Одежда калмыков Большедербетского улуса, Бентковский Иосиф Викентьевич, Год: 1869 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 14 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

И. В. Бентковский

Одежда калмыков Большедербетского улуса

Опальные: Русские писатели открывают Кавказ. Антология: В 3 т. Т. 2

Ставрополь: Изд-во СГУ, 2011.

‘Всякую мысль, и важную и ничтожную, рассматривай без изменения в самом начале зарождения ее в душе’.

Из монгольского сочинения ‘Оюн Тулькикург’ — ‘Ключ разума’

После жилища и пищи¹ одежда составляет главную потребность человека. Отсюда понятно громадное ее значение в судьбах народа. Одежда, отличая одни племена от других, в то же время или стушевывает их этнографические особенности, или типичнее обрисовывает. Оставляя в стороне народы дикие, обходящиеся вовсе без одежды… видим, что большинство человечества носит одежду всегда и везде, более или менее сообразную с условиями климата, жизни, состояния, привычек, словом — в уровень со своею цивилизациею. Нам кажется, что обычай одеваться, в главных основаниях, можно подразделить на два отдела и каждый из них — на множество групп. К первому из них относится мода, так сказать, более или менее непостоянная, переходная и разнообразная в форме, материи и вообще в деталях, к второму, наоборот, — постоянная, однообразная и никогда не изменяемая одежда. Первая приводит в движение экономическую и отчасти умственную деятельность человека, способствует производству и разделению труда, влияет на образование цен и капиталов, порождает новые отрасли производства, благоприятствует развитию свободных занятий (professions librales) и вообще развивает народную деятельность в самых выгодных и наиболее полезных условиях, формах и размерах, между тем вторая те же двигательные силы, средства и способы держит в вековом застое… Борьба цивилизации из-за этих диаметрально противуположных начал, во всяком случае, — борьба упорная, вековая и не обещающая полной победы, так как обычай одеваться сколько зависит от интеллектуальных, столько же и от материальных условий, уравновесить которые как между отдельными индивидуумами, так и целыми народами равно невозможно. Эта-то невозможность производит в одеждах всех наций нескончаемый ряд оттенков, более или менее резких, изучить и объяснить которые — прямое дело науки.

Монгольское племя калмыков Большедербетского улуса в отношении одежды занимает место в одной из групп второго отдела. Смотря на их национальные костюмы, мы, так сказать, осязательнее и легче познаем причины, вследствие которых исторические судьбы этого бедного народа так сложились, что цивилизация едва приметно его коснулась, несмотря на двухвековое наше с ним сближение…

Если справедливо, как сказал один древний мудрец, ‘чтобы судить о человеке, нужно знать, как он обедает’, — то полагаем, нелишне знать и то, как он одевается. С этой точки зрения, описание калмыцкой одежды, как одного из важнейших этнографических элементов, быть может, приведет нас к выяснению ее влияния на социальный и экономический быт этого народа, а отсюда — к не менее важным выводам.

Калмыки (богатые, конечно, во всем и везде составляют исключение) не одевают своих детей до 6, иногда до 8 лет. Зимою они прячутся, как сурки, в родительские шубы, кошмы и во что попало, а в остальное время бегают и резвятся без церемонии… и много, если прикрыты каким-либо лоскутом. Неудивительно потому, что, приезжая летом в калмыцкий хотон, непременно увидишь себя окруженным толпою грязно-смуглых и нагих детей.

Вид этих калмычат, загорелых донельзя, но всегда краснощеких, с узкими и черными как смоль глазами, с резко выдающимися на широком овале лица скулами, зелено-бурая степь вокруг, закопченные кибитки, вдали — несколько длинношеих верблюдов и несколько десятков скота и овец, а вблизи — несколько собак и редко две-три дойные кобылицы на незаметной для непривычного глаза привязи — такова картина калмыцкого хотона, которую можно видеть не далее как в 20—30 верстах от некоторых русских селений Ставропольской губернии, пограничных с калмыцкими степями.

