъ, представлявшій убжище во время ночи. Передъ входомъ въ него стояли три тополя, которые усиливали темноту его внутри, втеръ шумлъ, играя ихъ листьями. Сайксъ не могъ войдти туда, пока снова не разсвтетъ, и прижался плотне къ стн.

Призракъ всталъ передъ нимъ ужасне прежняго. Эти большіе, блестящіе, неподвижные глаза сіяли въ темнот, ничего не освщая. Только два глаза, но они были везд… Когда убійца закрывалъ себ лицо, ему представлялась комната съ знакомымъ существомъ, которое онъ хотлъ бы позабыть, если бъ только могъ исторгнуть его изъ своей памяти. Все стояло на своемъ мст. Тло также было на своемъ мст, глаза все т же — большіе, блестящіе, неподвижные. Онъ вышелъ и бросился въ поле. Призракъ шелъ за нимъ. Онъ снова вошелъ подъ навсъ и опять упалъ на землю: глаза мертвеца блестли по-прежнему….

Здсь онъ оставался въ такомъ ужас, который никто не могъ испытать, кром его: все тло его задрожало, когда невдалек вдругъ раздались вопли и шумъ смшанныхъ голосовъ. Каждый звукъ людскаго голоса въ этомъ пустынномъ мст пугалъ его. Онъ получилъ новую силу и бодрость при вид собственной опасности, и вскочивъ на ноги, бросился въ поле.

Небо казалось въ огн. Вставая въ воздух съ мильйонами искръ, потоки пламени смшивались одинъ съ другимъ, освщая кругомъ пространство на нсколько миль, втеръ несъ къ нему клубы дыма. Крики становились громче и громче, смшиваясь съ набатомъ, слышно было, какъ обрушались тяжелыя кровли. Шумъ увеличивался боле-и-боле. Народъ — мужчины, женщины и дти, бгали въ отчаяніи. Для убійцы это было какъ-будто новою жизнію. Онъ бросился впередъ, не смотря ни на какія преграды, собака бжала передъ нимъ съ громкимъ лаемъ.

Онъ пришелъ на мсто пожара. Полуодтые люди бгали взадъ и впередъ, иные стараясь выводить изъ конюшень испуганныхъ лошадей, другіе — спасая, что можно было спасти. Мста, гд были прежде двери и окна, представляли массу огня, желзо, раскаленное до-бла, падало на землю. Стукъ пожарныхъ трубъ и шумъ воды, падавшей на обгорлыя бревна, еще боле увеличивали тревогу. Женщины и дти кричали, между-тмъ, какъ мужчины ободряли другъ друга. Сайксъ позабылъ все и бросился въ самую густую толпу.

Во всю эту ночь, онъ кидался изъ одного мста въ другое, то работая у помпъ, то бросаясь сквозь дымъ и пламя туда, гд шумъ становился сильне. Вверхъ и внизъ по лстницамъ, на кровляхъ строеніи, на полуразвалившихся перекладинахъ, подъ падающими бревнами и камнями, везд былъ онъ, но, будто одаренный волшебною жизнью, не получилъ ни раны, ни ушиба, и безъ мысли, безъ усталости, встртилъ утро надъ дымящимися развалинами.

Едва прошло это самозабвеніе, ужасное сознаніе злодйства возвратилось опять съ новою силою. Боязливо осмотрвшись кругомъ, увидя людей, раздлившихся на толпы и разговаривавшихъ между собою, онъ боялся быть предметомъ ихъ разговора. Собака повиновалась движенію руки его, и они тихо удалились. Невдалек сидло нсколько человкъ, которые просили его раздлить съ ними пищу. Онъ сълъ кусокъ хлба, и взявшись за кружку съ пивомъ, услышалъ, какъ пожарные изъ Лондона разсказывали объ убійств. ‘Онъ убжалъ въ Бирмингэмъ’ говорилъ одинъ изъ нихъ: ‘но его поймаютъ, везд разосланы повелнія схватить его’.

Онъ бросился прочь и шелъ до-тхъ-поръ, пока въ изнеможеніи не упалъ на землю. На минуту, безпокойный, тревожный сонъ овладлъ имъ.

Вдругъ онъ ршился идти назадъ въ Лондонъ.

— Тамъ, по-крайней-мр, есть мсто, гд можно спрятаться, думалъ онъ.— Меня никто не ожидаетъ тамъ встртить, и съ помощію Феджина мн удастся можетъ-быть перебраться во Францію.

Не медля ни минуты, поспшилъ онъ исполнить свое намреніе и пошелъ назадъ по дорогамъ, мене-люднымъ, ршась скрываться невдалек отъ столицы.

Но мысль, что его легко могутъ узнать по собак, поразила его. Онъ ршился утопить собаку, и пошелъ дале, ища гд-нибудь пруда, дорогою онъ схватилъ тяжелый камень и привязалъ къ нему платокъ.

Во время этихъ приготовленій собака смотрла въ лицо своему хозяину, и по инстинкту ли узнала о его намреніи, или взглядъ его былъ строже обыкновеннаго, но она бжала отъ него дале, не позволяя къ себ приблизиться. Когда Сайксъ остановился у берега пруда и напалъ звать ее, она стала на одномъ мст, какъ-будто въ нершимости.

— Слышишь ты? сюда! кричалъ Сайксъ.

Собака приблизилась-было по привычк: но когда Сайксъ хотлъ обвязать платокъ около ея шеи, она тихо заворчала и отскочила назадъ.

— Сюда? сказалъ разбойникъ, топая ногою. Собака махала хвостомъ, но не трогалась съ мста. Сайксъ сдлалъ петлю и снова началъ звать ее.

Собака сдлала нсколько шаговъ впередъ, потомъ воротилась назадъ, остановилась на минуту, обернулась и какъ стрла скрылась изъ виду.

Разбойникъ продолжалъ свистать, и сдъ, ожидая, что собака воротится. Но ожиданія его были напрасны, и онъ снова пустился въ путь.

ГЛАВА XLVII.
Монксъ и мистеръ Броунло наконецъ встрчаются другъ съ другомъ. Разговоръ ихъ прерванъ.

Начинало смеркаться, когда мистеръ Броунло вышелъ изъ кареты у воротъ своего дома, и тихо постучалъ въ дверь. Дверь отворили, сильный, высокій человкъ вышелъ изъ кареты и сталъ по одну сторону дверецъ, между-тмъ, какъ другой, соскочивъ съ запятокъ, сталъ по другую. По знаку мистера Броунло, они вытащили изъ кареты третьяго и, подхвативъ его подъ руки, втолкнули въ домъ. Этотъ третій былъ Монксъ.

Такимъ образомъ они шли но лстниц, не говоря ни слова, и мистеръ Броунло, шедшій впереди, довелъ ихъ до передней. У дверей, Монксъ, шедшій съ видимой неохотою, остановился. Два человка въ молчаніи взглянули на стараго джентльмена.

— Онъ знаетъ послдствія, сказалъ мистеръ Броунло.— Если онъ будетъ медлить или противиться, вытащите его на улицу, зовите полицію и выдайте отъ моего имени, какъ преступника.

— Какъ вы смете говорить это обо мн? спросилъ Монксъ.

— Какъ ты смешь принуждать меня къ этому, молодой человкъ? отвчалъ мистеръ Броунло, сурово смотря на него.— Не-ужели ты съ ума сошелъ? Не держите его. Ты можешь идти, а мы за тобою будемъ слдовать. Но предупреждаю тебя, что посл не жди ужь отъ меня пощады. Пусть кровь твоя падетъ на твою собственную голову!

— По какому праву эти собаки схватили меня на улиц и привезли сюда? спросилъ Монксъ, смотря на людей, стоявшихъ возл него.

— Я это приказалъ имъ, отвчалъ мистеръ Броунло.— Если вы жалуетесь, что васъ лишили свободы, то прежде могли открыто на это жаловаться, но вы во всю дорогу не сказали ни слова. Опять повторяю вамъ: прибгните къ покровительству законовъ, я также обращусь къ нимъ, и посл не говорите, что я погубилъ васъ.

Монксъ не зналъ, что отвчать. Онъ медлилъ.

— Вы тотчасъ можете ршиться, сказалъ мистеръ Броунло съ прежнимъ хладнокровіемъ.— Если хотите, чтобъ я обвинялъ васъ публично и довелъ до наказанія, котораго вы заслуживаете, то длайте, что вамъ угодно. Если жь нтъ, сядьте на этотъ стулъ не говоря ни слова. Онъ ожидалъ васъ цлые два дня.

Монксъ что-то прошепталъ, но все еще не ршался. Безпокойнымъ взглядомъ слдилъ онъ за движеніями стараго джентльмена, но, не видя никакой надежды, вошелъ въ комнату и слъ, пожимая плечами.

— Заприте дверь, сказалъ мистеръ Броунло слугамъ:— и войдите, когда я позову васъ.

— Вы поступили прекрасно, сказалъ Монксъ, бросая плащъ и шляпу:— прекрасно, какъ слдуетъ старому другу моего отца.

— Именно потому-что я былъ другомъ твоего отца, молодой человкъ: — именно потому-что надежды и желанія юныхъ и счастливыхъ дней моихъ были связаны съ нимъ,— что онъ вмст со мною преклонялъ колни передъ смертнымъ одромъ своей единственной сестры, которая должна была назваться моею женою, хоть небо судило иначе,— что и до-сихъ-поръ я не могу забыть его,— по всему этому я ршился кротко поступать съ тобою даже теперь — да, Эдуардъ Лифордъ, даже теперь,— и краснть за тебя, какъ за человка, недостойнаго носить имя Лифордовъ.

— Что за дло до имени? сказалъ Монксъ, видя волненіе стараго джентльмена.— Что значитъ для меня имя?

— Для тебя — ничего. Но ока носила это имя, и воспоминаніе о ней и теперь возбуждаетъ во мн прежнее, незабвенное чувство. Я очень радъ, что ты перемнилъ имя, очень радъ.

— Что же вамъ отъ меня угодно? спросилъ Монксъ.

— У тебя есть братъ, сказалъ мистеръ Броунло, вставая:— братъ, котораго имя заставило тебя слдовать за мною сюда въ изумленіи и страхъ.

— У меня нтъ брата, отвчалъ Монксъ.— Вы знаете, что я былъ единственнымъ сыномъ. у моего отца. Зачмъ же вы говорите мн о братьяхъ? Вамъ все извстно такъ же хорошо, какъ и мн.

— Выслушай, что я знаю, и чего ты не хочешь знать, сказалъ мистеръ Броунло.— Мн извстно, что отъ несчастнаго брака, къ которому принудили твоего отца чужая гордость и честолюбіе, ты былъ единственнымъ и самымъ негоднымъ сыномъ.

— Эти названія не могутъ разсердить меня, сказалъ Монксъ, усиливаясь усмхнуться.— Главное вамъ извстно, и я доволенъ.

— Но мн извстны также страданія, медленныя муки и позднее раскаяніе, бывшія слдствіемъ этого брака, продолжалъ старый джентльменъ.— Я знаю, какъ ужасно, какъ томительно было для этой несчастной четы влачить въ свт тяжелую цпь, которая была отравлена для нихъ обоихъ, знаю, какъ холодная учтивость смнилась открытыми насмшками, какъ посл равнодушія явилась ненависть, посл ненависти презрніе, и потомъ отвращеніе, которое кончилось тмъ, что они разстались и жили далеко другъ-отъ-друга, стараясь подъ веселою маскою скрыть настоящія свои чувства. Мать твоя скоро все забыла, но грусть цлые годы терзала сердце несчастнаго отца твоего.

— Что же слдуетъ изъ того, что они разстались? спросилъ Монксъ.

