H. A. Добролюбов
Олег под Константинополем
Драматическая пародия с эпилогом, в двух действиях, в стихах. Сочинение К. С. Аксакова. Издание Любителя.1 СПб., 1858
ПРИМЕЧАНИЯ
УСЛОВНЫЕ СОКРАЩЕНИЯ
ОЛЕГ ПОД КОНСТАНТИНОПОЛЕМ
Соч. К. С. Аксакова
Олег под Константинополем, Добролюбов Николай Александрович, Год: 1859
Время на прочтение: 8 минут(ы)
H. A. Добролюбов. Собрание сочинений в девяти томах. Том четвертый
Статьи и рецензии. Январь-июнь 1859
М.-Л., 1962, ГИХЛ
Недели три тому назад в ‘С.-Петербургских ведомостях’ напечатано было в библиографических объявлениях заглавие этой книжки с следующей припиской: ‘Под фирмою: ‘издание Любителя’ предполагается печатать, по мере возможности, литературные произведения, при добросовестном убеждении, что они заслуживают внимания читателей. Начиная драматическою пародиею К. С. Аксакова: ‘Олег под Константинополем’, издатель был бы очень счастлив, если бы случай сделал выбор всех и прочих для этой цели сочинений столь же удачным. Гг. книгопродавцы благоволят относиться за этою книгою в СПб., на Малой Садовой, в дом Сутугина, о квартире спросить у дворника, а в Москве: в контору газеты ‘Парус’. Продается пачками по 10 экземпляров, с уступкою 20%. На комиссию не отпускается’.
Один из московских жителей, приезжавший в то время в Петербург, указал нам это объявление с такими словами: — Посмотрите, что у вас делается, как вам не совестно допускать и переносить подобные вещи? Положим, вы здесь все не сочувствуете славянофилам, вы смеетесь над их мнениями, но как же можно позволять себе издеваться до такой степени над людьми почтенными и благонамеренными? Кто это решился у вас отпустить такую пошлую и грубую шутку насчет К. С. Аксакова?
— Но почему же вы думаете, что это шутка, — возражали мы и наши приятели. — К. С. Аксаков действительно писал ‘Олега’, и отрывок из него был помещен в ‘Телескопе’, — это мы знаем.2 Почему же не мог он издать его теперь?
— Помилуйте, — возражал московский житель, — за кого же вы принимаете нас, москвичей? Какая надобность Аксакову издавать пародию, писанную 25 лет назад и давно потерявшую весь свой букет, весь смысл, скучную и непонятную теперь без комментарий? Да если бы, наконец, он и захотел издать ее, то неужели он отдал бы ее Любителю, с которым надо иметь дело через дворника? Что же это за Любитель, обитающий в Малой Садовой и не смеющий публиковать в газетах своей фамилии? Зачем он вмешивает тут дворника? Неужели не нашел он у вас в Петербурге ни одного книжного магазина, в котором бы мог оставить на комиссию свое издание? Ведь он уступает же двадцать процентов, за эту уступку всякий книгопродавец у него взял бы книги на комиссию. Нет, что ни говорите, а это мистификация, и нимало не остроумная.
Мы не могли спорить с московским нашим знакомым, потому что никто из нас не знал о действительном существовании книги г. Аксакова, а объявление в самом деле поражало своей странной нескладицей и даже недостатком смысла. Решились, однако, навести справки, чтобы успокоить негодование московского гостя. Один из наших приятелей отправился на другой день в дом Сутугина, ходил долгое время по двору, наконец отыскал какого-то мужика, по-видимому дворника. Произошла сцена.
— Скажите, пожалуйста, где тут квартира Любителя?
— Какого вам?
— Какого? Я и сам не знаю, какого… Просто — Любителя.
— Да как его зовут?
— А почему я знаю! Любителя, сказано, спросить у дворника.
— Никакого такого нет. Любимова разве?
— Ну, может, и Любимова. А где Любимова квартира?
— Да нет, тут Любимова нет.
— Так что же ты говоришь?
— Да я так говорю, что, мол, вы, видно, сами не знаете, чего ищете… Вот что…
И дворник повернулся спиной к искателю квартиры Любителя. Эта неудача еще более убедила нас, что объявление в ‘С.-Петербургских ведомостях’ было грубою мистификацией. Москвич торжествовал, укоряя Петербург в неделикатности.
Вдруг — представьте себе наше изумление — в книжных магазинах действительно появляется книга, которую, по неприличному объявлению, мы сочли за мистификацию. Мало того, в предисловии и на обертке книжки мы нашли то же самое объявление, над которым недавно забавлялись в ‘Ведомостях’. О, как мы сожалели, что московский житель уже уехал в то время из Петербурга! С каким торжеством показали бы мы ему эту книжку, обличающую его в несправедливом обвинении!