Калмыки, в видах соблюдения чистоты головы, детей своих стригут гладко, оставляя только спереди по краям длинные волосы, в которые вплетают гривеннички, перламутровые пуговки, иногда — медные крестики, что и составляет единственное украшение, а с сим вместе и выражение родительской нежности к более любимым детям… Особенная любовь к ребенку выражается длинною космою волос, оставленною на его макушке… Вольные, как широкая степь, резвые, как летний ветерок, кроткие, как домашние зверьки, калмыцкие дети, привыкнув с самого рождения ко всем переменам погоды и времен года, переносят впоследствии самые сильные и резкие атмосферические влияния с удивляющим нас терпением и сносливостью. Правда, не все достигают зрелых лет и большинство детей умирает от болезней, свойственных этому возрасту, тем не менее физическое воспитание калмыцких детей в течение многих веков не изменилось ни на одну йоту. Бывает и то, что слабое физическое развитие ребенка заставит родителей еще раньше 8-летнего возраста надеть на него шаровары и рубашку, чаще одно из двух, — но это делается слишком небрежно и недостаточно для того, чтобы могло служить доказательством предусмотрительности… или иной благоразумной цели… Калмыцкая рубашка ‘киилик’, как мужская, так и женская, одного покроя и более похожа на кофту наших дам, чем на рубашку. Немного длиннее пояса, она делается из белого миткаля, цветного ситца или бязи, с длинными рукавами и без завязок и пуговок у воротника, который всегда бывает вообще широкий, а у женских рубашек на вершок шире. Модные щеголи начали, впрочем, носить рубашки, спереди сшитые, но старики и вообще калмыки ‘pure sang’ все еще носят рубахи, распашные спереди, затыкая их полы за пояс.

Шаровары ‘шалбур’ и ‘дотожди’ шьются из нанки или другой материи, у богатых — из сукна или канауса, широкие, но не очень длинные. Как мужчины, так и женщины закладывают их за сапоги, но первые носят и длинные шаровары, выделываемые обыкновенно из дубленой козлиной кожи, с юфтовыми от колен надставками или крагами, что весьма удобно для верховой езды и прочно. Люди молодые в торжественных случаях любят пощеголять в синих суконных шароварах с широким красным лампасом, на манер донских казачьих. Зимою пожилые калмыки надевают овчинные шаровары ‘ярыка’. Шаровары носят вообще на очкуре.

Сапоги ‘госун’ калмыки носят особенного манера. Особенность их заключается в том, что задники делаются мягкие, а каблуки двойные. Один каблук бывает, как и у нас, снаружи и подбит гвоздями или цельными железными подковами, а другой в середине оканчивается на высоте закаблучья. При таком устройстве нога кажется мала, хотя на самом деле она больше сапога. Говорят, будто бы калмыцкие сапоги удобнее для верховой езды, потому что при падении наездника с лошади нога его не захватывается стременем. Если бы это было так, то и другие азиатские наездники носили бы двукаблучную обувь, чего, однако ж, не видим. Вероятнее то, что ‘госуны’ — чисто монгольская выдумка, принята ими же за постоянную моду, и что сами калмыки признают их неудобство в ходьбе, с чем и нельзя не согласиться, потому что в таких сапогах можно ходить не иначе, как на пальцах, почти на цыпочках, но не всей ступнею. Оттого калмыцкий шаг неверный, шаткий и утомляющий, что хотя препятствует скорой походке, но придает ей степенное движение — условие, по преимуществу любимое восточными жителями.

Калмыцкие сапоги делаются из красной или черной козловой кожи, а попроще — из глянцевого черного опойка, редко из юфты. Шитьем сапог, как и всей одежды, занимаются женщины, употребляя вместо дратвы сухие жилы разных животных, отчего нет примера, чтобы сапоги их работы где-нибудь подпоролись. Колодки для таких сапог тоже особого манера, с выпуклыми подошвами и двумя деревянными клиньями для подъемов. Многие калмыки, сознавая неудобство своей обуви, начали привыкать к русским сапогам, которые, несомненно, вошли бы у них в общее употребление, если бы их жены или они сами умели их шить, в чем, конечно, следовало бы им помочь… Сапоги носят зимою на валеных шерстяных чулках ‘цугла’, а летом — на холщовых онучах.

