ОКОЛО ЦЕЛЕБНЫХ ВОД
ОКОЛО ЦЕЛЕБНЫХ ВОД
* * *
* * *
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
Около целебных вод, Розанов Василий Васильевич, Год: 1907
Время на прочтение: 10 минут(ы)
Розанов В. В. Собрание сочинений. Около народной души (Статьи 1906—1908 гг.)
М.: Республика, 2003.
Опять этот неумолчный шум Ольховки, который, право же, составляет не меньшую прелесть Кисловодска, чем нарзан. Нарзан лечит, и поди дожидайся осязательных результатов этого лечения, а Ольховка — это что-то сейчас действующее, действующее страшно ново для коренного русского обитателя, слегка возбуждающе и вместе успокаивающе. Право, как нарзан действует в ваннах на кожу, так точь-в-точь Ольховка действует на слух: и оба действуют на душу, и еще вопрос, которое действие решительнее. По крайней мере я без Ольховки и ради одного нарзана ни за что не потащился бы такую даль.
Я проследил ее верст за пять вверх, по направлению к так называемому Лермонтовскому гроту: это что-то больше ручья и меньше речки. Крошечная, живая, очень чистая речка, совершенно мелкая в сухое время года, — она стремительно бежит между извилинами гор, разливаясь шире в долинах. Я сказал: ‘Стремительно бежит’. Разве это не ново для коренного русского обитателя, который знает только реки, медленно текущие, почти недвижные и совершенно бесшумные? Вот это ‘стремительно бежит’ и действует на вашу душу: и она точно просыпается, протирает глазки, как бывает поутру, и весело начинает бежать, точно вперегонки с речкою. А действительность, вероятно, вечное свойство души. Во всяком случае, стремительный бег ваших мыслей, фантазий и грез, пока вы бредете по краю капризного ручья, разливается каким-то здоровьем на все ваше существо, и вы, несмотря на усталость ног, веселее улыбаетесь солнцу, горам и стадам жеребят, коров и баранов, которые пасутся всюду вокруг.
Затем этот горный ручей вступает в знаменитый Кисловодский парк, который, может быть, и не разросся бы так пышно, не будь влаги этого ручья. Здесь, в парке, через него перекинуто несколько мостиков, каменных и деревянных. И в самом парке он шумит неодинаково: вот в грунте камня, по которому все время бежит он, образуется уступик, и шум его чрезвычайно возрастает, похож на гнев, хотя и детский. Впрочем, после дождей этот детский гнев переходит в настоящую ярость мужчины: он ревет. Но это случается редко. Ровнее его ложе — и ручей-речка чуть-чуть шелестит. Во всяком случае, пока вы идете возле него, ни на одну минуту шум не остается одинаковым: он то замирает, то оживляется. И наконец, шум этот, милый природный шум, до чего он не похож на механический шум города! Даже когда, разлившись, он ревет, все это мягко в звуке, не пилит и не раздирает ваших нервов, не стучит вам по голове, как эти фабрики, экипажи и ломовики в Петербурге.
Звука металла вы не слышите здесь, и уже одно это какое отдохновение!
Ванны нарзана — это ‘пользует душу’, с другой стороны. Мне давно кажется, что наша кожа есть не что иное, как наша душа, пластически выраженная. Бывает же нервная сыпь на коже! Человек расстроен, получил неприятность, и вообще у него страдает душа: кожа покрывается у него сыпью, от этого покрывается! Не чудо ли? Не ясная ли связь души и кожи? С другой стороны, гипнотизеры усыпляют душу, проводя пальцами по коже лица, плеч, рук, проводя по ним и даже только вблизи их. Конечно, науки медицины я не знаю, и мне неведомо, что думают об этом гг. биологи, но приведенные факты до того крупны, осязательны, что по крайней мере обывательским простым умом невозможно не подумать: ‘Э, да кожа наша — это и есть душа наша или настоящее ее жилище’. Почему нам думать, что душа в нас — это что-то подобное кусочку и что лежит она приблизительно в черепе? Почему не думать, что это скорее простыня и в нее завернут человек? Доброта человека, ум его, страсти — все качества души, как они отражены в лице его, т. е. снаружи, в коже… Человек боится — и бледнеет, доволен — и краснеет, растерян, смущен, солгал или усиливается сказать правду — и все это играет на лице его! А играет ли еще в мозгу — это Бог весть: никто этого не видал. Да как-то мозг и слишком тяжеловесен для таких танцев!
