ОКОЛО ВОЙНЫ. ДВИНСК.
ОКОЛО ВОЙНЫ. ДВИНСК.
1914 г.
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
Около войны. Двинск, Куприн Александр Иванович, Год: 1914
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Куприн А. И. Пёстрая книга. Несобранное и забытое.
Пенза, 2015.
В Двинске мы впервые увидали раненых. Правда, когда сиделка вынесла на руках из перевязочной палаты солдата пудов около четырех весом и положила его на носилки, то и у меня, и у моего товарища как будто пол под ногами пошел куда-то в бок, и мы на момент потеряли равновесие. Я помню только, что у него были очень крепко сжаты зубы, белые, а губы открыты. Затем мы разговаривали с ними. Вот что рассказал один из них:
— Выступили мы в поход 17-го числа из Августова на Сувалки. Передали нам, что неприятель находится возле Сувалок. Мы пошли. Оказывается, там шел бой по фронту, а наши войска зашли в тыл ему. Мы целый день ходили. Уж вечер стал. Мы зашли в лес. Разведчики донесли, что неприятель недалеко находится. Мы простояли в лесу часов с 7-ми вечера до 12-ти. Потом ночью прибыл приказ атаковать неприятеля без выстрела и на штыках взять, — подойти прямо до окопов и взять на штыках. Це пошли мы шагов двести до ихних окопов, ихняя передовая застава заметила, что идут войска. Они дали выстрел по нас. Тут сейчас начали палить пулеметы. Начали палить с фронта и с флангов. Скомандовали ложиться. Целую ночь стреляли, и мы так лежали. Кому суждено было, — убит, тяжело ранен… До самого утра стрелял. А мы не стреляли, мы не могли встать, — такой опальный огонь был по нас. Ни один начальник не мог встать скомандовать, и мы не знали, где офицер находится. Он не допускал до себя до самого утра, а потом отступил. Как он отступил утром, получился приказ перейти версты на четыре, не доходя Сувалок. Мы отошли. Потом прибыло приказание командира, чтобы наступать. Наша рота пошла передней заставой, а за нами — остальные роты. Пошли фронтом, где, по своим соображениям должен находиться неприятель. Тут доложили, что неприятель цепью со всего фронта наступает. Скомандовали остальным ротам. Началось наступление фронтом и с флангов. Неприятель начал палить. Бой шел приблизительно около часа. Так по нас стреляли, а мы отбивались. Здесь я был ранен в колено, в чашечку. Пуля осталась, мне ее вырезали в Каменке. Больше я не могу знать как было…
Приблизительно так говорят о войне все герои, делающие войну. Перед вами стенограмма рассказа, и вряд ли я ошибаюсь, думая, что беседы с ранеными, написанные в героическом стиле, — едва ли не ложь. Правда, у всех у них есть какая-то напряженная говорливость, желание рассказать, что они пережили, проведя без сна несколько суток, не раздеваясь, и почти каждый момент под неизбежностью смерти. Но из каждого из них можно, в конце концов, выжать две-три фразы. Этот же самый раненый рассказывает далее:
— Мы отняли у германцев обоз — шестьдесят повозок с выкладкой, там мука, крупа, рис, какао… И лошадей забрали: шестьдесят повозок, по паре лошадей в телеге, — сто двадцать лошадей. Каждая лошадь по тысяче стоит: настоящие экономические, заводские лошади.
Я спрашиваю:
— Почему ты знаешь толк в экономических лошадях? Служил в экономии?
— Конечно же, служил… Такая лошадь свободно в гору повезет двести пудов…
А вот что рассказывает раненный кавалерист солдат-гвардеец Вишневский:
— Прямо мы наступали на неприятеля. Дрались жестоко, но только когда мы пришли в деревню, то нас встретили очень гостеприимно, а потом они нашего офицера убили из-за угла. За это мы расстреляли их пятьдесят человек, в возрасте от 17-ти до 45-ти лет.
— И ты расстреливал?
— Обязательно!
У него довольно тяжела, опасная рана: пуля чуть-чуть не коснулась сонной артерии. Я его спрашиваю:
— Ну, а когда ты выздоровеешь, — куда пойдешь?
— Конечно, на войну. Унтер-офицер, ярославец…
Он не очень прост, — снимает с себя одеяло и показывает пятку, которая у него перестала ощущать боль.
— Вот говорят, что мне уж больше не ходить… Фельдшер подтверждает:
— Да, вам уж больше не ходить.
— А я бы хотел еще подраться…
И он, и я, вместе щупаем его холодную, крепкую пятку. Да, оказывается, у него перерван нерв.
Но мимоходом он, точно шутя, говорит:
— Еще у меня в боку есть дурацкая рана: вошла пуля маленькой дырочкой, а вышла — разворотила спину в кулак… Отчего это?
— Я не знаю, отчего это происходит… Шутя, мы разговаривали об его губернии.
— Что и говорить, — отвечает он и машет рукой, — самая бедная губерния на всем свете. Так про нас поговорка и сложилась: когда обедаем, так окна от людей занавешиваем, а когда чай пьем, — открываем, чтобы все видели…
О, милый русский солдат, простой в своем героизме и великий своим духом: раненый, будущий калека, он и тут не утерпел добродушно пошутить над своими маленькими деревенскими невзгодами.
Мне везет на неожиданные встречи…
Я и мой товарищ стоим и от скуки глазеем на афишу кинематографа,— чем иначе убить время в Двинске? Вдруг меня окликают по имени и отчеству. Я смотрю и не верю своим собственным глазам: это мой издатель — Г.Г. Блюменберг, в форме прапорщика кавалерийского запаса, со своей молодой женой.
— Каким образом вы здесь? — спрашиваю я, — Ведь, вы, кажется, где-то обучали кавалеристов?
— Да, — отвечает он с гордостью, — и довели нашу сотню парней до образца настоящей кавалерийской части. Немного был труден переезд через три географических широты, но, во всяком случае, мы довезли и наших людей, одетых и обутых в чем Господь послал, и наших коней в полной неприкосновенности.
В Двинске нас очень скоро одели и обули и распределили по квартирам. Все это было сделано быстро, точно и аккуратно, если разве не считать только маленького недоразумения.
— Какого?
— А просто… Один хозяин двора, где были помещены солдаты, начал брать по три копейки за каждый солдатский чайник кипятка. Конечно, мы, трое офицеров, сейчас же сложились между собой и заплатили, что нужно, но чуть-чуть обидно было думать, что мы встретили неласковый прием… А в соседнем дворе другой хозяин прямо выбивался из сил, чтобы услужить солдатам: таскал им и чай, и сахар, и молоко. Старый, пятидесятилетний человек, вспотевший от беготни, человек с лицом библейского патриарха. И еще находил время с трогательной, отеческой заботливостью угощать солдат:
— Кушайте, кушайте. Может быть, вам не придется в другой раз…
— Но скажите, Г.Г., какое настроение у ваших солдат насчет войны?
— Ну, об этом нечего и говорить! Кончено, пойдут, куда угодно, куда прикажут. Это — все деловитый народ.
Но вдруг в нем просыпается старый кавалерист.
— Одно только было неприятно для меня лично. Черт знает, какая лошаденка попалась: местной вологодской породы, меньше двух вершков ростом. Правда, с железными ногами, способная без устали для себя делать переходы в пятьдесят— шестьдесят вест в сутки, но…
— Но что?
— … но вообразите себе меня, кавалериста, сидящего на мерине цвета кофе с молоком, да еще вдобавок с белой гривой и с белым хвостом. Понимаете ли вы, как возмущается кавалерийская душа?!
Очерк впервые напечатан в газете ‘Русское слово’ (1914. — 12(25) октября. — No 235).
В конце сентября 1914 г. Куприн совершил поездку по прифронтовым городам Западного края, побывал в Двинске, Вильно, Ровно. По следам поездки были написаны очерки: ‘Двинск’, ‘Лифляндия’ (см. ниже).
— Двинск — до 1918 г. город Российской империи на правом берегу реки Западная Двина, на пересечении Петербургской и Варшавской ж/д. Основан Иваном Грозным в 1577 г. недалеко от ливонского замка Динабург. До 1667 — г. Борисоглебск, затем Динабург. В 1772 включен в состав Псковской губернии, с 1802 — уездный город Витебской губернии. В 1893 г. — переименован в Двинск. В 1918 г. передан в состав ‘Советской Латвии’, с 1920 г. — носит название Даугавпилс.
— еврейская община — в описываемый Куприным период Двинск входил в черту оседлости, был населен преимущественно евреями (в начале XX в. — евреи составляли 46 % населения). Во время Первой мировой войны, осенью 1915 г. фронт приблизился к Двинску, город обстреливался дальнобойной немецкой артиллерией.
— Сувалки — город в северо-восточной части Польши, недалеко от границы с Литвой и Белоруссией, входил в состав Российской империи.
— Августов — город на северо-востоке Польши, входил в состав Российской империи. Через город проходили дороги, связывающие Польшу, Пруссию, Литву, Белоруссию. В Первую мировую войну возле Августова проходили тяжелые бои.
— Блюменберг Георгий Густавович — сын московского писчебумажного фабриканта Г. А. Блюменберга, фактический организатор и владелец ‘Московского книгоиздательства’, выпускавшего с 1908 г. литературные сборники ‘Земля’, в которых напечатаны произведения Куприна: ‘Суламифь’, ‘Гранатовый браслет’, ‘Яма’. В ‘Московском книгоиздательстве’ вышло собр. соч. Куприна в 12 томах (1908-1917), сб. ‘Детские рассказы’ (1914). Блюменберг входил в круг знакомых Куприна. Писатель часто упоминал ‘Блюма’ в переписке 1910 г. с сотрудником издательства В. С. Клестовым (т. 11, с. 112, 113). После Октябрьской революции Г. Г. Блюменберг эмигрировал в Германию. В Берлине возобновил ‘Московское книгоиздательство’, которое в 1921-1925 гг. осуществило переиздание 12-томного Собрания сочинений Куприна.
Печатается по первой публикации.