Шапки калмыцкие вообще называются ‘махла’² и бывают разных форм для разных случаев. Замужние женщины, к тому же пожилые и старухи не наденут такой шапки, какую носят молодицы, а последняя, в свою очередь, такой, какая прилична девице-невесте, которая опять не наденет шапочки, какую может носить только девушка-недоросль. Впрочем, и тут бедность обыкновенно входит в свои права, предоставляя соблюдение женского этикета на долю более богатых, и то в торжественных случаях… Далее — иную шапку вы увидите на голове старика и взрослого мужчины, а иную — на юноше. Духовенство тоже носит особые шапки, и летом не такие, как зимою. Словом, калмыцкий вкус в головных уборах выразился довольно разнообразно и заслуживает поэтому более подробного описания. Но, говоря о женской шапке, нельзя умолчать и о прическе. Девочке с десятилетнего возраста делают прическу простую. Волоса, пробранные посередине, свободно спускаются по обеим сторонам до самых плеч и в этом месте ровно подстригаются. Девочка с того времени носит высокую, вроде фески, шапочку, называемую ‘тумаш махла’, и надевает серьги ‘сиике’. Шапочка эта делается из одного или разных цветов материи или сукна с околышем, или слегка простеганная на верблюжьей шерсти, или на тонком войлочке, и убирается более или менее роскошно, смотря по достатку, узким серебряным позументом или шнурком или просто вышивается узором. Охватывая волоса, она держит их в порядке и красиво дополняет костюм девочки этих лет.

Когда же девица становится невестою, то с сим вместе изменяется и ее головной убор. Тогда она надевает шапочку ‘халвын-махла’ и в ушах являются серьги побольше, треугольничком, с каким-нибудь камнем или жемчужиною, волоса отпускаются длиннее, и сзади заплетается одна коса, между тем как с обеих сторон они по-прежнему спускаются свободно. Шапочка девицы-невесты похожа несколько на уланский кивер. Тулья на тонком войлоке, высокая и четвероугольная, вверху шире, на круглом околыше, обшивается парчою или золотым глазетом. Перехват тульи опоясан широким в 2 вершка серебряным галуном, с четырьмя на каждом угле серебряными пуговками. Одна половина околыша в 2 вершка, а другая — на ¹/₂ вершка шире. На четырехугольное дно тульи нашивается шелковая малиновая кисть ‘зола’, она делается так.

Из малинового штофа вырезывается квадратный кусок на 2 вершка длиннее самого дна шапочки. Эти лишние два вершка, т. е. по вершку кругом, выдергиваются, и кусок материи нашивается на шапочку. Затем таким же образом нашиваются еще два куска, а потом еще несколько, но уже один другого меньше, и все с выдернутыми краями, до тех пор пока в самом верхнем куске уток и основа едва будут заметны. Шелковины, как выдернутые, так и оставшиеся, искусно подобранные и пришитые, не оставляют ни малейшего просвета, но образуют полную, на манер великолепного махрового макового цветка, кисть, пышно спускающуюся сверху чрез дно шапочки, на все ее четыре стороны. Околыш вышивается серебряным узором или украшается просто галуном. Такая шапочка надевается по-улански (немного набекрень) так, чтобы угол или выступ околыша приходился как раз посредине лба и повыше глаз. Ее поддерживает узенький подбородник — из тесьмы или шнурка. Такая шапочка очень эффектна.

Точно такие же шапки, называемые ‘булгун-махла’, но вместо легкого кокетливого околыша обшитые собольим, куньим или лисьим мехом или просто мелким курпейником, носят замужние женщины. Простые старухи хотя и носят подобную этой шапку, но уже с приплюснутою тульею без украшений и желтую суконную — но всегда с малою красною кисточкою.

Оба пола и все возрасты носят еще одинаковую зимою шапку ‘бешлаче-махла’ на лисьем меху, точно такую, как те, которые носят старухи, с тою разницею, что околыш, смотря по надобности, опускается, оставляя наушники на зашейнике, а если угодно, то и козырек³. Впрочем, между калмыками вошли теперь в моду кабардинские шапки или просто азиатские папахи с черным курпейчатым околышем и суконным конусообразным верхом, который они иногда украшают по всем швам серебряным или мишурным галуном и непременно красною кисточкою. Шапки эти они называют ‘кабердын-махла’.