Потому утром мы умываемся — и свежеем! Мы умываемся не для одной чистоплотности: чем же мы загрязнились, если спали на чистой подушке? Но физиологически проснувшись, нам надобно и психологически проснуться, и для этого мы умываемся. Мы этим будим свою душу. И только когда мы умылись, не ранее этого, мы говорим кругом: ‘Здравствуй! Здравствуйте!’ Мы вдруг становимся веселы, обмыв кожу лица водою, холодною и чистою.
Ванны нарзана действуют как удесятеренная форма простой ванны. Это не шампанское, но полушампанское: без запаха вина, а существо то же. И шампанское шипит и пенится от заключенной в нем углекислоты, но вода нарзана содержит именно ее. Газ, проникая все существо ее, движется около вашего тела и все его покрывает через минуту, как вы сели в ванну, жемчугом крошечных пузырьков. Пузырьки эти наполнены углекислотою, и, следовательно, тело ваше берет собственно газовую ванную из углекислоты. Как известно, углекислыми ваннами (Наугейм, Кисловодск) лечатся болезни сердца, упадок сердечной деятельности, но поддержать свое сердце хорошо и для здорового. Сидеть в ванне не нужно более 10 минут, а начинают с 8 и 6, сперва температура 27о (для старых — выше), а затем ниже, смотря по возрасту и силам организма, молодые и свежие организмы кончают курс лечения или удовольствия в 17-градусном общем бассейне. Это огромная купальня, где плавают, ныряют и проч., как в обыкновенной речной купальне. Но в 17-градусном бассейне нарзан подогрет, и очень сильно. Натуральная температура источника — 11 градусов. Это температура невской воды в конце сентября, т. е. такая, что страшно и подумать окунуться в нее. Есть, однако, бассейн этого натурального, неподогретого нарзана, доступ к которому открывает только специальное разрешение врача. Однако воспользоваться этим ледяным купаньем приходит на ум только субъектам, которые могут пропеть о себе стих Пушкина:
Птичка Божия не знает
Ни заботы, ни труда…
Гигантские легкие, железное сердце, мастодонтовая кожа, допотопные нервы, без переутомления… Уверен, впрочем, что таких ‘птичек’ слетается чрезвычайно много в Кисловодск.
Очень хорошо ощущение уже в ванне этих мириад ползущих по телу пузыриков газа. Но еще лучше по выходе из ванны. Идешь — и земли под собою не чувствуешь. Точно вместо кожи, гладкой и тонкой, бессодержательной, ваше мясное и костяное существо обернуто в бархат, толстый слой которого, весь из ворсинок и заключенного между ними воздуха, вы ясно чувствуете около себя! Воздух этот (газ, или нервное ощущение раздражения?), наполняющий вашу кожу, дает впечатление необычайной нежности и легкости: кажется, вот поднимешься и полетишь! Но нега еще преобладает над легкостью, и, как бы боясь потерять ее, грубо поцарапать, — напротив, все движения инстинктивно совершаешь медленно, а еще лучше хотелось бы лечь. Настоящие больные после ванн обязательно должны лежать. Я в качестве здорового медленно добираюсь до дома (все парком и сейчас за ним садом), ложусь и, если ничто не мешает, засыпаю. Сон глубокий, долгий и спокойный! Проснувшись, чувствуешь себя несколько помолодевшим и укрепившимся.
Все в совокупности так хорошо, что несчастным можно почитать каждого русского, кто не испытал этой величайшей прелести нашей родины — ванн нарзана! Что, если бы перенести их в Москву, в Петербург? Половину неврастении и хандры сняло бы!
