Одиннадцать трупов без головы, Антропов Роман Лукич, Год: 1908 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 22 минут(ы)

Роман Добрый
(Роман Лукич Антропов)

Гений русского сыска И. Д. Путилин
(Рассказы о его похождениях)

Первая серия.

Книга 6.
Одиннадцать трупов без головы
(Атаманша Груня-‘головорезка’)

Страшная посылка

— Это было, — начал доктор, — в 187… году, вскоре после назначения моего друга начальником сыскной полиции. Надо вам сказать, что два последние года перед этим были особенно чреваты зверскими кровавыми происшествиями. Путилин просто с ног сбился. Иногда ночью он посылал за мной:

— Друг мой, мне нужна твоя помощь. Определи, сколько времени, по-твоему, мог жить этот убитый после полученной им раны. Мне это необходимо знать.

Так как Путилин никогда не спрашивал ничего зря, я всегда старался дать ему как можно более точный ответ.

Был февраль. В воздухе уже пахло весной.

Я сидел у Путилина в его служебном кабинете, и мы вели с ним задушевную беседу.

Вдруг в дверь нервно постучали.

— Войдите! — крикнул Путилин. На пороге кабинета стоял старший дежурный агент, взволнованный, бледный.

— Ваше превосходительство, страшные преступления! — заикаясь проговорил он.

— В чем дело? — озабоченно спросил Путилин.

— Сию минуту нам сообщено, что в трех различных районах города найдены три трупа.

— Что же в этом особенно страшного, голубчик? — слегка усмехнулся Путилин.

— Вы не дослушали меня, ваше превосходительство. Дело в том, что все три трупа без головы.

— Как без головы? — привскочил Путилин.

— Так-с. Головы у всех отрезаны. Судя по свежести крови, головы отрезаны очень недавно и, очевидно, не от трупов, а от живых людей.

Путилина передернуло. Каюсь, и я почувствовал себя нехорошо.

— Вот что, голубчик, сию секунду дайте знать прокурору, судебному следователю и врачу. Я еду сейчас туда. Ты поедешь со мной, Иван Николаевич?

— Что за вопрос? Разумеется… — ответил я.

— Где трупы? — отрывисто спросил Путилин.

— Один — за Нарвской заставой, другой — близ деревни Волково, третий — близ Новодевичьего монастыря.

— Все — окраины… — вырвалось у Путилина. Только что мы собирались выйти из кабинета, как в дверь послышался новый стук.

— Ну, что еще там? Кто там? Входите!..

Два сторожа бережно внесли объемный ящик, завернутый в черную клеенку.

— Это что? — удивленно спросил Путилин.

— Посылка на ваше имя, ваше превосходительство! — гаркнули сторожа.

— Кто принес?

— Час тому назад доставлена посыльным. Велено доставить в ваши собственные руки.

Путилин сделал досадливый жест рукой.

— Нельзя терять времени… А между тем…

И Иван Дмитриевич выразительно посмотрел на меня.

— Надо вскрыть посылку, — ответил я ему.

— Живо! Живо! Вскрывайте! — отдал он приказание сторожам.

Ловкими привычными руками те распутали бечевки и разрезали черную клеенку. Под ней — грубо отесанный белый деревянный ящик.

Мы все близко подвинулись к нему. Путилин был впереди.

— Подымай крышку! — нетерпеливо бросил он сторожам.

— Ишь ты… как крепко гвоздями приколочена, — ответили сторожа, стараясь ножами поднять крышку таинственного ящика.

Наконец доски отскочили с треском и характерным сухим лязгом сломанных гвоздей.

— С нами крестная сила! — раздался дико испуганный крик отпрянувших от ящика сторожей. — Головы! Головы!!

Путилина тоже словно отшвырнуло назад.

Старший дежурный агент замер на месте. Лицо его было белее полотна.

В ящике на смоченном кровью грубом холсте лежали рядом, одна к другой, три отрезанные головы.

На что уж я, как доктор, привык к всевозможным кровавым ужасам, а тут, поверите ли, при виде этих страшных мертвых мужских голов задрожал, как какая-нибудь нервная барынька.

— Ваше… ваше превосходительство… — первый нарушил столбняк, охвативший всех, здоровенный детина-сторож. — Тут бумага какая-то лежит!

И, бережно сняв с одной из голов лист в четвертинку плохонькой бумаги, смоченный по краям кровью, он протянул ее Путилину.

С дрожью в руках взял это страшное послание Путилин.

— Вы… вы ступайте пока! — отдал он приказ сторожам.

Те, словно радуясь, что могут избежать дальнейшего лицезрения страшных голов, быстро покинули кабинет.

Путилин начал громко читать: ‘Посылаем тебе, твое превосходительство, в дар гостинец — три головы. Жалуем тебя этой наградой за твое усердие, с коим ты раскрыл, накрыл и предал шайку ‘Стеньки Разина’. Исполать [хвала, слава] тебе, мудрый сыщик! А еще скажем, что таких голов получишь ты еще восемь, всего будет одиннадцать. А двенадцатую голову получить тебе уж не придется, потому голова эта будет твоя собственная. Бьет челом тебе А. Г. Г.’

— Недурно! — вырвалось у Путилина.

— Ловко! — вырвалось у меня.

Я быстро подошел к ящику и, схватив одну голову, низко нагнулся надее широко раскрытыми глазами.

— Что ты делаешь? — испуганно спросил меня талантливый сыщик. Я усмехнулся.

— Разве тебе, Иван Дмитриевич, не известно, что порой в зрачках убитого запечатлевается образ убийцы? Зрачки глаз убиваемого воспринимают, как негатив, черты лица убийцы.

Увы! Как я ни бился, я ничего не мог узреть в мертвых, остекленевших глазах. В них застыли только ужас и невыразимое физическое страдание.

— Ну? — с надеждой в голосе спросил меня мой друг.

— Ничего!

— В таком случае едем, не теряя времени… Я принимаю вызов этой страшной банды. Клянусь, что я или первый из восьми сложу свою голову, или раскрою этих чудовищ!..

