Л. Г. Фризман
Одоевский В. Ф.: биобиблиографическая справка, Одоевский Владимир Федорович, Год: 1990
Время на прочтение: 8 минут(ы)
ОДОЕВСКИЙ, Владимир Федорович [30.VII(11.VIII).1803 (no другим данным —1804), Москва — 27.II(11.III).1869, там же] — прозаик, эстетик, литературный и музыкальный критик. Его отец был отпрыском древнего княжеского рода, а мать — в прошлом крепостной крестьянкой. С 1816 по 1822 г. О. учился в Московском университетском благородном пансионе, привилегированном учебном заведении, где воспитанники имели право выбирать предметы и где он получил возможность сосредоточиться на изучении философии и словесности, двух областей культуры, которым посвятил впоследствии много лет раздумий и вдохновенного труда. В годы пребывания в пансионе появились в печати его первые произведения. Тогда же он увлекся учением Ф. Шеллинга, крупнейшим знатоком которого он стал и которого называл Колумбом XIX столетия. Позднее О. познакомился с Шеллингом и удивил его энциклопедичностью своих познаний и глубиной суждений.
В 20 гг. многие русские писатели испытывали тягу к изучению философии, в которой искали ключ к пониманию происходящего в России и путь к строительству национальной культуры. О. это убеждение овладело раньше, чем другими, и не случайно он возглавил первый философский кружок — Общество любомудрия, сложившееся в 1823 г. В это общество входили люди, оставившие заметный след в истории русской литературы, критики и науки, в частности Д. В. Веневитинов и И. В. Киреевский. Близки к ‘любомудрам’ были Ф. И. Тютчев, А. С. Хомяков, С. П. Шевырев, М. П. Погодин. Для них всех О. был признанным руководителем, обладал непререкаемым авторитетом, служил связующим звеном, примирял разногласия.
О. поддерживал дружеские отношения с будущими декабристами. Он очень любил своего двоюродного брата А. И. Одоевского, среди его друзей и литературных единомышленников были А. С. Грибоедов и В. К. Кюхельбекер. В 1824—1825 гг. Кюхельбекер и О. совместно издавали альманах ‘Мнемозина’, которому принадлежит заметное место в литературной периодике того времени. В нем печатались стихи А. С. Пушкина, Е. А. Баратынского, П. А. Вяземского, Н. М. Языкова, А. С. Грибоедова и др.
Катастрофа 14 декабря положила конец и существованию Общества любомудрия. Как рассказывает один из его членов, ‘после этого несчастного числа кн. Одоевский нас созвал и с особенною торжественностью предал огню в своем камине и устав и протоколы нашего общества любомудров’ (Кошелев А. И. Записки.— Berlin, 1884.— С. 12). Такое решение было следствием того, что ‘любомудры’ сами ощущали свою близость к участникам восстания и считали вероятным, что продолжение их собраний легко может навлечь на них репрессии властей.
Хотя О. не одобрял действий декабристов и считал их ‘заговор несвоевременным’, он одно время сам ждал ареста и даже готовился к отправке в Сибирь. В восстании, по его словам, ‘участвовали представители всего талантливого, образованного, знатного, благородного, блестящего в России’ (Сакулин П. Н. Из истории русского идеализма.— Т. 1.— Ч. 1.— С. 307), он, как мог, помогал Одоевскому и Кюхельбекеру, ходатайствовал о смягчении их участи. И они видели в нем единомышленника если не в политическом переустройстве страны, то в нравственной позиции, в понимании потребностей национальной культуры. За год до смерти Кюхельбекер писал: ‘Ты, напротив, наш: тебе и Грибоедов, и Пушкин, и я завещали все наше лучшее, ты перед потомством и отечеством представитель нашего времени, нашего бескорыстного стремления к художественной красоте и к истине безусловной’ (Отчет императорской Публичной библиотеки за 1893 год.— Спб., 1896.— С. 71).
По-видимому, именно раздумья над декабрьской трагедией привели к решению О. внести перемены в свою жизнь. В 1826 г. он переехал в Петербург, поступил на службу в Комитет иностранной цензуры. Позднее он стал помощником директора Публичной библиотеки и директором Румянцевского музея. В 1862 г. Румянцевский музей был переведен в Москву. Тогда же вернулся в Москву и О.