Всего года три действуют в Кисловодске новые ванны. Это — дворец, настоящий дворец, воздвигнутый в начале Тополевой аллеи, шагах в 50 от старых ванн, находящихся в конце галереи около источника. Одни говорят, что в новых ваннах газа не меньше, чем в старых, другие говорят, что меньше, что из труб происходит утечка газа. Возможно, что это сплетня, сопровождающая у нас всякое новое дело. Не отрицая, я не утверждаю ничего, довольствуясь свидетельством, что газа очень много, что тело покрывается бисером пузырьков через минуту, как вы сели в ванну.
Для чего понадобился дворец для ванн? ‘Надо то, что надо, а чего не надо, того не надо’. Весьма возможно, что для Кисловодска, который тянется стать на ногу первоклассного европейского курорта, было желательно получить лишнее здание la palais, но что до этого больным и даже что до этого казне? Очевидно, больные нисколько не нуждались в каменном дворце для ванн, а в сухом, светлом, поместительном здании, с гигиеничными и, между прочим, с хорошо проветриваемыми (вентилируемыми) ванными комнатками при общем зале, отведенном для лежанья-отдыха. Такой задаче могло вполне удовлетворить построенное на каменном фундаменте деревянное здание или 2, 3, 4 деревянных здания, соединенных между собою. Стоя вчетверо дешевле каменного, они могли бы включить в себе четверное количество ванн против теперешнего и удовлетворить наконец нужде в них, которой решительно не удовлетворяет теперешнее число ванн — 22 в старых ваннах, 60 в новых и еще 9 офицерских и 9 солдатских ванн, всего 100.
Казна не должна выносить ничего лишнего. Это принцип добросовестного хозяйства. На свои средства — строй дворцы и хоть ‘висячие сады Семирамиды’. Не на свои — только дай, что требуют. А казенные деньги — не свои для чиновников, администрации и даже для государства. Оно их только распределяет, утилизирует. Здесь пользующийся — народ и давальщик — народ.
Стоимость одной ванны 50 коп. до 1 июля (начала полного сезона) и 75 коп. — дообеденные часы и 50 коп. послеобеденные часы, начиная с 1 июля. Уже из этого повышения цен видно, что ванн не хватает. Самое повышение цен для казны — как-то щекотливо, мелочно и меркантильно. Казна должна брать то, что покрывало бы текущие расходы и окупало бы через известное число лет капитальную затрату, не извлекая выгод из таких преходящих фактов, как наплыв нуждающихся.
Новые ванны построены безукоризненно со стороны чистоты и высоты комнат, но в старых ваннах есть номера (напр., No 9 и 10) тесные, маленькие, совершенно невозможные для настоящих больных, которые в них задыхаются и чувствуют страшную головную боль при некоторых формах сердечных болезней, не испытываемую в высокой комнате. Несчастие здесь заключается в том, что иногда прекрасные номера попадаются туристам, которые ‘балуются’ нарзаном, а приедут попозже больные, и им достаются номера хуже и, наконец, совсем плохие, вследствие занятости всех часов во всех хороших номерах. И валандается тогда в чудном номере пятипудовая барыня, а какая-нибудь несчастная учительница, притащившаяся из Тамбова или Нижнего, — со своими тощими костями и увядшей кожей влезает в ванну в душной, полутемной комнате. Это безжалостно и глупо.
Медицинскому персоналу, заведывающему ваннами, ввиду недостаточности их и далекого неравенства между качествами ванных комнат, следует провести, мирно и добросовестно, классификацию между больными, для которых необходимы ванны, и между туристами, пользующимися ваннами для удовольствия. Туристы пусть пользуются ‘остаточками’.
