М.Н. Катков
М.Н. Катков
Огрубение нашего церковного быта
Польза допущения всенародного пения
Огрубение нашего церковного быта
Польза допущения всенародного пения
Огрубение нашего церковного быта, Катков Михаил Никифорович, Год: 1873
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Достопочтенный корреспондент наш, отец протоиерей Кустодиев, передает потрясающее впечатление, произведенное на него всенародным пением в сельской церкви, которую случилось ему посетить в Венгрии. Мы тем живее можем сочувствовать этому впечатлению, переданному им с таким горячим одушевлением, что самим нам случилось испытывать то же чувство. Мы совершенно согласны, что никакие капеллы, никакие концерты не могут заменить всенародного пения. Любители музыкального искусства могут желать, чтобы напевы, сочиненные для концертного пения, исполнялись обученными хорами, но и они не могут ничего возразить против пения всею церковью тех стихов, которые такого исполнения не требуют, каковы, например, ответы на возглашения священника и диакона. Но всегда ли, везде ли можно иметь хор удачно подобранных, сколько-нибудь приятных и искусных голосов, который мало-мальски удовлетворял бы требованиям музыкальным?
Мы гордимся тем, что обладаем Православной Церковью, но мы мало сделали для ее прославления. Народ наш благочестив. У нас были великие подвижники и люди высокой духовной доблести. Но у нас никогда не процветало Богопознание, и мы, как во всех науках, так и в богословских, и не только догматических, но и исторических, пробиваемся крупицами чужого труда. Без немцев нам было бы и тут плохо.
Умственная скудость наша выразилась в огрубении нашего церковного быта. Мы не развили к лучшему, а уклонили к худшему переданные нам обычаи и обряды. Так, до сих пор у нас держится дилетантизм по части басистых дьяконов и щеголянье оглушительным ревом, в котором почти исчезает всякая членораздельность человеческого голоса. Приличествует ли это дому молитвы? Соответствует ли такое употребление голоса тем богослужебным действиям, при коих оно совершается? Нет, это не молящие и просящие в смирении сокрушенного сердца, это какие-то титаны, штурмующие святыню. Однако найдутся у нас благочестивые люди, которые именно в этом готовы видеть православие Православной Церкви.
Обряд, и даже не обряд, а случайная особенность обряда, которая иногда искажает или затемняет его, ставится у нас в равной силе с догматом, и найдутся люди, которые помирятся скорее с воззрением Ренана или Штраусса на Христа, нежели с переменой формы колоколов или с отступлением от суздальского пошиба иконописи. Мы помним, с каким душевным смятением рассказывали бывало иные ревнители православия о его упадке в церквах западной России. ‘Знаете ли, — говорил однажды такой ревнитель с глубоким волнением, — знаете ли, до какого упадка дошло православие в этом крае? Там при водосвятии употребляется католическое кропило! А на ризах у священников двумя пуговицами больше (или меньше, не помню), чем у московских…’.
Представляем себе ужас таких ревнителей православия, если бы диакон при чтении евангелия обратился не к алтарю, а к народу. А между тем обращение к народу при чтении евангелия более соответствовало бы смыслу этого действия. Чтение евангелия не есть моление, возносимое к Богу, это есть благовествование народу. И действительно, на всем православном Востоке (и даже в Москве, в греческом монастыре) Евангелие читают лицом или вполуоборот к народу.
‘Чем отличается Православная Церковь от других христианских исповеданий?’ — спросили одного из таких ревнителей. ‘Иконостасом’, — отвечал он с увлечением. И очень может быть, что он счел бы небезопасным для души своей молиться во храме, где иконостас оказался бы недостаточно высоким или царские двери недостаточно плотными. А между тем и иконостас, и царские двери имеют своим назначением только отделять святая святых от остальной части храма, а не скрывать священнодействие от народа. В древних православных храмах, во Святой Софии, например, иконостас и царские двери имели вид невысокой перегородки со вставленными в нее иконами, мало походящей на эту глухую стену с дверьми, почти непроницаемыми для взора, в какую превратился наш иконостас. В самом деле, если бы иконостас и двери должны были скрывать святыню от молящихся, то церковная завеса, которая в известные моменты литургии закрывает царские двери, не имела бы значения и была бы непонятным излишеством. Наконец, зачем священнодействующему было бы положено обращаться к народу при затворенных дверях, если бы им назначалось быть глухими, восходить до верха и вполне закрывать священнодействующего от народа?
Пение всею церковью, как свидетельствует отец протоиерей Кустодиев, не только не противоречит чину Православной Церкви, но соответствует ее характеру и согласуется с ее преданиями. А у нас это было бы вопросом о нововведении, который, быть может, показался бы опасным для чистоты православия. Несколько лет тому назад в балтийских губерниях, где, как известно, часть населения эстонского и латышского исповедуют православную веру, возникла речь в местном православном духовенстве, не полезно ли было бы допустить в тамошних храмах пение всем миром. К этому побуждало то соображение, что православие в балтийских губерниях окружено лютеранством, а в лютеранской церкви допускается всенародное пение (нам случалось слышать такое пение также и в католических сельских церквах), и православные латыши и эсты очень чувствуют лишение, на которое они обречены в сравнении со своими лютеранскими братьями, присутствуя безучастно при своем богослужении, между тем как последние принимают в нем одушевленное участие. Местное православное духовенство справедливо находит, что допущение всенародного пения возвысило бы и поддержало бы Православную Церковь в местных населениях. Но это казалось великим нововведением и возбуждало вопрос. Мы не знаем, как он разрешился, но думаем, что это мнимое нововведение в Православную Церковь много способствовало бы к ее оживлению внутри России, где православие господствует, но не сияет…
Впервые опубликовано: Московские ведомости. 1873. No 87.