— Твоя мать, совершенно предавшись удовольствіямъ свта, забыла мужа, который былъ десятью годами моложе ея,— и онъ нашелъ себ новыхъ друзей. Надюсь, что наконецъ это обстоятельство теб извстно?

— Нисколько! сказалъ Монксъ съ видомъ человка, который ршился ни въ чемъ не сознаваться.

— Но твои поступки доказываютъ, что ты никогда не забывалъ этого, отвчалъ мистеръ Броунло.— Я говорю о томъ, что случилось пятнадцать лтъ назадъ, когда теб было не боле одиннадцати лтъ, а отцу твоему тридцать одинъ годъ,— потому-что, повторяю теб,— онъ былъ мальчикомъ, когда отецъ приказалъ ему жениться. Продолжать ли мн разсказъ, который, можетъ набросить тнь на память твоего отца, или ты пощадишь ее и откроешь мн всю истину?

— Мн нечего открывать, замтилъ Монксъ съ видимымъ смущеніемъ.— Вы можете продолжать, если вамъ это нравится.

— И такъ, въ числ этихъ новыхъ друзей, сказалъ мистеръ Броунло:— былъ отставной офицеръ, котораго жена умерла за полгода предъ тмъ, оставя ему двухъ дочерей. Одна изъ дочерей была прекрасное созданіе девятнадцати лтъ, другая — двухлтнее дитя.

— Ну-съ, какое же мн до этого дло? спросилъ Монксъ.

— Они жили, продолжалъ мистеръ Броунло, необращая никакого вниманія на вопросъ Монкса:— жили въ томъ мст, гд остановился отецъ твой во время своего путешествія, гд онъ поселился. Знакомство, короткость, дружба,— слдовали другъ за другомъ. Отецъ твой обладалъ рдкими качествами, онъ во всемъ похожъ былъ на сестру свою. И старый офицеръ, короче узнавая его, любилъ его боле-и-боле. Хорошо, еслибъ тмъ все и кончилось! Но дочь его чувствовала къ отцу твоему то же самое.

Старый джентльменъ замолчалъ, Монксъ кусалъ себ губы, устремивъ глаза на полъ. Видя это, мистеръ Броунло продолжалъ:

— Къ концу года онъ уже былъ связавъ съ этою двушкою неразрывными узами, онъ былъ предметомъ первой, истинной, пламенной, единственной страсти невинной, неопытной двушки.

— Вашъ разсказъ слишкомъ-длиненъ, съ нетерпніемъ замтилъ Монксъ.

— Это печальный, грустный разсказъ, замтилъ мистеръ Броунло: — и такіе разсказы рдко бываютъ коротки, не то, что веселые. Наконецъ, одинъ изъ тхъ богатыхъ родственниковъ, для выгодъ котораго отецъ твой пожертвовалъ своимъ счастіемъ,— умеръ, и чтобъ вознаградить за бдствія, которыхъ онъ былъ причиною, оставилъ ему лекарство отъ всхъ печалей, деньги. Отцу твоему было необходимо хать въ Римъ, гд умеръ этотъ человкъ, не приведя въ порядокъ своихъ длъ. Но тамъ онъ опасно захворалъ, и это извстіе достигло до твоей матери, жившей въ Парижъ, она тотчасъ похала къ нему съ тобою. Онъ умеръ на другой день вашего прізда, не оставя никакого завщанія — никакого, такъ-что все имніе осталось въ вашихъ рукахъ.

При этихъ словахъ, Монксъ удвоилъ вниманіе, не поднимая глазъ съ полу.

— Прежде, нежели онъ ухалъ, тихо сказалъ мистеръ Броунло, устремивъ глаза на Монкса:— онъ зашелъ ко мн.

— Я никогда объ этомъ не слыхивалъ, прервалъ Монксъ недоврчиво, скрывая свое удивленіе.

— Зашелъ ко мн, и оставилъ у меня, съ другими вещами — портретъ, писанный имъ-самимъ,— портретъ этой несчастной двушки, которую онъ не хотлъ оставить и не могъ взять съ собою. Онъ терзался безпокойствомъ и угрызеніями совсти, говорилъ, что былъ причиною гибели и безчестія достойнаго существа, вврилъ мн свое намреніе продать все имніе, и, оставя вамъ часть, бжать съ тою, которую любилъ онъ. Но даже отъ меня, своего стараго, преданнаго, ему друга, онъ скрылъ многое, общаясь все разсказать въ письмахъ, и потомъ увидться со мною въ послдній разъ. Увы! Это было послднее наше свиданіе. Я не получалъ писемъ и никогда не видалъ его боле! Я хотлъ отъискать ту, которую любилъ онъ, чтобъ предложить помощь ей и ея ребенку. Но семейство ея за недлю передъ тмъ выхало куда-то, они впали въ огромные долги, и выплативъ ихъ, скрылись ночью — куда, никто не могъ мн сказать!

Монксъ сталъ дышать свободно и осмотрлся кругомъ, съ торжествующимъ видомъ.

— Когда твой братъ, продолжалъ мистеръ Броунло, подвигая свой стулъ:— слабое, беззащитное существо, игрою случая брошенъ былъ въ мои руки и избавленъ мною отъ порочной, презрнной жизни…

— Что? вскричалъ Монксъ, вздрагивая.

— Да, спасенъ мною, сказалъ мистеръ Броунло.— Я вижу, что твоя жертва скрыла мое имя. Когда, больной, онъ лежалъ у меня въ дом, сходство его съ портретомъ поразило меня. Даже когда я увидлъ его въ первый разъ, то, не смотря на рубище, его покрывавшее, лицо его напомнило мн многое. Не буду говорить теб, что его украли у меня, прежде, нежели я узналъ его исторію…

— Почему же? быстро спросилъ Монксъ.

— Потому-что ты очень хорошо это знаешь.

— Я?

— Передо мною, любезный, нечего скрываться, отвчалъ мистеръ Броунло: — я покажу теб, что знаю больше этого.

— Вы , вы… можете сказать что-нибудь противъ меня? шепталъ Монксъ.

— Увидимъ, отвчалъ старый джентльменъ:— я потерялъ мальчика и, не смотря на вс усилія, не могъ найдти его. Мать твоя умерла, я зналъ, что ты одинъ могъ открыть тайну и какъ мн сказали, что ты ухалъ въ Вестиндію, чтобъ скрыться отъ преслдованій,— я похалъ за тобою. Ты оставилъ Вестиндію за нсколько мсяцевъ передъ моимъ туда пріздомъ, и пріхалъ въ Лондонъ, но никто не звалъ, гд именно ты остановился. Я возвратился. Повренные твои ничего не могли сказать о теб: ты скрывался по цлымъ мсяцамъ съ людьми, которые вмст съ тобою хотли погубить беззащитнаго ребенка. Дни и ночи блуждалъ я по улицамъ, но до-сихъ-поръ поиски мои были напрасны, и я не могъ увидть тебя ни на минуту.

— А теперь вы видите меня, сказалъ Монксъ, смло вставая: — что жь изъ этого? Злодйства и преступленія — громкія слова, которыя, по вашему мннію, оправдываются сходствомъ какого-то чертенка съ какимъ-то портретомъ. Вы даже не знаете, родилось ли дитя отъ этого преступнаго союза.

— Я не зналъ, отвчалъ мистеръ Броунло:— но прошедшею ночью узналъ все. У тебя есть братъ: ты это знаешь,— ты и его знаешь. Было завщаніе, которое уничтожала твоя мать, сдлавъ его тайною, которую открыла только теб. Завщаніе относилось къ ребенку, котораго ты встртилъ случайно, и котораго сходство съ отцомъ возбудило твои подозрнія. Ты отъискалъ мсто, гд онъ родился. Тамъ существовало свидтельство о его рожденіи и о родныхъ его. Это свидтельство было уничтожено тобою, и теперь, какъ говорилъ ты своему сообщнику Жиду, единственныя свидтельства мальчика лежать на дн рки, а старая колдунья, которая получила ихъ отъ матери, тлетъ въ могил. Недостойный сынъ, трусъ, лжецъ! ты, пользовавшійся совтами разбойниковъ и убійцъ въ темнот ночи, призывавшій смерть на голову брата,— ты, съ колыбели бывшій врагомъ своего отца,— не-ужь-ли еще хочешь запираться передо мною?

— Нтъ, нтъ, нтъ! шепталъ Монксъ, вн себя отъ ужаса.

— Каждое слово твое было мн извстно, вскричалъ старый джентльменъ — Тни на стн подслушивали твой шопотъ, и доносили мн, видъ гонимаго ребенка обратилъ даже самый порокъ къ раскаянію, внушивъ ему благородныя чувства. Совершено убійство, въ которомъ виновенъ и ты, хотя, быть можетъ, сдлано оно не по твоей вол.

— Нтъ! нтъ! прервалъ Монксъ: — я… я ничего не знаю объ этомъ, я хотлъ спросить васъ. Я не зналъ причины… я думалъ, что это была простая ссора…

— Причиною было — открытіе нкоторыхъ тайнъ твоихъ, отвчалъ мистеръ Броунло.— Откроешь ли ты вс?

— Да, открою.

— Подпишешь свое имя на бумаг, гд будетъ изложена вся истина, и повторишь ее при свидтеляхъ?

— Это я… также общаюсь сдлать.

— Ты долженъ сдлать боле, сказалъ мистеръ Броунло.— Заставь этого несчастнаго мальчика позабыть твои преступленія. Приведи въ исполненіе ту часть завщанія, которая касается до него и которую ты врно не забылъ, а потомъ ступай куда хочешь! На этомъ свт вы не должны боле встрчаться другъ съ другомъ.

Между-тмъ, какъ Монксъ ходилъ взадъ и впередъ, бросая мрачные взгляды и думая о средствахъ избгнуть этихъ условій,— дверь отворилась, и докторъ Лосбернъ, сильно встревоженный, вбжалъ въ комнату.

— Его поймаютъ! вскричалъ онъ.— Его поймаютъ сегодня вечеромъ!

— Убійцу? спросилъ мистеръ Броунло.

— Да, да, отвчалъ докторъ.— Собаку его видли недалеко отсюда. Шпіоны разосланы но всмъ направленіямъ. За него общано сто фунтовъ стерлинговъ.

— Я даю еще пятьдесятъ, сказалъ мистеръ Броунло.— Гд Генрихъ Мели?

— Онъ также отъискиваетъ злодя.

— Что сдлалось съ Жидомъ? спросилъ мистеръ Броунло.

— Его еще не взяли, но теперь онъ врно ужь попался.

— Ршился ли ты? тихо спросилъ мистеръ Броунло у Монкса.

— Да, отвчалъ онъ.— Вы… вы… не выдадите меня?

— Хорошо, останься здсь до моего возвращенія. Это одно средство…

— Чмъ вы кончили? спросилъ докторъ шопотомъ.

— Я сдлалъ все, что нужно, отвчалъ мистеръ Броунло.— Но хочу отмстить за несчастную… Куда идти?

— Ступайте въ полицію: теперь врно его поймали, отвчалъ мистеръ Лосбернъ.— Я останусь здсь.

И два джентльмена разстались.

ГЛАВА XLVIII.
Бгство и преслдованіе.

Около той части Темзы, гд видны самыя неопрятныя строенія и гд корабли въ рк чернютъ отъ дыма низкихъ, тсныхъ домовъ,— существуетъ и теперь грязнйшій участокъ земли, совершенно неизвстный, даже по названію, большей части жителей Лондона.

Чтобъ достигнуть до этого мста, надо пройдти сквозь лабиринтъ узкихъ, извилистыхъ и грязныхъ улицъ, обитаемыхъ бднйшимъ классомъ народа. Полуразвалившіеся домы, выбитыя окна, поддерживаемыя желзными засовами, полусгнившія двери встрчаются почти на каждомъ шагу. Этотъ участокъ окруженъ грязнымъ рвомъ, глубиною въ шесть или восемь футовъ, а шириною около двадцати во время прилива. Ровъ этотъ составляетъ рукавъ Темзы и посредствомъ шлюзовъ можетъ быть наполненъ водою. Тридцать или сорокъ лтъ назадъ, здсь процвтала торговля, но въ настоящее время не осталось никакихъ слдовъ ея. Домы безъ владльцевъ: двери отворены настежь, и только какія-нибудь особенныя причины могутъ заставить человка искать здсь убжища.

Въ верхнемъ этаж одного изъ такихъ домовъ, ветхаго и разрушеннаго по наружности, но имвшаго крпко-защищенное окно и дверь, которыя сзади прилегали ко рву,— въ маленькой комнат сидли два человка, смотря другъ на друга со страхомъ и ожиданіемъ въ глубокомъ молчаніи. Одинъ изъ нихъ былъ Тоби Кракитъ, другой — мистеръ Читлингъ.

— Когда взяли Феджина? спросилъ наконецъ Тоби.

— Сегодня въ два часа, отвчалъ Читлингъ.— Мы съ Чарльсомъ спрятались за печку, а Вольтеръ влзъ въ пустую бочку внизъ головою, но его вытащили за ноги и тоже взяли.

— А Бэтси?

— Бдная Бэтси! Она пришла взглянутъ на мертвое тло, и сошла съ ума! отвчалъ печально Читлингъ.

— Что сдлалось съ Чарльсомъ Бэтсомъ?

— Онъ хотлъ прійдти сюда въ сумерки, больше некуда идти. Въ трактир Трехъ-Калкъ вс люди взяты въ тюрьму, и къ дому приставлена полиція.

— Плохо! замтилъ Тоби, кусая губы.

— Надо было видть, какъ волновался народъ, сказалъ Читлингъ.— Полицейскіе дралась какъ черти, а то Жида разорвали бы на части. Надо было видть, какъ онъ осматривался кругомъ, весь избитый, окровавленный, и жался къ нимъ, какъ-будто они были его первыми друзьями. Полицейскіе едва могли устоять противъ толпы, влача его за собою. Я будто и теперь еще вижу, какъ народъ гнался за нимъ, въ дикой ярости, и теперь вижу кровь на его бород и волосахъ, слышу ужасные крики и вопли женщинъ, проклинавшихъ его!

Пораженный ужасомъ, свидтель этой сцены зажалъ руками уши и закрывъ глаза, ходилъ взадъ и впередъ какъ помшанный.

Между-тмъ, какъ Тоби сидлъ, опустя глаза и не говоря ни слова, на лстниц послышался шумъ. Собака Сайкса вбжала въ комнату. Они подбжали къ окну, вышли на улицу, но хозяина ея не было видно.,

— Что это значитъ? сказалъ Тоби, когда они возвратились.— Не можетъ быть, чтобъ онъ пришелъ сюда. Я… я надюсь, что этого не будетъ.

— Если бы онъ шелъ сюда, то врно взошелъ бы вмст съ собакою, замтилъ Читлингъ.— Дай ей воды, она вся въ грязи: врно шла издалека.

— Откуда ей идти? вскричалъ Тоби.— Врно везд слишкомъ-много народу, такъ и прибжала сюда. Но почему она одна?

— Онъ (ни одинъ изъ нихъ не называлъ убійцу по имени) врно скрывается гд-нибудь недалеко. Какъ ты думаешь?

Тоби покачалъ головою.

Становилось темно, они заперли ставни, зажгли свчу и поставили ее на столъ. Ужасныя приключенія двухъ послднихъ дней сдлали сильное впечатлніе на обояхъ, неизвстность и опасность ихъ положенія еще боле увеличивала страхъ. Они придвинулись ближе другъ къ другу, дрожа при каждомъ звук, говорила мало, и то шопотомъ, и были въ такомъ ужас, какъ-будто тло убитой женщины лежало возл нихъ.

Вдругъ внизу послышались сильные удары въ дверь.

— Это врно Чарльсъ Бэтсъ, сказалъ Читлингъ.

Стукъ повторился.— Нтъ, это не онъ. Онъ никогда такъ не стучатъ.

Кракитъ подошелъ къ окну — и отскочилъ назадъ. Не нужно было говорить, кто былъ пришедшій, это блдное лицо сказало все. Собака также вскочила и съ воемъ побжала къ двери.

— Мы должны впустить его, сказалъ Тоби, взявъ свчу.

— Не-ужь-ли больше нечего длать? спросилъ другой.

— Нтъ. Онъ долженъ войдти.

— Не оставляй меня въ темнот, сказалъ Читлингъ, взявъ свчу съ печки и зажигая ее дрожащею рукою, между-тмъ, какъ удары и дверь длались сильне и сильне.

Кракитъ пошелъ отпереть дверь и возвратился, ведя за собою человка, у котораго нижняя часть лица была обвязана платкомъ, а верхняя скрыта подъ шляпою. Онъ тихо снялъ съ себя то и другое. Въ этомъ человк, съ блднымъ, исхудавшимъ лицомъ, впалыми глазами и прерывистымъ дыханіемъ,— едва можно было узнать тнь Сайкса.

Онъ положилъ руку на стулъ, который стоялъ посредин комнаты, но вдругъ задрожавъ, обернулся, потомъ придвинулъ его ближе къ стн — какъ-можно-ближе,— и слъ.

Никто не произнесъ ни слова. Онъ въ молчаніи глядлъ то на того, то на другаго изъ собесдниковъ. Когда послышался его глухой голосъ, вс вздрогнули,

— Какъ пришла сюда собака? спросилъ онъ.

— Одна.

— Въ вечернихъ газетахъ пишутъ, что Феджина взяли. Правда это, или нтъ?

— Правда.

Вс опять замолчали.

— Чортъ васъ возьми! Сказалъ Сайксъ. Разв вамъ нечего сказать мн?

Никто не отвчалъ.

— Ты живешь здсь? сказалъ Сайксъ, обращаясь къ Кракиту: — выдашь меня, или нтъ?

— Ты можешь остаться здсь, если считаешь себя въ безопасности.

Сайксъ медленно поднялъ глаза на стну, обернувъ голову назадъ, и спросилъ: — Тло… похоронили?

Они покачали головами.

— Зачмъ же нтъ? спросилъ онъ, по-прежнему осматриваясь. Зачмъ держать на земл такія ужасныя вещи?— Кто тамъ стучитъ?

Кракитъ, выходя изъ комнаты, сдлалъ знакъ рукою, что нечего бояться, и тотчасъ возвратился назадъ съ Чарльсомъ Бэтсомъ. Сайксъ сидлъ прямо противъ двери, такъ-что, войдя въ комнату, прежде всхъ увидлъ его.

— Тоби, сказалъ мальчикъ, отступая назадъ при взгляд на Сайкса.— Зачмъ ты не сказалъ мн объ этомъ внизу?

Въ этихъ простыхъ словахъ было столько ужаснаго, что несчастный готовъ былъ убить его. Но онъ кивнулъ головою и протянулъ руку.

— Уведи меня въ другую комнату, сказалъ мальчикъ, отступая.

— Какъ, Чарльсъ? сказалъ Сайксъ, вставая.— Разв… разв ты не знаешь меня?

— Не подходи ко мн! сказалъ мальчикъ, съ ужасомъ смотря въ лицо убійц.— Ты чудовище!

Сайксъ остановился, они взглянули другъ на друга,— но глаза убійцы опустились.

— Будьте свидтелями вы вс, кричалъ мальчикъ, одушевляясь боле и боле: — я не боюсь его: если прійдутъ за нимъ, я его выдамъ, онъ можетъ убить и меня, если сметъ,— но я выдамъ его. Я выдалъ бы его, еслибъ зналъ даже, что его сожгутъ живаго. Помогите! Если вы люди, помогите мн. Берите его!

Съ этимъ крикомъ мальчикъ бросился безъ оружія на сильнаго убійцу и ударилъ его о полъ.

Оба зрителя не врили глазамъ своимъ. Они не трогались съ мста, и мальчикъ, катаясь по полу съ убійцею, казалось, не чувствовалъ его ударовъ, крпче и крпче сжималъ его грудь и не переставалъ звать на помощь.

Борьба была слишкомъ-неравна и не могла долго продолжаться. Сайксъ уже сжалъ колномъ грудь Чарльса, когда Кракитъ оттолкнулъ его назадъ, и съ отчаяніемъ показалъ на окно. Внизу проходили съ огнемъ, и слышны были громкіе крики людей, шедшихъ черезъ деревянный мостъ. Въ толп, казалось, былъ кто-то верхомъ, потому-что стукъ копытъ не трудно было отличить отъ топота людей, подходившихъ все ближе и ближе. Раздался громкій стукъ въ дверь, и сердитый ропотъ толпы, который отнялъ бы бодрость у всякаго.

— Помогите! кричалъ мальчикъ пронзительнымъ голосомъ.— Онъ здсь, онъ здсь! Ломайте дверь!

— Именемъ короля, отворите! кричали голоса за дверью.

— Ломайте дверь! вопилъ мальчикъ.— Я говорю вамъ, что они никогда не отопрутъ ее. Бгите къ комнат, гд виднъ огонь. Ломайте дверь!

Тяжелые удары посыпались на дверь и въ ставни нижнихъ оконъ, когда онъ пересталъ говорить, и крики толпы заглушали стукъ ударовъ.

— Отворите какую-нибудь дверь, куда бы я могъ спрятать этого чертнка, кричалъ Сайксъ, бгая взадъ и впередъ, и влача за собою мальчика.— Вотъ дверь! Скоре… Онъ толкнулъ его и заперъ дверь на ключъ. Крпка ли дверь внизу?

— Она двойная и заперта на задвижки, отвчалъ Кракитъ.

— Крпки ли задвижки?

— Крпки.

— И окна также?

— И окна.

— Чортъ васъ возьми! кричалъ отчаянный разбойникъ, угрожая толп:— Длайте, что хотите, я не выдамъ себя.

Никакое ужасное проклятіе не могло сравниться съ криками ожесточенной толпы. Нкоторые хотли зажечь домъ, другіе кричали, чтобъ застрлить разбойника. Но никто не показывалъ столько ярости, какъ человкъ на лошади, который, соскочивъ на землю, кричалъ, что онъ дастъ двадцать гиней тому, кто схватитъ разбойника.

Нсколько голосовъ повторили этотъ крикъ, иные бгали взадъ и впередъ съ Факелами, другіе кричали и бранились, нкоторые бросалась впередъ, какъ сумасшедшіе, храбрйшіе цплялись, стараясь влзть на стну, и вс бгали въ темнот, съ криками и воплями.

— Вода прибываетъ! кричалъ убійца.— Дайте мн веревку,— длинную веревку! Я могу спуститься и переплыть черезъ ровъ. Дайте мн веревку, или я сдлаю еще три убійства и наконецъ убью самого себя!

Товарищи его, объятые страхомъ, показали мсто, гд лежали эти припасы, убійца, выбравъ длиннйшую веревку, бросился на крышу.

Вс окна въ этомъ дом были заколочены, исключая одного маленькаго отверстія въ комнат, гд былъ запертъ мальчикъ. Отсюда онъ не переставалъ звать на помощь, и когда наконецъ убійца вышелъ на крышу, громкіе крики возвстили появленіе его тмъ, которые были но другую сторону дома, и вс бросились сюда.

Онъ взглянулъ внизъ.

Вода сбыла, и ровъ представлялъ уже изъ себя грязную яму.