В годы пребывания в Петербурге вновь проявилась та огромная притягательная сила, которая была присуща личности О. Его дом стал. местом, где регулярно сходились лучшие писатели и ученые столицы. Эту свою роль салон О., не утратил и после переезда писателя в Москву. По замечанию С. П. Шевырева, вся русская литература пересидела на диване у О. В разное время здесь бывали Пушкин, Лермонтов, Жуковский, Крылов, Вяземский, Баратынский, Тютчев, Фет, Гончаров, Тургенев, Толстой. Здесь произошло знакомство В. Г. Белинского с Н. В. Гоголем.
На протяжении ряда лет тесные дружеские и творческие контакты связывали О. с Пушкиным. Они познакомились в 1827—1828 гг., после чего О. сотрудничал в ‘Литературной газете’ и альманахе ‘Северные цветы’. В ‘Северных цветах’ были, в частности, напечатаны его повести ‘Последний квартет Бетховена’ (1830) и ‘Opere del cavaliere Giambattista Piranesi’ (‘Труды кавалера Джамбаттисты Пиранези’ (1831), вошедшие позднее в книгу ‘Русские ночи’. Первая из них заслужила высокую оценку Пушкина, который нашел ее ‘замечательной и по содержанию, и по стилю’ (Русская старина.— 1904.— No 4.— С. 206).
Когда Пушкин приступил к изданию журнала ‘Современник’, он получил в лице О. деятельного сотрудника и помощника. Во втором номере ‘Современника’ появилась статья О. ‘О вражде к просвещению’, по словам Пушкина, ‘дельная, умная и сильная’. Пушкин намеревался печатать в своем журнале и беллетристику О. ‘Конечно, ‘Княжна Зизи’ имеет более истины и занимательности, нежели ‘Сильфида’,— писал он.— Но всякое даяние Ваше благо… ‘Сильфиду’ ли, ‘Княжну’ ли, но оканчивайте и высылайте. Без Вас пропал ‘Современник’ (Переписка А. С. Пушкина.— С. 440). ‘Сильфида’ (1837) действительно появилась в журнале, но уже после смерти Пушкина.
Отношение О. к Пушкину с особой силой выразилось в его страстной и гневной статье ‘О нападениях петербургских журналов на русского поэта Пушкина’. Написанная в 1836 г., она была напечатана почти через три десятилетия, потому что, как с горечью заметил ее автор, ‘в Петербурге не было литературных изданий, кроме тех, против которых она направлена’ (О литературе и искусстве.— С. 50). Не случайно именно О. написал знаменитый некролог Пушкину ‘Солнце нашей Поэзии закатилось’, приведший власти в крайнее озлобление. Среди музыкальных произведений О.— романсы на стихи Пушкина.
О. замечал и всемерно поддерживал таланты, которые он видел в современной ему русской литературе. Это — и ‘незабвенный Грибоедов’, и ‘замечательный поэт’ Лермонтов, и ‘лучший талант в России’ Гоголь, и ‘человек с большим талантом’ Тургенев, и ‘даровитый Островский’, и Достоевский, возможности которого были, по мнению О., еще более широки, чем у Гоголя. Но О. бывал и взыскателен, и непримирим, если сталкивался с тем, что считал ошибочным или вредным. Прочтя пессимистический этюд Тургенева ‘Довольно’, О. ответил ему зовущей к общественной активности и деятельности на благо России статьей ‘Недовольно’ (1867).
О. оставил заметный след в истории журналистики. Он деятельно участвовал в реорганизации журнала ‘Отечественные записки’, в 1843—1848 гг. вместе с А. П. Заблоцким-Десятовским выпускал журнал ‘Сельское чтение’, завоевавший исключительную популярность у читающей части крестьянства и неоднократно переиздававшийся. Белинский отмечал, что ‘издатели ‘Сельского чтения’ умели угадать, что нужно для чтения простому народу’, что ‘колоссальный успех’ этого журнала ‘основан был на глубоком знании быта, потребностей и самой натуры русского крестьянина и на таланте, с каким умели издатели воспользоваться этим знанием’ (Белинский В. Г. Полн. собр. соч.— Т. IX.— С. 302).
Расцвет творчества О. как беллетриста приходится на 30 и первую половину 40 гг. В 1833 г. вышел в свет его сборник ‘Пестрые сказки’, включавший ряд повестей, рассказанных от имени ‘магистра философии и члена разных ученых обществ’ Иринея Модестовича Гомозейки. Здесь проявилась одна из наиболее характерных особенностей таланта О.— склонность к ‘соединению несоединимого’: фантастических ситуаций с точным ироническим воссозданием деталей современного быта и нравов, скептицизма с глубоким сочувствием человеческим страданиям, философского дидактизма и интереса к иррациональному с злыми насмешками над пустотой и пошлостью современного общества. Отмечая сочетание в повестях О. ‘дидактизма’ и ‘гумора’, Белинский подчеркивал ‘необщее выражение’ в них и того и другого. Это был дидактизм, который проявлялся не в сентенциях, а оставался ‘идеей невидимого и вместе с тем осязаемого’, а ‘гумор состоял не в веселом расположении, понуждающим человека добродушно и невинно подшучивать надо всем, что ни попадается на глаза, но в глубоком чувстве негодования на человеческое ничтожество во всех его видах, в затаенном и сосредоточенном чувстве ненависти, источником которой была любовь. Поэтому аллегории кн. Одоевского были исполнены жизни и поэзии…’ (Там же.— Т. I.— С. 275).
‘Сказка о мертвом теле, неизвестно кому принадлежащем’, ‘Сказка о том, по какому случаю коллежскому советнику Ивану Богдановичу Отношенью не удалося в светлое воскресенье поздравить своих начальников с праздником’ и др. строятся на фантастических сюжетах: какое-то лицо без образа является к приказному востребовать свое утерянное тело, карты восстают против игроков, занимают их место и начинают играть ими: короли и тузы сидят в креслах и на диванах, а в их руках — ‘масть начальников отделения’, ‘масть столоначальников’, и идет ‘игра адская’. Но описано это с таким знанием чиновничьих нравов, с такой тонкой передачей стиля казенных бумаг, с такой массой деталей, характерных для русского быта, что читатель воспринимал изображаемое как жуткую реальность, остро ощущал нелепость окружающей его действительности. Как и в ‘петербургских повестях’ Гоголя, в частности в повести ‘Нос’, а также в произведениях Щедрина, фантастика О. служила гротескному укрупнению и сатирическому обличению уродливых явлений современной жизни.
Ряд произведений О. посвящен актуальному для того времени вопросу положения женщины в России и женской эмансипации: повести ‘Княжна Мими’ (1834), ‘Княжна Зизи’ (1839), отрывки из романа ‘Катя, или История воспитанницы’ (1834). Все они пронизаны гуманизмом, разоблачают нравы и обычаи светского общества, господствующие в нем эгоизм, стяжательство, двоедушие, развращенность. Так называемые ‘таинственные’ повести О. ‘Сильфида’, ‘Орлахская крестьянка’ (1838), ‘Саламандра’ (1841) и др. способствовали тому, что за писателем надолго закрепилась репутация мистика и иррационалиста. Между тем главное в них — углубленный интерес О. к тайнам и изгибам человеческой психики, фантастическое и здесь переплетается с реальным.
О. был выдающимся знатоком искусства, он внес непреходящий вклад в развитие музыкальной критики. М. И. Глинка обращался к нему за советами, работая над оперой ‘Иван Сусанин’, в его петербургском доме бывал и устраивал концерты Ф. Лист. Он поддерживал творческие контакты с А. С. Даргомыжским, А. Н. Серовым и др. выдающимися музыкантами. Многолетние раздумья об искусстве определили важное значение темы художника в творчестве писателя: с этой темой связаны его высшие творческие достижения. О. с большой силой умел выразить трагизм судеб людей, оставивших нам бессмертные произведения искусства, коллизии гениальных создателей этих произведений с окружающей действительностью. Белинский видел в обращении к этой теме свидетельство ‘возмужалости и зрелости’ таланта О. ‘Художник — эта дивная загадка — сделался предметом его наблюдений и изучений, плоды которых он представлял не в теоретических рассуждениях, но в живых созданиях фантазии, ибо художник был для него столько же загадкою чувства, сколько и ума. Высшие мгновения жизни художника, разительнейшие проявления его существования, дивная и горестная судьба были им схвачены с удивительной верностию и выражены в глубоких, поэтических символах’ (Там же.— Т. I.— С. 275). ‘Высшие мгновения жизни художника’ — одна из сквозных тем главной книги О. ‘Русские ночи’.
‘Русские ночи’, изданные в 1844 г., вобрали в себя произведения, создававшиеся О. на протяжении предшествующих десятилетий. Эта книга уникальна в нашей литературе и по замыслу, и по построению, и но жанровой природе. ‘Русские ночи’ — и роман, и сборник повестей, и драма, и философский трактат. Найденная писателем свободная форма, в которой развита идея произведения, позволила осветить ее с разных сторон, используя богатые и многообразные выразительные средства. В центре внимания О.— трагическая разорванность бытия и сознания. Подлинный герой ‘Русских ночей’ — философская мысль, бьющаяся и страдающая над проблемами, которые не поддаются решению. Это книга вопросов, а не ответов, побуждавшая читателя к интеллектуальным исканиям. Она помогала ему постичь, как сложны и мучительны пути познания жизни и человека.
Когда становление реализма было магистральной линией литературного развития, книга О. могла казаться и несвоевременной, и несовременной. Белинский, руководитель и организатор ‘натуральной школы’, счел ее странной. А вырванный из литературного движения своего времени и томившийся в Сибири Кюхельбекер сумел взглянуть на ‘Русские ночи’ как бы со стороны и нашел для их характеристики проникновенные и точные слова: ‘Книга Одоевского ‘Русские ночи’ — одна из умнейших книг на русском языке… Сколько поднимает он вопросов! Конечно, ни один почти не разрешен, но спасибо и за то, что они подняты…’ (Кюхельбекер В. К. Путешествие. Дневник. Статьи.— Л., 1979.— С. 423). ‘Русским ночам’ довелось пережить долгую пору забвения и невнимания, прежде чем последующие поколения в свете более богатого исторического и художественного опыта оценили тот вклад, который внесло это произведение в русскую литературу.
‘Русские ночи’ завершают творческий путь О. как писателя и мыслителя. Но именно ‘Русские ночи’ воспринимаются сегодня как завещание, которое этот самоотверженный и неутомимый искатель истины, русский Фауст, как его называли., оставил нашему времени. О. дал одной из своих статей характерное заглавие — ‘Записки для моего праправнука о русской литературе’. Через головы современников он обратился к потомству, и оно услышало его голос.
Соч.: Музыкально-литературное наследие / Подгот., вступ. ст. и примеч. Г. В. Бернанта.— М., 1956, Русские ночи / Изд. подгот. Б. Ф. Егоров, Е. А. Маймин, М. И. Медовой.— Л., 1975 (Литературные памятники), Соч.: В 2 т. / Вступ. ст., сост. и коммент. В. И. Сахарова.— М.. 1981, О литературе и искусстве.— М., 1982, А. С. Пушкин и В. Ф. Одоевский // Переписка А. С. Пушкина: В 2 т.— М., 1982.— Т. 2.— С. 422—451.
Лит.: Белинский В. Г. Сочинения князя В. Ф. Одоевского // Полн. собр. соч.— М., 1955,— Т. VIII.— С. 297—323: Сакулин П. Н. Из истории русского идеализма. Кн. В. Ф. Одоевский. Мыслитель. Писатель.— М., 1913.— Ч. 1—2, Манн Ю. В. В. Ф. Одоевский и его ‘Русские ночи’ // Манн Ю. В. Русская философская эстетика (1820—1830-е гг).— М., 1969.— С. 104—148, Измайлов Н. В. Пушкин и В. Ф. Одоевский // Очерки творчества Пушкина.— Л., 1976, Каменский З. А. Московский кружок любомудров.— М., 1980, Голубева О. Д., Гольдберг А. Л., Собольщиков В. М. В. Ф. Одоевский.— М., 1983, Ступель А. М. В. Ф. Одоевский. 1804—1869.— Л., 1985.
Источник: ‘Русские писатели’. Биобиблиографический словарь.
Том 2. М—Я. Под редакцией П. А. Николаева.
М., ‘Просвещение’, 1990