Одиннадцатая голова. В мертвецкой. ‘Хрустальный дворец’

Петербург был объят паникой.

Весть о том, что появилась какая-то страшная шайка злодеев, обезглавливающих обывате-лей, моментально облетела при-невскую столицу.

Стоустая молва преувеличивала, как это всегда бывает, число жертв, и петербуржцы в ужасе кричали:

— Не выходите из домов! Сидите дома! По ночам бродят ужасные люди-звери! Они нуждаются в теплой человеческой крови. Отрезав голову, они выбирают из тела всю кровь для каких-то особенных целей.

Высшим начальством моему другу Путилину было вежливо, но категорически поставлено на вид, что он обязан как можно скорее раскрыть эти неслыханные злодеяния. ‘Вы, Путилин, большой талант. Окажитесь на высоте вашего призвания и на этот раз. Население страшно взволновано. Необходимо успокоить общественное мнение’. — Я сделаю все, что в моих силах… — скромно, но твердо ответил Путилин.

Осмотр трупов и местностей, где они были найдены, не дал никаких положительных и интересных результатов.

Районы эти были глухими, кишащими отбросами столичного населения, а трупы — совершенно голые. Моргов тогда у нас не существовало, как не существует и до сих пор. Опознать личности убитых, таким образом, являлось делом далеко не легким.

На ноги было поставлено все: внезапные осмотры всех подозрительных притонов, ночлежек, целая рать опытных сыщиков-агентов дневала и ночевала в разных местах.

Прошло восемь дней. А знаете ли вы, господа, что это были за дни?

Каждый день неукоснительно в сыскное отделение доставлялось по одной свежеотрезанной мертвой голове. Как, каким таинственно-чудесным образом ухитрялись страшные злодеи посылать Путилину ‘в дар гостинец’ эти зловещие презенты, до сих пор осталось нераскрытой тайной.

Теперь Петербург уже не волновался, а прямо замер от ужаса. ‘Последние времена настали! Близко пришествие Антихриста! Скоро будет светопреставление!’

Я никогда не видал моего друга Путилина в таком состоянии духа, как в эти проклятые дни! Он не говорил ни слова, а по своей привычке все что-то чертил ногтем указательного пальца на бумаге.

— Ваше превосходительство, одиннадцатая голова прибыла!.. — трясясь от ужаса, доложили ему. Путилин даже бровью не повел.

— Стало быть, дело остается за двенадцатой, то есть за моей?

— Помилуйте, ваше превосходительство, что вы… храни Господь!

В течение этих страшных восьми дней, что прибывали мертвые головы, я сопутствовал великому сыщику во многих его безумно смелых похождениях, иногда с переодеваниями, разумеется.

Особенно любопытными и врезавшимися мне в память являются два: одно — посещение мертвецкой при Н-ской больнице, куда были свезены все обезглавленные трупы и все отрезанные головы, и другое — посещение страшного ‘Хрустального дворца’, о котором я впервые получил представление.

Столичное население было широко оповещено, что все желающие могут в течение целого дня являться в покойницкую больницы для опознания трупов.

Я приехал туда с моим гениальным другом утром. Он распорядился, чтобы у входа в мертвецкую были поставлены сторожа, которые впускали бы посетителей не более одного человека сразу.

Когда мы первый раз вошли в мертвецкую, я невольно вздрогнул, и чувство неприятного холода пронизало все мое существо.

На что уж, кажется, я по моей профессии доктора должен был бы привыкнуть к всевозможным тяжелым картинам, а главное — к трупам, однако, тут, поверите ли, пробрало и меня.

Тяжелый, отвратительный запах мертвечины, вернее, смрадное зловоние разлагающихся тел ударяло в лицо. Казалось, этот страшный запах залезает всюду: и в рот, и в нос, и в уши, и в глаза.

— Бр-р! — с отвращением вырвалось у великого сыщика. — Не особенно приятное помещение. И если принять еще во внимание, что нам придется пробыть здесь несколько часов, а то и весь день.

— Как?! — в ужасе воскликнул я. — Здесь? В этом аду? Но для чего? Что мы будем тут делать?

— Смотреть… наблюдать, — невозмутимо ответил он. — Видишь ли, несколько раз в моей практике приходилось убеждаться, что какая-то таинственная, непреодолимая сила влечет убийц поглядеть на свои жертвы. Вспомни хотя бы страшного горбуна, Квазимодо церкви Спаса на Сенной.

— Но где же мы будем наблюдать? Откуда?

— Для этого мы должны спрятаться, доктор, вот и все.

— Но куда же здесь спрятаться?

— А вот из этих гробов мы устроим великолепное прикрытие, откуда нам будет все видно и слышно.

Я закурил сигару и стал отчаянно ею дымить. Путилин не отнимал от лица платка, надушенного сильными духами. Но разве все это могло заглушить до ужаса резкий трупный запах?

Пока мой друг сооружал нечто вроде высокой баррикады из гробов, я с содроганием глядел на покатые столы мертвецкой.

Какое страшное зрелище, какая душу леденящая картина!

Рядом, близко друг к другу, лежало восемь голых трупов без голов. Все это были сильные, здоровые тела мужчин, но страшно обезображенные предсмертными страданиями-судорогами. Так, у одного трупа были скорчены руки и ноги чуть не в дугу, у другого — пятки были прижаты почти к спине.

Рядом же лежали восемь отрезанных голов.

Эти головы были еще ужаснее трупов! Волосы шевелились на голове…

Точно головы безумного царя Ииуйи, в которые он играл, как в бирюльки.

У большинства глаза были закрыты, но у некоторых открыты, и в них застыло выражение смертельного ужаса и смертельных мук.

Тусклый, хмурый свет из высокого оконца покойницкой падал на эту страшную груду мертвых тел.

— Ну, доктор, пора! Пожалуйте сюда! — пригласил меня великий сыщик.

Поверите ли, я был рад спрятаться даже за такое мрачное ‘прикрытие’, лишь бы только не видеть этого зрелища.

По условному знаку в мертвецкую стали по одному впускать посетителей. Кого тут только не было, в этой пестрой, непрерывно тянущейся ленте публики! Это был живой, крайне разнообразный калейдоскоп столичных типов. Начиная от нищенки и кончая расфранченными барыньками, любительницами, очевидно, сильных ощущений, начиная от последних простолюдинов и кончая денди в блестящих цилиндрах.

Они входили и почти все без исключения в ужасе отшатывались назад, особенно в первый момент.

— О, Господи! — в страхе шептали-шамкали ветхие старушки, творя молитвы и крестя себя дрожащей рукой.

Были и такие посетители обоего пола, которые с громким криком страха сию же секунду вылетали обратно, даже хорошенько еще ничего не разглядев.

С двумя дамами сделалось дурно: с одной — истерика, с другой — обморок. Их обеих подхватил и вывел сторож.

— И чего, дуры, лезут? — недовольно ворчал талантливейший сыщик.

Тут, кстати, не могу не упомянуть об одном водевильном, курьезном эпизоде, столь мало подходящем к этому страшному и мрачному месту.

В мертвецкую вошел какой-то хмурый, понурый мещанин. Он истово перекрестился и только собрался начать лицезрение этой ‘веселенькой’ картины, как вдруг я, наступив на край гробовой крышки, потерял равновесие и грянулся вместе с ней на пол.

Крик ужаса огласил покойницкую.

Мещанин с перекошенным от ужаса лицом вылетел, как пуля, крича не своим голосом:

— Спасите! Спасите! Покойники летят, покойники!

Я быстро, еле удерживаясь от хохота, вскочил и пристроился, как и прежде.

— Это черт знает что такое, доктор! — начал мой друг шепотом строго распекать меня, хотя я отлично видел, что губы его трясутся от сдерживаемого смеха. — Ты, батенька, не Бобчинский, который в ‘Ревизоре’ влетает в комнату вместе с дверью. Эдак ты мне все дело можешь испортить…

Продолжать шепот было невозможно, так как в это царство ужаса вошла новая посетительница.

Меня несколько удивило то обстоятельство, что, войдя, она не перекрестилась, как делали это все, а без тени страха и какого-либо смущения решительно подошла к трупам и головам.

Она стояла к нам вполоборота, так что мне был виден профиль ее лица.

Этот профиль был поразительно красив, как красива была и вся ее роскошная фигура с высокой грудью. Среднего роста, одета она была в щегольской драповый полудипломат, в белом шелковом платке на голове.

Она несколько секунд простояла молча, не сводя взора с трупов и голов, потом вдруг быстрым движением схватила одну из голов и приставила к обезглавленному туловищу.

Затем через несколько секунд она так же быстро сдернула мертвую голову и, положив ее на прежнее место, пошла к выходу.

Лишь только успела она перешагнуть порог, как Путилин быстрее молнии выскочил из своей мрачной засады, бросился к двери и закрыл ее на задвижку.

— Скорее, доктор, помоги мне расставить гробы на их прежнее место.

Я стал помогать ему.

— Ну, а теперь быстро в путь!

Он высоко поднял воротник шубы, так что лицо его не стало видно, и, отдернув задвижку, вышел из покойницкой.

— А как же ты врешь, что поодиночке пускают? — напустилась на сторожа вереница посетителей. — А их вон там трое было.

Путилин быстро шел больничным двором, направляясь к воротам. Я еле поспевал за ним.

Впереди мелькал белый платок.

— Чуть-чуть потише, — шепнул мне великий сыщик.

Когда платок скрылся в воротах, мы опять прибавили шагу и вскоре вышли на тротуар 3-го проспекта.

Тут на углу больничного здания, на тротуаре, стояла женщина в белом платке рядом с высоким, дюжим парнем в кожаной куртке и высокой барашковой шапке. Они о чем-то оживленно и тихо говорили.

Когда мы поравнялись с ними, женщина пристально и долго поглядела на нас.

Потом, быстро подозвав ехавшего извозчика, они уселись в сани и скоро скрылись из наших глаз.

— Ну, и мы отправимся восвояси! — спокойно проговорил Путилин.

В тот же день, под вечер, он приехал ко мне переодетый и загримированный под самого отпетого золоторотца.

Обрядив и меня в ужасные отребья, он протянул серебряный портсигар.

— Эту вещь ты будешь продавать в ‘Хрустальном дворце’, если понадобится.

— Где? — удивился я.

— Увидишь… — лаконично бросил он.

И вскоре действительно я увидел этот ‘великолепный’ дворец.

В одном из флигелей большого дома в Тарасовом переулке, рядом с ‘Ершами’, внизу в подвальном этаже висела крохотная грязная вывеска — ‘Закусочная’.

Когда мы подошли к обледенелым ступеням, ведущим в это логовище, нам преградил дорогу какой-то негодяй с лицом настоящего каторжника.

— А как Богу молитесь? — сиплым голосом прорычал он, подозрительно впиваясь в нас щелками своих узких, заплывших от пьянства глаз.

— По Ермилу-ножичку, по Фомушке-Фоме да по отвертке-куме! — быстро ответил бесстрашный сыщик.

— А-а… — довольным тоном прорычал негодяй. — Много охулили? [выгадали]

— Кисет с табаком да кошель с пятаком.

Путилин быстро спустился в подвал, я за ним. Когда мы вошли вовнутрь этого диковинного логовища, я невольно попятился назад: таким отвратительным зловонием ударило в лицо.

Несмотря на то что тут было очень много народа, холод стоял страшный. Ледяные сосульки висели на грязных окнах, снег искрился в углах этого воровского подвала. Только бесконечно меткий и злой юмор воров и мошенников мог придумать для этой страшной дыры такое название — ‘Хрустальный дворец’!

В первой конуре виднелось нечто вроде стойки с какой-то омерзительной снедью.

Во второй ‘комнате’, очень большой, занимающей все пространство подвального помещения, шла целая эпическая комедия из жизни преступного Петербурга. Столов и стульев практически не было. Посередине стояла высокая бочка, опрокинутая вверх дном. Около нее стоял седой старик в продранной лисьей шубе с типичным лицом скопца. Вокруг него полукругом теснилась толпа столичной сволочи, то и дело разражаясь громовым пьяным хохотом.

— Кто еще найдет, что продать? Принимаю все, кроме девичьего целомудрия, как вещи, ровно ничего не стоящей… для меня, по крайней мере, почтенные дамы и кавалеры! — высоким, пискливо-бабьим голосом выкликал скопец-скупщик краденого.

— Ха-ха-ха! Ах, шут тебя дери! — заливалась сиплыми голосами воровская братия ‘Хрустального дворца’.

— А штаны примешь? — спросил кто-то.

— А в чем же к столбу пойдешь, миленький, когда кнутом стегать тебя будут? Что же тогда ты спустишь?..

Новый взрыв хохота прокатился по подвалу.

Но были и такие, которые с хмурым лицом подходили и бросали на дно бочки серебряные, золотые и иные ценные вещи.

Высохшая рука страшного скопца быстро, цепко, с какой-то особой жадностью хватала вещь.

— Две канарейки, миленький…

— Обалдел, знать, старый мерин? — злобно сверкал глазами продающий. — За такую вещь — и две канарейки?

— Как хочешь, — апатично отвечал скопец.

Я не спускал глаз с лица моего друга. Я видел, что он словно кого-то высматривает.

Вдруг еле заметная усмешка тронула концы его губ.

Я проследил за его взором и увидел высокого парня в кожаной куртке и барашковой шапке.

‘Где я видел этого молодчика? Что-то знакомое… ‘ — мелькает у меня в голове.

— А вы чего же стоите, миленькие? — вдруг повернулся к нам отвратительный старик-скопец. — Имеете что обменять на фальшивые государственные деньги, ибо настоящие-то фабрикуете только вы?

На нас сразу обратили внимание.

Не скажу, чтобы я почувствовал себя особенно приятно. Я знал, что, если заметят наш грим, нам несдобровать или в лучшем случае придется выдержать жаркую схватку.

— Ну, ты, сударь-батюшка, Христос из Кипарисового сада, нас не учи, какие у нас деньги. У нас-то деньги кровью достаются, не то что у тебя, обкорналого жеребца!

Глазки скопца засверкали бешенством, но зато эта фраза имела решительный успех среди ‘отверженных’.

— Ловко его! Молодчага! Так его, старого пса!..

Путилин швырнул на дно бочки серебряные часы.

— Не возьму! — резко взвизгнул скопец.

— А… а ежели в таком случае сумочку твою да на шарапа я пущу? Ась?

— О-го-го-го! — загрохотал подвал ‘Хрустального дворца’.

Трясущимися от злобы руками старик схватил часы и швырнул Путилину пять рублей.

Это была огромная цифра, попросту говоря — взятка. Старый негодяй испугался угрозы переодетого сыщика и хотел его задобрить.

Когда мы выходили из страшного подвала, около дверей стоял парень в кожаной куртке. Он о чем-то тихо шептался с чернобородым золоторотцем.

— Так, стало, сегодня придешь туда?

— Приду…

— Упомни: ‘Расста…’

В эту секунду он заметил нас и сразу смолк. На девятый день, после довольно обширной прогулки, навестив чуть не двенадцать больных, я, усталый, сидел перед горящим камином. Мысль о моем друге Путилине неотступно преследовала меня. Я думал об этом таинственном отрезании одиннадцати голов. Все трупы вместе с полицейским врачом исследовал и я. Меня поразила одна особенность: все одиннадцать людей были обезглавлены одним способом: сначала нож втыкался острием в сонную артерию, а затем сильным и ловким движением производился дьявольский ‘кружный пояс’, благодаря которому голова отделялась от туловища.

Утомленный этими страшными бессонными ночами и дневной практикой, я, согретый огоньком камина, задремал. Это был не сон, а так, какое-то кошмарное забытье. Рисовались голые трупы, кровь, отрезанные головы.

Громкий звонок вывел меня из состояния этого полубреда, полукошмара. Я вздрогнул и вскочил с кресла. Передо мной стоял мой лакей.

— Что такое?

— Так что, барин, какая-то компания подъехала на тройке. Важный, но хмельной купчик молодой желает вас видеть, — доложил он мне.

— Пусть войдет!

Дверь моего кабинета распахнулась. На пороге в роскошной собольей шубе, отороченной бобрами, стоял красавец — молодой купчик. Сзади него во фраке со значками вытянулись два лакея в летних пальто.

— Что вам угодно? — направился я к собольей шубе.

Лицо красавца-купчика осветилось веселой улыбкой.

— Помощь нам подать, господин доктор!

— Позвольте, господа, в чем дело? Кто из вас болен? Почему вы все трое ввалились в мой кабинет? Там есть приемная.

Какой-то леденящий ужас и страх под влиянием кошмарного забытья охватили меня.

— Не узнаешь? — подошел ко мне вплотную купчик в собольей шубе.

— Позвольте… Кто вы?.. Я вас не знаю…

— Будто бы? Неужели ты, Иван Николаевич, не знаешь, что на свете появляются материализованные духи?

Я обомлел.

— Кто такой, сударь, вы будете?

Саркастический хохот пронесся по моему кабинету.

— Я-то кто? А Ивана Дмитриевича Путилина знаешь?

— Как?!! Ты?!!

— Я. Собственной своей персоной, дружище! Довольно заниматься маскарадом. Едем. Ты, конечно, не откажешься присутствовать при том, как будут снимать ‘двенадцатую голову’, а именно голову с туловища твоего друга?

Затем, переменив шутливый тон на серьезный, он тихо мне проговорил:

— Захвати с собой хирургический набор и все вообще, что требуется для оказания первой помощи. Я боюсь, что дело будет жаркое.

Через несколько секунд мы находились уже в тройке. Пошевни были покрыты красным бархатом.

— Хорошо загримировался? — смеясь, тихо обратился ко мне Путилин.

— Чудесно! — искренно вырвалось у меня. — Но, ради Бога, скажи, куда мы едем?

Наступила долгая пауза. Мой друг что-то сосредоточенно чертил пальцем по заиндевевшим крыльям пошевней-саней.