Толпа нсколько минутъ слдила за его движеніями, но видя, что ему невозможно исполнить принятаго намренія, подняла новые, веселые крики. Они повторялись громче и громче. Казалось цлый народъ проклиналъ убійцу.

Вс тснилась впередъ, лица, освщенныя факелами, выражали только ненависть и злобу. Домы на противоположное сторон рва были заняты народомъ, въ каждомъ окн виднлись лица, даже вс крыши усяны были любопытными. Каждый маленькій мостъ, (ихъ было три) гнулся подъ тяжестію зрителей, и все еще толпа стремилась впередъ, чтобъ хоть однимъ глазомъ взглянуть на злодя.

— Теперь ему не уйдти! кричалъ человкъ на ближайшемъ мосту.— Ура!

— Я общаю пятьдесятъ фунтовъ, кричалъ оттуда же старый джентльменъ: — тому, кто возьметъ его живаго. Я буду здсь, пока не возьмутъ его.

Раздался новый крикъ. Въ эту минуту разнесся слухъ, что дверь наконецъ выломали и вошли въ комнату. Это извстіе передавалось отъ однихъ другимъ, и вс бросились смотрть, какъ возьмутъ преступника.

Онъ видлъ ярость толпы и невозможность спасенія, но ршился на послднее средство: онъ хотлъ, воспользовавшись смятеніемъ и темнотою, спуститься въ ровъ и убжать.

Страхъ придалъ ему новыя силы. Обвязавъ одинъ конецъ веревки крпко около трубы, онъ при помощи зубовъ и рукъ сдлалъ на другомъ конц петлю. Преступникъ могъ спуститься по веревк до дна рва, и потомъ, обрзавъ ее ножомъ, убжать.

Въ ту самую минуту, какъ онъ взялъ петлю, чтобъ укрпиться за нее, и когда старый джентльменъ началъ кричать, чтобъ не давали ему спуститься,— въ ту самую минуту убійца, обернувшись, вдругъ всплеснулъ руками и испустилъ крикъ ужаса.

— Опять… глаза! вскричалъ онъ дикимъ голосомъ. Какъ-будто пораженный молніею, онъ зашатался, и, потерявъ равновсіе, покатился внизъ. Петля была на его ше, веревка натянулась какъ тетива, увлеченная тяжестью его тла. Онъ упалъ съ высоты тридцати-пяти футовъ. Раздался послдній вопль, ужасными конвульсіями исказились его члены, и онъ повисъ, сжимая ножъ окостенлою рукою.

Труба дрогнула, не не упала. Убійца безжизненный ударился объ стну, и мальчикъ умолялъ скоре взять съ его глазъ этотъ безобразный трупъ.

Собака, прятавшаяся до-сихъ-поръ, начала бгать взадъ и впередъ съ жалобнымъ воемъ и, собравъ послднія силы, хотла броситься на плечи къ мертвому разбойнику. Но, пролетвъ мимо, упала въ ровъ, и ударившись головою о камень, издохла на мст.

ГЛАВА XLIX.
Объясняются многія тайны, устроивается свадьба, при которой, однакожь, ни слова ни говорится о приданомъ.

Черезъ три дня посл происшествій, описанныхъ въ предыдущей глав, Оливеръ катился уже въ дорожной карет къ своему родному городу. Мистриссъ Мели, Роза, мистриссъ Бедвинъ и добрый докторъ хала съ нимъ, а мистеръ Броунло халъ сзади съ другою особою, объ имени которой мы еще не упомянемъ.

Путники немного говорили во время дороги, потому-что мистеръ Броунло увдомилъ ихъ о признаніи, которое онъ вынудилъ у Монка и общалъ принудить его высказать все, но они не совсмъ довряли этимъ общаніямъ и находились въ какомъ-то сомнніи, въ нершимости.

Добрый мистеръ Броунло, при помощи мистера Лосберна, старался, чтобъ они ничего не узнали о послднихъ ужасныхъ происшествіяхъ. Такимъ образомъ они хали въ молчаніи, размышляя о причинахъ, которыя собрали ихъ вмст, и никто не былъ расположенъ начинать разговора.

Но если Оливеръ молчалъ въ то время, какъ карета подъзжала къ мсту, гд онъ родился, по дорог, которой онъ никогда не видалъ,— то сколько новыхъ чувствъ и воспоминаній пробудилось въ груди это, когда они выхали на дорогу, по которой онъ шелъ пшкомъ, бдный, безпріютный мальчикъ, безъ друга, безъ крова!..

— Смотрите, смотрите, кричалъ Оливеръ, сжимая руку Розы и показывая въ окно кареты: — вотъ ршетка, черезъ которую я перелзъ, вотъ кусты, въ которыхъ я прятался, боясь, чтобъ меня насильно не увели назадъ, вотъ дорожка черезъ поле къ тому дому, гд я былъ ребенкомъ. О, Дикъ, Дикъ! мой добрый, милый другъ! еслибъ мн только взглянуть теперь на тебя!

— Ты скоро увидишь его, отвчала Роза.— Ты скажешь ему, какъ ты сталъ теперь счастливъ, богатъ и какъ при всемъ этомъ теб не достаетъ одного только, чтобъ и его сдлать счастливымъ.

— Да, да! сказалъ Оливеръ: — мы увеземъ его отсюда, однемъ его, будемъ учить и пошлемъ въ какую-нибудь деревню, гд бы онъ выросъ и поздоровлъ.. Не правда ли?

Роза кивнула головою, и мальчикъ, не въ силахъ будучи говорить, улыбнулся сквозь слезы.

— Вы будете добры и ласковы къ нему, какъ и ко всмъ? сказалъ Оливеръ.— Вы врно заплачете, когда онъ начнетъ вамъ все разсказывать,— такъ же заплачете, какъ плакали при моемъ разсказ. Я думаю, какъ онъ перемнился! Онъ сказалъ мн ‘Богъ съ тобою’, когда я бжалъ отсюда, а теперь я скажу ему: ‘Богъ благословилъ тебя!’

Когда они приближались къ городу и наконецъ въхали въ его узкія улицы, трудно было удержать Оливера, такъ была лавка гробовщика Соверберри, такая же, какъ и прежде, только гораздо проще, все знакомые лавки и домы, тележка трубочиста Гемфильда стояла у дверей стараго трактира,— Домъ Призрнія,— ужасная темница его дтскихъ лтъ, съ почернлыми окнами, выдавался въ улицу, тотъ же привратникъ стоялъ у воротъ, и при вид его Оливеръ невольно спрятался назадъ, хоть потомъ смялся самъ надъ собою. Все прежнее казалось ему тяжкимъ сномъ, о которомъ вспоминалъ онъ теперь въ своей новой, счастливой жизни.

Карета подъхала прямо къ воротамъ дома, на который Оливеръ привыкъ смотрть со страхомъ, считая его за дворецъ, здсь встртилъ ихъ мистеръ Гримвигъ, цалуя молодую даму и старую, когда он выходили изъ кареты, какъ-будто онъ былъ общимъ ддушкой, и ни разу не общаясь състь свою голову. Потомъ вс разошлись по своимъ комнатамъ.

Когда первая суматоха прошла, прежнее молчаніе водворилось въ дом. Мистеръ Броунло не вышелъ къ обду, два другіе джентльмена бгали взадъ и впередъ съ безпокойными лицами, и разговаривали между собою потихоньку. Одинъ разъ вызвали мистриссъ Мели, и она возвратилась съ заплаканными глазами. Все это очень безпокоило Розу и Оливера, они сидли, удивляясь всему происходившему, и говоря шопотомъ, какъ-будто боясь звуковъ собственнаго голоса.

Наконецъ, когда пробило девять часовъ, и они отчаялись уже у — слышать что-нибудь въ этотъ вечеръ, мистеръ Лосбернъ и мистеръ Гримвигъ вошли въ комнату въ сопровожденіи мистера Броунло и человка, при вид котораго Оливеръ не могъ удержать невольнаго крика: ему сказали, что это его братъ, между-тмъ, какъ онъ видлъ его вмст съ Феджиномъ у окна своей маленькой комнаты. Монксъ бросилъ злобный взглядъ на мальчика и слъ возл двери. Мистеръ Броунло, съ бумагами въ рук, подошелъ къ столу, возл котораго сидли Роза и Оливеръ.

— Это тягостная обязанность, сказалъ онъ:— но я долженъ снова прочесть здсь эти объявленія, которыя были подписаны въ Лондон при многихъ свидтеляхъ. Я избавилъ бы васъ отъ униженія, но передъ отъздомъ мы должны выслушать ихъ отъ васъ самихъ, и вы знаете для чего.

— Продолжайте! сказалъ человкъ, къ которому относились эти слова.— Скоре… Я довольно ужь сдлалъ. Не держите меня.

— Этотъ мальчикъ, сказалъ мистеръ Броунло, приближая къ себ Оливера:— братъ вашъ, онъ незаконный сынъ вашего отца Эдвина Лифорда и бдной Агнесы Флемингъ, которая умерла, произведя его на свтъ.

— Да, сказалъ Монксь.

— Онъ родился въ этомъ городъ?

— Да, въ Дом-Призрнія. Остальное вамъ извстно. Онъ показалъ на бумаги.

— Оно должно бытъ извстно и имъ, сказалъ мистеръ Броунло, смотря на Оливера и Розу.

— Ну, такъ слушайте жъ, продолжалъ Монксь.— Когда отецъ его сдлался болнъ въ Рим, мать моя пріхала къ своему мужу изъ Парижа, чтобъ смотрть за его имніемъ, потому-что ни онъ, ни она не имли другъ къ другу большой привязанности. Онъ ничего не зналъ о васъ, потому-что былъ уже безъ чувствъ, когда мы пріхали, и за другой день умеръ. Изъ бумагъ, оставшихся посл его смерти, къ вамъ адресованы были дв, одна изъ нихъ было письмо къ Агнес, другая — его завщаніе.

— Что было въ письм? спросилъ мистеръ Броунло.

— Клочокъ бумаги, весь исписанный словами раскаянія и молитвами къ Богу. Онъ уврялъ двушку, что какая-то тайна,— которая когда-нибудь откроется,— не позволяла ему на ней жениться до извстнаго времени, она врила ему до-тхъ-поръ, пока поврила уже слишкомъ-много, и потеряла то, чего никто не могъ ей возвратить. Въ это время она уже нсколько мсяцевъ была беременна. Онъ совтовалъ ей все, что могъ придумать, чтобъ скрыть ея стыдъ, если онъ будетъ живъ, и просилъ не проклинать его памяти, если онъ умретъ, напоминалъ ей день, когда онъ подарилъ ей маленькій браслетъ, и кольцо, на которомъ было вырзано ея имя и оставлено мсто для его имени. Потомъ слдовали несвязныя слова, изъ которыхъ ничего нельзя было понять.

— А завщаніе? спросилъ мистеръ Броунло, между-тмъ, какъ слезы падали изъ глазъ Оливера.

— Я все разскажу посл…

— Завщаніе было написано въ томъ же дух, какъ и письмо. Онъ вспоминалъ о несчастіяхъ, которыя принесла ему жена его, о коварств, порокахъ и низкихъ страстяхъ вашихъ,— его единственнаго сына, который его ненавидлъ. Все свое имніе онъ раздлилъ на дв равныя части: одну назначилъ Агнес Флемингъ, другую — ея ребенку. Если то будетъ двочка, то ей должно отдать вс деньги безусловно, если же мальчикъ, то въ такомъ только случа, когда до совершеннолтія онъ не запятнаетъ своего имена никакимъ безчестнымъ поступкомъ. Умирающій сдлалъ это съ тмъ, чтобъ показать свою довренность къ матери, которой дитя, но его убжденію, должно было имть ея кроткія, благородныя чувства. Еслибъ онъ былъ обманутъ въ своемъ ожиданіи, деньги должны бъ были перейдти къ вамъ, потому-что когда нравственность обоихъ дтей его будетъ одинакова,— онъ признатъ ваши права на свой кошелекъ, но не на свое сердце.

— Мать моя, громко сказалъ Монксъ:— сдлала то, что могла сдлать женщина,— она сожгла завщаніе. Письмо никогда не было доставлено по назначенію. Она открыла отцу обольщенной двушки позоръ его съ тмъ преувеличеніемъ, которое могла внушить ей ненависть. Терзаемый стыдомъ и безчестіемъ, онъ скрылся съ дтьми въ отдаленный уголъ Валлиса, перемнивъ имя, чтобъ даже друзья не знали, гд онъ находится,— и тамъ вскор онъ найденъ былъ мертвымъ въ постели. За нсколько недль до его, смерти, дочь его скрылась изъ дому, онъ самъ искалъ ее во дохъ ближайшихъ городахъ и деревняхъ, и думая, что она погубила себя, чтобъ, скрытъ свой стыдъ,— не могъ перенести ея потери.

Наступило молчаніе. Мистеръ Броунло прервалъ его:

— Нсколько лтъ спустя, мать этого человка — Эдуарда Лифорда — пришла ко мн. Онъ, бывъ восьмнадцати лтъ, отнялъ у нея вс деньги и брильянты и, проигравъ ихъ, убжалъ въ Лондонъ, гд жилъ два года съ самыми презрнными людьми. Она страдала отъ мучительной и неизлечимой болзни и, хотла увидть его передъ смертію. Посл многихъ поисковъ, наконецъ нашли его, и онъ ухалъ съ нею во Францію.

— Тамъ она умерла, сказалъ Монксъ:— посл медленной болзни, и передъ смертью передала мн эти тайны вмст съ въ вчною ненавистью къ тмъ, къ кому он относятся. Она не хотла врить, чтобъ двушка умертвила себя и своего ребенка, она предчувствовала, что дитя было живо. Я поклялся ей гнать его, никогда не давая покоя, и увлечь на самую низкую ступень порока… Она была, права: наконецъ я встртилъ его, начало было хорошо,— и безъ чужой болтовни я кончилъ бы какъ началъ,— непремнно кончилъ бы!

Между-тмъ, какъ злодй сложилъ руки и въ безсильной ярости шепталъ проклятія и угрозы, мистеръ Броунло обратился къ нему съ новымъ вопросомъ:

— Гд же браслетъ и кольцо?

— Я купилъ ихъ у женщины, о которой уже говорилъ вамъ, она украла ихъ у кормилицы, а та у умиравшей, отвчалъ Монксъ, не поднимая глазъ:— Вы знаете остальное.

Мистеръ Броунло кивнулъ головою мистеру Гримвигу, и тотъ, поспшно вышедъ изъ комнаты, скоро возвратился, вталкивая въ комнату мистриссъ Бомбль и таща за собою ея супруга.

— Не-уже-ли глаза не обманываютъ меня? вскричалъ мистеръ Бомбль съ притворною радостію:— не-уже-ли это маленькій Оливеръ? О!.. О-ли-веръ!.. еслибъ ты зналъ, сколько я грустилъ о теб .

— Молчи, дуракъ! сказала мистриссь Бомбль.

— Природа,— природа беретъ права свои, мистриссь Бомбль! замтилъ обиженный супругъ. — Могу ли я, воспитатель его, не чувствовать восхищенія, видя его между такими прекрасными дамами и джентльменами? Я всегда такъ любилъ этого мальчика, какъ-будто онъ былъ моимъ… моимъ… моимъ собственнымъ ддушкой. Другъ мой, Оливеръ, ты врно помнишь почтеннаго джентльмена въ бломъ жилет? Ахъ, на прошедшей недл онъ навсегда разстался съ нами, и теперь лежитъ въ прекрасномъ дубовомъ гроб…

— Удержите свои чувствованія, замтилъ мистеръ Гримвигъ.

— Постараюсь, отвчалъ мистеръ Бомбль.— Какъ вы поживаете, сударь? Надюсь, что вы находитесь въ добромъ здоровь?

Это привтствіе относилось къ мистеру Броунло, который, не отвчая, спросилъ, показывая на Монкса:

— Вы знаете этого человка?

— Нтъ, поспшно отвчала мистриссь Бомбль.

— Быть-можетъ, вы знаете? спросилъ мистеръ Броунло, обращаясь къ ея супругу.

— Во всю жизнь я никогда его не видывалъ, сказалъ мистеръ Бомбль.

— И ничего не продавали ему?

— Ничего, отвчала мистриссь Бомбль.

— Не было ли у васъ когда-нибудь извстнаго золотого браслета и кольца? спросилъ мистеръ Броунло.

— Нтъ. Не-уже-ли насъ призвали, сюда, чтобъ отвчать на такіе пустяки? сказала мистриссь Бомбль.

Мистеръ Броунло опять кивнулъ мастеру Гримвигу, и опять этотъ джентльменъ искать. На сей разъ онъ ввелъ двухъ старухъ, которыя тряслись и дрожали, входя въ комнату.

— Вы заперли дверь въ ту ночь, какъ умерла старая Салли, сказала одна изъ нихъ, поднимая свою изсохшую руку:— но вы не могли запретить намъ подслушивать.

— Нтъ, нтъ, сказала другая, показывая свои беззубые челюсти:— нтъ, нтъ, нтъ!

— Мы слышали, какъ она старалась объяснить вамъ, что она сдлала, и видла, какъ вы взяли изъ ея рукъ бумагу, мы слдили за вами на другой день до дома ростовщика, сказала.первая…

— Да, прибавила вторая:— мы видли, какъ вы взяли браслетъ и золотое кольцо. Мы было близко. О, мы были близко!…

— Мы знаемъ и еще кое-что, замтила первая: — потому-что она часто намъ разсказывала, какъ молодая женщина, чувствуя, что ей уже недолго жить, говорила ей, какъ ей хочется умереть возл могилы отца ея ребенка.

— Не хотите ли вы еще видть самаго ростовщика! спросилъ мистеръ Гримвигъ, показывая на дверь.

— Нтъ, отвчала мистриссъ Бомбль:— если онъ (она показала на Монкса) былъ такъ трусливъ, что сознался, и вы отъискали этихъ вдьмъ,— то мн не остается ничего боле говорить. Да, я продала эти вещи, и теперь он тамъ, откуда вы ихъ никогда не достанете. Что жъ дале?

— Ничего, отвчалъ мистеръ Броунло:— намъ остается только принять мры, чтобъ васъ впередъ остерегались другіе. Вы можете выйдти.

— Надюсь, сказалъ мистеръ Бомбль, печально осматриваясь, между-тмъ, какъ мистеръ Гримвигъ вышелъ съ двумя старухами: — что этотъ непріятный случай не лишитъ меня моего мста?

— Непремнно лишитъ, отвчалъ мистеръ Броунло.— Вы должны были прежде объ этомъ подумать.

— Всему виною мистриссъ Бомбль: она такъ хотла, шепталъ мистеръ Бомбль, удостоврясь сначала, что его дражайшая половина вышла изъ комнаты.

— Это не извиненіе, замтилъ мистеръ Броунло.— Вещи уничтожены при васъ, и, по закону, вы еще виновне ихъ обоихъ, потому-что законъ предполагаетъ, что ваша жена дйствуетъ по вашимъ наставленіямъ.

— Если законъ предполагаетъ это, сказалъ мистеръ Бомбль, схвативъ обими руками свою шляпу: — то законъ оселъ. Я желалъ бы, чтобъ законъ узналъ на опыт, каково быть на моемъ мст.

Съ этими словами мистеръ Бомбль надвинулъ шляпу на уши и, положивъ руки въ карманы, вышелъ изъ комнаты.

— Дайте мн вашу руку, сказалъ мистеръ Броунло, обращаясь къ Роз.— Не дрожите, вамъ нечего бояться того, что мн остается еще сказать вамъ.

— Если то, что вы хотите сказать, касается меня, сказала Роза: — позвольте мн выслушать это въ другое время. Теперь у меня не достанетъ силъ…

— Ничего, сказалъ старый джентльменъ:— я увренъ, что у васъ еще довольно твердости. Вы знаете эту даму, сударь?

— Да, отвчалъ Монксъ.

— Я никогда не видала васъ прежде, замтила Роза.

— А я очень-часто видалъ васъ, сказалъ Монксъ.

— У отца несчастной Агнесы было дв дочери, сказалъ мистеръ Броунло.— Что сталось съ другою,— съ ребенкомъ?

— Этотъ ребенокъ, отвчалъ Монксъ: — посл смерти отца былъ взятъ бдными крестьянами, которые воспитывали его, какъ своего собственнаго.

— Продолжайте, сказалъ мистеръ Броунло, длая знакъ мистриссъ Мели, чтобъ она подошла.

— Вы не могли отъискать, гд жили эти люди, сказалъ Монксъ: — но мать моя отъискала ихъ и нашла дитя.

— И она взяла его?

— Нтъ. Эти люди были бдны и больны, и она только оставила имъ немного денегъ, общаясь прислать еще,— но не прислала. Она сказала имъ, что бдность ихъ навлечена на нихъ бдствіями ребенка, и увряла, что за него они могутъ подвергнуться отвтственности. Обстоятельства подтверждали слова ея, они поврили ей, и ребенокъ велъ самую несчастную жизнь до-тхъ-поръ, пока одна дама, жившая въ Чертзе, сжалась надъ нимъ, взяла его къ себ. Двочка была тогда совершенно счастлива, два или три года назадъ я совсмъ потерялъ ее изъ виду и увидлъ ее опять не боле, какъ два мсяца.

— Вы видите ее теперь?

— Да. Она опирается на вашу руку.

— Но все-таки она моя племянница! вскричала мистриссъ Мели, принимая падающую ддушку въ свои объятія:— мое милое, безцнное дитя… Я не отдамъ ее за вс сокровища въ мір!

— Мой лучшій, мой единственный другъ! вскричала Роза, обнимая ее.— Я не въ силахъ перенести этого.

— Ты перенесла боле, и всегда доставляла счастіе всмъ, кто зналъ тебя, сказала мистриссъ Мели.— Полно, полно, дитя мое, вспомни, что еще кто-то дожидается обнять тебя.

— Я не буду звать васъ тетушкой, сказалъ Оливеръ, обвиваясь рученками около ея шеи: — вы будете всегда моею милою, доброю сестрицей, моей безцнной Розой.

Пусть слезы, которыя падали изъ глазъ ихъ, и слова сиротъ останутся священною тайною… Въ одну минуту они нашли и потеряли отца, сестру и мать! Радость и печаль смшивались въ сердцахъ ихъ, но уже не было ни горькихъ слезъ, ни тягостныхъ воспоминаній.

Долго, долго пробыли они одни. Легкій ударъ въ дверь наконецъ показалъ имъ, что кто-то хочетъ войдти. Оливеръ отперъ дверь — передъ нимъ былъ Генрихъ Мели.

— Я знаю все, сказалъ онъ, садясь возл двушки.— Милая Роза, я все знаю!..

— Я не случайно пришелъ сюда, прибавилъ онъ посл минутнаго молчанія: — я вчера еще узналъ обо всемъ, и пришелъ напомнить вамъ о вашемъ общаніи.

— Постойте, сказала Роза:— вы все знаете?

— Все. Вы когда-то позволили мн возобновить нашъ послдній разговоръ…

— Да.

— Я не стану принуждать васъ перемнять свои намренія, продолжалъ молодой человкъ:— вы можете повторить ихъ, если хотите. Но я пришелъ предложить вамъ все, что имю теперь, и если вы все-еще думаете по-прежнему, я не буду боле упорствовать.