Время пользования ваннами — 30 минут. В ванных комнатах, правда, есть диванчик из буковой гнутой мебели, но едва ли для ‘лежанья’: во-первых, на нем нет и подушки, и нельзя же подушку с собой приносить. А главное, 30 минут достаточны, только чтобы раздеться, одеться и принять ванну. Очевидно, администрация ванн и сама хорошо знала, что нельзя здесь лежать, нет времени, да это едва ли и полезно лежать в комнате, насыщенной углекислотою, после принятой и неспущенной ванны. Зачем же диванчики, такие красивые и, очевидно, дорогие? Тоже очевидная роскошь. А лежать негде, т. е. нет необходимого, медицински-нужного. Такие диваны для лежания, мягкие и с подушками, в большом общем зале, есть даже при грязевых ваннах частного заведения д-ра Мержеевского ‘Ramassaar’ в городе Аренсбурге. Вообще это азбука такого дела. Что лежанье необходимо после углекислых ванн, необходимо как условие их пользы и действия, это я определенным образом знаю из строжайших указаний докторов, лечивших больных, страдающих сердечными болезнями. ‘Гуляющему курорту’ вообще отдано в Кисловодске предпочтение перед ‘лечебным курортом’. Конечно, нарзан всех веселит. Но некоторых он лечит, и вот перед нуждою этих ‘некоторых’ должно все посторониться.
Я слышал, недавно Кисловодск сделан ‘городом’. Раньше он был ‘местечком’, по административной терминологии, — значит, есть городское управление. И пришло же на ум этому городскому управлению начать ремонт улиц, да фундаментальный ремонт, с поднятием всех мостовых, и заняться проведением каких-то труб, — как раз к ‘полному сезону’. Еще в июне можно было с запинками проезжать по улицам, но как раз к первому июля, когда в Кисловодске все дома, квартиры, мезонины и каморки расхватаны и везде толпится многотысячная толпа, городское управление буквально ‘подняло вверх дном’ все улицы. Опять для туристов это только ‘божье наказание’, и то с улыбкой, но это составляет серьезное препятствие для лечения настоящих больных, которым, как я уже объяснял выше, после ванн нельзя двигаться, они обязательно должны возвращаться домой в экипаже, а между тем проехать до дому нельзя ввиду развороченности некоторых улиц или отдельных участков на улице. В Кисловодске летняя погода вдвое длиннее, чем, напр., в Петербурге, и для ремонта улиц есть и апрель и май или осенью — сентябрь и октябрь. Лечебный сезон несомненно ‘подгажен’ управлением города, который от него все имеет, который только и богат от приезжих, оставляющих сотни тысяч его населению, торговцам и всякому трудящемуся люду, всякому в нем промыслу и ремеслу. До чего это глупо, до чего глупо!
Никогда и нигде я не видел столько породистости, такого хорошего роста и цветущего вида людей, как в Кисловодске. Южные темные цвета и северные бледные сливаются здесь в очень красивое сочетание. Первые дни по приезде невольно любуешься на людей: после Петербурга, Москвы и вообще внутренней России — это ново. И все люди не заняты, ничего не делают. До какой степени здесь отсутствует труд и забота, можно видеть из того, что, напр., писчую бумагу можно достать только в фотографии, а где можно достать стальных перьев — я уж и не знаю!
Вся многотысячная толпа съехавшихся гуляет, питается и влюбляется. Я не порицаю и не хвалю, — а передаю факт — и зрелище, нимало не маскируемое. Везде это — между прочим, везде — подспорье.
То же, что дрова для парохода: пароход, конечно, едет не для дров. Но здесь питание, удовольствие и любовь — самая цель существования, по крайней мере на эти ‘кисловодские дни’. И это так ново!
Сам не склонный ни питаться, ни влюбляться, я смотрел первое время с удовольствием на эту отдыхающую толпу. Такая масса отдыха! И это передается как-то телепатически, гипнотически. Все не торопится, не спешит, даже не ‘идет’, а гуляет. Редко в одиночку, а больше парами, группами. Сотни столиков с завтракающими и кофейничающими на открытом воздухе. Немного в стороне столиков шесть с играющими в карты статскими и военными, эти играют днем и вечером, при свечах в стеклянных колпаках. Игра в карты на таком райском воздухе, среди такой завораживающей природы возмущала меня и десять лет назад, возмущает и теперь. Это что-то вроде опиума: тупо и патологично. Для чего же было ехать в Кисловодск? Это можно делать и в Вологде!
