Сигизмунд Кржижановский.
Окно
Сигизмунд Кржижановский.
Окно
1
1
2
2
3
3
4
4
Окно, Кржижановский Сигизмунд Доминикович, Год: 1933
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Илья Ильич Витюнин, собственно, и не заметил, как превратился из господина Витюнина в товарища Витюнина.
.Он медленно, но упорно восходил по стержневой лестничке банковских счетов: сперва ему доверяли отщелкивать на стержне копейки и рубли — после он был допущен к сотням и тысячам — и наконец вошел в миллионы. Дальше над счетной рамой верхняя планка счетов, а над карьерой господина — товарища Витюнина низкий, высотой в дверцу собачьей конуры, выгиб кассового окошечка, а над окошечком пять вразумительных черных букв: КАССА.
Витюнин созерцал мир сквозь свое кассовое окошечко в течение двадцати девяти лет и четырех месяцев. До пенсии не хватало какой-то горсти недель. Но в глазах Витюнина, пересмотревших миллионы пятерок, десяток, трехрублевых желтых мельков, завелась желтая вода. Два-три просчета, затем — комиссия, затем — довременное освобождение с пенсией и премиальными.
Еще года за два до расставания с перещупом кредиток Витюнин записался в коопстрой. Коопстрой — в ответ на аккуратные взносы — предоставил ему комнату на седьмом этаже нового, в мокрой белой известке коопдома.
Пенсионер переехал на свое доживальное жилище.
В начале мысли Витюнина были заняты заполнением стен и кубатуры жилья. Стены удалось задобрить географическими картами, приобретенными на Кузнецком, и двумя-тремя ахровскими полихромками. Кубатура была жаднее: пришлось месячную полупенсию ухлопать на кровать, скрипящую, как совесть.
Но все это мало раздражало экс-кассира Витюнина. Единственное, что топорщило против шерсти его нервы — окно. Широкое шестифрамужное итальянское окно. Он привык — тридцать лет кряду — жить под узким и низким кассооконцевым вздутьем, а тут вдруг широко разведший углы стеклянный пруд окна, впускающий беспорядок солнечных лучей.
Весь день Витюнин проводил, стараясь повернуть окну спину. Глаза его искали теней и тупоуглия. Ночью его беспокоили странные лунные сны. Ему снилось, будто сквозь него, точно сквозь пальцы, просучивают синие лунные нити. Он просыпался от безощущения своего тела и видел за прозрачной пленкой широкого окна либо лунные вливы, либо лунно-синие лучи уличных фонарей. Окно ворочало его с боку на бок, будило ранее пробуждения дня, а днем не давало отдыха и рассредоточивало мысль.
Витюнин посоветовался с тридцатью годами кассо-оконцевой жизни, и годы ему нашептали совет. Витюнин позвал стекольщика и столяра. Рабочие, выслушав заказ, почесали правыми пядями в макушках и попросили на водку. Заказчик дал. После этого работа показалась менее странной ее исполнителям, и они ушли с добродушным: ‘Ну, что ж’.
Через трое суток на место выставленной итальянской рамы было вставлено — под пристук молотков и топоров — новое, несколько необычно окнообразное нечто. Вся верхняя часть оконной плоскости была затянута расфрамуженным диктом, только внизу, у подоконничьего ската, выгибалось маленькое оконце под застекленной створой, над оконцем снаружи четкой чернью проступали буквы: КАССА, изнутри же, готовая опуститься по первому движению пальца, желтела закассовая дощечка.
Рабочие направили раму, получили чаевые и ушли. Это была первая ночь, когда кассир спал неразрывным сном. К утру он встал — за час до служебного срока — попил чайку, оделся в такое, чтоб перед людьми не стыдно, и ровно в 9.15 приоткрыл желтую заслонку оконца. Утренние дождевые капли весело стучали в кассовое стекло. Воробьи чирикали, гомонясь на жести подоконника. Кассир, благодушно щуря веки, ждал, привычно глуша ладонью привычную утреннюю зевоту, очередного вкладчика или получателя.
И с этого утра дни его вправились в дни, как вывихнутые вертлуги в костяные чашки.
Это было перед вечером. Солнце спряталось за завеси туч, отказываясь показать закат. Над улицами моросило мелкой дождевой пылью.
Двое шли, держась у мокрой стены. Их единила спиртовая мокрель, дождившая сейчас в их капиллярах.
— Послушай,— сказал один, подняв глаза к седьмому этажу и щуря их,— что это там вверху, вроде пчелиной летки, а сверху какие-то знаки? Пенсне у меня не помню где, да и задождит стекла.
Второй, подняв голову, долго всматривался в освещенное — над темным еще не разжегшим огней домом — окно:
— Касса. Что за черт! Касса. А о чем касса, для чего, для кого?
— Гм, и заметь, весь дом без огней, а она как Касс — — — иопея, созвездием оброненная.
— Да, до седьмого. И без пожарной лестницы до нее, до получки, никак.
— Никак. И только свету, что в окне… кассы, Кассиопеи. Пойдем выпьем.
— Дождина проклятый. Пойдем вдождим. Ужо подожди.
Узкой желтой щелью поднятое над сумерками улиц оконце продолжало маячить навстречу медленно всасывающейся в воздух черной ночи.
1933