Мальчик с 8 лет и до юношеского возраста или, по крайней мере, пока он еще не пастух, носит шапку вроде татарской тюбетейки ‘шумулдык-махла’ из нагольных мерлушек и без околыша, но, во всяком случае, с красною кистью или, по крайней мере, с нашитым красным лоскутом.

Духовенство на гладко выбритых головах носит летом весьма оригинальные шапки или, правильнее сказать, шляпы с широкими полями, вроде кардинальских, и с приплюснутыми круглыми тульями. Такие шапки называются ‘тьрсык-махла’ и, по положению, должны быть желтые суконные с красною наверху пуговкою или коралловым шариком. Если же поля такой шапки опушены куньим или лисьим мехом, тогда она называется ‘сиклюр-махла’. Шапки эти не надеваются на голову (они для того слишком плоски и мелки), а накладываются горизонтально на маковку, поддерживаясь на голове посредством подбородника из шнурка, и таким образом сидят так крепко, что и ветер их не срывает даже при верховой езде. Зимою духовенство, как и все калмыки, носит теплые лисьи шапки ‘бишличе-махла’.

Кстати, заметим, что и наши фуражки начали появляться у калмыков. Но это принадлежность франтовства некоторых из зажиточных франтов, с удовольствием щеголяющих в синей фуражке с красным околышем и такого же цвета кисточкою.

Итак, мы встречаем две особенности в калмыцких шапках: преобладающий желтый цвет и неизбежную красную кисточку. То и другое имеет историческое основание.

В половине XIV столетия буддийский реформатор Цзонхава (по большедербетскому произношению, Зункоба), сделавшись основателем новой религиозной секты желтошапочников ‘шара махалата’ (к ней принадлежат и большедербетские калмыки), предписал духовенству носить желтые и красные одежды. Отсюда желтые шапки и красные кисточки, носимые калмыками, имеют религиозное значение и служат наружным отличием их от последователей другой секты — красношапочников ‘улан махалата’.

Красные кисточки означают еще, что простой народ и вообще миряне недостаточно постигают учение этой секты (которая их, впрочем, тому не обязывает…). И на этом основании ‘манжики’, или ученики веры (низшая, приуготовительная степень духовенства), носят только красные шапочки, вроде фесок, с желтою кисточкою, а желтые шапки надевают уже при переходе в ‘гицули’ — степень, соответствующую нашему диаконству. Если же затем и высшее духовенство носит на своих ‘тырсык-махла’ коралловые пуговки и шарики, то это только в знак смиренного сознания, что и оно, несмотря на свою ученость, все-таки не вполне постигает высокобожественные истины буддийского учения секты желтошапочников и потому в отношении Цзонхавы считает себя не более, как только учениками его веры.

Девичий наряд прост и несложен. Когда девушка начнет подрастать и формироваться, то из скромности — так как ‘кьилик’ обнажает иногда грудь — надевает корсет, более похожий на нашу жилетку. Легко быть может, что этот жилет (собственно калмыцкого названия он не имеет), то есть покрой его позаимствован от нас в последнее время, что подтверждается отсутствием особого для него названия на калмыцком языке.

Сверх жилета девица надевает ‘берзе’. Так называется собственно девичье платье, на манер донских кобелеков, с пуговицами на переднем разрезе, до пояса, с косыми длинными рукавами и с оборками по бокам талии. Надев такое платье, девушка подпоясывается суконным или из другой материи кушачком ‘эльбюкче’, обшитым серебряным галуном. За кушак этот, или пояс, с левой стороны задевается одним углом носовой цветной платок, но не более как только для украшения. ‘Берзе’ делается из канауса или другой шелковой материи, но чаще из светлых ситцев мелкого узора. Кольца ‘бильцик’ дополняют наряд девицы. Обычай требует, чтобы кольца носили на мизинцах и не больше четырех.

С выходом девицы в замужество наряд ее изменяется. Само собою, ревнивый жилет бросается в сторону. Кольца с мизинцев переходят на безымянные пальцы. ‘Терлик’ заменяет ‘берзе’ — но шапочки ‘хавлын-махла’, как единственное воспоминание девичьей жизни, обычай оставляет молодице до первого ребенка, хотя на голове вместо одной допускается две косы!.. Остаются только на ней неизменные ‘дотоджи, госун и кьилик’, с которыми она уже всю жизнь не расстается.