— Прости, ты о чем-то меня спрашивал? — словно пробуждаясь после долгого сна, спросил он меня.

— Куда мы едем, Иван Дмитриевич?

— Ах, куда мы едем? Довольно далеко… может быть, на тот свет. Предупреждаю тебя, если ты боишься, сойди, пока есть время. Потом при неуспехе поздно будет. Ты веришь в меня?

— Верю! — вырвалось восторженно у меня.

— Так о чем же ты спрашиваешь?

— Неужели ты напал на верный след? — спросил я моего друга.

— Тс-с! И уши лошадиные имеют уши! — тихо рассмеялся Путилин.

— Но-но-о-о, ми-лы-е-е! — лихо гаркнул ямщик, пристав с облучка.

Чуть не на тот свет

Чем дальше, тем местность, которой мы ехали, становилась все глуше и глуше. Огромный гранитный город остался далеко позади нас. Потянулись какие-то пустыри, огороды. Изредка мелькали огоньки маленьких домиков.

— Это агенты? — указал я глазами на двух официантов во фраках.

— Конечно, — тихо рассмеялся Путилин. — Теперь слушай меня внимательно. Мы едем в кабачок-трактир ‘Расставанье’. Я богатый загулявший купчик. Эти агенты — лакеи ресторана Бореля, сопровождающие меня как важного клиента их дома. Я не уплатил по крупному счету. Я кучу. У меня десятки тысяч в кармане. Лакеи это знают и хотят поживиться. Ты — шулер.

— Благодарю покорно! — расхохотался я.

— Тс-с! Ты в этом грязном притоне будешь предлагать мне играть. Вынешь карты. Я выну деньги. А потом… а потом ты увидишь, что из этого выйдет. На, держи колоду карт.

— Но ведь это безумно смелая игра! — вырвалось у меня.

— Другого исхода нет. Ты знаешь меня: я никогда не отступаю ни перед какой опасностью. Я или выиграю, или проиграю это дело!

На углу двух дорог, с начала одной из которых виднелся пролесок, стоял двухэтажный деревянный домик, ярко освещенный.

— Ну-ну-у, милые, тпр-ру! — дико взвизгнул, ухнул и гаркнул ямщик.

Сани тихо подкатили к трактиру, над подъездом которого вывеска гласила: Трактир ‘Расставанье’.

Громкий звон бубенчиков и лихой окрик ямщика, очевидно, были услышаны в мрачном притоне, о котором давно уже ходила недобрая слава.

Дверь отворилась, из нее вырвались клубы белого пара.

Я быстро взглянул на Путилина и не узнал его. Моментально все лицо его преобразилось. Пьяная, глупая улыбка расплылась по лицу, и он сильно качнулся всем телом в мою сторону.

— Ваше сиятельство, купец хороший, приехали! — отстегивая полость троечных саней, громко возгласил ямщик.

В ту же минуту ‘лакеи’ бросились высаживать ‘его сиятельство’.

— Кто такой будет? — подозрительно поглядывая узкими щелками глаз, прохрипел высокий рыжий трактирщик, типичный целовальник былых времен.

— Ха-а-ароший гость! — чмокнул языком ямщик. Один из ‘официантов’ юрко подлетел к рыжему трактирщику.

— От ‘Бореля’ мы. Они-с — первеющий миллионер. Захмелели малость… ну, и того, по счету забыли уплатить. Мы решили их прокатить, авось очухаются, денежки с лихвой нам заплатят. А только скажите, хозяин, у вас насчет карманного баловства не практикуется? Потому — деньги ба-а-а-льшие при нем имеются… В случае чего нам в ответе придется быть.

— Не боись, не съедим, — усмехнулся рыжий трактирщик, — и тебе еще с лихвой останется…

— Хи-хи-хи!.. Сразу видать образованного человека! — восторженно хихикнул ‘лакей’ от ‘Бореля’.

— А это кто с ним рядышком сидит? — ткнул перстом по моему направлению негодяй.

— А так, примерно сказать, лизоблюд. Около их увивается. А коли говорить откровенно — так шулер. Он, шут его дери, ловко из семерки туза делает!

Путилин тихо мне шепнул:

— Да выводи же меня из саней…

— Mon bon! Ардальоша! Да очнись же! — громко начал я, расталкивая Путилина.

— А? Что?.. — глупо хлопал он глазами.

— Помоги ему! — важно процедил содержатель ‘Расставанья’, подталкивая лакея. Но другой ‘лакей’ уже спешил мне на помощь.

— Пшли прочь! — нагло заявил он мне. — Обобрали купца хорошего на сорок тысяч, а теперь сладко поете: ‘Ардальоша, Ардальоша!’ Без вас высадим!..

Путилина поволокли из саней. Он, качнувшись несколько раз, вдруг обратился к рыжему трактирщику:

— А… а шампанское есть у тебя, дурак?

— Так точно-с, ваше сиятельство, имеется для именитых гостей, — поспешно ответил негодяй.

До сих пор, господа, я не могу забыть той страшной усмешки, которая искривила лицо этого рыжего негодяя. Клянусь, это была улыбка самого дьявола! ‘Что будет? Что будет? Ведь мы идем на верную смерть!’ — пронеслось у меня в голове.

В волчьей яме. ‘Двенадцатая’ голова. На волосок от смерти

В первую минуту, когда мы вошли в ужасный трактир, ровно ничего нельзя было увидеть. Клубы удушливого табачного дыма и точно банного пара колыхались в отвратительном воздухе, наполненном ужасным запахом водочного и пивного перегара и острым испарением — потом массы грязных человеческих существ.

Уверяю вас, господа, это был один из кругов ада! Какое-то дикое звериное рычание, дикий хохот, от которого, казалось, лопнут барабанные перепонки, визг бабьих голосов, самая циничная площадная ругань — все эти звуки, соединяясь в одно целое, давали поистине адский концерт.

— Сюда, пожалуйте, сюда, ваше сиятельство! — предупредительно позвал нас рыжий негодяй к угольному большому столу.

Мало-помалу глаза свыклись с туманом, колыхающимся в этом вертепе.

Огромная комната… Столы, крытые красными скатертями… Лавки… табуреты… Посередине — длинная стойка-буфет, заставленная штофами водки, чайниками, пивными бутылками. Почти все столы были заняты.

За ними сидели пьяные, страшные негодяи, вся накипь, вся сволочь, все подонки столичного населения.

Кого тут только не было! Беглые каторжники, воры-домушники, мазурики-карманники, коты тогдашней особенной формации, фальшивомонетчики.

У многих на коленях сидели женщины. Что это были за женщины! Обитательницы ‘малинника’ из Вяземской лавры, молодые, средних лет и старые, они взвизгивали от чересчур откровенных ласк их обожателей.

— Ва-ажно, Криворотый! — стоял в воздухе адский хохот. — Ну-ка, ну-ка, хорошенько ее!

А Криворотый, саженный парень с опившимся лицом, зверски сжимал в своих объятиях какую-то молодую женщину.

— Ах, ловко! Ах, ловко!

— Ох, пусти! Ой, бесстыдник… — кричала женщина.

В другом месте делили дуван.

— Я тебе… голову раскровяню бутылкой, коли ты со мной по-хорошему не поделишься!

— Молчи, проклятый! — хрипел голос. — Получай, что следует, пока кишки тебе не выпустил!

Сначала за общим гвалтом и дымом наше странное появление не было замечено многими.

Но вот мало-помалу мы сделались центром общего изумленного внимания.

— Эй, мошенник, шампанского сюда! — громко кричал Путилин, раскачиваясь из стороны в сторону.

Его роскошная соболья шуба распахнулась, на жилете виднелась чудовищно толстая золотая цепь.

Я с тревогой, сжимая ручку револьвера, следил за аборигенами этой вонючей ямы. Боже мой, каким алчным и страшным блеском горели их глаза!

Я стал прислушиваться.

— Что это за птицы прилетели?

— Диковинно что-то…

— А что, братцы, не сыщики ли это к нам пожаловали?

— А и то, похоже что-то…

— Вынимай скорей карты! — тихо шепнул мне Путилин.

Я быстро вытащил колоду карт.

— Ардальоша, сыграем партийку? — громко проговорил я на всю страшную комнату.

— Д… д… давай! — заплетающимся языком ответил Путилин. И, выхватив из бокового кармана толстую пачку крупных кредиток, бросил ее на стол.

— Ваше сиятельство, отпустите нас! Извольте рассчитаться… Мы свои заплатили, — в голос пристали к Путилину ‘лакеи’ от ‘Бореля’ — агенты сыскной полиции.

— Пошли вон, канальи! — пьяным жестом отмахнулся от них гениальный сыщик

Теперь в ‘зале’ воцарилась томительная тишина. Все повставали со своих мест и стали подходить к нашему столу.

Вид денег, и таких крупных, совсем ошеломил их. Только я стал сдавать карты, как Путилин пьяным голосом закричал:

— Н-не надо! Не хочу играть! Кралечку хочу какую ни на есть самую красивую! Нате, держите, честные господа-мазурики!

И он швырнул столпившимся ворам и преступникам несколько ассигнаций.

— Сию минуту, ваше сиятельство, прибудет расчудесная краля! — подобострастно доложил рыжий содержатель вертепа-трактира. — Останетесь довольны!

Прошла секунда, и перед нами предстала красавица в буквальном смысле этого слова.

Когда она появилась, все почтительно почему-то расступились перед ней.

Это была, героиня путилинского триумфа, среднего роста, роскошно слаженная женщина. Высокая упругая грудь. Широкие бедра. Роскошные синие, удивительно синие, глаза были опушены длинными черными ресницами. Красивый нос, ярко-красные губы, зубы ослепительной белизны. Из-под дорогого белого шелкового платка прихотливыми прядками спускались на прелестный белый лоб локоны.

Это была настоящая русская красавица, задорная, манящая, как-то невольно притягивающая к себе.

Она, насмешливо улыбаясь, подошла к Путилину.

— Ну, здравствуй, добрый молодец!

— Ах! — притворно всхлипнул Путилин.

Пьяно-сладострастная улыбка, блаженно-счастливая, осветила его лицо.

‘Как гениально играет!’ — невольно подумал я.

— Эй, рыжий пес, ну… ну, спасибо! Разодолжил! И взаправду чудесную к-кралю предоставил. На, лови сей момент сотенную! Эх, за такую красоту и сто тысяч отдать не жалко!

— А есть у тебя эти сто тысяч? — кладя свои руки на плечи Путилина, спросила красавица.

— На, смотри!

Путилин выхватил толстый бумажник и раскрыл его перед красавицей ‘Расставанья’.

— Видишь? Ну все отдам за ласку твою!

Пьяный, гикающий вопль огласил вертеп.

— А вам, брат… братцы, тысячу пожертвую, помните, дескать, о купце Силе Парфеныче, который кралечку в смрадном месте отыскал!

Я не спускал взора ни с Путилина, ни с этой красавицы. Я видел, как Путилин быстро-быстро скользнул взглядом по ее рукам, на пальцах которых виднелись еле зажившие порезы. Видел я также, каким быстрым, как молния, взглядом обменялась красавица с тремя огромными субъектами в куртках и барашковых шапках.

— В… вот что, хозяин! — чуть качнувшись, выкрикнул Путилин. — Держи еще сотенную и угощай всех твоих с… гостей! Я сейчас с раскрасавицей поеду. Эх, дорогая, как звать-то тебя?

— Аграфена! — сверкнула та плотоядными глазами.

— А я скоро вернусь. Часика этак через три, а может, и раньше. Поедешь со мной, Грунечка?

— Зачем ехать? Мы лучше пешком дойдем. Домишко мой убогий близко отсюда отстоит. Перины мягкие, пуховые, водочка сладкая есть… Эх, да раз-молодчик купец, сладко тебя пригрею! Заворожу тебя чарами моими, обовью руками тебя белыми, на грудях моих белых сладко уснешь ты.

— Га-га-га! Хо-хо-хо! — загремел страшный кабак-трактир.

— Ну что ж! Ехать так ехать! — воскликнул Путилин, грузно поднимаясь из-за стола.

Красавица Аграфена о чем-то тихо шепталась с двумя рослыми парнями с самой разбойничьей наружностью. Обрадованный даровым угощением кабак-притон ликовал.

Отовсюду неслись восторженные клики. Путилин сильным голосом запел:

Вот мчится троечка лихая

Вдоль по дороге столбовой…

И между словами песни удивительно ловко шепнул мне:

— Если они опоздают хоть на минуту, мы погибли.

— Кто ‘они’? — еле слышно проговорил я.

— Агенты и полицейские.

— Ну, в путь-дорожку! — пошла к выходу красавица Груня, пропуская впереди себя Путилина.

Меня словно осенило. Я подошел к ней и тихо ей шепнул:

— Возьми и меня с собою. Если я его обыграю, а обыграю я его наверное, ты получишь от меня пять тысяч.

— Ладно!.. Идите с нами, господин хороший! — сверкнула она глазами.

— А вы здесь меня дожидайтесь! — отдал приказ ‘подгулявший купчик’— Путилин.

Этого маневра Путилина я не мог понять.

Но теперь уже поздно было спрашивать каких бы то ни было объяснений: с нас двоих ‘расстанная кралечка’ не спускала острого наблюдательного взора.

Мы вышли на крыльцо разбойничьего вертепа.

Взглянули — и, должно быть, одновременно испытали одно и то же чувство леденящего ужаса.

Тройки не было, тройка исчезла!

Прежде чем я успел издать какой-либо звук, я почувствовал, как Путилин незаметным движением сильно сжал мою руку.

— А где же, где моя троечка, разлапушка?

‘Расстанная’ красотка расхохоталась.

— А я к дому моему направила ее. Тут домик мой ведь недалеко. Вот пройдем лесочком этим, свернем направо — там он и будет. Я так решила: лучше ты разгуляешься, коли пешочком пройдешься, хмель-то с тебя сойдет. А то на что ты похож? Ха-ха-ха!..

— Ах ты умница-разумница моя, — качнулся Путилин.

Мы свернули за угол.

Очевидно, что тройка здесь не проезжала: выпавший пушистый снег был девственно не тронут. Следов полозьев не было и в помине.

Путилин шел несколько впереди. За ним — красавица Аграфена, я — сзади нее.

Месяц светил вовсю, заливая дивный пейзаж своим мертвенно бледным, таинственно чудным светом.

Вдруг три огромные черные тени вырисовались на снегу.

Я быстро обернулся.

Сзади нас, прикрываясь ветвями придорожных елей, на расстоянии приблизительно саженей десяти тихо крались трое высоких мужчин.

Этого момента, господа, я не забуду никогда, до гробовой доски. Не хвастаясь, скажу, я не из трусливого десятка, но тут я почувствовал какой-то непреодолимый ужас. Вы должны представить себе, где все это происходило. Глухая, отдаленная пригородная местность. Кругом ни души. Только ели в снегу, только бесстрастный месяц. Позади — вертеп преступников, прямо по пятам — выслеживающие нас, как хищные звери, злодеи. Впереди — неведомая даль темного перелеска, где смерть, неумолимая смерть, казалось, уже заносила над нами свою дьявольскую косу!

‘Что он сделал, что он сделал? — молнией пронеслось у меня в голове. — Как мог он, гениальный Иван Дмитриевич Путилин, так попасться?’

Я еще раз оглянулся назад и удивился: трех фигур уже не виднелось.

Зато я ясно увидел нечто неизмеримо более страшное и диковинное: пушистая белая пелена снега как бы шевелилась все время. Очевидно, кто-то полз под снегом.

Для меня вдруг стало все совершенно ясно. Очевидно, негодяи, кравшиеся за нами, сообразили, что я их заметил, и придумали этот хитрый маневр: бросились в глубокую канаву, наполненную снегом, и поползли под снегом.

Вдруг Путилин круто остановился.

В ту же секунду, испустив короткий крик, красавица Аграфена одним прыжком бросилась на него.

В руках ее сверкнул огромный нож, которым она взмахнула над шеей Путилина.

— Убирайте того! — громко крикнула она.

Из канавы, как белые привидения, выскочили трое разбойников, и два из них бросились на меня, а третий — на помощь к разбойнице.

Быстрее молнии я выхватил револьвер и выстрелил в негодяев.

Один из них с воем и хрипом раненого кабана грохнулся на снег.

Вслед за моим выстрелом, почти одновременно, гулко прокатился второй.

‘Господи! Слава Богу! Стало быть, жив Путилин!’ — пронизала меня радостная мысль.

Негодяй с ножом на меня наседал. Отстреливаясь от него, я обернулся и увидел такую картину: разбойник, бросившийся на помощь к своей страшной сообщнице, корчился на снегу, очевидно раненый, а Путилин с Груней катались по снегу в упорной, ожесточенной борьбе.

— Помоги, друг… Это не женщина, а дьявол! — хрипел Путилин.

— Отрежу! Сейчас отрежу твою поганую голову! — неистово-дико кричала страшная злодейка.

Я видел, как нож сверкал в воздухе и опускался на Путилина.

Не помня себя, я бросился к нему на помощь, но вдруг страшным ударом рыжего детины, по которому делал промахи, был сшиблен с ног.

— Попались дьяволы! — захрипел он.

Я закрыл глаза, приготовившись умереть.

— Держитесь! Напрягайте последние силы! — вдруг загремели голоса.

Я раскрыл глаза, потрясенный, недоумевающий, и увидел, как разбойник, уже заносивший над моим горлом нож, задрожал, выпустил меня из своих железных объятий и бросился бежать.

Я быстро вскочил на ноги, не веря произошедшему чуду: со всех сторон из леса к нам бежали полицейские и солдаты.

Груню отрывали от Путилина. Она так крепко и цепко впилась в него, что потребовались усилия нескольких полицейских, чтобы оторвать ее от моего друга.

— Ты жив? Не ранен? — подбежал я к нему.

— Кажется, не ранен! — хладнокровно проговорил Путилин.

— Ну и баба! — громко смеялись солдаты и полицейские, обрадованные, что мы живы. — Этакая силища!

Они крепко держали ее за руки. Красавица Аграфена вырывалась из их рук отчаянно. Она волочила за собою то в ту, то в другую сторону четырех здоровых мужчин!

— Ну, здравствуй, Грунечка! — подошел к ней Путилин. — Небось догадываешься, кто я? А? Я — тот самый, которому ты хотела отрезать двенадцатую голову.

— Постылый! Эх, жаль, сорвалось! — исступленно вырвалось у нее.

Лицо ее было страшно. Красивые глаза ее почти вышли из орбит и метали пламя какого-то животного бешенства.

— Ну, а теперь, господа, скорее, скорее к притону! Оцепите всю местность, да, кстати, подберите этих негодяев. Они, кажется, еще живы! А красавицу мою держите крепче!

Мы, сопровождаемые полицейскими и частью солдат, почти бегом бросились к кабаку-притону ‘Расставанье’.

Он был темен, как могила!

— Где же мои агенты? Неужели негодяи убили их? — тревожно шепнул мне Путилин.

С револьверами в руках мы поднялись на крыльцо трактира. Ни луча света! Ни звука!

— Стойте здесь, молодцы! — приказал Путилин солдатам. — Охраняйте этот выход, а мы пойдем во двор.

Ворота были раскрыты настежь. Виднелись свежие следы полозьев троечных саней.

— Так и есть: они только что удрали на нашей тройке!

Мы принялись осматривать внутренность двора.

— Васюков, Герасимов! — громко кричал Путилин, обегая двор.

— Скорее! Скорее! На помощь! — вдруг раздались крики из темного вертепа.

Блеснул огонек. Он моментально стал разгораться в яркое пламя, и в ту секунду, когда мы ломились в заднюю дверь, чем-то забаррикадированную, в трактире уже бушевало море пламени.

Вдруг со звоном разлетелась оконная рама, и один за другим оттуда выскочили наши агенты.

— Живы? — радостно вырвалось у Путилина. — Говорите скорее, что там делается?

Агенты были в крови.

— При ваших выстрелах и при вашем приближении негодяи поняли, что все погибло. Часть их успела удрать, а хозяин, быстро потушив лампы, заметался, как угорелый. Мы притаились за столами. Тогда, очевидно, хозяин и еще несколько оставшихся воров выплеснули керосин и зажгли его, чтобы, пользуясь суматохой пожара, спастись бегством.

Внутри домика все трещало.

— Сдавайтесь! — крикнул Путилин. — Вам не уйти, вы оцеплены. Сдавайтесь или вы сгорите!

Минута, другая… Наконец, задняя дверь распахнулась и из нее прямо в руки полицейским попало человек десять мрачных аборигенов страшного вертепа.

Наступало уже утро этой зловещей ночи, когда мы, разбитые, потрясенные, привезли, вернее, привели нашу славную добычу.

Только у заставы мы нашли подводы ломовых, на которые усадили пленных и сели сами.

Путилин ликовал. Мы все горячо поздравляли его с блестящей победой.

Вся его шуба была в клочьях. Это красавица Груня во время борьбы располосовала ее своим страшным ножом.

Несмотря на ужасное утомление, Путилин сейчас же по прибытии приступил к ее допросу.

— Слушай, Аграфена, ты попалась. Запираться теперь поздно, глупо. Скажи, неужели это ты отрезала все одиннадцать голов?

— А тебе не все ли это равно? — дерзко ответила она, ни на йоту не смущаясь и хищно оскаливая свои ослепительно белые зубы. — Что вот тебя не прирезала — про это жалею!

— Скажи, ты догадалась, что это я приехал к тебе в гости? — полюбопытствовал Путилин.

— А ты полагал нас провести? — цинично расхохоталась Груня.

— Ты что же — атаманша?

— Атаманша.

— Кто же твои сообщники? Предупреждаю тебя: если ты откровенно сознаешься во всем и выдашь твоих молодцов-удальцов, ты можешь рассчитывать на снисхождение суда.

— А если и не выдам, так дальше Сибири не угоните! — расхохоталась она. — А оттуда — эх, как легко убежать!

Я не буду рассказывать вам всех подробностей длинного, запутанного следствия. Главное мое внимание было сосредоточено, конечно, на яркой, поразительной личности атаманши-‘головорезки’ Груни.

Ни до, ни после этого мне не случалось видеть женщины, подобной ей. Это был действительно дьявол в женском образе.

Чтобы вырвать у нее признание, ее подвергли пытке: ей давали есть исключительно селедку и… ни капли воды.

Семь суток — чувствуете ли вы огромность этого срока? — она превозмогала страшную, мучительную жажду.

О, если бы вы видели, какими глазами глядела эта страшная преступница на Путилина!

Наконец она сдалась.

— Пить… Я все расскажу!.. — взмолилась она. И рассказала, выдав главарей шайки.

— На своем веку зарезала я, — показывала она с поразительным хладнокровием, — двадцать восемь человек. Мне это все равно, лишь бы ножик был удобный, острый — по руке. Сначала ткнешь в зашею, потом — рраз! — кругом шейки, только хрящики захрустят. Эх, хорошо!

Никто не мог без содрогания слушать эту страшную исповедь.

Я, доктор, привычный ко всевозможным кровавым ужасам, бледнел.

Торжество Путилина, нашедшего этого изверга естества, было полное.

Ее судили и приговорили к бессрочной каторге.

——————————————————————

Впервые: Гений русского сыска И. Д. Путилин (Рассказы о его похождениях)./ Соч. Романа Доброго. — Санкт-Петербург: тип. Я. Балянского, 1908. 32 с., 20 см.

Роман Добрый (Роман Лукич Антропов)

Гений русского сыска И. Д. Путилин (Рассказы о его похождениях)

Книга 6.Одиннадцать трупов без головы(Атаманша Груня-‘головорезка’)