Из длинной рубрики постановлений, сделанных на ‘Всероссийском съезде делегаток равноправности женщин’, только что состоявшемся в Москве, позволю себе остановиться на одном, касающемся особенно застарелой и особенно болящей язвы общества: так называемых ‘белых невольниц’, ‘жертв общественного темперамента’ и проч. Съезд постановил высказаться ‘за отмену исключительных законов о проститутках’.
Это слишком платонично. Хотя в очень небольшом числе, женщины получили в западноевропейских университетах полное юридическое образование. Отчего эти женщины не остановятся на мысли перевести весь вопрос об ‘исключительных законах о проститутках’ с почвы филантропии и унизительного выпрашивания ‘милости’ на более осязательную почву права, юридического иска? Мне думается, при этой перемене фундамента всего дела, вопрос мог бы быть доведен до ‘вожделенного окончания’ не более как через 2-3 года полемики в повременной печати, статей научных и философских.
Года три назад я получил из одного южнорусского города письмо-рассказ о том, как были захвачены дозором на улице в поздний вечерний час три девушки. Они просто гуляли, может быть, шалили, разговаривали громко, дурачились. Весьма возможно, что имели провожатых, — рабочих с одного двора или мастеровых из соседнего ремесленного заведения. Ни смеха, ни поздних вечерних прогулок по улице я не оправдываю, но не думаю, чтобы хотя единый судья в мире, хотя единый законодатель в серьезном законодательном учреждении или какой-нибудь человек с совестью — решился высказать, что ‘прогулка по улице с провожатыми, смех и разговор’ составляют уголовное преступление или серьезное гражданское преступление. Просто это ‘быт’, ‘нравы’, ‘уличная картинка’, сюжет беллетриста, а не законодателя.
Письмо-рассказ оканчивалось уведомлением, что все три девушки, получив наутро желтые билеты взамен отобранных у них обыкновенных гражданских, покончили с собою: одна удавилась ‘от срама’, а две от того же отравились. Письмо мною сохранено, и я мог бы его напечатать, словом, -тут нет ни одного слова выдуманного. Если они ‘от срама отравились’, то очевидно, что ‘срама проституции’ они не хотели, что в их намерение не входило делаться проститутками? Кажется, ясно! И кажется, ясно для всякого судьи и законодателя, для всякого гражданина, что они были насильственно обращены в проституток, что им было навязано или они были насильственно принуждены к взятию этого ремесла в пропитание себе. С тем вместе они были выключены из гражданского состояния, перестали быть гражданками. Так или нет? Вот это и желательно было бы выяснить юридически.
Мне кажется, ‘гражданского состояния’ проститутки не имеют. Это суть государственные профессионалки, обслуживающие нужды армии, флота и ‘общества’, ‘учащейся молодежи’ и пр., т.е. это суть полупансионерки, полуузницы, но только живущие ‘на отпуске’, на несколько приотпушенном аркане, который потянуть и сократить насколько угодно может тот ‘дозор’, который им выдал ‘желтые билеты’. Какое же это ‘общегражданское состояние’, когда никто таковую не возьмет более ни в какое услужение и ни на какую работу? Когда ее не пустят на квартиру ни в какой порядочный дом? Да и, наконец, самая форма билета или паспорта, по коему рассматриваются ‘права’ и ‘состояние’ каждого человека, определяется принадлежность его к ‘сословию’ и пр., самый этот вид билета не только иного содержания, но и иного цвета, позорного, с коим человека никуда не пустят, — все свидетельствует ясно, что обладатель его утерял свои гражданские права. Такая-то, положим, ‘мещанка’ или ‘дворянка’, получив желтый билет, — сохраняет ли ‘права’ мещанки и дворянки, право вотировать и проч. и проч.? Мне передавал один весьма образованный человек, — чему я отказываюсь поверить, — будто таковая несчастная, раз получив желтый билет, не вправе, кто бы к ней ни обратился, какой бы это ни был пьяный и омерзительный человек, отказать ему в своих специальных услугах?! Не верю, чтобы это было так ‘по закону’: такого чудовищного закона, мне кажется, не может существовать и не существует.