‘Терлик’ хотя покроем похож на ‘берзе’, но воротник у него выше, а рукава, начиная снизу от мышек и до локтя несшивные, оканчиваются мышками, закрывающими кисти рук до половины. Спереди и до пояса ‘терлик’ разрезной, оканчивается поперечным, с правой стороны, разрезом в три вершка. У богатых женщин он бывает парчовый, глазетный, бархатный или атласный. Отделка воротника, бортов и рукавов более или менее богатая, смотря по состоянию, вообще из серебряного галуна или тесьмы, искусно сотканной в тень, из разноцветных шелков и серебряных ниток. Пуговки по бортам бывают серебряные, коралловые и даже жемчужные. Так как замужняя женщина носит пояса, то, чтобы можно было привесить носовой платок, делается с левой стороны ‘терлика’ для этой надобности петля. Женщины, не так достаточные, шьют ‘терлик’ из шелковых материй ярких цветов, с меньшими, конечно, украшениями или просто ситцевые, а у бедных они бывают обыкновенно синие нанковые, но все-таки отделанные канаусовою обшивкою или шнурками с неизбежным карманом на левой стороне. Такое платье называется уже ‘хууцун’, его носят и старухи.

Мы уже говорили, что замужние женщины заплетают у себя две косы. Эти косы, начинаясь от ушей (волоса при этом пробираются тщательно посредине вдоль головы) и спускаются по плечам спереди в атласных или плисовых чахлах ‘шибырлик’. Затем волоса, гладко причесанные от самого пробора, спускаются несколько на чело и, закрывая виски, дугою поднимаются за ухо, чтобы войти в состав косы. Такая прическа уменьшает овал лица, и, правду сказать, для монгольского типа нельзя было лучшей придумать. Чахлы для кос прикрепляются к ним особыми серебряными булавками вверху, а внизу застегиваются такими же пуговками на манер бубенчиков. Для верховой езды женщина надевает ‘цегдык’. Он шьется с широкими и короткими рукавами, с полами, разрезанными с обеих сторон, но с закрытою грудью и без талии — и надевается сверх ‘терлика’. По этому образцу и для той же цели шьются и зимние яргаки, то есть шубки шерстью вверх.

Женские шубы, и нижние, и верхние, делаются из разных мехов, от самых дешевых до дорогих. Дешевыми называем овчинные, так как они составляют продукт домашнего хозяйства, почему их больше и употребляют. Зимний терлик можно причислить к шубам, потому что он делается на курпейчатом меху. Верхние шубы или покрывают разными материями и сукном, или же, чаще, носят нагольные, с отделкою более или менее красивою. Фасон их неизменно один и тот же: перехват под мышками, рукава длинные и узкие.

Опишем шубу, которую случилось видеть на одной молодице из простого народа — черная кость ‘хара-ясан’. Шуба овчинная, нагольная, с узким воротником. Отделка шелковая, из французского платка темно-малинового цвета, идет полосою в два вершка, начиная от воротника, по обоим бортам кругом всей шубы и около рукавов. Спереди на левой стороне — разноцветный карман, вышитый узорами. Сзади на высоте пояса по обеим сторонам пришиты петли к красным суконным лоскуткам величиною в квадратный вершок. К одной петле привязан цветной носовой платок. Такая шуба, при стройном высоком росте и вместе с парчовым ‘булгун-махла’, составляет довольно красивый тип монгольской красавицы, обитательницы русских степей…

Некоторые части мужского костюма нам уже известны, остается только пояснить остальной туалет…

Начнем с прически.

Волоса у калмыков у детей гладко стригут, у юношей понемногу только подстригают, далее, в зрелых летах, подбирают на вершок кругом, наконец, под старость совсем бреют, оставляя только косу на затылке, духовенство же ходит всегда без волос на голове. Все эти фризуры, быть может, бессознательно, тем не менее, точно соблюдаются калмыками по одному только преданию старины глубокой, хотя до смысла такого предания им добраться нелегко. Как бы то ни было, каждый возраст строго придерживается своей прически и вообще, во всей одежде, по обычаю, переходящему от поколения к поколению и вошедшему в плоть и кровь калмыцкого народа. Бороды, усов и бакенбардов калмыки потому только не трогают, что они не растут — это физиологический недостаток их племени. Изредка, однако ж, встречаются исключения, но они почти всегда сопровождаются более или менее заметными следами метисации.