— Причины, по которымъ я не могла согласиться прежде на ваше предложеніе, существуютъ и теперь, сказала съ твердостію Роза.— Теперь я еще боле чувствую свои обязанности въ-отношеніи къ той, которая избавила меня отъ нищеты и горя. Это борьба,— но я горжусь ею, это мука,— но сердце мое перенесетъ ее.

— Вы жестоки, Роза, сказалъ молодой человкъ.

— О, Генрихъ, Генрихъ! отвчала двушка, заливаясь слезами — это долгъ мой,— я должна исполнить его. Довольно, довольно!..

— Нтъ! сказалъ молодой человкъ, удерживая ее за руку.— Моя надежды, желанія, будущность,— все измнилось, кром моей любви къ вамъ. Я предлагаю вамъ теперь не высокое мсто въ шумной толп, не блестящее званіе въ свт, но домъ мой и мое сердце.— боле мн нечего предложить вамъ.

— Что это значитъ? спросила Роаа.

— Разставшись съ вами, я ршился уничтожить вс преграды, которыя существовали между вами и мною. Я усплъ въ этомъ. Т, которые теперь чуждаются меня, чуждаются и васъ. Власть и покровительство, прежде льстившія мн, теперь смотрятъ холодно, и возл одной деревенской церкви,— моей, Роза, моей собственной — стоитъ скромный домикъ, которымъ я горжусь теперь боле всхъ прежнихъ надеждъ моихъ. Вотъ мое званіе,— я вамъ предлагаю его.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

— Тяжело ждать любовниковъ къ ужину, сказалъ мистеръ Гримвигъ, ходя взадъ и впередъ и снимая съ головы носовой платокъ.

Въ-самомъ-дл, слишкомъ-долго никто не приходилъ ужинать. Ни мистриссъ Мели, ни Генрихъ, ни Роза (которые пришли вс вмст) ничего не могли сказать въ свое оправданіе.

— Я серьзно думалъ сегодня състь мою голову, сказалъ мистеръ Гримвигъ: — мн казалось, что больше ужь и сть нечего будетъ. Позвольте поцаловать невсту.

Мистеръ Гримвигъ, не теряя времени, поцаловалъ краснющую двушку, такому заразительному примру послдовали мистеръ Броунло и докторъ. Нкоторые утверждаютъ, что видли, какъ Генрихъ Мели длалъ то.же въ другой темной комнат, но мы не вримъ злымъ языкамъ, потому-что онъ былъ слишкомъ молодъ и притомъ готовилъ себя къ духовному званію.

— Гд ты былъ, Оливеръ? спросила мистриссъ Мели.— Что ты такъ грустенъ? Ты весь въ слезахъ, что съ тобою?

— Бдный Дикъ умеръ!..

ГЛАВА L.
Послдняя ночь Жида.

Зала суда усяна была съ полу до потолка лицами любопытныхъ. Безпокойные, внимательные глаpf блестли со всхъ сторонъ, взгляды всхъ обращены были на одного человка — Жида. Спереди и сзади, сверху и снизу, справа и слва онъ, казалось, окруженъ былъ будто твердью блистающихъ глазъ.

При этомъ живомъ блеск, преступникъ стоялъ, упершись одною рукою на скамью, а другую положивъ къ уху и выставя голову впередъ, чтобъ не пропустить ни одного слова главнаго судьи, который передавалъ его обвиненіе присяжнымъ. Иногда онъ быстро поднималъ глаза, думая встртить хоть одинъ ободрительный взглядъ, онъ не двигался съ той минуты, какъ начался судъ, и теперь, когда судья пересталъ говорить, Жидъ все-еще оставался въ прежнемъ положеніи, неподвижно устремивъ на него глаза.

Легкій шумъ заставилъ его прійдти въ себя, осмотрвшись кругомъ, онъ увидлъ, что присяжные собрались вмст, чтобъ разсуждать о его дл. Между-тмъ, какъ глаза его блуждали по галлере, онъ могъ видть, какъ зрители старались взглянуть на его лицо: иные поспшно приставляли къ глазамъ лорнеты, другіе шептались съ сосдями, смотря на него съ отвращеніемъ. Нкоторые совсмъ не обращали на него вниманія и только удивлялись, отъ-чего медлятъ присяжные, но ни на одномъ лиц — даже у женщинъ, которыхъ также было много,— онъ не могъ прочесть ни малйшаго признака участія, ни искры состраданія.

Мертвое молчаніе водворилось снова, присяжные обратились къ судь. Тс!

Они просили только позволенія удалиться.

Жидъ внимательно смотрлъ на ихъ лица, когда одинъ за однимъ они проходили мимо: онъ старался угадать свой приговоръ, но напрасно. Тюремщикъ ударилъ его по плечу. Онъ машинально послдовалъ за нимъ и слъ на стулъ, ему указали на стулъ: самъ онъ ничего не видлъ.

Потомъ онъ опять взглянулъ на галлерею. Нкоторые изъ зрителей ли, другіе утирались платками, потому-что въ тснот было очень-жарко. Какой-то молодой человкъ срисовывалъ его лицо въ свою записную книжку. Онъ удивлялся, будто посторонній зритель, когда художникъ сломалъ карандашъ и началъ чинить его снова.

Точно также, когда глаза его остановились на судь, онъ занялся разсматриваніемъ его платья и сталъ думать, сколько оно стоило и какъ его надвать. Недалеко стоялъ толстый старый джентльменъ, который за полчаса предъ тмъ вышелъ и теперь опять возвратился. Жидъ удивлялся, думая, не-уже-ли этотъ человкъ ходилъ обдать (что дйствительно было такъ) и гд онъ обдалъ,— и беззаботно переходилъ отъ одного предмета къ другому.

Нельзя сказать, что во все это время хоть на минуту покидала его мысль о могил, которая разверзалась передъ его ногами, могила всегда была передъ нимъ, но въ неясномъ образ, и онъ не могъ остановить на ней своихъ мыслей. Даже въ то время, когда онъ трепеталъ при мысли о скорой смерти, ему вздумалось считать желзные прутья у ршетки: онъ думалъ, почему у одного изъ нихъ сломана головка, и скоро ли поправятъ ее. Потомъ онъ началъ представлять себ вс ужасы вислицы — и остановился смотрть на человка, который мелъ полъ, потомъ опять сталъ думать о вислиц…

Наконецъ раздался приказъ молчать, и вс глаза устремились на дверь. Присяжные возвратились и прошли возл Жида. Онъ ничего не могъ узнать по ихъ лицамъ: эти лица были будто изъ камня. Наступило мертвое молчаніе… ни шопоту… ни движенія… Виновенъ!

Зданіе огласилось радостными криками, которые громче и громче повторялись извн. Жидъ долженъ былъ умереть въ понедльникъ.

Шумъ затихъ, и Жида спросили, не скажетъ ли онъ чего-нибудь передъ смертію. Онъ оставался въ прежнемъ положеніи и внимательно смотрлъ ни длавшихъ ему этотъ вопросъ. Дважды повторялся этотъ вопросъ прежде, чмъ онъ услышалъ его, и тогда только онъ прошепталъ, что онъ старикъ… старикъ… старикъ,— и снова затихъ.

Судья взялъ черный колпакъ, а преступникъ все еще стоялъ въ одномъ положеніи. Женщина громко вскрикнула на галлере: онъ быстро взглянулъ туда и внимательне наклонился впередъ. Приговоръ былъ ужасенъ, но Жидъ стоялъ, какъ мраморная статуя, не двигаясь ни однимъ членомъ. Его отвратительное лицо все еще выражало вниманіе, нижняя челюсть отвисла и глаза смотрли прямо впередъ, когда тюремщикъ положилъ руку на плечо его и хотлъ вести вонъ. Онъ бросилъ безсмысленный взглядъ вокругъ себя и повиновался.

Его повели черезъ комнату, гд другіе преступники ожидали своей очереди, разговаривая черезъ ршетку съ знакомыми. Никто не говорилъ съ нимъ, но когда онъ проходилъ, вс невольно отступали назадъ, осыпая его ругательствами. Онъ сжалъ кулакъ и хотлъ броситься на нихъ, но проводникъ втолкнулъ его въ темный корридоръ, освщенный тусклыми фонарями, во внутренность темницы.

Здсь его объискали, чтобъ онъ не предупредилъ закона, потомъ заперли въ темницу и оставили тамъ — одного.

Онъ слъ на каменную скамью противъ двери и, устремивъ на полъ глаза, налитые кровью, старался собрать свои мысли. Отрывками началъ припоминать онъ, что говорилъ судья, хоть ему казалось, что въ то время онъ не могъ разслушать ни слова. Постепенно онъ вспомнилъ все:— его приговорили къ вислиц!

Когда стало смеркаться, онъ началъ думать о знакомыхъ ему людяхъ, которые умерли на эшафот,— нкоторые по его проискамъ. Ихъ явилось столько, что онъ едва могъ счесть ихъ. Онъ видлъ, какъ потъ катился съ чела ихъ, и какъ мгновенно они превратились изъ бодрыхъ, сильныхъ людей въ висячіе клочки платья.

Нкоторые изъ нихъ были заключены, можетъ-быть, въ этой самой темниц, сидли на этомъ самомъ мст… Было очень темно, зачмъ не принесли огня? Темница была построена на нсколько лтъ — многіе проводили здсь свои послдніе часы, она казалась пещерою, усянною мертвыми тлами,— колпакъ, петля, связанныя руки… лица, которыя онъ узнавалъ даже подъ этимъ ужаснымъ покрываломъ… Огня! огня!

Наконецъ, когда руки его были взбиты объ тяжелыя двери и стны, явились два человка, одинъ со свчою, которую онъ воткнулъ въ желзный подсвчникъ, вдланный въ стну, а другой съ тюфякомъ, на которомъ располагался спать, потому-что преступника теперь ужь не оставятъ одного.

Потомъ наступила ночь,— темная, ужасная, безмолвная ночь. Другіе рады были слышать звонъ церковныхъ часовъ, потому-что онъ говорилъ имъ о жизни наступающаго дня. Жиду принесъ онъ отчаяніе. Удары тяжелаго колокола сливались въ одинъ глухой звукъ — смерть! Что ему въ прекрасномъ утр, которое проникало даже въ тюрьму? Оно только приближало часъ его казни.

Прошелъ день — нтъ, дня не было, онъ прошелъ такъ же скоро, какъ и наступилъ, и опять настала ночь, такая долгая и вмст такая короткая ночь,— долгая по ея ужасающему молчанію, короткая по ея быстролетящимъ часамъ. Иногда онъ выходилъ изъ себя, проклиная все на свт, иногда плакалъ и рвалъ на себ волосы. Достойные люди его религіи приходили молиться возл него, но онъ прогонялъ ихъ съ проклятіями.

Наступила ночь субботы, ему оставалось жить еще только одну ночь. И когда онъ думалъ объ этомъ, наступилъ день — воскресенье.

Только къ ночи этого послдняго, ужаснаго дня настоящее положеніе представилось ему во всей безнадежности, онъ никогда не могъ надяться на прощеніе, но и никогда не былъ въ состояніи вообразить, что долженъ такъ скоро умереть. Онъ мало говорилъ съ своими сторожами, они, съ своей стороны, не старались развлекать его. Онъ сидлъ будто сонный, вздрагивая каждую минуту, и вдругъ, бросаясь изъ стороны въ сторону, въ такомъ припадк страха, что даже люди, привыкшіе къ подобнымъ зрлищамъ, отступали отъ него съ ужасомъ. Наконецъ, вс мученія совсти сдлали его столь ужаснымъ, что Никто не могъ остаться съ нимъ наедин, и два сторожа стояли на часахъ вмст.

Преступникъ упалъ на свою каменную постель и сталъ думать о прошедшемъ. Онъ былъ раненъ въ тотъ день, какъ его взяли, и голова его была перевязана полотномъ. Рыжіе волосы повисли на безжизненное лицо, борода висла клочками, глаза сіяли ужаснымъ блескомъ, тло дрожало и горло огнемъ горячки. Восемь… девять… десять. Его страшила мысль, что будетъ съ нимъ, когда эти часы станутъ бить завтра снова! Одиннадцать…

Ужасныя стны Ньюгета, скрывавшія столько мученій не только отъ глазъ, но часто даже и отъ мысли человческой, никогда не представляли такого ужаснаго зрлища, какъ теперь. Прохожіе, любопытствовавшіе знать, что длаетъ человкъ, который завтра будетъ повшенъ, врно худо провели бы ночь, если бъ могли его увидть.

Съ ранняго вечера до глубокой полуночи, небольшія толпы съ безпокойными лицами приходили узнавать, не отсрочена ли казнь, и получивъ отвтъ, что нтъ, показывали другъ другу на дверь, изъ которой долженъ выходить преступникъ, и мсто, гд будетъ построенъ эшафотъ. Они расходились постепенно, и въ часъ мертвой ночи улица стала темна и безлюдна.

Мсто передъ тюрьмою было уже очищено, и нсколько рогатокъ, выкрашенныхъ черною краскою, было перекинуто поперегъ дороги, чтобъ удержать стремленіе толпы,— когда мистеръ Броунло и Оливеръ явились у воротъ Ньюгета и представили позволеніе отъ шерифа видть преступника. Ихъ тотчасъ впустили.

— Не-уже-ли и маленькій джентльменъ также войдетъ туда? спросилъ человкъ, который долженъ былъ проводить ихъ.— Это совсмъ не для дтей, сударь.

— Правда твоя, мой другъ, отвчалъ Мистеръ Броунло:— но какъ этотъ мальчикъ видлъ преступника прежде, я хочу, чтобъ онъ взглянулъ на него и теперь.

Эти слова сказаны были такъ, кто Оливеръ не могъ ихъ слышать. Проводникъ приподнялъ шляпу и, взглянувъ на него съ любопытствомъ, повелъ ихъ темными корридорами къ темниц Жида.

— Вотъ, сказалъ проводникъ, остановясь въ темномъ проходъ, гд два работника длали приготовленія въ глубокомъ молчаніи:— здсь онъ долженъ пройдти.

Онъ ввелъ ихъ въ кухню, гд готовилась пиша для заключенныхъ, и показалъ на дверь. Надъ нею была открытая ршетка, сквозь которую слышался шумъ голосовъ, смшанный съ стукомъ топора о доски. Тамъ готовился эшафотъ.

Отсюда они прошли сквозь множество крпкихъ дверей, которыя имъ отпирали изнутри, и наконецъ подошли къ темницъ Жида. Проводникъ постучалъ связкою ключей, два сторожа, пошептавшись съ намъ, вышли, какъ-будто облегченные отъ тяжкаго бремени, и сдлали знакъ постителямъ слдовать за тюремщикомъ въ темницу.

Они вошли…

Преступникъ сидлъ на своей постели, качаясь со стороны на сторону, съ лицомъ боле похожимъ на образъ пойманнаго звря, чмъ на образъ человка. Видно было, что онъ думалъ о своей прежней жизни, потому-что продолжалъ шептать, не обращая никакого вниманія на пришедшихъ.

— Добрый мальчикъ, Чарльсъ! хорошо! бормоталъ онъ — Оливеръ тоже! ха! ха! ха! Оливеръ тоже теперь настоящій джентльменъ, настоящій… Возьмите его прочь!

Тюремщикъ взялъ за руку Оливера и, уговаривая его не бояться, продолжалъ слушать.

— Возьмите его прочь! кричалъ Жидъ.— Слышите вы? Онъ… онъ всему причиной! Не слушайте двушку…

— Феджинъ, сказалъ тюремщикъ.

— Это я! кричалъ Жидъ, прислушиваясь съ такимъ же вниманіемъ, какое обнаруживалъ во время суда.— Я старый человкъ, сударь… очень, очень старый человкъ.

— Тебя хотятъ видть, сказалъ тюремщикъ, удерживая его.— Феджинъ, Феджинъ! Человкъ ли ты?

— Я скоро не буду имъ, отвчалъ Жидъ, осматриваясь съ ужасенъ и яростію.— Убейте ихъ всхъ! Какое они имютъ право катитъ меня?

Говоря это, онъ увидлъ Оливера и мистера Броунло и, отскочивъ въ уголъ, спросилъ, что имъ здсь нужно.

— Сиди, сказалъ тюремщикъ, удерживая его.— Ну, сударь, говорите, что вамъ нужно… скоре, а то онъ длается все хуже и хуже.

— У тебя есть нкоторыя бумаги, оказалъ мистеръ Броунло,— которыя были отданы теб на сохраненіе Монсомъ.

— Ложь! отвчалъ Жидъ.— У меня нтъ ни одной — ни одной…

— Ради Бога, не говори этого, стоя на порог смерти, замтилъ мистеръ Броунло:— скажи мн, гд он. Ты знаешь, что Сайксъ умеръ, что Монксъ во всемъ сознался, что теб нтъ боле надежды… Гд же эти бумаги?

— Оливеръ! сказалъ Жидъ, длая ему знакъ подойдти.— Ближе, ближе… Дай мн шепнуть теб…

— Я не боюсь, сказалъ Оливеръ тихимъ голосомъ, сжимая руку мистера Броунло.

— Эти бумаги, шепталъ Жидъ:— лежатъ въ мшк, спрятанномъ за печью въ верхней комнат. Я хочу поговорить съ тобою, мой другъ… я хочу поговорить съ тобою…

— Хорошо, хорошо, отвчалъ Оливеръ.— Дай мн прочитать молитву. Помолись хоть одну минуту, ставъ со мною на колни, а посл мы будемъ говорить до утра.

— Прочь, прочь отсюда! вскричалъ Жидъ, толкая Оливера.— Скажи, что я ушелъ спать, они теб поврятъ. Ты можешь вывести меня отсюда, если захочешь. Ну, скоре, скоре…

— О, да проститъ Богъ этого несчастнаго? вскричалъ мальчикъ, заливаясь слезами.

— Сюда, сюда! сказалъ Жидъ.— Сначала въ эту дверь, если я буду дрожать, когда мы пройдемъ мимо вислицы, не бойся, иди дале. Скоре, скоре…

— Вамъ неугодно ни о чемъ боле его спрашивать? сказалъ тюремщикъ.

— Нтъ, отвчалъ мистеръ Броунло.— Если бъ я могъ надяться, что мы въ силахъ будемъ дать ему почувствовать его настоящее положеніе…

— Никто не въ состояніи этого сдлать, сказалъ тюремщикъ, качая головою.— Лучше оставьте его.

Дверь отворилась, вошли два сторожа.

— Скоре, скоре!.. кричалъ Жидъ.— Тише, тише, чтобъ насъ не увидли…

Его схватили за руки и освободили Оливера. Преступникъ рвался и боролся съ отчаяніемъ. Дикіе крики его глухо отдавались въ тяжелыхъ стнахъ темницы…

Оливеръ едва не упалъ въ обморокъ при этой ужасной сцен и былъ такъ слабъ, что почти не могъ идти.

Разсвтало, когда они вышли изъ тюрьмы. Толпа уже собралась, окна наполнялись людьми, курившими и игравшими въ карты, чтобъ скоре убить время, въ толп кричали, ссорилась и смялись. Все говорило о жизни, все было одушевлено… Только в самой середин сцены стояли черные подмостки, перекладина, веревка, и вс ужасныя принадлежности смерти…

ГЛАВА LI-я
И ПОСЛДНЯЯ.

Не прошло и трехъ мсяцевъ, какъ уже Роза Флемингъ и Генрихъ Мели были обвнчаны въ деревенской церкви, которая съ этой минуты сдлалась принадлежностію молодаго пастора — Генриха. Въ тотъ же самый день они поселились въ своемъ новомъ домик.

Мистриссъ Мели хотла провести вмст съ сыномъ и невсткою остатокъ дней своихъ, чтобъ наслаждаться наилучшимъ счастіемъ, которое можно знать въ эти лта — счастіемъ дтей своихъ’

При раздл имніи Монкса между имъ и Оливеромъ, каждому изъ нихъ досталось боле трехъ тысячъ фунтовъ стерлинговъ. По завщанію, Оливеръ долженъ былъ наслдовать все, но мистеръ Броунло, не желая лишить старшаго сына своего друга случая исправиться, предложилъ имъ этотъ раздлъ, на который Оливеръ въ радостію согласился.

Монксъ, все еще не перемняя своего имени, скрылся въ отдаленнйшей части Новаго Свта, гд, промотавъ наслдство, обратился къ прежней жизни, и наконецъ умеръ въ тюрьм.

Мистеръ Броунло усыновилъ Оливера и, поселясь вмст съ нимъ и старою ключницею недалеко отъ того мста, гд жили маленькіе, прежніе товарищи несчастій Оливера, такимъ образомъ составилъ небольшое общество, въ которомъ вс были такъ счастливы, какъ только можно быть счастливымъ человку въ этомъ мір.

Вскор посл свадьбы молодыхъ людей, достойный докторъ возвратился въ Чертзей, и, не нашедъ тамъ своихъ старыхъ друзей, хотлъ сердиться, но потомъ, купивъ себ маленькій домикъ въ той деревн, гд молодой другъ его былъ пасторомъ, сталъ разводить садъ, ловить рыбу, по-прежнему сохраняя свой вспыльчивый характеръ.

Передъ отъздомъ, онъ почувствовалъ сильную дружбу къ мистеру Гримвигу, на которую вполн отвчалъ этотъ странный джентльменъ. Докторъ часто здитъ къ нему въ гости, и во всхъ этихъ случаяхъ мистеръ Гримвигъ занимается хозяйствомъ, ловитъ рыбу и длаетъ все съ большимъ стараніемъ, не оставляя своихъ странностей и своей любимой привычки,— утверждать, что онъ всегда правъ. По воскресеньямъ, онъ никогда не пропускаетъ случая критиковать проповди молодаго пастора, всегда говоря мистеру Лосберну, что онъ находитъ ихъ превосходными, но не хочетъ въ этомъ признаться. Мистеръ Броунло очень любитъ дразнить его предсказаніемъ его объ Оливер и напоминаетъ о томъ вечеръ, когда они сидли, положивъ передъ собою часы, въ ожиданіи его возвращенія. Но мистеръ Гримвигъ утверждаетъ, что онъ былъ правъ, и въ доказательство говоритъ, что Оливеръ не воротился.

Ноа Клейполь, получивъ прощеніе за обвиненіе Жида, съ помощію Шарлотты сталъ пользоваться простотою добрыхъ прихожанъ, заставляя ее падать передъ ними въ обморокъ, а иногда падая и самъ вмсто ея.

Мистеръ и мистриссъ Бомбль, лишенные своихъ мстъ, постепенно дошли до нищеты, и наконецъ поступили въ тотъ же самый Домъ-Призрнія, гд прежде господствовали. Говорятъ, мастеръ Бомбль утверждаетъ, что, въ такомъ несчастіи и униженіи, онъ не иметъ даже силы благодарить за то, что его разлучили съ женою.

Что касается до Джильса и Бритльза, то они остаются на своихъ прежнихъ мстахъ, раздляя свои попеченія между своими господами, Оливеромъ, мистеромъ Броунло и докторомъ, такъ-что крестьяне до-сихъ-поръ не знаютъ, кому собственно принадлежатъ эти люди.

Чарльсъ Бэтсъ, устрашенный преступленіемъ Сайкса, разсудилъ, что лучше всего вести честную жизнь. Онъ долго боролся, но наконецъ усплъ въ своемъ намреніи, теперь онъ живетъ у богатаго фермера и считается самымъ веселымъ молодцомъ въ околодк.

Мн хотлось бы пробыть доле съ тми, съ которыми такъ долго не разставался я, и раздлить ихъ счастіе, усиливаясь описать его. Я хотлъ бы представить Розу Мели во всемъ цвт женской красоты, всми обожаемою, составляющею жизнь и радость своего семейства, хотлъ бы слдовать въ полдень по полямъ и слышать тихіе напвы ея голоса при свт луны, во время вечерней прогулки, хотлъ бы видть ея любезность и доброту ко всмъ, ея домашніе, веселые хлопоты, хотлъ бы описать ее и сына ея сестры, счастливыхъ взаимною любовью, проводящихъ цлые часы въ воспоминаніи о друзьяхъ, которыхъ они потеряли, я опять собралъ бы вокругъ себя этихъ малютокъ съ веселыми лицами, которыя рзвились вокругъ нея, и сталъ бы слушать ихъ шумный лепетъ, мн хотлось бы еще разъ услышать этотъ смхъ, и взглянуть на свтлую слезу, катившуюся изъ прекрасныхъ голубыхъ глазъ…

Не стану разсказывать, какъ мистеръ Броунло постепенно образовалъ Оливера, привязываясь къ нему боле-и-боле,— какъ въ немъ рождались воспоминанія о его прежнемъ друг,— какъ сироты возсылали пламенныя молитвы къ Тому, Кто хранитъ ихъ… Не стану говорить ни о чемъ этомъ: я сказалъ уже, что сироты были истинно счастливы, а безъ привязанности и благодарности къ Существу, Котораго законъ — милосердіе, невозможно на земл истинное счастіе.

У алтаря старой деревенской церкви стоить блый мраморный памятникъ, на которомъ вырзано одно только слово: ‘Агнеса‘. Въ этой могил нтъ гроба, и да пройдетъ много, много лтъ прежде, нежели внизу явится другое имя. Но если когда-нибудь духъ усопшихъ слетаетъ на землю, въ мста, освящаемыя любовью тхъ, кого они знали при жизни,— то врю, тнь несчастной двушки витаетъ надъ этимъ священнымъ пристанищемъ,— потому-что это успокоительное пристанище — церковь, а она была страдалица…

‘Отечественныя Записки’, NoNo 9—12, 1841

ОЛИВЕРЪ ТВИСТЪ.

ГЛАВА I.Мсто, гд родился Оливеръ, и что случилось при его рожденіи.

ГЛАВА II.Воспитаніе Оливера.

ГЛАВА III.Какъ Оливера хотли отдать въ ученье, и почему не отдали.

ГЛАВА IV.Оливеръ и ступаетъ въ свтъ.

ГЛАВА V.Оливеръ знакомится съ своимъ новымъ обществомъ, и идя въ первый разъ на похороны, составляетъ невыгодное мнніе о ремесл своего хозяина.

ГЛАВА VI.Оливеръ, раздраженный словами Ноа, удивляетъ его.

ГЛАВА VII.Что за тмъ послдовало.

ГЛАВА VIII.Оливеръ идетъ въ Лондонъ, и встрчаетъ на дорог страннаго молодаго джентльмена.

ГЛАВА IX,которая содержитъ въ себ дальнйшія подробности о веселомъ старомъ джентльменъ и его воспитанникахъ.

ГЛАВА X.Оливеръ короче знакомится съ характеромъ общества, въ которое вступилъ, и пріобртаетъ большую опытность.

ГЛАВА XI.Краткій очеркъ англійскаго полицейскаго правосудія.

ГЛАВА XII.Болзнь Оливера и заботы о немъ. Портретъ.

ГЛАВА XIII.Жидъ и друзья его.

ГЛАВА XIVо томъ, что случилось съ Оливеромъ у мистера Броунло. Предсказаніе Гримвига.

ГЛАВА XV.О томъ, какъ заботились объ Оливер старый Жидъ и миссъ Нанси.

Глава XVI.Что сдлалось съ Оливеромъ, когда онъ встртился съ Нанси.

ГЛАВА XVII.Мистеръ Бомбль въ Лондон.

ГЛАВА XVIII,О томъ, какъ Оливеръ проводитъ время въ обществ своихъ почтенныхъ друзей.

ГЛАВА XIX.Планъ.

ГЛАВА XX.Оливеръ у Сайкса.

ГЛАВА XXI.Путешествіе.

ГЛАВА XXII.Неудача.

ГЛАВА XXIII.Интересный разговоръ между мистеромъ Бомблемъ и дамою.

ГЛАВА XXIV.Умирающая.

ГЛАВА XXV.Жидъ и друзья его.

ГЛАЗА XXVI.Таинственное лицо.

ГЛАВА XXVII.Объясненіе въ любви.

ГЛАВА XXVIII.Дальнйшія приключенія Оливера.

ГЛАВА XXIX.Благодтельница Оливера.

ГЛАВА XXX.Критическое положеніе.

ГЛАВА XXXI.Счастливая жизнь Оливера съ добрыми друзьями.

ГЛАВА XXXII.О томъ, что возмутило счастіе Оливера и друзей его.

ГЛАВА XXXIII.Новый джентльменъ является на сцену.— Еще приключеніе съ Оливеромъ.

ГЛАВА XXXIV,изъ которой можно видть невыгодныя послдствія приключенія съ Оливеромъ и то, что происходило между Генрихомъ и Розою.

ГЛАВА XXXV,которая можетъ показаться ненужною, но которую необходимо прочесть.

ГЛАВА XXXVI,изъ которой читатель увидитъ, какъ непрочно супружеское счастіе.

ГЛАВА XXXVIIо томъ, что происходило между Бомблемъ, его супругою и Монксомъ, при ихъ ночномъ свиданіи.

ГЛАВА ХXXVIIIо томъ, что происходило, между Жидомъ и Монксомъ.

ГЛАВА XXXIX.Странное свиданіе.

ГЛАВА XL,о том, какъ Оливеръ нашелъ своихъ прежнихъ друзей, и что между ими происходило.

ГЛАВА XLI.Старые знакомцы Оливера.

ГЛАЗА XLII.Бдствія Докинса.

ГЛАВА XLIII.Нанси исполняетъ свое общаніе. Шпіонъ.

ГЛАВА XLIV.Сдержанное слово.

ГЛАВА XXV.Послдствія.

ГЛАВА XLVI.Бгство Сайкса.

ГЛАВА XLVII.Монксъ и мистеръ Броунло наконецъ встрчаются другъ съ другомъ. Разговоръ ихъ прерванъ.

ГЛАВА XLVIII.Бгство и преслдованіе.

ГЛАВА XLIX.Объясняются многія тайны, устроивается свадьба, при которой, однакожь, ни слова ни говорится о приданомъ.

ГЛАВА L.Послдняя ночь Жида.

ГЛАВА LI-яИ ПОСЛДНЯЯ.

Читайте также:

ГЛАВА I.
Мсто, гд родился Оливеръ, и что случилось при его рожденіи.

ГЛАВА II.
Воспитаніе Оливера.

ГЛАВА III.
Какъ Оливера хотли отдать въ ученье, и почему не отдали.

ГЛАВА IV.
Оливеръ и ступаетъ въ свтъ.

ГЛАВА V.
Оливеръ знакомится съ своимъ новымъ обществомъ, и идя въ первый разъ на похороны, составляетъ невыгодное мнніе о ремесл своего хозяина.

ГЛАВА VI.
Оливеръ, раздраженный словами Ноа, удивляетъ его.

ГЛАВА VII.
Что за тмъ послдовало.

ГЛАВА VIII.
Оливеръ идетъ въ Лондонъ, и встрчаетъ на дорог страннаго молодаго джентльмена.

ГЛАВА IX,
которая содержитъ въ себ дальнйшія подробности о веселомъ старомъ джентльменъ и его воспитанникахъ.

ГЛАВА X.
Оливеръ короче знакомится съ характеромъ общества, въ которое вступилъ, и пріобртаетъ большую опытность.

ГЛАВА XI.
Краткій очеркъ англійскаго полицейскаго правосудія.

ГЛАВА XII.
Болзнь Оливера и заботы о немъ. Портретъ.

ГЛАВА XIII.
Жидъ и друзья его.

ГЛАВА XIV
о томъ, что случилось съ Оливеромъ у мистера Броунло. Предсказаніе Гримвига.

ГЛАВА XV.
О томъ, какъ заботились объ Оливер старый Жидъ и миссъ Нанси.

Глава XVI.
Что сдлалось съ Оливеромъ, когда онъ встртился съ Нанси.

ГЛАВА XVII.
Мистеръ Бомбль въ Лондон.

ГЛАВА XVIII,
О томъ, какъ Оливеръ проводитъ время въ обществ своихъ почтенныхъ друзей.

ГЛАВА XIX.
Планъ.

ГЛАВА XX.
Оливеръ у Сайкса.

ГЛАВА XXI.
Путешествіе.

ГЛАВА XXII.
Неудача.

ГЛАВА XXIII.
Интересный разговоръ между мистеромъ Бомблемъ и дамою.

ГЛАВА XXIV.
Умирающая.

ГЛАВА XXV.
Жидъ и друзья его.

ГЛАЗА XXVI.
Таинственное лицо.

ГЛАВА XXVII.
Объясненіе въ любви.

ГЛАВА XXVIII.
Дальнйшія приключенія Оливера.

ГЛАВА XXIX.
Благодтельница Оливера.

ГЛАВА XXX.
Критическое положеніе.

ГЛАВА XXXI.
Счастливая жизнь Оливера съ добрыми друзьями.

ГЛАВА XXXII.
О томъ, что возмутило счастіе Оливера и друзей его.

ГЛАВА XXXIII.
Новый джентльменъ является на сцену.— Еще приключеніе съ Оливеромъ.

ГЛАВА XXXIV,
изъ которой можно видть невыгодныя послдствія приключенія съ Оливеромъ и то, что происходило между Генрихомъ и Розою.

ГЛАВА XXXV,
которая можетъ показаться ненужною, но которую необходимо прочесть.

ГЛАВА XXXVI,
изъ которой читатель увидитъ, какъ непрочно супружеское счастіе.

ГЛАВА XXXVII
о томъ, что происходило между Бомблемъ, его супругою и Монксомъ, при ихъ ночномъ свиданіи.

ГЛАВА ХXXVIII
о томъ, что происходило, между Жидомъ и Монксомъ.

ГЛАВА XXXIX.
Странное свиданіе.

ГЛАВА XL,
о том, какъ Оливеръ нашелъ своихъ прежнихъ друзей, и что между ими происходило.

ГЛАВА XLI.
Старые знакомцы Оливера.

ГЛАЗА XLII.
Бдствія Докинса.

ГЛАВА XLIII.
Нанси исполняетъ свое общаніе. Шпіонъ.

ГЛАВА XLIV.
Сдержанное слово.

ГЛАВА XXV.
Послдствія.

ГЛАВА XLVI.
Бгство Сайкса.

ГЛАВА XLVII.
Монксъ и мистеръ Броунло наконецъ встрчаются другъ съ другомъ. Разговоръ ихъ прерванъ.

ГЛАВА XLVIII.
Бгство и преслдованіе.

ГЛАВА XLIX.
Объясняются многія тайны, устроивается свадьба, при которой, однакожь, ни слова ни говорится о приданомъ.

ГЛАВА L.
Послдняя ночь Жида.

ГЛАВА LI-я
И ПОСЛДНЯЯ.