Но оставляю филантропию и перехожу к юриспруденции. Юристы и обязаны поднять вопрос, может ли в стране, где действуют суд и администрация разных ярусов и компетенции, кто-либо быть ‘лишен гражданских прав’ и ‘исключен из сословия’, с ‘принудительным зачислением его в ремесло’, — без всяких процессуальных судебных форм, без судоговорения, обвинения и выслушания оправдания, без прокурора и защитника? Словом, без всякого, без всякого суда!!! Хорошо известно, и я не протестую, что ‘сельский сход может выслать из деревни дурного члена’, но это действие коллективной общины, и тут есть разговор, ‘суждения’, слушаются ‘свидетели’ и ‘очевидцы’. Мне думается, на господине министре юстиции лежит священный нравственный долг разобраться в этих вопросах, не обсуждавшихся просто по непривлечению к ним внимания. Но нам, гражданам, решительно несносно видеть, что все-таки наши сестры, пусть очень бедные и несчастные, пусть, наконец, даже дурные (и мы сами не очень хороши), в совершенно неопределенном количестве и неизвестно кто и когда вылетают из ‘гражданского строя’, из нашего, позволю сказать, ‘гражданского братства’ (ибо все граждане — братья) без всякого ‘суда и следствия’ над ними, без вмешательства судебного следователя, в учено-бесстрастном приговоре которого не отказано даже убийце, грабителю на большой дороге, фальшивому монетчику, государственному преступнику, даже когда все они суть по рождению из крестьян и мещан, как большинство ‘взятых в проституцию’.
Мне кажется, должно быть поставлено следующее:
1) Желтый билет или вообще ‘особый этот профессиональный’ может быть выдан только по формальному прошению получающего его лица. Ибо в Российской империи ‘навязанных ремесл’, ‘принудительных работ’ иначе как в отбывание наказания по суду не существует и в государственных законах этого не прописано.
2) Государство, охраняя здоровье общества, может подчинять ‘лиц этого ремесла’ особенному медицинскому надзору, но не иначе как по судебному расследованию, в установленных формах: 1) следствия, 2) обвинения и 3) защиты, которые удостоверили нанесение ущерба здоровью кому-нибудь от такого-то лица.
Я не смею предложить 3-го правила, которое мне очень хочется предложить:
3) Так как все дело в охранении здоровья, в медицине и санитарии, и так как для государства и отечества решительно все одно, от какого лица таковой ‘ущерб’ получается, то ‘пол’ не должен иметь никакой роли в ‘выдаче по суду’ такового особливого билета: его может получить всякая женщина по указанию и доказательству заболевшего от нее мужчины, но равно и мужчина по указанию и доказательству зараженной от него женщины. Это до того элементарно, что об этом не стоило бы и спорить. Все дело — здоровье, польза, и больше ничего. Кто меня убил, мужчина или женщина, — все равно. Я кричу, а суд должен слушать. Женщины так же вправе кричать на ‘безобразия’ кавалеров, ну, скажем, молодых учащихся юристов, медиков, законоведов и членов судебного персонала, как все сии кричат на ‘нездоровых женщин’, и даже кричать: ‘Смотри, полиция, здорова ли такая-то: я хочу с нею побезобразничать’.
И ‘дозор’ слушает! Какое унижение, какая роль полиции! ‘Ваше благородие, пожалуйте: ручаемся за безопасность’. Фу!
Кажется, достаточно назвать этот факт, чтобы выплюнуть его из законодательства или из ‘специальных полицейских правил’ (не знаем, кажется, все ‘ведомства’ в этом ‘благоустройстве’ грешили).
Давно пора сознать, что единственное условие сокращения разврата -это чтобы ‘правительство не гарантировало добротность товара’, кстати, — всегда фальшиво: ибо больницы все-таки полны. И чтобы вообще отменена была государственная проституция, чтобы правительство очистило руки от этого добра, распустило своих пансионерок, ибо очевидно — кто надзиратель, тот и заведующий, кто ‘заведующий’ — тот и директор. Это ‘директорство над проститутками’ государству следует вовсе оставить, просто по неприличию всего дела.
Затем, люди рассортируются — поверьте. Будет меньше распущенности, ибо меньше ‘удостоверения в безопасности’, ‘правительственной бандероли’ (= желтый билет), удостоверяющей: ‘осмотрена и годна’. А где она останется, и останется все же в очень большом количестве по случаю ‘армии, флота и учебных заведений’, — там пусть ремесленничают отдельные лица на свой страх и риск, без правительственного запрещения хоть на время прерывать несчастное и унизительное ремесло или не предаваться ему с тем сгущенным усердием, лихорадочной жадностью, каков всякий единственный способ ежедневного пропитания.