Между калмыками в числе мужской одежды более всего распространен бешмет. Это почти тот же казакин или бекешка. Происхождение бешмета чисто азиатское, но калмыцкий вкус признал необходимым подвергнуть его некоторым изменениям… Они носят бешмет со сборками от одного бока до другого, с длинными рукавами, отлого стоячим воротником, а иногда с двумя патронными карманами на груди! Щеголи обшивают воротник, борты и карманы узким галуном и застегивают на крючки или круглые висячие пуговки.

Если калмык-юноша наденет такой бешмет грудью нараспашку, да притом сверх жилета, и подтянется ременным поясом с металлическим набором и если на нем еще синие шаровары с красными лампасами, а на голове новая ‘кабердын-махла’, — то это будет тип молодца франта с хорошим достатком и молва о нем скоро разнесется по улусу. Впрочем, таких франтов встречается очень немного.

Когда калмык достигнет солидных лет, то есть когда ему будет за сорок, тогда он, оставив в стороне щегольство и передав сыновьям все его принадлежности, подбривает кругом свои длинные волоса и носит ‘лапшик’ — то есть тот же бешмет, только подлиннее и без всяких украшений. Пояс, которым, бывало, прежде он так гордился, ему более не нужен. Он теперь человек солидный и имеет полное право быть при старших без пояса, чего прежде ни в каком случае не мог себе позволить.

Таким образом, пояс имеет значение и в социальной жизни калмыков. С ним сопряжены обязанности не только семейные, но и социальные. Он служит выражением понятий о уважении к старшим и послушании младших. Если принять во внимание, что право носить пояс получает юноша только тогда, когда вступит в возраст жениха, то этот период продолжается около 25 лет, и едва ли можно сомневаться, что люди этого самого возраста в чингисханово время и составляли боевые силы монголов, от которых осталось только одно значение пояса!..

Наконец калмык, чувствуя приближение старости, все чаще принимается за четки, усердно творит единственную молитву (ом-ма-ни-пад-ме-хум) и, помышляя о будущей жизни, надевает древний монгольский халат ‘юрмге’ и бреет уже голову. Но как он все еще не ‘убуши’, а только простой мирянин, то бреет не всю, а оставляет на затылке столько волос, сколько нужно для косы. На это дают ему право лета, опыт жизни и совет духовенства — последний, конечно, в возмездие за его приношение в хурул…

‘Юрмге’, покроем похожий на казанский халат, шьется из всякой одноцветной материи или сукна, преимущественно синего цвета или голубого. Шуба мужская отличается от женской тем, что перехват делается не под мышками, а в талии, и воротник у ней побольше, но также обшивается синим и красным сукном или нанкою. Шубы бывают большею частью нагольные, и только люди богатые покрывают их сукном или нанкою.

‘Яргак’ — одежда богатых зажиточных и между калмыками вещь ценная, потому что делается из шкурок жеребят, выкинутых матками. Хорошо подобранный яргак стоит не менее 150 рублей. Трудность подбора шкурок по шерсти и масти составляет основание его ценности. Он шьется вроде длинного пальто со стоячим воротником и шерстью вверх. Важные его качества те, что яргак не промокает, легок и красив.

По редкости и дороговизне яргаков, калмыки, у которых, как уже было замечено, коннозаводство теперь в сильном упадке⁴, носят в дороге дешевую черную косматую бурку, которую они вместе с черкесками и башлыками переняли от своих соседей — азиатцев и казаков. Форменные черкески лейб-гвардейского эскадрона, красные, — в особенном уважении у калмыков.

О мелких принадлежностях калмыцкой одежды и вообще потребностях быта скажем только, что все это более или менее оригинально, более или менее красиво, но всегда необходимо и свидетельствует, что калмыки в этом отношении стоят далеко выше, чем в отношении своих жилищ и пищи.

Нельзя в заключение не указать на любимые у калмыков ими цвета: красный ‘улан’⁵, желтый ‘шара’, белый ‘цаган’, черный ‘хара’ и голубой, принимаемый ими с синим безразлично ‘куке’.