Русские, армяне, в меньшем числе — грузины, слышна английская и много польской речи, речь немецкая и французская, изредка итальянская, немного персов, страшно редки турки, — вот тот тесный, душистый — от дамских духов, — нарядный и богатый фойе, который представляет собой главная аллея парка, площадка перед источником и особенно большая площадь перед курзалом, где по вечерам ежедневно играет симфоническая музыка и куда собирается ‘tout Kislowodsk’ {Весь Кисловодск (фр.).}.
Утренняя музыка перед источником — так себе, и особенно мешает слушать вечно чем-то упоенный дирижер оркестра: до того он кланяется и движется, — точно вечно объясняется в любви с правыми и с левыми частями оркестра! И главное, — это во все лицо улыбка, лицо вечно сияющее, точно он каждый день именинник, — все это подзадоривает к смеху и рассеивает внимание. Но вечерняя музыка — действительно прекрасная и серьезная.
Наряды и наряды! Откуда только деньги взялись на них в разоренной России? Но удивительно: Россия, разорение, революция, Г. Дума, министерство — все это в такой мере забыто в отдыхающем Кисловодске, до такой степени никого не занимает, что трудно этому поверить, не побывав на месте. Убийство Карангозова в Пятигорске, о котором я узнал из телеграммы в поезде, в котором ехал в Пятигорск, не занимало никого ни в поезде, ни в Пятигорске, ни в Кисловодске. Брали телеграммы, — брали немногие и лениво читали, бросали затем под лавку и заговаривали с соседом о чем угодно, только не об убийстве. Ни впечатления, ни разговоров, ни вопроса о том: как и почему, — ничего! В Петербурге словам моим не поверят, но это — так!
Изумителен этот непоколебимый покой удовольствий, среди которых живет Кисловодск! Я шел брать ванну нарзана часов в 6 вечера. Прошел парк и его главную аллею, ничего. Вступаю на Тополевую аллею, на которой построено здание новых ванн: смотрю — солдаты с примкнутыми штыками к ружьям. Спрашиваю одного отделившегося: ‘Что? Почему?’ Говорит: ‘Стреляют’. — ‘В кого, где, когда?’ — ‘Да вот в аллее застрелили барыню, только сейчас. Назначили патрули’. — ‘Как сейчас? Да я сейчас проходил через аллею. Там ничего’. — ‘Минут двадцать тому назад. Барыню пронесли на руках. Его арестовали. Муж стрелял, а она была со студентом’.
Но я оставляю разговор. Через 20 минут после убийства (почти убийство, ибо раны кончились смертью) я прошел по месту убийства. И оно, как всегда, было полно гуляющими, и я не заметил ни смущения, ни смятения, ничего, ничего! Никто не отказался от своего стакана нарзана! Когда я потом шел назад, то эти красавицы — их можно назвать красавицами, в Кисловодске очень много красивых женщин — в дорогих кружевных платьях, такие высокие, стройные, с прекрасными бюстами, сильными ногами (походка), шли высоко подняв голову, и на лицах их я читал какую-то смесь торжества, гордости и неодолимой-неодолимой энергии.
— Так и будем, будем! Он застрелил, кровь, пусть… Но мы будем любить, и хотим любить, и нас не остановит ни кровь, ни смерть, ничто, ничто… Пусть стреляют эти мужья или оставленные любовники: мы все-таки будем искать молодости, свежести и счастья!
Уверен, что я прочитал так смысл лиц. После убийства женщины именно настроение женщин поднялось! Я не ошибаюсь. И мне показалось, что этого потока темпераментов и сил никакая сила не остановит.
Я прошел смиренно и скромно, почти испуганно, домой.
НВ. 1907. 18, 22 июля, 7 авг. No 11259, 11263, 11279.
Птичка Божия не знает… — А. С. Пушкин. Цыганы (1824).
…’висячие сады Семирамиды’ — одно из семи чудес света, висячие сады в Вавилоне, устроенные царем Навуходоносором в VI в. до н. э.
…я прошел по месту убийства — см. очерк Розанова ‘Из жизненных встреч (Памяти Железновой)’ (PC. 1911.4 июня).