Но что же такое эта пародия, являющаяся на свет божий в таких странных условиях? Объяснение ее заключается отчасти в предисловии автора, помещенном в начале книги. Из него узнаем мы, что К. С. Аксаков в тридцатых годах увлекался мнениями скептической школы Каченовского3 и в то время написал, с одобрения товарищей, пародию, в которой, ‘преувеличивая до крайности мнения противников, представил Олега государем эпохи развитой и просвещенной’. Вместе с тем г. Аксаков хотел своей пародией поразить ‘стихотворные идеализации истории’, бывшие тогда в моде, и посмеяться ‘вообще над звучностью стихов, иными принимаемою еще и теперь за поэзию’. Все эти цели, может быть, прекрасно достигались пародиею в свое время, но теперь ни одна из них не достигается. Не говорим о том, что ныне уж потеряла свое значение борьба Каченовского с его противниками и что сам г. Аксаков отказался, как он говорит, от мнений профессора, которыми тогда увлекся, но заметим, что сама пародия не может назваться очень удачною. Она, во-первых, ужасно длинна, какая пародия может остаться легкою и забавною, растянувшись на 100 страниц? Кроме того — она бесцветна и слаба до того, что может представить собою даже орудие против того, в защиту чего вооружался г. Аксаков. Содержание, видите, заключается в том, что Олегу, среди его мечтаний о славе в потомстве, является дух, говорящий:
Тебя свет и помнить не будет!
Напрасно мечтаешь, Олег!
Твои он дела позабудет,
Тебя он жестоко осудит,
В твоем сомневаться он будет
Существованьи, Олег!
Раздраженный такими виршами, Олег хочет увековечить себя в потомстве взятием Цареграда, отправляется в поход, подходит к стенам греческой столицы, приводит греков в ужас, но не вступает в город, потому что обольщается красотою греческой царевны, которая хочет выйти за него замуж. Все это могло бы быть очень забавно и иметь прочное значение, если б г. Аксаков умел здесь резюмировать и осмеять существенные положения противников и поразить крайности их мнений. Он этого не сделал, а напал на мелочи, вроде сказки о походе Олега под Царьград в ладьях на колесах… Кроме того, вся пародия написана в тоне, серьезном до вялости, Олег и все лица пародии, являясь довольно нелепыми, в то же время, однако, вовсе не забавны, это уж доказывает недостаток юмора в авторе. Бесцветность пародии до того велика, что мы сами пришли в недоумение, над кем хотел посмеяться автор, — когда прочли его эпилог, состоящий из следующих стихов:
Профессор
(читает лекцию)
Помилуйте! Какой Олег? Всё сказки!
Олег никак не мог существовать.
Вот говорят, что с парусами в лодках
Он посуху ходил до Цареграда,
Да там еще и щит прибил. Ну вот
Какие басни! Им совсем не место
В истории. И сам Олег не больше
Как миф, ну просто миф. Да это даже
И спору подлежать не может. Впрочем,
И времена позднейшие сомненью
Подвержены, и весь период этот
В тумане. Да! — Ну, да об этом после.
Профессор выходит действительно смешон — гораздо смешнее Олега, и мы не вдруг догадались, что г. Аксаков хотел тут представить — не то, каков был профессор на самом деле, а то, как его разумели противники. А может быть, г. Аксаков полагает, что профессор вовсе не смешон в этих стихах, а, напротив, — рассуждает очень основательно? Ход всей пародии заставляет подозревать нечто подобное.
‘Стихотворные идеализации истории’ также не могли быть убиты пародиею г. Аксакова, потому что она решительно лишена всякой типичности. Это совсем не то, что, например, фельетон Булгарина, сочиненный Гоголем,4 все монологи Олега, песни киевлян, речи волхва и пр. состоят большею частию из слов, брошенных на ветер. Они скучны и утомительны и в этом похожи на наши драмы тридцатых годов, но почти только этим и ограничивается сходство.
Что касается до звучности стихов, то она могла быть признана в пародии г. Аксакова разве только в тридцатых годах. В настоящее время, когда5 уже русский стих так выработался, когда у нас есть столько рыцарей звонкого стиха, вроде гг. Хомякова, Бенедиктова6 и др., когда уже в ‘Весельчаке’7 помещаются очень звучные пародии, — стих г. Аксакова должен быть признан крайне обыкновенным. Неужели, в самом деле, могут быть пародиею на звучность, например, такие стихи:
Ты думаешь, Олег, что бури нет?
Стремишься ты ко греческой столице?
Да! Там царевна, цель твоих желаний,
С твоею страстью вместе съединиласъ,
И ты идешь. А если страсть твоя
Разделится опять с твоею целью?
Тогда, но, может быть… Теперь скорее
К стенам Царьграда!.. После… Может быть,
Не будут к нам немилостивы боги.
Мы не находим, чтоб эти стихи отличались особенной звучностью. Не лучше, кажется, и эти:
Нет, нет! Есть другой возвышенный мир,
Для нас еще, скифы, закрытый,
И статую вам заменяет кумир,
Какой-нибудь лик Яровита.
Не лучше, кажется, и эти, хотя в них и нет хромых рифм:
Какой жестокий приговор сказала
Ты нам, прекрасная! Не прав он, нет!
Ты, прекрасная, не знаешь,
Что кипит в моей груди:
Ты несчастна, ты страдаешь, —
Горе, горе впереди!.. и пр.
Такие стихи можно, пожалуй, назвать пародиею на звучность, но только в смысле не совсем точном и не совсем лестном для автора ‘Олега’.
Впрочем, что строго судить самого г. Аксакова? Он сам сознается в предисловии, что ‘пародия эта потеряла современность, а вместе с тем, может быть, и занимательность’. Только издатель его, таинственный Любитель, имеющий сношения с публикою через дворника, упорно стоит на том, что пародия г. Аксакова есть вечное достояние искусства. К вышеприведенным нами словам г. Аксакова он делает такое примечание: ‘Художественное (какие странные понятия о художественном!) никогда не теряет занимательности, и не одно только современное интересует в произведениях искусства’.
Но г. Аксаков не увлекается похвалами Любителя, и в заключение своего предисловия скромно (опять я Бешенцова вспомнил)8 говорит: ‘Я полагаю, что для иных будет любопытно узнать, какого рода литературные пародии писались в 30-х годах нашего столетия’.
Очень любопытно!
Аничков — Н. А. Добролюбов. Полное собрание сочинений под ред. Е. В. Аничкова, тт. I—IX, СПб., изд-во ‘Деятель’, 1911—1912.
Белинский — В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений, тт. I—XIII, М., изд-во Академии наук СССР, 1953—1959.
Герцен — А. И. Герцен. Собрание сочинений в тридцати томах, тт I—XXVI, М., изд-во Академии наук СССР, 1954—1962 (издание продолжается).
ГИХЛ — Н. А. Добролюбов. Полное собрание сочинений в шести томах. Под ред. П. И. Лебедева-Полянского, М., ГИХЛ, 1934—1941.
Гоголь — Н. В. Гоголь. Полное собрание сочинений, тт. I—XIV, М., изд-во Академии наук СССР, 1937—1952.
ГПВ — Государственная публичная библиотека им. M. E. Салтыкова-Щедрина (Ленинград).
Изд. 1862 г. — Н. А. Добролюбов. Сочинения (под ред. Н. Г. Чернышевского), тт. I—IV, СПб., 1862.
ИРЛИ — Институт русской литературы (Пушкинский дом) Академии наук СССР.
Лемке — Н. А. Добролюбов. Первое полное собрание сочинений под ред. М. К. Лемке, тт. I—IV, СПб., изд-во А. С. Панафидиной, 1911 (на обл. — 1912).
ЛН — ‘Литературное наследство’.
Материалы — Материалы для биографии Н. А. Добролюбова, собранные в 1861—1862 годах (Н. Г. Чернышевским), т. 1, М., 1890.
Некрасов — Н. А. Некрасов. Полное собрание сочинений и писем, тт I—XII, М., 1948—1953.
Писарев — Д. И. Писарев. Сочинения в четырех томах, тт. 1—4, М., Гослитиздат, 1955—1956.
‘Совр.’ — ‘Современник’.
Указатель — В. Боград. Журнал ‘Современник’ 1847—1866. Указатель содержания. М.—Л., Гослитиздат, 1959.
ЦГИАЛ — Центральный гос. исторический архив (Ленинград).
Чернышевский — Н. Г. Чернышевский. Полное собрание сочинений, тт. I—XVI, М., ГИХЛ, 1939—1953.
В настоящий том вошли статьи и рецензии Добролюбова, написанные мм в декабре 1858 — июне 1859 года и напечатанные в ‘Современнике’ (NoNo 1—6) и в ‘Журнале для воспитания’ (NoNo 1—7).
Деятельность Добролюбова в эти месяцы протекала в сложной общественно-политической и литературной обстановке. В стране сложилась революционная ситуация. Кризис политики ‘верхов’, бедствия и растущая активность ‘низов’ создали объективные предпосылки для революционного выхода из кризиса, переживаемого самодержавно-крепостнической системой. В этих условиях борьба за революционный путь развития страны, в противоположность реформистскому пути, становится линией ‘Современника’. Она нашла яркое выражение в статьях Чернышевского, определила содержание и характер публицистических и литературно-критических выступлений Добролюбова.
Центральное место в статьях Добролюбова первой половины 1859 года занимает острая критика самодержавно-крепостнического строя России и разоблачение либерализма во всех его проявлениях (‘Литературные мелочи прошлого года’, ‘Что такое обломовщина?’, рецензия на сборник ‘Весна’). Вместе с тем статья ‘Роберт Овэн и его попытки общественных реформ’ развивает идею построения социалистического общества силами самих трудящихся.
В свете общих задач революционно-демократической программы ‘Современника’ Добролюбов защищает и развивает принципы материалистической философии (‘Основания опытной психологии’), разоблачает реакционную идеологию церковников (рецензии на книги: ‘Впечатления Украины и Севастополя’, ‘Голос древней русской церкви’ и ‘Современные идеи православны ли?’, ‘Мысли Светского человека’), крепостническую мораль и нравственность (‘Новый кодекс русской практической мудрости’, ‘Основные законы воспитания. Миллера-Красовского’).
Ряд рецензий Добролюбова направлен против субъективизма и реакционного осмысления исторического прошлого, против славянофильских и религиозно-монархических концепций развития русской литературы (‘История русской словесности’ Шевырева и др.), против теории и практики так называемого ‘чистого искусства’ (рецензии на сборники ‘Утро’, ‘Весна’).
Наконец, значительное место в работах Добролюбова за это полугодие занимают рецензии на педагогическую и детскую литературу в ‘Современнике’ и ‘Журнале для воспитания’.
Подготовка текстов статей и рецензий Добролюбова, напечатанных в NoNo 1—3 ‘Современника’ (включая вторую часть статьи ‘Литературные мелочи прошлого года’ из No 4), и примечания к ним — В. Э. Бограда, в NoNo 4—6 ‘Современника’ и в ‘Журнале для воспитания’ — Н. И. Тотубалина.
Принадлежность Добролюбову рецензий, напечатанных и ‘Журнале для воспитания’, устанавливается на основании перечня статей Добролюбова, составленного О. П. Паульсоном (Аничков, I, стр. 21—22).
Сноски, принадлежащие Добролюбову, обозначаются в текстах тома звездочками, звездочками также отмечены переводы, сделанные редакцией, с указанием — Ред. Комментируемый в примечаниях текст обозначен цифрами.
Впервые — ‘Совр.’, 1859, No 1, отд. III, стр. 72—77, без подписи. Принадлежность рецензии Добролюбову устанавливается на основании списка его статей, составленного Чернышевским (Аничков, I, стр. 19), а также гонорарной ведомости ‘Современника’ (ЛН, т. 53—54, стр. 249).
К. С. Аксаков (1817—1860) — публицист, критик и историк, один из идеологов славянофильства.
1. Любитель — псевдоним книготорговца и издателя Якова Васильевича Писарева.
2. Отрывок из пьесы К. С. Аксакова под псевдонимом ‘К. Эврипидин’ напечатан в газете ‘Молва’ (1835, ч. X, No 27—30), выходившей приложением к журналу ‘Телескоп’. Отрывок снабжен специальным примечанием В. Г. Белинского (Белинский, I, стр. 221).
3. ‘Скептическая школа’ во главе с М. Т. Каченовским (1775—1842) считала невозможным появление в IX—XI веках таких источников древней истории восточных славян, как ‘Начальная летопись’, ‘Русская правда’ и др., и относила их создание к XIII—XIV векам, придя, таким образом, к неверным выводам об их недостоверности.
4. Фельетон неизвестен.
5. См. прим. 6 к статье ‘Литературные мелочи прошлого года’.
6. Хомяков А. С. (1804—1860) — поэт, драматург и публицист, один из идеологов славянофильства. Бенедиктов В. Г. (1807—1873) — поэт, один из представителей реакционного крыла русского романтизма, в 30-х годах пользовался большим, но непродолжительным успехом. Стихи Бенедиктова отличались внешним блеском, риторикой, пристрастием к изысканным образам и сравнениям. См. также рецензию Добролюбова на стихотворения Бенедиктова (т. 2 наст. изд.).
7. См. прим. 14 к статье ‘Литературные мелочи прошлого года’.
8. Рецензию Добролюбова на ‘Сочинения в прозе и стихах’ А. Бе-шенцова см. в наст. томе.