Первые два цвета имеют, как нам уже известно, особенную важность в религиозном отношении, между тем как белый и черный цвет, кажется, были приняты Чингисханом за национальные цвета. По крайней мере, полчища его днем следовали за черным знаменем из четырех черных конских хвостов, а ночью указывало им путь знамя белое.

Что же касается до последнего (синего цвета), то нет сомнения, что он с самых древних времен был любимым цветом калмыков, потому что, по словам монгольского историка Синаг-Сецена, Чингисхан первый назвал этот народ (вероятно, по цвету одежды) синими монголами: ‘куке монгол’! ‘Я желаю, — сказал он в одной цветистой, по восточному обычаю, речи к ним, — чтобы синий монгол был величайшим над всем, что только движется на земле’.⁶

Как далеко, однако же, не сбылось желание Чингисхана!.. Иначе, впрочем, и случиться не могло. Физические и нравственные законы часто приводят нас к тождественным последствиям. Известно, что от ударения двух твердых тел слабейшее ломается, а при смешении двух однородных жидкостей одна из двух растворяется. В обоих случаях последствия одинаковы — изменение основных качеств или же полное их уничтожение. То же самое случилось и с монголами, которым Чингисхан в упоении боевой славы предсказывал всемирное обладание или, по крайней мере, в желании своем высказал идею такого владычества. Но если при нашествиях на Европу социальный и экономический быт монголов, основанный на ложных началах, давал им перевес над многими народами, то единственно грубою материальною силою, или, как выражались летописцы, ‘огнем и мечом’. Чем, однако ж, кончилась кровавая монгольская вековая драма?

Монголы, столкнувшись с другими, более плодотворными идеями и с народами, носившими в себе зачатки более широкой цивилизации, — одни совершенно слились с побежденными и потеряли не только народность, но даже свой тип, другие же, добравшись до берегов Волги и Маныча, хотя продолжают существовать поныне, но в полном застое, едва оказывая признаки жизни…

Опираясь на историю монголов, далеко, впрочем, не полную, мы не можем сомневаться, что вековая неподвижность, так сказать, неизменяемость главнейших человеческих потребностей в отношении жилища, пищи и одежды и ограниченность таковых исподволь подготовляют и калмыкам Большедербетского улуса участь, постигшую их предков… Одна только светлая сторона экономического их быта отдаляет, быть может, до времени исчезание калмыков — это труд женщины. И действительно — приуготовление жилища, пищи и одежды, за весьма малыми исключениями, — все это составляет труд калмычки и дело ее рук.

Не менее отрадно и то, что калмыцкая женщина пользуется более широкими социальными правами, нежели ее соседки азиатки. Этим положением она много обязана религиозному принципу, из которого вытекают, быть может, и самые ее права, официально признанные степным уложением 1640 года — этим единственным монгольским кодексом ‘цааджин бичик’. Но обозрение труда и прав калмычки, как требующее подробного изложения, должно составить предмет особой статьи.

Примечания

1. Предшествующую статью см. в ‘Сб. статистических сведений’, выпуск I, стр. 82.

2. ‘Махла’ есть сокращенное ‘Махлалата’. В разговорном языке более употребляется первое слово.

3. Такие или, по крайней мере, весьма похожие шапки носят зимою в Вологодской губернии и вообще в губерниях восточной части России и в Сибири и называют ‘малахай’, вероятно, от монгольского ‘махалата’ или калмыцкого ‘махла’.

4. Статья о коннозаводстве в Большедербетовском улусе. Сборник 1868 г. Выпуск I.

5. Не от калмыцкого ли слова ‘улан’ происходит название нашего кавалериста улана, тем более, что и его кивер похож на калмыцкую шапку ‘хавлын-махла’? Хошоумовские калмыцкие шапки еще более имеют сходства с уланскими киверами, особенно прежней формы.

6. Экземпляр монгольской хрестоматии, из которой мы привели слова Чингисхана, стр. 262, без заглавного листа.

Текст и примечания печатаются по источнику:

Бентковский И.В. Одежда калмыков Большедербетского улуса // Сборник статистических сведений о Ставропольской губернии. — Ставрополь, 1869. — Выпуск 2. — С. 123—139.

И. В. Бентковский

Одежда калмыков Большедербетского улуса

Примечания

Текст и примечания печатаются по источнику:

Читайте также: